О перестройке и о том, как в общем-то хороший человек инженер Гуляй-Поле стал народным депутатом
Перестройку, как известно, начали коммунисты. Чем и когда она закончится, не знает никто. Но это не главное, потому что когда идет дождь, то все вымокшие до нитки ищут убежища и стремятся переменить мокрое белье на сухое, а вопрос "Когда же это все кончится?" задают всем встречным и поперечным чисто риторически, сожалея лишь о том, что, уходя из дому, позабыли зонтик.
Перестройку, как известно, затеяли в Москве.
В Северо-Кумске — городе, отдаленном от столицы тысячами никуда не ведущих и никуда не годных железных и шоссейных дорог, — о перестройке услыхали спустя какое-то время.
Инженер и в общем-то неплохой человек Александр Александрович Гуляй-Поле, коренной северокумчанин, искренне радовался начавшимся переменам. В его душе смутно бродили какие-то тени. Временами какая-нибудь особенно смелая мысль настолько захватывала все его существо, что Александр Александрович подбегал к своей толстой жене, чрезвычайно далекой от вопросов как внутренней, так и внешней политики, и начинал приставать к ней самым невинным образом:
— Помнишь, Любаша, я все время говорил, что перемены неизбежны? Это я говорил и в школе, и в институте, и на нашем профсоюзном собрании...
Милая Любаша решительным образом не помнила за мужем этих слов, потому что ее почему-то никогда не приглашали на профсоюзное собрание работников Северо-Кумского энергетического узла, где Александр Александрович считался молодым и перспективным техником-энергетиком. Она также не знала Александра Александровича ни в школе, ни в институте, потому что если б знала, то едва ли вышла бы за него замуж, так как в институте Александр Александрович один раз уже был почти что женат. Милая Любаша, будучи не глупой от природы женщиной, самым неподдельным образом сердилась на мужа за то, что он приносит домой маленькую зарплату. На это Александр Александрович виновато улыбался. Его мысли бродили где-то далеко, между Вологдой и региональным хозрасчетом. Александр Александрович чувствовал за своей спиной указующий перст судьбы
В то время Северо-Кумск был вполне благополучным областным центром и пользовался огромной популярностью среди граждан близлежащих населенных пунктов, а также среди молодых специалистов, которые содрогались при одной мысли о том, что судьба могла распределить их в близрасположенный город Нижне-Кумск, где не было ничего, кроме бани с горячей водой по пятницам для мужчин и ключевой по четвергам для женщин, а также одинокого Дома культуры, в котором на первом этаже функционировали мастерская по ремонту обуви, мастерская по починке часов, парикмахерская и гардероб, а на втором — зал для общих собраний местного лесо- и пилозаготовительного комбината, а также объединения "Треска-Пром".
В Севере же Кумске, кроме означенных организаций, имеющих целью облагородить суровый быт работающих (а также находящихся на иждивении и в декрете) граждан, имелись: гордость края пивоваренный завод с прописной рекламой на самой высокой трубе, рестораны "Рог Нептуна" и "Северо-Кумск", кафетерий, вокзал, аэропорт, завод железобетонных конструкций, женская консультация, Дом торговли, травм-пункт, редакции трех газет, тюрьма и мебельный комбинат.
Северокумчане очень любили свой город и гордились тем, что именно им платят в одну целую и четыре десятых раза больше, чем жителям прочих городов и поселков, расположенных немного южнее. В общем, они были счастливы и занимались тем, что в рабочее время получали зарплату, а в свободное от этого время тащили с предприятий доски и кровельное железо, а также совершали воскресные прогулки со своими домочадцами в изрядно истоптанный лошадьми и молодежью городской парк.
Поначалу Александр Александрович со своей Любашей и десятилетним сыном Мишкой ходил в парк вместе со всеми. Но с перестройкой инженер Гуляй-Поле как-то осунулся и помрачнел и стал понемногу заглядывать на кухню к своему другу и бывшему институтскому товарищу Тимофею Отелловичу Шпаллеру, который имел два диплома о высшем образовании, жену-красавицу, не имел работы и называл себя русским патриотом.
Любаша ревновала мужа к Тимофею Отелловичу, а когда Александру Александровичу поставили на вид за резкую и необоснованную критику деятельности парткома Северо-Кумского энергетического узла, она, узрев в этом плоды кухонных дискуссий с чернобровым россиянином Шпаллером, устроила отвратительную сцену с битьем посуды и звонками своей маме и в "скорую помощь".
