Аннотация: Книга рассказывает о судьбе смешанной семьи в эмиграции в 70-90-е годы.
Бина Мейталь
Вне стана. Роман в четырех книгах с прологом и эпилогом.
Посвящаю моим родителям, сумевшими остаться честными добрыми людьми в невыносимо трудных обстоятельствах. Автор
"До того, как сорняки выросли - рассей их по ветру. Ты в состоянии изменить то, что пока не случилось - предвидь вредные события и не разреши им случиться...Большинство тех, кто упустил победу почти победив, должны были знать, чем всё кончится с самого начала".Лао- цзе.
Пролог
"Внутреннее путешествие - это путь единения, оно объединяет нас с самими собой, затем - с другими, затем, если сердце открыто, - с Богом". Епископ Д. Тафти.
- Алло, вам кого? - вопросила телефонная трубка авторитетным тоном. У Даши голос был мягкий, грудной, певучий. (Зря затеяла розыск подруги, укорила себя Мира. Рывок через полвека и треть планеты смешон. Но разъединиться с важным пенсионером без объяснений невежливо).- Простите, мне сказали, это телефон Дарьи Семеновны Павловой.- А кто ее разыскивает? - Подруга по интернету. - С Мирой что-то случилось? - Трубка тяжело задышала.- Не волнуйтесь, с ней все хорошо.Она - это я.- Мира, ты? Наконец-то приехала! Не узнала меня, ай-я-яй! Ты где-то рядом? Слышно - как из подъезда!- За океаном, в Торонто. Повезло, дожили, можем звонить из-за тридевяти земель и вод! Поздравляю с юбилеем Питера! Я ведь тоже родилась на берегах Невы. Тысячу лет назад! - Я думала, ты - коренная москвичка. Ты там в отпуске? - Я гражданка Канады. - Ух ты! Ну и как живется? - По- новому. Вместо Александровского сквера - рядом Королевский парк, вместо Кремля - дворец парламента. А как ты? - И у меня все хорошо. Живу в родительской квартире, сорок лет работала с детворой, потому и голос стал хриплым. Рядом - верные подруги, консерватория, есть пластинки, любуюсь с балкона Питером. Ты, значит, вышла за иностранца? - За сиониста. - Такая любовь, что оставила Родину? Как Елена ради Базарова? - Не совсем. Женился на мне семь лет спустя. - Ого! Ты была высокоморальной, с Сережей, помню, даже под ручку не ходила, когда другие десятиклассницы крутили романы. А я вышла за врача уже тридцатилетней, вынесла брак три года. Растить дочь помогала мама,теперь я помогаю Мире с внуками.- Мире? - В честь тебя назвала.
- А я вторую дочку назвала Дашей,чтобы не забыть подругу. Тебя, значит, миновала сильная тряска.А я кем только ни была - и блудницей, и яловой женушкой, и мамой-одиночкой, и многодетной матерью, любовницей, разводкой, вдовой, даже агуной- так называют в Израиле супругу беглеца. - Погоди,так ты вышла за сиониста, и он увез тебя к америкосам? Разбогатела?Живешь в особняке, рулишь "кадиллаком", делаете круизы... - Ты судишь по фильмам. Увезла себя я сама, сначала на край света к милому - у него не было даже шалаша, а потом сбежала сюда...с полупустым чемоданом.Оставила ему дом, грузовик, моторку. Теперь довольствуюсь государственным жильем и общественным транспортом. Как сказал один мудрый человек, "Ничего не имею, но всем обладаю". Над огромным Торонто горят в небе мои инициалы С и М! Шучу - это первые буквы названий банков! Город добрый, утопает в зелени. Под окнами - пушистые сосенки, на них - чижи, белки!
- Я бы не могла оставить Питер.- Судьба ставит в такие переделки, что приходится. У меня жизнь врастяжку - между родными и мужьями, родиной и чужбиной, русскими и евреями, Израилем и странами рассеяния евреев, Западом и Востоком, между двумя религиями, между христианами и Христом, небом и землей. Словно судьба поставила мне задачу - найти точку опоры, Архимед мечтал о такой. И тогда можно перевернуть землю - сделать ее почти что небесной. - А чем занимается супруг? - Не ведаю. Развелись. Живу со старшей дочерью, Любовью. Муж оказался чужаком. Выла от отчаянья. Слава Богу, обошлось.- У нас тоже многие носят кресты. Но я не хожу в церковь. - Я тоже. Сунулась было к христианам, мы выросли доверчивыми. Вскоре разочаровали. Но Библия помогла понять уроки истории, свои беды, высшие законы. Почувствовала небесное притяжение. Теперь никому не отдам свое право на поиск и сомнения!
- Кто на тебя так повлиял? Была комсомолкой-активисткой? - Даша милая, я все та же. Когда столкнулась с жизнью, cлужить системе расхотелось, а профессия обязывала петь дифирамбы. Оказалось, что подо мной - болотные кочки. Строили крепость вопреки законам природы. - Я политикой не интересуюсь. Знаешь, к вам едет соседка, у нее дочь в Торонто. Наша почта толком не работает. Я пошлю тебе письмецо, и ты передай с ней свое. Опиши поподробнее, как и что было, вложи фотку. Хорошо? А то вроде голос твой, а понять - не получается. - Писать о прошлом? Психологи советуют жить сегодняшним днем, мыслить позитивно. Только прошлое, как барс, ввонзилось когтями в плечи, не отпускает во сне.Попробую посмотреть ему в глаза, может, окажется бумажным.- Нам, если честно, тоже невесело, у всех полно проблем. Так напишешь?
Мира положила трубку. Нужно было услышать, каково живется на Родине честному человеку, чтобы понять, не ошиблась ли, идя за сердцем. Вот уже выпускают из страны с деньгами, не пресекают связь с заграницей - в этом есть и ее заслуга. Но вопросов полно, письмо дастся нелегко, почтальону такое тяжелое не донести на плече. Противостояние прошлому нужно осилить ради себя самой, у нее накоплен опыт сопротивления диктаторам, но тут понадобится все мужество в суждениях о себе, вся верность истине в оценке других. Если справится, то страдания и поиск были не зря. Они закалили сердце и волю и должны обогатить ее мудростью.
Книга первая. РОСТКИ В КРЕПОСТИ
"Во времена наибольшего отчаяния, когда человеческое достоинство, кажется, вот-вот сдастся злу, появляются чемпионы-правозащитники. Через всю историю эти герои отстаивали достоинство и права человека, не имея шансов на победу. Махатма Ганди боролся и победил империю.Мартин Лютер Кинг...Нельсон Мандела... Во всех этих странах было много других безвестных борцов, которые решительно восставали против ущемления человечееских прав и достоинства. Они внесли свой вклад в торжество справедливости. Они искали немногого в мире, они лишь требовали, чтобы их сторонники следовали за голосом морали и клеймили несправедливость, где бы она ни имела место". Проф. Э. Мендес
Глава 1.Родина-чужбина
"Что ищет он в страие далекой? Что кинул он в краю родном?" М.Лермонтов.
Долгая февральская ночь. Бескрайний город закован морозом в безмолвие, все живое притаилось за кирпичными стенами и под снегом. Лишь наверху туманного одеяла, накрывшего северное крыло столицы, светится желтой заплаткой балконная дверь, за ней маячит тень. Дед Мороз скрежещет зубами, швырнул охапки колючих льдышек в стекло, покрытое пальмовыми листьями изморози, рванул дверь так, что заскрежетали задвижки.Тень отшатнулась.То-то же, двуногая упрямица, знай силу холода и тьмы!Но Мира даже не заметила злобного налета, ее оглушил визг запущенной в эфир дрели - вот почему она отпрянула от пристроенного на радиатор отопления радиоприемника (обычно здесь лучше всего ловятся голоса из свободного мира).
Выключила "спидолу", унесла в комнату. Набросила на плечи оренбургский пуховый платок, пододвинула табурет под тусклую лампочку, свисающую с потолка на проводе в центре просторной кухни, поднесла к лицу прозрачный листок.Глаза слезятся, шрифт бледный. Отнесла машинописные странички в коридорный шкаф (если нагрянут с обыском, легче отпереться).Сходила за вязаньем. В ночной тиши хорошо думается.Странный роман, называется "36 праведников".Разве есть такие? Где они, в каких краях?И мне 36 стукнуло, а семью так и не создала.Роман не придет, метро уже не работает.Связался с Самиздатом, ящейки возьмут след - никакие праведники не помогут. Странный он - непредсказуемый, неприкаянный, молчальник.В тихом омуте черти водятся. Прописался бы у меня, поставили бы на очередь на квартиру. Так нет же, захвачен новой идеей - уйти из Союза в Турцию по дну моря.Не зря ездил к дядьке в Сухуми. Через горы не удалось - вернули, мать выручила, уважили почетную учительницу... Как Одиссей, привез с Кавказа золотое руно, настоящую овечью шерсть.Белый свитер освежит его загорелое лицо.Еще одна такая ночка- и обновка готова.
Быстро мелькают спицы.Тсс... Шорох на лестнице, шуршит коврик у двери. Кто-то на лестничной площадке. Милиция? Щелкнул язычок замка, кошачьи шаги по коридору, покашливанье. В проеме кухни - невысокий худощавый мужчина в потертой кожанке над серым свитером, в тонких серо-бурых брюках и демисезонных туфлях. Каштановая шевелюра рассыпалась волнистыми прядками по узкому лбу, длинный костистый нос и прямые редкие ресницы поблескивают растаявшими снежинками, над темными полукружиями - настороженные светло-карие глаза,скошенный подбородок прячется в воротник ковбойки.
- Думал Аграфена орудует. Чего это ты поднялась в такую рань? - Не ложилась. Боялась, арестовали. - Я, как колобок, от всех уйду. Он сбросил куртку на стул, разулся, под туфлями - лужица. Меряет кухню быстрыми шагами, наследил, плеснул из чайника в чашку,опрокинул в себя, распахнул холодильник, сунул в рот котлету."Не суетись,-осадил Миру жестом.-Что нового на Родине?" - Жить становится лучше, сказку делаем былью, не сказали какую - о Бабе-Яге или Кащее, паровоз мчит в коммунизм, а тот, как всегда - на горизонте. - Я о моей родине, Мира. - Визжали глушилки. Нам дышится вольно, ни к чему огорчать чужими бедами и конфузить иными мнениями. Партия знает, что правильно. - Буду ловить днем. - Роман оседлал табурет, но не усидел, снова заметался челноком.-Не поверишь, что мы устроили! Ребята - орлы! Собрались в Приемной Верховного Совета и заявили: "Будем голодать, пока не объясните, на каком основании нам отказывают в выезде на историческую родину!"Я, конечно, запасся сушками, набил карманы. Ты бы посмотрела на физиономии в окошечках!Челюсти отвалились, щеки - как свеклы, белки навыкате. Финал "Ревизора"! Роман засмеялся, тряхнул шевелюрой, защелкал костяшками пальцев. Мира зажгла газ, разбила на сковородку яички, поставила чайник. - Пошли в комнату, подкрепишься после голодовки. Были там до полуночи? - Нет. Обещали разобраться, ну я и махнул к одному передать о нас на Запад. А там - гости шуруют. Отобрали блокнот с телефонами.
Услышав голос отца, трехлетняя Дашенька взвилась пружинкой, перебралась по кроватям к нему на колени. Он гладит ее золотистые кудряшки, но мыслями - далеко. Одиннадцатилетняя Любаша свернулась калачиком, натянула на лицо пододеяльник.Снилось что-то хорошее, но сон вспорхнул, бьет дрожь, голова - в тумане. Давит во лбу, раздражает свет ночника Если сказать маме - оставит дома, с этим Бармалеем. Не дает смотреть телевизор, вредина. Прошлый раз налетел сзади, да как гаркнет! Вонючий, похож на пса, права тетя Лера. Девочка влезает в халатик, идет в ванную, но там кто-то купается. и туалет занят. Противный дом! У бабули чисто, свободно,нет соседей .Стянув с вешалки пальто, девочка сует ноги в теплые сапожки, ждет мать у порога. Забыла чмокнуть Дашутку, но возвращаться в комнату неохота.
- Не тяните, в саду надо быть до восьми,- напоминает мать. - Я заберу тебя, Дашутка, будь хорошей девочкой, слушайся старших,- наставляет Мира, всовывая руки в вязаную кофту, а ноги - в туфли. - А Натка мне лила суп на голову! И я ей сегодня вылью! - Браво, дочка! При каждой неудаче давать умейте сдачи! - хлопает девочку по спине отец. - Она и так не из робких, Рома.Игорек тронул веточкой, так подождала день, просит сунуть пальчик в щель двери.Взвыл мальчонка, могла сломать кость. Откуда в ней такое? Роман не отвечает. Малышка держит его за уши, вертит голову в стороны, целует в осунувшиеся щеки.
Мать и Любаша всегда выходят из дому вместе - до спецшколы им по пути. Но сегодня девочка остается у бабушки и дедушки, у них квартира двумя этажами ниже. Мира идет к трамвайной остановке пружинистой походкой, на душе легко: глядишь и получится из бродяги семьянин! Рома бескорыстный, умный, у него золотые руки, стал нежным с Дашенькой, а что молчун - так ведь рос без отца, все лупили, а мать пропадала в школе да давала частные уроки музыки. Как красиво вокруг - лучше любых картин в галлереях! Ей повезло работать на окраине, среди зелени. Жизнь прекрасна, если можешь любоваться природой!
Пока Мира готовит ужин, Даша тормошит отца, просит покачать на ноге, но ему не до игр. Оседлал телефон, заложил карандашом диск, чтоб не прослушивали. Ошеломляющие новости! Пятерым из голодавших разрешили выезд! Перезванивает, все правильно. Неужели ледяной панцирь морозкиного царства треснул? Но что пробило толщу льда? Вениамин - одинокий, и Марик разведен. Работяги из них никудышные, истопником или сторожем две ночи в неделю. Тогда и меня не должны держать - разведен, выперли из военного училища; пойман на спекуляции водкой; тунеядствую второй год, засечен при обыске. Даша пристроилась на кокурках, Роман прошел с ней на кухню, глянул с балкона - нет ли во дворе черной "волги".Еще арестуют, в этом доме у стен уши , могли засечь, зря рассказал Мире. Кто знает, что на уме у коммуняк, мерзкие типы, одних выпустят, другим отомстят. Под стать им и погода...А на родине уже цветет миндаль... небось, купаются в море...
Любаша наслаждается фигурным катанием пар, она знает всех фигуристов, новый телевизор с большим экраном, злюка сегодня занят, даже не ест. - Хочу вот так же выступать,- шепчет девочка матери.- Меня хвалят тренер и учитель ритмики.- Мать гладит ее плечи.
Звонок разрубил воздух хлыстом. Мира вздрогнула - резкие звуки переносят ее в детство под бомбежки. Осторожно подошла к телефону, с опаской подняла трубку. "Он здесь не живет. Передам, если увижу. А кто звонит? Из ОВИРа?" Мира боится подвоха, горло перехватило, голос звучит глухо. Соседка шаркает за дверью, может услышать. Но Роман уже вцепился длинными пальцами в трубку."Каретин слушает,- отчеканил по-солдатски. -Не беспокойтесь, меня точно здесь не будет!- выдохнул и неспеша разъединился..-Урра! Выпускают! - завопил исступленно к удивлению Миры и девочек.- Я люблю тебя, жизнь и надеюсь, что это взаимно!", пропел и, подхватив Дашеньку, завальсировал по пятачку между столами, кроватями, шкафом и диваном. Мира не верит своим глазам. - ОВИР - это отдел выдачи виз! Приглашают - слышишь? -не приказывают, а приглашают за визой, дают на сборы три дня. Неужели пробили стену? Представляешь - там вовсю цветет миндаль!
Весь вечер он не слезал с телефона. С зарей умчался, просил не ждать. "Еще придут ночью проверить документы, не прописан - отберут паспорт. и визу. Пришьют статью. Так уже поиздевались над одним". Появился в канун отъезда, в руке - плоский чемоданишко, сам - как натянутая струна, глаза -словно раскаленные домночки, из-под чаинок зрачков пробивается накал, острый кадык на тонкой шее прыгает, взлохмаченный чуб скособочился, во взгляде - неверие, что все это - реально. Оказывается, он - не стальной, скрутил страх.Жадно поедает жареную картошку и тушеные грибы. - Не торопись, Непа,- пододвигает хлебницу Мира,- грибы долго перевариваются, лягут камнями.- "Непа" - ее изобретение. "Непутевый принес", кивнула корректор на первую ромкину охапку сирени на мирином рабочем столе. "Непартийный?" удивилась сестра, знакомясь с ее ухажером. "Непоседа," заметил отец, когда гость не усидел за праздничным столом ,уставленным яствами и выпивкой в его день рожденья."Непрестижный," поправила мужа Валентина Георгиевна. "Непослушный, непокорный, непредсказуемый, неподлиза, неподпевала", подхватила Мира. Словом - Непа. Именно таких воспевает литература.
Не верится, что улетает, тот резкий звонок приснился, чемодан - для командировки, огоньки в глазах - отблески мартовского неба. Делает Даше козу двумя пальцами, она щурится от восторга, заливается смехом . Неужели завтра он исчезнет? Знает, каково расти безотцовщиной, сам остался на четвертом году жизни. Женщина уносит стопку тарелок на кухню, возвращается с чайником. Зажигает толстую самодельную свечу, их светильник. Дети уснули. "Теперь я беспачпортный бродяга,- щелкает языком Роман, - но зато с визочкой, розовой, как восход! От дипломов не осталось и корочек, одни копии. Хочешь глянуть на доллар? Купил льняной костюм, в нем жара не страшна!"
Роман необычайно говорлив, словно потоком слов отгоняет назойливые мысли.. Он уже не тут, а где-то в раздумьях, ссутулился. Сошло разудалое веселье и зачарованное ожидание, смешанное с неверием - так направляется малыш к новогодней елке, под которой - подарок от Деда Мороза. Худощавого, мускулистого, вольного,его часто принимают за студента. "Нашла себе молокососа", жалили соседки во дворе. Но сегодня ему дашь все его сорок. Почернел, хотя утром брился, на лбу от носа проступила бороздами вилка. Потускнел, сидит на краешке стула, как голубь перед взлетом с балкона.А в ней, как назло, забродили весенние соки, распирают, словно клен в мае. Прижаться бы к крепкому горячему телу, впиться в пылающие губы, вместе улететь в выси, за Орион. В последний раз..
Провела пальцами по нежным завиткам у шеи. Мужчина вздрогнул, взглянул на нее. В лесистых глазах женщины вместо серых осин - таежный ельник. Манит в чащу. "Нет, нет, выдавил, отшатнувшись. Выскочил в коридор, вернулся белый, лицо - с кулачок, губы потрескались, лоб - в каплях пота.- Мне лучше уйти, нельзя рисковать, дождусь утра у знакомых ребят, тут неподалеку." И - щелк английским замком. А ей не унять ноющее нутро. Хвалятся: "Человек проходит, как хозяин, сказку сделал былью", а он - не в силах справиться с собственным телом. Весна только дохнула, что будет, когда разгорится? Так недолго сойти с ума! И спросить совета не у кого. .
В зале аэропорта людно и шумно. Низенькая старушка, кусая губы, всматривается, как чужие люди теребят ее сына, он с ними разговорчив, оживлен. Дома из него слова не вытянешь.Пора бы остепениться .Завел две семьи. Всех бросает .Умолять не стану. Моей слезинки не увидит. Она поправила серый вязаный платок, сползший на кичку,решительно, словно боднув судьбу, отвернула сморщенное, похожее на ссохшуюся дыню лицо и притянула к себе Дашеньку. Та не заметила - выискивает встревоженно отца. - Анна Лазаревна, подозвать Рому?- спрашивает Мира. - Я никому не навязываюсь,- разжимает губы седая учительница,-меня не забывают ученики и их родители. Трудись - и будешь в почете. А он - лентяй.- Она испуганно смолкает, увидев,как к ее сыну подошел солидный бородач в драповом пальто с каракулевым воротником и такой же шапке-ушанке, очки - в пол-лица. Арестует? Нет, хлопает по плечу,отметила мать с недоумением, сжимая трясущиеся руки, улыбается."Я вам так благодарен, не еду безъязычным,-донесся до нее голос сына.- Твердил себе "Меня ничто не устрашит, пойду пешком к родному краю, чтоб услыхать живой иврит, чтоб увидать тебя,Израиль! "Мира сочинила. Вон она, моя верная дама в тигровой шкуре".
Толпа расступается, взоры - на скамью, Дашенька бросается к отцу, взбирается к нему на руки, небесная бирюза глазок озаряется солнцем. "Колючий ёжик", смеется. Провожающие растеряны: значит Рома -не одинокий. Эта круглолицая серьезная дама в бежевом пальто с воротником под пантеру - его сожительница, а голубоглазая девчушка в белой цигейковой шубке - его дочь?Как же его отпустили? Недоумевает и Мира, обводит толпу удрученным взглядом. Шесть лет она с Ромой, думала волчонок, ан нет, оказывается очень даже общительный, здесь он в своей тарелке, скрывал от нее чем живет и дышит... Она дала ему заглянуть во все закоулки своего внутреннего мира, рисковала,выгораживая, когда пришли двое в габардиновых плащах, допытывались, кто ее знакомый, чем занимается и где-обитает. То пропадал у дяди, теперь предпочел их тельавивской тете."Ваша сестра там старше вас?"-спросила. - Нет у нас там никакой родни! -вскинулась старушка.- Мои братья погибли - кто в войну, кто в революцию. Остался один - прохвост, хоть и врач. Женился на подруге дочери,жена не снесла предательства, умерла.- Поправила платок, теребит кичку,глядит вперед решительно, как человек, уверенный в своей правоте.- Рома в отца, тому не жилось спокойно, лез на рожон...Пусть едет!Слезы моей не увидит!". - У нас поставлено все на карту,- гудит высокий брюнет в ухо Романа. - Не подведет? -Он указал глазами на Миру.-Она ведь не из наших. - Не волнуйся. Я в ней уверен. - Арик, щелкни нас,- просит стройная,похожая на цыганку девушка в длинном расклешенном пальто и пуховой шапочке с помпонами, обращаясь к коренастому парню в лыжном костюме с благородным лицом шахматиста. - Зачем, Майя? Попадет к ним, уличат в связях с сионистами,-отстраняется Роман.- Отца лишат кафедры.
Девушка стаскивает шапочку, волнистые медовые волосы рассыпаются по плечам водопадом, она прижимается щекой к потертой кожанке, смеется под вспышкой. - Не верится, что улетает,-признается Анне Лазаревне и Мире фотограф.- Он у нас - как член семьи, дружим с детства. Вон мой младший брат Ян, высокий в дубленке. Ваш сын - первая ласточка, пожелайте ей сделать раннюю весну! Подошел Роман; не дождавшись ответа матери,заверил:"Мы с вами одолели Памир, взойдем и на Хермон! Я вас не бросаю",- успокаивает Миру, вряд ли вдумываясь в слова. "Лети спокойно,"- хлопает его по плечу Арик.- "Мы твоих родных не оставим"-,обещает и Ян. "Борис Ротенберг будет докладывать, что и как. Он живет по соседству от твоих, а его слово- твердое. Миша, дай-ка ваш телефончик", - подозвал он высокого узкоплечего румяного юношу в полушубке и меховой шапке. Тот вырвал листок из блокнота, протянул Мире. "Вот наш номерок, будем знакомы. Мой брат Борис стоит возле профессора Менделя Евсеевича, он в шапке с козырьком в черных очках". - Мендель? - переспросила Мира. - Впервые слышу такое имя. Напоминает миндаль. - Евреям оно хорошо знакомо. - Я всегда буду с тобой! Ты самый лучший папа, - поворачивает к себе лицо отца Дашенька.-Когда вырасту, выйду за тебя замуж. Мама будет старенькая. - Не могу!-простонал Рома,- быстро спустил девочку на скамью, наклонился к матери, шепнул "Прощай!", достал из внутреннего кармана бумажник, вынул билет, паспорт и визу.-Мне пора!-бросил в толпу и, как прыгал зимой в прорубь, нырнул в челюсти таможни. Лязг металла, пронзительный вскрик "Хочу к папеееее!". Хорошо, что с Аллочкой простился вечером. Люся и Мира -без истерик, и мать молодец. Скорее пройти проверку - и в самолет. Там уже - иностранная территория.
Стюардесса просит занять места, пристегнуться, и Роман послушно застегивает ремни. "Ну, поехали!", как сказал Гагарин!- подбадривает себя беглец, хрустя пальцами. -Я счастливее тебя, первый космонавт! У меня билет - в один конец! Никто не прикажет воротиться! Наконец-то свободен!
Ровно гудят моторы лайнера, пассажиры дремлют. Роману - не до заоблачных красот, обмяк, нет сил держать брошюру. Из него словно отсосали всю энергию. Мысли растекаются туманом. Мира переживет... она среди своих. Люська бесчувственная, не умеет любить. Мать живет своей музыкой. Дочек вытащу. А пока надо не думать о них - дать зарасти ране, радоваться, что повезло, вырвался от губителей отца. Мать сдалась, кишка тонка, записалась Каретиной вместо Кардмен, вкалывала за гроши, льстила пошлячкам-соседкам, что присматривают за сынком. Знала бы, что эти пьянчужки вытворяли с ребенком. Тупорылый сержант Дубинин ржал, когда в училище "деды" подожгли фитили, всунули мне, спящему меж пальцев ног. И меня же разжаловали в рядовые, тянись в струнку перед каждым дубом еще два года. Профессор нашел себе негра, отправлял в глушь с пасекой , ему эксперименты, а мне -корми гостиничных клопов. Да еще матерился. Все вокруг играли в молчанку.Стадо овец...винтики. Как там сочинил Арик? "Нам с детства твердили про Родину-мать,только родины этой детьми - нам не стать, ухожу, ухожу из России!" А Майя шепнула: "Возьми меня в чемодан!" Перец-девчонка! Но прочь эмоции. Это славяне вечно колыхаются, а как действовать -раскисли. Вот и дали партии закабалить себя. Родина-мать...Сказал бы я, какая это мамаша. "Блудный сын", бросила мне вдогонку секретарша Лизавета. Вечно лижет зад профессору. А у самой - сердце гиены! Как я их всех ненавижу1 Я всегда был родине пасынком. Может, это и к лучшему. Любимчикам тошно от ее удушающей любви. Прикрывается красивыми лозунгами, кормит обещалками и лжет. Коммунизм на горизонте...а горизонта не достичь Хе-хе. Лжет доверчивым дурачкам. Думать не умеют. Это она - блудная мать!.Объявила; "Партия- ум, честь и совесть народа". А я не просил их надсматривать над моей душой! Да еще требует ; хвали ее, заверяй, что счастлив, что тебе вольно дышится. В тюрьме хоть не требуют дифирамбов надзирателям. О, если б я мог отомстить этой стране, этим затырканным людишкам!.В Израиле лужайка да палатка - и больше мне ничего не нужно!
Встречать советского репатрианта поручили министру Леве Села, давний выходец из Минска еще не забыл русский язык. Приземистый полный господин, широкоплечий и крупноголовый, гордится,что выбрали именно его. Будет пресса, телевидение. Каждый выкатившийся из-под железного занавеса приковывает к себе всеобщее внимание, даже Запада. Какой он? Что стало с евреями за полвека изоляции от мира? В Советском Союзе их, по меньшей мере миллион - хорошее подспорье в тяжбе с арабами за эту землю.,если удастся вытащить сюда хотя бы половину. - Шалом, шалом! А багаж еще не выдали? Как, совсем нет?-удивляется министр.-Вы- настоящий халуц. Неужели не согласны отдохнуть с полгода, поучить иврит? Каково ваше желание?- Министр переспрашивает, боясь, что позабыл русские слова; переводит ответы первопроходца журналистам , отходит, звонит куда-то, возвращается довольный. - Хорошие новости! - восклицает.-В "Ягуре" сломала ногу пасечница. - Смутился, но быстро оправился. - Ваша профессия. Этот кибуц- наша гордость, я сам отвезу вас туда. - Мне еще нужно стать иудеем, - признается Роман в дороге. - Вы хорошее любого йехуди. - Мать не сделала самого важного, когда я родился. - Вы не имели брит?- догадался министр.- Как так? Разве ваша мама "гойя"? Нет? Закажем вам госпиталь. Доктор Леви - мастер обрезаний, оператор головы правителей - самого Эшкола...А что, все отказанты- герои и полны такого духа?- удивляется . - Когда душат с детства, закалишься, как сталь. Но подают на выезд единицы. Привычка сильнее натуры. Взрослые приросли или боятся расправы. Моя мать на пенсии, и то не поехала. - Матери дают жертвы для детей. - По мне лучше скитаться по пустыне, чем прислуживать царю во дворце! - Ты и есть йехуди амити, правдивый еврей. Моше (Моисей) ушел из дворца "паръо"(египетского фараона) и взял рабов в пески для "хофеш" (свободы).Вот мы и приехали. - Машина свернула с залитого солнцем шоссе в тенистую аллею.-Привез вам героя, представил министр Романа секретарю кибуца, вытирая лоб и шею бумажной салфеткой.- Берется справиться с вашей пасекой. Создайте ему все условия! А ты, йехуди, когда пасечница пойдет ногой, звони сюда,- он протянул карточку со своим служебным телефоном -Искать будем постоянный тебе "исук", "джоб". И госпиталь дадим. До увидения! -Солидный господин приподнял шляпу, крякнув, вправил себя в черную "ауди" и, махнув пухлой рукой, нажал на газ.
Среди ульев Роман дома. Идет взяток с цитрусовых плантаций, только успевай поворачиваться. Пчелы, почувствовав мастера, запели ему веселые понятные песенки, а он набросился на работу, как изголодавшийся на еду. Ночевал на пасеке., хотя добряки-украинцы Маня и Захария Колода предоставили ему отдельную комнату. Вспомнил об обещании Мире лишь через полтора месяца, когда тактичный Захария решился спросить, каковы его личные планы, заберет ли семью или Маня кого посватает из здешних молодух. Роман съездил в город, оформил в Сохнуте приглашение, покупался в новом море - зачем волновать старика, ему и так нелегко стоять на распухших ногах у посудного конвейера. В глазах его женушки - недоумение, осуждение, ее замучили невесты расспросами. Вызов, если и дойдет, перехватят власти. И Мире он ни к чему.
Глава 2. Крепостное эхo
Мира опоздала на работу. Читает статью не понимая. Мы вас не оставим, заверили. Слова, слова...Эти добрые люди бессильны ей помочь. Жизнь бьет ключом...гаечным по голове...без жалости, уже второй раз. Ее первая любовь, Владик, грозился, что умрет без нее; долгожданная Любочка, заверял, ему дороже всего на свете. Не прошло и полгода - изменил, пока жена с крохой на даче...Осквернил их постель...В ее день рожденья получила подарочек - повестку в суд на развод. Родители пробовали утешить, но белый свет почернел. Четыре года держалась только доченькой. Ее имя - единственное напоминание об их любви. Зареклась влюбляться, бежала от романов. Но судьба усмехнулась и подсунула ей Роман с большой буквы. И вот опять удар, И снова в особый день- Восьмого марта.. С виду ее избранники разные, но оба подарили по дочке, оба решили, что не хлебом жив человек, оба меняли места работы, Владик сбежал на Сахалин, а Ромка - еще дальше. Таили ее от друзей, вынашивали предательство за ее спиной. Даже родились оба в одно и то же число- 18-го с разницей в полгода. Но она-то хороша, учатся на первой ошибке, а мудрые - на чужих.Не разглядела, с кем сошлась, как чеховская стрекоза. Два диплома с отличием, золотая медаль, а в людях не разбираюсь.Что ж, с глаз долой - из сердца вон, уйду с головой в работу. Как там писал Симонов? "Человек выживает, когда он умеет трудиться".
Забыться не удавалось. Исчезновение Романа всколыхнуло всё вокруг,- так взлет селезня с зарастающего пруда порождает волны, а они потянули Миру за собой, словно щепку, наталкивая сначала на близких и друзей, затем - на соседей,коллег, даже незнакомцев, пока не ударили о берег...
Вечером к дочери поднялась Валентина Георгиевна, прошла, держась за Любашу по темному коридору; ощупав спинку стула, присела, оглядела комнату. Она здесь второй раз, обычно Мира спускается к родителям. На ней строгое синее шерстяное платье с белым воротничком в горошек, на плечах - шаль, на ногах - теплые тапочки,отороченные мехом. Ей за шестьдесят, но все еще миловидна, держится с достоинством, густые шатеновые волосы смягчены завивкой, зачесаны за уши, гладкая чистая кожа, прямой нос, четкий контур полных губ. Глаза глубокие, выразительные, но их не разглядеть за толстыми линзами очков.Вглядывается, прищуриваясь. С ее последнего прихода комната съжилась, многовато мебели, детям не порезвиться. Чем это Мира кормит Дашеньку? Не разглядеть. Быстро сготовила, кажется рисовая каша. Пахнет жареным луком. С соседями не покулинарничаешь...Но хотя бы у нее одни соседи - не семь семей, не нужно ждать своего дня недели для стирки - в общей умывальной в корыте на столе - и свободной плиты - для выварки постельного белья. Не нужно тащить тазы во двор, натягивать веревки, подпирать шестами, охранять от детворы. И плита - не дровяная, мы растапливали ее лучинами и поленьями. А сколько ждали душевую! Тащились в баню с детьми на автобусе... Квартиру Лёне дали к отставке. Любочка поправилась, что-то клеет в альбом. Ах, Мира, Мира, знаю, каково остаться соломенной вдовой. Ты хотя бы среди своих, не как я очутилась на Урале да в Аджарии...А вслух заметила: - Маркие обои и занавески, Даша шустрая, испачкает - Не то говорится, не то. Обнять бы дочку, утешить, пусть выплачется. Но ведь отшатнется, не привыкла к нежности. Холодная я мать, меня никто не нежил, сиротка всем мешалась под ногами. Всем было трудно, привыкли таиться, бодрились напоказ. При внучках и утешить нельзя - разволнуются. Молчит, боится сорваться, не признается, что опять ошиблась. "Какие вы у меня невезучие, -вырвалось с глубоким вздохом.- Вроде бы обе ладные, здоровые, симпатичные, с образованием, да вот бьет и бьет судьба. Думала, я отстрадала за весь наш род, ан нет". Слова выдавливаются медленно из-за одышки, серые глаза потемнели, блестят. Протерла запотевшие линзы носовым платком, завела дужки за изящные уши, щеки покраснели, колет сердце, но достать валидол из кармана нельзя, дочери и без нее невмоготу..Дашенька фыркает, брызги летят через стол. Мира вытирает ротик девочки полотенцем. - Как растить дочек- то будешь? Одну, и то не прокормить. И зачем ты решилась иметь второго ребенка? Не посоветовалась. Я всем вам помогла с первенцами, как обещала, а больше нет сил. - Слова жестокие, но они правдивы, дочь должна понять, не обидится. - Но как он мог бросить дочек,
Мира не верит тому, что слышит. Решение родить второго ребенка далось нелегко, всякое лезло в голову. Но вот она, Дашутка, заливается колокольчиком, во всё вникает, за все берется. Да, Рома уехал, силой никого не удержишь. Ничего, я ширококостная, найду подработку. "Может, и меня зря оставили?- горько усмехнулась (Ее, вторую дочь, тоже не хотели. Отец тогда учился, мать не работала, ни одного родственника в помощь..Управдом засек подозрительную бабку, приходившую днем к Вале, доложил студенту, тот отругал жену, чтоб не позорила его подпольным абортом, он только недавно вступил в партию, еще вызовут на бюро. И Мира была спасена).- Такая неудобная выросла. Разводка, а теперь мать-одиночка.
Не так идет разговор, корит себя Мира, не так. Мама призналась подруге по секрету, я подслушала, а теперь укоряю. Мама всю себя отдает нам, не присядет и в выходной. Мы выросли без царапины, даже в войну уберегла, шила, меняла детские вещички в селе на картошку и мандарины, таскала на себе мешки. Мире хочется приласкать мать, чтоб успокоилась, забыла о хлопотах, не ожидала плохого от жизни. Рада, когда удается отнести белье в прачечную, натереть воском паркет или помыть окна. А вот поговорить по душам - не получается...Укоряет в нерадивости...Разве мне мало ромкиного сюрприза? Расплачиваюсь за свою наивность. Но и у практичной сестры оба брака рухнули, родила вне брака и растит Нату одна, ее Ромео оказался женатиком, партбюро отвело за ушко к сыновьям, а то бы не бывать ему шеф-поваром в высоких круга. Мама выбирала жениха разумом, зато и отметила сорокалетие со дня свадьбы. Обидные слова о Даше уже забыты, невыносимо видеть мать расстроенной. И утешила: - Мам, я не несчастная, и Рома - не подлый, рос с клеймом сына врага народа, вот и ожесточился. Вашим обласканным властями друзьям-дипломатам этого не понять, осудили - пришел в Первомай без фрака. Но это его способ протеста - не поддаться шаблону, не лицемерить, не хвалить этот праздник. А мне по душе его стиль одежды - как у Ива Монтана. Мужчины в пиджаках - как пингвины, без индивидуальности, да еще мятые, как посидят. Мы ладили, могла сбегать в клуб на хороший фильм с ним по очереди. Какой бы отец взял с собой двухлетку на юг? А он брал Дашу. И соседей сдерживал, чтоб не клевали. Ну не мог он тут жить! Не всякую обиду прощают. Но он нас не предал, обещал, как осмотрится, забрать семью к себе.
Как у Миры вырвалось такое - сама не понимает. Обидно стало за Ромку, за себя, жалко мать. Вырастили нетребовательной, думает Валентина Георгиевна, под дочерний словесный ручеек. Доброта хуже воровства. Даже не осуждает шального. И чем приворожил? Говорят, евреи могут. Но о чем это она? Жаль, не разглядеть глаз. Шутит небось, утешает. Вздрогнула, уловив смысл речи. Да как можно даже допустить такое? Сама мать. Нет, не шутит, не оговорилась, опять не советуется с родителями. Мотнула седеющей головой, словно отгоняя страшное видение. Значит, мы для нее никто. Медленно поднялась со стула, опираясь на стол и, глядя в никуда, неверными шажками молча направилась к двери. Мира выскочила в коридор зажечь свет. Тусклая лампочка осветила разлегшегося у вешалки соседа Афанасия, неказистого рыжеватого мужичишку с обрюзгшим, изъеденным оспой лицом. Пахнет водочным перегаром - у хозяина получка. "Не надо,- роняет мать омертвело,- видно пора привыкать обходиться без дочерней помощи!" И заспешила вдоль коридора. "Бабуль, я с тобой!- выскочила из комнаты Любаша, раскраснелась, мягкие прядки разлетаются в стороны. - Я совсем поправилась! Поедем завтра на каток?" Девочка бережно придерживает гостью за локоть, пока та нащупывает ногой ступеньку.
- Ну, что там наверху? - не отрываясь от газеты интересуется Алексей Викторович. Не услышав ответа, вскидывает тяжелые веки, вглядываясь поверх очков в потухшее серое лицо жены. Согнулась под дерущим кашлем. Дело неладно, Валюша обычно ровная, спокойная, охотно откликается. Дочь ее чем-то расстроила, разбередила плеврит. "Не бери выходки детей к сердцу!"-проговорил тихо. Богатырского сложения с величавой головой, покрытой крепкими, хотя и поредевшими упрямыми волосами, отставной капитан первого ранга не признавал капризов судьбы. Жизненные бури, разбившись, как об утес, о его невозмутимую грудь, быстро смирялись, удача ласкала, как горячая любовница. Он пробил себе дорогу к вершине - от подпаска в подмосковном селе до военного атташе, прошел сквозь севастопольскую мясорубку и бои за Керчь без царапины, приобрел все, о чем мечтал, имел машину, гараж, дачу, сад, растит внучат. - У почетного педагога сынок - перекати-поле. Его страна выучила, дала поездить из конца в конец, медовая жизнь в столице. Имеем не ценим. Хлебнет горя на чужбине - поумнеет! Скатертью дорожка! Такой мужик с возу - кобыле легче! Мире повезло - избавилась от паразита. - Он и ее за собой, и она, поддается. Может, приворотным зельем опоил? Слышала, их народ занимается колдовством... Сердце захолонуло. А вдруг уедет и Любашу увезет? - Куда ему, пустобрех, я таких насквозь вижу. Погонится там за первой же юбкой, да чтоб кормила. Стрекозел. Давай-ка лучше чаевничать. Смородину достал из-под окна. Вот, наложи в вазочку. - Он сжал банку огромными ладонями, передавая ее жене. - Подташнивает что-то. Афанасий валяется в коридоре, пьян вдрызг. Трудно ей с Печкиными. Одна такая семейка на весь дом. - А у нас не было трудностей? Жизнь учит, чтоб умнели. Охладится. Увидит, что говнюк не стоит ее мизинца. И как допустила такую мысль? Доверься мне. Проучим, пусть почувствует, каково без родных, поймет, кто ее любит.
