Мэй Габи : другие произведения.

Земля чужеземцев

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    У каждого есть свой Мессия. Кто он, твой? Хочешь поведать о нём? А знаешь, пожалуй, расскажу я. О моём...

  
   У каждого есть свой Мессия.
   Кто он, твой? Хочешь поведать о нём?
   А знаешь, пожалуй, расскажу я. О моём...
  
  
   Люди когда-то были круглыми сверкающими свободными и умели летать.
   Нет, не совсем так.
   Лучше я начну всё с самого начала...
  
  

Начало

  
   Впервые я увидела его, гуляя по парку. Парк находится недалеко от моего дома, в получасе ходьбы.
   Конец лета, вернее, его начало - начало конца. Последняя декада августа. Будний день - то бишь середина недели. Стрелки часов давно перевалили за полдень, но до заката оставалось ещё уйма времени. Думаю, было что-то около четырёх, может, полпятого. Духоты не ощущалось, хотя жара пока и не спешила спадать. Воздух, казалось, был пронизан вездесущими, всепроникающими солнечными лучами.
   В такой день, лениво расслабившись и задремав ненароком под открытым небом, можно заработать и ожог. С лёгкостью. А то и тепловой удар - если вы из тех, кому обычно совсем уж "везёт". Если же вы умудрились выйти на улицу, позабыв прихватить с собой тёмные очки - поздравляю, вы тот ослеплённый лаской дневного светила счастливчик, пробирающийся практически ощупью - куда вы там направляетесь? - и лишь изредка осмеливающийся подглядывать сквозь опущенные ресницы.
   Только не подумайте - всё это не про меня. Я-то научена опытом. Без солнцезащитных очков из дома не выхожу, не летом, по крайней мере. Да и к подвиду любителей позагорать никогда не принадлежала. Насколько себя помню.
   Не найдя чем занять себя дома, я вышла погулять. Так, просто пройтись, бесцельно пошататься - куда глаза глядят. Вот они - плюсы и минусы посменной работы. Или: недостатки и преимущества, а может: невзгоды и прелести - короче, как вам больше нравится.
   Свободные дни в середине недели это, без сомнения, заманчиво. Но иногда попросту понятия не имеешь, что делать-то с ними. Знакомые, родные, друзья - словом, все остальные - нормальные - люди заняты, то есть работают в поте лица и не покладая рук - кто-то на себя любимого, кто-то на чужого дядю - пока ты ищещь, как бы провести время. Как бы себя развлечь. И изнемогаешь от безделья. Они же, в отместку, по выходным, в то вреия как ты корпишь и вкалываешь, отдыхают и расслабляются. По полной. Как и положено всё тем же "нормальным" людям. Закон подлости, а?
   В парке было довольно людно. Да оно и понятно - лето как-никак. Время отпусков и школьных каникул.
   Смех детей, болтовня их родителей, запах жарящихся шашлыков и барбекю, возня и суета, не подчиняющиеся, казалось бы, никакой логике и никаким законам здравого смысла. Периодически в непосредственной близости от моей - бесценной, на мой взгляд - головы проносились по ошибке запущенные "не туда" диски "фрисби", воланчики, но чаще - мячи. От теннисных - до футбольных. Разница, в сущности, небольшая - лишь в размере, массе, да в скорости полёта.
   Сразу за парком - берег. Наверное, правильнее будет сказать: "парк выходит к морю". Лишь невысокий обрыв разделяет их: водное царство и княжество зелени. Но в действительности тут везде хозяйничает море. И там - внизу, и здесь - в парке. Это его владения. Морские. Его права никто и не оспаривает. Кто посмеит-то? Слышится нашёптывание, гул, рокот волн. Его волн. Догоняют друг друга. Накатывают на берег. Оно, море, лижит песок. Шлифует. Всё вокруг пропитано его запахом. Запахом моря. Солёным. Влажным. Принюхиваешься к нему. Вдыхаешь его. Дышишь им.
   Море дует бризом. Но это сейчас, днём. Ночью - наоборот. Земля прогревается быстрее воды, но быстрее и остывает. Тёплый воздух - менее плотный - движется вверх, поднимаетя, уступая место тому, что похолоднее. А "похолоднее" ночью воздух как раз над сушей.
   Если запрокинуть голову и уставиться ввысь сквозь тяжёлую листву мирно сплетничающих меж собой престарелых деревьев, начинает кружиться голова. Словно глянул вниз, в глубокую пропасть. В бездну.
   Я люблю небо. Люблю его могущество, уверенность, непоколебимость. Его спокойствие и его ярость.
   Небо манит. Да нет, не только меня. Всех. Каждого. Любого, кому хоть когда-нибудь снилось, как подошвы его ног перестают касаться земли, а тело устремляется куда-то вперёд и вверх всё быстрей, быстрей.
   Мне нравится наблюдать за облаками. Постоянно меняющиесе: растущие, тяжелеющие, превращаюшиеся в огромные тёмно-серые глыбы; таящие, распадающиеся и умирающие; облачающиеся в другие - новые - затейливые формы и образы. Кучевые - "кумулусы". Так они по-научному называются, если кому-то интересно. Оказаться там, внутри такого облака, словно попасть в очень густой туман. Перистые - "цирусы". Они находятся так высоко, что состоят из ледяных кристаллов.
   Кружащиеся и парящие в восходящих потоках воздуха птицы. Как хочется быть там, с ними. Как хочется стать такими, как они.
   Я вытащила мобильный телефон. Чтобы сфотографировать. Так, сиюминутное желание. Причуда. Щёлкать что-либо, почему-то привлёкшее моё внимание. Я делаю это иногда. Не часто. Просто так, для себя. А потом, как правило, забываю об этих снимках. На этот раз мне захотельсь прихватить с собой кусочек небес - то, какими они были в ту минуту.
   Я опустила глаза, вновь возвращаясь на Землю.
   Он сидел на траве, прислонившись спиной к сиденью парковой скамьи, подтянув к груди согнутую в колене ногу. Как пацан-подросток. Но каким-то образом поза казалась совершенно естественной и для него. С моего места было сложно определить его возраст. Лет тридцать, наверное. Навряд ли меньше. Довольно высокий , худой и какой-то нескладный. Волнистые каштановые волосы. Не длинные, скорее слишком отросшие. Парень, похоже, пропустил свою очередь к парикмахеру.
   Рядом с ним устроился забавный мальчонка. Лет трёх-четырёх. В джинсах с огромным количеством карманов. И в кепке. Тоже джинсовой. Под цвет штанам.
   И кот. С ними ещё был кот. Большой. Нет, огромный. Белый. С серыми пятнами. Их словно намалевали на нём тут и там совсем невпопад. У кота была громадная - даже для его размеров - голова, она делала его похожим не то на бульдога, не то на льва. Очень свободолюбивого льва.
   Отчего-то подумалось, что парень не является ни отцом, ни просто родственником ни мальчугану, ни даже коту. И что встретились они здесь недавно. И абсолютно случайно.
   Расположившись на траве, они разговаривали. НО не так, как взрослые обычно общаются с малышами. Или с котами. Парень говорил с ними без сюсюканья, не наигранно, и не свысока. Серьёзно и на равных. С мальчонкой. И с котом тоже. С обоими. Так, словно ему действительно важны их мнения, их ответы. И могу поклясться, так оно и было. Это не было обманом зрения или иллюзией стороннего наблюдателя.
   Парень обернулся. Возможно, он почувствовал мой взгляд - слишком любопытный и слишком назойливый - нарушающий приватность их беседы.
   Его чёлка полностью гармонировала со всей остальной причёской - была слишком длинной, думаю она немного мешала ему. Только сейчас я заметила в ней седую прядь. Промелькнула мысль, что он старше, чем мне показалось вначале.
   В отличие от большинства окружающих на нём не было тёмных очков.
   Его глаза. Вот что приковало моё внимание. Серо-голубые.
   Нет, ну конечно же дело не в цвете. Серо-голубых глаз в мире - хоть отбавляй. Они - уж никак не редкость.
   Но не эти. Эти - как будто манили, звали. Словно небо.
   В них я погружалась, растворялась, становясь частью их, теряла себя. Тонула. Но не как в омуте. И не как в море. А как в свете. Очень ярком, ослепительном свете.
   Чёрт, что за чушь! Глаза как глаза! Иначе и быть не может!
   Как можно поспешнее я отвернулась и направилась дальше. Своей дорогой.
   Не помню - да и не знаю, - снились ли мне той ночью серо-голубые глаза или яркий свет. Или то, что я тону. Или засасывающий меня омут. Но с уверенностью могу сказать, что через несколько дней я начисто забыла о них - об этих глазах. И о их хозяине. А также о малыше. И о коте тоже.
  
  

Глава 1

  
   Я сидела, обхватав колени руками, и смотрела вниз с вершины горы. Хотя, по правде, никакой "вершины" не было, а была горная гряда. Да и глядела я не вниз, а, скорее, куда-то вперёд и вдаль.
   Сидела я так уже, наверное, с час. Или около того. Разумеется, я вовсе не имею в виду, что битый час я, вперившись в некую несуществующую точку на горизонте, вот так же сидела, не меняя позы, застыв, словно живая копия восковой фигуры, созданной самолично и саморучно Марией Тюссо. Нет, коначно же нет. Время от времени я вставала и делала круг по площадке, чтобы просто размять ноги, или неизвестно зачем подходила к своей машине. Затем снова возвращалась к обрыву, почти на то же самое место, и снова устраивалась на высушенную песчаную землю, покрытую редкой опалённой солнцем пожухлой травой.
   Ранняя осень - в это время года этот склон всегда так выглядит.
   Я здесь совсем не потому, что желаю наслаждаться пейзажем. Отнюдь.
   Но не поймите меня неправильно - мне тут нравится. Нравится всё - и гора, и вид, открывающийся с неё, и воздух, и то, как я себя здесь чувствую. Даже увядшая трава, Нравится уже потому, что она - часть этого места. Будь моя воля - переселилась бы сюда. Променяла бы город на эту горную гряду. Не задумываясь.
   Просто на этот раз дело совершенно в другом. В данный момент я здесь - всё ещё здесь - лишь потому, что застряла. То есть застряла не я, а моя машина. Это она не завелась. Может, обиделась на меня за что-то? А я тут так, на пару с ней. Вроде как за компанию. Иначе я сейчас была бы в пути. Направлялась бы домой. Уже час, как направлялась бы.
   Я вызвала эвакуатор. Конечно же.
   В ремонте машин и сборке двигателя внутреннего сгорания - как, впрочем, любом другом ремонте и сборке любого другого двигателя - я смыслю ровно столько же, сколько в разработке нефтяных месторождений. Или пчеловодстве. А именно: мои знания стремятся к нулю. Я могу разве что проверить уровень масла в моторе или подлить антифриз в радиатор в случае необходимости. Но на этом они - мои обширные познания - и заканчиваются. Да ладно, моё положение не такое уж и плачевное - лично знакома с теми, кто с трудом представляет, как открывается капот у них в автомобиле, и открывается ли вообще.
   Эвакуатор пообещали прислать. Но признались - честно, искренне, абсолютно откровенно, а главное, чистосердечно, - что тот прибудет часа через три. Учитывая время суток и моё местонахождение. Навряд ли раньше.
   Что ж, ничего удивительного - я же не в центре крупного города. Я вообще не в центре, и уж никак не в городе. Ни в крупном, ни в мелком. Ни в большом, ни в маленьком. Я в горах, и от ближайшей горного шоссе меня отделяют несколько сот метров. Ко мне ведёт лишь узкая грунтовая дорога, да и то, таковой её можно назвать только с большой натяжкой. Широкая тропа это, колея. Ехать по ней желательно очень осторожно и очень медленно - не более, чем на второй передаче. Быстрее - лучше не рисковать.
   Большинство людей даже не представляют, как сюда попасть. "Сюда" - это место можно было бы назвать смотровой площадкой. При желании. Да и обзор отсюда, если честно, захватывающий. Лично меня он всегда завораживал. Я уже говорила.
   Но, вообще-то, на самом деле, эта площадка - стартовая. И предназначена она для взлётов. Парапланов. И дельтапланов. А я - дельтапланеристка. Потому-то я и здесь. И здесь мне случается бывать довольно часто.
   Приехала я сюда сегодня поздним утром. Людей вокруг было немного - в основном парапланеристы. Но и несколько дельт тоже.
   Мы все предпочитаем не взлетать, когда одни и рядом никого. Техника безопасности. Важно, что бы при старте присутствовал кто-нибудь ещё. Ежели чего. Ну, мало ли что может произойти.
   Собрала аппарат, а после полудня поднялась в воздух.
   День был отличный, в этот период года таких полно. Сейчас как раз сезон. Дул ветер. Не слишком сильный, но и не слишком слабый. Именно такой, какой и нужен. Как по заказу. Лазурное небо, и солнце, изредка скрывающееся за барашками кучевых облаков. Да и сами облака - как будто кто-то нарисовал их там над головой специально для меня.
   Поболталась в небе часа полтора, то поднимаясь чуть ли не до самых этих барашков, то вновь спускаясь на высоту горы, ища взглядом парящих птиц, чтобы присоединиться к ним, кружась в восходящих - термальных - потоках и слушая захлёбывающийся звук вариометра. Уставшая, я пошла на посадку.
   Посадочное поле, достаточно большое, находится на горе в пару сотнях метров за стартом. Это удобно. Очень. Уж поверьте моему опыту. Несколько минут - и ты вместе со всем оборудованием возле своей машины. Не надо ломать голову, как добраться обратно, и ловить попутки тоже не надо.
   Разбираю дельтаплан я обычно довольно долго, особенно после хорошего полёта. Вообще-то на самом деле на это требуется значительно меньше времени. Просто, наверное, я пытаюсь как могу не дать дню окончиться. Стараюсь удержать впечатления, насколько это в моих силах.
   Все уже разъехались к тому времени, как я, погрузив аппарат на крышу машины, и проверив, что тот закреплён вполне сносно, от души хлопнула водительской дверцей и повернула ключ в зажигании.
   Стартер услужливо закаркар, но мотор не завёлся. Ничего, я уже привыкла - машина не новая, с первого раза заводится не часто. Ну, а если ближе к истине, то она - машина то есть - почти заслуженный пенсионер. А с первого раза заводится только в виде исключения. Того самого, что лишь подтверждает правило.
   "Субару", тысяча шестьсот кубиков, выпуска начала девяностых. Последние лет пять она - моя. До этого? - Принадлежала кому-то другому. Вернее, другим. Совершенно незнакомым мне людям. В количестве трёх человек. Кому? - Без понятия. Я от природы любопытна, признаю, но не настолько же.
   Ручная коробка передач, гидроусилитель руля. Моё транспортное средство меня пока вполне устраивает, даже несмотря на его преклонный возраст. И менять свою "Субару" я не собираюсь. Не в ближайшем будущем. Мы с ней практически сроднились - вот!
   Попробовала завести опять. Стартер что-то ворчливо прокряхтел, но на этом всё и закончилось.
   До того момента, пока я всё же не обратилась в службу эвакуации автомобилей, я попыталась ещё, думаю, раз шесть. И зачем-то ещё раза три уже после. Так, на всякий случай - а вдруг? Либо просто поворачивала ключ, либо делала это в сочетании с нажатием на педаль газа. Всё с тем же успехом. Разве что к стонам измученного мною стартера добавился резкий запах бензина.
  
   Со своего места я наблюдала за оранжевым закатом. Нет, не оранжевым - огненно-алым. Он и вправду такой, не только на бумаге в зарифмованных кем-то строках. Наблюдала за малиновым диском солнца. За тем, как он заканчивает свой рабочий день, как сдаёт смену ночи. Вот он бросает последний взгляд вокруг, будто желая убедиться, что всё в порядке, что ничего не забыл, и, удовлетворённый увиденным, окончательно скрывается за далёкой горой. Всё. Отправился на покой. До завтра.
   На ум пришёл ассоциативный образ. Или, скорее, видение. Промелькнуло где-то на задворках сознания, в той его области, где темно, пыльно, и куда мы не слишком-то стремимся заглядывать. Может быть, оттого что боимся драконов?
   Видение некоего племени, очень древнего. Под монотонный гул - барабанный бой? топот скачущего мимо табуна мустангов? - полуобнажённые люди с раскрашенными телами, стоя на коленях, провожают ускользающее за горизонт солнце. А молодая жрица с гладкими длинными волосами цвета вороньего крыла, с упрямым широкоскулым лицом и чуть раскосыми тёмными глазами, с фигурой, в очертаниях которой непостижимым образом слились воедино гибкость змеи, грациозность лани и сила львицы, молится Богу. Богу-Солнцу. Не тому испепеляющему, раскалённому, слепяще-белому солнцу, безразлично взирающему с неба днём, а этому - способному преобразить небо на горизонте, превратив его в свою палитру, невообразимую и захватывающую дух.
   Она, жрица, обращается к солнцу - к Солнцу - просит его вернуться на следующий день, вернуться вновь. Она заключает с ним договор, обещая ему что-то. Взамен же просит надежду. На очередной восход. Для неё, для них всех, раскрашенных и полуголых, уходящее солнце символ завтрашнего рассвета, символ грядущего дня, символ нового перерождения. А цвета оно - Солнце - не ярко-малинового. Оно - цвета надежды...
   Видение растворилось. Древнее племя и жрица исчезли.
   Пылающий закат сменили невзрачные бесцветные сумерки. Но ненадолго. Их, как и всё остальное, поглотила чернота ночи.
   Внизу лежало озеро. Такое переменчивое, такое разное днём. Искрящееся или хмурое, временами лазурное, иногда, если подняться достаточно высоко, кобальтовое. В зависимости от погоды. А быть может, и от настроения: настроения ли наблюдателя, или расположения духа самого озера - какая разница? Теперь же там, в темноте, угадывался его абрис, а само оно казалось большим чернильным пятном.
   Где-то там же, внизу, раскинулись поля, холмы, небольшая роща. Разглядеть их было уже невозможно. Я просто знала, что они там.
   От той части мира, что находилась во власти людей, тьма отступила, сдала свои позиции. Покорилась ей. Без спора.
   По ту сторону озера на горе раскинулся город. Несколько дорог устремлялись к нему. У меня же, взирающей сверху, создавалось впечатление, что передо мной огромная спиральная галактика с мириадами звёздных скоплений и рукавами.
   Словно куда б я не бросила взгляд: запрокинула б голову кверху, или посмотрела бы вниз, я всё равно видела бы небо и звёзды. Сияющие. Нереально яркие. Везде.
   В городе, где им приходится спорить с ночным освщением: уличными фонарями, рекламными вывесками, лампами, взирающими из окон домов - они всего лишь едва различимые мерцающие тусклые точки где-то в вышине над головой. Нужно усиленно всматриваться, чтобы наконец разглядеть самые большие из них. А тут...
   Мне вдруг стало отчаянно жаль, что дельтаплан не предназначен для ночного парения.
   Я подтянула колени поближе к подбородку, покрепче обхватив их руками. Становилось прохладно. Конечно, можно было посидеть в машине - там явно было теплее, но желания перебраться туда пока что-то не возникло. Вспомнила, что в багажнике лежит сумка. Большая, дорожная. Всегда таскаю её с собой, когда отправляюсь на полёты. Мало ли что. В ней у меня вроде должна обитать тёплая толстовка. Устроить, что ли, её поиски? Вставать не хотелось. Но мёрзнуть хотелось ещё меньше.
   Стартовая площадка погрузилась во мрак. Тоже.
   Во многих моделях машин существует возможность зажечь фары даже при заглушённом моторе. В моей - она отсутствовала.
   Фонаря у меня в машине не оказалось. С другой стороны, откуда ему там взяться-то? Его ж там отродясь не было.
   Единственное, что я могла - это включить внутреннее освещение в салоне машины.
   Из темноты выглядывали силуэты деревьев. Окружали меня. Шевелили своими длинными мохнатыми щупальцами-ветками в такт ветру. И перешёптывались. Между собой. На незнакомом мне жаргоне. Они походили на гигантских тролей. Во тьме я не могла разобрать выражения их морд, не могла угадать, доброжелательны ли они ко мне, или мне стоит опасаться и держаться подальше.
   Кто там сказал: "Сон разума рождает чудовищ"? Скука, видимо, тоже что-то да рождает. В любом случачае - умный был малый. Тот, кому принадлежат те слова. Верно подметил. Я бы не стала с ним спорить - он точно знал о чём толкует. Его утверждение выдерживает проверку на практике.
   Вот только сознание, бодрствуя, творит порой таких монстров, что нам и не снились.
   Я забралась в машину. Оказалось - не ошиблась. Внутри действительно было не так холодно. Откинув спинку сиденья, устроилась поудобнее - иди знай, сколько мне ещё здесь обретаться? Свет в салоне включать не стала. Зачем? - Единственное, что я смогу тут созерцать - внутренний интерьер машины. Ему давно требуется генеральная уборка. Это я и так знаю, без света. А ещё могла бы лицезреть свою физиономию. В зеркале заднего обзора. Ей тоже генеральная уборка сейчас не помешала бы.
   Почти семь. По крайней мере, сие утверждали часы на экране моего сотового. В их правоте причин сомневаться у меня не было. Резона врать мне - у них вроде как тоже.
   Время двигалось медленно. Двигалось? - Тянулось. Ползло. Именно так.
   Тянулось. Как очередь к кассам в супермаркете. Заскакиваешь туда купить какую-то мелочь и застреваешь на час. И не важно, какую очередь ты выберешь - она окажется как раз той, что замрёт, остановится, застынет. Как только ты к ней присоединишься.
   Ползло. Как улитка, оставляющая за собой след из слизи. И если б не этот самый след, тебе бы было и невдомёк, что она не безжизненно лежит на месте.
  
  

Глава 2

  
   Негромкий шорох гравия под шинами. И приближающийся звук мотора. Я услышала сквозь приоткрытое окно и повернула голову на шум. Листву кустарника пробил свет фар. Свет ослеплял - мои глаза как раз успели свыкнуться с темнотой. Фары принадлежали пикапу. Кому принадлежал пикап, мне было неизвестно. Пикап двигался по направлению ко мне. Значит...
   Вот это да! Неужели? Кто бы мог подумать? Прошло немногим больше часа с тех пор, как я вызвала эвакуатор. Я была удивлена. Очень. Явно не рассчитывала, что меня "эвакуируют" так скоро.
   Я вышла из машины.
   Пикап выехал на площадку и остановился бок о бок с моей "Субару". Довольно старый, потрёпанный, видавший виды вседорожник. "Тойота". И никакого намёка на название или эмблему фирмы, к которой я обратилась. Даже наклеек никаких. Ни нудных рекламных, ни оригинальных прикольных.
   Это не мой эвакуатор. Это вообще никакой не эвакуатор.
   Припозднившиеся гуляки, исследующие территорию в поисках ещё не изведанных тропинок, спусков или обзорных площадок? Скорее всего.
   Чёрт! Оптимистическому предсказанию доброжелательного диспетчера действительно суждено сбыться. Торчать мне здесь все три часа. И не минутой меньше.
   Решила сделать вид, что до забредшего сюда - или заблудшего не туда - пикапа мне нет дела. Совсем никакого. Что я его вообще не заметила.
   Из "Тойоты" вышел парень. Но вместо того, чтобы пойти обозреть просторы, как это обычно делают причаливающие сюда экскурсанты, он направился прямиком к моей машине. Легонько стукнул костяшками пальцев по капоту и посмотрел на меня:
   - Что, застряла?
   Я на секунду опешила. Это было сказано таким тоном, словно он прикатил именно ко мне. Определённо ко мне. Будто он тут не случайно. Так с вами разговаривает близкий друг, которого вы только что вытащили из довольно удобного кресла или оторвали от интересного - или не очень - фильма. Друг, которому вы позвонили и попросили подъехать, толком даже не объяснив зачем, и что там у вас такое стряслось.
   Только вот парень этот был мне абсолютно незнаком. И ему уж я точно не звонила.
   Свет фар продолжал дырявить вязкую черноту ночи, но парень стоял в стороне от него, так что я могла разглядеть лишь его силуэт. Высокий, худой. Немного сутулился - казалось, он всегда мечтал быть ниже, но за всю свою жизнь так и не смог придумать, что бы такое сделать с этим своим ростом.
   На мгновение мне пришло в голову, что парень попросту ошибся - в темноте перепутал меня с кем-то другим. Вернее, другой.
   Потрясающе. Беспорная логика. Конечно. Здесь же по ночам ошиваются толпы народу, и у половины из них двигатель время от времени демонстрирует своё презрение к водителю, отказываясь заводиться.
   Нет, парень не ошибся:
   - Открой капот, - бросил он мне и зачем-то полез в кузов своей "Тойоты".
   Неизвестный мне человек искал что-то у себя в машине, вокруг темнота, а в радиусе нескольких километров от меня не было больше ни души. Мне стоило чего-то опасаться? - Эта мысль почему-то рассмешила меня.
   Порывшись какое-то время парень вынырнул из пикапа. С добычей. Ею оказались прожектор и ящик инструментов.
   Поняв, что помощи от меня он, видимо, так и не дождётся, парень подошёл к водительскому месту моей "Субару" и сам выполнил свою просьбу. Установил освещение.
   - Ты не эвакуатор, - констатировала я, обращаясь не то к нему, не то к себе.
   - Ты их вызвала? - глянув на меня, он одобрительно кивнул. Он одобрял моё решение вызвать тягач. Ну да, у меня же был такой богатый ассортимент возможностей, а я - такая умница! - возьми, да и избери наилучший вариант!
   Парень склонился над двигателем. Какое-то время я молча стояла рядом и наблюдала. За ним, за тем, как он работает. Теперь, когда свет падал и на него, я наконец смогла его рассмотреть.
   Давно не стриженные чуть волнистые волосы, свободная фуфайка с длинными рукавами, армейские штаны, заправленные в треккинговые ботинки. Видела его лицо, вот только разобрать цвет глаз мне никак не удавалось.
   Не сомневаюсь, он знал, что я таращусь на него, но делал вид, что не обращает на это внимание. Или его это и в самом деле не волновало? Пару раз он мельком взглянул на меня, но не произнёс ни слова.
   - Ты уверен, что знаешь, что делаешь? - в конце-концов не выдержала я. Наверное, мне просто надоело молчать.
   Парень приподнял голову, оторвавшись от своего занятия, то бишь от моего двигателя, и вопросительно посмотрел на меня.
   - Ну, ты вообще разбираешься во всём этом...? - я кивнула в сторону открытого капота, - в... анатомическом строении мотора "Субару"? - уточнила я.
   - Думаю, как раз сейчас мы это и выясним, - он улыбался. Улыбка была немножко кривой, совсем чуть-чуть, но настоящей, естественной. Задорной. Глаза непонятного цвета улыбались тоже.
   Парень вернулся к работе.
   - Ты ведь в состоянии отличить радиатор от карбюратора, а карбюратор от альтернатора, верно? - я очень надеялась, что ответ будет положительный.
   - Чёрт! - он прекратил возиться в двигателе и, всплеснув руками, выпрямился. - Что ж ты сразу-то не сказала?! Я тут мучаюсь, роюсь, пытаюсь отыскать конденсатор, компрессор и хладагент! Это чё, не холодильник?! - весело рассмеявшись, парень снова взялся за дело.
   - Я разбираюсь в этом. Немного, - всё-таки он решил ответить на мой вопрос. - Можешь попробовать завести машину?
   Я забралась внутрь и повернула ключ зажигания. Ничего. Вернее, то же, что и раньше - лишь звук стартера. Я вылезла из машины.
   - Ты пытаешься её починить, или только, как судмедэксперт, установить причину её преждевременной смерти? - поинтересовалась я.
   - Второе, по-моему, тоже важно. Я смотрю, ты так и лучишься оптимизмом!
   Я пожала плечами. Я скептик - это обосновано личным опытом. Но эту мысль решила не озвучивать.
   Парень пристально глянул на меня:
   - У меня в машине куртка. На заднем сиденьи, - бросил он, заметив, что я трясусь от холода.
   - У меня тоже. Где-то в багажнике, в сумке, - сообщила я.
   - Отлично, - подвёл он итог. - Значит, у тебя есть из чего выбирать.
   Я пошла к его "Тойоте". Джинсовая куртка оказалась там, где он и сказал. Одев её, обнаружила, что она мне почти до колен.
   Какое-то время я всё ещё продолжала дрожать. Вероятно, по инерции.
   - Алекс, - ни с того ни с сего почему-то вдруг решил представиться Алекс.
   Я удивилась. Нет, не тому, конечно, что его так зовут. А тому, что до этого момента я даже понятия не имела, как к нему вообще обращаться. Он появился здесь какой-то час назад, не больше, а ощущение было такое, словно знаю его уже... ну, может, не целую жизнь, но очень давно.
   Спохватившись, я тоже назвала своё имя. Он кивнул в ответ.
   - Как ты тут оказался? - я подумала, что пришло время удовлетворить любопытство.
   Алекс, чуть смутившись, пожал плечами:
   - Проезжал мимо.
   Любой случайный водитель, двигающийся сейчас по дороге, даже и не предполагает, что здесь кто-то находится. Я это знала. Но тем не менее кивнула. Каким-то образом его ответ меня устроил.
   - А ты что искала в такое время? - теперь, по-видимому, настал его черёд проявить природную пытливость.
   Я вздохнула и развела руками.
   - Это - взлётная площадка для парапланов и дельтапланов, - начала я подробно объяснять. - А это, - я указала на лежащий у меня на машине длинный свёрток, - дельтаплан.
   - Да это-то понятно. Сам никогда не пробовал, хотя идея и заманчивая, но вас время от времени я вижу. Я, конечно, понимаю - ваше место в небе. Но попробуй разгляди вас там! Так что, в основном, наблюдаю вас на дорогах. Со сложенным снаряжением на багажнике на крыше. Мне просто интересно, какого чёрта ты слоняешься здесь одна? Ночь уже на дворе, если ты не заметила.
   - Ну, я задержалась немного. Наверное. Но, в принципе, когда я собралась уехать, "на дворе" всё ещё был день. По крайней мере солнце ещё светило. Я как-то не учла, что машина может не завестись.
   Алекс снова занялся моей "Субару". Я молчала - не хотела ему мешать.
   Вдруг, оторвавшись от работы, он посмотрел на меня в упор. Мне почему-то показалось, что сейчас последует какой-нибудь из привычных, многократно задаваемых, и давно уже приевшихся вопросов: "А летать - не опасно?" или "А тебе не страшно?" Люди, похоже, подозревают, что у меня тайная предрасположенность к самоубийству. Или к мазохизму. Но вместо этого он спросил другое:
   - Почему ты летаешь?
   Замечательно! Ещё лучше! Как растолковать кому-то, почему тебе что-то одно не по душе, а во что-то другое ты влюблён настолько, что жить без этого не можешь? Такое не разъяснишь. Либо человек тебя по-настоящему знает - тогда всё сам и так поймёт, либо лучше - и не пытаться, всё равно едва ли получится.
   Почему я летаю? - Что я могла ответить? Рассказать о том, как давным-давно, будучи ребёнком, в какой-то телевизионной передаче я случайно наткнулась на кадры, где аппарат треугольной формы, никогда прежде мною невиданный, взмывает в небо?
   Иногда во сне, особенно в детстве, ты бежишь, бежишь всё быстрее, а затем, распростёрши руки, подобно крыльям, наконец отрываешься от земли и паришь. Выше, выше, выше...
   Я увидела нечто похожее, но только на этот раз в действительности: в реальном мире, в реальной жизни. Не в фантазиях, не в мечтах, не во снах.
   Человек бежит по склону, а в следующий момент он уже в воздухе, уже летит. И держит его там, в поднебесье, лишь конструкция, напоминающая два крыла.
   Тогда я, десятилетняя, понятия не имела ни о законах аэродинамики, ни о Бернулли. Да и о Ньютоне-то имела весьма смутное представление. Я прибывала в твёрдой уверенности, что любое летательное средство держится в воздухе лишь благодаря двигателю. Без двигателя самолёт лететь не может. Без двигателя самолёт может только падать.
   У парящей на экране телевизора конструкции мотор отсутствовал. Как, впрочем, и фюзеляж, и шасси.
   Мне показалось это волшебством. Чудом.
   Теперь, спустя столько лет, я прекрасно знаю, что именно удерживает в воздухе мой дельтаплан, как и почему это происходит; я в курсе, что такое аэродинамическое качество, подъёмная сила, лобовое сопротивление и угол атаки. Но волшебство, то самое, которое я почувствовала тогда, никуда не делось. Оно не исчезло, не растворилось, не развеялось и не выветрилось. Оно всё ещё тут, со мной. И всякий раз, когда при взлёте земля уходит у меня из-под ног, мне кажется, что я вновь прикасаюсь к нему. К тому самому волшебству, к тому самому чуду...
   Пока ступни твёрдо опираются о поверхность земли, большую чать своей энергии, своего времени мы тратим на планирование будущего. На годы, а иногда и десятилетия, вперёд. Как объяснить, что когда я там, в небе, я чувствую, что живу. Живу, а не строю планы. Полностью. Без остатка. На все сто. Каждую секунду. Каждой клеточкой своего тела. Каждым нервом, каждым мускулом. Ощущаю каждое биение сердца - то замирающее, то ускоряющееся вновь; каждый вдох; каждый удар ветра в лицо, заставляющий глаза моргать и щуриться. Наверное, точно так чувствует себя дикое необузданное животное на воле.
   Там, в поднебесье, тебе не надо задаваться вопросом: кто ты? Какова цель твоего существования? Там ты знаешь это и так.
   Там ты наедине с природой. И, что более важно, наедине с собой. Ты не притворяешься кем-то, кем не являешься, не одеваешь маски. Не врёшь себе. Просто не можешь. Да и зачем? Там ты - это на самом деле ты.
   И чем ты поднимаешься выше, тем всё вокруг становится яснее и проще. Видимо, всё дело в перспективе.
   Там всё лишнее пропадает. И только там ты понимаешь, что именно является этим самым лишним. Потому как остаётся лишь то, что действительно важно.
   Тут, на земле, так часто ты чувствуешь, что мир вокруг - реален, а ты - всего лишь иллюзия преходящего момента, мираж, фикция. Там, наверху, в тысяче метров от земли, ты чётко осознаёшь, что настоящий - как раз ты. А всё остальное - антураж, декорация изменчивая игра воображения. Осознаёшь, что каждое твое действие зависит от тебя. Тебя самого. Ты, ты сам управляешь своей жизнью. Наконец понимаешь, что ты отнюдь не игрушка в руках кукловода, носящего зловещее имя "Судьба".
   Перспектива, а? В ней всё дело?
   Как можно рассказать всё это?!
   Алекс продолжал смотреть на меня.
   На какой-то миг мне показалось, что он всё понял. Понял, хоть я и рта не раскрыла. Понял без слов.
   Я глянула в глаза неуловимого цвета и неожиданно для себя выпалила:
   - Несколько лет назад на старте, во время взлёта, я сломала ногу. Открытый перелом голени.
   Помедлила секунду, а затем продолжила рассказ:
   - Разумеется, я была не одна. Ко мне спустились по склону. Меня дотащили до машины, погрузили. Так что в приёмном покое ближайшей больницы я оказалась достаточно быстро. В тот же день и прооперировали. У меня до сих пор стержень в костномозговом канале большеберцовой кости.
   Но не это важно, я не об этом.
   Пока я, уже отстёгнутая от дельтаплана, лежала на земле, вскользь слушая рассуждения моих приятелей о том, как лучше и удобнее "передислацировать" моё бренное тело в сторону автомобиля, я глядела вверх, в небо, понимая, что сегодня подняться в воздух уже не удастся. И, скорее всего, не только сегодня, но ещё долго у меня не будет такой возможности. Месяц? Два? Полгода? Кто его знает?
   В синеве надо мной парила птица. Раскинув крылья, она, круг за кругом, набирала высоту. Даже не знаю, кто это был - ястреб, сокол, ворон, стриж? А может, аист? Или журавль? Или ещё кто. Да это и не имело значения. Дело совсем в другом.
   Знаешь, что такое ассоциативная память? Понятия не имею, веришь ты в теорию реинкарнаций, или нет. Или в существование сверхсознания. Я верю. Не могу утверждать, что до конца. Возможно, лишь отчасти. Но верю.
   В тот момент я представила - нет, скорее, увидела - нечто иное. Совсем другую картинку. Другую ситуацию.
   Что это было? Воображение? Услужливое подсознание? Результат болевого шока? Приотворившаяся дверь в прошлую жизнь? Откуда мне знать.
   Через этот проём, ведущий за пределы реальности, я видела себя не той хилой, субтильной на вид девчонкой со скромным намёком на бицепсы, каковой в действительости я и являюсь, а крупным парнем, сильным, молодым, с развитой мускулатурой. Такие обычно считают, что весь мир лежит у их ног, принадлежит им. Воин? Легионер эпохи Римской империи?
   ***
   Самодовольное солнце стояло в самом зените, бесстрастно взирая вниз. Казалось, оно находилось там уже целую бесконечность, с самого сотворения мира, будто желая увековечить своё присутствие в этой точке неба. Время застыло.
   Жара выматывала. Оно, солнце, выматывало ещё больше. Доводило до изнеможения.
   Вокруг, насклько хватает глаз, песчаные дюны. До самого горизонта. Но где-то там, за ними - море.
   Военный поход. Ранение. Тяжёлое.
   Смертельное.
   Оставлен тут, в песках. Обездвиженный. На волю судьбы.
   Умирать.
   Таков выбор. Мой выбор.
   Смотрю вверх. В безоблачное лазурное, до боли яркое, небо. Там, в вышине реют чайки. Круг за кругом. Круг за кругом.
   Время от времени закрываю глаза, безуспешно пытаясь спрятаться от беспощадности палящего солнца.
   Минутами теряю сознание, затем снова прихожу в себя.
   И опять вижу их там. Парящих в до боли ярком лазурном небе.
   Круг за кругом. Круг за кругом.
   Что такое "стать свободным"?
   Быть неутомимым и непобедимым?
   Повидать мир?
   Покорять народы и государства?
   Убивать и не бояться собственной смерти?
   Это и есть та самая вожделенная свобода?
   Если да - то я достиг её.
   Или же она не имеет ничего общего с силой, удовлетворением желаний и властью над чужой жизнью?
   Круг за кругом. Круг за кругом.
   Маленькие, хрупкие, парящие там, в слепяще-синих небесах.
   Вот она - свобода.
   Такая манящая. Такая близкая. Такая недосягаемая.
   Круг за кругом...
   ***
   - Наверное, этот образ был у меня в голове задолго до того, как я умудрилась сломать ногу. Полагаю, ещё до того, как я впервые поднялась в воздух. Просто до этого не догадывалась о его существовании, как-то не задумывалась о нём. Либо не находилось нужной ассоциации, способной разбудить... что? - фантазию? память?
   Да ладно! Всё это лишь выдумка. Глупая выдумка. Сон наяву, не больше. Так ведь?
  
   Мне захотелось как можно быстрее сменить тему. Желая продемонстрировать сие наглядно, я хлопнула ладонью по своей машине:
   - Ну как, получается?
   На миг в глазах Алекса огненным всплеском отразился свет прожектора. Словно в глубине бездонного омута, цвет которого ни за что не распознать в ночи.
   Алекс отвёл от меня взгляд. Чересчур поспешно, будто спохватившись или смутившись. Он что-то пробормотал, но слишком тихо и невнятно, так что я не смогла разобрать. Я переспросила. Его персона вызывала у меня интерес. Видимо поэтому то, что ог говорил - тоже.
   Алекс не ответил, продолжая самозабвенно колдовать над моим взбунтовавшимся движком. Вероятно, действительно пытался найти там хладагент. А может, магнетрон или электронную пушку. В том, что он услышал мой вопрос, я не сомневалась.
   Внезапно он выпрямился.
   - Мадам, не желаете ли попробовать завести ещё разок? - он улыбался, поддразнивая меня.
   Я приподняла брови, стараясь изобразить серьёзность на лице:
   - Ты уверен? Может, не стоит, а?
   Я вертела в руках брелок с ключами, рискуя обронить его на землю, где он во мраке безвозвратно и сгинул бы.
   Алекс потёр лоб. Темнота не позволяла увидеть, но я знала, что перепачканные мазутом и маслом пальцы оставили след у него на лице, где-то над бровью.
   - Мы всё таки отважимся.
   Забрав у меня ключи, он втиснулся в водительское кресло моей "Субару". Нетрудно было заметить, насколько ему неудобно из-за роста, но отодвигать сиденье не стал.
   Вставаив ключ в зажигание, он хотел было повернуть его, но замешкался и, словно передумав, обратился ко мне:
   - Видишь вон те деревья? - Алекс махнул головой, указывая на едва уловимые контуры сосен в полусотне метрах от нас. - Может, лучше спрячешься за ними. Так, на всякий случай.
   Мотор завёлся сразу. Я не удивилась - я была убеждена, что так оно и выйдет.
   Алекс выбрался из машины. Собрав инструменты, захлопнул капот. И вдруг оказался лицом к лицу со мной.
   - "Глупая выдумка" - так ты сказала? - он помотал головой. - Нет такого. Всё, что способно заставить нас плакать, смеяться, переживать, радоваться, сочувствовать - существует. Для нас оно реально. И неважно, в каком из тысяч миров это происходит: в материальном или в вымышленном; в том, что придумали мы, или в том, что придуман для нас. Ведь в итоге всё испытанное и прочувствованное нами и превращает нас именно в тех, кем мы являемся.
   Он отвернулся. Подошёл к прожектору, подобрал и его.
   - Эй, постой! Ты даже не собираешься поведать мне о причинах клинической смерти моего вездехода? Приподнять завесу тайны? Как насчёт краткого курса автомеханики для "чайников" специально для меня?
   Мне показалось, что сейчас Алекс исчезнет - вот так просто уедет, растворившись в ночи - и отчаянно захотелось остановить его.
   Алекс обернулся:
   - Ты в самом деле жаждешь этого? Здесь, сейчас, - он бросил взгляд на часы, но не потому, что спешил, а лишь для того, чтобы уточнить время, - в девятом часу вечера, дрожа от холода, выслушивать лекцию, посвящённую системе зажигания машин марки "Субару"? Уверена?
   Я рассмеялась, замотав головой:
   - Наверное, нет. Нет. Точно нет.
   В автомастерской каждый раз после очередного ремонта моей машины я интересуюсь, что за неполадку они устранили. Разбираться в двигателях благодаря этому я лучше не стала, но терминов нахваталась.
   Но не сейчас. Я слишком устала. К тому же мне действительно было холодно.
   - Ну, а если коротко, причина была в катушке зажигания и распределителе. Это чтоб твоё любопытство тебя окончательно не замучало. Удовлетворена?
   Я кивнула в ответ.
   Алекс забросил инструменты и прожектор в пикап и снова повернулся ко мне.
   - Точно? А то, если всё ещё горишь желанием услышать развёрнутую версию, тут неподалёку есть кафе. Думаю, там можно будет что-нибудь поесть. Или попить. Или и то и другое. А если совсем повезёт, и там окажутся отзывчивые и понимающие работники, то заодно нам предоставят шанс умыться. И, возможно, они даже согласятся включить кондиционер на обогрев. Но это только если их уж очень хорошо попросить.
   - Если же, - продолжил Алекс, - устройство повышающего трансформатора не пленит твой разум и не вызывает у тебя тот неуёмный интерес, который ты только что чуть было не проявила, ну что ж, попробуем найти какую нибудь другую тему. Например, ты расскажешь мне, бывают ли у вас, дельтапланеристов, соревнования.
   - Вообще-то да, бывают. Но проходят без моего участия.
   - Что, не нашла пока достойного противника? Причина только в этом, я прав?
   Я рассмеялась.
   Зачастую нам приходится тщательно подбирать каждое произносимое слово. Даже в общении с теми, с кем мы знакомы годами. А в результате всё равно нередко так и остаёмся непонятыми.
   С Алексом же всё было наоборот - мы знали-то друг друга всего ничего, а говорить с ним было столь легко, столь просто. Почему так?
   - Не-а. Совсем нет. Соревнование - это уже спорт. А для меня назвать полёт спортом - всё равно что... ну, скажем, обозвать коитус "социально-оздоровительным мероприятием".
   Знаешь, существует мнение, что важна не цель, маячащая перед глазами, не её достижение, а сам путь. И по-настоящему счастлив не тот, кто стремится к победе, и кроме неё одной ничего больше не видит, а тот, кто проживает, ощущает, ценит каждое мгновение, двигаясь в избранном направлении.
   Алекс улыбнулся:
   - А полёт для тебя - это то самое, чуть ли не единственное, время и место, то самое здесь и сейчас, когда сия мудрость перестаёт быть очередным афоризмом из цитатника. Обретает смысл.
   Он помолчал, а потом вдруг добавил:
   - А может, всё дело в том, что тебе нужна свобода. Ты не ищешь совершенства.
   О свободе я сама рассказала ему совсем недавно. А о совершенстве? Что ему было известно о нём?
   Я закусила губу. Перевела взгляд в сторону и снова на Алекса:
   - Знаешь, когда-то у меня был близкий друг, который, как мне кажется, всеми силами стремился стать Джонатаном Ливингстоном. Возможно, я тоже бы не отказалась быть им, Джонатаном. Но он, этот парень, уверена, желал этого сильнее. Намного сильнее. Желал достичь совершенства. Он танцевал с небом - так он называл те минуты, те полёты, когда там, в вышине, начинал чувствовать, что он часть стихии; тогда он ощущал себя почти птицей, - я вновь уставилась на смоляную черноту, окружающую нас, и пожала плечом. - А однажды он ушёл. Совсем. Навсегда. Он так решил, - мне не хотелось уточнять, какой смысл скрывается в слове "ушёл". Но, думаю, этого и не требовалось, думаю Алекс и так всё понял.
   Он смотрел на меня. Ни с того ни с сего я сообразила, что глаза у него не тёмно-карие, как мне почудилось раньше, а светлые. Серо-голубые. Что-то смутно знакомое проскользнуло в памяти.
   Малыш в джинсах с карманами. Огромный белый кот.
   Серо-голубые глаза. Парень, виденный мною в парке в сотнях километров отсюда в прошлом году, много месяцев назад? Да нет же, вряд ли. Верится с трудом. Ерунда.
   Тем не менее я знала, что это он.
   Алекс всё ещё смотрел на меня. Потом вдруг махнул мне головой:
   - Поезжай за мной, ладно? Это здесь, недалеко.
   И залез в свою "Тойоту".
  
