У мэрии лодки в три ряда. К пристани не протолкнуться. Как мухи паутиной упутаны верёвками чугунные кнехты, лишь гладкие маковки бликуют на солнце. Похмельного вида ласкар восседает на бочке, выбивает трубку о босую каменную пятку и недовольно кричит:
- Нет швартовых! Отгребай за угол, за угол... Адов понедельник! Из какой дырки вас черти выковыривают? Греби...
Захарий гребёт, мэтр Илли вздыхает.
Ялик с вечера загрузили, встали рано, отчалили не мешкая, и кто ж знал, что за Горбатым мостом такая неудача. От корчмы сто метров - и пробка. И ладно бы пилигримы понаехали, что для города всегда в прибыль и удовольствие, так нет, местные столпились. Шум, гам. Скрипят уключины, трещат кранцы, мелькают светлячками фонари на штоках. Кто-то в сутолоке рычит, срывается, и злая ругань, как брызги, кропит каждого. Куда тут гостей зазывать - ожесточились и обезлюдили, как в потоп. Не островная столица, а деревня дураков. И всему виной реставрация обводных каналов. Каждую весну, как с заезженной пластинки: оттрубят благовещение, объявят ассамблею, отгуляют, отсверкают салютами, водяных на работу понагонят, перегородят, начнут и бросят - пуста казна. А в протоках лодки бортами скребут. Не жизнь - мучение. От эдакой разрухи скоро по миру идти, вывеску "Сыт, пьян, нос в табаке" менять на табличку: "Продам недорого". Но, не спасёт табличка. Дурней нет постоялый двор к зиме выкупать. И по нынешним временам чистое разорение. Да и, какую бы цену ни дали, жаль семейный гешефт. Сколько поколений Боянов корчма выкормила и обустроила... И вдруг, на дно тянет. Не пора ли рецептуру сменить? Шуйское красное, дапская кухня, фисгармонь и перина - испытанный набор, но не работает. Пусто на дворе. За "обводной" постояльцев давно не заманить. А нет постояльцев - нет прибылей. Не сегодня-завтра соседские псы забрешут: "Илли Боян умом оскудел и коммерцию предков угробил". И верно ли? Тогда поделом. Пусть тонет галеон! Вместе с портретами, перинами, фисгармонией и... долгами. Тьфу! Не искушай судьбу. Но, есть одна соломинка. Есть.
Причалили у цирюльни Зусмана. Вёсла сложить не успели - звенит колокольчик, брадобрей Айзик в дверях хитро улыбается. "Доброго здоровьица, мэтр Илли. Что-то вы не по погоде в лёгком пальте. Не хотите ли причёску омолодить? Нет?! Приятно видеть занятого человека. А стоянка у нас платная!"
Илли кряхтит, примеряется через борт шагнуть. На покатом перроне скользко. По давности настил чёрный, перила мхом обросли. Допотопно и убого. Не то, что у родной корчмы: сваи - морёная лиственница, площадка из гарапа и белой акации. Ступени и беседка издали солнцем горят, пахнут свежим тёсом. Красота! Бесценное дерево да почти задаром - уважили водяные по случаю, и срубили на совесть. Хоть какая-то польза от долгостроя. Только вот гостей плотницкий шедевр не прибавил.
Захарий сундук открыл, корзину на мостовую выставил, - руку подаёт. Илли морщится - без перчаток сегодня камердинер. Рука, как у любого водяного, на человечью мало похожа: лысая, тощая, кожа иссиня, ногти круглые, перепонки и... холодная пятерня. Но потерпеть можно, всё лучше, чем свалиться в грязный поток.
Айзик над корзиной крутится, от нетерпения застиранный фартук теребит. Чует шельма сен-дельскую ветчину. Ветер пылит, и по улице аромат разносит, тревожит в подворотнях беспризорную животину. Скоро на мясной дух все кошки и собаки сбегутся, но близко не подойдут - водяной для них лютый враг. Любопытные чайки налетят, закружат, так у Захария арбалет за спиной.
- Лучшая рыба - колбаса! - Айзик нервно хихикает, шмыгает острым носом. - Соскучились уже же по свининки же.
Из-под масляной тряпицы Илли достаёт свёрток вощёной бумаги, взвешивает на руке, возвращает в корзину, берёт другой, поменьше.
- Благодарствуйте, мэтр Илли, - брадобрей прячет гостинец под фартук. - Долго ли на швартовы...
Илли не слушает, - думает. До мэрии больше тысячи шагов, носильщиков не видно, Захарий к сундуку приставлен, значит, с корзиной воевать самому. В другой раз постеснялся бы по набережной променад с ношей устраивать - сплошь салоны, конторы, магазины, а тут, - корзину на плечо забросил, на правое, чтобы не заслонять профиль от витрин и любопытных взглядов - смотрите, вот мэтр Илли Боян, докером мимо вышагивает.
Тяжело. Трещит витая ручка. Опускается корзина на гранитное крыльцо, в ноги привратнику. Сегодня у дверей магистрата Безим топчется. Шинель, как балахон, фуражка на костлявой голове похожа на шляпку гвоздя.
- К почтмейстеру аудиенция, - хочет выдать Илли бодро, но голос тусклый, одышка слова глотает.
Безим прячет лицо в толстый шарф, долго кашляет, смотрит, будто сияет чахоточным взглядом, наконец, тянется к двери. Илли суёт в накладной карман шинели медную монетку. Оделил на здоровье. Хворый швейцар корзину не поднесёт, но и под тряпицу не полезет. И на том спасибо...