Машинально, не видя толком горелки, хозяйка тычет зажигателем несколько раз, наконец, газ вспыхивает тревожным пламенем, чуть не опалив ей руку, женщина ставит чайник на плиту, наощупь нарезает колбасу и батон, достаёт из серванта масленку и чайный сервиз, зовет внучек, тайком сует в рот валидол. Потом сидит возле мужа, смотрит кинофильм, но спроси, о чем он - растеряется. Мысли теснятся, не до экранных героев. - Может, помочь ей выменять комнату на квартиру? Или съехаться всем в трехкомнатную? - робко предлагает мужу уже лежа в постели. - Разве я скупой? Дал на мебель - все оставила Владимиру, пропил. Решила обменяться к нам поближе - помог с доплатой, одолжил на шкаф и диван. Баловать тоже не дело. Случись у нас с тобой черный день - от деток помощи не жди.-. Он вздохнул. - Черный может этот вот и есть, Лёня. Отставника уже раздражает затяжная печаль жены и ее упрямство. Широкие уши порозовели, сердце застучало чаще. - Пусть попросит! Сколько возились с Любашей, ее приняли в беде, жила - не тужила. И вдруг - уеду! Все - псу под хвост! Связалась с подонком. Гордился ею. Все вы, бабы, теряете голову от мужиков. Переболеет. Она сильная, справится.
Валентина Георгиевна замолкает. Вспомнила, как трехлетняя Любаша раскрыла глазки и поправила ее: "Нет, мама не потеряла голову, вот она!", улыбнулась тем светлым дням в своей памяти. Может, Лёня и прав, думает. Но в глубине души ворочается обида. Зря не выучилась, засела дома с детьми, как же, он хотел орлов, выдает сумму на хозяйство, как экономке. Были бы свои деньги на сберкнижке, всё отдала бы Мире. В их военном общежитии не было алкоголиков, чуть какая ссора на кухне - бабам грозили, что разжалуют мужей и отправят на периферию, вмиг становились шелковыми. На Печкиных управы не найдешь, пролетарии.
Лёне не понять, как доводят соседи. Но нестись на чужбину? Забыла, как мне доставалось в Батуми? Сынок старухи Ханум предпочел армии тюрьму, но заявлялся в выходной, на глазах молодой жены звал повеселить его с дружками во время попоек, жгучий, как перец, руки волосатые, длиннющие, как у осьминога. Оттолкнешь - выгонит на улицу, а то и всадит нож. Хвалился -"У нас милиция в кармане, Сталин в Москве". Лавировала, притворялась больной, кашляла, брала в постель детей, боялась задремать, ела чеснок. В другой стране и вовсе защиты не сыщешь, а охотников на молодух не счесть. Заклюют и Любашу. - Спи, Валюша, не изводи себя!,- молвит супруг, поворачиваясь на другой бок. Пружины жалобно скрипят под могучим телом, словно и им задали задачу. Его и самого полосонула тревога бритвой, но показать нельзя: он - глава семьи.
Мартовское солнце ослепляет, липы во дворе встряхнулись, ободрились, снежные валы на обочинах почернели, топорщатся настом по краям, подтаивают. А Мира - как неживая - соки перебродив, закисли, отравили, навалилась апатия. Скучает по Ромке? Он отучил ее разъездами. Опешила от ухода матери? И это не отзывается в душе подсказкой, зато разливается обида. Скорее всего виной звонок Сени. С братом они ладили, не как с Лерой. Сестра любила командовать, а Сеня рос доверчивым, ласковым, вечерами залезал к ней на постель, обнимал ее ручонками, просил тихонько "Акази казку, а?", и она сочиняла про фей и волшебников, дурачила малыша, будто один такой живет у нее в ладошке, зовется Совиком. Когда Севастополь бомбили, Сеня поверил - проехал мотоцикл. Мира вызволяла его из цепких рук хозяйки-аджарки, от московских милиционеров, когда его снимали с трамвайных подножек или ругал управдом за голубей на чердаке, вступалась перед отцом, чтоб не стегал за двойки, вытягивала из переэкзаменовок. Вырос высоким, красивым, офицер, заботливый муж и отец. И вот приехал в Москву, сразу звонит ей. - Сенчик, ты? - вскинулась радостно Мира. - Как дела? Надолго к нам? - И услыхала: - Не здоговаюсь!(Сеня так и не научился произносить "р"). Гнать нужно было твоего Гомика в шею, сгазу, а тепег вгедишь всей годне!
Мира обомлела: брат словно на трибуне. Ни тревоги о детях, ни сочувствия ей. У самого офицерское жалованье, живет на юге в отдельной квартире, оба с женой работают, растят одну дочь - и то всегда прихватывает с собой от отца несколько сотен, варенье, разносолы. Подумал бы, каково ей. Третий год не может справить сапожки и демисезонное пальто. - Он - дегьмо! - неслось из трубки, Мира даже чуть отстранила ее от уха,- Гастреливать таких надо! Ты мне больше не сестга!
Щелкнул курок пистолета. Мертвая тишина. Не вздохнуть - пуля в груди. Раненых удаляют с поля боя, перевязывают, рискуя собой. Судьи выслушивают обе стороны, даже преступников. А тут самые близкие спешат вынести приговор, и он не подлежит обжалованию. Похоже, проводы не были самым тяжелым днем. - Бабуля рада, что убрался дармоед,- выпалила Любаша вечером.- Тетя Лера тоже, зовет его "вертопрахом", а тебя "глупицей". Дедуля думает, что ты можешь сгореть, ругал Сеню, что женатый, не понимает ничего, а дядя Сеня сказал, что чего-то боится на бюро и тетя Лера огрызнулась, что по головке не погладят за такую родню, велела не взводить Нату, а я ее ,наоборот, веселила. - Ты думала разборки только у детей? - отозвалась Мира. - И взрослые ссорятся. Люди все разные. Образуется. Ложись.- Мира утешает дочку, а на душе скверно и тревожно.
- Ваш ребенок все время скучный! - обрушилась на Миру воспитательница младшей группы Ольга Федоровна.- Не играет в массовые игры, не поет, не повторяет стишки к Первомаю со всеми хором. Твердит об отце и "веблюденке" в Исраиле". Заговаривается. И какой отец? Вы устроили ее к нам как мать-одиночка.. Не мешает показать ее психиатру!- Выпалив тираду, тощая дама грозно сводит прямые брови, разворачивается и кричит на малышей. - Тихо! Все ко мне! Построились парами!- Дети замерли, уставились на воспитательницу. Все, кроме одной. Ее схватила и дернула за рукав толстуха-нянька.
Мира обмерла: не дай Бог, разнесется по двору слух, куда уехал Рома! Израиль дружно ругают газеты и эфир как агрессора, мучителя арабов. А их дом - военный. - Любаша, займи Дашу, пока я готовлю, нужно отвлечь ее от мыслей об отце, - просит мать, направляясь на кухню. Люба включает кинескоп, вставляет диафильм. "Не бойся, Герда его найдет, она любит Кая, осколки вылетят из его сердца", - успокаивает Дашеньку. - Дай поцелую!". - "И у меня стекла в сейце! И я найду папу, его не замоозит злюка-коолева! Он сильнее всех, поймал в море во какую ибу! Все ахали, а я кичала: "Не тогайте, это - папина иба!"
После купанья Даша сидит на постели, завернутая в махровую простыню и смотрит "Спокойной ночи, малыши!" "Теперь я могу спать с тобой всегда, правда, мама?" - допытывается Люба. - На диване вечно снятся ужасы! - Это папино место, он скоро пилетит, я его оханяю, не занимай!" - возражает Даша и, вынырнув из полотенца, залезает на отцовскую половину. "Все уместимся, - успокаивает Мира Любашу и тихо добавляет: Когда уснёт,переложу, у малышей короткая память, трехлеткой Сеня не узнал папу через год, когда его послали привезти нас с Урала на Кавказ. Отвлекай ее, поедем в воскресенье в зоопарк, сходим в куколиный театр - и забудет Рому. - Я все сделаю, мамочка. С тобой так хорошо! И Дашутка милая, не капризничает! Под звон капели и ручьев дни бегут вприпрыжку, всё вокруг на глазах преображается. Свежую листву во дворе обжили чижи, скворцы, воробьи, их пронзительным щебетом перекрывается гул, несущийся с шоссе. Детвору не загнать домой. Люба прыгает с подружками через веревку. Даша обожает качели, сегодня мама - волк, а она - заяц из мультика "Ну, погоди!", он ловкий и смелый, ухитряется обмануть волка, улизнуть из хищных лап. Девочка заливается смехом.
Зоопарк покорил ее сходу, не увести от вольеров и решеток "Скучаешь?- спрашивает волчицу. - И я в саду скучаю. И у тебя нет папы, да? Улетел на юг?" Оседлала бронзового львенка, покрикивает: "Иго-го!" Полная женщина в тяжелом пальто о платке ставит ее в пример девочке лет пяти, жмущейся к ее ногам, но, услышав"Папа в Израиле заведет мне настоящего живого львенка!", тянет ребенка прочь. В мире сотни стран, но эта крошечная известна всем. "Дашенька,- просит мать,- говори, что папа в Вене. Тёти и дяди думают, что в Израиле война, пугаются. А она давно кончилась. Ладно?" Мире претят хитрости, но и расспросы ни к чему. Надо перетерпеть месяц- два, об отъезде Ромы забудут, перестанут шептаться и подбираться к детям. И Дашутка успокоится.
Девочка растеряна: так папу могут убить? Может, уже ранили? Потому и не едет, не звонит. Мама никогда не врёт. Эта тетка - трусиха, почему не сказала ей, что войны нет? Даша почти не общается с детьми, но собакам охотно доверяет свою тоску. "Мое сейце болит", признается она Пушку из соседнего подъезда. Отец не забывается, она все чаще теребит мать вопросами. Как объяснить человечку, прожившему чуть больше трех лет, политические разногласия? Железным занавесом Родина отгородила ее от отца, предлагая выкорчевать любовь из сердца. Как можно требовать от ребенка после этого восклицать на утренниках: "Спасибо родной партии за наше счастливое детство!". Даша на репетициях молчит, а когда ее подхлестывают, заключает, насупившись: "Взъослые - дуяки! Папа - самый хооший, он возил меня на велосипеде, на плечах, в машине." А назавтра решает:"Не буду есть их пативную манку!".
- Ешь!- приказывает тусклолицая сердитая воспитательница. - Не выпущу из-за стола! До вечера! Не пойдешь домой!- Она втыкает в ослушницу льдышки-зрачки. Узкие - дугою вниз - губы сжаты, подёргиваются, узкий лоб прорезали бороздки, разлапистый нос покраснел, навис над губой. Ее трясет, эта сопля срывает распорядок дня, пора вести детей на прогулку, расшумелись, теперь не скоро угомонятся! Упрямиц нужно ломать сразу!- Нюра! - кличет Ольга Федоровна помощницу.
Похожая на цистерну на роялевых ножках распатланная прыщавая девица выглянула с кухни. Она перебралась осенью в столицу из-под Клина с твердой решимостью выйти замуж. Угодливо глядя в насупленное лицо начальницы, уточняет: "Кормить?" И обхватывает кудрявую головку рыхлыми ручищами. Ольга Федоровна давит холодной сталью на мягкие губки, девочка разжимает их, и ей впихивают скользкую, как лягушка, кашу внутрь рта. Даша пробует вырваться, плюется, но силы неравны. Булки нюриных щек стали свекольными, прыщи побелели, пальцы-сардельки зажимают маленькие ноздри, не давая девочке дышать, она давится, закашлялась, брызги летят на строгую даму, та преображается в фурию. - Ты у меня поартачишься! Глотай, что дают! Тридцать лет работаю, а таких упрямиц не встречала!. - "Паршивая овца, говорят у нас б деревне, - все стадо испортит, поддакнула Нюра. - Вот...",- она не договорила. Желудок девочки не принял еду. Няня спешит на кухню за полотенцем и губкой. - Все тебя ждут, - уже кричит воспитательница,- срываешь прогулку! Чтоб тарелка была чистая! Слышишь? Пищу надо уважать! Подбери всё со стола.- Глаза спицами пронзают напуганного ребенка, слезы текут по щечкам, смешиваясь с рвотой, синее платьице - в вонючих пятнах. Ее даже не умыли. И зачем только мама уходит и отдает меня этим мучительницам? думает Даша. Ненавижу ее работу. Папа летом был со мной все дни, плавал, ловил рыбу. И в парк водил, и на санках возил. А Натка запряталась в угол, трусиха, скорей бы Люба пришла, противные часы еле идут.
На прогулке Даша наблюдает в щель забора за дворовым пёсиком. Кажется, ничейный...Погладить бы его шерстку...Лучше бы мама оставляла меня во дворе, на детской площадке, с Чемпионом из второго подъезда или с колли Астрой. Неужели у пёсика нет хозяйки? Прогулка длится два часа, у нее целевое назначение - научить детей коллективизму через активные игры и утомить, чтобы спали в мертвый час. Они ходят по кругу под хлопки Ольги Федоровны, по свистку спешат занять стульчики. Но стульев на один меньше, чем детей, нерасторопный остается без места. Ему полагается наказание: изобразить зверушку, пропрыгать на одной ноге, пропеть песенку. Вдруг воспитательница замечает Дашу, девочка прильнула к забору. "Шафранкова! Опять нарушаешь правила!Вечно ты не как нормальные дети! Да-а-ша, слышишь? Оглохла? Дети, в нашей стране все люди дружат. Уединяться, как Даша, нехорошо!"
Резкий окрик рассек воздух розгой, вмиг согнав улыбку с лица девочки. Вздрогнула, не понимает, почему ногам стало жарко. Дети толкают друг дружку, прыскают. "Будешь гулять мокрой до конца прогулки!, доносится до Даши как сквозь вату. Тебя нужно вернуть в ясли, большие дети умеют терпеть. Полюбуйтесь, ребята,- красавица писаная!" К воспитанию ершистой рыжули подключены сверстники, дети смеются, оживились, зная, что их не отругают. Особенно заливается оставшийся без стула Коля- его забыли. Смеется и Ната, дочь Леры. "Писаная иносранка прибыла!" - приветствует Дашу утром Нюра трубным баритоном. Родители переглядываются, настораживаются, раздевалка быстро пустеет: знакомых, связанных с заграницей, лучше не иметь. По двору ползёт слушок, старушки на скамейках шушукаются, подзывают Аграфену, интересуются, верно ли, что хахаль ее соседки оказался шпионом Израиля , но успел сбежать, бросив ее сприварком.
Утром Дашенька бунтует, стягивает с ног колготки: 'Не пойду в детский сад! Мне и так плохо без папы, а там и тетки, и дети - вредины!" Никакие уговоры не помогают, приходится брать ее на работу. Впервые в бревенчатых стенах избы, в которой размещается редакция сельскохозяйственной академии, звучит детский голосок. "А мне папа делает зоопак, там и собачки, и веблюд, и лев, в Вене,"- докладывает всем девочка. Оторвалась от "эрики" добродушная вечно загруженная статьями Нина Ефимовна, расплылась в улыбке, она с нетерпением ждет внучат от старшего сына. Отставила дела и размягченно наблюдает за Дашенькой обычно серьезная бездетная Наталья Сергеевна, сняла шляпку, распустила по плечам светлый водопад волос. Оказывается, начальница очень даже симпатичная, и головка у нее вовсе не воробьиная, а глаза - не бурые, а чайные, удивляется Мира. Подобие улыбки даже в серых глазках желтолицей сухопарой корректорши Маргариты Николаевны, пожухлой, как настурция в сентябре, поджарой дамы не первой молодости. С тех пор, как разбился в автомобильной аварии ее жених-пианист, она все вечера проводит с его родителями в его комнате, превращенной в музей.
Так вот она какая, дочурка их автора- пчеловода! Златоглавая, бирюзовые глазки, прямо принцесса из сказки! Забавная, "лев в вине", а может "лев Веня"? Выдумщица! Молодец Мира, хоть Роман и не расписался с ней, ее жизнь наполнена смыслом. А у меня - пустой дом. Впервые Маргарита усомнилась, правильно ли жить прошлым. "Хочешь красный карандаш?" - подзывает она маленькую гостью, протягивает ей лист бумаги, рисует на другом котенка с мячом, положив папку горкой, катает с нее помаду. Мышастые глаза потеплели, поголубели, голос живой, она...смеется! Никогда бы не подумала, что в этой въедливой желчной вредине теплится нежность, удивляется Мира. Дети, как солнышки, делают нас теплыми, и всё вокруг светлеет. - Тетя Магита хорошее всех на твоей аботе! - заключает Дашенька в трамвае. И никто не оёт на детей, как нянька Нюя. Хочу аботать! - Маленькая моя, дети не работают, играют, учатся, вас оберегают от забот, как цветы. -Абота хорошее сада! - Дашуля, не спорь с воспитательницей, слушайся старших, - советует Любаша. - Когда подрастешь, будешь делать что хочешь. У нас в классе озорников наказывают, ругают. Одного грозят на собрании исключить из пионеров. - Я уже большая. И одеваюсь сама, и кушаю, и разговариваю с дядями и тетями. - Я была в садике примерной, так мне поручили быть Снегурочкой на елке. Не серди тетю Олю, ей тяжело с кучей детей. - Хочу быть как дядя Дуов, учить собачек пыгать и плясать Снегука ледяная.- Но в садик идет. Что решила? Удалось ли уговорить?Прошел месяц. Может, привыкает быть безотцовщиной?
Слухами земля полнится, доползли они и до академии. Секретарь кафедры животноводства остановила Миру в столовой спросила, правда ли, что их бывший сотрудник связался с агрессорами и был заслан международным сионизмом вредить советской стране. Мол, анонимы донимают их угрозами, звонят профессору по ночам, хрипят в трубку:"Пригрел змея на груди славного научного коллектива. За сколько продался?". "Я чувствовала - индивидуалист, даже в профсоюзе не состоял, легко завербовать... Такая близорукость подозрительна"."Доконали профессора, заболел". У Миры похолодело внутри: работник идеологического фронта должен быть без пятнышка, а тут на ней - огромная клякса! Узнают в Издательстве - бед не оберёшься! Не мешает обзавестись отзывами. "Хочу съездить в дружескую Болгарию, поделилась с начальницей,- напишите, пожалуйста, мне рекомендацию"."Вот только отправим верстку",- обещает Наталья Сергеевна. "Тебя-то сходу выпустят, ты у нас образцово-показательная",- язвит Маргарита, поджав сухие, бесцветные губы. "Туристы - не ангелы. И ты можешь съездить. Меня знают в Издательстве, проработала там много лет".
Через день Мира повезла верстку в центр, зашла с характеристикой за подписями к треугольнику. "Представь нашу страну в лучшем виде",- наказывает профсоюзный босс, добродушный толстячок Савелий Никифорович Косов. Парторг Аркадий Константинович Таранский сходу ставит размашистую закоряку, обещает помочь, если будут какие трудности с путевкой. Хорошие люди тут, думает Мира,даже неловко, что хитрю. И Маргариту разбередила, словно упрекаю. Жизнь у нее скучная, погребла себя в прошлом, а пеняет на всех.
В разгаре апрель. Мира входит в одноэтажный бревенчатый домик в приподнятом настроени - аллея зазеленела. Ей не отвечают на приветствие, у женщин натянутые лица, Нина Ефимовна ожесточенно бьет по клавишам пишущей машинки, Маргарита утонула в бумагах, подперев голову руками, чтоб не видеть вошедшую, Наталья Сергеевна просит к себе в кабинет, обычно бледное лицо - в красных пятнах, светлые глаза потемнели, мятутся; резцы в помаде. Крутит пуговицу наглухо застегнутого бежевого шерстяного костюма. Встала, не зная, с чего начать, наконец, вздернув клювик-носик собралась с духом. - Я слышала о Каретине, вымолвила негромко. - Жаль, запятнал твою репутацию. Мой Анатолий советует осудить его проступок письменно, не откладывая. Мол, у вас не было серьезных отношений. Он в таких делах сведущ, работает в райкоме, всякое распутывал.
Мира растеряна - вот и настиг удар судьбы. Но она не в обиде на эту женщину: в главных недавно, положение обязывает отреагировать в соответствии с кодексом коммуниста. Только как назвать Рому врагом народа? Это его вытолкнули из страны. С детства принижали, вот и стал отшельником, колесил по весям, жил в палатке, рвался прочь, запросил вызов из Израиля даже тайком от матери. Он любил ее - Мира это точно знает. И Анна Лазаревна призналась -никогда сына таким не видела, ее колючий кактус вдруг расцвел , признался: "Встретил особенную женщину". Она не может осудить Рому, не бросит тень на Дашутку как плод постыдной связи, а там - будь что будет.
Валентине Георгиевне хоть не выходи во двор, скорей бы на дачу! Бабы вроде бы и жалеют ее, скучатся, впустив на скамью, вперятся глазами в лицо, ахают, но от их распросов и домыслов черно на душе, собственные дети кажутся скверными, жизнь - незадавшейся, муж - эгоистом. Проговорилась о размолвке с Мирой - надавали советов: "не звони, не окликай, не унижайся". Материнское сердце чует беду, всё идет не так, дочь - в отца, он может, обидевшись, играть в молчанку неделями, привыкла заговаривать, она - не гордая, пригибается с детства, росла в няньках по людям. Зато потом на душе легко, светло! Зашла бы, доченька, попросту, вроде бы достала что из продуктов, пошутила бы. В доме - тучи, хоть не просыпайся - извёл наждак по ребрам, кашель сгибает, выворачивает до рвоты , нет сил. В чем провинилась? Всем дарила тепло, заботу...детки тянут в разные стороны, каждый стоит на своем, все правы., всех жалко... о завидев Миру в очереди за картошкой, выскакивает из овощного магазина, пережидает в булочной за углом. Трещина быстро превращается в расщелину, их, как льдины в ледоход, относит неведомым течением в разные стороны, остается довериться времени.
Мира теперь редко гуляет во дворе, знакомые ее сторонятся, громко бросая вслед: "С евреями лучше не связываться, навлечешь беду", "Они нашего брата глазят", "Соседи на восьмом этаже назло развели оранжерею, поливают нам на головы.", "Ходят разодетые, небось спекулируют, они не могут жить честно", а одна мамаша (ее дочка в одной группе с Дашей) выпалила Мире в лицо: - Не могла русского мужика найти? Множишь их племя! - Да, не могла! - парировала Мира, - кругом пьянчуги да дебоширы, евреи - умные, серьезные и семьянины".
Приходится уходить в соседний двор. Возвращается - как сквозь строй, колючие взгляды пробивают ядовитыми пулями, иногда долетают осколки шрапнелей-слов. Хорошо что теплеет. Дома тошнёхонько, хоть из комнаты не высовывайся. Обычно бессловесный, Афанасий теперь ходит индюком и, выпятив тощую грудь, похваляется: "Я - человек, а не свинья. Не даю дёру от своих детей! Сразу женился на Груне!". Его шестнадцатилетняя дочка Галина, малокровная тощая девица с патлами светлых волос, вечерами приводит безусого милиционера, усаживаются на мирину тумбочку, воркуют под орущую радиолу. Завидев соседку, соскакивают, запираются в ванной, не искупать ребенка.
Глава 3. На развилке дорог
Одно утешение - друзья Романа то и дело звонят, привозят подарки детям. Мира не умеет легко сходиться с людьми, нет у нее на гостей ни времени, ни денег, ни улыбок, да и зачем быть другим обузой, у каждого своя ноша. Но позвонил Миша, позвал: "Приезжайте на проводы Юлия, узнаете всех нас поближе! Будут и Шварцы, и поэтесса Рахиль Баумволь." Это "нас" поразило: оказывается тех, кто считает Россию мачехой, уже не единицы, среди них группы "отказников", "подавантов", пока не получивших решения властей; есть ждущие вызова, есть колеблющиеся, собирающие информацию. Мира соглашается нехотя, устала от косых взглядов . Но и разговаривать лишь с дочками недостаточно, а Таня, подружка со студенчесой поры, занята переездом в кооперативный дом, подрабатывает вечерами на первую платежку.
В двухкомнатной квартире у Красных ворот полно людей, а гости всё прибывают. Шафранковых окружили, Мира привезла с собой открытку Ромы, и сразу очутилась в центре внимания. Весточка из "Эрец"! (так тут называют Израиль) плывёт по рукам, разбирают буквы на почтовом штемпеле, разглядывают марку. Роман не любит писать, но главное - жив, здоров и...весел! Под ярким солнцем и бело-голубым знаменем шагают в колонне стройные парни и девушки. "Так вот они какие, израильтяне! - ахают москвичи, загорелые, крепкие, пышут здоровьем! Не колючие, непонятно, почему их называют "сабрами", плодами кактуса?"-"Красивая форма!" -"Под пальмами - трава!"-"И вон высокие кусты в нежных цветах, а пугали - пустыня!" "Олеандры", всплывает в памяти Миры слово, таких полно в Аджарии!
Дашеньку не узнать, молчунья разговорилась. "Мой папа улетел в Изрраиль (она гордо демонстрирует освоенное"р")! Он купит мне овчаррку, слона, льва, веррблюденка! Там нет войны!", докладывает она незнакомцам, складывая в кармашек курточки гостинцы. "Показать, какие там, верблюды?- Подзывает ее скуластая зеленоглазая женщина с добрыми чуть раскосыми глазами. Она в цветастом крепдешиновом платье и босоножках, светлые волосы забраны в пучок. Рядом с ней на диване - девочка лет девяти , такая же светлоскуластая, но с вишенками глаз. Она в белой блузке, плиссированной юбочке и лакировках.- Рита, покажи карточку папы!". Довольный усач-бородач восседает меж горбами "корабля пустынй", из-под конуса панамки струятся на плечи черные пряди, немыслимое новшество! - Зина, в вашем полку прибыло!- подвёл к дивану Миру Арон Шварц. - Ее муж тоже отбыл без возврата.
Женщины сразу нашли взаимопонимание. "Меня обе сестры осуждают, - призналась Зина,- наши тропки разошлись. Они замужем за русскими, в доме вечно брага, дым коромыслом, ругань. У нас не так. Родители Миши - порядочные, умные люди, мне нравятся их разговоры, обычаи, заботливость. Осенью строим на балконе сукку, это такая беседка. Здесь я знакома со многими - приходили к моему учить иврит. Он улетел три месяца назад, прислал два письма и вызов, жду, когда вернется хороший мастер из отпуска и подам на выезд". Мира рада: наконец-то нашлась подруга по несчастью! Тоже отвержена родней. Обменялись телефонами. Любаше нравится вечеринка, она в центре внимания, все просят посмотреть тельавивскую открытку, никто не напился и не матерятся, как соседи, подарили заколку, блокнот, цветные карандаши. "Какие хорошие люди!"- восклицает она, повиснув на локте матери в метро. -"Мои хоррошее, во сколько подаррочков дали!" - перебивает ее Дашенька,, оттопыривая кармашек, сна - ни в одном глазу. - "Всегда бери меня на вечера", просит Любаша. "И я молодец, даже не капрризничаю", откликается Даша.
Дома приятное настроение улетучивается с порога. С кухни несется истошный крик: "Ишь чего надумал, старый хрен, прячет бутылку в дресоль! Я тебе ею башку раздубачу!"Схватив скалку, Аграфена бъет по кастрюле, как по барабану. Афанасий пробует стянуть ее с плешивой головы, пошатнулся, сползает по стенке на пол. Мира спешит к телевизору, но баталию не заглушить. У Любаши разболелась голова, трудно дышать. Врач еще зимой советовала послать ее снова в санаторий отдохнуть от крика и драк, у девочки, сказала, нервишки на пределе, но Любаша - нивкакую. "Там скорей сойдешь с ума! - загорячилась. - Рядом кладбище, окна открыты, не уснуть, боимся привидений, накрывались с головой. А днем нас туда водили на прогулку - вокруг машины, только на Ваганьковском зелень. Дежурная нянька сидит в коридоре, подвывает дурацкие песни: "Свеча догорает, мне жизнь не мила", "Там в степи глухой умирал ямщик" или как "труп моряка простыней обернули", а то - как клоун срывается с трапеции вниз, а "цирк гудит, шумит, смеётся". Печкины хотя бы дерутся, не ноют. У бабули тоже знакомые говорят о плохом: у одной дочка умерла после операции, у другой сын затонул на подлодке, у третьей муж болен - что-то страшное . А тут все были дружные, живые, и детей уважают. С такими я быстрее окрепну".
Мира присела рядом, обтирает лицо девочки мокрым полотенцем. "Это старые песни. Теперь полно бодрых. 'Вставай, кудрявая, в цехах звеня", "Просыпается с рассветом вся советская страна". Не думай о плохом, а то приснятся кошмары". Успокаивает, а у самой на душе - тошно. На работе жилья не получишь, в районе на очередь не поставят, раз больше четырех метров на человека. Тут хотя бы Люба может зайти после школы к родителям, побыть в тишине. Забрав Дашу из сада, Мира пересекает двор. Любаша о чем-то шепчется с подружками, но, завидев мать, спешит навстречу. "Я научилась пробегать под веревкой! - докладывает.- Пропрыгала сорок раз и не наступила!" - "Ты вся потная, попрыгунья, - замечает мать, вытирая носовым платком лицо и шею девочки. Как она похожа на Владика! Рослая со щедрой улыбкой, открытость в огромных мшистых глазах, черные ровные брови и длинные ресницы, волнистые мягкие прядки прилипли к нежной коже, только не каштановые, а пшеничные.- Я иду за продуктами, постойте возле магазина, охладишься".
"Даша!" - донесся с детской площадки голосок Натки. У качелей Лера, уже в легком пальто и круглой модной шляпке, на красивых ногах с округлыми икрами - лодочки и нейлоновые чулки. Мира не умеет так следить за собой, да и гены иные, она тяжелого кроя, в отца. Лера каждую неделю делает укладку, носит серьги, кольца, бусы, с вечера готовит наряд на завтра, отправив дочку наверх, к Даше. Но сегодня она быстро тащит упирающуюся Нату в подъезд.
Проглотив горькую слюну, Мира спешит в молочную, выстаивает в очереди за молоком, затем во второй - за яичками. Душно, люди разгорячены толкотней и тяжелой одеждой, бранятся, покрикивают на медлительных. Высоченная толстуха со свисающими сайками щек бросает кусок масла на толстую, посылочную бумагу, забыв положить противовесом другую и, не давая успокоиться стрелке весов, снимает товар, заворачивает, протягивает через стеклянную витрину. Покупательница просит перевесить. Продавщица вытаращила водянистые глазищи, обтёрла масляные пальцы о пятнистый фартук и рявкнула: "А вы, што, ревизор? Неча нам тут указывать! Следущий!"
Неся сумку с бутылками перед собой и пакет с яйцами над головой, Мира выбирается наружу и, поставив кошелку у ног Любаши, спешит в соседнюю булочную. Оба лифта на ремонте. За два года выработана тактика штурма высоты: расстегнуть пальто и раздеть Дашу, взять ее на спину, вручить Любе шубку и хлебный батон, глубоко дышать под марш в уме: "Ни мороз нам не страшен, ни жара!" и - вперед! Через каждые два этажа - привал: сумку и портфель на пол, Дашу - на подоконник. Вот и их этаж. Из почтового ящика торчит большой желтый конверт. Вынула машинально, заглянула на кухню. Тишина, Аграфена после работы кому-то стирает белье, сын Коля - на заводе в вечерней смене, а глава семьи блаженствует, развалился на табурете в кальсонах, того гляди сползёт в лужу. Плита свободна, когда Аграфена готовит - не подойти, и вонь страшная, она варит щи из отходов бойни магазинной тисклявой квашеной капусты, разделывает дешевую селедку и скользкие соленые огурцы.
Включив телевизор дочкам, Мира занялась котлетами с картофельным пюре. Лишь когда дети заснули, вспомнила про письмо. Распечатала - и ахнула. На плотном цвета сгущенки листе в рамке - незнакомая эмблема, под ней жирным шрифтом немыслимые слова:"Государство Израиль примет на постоянное жительство гражданку Шафранкову с двумя детьми". Незнакомая подпись, печатью нотариуса заверено обязательство израильского гражданина Романа Каретина позаботиться о семье вплоть до ее полного обустройства. Листы скреплены красной зубчаткой. Так Рома не шутил, он не бросил их, не сподличал? Называет Миру своей женой, а Дашеньку - дочерью. Здесь что-то мешало ему быть семьянином де-юре, а зачастую - и де-факто. Как-то у него сорвалось: "Не стану вкалывать, укреплять палачей отца!" Потеплело на сердце, но обида еще пощипывает. Не посоветовался, чужбина ему дороже и нас, и матери, и Родины. Вот и пусть ищет себе новых близких; родню не найдет, да и старый друг лучше новых двух.
Сунула конверт в низ письменного стола. Присев на край ванны, рассеянно трёт мыльные вещицы. Медсестра настаивает на психиатре, но какой врач исцелит малышку от тоски ? Ему не под силу убедить ребенка смириться с исчезновением отца, трещина в сердце ноет, не зарастает. Ее не обманешь, не заговоришь, грустит, непосильная дума ломает детскую головку,знает, он ее любит, не бросил бы, его не мог утащить ни Бармалей, ни Морозко, ни Тролль, он такой сильный! Соседка хлопнула кухонной дверью, требует освободить поскорее ванную, придётся достирывать на кухне. Мира нагнулась, обхватила руками огромный эмалированный таз и - о ужас!- она не в силах шевельнуться от острой боли в пояснице! Неужели радикулит вернулся спустя десять лет?Завтра сдача журнала в типографию, да и дома сотни дел, не до болезни. Мать зовет на помощь Любу, чтобы прополоскала и повесила белье сушиться на веревку над кухонной тумбочкой. За открытой балконной дверью - зеленое море парка, озерцо, у горизонта по окружной дороге ползут блошки...Белые башни кучевых облаков - в короне лучей. Ахнула, теперь уже не от боли, от красоты. Усмехнулась - в ее жизни одни тучи, ни лучика. Согнутая, с охами добралась до постели, Люба водит горячим утюгом по сложенной на пояснице простыне. Тоска вдавливает мать в матрац, сильнее подтачивая устои в ее душе.
Любаша водит утюгом по сложенной на пояснице простыне.Даша обрадовалась перемене - мама никогда не лежит. Перепрыгнула через ее ноги, крича: "Иго-го! Я лошадка!!Не боюсь такой высокий заборр!" - Отойди, еще обожжешься об утюг. И не кричи - мама заболела! - охлаждает ее Люба. Мире стыдно своих мыслей - жаловалась на судьбу, когда вот оно - счастье! Доченьки! К утру боль прошла без следа. Заскочил Миша. "На улице теплынь! Мама выстояла в очереди за бананами, взяла и на вас. Наша Асенька их обожает.Не волнуйтесь, у нас хорошо с деньгами Миша заходит третий раз. Часто звонят Зина и Шварцы, интересуются, нет ли писем. Мира боится признаться, что есть, и какое! Начнут навязывать решение. Сама управится со своей жизнью, не девочка! То письмо засело в душе занозой, всё вокруг поблекло: книги, газеты, телевизор злят - образцовые товарищи, приторные штампованные речи, надуманные конфликты, разумная любовь. Подружка Таня уехала к матери в деревню. Приглашал профессор Мендель, но Мира не терпит шапочные знакомства, тем более такую птицу к себе в коммуналку не пригласишь, коньяком не угостишь. Ей не по себе в роскошных палатах, сердит обжираловка, болтовня о пустяках, фальшивые комплименты и флирт. Она быстро пьянеет, начинает доверчиво изливать душу; зачем искушать собеседников, могут не устоять, донести, тогда ей капут. Уж лучше книги. - Зайдите к нам как-нибудь с девочками,- вдруг попросил, запинаясь, юноша. На лице -растерянность и боль. Ему неловко, но что-то мешает уйти.- Тревожимся за маму, после смерти отца всё молчит,о чем-то размышляет. Может, с вами поделится, cбросит горе. Мира удивилась - она кому-то нужна? И у этого юноши есть заботы-тревоги? Кивнула.
Ротенберги живут неподалеку, в семиэтажном доме за сквером. Дверь распахнул Борис, улыбнувшись, протянул руку. Ее ладошка с короткими мягкими пальцами нырнула в его потную ладонь и тут же выскользнула. Оба смутились. У Бориса на рубашке под рукавами - большие тёмные полукружья. Сам не понимает свою нервозность, замаячил по комнате, сел, перекинув ногу на ногу, но верхняя подпрыгивает, дрожь не унять. Заводить знакомых опасно, но и разрядка нужна, все на пределе. Ему не по себе в роли хозяина, но гостья не в претензии - рассматривает фотографии на пианино. - Попейте,- ставит на стол перед Мирой графин с соком хрупкая блондинка лет двадцати пяти в вязаном салатном платье с розовой пуховой виньеткой по вороту, явно импортном.- Я Тоня, Борина половина. Будьте как дома.- Она зовёт девочек в другую комнату к дочери- пятилетней Асе. В просторной гостиной - бархатные портьеры, диваны, пианино, добротный овальный стол под кремовой скатертью, ваза с яблоками и бананами. На окнах - тюль, лампочки люстры за матовыми щитками. - Мама на кухне, сейчас освободится,- проговорил Борис, протирая носовым платком очки, - я плохой хозяин, растерял качества затейника! Шутишь, когда на душе легко. Не умею играть. - У него прямые густые волосы над высоким лбом, в глубоких глазницах за черным кустарником ресниц и бровей - темные влажные глаза. Решительный массивный подбородок и крупный нос с рельефными ноздрями. В плечах - размашистость, торс - как скала, бросающая вызов жизненным бурям. Но внимательный глаз заметит в глубине очей неуверенность и боль.
- Как хорошо, что вы пришли!- воскликнула, входя в гостиную невысокая миловидная женщина. Протягивает Мире мягкую руку.- Роза Александровна, мама этого нелюдима.- Она шутя потрепала сына за ухо. В свои пятьдесят лет мать семейства сохранила нежную пригожесть. Глубокий выразительный взгляд черных очей из-под длинных трепетных ресниц всматривается в гостью, волнистые вороные пряди cхвачены над висками заколками, но одна, вырвавшись, струится с высокого чистого лба на щеку. На ней белая блузка и длинная черная прямая юбка, туфли - лодочкой. Слова произносит неспеша, словно пробуя каждое слово на вкус и точность. - Вы не откажетесь поужинать с нами? Еда скрепляет отношения, говаривали наши предки. Тоня, накрой на стол, позови на помощь Любашу. После чая Тоня занялась посудой, Роза Александровна присела возле Миры на диване, интересуется, как переносит она жизнь без мужа. Вслушивается в скупые ответы и вдруг замечает: "Роман - нетрафаретная личность. В нем - и безумство храбрых, и презрение к рабам и самодурству, он выше денег и не клюнет на посулы, за которые многие вокруг дают себя растоптать. А у вас, я слышала, привилегированная cемья.
Мира и сама не понимает, как отнесло ее со стремнины жизненной Волги в тихую заводь. Как можно хвалить безалаберного Ромку? - У меня во всём полный провал. С профессией - откат, с родителями - раскол, в личной жизни - крушение. Мужей растеряла, дважды мать-одиночка.- Голос звучит всё глуше, стыки губ опустились. Но сразу уйти неудобно. - Так у Любы другой отец? Вижу, девочки такие разные. - Гордость факультета, чемпион,но его уже нет. - Мира сглотнула слюну, расстегнула у ворота пуговицу вязаной кофты. - При Никите блистал в центральной газете, добряк - со всеми обмывал свои статьи, потом Хрущева сняли;cвоего угла у нас не было. Чувства перегорели, супруг завёл другую семью, предал нашу любовь, поспешил развестись, уехал на Сахалин, быстро сгорел. - А его родня?- Роза Александровна вслушивается в ответы. - У них давно была на примете другая, из своих, деревенских. Меня невзлюбили - окрутила их орла. Любашу оставили без прописки, без пенсии за отца - всё внуку. Думала, сложится с Ромой, не поддастся выпивохам - крепкий, как скала. Ободралась об нее до крови. Видно, такова моя судьбина. - Мой Давид считал, что каждый из нас - как корабль в море, а мы - или спящие матросы, или же капитаны, не доверяющие штурвал ветрам. Есть глубоко духовные учителя - раввины, они знают тайны жизни, но хранят эти знания, чтобы не попали в руки злым людям. Ободрались? Да разве вы одни? Обычно именно в браке успешнее всего шлифуются шероховатости обоих, помогает любовь. Чего не снесёшь, когда любишь?
Вечер пролетел незаметно. "Заходите запросто, без звонков и просит вдова. - Спасибо за компанию!". - Давно я не видел маму такой умиротворенной, - благодарит Миша, у мириного подъезда. Зрачки в глубине блестят.- Учеба в голову не лезла, а на носу - сессия. Заскакивайте почаще. Пожалуйста! Ее не приходится упрашивать - у Ротенбергов приятнее, чем дома. Внимательное вглядывание вдовы словно стирает пыль со стекла, которым Мира привыкла отгораживаться от событий и людей. Владик удивлялся: "Как тебе удается не думать? Моя голова кипит до ночи!" Ее ум напичкан датами, стихами, формулами, географическими названиями еще со школы. Долго не могла видеть книги, мозг отупел. Оказывается, она так и не научилась думать - любой вопрос о жизни ставит ее в тупик.