Она припомнила Шурику все: и квартиру, стараниями секретаря парткома Егора Павловича Чинарова выделенную инженеру Гуляй-Поле как молодому специалисту в первую очередь; и сына Мишку, которого Рамзес Сцегович, директор, определил сначала в райкомовский детсадик, а потом — в школу с уклоном, и то, что она, Любаша, была дура-дурой, когда согласилась выйти замуж за Александра Александровича, который плюет в ее, Любашин, колодец. Она всплакнула, вспомнив Федьку Скокина, за которого собиралась с шестого класса и который теперь хорошо "сидел" в Москве.
В ответ Александр Александрович выдвинул в адрес парткома Северо-Кумского энергетического узла стандартный и уже захватанный чужими руками пакет ничем не смываемых обвинений (репрессии, зажим критики, незаконные методы ведения следствия, извращение великого ленинского наследия и уничтожение кулака как класса).
Упоминание о Федьке Скокине обожгло самолюбие Александра Александровича настолько, что он уже был готов за свою и Шпаллера правоту идти ночевать хоть в малосемейное общежитие вышеупомянутого узла — ведь Федька Скокин женился не на Любке, а на Эллочке, дочке САМОГО. Лучше бы Федька женился на Любаше, а он, Гуляй-Поле, такой умный, самокритичный и инициативный, женился бы на Эллочке. И тогда, может быть, канули бы в Лету профсоюзные собрания, производственные совещания, общественные мероприятия, а была бы совсем другая, портфеле-министерская жизнь, которую инженер Гуляй-Поле наблюдал в одном советском кинофильме.
Горькая зависть и обида, словно заноза, угнездилась в пламенном сердце инженера и активного общественника Александра Александровича Гуляй-Поле. Ему стало больно за проживаемые годы.
— А Шпаллер — еврей неумытый! — в слезах крикнула Любаша. — Самого с работы поперли, и тебя попрут!
— Не сметь! — заорал вдруг в общем-то неплохой человек и пока еще инженер Гуляй-Поле на свою перепуганную жену. — Не сметь называть Шпаллера неумытым евреем! Не сметь говорить мне про Федьку Скокина!
И тут из него совсем некстати полезли всякие словечки:
— Народ, он знает! Народ, он верит! В демократию! В партию! Долой коммунистов! Растратчиков к ответу! Голосуем за гласность! Все вместе! Люди ждут! Время пришло! Пробил час!
Эти слова настолько поразили Любашу, что она надолго прониклась к Александру Александровичу уважением. Впоследствии она утверждала, что именно в эту минуту из мужа впервые глянул на нее депутат.
Сам Гуляй-Поле в пылу полемики этого как-то не заметил, но тоже проникся. Он вдруг увидел перед собой заснеженное поле с воронами и деревьями по краям. Александр Александрович стоял посреди этого огромного, девственного, еще не изгаженного лыжниками и тракторами поля в больших, подобранных не по размеру валенках. И ведено было ему топтаться по этому полю, и сказано, что как натопчется он, так и будет. И понял Александр Александрович, что, сколько ни топчись, никто ему худого слова уже не скажет. И от открытий этих возликовала душа Александра Александровича, и стал он топтаться в чистом поле, выбивая на снегу чечетку своими валенками, и было так хорошо и радостно, что видение это Гуляй-Поле запомнил на всю свою депутатскую жизнь.
Все отличие в обшем-то неплохого человека и уже общественника Александра Александровича Гуляй-Поле от прочих жителей Северо-Кумска состояло в том, что он поверил, что его время пришло. Не приди оно, так и сидел бы Александр Александрович на своем ставосьмидесяти рублевом инженерском окладе и, может быть, лишь изредка жалел бы о проживаемой жизни. Но оно пришло и приперло инженера Гуляй-Поле к стенке, указующий перст судьбы пропечатался меж его костлявых лопаток.
И не было бы ничего худого, если бы Александр Александрович не испытывал личную ответственность за судьбу народа и государства. Но он испытал. И это чувство так врезалось в его память, что деваться было некуда. И он стал ругать коммунистов на всех перекрестках и собраниях, попытался было выйти из партии, но, рассудив, что это-то всегда успеется, остался. Зато каждый вечер ходил в гости к Шпаллеру, и они вместе ругали коммунистов, а пуще всего — партком Северо-Кумского энергетического узла, где у Шпаллера имелся дальний и вредный родственник.