  

Глава 3

Триша

  
   Многоярусная открытая автостоянка. Пятый уровень - пятый этаж. Последний. Если задрать голову, можно увидеть небо. Точнее, черноту. Давящую. Беззвёздную. Парковка слишком хорошо освещена - разве маленькие далёкие разбросанные по галактикам точки в состоянии поспорить с современными прожекторами?
   В такое время машин здесь немного. Откровенно говоря, почти совсем нету. Их владельцы либо припозднились, либо просто оставили своих железных коней тут на ночь. А может, и не на ночь. Может, насовсем. И думать уж о них забыли, давным-давно.
   Рядом со стоянкой несколько офисных зданий. Напротив через дорогу - торговый центр. Не слишком крупный, не из тех, что городского масштаба, однако довольно приличный.
   Сейчас поздно - конторы все уже закрыты, народ ещё бог весть когда разбрёлся по домам. Да и магазины опустели. Кое-какое шевеление там до сих пор заметно, но какое-то ленивое. Усталое, что ли? Кассиры и продавцы с большим увлечением смотрят на стрелки часов, отсчитывая минуты до конца смены, нежели на редких покупателей. Да оно и понятно. Каждому хочется вернуться к себе, к своей семье, к свои делам, подвести черту наконец под этим днём. Живые ж люди, как-никак.
   Здесь тихо. Как будто вымерло всё. Никого. Да и какому умнику придёт в голову прикатить на пятый этаж, когда на первых четырёх сейчас - хоть в футбол играй?
   По периметру площадка обнесена высоким бетонным бортиком с перилами, металлическими, по плечи, даже выше. Прочными - вылететь наружу при парковке просто невозможно. Каким бы ужасным водилой ты ни был. А если бы кому-то захотелось посмотреть поверх парапета отвесно вниз, так, чтобы закружилась голова, ему пришлось бы встать на бетонный выступ и приподняться на цыпочки. Если он не здоровый бугай, конечно. А Триша бугаём-то уж точно не была.
   Забравшись на бортик и вцепившись пальцами в ограждение, Триша снова уставилась на улицу: дорога, вдоль неё фонари и молодые саженцы каких-то деревьев. Мир за перилами стоянки был почти такой же необитаемый, как и мир пятого яруса. От взгляда вниз в голове действительно мутилось. Немного, не сильно. Если пялиться прямо вверх, такое тоже иногда бывает. Но только когда небо видно, а не так, что чернильное месиво вместо него.
   Триша соскочила назад.
   И почему она здесь? Что не так? Почему, когда все спешат домой, к родным или друзьям, она тут, в пустынном безмолвии пятого этажа автомобильной парковки, и никуда не торопится? У неё что, нет дома? Да нет - есть. Никто там не ждёт? Ждут, ждут - родители. Уже, небось, и волноваться начали, хоть и знают, что взрослая, двадцать шесть уже, слава богу. Отсутствуют друзья? Не с кем общаться? Да нет же, имеются. И с общением всё в порядке. Вроде бы. Или нет?
   "Есть лишь одна подлинная ценность - человеческое общение." Кто это сказал? Экзюпери? Золотые слова. Услышишь такое, и сразу приходит на ум: а ведь и правда! всё так и есть. А на самом деле?
   Триша опять приблизилась к парапету. Протянула руку и провела пальцами по решётке, погладила её. На этот раз на выступ залезать не стала.
   Ценность человеческого общения, говорите?
   Каждый день, где бы ты ни был, куда б ни пошёл, тебя окружают люди: кто-то с кем-то беседует, прямо над твоим ухом; кто-то обращается к тебе, что-то рассказывает, о чём-то спрашивает, что-то просит, требует, возможно, твоего внимания, чем-то делится, ждёт твоего ответа, твоей реакции, твоего мнения, участия, совета, одобрения, сочувствия, благодарности, восхищения; на работе, на улице, дома; родственники, друзья, приятели, знакомые, посторонние; те, кому ты симпатизируешь, и те, кому нет.
   Вот оно - пресловутое человеческое общение! Хоть отбавляй. И в чём же его ценность? Так жаждешь его, а, получив желаемое, готов сбежать на край света.
   Чем больше голосов, шёпота, крика, галдежа слышишь, тем сильнее хочется, чтобы это прекратилось, стихло, смолкло. Чем больше народу рядом, тем отчётливее ощущаешь своё одиночество, в толпе - оно становится невыносимым. И с каждым днём каждый звук всё болезненнее врезается в мозг, всё нестерпимее бьёт по нервам.
   Неужели человеческое общение так обесценилось?
   А общение ли это? Или всего лишь нескончаемые непрекращающиеся монологи скольких-то там миллиардов живущих? Монологи, и ни одного диалога. Несчётное количество ораторов, и полное отсутствие слушателей. Мир глухих болтунов!
   Но ведь другие же обитают в этом самом мире - и ничего. Их всё устраивает, у них всё нормально, им ничто не мешает.
   Триша разглядывала фонарь внизу у дороги. Он то потухал, то, меняя цвета и оттенки, вновь пытался зажечься. Неисправные контакты, наверное. Или какая-то иная неполадка. Фонарь казался особенным, не похожим на своих одноглазых коллег, выделялся среди десятков себе подобных.
   Или дело в том, что ты не можешь понять, куда и зачем направляешься. Не в состоянии, как ни старайся. Не получается, и всё тут. Изо дня в день ты просыпаешься утром, идёшь, бежишь, едешь, чем-то занимаешься, решаешь какие-то проблемы, и всё у тебя вроде как у других, всё как у людей, не лучше, но и не хуже... однако чего-то не хватает. Чего же?
   Но остальные-то живут так же! И довольны. Или им таки удаётся постичь и рассмотреть то, что для неё, Триши, почему-то незримо?
   Здорово, когда ты знаешь, что ищешь или к чему стремишься. А если даже понятия не имеешь?
   Говорят, человеку в жизни необходимы цель и смысл. А цель и смысл - это разные вещи или одно и то же? А что важнее? Может быть, смысл? А когда такового нету, не находишь, не видишь его - придумываешь цель. Какую-нибудь. Она как заменитель. Суррогат. Если же и это не выходит, то, получается, ты шагаешь в никуда. А если "в никуда", тогда зачем? Чтобы просто передвигать ноги?
   Фонарь внизу вспыхнул снова. И погас. На сей раз окончательно.
   Так хочется быть кому-то нужным, жить для кого-то.
   Для кого ты живешь? Кому нужна ты, Триша? Нужна по-настоящему? Так, чтобы этот кто-то без тебя не смог бы... светиться, как вон тот фонарь.
   А тебе? Есть ли в этом мире тот, кто необходим тебе самой так же сильно?
   Может, вопрос "для чего ты существуешь?" тоже лишь суррогат? А истинный - "для кого"?
   А если не знаешь ответ? Если вообще нет никаких ответов?
   Каждый новый день должен приносить новые ощущения.
   А если не приносит? Ни новый день, ни старый; ни вчерашний, ни сегодняшний. И завтрашний также. И что самое плохое - уже и не ждёшь.
   И ощущений тоже никаких. Совсем никаких. Потому что перестал хоть что-то чувствовать. И это тебе почему-то не даёт покоя: то, что "никаких", то, что "перестал". А хочется, чтобы это больше не волновало, чтобы и дела до этого никакого не было: ничего не чувствуешь? ну и хрен с ним! Чтобы даже не догадываться, что ты ещё дышишь, ещё существуешь, что ты есть.
   Пока человек жив, он надеется. Кто ж не слышал этого выражения?
   Но, похоже, здесь напутали. Наверняка напутали. Пока надеешься - ты жив. Вот так правильно.
   Мучаешься размышлениями, а на своём ли ты месте. А толком и не ведаешь, где оно, твоё-то.
   Возможно ли, что ты, Триша, где-то когда-то свернула не туда? Роешься в прошлом, пытаешься отыскать тот самый шаг, нелепый шаг, после которого ты и заплутала, тот, что завёл тебя сюда. Где же он? Когда был сделан? Этот? Или вон тот? Пробуешь что-то поменять, представить "а как было бы, если б...", но опять ничего не выходит, не удаётся. Опять попадаешь в тупик. А в душе продолжаешь верить, наивно, как-то совсем по-детски, что если всё ж таки вспомнишь, где оступился, то, зажмурившись и загадав желание, сможешь вернуться туда - в ту самую точку, в то самое время - и выбрать другой путь, теперь уже верный. И всё наконец встанет на свои места, будет так, как и должно было быть. Надо только захотеть. Очень-очень сильно. Но сперва необходимо найти. Найти ту самую точку, тот самый момент.
   Внизу по безлюдной улице проехала машина. Есть ли жизнь на Марсе? На Земле вот, оказывается, есть.
   День ото дня бежишь всё быстрее и быстрее. Может, убегаешь? Да если бы! Тогда хоть имел бы представление - от чего? куда? зачем? А то ведь это бег на месте.
   Постоянно пытаешься забиться подальше. И скорлупа вокруг тебя всё толще. Будто бы уходишь под воду. Глубже, глубже. Или ныряешь? Тонешь? И уже ни за что не всплыть, потому как там, над тобой, на поверхности, давно образовалась корка непробиваемого льда. Ты - его пленница, погребена под ним, никогда тебе больше не увидеть белого света.
   Ты - как резиновый жгут в детской рогатке: его сильно оттянули, чтобы что-то метнуть, и надо бы уже отпустить и позволить игрушечному снаряду устремиться вперёд - разве не такова суть забавы? - но... этого всё никак не происходит; ребячьи пальцы лишь продолжают теребить, дёргать резинку, отводят её ещё дальше, и ты, зная наверняка, что сейчас она не выдержит - ты не выдержишь - и порвётся, просто ждёшь - с какой-то безысходностью - когда это случится; ну когда же? когда?
   Триша запрокинула голову: ничего, та же чёрная трясина сверху. И где оно, то небо? Протяни руку - докоснёшься? Или сколько ни тянись - ничего не выйдет? Может, оно в тысячах световых лет отсюда? Световых? Может, годы не светом, а мраком и тьмой измеряются? Только мраком и тьмой.
   С каждым днём, месяцем, годом время летит всё стремительней. Нет, не летит, и уж точно не идёт. А несётся. Вернее - проносится. Проносится мимо. Мимо тебя, Триша. Так как ты не в кадре бог весть с каких пор. Нет, у тебя не роль второго плана, ты не участвуешь в эпизоде, и даже не статистка, занятая в массовке. Ты выпала из жизни, из той, что вроде как твоя собственная. Чья в этом вина? Твоя? А есть ли вообще тут виновные?
   Некогда, поколения назад, мир вокруг ограничивался семьёй, друзьями, товарищами по работе, в крайнем случае посёлком или городом, и ты в своей маленькой вселенной чувствовал себя личностью. Теперь же, когда видимое тобой пространство расползлось, расширилось до размеров земного шара, до размаха бескрайнего космоса, ты превратился в винтак. Крохотный фабричный винтик. Ещё один среди семи? восьми? девяти? миллиардов... кого? людей? таких же точно винтиков? Видимый-то он видимый, этот мир, да какой-то незнакомый. Непонятный. Чужой.
   Отчаянно хочется сделать в этой жизни хоть что-то. Чтобы ты мог с пафосной гордостью заявить - пусть и не вслух, а лишь мысленно, самому себе - что ты чего-то стоишь, что не будь тебя, мир выглядел бы иначе. Да, едва заметно, самую малость, совсем чуть-чуть, но всё-таки - иначе.
   Так хочется понять, узнать, ощутить, что ты не один из тех крошечных ничтожных винтиков, производство которых давно поставлено на конвейер. Из тех, что в случае нужды заменят, не задумываясь. И правильно - чего голову ломать-то? Или всё гораздо хуже, и ты - деталь, которую и менять-то не придётся? Сломалась? Ну и чёрт с ней! Функций-то у неё - никаких. Выкинуть - и вся недолга! Делов-то.
   Прожекторы на стоянке ослепляли, как назло, словно задались целью не позволить ей, Трише, разглядеть небосвод. Уловить бы хоть намёк на то, что он всё ещё там сверху!
   Трише вдруг почудилось, будто находится она в некоем пузыре. Универсум сузился, сдулся до масштаба пятого этажа треклятой парковки. И пузырь этот, и чернота над головой давят, прессуют, прижимают всё сильнее, всё ощутимей, всё нестерпимее, вот-вот станет уже не под силу двигаться или даже думать.
   Пузырь - всё, что осталось от реального мира.
   Да нет же! Всё как раз наоборот! Реальный мир там, снаружи. За пределами этого скорчившегося, скукожившегося волдыря, за пределами последнего уровня автомобильной стоянки. А впрочем, какая разница? Верно - ни-ка-кой!
   Триша вплотную подошла к решётке. Снова залезла на бортик. Упёршись ладонями в верхний край перил, подпрыгнула, легла животом на парапет. Перекинула правую ногу. Села. Перебросила вторую.
   Уставилась на отказавшийся выполнять свои прямые обязанности фонарь. Так и не дождавшись, что тот опять загорится, пожала плечами и оттолкнулась от ограждения.
   Полёт начался.
   ***
   Пролетев двадцать метров, отделявшие нереальность пятого этажа автопарковки от реальности шоссе внизу, Триша упала на тротуар.
   За мгновения до того, как врезаться в асфальтовое покрытие, Триша, так мечтавшая, чтобы её больше ничего не волновала, чтобы ни до чего больше не было дела, Триша, стремившаяся больше ничего не чувствовать, Триша, желавшая, чтобы всё наконец-то поскорее закончилось, попыталась защитить голову руками. Инстинкт самосохранения. Ничего не попишешь.
   Припозднившийся покупатель забежал за хлебом и упаковкой минеральной воды в магазин. В последний момент, прямо перед закрытием - жена попросила. Всё произошло на его глазах. Случайный свидетель. Так бывает. Он и вызвал "скорую".
   В реальности тротуара, торгового центра и уличных фонарей - тех, что светили, и того, что нет - Трише нереально повезло: она осталась жива.
   Триша сломала позвоночник. Поясничное повреждение спинного мозга. Полное - без шансов на восстановление.
   Триша очнулась в больнице. Там же она узнала, что ей предстоит провести жизь в инвалидной кресле. Ходить она отныне не будет. Не сможет.
   Суждение, что ей повезло, Триша считала крайне сомнительным. И, если уж начистоту, с такой точкой зрения была несогласна. Абсолютно не согласна.
   Восемь месяцев спустя Триша на своей коляске выехала на оживлённую трассу. Сознательно. Преднамеренно. Специально.
   Водитель ближайшей машины успел среагировать: вжал педаль тормоза в пол и вывернул руль, чуть не налетев при этом на придорожный столб. Ему всё же удалось не задеть Тришу. Тому, что следовал за ним - нет.
   Ударом Тришу выкинуло из кресло, подбросило в воздух, потом швырнуло обратно вниз.
   Поинтересуйся кто-нибудь её мнением, она заявила бы, что на этот раз её повезло больше. Значительно больше. Несравненно больше.
   Этого падения она не пережила. Триша погибла на месте.
   Иногда мы сделаем всё, что угодно, лишь бы выжить. Иногда - всё, что угодно, лишь бы умереть.
   Полёт наконец завершился.
   ***
   Триша вплотную подошла к решётке. Снова залезла на бортик. Упёршись ладонями в верхний край перил, подпрыгнула, легла животом на парапет. Перекинула правую ногу. Села.
   Чьи-то руки вцепились ей в плечи. Бесцеремонно дёрнули назад. Триша упала, содрав кожу с ладоней и больно стукнувшись коленями о пол пятого этажа.
   Триша растерянно смотрела на склонившегося над ней парня. Парень пытался восстановить дыхание, словно после длительной пробежки. Неужели на пятый уровень - пешком? Триша никогда не видела его раньше: нескладный, взлохмаченный, с серо-голубыми глазами.
  
  

Глава 4

  
   ***
   Их было двое. И это они упоминаются во многих древних мифах, легендах, а затем и религиях. Крупицы правды обрастали обилием вымышленных подробностей. Со временем - всё больше и больше. Что-то было перепутано, что-то забыто, а кое-что непонято, и оттого искажено. Либо адаптировано в сответствии с возможностями аудитории или нуждами и запросами текущего момента.
   Они не прилетели с другой планеты, не прибыли из иной звёздной системы, не явились из близлежащей галактики. Они - не из нашей вселенной.
   Любая жизнь, любой живой организм, порождённый нашей Вселенной, будет подобен нам. Не две руки, не две ноги. Но будь то примат или бактерия, он, организм, подчинён тем же универсальным законам физики и биологии, которым подчиняемся мы. Гравитация, влияние времени. Законы Ньютона, Кеплера, Эйнштейна. Материя состоит из молекул, молекула из атомов, атомы из нуклонов и электронов, те, в свою очередь, из кварков и лептонов. Всё это справедливо и для него, живого организма, в каком бы уголке нашей вселенной - Нашей Вселенной - он ни обитал. Потому как она, Наша Вселенная, с её законами, логикой, обликом, строением, свойствами и ограничениями способствует возникновению именно такой - и только такой - жизни. А в какую форму облачится эта жизнь: Хомо Сапиенс, дельфин, членистоногий или лошадь с головой кошки и хвостом крокодила - не суть важно.
   Не столь важно и клеточное строение. И даже не состав макромалекул играет решающую роль. Хотя, вероятнее всего, основой живой материи послужит водород, как преобладающий и самый распространённый элемент нашей Вселенной. Всё остальное же будет зависеть от условий. Условий окружающей среды, условий, в которых формируется эта живая ткань.
   Главное же - свойства. Свойства живого тела.
   Обмен веществ, рост, подвижность - всё верно. Но тем не менее не они основные отличительные функции любого живого организма, созданного нашим миром.
   Способность хранить информацию о себе. Способность и стремление размножаться, передавая эту информацию. И, что самое необходимое - сопротивление смерти; желание выжить.
   Мы считаем, что возникновение жизни - случайность на грани чуда. Ведь она, жизнь, могла образоваться только в условиях, подобных тем, что у нас на Земле. Определённых условиях. Благоприятных условиях.
   Мы ошибаемся. При иных условиях жизнь тоже может возникнуть. Но иная. Другое строение, другой биополимер, другой химический состав. Так как не бывает условий "пригодных" или "непригодных" для жизни. Это жизнь, живой организм подстраивается под имеющиеся условия, приспосабливается.
   Вот только свойства останутся теми же: стремление к репликации, стремление к жизни.
   В нашей Вселенной жизнь может появиться повсюду, на любой планете: на большой ли или на малой, на холодной ли или на горячей; на той, что отдаленна от светила и на той, что нет; в центре галактики и на её окраине. Везде. Повсеместно.
   Но мы не найдём признаков жизни в просторах космоса, сколько бы ни искали. Никаких. Нигде.
   Потому как наш мир, наш универсум, наша Вселенная, та, что образовалась в момент Большого взрыва - наша, и только наша. Для нас она создана.
  
   Эти же двое пришли извне.
   Давно известны теория струн и теория бран. Известно и то, что мироздание многогранно, точно полиэдр. И что те четыре измерения пространства и времени, которые доступны нам, нашему пониманию и нашим органам чувств - не единственно существующие.
   Мембран великое, бессчётное множество. Они находятся в постоянном, непрекращающемся движении, словно дыхание, пульс, биение сердца самого Бытия. Но это лишь метафора.
   Колеблясь, мембраны беспрестанно сталкиваются, касаются друг друга. И каждое такое касание приводит к рождению вселенной. Новой вселенной. Особенной, своеобразной, уникальной, самобытной, единственной в своём роде, непохожей на другие. Одно из таких столкновений привело к Большому взрыву. Так появилась наша Вселенная.
   Каждая такая вселенная живёт по своим законам, по своим универсальным правилам. И ни одна из них никогда не пересекается с остальными. Да в этом и нет надобности, так как все они самодостаточны и совершенны.
   Некоторые из них подобны нашей, другие разительно от неё отличаются, и для нас они - чужды и непонятны. Какие-то - материальны, какие-то - нет. Где-то есть галактики, звёзды и планеты, где-то - нету. В них разное количество измерений, а сами измерения отнюдь не те, что известны нам. Обитателям же иных миров неведом четырёхмерный континуум, характеризующий наш макрокосм.
   И везде, во всех этих вселенных, в каждой из них, есть жизнь. Её проявления разнообразны. Её проявления бесконечны.
   Каждый из этих миров реагирует, осознаёт себя, эволюционирует; каждый имеет свой путь развития. И ни один из них не возникает случайно, ни один из них не появляется бесцельно. Ни один из них не исчезает бесследно, расстворившись в небытии. Все они части одного бесконечного, бескрайнего целого.
   Так же точно как и мы все. Каждый из нас.
   Двое явились из другой вселенной. Для жителей нашей планеты, планеты Земля, они были не просто представителями внеземного разума. Они оказались тем самым "чуждым" и "непонятным". А потому - пугающим, внушающим ужас. Инородным. Чужим.
   Мы же, существа, принадлежащие этой вселенной, не имеющие ничего общего с ними и их миром, для этих двоих были чем-то необъяснимым. Непостижимым. Странным.
   ***
   - Случай ли привёл их к нам, или они целенаправленно стремились обнаружить иные цивилизации, не знаю. Но думаю, они пытались найти, найти нечто. Ведь весь мир, универсум, всё мироздание для них вроде колоссальной нескончаемой головоломки, некой загадки, задачи, требующей решения. Они исследователи, находящиеся в непрерывном поике. Всё время. Такова их природа.
   Эта черта нам досталась от них.
   Хотя, мне кажется, как раз в нашу вселенную они попали наугад. Точно так могли оказаться и в любой другой. Чистая случайность.
   Знаешь, я полагаю, есть какая-то высшая сила, некий первоисточник. Тот, что создал нас и их, наши вселенные и мириады других. Тот, кому известно всё то, что было, и что будет. Всё предопределено им, но он же и даёт нам полную свободу.
   И если эти двое не просто нашли путь в наш макрокосмос, но и смогли изменить нас, повлиять на нашу эволюцию, нашу историю, значит Он - Источник - позволил этому произойти. Получается, он решил, увидел, что так лучше. Лучше, чем задумывалось вначале. Лучше, чем планировалось бытием.
  
   - Погоди! Ты утверждаешь, что Земля посещалась инопланетянами? - как я ни старалась, мне не удалось произнести это уж совсем без скептицизма и насмешки. - И ты на полном серьёзе убеждён в этом? - уточнила я. Так, для пущей уверенности.
   Ещё немного и выяснится, что парень увлекается уфологией и НЛО. А может, к тому же и считает, что пришельцы похищают людей, проводят над ними - или нами - опыты, или вживляют в человеческие тела... ну, что там они обычно вживляют?
   Мы с Алексом сидели в каком-то кафе. Там, снаружи, за его стенами, несмотря на время года - самый разгар осени - было жарко и солнечно. Может быть даже чуть-чуть жарче и солнечнее, чем хотелось бы. Здесь же, внутри, этот рудимент лета практически не ощущался.
   Я заказала большой стакан молочного шоколадного коктейля и порцию мороженого. Алекс выбрал то же самое. Только в отличие от ванильно-банановых шариков, красовавшихся в моей креманке, он и тут отдал предпочтение шоколадному вкусу.
   - Ага, - он посмотрел мне в глаза. - Они прибыли сюда, чтобы поработить землян, захватить планету и использовать её природные ресурсы. Все без остатка. В своих грязных целях. А, да, чуть не забыл - напоследок они, конечно же, уничтожат всё. И всех, - Алекс невинно улыбнулся. - Всё так и есть! Ты что, новостей не слушаешь? Телевизор не смотришь? Кстати, выглядят они точь-в-точь, как их изображают на веб-сайтах и в фильмах про инозвездян - гуманоиды, зеленоватые и тощие. А лица их напоминают...ммм... думаю, такую физиономию имел бы плод не совсем платонической любви змеи и очень печальной кошки.
   Алекс взирал на меня с простодушием младенца. До меня вдруг дошло, что он изо всех сил борется со смехом.
   Он явно издевался. Особенно злило то, что он угадал - сказанное им полностью соответствовало тому, что пришло мне в голову сразу, как только речь зашла о пришельцах. Я возмутилась:
   - Но разве не это ты и имел в виду?
   Наверное, это прозвучало слегка обиженно.
   - Нет, - Алекс опустил глаза, но лишь на секунду. Теперь он смотрел серьёзно. - Я лишь говорю, что Землю посещали выходцы из других миров. Вернее, посещают. Постоянно. Начиная с глубокого прошлого и до нашего времени. И в будущем тоже будут посещать.
   - Но... - я хотела возразить, напомнив ему, что будущее и то, что в нём будет, пока ещё не факт, а всего только предположение. Его предположение.
   - Но они не собираются завоёвывать, порабощать или уничтожать нас, - перебив меня, закончил свою мысль Алекс. - И наши природные запасы им также ни к чему.
   - Ты так уверен? С чего ты взял? Лично с ними общался? По интернету или как? А что тогда их на нашей планете-то привлекло? Зачем они вообще сюда наведываются? Получить удовольствие от местных ландшафтов, поглазеть на местных обывателей? Вроде того, как мы ходим в зоопарк? Или всё-таки для того, чтобы препарировать нас, как мы - кузнечиков и лягушек?
   Похоже, Алекс прочёл слишком много фантастики. Вот вам и результат - начал верить во все эти небылицы.
   Я не прожжённый реалист. И уж никак не несгибаемый материалист. Я не считаю, что существует лишь то, что можно увидеть или услышать, понюхать или потрогать. Или доказать. Я умею верить. Я верю, что есть вещи вне нашего понимания. Верю, что есть Высшая Сила, сотворившая нас. Верю, что есть душа, независимая от тела. Верю, что жизнь - не вереница случайностей, не череда событий, не стечение обстоятельств. Верю даже в перевоплощения и реинкарнации. Правда верю!
   А вот в инопланетян, зелёных человечков и НЛО верить отказываюсь. Не знаю почему. Очевидно, это попросту не вписывается в моё мировоззрение, в моё мировосприятие и в моё миропонимание. Не соответствует им. Ни одному из упомянутых.
   - Почему-то принято думать, - промолвил Алекс, - что если пришельцы и существуют, то они обладают самыми худшими, самыми страшными для нас качествами. Жестокие тираны, склонные к насилию. Беспощадные и бесчувственные. Опасные, несущие боль и смерть.
   А может, это потому, что мы интерпретируем так нечто, что нам абсолютно непонятно? Всё непонятное пугает, верно? А что нас, людей, пугает больше всего? Что вызывает в нас страх? Жестокость, боль, равнодушие к нашим страданиям? Стирание личности, разрушение человека как индивидуума? Смерть? Ну, сама подумай, чего ты очень боишься?
   - Многие боятся пауков, - ни с того ни с сего брякнула я, представив всех тех паукообразных и ракообразных инопланетян, довольно популярных в литературе и кинематографе.
   - Те, кто нас посещают, - продолжил Алекс, - далеко обогнали нас в развитии. Их технологии гораздо лучше и несопоставимы с нашими. Уже многие тысячелетия они "курируют" нас. Следовательно их цивилизация древнее нашей. Намного. Если же допустить, что все и вся созданы единым источником, то независимо от того, в каком направлении движется общество или его технологии, его духовное - истинное - развитие будет всегда стремиться к одной и той же цели. Общей для нас и для них.
   Так не логично ли предположить, что они уже вдоволь натешились теми играми, которыми богато насыщенна наша история, которые свежи в нашей памяти? Да что там история, память - мы забавляемся этим и по сей день. Войны, кровопролития, захваты, плен, рабство, пытки, истязания, убийства. Навряд ли они всё ещё копаются в этой песочнице. Едва ли они до сих пор на этой детской площадке.
   Алекс задумался, чертя ложечкой для мороженого на опустевшей креманке некие, только ему ведомые, знаки. Похоже было, он совсем забыл о моём присутствии. А может, и о моём существовании. Он казался каким-то далёким и... одиноким, что ли?
   Словно услышав мои мысли, он, спохватившись, оторвался от своего занятия. Те самые серо-голубые глаза снова взирали на меня.
   - И как же их звали? Тех двоих? - задала я вопрос. - Судя по мифологии и религии, это, видимо, были Яхве и Люцифер. Или Аллах и Иблис. Или Энки и Энлиль. Или...
   - Если попытаться выразить их имена понятным нам образом на знакомом нам языке, то точнее всего они звучали бы как "Два" и "Двенадцать".
   - Что?! Второй и Двенадцатый? Это не имена, это - порядковые числительные. Тоталитарная антиутопия. Действительно продвинутое общество, нечего сказать!
   Алекс на секунду непонимающе уставился на меня, а затем вдруг рассмеялся:
   - Да нет же! Не в этом смысле, - он скорчил гримасу и заговорщицки приподнял бровь. - А ты уж было вообразила что-то наподобие орды муравьёв, а?
   Я разозлилась. Не потому, что его позабавило моё предположение, а потому, что он опять попал в точку. Колония муравьёв. Именно её я и представила.
   Я пошарила взглядом вокруг. В поисках чего-нибудь подходящего, чем можно было бы запустить в Алекса.
   Как будто снова прочитав мои мысли, он протянул руку и, смеясь, забрал у меня ложку для десерта за секунду до того, как я сообразила, что она-то мне и нужна. Остальная посуда для этой цели не годилась. Бьющаяся. Жалко. К тому же рискованно.
   Алекс перестал смеяться, пожал плечами:
   - Прости.
   Я с трудом расслышала. Хотела было спросить, за что, но тут же догадалась. Он извинялся за то, что знал (видел? чувствовал?), о чём я думаю, что ощущаю.
   Моя ложка вернулась обратно ко мне.
   - Их звали Два и Двенадцать, - опять повторил Алекс. - Но это не порядковые номера.
   Каждое число - универсально. Совершенно, целостно. Как в нумерологии. У каждого своя тайна, своя загадка, своя магия. Каждое имеет свой смысл, у каждого есть своё значение.
   У одного из чужаков были качества числа "два", у другого - числа "двенадцать".
   И внешне они не похожи на гуманоидов, как тех обычно изображают. И доставили их сюда не летающие тарелки, - Алекс улубнулся, помотав головой. - Никаких зелёных человечков, никакой летающей кухонной утвари.
   Они непостижимы для нашего визуального восприятия. Да и акустического тоже. Они вообще непостижимы для наших органов чувств.
   Потому-то мы и видим их так, как видим. Некий защитный механизм нашего мозга - он перенаправляет, переводит неприемлемые сигналы, импульсы во что-то более подобающее и уместное для нас. Что-то вроде сублимации.
   Даже не берусь гадать, как мы воспринимаемся ими, но, наверное, наш образ в их представлении далек от того, чем он является на самом деле. Думаю, мы отдалённо напоминаем нечто, знакомое им по их собственному миру, - Алекс усмехнулся. - Так что это у нас взаимно. То есть, я хочу сказать, в этом мы солидарны.
   Они исследователи. Пытаясь понять мироздание, внезапно наткнулись на некий туннель, коридор, ход, ведущий в нашу вселенную.
   Не уверен, что они ожидали обнаружить целый мир, столь разительно отличающийся от их родного, по другую сторону прохода. Хотя, кто знает, может, как раз наоборот - именно это они и предполагали найти.
   Сперва они отнеслись к нашей вселенной как к очередной головоломке. Они - цивилизация любознательных изыскателей, стремящихся узнать ответы на все вопросы.
   Они изучили наш мир. Они поняли, чем являются элементарные частицы в этом мире, поняли, что такое материя. Узнали, что такое термоядерная реакция и как образовываются звёзды.
   А потом, видимо, рассчитав вероятнось возникновения живых организмов, а может, по каким-то другим, неизвестным ни им, ни нам, законам сущего, они попали на Землю, в этот уголок Вселенной. Нашли нас.
   - Ты что, хочешь сказать, что в их мире ядра атомов не состоят из протонов и нейтронов, а вокруг этих самых ядер не движутся электроны по неким неопределённым траекториям? В их звёздах не происходят термоядерные реакции? Или у них основой всех живых организмов не является молекула ДНК? Их мир что, не материален? А, всё понятно, они бестелесые призраки, - я ухмыльнулась. - Это многое объясняет.
   - Нет, - Алекс пропустил насмешку мимо ушей. - У них есть тела, так как в их мире тоже есть материя. Но их тела не имеют ничего общего с молекулой ДНК, как , впрочем, и с любой другой молекулой вообще. Химических элементов и соединений, в том смысле, который вкладываем в эти понятия мы, там нет. Но, вполне вероятно, там, в их мире, также есть звёзды, и, возможно, вокруг них даже вращаются планеты. Просто всё это подчинено другим законам, происходят иные явления, и взаимосвязь между ними - тоже иная.
   - Ты говоришь, они "изучили", "поняли", "узнали"... Ну, и много им, чужакам, теперь известно о нашей вселенной, нашем мире, о нас?
   Алекс едва заметно улыбнулся, но глаза остались серьёзными:
   - Математика, физика, химия, биология, астрономия, то есть всё то, что мы называем научными познаниями - здесь они осведомленны. Они обладают более развёрнутыми, обширными и всеобъемлющими знаниями, чем те, которыми располагаем мы.
   Такая мысль определённо уязвляла моё чувство гордости за род человеческий.
   Алекс улыбнулся:
   - Теории, законы, формулы, вычисления, классификации... Но это ведь далеко не всё, - попытался успокоить он меня.
   - А разве есть ещё что-то? То, что ты перечислил, охватывает практически все сферы, грани, области изучения: точные науки, естественные. Да и большую часть гуманитарных и общественных, пожалуй, тоже.
   - Да нет же, - Алекс отрицательно качнул головой. - Постижение всего разумом, следуя логическим рассуждениям - единственный понятный им способ. Другие им не известны.
   А как же эмпирический метод? Нам, обитателям Земли, он часто ближе и естественнее. Мы учимся на собственном опыте. Мы полагаемся на информацию, полученную от наших органов чувств. То, что мы испытываем, переживаем не в состоянии отобразить ни одна алгебраическая теорема, ни одна структурная химическая формула, - Алекс помолчал мгновение, а затем добавил. - Понимать не головой, а сердцем, душой. Это-то им и недоступно.
   - По-моему, ты уж слишком их.. - я запнулась, подбирая подходящее слово, - ..."очеловечеваешь".
   Ты назвал их исследователями. Утверждаешь, что они пользуются логическим мышлением, которое, напомню, свойственно нам, людям. Да к тому же приписываешь им любознательность - такое родное, земное, присущее лишь нам, качество.
   С другой же стороны, по твоим словам, они чужды нам настолько, что наш мозг отказывается воспринимать их такими, какие они есть.
   Тебе не кажется, что твоя история так и пестрит теми самыми погрешностями, что и большинство фантастического фольклора?
   - В том-то и дело, что всё совсем наоборот! - он снова не отреагировал на мою язвительность. - Логика - она не наша. Она - ихняя. Это мы "позаимствовали" её у них. А заодно и любознательность. И желание понять разумом, попытку найти объяснение всему. Логическое объяснение. Исследовать. Изучить. Понять. Разгадать тайну. Во что бы то ни стало.
   Я возмутилась:
   - Ерунда! Это чисто человеческие качества!
   Алекс пожал плечами:
   - Я не спорю. Значит, по нашему пониманию, они - тоже люди. В каком-то роде не меньше нашего. Видишь, получается, человек - это образ мысли, а не внешняя оболочка.
   - И как же мы эти качества у них "позаимствовали"? Взяли в долг на время? Отобрали силой? Купили в рассрочку? Получили в аренду? Приобрели задёшево?
   Алекс, похоже, уже привык к моему ехидству.
   - Они вмешались в наше развитие, в нашу эволюцию. В естественный процесс. Много тысяч лет назад.
   - О! - не удержалась я. - А вот этот фантастический роман я, кажется, уже читала!
   Мы представляем собой результат манипуляции и смешения генов и хромосом. Наших, земных, и их, инопланетных. Объединение геномов. Пришельцы таким образом усовершенствовали ДНК Хомо эректуса. Я правильно излагаю? Ничего не путаю?
   - Нет, не совсем. У них - у иноземцев - нет ни ДНК, ни РНК, ни белков, ни аминокислот, ни нуклеотидов. Так что, извини, никакого скрещивания, никакой гибридизации. В наших жилах нет ни капли их зелёной крови, - парировал Алекс мою насмешку. - Они разгадали наш генетический код. Код живых организмов, обитающих на нашей планете. Всех. Любого из них. Микрофлоры, флоры, фауны.
   Как "исходный материал" они использовали кого-то из наших древних предков - может, Человека прямоходящего, может, умелого, может, неандертальца, а может, ещё кого - посчитав его самым подходящим. Видимо, по их мнению, этому виду в большей степени, чем другим, были характерны те качества, которые они искали. Качества, которые в их представлении отражали зачатки развития. Того развития, которое было знакомо и понятно им.
   Они изменили гены - как ты сказала? Улучшили? Усовершенствовали? - этого отобранного ими вида: усилив активность одних, приведя к вырождению других, модифицировав третьи. В результате получили Хомо Сапиенс - Человека разумного, способного постигать мир разумом, размышлять логически и теоретизировать.
   Они создали живое существо, которое было способно задавать вопросы, и могло искать на них ответы. Существо, для которого мир вокруг тоже мог стать задачей, головоломкой. Существо, которое желало найти решение, разгадку. Существо, подобное им.
   - А почему именно питекантроп - или там австралопитек? Почему не дельфин, не ворон, не кошка, в конце концов? Они, по-твоему, не так продвинуты как обезьяна?
   - А я ничего такого и не говорил. Ни про кошек, ни про воронов, ни про дельфинов. Я же сказал: по ИХ мнению, на ИХ взгляд.
   Их интересовали определённые склонности. Предрасположенность к тому, что в их мире, в их вселенной считается основным, главным, а возможно, и единственным показателем эволюции и прогресса.
   Они не люди, но время от времени им, как и нам, также свойственно заблуждаться. Судя по всему, у них с нами имеется ещё одна общая черта - склонность смотреть на мир со своей колокольни.
   - Если я всё правильно поняла, выходит, по твоим словам, что пришельцы, так сказать, создали нас "по своему образу и подобию", "привив" нам некие, типичные для них самих, черты и особенности. Так? - разумеется, я и не думала верить во все эти сказки, но причин не участвовать в обсуждении чьей-то выдумки у меня не было. Почему бы и нет?
   - Вроде того, - отозвался Алекс.
   - А если бы они не вмешались? Что тогда? Ну, что было бы с нами? Верхом эволюции приматов являлись бы орангутанги, гориллы и шимпанзе? Мы так и остальсь бы обезьянами? Или всё таки развились бы в какую-то альтернативную особь? Если не наш "острый" "проницательный" ум и не наша "неповторимая" смекалка, тогда что? Что мы имели бы вместо этого?
   Он собирался было ответить, но тут мне в голову пришёл ещё вопрос, и я обрушила на Алекса заодно и его:
   - Если б не они, то как выглядел бы наш мир? В итоге? В идеале?
   Алекс задумался. Но, как мне показалось, не оттого, что не знал ответа. Скорее всего, он подбирал слова, желая обрисовать мне всё как можно понятнее. По-моему, иногда он уж слишком усердствовал, пытаясь подстроиться под собеседника. Я только не могла однозначно определить, эту черту стоит отнести к его достоинствам, или к недостаткам. Его чрезмерное увлечение фантастикой, без сомнения, причислялось ко вторым.
   - Знаешь, в научной фантастике... - начал Алекс.
   - О! - пронеслось у меня в голове. - Как раз об этом я только что и подумала...
   - ... в книгах, да и в кинофильмах тоже, встречается описание некой планеты, куда по ошибке - или намеренно - прибывают земные астронавты. Ты бы, наверное, назвала эту планету утопической, - на его лице промелькнула улыбка, но лишь на мгновение. - И там, на этой планете, они, астронавты, обнаруживают, что всё живое, все её обитатели - словно единое целое. Гуманоиды и животные там общаются между собой. Но не только. Они также чувствуют мысли, эмоции, переживания друг друга. Понимают друг друга. "Видят" друг друга. Каждый способен отождествить себя с другим, и потому не причинит боль, не обидит, не навредит. Для них, обитателей того мира, это не сложно, для них это естественно. Они действуют, думают, существуют в общих целях. А разум их и дух объединены с разумом и душой самой планеты.
   Но ведь это кино, а может, книжка. И к тому же фантастика. И, похоже, не такая уж и научная, - опередив меня на долю секунды, произнёс Алекс фразу, которую собиралась сказать я сама. Потом продолжил: - Сочувствие, сопереживание, желание помочь; умение понять кого-то, поставить себя на его место; забота о ком-то, отказ от своих интересов ради кого-то, во имя кого-то... - Алекс замолчал. Серо-голубые глаза были устремлены куда-то вдаль. - Что это, если не чисто человеческие качества? - он снова смотрел на меня. Так, будто действительно ждал моего ответа. - Та планета не плод буйного воображения автора, не вымышленное гипотетическое утопичное чужеземье. Это и есть мы. Наша планета, наша Земля. То, какой бы она когда-нибудь стала, какой могла бы быть.
   Вообрази себе такой мир. Мир, в котором у нас есть время, а главное - желание увидеть, услышать, понять того, кто рядом. Мир, в котором мы не боремся со стихией, не пытаемся чего-то добиться от природы, не эксплуатируем свою планету, и не страшимся её мощи, а вместо этого сосуществуем с ней - с планетой, с природой, со стихией - в согласии. И не только с ней, но и друг с другом. И не потому, что тревожимся за себя, за свой завтрашний день, боимся, задумываясь о том, что же станется с нами - со мной, любимым - ежели ненароком, невзначай уничтожить тут вокруг всё и всех, не оставив камня на камне. А потому, что мы все - одно целое. Потому, что она, наша Земля - наша неотъемлимая часть. А мы, люди - её.
   А теперь подумай о мире, где тебя в основном окружают экраны, мониторы, дисплеи серверов и персональных компьютеров: стационарных, портативных, карманных; мобильных устройств и телефонов, электронных книг, телевизоров... А когда ты ненадолго отрываешь глаза от экранов, твой взгляд упирается в бетон зданий, асфальт дорог, металл машин. И ты поспешно вновь возвращаешь взор к своим, таким привычным, таким необходимым мониторам. Без них ты уже себя и не мыслишь. И правда, куда может двигаться общество, не обладающее всем этим? У тебя остаётся всё меньше времени на твоих близких, а порой и на себя. И на то, что когда-то почему-то - ты уж и не помнишь почему - казалось тебе таким важным. Изредка выбираясь из дома, ты проходишь мимо людей, не обращая на них внимания, не замечая их. И ты уже почти уверен, что они менее реальны. Менее реальны, чем все те электронные устройства, что окружает тебя. И с каждым днём ты всё ускоряешь и ускоряешь шаг, почти переходя на бег. Но времени всё равно не хватает, и с каждым брошенным на часы взглядом ты ощущаешь это всё отчётливее.
   Всю жизнь мы гонимся за чем-то, постоянно ускользающим, стремимся везде успеть. Изобретаем, совершенствуем транспорт - машины, самолёты - чтобы те доставляли нас к нашей цели как можно быстрее. А всё равно чувствуем, что опаздываем, куда-то не успеваем.
   Придумываем всё новые средства связи - мобильные, сотовые, спутниковые; телефоны, компьютеры. Чтобы в любой момент, где бы мы ни окозались, куда бы ни занесла нас жизнь, у нас была возможность связаться с тем, с кем потребуется, с тем, с кем пожелаем, с кем угодно, в каком бы удалённом уголке земного шара он ни находился. Но, не смотря на это, чувствуем себя одинокими, отчуждёнными, непонятыми и неуслышанными.
   Ищем ответы на вопросы, стараемся быть в курсе всего, изучаем, исследуем, пытаемся понять, узнать. Но это лишь порождает в нас ещё больше вопросов, ещё больше непонимания, ещё больше оторванности от действительности.
   Что происходит?
   Может, нам всё это и не нужно? Не нужен скоростной автомобиль и сверхзвуковой самолёт, не нужны современные комп с телефоном, не нужны тонны легкодоступной информации и ответы на какие-то там абстрактные вопросы?
   Может быть, мы просто мчимся не туда, стараясь угнаться за чем-то несуществующим, призрачным и аморфным?
   Быть может, мы говорим не с теми и не о том? Не с теми, с кем действительно хотим, и не о том, что нас на самом деле волнует?
   Или мы задаём неправильные вопросы?
   Алекс опять глядел на меня так, словно требовал от меня ответа. Как будто то, что я скажу, было для него важно. Очень важно:
   - Сравни оба этих мира. Какой из них ты выбрала бы? В каком хотела бы жить? Какой хотела бы назвать своим?
  