Во второй свой приход Мира застала только Тоню. - Мне необходимо с вами поговорить,- обрадовалась молодая женщина.- У нас тут всё не так уж гладко, как может показаться, при свекрови не поделишься, да и при муже не всё скажешь. Я ведь тоже русская из благополучной семьи. Боря заклинился на отъезде - отец завещал- Она вспыхнула, содрала до крови болячку на руке, но не замечает.- Он разрывается между желанием и страхом, не вынесет коллективной порки, не сможет жить изгоем, боится потерять меня и Асеньку, не верит, что брошу родителей - я у них одна.- Тоня говорит торопливо, прислушиваясь, не хлопнет ли входная дверь.- Да папа ни перед чем не остановится, засадит и Борю, и свекровь, и их друзей! Душа болит. А всё из-за меня. Жду - вот-вот взорвется эта жизнь, - всё исчезнет.- Голубые озёрца глаз потемнели, словно перед грозой, шмыгнула курносым носиком, судорожно ищет в карманах платок. Тронула ноздри пальцем, смутилаcь. - Не стоит загадывать. Изведетесь. Жизненная тропка у кого прямая, у кого извилистая. Не угадаешь, какой сюрприз готовится нам завтра, за поворотом. Если любите друг друга - найдете решение, чтобы никому не причинить боль. - Вы очень любите Рому? Я бы не смогла прожить без Бори и дня. - Мне легче, он любил разлуку и шутил - без расставаний бы не было встреч! Не давал привыкнуть к нему, не стал главой семьи и преподнес расставание без надежды на встречу. Не опора, а болотная кочка. - А Боря воcхищается его смелостью, говорит - он презирал эту систему, даже не вступил в профсоюз. А вы, конечно же, партийная. - Нет. Пронесло, спасибо стукачу, предупредил, что живу не по кодексу. Предложили опровергнуть перед собранием -отказалась.
- А как его приняли ваши родители? - Не приняли, но у меня своя комната. Если смотреть со стороны, ругали меня справедливо, Рому называли непутевым. Стала реже бывать у них. Жалела его - замордовали, раздавили, ищет, как выжить, не доверяет людям. Хотела, чтоб поверил в добро. Родилась дочка...Я понимаю его рывок. А родители объявили мне бойкот, почему жалею, не осуждаю. - Родители - бойкот?- В гостиную вошла Роза Александровна, извинилась за вторжение в беседу. - Может, я не расслышала? Звучит дико. - У нас в семье неписаный закон - власти и политику не обсуждать, папина служба - табу. В нашем роду двое поплатились за откровенность и шутки. Вместе едим, смотрим телевизор, на даче - заготавливаем варенье. Если пророним слово - то о погоде, электричке, магазинах, соседях. Если пришли гости - угощаем, танцуем. Я полгода не решалась признаться маме, что жду второго ребенка, но между поколениями всегда стена.
Люба отвлеклась от мозаики, прислушалаcь. Знала бы мама, как они теперь ругаются! "Потеряла голову из-за мужских штанов!" - возмущается бабуля. Неправда, у мамы голова на месте, а брюки она не носит, шьет себе платья. Взрослые, когда сердятся, несут всякую чушь! Тетя Груня клянет Афанасия "Чтоб ты сдох!", а сама тащит ему рассолу, чтоб башка не трещала. У Аси уютно, тихо. Счастливая. И на пианино может играть... Мишка не полезет в тарелку за мясом грязными пальцами, теперь от супа тошнит. У нее есть папа... - Что с тобой?- выводит ее из забвения Тоня.- Бледная, тяжело дышишь. Чего испугалась? На, попей воды. - Не волнуйтесь, всё хорошо,- спешит заверить девочка, беря стакан ватными руками. Опять давят синусы, а скажи - потащат в больницу на прокол. В прошлый раз чуть не вырвали по ошибке гланды, лезут щипцами в рот, не спросят. - Все удивлялись, что я в нем нашла, наверно, весна вскружила голову, - донеслись, как сквозь вату, слова матери. - Вы не выглядите пустышкой, но чаще cходятся непохожие, лечатся от односторонности. Без компромиссов семьи не построишь. Например, решить, в какой религии воспитывать детей. Тут - настоящее испытание чувств.
- У нас такой проблемы не возникало, оба - атеисты, оба - москвичи. Я думала, им движет обида, во времена чисток оклеветали отца. Теперь вижу - в нем кипел гнев за евреев. - Давид очень переживал, что наш народ лишили своей культуры. "Увези сыновей!"- завещал. Только как бросить родные могилы? А если Тоня не поедет? Оставить сына ? Внучка вырастет винтиком? Вы такая спокойная, сильная. Как вам удается? - Вдова подперла округлый подбородок изящной холеной рукой. Мира быстро поджала свои нескладные пальцы с короткими ребристыми ногтями и заусеницами. Удивлена: разве евреев травили? Дело врачей закрыли, все успокоились.
- Разница в национальности меня не смущала, я росла в Грузии, в классе были армяне, украинцы, татарки, азербайджанцы. Роман заинтересовал; знала, если что - расстанемся, не пропаду, выучилась, работаю. Он привязался к дочке, и она его любит. Теперь все ждут кликушества: осуди, отрекись! А за что осудить-то? Совесть не дает. Того гляди изобьют во дворе и выгонят с работы. Простите, вылилось, oтняла у вас вечер. - Дела подождут. Важнее - покой в сердце. Если бы слушали друг друга, сочувствовали, не нужны были бы многие врачи. А что бабушки-дедушки? - Я их не знаю. Родители отца отвергли некрещеных внучек, братья-сестры его - в Ленинграде, папа был годами в разъездах. - Дорого он заплатил за военную службу! А у мамы есть родня? - Тётки. Изредка пришлют открытку. Лишь одна всегда рядом в беде. Странно встречать ветвистые семьи, наша - как во поле березка. Ну, пора и честь знать.
Уложив детей, Мира ходит по коридору от балкона до входной двери и обратно. У соседей гремит музыка (Коля глуховат). Раньше в минуты душевных циклонов в ней поднимал голову непрошеный спорщик, наверно тот Совик из детства; от его тихого въедливого голоска не отмахнуться. Насмехался, когда промахивалась в лапту, когда свалилась с бревна от смущенья в спортивном зале, как же, вошел Владик, видит ее в купальнике! И тогда, когда читала классу свою сатиру на "Медузу", учительницу литературы, не замечая, что ее рыхлая высоченная героиня пристроилась сзади десятиклассниц и всё слышит. Не видать тебе медали, как своих ушей, съехидничал Совик, оказался лжепророком, за что и был с позором изгнан на долгие годы. И вдруг объявился, подначивает: Радуйся, что не ошиблась в Ромке, не забыл вас, зовёт к себе! Другие оказались прозорливее тебя, хвалят Непу. - Да, приятно, не скрою, но не ехать же мне в еврейскую страну!- Там такие же люди, как здесь, может даже лучше. Хотела ведь семью! - Знаю, дружила с евреями. Даша была самой чуткой и глубокой в интернате. И Танька верная душа.
- А где твои русские друзья? - не унимается дотошный.- Все предали! И что в тебе русского? Сарафаны, частушки, косоворотки, кабаки, завалинки, мат тебя не влекут. Да ты бежала из деревни на второй день, когда Владик повёз познакомить с его бабушкой!- напоминает.- Тебе всё там претило - коромысла, купанья в реке, блинные физиономии в подслеповатых оконцах и перебежки сплетниц-старух, каждый чих на слуху. Тоска- как в болоте. "Аба", "Аба", захныкала Дашенька. Ее сердчишко трепыхается от тоски и во сне. Мать бросилась в комнату, гладит девочку, шепчет ласковые слова, но ей давно ясно - она не в силах закрыть собой пробоину в детской душе, время не лечит, как все твердят, разлука саднит, лишая ребенка радости. Она не скучала по отцу в войну, но то была война, дети понимали - у всех забрали пап. А тут отец исчез в мирное время! - Но разве в том нет и твоей вины, мамаша? - не успокаивается брюзга. - Тогда была надежда - вернется после победы, у Даши и надежды нет, страны враждуют - и это надолго. Москва не умеет прощать! Приучена выискивать врагов! - Никто добровольно не уезжает с Родины! - парирует Мира, но уже без запальчивости. Неприступное, как крепость, убеждение, что выезд немыслим, дало трещину.
Она выходит на балкон. Здесь забываешь о соседях. Дали - не окинешь взглядом, тут и зелень лесопарка с голубыми глазами озёр, и река, а ночами - цепочки огней вокруг парка, как оправа черного кварца. Москва пьянит, кружит, огромная, как жизнь, она звучит в душе симфонией, но в ней и легко затеряться, когда люди в тягость. А бескрайняя Россия? Ей удалось вдоволь поездить по стране - от Ленинграда и Карелии до Крыма и Батуми, от Великих Лук и Винницы - до Сталинграда и Свердловска. Тешишься прошлыми поездками и походами? - укоряет Cовик. Теперь твоя жизнь среди матерных перепалок соседей, нехорошего кашля Афанасия, игр с милиционерами распатланной Галки на твоем кухонном столе. Дети видят и слышат непристойности. Что вырастет из твоих семян, когда такое перед глазами? Думай вперед, как шахматисты, ты же участвовала в матчах! - Повезло попасть в такой дом! Горячая вода, ванна! Это - не заводское жилье с крохотной кухней без удобств! И родные рядом, и детский сад - военный, кормят лучше. - Точно, казарменный режим, растят солдат, а не цветы жизни! Брату и сестре ближе партия, отец повязан присягой, мать зависит от него. Могли бы поддержать хотя бы добрым словом, а то и рублем/ Разлука ведь и так - не праздник!
Мира ныряет под душ, но и ванной, и в постели диалог не прекращается. Бежишь от правды! Мягкотелая!-Они любят меня, любят! И внучек! Это временный разлад! Помогли выучиться, получаю не шесть сотен, как врачи и учителя, а сто шестьдесят! И должность почетная! - Cколько лет обещают коммунизм, водят за нос. - Была война с фашистами, победили, строили многие города заново. Россию уважают, Запад, считают. Лучшей страной в мире! - Поверила! Проверять не мешает! Четверть века прошло, Япония, Германия, Израиль цветут. А ты на яичках экономишь. Власти кормят Африку, Кубу, мечтают навязать cвои идеи всему свету. А ты на яичках экономишь, картошку кладешь в котлеты связать фарш. Фрукты - роскошь. Что тебе Москва? МХАТ, Большой театр - не по карману. От детей не отойти. Твоя мать хотя бы не разрывалась между домом и работой. А тебе вручили аттестат зрелости, но мудрость не вложили. Пустила личную жизнь на самотек. Знаешь ведь, саженец, и тот подпирают, охраняют от вредителей, подкармливают, подвязывают.
Мира озадачена - cчитала себя волевой, в юности прыгала в родниковую речку, а на поверку оказалась беcхребетной. Капитанская дочка, а плывешь без карты и компаса, руль отдаешь другим - родителям, мужчинам, начальничкам.- Замолчи! - Юпитер, ты сердишься, значит ты неправ! - Заткнись уже! - взрывается женщина, - жаль, тебя нельзя прихлопнуть! Каждый визит к Ротенбергам придает силы Cовику, мысли начинают виться под черепом потревоженным роем, не давая забыться сном до зари. Всё, больше ни о чем не думаю, решает она. - Зачем думать? Так можно сойти с ума! - вскинулся, словно угадав ее решение, Борис. - Мыслители мешают властям и лишают всех покоя. Партия - наш рулевой, знает, куда вести и каким путем, послушные винтики закручивать легче. - Он сорвал запотевшие очки, нервно протирает линзы, вид ранимый, беззащитный. - "За работу, товарищи! Не отвлекаться! А в субботу - все на картошку!"Личная жизнь, досуг, удовольствия - в сторону, пока не достигнем коммунизма. А он - на горизонте. Дурачат десятки лет. Как люди довольствуются таким бессмысленным прозябанием? Многим спокойнее - все сверху расписано партией- учись, езжай куда пошлют, бери в зубы сколько дадут, отдай детей в сад и школу, лечись у того, кого примут в поликлинику.
Выдал! Ротенберги не перестают удивлять Миру, их слова звучат в голове, когда город затихает. Всё чаще вспоминается Владик, его уход обретает иной смысл. И я такая же бездумная, как все. Ушла из редакции газеты, предала свою мечту. Гнию в тихой гавани, а годы идут, проживу, не оставив следа. И детей приучают не высовываться, а Любаша такая способная! Талантливым труднее - у них порыв выразить себя, показать мерзость такой жизни, как делал Гоголь, - не дадут, требуется воспевать такую жизнь, фальшивить. Выбор фатален - как у героев сказок: за талантом пойдешь - гоненья приглашаешь, за ложью пойдешь - себя утеряешь. Мои высокие мечты - иллюзии, ничего из меня не выйдет, я давно - никто, винтик. А в той гербовой бумаге меня величают "госпожой", супругой. Не требуют загсовской бумажки, верят Роме наслово, приезжай, госпожа Шафранкова, живи, люби, расти детей! Даже не требуют присяги на верность тому строю. А какой он там? Нормальный, раз Роме хорошо, здесь он задыхался. И мне тошно. А убеждают по радио - вольно дышится. Кому? Матерей гонят на работу от грудничков, детей - отдай в лапы чужаков, но уже в яслях вбивают бодрые стишки о счастливом детстве. Ложь разлита повсюду, спешно обучили всех грамоте, чтобы читали газеты."Ленин, присвоил христианские заповеди сам сел на трон вместо Бога, разгневалась Роза Александровна, ленинцы вошли в доверие измученной наивной Руси, а затем всех скрутили, ограбили, да еще вбили в головы, что они самые счастливые. Сколько бездумных вокруг! Атеисты думали проведут Правителя вселенной. Не слышали о судьбе египетского тирана-фараона!".
Мире неудобно было спросить, о чем это она, а вдова в запале не заметила недоуменного взгляда гостьи, рада выговориться." Нас спаяло с Давидом предчувствие чего-то глубинного в человеке и жизни, восхищение дивными законами космоса. От Библии веет сокровенным духом, но и чем-то близким. Вы, конечно, читали Священную книгу еще в университете!" Мира кивнув, перевела разговор на другую тему. Впервые у нее остался неприятный осадок: как может умная женщина принимать всерьез мифы Библии? Мира как-то выпросила ее у тети Кати почитать, пока та гостила в Москве, раскрыла, прочла первую главу, усмехнулась и отдала фолиант назад; у греков легенды забавнее.
Глава 4. Шаг за стан
Серый семиэтажный куб на Садовом кольце. У входа - вывеска: Министерство сельского хозяйства СССР. Одно его крыло занимает издательство. Среди сорока журналов - два престижных научных альманаха, они идут за границу, приносят валюту. И кадры в них - отборные, надёжные. Мира работала в обоих годами, но у директора она впервые. Просторный кабинет с окнами во всю стену. Спиной к нему за массивным столом - Федор Кириллович Краснов, седой коротко остриженный мужчина в пенсне с тщательно выбритым спокойным интеллигентным лицом. Ни морщинки на темно-синем костюме, накрахмаленная сорочка, шелковый галстук в мелкую полоску. Углублен в бумаги. В углу за небольшим столом - еще двое.
- Вам нужна характеристика для получения визы? - уточняет глава профсоюза Савелий Нифорович Середкин, приземистый плешивый блондин с невыразительным лицом и пивным брюшком.- И куда же это научный редактор собралась, если не секрет? - Откинулся, довольный собой. Над полушариями упругих щек - хитрый прищур, прямые ресницы торчат, делая глаза похожими на сороканожки. Отдувается. - И, кажется, решили не возвращаться домой? Своим непродуманным поступкам вы перечеркнули всё, что делали раньше как комсорг молодежи! Кто повлиял на вас и как? - Вы - неглупая женщина, знаете: хвалебную характеристику мы вам дать не можем, - проговорил парторг, сильно побитый войной и жизнью человек лет шестидесяти, с трудом вскинул глаза. Когда-то он был мириным боссом, ненавидел говорильню, при нем было совестно халтурить, болтать по телефону. Осунулся, ссутулился, жалеет, что узнал о просьбе Миры поздно, теперь пойдёт по накатанной дорожке. - С плохой - не выпустят. И на собрании вам не сдобровать, люди у нас - идейно подкованные. Можете остаться без работы, тунеядцем, значит - и без прописки. - Таранский объясняет медленно, гибкие пальцы теребят бумаги, он искренне огорчен. - Аркадий Константинович, вы меня знаете, я ничего зазорного не делаю. Но моя трехлетка отказывается забыть отца, врач боится за ее психику. Он уехал насовсем, легально. Там у него хороший заработок, отдельная квартира, прислал приглашение. Кто бросит в меня камень? Если там живут хуже, расскажу о советском строе.
Парторг озадаченно чешет карандашом залысину. - Вам не выехать! - рубит толстяк , - У нас железный занавес! - Вы мне уже дали характеристику в Болгарию, нужно только изменить название страны, -напоминает Мира. - В Израиле правят социалисты, муж живет в коммуне-кибуце. -Профорг заморгал, пытаясь понять, не потешается ли над ними эта наглая баба. Вписать ей в трудовую книжку пару фраз, чтобы нигде не взяли на работу, сбить спесь! Партийный секретарь трогает его за рукав,мол, не горячись, в коллективе девятеро из десяти - евреи, начнут распрашивать. Если Мира не устояла, чего ждать от других? Умнее - не поднимать шуму. - Дайте мне ту рекомендацию, мы подумаем. Жаль, вы сидите на окраине, упустили вас из поля зрения. Может, и прав был тот аноним, выжили свёкра из дому, крутите романы с авторами.
Мира встрепенулась, заговорила горячо, быстро, затронули глубоко запрятанную боль.- Честный человек не прячется, не обвиняет за спиной. Это свёкор получил на меня жилплощадь, а затем выписал, оставив с младенцем без прописки, посылали на целину. А роман у меня был всего один, сердцу не прикажешь. Вот он-то и зовет нас к себе. - Так вы - не сионистка, не замешаны в Самиздате?- поднял голову от бумаг директор.- Я удивился: по документам - русская, отец - достойный человек, ветеран армии и партии, а носите на шее -символ враждебной страны! - Это сувенир, Рома надел, чтоб не забывала, выпилил из монетки. Федор Кириллович, я не думала ехать, он обещал помогать посылками и деньгами, но это невозможно, нет дипломатических отношений. Подработать вечерами я не могу, детей одних дома не оставить - соседи пьянствуют, дерутся, сын сидел. У старшей дочери - плохое здоровье, младшая тревожит воспитателей, а психиатры - платные.
Да, жизнь - как каток, думает своё Краснов.- Раз - и ты на льду! Жена нашла записку Эльвиры, пригрозила пожаловаться в райком, а он без свиданий с этим ангелом не может и недели прожить, в май кажется ноябрем. - Да. Жизнь пройти - не поле перейти, наконец, проговорил Федор Кириллович.- Не знаю, удастся ли вам выехать, но трудитесь спокойно, только не афишируйте свои планы. Людям всегда кажется чужой каравай сдобнее. Профорг, нахмурясь, суёт бумаги в портфель, осуждая про себя мягкотелость Краснова. - Лежачего не бьют, -обращается к нему директор, когда Мира вышла. - Ей и так нелегко поднимать детей. Другим добивалась жилья, а о себе не заикнулась. Ее не отпустят, позаботьтесь, чтобы не навредить репутации издательства.
Таранский рассеянно теребит редеющую шевелюру, рад, что обошлось без проработки. Надо связаться с отделом биз, узнать, что происходит, почему выпускают. Вчера сын намекнул, что скоро все евреи уедут в Израиль. Студенты называют его Шимоном, а не Семеном. Откуда такие речи? Полвека укрепляли цитадель, выпалывали мятежных, создали семью народов. Вечный бродяга Агасфер осел на русской земле, без гетто, полюбил русский язык, мы - элита , откуда у него листок на стене и в рамочке "Если забуду тебя, Иерусалим, пусть присохнет язык к гортани!" Вернее - Йерушалаим... теплеет на душе. Но парень дурит ходит по лезвию ножа, не думает об отце. Надо подсунуть ему дочку Эстер, отвлечь от дружков.
В коридоре у открытого лифта - веселая коротышка Жанна и тоненькая стройная Велла. Обе отдыхали с Мирой в комсомольском палаточном лагере в Ялте, потом играли свадьбу Веллы с Гришей в зимнем доме отдыха. Мира помахала рукой, но пока подошла - они впрыгнули в ползущую кабину, видны лишь ноги. Неля из бухгалтерии пронеслась рысцой, не слыша приветствия (у Миры тихий голос). По лестнице спускается цыганистая певунья Аня, они года три работали вместе, Мира восхищалась отважной машинисткой, приехавшей из Тулы в столицу и освоившей печать вслепую, помогла ей закончить вечернюю школу, добилась комнаты в молодёжном доме. Подруги оставались в редакции на ночь, когда Анюта подрабатывала перепечаткой диссертаций. Но Аня ныряет в туалет... мужской!
Зашевелились подозрения. Проверить их нетрудно. Мира приотворяет высокую дверь в конце коридора, заглядывает в просторную комнату с окнами во всю стену. Пять лет просидела она здесь за столом в ближнем углу, с коллегами были как одна семья . Неприхотливая тихоня Милочка, готовая помочь любому, так и сидит слева от двери, на сквозняке, жидкие волосенки крутыми завитками обрамляют головку на длинной цыплячьей шее, вся - в вычитке. Живет в комнатушке с мужем, сыном и больной свекровью. За соседним столом- импозантная брюнетка Софья Абрамовна с гривой, укрощенной массивной заколкой и крупным напудренным лицом.На тяжелом вязаном жакете - дорогая брошь. Разводка-генеральша имеет подростка-сына и студентку-дочь, не отчаялась, разрезает волны жизни ястребиным носом, сдает лишь во время сокращений штатов - у нее нет диплома.
Начальница Тамара Ивановна, высокая грузная шатенка в мышастом платье, чулках в резиночку и школьных туфлях, топит горе в работе - ее старшего сына раздавила толпа, рвавшаяся ко гробу Сталина. На полнолунном словно расплющенном катком судьбы лице - глаза- буравы, седые волосы скручены в валик, но топорщатся, выбиваются. Она всегда уравновешена, как машинист поезда, идущего по расписанию. Вспылила лишь однажды - когда один автор похвалил как оболганного гения Николая Вавилова, презрительно отозвавшись о ее кумире академике Лысенко. Эти стены и люди помнят, как заходил за ней Владик после работы, как она влетела, не веря своему счастью после поликлиники, что этажом ниже, и объявила; "Мы победили природу! Я буду мамой!".
- Ау, бабоньки, заработались?- восклицает Мира. -Отвлекитесь на минутку! Главного нет? У своей пассии?.- Тамара Ивановна поднимает голову от стола, втыкает шпильки в кичку над ответственным надлобьем. Редакторши утонули в гранках, сверяют с оригиналами, Мила листает словарь, кусая припухлые губы, на шее вздулись голубые вены... -Хоть словечко из ваших уст! Без него не доберусь до дому! На улице ливень с ветром!- Она - в подземелье Кащея, редакторы окаменели, двигаются лишь авторучки... Но Мира не отступает, она - не невидимка, растормошит статуи, выслушает любой приговор. - Не стыдно смотреть нам в глаза? Давали письма к экспертам, радовались, когда родила. Чего тебе нехватало? Позоришь журнал! - -В тридцать пять баба ягодка опять! - пытается разрядить атмосферу Милочка, достает из стола пилку. Софья Абрамовна подняла с носа очки на лоб, облизала ярко напомаженные губы , развернулась, строчит. "Мы тебя, правщицу, брали на заседания редколлегии, к академикам! Развелась? Расти детей, отдайся работе! Но гулять с авторами, сойтись с вредителем? Плюнуть в лицо коллективу?- Уже летят шрапнели. - Рвешься к агрессорам? Жаждешь виллы? Счастье - не в деньгах. Не красна изба углами, а красна пирогами!- Мира все еще в дверной щели... - Не понимаю тебя, ты была серьезной, доброй, выдавливает Милочка с видом обманутого ребенка. - Вчера сам Аркадий Константинович расспрашивал о тебе,- перебивает ее ответственный секретарь, распрямляясь. Она нависала над столом, опершись коленом на стул - у нее остеохондроз.- Каково мне, члену партии, слушать такое? Удивлён, что не разглядели в тебе червоточину, чуть не приняли в партию, ловко ты провела всех!
- О чем это вы? Полюбить -не порок. Родить ребенка - тоже естественно. Власти разрешили ему ехать, все законно, хочу к мужу - что тут нечестного? - И ты еще оправдываешься? Ты - честная?- пружиной распрямилась генеральша. - Ну и ну! Глаза бы мои тебя не видели! - Она двинула стулом, скатившаяся на пол авторучка жалобно хряснула под каблуком. - Ясно, почему Владимир бросил такую - он- патриот! - Я думала, вы порадуетесь за меня, что сложилась жизнь, дети будут счастливыми, рожу других.
Но ее не слушают. Тамара Ивановна уже снова в бумагах. Мила испуганно хлопает голубыми глазками, свела к носу светлые бровки.. Мира притворяет дверь. Скорее глотнуть свежего воздуха, пусть под дождем, пусть ураган,- всё лучше людской выволочки! И это только разведка боем, что-то устроят на собрании? Никогда никому не надо приоткрываеть душу! Рубанули по сокровенному, не младенцы, знают, как жизнь бросает в пропасти. Словно у них "вместо сердца пламенный мотор", как уверяет радио. А у живого - свои законы. Нам в школе хвалили Тараса Бульбу - убил сына за то, что влюбился в полячку. А сыну без дивчины ни победа, ни Родина не в радость. Любовь выше границ и человеческих правил. Друзья Ромы иные, глаза без шторок, уста - не бойницы, речь - ускренняя, не газетная, даже посадка головы иная, с достоинством. Их не уложишь в прокрустово ложе. Ротенберги переживают за меня, обрадовались вызову. "Ты - везучая,- заверил Борис, - у пианистки Лили, (помнишь, играла на проводах?) пропали два вызова, посланные заказным письмом; Шварцы не могут получить полгода!"
Этот день стал бы плитой, если б не отдушина - надежда на вечер у Ротенбергов."Нам выезд не светит,- горестно вздыхает Роза Александровна,- не смогу оставить Асеньку! Отец Тони рвёт и мечет на сионистов.- Прозрачная слеза, прорвав плотину век, катится по осунувшейся щеке. - Не печальтесь, жизнь полна крутых поворотов и сюрпризов. Я никогда не думала о выезде, а теперь только надежда на него даёт силы жить, успокаивает Мира. - Среди нормальных советских людей тошнёхонько. Родители, конечно, уверены, что передумаю, но у них есть правильные дети, одна паршивая овца - это я. А я словно повисла над обрывом, вешние воды частично смыли отравленную почву, корни повисли в воздухе, вот-вот потоки унесут в долину, может, там оживу. Сомнения гложут, конечно - идеальной страны нет, может, зря метусь? Я - не лермонтовский парус, не жажду бури, на меня ее обрушивают. - Иногда приходится идти против течения,- медленно роняет слова вдова. - В нас живет истина, и пока ты с нею не в ладу - нет удовлетворенности, да и здоровья нет.- Она замолкает, делает порывистые, как всхлипы, вздохи, отгоняя воспоминания. - Так мне говорил Давид. Заглушишь ее раз, другой, отступит, не станет навязываться. Иди своим путём , слушай разум, тебе и пожинать плоды.Сколько людей поверило, что могут карёжить природу, отмести высшие законы, переделывать яровое в озимое, управлять государством от плиты и сохи, без интеллекта, без мудрости... Вот и катимся вниз. И этот обрыв пострашнее, без вешних вод и плодородной долины. Одни сухие костии, как в Библии... Миллионы людей загублены.
- Может, виной война. Люди ожесточились, устали от горя, омертвели. Мама после Англии год не могла выходить на улицу, заболевала от хамства.- Впервые Мира призналась, что родители побывали в цитадели капитализма. Она может довериться этой женщине, как та откровенничает с ней. - Я слышала, вы учите иврит. Значит, решились, зря силы не вкладывают, поинтересовалась Роза Александровна в следующий визит Миры. - Я вкладывала. Ведь у меня есть и диплом биолога-зоотехника, осваивала английский, чтобы делать резюме статей. Всё ушло в песок. Я запросила характеристику, теперь клеймёная. - Не подтачивайте себя. Знания за спиной не тянут и не пропадают. Давид говаривал:"Честные поступки всегда на благо. Есть высшие законы". - Учу иврит вечерами, нужно чем-то занять себя, в голове кипит, Даше отвечаю невпопад, так недолго сойти с ума!
Расставаясь, призналась:"Временами думаю, может у меня, действительно, не все дома. Во мне с детства сидит нудник, прогоняла - появился опять. И нет от него житья, насмехается, подталкивает решить. - Так это же чудесно!- рассмеялась собеседница, и ее заливчатый, как ручей, журчащий по гальке смех разлился по квартире. - Этот год, как гигант-невидимка, перевернул всё в моей жизни, тряханул, взяв за шкирку, тащит куда-то, а я упираюсь, перебираю ножками, съёжившись от страха, не уснуть. Ищу решение, а нудник, как пятая колонна, подсекает мои усилия.. У вас так бывало? - Бывало, помолчав,- произнесла Роза Александровна тихо. В .молодости у меня были слабые легкие, мама поила рыбьим жиром, козьим молоком, отправляли в крымский санаторий. Но я вбила себе в голову поехать с подругой на Сахалин. Романтика! Не слушала ни доводов Давида, ни родителей. Заглушала сомнения: Рушишь его любовь, на хороших парней девчата найдутся, меняешь верного на Олю, а знакома с ней шапочно, спорила с собой. Нужно съесть с человеком пуд соли, чтобы положиться в трудную минуту, Давид если любит- дождется. Плакала, когда распределили в Исторический музей Москвы. Сделай скучное интересным, твердил внутренний голос. Потом выяснилось: подруга целилась на это место, заигрывала с Давидом, а та, что поехала на Сахалин, заболела там и чуть не умерла, я бы сгорела за полгода. В музее попала на глаза книга об изгнании евреев из Испании и каббалистах . Задумалась - кто я, где мои предки и корни, что нас ждёт. И Давид заинтересовался, думали, спорили, стали неразлучны. Благодарила ангела-хранителя, что отвёл от того сумасбродства. И легкие меня больше не тревожили.
Мира пробыла у Ротенбергов с час, а на душе посветлело, проработка в редакции видится в ином свете, обида полегчала. Люди несовершенны, не стоит судить их строго. Вспомнилось: мама не раз плакала от уколов соседок, а теперь, когда общежитие забрали под учреждение, и всех переселили в квартиры, звонят, набиваются в гости скучают.
Разбирать Шафранкову на собрании коллектива не стали, критику притушили, в характеристике сделали упор на семейные обстоятельства. Теперь она может обращаться в ОВИР за визой. Но Мира выжидает, ясности на душе нет. То ругает себя,- поспешила, поддалась Даше, поверила в Рому; то задыхается от серой безысходности буден. Гуляет ли с девочкой, чистит ли ванну,- мыслями где-то далеко. И вдруг очнулась - на нее смотрела черная вмятина с белолицего холодильника. Словно черный кот, пересекший дорогу. Худющая Аграфена вбежала на кухню, затараторила: "Колька пришел с работы голодный, пошумел, да и двинул утюгом. Всё подправим подкрасим, вот тросик, пока притяните дверцу, чтоб закрывалась наглухо!". Мира не гневается, нет сил. Коля - парень незлобивый, подрался по пьянке, отсидел, уволили с завода, пристроился в гараже, каждый в нос тычет прошлым, устал пригибаться. А дома мать-крикунья, алкаш - отец, гулящая сестрица, все - в одной комнате. Дрянная еда, а он - ростом под потолок. Вот и выплеснул обиду, придётся стягивать тросик замком, теперь не нырнет за котлетой. Каждый раз, входя в кухню, Мира вздрагивает - черный глаз укоряет хуже Совика, ее жизнь никаким тросиком не стянешь. От родных относит все дальше, уже не перекинуть мост, и паром не поможет.
Глава 5. Время в тягость, время в радость
Рубикон перейдён: заявление на выезд подано.У высоких инстанций нет сроков, иногда разбирают и по полгода. Но ведь Мира объединяется не с тетей! Разлука рушит семьи, толкает на измены, а тут глава семьи как в воду канул - не позвонишь, не навестишь, из ее двенадцати писем дошли только два, а оттуда прорвалось одно, в дороге расклеилось. Ее обрекли на пытку временем! Но чиновники ее доводам не внимают. Отдел виз, успокоили отказники, ломает людские хребты, как динозавр, не моргнув глазом.
Город разогревается, его лихорадочный пульс спадает. Неопределенность изводит похуже жары. Мира привыкла проводить лето за городом - в лагерях, на даче или на юге. Теперь поймана в плен раскаленными кирпичами и асфальтом. Дашутка в садике, гуляет во дворе возле шоссе. Люба у родителей, те, конечно же, судят- рядят. В офицерском доме, где росли их дети, считалось, что у детворы нет забот, кроме уроков, отцы на службе, матери стоят в очередях, готовят, стирают, гладят чугунными утюгами простыни, уносят горячие кастрюли на подоконники, чтобы соседки не всыпали чего в отместку. Некогда присесть. Мира жалела мать, несла в себе свои беды и вопросы, старалась уберечь от вызовов в школу, хватит с родителей переростка Сени. Для себя решила - у нее в семье будет теплее, откровеннее. Пока жила у родителей, все вечера отдавала Любаше. Потом закрутилась, оцепенела. Плохая я мать, корит себя Мира. Моя самостоятельность ударила по детям. Так недолго потерять их доверие. Она решает взять отпуск и уехать в Прибалтику - там в разгаре купальный сезон.
Серо-голубая вода набегает на широкую песчаную полосу, огражденную от остального мира кустами и соснами. На небе - ни облачка. Дети визжат, скатываясь с горки в прохладное мелководье, но к полудню оно разогревается. Дашенька быстро взбирается по пластмассовым цветным ступенькам и несётся по красному желобку вниз в руки матери; хлебнула солёной воды, опешила, но, видя спокойствие матери, отряхнулась, как щенок, засмеялась, и снова наверх. Любаша научилась плавать на спине, показывает матери, потом обхватила ноги руками, делает "поплавок". Часами обеих не выгнать из воды.
Пока дочки плещутся, Мира прогревает спину лёжа на горячем песке. Время тут иное, чем в раскаленной Москве, ожидание переносится легче. Морская рапсодия успокаивает, навевает ритмические строки. Стихи льются почему-то на иврите, словно волны принесли привет из южных вод. Мира часто пишет письма, вставляет в них стихи, перемежая со смешанной прозой, так легче запоминаются выученные слова. Представляет, как досадует цензор, не в силах подсмотреть в замочную скважину ее секреты, она не даст холоду времени узменить их отношения, теперь она уверена, что ее съежившаяся от ранений душа расправится. И откуда в ней нежность? Ее между нею и Ромой не было. "Лихъет итха бааравим ко нифлаим, ко матуким, у литпалел итха ём-ём: "Тишлах леэрэц эт шалом!"("Быть с тобой рядом вечерами, столь замечательными, столь сладкими, и вместе молиться: "Пошли нашей стране мир!") О молитве вылилось неожиданно, герои самоучителя часто упоминают Бога, а она заучивала диалоги наизусть. Мира, наконец-то, позволила себе быть откровенной, признается Роме в том, что сама осознала лишь недавно: ей нехватает его, ей одиноко, неуютно и страшно в этом мире. Уже отправлено два десятка писем, марки недёшевы, но ими оплачено бесценное - описание быстрого неповторимого развития Дашеньки. Пусть отец видит ее как живую! .
Здесь легко знакомятся. "Дядь, а вас как зовут? - подходит в пельменной к соседнему столику Даша. Она не обходит вниманием ни одного незнакомца, не признает правил взрослых и разницы в возрасте. - Меня Даша, я из Москвы, мне папа делает зоопарк в Вене",- докладывает и терпеливо ждёт такой же откровенности. Толстяк в мокрой от пота майке уткнулся в газету, но его супруга, надушенная "Красной Москвой" блондинка, в сарафане с подсолнухами и соломенной шляпе с лентой, охотно откликается, сюсюкая: "Какая девоська умниська, несёт лозеськи на стол, мамина помосьниса!" Она обмахивает мужа веером, оглядывает зал. Толстяк, оторвавшись от чтения, брезгливо морщится, отгоняя муху, и, чтоб не сердить супругу, включается в беседу: "Ты девочка чистюля или грязнуля?". Даша игнорирует обоих, переходит к столу у окна, где обедают добродушные ленинградцы Сима и Павел Черкасские. Оба работают в Эрмитаже, у них сын Олег, студент техникума связи и шестилетняя дочь Вита.. "Даша, тебе не трудно принести солонку, у нас на столе нет,- просит Сима, сразу завоевав доверие девочки. - Можешь показать Вите, где берут чистые ножи и вилки?- подхватывает Павел. Он - широкоплечий с бицепсами, загорелый, соломенный чуб прилип к высокому лбу. Похож на папу, вздыхает Дашенька. Счастливая Вита! "Конечно, покажу, я большая, сама покупаю эскимо!"
Черкасские сходу влюбились в "золотко", как они стали называть Дашу. "Наша Виточка, объяснили, очень стеснительная, не попросит даже ровесников, покраснеет, чуть ли не плачет. Может, наберётся смелости у вашей отчаянной дочки. Такая сорви-голова нигде не пропадет!". Сима, полнеющая миловидная шатенка лет сорока, часто кусает ногти, то и дело трёт кожу в вырезе блузки. В первый вечер перед киносеансом доверила Мире свою тревогу: сын рассеян, задумчив, каждый день бегает на почту. Его подружке лет шестнадцать, ему чуть больше, простаивают на лестничной площадке до полуночи. Что если оба потеряют голову?" - Мама вот так же боялась за меня,- откликнулась Мира.- В десятом классе в интернате я дружила с Сережей, ребята попросили отвлечь - у него умерла мать. Это дало силы пережить отъезд родителей за границу. Потом сестра дала маме прочесть мой дневник, и меня срочно увезли на Украину, перехватывали почту, отгоняли его от нашего дома, два года не подпускали меня к телефону. А мы даже не целовались. Оскорбилась и за себя, и за Сережу, замкнулась от сестры и матери. Искала, с кем поделиться впечатлениями от новой жизни - в университете и тут же переключилась на другого. Сергей женился без любви, он - дипломат в Египте. Разыскал меня спустя много лет, я была свободной, но ему нельзя разводиться. Может, та первая любовь и была настоящей? Мама не одобряла мой выбор мужей, небось, жалела, что разрушила мои отношения с парнем нашего круга.
- Но как помочь не сделать роковую ошибку? - Я думаю, надо просветить их неназойливо, этично. Первая страсть неукротима. - Миру глубоко тронула доверчивость Симы. Она ищет в своем опыте, что можно посоветовать этой милой соотечественнице. - Но как говорить о таком с детьми?. - Как-то нужно разрушить стену между поколениями, показать юным, что и мы не всё знаем, не всегда святы, ошибались не раз. Матери легче понять избранницу сына, она знает свое дитя, предвидит, какие расщелины могут оказаться неодолимыми. Ну и, лучше всего, подарить сыну книгу об интиме, давая понять, что вы уважаете его повзросление. Иначе будет просвещаться в подворотне. - Откуда быть душевной связи?- вздыхает Сима. - Почти не видимся, рос на продлёнке. И где найти такое руководство молодым? Мы сами вступили в брак слепыми, учились на ошибках. Так вы не замужем? А я завидовала вам, была уверена, что у вас всё в порядке. - А я думала, что у вас полный ажур.- Обе рассмеялись
- От этих пельменей меня уже воротит,- признается Любаша, - растолстею. Я возьму Дашеньку в лесок, наберем черники, ладно? - -Минутку, глянь-ка на нее!- Даша идет со стаканом киселя к столу толстяка и вдруг опрокидывает розовый крахмал на потную лысину. "Я не чумазая н не капризуля, и не "девоська- умниська!" Мира, вскочив, уже несёт салфетки. "Вы уж извините ее, пожалуйста, ребенку нелегко понять, где шутят, а где насмехаются!". - Нехорошо, зачем ты так, тебя никто не обидел,- выговаривет она девочке по дороге из столовой. - Обидели, обидели! Назвал грязнулей и капризной! - Он спросил - ты аккуратница или чумазая, как в детской книжке. - А если я его спрошу: Дядя, ты красивый или урод?
Дети дружно поддержали кисельную мятежницу и теперь ходят за ней табунком. Любаша пропадает у ровесниц, словно ее тяготит близость матери. - Может, тебе не хочется уезжать от бабули, школы, подруг?- как-то спросила ее Мира в мёртвый час, когда Даша угомонилась. - Я боялась затруднять тебя. У всех девочек есть папы. Почему мой ушел, из-за меня? - Что ты? Ты ни в чем не виновата. Он тебя так ждал. И меня любил. Но после свадьбы нам некуда было идти, пустил к себе в комнату его дядька, пока сам жил у знакомой. Приходил с утра пораньше в воскресенье, требовал поить водкой, а мы крутились на стипендию, нехватало на рожки с постным маслом. Перебрались к его родителям. У него шумливая мамаша, а сбежим в кино- ругает, что учу его транжирить деньги. Твой папа не любил ссор, обижусь, а он скорчит рожицу, как маленький, и шепчет: "Чипленок скучает", пока не заулыбаюсь. Я его звала "цыпленком", а он меня "собачкой", я в год собаки родилась. - Даша и ему бы вылила кисель на голову, - засмеялась Любаша.