То было время пышного перестроечного рассвета — правда, очень короткого по причине моментального оскудения так и не заполненных за 70 лет советской власти закромов. И за то, за что раньше сажали, теперь поощрительно похлопывали по плечу товарищи из безучастных инстанций и комитетов. То был сладостный миг вседозволенности, когда разрешить успели все, а запретить — еще ничего. То было время расцвета кооперативных ларьков, брокерских контор и платных туалетов, время наспех сколоченных состояний и безболезненных пересадок из одного руководящего кресла в другое.
Через неделю Александр Александрович нахамил секретарю парткома, участнику и ветерану Егору Павловичу, за что на общем собрании был выдвинут кандидатом в депутаты от трудового коллектива Северо-Кумского энергетического узла. Сам Рамзес Сцегович пожал потную Шуркину ладонь, и все запрыгало и замелькало перед глазами новоиспеченного кандидата: испуганное Любашино лицо; приглядевшиеся, надутые исполкомовские рожи; неумытый и непроспавшийся Шпаллер, | открывший у себя на квартире штаб и координационный центр.
Покуда северокумчане пробовали на зуб еще не созревшие перестро- S ечные плоды, бывший инженер Гуляй-Поле, подталкиваемый дотошным Шпаллером, развил бурную деятельность, цель которой состояла в том, чтобы охамить прочих кандидатов в депутаты и самому сделаться депутатом.
Александр Александрович изрядно преуспел в своем начинании. Судьба костлявой пятерней раздвигала претендентов. Вид заснеженного поля был так привлекателен, небеса так благосклонны, а массовый избиратель так легок на подъем, что Гуляй-Поле не мог не стать депутатом областного, а заодно и Верховного Советов.
Глава 2
Депутатские будни Александра Александровича Гуляй-Поле. ^птпльтй город Северо-Кумск
Наступила первая депутатская весна. Город Северо-Кумск оживал под ласковыми лучиками солнца. Они растапливали серые от угольной пыли подзаборные сугробы, обнажая последствия бездумно проведенной зимы и осени прошлого года: строительный хлам, бутылки и обувь.
Больше всего ругались дворники. Они возмущались выпавшим на их долю прошлогодним мусором и сетовали на отсутствие в магазинах спичек и резиновой обуви. Впрочем, сахар уже тоже отпускали по килограмму в одни руки. Хотя все еще было не так плохо, потому что к кассе можно было пристроиться еще и еще раз.
Народный депутат Александр Александрович Гуляй-Поле страдал отсутствием "комплексной идеи".
Впрочем, этим он страдал только поздними вечерами. Утром Гуляй-Поле можно было увидеть где угодно: у котлована, только что отрытого экскаваторщиком под новое здание родильного дома не там где надо; на митинге работников комбината бытового обслуживания, требующих бить морды клиентам, которые сдают в стирку кооперативные цветастые майки вместе с постельным бельем; в длинной очереди за спиртным, где депутат Верховного Совета исполнял свой гражданский долг, выстаивая долгие часы (Любаша стоять отказывалась, заявив, что ей хватает продуктов из исполкомовского буфета). Днем Александра Александровича чаще всего можно было встретить в президиумах на заседаниях большого и малого Советов. По вечерам он принимал. И только после 21 часа, если не было экстренных собраний, депутатских проверок и вызовов, Гуляй-Поле разрабатывал свою комплексную идею.
Она была необходима ему как воздух, как электричество, как водопровод. Без нее Северо-Кумск был обречен на прозябание без воздуха, без электричества, без водопровода.
Томимый жаждой интеллектуально-практической деятельности, Александр Александрович чувствовал, как вязкий, неотступный депутатский быт губит в нем человека в валенках на снежном поле. Без четких доводов и контраргументов он стал задирист как мальчишка и даже попытался нахамить председателю областного Совета Михаилу Тимофеевичу Байбакову, на что ему было довольно строго и недвусмысленно указано. Состоялась беседа с глазу на глаз, в которой Михаил Тимофеевич особенно напирал на обоюдную интеллигентность сторон, призывал критиковать Москву и городской совет и просил его, Байбакова, никогда больше не величать прилюдно петлюровцем и сексотом. На что народный депутат Гуляй-Поле открыто заявил: "Ну, это мы еще посмотрим!" — и петлюровцами с тех пор больше никого не обзывал.