  

Глава 5

  
   Шарообразные узорчатые абажуры из цветного тёмного непрозрачного, словно закоптелого, стекла свисали с потолка, чуть ли не касаясь голов посетителей. Лампы, целомудренно спрятанные под этими плафонами, испускали неназойливый свет, который не резал глаза, но при этом позволял вполне отчётливо рассмотреть сидящего напротив собеседника.
   Очередной выходной, конец недели. Я относительно грязная, уставшая, но удовлетворённая. Как, впрочем, почти всегда после полёта. Дельтаплан, уже разобранный, терпеливо отдыхает на крыше моей машины на автостоянке поблизости.
   Мы с Алексом защли в кафе, на этот раз выбрав оное наудачу. В данном заведении общественного питания прежде ни он, ни я не бывали.
   В кафе было немноголюдно. Откуда-то из противоположного угла доносились приглушённые голоса и тихий деликатный смех.
   Шумная компания, располагавшаяся неподалёку, и, как по команде, словно хорошо выдрессированный тюлень, изрыгавшая с завидным постоянством взрывы хохота, наконец-то ретировалась.
   Алекс жевал бельгийскую вафлю с мороженым. Я же, верная своим кулинарным предпочтениям, потягивала ванильный молочный коктейль. К нему я взяла заманчивое на вид пирожное. Пирожное оказалось заманчивым лишь на вид. Я прекратила всякие попытки его съесть и теперь с усердием размазывала его по тарелке, прилежно стараясь сделать это более-менее равномерно. Интересно, сколько времени теперь я, лакомка, не смогу смотреть на сладкое без позывов тошноты?
   Алекс, внимательно наблюдавший за моим занятием, предложил заказать что-нибудь другое. Я благоразумно отказалась - кондитерских шедевров мне на сегодня уже хватило.
   Алекс, не спрашивая, пододвинул ко мне оставшуюся половину своей вафли. Я, отщепнув кусочек, осторожно, с недоверием, попробовала. К моему удивлению, блюдо оказалось вполне съедобным.
   - Хорошо, - обратилась я к Алексу, - попав в наше вселенную и оглянувшись вокруг, они, пришельцы, конечно же, не воскликнули чисто по-человечески: "О, Бог мой! Какая красота! Как восхитителен, великолепен сей мир!", не возопили: "Что за хрень?! Какого чёрта?!" и не хмыкнули: "М-даа... А обратно нам теперь к-куда?" Заместо этого они невозмутимо почесали - ладно, не важно, что именно они там почесали и чем - и принялись решать головоломку под кодовым названием "Новая Только Что Открытая Нами Вселенная". Как-то так, да?
   Алекс смотрел на меня, ожидая продолжения.
   - Ты говоришь, им от нас ничего не было надо. Изучить, да понять - только и всего. Тогда зачем? Какого дьявола они вмешивались в наше развитие? Какого лешего изменяли нас?
   Алекс молчал. Я уставилась на него, желая всё-таки вытянуть из него ответ.
   - Я не знаю, - наконец просто произнёс он.
   - Какого чёрта?! - вырвалось у меня. - Это ведь твоя история! Ты должен знать в ней каждую мелочь! Каждую деталь! Кто, если не ты? Это всё равно, что написать детектив, в котором к концу хоть и сообщается, кто убийца, но так и не поясняются причины и мотивы. Автор не удосужился изложить. Или не удосужился придумать. Ну, не выкроил часок. Такой "сочинитель" либо бездарь, либо элементарно не уважает читателя.
   Алекс беззлобно рассмеялся:
   - Я действительно не знаю. Думаю, Два так и сделал бы - предпочёл бы ни во что не вмешиваться, ничего не менять. Оставил бы всё как есть. Скорее всего, идея принадлежала Двенадцати. Он, перфекционист, стремящийся к совершенству во всём, пытался приблизить наш мир к идеалу. К своему идеалу.
   Будь я автором этой истории, я, наверное, сказал бы, что они, являясь цивилизацией, достигшей высот развития, решили помочь и нам продвинуться вперёд, насколько это было в их силах.
   А может, они поняли в нашем мире всё, кроме чувств, эмоций или инстинктов. Постигли законы расширяющейся вселенной, узнали каков спин каждой из микрочастиц, но не смогли осмыслить, что же такое ярость, страх, нежность, привязанность. Не смогли уяснить, почему мать готова погибнуть, защищая своих детёнышей. И пришли к выводу, если и не искоренить, то хотя бы как-то воздействовать на то единственное, что так и осталось непостижимым для них.
   Я не знаю, - опять, в очередной - третий? - раз повторил Алекс. - Правда. Я не придумывал эту историю. Лишь видел кое-что. Отрывками...
   Последние его слова я пропустила мимо ушей. Мало ли что и где он там видел. Может, эпос в журнале комиксов, а может, народные былины на чьей-то интернет-страничке.
   - Послушай, - решила я высказать своё мнение и дополнить данное "сказание" в стиле фантастики. - У меня имеется мысль. По-моему, вполне логичная. Если бы человечество стояло на грани вымирания, мы бы постарались хоть как-то сохранить нашу цивилизацию, верно? Что бы мы сделали? Собрали бы ДНК и РНК всех видов живых существ нашей планеты: людей, зверей, растений. Добавили бы к этому огромную коллекцию цифровой информации о наших достижениях. И попробовали бы как-то рассеять это по просторам вселенной. Допустим, запустили б всё это в криогенных капсулах в космос.
   Ну, помнишь? Жизнедеятельность любого организма направлена на размножение и выживание.
   Может, это как раз то, что эти двое хотели сделать? Создавая некое существо, подобное себе, они,инстинктивно опасаясь смерти, стремились увековечить таким образом свою цивилизацию и свою культуру.
   Алекс улыбнулся. Одними губами. Глаза же почему-то оставались серьёзными. Нет - скорее, грустными.
   - Они не боятся смерти. По крайней мере не боялись до того, как встретили нас.
   Усмехнувшись, я перебила его:
   - Как можно не боятся смерти? Страх смерти - сильнейщий движущий фактор!
   - Для нас. Но не для них. В их вселенной течение времени не похоже на наше. У них нет энтропии. У них не старости. В их мире нет смерти.
   - Нет старости?! Нет смерти?! - я коротко рассмеялась. Потом, чуть нахмурившись, уставилась на Алекса, пытаясь сообразить, что же в данном заявлении мне мешало, резало слух, казалось уж слишком странным. Допущение, что существует мир, в котором отсутствует умирание, на мой взгляд, напрочь лишено логики. Возможно, в этом причина? Или потому, что мне опять предложили рассмотреть очередной вариант утопии? Тоже может быть. - Им удалось остановить процесс старения? - недоверчиво начала я. - Избавиться от всех болезней? Победить смерть? У них получилось найти философский камень? Они ежедневно потребляют амброзию, вроде того, как мы поглощаем стаканами кофе? Или они нахимичили эликсир бессмертия? Или же ты имеешь в виду, - решила перейти я к менее мифической версии, - что они каким-то образом нейтрализовали ген старения? Я кое-что слышала о подобном. Регенерация тканей, удлинение теломеров, активация теломеразы...
   Алекс, до этого терпеливо слушавший меня, отрицательно помотал головой:
   - Ничего им там не удалось, и ничего у них там не получилось. Избавились, нейтрализовали, победили... Ты что думаешь, они полномасштабные боевые действия вели? Развернули стратегическую операцию? Против этих самых болезней, старения и смерти? А те, поверженные, капитулировали к их ногам?
   - А что, нет?
   - Нет. Они всегда такими и были. Бессмертными, - пояснил он.
   - Ну да. Выходит, они типа гидры или каких-то там плоских червей - планарии, что ли? - такие же неуничтожаемые?
   Алекс, подперев рукой щёку, улыбнулся мне:
   - Молодец, - похвалил он меня. - Очень красочное описание. С такими замечательными, неповторимыми ассоциациями тебя кошмары по ночам ещё не замучили? - заботливо поинтересовался он.
   Я ухмыльнулась.
   - Целый мир, - продолжила я, - целая вселенная, наполненная вечными, бессмертными существами. Ага. Конечно! Как же! Детская фантазия. Радужная и инфантильная. Тебе не кажется? Смерть упразднена - бояться больше нечего!
   Алекс ничего не ответил, лишь пожал плечами.
   - Да ладно тебе! В каждом рассказе должна присутствовать хоть малая толика логики, здравого смысла. Даже в твоём. Извини, но таково требование жанра. Даже фантастического.
   Посуди сам. В нашем мире, каждый раз прослушивая новости по радио, листая газету, либо заглянув на новостной сайт, сталкиваешься с кратким - или подробным - изложением чьих-то смертей: дорожные аварии, несчастные случаи, криминальные хроники, самоубийства, голод, войны, террор, эпидемии, природные катаклизмы. Иногда начинает казаться, что таков механизм естественного отбора современного мира. И, несмотря на всё это, нам постоянно угражает демографический взрыв.
   А что же твои пришельцы? Рождаться-то рождаются, а вот умирать - не умирают. Отсутствие равновесия, как видишь. Как долго, по-твоему, протянет подобная вселенная? Сколько времени понадобилось бы, чтобы такой мир оказался буквально "нафарширован" всякой живностью?
   Алекс ждал, пока я закончу говорить.
   - Не оказался бы, - беззаботно бросил он мне. - В их мире не умирают. Но и не рождаются тоже.
   Они все, всё живое, обитающее там, появилось вместе со вселенной. Одновременно с ней. В момент её создания.
   Я сказал, что у них нет смерти. Но это не точно, не совсем верно.
   Когда-нибудь их мир окончит свой путь. Как и любой другой. Так всегда бывает. Они все - все миры - возникают и исчезают, рождаются и гибнут. По мере надобности.
   Когда вселенная ничего более не может дать, ничему больше не может обучить своих учеников, тех, кто её населяет, тех, для которых она была сотворена, в ней отпадает нужда.
   Живое продолжит развиваться, двигаться, прогрессировать. Только уже в иной вселенной. Приняв иную форму.
   Ведь возможности самовыражения энергии бесконечны.
   Два, Двенадцать, все, кто живёт там, откуда они явились, вечны настолько же, насколько долговечна их вселенная. Своё физическое существование они завершат вместе. Она, вселенная, и они, её обитатели.
   Я молчала. Алекс тоже, наверное ожидая от меня следующего вопроса.
   Бессмертие... или почти бессмертие. Вечная жизнь... или почти вечная. Заманчиво, да? Не об этом ли мы все... ну, ладно - большинство из нас - мечтает? Однако... В этом крылось нечто пугающее. Зловещее. Фатальное.
   Мы умираем - что ж, когда-нибудь это случится с каждым из нас, такова жизнь, смерть её часть, неотъемлемая. Но мы знаем, что это не конец. Жизнь не остановится, не прекратится, не прервётся. Всё продолжится. Только без нас. Вокруг всё так же будут смеяться и плакать, всё так же любить или презирать. Разумеется, с какой-то стороны это и обидно. Тебя нет, а ничего, вроде, и не изменилось. Но ведь на то она и жизнь. Чтоб продолжаться. Чтобы течь своим чередом.
   Поэтому, уходя, мы стараемся что-то оставить после себя, какой-то след: детей, внуков, тех, кто и потом будет нас помнить и любить; музыку, стихи, картины; идеи, мысли; воспоминания.
   А они? Когда уйдут они - и не имеет значения, произойдёт это завтра ли, или через миллиарды лет - что останется после них? Ничего из того, что они творили, ничего из того, что они открыли. Ничего. Никого из тех, кто был им дорог, никого из тех, кому были дороги они. Никого.
   Что хуже? Что страшнее? Кому повезло больше - им или нам?
   Я подняла глаза. Алекс наблюдал за мной. Интересно, догадывается ли он, что за мысли крутятся у меня в голове? Иногда мне казалось, что да. "Ерунда! Чушь!" - одёрнула я себя. И всё таки...
   - А им об этом известно? - внезапно выпалила я. Вопрос пришёл мне в голову неожиданно и почему-то показался жутко важным. - Ну, о том, что... - попыталась уточнить я.
   - Что когда-нибудь исчезнут и они? Погибнут вместе со своей вселенной? Что у их вечности тоже есть предел?
   Я кивнула.
   Алекс помолчал. Недолго - секунду, может, чуть больше.
   - Те двое, которые пришли в наш мир, думаю, что да, знают. Теперь уже знают. Оказавшись здесь, у нас, они впервые столкнулись с понятием смерти. Открыли её для себя.
   Даже не берусь гадать, сколь непонятным, отталкивающим, враждебным, неприемлимым, противоречащим всему знакомому и привычному, явилось для них это открытие.
   Не знаю, смогли ли они по-настоящему постичь, что такое бренность и преходящность. Но по крайней мере догадаться, что их "бесконечность" отнюдь не бесконечна, полагаю должны были.
   Другие же, остальные, никогда не посещавшие нашу вселенную, не ведавшие о ней вовсе - пожалуй, нет. Угасание? Умирание? Смерть? Твоя и всех тех, кто тебя окружает? - Как можно "придумать" нечто подобное? Как сия идея может осенить того, кто живёт в мире, где ничего такого нет и отродясь не было?
   Отчего-то мне стало легче. Но Два и Двенадцать... если они существуют, где бы то ни было, за пределами воображения Алекса, мне не хотелось бы оказаться на их месте. Каково это, просуществовав вечность, внезапно попасть в чуждый странный мир, в котором на каждом шагу, куда ни глянь - смерть? Такая непостижимая, такая инородная, такая нелепая. В мир, где страх перед ней - главный движущий стимул.
   Алекс улыбнулся:
   - Я не уверен, что когда они очутились тут в первый раз, они имели хоть какое-то представление о природе страха.
   Его слова вызвали у меня недоумение - мне казалось, что о страхе я не говорила вслух. Не важно. Я отмахнулась от этой мысли.
   - Кто знает, может быть именно это и заставило их действовать, - задумчиво произнёс Алекс.
   - Что?
   - Процесс умирания, страх смерти. Тленность, недолговечность. Энтропия, разрушение живой материи. Переменчивость, приспособляемость в отчаянном желании - в попытке - выжить.
   Их мир - постоянен. Инвариантен.
   - Ну и...? Поэтому они вывели из обезьяны человека? Хомо Сапиенса? Им полагаются лавры за создание сей разумной особи.
   Алекс засмеялся:
   - Несомненно. Мы же - это дело их... - он запнулся, - ...рук?
   - Ну да, как же! Рук?! Щупалец! Клешней! - я тоже рассмеялась.
   Алекс снова стал серьёзным.
   - Они вознамерились сотворить более жизнестойкий экземпляр.
   В его голосе промелькнула насмешка? Нет, наверное показалось.
   - Организм, - продолжал Алекс, - который сможет защитить себя, для которого время не будет так быстротечно. Индивид, который по-другому взглянет на своё существование, который по-иному осознает свою личность. Создание, у которого будет нечто большее, чем цикл, круговорот жизнь-смерть.
   Так это виделось им.
   - Ну и как? Им удалось? По-твоему?
   Алекс дёрнул плечом.
   - Не знаю. В чём-то они, безусловно, преуспели. Мы многое от них получили. В дар, можно сказать и так.
   Он вдруг замолчал, опустив взгляд.
   - Но кое-что было и утеряно, - добавил он едва слышно.
   - Утеряно? - я непонимающе посмотрела на него. - О чём ты?
   - Они дали нам речь, дали письменность. Наделили способностью отображать мир и выражать себя, используя слова, знаки и символы. Взамен же мы утратили умение понимать. Понимать друг друга.
   Животные так могут. Общаясь между собой, они передают свои чувства, мысли, намерения. Не вербально, и не с помощью алфавита. А на интуитивном уровне. Никогда не обращала внимание? И так же точно они улавливают, что происходит с другими, что те ощущают. Слышат их. И нас, кстати, тоже.
   А мы... Мы разучились. Забыли, как это делается. Или же забыли, что умеем?
   - Вавилонская башня, - вырвалось у меня. - Этот миф повествует о том, как человеку была дарована речь?
   Алекс пристально глянул на меня. Потом отвернулся.
   - Думаю, что да...
   Он произнёс это так тихо, что я не поняла, он обращался к себе, или отвечал мне на вопрос.
   - Мы способны говорить, - сказал Алекс уже громче. Теперь его слова явно предназначались для меня, - а значит, в состоянии открыть, сделать доступными свои идеи и помыслы, мечты и надежды, тревоги и опасения для тех, кто нас окружает, для тех, кто рядом. А может, всё наоборот, и речь - это изощрённое средство обмана? Она позволяет нам лгать, изворачиваться, скрывать то, что у нас на уме. Ни язык тела, ни наши жесты, ни мимика, ни взгляд не способны так вводить в заблуждение, как наши слова.
   Я решила сменить тему:
   - Ты считаешь, "Ветхий Завет" - не что иное, как эпическое, несколько завуалированное описание деяний пришельцев на планете Земля? Вообще-то, такое мнение бытует. Так что тут ты не первый, и уж никак не единственный.
   - Не-а, - протянул Алекс. - Думаю, "Ветхий Завет", как, впрочем, и другие религиозные тексты и писания - и не имеет значения, атрибутами какого вероисповедания они являются - это разнородная смесь, мешанина. Там всего понемногу. Да и авторов, как известно, масса, и записывалось в разное время.
   Кое-что, действительно, связано с ними, с чужаками, и зафиксировано современниками тогдашних событий. Что-то, некую информацию, они же сами - Два и Двенадцать - и передали нам. Разумеется, всё это прошло сквозь фильтр тысячелетий, призму огрехов человеческой памяти и пропасть недопонимания.
   Но есть там и то, что только наше, исконно земное, заложенное в нас с момента сотворения вселенной, или с тех самых пор, как наши души начали цикл перерождений здесь, на Земле.
   - Ты думаешь? Ты так полагаешь? Но точно тебе не известно?
   - Я тебе кто, - Алекс улыбнулся и наморщил лоб, - сочинитель, составитель и редактор Пятикнижия? Или Корана? Или Ведов? А может, Тибетской книги мёртвых? Ты ко мне сейчас как к кому обращаешься?
   Я могу лишь предполагать.
   Могу предположить, что история о сотворении мира схематически воссоздаёт процесс эволюции Вселенной. От Большого взрыва - а быть может, того, что ему предшествовало - и до наших дней.
   "Небо" и "земля", сотворённые Богом, возможно, подразумевают "пространство" и "материю". В Пятикнижии, написанном на языке иврит - Торе - рассказывается о том, что земля - материя? - пребывала в состоянии полного хаоса - очевидно, того самого, первозданного. Вполне вероятно, что речь идёт о плазме, состоящей из кварков и глююнов - ведь именно такой и была наша Вселенная в свою первую секунду, когда температура была настолько высокой, что ни атомы, ни даже их ядра не могли ещё образовываться.
   Здесь же упоминается "тьма над бездною". Имеются ли в виду "Тёмные Века" Вселенной? Какой-то промежуток времени, до появления галактик и квазаров, мироздание и вправду было погружено во мрак. Космос был заполнен высвободившимися фотонами - сегодня мы называем их "реликтовым фоном" - но они излучали в инфракрасной, незримой для наших глаз, части спектра. Так что окажись человек во Вселенной в тот период - в те десятки миллионов лет - он, действительно, не увидел бы ничего, кроме черноты, вокруг.
   Затем что-то говорится о "воде". Или всё-таки речь идёт не о ней, а об атомах водорода, которые начали образовываться спустя каких-то триста восемьдесят тысяч лет - или около того, если не ошибаюсь - после Большого взрыва?
   Потом появляется "свет". Используя немного воображения, приходим к выводу, что свет этот, вероятно, символизирует возникновение звёзд.
   Так оканчивается первый день творения мира. Или не первый. Может, до этого, без светил на небосводе, Создателю было как-то не с руки отсчитывать время.
   На этом же этапе мы сталкиваемся со внезапным желанием Творца давать всему наименования. К чему бы это? Или это намёк, что где-то там имеется некий сторонний наблюдатель?
   Или же упоминание "дня" и "ночи" подразумевает формирование нашей планеты, а она, как известно, вращается. Отсюда, соответственно, день и ночь.
   На вторые сутки Господь разграничил воду и небо.
   В эпоху архея - окодо трёс с половиной миллиардов лет назад - парогазовая оболочка Земли разделилась на атмосферу и гидросферу.
   Далее мы, вероятно, встречаем описание появления живой клетки.
   Угадываем начало тектонического движения плит.
   Нам рассказывают что-то о "светилах на тверди небесной", повествуя о четвёртом дне.
   Около трёх миллиардов лет назад в результате вулканической активности на Земле образовалась вторичная атмосфра. Позже - третичная.
   Так может быть, на данном этапе светила никто не создавал? Имелось же в виду то, что их всего-навсего наконец удалось бы различить с поверхности планеты.
   Альтернативный вариант: живые организмы обитали вначале лишь в океане, а оттуда, сквозь толщу воды, не так-то просто разглядеть Луну и звёзды. Кстати, здесь, в истории творения мира, с этим не спорят - сперва произведён на свет представитель морской фауны.
   Но я, если честно, всё же склоняюсь к первой версии. Ведь изменение состава атмосферы и её насыщение кислородом сыграли важную роль в дальнейшем развитии живых организмов на нашей планете. А будь я древним человеком, как ещё я мог бы описать преобразования в газовой оболочке Земли?
   Таково моё приблизительное толкование первых пяти дней. Моя интерпретация.
   Я ждала продолжения. Его трактовка меня определённо заинтересовала.
   Алекс понял это.
   - "Вылепливая" человека на шестой день, Создатель неожиданно начинает обращаться к себе во множественном числе.
   Творец вдруг вырос в собственных глазах, и это - выражение самоуважения? Сомнительно.
   Есть версия, допускающая, что Он обращался к человеку. Следует ли из этого, что рождение тут, на Земле, является выбором самого человека? Событием, на которое он давал своё согласие?
   С другой стороны, возможно, речь здесь уже не идёт о Создателе, Творце, Источнике. А рассказывается как раз о той эпохе, когда Два и Двенадцать решили вмешаться. А фраза "Сотворим человека" - это лишь отрывок разговора между ними.
   День седьмой... - Алекс замолк, о чём-то задумавшись.
   Я не торопила его. Он, словно очнувшись, посмотрел на меня чуть смущённо. Улыбнулся:
   - Ну, а это самое простое. Седьмой день - это всё то, что потом.
   Я недоумённо посмотрела на него. Он, поймав мой взгляд, пояснил:
   - "Потом" - значит после создаеия мира. Вселенная сотворена. Пригодна для жизни. И в нашем полном распоряжении. Теперь всё в наших руках, и всё зависит только от нас. Создатель - не важно, верим мы в него или нет, существует он или лишь плод нашей фантазии - отныне в ход событий не вмешивается.
   Как там написано? "Бог почил, освятив и благословив этот день"? Как-то так, да? Так что, стало быть, Он удалился, а мы получили его напутствие и благословение.
   Теперь мы являемся хозяевами этой Вселенной. Нет, не "мы, люди", а все мы, все живые твари, населяющие её. Мы решаем, какой ей быть. Мы решаем, какими быть нам.
   Два и Двенадцать изменили нас? - Верно. Но опять-таки нам решать, что с этим делать.
   Седьмой день, - подытожил Алес, - это сегодня, вчера, завтра; то, что было пять тысяч лет назад, и то, что будет ещё через десять тысяч. Седьмой день - это сейчас.
   - Забавная идея, - прищурившись и закусив губу, я разглядывала Алекса. Мне и вправду понравилась его мысль. - А десять заповедей? Что насчёт них? Как думаешь, это наследие гостей из параллельного мира или всё же нечто наше, человеческое, земное?
   Алекс вновь пожал плечами.
   - Знаешь, мне кажется, что суть этих заповедей сводится к элементарному умозаключению: жизнь - это хорошо, а смерть - плохо. Они, насколько это возможно, пытаются предотвратить резню и кровопролитие; направлены на сохранение жизни индивидуума внутри общества. Ведь каждое из действий, запрещаемых этими законами, в результате может привести к убийству.
   - "Почитай отца своего и мать" - это-то какое отношение имеет к тому, что ты говоришь?
   - Может, связь поколений, продолжение традиций, накопление знаний. Как напоминание - они уважали эти законы, уважай их и ты; не забывай, кто ты есть.
   А может, как предупреждение: не умерщвляй старых и немощных, заботься о них, не избавляйся от "лишних" членов общества. Хотя очень надеюсь, что имелось в виду совсем не это. Но кто его знает?
   - А что по поводу: "не сотвори себе кумира"? - поинтересовалась я.
   - Возможно, это совет, не забывать о том человеческом, что заложено в нас. Не предавать себя и свои принципы, не пренебрегать своей сущностью, не отрекаться от себя. Ни ради наживы, ни ради власти, ни ради силы, ни ради славы. - Алекс виновато посмотрел на меня: - Что, попахивает грошовой философией?
   Я отрицательно помотала головой. Улыбнулась:
   - Это не страшно.
   - По-моему, - произнесла я после поузы, - человек - индивидуалист по своей природе. Среди млекопитающих он один из самых эгоистичных и антисоциальных видов. Но, несмотря на это, он вынужден жить в группе.
   Может быть, десять заповедей это законы, естественные для многих животных, и интуитивно соблюдаемые ими в большинстве своём. А нам, людям, требуется чётко сформулированный письменный экземпляр.
   Некоторые считают, что в основе всех наших нравственных и моральных устоев, духовных ценностей лежит лишь инстинкт самосохранения.
   - Я так не думаю, - улыбнулся Алекс. - Но в центральной идее десяти заповедей он без труда усматривается.
   Если пришельцы и подарили нам Скрижали, то, похоже, это была их попытка вернуть нам хоть крупицу из того, чего они же нас и лишили. На этот раз, подозреваю, инициатором был Два.
   - А Эдем, райский сад - просто отвлечённая метафора? Или благоустроенный инкубатор, сооружённый твоими пришельцами для выведения говорящей обезьяны, способной умножать целые и дробные числа? А Дерево познания Добра и Зла, что за сакральный смысл таит в себе сие растение? И Древо Жизни? Что послужило его прообразом? - закидала я Алекса следующей порцией вопросов. Мне всегда отлично удавалась роль неутомимого зануды-почемучки.
   На этот раз Алекс не ответил. То есть ответил, но вопросом на вопрос:
   - А ты-то сама как думаешь?
   - Я полагаю... - протянула я, - ну да, нашёл кого спрашивать, - буркнула, перебив саму себя, потом продолжила: - что Эдем не имеет никакого отношения к инопланетянам. Райский сад - это некое измерение, находящееся вне пределов любой из когда-либо сотворённых вселенных. То место, откуда приходят души. А деревья эти - Познания и Жизни - если гипотетически поверить в твою сказку, и есть те самые вселенные. Вернее, две из них. Та, что окружает нас, и та, откуда пожаловали "братья по разуму".
   Познания Добра и Зла - безусловно наше. Нам свойственно терзаться, иногда бросаясь из крайности в крайность, решая извечную перманентную задачу: что ж такое "хорошо", а что ж такое "плохо"? что есть "добро", и что есть "зло"?
   Дерево Жизни - без сомнения, их. Бессмертие - атрибут их мира.
   - Уверена? - Алекс усмехнулся. Или мне показалось?
   - В чём?
   - В распределении деревьев. Кому какое приписать, - уточнил Алекс.
   - На мой взгляд, вполне логично. У кого-то имеются другие версии? - полюбопытствовала я.
   - А что, если мы утратили кое-что ещё, пока учились говорить и решать уравнения с несколькими неизвестными? А вдруг наше-то как раз Древо Жизни?
   - Ну, разумеется! Как я не догадалась? - не сдержала я саркастического смеха. Наш же мир просто кишит жизнью. Я вот только сомневаюсь, что найдётся множество тех, кто уже достиг своего совершеннолетия, но ещё так и не столкнулся со смертью, чьей-либо смертью, на своём опыте. Горьком опыте. Никогда не задумывался о тех, у кого близкие умерли буквально на их руках? Сколько таких?
   Кто-то уходит, даже не успев попрощаться. Вот только что, каких-то пару минут назад, разговаривал с тобой, смеялся, а теперь его уже нету. Другой угасает долго и мучительно. Так долго и так мучительно, что он уже отчаянно мечтает о том, чтобы всё это закончилось. Закончилось как можно быстрее. А самое страшное то, что наступает момент, когда ты, родной для него, дорогой ему человек, тоже начинаешь желать этого. Не менее отчаянно. С ним у тебя есть время проститься. И на следующий день - тоже. А потом ещё раз. И ещё.
   И ты уже не знаешь, что хуже, что больнее, расстаться, не сказав последних слов, или повторять эти слова тысячи раз снова и снова.
   Древо Жизни, а?! - Я не обвиняла Алекса в наличии смерти во вселенной, в которой где-то в удалении от центра одной из галактик вокруг жёлтого карлика вращается планета Земля. Разумеется, нет. Тем не менее злилась я в данную минуту почему-то именно на него.
   Алекс посмотрел на меня понимающе и немного растерянно, словно прося прощение, будто говоря, что он совсем не хотел вызывать во мне такую бурю эмоций.
   - Зачем она вообще нужна, смерть?! - не выдержав, бросила я Алексу. - Ежели, ты говоришь, возможен мир, где она напрочь отсутствует, тогда почему у нас по-другому? Мы в чём-то провинились? За что-то наказаны?
   Серо-голубые глаза смотрели на меня удивлённо, как будто их хозяин не понимал, о чём это я. Затем недоумение исчезло:
   - Невозможно наполнить стакан, который уже и так полон до краёв. Как можно научиться чему-то новому, взглянуть на вещи в другом ракурсе, попробовать что-то опять, но так, словно начинаешь всё с чистого листа, когда тебя захлёстывают впечатления, чувства, комплексы, страхи, боль, обиды, воспоминания о поражениях и неудачах; когда ты связан своими заблуждениями, иллюзиями и предрассудками; ограничен обещаниями, привязанностями, желаниями и запретами? Как легче всего опустошить стакан? Как проще всего выплеснуть его содержимое?
   Алекс молчал. Довольно долго.
   - А что, если мы на каком-то этапе, - наконец вымолвил он, - стали воспринимать смерть так же, как и они, Два и Двенадцать: она начала и нам казаться противоестественной? Может ли быть так, что остальные обитатели нашей планеты, те, в чьё развитие никто и никогда не вмешивался извне, те, чьё видение мира сохранилось первозданным, относятся к круговороту рождений и смертей по-иному? Возможно ли, что им известно о полном цикле: о череде перерождений, о том, откуда они пришли и куда направляются, а не только о нынешнем, текущем отрезке существования? А вдруг они помнят о том, что было до, и знают, что будет после? Что, если они никогда не теряют связь со своим духовным началом, высшим Я, первостихией, первоисточником; никогда не чувствуют себя одинокими и потерянными, потому как постоянно ощущает общность с целым?
   Смерть - словно ворота, ведущие за границы нашего мира. И что за ними - нам, живым и разумным, не ведомо. Для нас они закрыты. Для них же, жителей Земли, чьё понимание бытия осталось нетронутым, что за воротами - не тайна. Они видят, знают, что простирается за ними.
   Мы мучаем себя вопросами, гадаем: кто мы? зачем? есть ли душа? Бог? рай? Они - нет, так как интуитивно и так знают ответы. Они просто живут. Жизнь ради жизни.
   А что, если по этой причине они не боятся смерти. Нет, ну конечно же боятся, стараются избежать её всеми силами, но не так, как мы. Она не вызывает в них тот необъяснимый, пещерный, первобытный ужас, который порой пробуждает в нас.
   А что, если когда-то прежде мы тоже, подобно им, обладали этой памятью, этой связью с нефизическим, потусторонним, духовным, запредельным, владели этими знаниями, но утеряли их? Обменяли на что-то из богатого ассортимента, дарованного нам пришельцами. Может ли быть такое? Ведь когда-то мы свободно могли наслаждаться плодами Дерева Жизни, но вкусив с Дерева Познания навсегда утратили такую возможность. Разве не так? Что скрывает этот миф?
  
  

Глава 6

Лиз

  
   Лиз лежала на спине, уставившись в потолок. Нет, смотрела она в темноту, потолок же лишь по чистой случайности находился там, куда был направлен её взгляд. Она просто пялилась перед собой, не пытаясь, да и не желая, хоть что-то увидеть.
   Проснулась она давно, и глаза, успевшие уже привыкнуть к мраку, без труда могли различить любой предмет интерьера такой знакомой комнаты: там подвесная полка с книгами, вон - одёжный шкаф, вот стол, на нём выключенный компьютер; зеркало, дверь, окно со шторой, не позволяющей тусклому фонарномы свету пробиться внутрь, торшер у кровати, тут же шифоньерка, настольные часы с фотографией.
   Всё это Лиз могла бы видеть, какую угодно деталь. Стоило ей лишь протянуть руку и щёлкнуть выключателем, и в тот же миг черноту вокруг разъело бы, отшвырнуло б в самые дальние закоулки помещения. Если бы Лиз захотелось. Но ей не хотелось. Потому-то она и, вперившись в темноту, созерцала только её. Тут, во мраке, она желала остаться. Тут, во тьме, её место.
   Днём ты затерян в бегущих толпах, пытаешься заниматься какими-то бессмысленными будничными делами и жить рутинной жизнью; стараешься вести себя как обычно, так, как ожидают от тебя окружающие; прячась от чужих любопытных назойливых взглядов, заковываешься в броню и натягиваешь на лицо маску приветливости, сообщающую, вопящую всем и каждому, что у тебя всё в порядке; прилагая усилия, смеёшься над чьими-то шутками или шутишь сам, только бы уверить близких и друзей, что у тебя в конце концов всё налаживается, что ты снова дышишь и здравствуешь, потому как не желаешь огорчать их; но ещё больше не желаешь, чтобы они опять лезли в душу со своими расспросами и успокоениями, со своей неспособностью принять - или хотя бы допустить - что ни утешить, ни понять тебя они не в состоянии.
   Днём, когда гул живых людей, вновь разбуженных солнцем, не смолкает ни на секунду, можно заставить себя притвориться кем-то другим, заставить себя играть некую роль. Но ночью, наедине с собой и всепоглощающей тьмой, сопротивляться не получается. Не удаётся отогнать свои мысли, не выходит "не быть собой". Невозможно не раствориться во мраке.
   Лиз продолжала лежать, всё так же уставившись в чёрное никуда.
   Боялась снова заснуть.
   Хотела снова заснуть.
   Тогда она, скорее всего, вновь увидит Шейну.
   Шейна часто приходила к ней во сне. Но не каждую ночь, не как прежде, в первые месяцы после... После того, как той не стало.
   Теперь только так Лиз и могла встретиться со своей дочерью. Только так.
   А потом очнуться в слезах. Потому что, как бы ни было хорошо видение, с чего бы оно ни начиналось, в какой-то момент Лиз всегда сознавала вдруг, что это лишь грёзы, что Шейна вот-вот исчезнет, ещё минута - и пропадёт, а появилась она, только чтобы позволить ей, Лиз, опять попрощаться, ещё раз. И снова понимая, что ничего нельзя сделать или изменить, нельзя предотвратить, Лиз начинала рыдать, биться в истерике, кричать в голос. И пробуждалась. Одна в бесшумном доме с безмолвными слезами на глазах.
   Шейна умерла полтора года назад.
   Остеосаркома. Ногу сохранить не удалось - раковые клетки поразили нервы и кровеносные сосуды. А после ампутации обнаружили, что уже пошли метастазы. В лёгкие. И головной мозг. Химиотерапия не помогла. Не успела помочь. Её девочка, Шейна, умерла, не дожив трёх месяцев до своего двадцать второго дня рождения.
   Лиз существовала ради дочери. Одна растила её. Они были самыми близкими людьми друг для друга: могли положиться друг на друга, доверить самые сокровенные тайны, понять, поддержать. Тогда как её приятельницы жаловались на бунтарство и скрытность своих детей-подростков, Лиз знала, что нет такого секрета, которым её Шейн не смогла бы поделиться с ней, такой темы, которую они не решились бы обсудить, не существовало такого препятствия, которое им не удалось бы преодолеть вместе, проблемы, с которой не получилось бы справиться.
   Двадцать один год! Её девочка! Ещё совсем ребёнок! Ей бы жить да жить!
   Лиз отдала бы всё на свете, лишь бы это ей самой, а не её доченьке, отрезали ногу; лишь бы это у неё, Лиз, был рак; чтобы это она умерла. Она, а не её дитя!
   Лиз продолжала рассматривать мрак. Слеза замерла в уголке глаза. Медленно скатилась по щеке к виску. За ней ещё одна. Уже быстрее.
   В последнее время она почти не плакала. Разве что во сне. Слёзы закончились. Она повторяла это, зная, что лжёт самой себе.
   Да, ей хотелось рыдать, всхлипывать, биться в конвульсиях. И кричать, кричать, кричать... Но она не могла позволить себе этого. Начни она, дай себе волю - она не сумеет остановиться. А легче всё равно не будет. И уже никогда.
   Сколько бы слёз она ни пролила, пусть даже захлебнётся ими, внутри у неё так и останутся невыплаканные реки... моря... океаны... И их не станет меньше. Ни-ког-да.
   Лиз закрыла глаза. Теперь она всматривалась в темноту сквозь сомкнутые веки.
   Её малышка, которую она учила завязывать шнурки и считать, и ездить на роликовых коньках, которую она раскачивала на качелях, которой она читала забавные книжки, когда та болела, которой она помогала решать сложные задачи с дробями и процентами и писать сочинения, заданные на дом.
   Её дочурка, с шумом и смехом бегающая и играющая с друзьями и подружками.
   Её дочурка, нарядно одетая, с бантиками в волосах, впервые идущая в школу. Её малышка, уже совсем взрослая - и такая красивая - на выпускном вечере.
   Её дочечка, с которой они всегда обсуждали прошедший день. Её дочечка, рассказывающая о мальчике, который нравится, и о том, который обидел.
   Её малышка, с которой они спорили о прочитанном романе или увиденном фильме, порой соглашаясь, а порою так и не приходя к общему мнению.
   Её малышка.
   Её малышка, которой больше нет.
   Ещё одна слеза сорвалась с уголка глаза, влажно защекотала ухо.
   Когда у Шейн обнаружили опухоль, Лиз уволилась с работы. Она находилась рядом с дочерью день и ночь: на всех обследованиях, когда сообщали, что ногу уже не спасти, когда Шейн приходила в себя после наркоза, когда впервые увидела пустоту ниже бедра. Когда снова училась ходить, когда её рвало после сеансов химиотерапии, когда теряла волосы, когда отказывалась от еды, когда у Шеин зананчивались все силы и она готова была сдаться, - Лиз всегда была рядом, у Лиз всегда были силы, Лиз никогда не сдавалась. Её дочь должна выжить. Её дочь будет жить. Будет! Жить!
   Они говорили о том, что сделают, когда всё это останется позади: чем займутся, куда поедут.
   Много лет назад Лиз потеряла мать. Внезапная смерть. Инфаркт миокарда. Лиз не успела с ней проститься. Долгие годы терзалась, думая об этом. Окажись она там хоть на минуту! Минуты бы хватило. Чтобы сказать последние слова, чтобы отпустить друг друга.
   Теперь, когда умирала её дочь, когда врачи, не скрывая, выложили, что сделать уже ничего нельзя, и что счёт идёт не на месяцы, а на недели или даже на дни, Лиз разрывалась изнутри. Одна её часть, та, что логично оценивала ситуацию, прощалась с дочерью снова и снова. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Каждую минуту оплакивала ещё живую Шейн. Другая же - отказывалась терять веру. Отказывалась перестать надеяться на чудо. Отказывалось говорить прощай.
   Да, Лиз узнала - так страшнее. Намного страшнее. Оплакивать своего живого ребёнка. Неизмеримо страшнее.
   Шейн, измотанная болезнью, вдруг захотела мороженого. Клубничного. Лиз выскочила купить. А когда вернулась, Шейн уже не было.
   Пятнадцать минут. Она отлучилась на каких-то пятнадцать минут. Пятнадцать таких важных минут. Самых важных в её, Лиз, жизни. Четверть часа. И в эти самые четверть часа её, Лиз, не оказалось там, где в ней так нуждались, там, где было её место - возле дочери.
   Не успела. Так же, как и когда-то.
   Опоздала.
   Господи, дети не должны уходить раньше родителей!
   Ещё одна мокрая дорожка побежала к виску.
   Лиз распахнула глаза.
   Всё! Хватит!
   Она не может больше это терпеть. Ни этих снов, ни этих душащих слёз, ни этой боли в груди, ни этого непрестанного потока воспоминаний, ни этой бескрайней черноты ночи. Не в состоянии.
   Единственное, чего сейчас хотелось - прекратить всё это. Только бы всё, наконец, закончилось!
   Лиз поднялась.
   Нет, не здесь. Тут жила Шейн, тут она росла, сюда она возвращалась каждый вечер после занятий или после работы, сюда она приглашала своих друзей. Нет, не в доме Шейн.
   Не зажигая света, Лиз вытащила из шкафа первое, что попалось под руку. Оделась. Нашарив на столе связку ключей, опустила их в карман. Двинулась к выходу. Остановилась на полпути, задумалась на пару секунд. Завернув на кухню, взяла не глядя один из ножей. И, выйдя из квартиры, заперла за собой дверь.
   ***
   Лиз съехала с грунтовой дороги и припарковала автомобиль. Выбралась наружу, огляделась вокруг.
   Пригородная зона отдыха. Невпопад разбросанные столики и скамейки, угрюмо ожидающие следующего летнего сезона. Им ещё оставаться невостребованными целую вечность - сейчас только поздняя осень. Высокие, успевшие повидать всякого на своём веку, сосны обступали Лиз. Лиз их не интересовала. Даже не обратив внимания на её присутствие, они продолжали следить за гримасничающей луной. Та то лениво выплывала из-за завесы облаков, то удалялась вновь.
   Лиз и сама толком не представляла, куда направляется, пока не очутилась тут. Только теперь она обнаружила, что всё ещё сжимает рукоять ножа, словно держит некий древний мистический талисман - так и вела машину.
   Пошла по извилистым, пересекающимся, путающимся и уводящим куда-то вглубь леса тропинкам.
   Лиз остановилась.
   Сколько времени она уже здесь? Куда забрела?
   Темнота сбивала с толку, мешала сориентироваться.
   Лиз опустилась на промёрзшую, сырую землю. Легда, свернувшись калачиком. Она устала. Нет, не от ходьбы. Она просто очень устала.
   Сотрясаясь всем телом не то от холода, не то от рыданий, Лиз прикрыла глаза. Всё стало безразличным.
   Когда-то (когда? очень давно, наверное в какой-то другой жизни) она верила и в Бога, и в существование души, и в то, что где-то там, за гранью, по другую сторону реальности она обязательно снова встретит всех тех, кого любила и кого любит: Шейн, свою мать, подругу детства, погибшую много лет назад.
   Всё обман. Но теперь это уже и не важно.
   Душа не вечна? Подумаешь!
   Бога не существует? Плевать. Что с того?
   После смерти мы не увидим свет, не пойдём к нему, так как нет там вовсе никакого света, а есть лишь небытие? Ну и отлично! Так даже лучше. Отправиться в никуда. Стать никем. Превратиться в ничто. Перестать существовать, думать, чувствовать. Перестать быть.
   Лиз открыла глаза, села. Подтянув ноги к груди, обхватила их. Легла щекой на колено.
   Лиз не двигалась. Только вдыхала и выдыхала ледяной воздух. С удивлением поняла, что спокойна. Абсолютно спокойна. Ледяное спокойствие. Такое же, как и воздух.
   Слёзы исчезли. Плакать уже не хотелось.
   Запрокинув голову, Лиз по примеру сосен тоже глянула на ёрничающую луну.
   Не вставая, на четвереньках, подползла к дереву. Прислонившись спиной к его стволу, поднеста к лицу кисть левой руки. Попыталась получше рассмотреть запястье.
   Многие полагают, что вены режут поперёк.
   Мысль мелькнула, не вызвав никаких эмоций, и тут же забылась.
   Лиз приблизила лезвие к коже.
   Просто... Всё так просто... Надавив, скользящим движением провести по телу. Позволить плоти поглотить сталь.
   Кто-то перехватил её руку, отвёл в сторону. Вытащил нож из её пальцев, отбросил его.
   Лиз не почувствовала ни возмущения, ни удивления. Подняла глаза и с безразличием посмотрела на незнакомца. Худощавый, похоже, высокий, с волнистыми, как будто давно не стриженными, волосами. Сидел на корточках напротив неё.
   Не произнеся ни слова, пододвинулся к ней. Обнял её. Прижал к себе.
   Лиз разрыдалась.
  
  

Глава 7

  
   Разобранный дельтаплан я оставила на краю поля под деревьями, в их густой прохладной тени. Вокруг голая, ничем не засеянная почва. Лишь редкая невысокая поросль местами покрывала её. Поросль сильно смахивала на сорняки. Я подозревала, что именно ими она и являлась.
   Я приземлилась недавно, не больше часа назад. Ровно столько времени мне понадобилось, чтобы разобрать аппарат, уложить его в чехол и позвонить Алексу. Последнее уже вошло у меня в привычку. Он живёт где-то поблизости и кажый раз я, приезжая сюда летать, связываюсь с ним по сотовому после посадки. Хотя, пожалуй, нет. Не каждый. Иногда я говорю с ним ещё до старта.
   Я села километрах в тридцати от взлётной площадки, следовательно такое расстояние и отделяло меня от моей "Субару". Алекс, по чистой случайности ничем особо не занятый в данный момент, любезно вызвался подвезти мня куда нужно. Сам вызвался. Без всяких угроз, давления и шантажа с моей стороны. Честное слово.
   Поле было огромным. За ним, насколько хватало глаз, расстилались ничем не уступавшие ему в размерах луга и нивы. На некоторых из них росла пшеница, на других - лук. Я, конечно, не агроном, но пшеницу, лук, кукурузу и подсолнечник распознать сумею. По крайней мере отличить их друг от друга точно смогу. За остальные посевы не ручаюсь. Встречались и пустующие участки земли, как и этот - тот самый, с которым я почти что "побраталась" во время своей недавней посадки.
   Где-то там, за равнинами, далеко за горизонтом, начинались холмы. Сейчас, отсюда, они были не видны, но не так давно, всего какой-то час назад, с высоты в полтора километра, они простирались внизу, в разверзнутом раздолье подо мной, напоминая рельефный макет местности.
   Когда расстояние в тысяча пятьсот метров отделяет тебя от тверди земной - литосферы - вдруг обнаруживаешь, что низкие горы обратились в холмы, холмы - в небольшие неровности, а машины и дома сделались миниатюрными игрушками, хрупкими и изящными, словно части детского набора, которые обычно с умилением разглядываешь, осторожно держа на ладони.
   А ещё сегодня я видела большую стаю аистов, вразнобой и неорганизованно летящих куда-то. Потом несколько стрижей, затем снова аистов. Только вот, как правило, человек, желая поглазеть на птиц, задирает голову и устремляет взгляд в небо. Я же созерцала пернатых, взирая вниз, на землю.
   Неподалёку проходила дорога. Но хоть она и пряталась за узкой рощицей, сомнений в её существовании где-то там, за деревьями, у меня не было. Я знала это из того же самого надёжного источника, что и о возвышенностях, скрытых от меня горизонтом.
   К ней-то я и направилась, к дороге. Алекс, конечно, смышлённый парень, отыскать меня сможет и без моей подмоги, но всё же хотелось проявить чудеса чуткости и облегчить ему задачу.
  
   Шум машин я не слышала. Что ж, ничего удивительного - транспорт тут явление не частое.
   Прошла ещё немного. Ещё. И ещё. Дорога так и не предстала пред моими очами. Вот это было уже и вправду странно. Оглянувшись назад, не увидела ни дельтаплана, ни поля, на котором его оставила - деревья давно заслонили их от меня.
   Верилось с трудом, но всё указывало на то, что я умудрилась заблудиться!
  