Они сидят рядышком, обнявшись, на раскладушке - мать и дочь. За окошком, над маковками сосенок - плывут по голубизне безе облаков. - Никогда не расстанусь с тобой, мама, всем буду делиться,- шепчет Люба. - А со мной не делишься, прячешь конфеты под подушку! Сестра должна быть доброй! -Это проснулась Даша. - Правило относится и к младшей сестре! - щекочет ее Люба. Рыжуха уже оседлала ее и, покрикивая "Ого-го, лошадка!", направляет коня на крыльцо.
Мире уже не терпится в Москву: наверняка, прибыл ответ из ОВИРа, соседи могут выбросить. Могут дать на сборы неделю, потом доказывай где пропадала. Подгоняет дни. Отпуск подходит к концу, можно паковаться, а на нее напала слабость. На второй половине летнего домика гуляли всю ночь, любились. Затыкала уши, успокаивая гул в теле, удивляясь, как удавалось быть неуязвимой после развода - все вечера проводила дома, а ведь была вольной птахой, гуляй - не осудят. А теперь - хоть плачь! Никакие разумные речи не помогают, видно, возраст берёт свое, ноет каждая клеточка. Подскочила с зарей, уложила чемодан, зашла попрощаться с ленинградцами. Голова тяжелая, тупая, нет нужных слов.
Даша засунула руку за шиворот, чтобы на мёрзла, держится другой за ручку чемодана, стараясь не отставать о матери и сестры, но расстроена отъездом. "Здесь воздух - прямо как эскимо, так и хочется проглотить охапку! Голыши-малыши будут рыскать "Где Даша?", никто не прочтет им "Тараканища". - Ты только пальчиком водишь по книжке и сочиняешь,- осаждает хвальбушку Люба. - Неправда. Я выросла. Тащу чемодан и дочуру за пазухой и даже не капризничаю! Со мной уже можно ехать в Израиль! Мам, я придумала: купим билеты, а сядем на другой поезд - и в Вену! - И слыша отказ, сердится: "Ну тогда заведи мне малыша хоть побыстрее! Одна не можешь? Так попроси аиста принести!"
У добряка Захарии ящик комода забит русскими письмами, а они идут и идут. Кибуцники интересуются, не завёл ли зарубежную кралю, а мазкир даже пригласил в контору прощупать, что за родня у старика за железным занавесом. Один конверт прибыл расклееным, Маня, верная подруга, прошедшая с ним войну, концлагерь, алию в Израиль, прирастание к древней земле, заглянула внутрь, а там - иврит: "Эйнени мефахедет клум". Удивилась: одна, без мужа, а не боится большевиков? Разве не знает - они скоры на расправу. "Ленинградцев" чуть не расстреляли, хотя не удалосьугнать самолет на Запад. Нужно будет связаться с Международным Красным крестом, походатайствовать, посторонним легче давить, а наш оле пусть читает ее послания - хватит на месяц. Только почему скрыл, что семейный? Я-то суетилась, сватаю.
Роман - на другом конце страны, в Эйлате. Обласкан жарким солнцем и Красным морем. В кибуце жилось неплохо, жратвы доотвалу, полно досуга, но заявилась пасечница, раскомандовалась, подменял спасателей в бассейне, дождался операции, но шов воспалолася, отлеживался, делал марганцовые ванночки, ругал себя: зачем поспешил под нож? Еще останешься импотентом, какая жизнь без баб? Радушная Маня сводила его с холостушками и вдовами, но зачем вольному казаку лезть в брачные сети? Пропадал у моря, не скучал. Кудрявая смуглянка Орли прямо с пляжа потянула к себе "Давай любиться, оле миРусья, мои предки делают деньги!"- и за работу, словно я -спортивный снаряд. Ладная деваха, сильная! Йохевед - бабенка знойная, только костлявая , того гляди ребра выдавит локтем или изуродует коленкой. А болтушка! В Китае с такой дали бы развод. Намекала - трудно содержать дом без мужика, но с ней и коттедж не захочешь...У Михаль уютно, полно фруктов, но легче разжечь паровозную топку. И все-таки не сравнишь с маниной поварихой Аелет. И чего трепыхается? Что понимает старушенция в нуждах мужчины? Мамуля оженила на своей Люське, теперь пожинает, лаются, а меня и след простыл! Он засмеялся, потягиваясь на горячем песке. Захария переслал пачку писем Миры, кто бы подумал, что скучает? Отсюда Мира кажется моложе и милее, без запросов, кокетства, ревности, хитростей. Под тихий шопот волн оживает прошлое.
В то утро одуряюще пахла сирень. Он прислонил велосипед к стене домика, глянул в окно и, ахнув, закачался, словно пронзённый стрелой купидона. На него смотрела молодая женщина с красивой укладкой блондинистых густых волос. Мягкие очи словно отражали зазеленевшую аллею под майскими лучами солнца, на чистых овалах щек - ямочки-поцелуи Венеры , полные губы разомкнуты, приоткрывая блестящие белые резцы. Белый воротник указывает острием в глубокую лощину, манит к высоким вздымающимся холмам. Никогда еще он не встречал такой сочной щеломудренной зрелости. Долго не удавалось поймать женщину наедине, в столовую ходила напару с корректоршей, после работы ее поджидал в сером "москвиче" толстяк-майор. Такой своего не упустит! Целомудренность - маска, он - мелкая рыбёшка для дамы, всего- навсего младший научный сотрудник! Но он покажет всем, кто он! Взять гордячку в полон, натянуть нос служаке в погонах стало обсцессией. Отложил выезд с пасекой в Сибирь, позвал пройти до ее дома парком, был в ударе - рассказывать о муравьях, пчелах, деревьях он может часами. Повёл дальней тропкой мимо пруда, расписал, как борются трутни за матку, без малейшего намёка на людские страсти. Исполнял любое ее желание, заваливал рабочий стол цветами.
Удача подыграла - Мире завод дал комнатку. Заскочил к Нинке, чтоб без голодухи, пригнал такси, перетаскал вещи, принёс кагор обмыть новоселье. Голубка шагнула прямо в силки. Танцевали без прикосновений - не вспугнуть, не умела извиваться по-модному, привыкла к танго. Она быстро опьянела, положила голову ему на грудь, отшатнулся, шагнул к окну, сжал губы, борясь с желанием, глаза потемнели. Победа близка. Но он хочет ее капитуляции с ясной головой! Женщина дотронулась мягким пальцем до его крепкой загорелой шеи, понимая его борьбу с желанием. Жалость - славная наживка, но он ею не воспользуется. Королева будет валяться у него в ногах и бегать за ним, как Нинка! Он докажет ее отцу-полковнику, что его не раздавили! "Я пойду, поздно, мамуля будет волноваться, у нее слабое сердце", хрипло пробормотал он. Назавтра пришел, предвкушая реванш за все свои унижения. Она ждала. "Нет лучше аромата,- выдохнул, протягивая три махровых пиона,- источают соки, хотя лепестки стыдливо прикрывают набухшие тычинки, они жаждут прикосновения, чтобы взорваться, не остаться пустоцветами. - Он хрустнул суставами тонких пальцев, закусил губу. - Нам лучше расстаться выпалил, не могу не думать о тебе, а мне пора ехать с пасекой, это выше моих сил, прости, - и шагнул к двери.
Расчет сработал; спелое яблоко сдалось земному притяжению, он надкусил плод, подсластив сотовым медом. Насмешила - девять лет пробеседовали с муженьком, ночью спали, как солдаты, на скрипучей койке за ширмой, слушая вздохи свекрухи. Ну и лапоть, ее Владик!,Что ж, поиграем в дружбу, проверим. Четыре года без любви? Заливает, кто теряет лучшие годы? Наконец-то поняла для чего живем. Шепнула: "Ради такого пойдешь за мужчиной на край света! Понимаю декабристок!"
Роман улыбнулся, припоминая, с какой вытянутой физиономией вылез из своей консервной банки на колесах лысый рыжий майор, когда он вынырнул в аллею на велосипеде, везя Миру на раме. Ромка выкрал из-под носа сладкий кусочек! Вот оно, сладчайшее наслаждение! Нужно засадить крючок поглубже, чтоб не могла вырваться! В любви он маршал! Придумывал предлоги и тосты, впитывал ее горячие губы, лаская горячие точки тела, а когда размягчалась - резко сбрасывал скорость, пусть истомится, перебродит. Эту дочь элиты не унижали, не топтали, пусть побудет в его шкуре, когда каждый даёт понять: лакомство не для тебя! . "Ананас терпеливо очищают, обучал он женщину, слушайся меня, узнаешь счастье". Сощурив глаза, прошелся по комнате, вдруг - как хлыстом по разгоряченной лошади - смачно ругнулся. Как ее передернуло! Чистюля, по тебе не запускали вонючие сержантики трехэтажным...Эти брезгливые губы будут твердить - и громко- отборнейший мат! Он набросил куртку со словами "Обещал дочке почитать перед сном". Сникла, отметил краешком глаза, но сдержалась,.Отпустила, но у порога спросила; "Но там же и бывшая жена, как же вы?" Признался: "Бывает, срываемся, живые люди. Она- сладкая бабенка, когда помалкивает.- В чистых глазах - недоумение. - Но ты затмила всех!" -заверил и выскочил в сумеречный двор. Утолил себя у Нинки; научный редактор, а глупа, как гусыня. После победы присосётся пиявкой... сбагрю Никите, там ее быстро утолят, скопом и по одиночке.
В пятницу поехал копать ее огород. Родители - лучше чем думал, отец от сохи, родом, небось, от Чингис-хана. Шагнул навстречу, протянул руку, позвал внутрь. Домишко из досочек, жиденький, не курьих ножках, занавесочки из ситца, меблишка - пенсионная, тряпичный абажур, на ужин - оладьи, нажарила сестрица на керосинке. Не гордые, отец обрадовался, что подарю два улья. Играл хорошего семьянина, но меня не проведешь - заскочила молодуха, глазки стали масляными. Китель на вешалке с планками, выслужился, бросал пачками невинных в пасть лубянской акулы. Ничего, расплата готова, его любимица заплатит за все! Ради этого стоит потерпеть этих мещан. Роману удалось, засадить в Миру постоянный голод, но приучить к ругательствам не вышло. Она повторяла словцо-другое машинально, раз это его горячит, но сама каменела, на глазах выступали слезы,, не таяла даже под градом его поцелуев. А его, как назло, влекло к ее нежному телу, преследовал хлебный запах ее волос, Нинка опротивела, и к другим женщинам не влекло.Сердился на себя - уволился с кафедры, чтоб не покидать Москву. Удивляла ее доверчивость, желание порадовать его, она видела в нем иного Ромку - сильного, честного, доброго.. Убедила взяться за перевод книги английского ученого. Устав от стрекота машинки, тянула его в райские кущи. Успокаивал себя - это временно, у матери тошно, он уйдет по горам в Турцию. И всё же он, как Пигмалион, создал такую женщину!
Роман улыбается, вспомнив, как заливалась Мира, когда он влетал к ней, спрашивая; "Готова к труду и обороне?" Салютуя, рапортовала; "Всегда готова!", ее пионерия - добавляла злые специи в кипяток его страсти. Какие зовущие были у нее глаза в последний вечер! Изведётся, а коммуняки доконают... Здесь бы она созрела в сладкий крепкий кидуш, пьянели бы до потери сознания. А в промёрзлой России и Йохевед превратится в льдышку. Да, были у нас с Мирой горячие денечки... Вдруг его кореш, его гордость, за которого он так переживал, внятно подтвердил, что то не галлюцинации и он готов радовать и в будущем. Есть еще порох в пороховницах! - прищёлкнул языком Роман, займёмся поиском дамы! Пружинисто вскочил на ноги, бросился с разбегу в прозрачную бодрящую воду. Но ей не удалось загасить костер.
В таверне Роман не задержался, хотя официантка Анат наклонилась, приглашая заглянуть за вырез майки и кивком указала на коридор. Гогочет матросня, хлопают ее по крутым бёдрам и ягодицам. Шлюха. Выскочил на улицу, быстро зашагал на север по шоссе. Нужно думать о высоком, разрядиться. Что там внушал раввин? "Обрезая крайнюю плоть, мы вступаем в вечный завет с Всевышним, признаем себя потомками великого Авраама. Поморщившись, добавил: "У тебя, оле, неудачное имя. "Рома" на иврите "Рим", враг евреев, лучше возьми имя отца. Яковом звали патриарха, устроившего Израиль. Да благословит тебя Всевышний, как его, дюжиной сыновей!" Роман не против: "яков" не могли сбить фашистские зенитки в войну, это имя напоминает ковача, он намерен ковать, благо вокруг полно горячих наковален.
В стороне от дороги - асфальтовый каток и бульдозер, два домика, навес, скамьи, длинный стол, расставлены тарелки, из-под крышки кастрюли на колесах выбивается пар. Яков наливает поварёжкой суп, берет кусок хлеба, с аппетитом ест. Ополоснувшись душем, строители возвращаются и с удивлением обступают незнакомца. - Я думал, каждый приглашен подкрепиться", объясняет Яков больше пальцами, чем словами.- Как у нас в кибуце.- Ахают, узнав, что он из Москвы, накладывают горой рис, мясо в соусе, повариха бросает - у нее в каморке - есть десерт. Яков непрочь поработать дорожником, пока не наскучит.
Глава 6. Дуновения Иерусалима
В Москве без перемен. Проводов не было. Подаванты толкутся по субботам на пустыре Архипова переулка напротив синагоги, сбившись в кучки, делятся планами, передают статью французского журналиста: влюбился в молодую растущую страну, поражён ее расцветом. Миру встречают настороженными взглядами, только Зина обрадовалась, знакомит с серьёзной бледной девушкой лет двадцати трех, темноглазой, молчаливой. "Люда - тоже брошенная, у нее там жених., она работает в библиотеке". "Альберт уехал неожиданно",- замечает Люда, теребя гибкими пальцами толстую переброшенную на грудь косу. По пути к метро, девушка поделилась, как ее поразила необычная внешность читателя, попросившего архивные газеты. Он приходил ежедневно; нахмуренный, вчитывался в какие-то статьи, диафильмы, книги. "Доверился мне, когда начальница была в отпуске, что разыскивает высказывания черносотенцев по национальному вопросу. Не сразу назвал себя. признался, что удивлён сходством с советскими газетами, тот же антисемитизм, и тон злобный, агрессивный. Альберту удалось переснять кое-какие материалы и переправить плёнку в Израиль". Прощаясь, призналась, что ее задела горячность Альберта, второй месяц не может думать ни о чем другом, только об их кратких словесных перебросах. "Он необыкновенный, у него есть цель, глаза глубокие, словно хранят тайну. Жаль, виделись только в читальном зале, наверно, решил, что я - синий чулок. Хоть бы одно свидание! Обменялись телефонами, так позвонил сообщить, что улетает. Навсегда! А через месяц прислал открытку, назвал меня своей невестой. Конечно, полечу к нему! Если пустят..." Она сникла. - Нас теперь трое,- радуется Мира. - Тройка - счастливое число: птица-тройка, три богатыря, святая троица. Как считал Маяковский? "Единица - вздор, но если в кучу сгрудились малые, сдайся враг!" Действуем сообща, согласны? Так скорее пробьем брешь". Но отчего меня сторонятся? - Влезь в их шкуру, усмехнулась Зина ,- Меня, и то опасаются; скрыли, что идут скопом в ОВИР требовать ускорить решения. Подписывают петиции без нас. А ты для них и вовсе чужак, "подсадной уткой" считают. - Кем? - Ну наживкой для глупых рыб. - Думают, шпионю? А я-то надеялась хотя бы тут сбросить панцирь. Кругом - шпильки, ругань, бойкот, соседи наглеют, понравилось быть одним в квартире. Узнали, что я в опале, скандалят под нашей дверью, Афанасий расхрабрился: "Зарублю жену сиониста, и ничего мне не будет!"
- Вы не отмахивайтесь от таких угроз, - вмешалась в разговор высокая худая дама, чернобровая, с решительным выражением лица, она тоже была у синагоги. Мира знает ее, их познакомили на проводах. "Ирма, сказали, преподает французский в вузе". На ней - летний костюм, элегантная сумка через плечо, густые волнистые волосы разделены прямым пробором, укрощены массивными заколками. - Простите, что вторгаюсь, я случайно услышала ваши слова. Раз в голове алкаша зародилась такая мысль - он может легко соблазниться. Голова в тумане, а стать героем - заманчиво, доказать себе и жене,что он - что-то. Его даже не посадят, пожурят и простят как патриота. - Но выхода нет. Рядом - ни одного мужчины, Обменяться, когда такое семейство по соседству, со мной никто не захочет. Подумывала , уехать в Бельцы, кого-нибудь соблазнит столица. А теперь жду разрешения со дня на день. - Так скоро не дадут. Летом власти на отдыхе.
- Но мы все теряем драгоценное время, жизнь остановилась. должны быть какие-то правила! - скорее восклицает, чем вопрошает Мира. Сникла. Нет хуже чувствовать себя бессильной, на мушке у пьяницы!. Уважаемый редактор, а для него - никто. Ирма задумалась на миг и, уже готовясь выйти у Аэропорта, предложила: " Знаете, я уезжаю на месяц. Поживите пока у меня, квартира будет пустовать." "Серьезно? - Мира благодарит, но отказывается. Ирма, конечно же, уже жалеет, что поддалась жалости, не стоит ловить добрую женщину на слове.. Но учительница быстро проговорила вполголоса; "Правила, может, и есть, да не про нашу честь! На них нет управы, самодуры. Не мешает узнать законы, на чем стоишь, чтобы не издевались. Дам вам телефон адвоката Шалидзе, он многим помог. Я вечером дома, жду звонка. Улетаю в полночь".
У Ирмы роскошная квартира в писательском доме: три комнаты, ванная, мягкая мебель, ковры, огромный телевизор. Сыновья один на практике, другой с альпинистами на Памире. Мире всё еще не верится, что предложение Ирмы - не оговорка. Кто пустит в свой дом, тем более в такие хоромы незнакомку, да еще с дочками. Среди своих знакомых она таких не знает. Они сидят вечером в салоне, утопая в кожаных креслах и попивая какао. - Я слышала, вы учите иврит. И как, нравится? - Необычный, переворачивает все представления: пишут и читают справа налево, гласные - второстепенны, упускаются; зная корень, - догадаешься о смысле независимо от формы и ударения. Семь спряжений, слова не всегда ласкают слух, но Маршак воскликнул, что, даже если кому-то звучание иврита напоминает телегу, едущую по булыжникам, ему оно ласкает слух, как материнская песня. Вот послушайте, и она начала читать, постепенно увлекаясь. "Йерушалаим шель захав вэ шель нехошет вэ шель ор, харей лехол шираих ани кинор!" Ирма внимает не шелохнувшись, ненароком смахнула слезу. Думала, нет мелодичнее бархатного парижского говора, но этот незнакомый перекат звуков словно благодатный дождь, оросил ее душу. - О чем это? - О золотом Иерусалиме, чистом горном воздухе, запахе сосен, перезвоне вечерних колоколов. Этот город, разрубленный стеной, сидит в сердце, и я ему - скрипка. - У тебя найдётся самоучитель? - Есть странички - копии, мы пускаем их по кругу. Я набросаю пока тебе две-три песни с подстрочником, а к твоему приезду достану первые уроки,- пообещала Мира. Стемнело. Ирме пора в аэропорт. Женщины обнялись. Поэтическая мелодия о древнем далеком городе оказалась более прочной нитью, чем родственные и дружеские связи прошлых лет.
Прополз жаркий июль. Ирма вернулась посвежевшей, загоревшей, но взвинченность не прошла."Не знаю, как начну занятия, - пожаловалась подруге,- извелась хуже, чем во время сессии. Эдик, того гляди, женится, а невеста работает в ящике, невыездная. Гарику, моему младшему, еще год учиться, стал грубить, таится, боюсь начнет пить, как отец, оба упрямые и скрытные". - Да ты не принимай близко к сердцу! Теперешние подростки все с выходками. - Нет, вина на мне, парням нужен отец. Нам не у кого было учиться улаживать разногласия, мы с мужем оба порох, ссорились по пустякам. Решил досадить мне, заключил контракт, уехал на Байкал, там окрутила баба с тремя детьми, держит цепко, сама - член партбюро. Наши сыновья росли словно под кувалдой, что ни слово молвят - то с оглядкой, неуверенными в себе, в душе - разброд, осуждают меня, назло мне не хотят никуда ехать. Обидно, я тянула за двоих в брачной упряжке восемь лет...
- Наивные мы, - вздохнула Мира, - ждем принца, любви до гроба, не умеем убеждать, уважать другого, строить мосты. Чуть что - взрываемся, бежим прочь.- В гостиную вбегает Дашутка, теребит мать, просит покружить, лезет на диван, дергает хозяйку за бусы. "Порвешь! Иди играй в спальне с заводным пёсиком!"- осаждает ее мать, но девочка уже уселась верхом, кричит "И-го-го!" в ухо. -Владик поспешил подать на развод, даже не поговорив со мной, - продолжает Мира, сдал от первой трудности. Женился опять, и снова развёлся, пришел, звал Рому на дуэль. Я рассмеялась: поезд ушел, иди , не порань хотя бы сына. И он ушел... в иной мир... Корю себя- может, зря рубанула, человек хрупок внутри, а мы приучены гнать, бить за непохожесть. Кто не с нами - тот враг. Ирма устремилась на кухню. За папироской, нет, заперлась в ванной.Мира растерялась: срыв? Из-за рыжули? Шумливая, не сразу привыкнешь, а тут нервы на пределе, лучшее лекарство - тишина. Пора и совесть знать, я - как лиса, выгнала зайца из собственной избушки. Нужно подкупить электротовары, пока в магазинах малолюдно - в Израиле они дорогие. Мира отгоняет малейшие сомнения, она обязана пробиться.
- Настройся на худшее, - наставляет Зина - Думаешь, мне живётся сладко? Его родители - не мёд. В ОВИРе на мои бумаги даже не взглянули, гои не имеют права на репатриацию в еврейское государство. -Губы подёргиваются, голос глухой, скрыла, что бомбардируют руганью сестры, только с Мирой и отводит душу. - Зато на фабрике быстро отреагировали: понизили из контролёров в красильщицы, вредный цех, косые взгляды, сплетничают. Помалкиваю - от языка и жизнь, и смерть. А вечерами читаю дочке до боли в глазах. Мире оказывается легче, ее на работе не клюют.
По дороге в академию она углубляется в листки самоучителя. Вагон трамвая набит, люди - как сельди в бочке, ей повезло - сидит. Полусонные лица, нездоровый цвет, резкий запах пота и водочного перегара, но деться некуда,."Что за абракадабра?" - интересуется молодой чернявый мужчина с копной спутанных волос над косматыми бровями. Не похоже чтобы заигрывал, трезв, в черных глазах - огоньки интереса. "Древнееврейский язык, поясняет, - его оживили догадываетесь где?" Зрачки метнулись вправо-влево на пассажиров, смутился, протискивается к выходу. Точно, еврей, угадала, бежит от себя. Никто из коллег - а их сотни- не поинтересовался, почему она, русская, рвётся, всем рискуя, на чужбину, а некоторые даже требуют не спустить ей столь недостойное поведение. Бездумные. Замордованы. Добровольные рабы. А может ретивость от незнания? Уверены, что всюду - горе, только тут - сказка.
Мира не пошла в столовую, чтоб успеть проверить вёрстку, задержал автор. В соседней комнате приводит в порядок архив Нонна, низкорослая молчаливая дева, которой не удалось до сорока лет испытать обычного женского счастья. Она смирилась, ходит в грубом сарафане и выцветшей кофте, щёки - в черных угрях, у рта - горестные стоки, в близоруких глазах - усталость, чёрные завитушки - тусклые. - Я встретила на-днях одного диссидента,- оторвалась от статьи Мира. - Какой исключительный светлый человек! Рядом с ним хочется расправить плечи, почувствовать себя птицей. Тебе попадались такие?" Тишина давит. Наконец, сломалась под выдавленным:" У меня полно дел, не до разговоров, тебе-то всё спускают, а меня живо заменят". "В этом свое утешение, - не нужно прислуживаться, легче найти место возле дома. Высокая зарплата держит на крючке, извивайся под насмешки рыбаков. Евреям повезло: кто устал от всего, от лжи может уехать." Снова тишина. Наконец: "Мне и тут хорошо!" Лошади и то брыкаются, когда их укрощают, седлают. Хоть бы не настучала, такие черепашки - самые опасные, думает Мира. И чего лезет в душу? Провокаторша, поджав губы, осудила Нонна. -Вон каких скрутили - Даниеля, Григоренко, Синявского, Кузнецова. Упекут в Сибирь или психушку. Сунув пачку бумаг на полку, она спешит на улицу - подальше от беды.
Вынырнув из-под арки, Мира увидела вдали знакомую фигуру. Папа! Приехал с дачи! Ждет, не уверен, что это я, сдало зрение. Ноги сами тянут к подъезду, успеть поймать, пока не сел на лифт! Но что это? Отец ускоряет шаг, направляется прочь от дочери. Хоть бы словом обмолвился, если не о ней - о внучках, маме! Как объяснить Дашеньке, за что ее не любят, не взяли за город, как Любу? Решила заскочить к Ротенбергам. Опять не везёт - у них гости. "Нет-нет, не уходите, - обрадовался Борис, распахивая дверь,- мы как раз говорили о вас, хотели познакомить родных, мамина сестра Нэля, ее муж Георгий и сын Илья хоть и евреи, но никогда не слышали иврита!" Глаза Бориса красноречивее слов.
В прихожую вошла миловидная смуглая женщина, она похожа на сестру, только повыше и поплотнее. Назвала себя, подводит гостью к добродушному бородачу, похожему на летописца Пимена. Прокалён солнцем, правда, ростом не вышел, зато сын вымахал под притолоку, очки - в пол-лица,, меряет шагами коридор, словно проголодался и не дождётся угощения. Но, когда сели за стол, забыл о еде, насел на Миру с распросами. "Когда я ем, я глух и нем!- погрозила ему пальцем хозяйка. - Впереди целый вечер. Боря достал пластинку Геулы Гиль, угостимся на десерт. Послушаем язык предков". - Прочтите что-нибудь, хоть из самоучителя, - попросила гостью, когда очистили стол. Отказать этой милой женщине невозможно! Мира декламирует по памяти поэму, которую учила сегодня, идя по длинному переходу метро. Говорит сначала робко, затем увереннее, проникновеннее. Все заворожены гармонией звуков. "Какое странное ощущение,- наконец нарушила тишину Нэля, часто моргая густыми ресницами,- словно унесло куда-то в иные края течением ширикой реки, ни страха, ни печали".
- О чем это?- вынырнул из задумчивости Илья.- Я - как семечко в прогретой почве. Переведите нам. - "Планета тонет во мгле, корчатся в страданиях, гибнут евреи - от младенца до старца. И тогда поднялись юные паренёк и девушка и, не щадя себя, поднесли своему народу страну. Поэма называется "Серебряный поднос". - Почитайте еще что-нибудь,- просит Георгий. - Илюша даже забыл о куреве. . - Я им хвалила израильские песни. Споём, -предлагает хозяйка. Садится к пианино.- У Геулы слов не понять. А вы нам скажете, о чем песня.
Мира переводит первый куплет и припев "Золотого Иерусалима". Говор стих. И вдруг она запела, не стесняясь заржавевших голосовых связок. Ее горячо благодарят. Раскрасневшийся круглолицый Миша просит продиктовать слова, они с кузеном записывают их русскими буквами, споткнулись на придыхательном "Хей". - Похож на украинское "г", я его передаю через английское "эйч",- делится Мира. - Вы подарили нам радость, подошел бородач, карие глаза под крутым надлобьем блестят молодо, густые усы подёргиваются. - Где-то евреи не стыдятся родного языка, у них свои поэты и композиторы, вольные разливы песен. Нэля просит сбрить усы и бороду. Нарочно оставлю. Илюша светится, словно внутри вспыхнула лампочка. - Жаль, отец не дожил, вздыхает Нэля. - Мира, мы не хотим вас терять. Брат Геры с женой должны вас послушать. Роза, набиваемся в гости с Сашей и Яной. Примешь? Провожая Миру с Дашенькой через шоссе, Миша восклицает: "Маму не узнать,повеселела. Спасибо вам. Если вырвемся, вы будете и там членом нашей семьи!"
Забрав дочку из сада, Мира идёт в сквер, подальше от раскаленных домов. Гуляет допоздна, чтобы не мозолить глаза соседям. Покормит Дашу, искупает, уложит - и за самоучитель иврита. Ей повезло встретить на проводах знатока этого языка. Упитанный лысый весельчак, сделав реверанс, представился: "Израиль Моисеевич". - Как вам удается жить с таким именем?- удивилась Мира. - И берут на работу? Живу и работаю неплохо, обхожусь без трудовой книжки, перевожу по контрактам с иврита на русский. А в опасные годы меня тут не было! - Он расхохотался. - Жил в эрец Исраэль. - Разыгрываете, тогда Израиля не было. И оттуда не возвращаются. - Я имею в виду Святую Землю. Она была и будет. Сделал ошибку - вернулся.- Мире по душе его скромность, пригласила звонить, заезжать запросто.
В первый свой визит он принёс Мире свои книги, изданные в Палестине, оставил учебник "Тысяча слов". Задержав ее руку как бы нечаянно в своей, заговорил о дочке, живущей в Риге с матерью, и о другой, оставшейся там. Разволновался, тяжело дышит. "Пропадаю от одиночества, но "Се ля ви!" Он бросил заискивающий взгляд, ища сочувствия. И ему невесело, показной оптимизм, отметила Мира, знаю - знаю это наигранное бодрячество, и на него нужны силы.. Может, ради таких друзей Рома постесняется гулять, дождется нас. Напоив гостя чаем, достала тетрадку записать идиомы. Дашенька у окна купает в тазике пупса. - Ат моца хен беайнай, -молвит, растягивая слова гость, трогая ее руку, и вдруг, захватив ее покрепче, притягивает женщину к себе. Рыхлый живот упирается в стол, ему трудно дышать, сопит, глаза за маслянистой пленкой, осоловели. побагровел, у ската губ блестит слюна.
Фраза озадачила: что она нашла в глазах старца? Соринку? Еще обидится! Можно ли где купить словарь? Спросила, но толстяк оглох, а может у него приступ, пугается. Толстые волосатые до пальцев ручищи тянутся к ее груди. Сомнений не остается, приступ у гостя - не сердечный. С такими друзьями и враги не нужны, усмехнулась. - Роман заверял, что вы - его друг, обучали ивриту,- охлаждает пыл гостя хозяйка.- Услыхал! Парирует: "У рахок, у ло эда!"(Он далеко, не узнает)".
По коридору шастает Аграфена, пустит слух по двору - и вовсе не пройти будет. Может, Рома опекает в Израиле женушку этого ловеласа? Сказал, ей сорок с небольшим, сойдет. Оба бросили дочек, потому и сдружились, усмехнулась про себя. У меня друзей мало, но верные, Таня с плеча рубаху отдаст, Ротенберги - умные, чистые. Шалидзе видела недолго, но уверена - на такое не способен.Его гость назвал сионистов одноклеточными, пекутся только о своих, а что с Россией? К горлу подступила гадливость. Резко поднявшись со стула, подала гостю шляпу. "Извините, у меня полно дел. Привет вашим женам и детям, пора укладывать Дашу в постель".
Ее понимали самые нахальные ухажеры. Но не этот. Слово "постель" подстегнуло его решимость .Oсклабился: "Уснёт, останемся одни!", но Мира уже в коридоре. "Галька, чтоб не водила домой хахалей! Прибью! -донесся из-за двери резкий голос Аграфены. - И не дыми на кухне, дресоли закоптила. Раздубачу!" Она смачно выругалась, Мира покраснела. В ответ девушка застрочила пронзительно неприличное. Соседка страется для меня, вдруг осенило Миру, предлагает защиту. Гость не отпускает руку, пришлось распахнуть дверь. Аграфена метнулась на кухню, забегала, заглядывая к соседке, наконец, успокоилась. Сегодня она оказала услугу. Педагог нехотя поднялся из-за стола, вытер носовым платком лысину, отражавшую закатный пожар в окне, надел шляпу, двинулся по коридору.
- Думала, евреи - ангелы?- усмехнулась Зина. - Ученики Моше тут же шли на таран, хоть муж в двух шагах,за стенкой. И вдруг выпалила: "Зря забиваешь себе голову ивритом! Если выпустят, дадут ульпан там". Мира смолчала, подруга привыкла обороняться на фабрике. Может, и дома несладко. Сглотнув слюну, проговорила: - Приятно дурачить цензоров. Не заткнули рот кляпом. - А я - как сжатая пружина, со свекровью не пооткровенничаешь, злость выпускаю на раковины и пол. Одна отдушина - ты. Прости. Люда звонит, но что она понимает в наших тревогах? Готова нестись на остров Пасхи за Арнольдом. Только бы не обманул. Но у нее рядом мать, подруги, еще не подала на выезд. А я задыхаюсь - не еврейка, не русская. Втянул в свою жизнь и отбыл, оставил записочку, что Рита - его дочь. Мире нечем утешить подругу - у нее и записки нет. У самой плохие новости. Побеседовала с чиновницей ОВИРа - грузной брюнеткой - бакенбарды, огромная голова на сплющенной шее, лужёное горло и массивные кулаки, похожа на шар-"бабу", разрушающую здания. Она приняла поступок Мира за личное оскорбление, вызов к барьеру, ее фамилия - Израйлова. - Вам отказано! - выстрелила в посетительницу, рубанув воздух. - Работник прессы - а политически не подкованы. Попались на крючок международного сионизма. Выселят из столицы как неблагонадежную! Сделали из прописки пугало и награду лизоблюдам, вскинулся Совик. Чиновницу прорвало, сыплет тирадами лозунгов, словно по врагу народа. Это мы уже проходили, тихо парирует Мира, прикрывая массивную дверь. Выстояла, похвалил Совик. Никому не показывай отчаянье, хищники нападают со спины. Эти гиены подражают львам, злятся, что не признаешь их силы! Делай, что считаешь верным. Но могут посадить. Рискую детьми. Ужасно быть бессильной! - Да, это они могут, но если интеллигент не на за истину - зачем он? Затыкают, значит боятся честного разговора.
Это сказал и адвокат! Вот это человек! В лице нечто орлиное, пронзительный взгляд, кажется, читает твоё нутро, цыганские черные очи пылают решимостью, вскипел, вспомнив, как изводят в лагерях Толю Марченко. На стенном ковре - коллекция кинжалов и пистолетов, но он не спешит вынимать их из ножен, ищет мирное решение. Миру понял сходу и, отложив дела, ринулся на помощь."Вот cемейный международный кодекс, - он протянул тонкую брошюру, - изучите, вам под силу, и докажите через суд, что вы - семья, ОВИР поступает нелегально!"
На заседание районного суда по иску Шафранковой об алиментах пришло шесть свидетелей, их показания звучат правдоподобно, никто не сбивается. - Мы бывали с женой часто у них в гостях за последние шесть лет. Мира накрывала на стол, он укладывал дочек, помогал с посудой, - уверяет Аарон Шварц. - Ее комната возле кухни, в конце коридора,- объясняет Миша Ротенберг.- Когда я заскочил к Роману осенью, он купал девочку, не раз видел, как помогал старшей с уроками. Люба понесла Роману махровый халат в ванную. В доме царило согласие. - Я застал Романа и Миру, когда они клеили обои. В другой раз он пылесосил, потом вместе вешали карниз. Завидовал такой паре. Он трудяга, уже и там устроился, получил трехкомнатную квартиру, - расписывает кузен Миши Илья. Ему вторят Зина и дочь Менделя Майя.
Строгая дама в черной судейской мантии зовет истицу в свой кабинет. "Как там может быть хорошо, да еще иностранцу? - спрашивает вполголоса. - Ведь это же воюющая страна! Даже в Америке полно бездомных, роются на помойках." - "Не знаю как в Америке, но мужу верю. Для Израиля каждый еврей - свой, а не чужеземец, ему сразу же дали гражданство, помогают найти работу по специальности. Живет в коммуне, у всех - отдельные квартиры, еды изобилие, зелень, бассейн, все условия для интересной жизни и роста. А тут мои дети обречены на нищету и скандалы пьяниц-соседей. Судья всматривается в зеленоватые глаза женщины: не дурачит ли? Не отвела взгляд, спокойна. Она хорошо разбирается в людях, умеет отличить правду от лжи. Истица убеждена , что ее информация истинна. Свидетели тоже не лгали, есть в них чистота и внутренняя сила, какие редко встретишь. Такое дело - прецедент. Неужели он обдурил всех, чтоб хвалили ту страну?А может у него не все дома? Менять Москву на пустыню и войны? Звать туда детей? Хоть бы этой женщине удалось взыскать с беглеца алименты.
- Спасибо, ребята, - растроганно благодарит свидетелей Мира, - не пожалели потерять полдня, помогли отстоять мое достоинство, больше овирцы не бросят: "Таких жен, как вы, у него на каждом углу по пачке. Если алименты не получить, у них не остается иного выхода, как выпустить дочь к отцу - ведь Советы уважают закон." У меня всё не как у других. Вот и пословицу в моем случае переверна наоборот: "Новый друг лучше старых двух". Перед чиновниками Мира реабилитирована, но на дверь подъезда решение суда не повесишь, а на чужой роток не накинешь платок. Аграфена изощряется в ругани, поливая соседку непристойностями и, видя ее невозмутимость, принимается за детей, даря им эпитеты от заборных корней. Так под обстрелом и готовит Мира еду. Возрази - горластая побежит в товарищеский суд, он возьмет сторону пролетариев, заклеймит гнилую интеллигентку. Впереди - конец месяца, получка и попойка, кто знает, во что она выльется? С дачи вот-вот вернется Любаша. Не передумала ли ехать? Наверняка, ей вбили в голову, что подло предавать Родину-мать.
Глава 7. В межзвёздном пространстве
На проводах недавно обсуждали странную метаморфозу с тринадцателетней Викторией. Шесть лет назад ее родители-врачи разошлись. У матери Жанны Ароновны - новая семья, двое детей. Вику растил отец Виктор Исаевич Кипер. Когда надумал уехать, мать согласилась отпустить дочь с ним. Вика сняла галстук, надела магендавид, объясняла всем, что это - звезда Давида, дорогой евреям символ, что она мечтает жить в свободном быстрорастущем Израиле. "Там солдаты обращаются к генералу на "ты", а главу правительства зовут по имени!"- восклицала девочка. Мира встречала ее у синагоги и поражалась внутреннему горению, чистому честному лицу, смелому взгляду. Окликнул отец - вспорхнула, устремилась к нему , легкая, стройная, летящая, как стрела. Но вскоре Жанну Ароновну вызвали на педсовет викиной школы. Начальник поликлиники и парторг посоветовали ей вплотную заняться воспитанием дочери, выжечь пережитки капитализма. Нашлась путёвка в крымский лагерь Артек, куда мечтает поехать каждый пионер, ее перехватили у одной девочки со слабыми легкими. Врач убедил Вику, что ей необходимо срочно подлечиться в лучшей детской здравнице, всего на месяц, чтобы болезнь не сорвала ее планы. Пока она была в Крыму, отцу дали разрешение и три дня на сборы. Виктор Исаевич поручил привезти дочь родителям, им на сборы дали месяц.
Но Вика вернулась в Москву в галстуке, Израиль больше не вспоминала, не отходила от матери, избегала отцову родню, порвала его открытку, напевая бодрую песенку про искры костра. Любаша нежная, деликатная, да и намного моложе, опять же соблазн -через нее легко повлиять и на непутевую дочь. Мира отгоняет тревогу, ее видит без маски одна Таня. "Вчера отрублено; что завтра - не угадать... Хотя тебе меня не понять!" Таня не спорит. Она не разделяет одержимость Миры, боится за ее рассудок, всегда была благоразумной, это она флиртовала даже с неграми, часто ввязывалась в романы, забеременела не от мужа, бросил. Теперь встречается с сионистами, как бы они не вовлекли и сына-подростка. Наведёт ищеек, арестуют. В университете посмеивалась над признаниями наивной Миры: "Владик бросил записочку, Владик обнял, поцеловались." Ее теперешнюю безысходность понимает - сама едва сводит концы с концами. Но Мира глупит, кто выпустит русскую, да еще с таким дипломом? Напрасно свела я Романа со своим непутевым, спелись. Скрутят в бараний рог, если заартачишься. Мы - пешки, у них богатый опыт расправ. Сионисты играют с огнем. Но разве они послушают? И чего бьются? Мира черпает поддержку у Люды, та носит с собой в сумочке фотографию, то и дело достает, всматривается."Альберт пробьется! Посмотрите, какое у него мужественное лицо! - восклицает. - Как у моего деда! Он участвовал в спасении папанинцев со льдины.