У Александра Александровича было несколько наметок в счет "комплексной идеи": перво-наперво городу нужна своя валюта. Он даже название для местного рубля придумал — один кум. Далее неплохо было бы провозгласить Северную Кумскую Республику и заложить на площадях ее столицы несколько монументальных скульптур жертвам саль-монеллеза. В крайнем случае, можно было бы заасфальтировать улицу Железнодорожную, на которой проживали уж очень настырные граждане избиратели, тревожившие народного депутата частыми телефонными звонками и мешавшие ему размышлять о будущем города. Но все эти мероприятия не оставляли в душе Гуляй-Поле ощущения цельного, детально разработанного и продуманного плана, которым он мог бы воодушевить Северо-Кумск и его окрестности.
Свои предложения по валюте и республике Александр Александрович уже выносил на расширенные заседания Совета. Они, как раскаленные каменные ядра, падали в президиум и вызывали легкую панику в первых и злорадный смех в последних рядах присутствующих и развлекали бородатого Шпаллера, который, между прочим, как-то без участия Гуляй-Поле, оказался в исполкомовском аппарате.
Александр Александрович зеленел от гнева, шипел и плевался. "Ну, это мы еще посмотрим!" — говорил он Лилии Мемуаровне Кольцовой, известной северокумской журналистке, весьма представительной и элегантной даме, неизменно освещавшей события последних дней в телепрограмме местного канала "Зигзаг". В душе Александр Александрович тайно желал, чтобы Лилия Мемуаровна стала его любовницей. Лилия Мемуаровна, в свою очередь, жалела его как мать.
Любаша тоже жалела бывшего инженера Гуляй-Поле и часто говорила ему:
— Шура, работа тебя съедает.
На что Шура виновато улыбался и целовал жену в обнаженное плечико. Любаша не страдала отсутствием у мужа комплексной идеи. Как женщина от природы умная, она сразу же включилась в общий ход общественной жизни Северо-Кумска, войдя в историю этого города как председатель одной и член нескольких лавочных комиссий.
Она больше не устраивала Александру Александровичу сцен на людях, всегда старалась подчеркнуть свое к нему уважение и даже один раз, когда Мишка схлопотал двойку за четверть, умудрилась записаться на прием по личному вопросу. Александр Александрович, услыхав про это, прием и вовсе отменил, а домой вернулся поздно и очень выпивши.
У народного депутата Александра Александровича Гуляй-Поле сложились простые, сердечные отношения с коллегами по работе и товарищами по депутатскому корпусу. Так получилось потому, что все депутаты и ответственные работники были людьми компанейскими, интеллигентными и в высшей степени приятными, знали или слыхали друг о друге чуть ли не с самого детства, а собираясь все вместе, напрочь забывали политические дрязги и принимались с жаром обсуждать, кто за кого вышел и кто от кого ушел.
С Тимофеем Отелловичем Шпаллером у Александра Александровича в последнее время сложились гадкие отношения. Шпаллер постоянно требовал каких-то решительных действий. Он записался в какой-то фронт сам и записал туда же спасовавшего Александра Александровича. Гуляй-Поле ходил со Шпаллером на митинг и даже произнес краткую речь, где покритиковал Москву и городской Совет за развал жилищно-коммунального хозяйства, а также упомянул о необходимости введения городской валюты и провозглашения Северо-Кумска республикой- Речь присутствующим очень понравилась. Один старичок даже прослезился, а какая-то дама попросила посодействовать в освобождении ее сына от воинской повинности. От всего этого на душе у Александра Александровича остался нехороший осадок. Он стал побаиваться активного Тимофея Отелловича, в последнее время заметно увлекшегося геополитикой.
И вообще как-то не сложилось у Александра Александровича на этом жизненном этапе с портфеле-министерскими грезами. Отчасти потому, что Северо-Кумск был маленьким областным городком с пятьюдесятью тысячами жителей, и не мог предложить к разрешению какие-то глобальные и конвертируемые проблемы. Это случилось еще и потому, что по всей стране, словно асфальтовый каток, прокатилась перестройка, и славный, глянцевый образ народного депутата, не сходящий доселе с экранов, потускнел, скукожился, превратился в ношеную пыжиковую шапку и уступил место рекламному, презентабельному виду начинающих преуспевать легальных бизнесменов (мафиози-спекулянтов).
И трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая депутатская жизнь Александра Александровича Гуляй-Поле, а также жизнь северокумчан и жителей близлежащих поселков, если бы в нее не вошел очередной съезд народных депутатов, состоявшийся по обыкновению в Москве.