   Я продолжала идти. Роща всё никак не кончалась. Наоборот - становилась всё гуще - деревья смыкались вокруг всё плотнее - а под конец превратилась в самый настоящий лес.
   Солнечные снопы прорезали спутанную крону. Хвойную, лиственную. Время от времени попадались мощные многовековые стволы, уходящие далеко ввысь. Потом они стали встречаться чаще, и проблески света уже с трудом продирались ко мне. Но темно не было. Да и пробираться по лесу не составляло сложности, не было ни высокой, хватающей за ноги и мешающей идти, травы, ни густого подлеска - места меж растений хватало, чтобы свободно двигаться вперёд.
   Я наткнулась на сосну-великаншу и на необъятного древесного богатыря, похожего на платан. Перед глазами вырос исполинский дуб. Казалось, это он, а не могучий титан Атлант, должен удерживать небесиый купол на плечах. И непонятно было, в наказание ли ему это за какие-то давние прегрешения и проступки, или он сам, по своей воле, выбрал для себя такую участь. Я почтительно обошла его.
   Внезапно деревья расступились, услужливо пропуская меня... на прогалину? поляну?
   Какая, ко всем чертям, поляна?! Какая прогалина?! Откуда она здесь взялась? Где я?
   Я знаю здесь окрестность не хуже, чем путь от своего дома до ближаешего магазина. И леса тут отродясь не было! То есть, возможно, когда-то и был, я не спорю, и в нём даже, вполне вероятно, коротали свой нелёгкий век стегозавры, но два часа назад, могу поклясться, он тут точно не обретался. Что происходит?
   До меня вдруг дошло: это сон. Да, не спорю, реалистичный, даже, пожалуй, чересчур, но всего только сон.
   Я ошибалась, думая, что ухитрилась заблудиться. Никоим образом. Я умудрилась заснуть.
   И, будто в подтверждение моей догадки, в лучших традициях жанра, слизнув всё вокруг, опустился туман. Окутал. Густой, белый. Словно молоко.
   Как-то, довольно давно, во время одного из полётов, я по ошибке очутилась в облаке. Только что весь мир лежал передо мной - или, вернее, подо мной - как на блюдце, а теперь он исчез, перестал существовать. Лишь молочная мгла. Клубы, скрывающие от меня всё и вся. Я словно находилась в полной, непроглядной тьме, но тьма эта была белёсой. Может быть, я летела вперёд, а, быть может - назад. Или вбок, или кружила на месте. Мы с дельтапланом, возможно, парили над просторами на высоте в несколько километров, а возможно, пребывали в закрытой комнате, подвешенные в нескольких метрах от пола. Я не имела ни малейшего понятия. Моя действительность в тот момент ограничивалась моим дельтапланам, край крыла которого я с трудом различала.
   Этот туман был таким же.
   Кто-то сзади осторожно дотронулся до моего плеча. Я обернулась, но густые клубы белого молока не позволяли ничего разглядеть. Я вытянула руку, надеясь хоть на ощупь определить, кого утаивает мгла.
   Лес, прогалина, туман... Всё это напоминало некую медитацию, о которой я слышала в далёком-далёком прошлом, и о которой тогда же, в этом же самом прошлом, я благополучно забыла. Попробовала вспомнить, в чём же заключалась её цель, но безрезультатно. Ладно, не суть важно - сновидение имеет все законные права выглядеть чем угодно.
   Туман рассеялся. Мгновенно, без остатка, как будто его и не было.
   Я не удивилась. Сон как-никак.
   Напротив меня стояло косматое животное. Стояло оно на задних лапах. Животное походило на медведя. Зверюга, стоящая на задних конечностях и смахивающая на мишку, обладало мордой кабана. И с этой кабаньей морды на меня смотрели два грустных добрых глаза. Понимающе смотрели.
   И в этом я тоже не узрела ничего поразительного. Подумаешь! Чего только не привидится.
   Я ожидала, что тварь заговорит. - А почему бы и нет? - Но она лишь молча протянула лапу и взяла меня за руку. Моя кисть утонула в её громадной мягкой мохнатой пятерне.
   Только тут я обратила внимание, что мы не одни. На поляне, окружив нас, собрались и другие. Другие обитатели леса. Какой живности там только не было! И все они терпеливо наблюдали. Наблюдали за нами. Может, медведь-кабан с ласковыми всепонимающими глазами их представитель, посланник? Или они просто любопытствующие зрители, и не более того?
   Кабан - или всё-таки медведь? - развернулся и настойчиво потянул меня за собой. Так заботливый родитель ведёт за руку своё такое бесценное, но пока ещё не слишком разумное чадо.
   Медведь - кабан? - покинул прогалину и всё ускоряющимся шагом, увлекая и меня, направился куда-то вглубь зелёного царства. Я безропотно, не сопротивляясь, семенила следом. Остальные устремились за нами.
   Лес, такой спокойный, безмятежный - умиротворённый? величественный? - а мы, почти бегущие по нему, словно стайка шумных ребятишек, грубо нарушаем эту его идиллию.
   Внезапно тащивший меня за собой медведь - а может, кабан? - остановился, и я, не ожидавшая этого, с разбега врезалась в его бок. Бок окозался таким же мягким, как и его лапа.
   До меня дошло: кабан-медведь хочет что-то показать мне, довести до моего сведения. Но вот что? Уставилась на него, пытаясь сообразить.
   Обонянием ощутила какой-то запах. - Дым? Гарь?
   Услышала странный звук. - Потрескивание веток в огне?
   Краем глаза уловила яркий слепящий всполох.
   На мгновение мне почудилось, что вокруг бушует пламя, что мы в самом эпицентре; что ненасытные языки: жёлтые, красные, оранжевые - беззастенчиво, разнузданно, похотливо потворствуя своему чревоугодию, истребляют всё. Всё подряд. Без разбора.
   Я зажмурилась. Открыла глаза.
   Нет. Наваждение. Просто показалось. Померещилось.
   Я огляделась и...
   Леса, того, по которому я шла лишь минутами ранее, больше не существовало: обугленные мёртвые остовы деревьев; выжженная земля, которая уже никогда ничего не произрастит, не даст жизни ни былинке, ни ростку, ни стебельку, ни побегу; пересохшее русло ручья, только что журчавшего прямо тут, у меня под ногами.
   Ни листка, ни иглы, ни травинки.
   Безмолвный лес. Безжизненный лес.
   Пожарище - всё, что осталось от многовекового умиротворённого величия.
   Лес сгорел! Погиб! Умер! И случилось это давно. Очень, очень давно.
   Потрясённая, я посмотрела на медведя-кабана. Он взирал на меня грустными глазами, полными сожаления и сочувствия.
   Пепелище - это я должна была увидеть? Его он желал показать мне?
   Зачем? Что это значит?
   Это чьё-то будущее? Уже свершившееся прошлое? Чьё?
   Я надеялась, что он разъяснит мне. Объяснит хоть что-нибудь. Но он лишь продолжал всё так же глядеть на меня...
   ***
   Кто-то легонько тряс меня за плечо.
   Я распахнула глаза.
   Алекс. Он сидел на корточках напротив. Это он разбудил меня. Я лежала, устроившись головой на подвеске. Задремала, пока ждала его.
   - Такси вызывали? - Алекс смотрел на меня с улыбкой. Его белая потрёпанная "Тойота" стояла прямо у него за спиной. - Давай, вставай, пока совсем не сгорела.
   - Сгорела? - переспросила я сконфуженно. В голове возникли обрывочные образы и картинки, как отголоски растаявшего и уже почти что стёртого из памяти сна. - Ты о чём?
   - Разлеглась на самом солнцепёке. Тебе удобно? Ты б ещё посреди поля устроилась!
   Похоже, я проспала не меньше часа. Подлая тень стоящих рядом деревьев успела за это время трусливо отползти в сторону. Не обошлось и без наглых манипуляций солнечного диска - он незаметно перекатился на запад.
   Я поднялась. Стряхнула с себя землю и останки каких-то пусть и известных науке, но лично мне неведомых растений. Вслед за ними с одежды спикировали вниз пара-тройка муравьёв и букашек, до сего момента принимавших меня по ошибке за неотъемлемую часть ландшафта.
   Алекс выудил что-то из бардачка своего пикапа:
   - Лови!
   Это что-то полетело в меня. Я поймала, проявив чудеса координации и недюжинную реакцию. Меня захлестнул прилив гордости за собственную ловкость.
   - Крем от загара, - пояснил Алекс. - Ты не поверишь, но величайшим умам человечества всё же удалось изобрести сию адскую смесь.
   Без особого восторга я выпачкала лицо и руки белым месивом.
   - Вообще-то, я не очень-то люблю им пользоваться... - проинформировала я.
   - Ничего, - утешил Алекс. - Мы ему об этом никогда не расскажем.
   Алекс помог мне водрузить сложенный дельтаплан на крышу машины.
   - Ну что? Как высоко забралась?
   Я расплылась в улыбке:
   - Тысяча семьсот. По крайней мере так утверждает мой вариометр.
   - Трудно заставить себя вернуться обратно на землю с таких высот.
   Он не спрашивал, он как будто знал это и сам. Удивительно услышать такое от человека, который не увлечён полётами и не одержим небом.
   - Ага, - я снова улыбалась. - Оттуда так не хочется спускаться. Желаешь побыть там ещё немного, ещё хоть чуть-чуть; ещё минутку, сделать ещё круг. А лучше, если можно, остаться там навсегда. Начинает казаться, что пока ты там, в поднебесье, с тобой ничего не может случиться. Ничего страшного. Ты веришь, что ты - неуязвим.
   - Чем дальше от земли, тем ближе к бессмертию, - Алекс улыбнулся, но глаза остались серьёзными, задумчивыми - он не смеялся, он действительно понимал меня.
   Подобрав мои подвеску и каску, положил в машину. Но сам пока внутрь не садился, ждал меня.
   Я окинула поле прощальным взглядом, вздохнула и плюхнулась на пассажирское сиденье.
  
  

Глава 8

  
   И опять Алекс откликнулся на мою просьбу. Он вновь подобрал меня, без труда отыскав то самое, очередное, затерянное среди десятков таких же, поле, на которое я приземлилась.
   Я знала, что мы едем. Знала, что Алекс за рулём, что я рядом с ним и что мерное покачивание его машины вогнало меня в дрёму.
   Знала, что сплю.
   Конечно же, знала.
  
   ***
  
   Я находилась в полутьме, и, если бы не тусклый мерцающий свет, струящийся из двух гигантских камней, можно было бы с уверенностью заявить, что место сие погружено в полный мрак. Глыбы стояли друг напротив друга.
   Одна из них, похожая на исполинский кристалл аметиста, излучала мягкое успокаивающее нежно-фиолетовое сияние. На ней я и сидела. По-турецки. Нет, не в позе лотоса - продемонстрировать такую поразительную, вызывающую зависть гибкость я не сумею.
   На второй громаде, янтарной, источающей по-домашнему тёплое, манящее жёлто-коричневое свечение, скрестив ноги, так же как и я, расположился какой-то парнишка. На вид пареньку было от силы лет двадцать. Да и то с большой натяжкой.
   Янтарная глыба приковывала взгляд. Когда-то, давным-давно, много миллионов лет назад, ещё в своей прошлой жизни, прошлой ипостаси, она, будучи смолой загадочного хвойного гиганта, стала ловушкой для сотен - или тысяч - живых существ. Смертельной ловушкой. Там можно было увидеть жесткокрылых жуков - совсем крох и тех, что значительно крупнее; чешуекрылых бабочек - некоторые из них, думаю, принадлежали к видам и семействам, давно проигравшим в борьбе за выживание и стёртым временем с лика Земли - и, казалось, не было среди них двух одинаковых; и даже окаменелую малютку-ящерку, безжалостно замурованную с незапамятных эпох.
   Место, в котором мы сидели, возможно, было закрытым помещением. Но так же точно оно могло быть и безграничным пространством, без конца, без края. Или сразу и тем и другим. Создавалось впечатление, что мы нигде, но вместе с тем и везде. И что здесь всегда "сейчас", но находится это "здесь" вне времени. Что, пребывая тут, ощущаешь - нервами? кожей? - неразрывную связь с каждым, с любым мгновением в истории Вселенной - от её зарождения и до её исчузновения, на миллиарды лет назад, и на миллиарды вперёд; с каждой её точкой в любой галактике, в каких бы далях она не затерялась, а расстояние не имеет значения. Верилось, что отсюда я могу увидеть Большой взрыв, наблюдать образование звёзд, вспышки сверхновых. А могу возглавить армию вместе с Жанной д'Арк, искушать мужчин вместе с Клеопатрой, или услышать от самого Леонардо да Винчи, что скрывает улыбка его Моны Лизы. А ещё: взглянуть на себя-ребёнка, поговорить с собой-подростком, утешить или предостеречь, или спросить совета у умудрённой жизнью и опытом себя-старицы; стать свидетелем своего появления на свет или своей смерти. Всё, что пожелаю! Нужно только захотеть.
   Я прекратила озираться вокруг.
   Парень молча наблюдал за мной. Как будто чего-то ждал. Короткий ёжик волос; глаза, кажущиеся почти чёрными в окружающем нас сумраке - они словно отражали мерцание янтаря.
   - Где мы? Зачем я здесь?
   Паренёк слегка повёл плечом:
   - Ты сама сюда пришла. Захотела и пришла.
   - Зачем? - повторила я тот же вопрос. А заодно добавила к нему ещё один: - А ты кто?
   "Потрясающая затея, - одобрила я проявление собственной любознательности. - Пытаться отыскать логику в сновидении? Очень мудро! Да на то ж это и сон!"
   Парень, будто услышав мои мысли, едва заметно усмехнулся. Будто? Или и вправду услушал?
   - Обычно ты наведываешься ко мне, когда ищешь ответы.
   "Обычно? Я что, тут не впервой?" - пронеслось у меня в голове.
   - Ты не помнишь? - он улыбнулся. - Ничего, так часто бывает.
   Отлично! Я могу общаться с ним, не открывая рта! Какое облегчение для речевых мышц, какая экономия сил, какая экономия энергии!
   - Конечно, можешь. Ты ведь знаешь, - он опять улыбался, на этот раз задорно. - Интересно, и на какие такие "благие деяния" ты собираешься потратить всю эту свою "сэкономленную энергию"? Ума не приложу.
   Мне показалось, или последнюю реплику он тоже не произносил вслух?
   Парень снова смотрел серьёзно.
   - Что тебя беспокоит? О чём ты хотела поговорить?
   Моё внимание вновь сфокусировалось на янтарной громаде. На маленьких тельцах, захороненных там, в её недрах, увековеченных ею. Напоминание ли это? Намёк на то, что всё смертно, всё тленно, а мы - лишь временные гости в этом мире? И в лучшем случае после нас остаётся только красивый сувенир на память? Всё живое может погибнуть?
   Да чёрт! Что за глупости лезут в голову?!
   Мне надо с ним о чём-то поговорить? Разве я ищу какие-то ответы? Я должна задать некий вопрос?
   Я снова посмотрела на сидящего напротив парня... но его там не оказалось. То же самое место теперь занимал мальчуган лет десяти. Короткий ёжик сменила стрижка каре.
   Мальчонка подтянул к груди скрещенные ноги, обхватил их руками. Помотал головой:
   - Не-а. Всё не так.
   Он заговорщицки посмотрел на меня, словно нас связывала некая тайна, известная лишь нам двоим. Вот только я понятия не имела ни о чём подобном. Может, он меня с кем-то спутал? Принял за кого-то другого? По ошибке.
   Неожиданно мальчуган рассмеялся. Звонко. Так, наверное, смеялся Маленький принц.
   Малыш провёл ладошкой по поверхности янтаря. Ласково, как будто погладил.
   Бабочки и мотыльки, миллионы лет являвшиеся пленниками камня, внезапно ожили. Вспорхнули, поднялись в воздух. Все разом, одновременно. Замелькали разноцветные крылышки, запестрели, заполнили всё вокруг.
   Неподвижные всего мгновение назад жуки зашевелились, начали копошиться. Засуетились, засновали, забегали вразнобой.
   Прошмыгнула ящерка. Проносясь по тыльной стороне кисти мальчонки, замерла на миг, забавно покрутила головой, словно осматриваясь, а затем стремительно умчалась прочь.
   Янтарная глыба больше не служила тюрьмой ни для кого.
   - Вот видишь, - мальчуган глядел на меня в упор. Серьёзно, совсем не по-детски. - Ничто живое не может исчезнуть. Ничто живое не может перестать существовать. Ничто живое не может погибнуть, не может умереть. Как ты не понимаешь? - Жизнь везде!
   Передо мной опять был парень, стриженный "под ёжик":
   - Наш мир, всё в нём: каждая мелочь, каждая деталь, каждый штрих, каждый пустяк - не оповещает нас о быстротечности, не заявляет о мимолётности, не указывает на бренность, не нашёптывает нам о смерти. Наоборот, возглашает, кричит о жизни.
   Сон, другой, виденный мною не так давно: вековой лес, поляна, и звери, всякие, вперемешку - такие, которые встречаются в природе и те, столкнуться с которыми можно разве только в древних мифах да сказках. Или в грёзах. Или в кошмарах.
   Вопрос - я, наконец, вспомнила его. Тот самый, из-за которого, по-видимому, и пришла сюда.
   И выпалила:
   - Почему сгорел лес?
   ***
   Какое-то помещение. Довольно просторная комната, ряды невысоких столов и к каждому аккуратно придвинуто по два стула. На окнах тяжёлые шторы - такие почти не пропускают свет, да и звук, пожалуй, тоже. Массивные книжные шкафы у задней стены, а не передней - большая коричневая меловая школьная доска. Она, похоже, явилась из тех времён, когда мало кто слышал о маркерных, глянцево-белых.
   Мы, судя по всему, оказались в учебном заведении, в некоем классном кабинете.
   Мне было смутно знакомо это место. Нет, не так. Оно вызывало у меня ощущение дежавю. Сильное. Очень. До мурашек по коже.
   Ну конечно!
   Так выглядел мой класс, моя школьная комната - та самая, в которой я занималась, когда мне было лет семь-восемь.
   Только создавалось впечатление, будто сейчас поздний вечер и что здание давно опустело - все разошлись по домам, и даже сторож, притулившись в каком-то укромном уголке, где его никто не найдёт (да и кому вообще могло понадобиться его искать-то в такое время?), дремал, мирно посапывая.
   Свет в помещении был приглушён. Я устроилась на столешнице передней парты - сидела лицом к доске, свесив ноги вниз. Разумеется, парта эта была совсем не похожа на классическую, из тяжёлого дерева, ту, что изобрели ещё в девятнадцатом веке: стол с пологой крышкой, соединённый со скамьёй. Такие канули в Лету задолго до того, как моя нога в белоснежном гольфике с помпончиками, обутая в новую босоножку, впервые пересекла порог общеобразовательной системы.
   Около меня, опираясь о край стола, стоял парень. Тёмные волосы коротко острижены, но не ёжиком. Теперь он казался старше. Ближе к тридцати. Однако, без сомнения, это по-прежнему был он.
   Парень задумчиво покачал головой, пристально взглянул на меня.
   - Лес, тот, о котором ты говоришь, сгореть не может, - категорично возразил он.
   Я удивилась:
   - Ты знаешь, какой лес я имею в виду?
   Он не ответил, словно заданный мною вопрос был риторическим. Ну естественно - как я могла забыть? - ему же всё известно, всё ясно и всё понятно. Ну, может не всё, но по крайней мере то, что творится у меня в голове, для него уж никак не тайна.
   Парень на мгновение отвёл глаза, губы дёрнулись в едва уловимой улыбке. Или мне это только показалось?
   - Ладно, - меня немного задела его реакция. Хотя, возможно, и нет, а обиделась я скорее для вида. - Тогда, будь добр, поведай мне, неразумной, пожалуйста, что это за лес такой? И почему он всё ж таки испепелился, ежели, исходя из твоих слов, такого с ним... ну, совсем не может случиться?
   - Этот лес не просто "многовековой". Он - вечный.
   Парень сосредоточенно смотрел мне в глаза. Изучающе.
   На долю секунды я вновь увидела тот же лес: древние деревья снова шептались, отвечали ветру; нагло задевая крону, опять мелькали оперением неугомонные птахи, перескакивали с ветки на ветку, ворковали, трещали, выводили трели, скандально кричали и переругивались, словно базарные бабы; в кустах сновали, рыскали какие-то зверюшки, за которыми и глаз-то не успевал уследить; солнце победоносно пробивало листву слепящими лучами, кичливо поигрывая радужными переливами. И будто никогда не существовало того пепелища. Ни наяву, ни во сне.
   Видение исчезло.
   - Но пожар был! - настаивала я. - Лес уничтожен, сожжён - мне ведь показали! Почему?!
   Парень молчал. Если он полагал, что я в состоянии дойти до разгадки собственным умом, то явно заблуждался, переоценивая мои когнитивные способности.
   Ответа так и не последовало. От меня, вероятно, ждали, что я начну импровизировать. Что ж, попробуем.
   - Вечный лес, допустим, символизирует жизнь и всё живое. Пожар же означает некую катастрофу, всемирную. Так? - я и сама не смогла бы сказать, что превалировало в моём голосе: вопрос или язвительный скептицизм.
   Ну какая ж из меня Кассандра Новой Эры? Верно - никакая. Не тяну я на эту роль, не соответствую. Провидица из меня, как из грелки... ну, скажем, воздушный шарик.
   Парень, вздохнув, опять помотал головой. Улыбнулся мне, но как-то грустно:
   - Нет, ты не Кассандра. И не пифия. Не Иеремия, не Иона, не Нострадамус. - И, будто поясняя, добавил: - Ведь ты этого не хочешь.
   Тут он был прав. Однозначно. Без вариантов. Да кто, вообще, выберет себе такую участь? Даже сама Кассандра, наверняка, возжелала бы избежать своей судьбы, предложи её кто такую возможность. Или только что парень ненавязчиво намекнул мне, что всё как раз наоборот: наша жизнь в наших руках, что бы ни происходило - на то была наша воля?
   - Лес, действительно, воплощает в себе идею жизни, - продолжил он. - Но только через призму твоего восприятия. Твой лес - твоя жизнь. Перед тобой он и предстал, твой лес. Такой, каким видишь его лишь ты.
   Сам лес невозможно погубить. Нельзя спалить. Нельзя вырубить.
   Почему сгорел твой лес? Только ты можешь дать ответ на этот вопрос.
   Кто не слышал подобной фразы: "Ты сам должен знать ответ"? Или же: "Только тебе это известно..." А, вот ещё: "Ответь самому себе". Лично я сталкиваюсь с такими поучениями не так уж и редко. Да и сама время от времени использую их. Иногда - чтобы закрыть тему, иной раз - просто как отговорку. Порой - чтобы блеснуть умом, ведь выражения-то эти звучат так философски!
   Но сейчас здесь всё было по-другому: желание предаться философствованию у парня отсутствовало, он не искал отговорок и закрывать тему тоже не собирался. Присел на краешек стола и опустил голову. Не произнося ни слова - не хотел мне мешать - он ждал. Ждал, пока я размышляла. Ждал, пока обдумывала его слова. Ждал, что я найду ответ.
   Я поёрзала, поболтала ногой в воздухе. "Разве у меня в жизни что-то не так?"
   Парень продолжал всё так же сидеть рядом. И всё так же безмолвствовать.
   "Одиночество - может, дело в нём...?"
   Я не произнесла этого вслух. Всего лишь пришедшая в голову мысль - незаконченная, несформировавшаяся, обрывочная.
   Почему-то вспомнился тот вечер, когда в мою жизнь из ниоткуда пожаловал Алекс: мотор, который никак не заводился, тягач, который всё не приезжал, яркие близкие звёзды в чёрной смоле неба и я под этим небом... одна. А почему? Почему никого не оказалось рядом? Разве в тот день там не было людей? Да нет, были, конечно же, были. Толпа народу. И толпа эта крутилась, топталась, обреталась, балагурила, шутила, смеялась, взлетала, приземлялась, приезжала, уезжала. И почти вся она - эта толпа - мои хорошие приятели. Или добрые знакомые.
   Приятели, знакомые - о да, их у меня в достатке. А как насчёт друзей? Близких, настоящих? Таких, которым можешь доверить самое сокровенное, таких, которые поймут. Которые не раздумывая придут, стоит только позвать, да и не позвать даже - лишь намекнуть. Таких, с которыми просто хорошо быть рядом, по которым отчаянно скучаешь, если долго не видел или давно не разговаривал. С ними желаешь поделиться своими радостью и надеждой, опасениями и печалью, а когда с тобой случается что-то забавное или интересное - сразу хочешь рассказать им; и услышать их рассказ в ответ о том забавном и интересном, что приключилось с ними.
   Окружают ли меня такие люди - пусть хоть несколько? Хотя бы кто-то один?
   Когда-то, в далёком и основательно подзабытом прошлом, у меня были такие друзья. А теперь?
   В чём же дело? Не верю, что отыщется тот, кто сможет меня понять? Живу среди "не тех" людей? Не тех, которые действительно нужны мне. Не тех, которым и вправду нужна я.
   Позабыв, что парень и так знает - слышит? читает? видит? - мои мысли, я повернулась к нему, чтобы озвучить свои соображения - сжатую версию. И натолкнулась прямо на его взгляд...
   ***
   Я сидела на земле, редкий лес обступал меня. Облака, плотно затянувшие небо, скрывали оскал луны. Но мне не требовалось ни луны, ни её скупого света, чтобы сориентироваться, безошибочно опознать местность: за лесом начинается степь, затем ледяная гладь озера, холмы, и снова степь, и опять полоса леса. Всё это не обойти и за день, и всё это - на тысячи шагов вокруг - и есть мой дом. Каждый шорох, звук, крик, взмах крыльев, запах, каждое дуновение ветра - всё здесь мне знакомо.
   В голове вертится слово. Стучит, пульсирует, вибрирует. Всего одно слово. Нет, не слово - имя. Но не моё.
   Эйса.
   Эйса тут, рядом со мной. Устроилась на боку, доверчиво положив голову мне на колени. Так, как она привыкла. Как делала много раз прежде. Но этот раз - последний.
   Даже сейчас, сильно постарев, Эйса выглядит впечатляюще. Клыки, хоть уже и не такие, как были когда-то, в молодости, но всё ещё угрожающие, смертельно опасные; ореол теперь поредевшей и потускневшей шерсти; умные - сверкающе-красные в темноте - глаза на седой морде. Когда-то она была красавицей. Для меня же она красавица и сейчас.
   Мои руки машинально, движением, давно вошедшим в привычку, гладят её мех, перебирают волосы.
   Эйса приподнимает голову, смотрит на меня, будто желая убедиться, что я здесь, с ней. Снова опускает её на прежнее место - на мои колени.
   Пришло её время. Так сказали мне духи. Дух Эйсы оповестил меня об этом. Но я знала и сама: Эйса умирает.
   Давно, много лет назад, я случайно нашла её - заблудившегося волчонка, которому бы ещё сосать молоко матери, да кормиться полупереваренным, изрыгнутым из желудка, мясом. Она смешно выкатилась навстречу, даже не испугавшись меня.
   Что произошло с её стаей, живы ли были её родители, как случилось, что она, одна, оказалась в степи - мне неведомо до сих пор.
   Я подобрала её и вырастила. В то время я ещё жила со своим племенем - была частью его.
   Я - шаман. Могу разговаривать с духами-покровителями: духами земли, духами животных, духами умерших; знаю, как лечить: лечить людей, зверей, птиц, деревья - любого, кто нуждается в исцелении.
   Достигнув зрелости и превратившись в молодую сильную и ловкую волчицу, Эйса почувствовала голос крови. Зов свободы поманил её. Эйса ушла. Так покидает родительский дом повзрослевший ребёнок, ощутив себя самостоятельным и готовым к жизни.
   Я умею понимать животных. Наверное, слишком часто я понимаю их даже лучше, чем людей, что окружают меня. Вот почему однажды ушла и я. Из племени. Оставив всё позади.
   Теперь я обитаю тут - здесь нет людей. Человек может забрести сюда, лишь нечаянно сбившись с пути и заплутав.
   На этот раз Эйса нашла меня. Сама.
   В один из дней она вновь появилась. Без всякого сомнения, это была она, Эйса. Я не спутала бы её ни с кем, безощибочно узнала бы из тысяч волчиц. Как мать, способная почуять своё дитя даже после очень долгой разлуки.
   Так же точно и Эйса отличила бы меня от всех других, уловила бы мой запах, дух, отыскала бы в гуще толп.
   И, как и тогда, когда будучи волчонком она встретилась мне впервые, опять осталось загадкой, почему и как Эйса снова оказалась вдали от стаи. Может быть, там, с ними, она так и не смогла найти своего места? Не сумела стать своей среди своих? Подобно мне?
   Вскоре Эйса ощенилась. Сообща мы вырастили детёнышей. Потом они покинули нас - ушли создавать свои семьи, свои стаи.
   Мы с Эйсой остались вдвоём. С тех пор мы вместе. Только она и я.
   Волчий век короче человечьего.
   Эйса умирала.
   Сейчас.
   У меня на руках.
   Эйса, с которой мы столько времени были неразлучны летами и зимами, вёснами и осенями.
   Эйса, с которой мы вместе охотились, играли, спали; с которой вместе жили и выживали.
   Эйса, единственная, кто меня понимала, единственная, кто могла меня понять.
   Эйса, которую могла понять только я.
   Эйса, действительно близкое мне существо.
   Эйса, такая родная.
   Эйса, ближе, роднее и дороже которой у меня никогда никого не было.
   И не будет.
   Эйса...
   ***
   Я снова находилась в помещении, являющемся точной копией классной комнаты моего далёкого детства. А может, это она и была?
   Меня опять окружали ровные ряды столов, прилежно расставленные стулья, неяркий мягкий свет ламп. Ни тебе едва различаемых очертаний деревьев, ни безлунной темноты ночи. Я вновь стала собой. Той собой, с которой уже многие годы, с тех пор, как хоть что-то начала понимать, отождествляю себя, той собой, которой так привыкла быть. А не такой, какой была (а была ли?) когда-то: мускулистой, проворной, сильной, с длинными прямыми чёрными, как смоль, волосами, раскосыми глазами и кожей оливкового оттенка; рождённой невесть сколько веков назад и невесть где; принадлежащей к роду, следы которого, скорее всего, давно затеряны во времени.
   В тусклом освещении кабинета я снова превратилась в ту себя, которая не слышала голосов духов и не понимала языка животных, которая имела очень смутное представление об ориентации на местности, и даже не догадывалась, как в ночном лесу можно найти дорогу по запахам или звукам. Ту себя, которая по причудливой и необъяснимой прихоти судьбы была вегетарианкой, и уже много лет. Эта я не умела охотиться и убивать, не знала как лечить и не могла исцелить - ни человека, ни зверя.
   Рядом сидел всё тот же парень. В той же позе. Только теперь он уставился себе под ноги, куда-то в пол.
   Парень задумчиво покачал головой.
   Ах, да! Мы же говорили о лесе. О сгоревшем лесе.
   Казалось, парня не удовлетворил мой ответ. Словно он сомневался в его правильности, точности или полноте.
   Тогда что? Может быть, я боюсь? Боюсь привязаться к кому-то, а потом потерять. Потерять того, кто стал мне дорог. В этом всё дело? Верный ответ на заданный вопрос: страх? Страх утраты?
   Парень оторвался от сосредоточенного созерцания пола и посмотрел мне в глаза...
   ***
   Широкая дорога, вымощенная крупными каменьями. Свет фигурных уличных фонарей растворяет ночную тьму, истончает её, превращая в какую-то прозрачную нереальную субстанцию. Не слышно ни лая собак, ни цоканья конских подков; ни шорохов, ни чьих-нибудь далёких окриков или пьяного гогота. Ничего. Город как будто не заснул, а... умер?
   Стук моего сердца кажется оглушительным, непереносимо громким. Стараюсь ступать бесшумно, чтобы эхо моих шагов не разбило тишину, не раскололо прозрачную хрупкость темноты. Не хочу нарушать этот покой. Не хочу, или боюсь?
   Боюсь? Но чего мне бояться?
   Мы - короли этих улиц. И ночью и днём. Да, у меня - у нас - нет дома. Зато есть улицы. Наши улицы. Мои улицы. Мои - потому что в полном моём распоряжении.
   Меня вырастил старый карлик. Нашёл меня, когда мне ещё и года не было. Так он рассказывал. Он мне вместо отца. И вместо матери тоже. Не хочет, чтобы я промышлял воровством. Надеется, что когда-нибудь я всё же смогу выбиться в люди.
   Вообще-то, он совсем не старый, просто седой весь. И горбатый. Так что я уже выше него, хотя мне ещё и десяти нет - исполнится лишь зимой.
   Он воспитал не только меня, но ещё и Гаетана. Мы с Гаетаном как братья. Он старша - ему уже одиннадцать. И он совсем не такой, как я. Мы с ним ничуть не похожи. Он намного выше меня. И намного крепче. И волосы у него тёмные и вьющиеся. А не как у меня. У меня как пакля - светлые и прямые. И всегда спутанные. Гаетан-то уж точно никогда не будет воришкой. И попрошайкой он тоже никогда не станет. Ни за что. Нет, он совсем не такой.
   Он на улице с шести лет. Гаетан говорит, что до этого он жил в богатом доме. Очень большом и очень красивом. И что у него были знатные родители. Раз он говорит, значит так оно и есть. Гаетан никогда не соврёт, тем более мне.
   А ещё старый карлик раздобыл где-то книги, потрёпанные, и обучает нас с Гаетаном по ним. Грамоте и счёту. И вообще всякому разному. Старый карлик думает, нам это всё когда-нибудь обязательно пригодится. Я в этом не уверен. А Гаетан с ним согласен - он тоже так думает, что пригодится.
   Если честно, я за Гаетаном хоть в огонь, хоть в воду. Наверное, будь мы настоящими братьями (ну, как это? братьями по крови? кровными братьями? вот! так, кажется, правильно), даже тогда мы не могли бы быть ближе.
   Улица закончилась - каменные дома расступились. Я вышел к широкой площади. Под ногами всё та же твёрдая брусчатка.
   Днём здесь просто не пройти - толкотня, давка и суматоха. "Просто не пройти" - это не про нас, это про всех остальных. Мальчишки вроде меня пролезут везде, в любую щель. Легко!
   Разноцветная толпа, розношёрстная публика - кого тут только не увидишь! Гомон не смолкает до самого вечера.
   Сейчас ночь. Сейчас здесь тихо. Слишком тихо.
   На мостовой, там, куда не добраться отсветам фонарных огней, лежит что-то, скрытое ночной чернотой. Ворох старого тряпья?
   Всё так же стараясь не шуметь, я подхожу. Приближаюсь. Делаю ещё шаг. Ещё один. Наклоняюсь, чтобы получше разглядеть... И резко отскакиваю назад. Зажимаю себе ладонями рот. Не хочу, чтоб кто-нибудь услыщал мой крик. Никто не должен слышать. Нельзя.
   Почему нельзя? Я не знаю. Но мне страшно. Очень страшно.
   Это Жак. Я знаю Жака. Он друг старого карлика. Иногда он приносит нам с Гаетаном сладости. А сейчас он просто лежит, как охапка какого-то мусора. Не двигается. Не шевелится. В огромной луже крови. Крови, которая вытекла из него. Будто пытается закрыть собой эту лужу. Спрятать её под своим телом, под своей головой. От любопытных зевак. И от меня, наверное, тоже...
   Там есть кто-то ещё. Шагах в двадцати от меня. Отсюда плохо видно. Из-за темноты не разобрать. Иду туда. Нет, мне не хочется, совсем не хочется. Но что-то гадкое холодное и липкое внутри меня заставляет делать это, толкает вперёд.
   Прижимаю руку ко рту. Сильно надавливаю, так, что аж больно зубам. Наклоняюсь и рассматриваю. Долго. Не могу перестать таращиться на его распахнутый глаз. Тот, по которому лениво ползает муха.
   Его я тоже знаю. Вот только имени не помню.
  
   Незадолго до этого, вечером, когда сумерки сгустились и город с облегчением вздохнул, сбросив, наконец, с себя суету и зной ещё одного дня, Гаетан нашёл меня...
  
   Гаетан подбежал ко мне. Он раскраснелся и сильно волновался. Объяснил, задыхаясь, почти прокричал:
   - Жандармы!
   Я прислушался. Шум, цокот копыт, резкие возгласы. Кто-то бранился, кто-то орал, кто-то не то выл, не то причитал. Но не здесь, где-то далеко.
   Жандармы не часто интересуются бродягами. Иногда нас разгоняют, иногда ловят. Но обычно даже не обращают на нас внимания. Как будто мы вовсе и не существуем.
   В конце улицы показалась фигура всадника. Он заметил нас. Пришпорил лошадь.
   - Беги! - Гаетан развернул меня и толкнул в спину так, что я чуть не упал. - Давай же!!
   Я побежал. Помчался. Что есть мочи. Мне казалось, что я всё ещё слышу крик Гаетана, подгоняющего меня.
   Воздуха не хватало и сильно давило в ушах, но я не останавливался. Остановился, только когда боль в боку стала невыносимой.
   Откуда-то издалека продолжали доноситься вопли. Я спрятался. И, наверное, уснул. А когда открыл глаза, вокруг уже стояла глубокая ночь. И ни звука. Тишина. Сколько я ни прислушивался. Ничего.
   Я выбрался из своего укрытия.
   Изо всех сил стараясь двигаться бесшумно, я вышел на широкую мостовую...
  
   Я нашёл старого карлика. Он сидел, прислонившись к каменной кладке фонтана. Может, он просто устал и решил отдохнуть?
   Старый карлик не мог быть мёртвым. Зачем мёртвому отдыхать? Ведь мёртвые не устают. Устают только живые.
   Я позвал его, но он не ответил. Потряс за плечо. Он что, заснул?
   Потряс сильнее. И увидел его лицо. Увидел распухший высунутый язык.
   Старый карлик качнулся вперёд. И повалился. Упал чуть ли не на меня. И так и остался лежать.
   Гаетана я разыскал лишь под утро. До того, как рассвело.
   Когда я ночью смотрел на старого карлика, я был уверен, что он жив. Когда я утром взглянул на Гаетана, то понял, сразу понял: Гаетан умер.
   Я бежал. Бежал до тех пор, пока...
   Огромная фигура на коне выросла перед моими глазами...
   ***
   Приглушённый свет класса показался мне ослепляюще ярким. Я зажмурилась. Почувствовала чью-то руку на своём плече. Мимолётное прикосновение. Но образ маленького бездомного бродяжки тотчас начал таять, превращаясь в нечто иллюзорное и размытое. Призрачно-отвлечённое.
   Испарялся и громадный силуэт человека в форме (кто это был? - полицейский? солдат?), сидящего в седле.
   Того самого человека в форме, на которого щуплый мальчишка (или всё же я?) бросается снова и снова. Бросается нарочно. Специально. С одной только целью.
   Человек в форме лениво отшвыривает надоедливого пацана ногой. Раз, другой... А затем просто пронзает тело мальчишки (моё тело?!) клинком. Безразлично и всё так же лениво. Так же точно, как совершал это и прежде. Так же точно, как чинил расправу над теми, кого знал и любил тот мальчуган (знала и любила я?). Так же точно, как проделывали это его приятели и сослуживцы. Равнодушно и безучастно.
   Человек в форме уезжает. Удаляется, оставив худенького бродяжку (или всё-таки меня?) умирать одного. На твёрдой успевшей остыть за ночь брусчатке из крупных прямоугольных камней. В рассветном зареве.
   Я втянула в себя воздух. Резко, с силой. Словно желая удостовериться, что мои легкие в полном порядке. Ну разумеется, так и есть. А что с ними могло приключиться-то? Фокусы воображения: всего пару секунд назад мне чудилось, что они пробиты насквозь, проткнуты, проколоты; что я задыхаюсь, не могу дышать.
   А ещё где-то в глубинах памяти маячил страх. Жуткий ужас оттого, что это конец, что умираю. Умираю, а рядом нет никого, кто мог бы - или хотел бы - мне помочь.
   Боль и страх.
   Я осторожно открыла глаза.
   Тёмноволосый коротко стриженный парень. Смотрит на меня. Ждёт чего-то?
   Я спрыгнула с парты, прогулялась по комнате.
   Господи, ну как же я умудрилась не узнать это место вначале? Сейчас казалось, будто и не было вовсе тех десятилетий, что отделяли меня от этого школьного кабинета.
   Подошла к доске, взяла мел и нарисовала большущую карикатурную рожу. Физиономия ухмылялась ухмылкой идиота. Я полюбовалась своим шедевром. Стёрла его.
   Вернулась на прежнее место, опять забралась на стол. С ногами. Обняв колени, упёрлась в них подбородком.
   Парень молча наблюдал за мной.
   О чём это мы? Ну да! Выжженный лес.
   Судя по всему, что-то в моём ответе всё ещё не устраивало парня.
   Сказать по правде, я устала гадать.
   Ему не по душе мой вариант? Что ж, не вопрос. Не нравится - ну и ладно. Предложил бы свою версию - и вся недолга! Или, ко всем чертям, пусть влепит мне "неуд" и объяснит, наконец, в чём моя ошибка. Ему-то, небось, известен верный ответ. За чем-то же этот парень здесь, так ведь? Вот. Пусть и выполняет свои функции!
   Парень отвёл взгляд. Поднялся и тоже направился к доске. Так же точно как и я минуту назад, взял мелок. Подержал его, задумчиво разглядывая коричневую плоскую пустоту. Начал что-то старательно выводить.
   На доске появилось схематическое изображение волны и парусного кораблика.
   Пририсовал пару облаков. Немного поразмышлял и добавил сверху радугу. Радуга в его исполнении сильно смахивала на коромысло.
   Какое-то время парень просто стоял спиной ко мне. Потом, не оборачиваясь, покачал головой:
   - Я не могу, - в его голосе проскользнула непонятная грусть. - Не могу сделать это за тебя. Это как учить кого-то кататься на велосипеде. Можешь объяснить этому кому-то, как крутить педали или как держать равновесие. Можешь продемонстрировать, прогарцевав мимо него несколько раз сам. Даже бежать рядом, придерживая за руль или седло, подталкивать, помогая разгоняться и набирать скорость. Но в тот момент, когда ты его отпустишь, он должен будет начать ехать сам.
   Первые несколько метров самые трудные. Потом же, когда всё получится, ему уже будет и невдомёк: а чего тут сложного? делов-то. Всего каких-то несколько метров. Но ты не можешь преодолеть их вместо него.
   Парень положил мел, отряхнул руки. Повернулся ко мне.
   Я слезла со стола. Отодвинула стул. Села на него, откинувшись на спинку.
   Удивительно, но стул оказался мне впору. А вдруг в этой реальности, в этом месте, мне снова десять?
   Я уставилась перед собой.
   - Может, я недостаточно доверяю другим? Боюсь, что меня предадут? - это предназначалось не парню, я разговаривала сама с собой. - Не кто-то едва знакомый, не какой-то абстрактный неизвестный, не некто со стороны. Нет. Боюсь, что предаст самый родной, самый близкий. Кто-то такой, кому доверяешь душу. Кто-то, за кого готов отдать её - эту душу, свою душу. Не задумываясь.
   Я закусила губу и в упор взглянула на парня...
   ***
   Где-то неподалёку дятел упрямо и монотонно долбил дерево. Как заевшая пластинка. Казалось, он делает это лишь из чувства долга, выполняя некое своё обязательство перед природой, а может, и самой вселенной.
   Лес вокруг выглядел каким-то блеклым. Словно на чёрно-белой фотографии, очень старой и сильно затёртой. Ни слепящего лучистого солнца, ни могущего поспорить с ним в своей яркости снега, искрящегося, переливающегося, такого белого, что аж глазам больно.
   Да нет, солнце было. Да и снег тоже. Серый. И в этой своей серости он не уступал небу. Невыразительному, выцветшему. Тоже серому. Слепое светило безуспешно пыталось освободиться, выпутаться из-под завесы этой серой меланхоличной унылости.
   Ветки голых озябших деревьев смиренно прогибались под тяжестью снега. Что-то вспугнуло стаю скучающих ворон и они, недовольно галдя и сквернословя, взметнулись и обиженно убрались восвояси.
   Спиной прижавшись к шершавому стволу, я перевела дыхание. Прислушалась.
   Отдалённые отрывистые выкрики - кто-то раздавал приказы. Возбуждённый лай собак, короткие автоматные очереди.
   Гнались за мной.
   Серый снег предательски выдавал меня, любезно предоставляя на всеобщее обозрение цепочку моих следов. Меня обнаружат. Наверняка. Это лишь дело времени.
   Немцы. Прочёсывают лес в поисках партизан.
   Крики и лай теперь звучали отчётливее.
   Регулярная армия разбита много лет назад, наша деревня в тылу врага. Сопротивленческие движения существуют с тех самых пор. Я же в состав партизанского отряда вхожу не так давно, месяцев восемь.
   Я снова побежала.
   Кого поймали, кому удалось спастись, - я не знала.
   Опять остановилась, притаилась за стареющей, изрядно уставшей от жизни осиной, напряжённо силясь уловить каждый звук.
   Мне только исполнилось пятнадцать, когда германские войска захватили Польшу.
   Захлёбывающийся лай послышался совсем близко. Мне показалось, что чуть ли не за моей спиной. Не задумываясь, я рванулась с места.
   Меня заметили. Устремились за мной.
   Меня настигали.
   След в след.
   Уже рядом.
   Кто-то выстрелил, но мимо. Пуля просвистела, едва не зацепив меня, и вонзилась в беззащитное тело берёзы. Берёза не шелохнулось, из раны не закапала её, берёзовая, кровь - очевидно, на долю этого дерева выпадало и не такое.
   Я ощутила дыхание собаки позади себя. Я мчалась, не оглядываясь. Оглядываться не было времени. Оглядываться было страшно.
   Овчарка прыгнула, повалив меня в снег. Я попыталась развернуться и отбиться. Почувствовала зубы на своём запястье. Хватка усилилась - ослепляющая вспышка боли.
   Внезапно пёс разжал челюсти, убрал лапы с моей груди, но остался стоять рядом, пригнув голову. Я приподнялась.
   Подбежали четверо немцев в длинных шинелях. Похоже, поведение собаки озадачило солдат. Дула автоматов двоих из них смотрели прямо на меня. Прямо мне в лицо.
   Один из них, продолжая целиться, резко приказал мне подняться. Кто-то отпустить скабрёзную шуточку, другой - тоже с опущенным оружием - ответил ему, ухмыльнувшись.
   Я немного владею немецкий, но недостаточно хорошо - смысл сказанного в точности уловить мне не удалось.
   Тот, который потребовал, чтобы я встала, подошёл и ударил меня прикладом по лицу.
   Я снова упала. Просачивающиеся сквозь мои пальцы капли крови прожигали снег. Они казались такими яркими и тёплыми, такими живыми и настоящими, такими контрастными по сравнению с этим серым, холодным, жухлым днём.
   Солдат, занятый моим избиением, бесцеремонно пнув меня сапогом, вновь грубо велел подняться. Тот, что всё ещё направлял на меня оружие, безучастно наблюдал. Я видела его глаза - ему было всё равно, стрелять в меня или нет, придётся ли ему меня убить, останусь ли я жива. Он лишь выполнял свой долг.
   Да действительно, какое ему до меня дело? Всё верно. Просто... мы с ним встречались. Уже полгода. Тайком. Никто ничего об этом не знал. Да никто бы нас и не понял. Ни его, ни меня. Не поняли бы, что у нас общего. Не поняли бы, как вообще мы можем быть вмете: я - урождённая полячка, на глазах которой оккупировали её родную страну, родную землю и он - солдат гитлеровской армии, для которого все мои соотечественники - люди второго сорта; захватчик, враг. Скорее всего, я и сама отказалась бы уразуметь такое, происходи подобное с кем-то другим, не со мной.
   Мы приходили сюда украдкой, чтобы увидеться, дотронуться, почувствовать, остаться наедине. Мы встречались здесь, в этом самом лесу, средь этих самых деревьев, недалеко от той самой берёзы, в присутствии того самого дятла и тех самых ворон.
   Он рассказывал о себе, о своей семье, детстве, о жизни до войны, о том, где учился; о том, что нравится, к чему стремится, во что верит; о чём думает, мечтает, чего боится. Я слушала, ловя каждое слово - ведь о том, кого любишь, хочешь знать всё. И говорила о себе. Перемежая польскими словами ломаный немецкий. Частенько, чтобы понять меня, ему приходилось переспрашивать.
   Мы дурачились, смеялись, и всё вокруг становилось для меня неважным и незначительным. Он обнимал меня, прижимал к себе, перебирал мои пепельные локоны. И я, ощущая его дыхание, чувствуя, как бьётся его сердце, читала в его глазах, что и для него в эти минуты всё остальное тоже отходит на задний план, перестаёт существовать.
   И мы знали, что если б не война, всё могло бы быть по-другому. Нет, мы были убеждены. Убеждены, что всё и было бы по-другому. Ничего не нужно было бы скрывать, и ничто не казалось бы ни постыдным, ни предосудительным, ни неправильным. Потому что любовь не может быть "постыдной". И не может быть "неправильной".
   Сейчас же... Сейчас он просто исполнял свои обязанности. Как и тот дятел. Делал то, что был должен. А я? Теперь для него я была чем-то второстепенным. Чем-то неважным.
   Подгоняя окриками и тычками автоматных стволов в спину, меня куда-то повели...
   ***
   Меня снова окружали тишина и умиротворяющее спокойствие школьной комнаты. И опять пришло на ум, что это место, наверное, и впрямь находится где-то за пределами времени, за рамками пространства. Интересно, если я отодвину одну из свисающих до самого пола штор и распахну огромное окно, что я обнаружу там, снаружи?
   На доске по-прежнему красовались кораблик и радуга, автора же сего художества рядом не оказалось. Я оглянулась. Ссутулившись и опустив голову, он сидел в конце класса - примостился на столешнице последней парты.
   - А дальше? Что было дальше?! Они убили меня?
   Вопросы адресовывались парню "на галёрке" - больше спрашивать было не у кого.
   Он поднял голову, взглянул на меня. Утвердительно кивнул.
   - Как? Как я погибла?!
   - А это имеет значение?
   Я уж было собралась возмутиться и сообщить ему, что да, разумеется, конечно же, имеет... но вдруг поняла, что он прав, и что это действительно не так уж и важно.
   Я мотнула головой. Жажду ли я услышать подробное описание своей (а может, всё-таки не моей, а?) смерти более полувека назад? Не так чтобы очень. Думаю, как-нибудь обойдусь и без этого.
   - А он...? - я запнулась, так и не закончив предложение.
   Парень отвёл глаза:
   - Нет. Он так ничего и не сделал. Не вмешался.
   - Не попытался мне помочь? Не подал виду, что мы знакомы? И никто ни о чём даже не догадался?
   Мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы он забрал свои слова обратно, ответил как-нибудь по-другому, солгал. Но он не сделал этого, лишь отрицательно покачал головой.
   Я отказывалась верить. Хотя нет, не совсем так. Какая-то часть меня, очень маленькая, но очень настырная и неугомонная, та самая, которую я зачастую предпочитаю не слышать (и не слушать), знала всю правду.
   - Но почему?! - я не хотела спрашивать, это вырвалось у меня само собой.
   Парень снова посмотрел на меня. Пожал плечом:
   - Наверное, потому, что он человек.
   Фраза, не несущая никакой информации... и в то же время объясняющая всё. Что ж, точнее и не скажешь. А главное - не поспоришь. Мне почему-то захотелось расплакаться.
   Я сглотнула подступивший к горлу комок и улыбнулась.
   В голове крутился ещё какой-то вопрос. Что-то, что я никак не могла вспомнить. Что-то, что ускользало, но не давало покоя.
   Парень тихонько засмеялся:
   - Она тебя узнала.
   - Что? - я не поняла, о чём это он.
   - Собака. Овчарка. Ты же хотела спросить о ней. Она отпустила тебя, так как почувствовала, что это ты. Не могла не почувствовать. Ведь вы с ней так близки. Столько раз встречались. Но не в той жизни, в других, - он помолчал, а затем добавил: - Эйса...
  