Зина слышала, что Альберта приняли очень даже прохладно, даже обвинили в клевете на Сталина и Советскую власть. Но огорчать влюбленную не хочется. - Кто это? - рассматривает пожелтевшие паспортные фотографии Мира. Роскошная борода, твердый горящий взгляд. - Я о нем и говорю. Это дедушка Семен и бабушка Саня. - Вылитые евреи. - Они оба евреи, Сарра и Соломон Дорские. Сменили имена в тридцатом году.-Мира уставилась на подружку. "Так что же ты ломишься в открытые двери? Просишь милости, когда имеешь полное право на репатриацию! Ты - не пешка, а королева! Спеши в паспортный стол за справкой!" - Эх, мне бы такой козырной тузик! - вздыхает Зина. - У нас свои козыри - дети, за нас Международный закоУспокаивает ее Мира.- Сейчас в Москве полно гостей из-за границы, обратимся к ним. Не покидай нас, королева, ладно? До выезда. Три голоса лучше слышны, чем два. - Не с моею грамотностью разговаривать с гостями.- Я и письма Моше пишу с ошибками, краснею, -сокрушается Зина. - Не робей, я на писанине собаку съела. Только будь рядом, ставь подпись и жди резонанса!
Поздний вечер. Мира набрасывает строки, слова обкатанные, бесчувственные. Как тронуть удачливых людей за сердце, чтоб вошли в положение соломенных жен? Назавтра перепечатала в обед текст на машинке. После работы подруги встретились в метро. Люда вчитывается неспеша, вскидывает гусеницы брови, словно озвучивает воззвание залу. "Добавь, как давят любовь, им важнее идеи, а не чувства и счастье людей", - советует, машинально расплетая и заплетая косу. - И что настраивают детей в школе против Израиля, а они клюют наших, как диких утят. Моя боится идти в класс, - добавляет Зина.
С редакторским удостоверением Мира пробивается в президиумы съездов, на семинары и совещания, показывает делегатам свой единственный семейный снимок, рубит по нему ребром кисти, выпаливает: "Он - в Израиле, а мы - тут! Не дают соединить семью!" Переспрашивают, качают головами, почему-то хвалят город, сбивчиво что-то обещают, но их скороговорку трудно понять. Надежда испаряется. Мира сникла. Вечером звонок. "Наш бело-синий флаг развевается над Арбатом! - кричит в телефон, забыв о конспирации, Арон. Передай по цепочке, там многие страны представлены!" Мира обзванивает шестерых. Вечером нашивает на белую кофточку Даши две широкие синие ленты, между ними выкладывает тесьмой переплетенные треугольники. Пишет необычно короткое письмецо Роману - если связь прервется, пусть свяжется с матерью Шварцев.
Суббота. По широким тротуарам недавно проложенного проспекта движутся людские потоки, увлекая Миру. Она крепко сжимает ручку Дашеньки, чтобы их не оторвали друг от друга. Толпе вряд ли что говорит наряд девочки. В устье улицы, в километре от них - кремлёвские башни, рубиновые звезды "повсюду разносят их свет", твердят в эфире. А тут - шестиконечные, на спине и на груди. "Кто не с нами, тот против нас", учат советского человека с ясель. На Миру накатил страх. Горячих голов много, пьяных тоже, русские щедро выплескивают эмоции и гордятся этим. "Раззудись, плечо, размахнись, рука!" "Эх, дубинушка, ухнем!" Дитя не подозревает об опасности. А она - как мишень на стрельбище. Расправу легко спишут на чернь. Как могла я подставить ребенка под удар?- ужасается мать. Я схожу с ума...
У стягов перед зданием съезда кардиологов - толпа. В самом деле, на одном из стягов, равное среди остальных, полощется на ветру знамя Израиля. Отпустило: здесь, в основном, евреи, Мира намётанным глазом выделяет их в толпе. Раньше не замечала, не задумывалась, кто какой нации или расы. Подошел Аарон, посвежевший, словно после отпуска - такой улыбки у него Мира еще не видела! Одобрительно тронул плечо, обронил вполголоса; "За съездом наблюдают! Не наши!" Засмеялся, расправил плечи. - Би-Би-Си и Радио свободы! Веришь? Удалось наладить связь и с прессой. Не нашей. - Он засмеялся задорно, как ребенок. - Горячие тбилисцы подняли шум, дали телеграммы в ООН! - Передохнул, понизил голос. -Не верится, но , кажется, пророчество Ильича сбывается - из искры разгорается пламя! Отказники осмелели, дают интервью, правда, пока под псевдонимами, но называют Союз "железной диктатурой", народ - "крепостными". - У начальничков похоже задрожали коленки, - перебил его подошедший Борис. - Отец Тони, она слышала, сердито буркнул, что все растеряны, решено вырвать сорняки, нас то есть, пока не разрослись. Что-то назревает. Но вождь и свита - в санаториях и на дачах, а середняки действовать боятся: не угодят - по головке не погладят. Держим нос выше!
Дашенька показывает незнакомым людям пальчиком на знамя, потом оттягивает кофточку на груди и хвалится: "Там магендавид-аба, а у меня - магендавид-дочка. Скоро меня аба заберет в Вену. У него есть зоопарк". Она уже знает с десяток ивритских слов и отказывается называть Романа "папой", только "аба". Шелестит говорок, Мира спиной чувствует злобные взгляды. Тянет дочку в фойе, узнаёт: среди участников съезда есть и израильтянин - кардиолог доктор Левин. Разыскать хирурга просто - окружен группой медиков. Улучив паузу, Мира просит уделить ей минутку. Услыхав иврит, врач удивился. рассматривает Дашин наряд, берёт у матери листок - суть просьбы, имена, адреса, обещает сообщить в прессу. "У меня был пациент, москвич,- припоминает вдруг, только его звали Яковом Каратом. Парень - кремень!"
Снаружи уже темнеет. Толпа поредела.Удачный день в цепочке безысходных дает силы жить. Август высосал их до дна. Сумки с бутылками молока и кефира хочется бросить в подъезде, не тащить по лестнице. Миру окликают, поставила кошелку на асфальт, обернулась, невольно поёжилась. Презирает себя, пропиталась-таки страхом. Опыты Павлова с собаками подтвердились, условный рефлекс закреплён навечно. От другого крыла дома меряет шагами двор Ян Шварц. В спортивном костюме, чуб подпрыгивает, подбородок разрезает воздух, темные глаза сияют. Странный вид для аспиранта-физика! - Какими ветрами в наших краях? - удивилась Мира. - Мой институт неподалёку, у Сокола. Мама просила передать. Может, пригодиться. - Он протянул свёрток. - Драп на пальто. Арончик передает привет. И Мендель. Помните его? Мы занимаемся у него ивритом, Ну пока, спешу". И устремился под арку, размахивая чемоданчиком. Сумка полегчала, Дашенька решает взбираться сама. Удачи сегодня хороводят вокруг них - пустили один лифт. Вечером звонит Миша. "В субботу собираемся во дворе ЦК. Надо ковать железный занавес, пока не заделали щель, выезд евреев сделать нормой. Обещали придти многие подаванты. Пойдешь?"
Бывают мгновенья, когда человек проверяется на качество, от быстрого ответа зависит, будет ли он уважать себя."Конечно, ты сомневался?" - Она просто не могла ответить иначе: в матчах всегда болеет за слабых, а тут горстка противостоит зубодробильной махине! - Зина считает это мальчишеской затеей. Ей нас не понять. Придут вдова и сын поэта Маркиша, его затравили. Да разве его одного? Евреи - сложный народ, у них необычная история, свои вера, надежда, праведники. Опять это слово, - отметила про себя Мира. - Среди нас наивные идеалисты и матрые материалисты., но у всех глубоко в душе многовековая боль. И невиданная стойкость героев. Кто осудит твою подругу, что не поняла, не хочет рисковать? - Мне отступать некуда. Не Москва ль за нами? - пошутила Мира - Мама знает? - Да. Она тоже пошутила - мол, отпускаю во имя Родины обоих детей, как Космодемьянская в войну. Если пойдешь, может забрать Дашу из сада. - Спасибо. Я ей позвоню попозже. Неопределенность страшнее ареста. Она не спрячется в щель! В Приемной Верховного Совета с Ромой были женщины, на Лобном месте в отважной семерке Пражскую весну отстаивала мать двоих детей. Недавно мать-одиночка вышла на Красную площадь с протестом, требуя вернуть ей с сыном визу. Материнский протест убедительнее, чем риск мужчин, он потрясает общество.
День пролетел незаметно, даже статья о птицеводческих опытах показалась интересной. Пружинистой походкой Мира входит во двор, ныряет под арку, предвкушая завтрашнее противостояние. Над головой - радостный визг: с балкона машет руками Любаша! Выбежала на лестницу, повисла у матери на шее, суёт флоксы, щебечет о новых садоводах, о пионерском лагере в березовой роще. Доверительно сообщает: "Адмирал заверил дедулю, что нас не выпустят". Тянет в кино. "Доченька, мне не до чужой жизни, свою бы устроить". Утром увязалась с матерью в город. Пришлось признаться, куда направляется. "Ты не бойся, чем хуже, тем лучше, подбадривает девочку Мира. - Побеждают стойкие. Война доказала. Если арестуют, поднимется большой шум на Западе. Позвонишь тете Зине и дяде Менделю, возвращайся к бабушке. Вот деньги и телефоны." Зажав в ладошке записку, Любаша встает напротив двора многоэтажного здания, в котором роятся не менее сотни человек. Маму поглотила группка возле ближнего к улице подъезда, там что-то читают и подписывают. Появляется цепочка автобусов, тормозят, загородив выход со двора. Слышны милицейские свистки, приказы, многоголосый гул. Девочка растеряна: неужели ее маму арестуют? Она - не пьяница, не хулиганит, как Колька. Была раньше веселой, пела, собирала гербарий, показывала разных птиц. Потом забросила аккордеон,, всегда о чем-то думает. И отцу тут было плохо раз пил. Почему людям не дают уехать?
Сердце трепыхается воробышком, подпрыгнуло к горлу, ноги отяжелели, она мешает прохожим, но не в силах отойти к домам, упустить двор из виду. Мать изредка поглядывает, на посту ли Любаша. Толпа вертит девочку, крутит, Миру то и дело отвлекают, суют авторучку и лист, торопят. Среди демонстрантов - знаменитый Михаил Александрович с супругой, певец присел на корточки у запертой двери, читает воззвание, жена беспокойно озирается. Значит, и звезды снимаются с насиженных мест. Мира не в силах оторвать взгляда от Эстер Маркиш, в черных очах - море скорби, ее бережно поддерживает под локоть сын, коренастый широкоплечий мужчина лет сорока. Честные открытые лица, хоть бы их, измученных без вины и осиротелых, отпустили, думает Мира, -власти так и не раскаялись после разоблачений?
Автобусы мешают проезду автомашин по узкой улице, водители нервно гудят, ругаются, пыхтят моторы. Теперь демонстранты в ловушке, они слились в одно многоголовое существо, шепчутся, решают, кому поручить говорить с властями. Над толпой гудят многовольтные провода, им в унисон - нервыСостязание силы воли, целеустремленности, выдержки ...Любашу тошнит от выхлопных газов и зноя, кружится голова, хочется в туалет, но надо терпеть. Не присесть. Моторы заглохли. Сколько можно мерять шагами тротуар? Ноют ноги и спина. Она здесь час, полтора, или год? Странные взрослые! Она ведь могла быть на даче и не подозревать ни о чем, бабуля варила вы джем, дедушка резал бы яблоки на сушку, а маму могли схватить, Дашутка могла попасть к чужакам, испугаться. На маме лица нет. Почему они разлюбили дочку? И меня забыли отцовы дед и баба. А по радио поют о крепкой любви.
Взрычали тигры. Люба вздрогнула, отшатнулась, прижалась к зданию. Первый автобус включил мотор, попятился и медленно вырулил из цепочки, направляясь вверх, к станции метро. За ним двинулись остальные. Скорее во двор отыскать зеленое платье в ромашках! Любаша прижимается к матери, их обнимают незнакомцы, на глазах радостные блёстки. Победили! - Я знала, что все будет хорошо!" - убеждает девочка мать, - ни капли не трусила. Проводив Любашу, Мира вспомнила ее слова. Значит, отец не бездействует... Вначале выжидал, когда приползёт с повинной. Что ж, у него она бы попросила прощенья. Но ссора затянулась не потому, что она гордая, ссора вскрыла глубокую трещину в их душах и маску с семейного мирка. Она хотела утешить маму, растерялась, видя тоску Дашеньки. А родные ее не пожалели, не поняли, не помогли найти выход, - выпороли прежде коллектива, поторопились выслужиться. Горькие слова, но точные.Ее совесть не обличает и сегодня. Парадоксально: горе - от совести! Но где ее забывают, там цветёт тирания и ложь, а народ замолкает. Об этом - история Руси. Прячутся за красивые слова: "Сын за отца не ответчик". Еще как отвечает! Мамину тётку Екатерину с годовалым сынишкой после ареста ее мужа-эстонца выслали из Ленинграда, забрали жилье. И за что загубиличестного человека? Кто-то настучал, что разговаривал с таллинцем на материнском языке. Значит, плюй в колодец, из которого пил. Пели: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья", а разрушили наш род, род Ромы, а теперь и его семью, и мою. Выбирай: близкие сердцу или Родина. И подсказывают решение - в героях подлый Пашка Морозов, донесший на отца. Ради идеи руби семейные узы, иначе тебе хана! Как очутился мой добрый папа в в лагере бездушных?Но они пойдут ему навстречу, добросовестно служил в армии. Нужно предупредить новый отказ, если дело сдадут в архив - поздно будет махать кулаками.
Обруч стягивает голову, раздражает свет, буквы прыгают блошками, Маргарита все чаще oбводит красным карандашом не замеченные редактором опечатки, бросает, кривя губы: "И чему вас только в университете учили?" Мира не реагирует. Положив чистый лист возле статьи, она записывает доводы, которые приведет в обращении начальнику отдела виз. А чтобы не отмахнулся - пошлёт копию в Министерство внутренних дел.
Через неделю ее пригласили в нутро наводящего на подавантов ужас здания - на второй этаж, куда простым смертным вход строго воспрещен: там кабинеты всемогущих Золотухина и Смирнова. - Так что, гражданочка, будете настаивать на своем запальчивом решении? - презрительно смерил вошедшую взглядом низенький лысеющий чиновник с о стертым лицом и давящим взглядом, не представившись. - Оно не запальчивое. Мне дали достаточно времени обдумать, больше месяца тянули с характеристикой, три месяца рассматривают мою просьбу тут. - Зря упрямитесь. По-хорошему советую: отойдите от жидов! - Он рассёк воздух жирной кистью, лицо стало бурым. - У меня муж - еврей. - Какой это муж? У него таких, как вы, - на каждом углу. - Он приподнялся на носки, довольный ударом, на лысине забегали оконные блики. - Израйлова сказала то же самое. Но советский суд, самый справедливый в мире, подтвердил наш брак. И по международным законам я - легальная супруга израильского гражданина, а советские власти уважают их. Я принесла вам решение суда. Но я не могу даже получить алименты, моих детей обрекают на нищету.
Маленькие глазки без ресниц забегали, потом ввонзились в просительницу: - Вас жареный петух не клевал. Рветесь из Москвы. - Он отпрянул от стола, словно вот-вот замахнется кулаком. Резко выпалил, не садясь, давая понять - его терпение и дорогое время на исходе. - Поедете, только не на юг, а на восток! Мира шагнула к дверям, но ей вслед чуть слышно несётся нечто человеческое: -Пожалели бы отца, он не согласен вас отпустить. Обернулась, на нее смотрят расстроенные глаза, сброшена кольчуга. - Я его люблю. Поверьте, мне тоже нелегко, далось решение, ведь не приедешь навестить, а родители - не молодые. Но как мать я должна думать о детях. Отец тоже принимал решения вразрез с родительскими. Вступил в партию, не стал нас крестить, хотя его отец был верующим. Когда берут в армию после школы, родных не спрашивают, а я вдвое старше. С родителями живёт сестра, они обеспечены, я им не помощница, а обуза. По лицу чиновника разлилось бессилие, щеки и подбородок набрякли, осели, достает пачку "казбека", спрашивает: "Не возражаете?", воюет с зажигалкой, делает долгую затяжку. Жизнь задает задачи, которые дюжине мудрецов не по плечу. Не удастся порадовать начальника, не разубедил, не взял на испуг. Как понять? Дети уходят из лучшей страны мира?
На улице яркое солнце, но у Миры в глазах темно, кружится голова, хоть садись на бровку тротуара. Ее словно проутюжили дорожным катком. В витрине - пожилая особа, плечи опущены, сухие выгоревшие волосы без укладки торчат из-под заколок, как соломины из стога, в глазах - затравленность и страх. Выжжена и душа. Неужели это она? Рома не признает... Стыдно так распускаться! - взбодрила себя. Заскочу в парикмахерскую. А ведь я везучая - второй раз вырвалась из-за дубовых дверей. Хотя может Золотухин уже звякнул в наше отделение милиции, и на меня готовят борзых, их не сдержит даже родня. Анна Лазаревна известила отца - в "Правде" статья об израильских агрессорах. Не отучилась верить прессе. Папа с ней делится, соревнуются, кто бдительнее, а мне, ромкиным друзьям и Тане неуютно в доме, построенном родителями. Так чего ждать от ОВИРовцев, от Печкиных? Евреи хотя бы снимаются семьями...
Назавтра - новая неприятность. Мира заехала в Любину школу, чтобы охранить Любу от коллективной разборки. Повезло, в учительской - Галина Федоровна, классная руководительница Любы. Добродушная симпатичная молодая женщина принялась расхваливать ученицу, но, услышав просьбу матери, смутилась "Это не в моей компетенции,- сказала,- зайдите к директору." - Больна? - оторвалась от расписания уроков низенькая брюнетка в тяжелом двубортном костюме, делающем ее похожей на комод. Резко поднялась со стула и, словно боясь, что не расслышала, придвинулась к посетительнице. Раздосадована - перепад в росте слишком велик. Приподнявшись на цыпочки, присела на стол, заговорила напористо, в нос, картавя. . - Какая еще нервность у ребёнка? -Окинула мать осуждающим взглядом, осудив. - Это до революции у дамочек были нервы и обмороки! Вбиваете ей в голову! Принесли справку от врача? Я так и думала. Врач такое не подтвердит. В нашу школу рвутся со всего района, а вы хотите отсрочить учебу. Не догонит. Переводите в обычную школу! - И вдруг ошпарила:- Я слышала, вы едете за рубеж!
Приходится признаться. Мира дала себе слово избегать неправды. - Жду разрешения, но дадут ли и когда - не знаю. - И куда же вы собираетесь? - Мой муж - еврей, уехал насовсем в свою страну.- Дама поперхнулась слюной, закашлялась, сползла со стола, села в кресло и, собравшись с духом, выпалила: - А я не поверила, думала - сплетни... Но как же так, вы же не ихняя! - Ее смятение выдают лишь хорошо заметные усики, они задвигались под массивным носом, глаза стали походить на черные пуговицы жакета. - Я тоже не поверила, когда мужу разрешили, узнала - многие хорошо устроенные люди завидуют ему. И услышала от властей такое в адрес евреев, что поняла почему. - Глупости! У нас в стране нет наций! Не раз пожалеете о своем решении. Будете проситься назад! - Брюнетка уже вошла в привычную колею. Мира прикрыла за собой дверь. Ей нотации - и то не вынести, а Любашу такие проработки сломают.
Глава 8. Отвага отчаяния
В газетном киоске возле станции метро Мире бросилась в глаза книжица "Караваны еще в пути". Название заинтриговало - уж не о евреях ли? Купила. Проглотила за вечер. Автор обеспокоена судьбой армянского народа, рассеянного по свету. Много армян в Канаде, они живут в довольстве, имеют свои школы, издания, сохранили национальную культуру и родной язык. Узнала, что советские власти зовут их оставить приветливую чужбину и вернуться на родину, в Советскую Армению к подножию Арарата. Почему те же власти противятся репатриации евреев в отчий дом? Ведь их судьба в Союзе трагичнее. Неувязочка. Видимо, Отдел виз искажает политику Кремля и право народов на самоопределение.
Статья вылилась сходу, за вечер. Мира напечатала ее в нескольких экземплярах под копирку и разослала в центральные газеты. А в голове уже рождается другая, и тоже легко выплескивается на бумагу. Заняв враждебную Израилю позицию в конфликте с арабами, пишет она, мы ставим советских евреев вперед трудным выбором - стать неблагонадежным гражданином, сочувствуя своему народу, или предать свои корни, свою культуру и историческую родину, демонстрируя верность Советам. Остается один достойный выход - репатриация. Статья послана в Министерство иностранных дел и главным редакторам "Правды" и "Известий". Настало самое трудное - ожидать когда, кто и как отреагирует. Время давит на плечи, семь месяцев Роман один, в жарком климате, вокруг - аппетитные саброчки. Соблазнится и откажется от своего приглашения. Она затронула внешнюю политику, за такое по головке не погладят. Автор брошюры поддерживает власти, Мира - осуждает. За советы- да еще даваемые женщиной - по головке не погладят, букашечки и козявочки разбегутся под лавочки, ее прихлопнут. От страха сосет подложечкой.
- Дуришь,- девка,- и чего лезешь на рожон? И нас подводишь,- поругивает Зина, - умников скручивают с особенным злорадством. Когда судили ленинградцев, мой ринулся к зданию суда, да еще нашил на грудь желтую звезду, как датский король в ответ на приказ гестапо всем евреям иметь такую метку. В последнее время он был как невменяемый, ни меня, ни родителей не слушал, грудь колесом, в глазах - вызов. Я извелась, думала больше не увижу. Пронесло. Но везение - не частая гостья. - Я на пределе, Ромка - не из верных. Обрезание навремя охладило его пыл, если гульнет - полбеды, не монах. Но если раздумает звать нас к себе, - мне конец. Я - как прокаженная, вне стана. А чиновники тянут время. Заставить принять решение в мою пользу их может только что-то из ряда вон выходящее. Как та первая забастовка в феврале. - Но потерпи еще чуток, осень, начальство съезжается, может, нас выпустят. Не рискуй. - Бесит всеобщая апатия. Как я ее раньше не замечала. Словно мы в заколдованном царстве, дремлем, зарастаем. Позавчера захожу в сберкассу, вопрошаю: "Если уезжаешь из Союза насовсем, можно получить долг золотому займу? Государство заверяло, что вернет." Они глаза вытаращили, мол, как это червяк посмел качать права. Как это - уезжает насовсем? У нас граница на замке! Да за такое удовольствие не жаль подарить им их облигации, вынести бы душу!
На Центральном телеграфе людно. Примостившись у стояка, русская троица набрасывает на бланках тексты, один - в Женеву, обращение к Международной организации женщин, другой - в Тель-Авив. Белобрысая телеграфистка пробегает глазами строчки, подсчитывая слова; уловив смысл, приподнимается со стула, пытаясь разглядеть, не разыгрывают ли ее клиентки. "Тель-Авив - это же во вражеской стране! Вы что, были там в Загсе? Как это - "подтверди, что считаешь женой". - Светлые дужки бровей взлетают. - Властям требуется такое подтверждение, мы не расписаны, - объясняет Мира. - А это куда? Тоже за рубеж? Жалуетесь? Нехорошо. Там рабочие побираются на помойках. - Не была, не знаю, - подает голос Зина. - Жаловаться в ООН не запрещено. Люда молчит, лишь накручивает прядку волос на тонкий длинный палец. На лице пламенеет румянец, но вспыхнули юношеские воспаления, она наклоняет голову, словно хочет стать незаметной, невидимой. Скрытная, не поделится, каково ей в библиотеке с тех пор, как попросила характеристику для ОВИРа; проговорилась, что убрали подальше от архивов, в детское отделение и что с матерью почти не разговаривают.
Нехотя телеграфистка берёт деньги, пожимает плечами, небрежно чиркает в квитанции. Отошлёт ли? Докричится ли русская тройка до воли? Как нужно давление Запада! Евреи отправляют петиции с десятками подписей. Их - всего трое, и они не имеют права на репатриацию. И загсовского свидетельства нет. Даже статьи остались без внимания, ни всплеска, посмеялись, небось.
Уложив Дашеньку, Мира спешит в молочный магазин. Во дворе Любашу окружили подружки, ей завидуют, что не учится. - Наша математичка ковыляет, как утка, зад оттопырит, как чемодан, вот так. -Озорница Оля ковыляет, все смеются. - Игорь передал через меня Ане записку, географичка засекла и теперь мстит. Каждый урок вызывает и его, и меня к доске, - возмущается Галя. - А у нас новый физкультурник - грузин, наверно, носастый, руки волосатые до ногтей, не поверите, - делится Женя, - а на брусьях так и хлопает девочек по ляжкам, обезьяна, а если не можешь заниматься, вперится с ухмылочкой! Ненавижу! - Ты бы побыла на продлёнке, там и треснут, и гулять не пустят, если не слушаешься,"- маршируя , Валя показывает, как их воспитывает дежурный историк. - Раз-два, взвод, стой! Всем сесть! За уроки! Не болтать! Не вставать! Нарочно, сниму шарф, может простужусь!
Люба помалкивает. То, чем она живет - секрет, нельзя проговориться, у девочек есть отдушина, а ей и дома держи язык за зубами, и у бабули будь начеку. - Мне Саша дал вчера кусочек жвачки, - хвалится Валя, - ему отец привёз из Канады. Вкуснятина! И тянется аж до стенки! - Хоть бы попробовать! - мечтательно вздыхает Женя. - Счастливчик Сашка, отец - судья спорта! Любаша про себя улыбается: сказать бы им, что ,если их выпустят, у нее будет навалом жвачки, всем пришлёт!
Мира возвращается с сумкой, полной бутылок. "Пошли домой, ветер резкий и уже темнеет", зовёт дочку. Как здорово, что работает лифт! Но ключ в замочной скважине не повернуть - наверно, съехал чубчик. Из нутра квартиры несутся заборные словечки. Никогда она им так не радовалась! Но сосед не спешит к двери, замолк. Как бы не разбудил Дашеньку, спит уже некрепко. Испугается, начнет лазать, потянется к дверной ручке, а балкон на кухне мажет быть не заперт, если Галя ушла в ванную. Миру бросает в дрожь, Любаша жмется к стенке - дверца на чердак не заперта, там живет чудовище, Оля видела на чердаке черного котищу, еще нападет сзади, вцепится в плечи.
В соседнюю квартиру поднимается офицер, ему отворяает дверь пожилая женщина в фартуке и бигудях. -"Простите,- решается Мира обратиться к ней, - мне не открывает Афанасий, может вас послушает". - "Не знаю, как вы их выносите, - охотно откликается дама, -Мы и то устаем от их криков. Идёмте проведу через пожарный ход. Заходите как-нибудь на досуге, познакомиться поближе. Ваш муж военный?" Мира благодарит чуткую соседку, но зайти не обещает - скажи правду, отшатнется.
В полутемной кухне у столика, уронив плешивую голову на руки, храпит Афанасий, босой, в трусах и майке, накурено - хоть топор вешай! Балконная дверь распахнута, из ванной высунулась взлохмаченная Галя. "Теть Мира, не говорите матери, что это мы курили, прибьет!" Из комнаты донесся крик: Дашенька пробудилась и - о ужас! - ругается матерными словами. Почему русские сделали ругательствами поминание матерей?- успела подумать Мира, устремляясь к дочке. Любаша тискает малую, Мира опустилась на стул, отбивается от Совика: "Где твоя голова?", сама не понимает, как могла оставить ребенка, хотя и спящего, без надзора. Никому не доверяла, кроме родителей и педагогов, нашло затмение. Слава богу, обошлось...Какая ужасная слабость! Будто измолотили на току.
Разменен сентябрь .Последний назначенный Мирой себе срок истёк. Пора или пустить Любу в школу, чтоб не исключили, или выложить козырной туз, ошеломить власти. Статьи ее, конечно же, подшили куда надо, она на мушке и навеки в неблагонадежных. Думают сломить ожиданием. Но она больше не в послушных. Такого они не ожидают! В конверте - пуля! На листке одна фраза: "Страна, отнимающая у моей дочери отца, не может быть мне Родиной". К заявлению прилагаю: паспорт. Заказная почта доставит письмо в Верховный Совет. Известно, без бумажки ты - букашка. Такую легко выселить выселить на улицу, оставить без работы, арестовать, изгнать в Тьмутаракань, где даже мухи дохнут.
Никто не решался бросить властям в лицо "молоткастый серпастый" да еще со штампом московской прописки в элитном доме возле метро. Зина осудит, Таня отшатнется, Люда обомрет от страха. Время давило плитой, теперь оно - как мина. В трамвае Мира прикрывает глаза - не видеть безжизненные физиономии, болтовня пассажиров и коллег раздражает, соседи детонируют нервы, пафос телевизора бесит. Она летит в черную пропасть! Не в силах разговаривать с детьми. В такие минуты, наверно, выпрыгивают из бытия. Но ей нельзя, она - мать.
Резкий телефонный звонок, как взвизг падающего ножа гильотины. Был бы рядом молоток - двинула бы по дурацкому пластмассовому аппарату! Но рядом - притихшие девочки, она - их опора в этом злом мире Заставила себя встать со стула, плестись к тумбочке у двери, подносит чугунную трубку к уху, словно гирю. "Шафранкова?! - гаркнули из вакуума, как на перекличке на воинском плацу. - Кто вы? В чем дело?- растерянно спрашивает Мира, каждая клеточка чует - звонок судьбоносный. Высекут? Арестуют? Прибьют? Сердце дернулось и замерло в ожидании казни. Там медлят, пауза кажется вечной. Наконец: "Завтра утром в девять вы обязаны явиться в ОВИР!" - приказал бесполый хриплый голос. В трубке потрескивает. Вроде бы пробилось "решено" Что решено - или разрешено? Не обольщай себя надеждой, скорей всего - вновь отказано. Вот и настала расплата за ее мятеж. Суши сухари. - Алло? Зачем и к кому? - интересуется с виду спокойно, но затаив дыхание. Щелчок - как выстрел снайпера. Израйлова не отказала себе в удовольствии подарить ослушнице бессонную ночь. У кого бы уточнить? ОВИР уже закрыт. Мира растерянно оглядывается. "Да, да", подтвердили стены, - Рома сразу поверил. Строгий тон - маска бессильных!" Смешно ждать любезности от побежденных.". Но поверить в лучшее невозможно, она не раз обожглась на своем идеализме. Стены ободряют... Неужели пытка окончена и их выпускают на законных основаниях, и можно спокойно говорить по телефону? Она летит на юг, когда вся стая остается на зимовье? Нет, не стоит обманываться, надежды юношей питают. Еще одна ночь, завтра все прояснится. Любое решение лучше ожидания.
Наутро она среди первых посетителей у парадного подъезда Отдела выдачи виз. Ее гоняют по окошечкам и кабинетам, разыскивают Израйлову, на каком основании звонила, но чиновница взяла отгул. Миру обдают ледяными взглядами, секут - ярлыками, наконец, вручают бумагу с решением начальства. Слова сливаются: "Выезд в Израиль разрешен". Скорее в Финляндское посольство, проверить, не подделка ли врученный ей розовый трелистник. Ее пропускают, с ней вежливы, ей оформляют въездную визу в Израиль! Так это не сон? Она в своем уме! Сегодня не страшно опоздать на работу,- возможно, она последной раз в той избе. Наталья Сергеевна желает хорошего устройства на новом месте и спешит обрадовать подругу из соседней редакции - освободилась хорошая должность! Маргарита сначала вскинулась, глаза заблестели, но вскоре сникла, остальные застыли в недоумении: чтоб кто-то покидал страну еще не слыхивали!
Вечером заехала Зина. "Не знаю, радоваться ли за тебя или огорчаться, - сказала. Расстроилась. Ребята принесли статью из тельавивской газеты, Израиль Моисеевич перевел. Какой-то Перец считает советских евреев бременем для молодого государства, атеисты, мол, ненастоящие евреи, нечистые, вроде гоев. - Не может быть! - не верит Мира. - Я сама читала очерк француза- журналиста в Самиздате. Он влюбился в Израиль, там все равны, полны дружелюбия и энтузиазма., создали лучшее в мире сельское хозяйство на поливе. А какие удои молока! И темпы развития выше, чем на Западе! - Но он не упомянул религию. Отец Моше не удивился, все знают, подтвердил, что евреи призваны нести свет другим народам, от них - пророки, Библия, заповеди. Гои спасутся близостью к ним. - -Друзья Ромы заверяли, что я никогда не пожалею о своем решении, они не чураются меня, Ротенберги считают членом семьи. - Наивная ты! Да у синагоги давно шепчутся: КГБ засылает агентов в Тель-авив. Мол, с чего бы это взяли у русских заявления? А ты - подопечная ЦК. - Подозревают других те, кто сам способен на двурушничество. - Израиль Моисеевич заверял, что хорошо тебя знает и не в восторге. - Мстит. Не удалось узнать получше. Ему не верю! Да и отступать поздно. Я вне стана, и это навеки. Если помилуют вороны, то заклюют воробьи. Хуже не будет нигде.
Зина уехала грустной. Уложив дочек, Мира слепо уставилась на стенку, статья Переца оглушила. Спокойствие, без резкого переключения скоростей. Перехожу с борьбы на мирное прирастание. Не тянуть три недели, уложиться в одну. Снять в сберкассе все сбережения. Купить билеты - не на "Аэрофлот". Отправить багажом одеяла, палласы, швейную машинку и "эрику". Продать мебель. Заверить копии документов. Обменять рубли на валюту. - 300 на 270 долларов. Известить друзей, а под конец - родителей. За дело!
Утро принесло письмо от Ромы. Для Даши - рисунок: Буратино на верблюде. Для Любы - пластинка жвачки. Для Миры - целых две странички убористых строчек! "Здесь соблюдают обряды иудаизма даже в кибуцах", вкраплено в обычные описания его поездок по стране." И всё. Какие обряды? Что это значит для нее и детей? Листки вселили тревогу.
Будничный день. От площади Ногина ввзбираются улочки, они безлюдны в утренний час.. Лишь представительный мужчина в драповом пальто и шляпе тоже направляется к синагоге. На верующего еврея не похож. Притулился, пропуская Миру, к решетке ограды напротив входа в храм, закурил, развернул газету. Мира с усилием приотворила высокую парадную дверь, нырнула в полумрак. Просторный зал , в первых рядах - несколько стариков под белыми шалями что-то распевают. "Мне бы к раввину, - обратилась Мира к пареньку в странной черной шапочке с длинными локонами вдоль щек. - Очень нужно! Пожалуйста!" Величественный старец указывает женщине на стул. На крупном лице с пышными усами и окладистой бородой - живые мудрые глаза в них - вся боль мира. Всматривается в посетительницу. Круглолицая, светлоокая, славянка, хотя теперь еврея иногда и не признать, перемешались. Решительные тон и жесты, твердый подбородок, непокорные густые прямые волосы, как у китайцев. Взгляд прямой, бесхитростный. Измученная, наверно, попросит денег.
Мира сбивчиво выплескивает свою историю. - Зачем вам Израиль? У евреев трудная судьба скитальцев, изгнанных с родной земли. Вы так сильно любите мужа? - Он роняет фразы тихо, ожидая доверительного признания. И Мира не может рисоваться, произносит то, что не осмелилась бы доверить даже Тане. - Я бы, может, и отвыкла, но дочурка истосковалась по отцу, извелась, а он сразу же прислал нам вызов. Как лишить девочку отца? А люди вокруг, как прознали, куда уехал, засудили, жизни не стало, сосед грозит убить жену сиониста. Одна отдушина - среди евреев. Пою им про золотой Иерусалим, а "Подмосковные вечера" уже не услащают душу. Полгода добивалась визы, извели отказами, пропесочили за характеристику для ОВИРа. Наконец, выдали визу - позавчера. И вдруг свои, отказники убеждают не ехать. Мол, там даже евреи из Союза нежеланны, а уж я и вовсе персона нон грата... Не знаю что делать? Проситься назад - как растоптать себя, предать детей. А муж пишет о каких-то обрядах.
Главный раввин с трудом сидит: он очень болен, отказывает печень. Но еще нестерпимей боль сердца. Десятки лет ему приходится лавировать, чтобы власти не закрыли единственную на всю Москву синагогу; устал от слежки, доносов, директив. Вскоре он предстанет перед " Кадош Барух у", что ответит Судье? Помог ли сберечь веру в тех немногих, что осмеливались приходить сюда по субботам?"Йерушалаим" в устах гостьи звучит задушевно... Скоро он станет свободным, не будет жить с оглядкой на безбожников... Служить одному Всевышнему. Черные очи в темных глазницах увлажнились. Как бы он хотел быть на месте этой женщины! Счастливая, летит на Обетованную землю! Ее дети вырастут свободными... Ему уже не увидеть Иудею! - Когда купите билеты, приходите со старшей дочерью, -превозмогая пекущий жар под ребрами , проговорил раввин.- Гиюр поможет. Это обряд очищения. Тело погружают в освященную воду миквы, захватите полотенца."
Билеты на руках. Неужто рожденный ползать обретает крылья? А может понаблюдают, как она чистит перышки, уволилась - и щёлкнут по носу? Смеются, мол, двуногая птаха возомнила себя перелётной птицей. Самое острое наслаждение - сразить на взлёте! Мира спиной чувствует давящий взгляд безликого типа. Обряд гиюра запрещен, она бросает властям новый вызов, наверняка, узнали о ее беседе с главным раввином, там всюду прослушки. Сорвут.
Три раввина возносят молитвы за матовой перегородкой. Работница миквы, присев на край небольшого бассейна, давит ладонями на темя, чтобы мать и дочь полностью окунулись в воду, велит повторять за нею непонятные слова. Затем Мира наскоро расчесывает мокрые волосы, растерянно оглядывается, смущена - не знает, нужно ли набросить косынку. Словно прочитав ее мысли, женщина подает ей большой платок. Но как показаться такой простоволосой раввинам? Почтенный старец сам выходит ей навстречу. "Поцелуйте за меня Святую Землю, - проговорил тихо, отдышался. - Мне уже не доведётся". Мира кивает. Пытается потушить волнение: давно ее не переполняла такая огромная светлая радость! Это какой-то особый взлёт души, похожий восторг она испытала на кавказском перевале, когда под ногами рождались облака, а невдалеке парили орлы. Только почему такая неизбывная печаль в глубоких очах мудреца! Пора уходить, но как прощаются в синагогах? Кланяются, жмут руку, а может целуют ее, как поповскую? Растеряны слова, а нужно передать тепло , согревшее ее душу, огромную благодарность за человечность, доверие, смелость, бескорыстие и великое поручение.
Раввин всё понимает без слов, наверно, люди могут общаться и без помощи речи. Прожила полжизни, а не имела представления о подобном, как и о синагогах, микве, завете Авраама с Богом. Люба тихо идёт рядом, погруженная в свои мысли. О чем думает? Приедем на место, постараюсь быть с тей илиже.
Дома - тишина. Кто-то сообщил Аграфене, что соседка отправляла куда-то вещи. Неужели обменялась?- встревожились Печкины.- Еще въедут дебоширы, а у Кольки и так судимость. Аграфена уступает Мире плиту, поругивает своих домочадцев, если занимают ванную или уборную, винит себя, что за пять лет не смогла установить с соседями мир. А теперь - кусай локти, не узнаешь, что замыслила.
Любаша печальна. Трех любимых кукол подарила Натке, двух отправили с багажом, осталась маленькая Ирочка - она ее пеленала и кормила, когда родилась Натка, а затем Даша. - и рыжеволосая громадина Лена, единственный подарок второй бабушки. Люба с ней почти не играла, дёргала за косы, тыкала пальцем в глаза, пока мать не забрала и посадила на письменный стол. - Хочешь стать волшебницей? - предлагает Мира дочери. - Как это? - У дочки дворничихи, наверняка, нет хорошей куклы. Сделаем ей сюрприз, подумает -от доброй феи. - Люба оживляется,, достает калейдоскоп, пушистого медвежонка, заводную кошку с мячиком, стопку альбомов и цветные карандаши, набивает портфель. Стаскивает со стола рыжуху Лену. "Так уж и быть, отдай и мой лисапед, - включается Дашенька, - и куклу Аню, и мяч, и машину.
Мира укладывает в картонку любины пальтишки, шапки, шарфы, сапожки и туфли - хранились для Даши. Заклеивает коробку как посылку, пишет на белом квадрате: "Замечательной девочке". Безмужняя дворничиха живет в соседнем подъезде слева от арки на нижнем этаже. Коробка поставлена возле дерей квартиры, к ней прислонен велосипед, сверху посажена Лена. - Подождите меня у парадного, наказывает дочкам Мира. - Позвоню и сбегу вниз. - Нет-нет, дай мне позвонить, я шустрая, - перебивает ее Люба,- не часто удается работать волшебницей! - Дзинь, дзинь.. Девочка несётся по ступенькам и уже внизу слышит, как щелкает замок, кто-то ахает, зовет "Шура, Вова!". "Это мне?" - слышится счастливый звонкий голосок.- Какая красивая!" - Тебе, - шепчет Любаша, - Люби ее, я сердилась не на нее, а на бабушку и папу. - А мои подарки понравились? - волнуется Даша. - Может забыли? Пойду проверю. Приходится подняться удостовериться, что ничто не забыто. Из-за дверей доносится треньканье звонка, кто-то в прихожей пробует развернуться на велосипеде. "Это Дед Мороз?" - слышится - Значит, я хороший мальчик? Да, мама? Ураа! У меня все мечты сбылись!" "Я не дед Мороз, обижается Даша, - он всех морозит злюка!" - "Неважно, - успокаивает сестру Люба, - чудеса должны происходить таинственно. Пусть ломает голову." - "Пока не сломает, да? Какая ты жестокая? А ругала меня, что чуть не сломала Игорю пальчик!" Любаша тискает Дашеньку, обе смеются.