Северокумчане и жители ближайших поселков занимались своими вчерашними делами, а Александр Александрович вместе с женой, тещей и сыном Мишкой отправился в столицу. Надо сказать, что в пустом аэрофлотовском депутатском зале, ожидая приглашения на посадку, Гуляй-Поле прижал к груди располневшую за последнее время Любашу и прослезился.
Он подозревал, что в этом году вернуться в Северо-Кумск ему не суждено. Александр Александрович физически ощутил, как без него осиротеет и утратит свою колоритность родной городок, как будут огорчены избиратели, как сойдутся они все вместе где-нибудь в очереди за "Останкинской" колбасой, будут обмениваться впечатлениями от прямой трансляции и спрашивать друг друга: "Как там в Москве наш депутат Александр Александрович Гуляй-Поле? Не голодает ли? Не холодает? Не обижают ли его всякие там анархисты-гомосексуалисты?".
И скупая мужская слеза скатилась у депутата Гуляй-Поле с носа. Он почувствовал, что больше, чем где-либо, нужен в Москве.
Глава 3
Александр Александрович Гуляй-Поле в Москве
До съезда народных депутатов Александр Александрович бывал в Москве несколько раз. С момента последнего приезда студента Гуляй-Поле в столицу в 1972 году город сильно изменился. Об этом он сразу же сообщил своей жене Любаше и отправился искать такси в Кремль.
Впоследствии о работе съезда Гуляй-Поле мог сообщить, что кормили там хорошо, что весь съезд он просидел бок о бок с Басилашвили, что много времени отнимают слушания комиссий и подкомиссий, что основная работа велась в кулуарах и что к микрофону допускают только своих. Поначалу, правда, Александра Александровича несколько озадачило обилие умных и благородных людей, собранных в одну большую кучу. Все они были знакомы друг с другом и раньше, а потому быстренько разбились на блоки и союзы для дальнейшей и эффективной борьбы друг с другом. Борьба прерывалась на обед и выходные, по которым фракции собирались у кого-нибудь в гостиничном номере и пили водку.
Александр Александрович испытал колоссальный прилив сил и энергии. Его обижало, что до сих пор он не примкнул ни к одной из фракций. Поэтому он в первые три дня рвался к микрофону, чтобы заявить всему миру о том о сем. Примерно о том же самом вещали и другие депутаты, а некоторые даже добавляли: "Пользуясь случаем, хочу передать пламенный привет моей соседке тете Паше, школьным товарищам Димке и Генке, а также всем землякам, которые еще остались в этой стране и смотрят меня сейчас по телевизору". Александр Александрович рискнул вынести на обсуждение съезда вопрос о северо-кумс-кой валюте и республике, однако на него засвистели, микрофон отключили, и народный депутат Гуляй-Поле целую минуту бессильно размахивал руками на всесоюзных экранах.
Таким образом, съезд проходил бурно и однообразно. Гуляй-Поле затосковал бы, если бы не работа в комиссии по делам, которая очень органично вылилась в работу государственной подкомиссии по вопросам, и, может быть, так бы и вернулся со съезда не солоно хлебавши. Но работа, к счастью, "вылилась", и он не вернулся. Потому что нужен был родному городу в Москве, где он уже получил квартиру. Впрочем, квартиры потом получили все депутаты и тоже почти все не вернулись.
Три события из тогдашней съездовской жизни депутата Гуляй-Поле заслуживают того, чтобы о них было упомянуто в этой главе.
Во-первых, совершая свой утренний моцион по магазинам столицы, при выходе из ГУМа в толчее и давке Гуляй-Поле нос к носу столкнулся с неевреем Шпаллером, который нес на плече черно-бело-желтый флаг и выкрикивал провокационные лозунги. Шпаллер был в столице по делам своего фронта и, увидев земляка, очень обрадовался. Он даже снял с плеча флаг, чтобы поздороваться с Александром Александровичем за руку. А поздоровавшись, сразу же стал требовать от депутата Гуляй-Поле отчета о выполнении обещаний, данных избирателям.
Все это было не совсем кстати, потому что флаг вызывал у прохожих нездоровое любопытство, они начинали толпиться вокруг Отелловича, вызывая еще большую толкотню. А Любаша, доверху нагруженная только что купленными импортными колготками, торопила Шурика на внеочередное слушание комиссии по делам. Поэтому Александр Александрович пробовал отшутиться.