   Я сидела, погрузившись в свои мысли, в тиши комнаты, как две капли воды похожей на учебный кабинет моего далёкого детства. Старалась осознать всё то, что недавно тут, не покидая стен этого помещения, я увидела, пережила, а может, просто вспомнила. Пыталась сопоставить это с тем, что так хорокшо - чуть не до оскомины - было известно мне о самой себе и о своей жизни. Об этой, теперешней жизни.
   Парень не мешал. Он лишь перекочевал с задней парты на подоконник и теперь, немного сдвинув штору, рассматривал что-то там снаружи.
   Как сильно наше прошлое - то, о котором мы знаем каждую деталь, каждый пустяк, и то, о существовании которого мы, того и не подозревая, напрочь забыли - влияет на нас, на наше понимание, на наше настоящее, на наше восприятие самих себя здесь и сейчас?
   Внушаемые нам обществом изо дня в день, привитые нам с самого раннего детства стереотипы, ярлыки, стигмы, предрассудки, рамки, табу, некие моральные ценности (далеко не всегда истинные, порой ложные и искажённые) - сквозь их призму мы взираем на окружающий мир. Насколько прочно, как глубоко въелись они в нашу суть, стали её неотъемлемой частью?
   Насколько тесно наша судьба переплетена с судьбами тех, кто рядом, или же тех, кто, казалось бы, лишь нечаянные прохожие на нашем пути?
   Увидь мы всю картину в целом, постигни всю матрицу, мы перестали бы чувствовать себя жертвами несправедливости и жестокости этого сурового мира, несчастными и незаслуженно обиженными; не искали бы "злодеев" и "козлов отпущения", не устраивали бы "охоту на ведьм"; не пытались бы наделить Всевышнего человеческими чертами только для того, чтобы объявить его тем самым "крайним", на которого можно свалить всю вину за все наши горести, беды и несчастья. Вместо этого мы попробовали бы понять, извлечь урок, что-то исправить.
   Я подняла голову, упёрлась взглядом в парня. Хотела было окликнуть его, и вдруг сообразила, что даже не знаю, как его зовут. Но он сам повернулся ко мне.
   - Послушай! То, что мы совершаем, когда-нибудь обязательно возвращается к нам обратно. Как бумеранг. Говоря пафосно: каждому воздаётся по заслугам, с лихвой. Выходит, если меня кто-то спасает, значит, и я когда-то кого-то спасала. Либо спасали его, того, кто мне в данную минуту помогает, а я приду на выручку - ему же или кому-то другому - потом, в будущем. Меня убивают - вполне возможно, кто-то в прошлом погиб от моих рук, по моей вине. Если же меня предают, получается, что и я тоже. Тоже кого-то когда-то предала. Так ведь?
   Парень ничего не сказал. Он не хуже меня знал, что в ответе я не нуждаюсь.
   Я где-то слышала, что мысли, облечённые в слова, становятся более доступными для нашего же собственного понимания. Поэтому я продолжила:
   - Разумеется, всё не настолько упрощённо, не так примитивно, я понимаю - жизнь намного запутаннее, намного интереснее. Но связь существует, всегда. Даже если она и не заметна вначале, не видна со стороны, стоит лишь копнуть чуть глубже, и она обязательно обнаружится. Действие влечёт за собой действие - общая идея именно такова. Что поделаешь, такие вот мы - только испытав что-то на своей шкуре, учимся поступать правильно, поступать "по-человечески" не из-под палки, не потому, что боимся наказания, возмездия, кары или "судьбы", а потому, что иначе уже просто не можем.
   Парень неотрывно смотрел на меня...
   ***
   Юноша, ещё совсем мальчишка, сидит в крохотной тесной камере с глухими стенами. Каземат скорее похож на каменный мешок, сырой и промозглый.
   Вокруг глубокая ночь - хоть отсюда, из острога, и не видно, но я знаю.
   А ещё мне точно известно, что на этот раз я лишь сторонний наблюдатель (а сторонний ли?), что парень - не я, кто-то другой.
   На вид юноше нет ещё и двадцати. Длинные тёмные волосы, убранные назад, открывают высокий лоб. Гладкая смуглая кожа, карие глаза, большие и выразительные. Красивый. Такой сразу бы привлёк внимание девчонки-ровесницы.
   Паренёк казался знакомым, кого-то напоминал (ну же, кого?). Но не внешне.
   Парня трясло. Но не от холода, не только от него. Трясло от страха. И с каждой минутой, приближающей утро, страх усиливался.
   Всё то, что чувствовал он, могла ощущать и я. Ужас - вот что он чувствовал. И не знал он, чего больше боится: ожидающей его боли или предстоящей ему смерти.
   Каждая следующая минута неумолимо приближала утро...
   ***
   - Ты вспомнила, - это не было вопросом. Парень не спрашивал - утверждал. Он обретался всё на том же подоконнике.
   Я кивнула. Но не ему - я отвечала себе.
   Когда-то - не одна тысяча лет прошла с тех пор - я жила где-то на востоке. Родилась в богатой семье, принадлежавшей к высшей касте. Девушкой-подростком - в том возрасте, когда девочка из ребёнка начинает превращаться в маленькую женщину - я впервые влюбилась. Без памяти - а разве может быть иначе? Молодой раб очаровал, заворожил меня.
   Я (та я) была красива. Очень красива. Чувство оказалось взаимным.
   Запретная любовь. Для меня. И для него. Но какое мне было до этого дело? Какое дело мне было хоть до чего-то, кроме его длинных ресниц, крепких мышц, ласковых губ, ласкающих рук.
   Он завладел моими мыслями и моим сердцем. Мне же хотелось, чтобы он овладел мною. Мы провели ночь. Потом ещё, и ещё.
   А после я испугалась.
   Нет, я всё так же любила его, ничуть не меньше. И при мысли о нём моё сердде всё так же замирало и ухало куда-то вниз, словно я прыгала с обрыва в ледяную реку. Но страх был сильне этого. Страх, что тайна откроется, что семья, родные, знакомые, община, общество - все узнают. Узнают и презрительно осмеют, осудят, отвергнут.
   Юноша был моим рабом - его жизнь была всецело в моих руках.
   Я понимала, что наша связь должна прекратиться и что по-другому мне его не забыть.
   Но он должен был остаться моим. Только моим. Навсегда.
   По моему приказу его заточили. А на утро следующего дня - засекли насмерть. Тоже по моему приказу.
   Никто ни о чём не догадался. А если кто и догадался, то промолчал. Моя честь была спасена, жизнь - не разрушена. Случившееся предано забвению, навечно похоронено в недрах моей памяти.
   Он же, мальчишка-раб, в свою последнюю ночь не думал о любви ко мне и не думал о ненависти. Или о том, что я предала его. Не старался понять почему. Он испытывал лишь страх. Тот переполнял его, захлёстывал. Страх, с которым паренёк отчаянно пытался справиться. Тщетно пытался.
  
   Если бы в наших силах было увидеть всю картину? Целиком. Если бы мы только могли...
   Ещё один фрагмент - осколок - мозаики встал на своё место.
   Казнённого по моей милости красавца-раба, того самого, чьей жизнью я с лёгкостью пожертвовала ради собственного благополучия, я встретила опять спустя века. На территории оккупированной Польши. И вновь влюбилась в него.
  
   Я хотела спросить, но парень, опередив меня, ответил на мой так и не произнесённый вслух вопрос:
   - Конечно. Когда-нибудь в будущем.
   Наша память, наш опыт, как бесконечный коридор со множеством - десятками, сотнями - дверей. Каждая дверь ведёт в одну из наших бесчисленных жизней, в какое-то из наших перевоплощений. Если же где-то когда-то мы что-то не доделали, не успели, не завершили, не замкнули круг - дверь остаётся приоткрытой.
   И да, когда-нибудь в будущем, может, в этой, а может, в другой жизни, тебе придётся снова встретиться с ним. С тем самым солдатом-немцем, с тем самым юношей-рабом. Дописать концовку.
   Я встала и опять подошла к доске. Взяла мелок и застыла, разглядывая парусник и волны. Улыбнулась и, приподнявшись на цыпочки, изобразила на коричневой поверхности лошадку. Лошадка скакала по радуге. Догадаться, что нарисованное мною животное - конь, было не проще, чем узреть радугу в том коромысле, по которому сие млекопитающее гарцевало.
   Вернула мел на место.
   - Я знаю, в чём дело, - наверное, прозвучало удивлённо. Так как ещё секунду назад я и не подозревала, что произнесу это.
   Я развернулась к парню. Мне был известен ответ. На тот самый вопрос.
   Парень выжидающе смотрел на меня. Мои мысли не были для него секретом, но он, похоже, хотел их услышать, хотел, чтобы я высказала их в голос. Может, потому, что понимал: только так я сумею до конца разобраться в себе.
   - Знаешь, давно, в какой-то книге, я прочла, что предав того, кто тебе дорог, ты начинаешь по-другому относиться к нему, - у меня никак не получалось вспомнить, чьи же это слова, кому принадлежат.
   - Оруэлл, "1984", - парень сказал это как-то машинально и вроде бы самому себе.
   Такое проявление эрудиции показалось мне странным - до сих пор я пребывала в уверенности, что ни это место, ни этого парня с реальностью - материальной реальностью - ничто не связывает.
   - Может, - продолжила я, - когда предаёшь кого-то близкого, в действительности предаёшь самого себя. Отрекаешься от самого себя.
   Стремишься забыть этот факт, вычеркнуть из памяти, но всякий раз сталкиваясь с тем, кого обманул, кому изменил, кого продал, с тем, от кого отвернулся, ты снова и снова мысленно возвращаешься к этому своему поступку. К этому своему предательству. Ненавидишь и презираешь себя так сильно, что уже не в состоянии вынести этого, и тогда начинаешь обвинять в том, что произошло, его. Будто предатель он, а не наоборот.
   Как ты думаешь?
   Парень улыбнулся. Ласково и понимающе:
   - Когда кто-то нам поистине дорог, когда мы любим по-настоящему, мы стараемся стать лучше. Ради него, ради этого кого-то. Может, желаем, чтобы он нами гордился?
   Предав его или кого-то ещё, изменив себе, мы не в силах оставаться рядом с тем, кто нам так близок, так необходим. Каждый раз видя этого человека, смотря ему в глаза, мы, сами того не желая, напоминаем себе о той пропасти, что отделяет нас "настоящих" от нас "идеальных" - таких, какими мы так стремились быть.
   Может, всё дело в этом, а?
   Но ведь ты хотела рассказать не об этом. Не только об этом.
   В точку. Он был прав. С ним не поспоришь.
   - Думаю, я просто боюсь.
   Боюсь предать кого-то. Но больше всего боюсь предать себя: сойти с пути, сделать неверный шаг. Преступить черту. Сорваться в бездну.
   Боюсь действовать, боюсь ошибиться. Совершить нечто, что впоследствии не сумею себе простить. Боюсь жить.
   Я не боюсь того, что могут причинить мне другие. Я страшусь того, что, сама того не желая, не дай бог, могу совершить я.
   По-моему, я кое-что поняла. Тут, совсем недавно.
   Есть такая фраза: "Господи, дай мне мужество, чтобы изменить то, что могу, терпение, чтобы смириться с тем, что мне неподвластно и разум, чтобы отличать одно от другого." Не то древняя мудрость, не то старинная молитва. Не важно.
   Мне это изречение всегда казалось стоящим. Словно квинтэссенция, суть всего нашего существования. Проявление глубокого ума и жизненного опыта.
   Наверное, так оно и есть. Но... возможно... иногда... быть человеком - это стараться изо всех сил, как только можешь, отдавая всего себя, даже тогда, когда знаешь наперёд, что ничего не выйдет, что всё напрасно, что шансов никаких. Продолжать надеяться. Несмотря ни на что. Вопреки всему. И продолжать пытаться.
   Парень поднялся с подоконника. Направился ко мне.
   Казалось, он смотрит куда-то сквозь меня. Он приближался, и создавалось впечатление, что с каждым шагом глаза его становятся всё больше. Они сделались просто огромными, когда он подошёл вплотную.
   Огромные серо-голубые глаза.
  
   ***
  
   Я находилась на переднем пассажирском сиденье пикапа. Мотор молчал. Алекс припарковал "Тойоту" рядом с моей "Субару", на площадке, с которой утром, ближе к полудню, несколько часов тому назад я взлетела.
   Увидев, что я проснулась, Алекс улыбнулся. Что-то в его облике показалось мне странным. Ах да, причёска - отросшие волнистые пряди. Почему-то пришло в голову, что короткая стрижка смотрелась бы куда уместнее.
   Улыбка исчезла с лица Алекса. Но лишь на секунду - тут же вернулась обратно.
   - Это был всего только сон, - он едва заметно пожал плечом. И добавил: - Не хотел тебя будить. Голодная? Как насчёт пиццы?
   Против пиццы я ничего не имела. Разве можно иметь хоть что-то против пиццы?
   Я тоже улыбнулась:
   - Ага. Поехали, добытчик, подстрелим пиццу.
   И окончательно отогнала образ Алекса - какой-то уж совсем чудной и несуразный - подстриженного под ёжик.
  
  

Глава 9

Бэрри

  
   Пёс появился в их дворе недели три назад. Вроде как ниоткуда. Утром, когда Бэрри вышел из дому, собаки ещё не было. Холодное матовое солнце, обёрнутое неопрятной плёнкой серых облаков, могло подтвердить это. А вечером, когда вернулся с работы и, пытаясь скрыться от противной мороси, почти бегом добрался от машины до своего подъезда, барбос уже был. Бэрри заметил его краем глаза. Но, вымотанный нудной рутиной дня, тут же забыл о нём. Вспомнил лишь назавтра, обнаружив того снова.
   Псина была не просто большой. Большим можно назвать ротвейлера или добермана, или далматина. Эта же была скорее огромной. Тёмная, с коричневатым отливом, шерсть, на вид казалась грубой и жёсткой. Висячие уши по бокам мохнатой головы. И глаз за космами на морде не рассмотреть, и что в них таится - поди догадайся.
   На шее пса сквозь нечёсаные лохмы виднелся драный и такой же грязный, как и его обладатель, ошейник. Сей факт вызвал у Бэрри явное недоумение. И вопрос, вернее, даже два: кто и где ухитрился отыскать амуницию такого размера - по спецзаказу, что ли, изготовили? или в цирке у укротителя медведей выпросили? И: у собаки есть хозяин?
   И к следующему утру пёс тоже никуда не делся - так и остался во дворе, слонялся всё время где-то поблизости.
   Бэрри, вообще-то, ничего не имел против зверья. Соседского кота, который, будучи не в ладах с арифметикой, время от времени по ошибке захаживал к ним на четвёртый этаж вместо своего третьего, он, Бэрри, всегда заботливо относил владельцам. Иногда ещё и угощал чем-нибудь. Котяра, воспитанный и обученный хорошим манерам, не желая огорчать кого бы то ни было, от лакомств никогда не отказывался. Заскакивая в гости к друзьям, Бэрри всегда ласково трепал и похлопывал их питомцев: лабрадоров, терьеров, пуделей и спаниелей. С умилением наблюдал, как те приносят ему тапочки, со смехом играл с ними в мячик.
   Нет, Бэрри не был из тех, кто "любит" животных, но лишь на расстоянии, только бы "не у себя дома". Вовсе нет. Бэрри хотел завести собаку. А не так давно, обсудив это с женой, понял, что и она тоже очень даже "за". А двенадцатилетняя Рони - тут и говорить нечего - та просто загорелась идеей!
   Бордер-колли - как раз то, что им нужно. К такому выводу они пришли вместе всей семьёй, облазив интернет, пролистав литературу по кинологии и посоветовавшись со знакомыми. Подвижная, но послушная и неагрессивная, ласковая, сообразительная и очень умная; преданная и легко дрессируется, красивая и не слишком крупная. Конечно же, породистая. Чтобы потом не было сюрпризов, ни с характером, ни с экстерьером. Вот-вот собирались уже начать поиски подходящего щенка. Собака - это ответственность, член семьи, а не игрушка. Только так и надо подходить к этому вопросу.
  
   Прошла неделя, а дворняга не исчезла. Бэрри решил-таки выяснить, откуда она взялась: чем чёрт не шутит, вдруг всё же удастся обнаружить хозяев? Псина-то громадная, разгуливает сама по себе, никому не известно, что ей в голову взбрести ни с того ни с сего может.
   Расспросив других жильцов, почерпнул сведения, что некий хмырь нарисовался на их улице, вытряхнул из своей тачки кудлатого бурого пса, а сам укатил, поминай как звали.
   Была ли собака его, или этот тип избавился от случайно приблудившейся к его дому дворняги - теперь и не узнаешь. Ни этот субъект, ни его драндулет раньше здесь никогда не мелькали. И, как подозревал Бэрри, больше, скорее всего, никогда и не промелькнут.
   Многие соседи пса побаивались, сторонились по возможности. Но кое-кто его жалел. Кроме сочувственных вздохов, добрых слов и нечаянной ласки барбосу доставались остатки чьих-то обедов, порой перепадал кружок ветчины или печенье. Пёс людей не опасался, наоборот - искал их общества, частенько хвостом таскался за детьми. Может, не привык к одиночеству, а может, тосковал по прежней жизни.
   Однажды Бэрри заметил, что его Рони тоже гладит дворгягу, чем-то угощает её. Он поговорил с дочерью, сказал, что знает, как она мечтает о собаке, понимает, как ей не терпится иметь своего четвероногого друга, заботиться о нём, разумеется, понимает. Но этот пёс - чужой. Или беспризорный и дикий. Он, возможно, опасен. Или болен. Он может оказаться лишайным или вообще бешеным. "Постарайся держаться от него подальше, ладно?" - попросил Бэрри. Но через несколько дней он увидел, что Рони опять крутится возле этой псины.
   ***
   Бэрри вышел из подъезда и поёжился: он ещё не до конца проснулся, а утро встречает его такой холодиной. Студёный воздух так и норовит забраться ему за шиворот. Бэрри втянул голову в плечи и спрятал пальцы в рукава спортивной куртки. Поспешно направился к машине - там хоть обогрев включить можно.
   Переться куда-то было страшно неохота. Больше всего подмывало вернуться домой и залезть обратно под одеяло, прижаться к такой тёплой, уютно посапывающей жене.
   Нерабочий день - никуда идти не надо. Так какого чёрта?
   По выходным Бэрри с ребятами гоняли в футбол.
   - Какой футбол?! - закатывая глаза, подтрунивала над ним супруга. - Вам бы уже в нарды резаться, да кроссворды разгадывать.
   "Ребята" были того же возраста, что и сам Бэрри. Кое-кто даже постарше. А разве это имеет значение? Он, Бэрри, в свои пятьдесят четыре был ещё вполне ого-го. Может, вихры с годами и поредели, зато не располнел и не обрюзг, и даже мускулы сохранились. Кубиков на животе у него, правда, не наблюдалось, но рельефным прессом он и в молодости-то похвастаться не мог. Так что, как говорится, возраст не помеха. И речь тут не только о командных спортивных играх. Жена вон тоже не жалуется! Последняя мысленная ремарка непроизвольно вызвала на лице Бэрри гордую улыбку.
   Ну а если начистоту, если уж быть действительно самокритичным, то "гоняли" они, прямо скажем, так себе. Вяло передвигаясь по полю, лениво пинали мяч. Больше лясы точили. Лет тридцать назад их игра выглядела бы совсем иначе. Ну и пусть! Кому какое дело?
   Зато приятно, обронив вроде бы невзначай в компании или на работе за чашкой кофе пару слов о том, как провёл утро выходного дня, уловить промелькнувшее в чьём-нибудь взгляде удивление или уважение. Или услышать от какой-нибудь дамы сокрушённое, со вздохом: "А мой вот весь день на диване перед телевизором провалялся..."
   Бэрри завёл двигатель и откинулся на спинку сиденья: автомобиль старый - надо дать мотору хорошенько прогреться. Если уж сам Бэрри так озяб за каких-то полминуты, пока шагал от дома до стоянки, то как, небось, досталось его Жуку - он-то, бедолага, всю ночь на морозе простоял.
   Яркое пятно - такое знакомое! - привлекло внимание, и Бэрри повернул голову. Рони. Внутренне улыбнулся. Её рыжие волосы казались ослепительно сияющими всегда, в любую погоду. Дочь, выскочив из подъезда, направилась вглубь двора. Фигурка в пальтишке скрылась за кустарником, лишь шевелюра мелькала поверх веток.
   Надо же - такая рань, а она уже на ногах. И уговаривать не нужно. А как в школу собираться - так не добудишься!
   Бэрри с женой хотели ещё детей. Но не получилось. Продолжали надеяться, хоть и понимали, что теперь, наверное, уже навряд ли. Мечтали о мальчике. Впрочем, второй девочке Бэрри обрадовался бы ничуть не меньше.
   Возня за кустами насторожила Бэрри. Ещё больше встревожил лай, донёсшийся до него сквозь закрытые окна машины.
   - Чёрт побери этого пса! - пронеслось у Бэрри в мыслях. Забыв про холод и даже не заглушив мотор, он рванул туда, где виднелся рыжий указатель - копна волос его ребёнка.
   Бэрри на бегу упёрся взглядом в псину: та, подпрыгнув, оторвала передние лапы от земли, распахнутая пасть приблизилась к лицу его дочери. Бесформенные чересчур высокие заросли - такие не перепрыгнешь - мешали как следует рассмотреть происходящее. Огибая их, Бэрри на секунду потерял дочку из виду. В ушах гудело, и сквозь этот гул он уловил, как Рони всхлипывает.
   Бэрри оттолкнул свою девочку в сторону, загораживая её от дворняги.
   Пёс тихо зарычал на него. Рони, едва не упав, перестала смеяться и недоумённо переводила взгляд с отца на собаку.
   - Пап, ты чего?
   - Ты в порядке?! Он сделал тебе больно? Напал на тебя? - Бэрри почти кричал.
   Рони помотала головой:
   - Мы просто играли.
   Да уж, "просто играли". Бэрри же всё видел. И слышал тоже.
   Бэрри шагнул вперёд, по направлению к псу, предполагая, что тот убежит. Дворняга, не двигаясь с места, буравила его скрытыми под шерстью глазами.
   Бэрри обернулся к дочери:
   - Иди домой, - попросил он.
   - Раньше он ни на кого не рычал. Никогда, - в голосе Рони проскользнуло удивление. - Он совсем не злобный.
   - Иди домой! - повторил Бэрри. Теперь это уже больше походило на требование.
   Рони задержалась ещё на секунду, будто собираясь что-то сказать или возразить, но лишь пожала плечами, развернулась и направилась к входу в здание.
  
   Бэрри открыл багажник. Пустой. Внутри ничего, только моток какой-то верёвки на дне. Откуда он там - теперь уже и не припомнишь. Помогал приятелю, что ли? Перевозили стол на крыше машины? Пожалуй. Хотя, может, и нет.
   Бэрри освободил салон, перекинув весь хлам в грузовое отделение. Вот и отлично.
   Футбольный матч сегодня состоится без участия Бэрри. Ладно, ребята поймут.
   Оставив автомобиль открытым, Бэрри двинулся обратно во двор. За псом.
   Случается так, что приходится принимать решения. Иногда - не самые приятные. Что поделаешь? На то он и мужчина, глава семьи. Он должен уметь делать выбор, совершать поступки, когда это нужно, когда обстоятельства от него того требуют. На нём лежит ответственность - он обязан защищать и оберегать своих близких.
   Да, он, Бэрри, любит животных. Да, он всегда старается жить по-совести, так, чтобы потом не было стыдно перед женой и дочерью или перед самим собой. И да, он не хотел бы уподобляться тому стервецу, что вышвырнул дворнягу у ворот их дома несколько недель назад. Очень не хотел бы. Всё верно. Так и есть. Но безопасность его ребёнка несравненно важнее.
   Сколько он читал о детях, ставших инвалидами после нападения таких вот беспризорных собак. Да даже самые что ни на есть породистые и домашние порой причиняют такой вред, что уже и не исправишь. К тому же Бэрри тут всех соседских ребятишек знает, все у него на глаза выросли, многие друзья Рони. Их судьба ему тоже, между прочим, не безразлична.
   В конце-то концов, он, Бэрри, мужик. Мужик, так как способен решать проблемы. А вовсе не потому, что по выходным в футбол гоняет.
  
   Бэрри приблизился к псу. В поведении собаки чувствовалась настороженность, но агрессивность и враждебность исчезли. Да и сам Бэрри уже успокоился - рассуждал вполне трезво и взвешенно.
   Бэрри ухватил дворнягу за потрёпанный ошейник и потянул за собой. К его удивлению, псина, даже и не думая сопротивляться, послушно пошла следом.
   Жил Бэрри с семьёй на окраине города. До ближайших посёлков - рукой подать. Километров пять, может, чуть больше. Собаке там, без сомнения, будет во сто крат лучше. Там ей - раздолье и вольная воля. Да и народ деревенский привычный к приблудным псам. У них таких - пруд пруди. Завести псину туда, и дело с концом.
   Бэрри на секунду замер, озадаченно уставившись на своё крохотное авто. Жук явно не был рассчитан на зверюгу подобных размеров.
   Утро выходного дня - дороги наверняка пустые. А ехать здесь - всего ничего. К тому же, как он помнил, где-то тут неподалёку можно было срезать путь. Пёс крепкий - если двигаться медленно, на первой или второй передаче, то ему это будет как развлечение, вместо разминки. Что с ним сделается-то? Пробежится немного - только здоровее будет.
   Бэрри снова полез в багажник. Выудил оттуда верёвку. Вроде достаточно длинная. И прочная. Привязал один конец к ошейнику, другой прицепил к буксировочному крюку под задним бампером. Сел за руль и, внимательно следя за скоростью, тронулся с места.
   Бэрри миновал знак, сообщающий, что город остался позади. Шоссе заметно изменилось: исчезло новёхонькое покрытие, стали появляться трещины и ухабы. Кое-где вообще отсутствовали куски асфальта.
   Машину сильно трясло. Время от времени она подпрыгивала, а затем тяжело ухала обратно вниз. Подобная езда с препятствиями оказалась для Бэрри полной неожиданностью - давненько ж он не пользовался этой трассой. Правда, называть этот отрезок пути "трассой" было явным преувеличением.
   Бэрри целиком сосредоточился на дороге, перестал следить за псом. А когда снова глянул в зеркало заднего обзора, трусящей за автомобилем дворняги не обнаружил. То, что он заметил, заставила его резко затормозить.
   Бэрри выскочил из машины.
   Окровавленная собака лежала на дороге. Бэрри слышал её хрипы. Подбежал к ней, отчаянно пытаясь сообразить, когда - сколько метров назад - видел её целой и невредимой. Будто, если ему удастся точно воссоздать ситуацию, он сумеет хоть как-то изменить случившееся.
   Не поднимая головы, пёс посмотрел на Бэрри. Беззлобно. Грустно. Без осуждения.
   Где искать ветеринара в выходной день - Бэрри не знал. Не представлял он, и как сумеет доставить собаку таких габаритов в клинику. Понятия не имел, как объяснит, что произошло. Да и сможет ли?
   Бэрри отвязал пса и оттащил на обочину. Там он его и оставил. А сам уехал.
  
   Домой Бэрри вернулся к полудню. Бесцельно наматывал километры по городу.
   Когда назавтра дочь поинтересовалась, не в курсе ли он, случайно, куда мог запропаститься Леший (оказывается, собака уже успела обзавестись кличкой в их дворе), Бэрри спокойно и уверенно ответил, что не знает, но думает, что волноваться причин нет, пёс, без сомнения, в порядке, просто удрал, наверное.
   Что бы Бэрри ни делал, чем бы ни занимался, в голове неотступно крутились одни и те же вопросы: что стряслось? Как получилось, что сильный здоровый пёс вдруг перестал бежать? Упал? Может, устал? Или ему надоело и он начал сопротивляться? Почему он, Бэрри, не заметил этого? Сколько же он волочил за машиной израненную задыхающуюся собаку?
   Пытался отогнать всплывающие в памяти картинки.
   Можно ли ещё было спасти пса? Хоть чем-то помочь ему? Да, очевидно. На ум приходили десятки вариантов того, что он, Бэрри, должен был сделать, чтобы хоть как-то облегчить страдания дворняги. Десятки воображаемых вариантов, к которым он так и не прибег в реальности.
   Что стало с собакой? Умерла? Или, всё ещё живая, мучается там, на обочине?
   Бэрри вновь и вновь одёргивал себя: речь-то всего-навсего о приблудившейся дворняге. Полуголодная, ничейная - сколько б она ещё протянула? Да к тому же зима на носу.
   Вот и хватит об этом!
   С такой мыслью в среду утром Бэрри отправился на работу. А днём его увезла оттуда машина скорой помощи. Инсульт. Внутримозговое кровоизлияние.
   Бэрри скончался в ночь с четверга на пятницу.
   ***
   Бэрри миновал знак, сообщающий, что город остался позади. Шоссе заметно изменилось: исчезло новёхонькое покрытие, стали появляться трещины и ухабы. Кое-где вообще отсутствовали куски асфальта.
   Машину сильно трясло. Время от времени она подпрыгивала, а затем тяжело ухала обратно вниз. Подобная езда с препятствиями оказалась для Бэрри полной неожиданностью - он уж и не помнил, когда в последний раз пользовался этой трассой. Правда называть этот отрезок пути "трассой" было явным преувеличением.
   Бэрри целиком сосредоточился на дороге.
   Резкий звук, впившись в уши, ударил по нервам. Кто-то сигналил - нетерпеливо, неугомонно, надрывно, требовательно; снова и снова - заставляя Бэрри беспокойно озираться.
   Сзади, из-за поворота, на пустынной дороге показался подержанный пикап. Белый - если бы не слой покрывавшей его пыли. Он догонял Бэрри, чуть ли не перелетая через выбоины в асфальте.
   Бэрри прижался к обочине, позволяя вседорожнику обойти себя. Однако водитель пикапа не унимался, всё так же теребил гудок.
   Бэрри посмотрел в зеркало заднего вида. Мимоходом наткнулся взглядом на дворнягу... и обомлел: та теперь уже не бежала.
   Пёс сильно хромал. Передвигался на трёх лапах, поджимая четвёртую. Будучи не в состоянии угнаться за автомобилем, он постоянно падал, пытался подняться. Иногда ему это удавалось, но чаще - нет, и его, задыхающегося, просто тащило по испещрённому рытвинами шоссе, разбивая в кровь его тело.
   Бэрри чертыхнулся и испуганно вдавил педаль тормоза в пол. Бэрри по инерции шатнуло вперёд, потом обратно, вжав в спинку кресла. Автомобиль застыл на месте. Как раз вовремя: вседорожник обогнал его и, бесцеремонно подрезав, остановился, перегородив путь. Бэрри выскочил из машины.
   Когда и как собака повредила лапу - подвернула? или ушибла? - Бэрри не имел понятия. Проморгал. Упустил из виду.
   Бэрри не хотел этого! Господи! Он же просто собирался избавиться от дворняги. Не желал издеваться над ней или истязать её. Всего лишь избавиться!
   Водитель белого пикапа оказался рядом с собакой, опередив Бэрри. Отвязал её. Пёс, едва слышно поскуливая, попробовал было привстать, но парень сам поднял его, осторожно взяв на руки, и отнёс к своей "Тойоте".
   Бэрри удивило, как он смог оторвать дворнягу от земли. Парень - высокий и худой - крепким уж никак не выглядел.
   Уложив пса в кузов, достал потёртое одеяло и заботливо укрыл того.
   Бэрри, ухватившись за открытую дверцу Жука, растерянно наблюдал. Он бы помог, если бы представлял как. Или сказал бы что-нибудь, если бы знал что.
   Парень ласково провёл ладонью по мохнатой заросшей морде дворняги. Произнёс что-то, обращаясь к ней. Бэрри не расслышал.
   Парень направился к водительскому месту, но вдруг остановился, посмотрел на Бэрри. Промолвил что-то, но Бэрри опять не разобрал. Хотел было переспросить, но парень повторил сам:
   - Он просто пытался защитить твою дочь. От тебя. Ты толкнул её, кричал. Ты ведь для него - никто, а её он считает своим другом. Вот он и зарычал.
   Бэрри ошарашенно уставился на того. Намеревался спросить, откуда тому известно... Но парень уже забрался в "Тойоту". Тронулся с места, развернулся и укатил.
   А Бэрри зачем-то всё продолжал пялиться вслед скрывшемуся за поворотом пикапу.
   ***
   Через три недели Бэрри с женой и дочкой отправились в приют для бездомных животных. Они пробыли там чуть больше часа, а вышли в сопровождении небольшой гладкошёрстной собаки, обладательницы длинных ушей, пушистых и почти таких же длинных ресниц и огромных карих глаз. Правда хорошо видеть она могла только одним из них. Второй был практически незрячим.
   Причиной слепоты стал удар машины. Сбили и уехали. А кто-то нашёл и подобрал. Так она и оказалась в приюте. Четыре месяца назад. Рони, не задумываясь, выбрала именно её из всего увиденного там зверья.
   Собака подволакивала заднюю лапу - результат той же аварии. Ей было шесть с половиной лет и звали её Нала.
   Нала не походила на бордер-колли. Ни капельки. Но даже будь она самой чистокровной в мире бордер-колли, Рони - да и сам Бэрри, и его жена - вряд ли любили бы её ещё больше.
   Нала умерла от старости, когда Рони было двадцать два года.
  
  

Глава 10

  
   - Получается, согласно твоей теории, все известные - да и неизвестные заодно тоже - мифологии, религии, сакральные знания, тайные учения берут начало от... - как их там величают? - Два и Двенадцать? Так вроде гласит священный трактат "Откровение от Алекса"?
   Алекс не обиделся на мой тон. Он уже привык. И к тону, и ко мне. Говорят, в итоге можно привыкнуть к чему угодно. Человеческий род, вообще, на протяжении всей своей истории демонстрировал фантастическую способность к адаптации. Просто талант какой-то! Другим на зависть. Потому-то мы такие живучие. Вон, мамонты вымерли во время последнего ледникового периода, а нам хоть бы хны!
   Середина недели. У меня выдался свободный день. Какая удача: у Алекса - тоже. Моё гениальное предложение было: отдых на природе, пеший маршрут. Турпоход для чайников-любителей. Алекс не сопротивлялся. То есть сопротивлялся, конечно, но не достаточно активно, чтобы переубедить меня.
   И теперь мы шли по широкой тропинке - автобус скромных размеров мог бы без труда воспользоваться ею - между редкими молодыми деревцами, иногда огибая, а иногда и перепрыгивая через попадающиеся то тут, то там камни и полувысохшие лужи. Воды в лужах почти не было, зато была грязь. И слякоть.
   - Ну почему ж "все"? И что значит "берут начало"? Если в том смысле, что они - иноземцы - в дни полнолуния передавали некие мистические учения, обряды и ритуалы кучке избранных или что специально для нас, простых смертных, сочиняли на досуге лирические повествования о Зевсе и Юпитере либо главы "Торы" и "Корана" - то нет, этим они не занимались.
   Два и Двенадцать живут в мире разума и логики. Желание понять и уверенность, что у всего есть логическое разумное объяснение - вот то, что ими движет. Люди, которых те изменили и "улучшили" на свой лад, были такими же: интеллектуалы, способные докопаться до ответа на любую головоломку.
   Но со временем произошла ассимиляция: привитые нам пришельцами новые качества растворились, смешавшись с нашими родными, земными. Все мы - люди - результат этого синтеза, этой интеграции.
   Древние загадочные высокоразвитые цивилизации - их познания и умения не инопланетные, не получены откуда-то извне. Это они сами. Сами вычисляли, исследовали, открывали, строили, изобретали. Это всецело их достижения. То есть - наши. Здешние. Просто у них, представителей тех культур древности, черты и свойства, которыми наделили людей Два и Двенадцать, были выражены ярче, сильнее, отчётливее. Ещё не ассимилировали.
   Алекс замолк на пару секунд, а потом с грустью добавил:
   - Вот только нашего, земного, у них было меньше.
   Я остановилась. Алекс автоматически - по инерции - продвинулся вперёд ещё на несколько шагов и тоже замер на месте. Развернулся ко мне, посмотрел вопрошающе.
   - Ты хочешь сказать, что они, пришельцы то бишь, своим вмешательством лишь всё испортили? Нас испортили?
   Алекс нахмурился. Поспешно замотал головой:
   - Нет.
   Казалось, для него чрезвычайно важно убедить меня.
   - Нет, - снова повторил он. - Возможно, мирозданием - или Всевышним - и не было запланировано, что они обнаружат к нам дорогу, что вторгнутся, что внесут какие-то свои коррективы и поправки. Но хуже не стало. Хуже они не сделали.
   Если мы научимся быть и тем и другим, если сможем примирить в себе и наши земные исконно человеческие качества, и те, что достались нам от чужеземцев, - если у нас это получится, если нам это удастся, то наша цивилизация, наша эволюция, наш урок здесь на Земле могут стать лучше. Лучше, чем предполагалось. Лучше, чем задумывалось самим Создателем. Мы сами сможем быть лучше.
   Алекс замолчал. Повернулся и, опустив голову, направился по тропке дальше. На мой взгляд, он слишком уж всерьёз воспринимал воображаемую историю о двух инозвездянах-прилетельцах. Словно это был не просто вымысел, а нечто большее.
   Я догнала его.
   - Выходит, Два и Двенадцать никаким наукам людей не обучали и никакими сведениями, никакой информацией с ними - с нами - не делились?
   Алекс покачал головой:
   - Не-а. И Пирамиды в Гизе, и астрономия майя, и... ну, в общем, всё - наше. Все открытия сделаны нами самими. Людьми. Но знания эти были утеряны, утонули в болоте непонимания и страха.
   Древним было известно о Большом взрыве и устройстве Вселенной, о свойствах пространства и времени, о веществе и энергии, об атомах и кварках, молекулах и клетках. Но со временем обрывки забытой информации обросли небылицами, а знания превратились в предания и легенды.
   Когда-то человечество уже изучало биологию и анатомию, химию и термодинамику. К примеру, наши предки были осведомлены, скажем, о существовании такого понятия, как "энтропия", а спустя века - нет, скорее даже тысячелетия - возникают из небытия персонажи, уже очеловеченные, персонифицированные, но - о чудо! - имеющие те же самые функции: зороастрийский Ахриман, гностический Демиург и полчища других, им подобных.
   Тропа вывела нас к пруду.
   Я опустилась на каменистый песок неподалёку от воды. Сняла ботинки. Алекс составил мне компанию: сел рядом, но от обуви решил пока не избавляться.
   Я уставилась на зеленоватую гладь. Сквозь прозрачную толщу без труда можно было увидеть снующих рыбёшек. Их суетливые перемещения казались хаотичными и бесцельными. Алекс тоже наблюдал за неугомонной речной обыденностью.
   Я оторвала глаза от водоёма.
   - Два и Двенадцать вмешались в нашу историю лишь единожды? - обратилась я к Алексу. - Больше они этого не делали? Не лезли в наши дела?
   Какое-то время Алекс не отвечал, продолжая лицезреть беспорядочное мельтешение в пруду. Наконец, перевёл взгляд на меня:
   - Постоянно. Они встревают в нашу жизнь постоянно. Иногда реже, иногда чаще.
   - Зачем? Их не удовлетворяют результаты? По их мнению, мы всё ещё далеки от их идеала и не являемся их... точной копией?
   Алекс пожал плечами:
   - Дело не в этом. То есть в этом тоже. Но есть и иные причины. Двенадцать - тот желает достичь совершенства, Два же - пытается вернуть нам то, чего они же нас невзначай и лишили, восстановить утраченное, возместить нам урон.
   - О чём ты? - я не совсем поняла, что он имеет в виду.
   - Иисус. Иешуа а-Ноцри. На него возлагалась эта задача. Он один из многих, были и другие.
   - Ну, разумеется, - протянула я, улыбнувшись. - Если только он и вправду существовал. Непорочное зачатие от Святого Духа - искусственное оплодотворение с использованием "правильного" "нужного" "улучшенного" генетического кода. А как ещё можно истолковать данное изложение? Не хочу тебя огорчать, но здесь ты не явил миру ничего нового: ежели пришельцев в те далёкие времена нарекли "богами", то эпитет "Сын Божий" может означать лишь одно.
   - Он называл себя "Сыном Человеческим", - возразил Алекс.
   Я приподняла брови:
   - Ты намекаешь, что он был тем самым компромиссом, идеально совмещающим в себе их - чужеродные - и наши - родные - качества? Он тот, кто умел быть "и тем и другим"?
   - Он должен был вернуть нам, человечеству, то, что некогда по ощибке или, скорее, по неведению у нас отняли.
   - И что же это?
   - Понимание смерти.
   Я уставилась на Алекса. На мой взгляд, его ответ граничил с безумием. Или с бредом. Всего несколько столетий назад его обвинили бы в ереси и публично зажарили б на костре. Думаю, он об этом догадывался. С другой стороны, в ту героическую эпоху меня, наверное, сожгли бы тоже. Уж нашли бы за что.
   Он снова дёрнул плечом:
   - Возможно, правильнее будет сказать: "понимание жизни"...
   Я ждала, но Алекс безмолствовал. Он снова рассматривал бесшабашных чешуйчатых существ. Вероятно, в детстве он мечтал стать ихтиологом.
   Я поднялась, осторожно прошагала по жёсткому колючему песку к озерку. Зашла в воду, замочив при этом джинсы выше колен. Помыла лицо, постояла немного. Сложив ладони лодочкой, попыталась поймать какую-нибудь зазевавшуюся рыбку. Затея не удалась - ни одна из них не клюнула на мою уловку. Похоже, они были не настолько доверчивы и беспечны, как казалось со стороны.
   Алекс, улыбаясь, наблюдал за мной. Видимо, я ошибалась по поводу ихтиологии - он, несомненно, грезил быть этологом: его занимало поведение любого живого организма.
   Не поймав рыбку - ни простую, ни золотую - я вернулась к Алексу. Плюхнувшись на прежнее место, вытянула ноги на солнце.
   В конце концов я не выдержала:
   - Ну, давай же! Апокриф "Евангелие от Алекса". Я хочу услышать продолжение!
   Алекс рассмеялся.
   - Я не знаю всего. Так, кое-что, урывками. И разрозненными клочками.
   Иисусу достались от пришельцев их интеллек, логика, ум. Химия, медицина, физика - его познания в этих областях на тот период времени - да и на сегодняшний день, если честно, тоже - были просто фантастическими. Отсюда и свершённые им дивные деяния: исцеления, превращение воды в вино, хождение по поверхности озера, хлеба, которых вдруг стало немерено из нескольких буханок.
   Ведь что такое для нас чудо? Событие, не согласующееся с законами природы? Или не соответствующее нашему представлению об этих самых законах? А много ли мы знаем о них? А о природе?
   - Чудес на свете не бывает? Не существует вовсе? - мне стало грустно. И обидно. Не то за мир, в котором начисто отсутствует всё удивительное и волшебное, не то за Алекса, который думает, что ничто не может выйти за рамки обыденности.
   Алекс бросил в воду камешек. Прищурившись, посмотрел на меня:
   - Или наоборот. Чудеса во всём и везде. Жаль, если кто-то этого не замечает и ждёт, что ему покажут фокус, чтобы поверить в них.
   Он запустил в сторону пруда ещё один камень, но тот не долетел и шлёпнулся на песок. Алекс продолжил свой рассказ:
   - Но главное не это, не его умение своими возможностями изумлять и потрясать толпы. Благодаря своему ДНК Иешуа получил не только пытливый ум. Его организм обладал абсолютной способностью к регенерации. Не только клетки - любая повреждённая ткань его тела могла восстановиться. Клеточная же мутация у него отсутствовала. Понимаешь? Его плоть не могла погибнуть. Ни от болезни, ни от старости; ни по воле случая, ни от руки злоумышленника. Два и Двенадцать породили бессмертного человека.
   - Постой! "Вкушайте плоть мою и пейте кровь мою..." - христианское таинство, первоначально подразумевавшее кокой-то способ передачи его особого, совершенного, генетического кода всем остальным? Что-то вроде дара иммортальности человечеству?
   - Возможно. Но не об этом речь. Предполагалось, что он подарит роду людскому нечто иное.
   Его плоть должна была умереть, но лишь на некоторое время. Душа же, покинув материю, должна была отправиться "домой", в мир духов, туда, где пребывают наши сущности между жизнями. Вот только потом вместо очередной, следующей, инкарнации и сопутствующего ей забвения он - его душа, его суть - должен был вернуться назад, в то же самое - своё, восстановившееся, возрождённое - тело. Его миссия было воротиться сюда обратно, не утратив воспоминаний о том, кто он есть, и о том, что ему открылось там, за гранью. Принести весточку оттуда. Или подробный отчёт. Приподнять завесу. Приоткрыть ворота. Для нас, землян, а быть может, и для них, пришельцев, тоже.
   - Но ведь издревле существовали шаманы, пророки, ясновидцы. Прибавь к ним инновацию нашего времени - экстасенсов. Вон их сколько развелось - это теперь модно. Да к тому же и прибыльно. Ну а если серьёзно - множество людей пережили клиническую смерть. Они в большинстве своём тоже всё помнят, ничего не забыли. Тоже могут поведать массу всякого любопытного и интересного.
   Так в чём отличие? Зачем понадобились все эти сложности? По-моему, ты намудрил.
   - Он должен был проникнуть намного дальше. Подвергнувшись мучительной смерти, ощутить весь страх и всю боль. А потом пройти весь путь, до самого конца, а не просто вскользь заглянуть за черту. Попасть туда, куда откыта дорога лишь для тех, кто полностью оборвал связь с нашей - физической - реальностью. Он должен был испытать то же, что и душа, освободившаяся от тела, подведшая итоги, постигшая ошибки и вновь готовая к очередному перерождению. Он должен был увидеть всё мироздание. Увидеть оттуда. Приблизиться к Источнику.
   Его предназначение было склеить для нас воедино обе половины, две действительности, два мира: мир материи и мир духов. Научить нас перемещаться, переходить из одного в другой. Научить людей возвращаться.
   - Тогда почему мы всё ещё ничего не знаем? Ни о смерти, ни, кстати, о жизни. А о том, что между ними - я вообще молчу. Что-то пошло не так? План сорвался? - я паясничала, дабы напомнить себе: вся история - всего лишь выдумка. Да, довольно занимательная, отчасти даже реалистичная, но - вымысел. И не более.
   Алекс поднялся, указал головой в сторону тропинки. Та, карабкаясь вверх по скалистому склону, огибала озерцо.
   - Сударыня собирается до завтра оставаться на лоне природы, здесь на берегу, и ублажать всю ночь напролёт своим телом комаров, или всё-таки предпочтёт добраться до машины засветло? - он протянул мне руку.
   Я отряхнула ноги - чище они от этого не стали, но я всё равно сунула их в башмаки. Встала, нарочно проигнорировав так любезно предложенную мне помощь. Алекс шутливо закатил глаза.
   - Наверное, оказавшись там, где не место живым, он уяснил нечто такое, что сподвигло его отказаться от задуманного. Что бы ему там ни открылось - всё осталось при нём. Информация не была предана гласности. Посланник не вручил сообщение адресату.
   - А может, он там понял, что есть вещи, которые знать совсем не обязательно. Ни к чему они нам. Лишние. Помешают только. Да и бессмертие это - так ли оно нам нужно?
   Алекс кивнул. Улыбнулся:
   - А ещё их - пришельцев, чужаков - подвела логика. В некоторых вопросах она лишь вводит в заблуждение. А Два и Двенадцать оперировали-то именно ею. Логикой - ею, родимой.
   Если ты убеждён, что мир вокруг - чёрно-белый, а о существовании других цветов и не подозреваешь, то будешь всем доказывать с пеной у рта, что то, что не белое - чёрное либо, на худой конец, серое. Логика - железная, а вот исходные данные - онибочные.
   Чужеземцы совершили такую же оплошность. О нашей и своей вселенных им известно столько, что не меряно не считано, а вот о том, что за их пределами - ровным счётом ничего.
   - Ну так бы сразу и сказал! - ухмыльнувшись, я невинно посмотрела на Алекса. - В нашем мире на одном здравом смысле далеко не уедешь. Правильное мышление это, конечно, хорошо, но необходима ещё и интуиция. Желательно женская.
   Я ухватила Алекса за рукав линялой фуфайки, потянула за собой. И зашагала к склону.
  