Глава 9. Налог на свободу
Мира потянулась до карниза, отстегнула занавеску и ахнула: за окном у горизонта полыхал закат. Жаль, так и не довелось сделать коллекцию московских зорь, отметила не без сожаления. Солнце скатилось с облачной горки и, озорно подмигнув скрылось за парком. Город стремительно несся навстречу тьме. Сложила занавеску, оглядела голые стены. Своими руками разрушаю то, что создавала в последние годы, подумала. У каждой вещи - своя история. Картины купила два года назад в приволжском городке во время отпуска. Солнечную ткань на занавески повезло достать на Кутузовском проспекте, отстояли с Ромой в очереди с час, потом везли через весь город, держа сумку за ручки. Лыжи подарил Владик еще в университете... Прочь воспоминания! Времени - в обрез. Не сделаю, что наметила на сегодня - завтра будет поздно. Позвонила Тане, чтоб заехала, затем Ротенбергам. Повезло - все оказались дома.
- Улетаем через день. За всё спасибо, - льется в трубку, - вы были мне опорой в эти безумные месяцы. Обогрели девочек. Верность стала редкостью. Больно вас терять, дорогая Роза Александровна! Отсекаю все сердечные нити - и подруг, и Москву, и двор, не смогла навестить кВолхонку, я там выросла, возле музея Пушкина. - Там был раньше великолепный храм...взорвали...Слышали? Хотели построить Дворец Советов со статуей Ленина наверху. Но нашли, что грунт не выдержит, рядом - река. - Мы там, где трапеции фундамента, катались с гор зимой. Мне завидуют, а я готова выть волчицей. И что будет завтра - не знаю. Думала, родители меня не любят, а дочка порассказывала, как переживают, но мы все играли в гордость. У вас в семье не так, чувства не зажаты... Дай вам бог более легких ожидания и расставаний. - В жизни расставания неминуемы, - роняет вдова в эфир, - начиная с первых шагов. От колыбели, от родного дома, от учителей и одноклассников, родителей, родного города. Иначе близкие становятся кандалами. Мы, как веточки дерева, растем в разные стороны, каждый в своем направлении. - Но когда отрываешься от ствола и тебя уносит ветром в неизвестность, даже веточки истекают соками...Лишь бы не засохнуть, прирасти там. Буду надеяться свидеться с вами всеми...
- Любаша, спустись к нашим, скажи - улетаем в четверг утром. Если хотят что-либо взять, я завтра после обеда помогу снести. Не проговорись, что ночуем у Ирмы. Накинь кофту, на лестнице холодно. Люба послушно направляется к входной двери. Нужно зажмуриться и проскочить калитку на чердак, у лифта не набросится. На верхней площадке всегда полумрак. Повезло, кто-то едет. Вот и знакомая дверь с золотыми кнопками. Девочка стучит кулаками по деревянной рамке, потом вспоминает о звонке, встает на цыпочки. Тяжелые шаги, недовольный голос тети Леры: - Чего трезвонишь? Домовой гонится, что ли?
Люба ныряет под полную руку, несется на кухню. -Не заводи Нату, ей скоро спать! - ворчит вдогонку Лера. Она завидует сестре - отделилась от родителей, а ей не светит, так и состаришься под строгим отцовским взглядом. Только и отдушина летом, пока на даче, погуляешь без нотаций. - Унюхала гуляш? - шутит Валентина Георгиевна. Она плохо видит лицо внучки, очки запотели. - А на десерт сегодня - твой любимый вишневый компот! Деда открыл банку!
Алексей Викторович оторвался от "Правды", Натка вспорхнула со стула, тянет к игрушкам, но Люба отмахивается. Нужно делать неприятное сразу, говорит мама. Ой, что будет! У бабули и так от слёз глаза красные. Выпалила порученное и стремглав назад, набрала воздуху, взбегает по ступенькам, пока кто-то отпирает дверь наверху. Квартиру наполняет взрывная музыка. Дашутка уже в шубке. Приложив палец к губам, Мира стягивает с вешалки пальто и выходит, попридержав дверь - пусть соседи думают, что Шафранковы ночуют дома. - Что сказали наши? - спросила Любашу уже в лифте. - Обедали. Завтра позвонят. - Глаза растерянно мечутся под надвинутой до бровей шапки, но мать не видит - в лифте темно. На улице злой ветрище с первым снегом. О Дашеньке не вспомнили, - огорченно думает девочка, - как сказать маме? Бедная золотуля, никто ее не любит. И в саду играет в одиночку. - Человек рассеянный, нам выходить! - выводит ее из задумчивости мать. - Зайдем к Анне Лазаревне попрощаться.
Дашенька бредет машинально, вцепившись в материнский рукав. Что будет с котиком, которого она видела не раз во дворе? Может он ничейный? Мать Романа - новоселка. Коммунальную избу наконец-то сносят, невестке Люсе дали квартирку на окраине, старушка предпочла остаться в своем районе, пусть с соседями. Это старый кирпичный дом, высокие потолки, все удобства, но ее ничто не радует, она выброшена из жизни: сын уехал, внучку не навестишь, одно утешение - Дашенька. Гостям обрадовалась, раздевает малую. У Ромочки были такие же золотые колечки. Мира озирается. Ситцевые занавески на окнах, узкая железная кровать под серым байковым одеялом, два стула у столика, узкий шкаф и пианино.
Даша из коридора тащит соседского Мурзика и плюхает на подушку. Хозяйка ахает, протестует, но поздно. "Лазавна, посмотри, он такой милый, мягонький, пушистый, потрогай шерстку!" Но вскрик заглушен - Люба приподняв крышку пианино, издала неблагозвучный аккорд. .Анна Лазаревна зажала уши, вздрогнув, словно к ней прикоснулись раскаленным шомполом. "Можете забрать инструмент, - предложила, - пальцы скрутило ревматизмом, только надо его настроить."- Она выходит на кухню с чайником, достает из шкафа чашки. Чует сердце - это не обычный визит., что-то тяготит Миру, молчаливая сегодня. Но она ко всему готова. После того страшного вечера, когда ее вихрастый кипучий Яша пришел с заседания мрачнее тучи, не стал ужинать, не ложился. "Что тебя ест? - спросила.- Ум хорошо, а два лучше. Да и утро вечера мудренее". - "Нет, - прошептал, - в этой стране утра не будет, лишь сгущается ночь!" Поцеловал Ромочку, свою отраду, и растворился в ночи. Выбежала следом - не нашла, не откликнулся. Наутро милиционер на заре позвал опознать тело. Скрыл от нее, что долго лелеемую им реформу заклеймили как"вражескую". - Никак не привыкну к новому месту, - проронила, отпивая чай из подрагивающего блюдца. - Но иные переезды мне не под силу. Здесь хотя бы встречаю в магазинах моих учеников и их родителей. Греки считали изгнание наказанием хуже смертной казни. Сына не пойму, прислал открытку Аллочке, а матери - ни-че-го... За что наказывает? - Письма оттуда доходят с перебоями, даже заказные пропадают. Он вас любит. Не хотел волновать, когда засиживались с ним за переводами, убегал, раз опоздал на метро, отправился пешком.
За окнами стемнело. Дашутка затихла, обняв Мурзика, Люба зевает, а Мира никак не наберется сил сообщить горькую новость. Щедрая тихая мать Ромы скрашивала их жизнь, никогда не приходила пустой, выкраивала из своей крошечной пенсии на книжки, печенье или колбасу. Не обижалась, если Дашенька, завидев гостью, продолжала качаться на качелях или скакать по кроватям, изображая барашка. Выхватит с криком "Бе" подарочек из сморщенных рук бабушки или откусит кусок колбасы, забыв о "спасибо". Молча сносила колкости Аграфены, отчитала сына, что схватился за щетку и пошел в рукопашную, чуть не двинув по крикуше дверью. Мол, не к лицу мужчине, да еще научному сотруднику, сыну педагога и самому с педагогическим дипломом сводить счеты с измученной стирками неграмотной матерью. Велела извиниться. - Дорогая Анна Лазаревна, - промолвила, наконец, гостья, не допив чай. - Как ни тяжело, но надо сказать. Нам разрешили выезд, надеюсь не передумают. Улетаем послезавтра. Если что захотите передать Роме, захвачу.
Застывший взгляд выцветших глаз за редкими ресничками, маленький нос покраснел, веки набрякли, щеки - в сетке резких морщин, чашка выбивает дробь о блюдце, ее никак не поставить на скатерть "Теперь и вас теряю. Я ведь к Любе привязалась, умная деликатная девочка. Старость приучает к потерям, остаешься в пустыне, жизнь - в тягость, ешь да спи. - Она встряхнула седой головой, проговорила хрипло:- Передайте сыну: у меня всё хорошо! Проводив гостей, она долго сидит неподвижно, уставившись в темноту, слёзы давно иссякли.. Зачем долголетие? Мудрая жизнь делает уход желанным. Она может его ускорить, не подкреплять тело пищей, у нее хватит воли.
С Ирмой можно дать волю чувствам. Мира раздвинула диван, уложила детей. "Я за тебя так рада! - восклицает хозяйка, обнимая гостью. - Еще одну ночь продержаться - и в путь, на свободу! А нам, как бурлакам, тянуть лямку времени. Раньше не замечала, как пролетал семестр. А теперь неимоверно трудно встречать доверчивые чистые взгляды ребят, притворяться, что всё хорошо, прекрасная маркиза, несемся в светлое будущее на зависть капиталистам. Притворство душит. Я даже с мужем не умела хитрить. - Она ходит по гостиной, давя крепкими пальцами на виски, волосы струятся к талии, в глазах - отчаянье. - Жизнь утекает в песок., развинтилась, болят правая нога и мышцы шеи. Весной обязательно подам документы! - Ш-ш! - показывает на телефон Мира. - У нас пока это не замечено. Опальных квартирами нe наградили бы. Оставим им эти хоромы и уедем. Если уж тебе, русской, невмоготу... - Я почему-то не чувствую себя русской. - Мира не договорила, резкий звонок заставил ее съежиться. Нашли-таки и здесь! Отомстят Ирме! Люба вынырнула из вязкой дремоты, гулко стучит в ушах. Ясно, маму арестуют, в жизни нет хороших концов, детям скармливают сказки. Выследили. Резануло внизу живота, нет сил терпеть. Ирма на цыпочках подошла ко входной двери, заглянула в глазок, облегченно вздохнула, показала большим пальцем - всё хорошо. "Семен Пирский, сосед. Мужик - перец! Резанул недавно на заседании Союза писак правду-матку. Могут исключить. И в книгах палит не в бровь, а в глаз, мол, евреи тут - как заложники.
Любаша крадется по коридору мимо портьер прихожей. Мама и Ирма беседуют с усачом, ну прямо Бармалей! Мохнатые бровищи срослись, руки взлетают в стороны, сам прокопченный, глаза колкие. Неужели это знаменитый Носов? Ирма сказала, живет за стенкой. Он так весело описал фантазеров, а в жизни - злюка. - Я плохой собеседник, - извиняется Мира -Оцепенела, словно сижу подо льдом, подгоняю время, вот-вот накроют, не дадут сбежать. Не обессудьте. - Заходи в субботу, мне завтра рано в институт, - пробует проводить гостя и Ирма, но он слишком возбужден. - Наглец бросил мне: "Вечно мутите воду! Нигде не прижились! Теперь вашему брату и в Союзе плохо!" Вот и вылезло антисемитское мурло. А ведь трубят: "У нас все народы - братья!" Я антисемитов чувствую на клеточном уровне! - доносится рокочущий баритон сквозь двери салона, на давая Любе нырнуть в сон.
- Что ты принимаешь всерьез слова всякого подлизы? Дураков не сеют, не жнут, сами родятся! - Еще как сеют и щедро подкармливают, чтоб крепчали и размножались! Развели подлецов - не дохнуть! - кипит Перский. - Пересадили сердца - не дворняжек, как думал Булгаков, - гиен. Убийц в белых халатах для чего искали? Чтоб подозревали каждого еврея, благо они охотно идут спасать людей от болезней. В космополитизме кого обвиняли? На ташкентском фронте кто воевал?Каково это слышать мне, летчику? А теперь "Правда" вещает о международном сионизме. Говорю тебе - мы все тут в опасности, заложники! - Ты уже решился, Сёма? - интересуется Ирма вполголоса. -Не воспламеняйся, береги себя, скрутят, уничтожат твои книги, выгонят из Союза писателей. Сдается мне -под Кремлем началась эрозия почвы. Наших уже не скрутят путами, докричались до Запада. Мира прилегла, обняла Любашу, гладит ее мягкие волосы, девочка радостно встрепенулась. И ей не спится. Знать бы, какие думы в этой головке.
Назавтра заехала Таня, подруги не виделись месяц. Ее резко суженное к подбородку лицо с большим треугольным носом покрылось пятнами, стало и вовсе некрасивым. Широкие плечи поглотили короткую шею, жидкие шатеновые волосы обсеклись, карие глаза превратились в колодцы. Таня всегда во всем находила смешное, утешала в любой беде. Скупая на сантименты, сунет листки Самиздата, помашет рукой и прыг в поезд метро. Но вкус от встречи ощущаешь долго, подкормила душу. А теперь антрацит зрачков потускнел. Ищет как обезболить расставание - и не находит. - Говорят, дружбу не размоют ни несчастья, ни расстояния, ни время, - утешает Мира.- Пушкина и декабристов не разлучил даже Уральский хребет. Проверим разрубит ли наши нити Железный занавес.- Обе кисло улыбнулись. - Лишь бы ты не обманулась. Ты доверчивая. Мужчины - раздвоенные существа, двухголовые, думают то верхом, то низом, насмотрелась на самых пламенных. Мой Александр хвалил Романа, но то -мужская дружба, с нами они иные. Мы, отдавая себя им, ставим на карту всю жизнь, рушим все планы, растим детей, а они, глядишь - навострили лыжи. - Прощай, подружка! Другой такой у меня больше не будет. - Мира обняла Таню, та уткнулась носом в плечо. - Может, и удастся когда свидеться, если придут в себя наверху. Бери что хочешь. Писать не буду, ты у нас - на передовой линии, переводишь труды Ильича на суахили. Покидай в чемодан и сумку всё, что на столе, я захвачу утром. - Вот адрес Александра, сообщи, как сложилось. Иначе изведусь.Они всё равно выследили, что я не порвала с вражиной. Мама прячет иконку святого Серафима, причитает, что мы мертвые; без бога, говорит, не до порога. Но не могу лицемерить, в церкви -тошно и скучно видеть все эти крестные ходы, попов в богатых одеяниях. - Среди евреев я встретила других, думают, спорят, сопротивляются. - Но их кучка. Повяжут... Плотина век прорвана, Таня больше не скрывает слезы. Но время, как надсмотрщик с хлыстом, командует: хва-тит, хва-тит! В любую минуту позвонят в дверь, прикажут отпереть, заберут визу...
Алексей Викторович прошел в спальню, покалывает в груди, нужно дать организму кислород и отдых. Радиатор раскален.И зачем так топят? Распахнул форточку, ветер, как разбойник, ворвался в комнату, взметнул тюлевую занавеску, перебрал редкие седины, щекоча череп. Отставник приструнил его, оставил узкую щель. Отдышался; присев на кровать; смахнул с тумбочки незаконченное письмо сестрам, выдвинул ящик. Стопки коробочек с орденами, вехи его достижений. Нужно будет съездить к адмиралу. Хотя время поджимает, нельзя рисковать. Позвоню домой, поймет. Он достал блокнот. Осторожно вдохнул. С кухни донесся голос Леры: "Он же обещал! Ему хорошо, не работает!" -. Ты уж не кипятись,- вполголоса успокаивает дочку Валентина Георгиевна, - отцу и так нелегко, всё держит в себе! Он найдет выход, разыскал нас в тайге, перевез на юг, чуть ноги не отморозил. Но виду не подал.Выйди на площадку, покури!"
Хлопнула входная дверь, в ванной - водопад воды. Ясно, Валюша плачет. Только бы не раскашлялась.Я, мать, найду выход. Мне всегда везет - вышел из крымской мясорубки, послали по заграницам, ушел на отдых почти здоровым, ращу сад и внучек, все в кооперативе меня признали главным. Не думал, что любимица преподнесет такой сюрприз... - Юрий Семенович, прости, что тревожу, дело неотложное, ты обещал помочь, помнишь? Но дочери дали разрешение, через сутки улетает. - Не одумалась? Я только вчера вернулся из Кисловодска, лечил язву. - Мужик задурил ей голову, еврей. - С дочерьми нужно держать ухо востро... Завтра же уточню, что и как. Не волнуйся, не отпустим, береги себя. И супругу успокой. Я позвоню тебе в обеденный перерыв.
Отлегло от сердца. С трудом приподнявшись, богатырь крадется на цыпочках к двери ванной, прислушивается. Тишина. "Валюша, тебе помочь?- Ни звука. - Адмирал заверил, что перекроют выезд, его слово твердое, просил не волноваться". - " Ты звонил? - донесся дребезжащий голос. - Иду". Уже заполночь. Ветер подвывает в форточную щель. Сердито скрипит диван под Лерой. "Ты, Лёня, не переживай так", - успокаивает супруга Валентина Георгиевна. - Обида гложет. Мира не впервой не слушается родителей. Отговаривали - Владик больной, так нет, уперлась на своем, мол, больного не наказывают, не виноват. - Добрая она. Доброта хуже воровства. Катаются на ней. - Принесла непутевого нелегкая - сошлась, не спросила совета. Сглупила - родила от такого дитя. Остановись! Судьба отнесла паразита - так не успокоилась, несется в пропасть. А все ее считали умницей. - Большие детки - большие бедки, - вздыхает жена. Хорошо хоть тебя ценит сам адмирал! Когда награждал настольными часами, назвал "гордостью флота". - Она утерла пододеяльником слезы. - Вкалывали, я ходил в галошах, ты пришла в ЗАГС в подружкином платье. Отстояли Родину, подняли из руин. Надеялись на счастливую старость. - Всем нашим друзьям не везет с детьми. Нам завидуют. Спи, утро вечера мудренее.
В среду Мира, наконец, сказала соседке, что уезжает. Вне себя от радости, Аграфена просила не делать уборку. Трясет мужа, щеки зарделись, помолодела. - Очухайся, окаянный, соседка оставляет нам комнату! Помоги, олух, отнести кресло и телевизор ее старикам. На, выпей рассолу! Не торгуясь, соглашается купить гардероб, диван, сервант, письменный и обеденный столы, стулья. Мира спешит уйти до темноты к Ирме. Она здесь давно не жиличка.
И снова долго не гаснет свет в спальне Шафранковых-старших. Адмирал сдержал слово, позвонил среди дня: - Навел справки, дружище. Что сказать? Дело решили наверху, сам Косыгин возмутился: "Пренебрегает такой страной, супердержавой? Родина ее выучила, доверяла! Неблагодарная! Не наша дочь! Пусть едет!"Жаль, что так получилось, и на тебя бросила тень...
Алексей Викторович положил трубку, оглушен, в ногах - немота. Вот и надейся на человека, даже такого...Что толку в почестях? Пришла беда - и ты один, только Валюша рядом. Не наша дочь, сказал Косыгин. Как это понять? В войну с плакатов взывала простая русская женщина в платке: "Родина-мать зовет!" И он защитил ее грудью! Но мать - это навеки, ею не перестают быть , даже если дитя делает глупости. Он - сын России, а его дочь - чужая? Мира никого не предала, не такая, - шепчут побелевшие губы кому-то в пространство, а Родина выбрасывает ее, как мусор, без права приехать назад или в гости. Надо позвонить Кате, успеет приехать, одной Валюше завтра не пережить. Неграмотная, а умеет утешить лучше образованных... Сестры - эгоистки, бессемейные, что они понимают? Зря послушал их. Мира нуждалась в ласке, копейке. Сердечные нити нежные, легко оборвать. Мы стали рассудочными...Ждут, чтобы я ее осудил... Хорошо, что не поехал, выслушать такое лично, не вынес бы. "Она писала на Запад, сам знаешь, как на это смотрят в верхах"... Хоть провались от стыда...На душе гиря, думал, до двухсот лет не понадобятся врачи..Замерло в груди...Богатырь валится на подушки. Дети - наша отрада и судьи...и палачи...Частые гудки придали перепелке в клетке сил - прошла крылом по ребрам, как по клавишам,клюнула в лопатку. "Ты обещал коротать со мною вечер, - донеслось, как сквозь вату, нежные руки накрывают несчастного отца одеялом, его бьет озноб...
Вот и наступил долгожданный день, последний день на Родине. Столица обрушила на беглянок леденеющие плети и пощечины ветра. Оставив дочек в подъезде, Мира поднялась взять чемодан с сумкой и проститься с отцом. Восемь месяцев не переступала она его порог. Лера прихорашивается у трюмо в прихожей. "Что ты делаешь с нами!- набросилась на сестру.- Мне теперь хоть на работе не появляйся - засмеют! Умирать будешь с голоду - куска хлеба не подам! Нет у меня больше сестры!" Я еду с детьми в неизвестность, сама живет на всем готовом, а волнуется о себе, сглотнула досаду Мира. Родные стены...В этом коридоре папа баюкал Любочку, мурлыча: "Щорс идет под знаменем, красный командир", "Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов", "Морская гвардия идет уверенно" Она наносит ему удар, да такой, что и врагу не пожелаешь...Сгорбился, утопает в кресле, прячет глаза. Мира гладит упрямую седину, робко прикасается к широким плечам, обнимает. Осели под ее ладонями, вздрагивают, бороздки на щеках впали, увлажнились. Впервые она видит отца плачущим. "Любашу- то зачем везешь...станет "пушечным мясом", - выдавливают побелевшие губы... О Дашеньке не горюет, кольнул Совик.
Мира прижала к себе родную крупную голову. Как могла она думать, что он не любит? Что на нее нашло? Если бы он показал свое потрясение раньше, весной! Почему скрывал, ради партии? "Прости,- прошептала, - так теперь всем лучше, бросаю на вас тень, не могла поступить иначе",- шепнула в огромное заросшее седым пушком ухо и ринулась мимо сестры к дверям.. Подхватив сумки, давит на кнопку лифта...
В такси уже мать, девочки и тетя Катя, пожилая женщина с добрым открытым лицом.Посмотрели бы на меня сейчас мальчишки, думает Люба, померли бы от зависти! Дашенька взбирается к матери на колени, можно трогаться. Любаша прильнула к стеклу. Прощай, двор! В твоей песочнице я строила башни и куличи, вон на той скамейке деда качал меня на ноге, учил спрыгивать. Дашенька обожала вон те качели. Обожала. Неужели я никогда больше не увижу подружек? Мама фотографировала нас у этого забора. первоклассниц, в белых фартучках, со цветами. Не увижу и дедулю? Он такой добрый.Со взрослыми больше молчит, а с детьми веселый, то станет волком, ловит нас, козлят, то создает оркестр, Коля на дудочке, Мариша - - на шарманке, я - за пианино, у Риты - барабан, учил играть дружно. Зачем взрослые ссорятся?Она уже не знает, правильно ли чтосогласилась ехать с мамой.
До отлета два часа. Полтора. Время несется к страшному мигу. Пятьдесят минут. Нужно сделать что-то очень важное и немедля, - подгоняет себя Валентина Георгиевна, но что - вылетело из головы. Раскашлялась от волнения до слёз, ничего не видит. Еще минут пять- и они исчезнут навсегда, надо протереть линзы, вобрать в память их родные лица. Не увижу, как Любаша расцветет, повзрослеет, не буду у нее на свадьбе, забудет русский. А Дашенька и вовсе забудет нас. "За эти двери провожающим вход воспрещен! - изрекает робот в униформе. - Прощайтесь, да поскорее!" - "Погодите, умоляет старушка робота, я только надену очки!"- Но ее заглушает громкоговоритель - объявляют посадку на рейс в Париж. Кто-то чмокает ее в щеку, детские руки обвили шею. И всё...Пустота. Двое мужчин подхватывают ее под руки, тянут к скамье. -"Пустите, хочу поглядеть им вослед", - но равнодушные створки уже проглотили пассажирок, зияют словно пасть акулы. Катя несет в стакане воду запить валидол.- Мира с образованием, здоровая, устроится. Ты на Урале без диплома с тремя и то не пропала. - Эти двери - словно крышка гроба, - выдавливает горемычная мать. - Не гневи Бога! Я тоже убивалась, провожая внучек в Монголию. Вернулись, сына повысили, привезли много вещей. Даст Бог, наладят отношения и приедут навестить. От Дуси сын ушел туда, откуда нет возврата. Только это и непоправимо! Ты нужна Лёне, мужчинам тяжелее, таят в себе, а сердцу и так нелегко!"
Валентина Георгиевна не разумеет слов, но тон действует на нее успокаивающе. Привстала, пробует подсмотреть в щель, когда двери пропускают людей. "Не мешайте работе, гражданка! - одергивает ее металлический ментор, - наблюдать за взлетом неоткуда. Освободите помещение! "Катя тормошит ее всю дорогу до дома, отвлекает, но Валя молчит, нехороший признак.
Мира достала билеты, визу, сдает чемодан, раскрывает сумку. "Деньги везете? Рубли, кольца, золото? "- допытывается таможенник. "Только доллары, как разрешили в банке. Она показывает английские часики, подарок мамы в честь окончания школы. Боится, а вдруг Таня бросила в сумку мелочь с комода? Придерутся, снимут с рейса. Усмехнувшись, строгий мужчина махает рукой, чтоб не мешкала. Путешественницы в самолете. Здесь австрийская территория, но они могут добраться и сюда. Скорей бы взлететь! В окошках - тоскливое промерзлое утро. Что-то объявляют. Их велено сдать властям. Всё кончено. Нет, кажется велят пристегнуться. Терминал вздрогнул. Медленно поплыл влево. Ждут последних указаний. Остановились. Ясно, им приказано снять ее с рейса, папа добился своего. Сейчас прокричат: "С вещами на выход! Пройдемте, гражданка!". Рёв моторов, лайнер набирает скорость, взмыл. Скорее бы пересек границу, она еще досягаема. Как шутят отказники : "Не говори "Гоп!", пока не проехал Чоп!" То на поезде, но и авиация им не помеха. Прощай, Москва! Мы летим от твоей стужи на юг, к солнцу, свету, теплу!
Вена встречает беглянок золотой осенью и голубым небом. В зимних пальто, шапках, сапожках пассажиры выглядят неуклюжими, смешными, как медведи на пляже. Мира попросила у киоскера картонку, сложила в нее шубку и пальто. Просторные помещения co сверкающими полами и стенами залиты светом. В туалете - зеркала, горячая вода в кранах, сушилки для рук, , аромат роз в воздухе и...рулоны туалетной бумаги, не газетных клочков! Подан роскошный просторный автобус, репатрианты поднимаются не торопясь, без криков и толкотни, они словно оглушены новым миром. Веселый шофер сам загружает вещи в брюхо машины, не надо поднимать тяжести.
В загородном замке Шенау всё служит хорошему настроению: мягкое освещение, ковровые полы, горы фруктов в вазах, в меню - вкусные блюда, на блюдах высятся пирамиды коробочек с яркими наклейками - в них масло, сметана, варенье, мёд. "Разве здесь не было войны?"- спрашивает Миру моложавая одесситка. - "Леди и джентельмены! Лететь в Израиль - в первый день!- объявляет загорелая миндалеглазая девушка. -Все везётесь вальса столица. Обеда конец надо контора!" Волнения, шопоток: как понять - "в первый день"? Завтра или сегодня, и разве мы не в Вене? Другие не знают, что за столицу им покажут. "Голову месяца пропоем вечерняя еда! "-продолжает встречающая. - Зачем вам еврейская страна ? - уставилась на москвичку работница Сохнута Рахель. Ее смоляные брови взлетают над глубоко сидящими черными очами. - Меня ждет муж в Тель- Авиве. - А где свидетельство о браке?.- Озадаченная,Мира лепечет жалкие слова. Забыла о решении суда. - Но из Союза просто так никого не выпускают... Я добивалась визы с весны. Убедила власти. Главный раввин Иуда Левин не усомнился. - Что вы , русская, делали в синагоге? - Была в микве. - Брови взлетают снова. - Как вам позволили? - Раввин сделал мне с дочерью гиюр. Я - "гиёрет", пришелец.
Рахель не дослушав, подскочила, словно услышала вой бомбы.Перестала заполнять анкеты приезжих и вторая чиновница, та, что объявляла в столовой, вся - внимание. Они переглядываются, растеряны - этот русский - такой трудный язык. - Что вы сказали? Повторите другие слова, пожалуйста. - Убедились, поняли правильно. - Но этого уже сорок лет не может быть, Союз нельзя! Вы сказали ошибку! - Там были еще два раввина за перегородкой и работница миквы. Мне выдали справку. - Где она? - вскрикнули девушки дуэтом. - Зашила в пальто, боялась отберут. - Где оно? - Девушки выскакивают из-за столов, как спринтеры, и обогнув очередь, несутся к груде багажа. "В коробке из-под бананов!" - кричит вдогонку Мира. - Нужно подпороть подкладку, под плечиком слева!" Рахель перегрызает нитку зубами, шов разошелся, на свет извлечен листок из школьной тетрадки в клеточку. Гербовая печать - на иврите: "Главная синагога г. Москва". Пишущая машинка хромает на букву "шин", всюду вставлена от руки. Всё верно: неделю назад русская женщина Шафранкова Мира стала гиёрет Леей". Подпись: главного раввина не оставляет сомнений. Девушки наперегонки пересекают двор, скрываются в комнате телетайпов. Мире неловко - задерживает утомленных попутчиков. Чиновницы, обычно спокойные, долго не могут придти в себя. Вернувшись к столам, не перестают обмениваться восклицаниями на своем языке: "Немыслимо! Главный раввин их ослушался! Предпочесть Израиль сверхдержаве, чужую страну в войне - своей!" - Завтра будет во всех газетах, Лея!- заверяет Рахель, глядя с восхищением на Миру. - Вы - как Рут (Руфь) из Танаха, Библии. Отдыхайте, вы выглядите усталой. - Это ерунда. Скорее бы долететь. Так долго мечтала встретить субботу в Израиле! Раввин Левин очень болен, просил поцеловать за него Святую Землю! - "Шабат-малка"( царица-суббота) вырвалось привычное сочетание на иврите - так величают седьмой день недели в самоучителях. Девушки уставились на москвичку, словно увидели призрак : "Вы знаете иврит?" - Немного. Освоила "Мори" и "Тысячу слов". Других учебников не было. - Подойди сюда через час, Лея. Закончу с остальными и что-нибудь придумаю, - обещает Рахель на иврите.
Куча багажа разобрана, во дворе сиротливо лежат коробка и чемодан. Рахель добыла три бронированных места на вечерний рейс. Хозяева багажа грузят его и себя в такси, пока от ворот замка Шенау отправляется на экскурсию автобус со стаей перелетных двуногих смельчаков. "Опять отбилась от стаи ", отметил Совик, но Мира его не слышит. Вальс в венском лесу откладывается. Не обижайся, мирный город, может, когда и свидимся, спасибо за теплый краткий приют!
Глава 10. Груз, не замеченный таможней
Притушены огни, ровно гудят моторы. Австрийские пилигримы затихли, но Мире расслабиться не удается. Полет не страшит - летала самолетами и раньше. Любит бескрайнее заоблачье, но оно и вызывает досаду: она-то не горьковский сокол, а бумажный змей. Дернут за невидимую веревку - впереди ограда, приземляйся, не то собьем! "Не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна", назойливо вбивало радио в головы после войны. Но солнце - одно на всех, как и земля, хотя ее люди застолбили; и лучше уж чужая, коль своя умерщвляет. Но сейчас всё иначе, впервые она перелетная птица, для которой нет границ. Почему же болит душа? Не из-за бойкота, обида еще саднит, но мешает радости что-то другое... Нащупала: скоро увижу Рому. Как- то встретит? Обрадуется ли, захочет ли семью? Проводы показали - она его не знает! А она - готова ли к свиданию с прошлым? Как такое случилось? Думай, хватит жить бездумно!
Раздельное обучение... существа в брюках казались инопланетянами. Сережа в интернате попытался поцеловать - отпрянула. В университете рассматривала однокурсников с любопытством - едят ли, спят ли? Сеня - другое дело, братишка. ...Пламенные сонеты Владика насторожили, поставила условие - если встречаться после лекций, то только как друзья. На лыжных сборах просиживали до полуночи, его горячие ладони у нее на коленях мешали, туманили голову. Но Владик не завел ее и на отмель океана Эрос даже после пяти лет супружества.
Чуть обдало волной в доме отдыха, куда уехала после разлада с ним. Играли в бутылочку, опешила, когда крутанул ее темный блондин и горлышко указало на Миру. Парень схватил избранницу за руку и не медля потянул за кусты жасмина. Прильнул к ней всем телом, жадно шаря ладонями по ее животу и груди; захватив ее голову, припечатал колкие жадные губы к ее рту. Закружила озорная метель, понесла в страну сладкой истомы, отгородив от мира. Тело предало раcсудок: оно встрепенулось, обрадованно ответило незнакомцу. Он даже не был в ее вкусе, да и ростом не вышел. Победитель понял весть, он алчно всасывал соки трофея, а, когда послышался свист игроков, нехотя оторвался от пиршества, шепнув: "После ужина здесь же!" И даже не стал ждать ответа. Она не пришла. Растерялась от новизны ощущений, испугалась, избегала парня до конца смены, зареклась оставаться с мужчинами наедине...
Позабыла о зароке после развода. В тот день человек прорвался в космос. Люди обнимались, все в редакции высыпали на улицу Горького, очутились в ресторане. Мира быстро опьянела, скорее от ликования, ведь ее мечта сбылась - она работает в газете! Своя среди умных интересных людей! Положив руки друг другу на плечи, они сидят, распевая любимые с детства песни. Николай опекает ее, помогает войти в газетную кухню. Очнулась в темноте, в постели. Нащупала бра, зажгла, отшатнулась - рядом с ней на несвежей подушке - волосатая рука Николая! Над изголовьем - фотография миловидной шатенки с трехлетним мальчиком в матроске. От жгучего стыда вмиг отрезвела - вторглась в чужую семью, а как осуждала ту разлучницу, что ступила в их с Владиком спальню! Еще обречет на безотцовщину этого малыша, как та обрекла Любочку! Даже не спросила, свободен ли Николай. Совик сердито колотил по ребрам кулачками: "Зря меня изгнала! Без меня натворишь бед!"
Прочь из чужого дома! Только бы не застукала законная половина , только бы не встретить соседей на лестнице или во дворе...Вернулась домой с последним троллейбусом, по-кошачьи пробралась к раскладушке. Что подумали родители? На гулянки, как Леру, ее никогда не тянуло, теперь и вовсе опостылели. Ухаживания авторов наскучили. Пожилой академик предлагал снять квартиру для свиданий, сгорбленный, трясется, как студень, лезет слюнявым ртом, мерзко...Все желают ее тело, словно она - закуска, без души.
Хотелось семьи, а липли женатики. Подруга мамы свела с майором Гришей, поручилась - порядочный. Наивная! Таких в стане сильного пола нет. Толстяк никак не решался обременить себя, возил по музеям. В Архангельском, припарковавшись, отключив мотор, вдруг притянул ее к себе не выходя из машины. Обдало запахом одеколона, табака, и гнилых зубов, залило отвращением. С ней что-то не в порядке, любая бы обрадовалась такому ухажеру. Но у кого спросишь? Что ответить ему, если сделает предложение? Она не умеет играть, отдаваться не любя.
Та весна растревожила, опьяняющий аромат лип, шмели на огуречных грядках под окнами их редакции приглашали странные думы. Просижу так за столом еще двадцать лет, увяну, как эти старые девы. Почему в метро все мужчины оторвались от газет и уставились на нее, будто уловили неведомые ей флюиды? А ассистант- энтомолог воскликнул; "Вызывайте меня почаще. Ну что вам стоит?"- И заваливал ее стол букетами сирени, черемухи, пионов. "Да у тебя роман завелся на двух колесах", - съязвила корректорша. "Шутишь? Обжегшись на молоке - на воду дуешь! Гриша серьезный, не как эти карьеристы-авторы. Но ты права, появился автор, которого зовут Роман , а велосипед избрал из принципа - не портить природу". Оказалось, он не женат (показал паспорт), живет в коммуналке и не добивается квартиры, серенады не поёт, не имеет пивного бурдюка, отзывается на любую просьбу. От него пышет здоровьем и силой. Не воспользовался ее гостеприимством, не навязывался. Это она сдалась напору соков, дала увлечь себя водовороту. Последнее, что уразумела - слова: "Сегодня наша свадьба!"
Очнулась - выброшена на берег без сил. Пережить такое еще раз страшило. Она не должна терять контроль, где ее воля? Но уже к рассвету потянулась к его телу. Она не стала ловить его на слове - оба обожглись, зачем спешить? Рома казался устойчивым, как гранит. Но иногда ее озадачивали лезвия его глаз, он словно шел в атаку на таран неприятельской крепости, цедил отборные ругательства. "Завоевать женщину - древний инстинкт",- пояснял. Но зачем ей повторять их? Объяснил - это охлаждает лаву страсти, чтоб думал о ней, не терял голову. А хваля его доблести, она не лицемерит, не правда ли? В ответ - горячее подтверждение. Вот она вся без утайки, ничего не требует, доверяет его опыту. Он вгрызался в нее, словно молотобоец, разозленный низкой зарплетой. Винил ее - мало охлаждала. Ее-словно опоили зельем.
Шли месяцы, радость таяла. Тело ныло, мешая работать, разговаривать с людьми, мысли путались. Весь день пульс стучал в виски молотом, ноги наливались чугуном, она - как неваляшка. Едва дождавшись пяти часов, бросала бумаги в стол, торопилась к трамваю; подгоняет колеса, огибает пешеходов - скорее, скорее к тому, кто один в состоянии вернуть ей спокойствие и разум. Но он не замечал, что ее кто-то расстроил, ни о чем не спрашивал. Мира подозревала, что их отношения - нездоровые. Мама обиделась, когда отец не замечал два дня ее новую прическу, а тут скверно на душе хоть вой, а где дружеский локоть? Владик бы заметил сходу... Но стоило Ромке дотронуться до ее руки, как по коже пробегал шальной огонек, охватывал пламенем и лишал сил.Мягкий баритон шептал : "Отключись от забот, ни о чем не волнуйся, тебе повезло, бесплодной была пять лет. Хочу чувствовать тебя каждой клеточкой, а не целовать через стекло! Не станем повреждать нежную оранжерею жизни. Если что - у меня связи в аптеке". Он прав, я тоже ненавижу химию. Обойдется, соглашалась про себя.
Обходилось больше года. А когда встала страшная дилемма- жить или не жить их плоду - Ромка исчез. Расхлебывать пришлось самой - он не оставил ей светлого выхода. Районный врач дала направление в больницу. Страшило и слепое вторжение чужаков в ее нутро, и необходимость лгать сотрудницам и родным, а самое ужасное - она нарушила обет, который дала в отчаянье от своего бесплодия кому-то неведомому в небесах родить всех детей, которых пошлет судьба. И свершилось чудо, уже когда она решилась усыновить чужого младенца тайком от родителей... Мира убедила себя: у меня нет мужа, одной дитя не прокормить, зачем обрекать его на горести?
В палате восемь женщин, они разного возраста, нрава, калибра и статуса, но сведены сюда на общую пытку. Всем ли повезет легко отделаться? Выйдут ли без осложнений и живыми? Здесь нет красоты, зато полно страхов и слабости. Сжатые губы, потухшие взгляды. Слева от Миры всхлипывает девчушка, натянув на голову желтоватую простыню, с подушки свисают обсеченные косички, похожие на хвостики новорожденных котят. "Нечего хныкать, - швыряет ей в ноги мышиное пятнистое одеяло могучая, как танк, санитарка Маша. - Как с мужиками спать - сами не свои, а как расплачиваться - так распускают нюни!" Две тетки у окна, Матрена и Прасковья, оживились, узкие койки, просевшие под объемистыми задами,жалобно скрипят. "Эх, нянька, подбрось-ка лучше папироску, курить страшно хочется!" - бросает Матрена. - "Не положено!" - пресекает санитарка. - Жаль нету тута наших шохферов, - вздыхает Матрена. - Меня все любят, угощают наперебой. И я не жадничаю - вон какая молочная хверма - всем хватит потискать! - Она выпятила колесом мощную грудь. - Нам без мужиков никак нельзя!- подхватывает Прасковья. - Конца смены не дождешься - хоть на стенку лезь! Сюда бы нашего ткача Васю-усача! Он - что конь необъезженный, аж искры из глаз высекает!" -Она прошлась мясистой ладонью по рыжим патлам, выбралась из постели, одернула застиранную рубаху в ржавых пятнах и двинулась к худосочной тетке в белой косынке, лежащей поверх байкового одеяла. Та скручивала в папироску тонкий бумажный квадратик с махоркой. Прохрипела: "Мы в лагере прекрасно обходились без кобелей, даже осы своих паразитов вышвыривают". Ее перебивает сдобная, как пышка, бабенка средних лет, уставившаяся в окно. - Такой вечер зазря пропадает! Мужики по улице идут, мы с Петей могли сегодня без опаски. Зачем загнали, если чистить будут завтра?- Она громко высморкалась в подол рубахи.
