- Здравствуй, Шурик. Вика! Иди встречай, папка с работы пришёл.
Ковалёв прошёл на кухню за женой, чмокнул её в щёку и спросил:
- Что готовишь? Пахнет здорово.
- Гуляш. Скоро будет, потерпи немного.
- А у меня вот что есть! - Ковалёв достал из кармана два билета.
- Здорово, - обрадовалась Алла. - Это куда?
- В консерваторию. Немцы гастролируют, симфонический под управлением Кая Хансена.
- Что дают?
- Да просто отдельные вещи играют. Арию Мефистофеля, Дорогу мастеру из Фигаро, прочее... Всё в классическом стиле, как и века назад. Четвёртого, в воскресенье.
- Ой, - Алла от досады прикусила губу. - Я не могу в воскресенье, мне надо к Жеке в больницу, за руку её держать.
- А что с ней? - встревожился Саша. - И как быть с концертом?
- Да ерунда, гланды ей удаляют, а она такая трусиха, ты же знаешь. Лучше Вику возьми, пусть приобщается к прекрасному, ведь целыми днями в наушниках. Небось и не слышала, что ты тут.
Ковалёв прошёл в комнату дочери. Пятнадцатилетняя Вика сидела в кресле, в наушниках и с книгой на коленях, но не читала, а остановившимся взглядом смотрела в стену. Ковалёв помахал билетами, Вика встрепенулась и сняла один наушник.
- О, па, привет.
- Привет-привет. Хочу тебя порадовать, в воскресенье идём в консерваторию, слушать классическую музыку.
- Ну, па-а... Она же громкая и нудная, - сморщила носик Вика.
- Ничего не нудная, - возразил Ковалёв. - Классику, между прочим, слушают умные, интеллигентные люди, она мозги развивает, потому что сложная. А твои трали-вали разве что на одну извилину тянут.
- Па, у меня хорошая музыка. А классика для пенсов.
- Ничего. Послушаешь разок, ничего с тобой не случится. Давно пора тебя с настоящим искусством познакомить.
На сцене рассаживались музыканты, брали инструменты, смычки, поправляли пюпитры. Выход дирижёра публика встретила овациями. Так же приветствовали солиста. Вика скептически рассматривала этого большого, неулыбчивого человека. Со своими квадратными плечами, выступающим, но не висящим животом, он больше походил на штангиста или борца-тяжеловеса, чем на певца.
Свет постепенно померк, остался только лучик на дирижёре. Тот замер, воздев руки. В правой дирижёрская палочка, на левой пальцы кольцом, будто там зажата вторая, невидимая. На несколько секунд воцарилась абсолютная тишина - зрители затаили дыхание.
Дирижёр сделал еле заметное движение - тихо застучали барабаны. Ещё взмах - вступили контрабасы. Светотехники тоже не дремали - как только кто-то начинал играть, его сразу освещали софиты. Маэстро указывал палочкой на музыкантов, и те присоединялись к мелодии, внося свой ручеёк в общую реку звуков, наполнявшую зал. Скоро река загремела водопадом, музыка становилась всё громче, всё сложнее и насыщеннее. Каждый мотив, каждая ниточка тональности органично включалась в сложный, благородный узор, оплетая пространство неповторимым кружевом симфонии. Дирижёр взмахнул двумя руками, охватывая весь оркестр, крещендо резко сменилось новой темой - все два десятка виолончелистов и гитаристов, дружно тряся хаерами и сверкая заклёпками на косухах, заиграли в едином ритме. Стук трёх ударных установок перешёл в сплошной рокот, струны контрабасов размылись от быстрой игры, а солист, с белым неподвижным лицом-маской, слегка разведя в стороны локти, великолепным гроулингом зарычал арию Мефистофеля. В знак уважения к слушателям, немец исполнял арию по-русски - можно было расслышать, что люди гибнут за метал. Настоящий мастер - далеко не каждый сможет разборчиво петь в такой тональности на чужом языке.
Музыка извергалась лавой, сходила лавиной. Энергетика и мощь были такие, что весь зал, вскинув руки со сложенными из пальцев козами, в едином порыве присоединился к пого. Ритм захватил людей, и волны голов плескались о берег сцены.
- Сатана там правит бал, - утробно ревел неподвижно стоящий вокалист, и фанаты классической музыки согласно кивали в ответ.
После концерта довольный, умиротворённый Ковалёв поинтересовался у дочери:
- Ну как тебе?
- Что? - спросила Вика, выковыривая беруши.
Ковалёв лишь скорбно вздохнул, наблюдая, как Вика достаёт из кармана свой плеер.
- Ну-ка, дай послушать, что там у тебя, - внезапно решился Ковалёв.
Наклонившись к дочери и прижав наушник, он старательно внимал, как под аккомпанемент одинокой скрипки какой-то тонкий, невнятный голос страдал из-за группы крови на рукаве.