  

Глава 11

Сэмми

  
   Открытый спортивный стадион. Средней руки и таких же размеров. А на вид - так и того хуже. На трибунах обшарпанные деревянные скамейки неизвестного возраста. Каким-то чудом они местами всё ещё хранили следы краски. Не то буро-зелёной, не то коричневой, облупившейся настолько, что теперь уже и не угадаешь её первозданный цвет.
   Сиденья и спинки сплошь покрыты результатами незабвенного "творчества" "мастеров". Вот она - непреодолимая сила искусства! Верно говорят: тяга к прекрасному заложена в каждом. Целые поколения увековечивали себя здесь, на этих трибунах. Теперь желающие могли всласть любоваться намалёванными цветными фломастерами, выведенными краской из баллончика, вырезанными перочинными ножиками незатейливыми рисунками, чьими-то инициалами или пошлыми, а то и откровенно глупыми надписями. Правда, изредка попадались и вполне сносные "шедевры". А есла хорошенько постараться, то - о чудо! - можно было отыскать и очень даже талантливые работы.
   Шёл дождь. Не такой, после которого вода стекает с волос тонкими струйками, а одежда - хоть отжимай, а тот, что лишь накрапывает редкими противными каплями - от него становится промозгло и на улице и на душе. Серые низкие - над самой головой - тучи растеклись уродливыми кляксами во всё небо. Навалились своей тушей на землю, похоронили под собой весь мир, задушили его. Ни у одного светила нет и шанса проткнуть такую толщу своими лучами.
   Сэмми обратила лицо вверх к сизым блямбам. Крошечный влажный шарик плюхнулся ей на лоб, ещё один чиркнул по щеке.
   А может, вселенная вокруг всегда и была такой - графитово-бесцветной и безжизненной? А громады тяжёлых облаков только раскрыли ей на это глаза, продемонстрировали истинное положение вещей?
   Сэмми с ногами забралась на сиденье. Старые уродливые скамейки не отличались особым удобством. Что тут удивительного: облезлые трибуны весьма посредственного стадиона - такими им и полагается быть, какими же ещё?
   Сейчас здесь пусто. Как, впрочем, почти всегда. Времена славы, если таковые некогда и были у этого спортивного сооружения, осталась в далёком прошлом. Канули в Лету, ушли в небытие. В этом месте днём редко кого можно встретить. Разве что случайных прохожих, спешащих по каким-то своим, как им кажется очень важным делам. Или галдящую детвору из ближайших школ - учителя иногда приводят их сюда на урок физкультуры. Но лишь в солнечную тёплую поголу, не в дождь же.
   По вечерам здесь ошиваются подростки: парни гоняют мяч, сопровождая игру резкими окриками и руганью, любвеобильные парочки тискаются в укромных уголках, какие-то компании собираются, чтобы потрепать языками, похихикать и погоготать, покуривая при этом не то сигареты, не то травку. Но сейчас все они на занятиях - грызут гранит науки. Ничего, "корни науки горьки, зато плоды - сладки". Так что тут тихо, но оно и к лучшему: Сэмми меньше всего на свете хотелось видеть кого бы то ни было. Потому-то она, сбегая с уроков, и приходила именно сюда.
   Прогулы теперь уже вошли у неё в привычку.
   Обычно пропускают школу, когда неохота туда идти: не выучили материал, не подготовились к тесту, не слишком жалуют преподавателя и нет особого желания лишний раз лицезреть его физиономию и слышать его голос. Или когда внезапно понимают, что этот день можно провести значительно интересней и с большей пользой где-нибудь ещё, вместо того чтобы прозябать за партой. Тогда, откликнувшись на зов собственной души и договорившись с друзьями, отправляются туда, где в это время быть не должны, и делают то, что делать, возможно, совсем не следует. Пока никто не видит, пока никто не контролирует. Долой рамки, установленные обществом! К чёрту их! К чёрту!
   Так поступали другие. Но не Сэмми. У неё были иные причины.
   Она неплохо училась. Неприязни ни к кому из педагогов она не испытывала. Да и увлекательных идей по поводу того, чем занять себя в эти часы, она тоже не имела.
   Она просто хотела побыть одна. Подальше от всех. Чтобы ни с кем не разговаривать. Чтобы никто не мозолил глаза. И чтобы рядом - никого. Вообще никого.
   А главное, подальше от одноклассников. Те считали Сэмми чудной и странной. Не скрывали этого и не упускали случая поддеть или уколоть её. А почему бы и нет - такая удобная мишень для насмешек. Сэмми, не умеющая смолчать в ответ, не лезущая в карман за словом, старающаяся парировать каждую издёвку, лишь подливала масла в огонь. Конечно, ведь инцидент мог перерасти в целое шоу. А в качестве гвоздя программы, как всегда, выступала Сэмми. Представления иной раз заканчивались тумаками. Иногда тумаки доставались Сэмми, порой - её обидчикам.
   Девчёнки лишь смеялись над ней. Когда за спиной, а когда и в лицо. Дралась она в основном с мальчишками.
   В джинсах и футболке, с короткой стрижкой, плоская, почти без намёка на грудь, она в свои четырнадцать с половиной и сама смахивала на щупленького паренька. Может быть, всё дело в этом? И в её характере? Возможно. Но меняться она отказывалась. А зачем? Чтобы быть как другие? Как все? Делать то, что принято? Вести себя так, как положено? А стоит ли становиться частью общества, которое допускает в своё лоно только "своих", "подходящих", отвечающих определённым запросам и требованиям, себе подобных, таких, которые "один в один"? "Когда сто человек стоят друг возле друга, каждый теряет свой рассудок и получает какой-то другой", так? Нет, она, Сэмми, не готова отречься от своего рассудка.
   Друзья? Разумеется, у неё были друзья. Но разве они имели права так называться, если никогда не вступались за неё, ни во что не вмешивались? Хотя, наверное, они правы: переходный возраст не подарок, своих-то проблем выше крыши, в чужие лучше и не соваться; пусть каждый сам разбирается с собственными трудностями. Всё верно.
   Учителя? А им-то какое до неё, до Сэмми, дело? Эти доблестно, не жалея сил, притворялись, что ничего не замечают. Или они не прикидывались? Что ж, не удивительно.
   Родители? Они заботились о ней. Беспокоились. Проявляли участие. Болели за неё, переживали. Даже слишком. Чрезмерно. Радовались её успехам, любую её неприятность воспринимали острее, чем свою. В этом-то и загвоздка. К чему их огорчать? Зачем рассказывать, что происходит, что в действительности творится в её душе?
   Сэмми ощущала, что она чужая.
   Отверженная? Нет, это звучало бы уж чересчур напыщенно. Может, она заблудилась в пространстве. А заодно и во времени. И больше не принадлежит ни этому "здесь" и ни этому "сейчас"? А то место и тот миг в вечности, которые и вправду были когда-то её, давно затеряны. Или уже и вовсе перестали существовать.
   Мир предал её? Да полно! Если она не чувствует себя его частью, то с какой стати ему, этому миру, соблюдать верность по отношению к ней? Он ей ни в чём не клялся, присягу не приносил. Соответственно, и претензий к нему у неё, Сэмми, никаких нету.
   Она, Сэмми, просто очень устала. Надоело, что в её жизни всё именно так.
   Плакать? Вот ещё! Хватит! Довольно!
   Оставив школьную сумку на скамейке, Сэмми встала и направилась к спортивному полю. Она больше не будет лить слёз. И жалеть себя тоже больше не будет. Бежать, нестись что есть мочи - вот что ей сейчас хотелось делать. А почему бы и нет? Мчаться до тех пор, пока не закончится дыхание, пока колющая боль в боку не станет нестерпимой. Да, она, Сэмми, в курсе: атлет из неё - никакой. И что с того? Кого это касается?
   Что ей надо? Удрать от себя? Слишком избитая фраза. К тому же: разве такое возможно? Нет, конечно же, нет. Куда денешься от себя-то?
   Если разогнаться изо всех сил, то кажется, что ещё немножко, совсем чуть-чуть, капельку быстрее - и сможешь взлететь. Словно не жил никогда некто по имени Ньютон, не падало рядом с ним никаких яблок и отродясь не изобретал он всяких там законов всемирного тяготения. И гравитация тоже всего лишь чья-то забавная выдумка.
   Когда мчишь во всю прыть до полного изнеможения, то думаешь только о мышцах, натянутых как струны, о лёгких, требующих новую порцию воздуха, о холодном ветре, свистящем в ушах и заставляющем слезиться глаза. А все остальные мысли исчезают, отпускают тебя, отступают прочь, наконец оставляют в покое, пусть и ненадолго. И иногда начинаешь верить, что у тебя получится оторваться не только от земли, но и от действительности. И очутиться там, где ты и должна быть, там, где ты всегда "своя".
   После второго круга Сэмми перешла на шаг. Затем остановилась, согнулась, держась за бок, попыталась отдышаться. Выпрямилась и двинулась к брошенному на трибунах рюкзаку. И только на полпути заметила, что там, на той же скамейке, рядом с её сумкой, сидит долговязый мужчина.
  
  

Глава 12

  
   Нелётная погода. Нет, для четырёхмоторных гигантов она, разумеется, вполне сносная - "нелётная" она только для таких авиаторов как мы, чьи крылья изготовлены из алюминия и ткани.
   Не повезло. Я мрачно наблюдала за тем, как молодые беззащитные деревца пригибались к земле, не то пытаясь укрыться от терзавшего их ветра, не то вымаливая у того пощады. А он снова и снова набрасывался на них, яростно трепал их кроны. Облака, надеясь сбежать от его порывов, испуганно мчались по небу. Они то и дело перевоплощались, меняя свои очертания. Когда же ветрюга всё-таки настигал их, то немилосердно рвал на части. Время от времени сизые клубы проносились так низко, что казалось, если хорошенько размахнуться, можно добросить до них камень.
   Я сидела в своей "Субару". Конечно, можно было бы выйти наружу, но от одной только этой мысли сразу становилось зябко. Дельтаплан возлежал на крыше машины, я и не думала беспокоить его. Какой смысл собирать аппарат, если дует так, что оторваться от земли можно и в лучших традиция Мери Поппинс, используя лишь какой-нибудь маленький симпатичный зонтик? К тому же меня отнюдь не прельщала перспектива того, что, как только я взлечу, некая чересчур дружелюбная дождевая тучка, словно самый огромный пылесос в мире, гостеприимно затянет меня в свою утробу.
   Ладно, что поделаешь? Природа иногда разочаровывает - случается и такое. Кто ж виноват, что моё увлечение так зависит от погодных условий и окружающей среды? Я ведь, в конце-то концов, могла остановить свой выбор и на вышивании крестиком - там обычно никаких сюрпризов, разве что нитки внезапно подорожают. Да что уж теперь говорить.
   Где-то под серой дымкой облака зависла тройка стрижей. Они изо всех сил боролись с потоками воздуха, но их всё же потихоньку относило назад. Я вздохнула с нескрываемой завистью - до их лётного мастерства мне как до луны.
   Новенький "Пежо" присоединился к моей одиноко стоявшей на площадке "Субару". По сравнению с моей машиной любая покажется образцом чистоты и свежести, но эта просто сверкала и переливалась своей серебристостью.
   "Пежо" явило свету немолодую пару и девочку-подростка - все они с шумом вырвались из автомобиля на волю. Семейство, по всей видимости, возжелало полюбоваться панорамой.
   Я не спорю, открывающийся отсюда вид, без сомнения, стоит того, чтобы им любовались. Но не в такой же день! Ветрище такой, что перехватывает дыхание, а глаза начинают слезиться.
   Все трое тут же наглухо застегнули всё, что только позволяли застегнуть их кофты, куртки и ветровки, подняли воротники и попытались спрятать лица. Несколько минут - и, замёрзшие и вдоволь насладившиеся пейзажем, они уже в машине. Мотор неслышно завёлся, и мы с моей "Субару" опять остались в гордом одиночестве.
   Я откинула спинку кресла и, устроившись поудобнее, прикрыла глаза. Уезжать не хотелось. Чем чёрт не шутит? Я всё ещё не распрощалась с надеждой, что позже, ближе к вечеру, погода, возможно, изменится и у меня появится шанс немного, хоть полчасика, поболтаться в воздухе.
   Деликатный стук в окно вернул меня к пасмурной действительности. Звук раздавался со стороны пассажирского сиденья. Я потянулась к двери и разблокировала её. Она без промедления распахнулась, и кто-то, даже не спросив разрешения, бесцеремонно ввалился внутрь, приземлившись рядом со мной.
   Я возмутилась таким бессовестным нахальством и собралась было выплеснуть свои чувства, но...
   - Ну и холодина. Привет!
   - Алекс!? - от удивления и неожиданности я даже не сообразила, что было бы вполне к месту ещё и поздороваться. Хотя бы для демонстрации вежливости. Пусть и формальной.
   Алекс, последовав моему примеру, тоже отрегулировал кресло и расположился поуютней. Подложив руку под голову, оценивающе посмотрел на чёрную пернатую тварь в небе, состязавшуюся со стихией.
   - Я слышал, что так как воздушный шар не имеет собственной скорости и может двигаться только вместе с ветром, то во время полёта, если зажечь огонь - спичку там или свечу - его не задует, даже когда бушует ураган, - Алекс изобразил простодушную улыбку. - Может тебе стоит подыскать себе другое хобби?
   Я ехидно ухмыльнулась ему в ответ:
   - И чем же я, по-твоему, должна отдаться со всей страстью? Аэростатам? Или пиромании?
   Алекс рассмеялся.
   Я не звонила Алексу, не рассказывала, что собираюсь сегодня летать. К тому же эта стартовая площадка не единственная - здесь неподалёку есть еще парочка. Я уж не говорю о том, что все - ну хорошо, почти все - нормальные, адекватные люди предпочтут сейчас сидеть дома, а без особой на то надобности и носу на улицу не высунут. Как Алексу могло прийти в голову, что он обнаружит меня именно тут? Ни малейшего понятия. И спрашивать его об этом я тоже не стала. Да и зачем? Ведь это Алекс - он такой.
   Алекс поёжился. Я тоже почувствовала, что в салоне, прямо скажем, не жарко. Завела мотор и включила обогрев.
   Алекс опять разглядывал застывшую в воздухе птаху. Неожиданно та, очевидно, сдавшись, круто спикировала, развернулась и унеслась куда-то, подхваченная попутным ветром.
   - "Если однажды, - вдруг задумчиво процитировал он, вычерчивая что-то на начавшем уже запотевать окне, - тебе довелось испытать полёт, то твои глаза навечно будут устремлены в небо - туда будешь стремиться, о нём обречён тосковать."
   - В старину, - пробормотала я, - кое-кто даже мастерил крылья, прилаживал их к рукам и сигал с высоты.
   - В наше время эти крылья выглядят как-то посолиднее. И значительно безопаснее. Обычно они похожи на самолёт, в крайнем случае - на планер. Ну или на вертолёт, на худой конец. И только тебя угораздило выбрать вот эти, - он сокрушённо махнул головой в сторону моего сложенного аппарата, виднеющегося сквозь лобовое стекло.
   Я понимала, он говорил это, чтобы развлечь меня, хоть немножко. Но всё равно насупилась.
   - Между прочим, - возразила я, - полёт на дельтаплане больше всего напоминает птичий. И по виду, и по ощущениям. Даже поза у нас такая же, как и у них. А геликоптер твой на что смахивает? Разве что на Карлсона.
   - Карлсона придумали позже, - уточнил Алекс. - Так что тут всё как раз наоборот. В смысле: кто на кого. И кстати, если уж на то пошло, вертолёт выглядит как стрекоза.
   - Во-первых, это в литературе этот "в меру упитанный и в самом расцвете сил" встречается "позже". Откуда ты знаешь - может, Астрид Линдгрен описывала историческую личность?
   - А, ну тогда конечно...
   - А во-вторых, люди никогда не мечтали "оторваться от земли, словно стрекозы", они всегда хотели "парить как птицы".
   Кто-то неуверенно постучал. Я опустила стекло и посмотрела. Там стояла девчушка. Лет семнадцати. Поверх аккуратненького тёплого спортивного костюма на ней красовалась такая же аккуратненькая куртка-безрукавка. Девчушка то и дело поправляла волосы, которые по задумке, видимо, тоже должны были принять крайне аккуратный вид, но непрестанные порывы ветра превращали это её занятие в сизифов труд.
   Только сейчас я заметила, что нам составил компанию "Хёндэ". Маленький красненький и очень аккур... не важно.
   Рядом с девчушкой стоял и мёрз парень её возраста. В "Хёндэ" сидел и грелся кто-то ещё. Этот кто-то был заметно старше, его жизненный опыт подсказал ему, что выходить из машины не стоит. Не знаю, как обычно, но на сей раз его чутьё бесстыдно схалтурило, обманув своего хозяина - неразумно было вообще покидать родные пенаты и отправляться поутру в какие бы то ни было путешествия.
   - Это ведь параплан? - спросила девчушка, смущаясь, и указала на то, что лежало на крыше моей "Субару".
   - Ага. Дельтаплан, - я давно привыкла, что для большей части населения нашей планеты разница между этими двумя весьма призрачна. Девочка же пришла к выводу, что "агрегат", величественно - и совершенно бесцельно в данный момент - покоящийся надо мною имеет хоть какое-то отношение к авиации лишь потому, что видела у въезда сюда табличку-указатель. Она-то и поведала девчушке - равно как могла рассказать всякому, кто пожелал бы ознакомиться с её содержанием - что место, дескать, сие не что иное, как взлётная площадка, и что предназначена она для занятий планерным спортом; а также чьим именем площадка эта названа. Кенотаф человеку, когда-то носившему это имя, был сооружён тут поблизости, среди сосен и валунов. Он погиб здесь с четверть века тому назад. Вряд ли кто-то из случайных гостей был в курсе. Разбился, забыв перед стартом подцепиться к аппарату.
   Девчушка качнула головой в сторону склона.
   - А когда вы собираетесь взлетать? - поинтересовалась она уже более уверенно. И пояснила: - Мы хотели бы посмотреть.
   - Мы не собираемся: условия неподходящие, - заметив разочарование на её лице, я сочувственно добавила: - Извини. Как-нибудь в другой раз.
   Девочка намерилась было уже отойти, но вмешался Алекс.
   - Постой! - окликнул он, пригнувшись, чтобы видеть её через моё открытое окно. - Поздравляю! Молодец, что сдала.
   Алекс широко улыбался. Он, похоже, и вправду был за неё рад.
   Девчушкина физиономия засияла от счастья. Но тут же его сменило недоумение:
   - Вы о...?
   Алекс всё так же глядел на неё:
   - Об экзаменах на водительские права, о чём же ещё? У тебя ведь получилось с первого же раза, да?
   Он говорил так, словно знал наверняка.
   Девчушка кивнула:
   - Ага. Поза-позавчера, - и опять засмущалась. Теперь даже сильнее, чем прежде. Но сомневаться не приходилось: похвала была ей приятна. Так же точно, как и любое упоминание о том, что она - новоявленный водитель.
   - Спасибо, - пролепетала она, позабыв спросить Алекса, откуда он так осведомлён о её недавнем прошлом.
   Алекс ухмыльнулся её другу:
   - И не принимай так близко к сердцу каждое замечание, - он смотрел на парня, хоть и обращался к девочке. Ты здорово справляешься. Некотрые "знатоки" в свою первую неделю за рулём такое чудили, ты и не поверишь...
   Парнишка покраснел. Девчушка же весело рассмеялась и, помахав нам с Алексом на прощание, утащила своего приятеля за собой.
   Я закрыла окно. Ветру и холоду нечего ошиваться тут, у меня в машине - им вполне хватит места для разгулья и там, снаружи.
   Закусив губу, я впилась глазами в Алекса:
   - Ты ведь никогда раньше с ними не сталкивался? Вы даже не знакомы, верно?
   Он пожал плечами. Кивнул. Снова принялся выводить что-то на стекле.
   - Тогда откуда?! Откуда тебе были известны такие вещи? Это же не было просто удачной догадкой, верно?
   Алекс не поворачивался ко мне. Я ждала, но он как будто и не собирался отвечать.
   Я не сдержалась:
   - Кто ты?
   Он продолжал молчать.
   - Ты понимаешь меня с полуслова, в курсе практически всего, что творится в моей жизни. Ты знаешь меня как облупленную. А я тебя?
   Иногда мне кажется, что я понятия не имею, кто ты такой. Расскажи мне! - я коснулась его руки и уже без требовательных ноток в голосе попросила: - Пожалуйста. Мне это нужно...
   "Нужно"? Странно, почему я так сказала? Не смогла бы этого объяснить даже самой себе. Но я ведь не врала - говорила то, что чувствовала.
   Алекс что-то произнёс. Слишком тихо - я не расслышала и переспросила.
   Он наконец оторвался от своего занятия и повернул голову. С изумлением я обнаружила, что на окне он изобразил парусник, плывущий по волнам.
   Глянул на меня:
   - Я тоже, - повторил он. Снова почти шёпотом, но на этот раз я разобрала его слова.
   Алекс повёл плечом и уставился на ветровое стекло. Я впервые видела его таким: далёким, погружённым в себя, словно он вовсе и не тут, не со мной.
   - Что "ты тоже"?
   Закропил косой дождь. Мелкие капли расплющивались, ударяясь о машину.
   Алекс перевёл взгляд на меня. Я с облегчением поняла, что он, где бы ни находился секунду назад, оттуда вернулся, что он опять здесь, рядом.
   - Я тоже не имею представления, кто я такой.
   Нет, он не отшучивался. Он говорил серьёзно. Чересчур серьёзно. Нахмурившись, я пристально наблюдала за ним.
   - Я знаю, - промолвил Алекс, - что со мной происходило в последние два года. Каждую неделю, каждый день, чуть ли не каждый час. А до того, - он мотнул головой, - не помню.
   Он сказал это спокойно, просто констатировал факт. В голосе не проскользнуло и намёка на отчаяние или исступление. Да, там было желание - сильное желание - восстановить забытое... но и только. Он не терзал себя безнадёжными, бесплодными копаниями в руинах собственной взбунтовавшейся памяти. Но разве такое возможно?
   - Что случилось? Ты попал в аварию? Перенёс травму? Почему ты никогда не рассказывал об этом?
   Алекс покачал головой:
   - Нет, - улыбнулся, но как-то невесело. - Я пересёк время.
   - Ты... - у меня вырвался нервный смешок, хотя смешно как раз и не было, - что сделал?
   Он вздохнул:
   - Пришёл из будущего.
   И вдруг взъерошил мне волосы. Посмотрел задорным, таким знакомым взглядом:
   - Ага, звучит дико. А я что, спорю?
   Ну да, он был прав. "Дико" - ещё мягко сказано. Как с этим не согласиться? Более абсурдно, чем все остальные его фантастические небылицы вместе взятые. Намного более.
   - Из какого года? - попыталась уточнить я непонятно зачем. Может, захотелось подыграть ему, а может, вспомнилась какая-та муть из случайно пролистанной бог весть когда книги по психологии.
   Алекс тряхнул головой и рассмеялся.
   - А это имеет значение? - вежливо поинтересовался он.
   Алекс улыбался, вот только глаза оставались серьёзными.
   И снова верно подмечено: заявись он из девять тысяч какого-то там года или из завтрашнего дня - никакой принципиальной разницы, сути-то это не меняет. Заранее прошу прощения, не желаю никого обидеть, но в моей объективной реальности машину времени не изобрели. И не изобретут. И слава богу! И так проблем хватает.
   Сосредоточенная напряжённость в глазах Алекса не давала мне покоя. Он, похоже, на самом деле верил в придуманную им же историю.
   - Послушай, - я дотронулась до его чёлки, убрала прядь с его лица, - люди, столкнувшиеся с чем-то ужасным или страдающие амнезией, часто начинают верить в самое невероятное. Заменяют померкшую стёршуюся реальность яркой картинкой воображения. В такой фантазии всегда спрятана крупица правды. Но лишь крупица. Это один из способов справиться с ситуацией. Ты ведь и сам всё это знаешь, - я умоляюще смотрела на Алекса.
   - Ты считаешь, я всё сочинил, - он кивнул, будто отвечая за меня самому себе. Он и не собирался меня убеждать.
   - Ты совсем ничего не помнишь? Родители, друзья... Может быть, свою собаку? Или себя ребёнком?
   Алекс покачал головой.
   - Ну хоть что-нибудь?! - не унималась я. - Любимая девушка? Жена? У тебя есть дети?
   - Может быть, - он отвернулся к окну и едва слышно добавил: - Но я забыл...
   Он опустил стекло и, высунув наружу ладонь, поймал несколько бисеринок дождя. Поднял обратно, отсекая холодное щупальце ветра, без спросу проникшее в машину.
   Я попыталась вообразить, каково это: знать, что где-то, неведомо где, тебя ждёт самый близкий, самый родной тебе человек, а ты, как ни стараешься, не можешь ни вспомнить его, ни даже представить черты его лица. У меня ничего не вышло - наверное, оттого, что мне уж очень сильно не хотелось побывать на месте Алекса.
   Алекс глянул мне в лицо. Я смутилась, поняв: для него не секрет, о чём я только что подумала.
   - А с чего ты решил, что переместился из другого времени? - ляпнула я, по-видимому, лишь для того, чтобы сменить тему.
   Алекс пожал плечами:
   - Вероятно, потому, что это-то я как раз и помню. Помню, откуда я, как прошёл сюда. Знаю, зачем это сделал.
   - То есть ты забыл только то, что связано с твоей личностью и автобиографическими фактами твоей жизни?
   Алекс откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза:
   - Диссоциативная амнезия. Или точнее - на тот случай, если тебя интересует медицинская терминология - диссоциативная фуга. Хотя, с другой стороны, очень может быть, что я и ошибаюсь. Я ведь не психотерапевт.
   Чёрт! Ну чего я к нему привязалась? Я почувствовала укол стыда.
   Алекс открыл глаза, посмотрел на меня. Улыбнулся:
   - Не бери в голову. Всё нормально.
   Он помолчал. А потом прибавил:
   - Я с самого начала догадывался, что так и случится. Что пересекая, не смогу удержать в памяти, кто я.
   - Зачем тогда тебе это понадобилось? Почему решил вернуться в прошлое?
   Какого лешего мне приспичило поддержать сию беседу? А что, разве не ясно? Нет? Прекрасно, я вам отвечу. Разумеется, отвечу. "Не имею. Ни малейшего. Понятия." Наши помыслы покрыты тайной. Даже для нас самих. Вы что, впервые об этом слышите?
   - Я не решал. Просто должен был так поступить. У меня не было другого выхода.
   - Значит, тебя заставили?
   Вообще-то, Алекс не слишком смахивал на человека, которого можно было принудить свершить некое действо супротив его воли.
   Алекс улыбнулся. Но как-то грустно:
   - Нет, конечно же. Но иначе я не мог.
   - Если ты из будущего, то, получается, знаешь всё о том, что произойдёт.
   Алекс засмеялся:
   - Даже не думай!
   И добавил, дурачась:
   - Я из слишком отделённого будущего.
   Всё это лишь вымысел. Злая шутка, которую сыграло с Алексом его воображение. Всё так, всё верно. Однако...
   - Ведь ты был в курсе, что сегодня найдёшь меня здесь? А как догадался, что та девчонка получила водительское удостоверение всего несколько дней назад? А каким образом тогда, в начале осени, когда у меня не завелась машина, ты поздним вечером оказался на удалённой от дороги безлюдной взлётной площадке?
   Алекс покачал головой:
   - Дело не в том, что мне что-либо известно заранее. Я просто ощущаю, о чём думают другие, что испытывают. Я знаю, что их волнует, что тревожит, что пережили, так как чувствую то же. То же, что и они.
   Господи, разве сегодня первое апреля? Или, может, день любителей фантастики? Алекс, я смотрю, не теряет времени даром - что ни минута, то внеочередная самобытная идея. И каждая следующая - оригинальней предыдущей!
   Алекс ухмыльнулся. Я вопросительно взглянула на него, но он ничего не ответил. Или же...? Что он только что сказал? Может быть...? А может ли?
   - Ты читаешь мысли? Читаешь мысли всех людей? - полюбопытствовала я.
   Действительно, почему бы не углубиться в обсуждение этой темы?
   - Я не умею читать мысли. Это совсем другое. Я же говорю: я чувствую. И нет, не всех. Многих. Часто это те, кто находится поблизости. Но не всегда. Бывает, что я ощущаю кого-то за тысячи километров.
   Алекс хитро улыбнулся:
   - А с чего ты взяла, что речь идёт только о людях?
   То, что сейчас рассказал Алекс - вздор. Чушь, нелепость, абсурд, нонсенс. Бред. Полный. Но ведь этот бред всё так хорошо объяснял, этот вздор как раз и мог бы всё разложить по полочкам.
   - Эй, смотри! Дождь прекратился! - вдруг воскликнул Алекс по-ребячески. Потом глянул на меня серьёзно:
   - Ты же знаешь, что не обязана мне верить.
   Да, разумеется. Я в курсе. В том смысле, что "не обязана". И что "знаю". Но он произнёс это так искренне, так простодушно, что я поймала себя на мысли, что начинаю принимать его слова за правду. Почти.
   - А у вас там в будущем все такие, читающие мысли?
   - Я не читаю мысли, - терпеливо повторил Алекс. - Нет, не все. Наше время не настолько отличается от теперешнего. И люди - тоже. Люди как люди. Извини, что разочаровываю. Наверное, я просто из недостаточно далёкого будущего.
   - Ты приобрёл эту способность в ходе перемещения? Как побочный эффект?
   - Нет. До того. Понятия не имею, почему я такой или был ли таким всегда, но уверен, что к возвращению во времени это не имеет никакого отношения. И к амнезии, кстати, тоже, - опередил он мой вопрос. - Это не часть альтернативной личности, придуманной моим подсознанием в результате какого-то там психологического стресса, - он улыбался, явно подтрунивая надо мной.
   - А что ещё ты умеешь? Я имею в виду нечто такое, чем не может похвастаться обычный стандартный среднестатистический простой смертный.
   Алекс обиженно закусил губу:
   - А я, по-твоему, что? Не стандартный? Не среднестатистический? Не простой? Или, может, вообще не смертный?
   И рассмеялся.
   - Я могу разобрать и - если очень хорошо попросить - собрать практически любое устройство. Помнишь, как я возился с движком твоей "Субару"? Починил, не починил - но тот вроде в конечном итоге сдался на милость победителя и завёлся. Хотя, возможно, он всего-навсего пожалел меня. Чистосердечно.
   Я ведь не автомеханик, - он усмехнулся, - и даже не любитель. Под капот своей "Тойоты" заглянул всего несколько раз, по необходимости. Бывало, что останавливался на обочине, помочь какому-нибудь застрявшему бедолаге. Вот и весь мой опыт. Там, откуда я, пользуются совершенно другой техникой.
   - Люди будущего - инженерные гении?
   Алекс опять засмеялся:
   - Не совсем.
   - Выходит, ты неповторимый экземпляр. Отлично. Я учту.
   Я паясничала, хоть и знала: моя машина, с тех самых пор как Алекс поковырялся немного в её моторе, ни разу не подвела меня. Как ни странно. Ведь до того мы с ней чуть ли не спонсировали ближайший автосервис, регулярно навещая его.
   Алекс, как бы оправдываясь, пожал плечами:
   - Я не знаю, почему я такой.
   Да, он уже говорил это, я помню.
   - Когда-нибудь человечество действительно изобретёт машину времени?
   На секунду Алекс непонимающе уставился на меня, но сообразив, дружелюбно улыбнулся от уха до уха:
   - Угу. И у каждого будет по такой. Свою я прячу за домом, на заднем дворе. Но если захочешь, я разрешу тебе на ней покататься. Только никому не рассказывай. Это тайна. Господи! Нет, конечно! Никакой мащины времени не существует. И придёт же в голову?
   - Вообще-то, это ты тут утверждаешь, что прибыл из будущего, - огрызнулась я, скорчив оскорблённую гримасу.
   Алекс задумался.
   Луч солнца показался из-за тёмного пузатого облака. Но тут же другое, такое же густое, и такое же прожорливое, вновь поглотило его.
   - Это как чакры Земли, - неожиданно вымолвил Алекс.
   - Что? - я не поняла, о чём он.
   - Наша планета - её стихии - прочно связана со всеми своими обитателями - с нами. И эта связь, эта общность - неразрывна, у нас единая биоэнергия.
   Алекс тщательно подбирал слова. Я видела, ему важно донести до меня некую мысль.
   - Я сейчас не о том, что природа склонна квитаться за необдуманное или безалаберное отношение к себе. Я совсем о другом.
   Места, равно как и предметы, накапливают мощь. Впитывают и сохраняют её. Она, эта мощь, не что иное, как результат наших деяний, намерений и эмоций, следствие нашей силы или бессилия. Она может быть положительной, а может - и негативной. Где-то происходили катастрофы, где-то свершались чудеса.
   Но это как дорога с двусторонним движением: планета не только вбирает нашу энергию, но и передаёт её нам обратно.
   Есть места отчуждения и страха, а есть - веры и надежды; места, приближаясь к которым, мы ощущаем, как у нас замирает сердце, и мы, затаив дыхание, с восторгом глядим вокруг, осознав вдруг нечто такое, что до сего момента было нам недоступно; места, где от переполняющих чувств не можем сдержать слёз, но это не слёзы горести, напротив - они добрые, светлые; места, где от отчаяния хочется кричать, выть, бежать, зарыться в нору, никого не видеть и не слышать, перестать дышать.
   Знаешь, люди сторонятся кладбищ. Ведь дело не в том, что боятся покойных. По крайней мере не только в этом. Там человека может захлестнуть смесь страха, непонимания, безнадёжности, глубокой непреодолимой печали, бессилия. Это не то, что испытывают умершие, а то, что приносят с собой те, кто провожают или навещают их.
   Происходит обмен - эмоциональный, духовный, психический - между людьми, между существами, разделёнными толщей времени, порой даже целыми эпохами.
   Чакры на теле человека - это центры сознания, круговорот силы. Это точки, посредством которых мы контактируем со вселенной, они - преобразователи жизненной мощи.
   На Земле тоже есть такие точки. Они концентрируют энергию, обладают колоссальным зарядом. Это - точки-проводники: между планетой и космосом, между человеком и Создателем; между тем, что минуло, и тем, что грядёт; между прошлым и будущим. Места силы. Там открывается возможность прикоснуться к вечности. Ощутить присутствие всех живущих, всех тех, кто когда-либо жил, всех тех, кто ещё не рождён. Почувствовать связь с ними. Это и есть чакры Земли.
   Через одно из таких мест я и прошёл.
   Алекс замолк.
   Зачем он рассказал мне всё это? Пытался убедить, что он и вправду попаданец из "бог весть когда"? Не знаю, не уверена. Тогда какого чёрта? Просто так?
   Я усмехнулась про себя: существуй на самом деле путешествия во времени, способ перемещения, описанный им, был бы, наверное, самым естественным из всех возможных.
   Вновь воровато зыркнуло солнце сквозь просвет в очередной туче. Туча носила гордое название "стратокумулус", но вряд ли кто-либо, кроме любителей метеорологии, выдал бы этот секрет.
   - И ты знал заранее, куда тебя забросит? В каком году окажешься?
   Да, да, я в курсе - я приняла его правила игры. Нет, понятия не имею почему.
   Алекс помотал головой, взглянул на меня, слегка прищурившись:
   - Не-а.
   - А назад? Сможешь вернуться точно в своё время?
   Алекс улыбнулся. Посмотрел на солнце и опять на меня.
   - Я не смогу вернуться.
   - Но... - я хотела что-то сказать, спросить. Хоть что-нибудь.
   Алекс взирал на меня спокойно, почти ласково:
   - И это тоже мне было известно. Тоже с самого начала. Ещё до перехода.
   Он выбрался из машины и, раскинув руки, развернулся к ветру, подставляя себя ему.
   Я вылезла следом. Порывы накинулись и на меня.
   Далеко впереди, у самого горизонта, небо уже очистилось от туч. Похоже, сегодня мне всё ж таки предоставится шанс оторваться от земли. Отлично.
  
  

Глава 13

Ральф

  
   Ральф отвернулся и двинулся к выходу. Плотнее запахнул пальто и спрятал замёрзшие руки в карманы. Холод пробирал до костей, несмотря на лыбящееся с небосклона солнце. Оно, словно деревенский дурачок, бездумно пялилось на мир, даже не пытаясь понять, что там внизу происходит. Ветер пронизывал насквозь, хлестал по лицу, дёргал за волосы, швырялся каким-то мусором. Заставлял ветки деревьев неистово драться друг с другом.
   Ральф не слишком часто приходил к жене. Сюда, на могилу. К Донне. Только когда особенно остро ощущал, как ему не хватает её. А ещё бывал здесь каждый раз в годовщину её смерти. На каждый её день рождения приносил ей сюда цветы - живые, конечно, кто же своей любимой на праздник искусственные дарит? Тут, на кладбище, отмечал он вместе с ней и каждую их свадебную дату.
   Донна умерла шесть лет назад. Шесть лет, а он до сих пор временами, забывшись, окликал её, чтобы поделиться вдруг мелькнувшей мыслью, зачитать смешную статейку из газеты, просто спросить совета. А через секунду, опомнившись, понимал, что рядом - никого, что он один, совсем один.
   Верно, у него есть дочь. Но у неё своя жизнь, своя семья, свои заботы и хлопоты. Она давно выросла, вышла замуж и уехала за тридевять земель на другой конец планеты. Теперь она уже сама мать двоих детишек. Донна так мечтала увидеть внуков, думала, что будет нянчиться с ними, баловать их. Судьба распорядилась иначе: малыши родились после. После того, как её не стало.
   Дочка регулярно звонила, связывлась, интересовалась его здоровьем и его настроением, рассказывала, как дела у них там. Её голос всегда звучал искренне, но Ральфу почему-то всё чаще казалось, что это их общение превратилось в обычную формальнось. Он не обижался: ведь так и должно быть. Мир принадлежит молодым. Они - его грядущее. А Ральф? Его поколение давно уже "вчерашний день", осталось в далёком прошлом. Так устроена жизнь. Всё правильно. И единственное, что он, Ральф, теперь мог - постараться не стать обузой.
   Могилу жены Ральф навещал не для того, чтобы поплакать. Но иногда - очень редко - слёзы всё же наворачивались на глаза. Он приходил поговорить с Донной. Хотя, пожалуй, и не для этого тоже. Да, он беседовал с ней, находясь здесь. Но ведь мёртвые - не то, что живые. Где бы ты ни был - можешь обратиться к ним. А уж услышат они или нет - разве от расстояния зависит? И тут он, наверное, только затем, чтобы снова провести время около неё, около Донны. С ней.
   Всегда, с тех самых пор, как он познакомился с Донной, как впервые заговорил с ней, ему хотелось, чтобы она была рядом. Возле неё ему становилось хорошо и спокойно. Мир выглядел по-другому, делался лучше оттого, что в нём существовал человечек по имени Донна. Вот что он чувствовал даже в те минуты, когда они ссорились. И если у каждого на этом свете, на этой земле есть своё место, то его, Ральфа, было подле неё. Предначертание небес? Может, да, а может, и нет. Какое это имеет значение?
   Донна так и не оправилась от инсульта. Весь последний год она провела между больницей и реабилитационный центром. И он, Ральф, вместе с ней. "В горе и в радости..."
   Каждое утру, приняв душ, аккуратно причесавшись, тщательно выбрившись и нарядно одевшись, Ральф отправлялся к Донне. Словно, как тогда, сорок с лишним лет назад, он опять ехал на первое свидание. Будто снова пытался произвести впечатление, обратить на себя её внимание.
   Зачастую он появлялся у неё с букетом цветов или с подарком: иногда - дорогим, иногда - просто забавной безделушкой. Донна, практически полностью утратившая способность двигаться и внятно произносить слова, могла общаться с ним лишь глазами. И её глаза сообщали - нет: пели! - как она рада, что он тут, с ней, что он рядышком. Ошибиться было невозможно.
   Но ведь ему, Ральфу, эти встречи были необходимы не меньше, чем Донне. Получается, он эгоист? Да, наверное.
   Там, близ неё, он был счастлив. По-настоящему счастлив. Даже в конце, когда стало ясно, что уже ничего не изменится, что Донна никогда не сможет встать на ноги или сама обнять его, Ральфа, своего мужа. Даже когда он, Ральф, понял, что она умирает. Он научился жить одним часом, одной минутой, одним мгновением. И благодарить Всевышнего за каждый такой час, за каждую дополнительную минуту, за каждое следующее мгновение тоже научился.
   Ральф медленно шёл к кладбищенским воротам. Больные ноги, ничего не попишешь. Да и возраст-то какой - не мальчик ведь. А куда ему торопиться?
   Здесь же, неподалёку, похоронены и его родители: сначала не стало мамы, а вслед за неё, через два года - и папы. Ральф, бывая тут, обычно навещал и их. Но не сегодня. Нет, дело не в тупо ноющих коленях. Просто сегодня он слишком устал. Слишком вымотан.
   Людей вокруг почти не было: время давно перевалило за полдень, а, насколько Ральф знал, основная часть процессий приходилась здесь на утро.
   Мимо прошествовала группка, провожающая кого-то в последний для него раз. Кого? Мужа? Отца? Друга? Сына? Кто он им?
   Ральф, мельком взглянув, отметил, что тело покойного, того, за которым сейчас бредут - небольшое. Нет, скорее даже, совсем крохотное. Ребёнок? Нет - Ральф сразу понял это. Детей так земле не предают. Смерть малыша - это утрата, это глубокое, разрывающее душу горе, такое, после которого, возможно, вся семья уже так до конца и не оправится. Тут же никто не плакал, и уж тем более не заходился в рыданиях. А на лицах следовавших за усопшим читалась лишь... Что именно? Отрешённая печаль? Пожалуй. Сколько ж их было, прощавшихся? Ральф не мог сказать точно. Человек восемь? От силы десять? И среди них вряд ли хоть кто-то был моложе самого Ральфа. С кем они расстаются? С едва знакомым соседом, которому, завидев на улице, кивали в знак приветствия? С приятелем, с которым в хорошую солнечную погоду играли в шахматы на лавочке у подъезда, перебрасываясь шутками двадцатилетней давности? А размышляют они сейчас о чём?
   Ральф поспешно отвернулся. Понял, что способен угадать, что у них на уме. Ибо и он подумал о том же: а его, Ральфа, черёд когда настанет? Кто придёт проводить его? Дочка? В этом Ральф почему-то сомневался. У неё дети, работа - удастся ли ей выкроить время, чтобы, пролетев расстояние в пол земного шара, проститься с отцом? А кто тогда? Кто? Живущий этажом выше знакомый, который иногда обменивается с Ральфом парой-тройкой фраз, когда выносит на прогулку своего пекинеса? Или тот, с дома напротив - Ральф изредка сталкивается с ним в ближайшем магазине? Одному из них семьдесят семь, второму - семьдесят четыре. Они придут?
   Жизнь быстротечна. И никчёмна. Чего уж тут? Из праха вышел, в прах и воротишься. Нет. Из небытия возник, туда же и отправишься. Вот он - удел каждого. И не оставишь ни следа, ни памяти. Ни в сердцах, ни в мыслях. Тогда зачем? Каков смысл, какова цель? Кому всё это нужно?
   Поколение за поколением, сменяют друг друга. Как морские волны, накатывающие на берег. Кто их считает? Кто знает, много ли их было, много ли будет? Вон, вдали у горизонта очередной водяной вал, приближается - а сколько таких же предшествовало ему? Пятьдесят? Сто? Уйма? Триллион? Бесконечность? Человеческий век - мимолётное мгновение. Мгновение пришло, мгновение прошло - время истекло. Словно песок между пальцами. И жизнь так же: пробежала. Проскользнула.
   Солнце продолжало скалиться с неба - а что толку? всё равно не греет. Неугомонный ветер вынуждал ветки бесноваться и буйствовать; не прекращая трепал Ральфа за аккуратно подстриженные редкие седые волосы, кидал сор и грязь в его гладко выбритое морщинистое лицо.
   Донне бы не понравилось, перестань он следить за собой после её кончины. Так ему казалось раньше. Теперь же подумалось, что мёртвым, наверное, без разницы. Какое им дело до живых-то? Разве их может интересовать чей-то внешний вид или заботить чистота чьего-то белья? Если честно, верилось с трудом.
   Ральф покинул кладбище, направился по дороге, ведущей вдоль ограды. Кто-то окликнул его. Ральф обернулся.
   Прислонившись к забору, стоял высокий сутулый парень. Молодой, но с седой прядью. У его ног мирно дремал огромный лохматый пёс.
  