Соседка Миры справа, строгая в чернорамочных очках на исхудалом лице шатенка лет под пятьдесят - не иначе как учительница - одернула: "Хватит языком трепать, совсем стыд потеряли!", но на нее цыкнули, и она нырнула под тонкую подушку. - Думаешь, Фурцева газеты партейным комиссарам читает? Да мы супротив секретарш райкомовских - девицы! - Матрена употребила грубое словцо и смачно сплюнула вдаль на пол. - Пойти, что ли растормошить сторожа? - Это пышка - . "Не дури, Степанида - осаживает ее краснощекая Анна, торгующая пивом в ларьке у станции метро "Сокол". - Тут дохтур строгий, как черт, мать его, враз выставит. - Выкручивайся по-хрущевски, - сочувственно советует Матрена. - Самообслуживанием. Этому молодух в ниверситетах не обучают. Мы хоть и не из лагерей, а тоже кой в чем мастерицы!" - Матрена, будь стахановкой, передай опыт! - подбивает гаражницу лежащая у двери в углу сухопарая, без возраста, пигалица, ехидно хихикая. Высоченная тетка охотно двинулась к окну, встала в проходе, задрала рубаху, нагнулась обнажив внушительные ягодицы. "Зверь мой прожорливый, вот и наяриваю, пока не отвалит!" - Она поворачивается, словно модель, влево - вправо, довольная всеобщим вниманием.
Мире тошно, ее словно опустили в сточную канаву. А тут еще Совик подзуживает: "Хотела узнать свой народ - смотри, не отворачивайся и не зажимай нос! Вот этих кухарок надумал Ильич поставить у руля страны. Пышут здоровьем, как мухинская баба с серпом, творческие, любвеобильные, охотно делятся знаниями. Зацепят продвиженца - и прорвутся к штурвалу. Но Миру почему-то близость к народным массам не радует. Никогда не простит она Ромке свое унижение, страх и ожидание боли или гибели. Она вызвалась первой. "Иди ты, - предложила косичкам, - ожидать страшнее," но девчушка затряслась, замотала головкой, плача. Может, наслышалась, что ждет ее в равнодушной белизне операционной?. Холодный стальной стол, привязывают ноги, Мира - голая перед незнакомцем, но не до эмоций, ей велят считать, приказывают податься к крюку, тянут внутренности. Она в их руках, они - ее судьба. Почему позорят? Так не должно быть! - мелькает мысль и накрывает тьма. Вот так умирают. Очнулась, когда ее переваливали с каталки на койку. Боли не было. Показала всем большой палец! "Хватит врать! - резанула Степанида под кивки Матрены - не впервой тут!" Девчушку с косичками столкнули на постель, как мешок. Вечером она лежала, отвернувшись от Миры, стонала, каталась по сбитому в колтуны матрацу. Всю ночь палата ходила ходуном, летели проклятия мужьям, брюкам, врачам, властям. Лагерная курила под простыней. Повезло, радовалась Мира, у меня нервы - канаты, их и мышьяк дантистов брал лишь с третьего раза.
- Все на выписку! - объявила назавтра санитарка после обхода врача. - Кроме тебя. - Она указала желтым от табака пальцем на Миру и ухмыльнулась - Удовольствие повторят бесплатно! Везет же дамочке! - Продырявят в два счета, - ахнула Степанида. - "Узнаешь, где раки зимуют!" - пророчит Прасковья. "Взвоешь! -качает головой лагерная! - Живодеры приложат ручищи!" - "Легче дважды родить!" - завершает беседу очкастая, проталкиваясь к окошку секретарши за справкой.
Мира напугана. На даче спохватятся, что не приехала с продуктами, на работе рассердятся за самоволку, отпустили на день. Почему не вычистили сразу? Вторично очутиться во власти чужаков, да еще одной? А вдруг и вправду прободят от злости? Она - помеха в их отчетности. И что будет с Любашей? Она и так без отца! Мире жаль свою жизнь, которая еще вчера казалась тягостной и скучной. Только бы пронеслась эта беда! Больше никогда она не поверит Ромке! И вообще мужчине!. Бежать отсюда, будь что будет!.Спрошу совета у Ани, она медсестра и давно замужем, славная женщина! "Ухожу под расписку!" - заявила она медсестре. Зашла в женскую консультацию, призналась своему врачу в нарушении дисциплины. Та не отругала, не упрекнула. "Веками обходились бабы без операций, - шепнула. Есть народные средства. Попробуй, это" - она протянула пузырек йода.
Трое суток воевала блудная мать с упрямцем- крохой, а когда победила, объявился Роман. Ни о чем не спросил, поджарил омлет, подал в постель чай с лимоном."Не боишься заснуть рядом? - усмехнулась Мира, -а то вот поэт Светлов устрашился своей подруги -убийцы; как же, она виновница, а он - не при чем." Не ответил. Окрепну - и распрощаемся, решила. Повезло - Роман уехал на два месяца. К его приезду Мира слегла с ангиной. Он съездил на рынок, вымыл за нее коридор, ванную, туалет и кухню, принес спирт для компрессов, потчевал ее и Любашу медом. Принес из овощного магазина две полные сумки, промокший, продрогший от октябрьской непогоды По ночам отодвигался, борясь с собой. Как укажешь на дверь? - Безвольная, вынырнул Совик, доброта хуже воровства, говаривала мать. Отмахнулась Вот так всегда, буркнул, затихая.
Расставание затянулось, а когда окрепла - Роман уехал с пасекой на зимовку на юг. Объявился на недельку к Новому году к ноябрьским праздникам. Ее как раз скрутила рвота. "Так скоро чистку не повторяют, не искушают судьбу,- сказала врач, -легко прободить стенки, они еще тонкие".
И вот - вторые роды, она -дважды мать-одиночка, таких дур поискать! Надолго затопили печаль и страх. В первый раз боль была в отраду, не верилось, что чудо свершилось - в ней зреет новая жизнь, она читала о мнимых беременностях. Дольше суток внутри ее корчилась засохшая еловая ветка, раздирала кишечник, парализовала ноги, но она радовалась . Схватившись за подоконник в коридоре роддома, пережидала, боясь вздохнуть. В предродовой , вцепившись в раму кровати, думала: пусть пятеро суток промучаюсь, лишь бы стать матерью, Владик мыслями со мной, он перестанет задерживаться и выпивать с друзьями, у нас будет семья! А эти роды - поневоле. Роман не оформил отношения, забыл свои слова о свадьбе, отмахнулся - "пустая формальность!". Мира готова была провалиться в приемной, когда девица заполняла анкету. "Ученая вроде", усмехнулась. Пришлось сносить и насмешливые взгляды Маргариты ("Ага, попалась, ветреница!"), и скабрезности Аграфены ("нагуляла, выделала ребеночка!").
В предродовой палате теснятся семь коек, слышатся мольбы: "Нечем дышать, открыть бы форточку!", "Холодно!", "Попить бы!", Можно встать, походить?" , нянька удаляется в коридор, огрызнувшись: "Ишь, барыни, раньше в поле рожали! С вами и чаю не попьешь!". Мире досталось больше всех - ее желудок не принял Владькин шоколад... Она хотела перекинуть свое одеяло соседке в ознобе, самой жарко, но только приподнялась, как ее вывернуло наизнанку. Соседка умоляет няньку не ругаться. Время исчезло. Под тусклым светом потолочных ламп боль навалилась ненасытной пантерой, рвет когтями всё неистовей и чаще, акульи зубы пилят тело в хоре с отвертками и дрелью, лапы хищников выдавливают глаза, щеки заливает кипятком, не дышит нос, затекла поясница. Неужели мама проходила через такие муки? Стоны, крики из коридора - это роженицы. С ужасом поняла: это - конец! Не может выйти из тебя ребенок, ведь головка - как дыня.
На Миру цыкает присевший на край кровати врач, он давит над лобком огромным кулачищем, демонстрируя группе студентов- практикантов, как продвигаются схватки. "Не сдерживайтесь - ругает роженицу, - хотите, чтобы плод задохнулся?". Может, это и к лучшему, мелькает предательская мысль. Безусый блондин-здоровяк давит еще сильнее на вопящие ткани. Довольный, уступает место очкарику с бородкой.. Этим садистам нет конца! Они распяли ее стыдливость! Но пытка не окончена - врач, не давая ей передышки, лезет внутрь вертелом и сильно давит. Она тонет в горячей жидкости, краснеет, ожидая ругани от санитарки. "А-а-а!" - взвилась мерзнувшая, палачи переключились на нее, а возле Миры очутилась медсестра со шприцем. "Попытайтесь соснуть, мамаша, у вас высокое давление. Укол болезненный, терпите, снотворное на тумбочке!"
Усыпляют? Ребенок затих, может, умер? Будут вытаскивать по частям, распилив, как делали Насте, отравившей сына сырыми яйцами? Это, конечно же, наркоз. Я - кладбище... Провал в небытие. Вынырнула от дикой боли, тело вздыбилось мостом, оглушил звериный вой.. Неужели это она? Как стыдно! Сбежится весь персонал! Но обход завершен, на женщин никто не обращает внимания. Нестерпимо жарко, вот-вот лопнут сосуды в глазах. Соседка ставит стакан с водой на мирину тумбочку - можно обтереть лицо в миги затишья. Только бы не понадобилось согласие Романа на операцию - одна женщина в коридоре ждет пока разыщут супруга уже три дня. Да и ей может понадобиться переливание крови - у нее отрицательный резус, а Роман где-то за городом.
Словно поняв, что она нежеланна на этом свете, крошка забилась, пуповина обмотала шейку, чуть не задушив. Появилась посиневшей, дрожащей. Принесли кормить на третий день, когда палата плыла в океане тихого блаженства, матерей забросали цветами, открытками, подарками, только Мира - с головой под одеялом, ее тумбочка пустует. В сумерки под окном объявился худой велосипедист в кожанке, "Это ко мне,- сказала матерям, -крикните - не встаю". Она знакомится с дочкой сквозь слезы, худенькая куколка в рыжих завитушках с огромным ртом совсем не похожа на Любашу и мать - пампушку в детстве. Роман приходил всю неделю, к выписке пригнал такси, вручил Мире букет гвоздик, сам внес дочку в дом и комнату. Мире позволили работать дома. Роман привозил сырые статьи и отвозил готовые, пока не уехал в командировку.
Безотцовщине нашлось место в яслях. Мира вскакивала в шесть, неслась вниз в подъезд с колесом, прилаживала его к коляске, стелила одеяло, поднималась наверх за ребенком, будила школьницу. По темноте под снегопадом и ветром толкала коляску километра полтора по нерасчищенным тротуарам и ухабам мостовых, первой сдавала дитя воспитателям и назад - к Любе, с ней на трамвае до школы , далее - в академию, еще метров пятьсот по заснеженной аллее до избушки. Входила в свой кабинет и падала на стул. Идти в столовую не было сил. К вечеру - полное истощение. Заигрывания Романа раздражали, едва сдерживалась, чтоб не бросить:"Государство хотя бы дает пять рублей в месяц и ясли, а тебе нет дела до собственной дочери!" Но осаждала себя - он приходит играть с крохой, ей нужен отец, да и он может станет семьянином годам к сорока.
Надежда испарилась в один миг... Она стирала, Любаша играла с Дашей в кубики, сидя на полу, обе заливались смехом, когда появился Роман. Вот и славно, поужинаем вместе за столом, как нормальная семья, подумала Мира, принимаясь за ужин. Понесла в комнату кастрюлю и замерла на пороге: Дашутка восседала на коленях отца, под ногами на полу - осколки чашки, а Люба, подобрав ноги, приткнулась на диване, нахохлилась. - Посуда бьется к счастью, - успокоила ее мать. Девочка мотнула подбородком вбок, в глазах - слезы. - Разболелась голова? - Избалована, вечно лезет к ребенку, сопливая, и ничего не скажи!-Еще заразит , хватит с малышки одной больницы! - Миру словно окатили ледяной водой, сердце трепыхнулось и замерло, чуя правду; мысли заметались стаей вспугнутых перепелок. Где он был два месяца? Восьмилетняа девочка - ее правая рука. Все ее хвалят, аккуратная, нежная, добрая, умница. Только ему не угодила. Делит детей!
Мирной трапезы не получилось. Мира рано легла, отвернулась к детской кроватке. Пока еще можно поправить. Страшно ошибиться, отогнать от Дашеньки отца. Роман учил Любашу строить шалаш, разводить костер, привозил ей наборы шишек, ракушек и гальку. Может, в нем заговорил испуг? В больнице пятимесячная Дашутка подцепила дизентерийную палочку, врач посоветовала кормить грудью до двух лет. Но у Любы нет заразной болезни, врачи и сами не понимают, почему временами у нее разбухают синусы. У него, видно, сдали нервы от усталости, в гостиницах полно клопов - не поспишь...И родных детей ругают, папа называл Леру "тупицей", а Сеню не раз стегал ремнем за двойки, его-то в нелюбви к своим "орлам" не упрекнешь. Но ведь он и ее предал дважды, а теперь взъелся и на Любашу. Хотя и с матерью он холоден, и с Аллочкой простился без нежностей. Как-то признался, почему он за жесткое воспитание - чтобы потом не сломились, вокруг полно хамов и садистов. "Мамуля считает меня лентяем и перекати-полем, а я из принципа не хочу работать на тех, кто загубили отца. Лучше жить в пустыне, в шалаше, но чувствовать себя вольным человеком, чем обжираться и нежиться, ожидая окрика,во дворце. Мира понимает его ,она не добавит ему горечи; может, еще оттает,расцветет, поверит, что не все - гады. Я тоже хороша, корит себя, мужчин надо уметь завлекать, как Кармен , а я после трамваев и очередей - валюсь на постель, да и дети хнычут, болеют... Может, на южной земле обоим будет легче...
Под крыльями лайнера чернильная мгла, там - огромное море... Но вот мелькнул светлячок, за ним другой, цепочки огней, разлив света, тьма отскочила. "мы над Тель-Авивом!" - об ъявляет стюардесса. Вспыхнули лампочки, салон ожил, люди обуваются, достают вещи, головы прильнули к окошкам. "Долетели! Садимся! -восклицает Люба. - Начинается новая жизнь! Как интересно! Купишь мне жвачку?"- "Там аба?" - не верит Дашенька. "Здравствуй, незнакомая Палестина! Будь милостива к пришельцам!" - шепчет мать.
Книга вторая.
Плато мечтателей
"Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". (Из советской песни)
Глава 1.Супруги-чужаки
Яков проработал в пустыне Негев два месяца. К концу сентября задули ветры, песком засорило глаза, они воспалились, поднялась температура, героя-оле погрузили на самолет и отправили в центр, в больницу. Знакомые москвичи супруги Соня и Элик предложили ему пожить у них в Раанане, пока не закончится амбулаторное лечение. Элик ездит на работу тремя автобусами, надо выплачивать ипотечную ссуду -"машканту"; вкалываает на полной ставке и супруга. Огромная квартира весь день пустует, сыновья-школьники на улице или с дружками на пляже, гость - не в тягость. До вечера Яков блаженствует на шезлонге на просторной террасе, рассматривает журнальчики с обнаженными красотками, предается фантазиям.
Восемь месяцев прожиты неплохо. И сердобольная Маня, и деловая Соня пытались стреножить коня, но он не из податливых. Поразвлекаюсь! Брак и есть бракованная вещь. Забудь о радостях, Мерилин Монро и та надоест, если видишь ее каждый день в халате и бигудях. Здесь мужики - тягловые лошади, бабу не поучишь - Тора запрещает... Вспомню Люську - в дрожь бросает. Мира помогла выкорчевать себя из души, стала колкой, не подступи. Ну и чего добилась? Заскочил днем - а там девчонка с вечной хворью. Кожа - шелк. Прижалась глупой башкой, решила, что полюбил, раз глажу. Дядькин опыт пригодился - охмурю любую строптивую. Уснула - делай, что хочешь. Жизнь стала смесью наслаждения и ужаса, там у стен уши. Поймают - расстреляют,- и капут роду Каретиных! Но в этом своя острота. Соседка раз чуть не ворвалась в комнату, что-то заподозрила. Пропадал у Шварцев на даче. Не отпускал Миру, чтобы не сорваться. Еще успею, создам семью здесь. Раввин говорил о дюжине сыновей. Ему можно верить. Он улыбнулся, уловив согласие главного исполнителя.
Щелкнул замок. Соня пришла с работы. Опять пристанет с расспросами, а то еще приведет знакомую. И чего бабы так любят сватать? У нее дочек нет, опасаться нечего...Или за себя боится? И как ее муж терпит? Вся провоняла фаршем на своем мясокомбинате. Приходит потная, дети заброшены, муж себя возбуждает порнухой. У меня жизнь поаппетитнее.Скажу, жду жену, вон как рвется ко мне, дочь элиты - к сыну врага народа, гойка - к еврею! Исходит соками! Это поднимет мои шансы в глазах и наших олимчиков, и ватиков, и баб. Спрошу Соню, что обо мне говорят за спиной. Кажется, возится с котлетами... Яков самодовольно улыбается.
Звонок разорвал благостную лень полудня...Яков не успел слезть с шезлонга - опередила хозяйка. "Из Сохнута? Минуточку - это тебе, Яша", - она протянула гостю трубку. Он по привычке насторожился, но быстро пришел в себя. -"Это ошибка, я к вам ни за чем не обращался. Ульпан не просил, иврита мне хватает, багажа нет, ссуд не брал. Жена? Я холостяк. Да, посылал, давно, да звал Шафранкову с детьми. Но ее не выпустят. Прилетают? В полночь? Вы не ошибаетесь?" - "Поздравляем с такой радостью! Мазал тов!" - захлебывалась восторгом трубка.
Та же гостиная, те же ковры на стенах, тот же фикус в кадке, солнечный зайчик еще не соскочил с журнального столика, но мир вокруг изменился. Блаженство улетучилось. Некстати эта телеграмма, как бы отвертеться? Жаль, Соня слышала. Обычно о приезде сообщают за три дня,заметались лукавые мысли. Вернуться в Негев? Скажу срочно вызвали. Но у нее Дашенька, еще повернется и уедет в Европу... увезет ребенка. В галут, к гоям. Пожалуй, умнее встретить, прикину, что к чему, я да не соображу? Побуду рядом с полгода как любящий отец. Выцарапаю дочку...Здесь все будут за меня. Соня, ясно, обрадовалась, что съеду... семейному много льгот с жильем и деньгами.
Яков решил заскочить к доктору Рону Петелю, там постоянно толчется народ. Харьковский врач с пятнадцатилетним стажем до получения лицензии работает медбратом в больнице, а вечерами принимает соотечественников на дому. Яков вошел в гостиную без звонка, в нос ударил терпкий запах мужского пота. Из возбужденного гула выплыл гнусавый говорок Зямы Штопора, длиннющего, как жердь, кинооператора с веснушчатым узким лицом, щелевыми разрезами глаз и оттопыренными, как у Чебурашки, ушами. Он что-то объяснял, размахивая плетями рук. У окна в кресле утонул, листая иллюстрированный журнал с красотками элегантный шатен с бакенбардами, бородкой и чаплинскими усиками. Это Натан Цур, московская знаменитость, бывший режиссер "Мосфильма".
- Привет кибуцнику! - обрадовался он вошедшему. - Мы собираемся снять документальную ленту "Русские идут". Ты, Роман, и Певзнер - на нашем листе, он - в коммуне на границе с Ливаном. Как себя чувствуешь среди местных социалистов? - Я теперь Яков Карат. Что я знаю? Пропадал на пасеке и на море. Как пасечница поправилась - ушел в спасатели. Баба - что Зыкина и статями, и рыком, и самомнением. Я червяком не был даже в Москве. - Так что, там еще строят коммунизм? - Глупые они, сидят на трех стульях. Нанимают рабочих на заводишко как хорошие капиталисты. В столовке -портрет "отца народов"в мундире, и соблюдают религиозные праздники. Кибуцы уселись на шею страны, а бенгурионовцы их подкармливают, как баловней-недорослей, они сами выходцы из коммун. Но я заскочил к Рону ненадолго, срочное дело - семья прилетает. Сказал, и сам удивился. - Ты разве женат? Я слышал - в разводе, путался с русской стукачкой. - Кто наплел такое? Вот лгуны. Она не предаст, проверено. Везет дочурку Дашеньку. У Миры есть и своя дочка-подросток. - Тогда всё ясно, - хлопнул Якова по плечу подошедший Зяма, и его светло-серые глазки заволокло сальцем, а размытые слюнявые губы задергались, в уголках заблестели слюни. - Русские девственницы - аппетитные, кровь с молоком! - Он причмокнул языком - Перегрелся малость, что ли? - одернул оператора Натан. - Эта земля пропитана еврейской кровью павших в войнах. КГБ ничего не стоит проникнуть в молодое государство, где, как в котле, варятся выходцы из десятков стран рассеянья и полно примитивных сефардов. У них и ребенок всё выведает и сможет дергать за ниточки. Мне тут попалась на глаза брошюрка - диалог палестинца с евреем. Наши хотят понять арабов! Бен-Гурион упрашивал их не бежать. Глупо! Социалисты любят коммуналки, арабы нас вытеснят, у них от каждого мужика - десяток детей. Хоть и кузены, а у них всё иное - и религия, и культура, и язык, и нравы, подход к жизни обломовский. Ашкеназы из Америки - близорукие, левые - вообще интернационалисты. Нам тут много работы.
Яков неразговорчив, ему не по себе, словно Натан считает его глупцом. Этот подленький Зяма так и лезет в душу. Неужели прознал чего? Миру принимают за троянского коня. Он перевел разговор на Моше - что о нем слышно, доволен ли. Через полчаса появился врач, приземистый крепыш с одутловатым лицом, выглядит измочаленным. Он страдает от жары даже в октябре, лысина блестит от пота, яркий свет за окнами режет глаза. У него полно забот - и с ивритом, и с подготовкой к экзамену на лицензию. Пациентам не откажешь; молодая жена скучает, тянет вечерами в свет, влезай в костюм и душный автомобиль и вези ее по загруженному шоссе в душный театр. Жить приходится с оглядкой - соотечественники могут из зависти настучать властям о его левых заработках, бед не оберешься. Два взрослых сына не простили отцу развод, не пишут; это саднит душу. Пятилетняя Алина забывает русский язык , требует всё, что есть у подружек в детсаду. Не думал, что так всё обернется. Счастливый Яков - у него всё впереди, свободен. Рон ополоснул руки, шею и лицо. В салон вошел Моше Певзнер, на него радостно набросились киношники, Натан тормошит, о чем-то допытывается.
- Ты выглядишь невеселым. Глаза еще беспокоят? - Нет. Совет твой нужен. Мира получила визу, в полночь прилетает. - Рад? - Как сказать? Отвык. - Может, из-за этих болтунов? Проверил Миру? Тогда пускай чешут языками. Худшие антисемиты - евреи, а если едят своих, то чего ожидать гоям? У Моше похожая ситуация. Моше, если Зину выпустят, обрадуешься? - обратился он к Певзнеру. - Что за вопрос? Впишу в свои документы в аэропорту. Сразу же повезу в раввинат, чтоб записали женою. Там я принципиально обегал ЗАГС, раз не разрешают делать хупу. - Раввины не признают тамошние свидетельства с неевреями, - раздался авторитетный баритон кинорежиссера. Моше вспыхнул, тряхнул гривой, наклонился к Цуру, о чем-то советуясь. - Где тебе спокойнее, дружище, среди сабр и старожилов - или в семье? - тихо спрашивает Рон Якова. - Ведь мы для них - чужаки, приживалы, приветливость показная, в беде только жена не оставит.- Послушай, Яков,- продолжал врач. - Мы укатаны крутыми горками. Имена сменили, вроде бы заново родились, младенцы, а порох давно отсырел и на исходе. Да и жара высасывает силы, не до ухаживаний. На первых порах забот полон рот, порнуха в киосках взнуздывает; сам знаешь, если не удовлетворен- ничто не мило. Бабы ищут свою выгоду, выдоят - и в отставку или запилят. В сорок лет у многих мужиков проблемы, спешат разводиться и сгорают с молодыми. Они-то здешние, а у нас все силы уходят на приживание. - Убедил, спасибо, друг, попытаюсь ввести жеребца в семейную борозду. - А про себя подумал: Не пойду в стойло, не дамся в лассо, как собрался Моше. Я и там укрощал кобылицу голодом. А здесь она в моих руках, без папаши и связана детенышами. Главное - выцарапать мою кровинку, Дашутку, чтобы не увезла в Европу...
Встречающим велели запастись терпением и не докучать прибывшим советами, им оформляют документы, Сохнут обо всем позаботится сам. "Аба!" - разрезал тихий гул детский вскрик, Даша молнией пронеслась по полутемному залу, нырнула под бархатные поручни и взлетела на руки к отцу. "Не признаешь ни запретов, ни границ, - тискает ее отец, - вся в меня! Вот она, бескорыстная любовь! -и добавил мысленно, как торжественный обет: И Аллочку не раздавят в проклятом совке! Освобожу и ее из кащеевой крепости! Отомщу за отца, за весь наш род! Не дам раздавить дочь, как раздавили мамулю! Такси мчит вдоль побережья на север, рядом в кромешной мгле затаилось огромное море. На шоссе нанизаны поселки и городки, свет фар вырывает из темноты белые домики со цветными пластмассовыми шторами, олеандры, кипарисы, голые стволы финиковых пальм, колючие лепешки кактусов.Дети затихли, дремлют. Встретил, молодец, радуется Мира, - Дашенька к нему рванула, а он, похоже, загородился ею от меня, даже не обнял. Отвык? Довезет нас до центра абсорбции и уедет.
Их ждали. Смуглянка в брючном костюме направилась к ближнему домику, отворила дверь, водитель внес сумку и отбыл. "Мазал, - представилась басовито пожилая женщина, ожидая взаимности, но Яков прошагал мимо нее к дивану положить спящую Дашу. - Туда",- обдав табачным выдохом, указала встречавшая, распахнув одну из дверей, за ней оказалась узкая спальня. - Будут жить с нами и другие семьи? - пробует себя в иврите новоселка. - Другой человек не будет здесь!- взметнулась сестра-хозяйка, осуждающе глядя на мужчину. Но раздался автомобильный гудок, прибыла еще одна семья, и она поспешила к соседнему домику. "Отвыкай от коммуналок, - улыбается Яков. - Я отваливаю, конец недели, надо встать пораньше, если даст эта злыдня". Не ушел, радуется Мира, укрывая дочь одеялом. - Спи, Любаша, утомилась в дороге, теперь у тебя не диван, а своя кровать! Я ополоснусь и тоже лягу!
Якову не спится. Тут ее скоро пристроят, моральные, мне подсовывали девиц и вдовушек, чтобы не загулял. Усыновит Дашутку какой-нибудь тип, у нее в метрике прочерк вместо имени отца, меня выпроводит с полицией. Нужно дать ей подрасти, не отпугнуть мать. Но как Мира подурнела, совсем не та!
Под струями воды Миру охватила робость. Восторга нет, как и голода, постель страшит. Незнакомый супруг. Тело онемело. Как оживить любовь? Без нее всё распадется. Неужели все усилия были напрасны? В простыне проходит в гостиную, прислушивается к себе. Под стулом с шортами - записка, выпала из его кармана, женские имена, номера телефонов и словечко "шидух". Сватают, может уже свели с молодухой, здесь торопятся жить... Набиваться? Будь мудрой, строй свой дом, да без перекуров и выходных, подбивает Совик. Ты - женщина! Разожги, заведи. Как тогда, помнишь?
Она помнит. Сбрасывала , срывала с себя одежду и несла в его горячие руки упругие груди. Аполлон ждал ее в полной боевой готовности! И как он ликовал тогда, как хвалил ее, свою женщину. - Подчинись природе, отбрось обиды, под прессом трава и та блеклая. Не подавляй себя, забудь о нормах и кодексах. Он доказал свою верность- приехал; встретить... Глубоко вздохнув, она вступает в спальню - как арфа, ожидающая музыканта, но того сломила усталость, похрапывает. Что ж, доверимся времени, вздыхает Мира - может оно оживит омертвевшее. На Святой земле такие чудеса случались!
Любаша то и дело выплывает из омута, трудно дышится. Какой ужас! Мы летели к нему! Он подхватил Дашу на руки, а мне поднял пальцем нос. И чего распускает ручищи?! Мать, конечно, заворкует: "Непа, одиссей, одуванчик". Колючка, а не одуванчик! Ничего она не видит! Обманула меня! Только бы не жил с нами! Девочка забывается, но стонет, бегает в туалет, встает с больной головой. Плохо спит и младшая - ее искусали комары, мать несколько раз мажет ранки йодом.
Глава 2. Взрослые младенцы
"Первая эмиграция - как импутация одной ноги, вторая - как лишение обеих ног". Д-р Э.Симхаев.
В восемь утра - громкий стук в двери. Мазал пришла обучить новичков пользоваться холодильником, запирать входную дверь, экономить свет. Скрещивает длинные пальцы, укоризненно качает головой: "Гевер - ло схуёт (У мужчины нет прав)!". "Мы- семья, он не такой, - пытается объяснить Мира., но начальница шлет ее в контору и убегает, щелкая языком.
- Реши об именах, - советует мужчина, жуя бутерброд. - Здесь пишут слова почти без гласных, да и русские "Маруси- Вани" режут слух. Мою фамилию читали "Кретин", переделал на "Карат", а " Рома" напоминает евреям проклятый Рим, теперь я - Яков Карат. Дашу можно звать Далией или Дорит, с Иланой хуже - "Любовь" переводится как "Аава", но полно красивых звучаний - Галит, Вэрэд, Илана, Това. - "Яков" звучит резко, - растерялась Мира. - Одиссей и то приятнее. - Что ты, он же грек, греки - давние враги Израиля! - Тогда Непа, как звала тебя в Москве. - Непа-репа...Забудь уже деревенщину. Яковом звали патриарха, он заложил все колена, а его второе имя еще лучше - Израиль! Здесь полно Яковов. А на твоей фамилии язык сломаешь. - Мужчина с трудом сдерживает раздражение.
Мира замолкает, застилает кровати. Новизны и так слишком много. Пусть хотя бы имя остается точкой опоры. Мы - как новорожденные, тут даже белый свет иной, слепит глаза. Да и как напишу на конверте маме чужую фамилию? Это как плюнуть в свой колодец...- Да, раввин сделал нам с Любой гиюр, - говорит она, вернувшись в гостиную, - сказал, что мое имя в Израиле - Лея. - Что значит "сделал гиюр"? - Я посмотрела в словаре, когда ты был в "Ягуре", корень означает "Жить", "гер" - кто живет среди евреев. - Значит, ты Лея. А на эту каргу не обращай внимания, нас за дикарей принимает, тут своих маргарит хватает. Выпьем- ка лучше за ваш приезд! - И он разлил по бумажным стаканам кока-колу. - Думаю съездить в соседние мошавы-сельские поселки, присмотрюсь к домам, попрошу ссуду, заживем в зелени у моря.
У Миры отлегло от сердца. Он - не вертопрах, как убеждала мама. Думает о семье, потому и молчалив, а иногда и резковат. Свалились на голову, столько забот... В конторе уже стайка новоселов. Секретарь Ярдена, высокая темнокожая девушка с глубокими шоколадными глазами на круглом лице, тычет пальцем каждому в грудь, приговаривая: "Оле"' "Ола", "Олим", "Шам - бейт-сефер" - она изобразила книгу, "Шам - бейт-холим" - она изобразила боль в боку. - Гверет Сапарнекува ("дырявый парикмахер"), Шафарнакуба("Шофар на Кубе"), Сэфернекова ("Книга - не шляпа"), - пытается она прочесть фамилию Миры. - Шафранкова, - помогает ей Лея. - Тут не указали мужа. Он тоже оле, приехал весной, пошел работать вместо больной пасечницы. - Нет схуёт, пусть идет в кибуц! И платит за семью. Кому схуёт- раз в месяц ссуда. Кибуцница, переведите им!
Очередь ухмыляется, двое бердичевцев подмигнули, перебрасываются репликами, не снижая голос: "Вот хитрюги! Хотят получить две квартиры, потому и не расписались. Где москаль прошел - еврею делать нечего." Лее не до оправданий, хнычет Даша, нужно показать ее врачу. Уже жарко, а идти на другой конец городка. В клинике застали лишь секретаршу - все ушли пораньше готовиться к встрече субботы, появятся лишь в воскресенье - здесь это первый день недели, а не выходной.
На улицах много магазинчиков и лавок, витрины оклеены объявлениями от руки, ставни киосков увешаны всякой всячиной: календари, брошки и серьги, брелки, перочинные ножички, шапки, шлепанцы, карандаши и тетради, косынки, сумки, даже платья. Глаза слепит глянец журналов с красотками, загорелые продавцы зазывают бледнолицых, улыбаясь во весь рот; дарят детям блокнотики, свистки, жвачку. Добродушная стройная, хотя и немолодая, женщина ахнула, увидав Дашу, позвала к себе в виллу. Она в майке и шортах до колен, они придают ей спортивный вид. Протянула тюбик с мазью и апельсин, "А-во-ка-до"' указывает на шершавые похожие на груши плоды, разрезав, вынимает круглую косточку, протягивает половинки вместе с чайной ложечкой. Вкус необычный, нежный, несладкий. Хозяйка показывает на чеснок, зеленый лук и яйца, поднимает большой палец, соединила ладони и развела у талии, засмеялась - Лея догадалась: от авокадо толстеют.
Весь день у всех было хорошее настроение. Яков вернулся в темноте, усталый, голодный, но разговорчивый. "Человек рассеянный сел не на свой поезд! - объявил, скорчил смешную рожицу, вытаращил глаза, челюсть отвисла. - Подошел кондуктор, объясняет - не понимаю. Окружила толпа, терпели мое заикание, собрали на обратный билет и еще десять лир дали на обед. Впридачу, словно я им - родня, а полицейский в Тель-aвиве показал, где мой поезд . Ну и люди! Присмотрел три дома за тридцать тысяч лир, съезжу в Сохнут на неделе. Увидев на вешалке мужскую куртку, Мазал нахмурилась: "Здесь - не Россия, нет зиги-зиги, у нас - Тора.". Лея вспыхнула: "Его даже советские чиновники и суд признали супругом", но начальница не слышит, заглядывает в кухонные шкафчики и духовку, приговаривая: "От меня не убежит!" Лея не удержалась, фыркнула, но Мазал не заметила, протягивает нейлоновый мешочек, поясняет: "Мусор сюда, не в туалет! Тележка - на улице!".Она уходит,что-то бормоча. - Теплынь. Махнем на море! - зовет нырнувший в дом через салонное окно Яков. - Купальники в багаже, а в киосках сказали - сезон окончился, никто не купается. - Ничего, я отвернусь, купайтесь хоть голышом!
Пляж в пяти километрах, в пригородном кибуце. Они шагают, разучивая смешную песенку про двух друзей, Доли гордо восседает на плечах отца. Вода - как парное молоко, девчат не выгнать, Лея бродит по песку, подставляя ноги поцелуям прозрачных волн, они смывают неприятные мысли и опасения. Яков улыбается, бутерброды под кока-колу идут нарасхват. Нужно что-то предпринять, думает глава семьи, - содержать их мне не под силу, а ульпану важна бумажка. Мысли путаются, взгляд прикован к двум холмикам под мокрой майкой, смять бы их руками; воняющий псиной Зяма засадил-таки гнусную мысль, сказал, подростки-лолиты сами тянутся к запретному. Он проверит, найдет удачный момент...Приструнить девчонку ничего не стоит.Тихоня. В мошаве дома стоят далеко друг от друга. Лею займу, пора подумать о сыне, пусть возится.
"Суббота здесь - семейный праздник, - объясняет он по дороге назад. Илана - молодец, помогла с пикником. Цуббота оказалась, в самом деле, королевской.Вечером Яков - сама нежность, укладывает Дашу, прикрывает дверь детской, заглядывает в душ, шепча: "Ты и так чистая, не смывай запах моря! Иди проверь оружие после полировки!" В лучах полной луны он ждет ее, готовый к полету в космос.
Ульпан не работает уже пятую неделю, домики заполнены наполовину, репатриантов пробуют развлечь: свезли в Тель-Авив и Хайфу, показали площади, театры, супермаркеты, вокзалы. Пригласили косметолога, массажистку, физкультурника. Занята одна Илана - ее записали в школу классом выше, девочки охотно обучают ее новым словам. Якову не удается найти хоть какую-нибудь работу, а ссуду безработным не дают, и всюду требуются поручители. Приходится тянуть время, играть с Мазал в прятки. Лея изнывает от безделья, готовить не из чего, едят сэндвичи. Избегает дотошливых соседок, а сидеть в четырех стенах тошно- ни книжки, ни газеты, ни учебников. Из Сохнута муж привез радостную весть - прилетела Зина, поселились в новом кибуце на Голанах зовут в гости, там нашему брату рады, не как в старых кибуцах. Глава правительства Голда Меир предложила русский проект - создать для пришельцев с севера город на высотах в прохладном климате.
Идея поездки всем понравилась. Добираться пришлось полдня тремя автобусами. Зато увидели страну во всем разнообразии: светло-зеленые поля Галилеи с передвижными поливалками, темные горделивые отроги Кармель, желто-бурые степи, а на горизонте - белую папаху горы Хермон. Автобус сгрузил последних пассажиров у знака "До границы 1 км" и уехал. Прямоугольник из белокаменных особняков - бывшая офицерская база сирийцев, пустошь вокруг. Ни вывески, ни охраны, ни ворот. "Да, это "Бейт ахалуцим", подтвердила спешившая к длинному зданию девушка в джинсах и куртке с капюшоном. - Сейчас все в столовой, вон там!" - Шалом! Да вы герои! Добрались с детьми без машины! - весело приветствует путешественников по-русски высокий узкоплечий мужчина лет сорока. В чубе серебро, но в каре-зеленых глазах - золотые искорки. - Я зовут Менахем, - представился, - в Москве отец консулат три лет. Певзнеры вон там дом, но ехать в центр дядя. Русские тут любовь, не жара. - У нас не спросили документы, - удивляется гостья, назвав себя и детей. Менахем улыбается. - Имя из истории, моя иша (жена) Ривка - тоже праматерь имя Тора. Сопка - там, сторожа, армия. Тут ребенки растеть легко, у меня, - он показал четыре пальца. Мужчина посмеивается над своим русским, с детства его не слышал, с тех пор, как отца отозвали из консульства. Всем весело, новички осмелели, им не стыдно за свой иврит. Менахем ведет их в столовую, знакомит с главным секретарем-мазкиром кибуца. Зовет Илану помочь принести еду. Пока гости едят, вдохновенно рассказывает историю-хозяйства . Ему всего четыре года. После войны горстка юношей и девушек пришла освоить новые земли. Теперь их сотня, половина -дети. Есть сады, карьер, летом в планах - обувная фабричка и консервный завод. Деньги подбрасывают из бюджета. Строят дома за сопкой, там будут в безопасности. Пасеку - создавайте, пожалуйста. Работы по душе полно. Думайте, отель ждет вас.
Домик для гостей стоит в сторонке, метрах в ста. Ветер лихо подгоняет в спину, внутри - ни души, зябко. Сдвинули кровати, положили дочек в середку, навалили сверху ватные одеяла. - Хорошо -то как! - шепчет жене в ухо Яков. - Всю жизнь убегал из города, мечтал о просторах! Эти высоты отвоеваны у гоев, гаденыши-сирийцы обстреливали с высот долину.Теперь могу проложить первую борозду на своей родной земле! - Ветрено очень тут, дети спят в убежищах, и Илане нет подруг. - Это временно! Придут наши, Кремль становится гибким. Зато вырастут раскрепощенными. Нам рады, дорога каждая пара рук .Там теряешь время, и мне работа не попадается, а здесь твои знания пригодятся. Освоим иврит - от ульпана нет толку. Илану не придется срывать среди учебного года. Ее пока будут возить в соседнюю "Дафну". "И расписываться не обязательно, свободные нравы", съязвил Совик тихо, но Лея укорила его за желчность. В центре абсорбции носятся с нею, я никто, в бегах, а тут я - глава семьи, усмехается про себя мужчина, создадим каратиков, выращу без особых трудов орлами - из кибуцников выходит элита армии . Натягивая на детей одеяло, он коснулся спящей Иланы, вздрогнул. Навязчивое желание требовало внимания. Теперь не уснешь! сердится он на женщину, - зачем положила ее на середину? Лее тоже не спится. Вот он - крутой поворот судьбы! Нужно решать немедля. Непа ожил, сбросил годы, поверил в себя. Каково бегать от Мазал, не работать? Впервые поделился сокровенным. Разве она ему враг, разве встанет на пути к счастью? Она не материалистка, не предаст семью ради устройства на побережье, оставила Москву- уйдет и от въедливой Мазал! Вот она возможность сразу укрепиться, привыкнуть друг к другу без бытовых забот, осмотреться в новой стране! Доли заливается колокольчиком, не отходит от отца. Менахем пообещал ей щенка. Весной у нас будет своя квартира, бесплатная. Любаше должно понравиться в кибуцной школе, скоро появятся друзья, раз выпустили и Зину, и Люду. Прирастем, не в день Москва строилась. Воет в трубе, скрипит, хлопает по стене ставня. Может, это крадутся арабы? Прирежут сонными, чтоб не заселяли сирийскую землю. Как беспечны израильтяне! В советской пограничной полосе , как писал поэт, "знают всё, знают всех, кто я, кто ты, кто он". А тут ни оружия, ни сторожа, даже нет телефона...Лея сползает с постели, приставляет к дверям стул, другой, шепчет: "Охраняйте нас, ангелы! Пожалуйста!"