Но Шпаллер почему-то полез в бутылку и обозвал Гуляй-Поле нехорошим словом. Александр Александрович тут же попытался дать Оте-лловичу в морду, но промахнулся и стукнул по жирной спине какую-то женщину. Женщина завизжала и принялась царапать депутата своими ногтями. Тогда завизжала Любаша, но колготки свои не бросила, а, желая привлечь внимание общественности, крикнула: "Народного депутата бьют!". И народ, превратно истолковав расхожий лозунг, тут же принялся бить народного депутата. В этот день Александр Александрович на заседание комиссии не попал, зато попал в милицию, где сдал Шпал-лера вместе с флагом за хулиганство. А потом, рассерженный, прибыл домой и потихоньку от тещи отколотил Любашу за провокационное "Народного депутата бьют!".
Во-вторых, на съезде Александр Александрович познакомился с неким Моисеем Федоровичем Забодайло, депутатом от Ненецкого автономного округа, членом ученого совета, человеком исключительно интересным и хорошим, который ввиду своей исключительности также не вступал ни в какие движения и блоки. Всю работу съезда Моисей Федорович обозвал "театром на подмостках", сообщив при этом, что "вопросы политики находятся в неразрывной связи с вопросами экономики". Эту тему Александр Александрович и Моисей Федорович развили далеко за полночь, и депутат Гуляй-Поле посетовал на отсутствие в области комплексной идеи.
В-третьих, Лилия Мемуаровна Кольцова стала наконец любовницей Александра Александровича. Она приехала в Москву на все время работы съезда, послала приветственную телеграмму непокорным прибал-там и дважды заходила на чай к жене и теще Александра Александровича. Депутат Гуляй-Поле интимно встречался с журналисткой Кольцовой в гостиницах, в пустых квартирах друзей, в купе пассажирского поезда Москва — Ленинград и один раз даже на комитетских дачах, куда Александра Александровича в составе депутатской делегации пускали только по красным дням календаря.
От этих приключений кровь в жилах Александра Александровича вскипала пузыриками энергии, он начинал уважать себя сверх отпущенной Любашей мерки и даже подумывал о том, как бы перебраться в постоянный состав совета при основной комиссии по неотложным проблемам.
Лилию Мемуаровну он называл Люлюшкой, сам себе казался влюбленным пятиклассником, сбежавшим с урока физкультуры , и был искренне счастлив какое-то время.
Лилия Мемуаровна была старше Александра Александровича на восемь лет, жалела его как мать и встречалась еще с двумя народными депутатами: Семеном Донбассовичем Дрыновым — представителем от угольных бассейнов и Михаилом Семеновичем Стеблевым — депутатом-агрохимиком. Александр Александрович об этом, естественно, ничего не знал, зато Любаша очень скоро заподозрила мужа в неверности и едва не уехала в Северо-Кумск насовсем. Этого Александр Александрович допустить не мог, так как привык к Любашиным обедам и Мишкиным двойкам, и потому уговорил ее остаться, а от Лилии Мемуаровны стал прятаться в депутатской туалетной комнате, что напротив общего зала.
Эти три события оставили в душе Александра Александровича неизгладимый, приятно ноющий рубец, незаживающую рану, о которой потом приятно будет вспоминать в минуты полного покоя.
После закрытия съезда состоялась очень короткая и очень динамичная поездка Александра Александровича в родной Северо-Кумск, где он имел возможность пообщаться с избирателями по телефону. Народному депутату было некогда — он паковал в северокумской квартире вещи, которые были нужны ему для налаживания нормального быта в новой квартире в Москве.
Он также дал интервью Лилии Мемуаровне Кольцовой, в котором сообщил, что в его глазах "съезд так и не выполнил своего предназначения. Депутаты многое так и не успели обсудить, а важнейшие вопросы остались на бумаге". В этот же день Лилия Мемуаровна тайно позвонила Александру Александровичу и сообщила о переживаемой ею душевной драме. Она также попросила устроить ее дочери однокомнатную квартиру в Москве, и депутату Гуляй-Поле как человеку порядочному пришлось ей это пообещать, хотя в душе он и догадывался, что до решения этого вопроса руки у него никогда не дойдут.
На этом, пожалуй, можно было бы и закончить наше повествование о хорошем человеке и народном депутате Александре Александровиче Гуляй-Поле, канувшем в водовороте буйной политической борьбы. Но повествование наше о главном герое, демократе второй волны, пришедшем на не затоптанную ничьими валенками политическую арену города Северо-Кумска, только начинается. И пусть столь пространное выступление не оставит в вашей душе сомнений, рукопись эта будет дописана в срок.