  

Глава 14

  
   - Ну Алекс, ту же не думаешь на самом деле, что я способна принять за чистую монету все эти басни?
   Алекс засунул руки поглубже в карманы и едва заметно пожал плечами.
   - Да ладно тебе! Это же фантастика! Притом не научная, а та, что с элементами мистики. Ты же не хочешь убедить меня, что сам веришь в свои же россказни?
   Алекс остановился и снова проделал плечами то же движение. Только на сей раз жест был более отчётливым.
   Мы бесцельно бродили по окраине города. Район частных домиков, и никаих высоток поблизости. Виллы, коттеджи - все разные, непохожие друг на друга. Попадались и довольно любопытные, чудные и забавные экземпляры. Создавалось впечатление, что они разбросаны здесь без всякой логики, без малейшего предварительного планирования.
   Духота вечера превращала темноту в плотную, осязаемую, густую. Но не такую, как кисель или скисшее молоко. А какую-то ватную.
   Алекс смотрел на меня, чуть наклонив голову набок:
   - Тогда зачем ты затеяла этот разговор?
   И опять зашагал вперёд.
   А действительно, зачем?
   Я двинулась за ним.
   - Хорошо, пусть так: ты ничего не придумал, всё правда от начала до конца. Ты явился из будущего. Но для чего? Посуди сам: для такого поступка должна иметься какая-то мотивация, серьёзные причины.
   А Два и Двенадцать? Они-то тут каким боком? Повлияли на нашу эволюцию? Прекрасно, рада за них. Но что общего между путешествиями во времени и иновселенцами?
   Алекс вновь остановился. Развернулся. От неожиданности я едва не налетела на него.
   Он молча воззрился на меня. Интересно, а что он пытался увидеть? Он смотрел так целую вечность, наконец направился дальше.
   Я догнала его.
   - Пришельцы изменили нас, сделали другими, - произнёс он. - Земля, планета Земля, для нас не только дом, но ещё и школа. И благодаря им, чужакам, это учебное заведение стало лучше. И мы, люди - тоже обязательно станем. Но для этого Два и Двенадцать должны прекратить вмешиваться. Оставить всё как есть. Не трогать нас больше. Пусть наблюдают, ежели им так угодно. Но дальше мы сами. Уж как-нибудь. У нас свой путь, и им нужно это понять.
   - А ты считаешь, что они всё ещё лезут в наши дела? Продолжают принимать активное участие в нашей жизни? Помогают чем могут нашему развитию? До сих пор? - я с сомнением глянула на Алекса.
   Он вздохнул:
   - Ага. Всё ещё, продолжают, до сих пор. Постоянно. И в дальнейшем тоже будут. Я-то знаю.
   Один из них - это, думаю, Двенадцать - непрестанно совершенствует нас, стараясь уподобить себе. Другой же - Два, соответственно - вносит коррективы, пытается приспособить желаемый результат под нашу человеческую суть.
   Полистай как-нибудь на досуге какие-нибудь святые тексты, повествования о языческих культах - почти в любом из них заметишь намёк на деятельность наших "гостей".
   - А что ты имеешь в виду, говоря "вносит коррективы"? Это как запустить "дебаггер" - программу-отладчик - для исправления ошибок в только что разработанной операционной системе?
   Алекс мрачно усмехнулся:
   - Вроде того.
   - Но мы-то отличаемся от компьютеров! Нами управляет не логический алгоритм, а крошево, сборная солянка из субъективизма и подсознания; там же и ассоциативная цепочка и... да мало ли что ещё! Мы же практически непредсказуемы. Мне так кажется.
   Алекс улыбнулся. Потом снова стал серьёзным:
   - Это как раз то, что они не в состоянии осознать самостоятельно. Ведь они не представляют, что значит быть людьми, быть нами. Никогда не пробовали на собственной шкуре, каково это. Но если им растолковать, объяснить, то они поймут. Нет, не так, не поймут, конечно, но - прислушаются. И до них дойдёт, что пришла пора им остановиться: они уже сделали всё, что могли; достаточно; теперь мы справимся и сами.
   Мы всё так же пробирались сквозь душную ватную темноту.
   - А в каких именно "поправках" мы нуждались, по их мнению? Вернее, по мнению Два.
   - Две каменные плиты под названием "Скрижали Завета", например.
   Большинство животных не уничтожают себе подобных без острой на то необходимости. Не грабят без надобности, не насилуют по прихоти, не издеваются ради удовольствия, не предают просто так. И для этого им совсем не требуются десять - или шестьсот десять - заповедей, изложенных в удобочитаемой форме и выведенных красивым каллиграфическим почерком. Да и чтобы не пожирать друг дружку им не нужны ни запреты, ни табу, ведь так? И не страх наказания удерживает их, а нечто совершенно иное.
   И если нам позволят идти дальше своей дорогой, мы тоже наконец почувсивуем это самое нечто. В нас самих. Потому что оно никуда не исчезло, оно там, было и останется. Мы просто разучились его слышать, не умеем слушать.
   Вспомни Достоевского - "Преступление и наказание", вспомни Ницше - "Так говорил Заратустра", они вывели теорию о сверхчеловеке, о гении, способном возвыситься над остальными; о том, кто превзойдёт человека настолько же, насколько последний обогнал обезьяну; о том, кто будет стоять на вершине пищевой цепи; о том, кто сможет умерщвлять без угрызений совести, без сомнений и без раскаяния.
   Но всё не так. Настоящий сверхчеловек не тот, кто, не испытывая сожаления, топчет, разрушает, причиняет боль, лишает жизни вопреки всем указам, нормам и правилам, не обращая внимания ни на какие воспрещения и табу. А тот, кому не требуются ни запреты, ни законы, ни инструкции - ничего из перечисленного, чтобы не совершать этого, чтобы не убивать.
   - Ну, разумеется! - я всплеснула руками и покачала головой. - И как я раньше об этом не задумывалась?
   "Хомо Спиритус" - человек духовный. И придёт он на смену тому, который Сапиенс. И будет он жить не только разумом, но и душой. Той самой, что якобы бессмертна. И будет он ревностно о ней заботиться. И каждый раз, выкрикивая лозунг "Жизнь священна!", он будет тут же незамедлительно добавлять "Чужая тоже!". Так как отныне его будет беспокоить не толька своя собственная. Да здравствует утопия!
   Алекс рассмеялся:
   - Естественно. Это и есть утопия. Но лишь на текущий момент. Но у нас ведь в запасе тысячелетия. Десятки тысяч лет. Разве нас кто-то торопит? Разве мы куда-то спешим?
   Какое-то время мы шли молча.
   - Нам не надо ни от чего отказываться, - снова заговорил Алекс. - Ни от нашей земной души, ни от дарованного нам интеллекта. Не нужно выбирать что-то одно. Можем быть разом и тем и другим. Потому как мы и есть такие. Осталось только признать это. И позволить самим себе прийти к равновесию. Это - наша задача, за нас её никто не выполнит.
   "И стать как ты?" - едва не брякнула я, но вместо этого выпалила:
   - Ага! Всего ничего! Разве что встретиться с этими... как их там... - Пара и Дюжина? - и в дружеской непринуждённой обстановке, возможно, за чашечкой чая - или бокалом безалкогольного коктейля - побеседовать с ними. Изложить свои аргументы. Чисто по-приятельски.
   Я всё правильно поняла? Ничего не перепутала? Вникла в проблему?
   А, постой! Я тут слегка запамятовала, повтори, пожалуйста, как с ними связаться. По какому номеру? Или они предпочитают входить в контакт посредством социальных сетей? Кстати, когда они предполагают заглянуть на свою страничку в следующий раз? Ах да, не дашь, случаем, совет: на каком языке с ними лучше общаться?
   Алекс притворно вздохнул и шутливо развёл руками в ответ на моё ёрничанье. Сделал несколько шагов, глядя себе под ноги.
   - Для этого я и прошёл сквозь время. Чтобы узнать как и когда, - он не улыбался.
   Он произнёс это так, словно говорил о чём-то обыденном и повседневном.
   Я резко остановилась. Повернулась к нему. На этот раз он чуть не врезался в меня, но успел вовремя притормозить.
   - Ты хочешь сказать, что действительно знаешь, как это сделать?
   В густой духоте вечера я ощутила, как меня вдруг обдало холодом, как побежали по коже мурашки. Я пняла, что на какое-то мгновение поверила Алексу. Нет, не так. До меня дошло, что я верю ему.
   Он молчал. Я посморела на него в упор. Повторила вопрос:
   - Ты знаешь как?
   Алекс кивнул.
  
  

Глава 15

Чэд

  
   8:20
   Чэд на тёмно-синей "Ауди" обогнал чёрный "Ниссан" и снова перестроился в правый ряд.
   Обычно на этом участке по утрам трасса перегружена. Но сегодня повезло. Не то чтобы шоссе было прямо-таки свободно, но транспорт двигался. Пусть и плотными рядами, однако довольно бодро.
   Чэд вообще любил водить машину. А вот стоять в пробках - совсем нет. Увязнуть и отупело ждать - кому ж такое понравится?
   Чэд не опаздывал. Даже будь тут затор, всё равно приехал бы на работу вовремя. Он ведь всегда учитывал такие вещи.
   Чэд наблюдал, как дорога живёт своей жизнью. Слышал через приопущенное стекло.
   Вон серебристый "Фольксваген" бесцеремонно подрезал красное "Шевроле". С трудом успевший затормозить "Шеви" негодующе выругался клаксоном. А вот, в среднем ряду, белый "Мерседес". Шествует медленно и величаво. Интересно, действительно ли он не замечает никого и ничего вокруг, или только делает вид? Остальные обходят его, кто слева, а кто, нарушая правила, и справа, некоторые молча, другие же - демонстрируя своё презрение гудком. Да, похоже, "Мерсу" и вправду на всех плевать.
   У каждого свои манеры поведения, привычки, убеждения, свой характер, своё настроение. В жизни всегда так. Почему здесь, на трассе, должно быть иначе?
   Начало зимы, а там, за окном, вовсе не холодно. Тепло, даже, наверное, жарко. Врывающийся в машину ветер не заставляет ёжиться, наоборот - от него приятно. Казалось, природа восстала: отказавшись соблюдать правила этикета, своевольно объявила незапланированную весну. Заговорщицки белели перья облаков на возмутительно лазурном небе, беспорядочно резвились птицы в потоках разогретого воздуха. Все они были заодно: и облака, и небо, и птицы, и воздух, - заодно с мятежным нагло слепящим солнцем. Оно-то, небось, и есть главный заводила. Зачинщик всего этого.
   Чэд включил поворотник и обогнал бежевый "Ситроен".
   Всё просто... здорово? отлично? превосходно? Замечательный день, замечательная погода. Вон даже пробок не намечается. Что ещё надо?
   Преуспевающий программист в процветающей фирме. С зарплатой, которой могли бы позавидовать многие. Да что там "могли бы" - многие и завидуют. Приличная машина - не из тех, правда, что дорогущие, но именно такая, какую он и хотел. Квартира в престижном районе. Да, он неплохо устроен, совсем неплохо.
   На работе - там он проводит большую часть своего времени и своей жизни - его уважают: с его мнением считаются, его советы ценят. У него есть приятели, есть с кем травить анекдоты и ругать продажных политиков, или сетовать на повышение налогов и цен на бензин, или перемывать косточки начальству и обсуждать девчат и новые компьютерные игры. Есть с кем посидеть вечерком в баре за кружкой пива, пусть он, Чэд, и не страстный любитель пива, да и в компании он не так чтобы уж очень нуждался - он, вообще, одиночка по природе, вон, так и не женился, хотя вроде давно и не мальчик.
   Жизнь удалась! Разве не так? Чего ещё не хватает-то?
   Один и тот же вопрос, давно опостылевший и порядком приевшийся. Чэд задавал его себе снова и снова. И каждый раз лукавил. Ведь ответ был ему известен. И неизменен. Тот же самый ответ на тот же самый вопрос.
   Он хотел бы работу, которая позволила бы ему почувствовать, что мир преображается, становится лучше, и что в этом есть и его, Чэда, заслуга. А, значит, становится лучше и он, Чэд, сам. И даже если его вклад совсем крошечный, лишь капля в море - что с того? Он всё равно знал бы, что делает нечто важное, необходимое, что он там, где и должен быть, на своём месте. Или только в детском саду разрешается мечтать о карьере врача, пожарного, спасателя?
   Ему хотелось бы иметь друзей. Настоящих. Таких, с которыми хоть в огонь, хоть в воду; хоть в бездну, хоть к звёздам; хоть на край света или на Эверест. Таких, с которыми можно говорить о чём угодно, а не только о погоде, выборах и экономике. Такие друзья обязательно поймут. Пускай даже ты болтаешь о душе и о Вселенной, о вере или неверии, или о жизни, смерти, дуальности мира, о том, кто ты или зачем ты рождён. Они не поднимут в недоумении брови и не постараются перевести разговор на другую тему.
   Он хотел бы, чтобы его ждали дома. Чтобы всякий раз, уходя, он, Чэд, спешил бы вернуться. Вернуться домой, а не в благоустроенную квартиру в престижном районе. Пустую. Ту, где нет даже собаки, которая скучала бы по нему в его отсутствие.
   Чэд опять перестроился, обходя забитый до отказа автобус. Мимо проплыли чьи-то лица: скучающие, клюющие носом, борющиеся со сном, склонившиеся над книгами, скрытые за газетами, жующие. Лица остались позади.
   Неужели он, Чэд, пытается отыскать цель жизни, смысл своего существования? Если так, то, похоже, старается он тщетно. А другие? Те, кому принадлежат физиономии за стёклами "Сеатов", "Фиатов", "Опелей", "Лэнд Роверов", "Бьюиков", "Рено", "Мазд", "Фордов"? Они нашли себя? У них получилось? Им удалось?
   Чэду вдруг представилось, что шоссе, по которому он ехал - всего лишь макет. Миниатюрныю детский макет. А по нему снуют тысячи крохотных игрушечных машинок, и в каждой из них малюсенькие забавные человеческие фигурки. И он, Чэд, одна из них, такая же потешная кукольная скульптурка.
   Ему показалось, что всё вокруг ненастоящее. Ненатуральное, искусственное, поддельное, фальшивое. Липовое. А настоящим-то оно, как видно, никогда и не было. Просто некое второсортное кино, поставленное по не слишком удачному сценарию. Режиссёр не гений, да и актёры отнюдь не звёзды. Как, впрочем, и сам Чэд. На оглушительные овации рассчитывать вряд ли стоит.
   Может, не мешало бы попытать счастье в другой картине? Постараться пройти пробы на иную роль, в ином фильме? Сколько ещё таких лент снимается параллельно?
   8:42:00
   Мелькнул дорожный указатель. "Следующий съезд ... 1000 метров". Чэд, погружённый в свои мысли, не успел заметить, как именно называется то, от чего его отделяла тысяча метров. По правде говоря, никакого значения для него сие и не имело.
   "Вот же оно! Кому дальше не по пути - им сюда! Вот тот самый выход, то искомое решение!" - это было важно.
   Чэд двигался по эстакаде, смешиваясь с разношёрстным потоком машин.
   Человечки-водители всё так же ехали по своим делам в своих кукольных "Ситроенах", "Мерседесах", "Шевроле" и "Фольксвагенах". Все они продолжали играть в какую-то игру, каждый в свою. Кто-то - в "семью", кто-то - в "работу", кто-то в "отцов", кто-то в "детей"; в "жён" и "мужей", в "директоров" и "подчинённых"; в "продавцов", "покупателей", "полицейских", "воров", "архитекторов", "юристов", "врачей", "программистов", "политиков", "безработных"; в "везунчиков" и "неудачников", в "верующих" и "атеистов", в "праведников" и "подлецов". Один большой спектакль под расплывчатым и неопределённым названием "жизнь".
   А они, они все знают, что это всего лишь представление? Что всё понарошку? Знают ли? Знают? Или таки нет?
   8:42:18
   Двухъярусная развязка. Выезд с магистрали через пятьсот метров, держаться правой полосы. По крайней мере так утверждал очередной щит-ориентир. Дорога, отдаляясь от земли, щла вверх. Где-то впереди и внизу её пересекала трасса, ведущая на юг. Или на север, смотря кому куда надо. Судя по одиноко проносящимся там автомобилям, в данный момент эти направления особым спросом не пользовались.
   Какого дьявола и дальше участвовать в этой бессмысленной надоевшей затянувшейся игре, если давно потерял интерес и делаешь свои ходы уже на автомате, по инерции? Если заранее известно, что шансов на победу у тебя - ноль, как, впрочем, наверное, и у остальных? Почему бы просто не сказать: "я пас"?
   Зачем мудрить, ломать голову? Это же элементарно: кто не желает следовать этой дорогой - спуск здесь!
   8:42:25
   Чэд вдавил в пол педаль газа и рванул руль вправо.
   Всё. Съезд.
   Страха не было.
   Ведь это не по-настоящему, верно? Ведь это же лицедейство, так?
   Лишь некое чувство облегчения, как будто наконец-то сумел избавиться от назойливой, не дававшей покоя проблемы, словно удалось-таки найти азбучный ответ на каверзную задачу, на которой был зациклен.
   8:42:25
   Автомобиль, проломив ограждение, ринулся вниз.
   8:42:27
   Машина Чэда врезалась в землю рядом с пролегающей под мостом трассой. Совсем близко. Чэд и "Ауди" перестали существовать.
   ***
   8:42:24
   Чэд вздрогнул, отвлечённый от своих размышлений резким, бьющим по нервам, сигналом чьего-то клаксона.
   Бросил взгляд в зеркало заднего обзора - там пристроилось "Пежо" цвета гниющей вишни. Водитель внутри что-то миролюбиво обсуждал со своей спутницей. До Чэда им, похоже, не было и дела. Истязающие уши звуки, скорее всего, исходили не оттуда.
   Чэд посмотрел налево. Видавший виды пикап "Тойота" поравнялся с ним. Парень за рулём производил энергичные манипуляции руками. По обращённой в свою сторону физиономии Чэд сообразил, что на языке жестов общаются именно с ним. Обладатель физиономии был, по-видимому, и хозяином беззастенчиво вопящего гудка.
   8:42:29
   Чэд помотал головой и пожал пдечами, пытаясь донести до "собеседника", что понятия не имеет, чего тому надобно: этим диалектом он, Чэд, не владеет, расшифровка пантомим - не его, Чэда, конёк.
   Парень не отвязался. Спасибо хоть терзать клаксон перестал.
   8:42:33
   До Чэда дошло, что остановиться всё же придётся. И выяснить, почему так неймётся владельцу "Тойоты".
   Чэд выругался вслух.
   8:42:34
   Чэд, свернув на обочину, сбросил скорость.
   8:42:40
   "Ауди" замерло в трёх десятках метров от выезда с магистрали.
   Пикап, совершив тот же манёвр, примостился прямо за Чэдом. Из вседорожника вышел высокий худой мужчина. За ним хотел было последовать огромный бурый пёс - лохматый, с висячими ушами, чем-то смахивающий на терьера - но парень что-то произнёс, и тот, очевидно, поняв, остался ждать в машине: устроился поудобнее и принялся наблюдать с любопытством.
  
  

Глава 16

  
   Раскалённоё золото солнца скорбной слезой скатилось за горизонт. Больше не надо было вести машину чуть ли не вслепую, "на ощупь", лишь подглядывая сквозь щёлки век, всякий раз, когда дорога петляла на запад. Алекс предлагал заменить меня за рулём, но я гордо отказалась оставить свой пост: машина - моя, и с её управлением я в состоянии справиться сама, уж как-нибудь.
   Позади, на востоке, небо стало белёсым, никаким. И мир под ним тоже превратился в бесцветный и такой же "никакой". Светило, удрав на другую сторону земного шара, уволокло с собой заодно и едва ли не все краски дня.
   Совсем скоро серая мгла сменится потёмками. Так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь. Как на фотографии, обрабатываемой на компьютере в графическом редакторе, на которой меняют - возможно, просто ради забавы - тона и оттенки.
   Пока же вселенная пребывала между. Между ночью и днём. Между светом и мраком. Ни там и ни там. На грани. В сумерках.
   Алекс - это он вытащил меня из дому.
   Мы ездили смотреть на какой-то замок. Или, скорее, крепость. Построенная не то в конце тринадцатого века, не то в начале четырнадцатого - я не запомнила, когда именно - она неприступной полуразрушенной глыбой возвышалась над обрывом. Неприступной - для людей. Полуразрушенной - временем.
   Какие-то десятки метров отделяли широкую размеченную автостоянку, напичканную ларьками с открытками и сувенирами, мороженым и сладостями, бутербродами и напитками от сырых каменных переходов, узких подземных коридоров, огромных промозглых залов и крошечных гулких темниц.
   Часа два мы с Алексом исследовали останки цитадели: то забирались по крутым ступеням вверх, то спускались в какие-то подвалы, в которые даже солнечный свет - и тот проникал с трудом, а уж люди-то и подавно.
   Время от времени мы задерживались напротив табличек и информационных щитов, призванных насытить пытливые умы посетителей кратким - а порой и чересчур обстоятельным - экскурсом в историю: когда, кем, с какой целью была воздвигнута вон та стена или сооружено вот это помещение, какое назначение было во-о-он у того двора; кто пытался атаковать крепость, по чьему приказу были укреплены те бастионы; кого содержали в этих острогах, за что их сюда заключили и в каком году казнили.
   Утолив жажду знаний, я просто так, бесцельно, бродила по галереям и комнатам, кельям и опочивальням. Заметила тесный лаз, ведущий куда-то вниз. Рядом на всеобщее обозрение был выставлен указатель, предупреждающий, что в данный временной отрезок на сём участке ведутся восстановительный работы. Для самых непонятливых ещё добавили: "Опасность обвала!" "Проход воспрещён!" Крупным шрифтом. Красными буквами. А специально для тех, кто не желал отягащать себя излишним чтением - или же ради устрашения публики - схематично изобразили падающего человечка.
   Человечек не произвёл на меня должного впечатления, и я юркнула в отверстие.
   - Эй, ты куда?! - попытался остановить меня Алекс.
   Какое там.
   Ничто так не манит, как то, что нельзя. В детстве, нарушая правила, оглядываешься по сторонам. Когда же вырастаешь, можешь, наконец, делать то, что вздумается открыто и с гордо поднятой головой. Под свою ответственность.
   Лестница отсутствовала. Пришлось спуститься по камням. Способностями прирождённого скалолаза я не отличаюсь, но от пола меня отделяли каких-то несколько метров, так что с этой задачей я справилась с честью. Не ударила в грязь лицом.
   Алекс вздохнул и проследовал за мной. С трудом протиснувшись в проём, спрыгнул вниз.
   Я осмотрелась. Крохотная каморка - владения пыли и полумрака, воздуху, похоже, в ней места уже не оставалось. Ни окон, ни дверей.
   - Ну и чё тут раньше было? - ни к кому конкретно не обращаясь, проявила я свою любознательность.
   - Тюрьма, - Алекс сказал это негромко, но звук его голоса, наткнувшись на стены, эхом разнёсся по помещению. - Во время осады крепости, врагам почти удалось проникнуть внутрь. Несколько воинов - из числа защитников - были заподозрены в предательстве. Их заточили здесь. И замуровали.
   Я нахмурилась. Не знаю, ожидала ли я подобного ответа, но валять дурака мне расхотелось.
   - Они погибли от голода? - зачем-то поинтерерсовалась я, хотя отнюдь и не горела желанием услышать подробности о том, как столетия назад в этом самом месте медленно и мучительно умирали люди.
   Алекс мотнул головой:
   - От удушья. Пошли отсюда.
   В углу на полу, покрытом мелким щебнем, лежала металлическая табличка. Я приблизилась к ней и, присев, перевернула. Экскурс в историю. Очередной. Щит, видимо, сохранился с тех пор, когда помещение ещё было доступно для посетителей.
   Краска сильно потрескалась, но отдельные слова разобрать я всё-таки сумела: "...по подозрению в измене... заключены... замурованы..."
   Я вопросительно взглянула на Алекса:
   - Ты здесь не впервой?
   Он снова отрицательно покачал головой.
   - Значит, увлекаешься анналами, летописями и хрониками? - предположила я.
   - Не настолько. Ты идёшь уже?
   Сам он не уходил. Стоя под лазом, ждал, чтобы подсадить меня.
   - Тогда откуда..? - я не договорила.
   Алекс лишь пожал плечами.
   Мне вдруг захотелось выбраться из этого каменного гроба как можно скорее. Отчаянно захотелось. До жути.
   ***
   Мы свернули с трассы и заехали в город. Здесь неподалёку, на автозаправке, Алекс оставил свою "Тойоту". Сумерки сгущались.
   - Постой! Притормози тут.
   Я сбросила скорость и прижалась к бордюру. "Субару" замерла на месте.
   - А что...? - но обращаться мне было не к кому: Алекс какого-то чёрта уже выскочил из машины.
   Я вышла следом, удивлённо озираясь.
   Узкая улочка, если не считать нескольких припаркованных у тротуара автомобилей, совершенно пустая. Ни души. Извиваясь и виляя между дворами, окружёнными пятиэтажками, она удалялась от центральной дороги в неизвестном направлении.
   Обычные дворы, обычные пятиэтажки, обычная улица - ничего особенного. Спокойное место. Нет, даже не так. Сонное место.
   До "Тойоты" Алекса ещё с пол десятка кварталов, не меньше. И что ему здесь понадобилось?
   Алекс завернул в один из "сонных" дворов и исчез из поля зрения. Я секунду помешкала и поспешила за ним.
   Из дремотной полутьмы до меня донеслись голоса.
   - Развлеклись и хватит. Хорошенького понемножку.
   Я завернула за угол дома.
   Слова Алекса предназначались трём подросткам лет, этак, семнадцати. Как раз тот возраст, когда, претендуя на статус взрослого и самостоятельного, требуешь свободы и независимости, а, заполучив оные, не имеешь конкретного понятия, в какое бы русло себя направить.
   Один из парней удерживал на коротком поводке пса. Ротвейлера. Не нужно было владеть собачим языком, чтобы смекнуть, что псина сейчас не в настроении.
   Я люблю собак. Всяких. И против ротвейлеров тоже ничего не имею. А ещё я испытываю глубокую симпатию к людям, заботящимся о животных. В большинстве своём они, эти люди, гуманнее. Но я терпеть не могу индивидуумов, которые выращивают собак лишь для того, чтобы привить им то моральное уродство, носителями которого сами являются. Мне почему-то пришло в голову, что этот "кинолог" как раз к данной категории и относится.
   Рядом с Алексом стояла девочка. В джинсах и футболке, с волосами до плеч. Худенькая и хрупка. На вид лет десяти, может одиннадцати. Навряд ли больше.
   Я подбежала к Алексу. Он глянул на меня и снова перевёл внимание на подростков. Я вдруг заметила, что девчушку трясёт. Нет, не от холода - вечер был тёплый. А от волнения. И от страха. "Бей или беги". Думаю, она находилась в сантиметре от этой реакции. И, кажется, девчурка, несмотря на возраст, прекрасно осознавала, что лучшее, что она может сейчас сделать - это выбрать второе. Удрать. Тем не менее - какого-то лешего - она оставалась на месте. Сознательно.
   - Верните ей кошку и проваливайте, - Алекс на шаг приблизался к парням.
   Удивительно. Я не ожидала от вежливого терпеливого Алекса подобного тона. Никогда раньше при мне он ни с кем так не разговаривал.
   - Хватит уже издеваться. И над людьми. И над животными, - Алекс произнёс это так тихо, что я скорее догадалась, нежели услышала.
   Подросток с поводком процедил что-то своему псу. Тот ощерился было на Алекса, но затем, внезапно успокоившись, уселся, примостившись у ног хозяина. Парень предпринял новую попытку науськать собаку. Ротвейлер поёрзал на месте, принимая позу поудобнее. Потом открыл пасть, вывалил из неё язык и облизал себе нос.
   Я воззрилась на Алекса. Тот ласково смотрел на пса, словно... Общался с ним? - Да ладно! Полная ерунда. Ну хорошо, подумаю об этом позже. Всё равно сейчас не самое подходящее время.
   Подросток, растерявшись, машинально подался назад. Совсем чуть-чуть.
   До меня вдруг дошло:
   - Эти дегенераты поймали твоего кота?
   - Чипу. Я возила её на прививку. Они отобрали её у меня и спрятали, - зачастила девочка. - И собираются натравить на неё своего пса. Но я не позволю им это сделать! - последнее она произнесла решительно, хотя голос дрожал.
   А ещё, наверное, у девчушки к горлу подкатил ком. Я знаю, каково это. И Алекс, думаю, знал.
   Поэтому он здесь? Уловил чувства девочки оттуда, из машины? Чущь какая-та.
   Я верила девчонке. Маленькая и хрупкая она действительно не допустит, чтобы кто-либо причинил вред её Чипе. Насколько это в её силах. Нет, она не отступит. Не убежит. И не важно, как остро ей этого хочется. Сколько же времени ей пришлось провести тут одной с этими недоумками, пока не появился Алекс?
   Я вспомнила виденных мною когда-то давно в ветеринарной лечебнице котят.
   Пушистый найдёныш. Весь чёрный, без единого белого пятнышка. Играл с обрывком газеты. А задние лапки у него были парализованы. Операция не удалась, и его пришлось усыпить. Ему было месяца три-четыре.
   Другая - серенькая полосатая. Чуть постарше. Мурлыкала и ластилась ко всем. Всё время пыталась напиться, хоть и была подключена к капельнице. Однако вода снова и снова вытекала из перерезанного горла. Врач пробовал наложить швы и зашить рану, но ничего не вышло - котёнок не выжил.
   Помню, как же мне хотелось убедить себя, что это - несчастные случаи, беспощадные стечения обстоятельств: что черныш попал под машину, а серенькая - сама нечаянно напоролась на что-то острое. Но я знала, что всё совсем не так, и беспощадные тут далеко не только обстоятельства. Первого отбили у играющих им в футбол детей, глубокий разрез же на шее у второй был, без сомнения, нанесён ножом.
   Меня обдало жаром. Показалось, что воздух вокруг стал каким-то разрежённым. Или совсем исчез. Словно я в пустоте, в вакууме.
   - Вы, гадёныши, где её кошка?! - я двинулась на парней.
   Алекс попытался было остановить меня, но я дёрнула плечом, стряхнув его руку.
   Один из подростков - не тот, который с собакой, а другой, что стоял позади, прислонившись к турнику и скрестив руки на груди - махнул головой куда-то в сторону.
   - Она там, забирай, - усмехнувшись, бросил он девчушке. Должно быть, до него всё же дошло, что затея провалилась и запланированные ими увеселительные мероприятия отменяются.
   Девочка кинулась туда, куда указал парень. Троица лишь наблюдала за ней, не пытаясь помешать.
   Откуда-то из-за мусорного бака, из-под труб на стене дома, девчушка выволокла большущую клетку. Думаю, клетка и Чипа вместе весили ненамного меньше самой девочки. Молчавшая до этого момента кошка, увидев хозяйку, начала неодобрительно монотонно мяукать. Было сложно разглядеть сквозь решётку, но Чипа показалась мне довольно крупной и довольно упитанной. Такие обычно очень общительны. И очень доверчивы.
   Девчушка поспешно утащила кошку. Тоненькая фигурка и пузатая клетка растворились в одном из подъездов.
   - Пойдём отсюда, - позвал меня Алекс.
   Я продолжала смотреть вслед убежавшей девочке.
   - Пошли, - настойчиво повторил Алекс, потянув меня за руку.
   - Подумаешь, - вдруг решил принять более активное участие в происходящем тот из парней, что до сих пор лишь стоял рядом с "собаководом" и склабился. Не сказала, что ухмылка придавала особое очарование его физиономии. Но я могла и ошибаться - возможно, без неё его рожа выглядела хуже.
   Он дружески хлопнул по плечу приятеля-"кинолога" и изрёк:
   - У этой шизанутой кошатницы дома целая куча этих тварей. Штук пять, а может и больше. Она и уличных ещё подкармливает. Развела тут. Одним котом меньше - никто и не заметит.
   Не знаю, на самом ли деле эта троица собиралась натравить на Чипу ротвейлера или просто хотели попугать девчушку ради развлечения, но, похоже, им действительно было невдомёк, что мучить живое существо - любое живое существо - нельзя; они не понимали, что чья-та жизнь - это не забава, не потеха и не игрушка. У меня в голове опять мелькнула картинка: два котёнка - чёрненький, с обездвиженными задними лапками, играющий с клочком бумаги и серенький, склонившийся над миской с водой и пытающийся пить.
   Воздух вокруг меня вновь лишился своей плотности.
   Я выбросила руку вперёд и съездила кулаком по этой ухмыляющейся физиономии.
   "Съездила"? Ну да, как же! Явная и грубая лесть. Мне и моим боевым навыкам.
   Драться я не умею. Никогда не умела. Но пыталась научиться - очень, очень давно. Даже посещала секцию каратэ. Почти целых четыре месяца. Помню, как нам подробно объясняли, чтобы мы никогда не применяли силу первыми - в какой бы ситуации ни оказались, в какой бы конфликт ни впутались. Цель боевого искусства - защитить себя или других. Это, похоже, единственное, что мне удалось вынести с тех занятий.
   Может, дело в том, что я боюсь ударить и причинить вред. Или опасаюсь получить сдачи. Или беспокоюсь о своих костяшках пальцев. Или же - всякое действие приводит к последствия. Они-то меня и пугают - последствия? Не знаю. Правда - не знаю.
   А ещё помню, как однажды в детстве схлестнулась с неким паскудным мальчишкой. Он был хоть и помладще меня, но массивнее. Так что всё было по-честному. Видимо, я таки была сильнее или, может, проворнее: в какой-то момент я неожиданно для себя обнаружила, что пинаю его, лежащего на земле, ногами. Для меня стало потрясением то, что я узнала. Узнала о себе. Получалось, что все мои представления о моей собственной нравственности или моём собственном благородстве не имели ничего общего с реальным положением дел.
  
   Парень был выше меня. И крупнее. Он чуть отшатнулся назад. Моя рука едва коснулась его лица. Как бы мне ни хотелось, но никакого существенного физического ущерба или телесного повреждения такой удар ему причинить не мог. Мог только взбесить И взбесил.
   Ухмылка исчезла. Парень наотмашь влепил мне пощёчину. Я отлетела на несколько шагов, но не упала. Подросток устремился в мою сторону.
   Алекс встал у него на пути. "Собаковод-любитель" выпустил поводок и, подскочив сбоку, сшиб Алекса с ног.
   Парень, отвесивший мне затрещину, на мгновение метнулся вбок и, подхватив что-то с земли, вновь оказался напротив меня. Совсем близко. Лицом к лицу.
   В руке он сжимал обломок фигурной брусчатки.
   Достаточно большой обломок. Достаточно большой для чего?
   Интересно, зачем он ему понадобился? Ведь он мог бы справиться со мной и голыми руками. Без труда. С лёгкостью.
   Уверена, что глянь я вниз, обнаружила бы там дорожку, вымощенную такими же точно камнями. Возможно, увидела бы даже ту самую выбоину, тот самый скол, то самое место, где не хватало вот этого куска, вот этого фрагмента.
   Но я неотрывно смотрела только в лицо парня. Лишь оно осталось в фокусе. Всё прочее - за кадром.
   В его взгляде я читала... Что? Ненависть? Желание уничтожить меня? Размазать по асфальту - точнее, по этой брусчатке? Да. Очень может быть.
   Я попятилась.
   И снова возник Алекс, заслоняя меня. Отгораживая меня от камня. И от злобных глаз.
   Я отступила ещё... и спряталась за ним, за Алексом, за его спиной.
   Да, разумеется, я в курсе: я - женщина, то бишь слабый пол, а он, Алекс - представитель сильного. Им, мужчинам, суждено быть крепче и выносливее, и не только физически. На роду написано. А также: оберегать женщин. Защищать их. То есть нас.
   Всё верно. Всё так и есть.
   Вот только... Алекс - мой друг. Тот, на кого я могла положиться в любых обстоятельствах, что бы ни случилось. Тот, кто, как я знала, когда потребуется окажется рядом. И его не нужно будет об этом просить. Друг. Лучший друг. А я не задумываясь была готова спасти себя ценою его... костей? головы? жизни?
   Считается ли эта моя готовность предательством?
  
   В умении драться Алекс превосходил меня. Но ненамного.
   Трое на одного - при таком раскладе, как бы там ни было, а шансы не слишком велики.
   Подростки исчезли. Ротвейлер тоже. Только мы с Алексом находились теперь в "сонном" дворе.
   Я помогла Алексу подняться. Ему сильно досталось. Разбитые губы, кровоточащая бровь - это сразу бросалось в глаза. Но под одеждой, думаю, всё его тело покрывали синяки и ссадины. Предложила Алексу отвезти его в больницу, но он отрицательно помотал головой. Сказал, что "в порядке" и что "никаких серьёзных травм".
   Мы добрались до моей "Субару" и поехали к Алексу домой. Его "Тойота" так и осталась на автозаправке. Решили, что это может и подождать. Заберём её завтра.
   Алекс жил на последнем этаже. Седьмом. Выше была только крыша.
   Небольшая квартира. Без излишеств, но со всем необходимым. Я была здесь впервые.
   Алекс побрёл в ванную. Вернулся оттуда уже с чистым, хоть и распухшим, лицом и с пластырем на рассечённой брови.
   Скинув ботинки, он с облегчением растянулся на широком диване. Вопросительно глянул на меня, топчущуюся у двери:
   - Так и собираешься там стоять? Давай, проходи!
   Я приблизилась к Алексу:
   - Принести тебе попить? Воду или чай. Если хочешь, я могу что-нибудь приготовить, - неуверенно заговорила я почти шёпотом. Вообще-то кулинар из меня никакой. Но разве это имело сейчас значение?
   Улыбнувшись разбитыми губами, он покачал головой. Взял меня за руку и потянул вниз. Я села возле Алекса, пристроившись на краешке софы. Алекс подвинулся, освобождая мне место. Я молчала.
   - Я не хотела! - вдруг вырвалось у меня. - Алекс! Господи... я не хотела, чтобы такое произошло... не хотела, чтобы они сделали с тобой это... чтобы причинили тебе боль...
   Алекс кивнул и посмотрел мне в глаза:
   - Я знаю.
   - Пожалуйста, прости...
   - Всё нормально, - он дотронулся до моих пальцев и улыбнулся.
   Он старался меня успокоить. Мог ли он простить меня? Он - да. А я саму себя?
   - Я должна была вмешаться! Должна была что-то предпринять. Как-то помочь тебе. Должна была попытаться!
   К кому именно я обращалась? К Алексу или к себе?
   В голове снова пронёсся коллаж: то, как избивают Алекса и то, как я наблюдаю за этим со стороны. А ещё то, как порываюсь остановить подростков и защитить Алекса, как бросаюсь ему - своему другу - на подмогу, как тоже участвую в драке... - всё то, что могла бы, но так и не сделала. Даже не попробовала.
   Но почему?
   Я ведь так хотела, чтобы они прекратили, чтобы Алекса не трогали! Очень хотела. В тот момент - больше всего на свете.
   Тогла почему? Растерялась? Испугалась? Не сообразила? Не успела? Не знала как?
   Почему?! Ответа у меня не было.
   Алекс тихо рассмеялся:
   - Ну да, конечно. Не хватало ещё, чтобы ты ввязывалась в потасовки и мордобои! Чтобы из тебя состряпали отбивную? Совсем рехнулась? - он чуть сжал кончик моего пальца и легонько встряхнул.
   Я мотнула головой и отвернулась.
   Догадывается ли он о том, что я ощущаю, что испытываю?
   А что я испытываю?
   Сожаление. Разочарование.
   Ты придумываешь для себя некий образ. И внушаешь себе, что соответствуешь ему, этому собственному представлению о своей личности. И всем своим существом желаешь в это верить. Но внезапно в один момент, совершив - или, напротив, не совершив - какое-то действие, какой-то поступок, ты осознаешь, что между тобой вымышленным и тобой настоящим пролегает бездна. И она - непреодолима.
   Чувства разрывали меня изнутри? Нет. Мне просто хотелось расплакаться.
   - Ну же. Перестань. Не надо, - Алекс стиснул мою кисть в своей ладони.
   Я посмотрела на него. В его глаза. Что в них было? Грусть? Понимание?
   - Почему?! - на этот раз я задала не дававший мне покоя вопрос вслух.
   Чего я ждала? Что у Алекса получится отыскать ответ, который мне самой найти было не под силу?
   Он продолжал держать мою руку в своей.
   - Потому что все мы люди.
   Мне показалось, что я уже слышала эти слова. Не так давно. Но где? И от кого?
   - Просто люди, да? Не идеальные, не совершенные. А просто люди, и больше ничего.
   - Да нет же! - Алекс снова рассмеялся. - Наоборот: ЛЮДИ. И это совсем не плохо! Это даже здорово. Быть идеальным - просто. Быть человеком - значительно сложнее.
   Он опять потянул меня, и я легла рядом с ним.
   Алекс молчал. Я тоже. Алекс уставился в большой резко очерченный чёрный прямоугольник окна - единственное тёмное пятно в этой залитой светом комнате. Я понятия не имела, о чём он думает.
   Улица и её фонари, проезжающие машины и их фары, соседние дома и суета их обитателей - всё это осталось где-то внизу. Весь прямоугольный проём заполнял кусок неба. Угольно-ночного. Чёрно-беззвёздного. Лампа над головой хоть и не слепила, но всё же не позволяла разглядеть крохотные точки далёких чужих солнц.
   Словно услышав мои мысли, Алекс протянул руку к выключателю над диваном, и мы погрузились во мрак.
   За окном в небе цвета гудрона начали проявляться редкие едва заметные мерцающие крупинки. Глаза привыкали к потёмкам, и сияющих искорок становилось всё больше, да и сверкали они теперь поярче и поувереннее.
   Астрономия, космология - столько загадок, столько тайн. Они очаровывают, манят, притягивают. Большой взрыв, эволюция Вселенной, зарождение звёзд - про это я читала, и немало. А вот отличить одно созвездие от другого - выше моих возможностей. Даже Малую Медведицу вместе со всем известной Полярной - не стала бы клясться, что распознаю.
   - Вон те четыре звезды, образующие трапецию, видишь? - спросил Алекс, указывая на проём, ведущий из квартиры в глубины мироздания. - А посередине поясок, пересекающий эту трапецию по диагонали.
   - Ага, - я кивнула.
   - Это Орион. Яркая точка в его углу - Бетельгейзе. Такой она была около шестисот лет назад - столько времени нужно её свету, чтобы достигнуть нас. А та, с другой стороны от неё - Ригель. Одна из самых мощных звёзд в нашей Галактике. Как она выглядит в эту минуту, мы узнаем только через восемьсот лет.
   - А Медведицы - и Малая и Большая - похожи на ковш. Или на древнюю кофеварку, - поделилась я своими весьма расплывчатыми знаниями в области ориентации на местности.
   - Угу, - отозвался Алекс. - Но их отсюда не видно. Они там, - он ткнул пальцем туда, где стена скрывала от нас обеих Медведиц.
   - Над Орионом, - продолжил Алекс, - созвездие Тельца. Вон та группа звёзд, по форме напоминающая полулежащую букву "V". Это Гиады. А яркая точка на краю Гиад - Альдебаран. Он находится не очень далеко от нас. А скопление чуть выше - Плеяды. Кстати, в Японии они называются "Субару", и это они изображены на эмблеме твоей машины. А там, в противоположной части Тельца - Крабовидная туманность. Это остатки сверхновой - вспышку наблюдали тысячу лет назад. На самом деле взрыв произошёл задолго до этого, но чтобы добраться до Земли свету потребовалось шесть с половиной тысяч лет. В центре туманности вращается пульсар. Он делает тридцать оборотов в секунду вокруг своей оси.
   Смотри, под Орионом, те две звезды, сияющие друг над другом, - Алекс подождал, пока я найду их. - Это Кастор и Поллукс. Близнецы. Мифические Диоскуры - сыновья Зевса. Когда Кастор погиб, бессмертный Поллукс, не желая расставаться с братом, умолял Зевса, чтобы тот забрал и его жизнь тоже. Тогда Громовержец позволил Поллуксу разделить своё бессмертие с Кастором. С тех пор оба брата день проводят на Олимпе, а день - в царстве усопших.
   Я лежала, вслушиваясь в тихий голос Алекса. Осязала его ладонь на своей руке, моя щека прижималась к его плечу. И я вдруг почувствовала спокойствие и защищённость. Умиротворение, что ли? Будто каким-то чудом сюда, в настоящее, попали ощущения из давно минувшего детства.
   Словно мне снова десять и я у себя в комнате, играю во что-то со своим лучшим другом, а откуда-то из кухни доносятся негромкие едва различимые звуки - мама готовит ужин, разговаривает о чём-то с папой.
   Это как вернуться домой. Туда, где не был целую вечность. Но это совсем неважно - как долго ты отсутствовал. Точно как не имеет значения, кем ты стал - или не стал; что сделал - или не сделал. Потому что это - ДОМ.
   Дома - всё как и прежде. Дома тебе безмятежно. И дома тебя всё так же ждут. А главное, что тут, дома, ты становишься самим собой. Тут ты хочешь быть самим собой. Тут ты можешь позволить себе это.
   Любила ли я Алекса в этот момент? Да! Конечно! Разумеется!
   Меня захлестнуло желание сказать ему, что я испытываю.
   Для кого-то нет ничего проще и естественнее, чем признаться другому в своих чувствах. Почему у меня всё не так? Почему я никогда не могу заставить себя вымолвить эти слова?
   ...И внезапно до меня дошло, что этого и не нужно - Алекс всё моймёт и так. Непременно поймёт.
   Алекс замолчал. Повернул голову и посмотрел на меня. Приподнялся и поцеловал. Его губы лишь на секунду коснулись моих.
   Лёг обратно, опять уставившись в небо. Снова взял мою руку в свою ладонь. И я знала, что меня тоже любят. Искренне. По-настоящему. И не играло никакой роли - совсем никакой - как я выгляжу, правильной ли формы мой нос и идеальный ли у меня прикус, или какого размера моя грудь, или густы ли и шелковисты мои волосы. И не имело значения, пыталась ли я что-то сделать во время драки или, испугавшись, стояла в стороне. Никакого значения.
   Меня любили такую, какая я есть. Любили просто за то, что я есть.
   Я тоже глядела в звёздный прямоугольник окна.
   - Какая из них твоя? - нарушил тишину Алекс.
   Я рассмеялась. Почти шёпотом. И крепче прижалась к нему.
   - Знаешь легенду о звёздах? - спросил он, и я ощутила его дыхание у самого уха.
   - Не-а, - уткнулась ему в плечо. Пришло на ум, что, возможно, эту легенду ещё не сочинили. Или что её и вовсе не существует - ни в моём настоящем, ни в его будущем - и что это он, Алекс, сам придумал её. Только что. Для меня.
   Алекс отпустил мою ладонь и обнял меня:
   - Люди когда-то были круглыми сверкающими свободными и умели летать...
  
   ***
  
   Если ты взрослый, а твоё детство осталось далеко позади, то знаешь, что значит "правильно жить": умеешь быть сдержанным, обходить стороной ненужные препоны, не принимать вещи близко к сердцу, ограждать себя от лишних переживаний, не тратить силы на то, что тебе кажется не таким уж и важным. За твоими плечами года и опыт, научившие тебя: будь, как все, не выделяйся - так удобнее, так безопаснее, так ты почувствуешь себя увереннее. Ведь нет ничего труднее, чем двигаться против толпы, навстречу сносящему всё на своём пути потоку.
   Если же ты ребёнок, не постигший пока всех этих премудростей, то ещё не разучился грезить о несбыточном. Ты всё ещё веришь, что дракона можно победить, и для этого не надо убивать его - нужно лишь расколдовать, тогда он снова станет добрым. Ты не задумываешься, соответствуют ли твои мысли, стремления и духовные ценности общепринятым канонам, не ищешь логику в чувствах и поступках, не стараешься избежать падений и боли; тебя не заботит, какого мнения о тебе другие; ты хочешь летать, не волнуясь о том, насколько легко разбиться; умеешь излучать свет, не боясь сгореть.
   А может, всё дело в том, что ты, ребёнок, ещё хранишь память о том, о чём ты, взрослый, уже давно забыл?
  
   Многие сказки начинаются со слов: "Когда-то, давным-давно..."
   Эта сказка не исключение.
   Так вот: когда-то давным давно сотворил Бог... нет-нет, не небо и землю, а сотворил Он пространство и время: из точки - немыслимо малой, невообразимо плотной и невероятно горячей - возникла наша Вселенная.
   Ты знаешь, что такое звёзды? Тебе известно, как они рождаются?
   Звезда - это огромный пылающий газовый шар. Но прежде это гигантское холодное облако, состоящее из разрозненных, беспорядочно носящихся частичек. Под действием собственной тяжести оно сжимается и нагревается. Температура возростает до миллионов градусов и - звезда вспыхивает, начинает выделять невероятно много тепла, начинает светиться. Звезда живёт пока не закончатся запасы топлива в её ядре. Миллионы, миллиарды лет. А какой она будет: большой ли? яркой ли? голубой? а может, белой? или жёлтой? или оранжевой? - всё зависит от её массы и вещества, из которого она создана.
   И все звёзды, все они: и слепяще яркие, и те, что потусклее, и исполинские, и те, что поменьше, тяжёлые и лёгкие, раскалённые и просто горячие, - все они получают крупицу души Всевышнего. Он вдыхает жизнь в каждую из них. Даже в ту, крохотную и блёклую, едва заметную коричневую карлицу, затерянную на задворках мира - вдохнул даже в неё! Ни одну не пропускает.
   Но - то ли по какой-то нелепой случайности, то ли по ошибке, а может, так и было задуманно Создателем - некоему космическому страннику, совсем малютке, тоже досталась капля души Творца. Скитальцу этому не суждено было превратиться в звезду: как ни старался он, как ни пробовал, а зажечься не мог. Ему не хватало величины, а потому - и сил.
   Все вокруг сверкали, пылали, сияли и искрились, одаряя других светом и теплом. Радовались, не зная ни тревог, ни страхов.
   И малыш-бродяга, поняв, что ему никогда не стать звездой, что ему никогда не удастся загореться, что он навсегда так и останется всего лишь планетой, почувствовал себя одиноким, заброшенным и никому не нужным. С отчаянием он снова и снова спрашивал себя: "Для чего я существую, если никто даже не догадывается, что я есть?!" "Зачем мне искра души Творца, если я никого не могу согреть ею?!"
   Но странник ошибался. Звёзды, хоть и не видели его, но могли ощущать его переживания и боль, печаль и безнадёжность. Ведь они, как и он сам, были частичками одного целого, капельками одной души - души Создателя.
   Тогда, не представляя, как можно утешить скитальца, все звёзды: и ослепительно яркие, и те, что побледнее, и гигантские, и те, что помельче, тяжёлые и не очень, раскалённые и просто горячие, и даже та тусклая, чуть приметная коричневая карлица - все они обратились к Всевышнему с просьбой о том, чтобы Он помог малютке-бродяге.
   Но Господь не превратил странника в звезду. Вместо того чтобы зажечь скитальца, Он произрастил на нём траву и деревья; породил рыб, зверей и птиц, заполнил ими океаны, землю и небо; создал человека.
   Бог предложил звёздам, каждой, которая пожелает, слиться с каким-нибудь из его творений на этой планете: воплотиться - вдохнуть жизнь - в любое из них.
   И звёзды, все до единой: и яркие и бледные, и громадные и поменьше, тяжёлые и те, что полегче, горячие и очень горячие - все они - даже крохотная коричневая карлица - пообещали, что так и поступят. Каждая из них поклялась навестить странника хотя бы раз, пусть и ненадолго: стать его гостем или поселиться на нём, или сделать его своим домом.
   И скиталец перестал грустить - ведь, наконец, и у него появилась возможность давать другим тепло и свет! Он больше не чувствовал себя ненужным!
   И все они - все звёзды - все-все, сдержали своё слово. Держат его до сих пор, продолжая наведываться к малютке-страннику. И всегда будут.
   Так Планета Земля перестала быть безвидной и пустой. А звёзды стали людьми.
  
   Если ты ребёнок, то, наверное, всё ещё смутно помнишь, кем являешься на самом деле. Ты ещё не забыл о том, что раньше вместо рук и ног у тебя были раскалённые протуберанцы, что ты бороздил просторы космоса, вспыхивая, пылая, горя, излучая, сияя, светясь и искрясь, и что испытывал при этом лишь радость и счастье.
   Когда-то ты был круглым сверкающим свободным и умел летать. Ты, ребёнок, ещё не забыл этого.
   Ты, взрослый, тоже вспомнишь об этом. Но лишь однажды, в самом конце, в самый последний момент, прямо перед тем, как уйти.
   Ты увидишь туннель, ведущий к свету, яркому и манящему. И свет этот, хоть и стёрт давно из твоей памяти и предан забвению, покажется тебе таким знакомым, таким близким, таким родным! И ты помчишься к нему. Потому что это и есть она - звезда. Твоя Звезда. Та самая, которой ты когда-то был. Счастливая. Свободная. Сияющая. Волшебная.
   И ты, воротившись отсюда, с Земли, вновь станешь ею. Станешь звездой.
   Она - это ты. Настоящий ты. Истинный ты.
   Посмотри на небо, на бессчётное количество мерцающих там, вдали, звёзд. Красные гиганты, белые карлики, пульсары. В действительности - огромные плазменные шары, в недрах которых непрерывно происходят термоядерные реакции. Но для взирающего снизу человека - лишь крохотные точки в ночном небе. Но у каждой из них есть душа. Все они - живые. Ты видишь их? Они тоже видят тебя. Некоторые из них сейчас рядом с тобой, тут, на Земле. Просто погляди вокруг.
  
  

Глава 17

  
   Чэд
  
   - Знаешь, каково это погружаться в рутину однообразия, вязнуть в ней?
   Изо дня в день ты видишь те же самые лица, говоришь те же самые слова, выполняешь те же самые действия. Ты словно на автопилоте. Продолжаешь всё ту же игру, хоть и ненавидишь себя за это. Как будто ходишь по кругу - твоё существование замкнуто в петлю, и ты раз за разом снова и снова проживаешь всё тот же скучный, ничем не примечательный, никчёмный виток. Задыхаешься, захлёбываешься, но твердишь себе, убеждаешь, что так надо: так принято, так правильно. Иначе почему остальные, подчиняясь тем же самым негласным законам бытия, улыбаются, смеются и радуются. И выглядят они при этом очень даже искренне. И ощущают себя соответственно: как рыба в воде. А может, как лягушки на болоте?
  
   Алекс, присев на металическое барьерное ограждение, задумчиво рассматривал серое полотно асфальта под ногами. Однако Чэд не сомневался: Алекс его слушает. Несмотря на то, что голос Чэда терялся, утопал в шуме беспрерывно проносящихся мимо машин. И слышит. Каждое его слово.
  
   - Так хочешь всё переиначить! До чёртиков хочешь! Отдал ба за это что угодно. Но - боишься. Боишься поменять хоть что-то. Боишься жить по-другому. И страх этот сильнее твоего желания, сильнее тебя. Потому-то в итоге всё так и остаётся по-прежнему.
   Или, может, тебя пугает сама попытка? Вдруг опять ничего не получится? Как всегда. Надеешься, а в результате - всё зря. Лучше, наверное, и не начинать, даже и не пробовать: а зачем?
   Или же, напротив, бросает в дрожь от одного лишь: а если всё-таки удастся? А потом? Что дальше? Да, сейчас тебя словно засасывает трясина, но зато - спокойно, знакомо. Никаких лишних впечатлений. Никаких лишних эмоций. Никаких лишних раздумий. Всё по плану. Всё по расписанию. Надёжно. Безопасно. И твой рассудок со знанием дела, основательно и добротно лепит мысль: ведь всё не так уж и плохо, ведь ещё можно терпеть. А затем - в какой-то момент, неожиданно для себя - ты срываешься.
   А подпускать к себе кого-то - лучше не надо. Никаких близких друзей. Ни к чему они. "Мы в ответе за тех, кого приручили"? А кому ж охота нести ответственность за чужую жизнь, когда и за свою-то так и норовишь перекинуть на чьи-нибудь плечи. Вдруг тот, за кого ручаешься, окажется не тем: не тем, за кого себя выдавал; не таким, каким ты его считал. Или же ты? Выяснится, что ты - не тот. Не тот, за кого себя принимал.
  
   В салоне белой "Тойоты" заёрзал пёс. Алекс оторвал взгляд от пыльного дорожного покрытия и посмотрел на собаку. Чуть нахмурился. Вздохнул и пожал плечами. Как-то растерянно. И грустно.
   Псина выскочила из пикапа и подошла к Алексу. Чэд удивился: насколько же она огромная!
   Когда-то, будучи ребёнком, Чэд мечтал о собаке. О большой собаке. Может быть, именно о такой? Громадной и лохматой. Похожей на лешего, пугающей на вид, но доброй, преданной и любящей. Однако как-то не вышло. Не случилось. Ни тогда в детстве, ни после.
   Алекс опустился на корточки рядом с псом. Ласково потрепал того по мохнатой голове, погладил косматую морду. В ответ собака ткнулась ему носом не то в щёку, не то в висок.
   Алекс поднялся. Псина глянула ему в лицо и гавкнула. Громко, так,что в такт лаю у неё качнулись уши. А потом развернулась и направилась к "Ауди". Остановилась возле задней дверцы, посмотрела на Чэда, чего-то ожидая.
   Чэд непонимающе уставился на Алекса. Тот улыбнулся:
   - Теперь он твой. То есть он с самого начала был твоим - пришёл к тебе. - Добавил, указав на пса: - По крайней мере он в этом уверен.
   - Ты что, совсем...? - Чэд постарался найти подобающие ситуации слова. Вернее, оных у него было - хоть отбавляй, но ни одно из них не являлось цензурным.
   - Куда мне его? Что я с ним буду делать? Меня и дома-то почти не бывает! - вновь предпринял попытку возмутиться Чэд.
   Алекс опять усмехнулся:
   - Думаю, вы справитесь, - и двинулся к своему вседорожнику.
   - Эй! Ты куда?! - Чэд хотел, чтобы это прозвучало сердито, или даже гневно, но получилось беспомощно и едва ли не жалобно. - Я, между прочим, на роботу еду! Мне там нужно быть через полчаса! - с упрёком бросил он уходящей спине.
   Алекс, рассмеявшись, обернулся:
   - А, по-моему, каких-то полчаса назад тебя это вообще не заботило.
   Алекс забрался в машину.
   - Постой! - вдруг сообразил Чэд.
   - Леший. Его так и зовут, - ответил Алекс на вопрос, котрый Чэд собирался задать.
   Алекс укатил.
   Чэд остался один. С Лешим. Вдвоём.
   Чэд размышлял, разглядывая пса. Пёс, очевидно, тоже, рассматривая Чэда.
   Чэд вздохнул и развёл руками. Приблизился к "Ауди". Открыл наконец собаке дверь. Повторного приглашения Лешему не потребовалось.
  
  
   Сэмми
   (из блога. 121 просмотр)
  
   Временами, стоя перед зеркалом, всматриваюсь в своё лицо, в каждую чёрточку, заглядываю себе в глаза и у меня возникает странное, чудное - а может, и вовсе дикое - желание: хочется, чтобы оттуда, из отражённого мира, из зазеркалья, ломая грань между реальностью и фантазией, шагнула сюда, ко мне, я сама. Но не теперешняя я, а та, что из будущего. Та, что старше меня сегодняшней лет на десять. Или на пятнадцать. Или на все тридцать. Та я мудрее и опытнее.
   Она - та я - сумела бы понять меня, нынешнюю, как никто другой. Она знала бы, что я испытываю, что чувствую, что причиняет мне боль, чем живу, - знала бы обо мне всё. Она бы что-то посоветовала, как-то бы поддержала. И помогла бы разобраться в том, что происходит у меня в душе.
   И лишь она смогла бы утешить, успокоить, сказав, что всё будет хорошо. Потому что, услышь я эти слова от неё, ни секунды не сомневалась бы в их правдивости. Ей я бы сразу поверила. Безоговорочно. Только ей.
   А вам знакомо такое желание?
  
  
   Триша
   (из блога. 207 просмотров)
  
   Ты идёшь вдоль дороги, по тротуару или по обочине. Ты знаешь, откуда вышел и куда направляешься, знаешь, как туда попасть, в какую сторону нужно двигаться и сколько времени на это потребуется. Добраться до пункта назначения - единственное, что тебя заботит. А остальное - не важно.
   И так во всём. Тебе кажется, что упусти ты из виду цель - пиши пропало.
   Но жизнь не задача из учебника по математике.
   Попробуй свернуть со знакомой тебе улицы, с просчитанного тобой пути. Ступи в сторону. Вправо, влево - не имеет значения, главное, чтобы "не туда". Забудь про свои планы, хоть ненадолго. Отправься в парк, загляни в сквер. А можешь шагнуть в заросшее высокоя травой поле. Нет, не для того, чтобы срезать и сэкономить пару минут, а просто так, ради себя.
   Возможно, вначале тебе понадобится сделать какое-то усилие: отцепить от штанины лапу назойливого колючего кустарника или перепрыгнуть через неглубокий овражек. Думаешь, тебе в голову придёт, что затея эта дурацкая и абсолютно бессмысленная? Ага. И что это вовсе не поле, а одна огромная грязная лужа. Или непролазные заросли сорняка. Обязательно придёт! Ещё как!
   Не поддавайся, соверши эти несколько шагов и - почувствуешь, словно попал в иную вселенную. Вселенную спокойствия и тишины. И дело не в том, что шум обгоняющих друг друга машин и гомон спешащей толпы остались позади. Просто там, за твоей спиной, в мире торопящихся людей и проносящихся автомобилей, в мире цейтнота, осталась и твоя "Цель". Та, к которой ты так стремился. Ты будто получил увольнительную, пусть всего только на полчаса или на час.
   Во вселенной бескрайнего луга и застывшего времени тебя интересуют совершенно другие вещи. Яркое пятно в траве, что это? Пробираешься туда. Смотри-ка: цветок. А вон и ещё один. И по листку ползёт божья коровка. И выглядит она так, точно её нарочно раскрасили и покрыли лаком.
   А ты был уверен, что здесь, кроме лопухов - ничего!
   Под ногами змеится тропинка. Совсем узкая, но по ней можно продвигаться без труда. Куда? А разве это важно? Как не пойти по ней, если вдоль неё бежит дорожка из васильков, лютиков, ветрениц, одуванчиков, незабудок и ромашек? А ведь, стоя там, у шоссе, ты даже не подозревал о том, что кроется здесь.
   В мире диких цветов и божьих коровок всё равно, куда ведут тропы. Имеет значение лишь то, что ты ощущаешь, следуя им. Покой? Восторг? Удивление? Ведь кажется, что мир этот только твой. И ждал он именно тебя.
   Когда же ты вернёшься обратно во вселенную поставленных целей и дефицита времени, то сразу же сделаешь две вещи: посмотришь вокруг, дабы убедиться, что держишь путь в нужном направлении, и, взглянув на часы, ускоришь шаг.
  
  
   Триша
   (из блога. 312 просмотров)
  
   Время от времени натыкаешься на какие-то статьи, передачи, ролики, подробно, основательно и со знанием дела разъясняющие, что вам нужно предпринять, если вы потеряли интерес к жизни: чем себя занять, куда отправиться, как и где искать свежие впечатления или, на худой конец, к кому обратиться за помощью. Масса советов: попробовать себя в чём-то новом, избегать однообразия, сменить обстановку; как почувствовать себя полезным, как научиться снова радоваться, как получать удовольствие от происходящего. Предложения, рекомендации, рецепты - все они, бесспорно, дельные и пригодные, эффективные и продуктивные. Разве я спорю? Вот только...
   Вы когда-нибудь занимались верховой ездой? А случалось вам падать с лошади?
   Вроде ничего страшного: свалились на довольно мягкую землю, не так уж и больно - всего-то поцарапали коленку или ушибли плечо. Но... оказались-то вы под конскими копытами. И вы видите, как, словно в замедленной съёмке, к вашему лицу приближаются ноги скакуна. И вам почему-то даже в голову не приходит, что надо откатиться в сторону. Как можно скорее. Сейчас же! Немедленно! Ведь иначе... Но вы лишь наблюдаете. Наблюдаете...
  
  
   Сэмми
   (из веб-форума. 198 просмотров)
  
   Прошлое каждого скрывает какие-то инциденты и казусы. Среди них попадаются и отрывочные эпизоды, полустёртые вереницей дней, месяцев, лет. Такие, которым не придаёшь значения, так как это всего лишь обманчивое детское воспоминание, отголосок чего-то далёкого и, возможно, выдуманного.
   Вы, будучи ребёнком, перебегали дорогу? Ну разумеется, да. Что это со мной, чего я, вообще, спрашиваю!
   Кидаешь взгляд налево, направо - путь свободен, от маячащих где-то там машин тебя отделяет целая вечность, проскочить, без сомнения, успеешь. Бросаешься вперёд на проезжую часть - до другой стороны улицы рукой подать - но, внезапно поскользнувшись, падаешь.
   Лежишь, уставившись на те самые автомобили, для которых, как казалось ещё совсем недавно, ты недосягаем. Разглядываешь их шины. Рисунок на протекторах. Всё ближе... ближе... И время растягивается, словно использованная жевательная резинка, на которую наступили. И нужно что-то делать: вскочить, унестись прочь. Но ты об этом даже не думаешь. Ты просто лежишь. И просто смотришь...
  
  
   Триша
   (из блога. 312 просмотров)
  
   ...Вам необходим чей-то окрик. Толчок, рывок, пинок. Нужен кто-то, кто вернёт вас к реальности. Проделает вместе с вами первый шаг, первое движение.
  
  
   Сэмми
   (из электронного письма)
  
   Иногда так хочется выговориться. Открыть кому-нибудь, о чём думаешь, поведать, что не даёт покоя. Но снова, в очередной раз, сталкиваешься с тем, что окружающим наплевать и на тебя, и на то, что ты хочешь им рассказать. И в какой-то момент начинаешь делить людей на таких, которые с довольным гоготом пнут тебя, стоит тебе упасть, и тех, которые тебя не понимают. Не желают понять, не готовы, не заинтересованы, не в состоянии.
   Ты осознаёшь, что свои мысли и чувства лучше держать при себе. Скрывать их. Прятать всё под тщательно выбранную тобой же личину. И втайне надеяться: когда-нибудь одиночество, обиды, предательства перестанут причинять тебе боль; когда-нибудь она, эта маска, станет наконец неотъемлемой частью твоего лица; когда-нибудь ты сможешь забыть, что находится там, под ней. И однажды ты обнаруживаешь, что наловчился - тебе удалось-таки обмануть самого себя, получилось купиться на собственную ложь, принять за чистую монету свой же розыгрыш, войти в образ, вжиться в роль.
   Но если ты всё же рискнёшь и кому-то доверишься, то появится шанс - всего лишь шанс - что сможешь вновь обрести себя.
  
  
   Триша
   (сообщение в чате)
  
   Если мы перестанем бояться и поверим в себя, то увидим тех, кому мы нужны. Если же осмелеем настолько, что заставим себя высунуться из своей скорлупы, выглянуть из-за толстых бетонных стен, что сами же возвели вокруг, то отыщем и тех, кто необходим нам.
   Надо лишь набраться храбрости...
  
  
   Триша
   (из веб-форума. 146 просмотров)
  
   Почему стоит жить? Не существует универсальных решений, всеобъемлющих ответов либо исчерпывающей инструкции. Говорить, что бытие - загадка, каждое мгновение - чудо, оглянись вокруг - и увидишь смысл в любой мелочи, я тоже не собираюсь. Потому что чепуха всё это и копеечная философия. Красивые слова, не более. Ведь нам, простым смертным - слепым, недальновидным и непонятливым - не узреть сего: ни чуда, ни загадки, ни смысла. Нам, с нашей точки обзора, с нашего наблюдательного пункта, частенько доступны - увы! - лишь боль, разочарование, падение, отчаяние, надежда... и вновь падение.
   Но...
   Жить стоит. И всё. Конец фразы. А "зачем?", "для чего?" - пусть каждый сам решает для себя. Постоянно. И не важно, преображается ли ответ день ото дня или остаётся неизменным на протяжении многих лет.
   Жизнь - это выбор. Мой, твой, наш.
   Завтра либо произойдёт что-то хорошее, либо нет. Два варианта. Тот, кто отказывается от этого самого "завтра", вычёркивает один из них.
  
  
   Триша
   (из блога. 238 просмотров)
  
   Однажды, случайно наткнувшись на ветку уж и не помню какого веб-форума, прочла сообщение подростка, оставленное им более чем за год до этого. Он писал, что не видит причин продолжать жить. Знаете, что я почувствовала? Думаю, да, так как вы наверняка ощутили бы то же самое. Острое непреодолимое желание крикнуть, проорать во всё горло тому пареньку: "Нет! Не надо! Не глупи! Не делай этого!!" В голове зароились десятки, сотни, тысячи слов, котрые захотелось сказать ему: убедить, что это лишь чёрная полоса, неудачный период, на смену которому придёт лучший, намного лучший, обязательно придёт; захотелось встретиться с этим парнишкой, выслушать его, поделиться с ним опытом, протянуть ему руку.
   Понимаете, что это значит?
   Если я могу найти правильные слова для кого-то другого, стало быть у меня получится отыскать их и для себя самой.
   И ещё: так же, как и я, здесь, желаю помочь незнакомому мальчишке, где-то - не важно где - живёт кто-то, кто может, кто готов поддержать меня, кто-то, кому есть до меня дело.
  
  
   Сэмми
   (из веб-форума. 263 просмотра)
  
   Кто такой Алекс?
   Есть такие люди, которые появляются в нужном месте в нужное время. Тогда и там, где они более всего необходимы. Когда никого и не ждёшь вроде, но втайне надеешься: вдруг кто-то всё же услышит твой беззвучный призыв, вдруг придёт.
   Удивительная способность. А может, это дар?
   Кто такой Алекс?
   Парень с собакой. Парень, умеющий понимать. Тот, кто готов откликнуться на зов. Всегда.
   Кто он? откуда? где сейчас? - не имею понятия. Знаю лишь: если понадобится, он снова окажется рядом. Уверена в этом.
   Да, вот ещё что: он такой не один. Есть и другие, где бы они ни были - на Земле, на Марсе, в глубинах космоса. Непременно. Без сомнения. Должны быть!
   Возможно, не все они в силах уловить немую просьбу, возможно, к ним надо обратиться в голос. Но, осознав, что ты в беде, они бросятся на помощь. Тут же. Немедля.
  
  
   Лиз
  
   Лиз надо было пройтись. Прогуляться. Побыть наедине с собой. Всё хорошенько взвесить. Обдумать. Хотя что тут надумаешь-то?
   Справа парк развлечений. Можно продолжить шагать прямо, а можно и завернуть туда. Аттракционы так аттракционы, почему бы и нет? Какое это имеет значение? Куда глаза глядят. Лишь бы никто сейчас не трогал. А галдящая, хохочущая, визжащая толпа как будто специально создана для того, чтобы в ней прятаться тем, кому невтерпёж скрыться, сбежать от любого и от каждого, погрузиться в свой маленький личный мир.
   Порой, сталкиваясь с определёнными обстоятельствами, ты оцениваешь ситуацию, анализируешь положительные и отрицательные стороны, скрупулёзно подсчитываешь за и против и... медлишь. Тянешь с окончательным решением. Потому что ждёшь чего-то. Но чего? Ответа, который внезапно сам по себе явится извне? Вот так просто свалится тебе на голову. Подсказки, могущей избавить от дилеммы и снять ответственность за совершаемый тобой выбор? Ибо боишься, что ошибёшься, а поймешь это только тогда, когда будет уже поздно. Слишком поздно.
   Когда-то она была готова отдать душу дьяволу за то, чтобы её малышка жила. Теперь же она, Лиз, размышляла о целесообразности планомерного убийства другой своей дочери. Той, которая ещё не успела пожить.
   Лиз задержалась возле цепочной карусели.
   О том, что беременна, Лиз узнала лишь к концу второго месяца. Думала, что климакс.
   С Бэном Лиз встречалась уже полгода. Вопрос о ребёнке на повестке дня у них никогда не стоял. Бэн вырастил троих. Горит ли он желанием снова окунуться в рутину детских пелёнок, смесей и болезней? А она сама? Готова ли она к этому? Подчас ей казалось, что в этом есть нечто кощунственное: словно она намерена заменить умершее дитя на живое.
   Избавиться от малютки? Погубить собственного младенца? Нет, Лиз ни за что не пошла бы на такой шаг! Разве только на то имелась бы действительно веская причина. У Лиз таковая была - узнала о ней час назад. Трисомия по двадцать первой хромосоме. Синдром Дауна. Вероятность - девяносто восемь процентов. Так утверждали результаты инвазивного пренатального обследования.
   Статистика сообщает, что риск зачатия ребёнка с этим синдромом в её, Лиз, возрасте приближается чуть ли не к один к двадцати. А ещё: в девяти случаях из десяти, выявив диагноз, родители предпочитают прервать беременность. Статистика...
   Только сейчас Лиз осознала: как же она мечтает опять быть матерью!
   Советовал ли что-то ей врач? Нет. Или всё же да, сказав, что и не в такие годы рожают и что для неё это не последний шанс?
   Карусель, начав раскручиваться, набирала скорость. Центробежная сила разбросала сиденья в строны. Раздались крики ужаса и восторга.
   Вот бы туда к ним!
   Лиз жутко захотелось тоже прокатиться на этом самом аттракционе. Почувствовать одновременно трепет и веселье. Как в детстве. И чтобы не нужно было тащить непосильный груз немыслимой альтернативы.
   Что могли бы рассказать те девять из десяти, вынесшие приговор своим малышам? А что могла поведать та одна, не пожелавшая отказаться от своего малютки. Что ожидает в жизни этих ребят? А их родителей?
   Лиз рассеянно наблюдала за детворой на карусели.
   Вон мальчонка вцепился в поручень так, словно разожми он пальцы хоть чуток - тут же грохнется с высоты вниз. Мальчуган зажмуривается и старается не верещать.
   Парнишка постарше смеётся и пытается раскачаться, чтобы дотянуться и схватить качели рядом. Там, по всей видимости, сидит его подружка. Она вопит. Всё время, почти без перерыва, с того самого момента, как запустили аттракцион. Девчонка прибавляет громкость, проносясь над деревом: ей, верно, кажется что ноги вот-вот заденут крону.
   А вот девчушка лет девяти не кричит. Ей вообще не страшно. Она улыбается, подставляя спокойное лицо ветру и солнцу. Распростерев руки, она будто летит. Длинные распущенные пшеничные волосы развеваются, точно девчурка расправила ещё одну - дополнительную - пару крылышек за спиной, и это делает её похожей на маленькую фею. Или на ангела.
   Девчушка промчалась мимо Лиз и упорхнула в сторону клёна. Снова рядом с Лиз, а потом опять над одетыми в зелень ветками.
   Карусель замедлила ход. Остановилась. Малышка-Фея соскользнула с сиденья и подошла к маме с папой. Ухватила их за руки. И исчезла в толпе.
   Через минуту Фея вновь мелькнула в разношёрстном потоке людей. Лишь на секунду, не больше. Но Лиз наконец удалось рассмотреть её лицо: плоское, с приоткрытым ртом. И эпикантус - складочки у внутренних уголков глаз.
  
  
   Ральф
  
   Ральф, вглядываясь в буквы, в который раз перечитывал надпись на могильном памятнике. Те самые слова, которые по его просьбе были выбиты на стеле. Те самые, которые когда-то он сказал ей, Донне, в день их бракосочетания. Которые готов был повторять снова и снова.
   Ты для меня - целый мир. И я не желаю знать, что находится за его пределами.
   Ральф задумчиво уставился вдаль. Скоро вечер, как правило в это время становится прохладно. Но сегодня погода сделала исключение - может, специально для него, Ральфа? - и воздух продолжал хранить тепло уходящего дня. Ветер осторожно перебирал на его голове волосы. Ненавязчиво, деликатно. Почти ласково. Словно всё понимал и не хотел зря отвлекать. Было приятно. И как-то спокойно.
   Почему люди, навещая умерших, разговаривают с ними, с теми, кого уже нет? Ведь прах, сокрытый в земли, погребённый под тяжёлой плитой едва ли услышит обращённые к нему речи, навряд ли узрит пролитые слёзы.
   Надгробные сооружения - разве они нужны тем, кто ушёл? Они для тех, кто остался. Это живым требуются некие вещественные доказательства, такие, которые можно отыскать в пространстве с помощью знакомой и привычной системы координат. Такие, которые дано увидеть. Глазами увидеть. А если прикоснуться - то и ощутить. Ощутить кожей. Нервами. Потому что живым необходимо нечто большее, чем просто мысль, просто чувство или просто воспоминание. Пусть даже это будет лишь символ, намёк, осколок камня. Как-то так, наверное.
   Ральф вновь рассматривал гравировку, изучал каждую мелочь, каждую деталь. Провёл пальцами по мрамору.
   О чём он обычно беседовал тут с Донной? А о чём вообще говоришь с человеком, ближе которого у тебя никого?
   Он рассказывал о том, как проходят его дни; делился своими печалями и тревогами, радостями и волнениями, страхом или досадой.
   Рассказывал о том, что недавно общался с дочерью. По компьютеру. Теперь он умеет пользоваться технологией, позволяющей установливать видеосвязь. Вот только он постоянно забывает, как эта программа называется. Когда-то, в годы их с Донной молодости, о таком лишь мечтали, тогда это казалось фантастикой!
   А ещё о том, что их старшая внучка уже совсем большая: серьёзная и такая рассудительная! Заканчивает первый класс. Отличница. А младший уже бегает так, что и не догнать.
   Говорил о том, что в последнее время ему сильнее болят ноги и стало трудно ходить. И о том, что порою по утрам у него нет желания встать с постели, одеться или приготовить себе завтрак, да и есть тоже особо не хочется. Но такое случается не часто. Стало быть ей, Донне, по этому поводу беспокоиться совсем не надо.
   И Ральф почти слышал, как она ему отвечает.
   Как расспрашивает о внучатах, радуется за них. Смеётся вместе с ним, Ральфом.
   Как журит его, советует, не откладывая обратиться к врачу. Настаивает, что он должен заботиться о себе.
   Голос только в его голове, Ральф знает, но иногда ему начинает казаться, что Донна здесь, рядом.
   В прошлом Ральф любил рисовать. Карандашом, мелками, реже - акварелью. Увлечение на досуге, не более. Но после смерти жены не мог заставить себя притронуться ни к краскам, ни к графиту.
   Донне нравилось, как у него получается. Она сохранила все его работы. Шутила, что в искусстве есть разные направления, например реализм, кубизм, авангардизм или абстракционизм. А вот он, Ральф, работает в стиле "сказочник". А сам он - "художник-врун". Так как на его картинках мир выглядит не таким, каким является в действительности, а таким, каким он, Ральф, хотел бы, чтобы тот был.
   Как-то - не очень давно - Ральф нашёл стопку своих рисунков. Долго перебирал их, разглядывал. Пейзажи, этюды, эскизы, люди, животные, какие-то старые наброски. Портрет их дочери - здесь ей двенадцать. А вот и Донна - такой она была, когда они только познакомились. А тут она старше. Тут улыбается; здесь кривляется; хмурит брови. Вот она задумалась и в уголках её губ притаились морщинки. А вот - смеётся, и морщинки перебежали к уголкам глаз.
   Ральф сложил все изображения Донны в отдельную папку. Снова спрятал в ящик стола свои работы: и те, что с Донной, и те, на которых её не было. Потом отыскал чистый лист, взял карандаш и нарисовал свою жену.
   С бумажной поверхности на Ральфа серьёзно смотрела девочка лет десяти. Такой он помнил Донну по её детским фотографиям. Или нет? Может, такая Донна существовала лишь в его, Ральфа, воображении? Художник-врун, так ведь?
   Когда-то в молодости Ральф преподавал в школе. Ему всегда удавалось найти общий язык с подростками. Зачастую даже лучше, чем со своими сверстниками.
   А ещё Ральф рассказывал Донне о ребятах из реабилитационного центра. Он, зайдя туда, поведал о своём опыте работы с детишками, вызвался помочь чем может. Добровольцы-то нужны, а лишние руки разве помешают? Чья это была идея? Сейчас и не вспомнишь. Либо его, Ральфа, либо Алекса. Донна знает, кто такой Алекс, не впервой слишит о нём от Ральфа.
   Ральф говорил с Донной о четырнадцатилетнем Рэе. О Рэе, парализованном от шеи, с тех пор как совсем малышом попал в дорожную аварию. О Рэе, который никогда не брал в руки кисточку - и, скорее всего, никогда и не возьмёт. Но это не важно: он держал её ртом. Ральф научил его этому. О Рэе, который теперь мечтает стать живописцем. И Ральф уверен, что ему это удастся. Обязательно удастся. Без вариантов.
   Ральф рассказывал о Стиве. О гениальном скульпторе Стиве, который ослеп в результате опухоли мозга, когда ему не было и двух. Врачи спасли тогда его жизнь, но не его зрение. Рассказывал о том, как этот мальчишка одиннадцати лет ощупал однажды его, Ральфа, лицо, а затем смог вылепить точную копию.
   И о Мике. Она потеряла слух сразу после рождения.
   Мика с Ральфом вместе мастерили кораблики: шлюпы, иолы, бриги, фрегаты, барки; с миниатюрными мачтами, реями, гафелями и бушпритами; с такелажем и парусами. Крошечные модели, которые словно только и ждали, чтобы их спустили на воду.
   О Мике, которая никогда не видела моря; о Мике, которая никогда не узнает, на что похож его шум. О Мике, которая грезит о том, что когда-нибудь она очутится у самой кромки океана, вдохнёт его запах. Рассекая волны ловкими движениями, удалится от берега. Набрав полную грудь воздуха, нырнёт. И там, на глубине, её окружит стайка резвящихся, играющих дельфинов. И она, Мика, будет плыть рядом с ними. Среди них.
   И Ральф не сомневался - ни на секунду - что так оно и случится. Это произойдёт.
   Каждому необходимо заветное желание. Мечта. И не важно, что кому-то эта мечта может показаться смешной, слишком обыденной или, наоборот - несбыточной фантазией. Главное, чтобы она была. Страшно, когда её нет. Ведь ради неё мы должны хотеть прожить день. А затем - ещё день. И ещё один. И ещё. И ещё...
  
  

Глава 18

  
   О том, что случилось, мне стало известно лишь назавтра, в самом разгаре дня. Сперва из короткого сообщения в новостной ленте на веб-портале, а позже, ближе к вечеру, наткнулась на статью со снимками. При несложном подсчёте, получается, прошли чуть ли не сутки.
   Я могла бы прочесть - или услышать - обо всём раньше. Но могла ведь - и спустя неделю. Или месяц. Плохие вести находят нас быстро? Не знаю, не знаю...
  
   За несколько часов до полуночи двое молодчиков, вооружённых огнестрельным оружием и секачами ворвались в жилой дом - коттедж на окраине города.
   Кто были эти двое? - Политические террористы? Националисты-погромщики?
   Что ими двигало? - Желание доказать что-то? Продемонстрировать? Отомстить? Уничтожить?
   В доме находилась семья из четырёх человек: родители и двое маленьких детей.
   Решётки не позволили неизвестным проникнуть внутрь сквозь окна, тогда бандиты принялись взламывать дверь.
   Поняв, что происходит, сорокадвухлетний отец успел спрятать свою беременную жену вместе с трёхлетней дочерью в шкаф. Старшего восьмилетнего сына он втолкнул в антресоль под потолком. Через пять секунд в мужчину выстрелили из короткоствольного автомата. А затем зарубили насмерть.
   Предположив, что в коттедже скрываются ещё люди, террористы начали обыскивать комнату за комнатой.
   Сообразив, что погромщики вот-вот обнаружат его мать и сестрёнку, восьмилетний пацан выбрался из своего укрытия и бросился на защиту женщин.
   Случайно проезжавший мимо водитель стал свидетелем того кошмара, что творился за оградой. Парень резко свернул и, сумев протаранить забор и стену дома своим вседорожником, сбил одного из убийц.
   От удара непристёгнутый водитель вылетел через лобовое стекло. Изувеченный, он смог подняться и схватить с усеянного обломками и осколками пола автомат - тот самый, который только что выпал из рук тяжело раненого боевика.
   Водитель вседорожника, заслонив собой мальчика, выпустил пулю во второго террориста, покончив с ним. Очередь, предназначавшаяся ребёнку, вошла в тело спасшего его парня.
   Полиция и скорая помощь появились почти сразу. Но водитель умер до их приезда.
   Если бы не фотографии, я так и не догадалась бы, о ком идёт речь.
   Потрёпанный, видавший виды белый пикап. Так хорошо мне знакомый. "Тойота" Алекса.
  
   Я могла бы узнать об этом днём раньше. В тот самый вечер, когда всё и произошло, когда только появились первые заметки. Но могла ведь - и позднее. Спустя ещё день. Или неделю. Или месяц. И тогда для меня он, Алекс, продолжал бы оставаться живым на день - неделю, месяц - дольше.
   Я уж и не помню, как именно мне попалась на глаза статья, на каком сайте или что было написано в комментариях и отзывах.
   Да ладно, вру я всё! Помню. Конечно же, помню. И сайт, и статью, и комментарии. Почти слово в слово. Поскольку вчитывалась в каждое предложение, всматривалась в каждую букву. Ещё, и ещё раз. А потом искала репортажи на других порталах. Информационных и не только. Личные интернет-странички, чьи-то блоги, какие-то форумы. Проштудировала всё, что сумела найти. Нет, не потому, что не могла до конца поверить. Совсем нет. Я поверила, точно знаю - поверила сразу.
   Тогда зачем? Болезненное любопытство? Хотела понять, восстановить события? До мельчайших подробностей? Поминутно? Или же дело в том, что порой нам кажется: обладай мы исчерпывающими сведениями, избавься мы от всяких неясностей, неисследованных белых пятен, незримых мёртвых зон - и станет легче, мы сможем успокоиться. Желаете знать моё мнение? - Это заблуждение, не более.
   А ещё я пыталась мысленно вернуться в те самые секунды: а что я сама делала в то время, как..? Что же? Что?
   ***
   Умел ли Алекс превращать воду в вино? Не думаю. Хотя кто его знает, может и да. А ходить по поверхности моря? Сомневаюсь. Зато он мог проникать сквозь стены. Если кто-то действительно нуждался в этом. Воскрешать мёртвых? Нет. Но мог возвращать шанс на жизнь. А это не менее важно - ведь нашему миру это так требуется.
   Когда-то, тысячи лет назад, некто говорил о вселенской всеобъемлющей любви. "Возлюби ближнего твоего..." - как-то так, да? А может быть, имелось в виду вовсе не это?
   Слова... Слова... Они передают суть наших мыслей. Но так же способны и исказить идею, переврать истинный смысл. Возможно ли, что речь шла не о любви, а о понимании? Простом понимании? О том, чтобы научиться сопереживать другому человеку, другому живому существу. Постараться - захотеть - почувствовать то же, что чувствует он. Услышать его. Как самого себя. Сродни ли такое понимание той пресловутой любви? Что из этих двух даётся нам с большим трудом?
   Каково это - съжившись в комок и боясь пошевелиться, забиться в угол шкафа? Каково это - слышать, как убивают твоего мужа, отца твоих детей, человека, которого любишь и с которым прожил многие годы? Каково это - сдерживать внутренний крик, рвущийся наружу, раздирающий на части твой мозг, твоё сердце, твою душу, тебя саму, осознавая, что следующими могут лишиться жизни твои малыши? И в этой пыльной спёртой темноте, стараясь почти не дышать, прижимать к себе трёхлетнюю дочь, обхватив её руками. Силясь успокоить, убеждать её, что это всего лишь игра - игра в прятки - и что не надо плакать, а нужно сидеть тихо. Каково это?
   Каково это, когда тебе восемь, знать, что только что застрелили твоего отца? И понимая, что сестра и мама в опасности, что с ними сейчас тоже могут расправиться, попытаться спасти их любой ценой. Потому что теперь ты - единственный мужчина, и ты обязан защитить свою семью.
   Каково это? Алексу были известны ответы на эти вопросы. Я уверена. Потому-то он там и оказался. Поэтому - проломил забор. Поэтому - прошёл сквозь стену.
   Иначе Алекс, пацифист и миротворец по натуре, Алекс, повторяющий, что важнее жизни ничего нет и быть не может, Алекс, способный понять всё и всех, не взял бы в руки оружие. Не убил бы. Кто угодно, только не Алекс.
   Каково это? А хотим ли мы на самом деле узнать? Готовы ли мы?
   Алекс утверждал, что существуют места, обладающие силой соединять людей через время и через расстояния. Места, обладающие возможностью установить связь между людьми и ими - пришельцами, чужаками. Эти места могли бы позволить нам понять их - иноземцев, а им - нас, землян; могли бы послужить средством для передачи посланий, мыслей, ощущений.
   Да, в нашей - человеческой - власти стать другими. Чуточку больше людьми, чуточку меньше чужеземцами. Научиться пользоваться тем, что в нас скрыто. Стать теми, кем мы и являемся.
   Для этого нужно лишь... Верно, мне известно, что для этого нужно. Известно от Алекса. Он рассказал мне. Но это не имеет значения. Почему? - А разве мы готовы? Разве хотим?
   "Каково это?" - желаем ли мы сие узнать? Стремимся ли понять, что чувствует кто-то другой? Ощутить его боль, отчаяние, радость, горе, счастье, надежду? Готовы ли мы к этому? Готовы ли?
   А может быть, всё это обман, ложь, враки? И вру я самой себе. И дело вовсе не в том, о чём я говорю. Вернее, не только в том.
   Алекс знал, как изменить мир. Но как будет выглядеть эта новая преображённая Земля? Что будет по-другому? Не исключено, что там, в новом мире, каждый станет похожим на Алекса. Или же: в нём вообще не будет таких, как он. И... не будет и самого Алекса. Может, он не появится на свет. Может, не станет тем, кем стал.
   Пусть это будет самая лучшая, самая замечательная, самая идеальная поднебесная, какую я только в состоянии вообразить. Пускай. Мне всё равно. Ведь если там не будет его, не будет существовать Алекса, то мне она не нужна. Такая вселенная мне ни к чему! Я отказываюсь от неё - такой великолепной, удивительной, неповторимой, потрясающей. Отдаю мир - целый мир, весь мир - в обмен на Алекса, на него одного.
   Это предательство? Я предаю Алекса? Снова предаю? Да в курсе я, разумеется в курсе. Но отчего-то мне кажется - нет, я почти убеждена - что он заранее знал. Знал, что я сделаю. Точнее - чего НЕ сделаю.
   И - да, мне понятно, что в преобразованном будущем Алекс, наверное, остался бы жив. Ведь ему уже не понадобилось бы пересекать время. И таранить стены ему тоже не пришлось бы. Но... Если бы Вам представился шанс уберечь Йешу а-Ноцри от страданий и гибели, а цена за это - он, Йешу, не станет Мессией, никогда, - если бы выпал такой шанс, Вы воспользовались бы им? Согласились бы?
   Алекс уверял, что явился из будущего. Так не бывает, правильно? Перемещения во времени противоречат логике. Ведь они вызвали бы парадокс: перекраивая минувшую быль, ты переиначиваешь грядущее. Мог ли Алекс переписать, изменить своё прошлое? Нет. Полагаю, что нет. Зато он помогал другим изменять ИХ будущее.
   "Тот, кто спасает одну жизнь, спасает весь мир."
   Значит, у Алекса всё-таки получилось. Он сделал то, к чему так стремился: спас мир. Сколько же миров он спас!
   Шанс... Я опять пытаюсь вникнуть в смысл этого слова. Шанс. Иногда он преподносится нам. Ещё один. Мы получаем его в дар от судьбы, реже - от кого-либо, и фактически никогда - от самих себя.
   Может ли случиться так, что когда-нибудь, в далёком - очень, очень далёком - будущем, в какой-нибудь другой жизни я вновь увижу Алекса, вновь встречусь с ним? Возможно, там, в заоблачном "когда-нибудь", иная я в своём ином воплощении сумеет совершить то, что не удалось мне - этой мне, тут, сейчас. Она - я - сможет отпустить его, позволить ему уйти; она поможет ему выполнить то, во что он так верил, поможет осуществить мечту. Невзирая ни на какие последствия. Несмотря ни на что.
   Есть ли у меня шанс? Хотя бы один?
  
   ...И я думаю о звезде. Его - Алекса - звезде.
   Той, к которой он снова вернулся. В которую вновь превратился. Которой опять стал. Той самой, которой он никогда и не прекращал быть...
  
  

После

  
   С тех пор прошли годы. Время - оно стирает контуры реальности. И то, что связано с Алексом: наше с ним знакомство, дружба, его почти фантастические рассказы и такие же фантастические способности, его гибель - кажется мне всё более иллюзорным и ненастоящим, всё менее взаправдашним. Я начинаю думать, что он, Алекс - лишь выдумка. Моя выдумка. Игра воображения. Моего воображения. Вот только фотогрфия... Маленькая, нечёткая, плохого качества. В моём старом сотовом аппарате. Наткнулась на неё недавно. Чисто случайно. Сколько же лет она там хранилась?
   Карапуз в джинсах с карманами, огромный белый кот и парень. Если увеличить снимок и присмотреться, можно заметить, что у парня седая прядь в волосах. И серо-голубые глаза.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"