Назавтра Менахем привел их в светлую комнату, Якова приписали к уборке территории, Лею - к кухне. Илане в "Дафне" понравилось, как и Доли в садике. Девочкам выдали со склада новые куртки, сапожки, свитера, джинсы, тетрадки и фламастеры. "Как в сказке!" - ахает Илана. "Как при коммунизме- по потребностям", - удивляется мать. Яков ходит гоголем, расправил плечи, выбрал сапоги с каблуками, синий свитер с орнаментом, вельветовые брюки - франт франтом. На лице бродит улыбка. Признался Лее, что сватали, но "против тебя ни одна не тянет!". Вечером отводит Доли в группу, ждет, пока заснет - в темном углу ей мерещится волк. Принес камин от резервиста Арона и с кухни какао в термосе, набросил куртку на ноги Иланы, ложится, как всегда, с курами, ждет половину. Пылок, трясется от нетерпения. "Не стоит искушать судьбу!" - волнуется женщина. - Мы и так обнаглели, играем с огнем месяц.".
- Завтра разузнаю, куплю самые тонкие с усиками, будешь довольна. Сегодня последний раз!- обещает мужчина, ласково оглаживая ее плечи.- Ну ладно, раз ты против, воздержимся, у меня есть воля.- Замолкает, гладит ее живот, доверяя сообщнице-природе. И она не подводит, Лея помнит, что скрепляет отношения, ведь вокруг - полно красоток, зачем искушать человека?
Утром Яков напоминает: "Нужно бы побыстрее распрощаться с Мазал, а то нащелкают долгов - не скоро расплатишься. Попроси денек". Лея кивает. Ее отпускают в следующий четверг, в центр едет кибуцный оптовик, захватит их вещи.
- Отмечусь в конторе, заскочу в поликлинику, упакую всё и к вечеру вернусь, не ссорьтесь, - наказывает мать девочкам. - В школе, Илана, не принимай озорство ребят к сердцу, новеньких любят задирать, отшучивайся, привыкнут. На Доли не сердись, ей тоже нелегко без иврита!- Они идут вместе со до столовой, там девочку ждет машина с попутчиками, работающими в городке на границе с Ливаном.
На петлях спуска с плато пустой желудок возмущается, Лея достает сэндвичи и термос, приготовленные заботливым Непой. Ждать пересадки приходится час на жаре. К концу пути ей не по себе, голова в тумане, лицо горит, вывернуло в пакет. Вошла в свою кавартиру и плюхнулась на диван. Не слышала, как загл;янула Мазал, как зашли соседки. Полная добродушная Ева из Львова,принесла куриный бульон и влила ей в горло вместе с растворенной таблеткой анальгина, второй час сидит рядом, обтирая лицо и руки заболевшей влажной губкой. - Очнулась? Ну и напугала нас! Думала, вызвать "скорую", да не знаю как. - Еве не терпится о многом расспросить москвичку: правда ли, что ее выгнали из-за любовника? А он вспыльчив и неровно относится к детям, младшая заверещала, он ринулся на кухню и ударил дверью старшей по ноге, она почему-то смолчала, а мать не вмешалась, что-то делала в спальне. С кем девочки сейчас? Внучек говорит - здесь детей уважают, учителя не кричат, спрашивают мнение. Ева ищет в таежных глазах Леи отклик, но они затуманены. В чужую жизнь лучше не вмешиваться, решает, мать не глупая, разберется. - Спасибо, привела в чувство, не знаю, что это со мной, никогда не болею, наверно, перегрелась. Кибуцникам обещала выйти на дорогу, наверно, проехали. И бухгалтера пропустила. Надо позвонить Якову. Есть ли еще автобус на север?
Ева успокоила - бухгалтер будет завтра. В конторе Юдит, добрая дивчина, поможет. Обняв Лею за плечи, помогла ей подняться. У Евы спокойные округлые движения, она легко несет свою полную фигуру. Персиковый пушок придает ее широкому лицу особую мягкость. У нее нехватает двух передних зубов, но это не мешает ей дарить улыбки. Упросила дежурную соединить Лею с "Бейт ахалуцим", хотя дальние разговоры дорогие. Трубку подняла Авива, жена секретаря, пообещала разыскать Карата в столовой. Юдит созвонилась через десять минут. - Мам, - раздался из-за тридевяти земель нежный с надрывом голосок. - Умоляю, приезжай! Обязательно! Уже темнеет! - Я заболела, опоздала к машине. Скажи Менахему, он все устроит, завтра пусть заедут за мной. Пойди к Зине, играй с Роной. Ной, ной, ной... -передразнило эхо, и настала мертвая тишина. "Пограничную зону дают редко, вам повезло, - объяснила Юдит, пообещав оставить записку Ярдене, чтоб соединила утром.
К утру Лее полегчало. Она направилась к конторе. По главному проспекту прогуливаются новоселы, ожидают бухгалтера с деньгами. - Бокер тов, эрев тов, лайла тов, - выпаливает по Лее пожилой загорелый мужчина в светлом костюме ядрышками новых слов. - Ани, ата, у. Оле хадаш, новенький я! - А я - старенькая, развеселилась Лея. - Разве начались занятия? - Вчера был первый урок, прислали студенточку, - охотно объясняет его солидная чернобровая и черноволосая супруга, шикнув на мужа. - Молчи, у тебя одышка. Села на стол, велела повторять хором, а что говорит - догадайся, мол, сама. - Бокер - утро, эрев - вечер, лайла - ночь, тов - добрая, хорошая. Тут такая система обучения. - Брюнетка просит повторить, велит мужу записывать за Леей в блокнот. - Мы у них все схуёт выбьем! - грозится полная блондинка, рядом с ней - невысокий худой мужчина в пенсне. - Мой Лева - ветеран! У нас - два подростка, пусть дают четырехкомнатную "диру". Что за люди? Назвать квартиру дырой? - Успокойся, Рахель, страна молодая, нет и четверти века, воевала не раз, - пробует охладить супругу ветеран. - Откуда у нее жилье? А арабы кричат - евреев в "яму", в море, нужна сильная армия. - Найдут! Не то сообщим в Одессу - никто к ним сюда не поедет! Мы и там не голодали, не теснились и жили не на зарплату, ехали к лучшей жизни.- Одессит извиняюще улыбается Лее. Звенит колокольчик, все спешат в контору. "Мар Бар заин!" - выкрикивает Мазал. Иордана прыскает в кулак, уж очень неприлично звучит фамилия оле ("Сын пениса"). Никто не откликнулся. - "Бразин?" - подняв брови, спрашивает сестра-хозяйка. -"Брезян?" - Березин, -наконец, догадался высокий юноша из Риги. - Это я. - "Шустин или Шуа?", не смутившись, допытывается Мазал. - "Севастьян, Сева," -поправляет он и произношение своего имени. "Супернекева" ("суперженщина"),- пытается прочесть вторую фамилию в списке начальница. Лея не поправляет, расписывается в ведомости. Сдает квартиру, упаковалась, скорей бы заехали кибуцники!
Глава 3. Под одним кровом с врагом
Яков идет быстрыми шагами к дому. Дождит. Илана еле поспевает за ним, он выговаривает. "Вечно виснешь на матери. Вот Доли без капризов, осталась одна со щенком. Только о себе думаешь. Согласились дать машину привезти вещи, мать должна дождаться их и ссуды, сдать жилье. Делай уроки!" Девочке нездоровится - опять вернулся синусит и разламывается голова. Почему я такая слабая? - думает она, едва поспевая за Яковом, он ненавидит меня, уговаривал вечером маму отдать меня в интернат, притворяется, будто заботится. Доли носится по комнате , хохочет, тычет в нос щенка куклой, покрикивает: "Прыгни, прыгни на кровать, как я, тогда дам!" - Зачем взяла мою Ирочку? - бросается Илана к сестре. - И конфеты стащила, и тетрадку уронила, след на обложке! - Отстань от ребенка! - гаркает мужчина, - Илана сжалась в комок, щенок метнулся под кровать. - Пицкале, отдай ей ее паршивую куклу! Я тебе завтра куплю самую красивую! И конфеты принесу из лавки! - Хочу сейчас! Зачем напугал пёсика? - хнычет девочка, заглядывая под кровать. - От вас уже дырка в голове! - взрывается Яков и, схватив мокрую куртку Иланы с вешалки, выталкивает девочку за дверь. - Иди проветрись! Ветер набрасывается на нее, как голодный тигр на добычу, залезает в рукава, грызет поясницу. Холодно плечам и спине, начался ливень. Что-то наказывала мама. Предала меня... Светлые шары вокруг фонарей разлинованы стынущими прутьями дождя. Мимо пробегают, накрывшись пленкой, взрослые, смотрят под ноги, не замечая изгнанницы. Надо прижаться к стенке под навесом, чтобы струи не доставали. Все равно достают. Соседи - Хаим и Ади, наверно, в столовой, в окне - темно. У тети Зины горит свет. Набрав в легкие воздуха, девочка бежит до углового дома, стучится. "Можно к вам?" - кричит сквозь толстые двери несколько раз. Ее услышали, впускают. У Певзнеров тепло, на столе дымится чай в чашках, лежат бисквиты. Рона решает примеры , отец помогает, довольно оглаживая бороду.
- Ты почему не дома? - отрывается от тетрадки, мягкость сошла с лица, темные глаза смотрят недовольно. - Мама не приехала, - Илану бьет дрожь. - Можно побыть у вас? Она велела играть с Роной. - Конечно, садись, - радушно приглашает хозяйка, вешая куртку возле печки и пододвигая гостье чашку с ароматным напитком. - Уроки сделала? - строго допытывается мужчина, не снимая очков. - Уверен, что нет. Прав отец - тебе лучше будет в интернате. Наша Роночка не скучает - у нее полно подруг. Илана наливает чай в блюдце остудить. Ей хочется в туалет, но попроситься стыдно. Сквозь туман до нее долетает; "Он - герой. Знает, что ты у нас? Нет? Нехорошо, будет волноваться. - Он запнулся. -А мы собираемся в кино, правда, Дина? Взглянув на жену, подмигнул, погладил усы. Женщина переминается в нерешительности, но при детях не спорят. "Меня теперь зовут Диной, говорит. - На, возьми, - она сует Илане печенье, подает куртку, девочка машинально сует руки в рукава. - Будь послушной, ласковый теленок двух маток сосет. Не задевай Доли, она непоседа, а у отца полно забот, не до ссор", -шепчет женщина уже в коридоре.
- Ты надумал идти в кино по такой погоде,- удивляется, притворив дверь за Иланой,. - Какое кино? Довести бы Рону до группы на мерзком ветру. За ночь не просохнешь. - Почему же ты не дал девочке обогреться? Может, боится чего, Яков - не мёд, на ее долю и так выпало столько, что и взрослому не снести! Чаю пожалел, - пеняет она мужу, убирая посуду со стола. - В Москве никого не отпускали мокрым и без угощения.
- Это их дочь, пусть о ней сами думают. - В нем закипает злоба. - Перестань вспоминать, я выдавливаю из себя те привычки. Россия, как глупая гусыня, всех привечает и пристраивает к титькам - и грузин, и казахов, и хохлов, и чукчей. Зато и нищенствует. - Он понимает, что обижает жену, но сдержаться не в силах, нервы зудят. - Евреи заботятся только о своих.
- Может, я и глупа, как гусыня, потчевала твоих учеников, а не выставляла на дождь. Верно говорят: "Не в свои сани не садись", даже муж попрекает. Чувашские гены не скроешь, справку о гиюре на лоб не приклеешь. Ты не написал мне, что здесь никогда мне не стать своей. Лея оформила документы на себя, не дала пристегнуть себя к Якову, впервые мысленно позавидовала она подруге. Моше приподнимается из-за стола, сердясь на себя: не надо было пускаться в пререкания, лучше быть заботливым, иначе не дождешься сына. Провожает Рону молча, благо погода не располагает к разговору. Буркнул: "Мать устала на складе". Дождь стих, но ветер злится, пытается сорвать одежду. Нарочно задержался у школьников - пусть женушка поскучает, поволнуется. Пришел, сел к столу, дрожит, словно продрог до костей. Хитрость удается - Дина набрасывает на него теплый халат, обхватывает плечи, греет своим телом, наливает чаю.
- Зря себя изводишь, - ворчит он, - на всех - ни у кого сил не хватит. Перечишь при дочке - ни с кем не уживется. В Союзе бабы - как мужики в юбках. Тут муж - хозяин, он в ответе за семью перед Богом. А ты, жена, слушайся, радуй его, ублажай - оба будете довольны и мицву главную - "пру урву"- успешно выполните, будете плодиться и размножаться. Причем ее можно исполнять не только в субботу. Как тебе это, зайчик? Дина хотела возразить, но, услышав давнее ласковое обращение, встрепенулась, прильнула к мощному телу мужа. - Хорошо, что отменил кино, - шепнула. - У меня есть занятие поинтересней, - подмигнул ей Моше. Может, и вправду так лучше, евреи умные, думает Дина. Влезешь в чужие дела- бед не оберешься.
Илана прислушивается: вроде бы в доме тихо. Вошла, к ней бросился щенок Рик, трется о мокрые брюки, повизгивая от радости. Бросив их и колготки на стул, девочка забирается под одеяло, не в силах унять зубной перестук. Камина не видно. В ногах примостился Рик, Илана прикрыла его краешком одеяла. Дождь скребется, как мышь, по железу подоконника. Страшно.
Яков вернулся из детского сада угрюмый, даже Доли не развеяла его растущую злость. Он - не мальчик на побегушках у недорослей, весь день только и слышишь: -"Подмети тут, вывези это, полей там!" Каждый тебе голова. Он поставит их на место! Не в каждом кибуце такие герои. Рисковал собой, оставил заложниками дочь и мать, спас чужую девчонку и ее мать. И никакой благодарности! Что понимают эти сабры в его тревогах? Девчонка злит, вымахала ростом с мать, а не уступит малой. Зяма , небось, мусолит Набокова, сидел за игры с малолетками, развратник, а заливает, что узник Сиона. И устроился в центре, не у черта на рогах. Как ее припугнуть? Отключить сознание? Лучше приручить лаской, мать будет довольна...Нет, я волевой, с этим лучше не связываться...Но такой случай не скоро представится,всё устроил, мать далеко, соседи в кино...Червячок дразнит, не отпускает, вырастает в змею, гонит сон. Только успокою себя немного, и всё, спит крепко. Кому от этого плохо?
Илану вытолкнул из сна странный звук. Скрип-скрип, шлёп-шлёп. Кромешая тьма. Рядом Африка, там кровожадный беспощадный злой разбойник Бармалей...Он кушает детей... Всё ближе. О, ужас, пискнул песик..Проглотил бедняжку...Навалился , срывает одеяло, ломает ноги...Всё, конец... - Хватит дрыхнуть! Пропустишь школу! - толкает Илану Яков на рассвете. - Чего ныла? Кошмары снятся? Поменьше сказки читай! Иди обмойся, холодная вода полезна для здоровья. - Сегодня он наредкость разговорчив. Провожает Илану до машины, наставляет: " Всякое бывает, и взрослые просыпаются мокрыми, у девчонок , когда взрослеют, такое часто, спроси подруг, объяснят. Главное - не болтать, мало ли что померещится спросонок, ославят, засмеют"... Нельзя сказать, чтобы он испытал особое наслаждение, но мысль о том, что он мстит и советам, и русским согревала душу. Дайте только срок, он еще и не так одурачит дипломата-полковника. Отомстит за евреев! Морозец пощипывает щеки. "Живей залезай", - торопит девочку медсестра Цвия, худая, дымящая, как паровоз, женщина. У нее простоватое большеносое изъеденное оспой лицо и стрижка под бокс. В серых под широкими - вразлет - бровями глазах - напускная строгость. Ей всего двадцать, выросла в "Ягуре", родители - Маня и Захария попросили ее опекать семью Якова. "Да они вдвое старше меня", - фыркнула Цвия, раз и навсегда исполнившись презрением к недотепам из России, подброшенным в молодое хозяйство, словно кукушата, премьершей Голдой. В Кирьят Шмона она проходит практику: в кибуце нет врача. В "фольксвагене" еще три пассажира, все терпеливо сносят курильщицу, даже когда окна закрыты. Не до споров- на шоссе пошаливают террористы, на-днях подорвали "субару" у водопада Баньяс.
Илану всю дорогу тошнит, ей суют пакет, высаживают через полчаса у ворот "Дафны". Затекшие ноги не идут, в голове гудит. "Ты сегодня несобранная, -замечает Лиора. Демобилизованную прикрепили к русской оле помочь с ивритом. - Устала запоминать? Каждое дело вначале трудно, главное - пытаться и хвалить себя за старания, даже если ты не в чемпионах". Добрая девушка, думает Илана, - Глаза мягкие, синие - как озера на даче у бабули, черные реснички - как иголки ёжика.Волосы блестят, густые, волнистые...И фигурка изящная, не как у меня,- раскормили кашами да макаронами.
Дылда, а так опозорилась ночью. Мора по гражданству тоже добрая, дает детям спорить, спрашивает, нравится ли такой законопроект. В Москве никто не интересовался мнением детей, словно мы - тупицы. На переменке ходите парами, на уроке - не шевелись, хмыкнешь или бросишь записку - сразу к директорше, а она - вся черная, как баба Яга, нахмурит бровищи, губы округлит, рот в морщинах, как курья попка, усы топорщатся - прямо тараканище, и , не выслушав, строчит пулеметом. Мальчишки от страха делали в штаны.
Идет третий урок. Илана заглядывает через плечо Ави в его тетрадь. Учитель алгебры - высокий мускулистый весельчак Менчи, быстро пишет на доске уравнение: цифры слева направо, слова - справа налево. Иногда по инерции меняет местами и цифры, заметив ошибку, быстро стирает губкой мел, рыжие кудри подпрыгивают. Стук в дверь, головы вскинулись от тетрадок. Это уголек - коротышка Коби. Любопытный Ави привстал, Илана трогает его рукой, просит подвинуться, не загораживать записи. Он бьет себя ладонью по лбу - мол, запамятовал и, растянув губы пальцами, выпучивает глаза, - благо учитель стоит спиной. Илана прыскает в кулак. "Задержался, отец прибыл из армии, с Синая, беседовали", - объясняет опоздавший. - Садись, спиши уравнение, мы его уже решили классом, не подглядывай, ответ в нижнем углу доски. - Менчи протягивает мальчику лист и возвращается к доске. "Тяв-тяв", - слышится в-приоткрытое окно. - Это мой Шхори! Наверно, сорвался с веревки, - громко сообщает Коби. - Еще сбежит за ограду на дорогу. Мори, можно выйти? - Иди, - кивает Менчи, с трудом пряча улыбку. Когда Коби возвращается, он подает ему еще один лист.- Догоняй класс! "Ав - тяв!" - слышится близко. Семиклассники оживились, квадратные корни сегодня не извлекаются. - Ты бы привязал собаку подальше, чтоб не мешала, -советует учитель, раздражаясь. Коби выскакивает в коридор. Через минуту он проносится мимо окон, покрикивая, слышно, как он упрашивает пса, ловит возле стекла, втолковывает, как нужно себя вести, треплет за шерстку. Дети смеются, подают советы в окно. "Не отвлекайтесь, - пытается вернуть их в серьезное настроение Менчи. - К нам должен зайти инспектор. Шхори пролез под кустами олеандр, его забавная мордочка - у самого окна, с высунутого красного язычка капает слюна.
- Морэ, это и есть инспектор?- вопрошает юморист класса Йоси. Коби просовывает палку, пытаясь выгнать мохнатого озорника из его убежища, песик отчаянно протестует, но его хозяин подлезает под ветки и, ухватив ослушника за шёрстку, тянет к себе. Возня затихает. Стук в дверь. "Эта дурацкая псина сорвала урок! Я ей сейчас покажу! -сердится Менчи, с решительным видом шагая к двери.- Что за недотепа! Входи! - На пороге представительная дама с огромным портфелем. Класс взрывается от хохота. За ее спиной мечется, пытаясь прошмыгнуть к своей парте, Коби. Он весь в глине, теперь отпросится в туалет.
Илане больно смеяться. Последний урок - опять иврит. Через час ехать назад, в противный "Бейт ахалуцим". Рассказать Лиоре о чудовище? Как "людоед" на иврите? Может, я чокнутая, как Галька у Печкиных? Мой отец тоже пил. Тут девочки смелые, хвалятся перед мальчиками - у них бат-мицва на год раньше, в двенадцать лет - они уже взрослые. Но почему я всего боюсь? И нос не дышит. Яков говорит, гои прокляты Богом. Потому все меня разлюбили - и отец, и бабушка с дедушкой , и мама... Илана устала ждать на ветру. Зря не пообедала, машину все равно упустила. Рядом в поле арабки собирают земляной орех, относят полные корзины к грузовичку. Они враги? Но водитель мне улыбнулся. Изредка проносятся автомашины, Илана каждый раз вздрагивает. Кибуцной нет и нет. Но вот за спиной прошуршали по обочине шины.
- Ты что, не нашла другого места для прогулок, да еще в холод? - интересуется, высунувшись в окно синего "форда" молодой солдат - Ждешь кого? Где живешь? Садись, подвезу, нам по пути! Не бойся, скоро стемнеет!- В машине тепло, звучит мелодичная песня. - И как отец отпускает тебя одну? Здесь полно арабов! - У меня нет отца. Умер. Давно. - А мать? - От солдата веет спокойной уверенностью и добротой. - Уехала. Оставила с Яковом. - Славное имя, так звали патриарха. Должно быть, хороший человек. Вы никак семья олим? Я так и думал! Потому и не знаете - тут опасно, эти арабы - звери. И тревога может застать. Скажи Якову - дети по Голанам не гуляют, им лучше всего быть дома. Ха, усмехается пассажирка, "хороший человек, лучше быть дома". Знал бы ты, где мне страшнее всего! Он всегда злится при Доли, а она стала врединой...
Яков всматривается в лицо девочки: "Где шлялась? Что за тип тебя привез? Кажется, не проболталась. Хорошие дети не пристают ко взрослым с дурью, - втолковывает ей за ужином, - дети должны слушаться старших. Знаешь, как трудно избалованным в армии?" Лея вернулась на Голаны к ночи, измученная до предела. Недовольна собой, надо привыкнуть к автобусам и петляющим дорогам. Бросила сумку, опустилась на кровать отдышаться, но уже через минуту натянула куртку. - Почему в доме такой холод? - спросила Якова. - Даже собака дрожит, не все моржи, как ты. - Аарон забрал камин. Вернулся вчера из армии. - Что же ты бездействуешь? - Устал. Пришлось одеться и идти разыскивать Менахема. - "Разве у вас нет печки? - удивился он. - На складе их полно. Одеяла в ржавчине? Есть новые. Почему ты в юбке и туфлях? Работаете со шлангом, так недолго и ревматизм получить. - Авива не нашла брюк моего размера, и бутцы кончились, - объясняет Лея, поспешая за их благодетелем. - Вздор! Прячет для подружек, Нурит вдвое толще тебя - для нее всё нашлось! - В Союзе шутили: "Коммуна - кому на, кому пойди вон!" - Я учусь заочно в иерусалимском университете, и там есть такие лоихпатники - их ничто не касается. - А я думала, это - русская особенность - обломовщина, лень, равнодушие. - Я слышал про Обломова. Только у нас здесь нет диванов. Говорите когда чего нужно.
- Всё из-за тебя, гадина! - вскочил с постели Яков, как только Лея ушла, - Вечно с кислой мордой, зараза! Нет чтобы улыбнуться, ей вставать в шесть, едва присела с дороги! - Хлопнув дверью, он выскочил на улицу, пропечатал лужи до столовой. Менахем долго внушает что-то низенькой худышке с конопушками на невзрачном вытянутом лице, та часто мигает белесыми веками, теребит жидкие длинные прядки волос, послушно выкладывает на прилавок вещи, торопится - сегодня ее очередь дежурить на раздаче пищи и мойке посуды. Лея возвращается с охапкой в одной руке и печкой - в другой. Менахем помогает донести три новых одеяла, полотенца, простыни и наволочки. Что бы они делали без этого общительного чуткого весельчака?!
Первый урок выучен: в Союзе обо всем радели власти, а тут- каждому по потребностям, вот и требуй, спикеры и няньки отняты! Но куда делся глава семьи? Почему уснула без ужина Илана? Ни о чем не расспросила, ничего не рассказала. Обиделась? Или видит, что мать закрутилась? Молодая пара, наверно, опять опустошила бак с горячей водой,вот и не искупалась, а ведь любит дрыбаться в воде. Нужно развивать в ней самозащиту, не то заклюют, как дикого утенка. Яков пришел поздно, играл в шахматы. Вошел настороженно - не дозналась ли Лея чего у дочери? Он уже и сам не понимает, что на него нашло, девчонка затрагивает самую больную струну - напоминает об Аллочке. Трудно ждать, пока подрастет; нужно укрепиться здесь. Он придвинулся к горячей спине Леи, сон - не помеха, он - сеятель, она - грядка.
Зря я вспылила, пеняет себе утром Лея, ополаскивая лицо и шею под холодным краном. Он привык к холоду в доме, вскакивал, чтобы истопить чугунку. Рос на попечении соседок; где ему было научиться заботе о семье? Она специализируется на салатах и мясных блюдах из фарша. Бригаду возглавляет повариха Нурит, она вернулась недавно с кулинарных курсов.высокая семипудовая плечистая девица с красными шершавыми ладонями (брюки делают ее похожей на танк), с утра распределяет, кто что готовит на завтрак и обед, вечером дежурят по очереди.
Москвичке нравится узнавать местные блюда, чистить сообща овощи и картошку под песни, нравится, что на раздаче и мойке дежурит даже секретарь рыжеволосый толстяк Рафи. Приятно, когда из зала приходят за добавкой, просят именно ее овощные оладьи, тушеную капусту или шницеля. В зале бригаду приветствуют криками: "Тода раба" ("Большое спасибо")! На кухни московских столовых лучше было не заглядывать, даже в их министерстве,- надолго пропадет аппетит, а тут всё из нержавейки, сверкает; на окнах сетки, мусорные тележки крытые, на колесах, всё для работяг, чтобы не переутомлялись. Тело с непривычки ноет - пока надраешь железной губкой кастрюли, сковороду и столы - не раз согнешься; повоюешь с жиром, сгонишь мыльную пену на пол, поорудуешь шлангом - словно побывала на секции гимнастики. Но это - приятная усталость.
После обеда - свободное время. Лея пишет письма знакомым, в России с нетерпением ждут вестей. С почти незнакомыми людьми легче быть откровенной, чем с Яковом: с ним боязно наткнуться на колючки, а то и мины, он и сам уползает от бесед в нору. Терпение, твердит себе Лея, время - великий учитель и лекарь, мама терпела. То, что казалось нелепым, вдруг понимаешь и принимаешь, и всё образуется. Миша Шалгавый умолял описывать всё до мелочей, а у нее полно досуга, марки и конверты - бесплатные. "Кто сказал, что горизонта нельзя достичь? Мы достигли, Миша. Раз - и скакнули в светлые дали коммунизма, в город солнца француза - утописта Кампанеллы. Пусть пока это городок, поселок, но с новым , невиданным нигде укладом жизни. Сказку делаем былью, помолодели - учимся разговаривать, читать вывески, газеты, титры кинокартин, узнаем законы, обычаи, продукты и блюда.
День здесь начинается вечером, неделя - в воскресенье, выходной - с полдня пятницы, у всех новые имена, без огласовки длинные фамилии не прочесть. Твою, например, будут склонять и "Шлагви", и "Шлагой", и"Шалагвай", а то и "Михаэль Шел гой". Ой, нехорошо получается, заахают, в переводе это означает - Кто как бог гоя? И смена имени на "Моше" не поможет, получится "Моисей гойский". Кто впишет такое в паспорт? Будешь настаивать - решат, что ты утерял трепет перед Торой. Хорошо, что предупредила, чтоб в аэропорту не застало врасплох. И жену."Люся" вызовет неприятные ассоциации с павшим ангелом Люцифером. Роман стал Яковом , я - Леей. Но это мелочи, я меняла имя и фамилию и в Москве, главное - мы на Святой Земле, здесь так легко дышится !"
Она пишет и о ночных тревогах - стоят в убежище с полчаса вплотную, но никаких неприличностей, как бывало в метро в часы пик. И в шесть утра всё оживет, зарычат моторы снегоочистителя и грузовиков, повезут бельё в прачечную и поедут на продуктовую базу. Они - молодцы, эти пионеры коммунизма!
Глава 4. В лучах света
"Есть некий свет, что тьма не сокрушит". И. Бунин
Писать родителям тяжело - колет сердце, злые слова живут в памяти, срывают корку с ран. Упоминать сестру и брата нельзя. Жаль отца - он так любил Любашу. - Может черкнешь пару строк бабуле? - спрашивает мать школьницу, но энтузиазма не встречает. - Что, не ладится в Дафне? - Детям тут скучно,- наконец, выдавливает девочка.- Я вспомнила, как мы смеялись в кукольном театре. Может, поставим "Трех медведей"? - Здорово придумала! Попробуем перевести по памяти. Скоро получим багаж, там кинескоп, можно показывать в клубе диафильмы.- Но ответа на расслышала - раздался сильный стук в окно. Лея вышла на крыльцо. - Прибыли из газет и телевидения! - выпалил Хези, черноглазый худенький паренек из прачечной бригады. - Со мной разговаривал сам Ярон Негби! Все ждут, я бегу к Певзнерам, не тяните! - А ты взрослеешь, - похвалил Яков Илану, когда Лея ушла, - перестала вываливать матери свои сопли-вопли. - Он притянул девочку к себе в отеческом одобрении.
В столовой собралась вся русская группа. Коренастый интеллигентный мужчина в добротном костюме поверх махерового свитера, известный публицист из центральной газеты "Маарив", задал всем новеньким вопрос:Что привело их на границу, на спорную землю? Вряд ли жажда реванша и мщения, вряд ли тревога за безопасность долины. Лея села возле художника Изи. Костлявый вихрастый черниговец то вытянет цыплячью шею с острым кадыком, метнет зоркий взгляд на говорящего, то отпрянет, нанесет несколько штрихов на лист,- и вдруг проступит неповторимый облик оратора. То и дело достает ингалятор - у него астма, врачи посоветовали жить подальше от моря. Говорит Авраам, инженер лет тридцати пяти, у него в Риге - жена, двое пацанов. - В первые месяцы в ульпане не находил себе места, все лезли в душу с расспросами, решил нырнуть в гущу сабр. Здесь можно осуществить любую задумку, - на этих просторах внедрим гречиху, прекрасный продукт экспорта, уже попросил друга прислать учебник, Вивьен мечтает открыть дом отдыха для астматиков и туристическую базу - возить людей на снежный Хермон. Кибуц сможет отказаться от дотаций.- Инженера не смущает нехватка слов, он употребляет русские, Лея подсказывает вместо непонятных. Воодушевившись, Авраам брызжет слюной, размахивает руками. На него с восхищением глядит гибкая шатенка лет двадцати пяти в шелковой салатной блузке с воланами по вороту и черной расклешенной юбке, на ней модные сапожки, на покатых плечах - ажурная шаль, в волнистых волосах - белая ромашка. Это - француженка Вивьен. Лее нравится одержимость рижанина идеями, на занятиях ивритом не успокоится, пока не вытряхнет из Менахема точные значения всех новых слов. Не знала, что тоскует, не подозревала, что влюблен.
В столовую вплывает "одесская Роза" - самая молодая из группы. Черные очи ее кажутся огромными из-за теней на веках, ресницы загнуты и подчернены "маскарой", полные чувственные губы алеют, щеки - как поджаристые оладьи, иссиня- черные волосы кокетливо схвачены тонким шарфиком. Высокая, статная, она гордо несет свой высокий упругий бюст к телекамере. Обычно немногословный, Моше рад возможности вспомнить прошлое. Вот это была жизнь! Встречи единомышленников, игры в прятки с властями, протесты у здания суда. "Я здесь для того, чтобы проложить дорогу отказникам, - гордо вещает он, тронув пышные усы. - Мой сын вырастет вольным, как кипарис, ему не промоют мозги ленинской баландой. - Снял очки, густые брови сошлись, вдоль высокого в залысинах лба проступили длинные поперечные насечки, из-под набрякших век окидывают слушателей уверенные глаза. Его плавный иврит гости слушают с удовольствием, не показывая пальцем на часы. - Я сказал и за тебя, бросает он Дине закуривая и не снижая голос. - Иди к Роне в группу!" Дина послушно поднимается. "Что слышно от Люды?" - успевает поинтересоваться Лея. - "В Италии она, решили просить там убежища".
Яков застал лишь последние слова Моше, он не собирался выступать, сыт фимиамом, но друг разбередил душу. Только что скажешь этим заевшимся старожилам? Пришел на высоты ради семьи? Неточно, я не подкаблучник. Ради идеи? Нет, конечно. Идеи могут обернуться своей противоположностью, как стало с коммунизмом в России. В войну миллионы погибли или стали калеками., поверив Сталину, а он, прихлопнув Гитлера, уселся на шее победителей да еще пошел войной на евреев. Принесла этих репортеров нелегкая, им ради красного словца не жаль и молодца. А у нас там родные, им могут отомстить Лучше выскользнуть незамеченным. Одно смущает - у Негби в руках газетная вырезка "Русская Рут" с фотографией Леи. Ни к чему кибуцникам знать корни Доли. "Пойду за пицкале - шепнул героине, - не распространяйся о гиюре, у КГБ длинные руки и большие уши. Прислать Илану?" Лея кивает. За его чуткость она на всё согласится. Яков направляется к выходу, на ходу влезая в кожанку. Изя изобразил его представительным, гордый взгляд, череп округлился, волосы отросли почти до плеч, подбородок рассекает воздух, в желтых глазах - огни, как в топке паровоза. Покусывает соломинку. Уверен в правоте своего выбора.
Быстро шагая по дорожкам, Яков досадует на себя - не получается быть строгим с Леей, обидчивая, остроязыкая. Моше удалось укротить свою чувашку. - Я скучала в Раанане, - признается Роза, томно растягивая слова. -Здесь полно молодежи, учусь их песням, манерам, сленгу, хочу скорее стать своей. - Она распахивает шмелиные веки, улыбается, показывая ровные белые зубы; серебряные подвески дрожат, передают кипение лавы в вулкане тела. Девушка то и дело дотрагивается до тесьмы, стянувшей вырез расшитой крестиком блузы. Женихи завалят письмами - гарантировано. Южное солнце вызвало раннее движение соков, непонятное родителям, но пока парни разобраны, приходится ждать, какие пары распадутся или когда прибудут новенькие.
За ней слово берет Изя. Бывший кишиневец мечтает создать серию картин, именно тут бьется пульс истории, через пять лет местность не узнаешь, а у пионеров исчезнет задор. И, конечно же, только поварившись в общем котле, можно понять израильтян, они в этой стране выросли, врастают в Голаны корнями, их отсюда не сгонишь, патриоты. Сорокалетний Лазарь - убежденный холостяк с Украины. На нем - несвежая полосатая рубашка и серые лыжные шаровары. Большие очки скрывают плохо выбритое лицо в угрях, плешь поблескивает в свете прожекторов. В Бердичеве Лазарь работал снабженцем, хотя имеет диплом экономиста, подрабатывал спекуляцией хрусталем. Пока помогает на складе, но хотел бы возглавить доставку продуктов и заказы одежды, получить водительские права. И хоть говорить на иврите - мука, но такой рекламой нельзя пренебречь. Не предложат ничего путного в центре - махнет на Запад. Прочитал три фразы о своем огромном опыте и передает микрофон москвичке.
- У нас трудности с оформлением брака, - говорит Лея. - Советские власти признали нас с Яковом супругами, в Вене работников Сохнута я убедила, а в Израиле семью решили разрубить. В ульпане его не оставили. Советы позволили Якову объединиться с тельавивской тетей, а в центре абсорции ему не дали находиться вместе с дочкой. В чем провинился? Что пошел работать, заменить больную кибуцницу? - Но ее не слышат, цель репортеров - расхвалить проект премьерши и молодой кибуц. - Правда, что вы - из столицы? - спрашивает телевизионщик. - И вы пришли на плато жить с соседями в одной комнате без удобств? - Росла в центре Москвы, в окна доносился бой кремлевских курантов. Да, такие удобства, как ванна, были.
- Вы - научный редактор, так? У вас был дом, автомашина, драгоценности, ценные бумаги. Что с ними? Инвестируете? - интересуется мааривец, поднося блокнот к холеному лицу и открывая дорогую авторучку. - Уезжали налегке, жилье не продашь - государственное, займы нам не вернули, хотя обещали. Тележурналист удивленно всматривается в лицо женщины - не дурачит ли. Господин Негби пожимает плечами. Может, советы выпустили свихнувшихся? Спрашивает: "О чем думаете, когда чистите картофель?" - Что накормлю трудяг. Пятнадцать лет чистила корявые, зачастую лживые статьи. Муж уехал. Провожая его, увидела тех, кто рвется из страны. Посветлело на душе. Визу не давали, грозились послать в другую сторону, в Сибирь значит. Мечтала унести хотя бы душу. - Неужели в Союзе все евреи такие идеалисты? У вас и у вашего супруга - имена из Торы. Ваши родители знают Пятикнижие Моисея, ходят в синагогу, празднуют Песах, Йом Кипур, Пурим? О чем это он? - не понимает Лея. - Вроде бы употребляем иврит, а говорим на разных языках. Из столовой возвращается в ранние сумерки, с трудом вытаскивает бутцы из чавкающего снега. Но подняла голову и ахнула - вдали возвышался красавец Хермон.
Яков застал Доли во дворе в окружении трех мальчуганов, она съежилась, пытается что-то сказать, но, не найдя слов, кричит:"Дураки! Зараза! Раздубачу!" Увидев отца, разражается плачем. Из-под куртки стекают струйки воды. Ее мучители пустились наутек, отбросив шланг на землю. - Вы же так загубить человека можете! - кричит Яков тоже по-русски. И тянет промокшую девочку в здание. - Вам доверяют детей, так смотрите за ними! - напускается он на юную Хаву. - Накрывать столы можно, когда дети на глазах! Где ее шкафчик?" - Он стягивает с дрожащей Доли курточку, свитер, рубашку, растирает синее тельце полотенцем. Девушка застыла со скатертью в руках. - Я только что смотрела в окно, они играли дружно,- лепечет. - Наверно, решили, что это весело. Дети ведь! - Вот именно - дети, - резанул мужчина, - она же без языка, не попросить, не защититься, всё вокруг новое, чужое. Вам этого не понять! - Я тоже здесь новенькая, понимаю. Обещаю, это не повторится, не говорите, пожалуйста, мазкиру, Рафи строгий. - Она вытирает глаза ладошкой. Их с Мони еще не утвердили даже кандидатами, жалоба навредит, придется уезжать, а в центре жилье не снять, найти работу нелегко. - Ладно, ладно, не скажу, но смотри за ребенком в оба!
Доли восседает на плечах отца. Он шагает по полю, направляясь к сирийскому городу Кунейтре. Дорогу перебегают зверьки с растопыренными длинными, как спицы, иглами. "Это дикообразы, пицкале. Я тебе обещал сюрприз. Это первый. А вон грузовик. Знаешь кто его подбил? Наши солдаты. Это - второй сюрприз. Узнаешь буквы? Русские, МАЗ, значит сделан на Минском автомобильном заводе, в той стране, где мы жили раньше. Там у тебя сестричка Аллочка и бабушка. Аня. Вот какая хреновина. Русские шлют нам сувениры, а израильтяне их подбивают. Там главные дяди помогают арабам, нашим врагам. Значит, и нам эти русские дяди - враги". Отец сажает девочку в кабину, фотографирует. "Аба, давай покажу карточку моему глупому врагу Томеру, - просит девочка с высоты, - вот позавидует. Мальчишки будут ходить за мной по пятам".- "Погоди, вот съезжу в Тверию, отдам проявить пленку, тогда". Доли расстроилась. Придется досадить Томеру иначе; может, кольнуть иглой дикообраза, вот обревется!
Кунейтра - каменный призрак. В трещинах асфальта бурно разрослась трава, черепа домов без крыш, смотрят черными глазницами окон и дверей, вместо зрачков- деревца, вместо ресниц - одуванчики, по щербатым стенам ползут вьюнки, ветер завывает, словно плакальщица на похоронах. Ни человеческого голоса, ни света от фонарей, ни автомобильного гудка, ни пения птиц. "Пойдем отсюда,- просит девочка,- к людям!" Но Яков ликует - вот где вольно дышит человек: на развалинах гойского городка, на отвоеванном у врагов плато среди людей, осуществляющих свои мечты! Для полного счастья нехватает только Аллочки. Надо будет подъехать к хохотушке Рухаме, когда она заменяет Авиву на складе, выпросить джинсы, куртку, сапожки, собрать посылочку.
Беседа с репортерами разбередила душу Леи. В самом деле, что погнало ее из России? Тревога о Дашеньке? Коммуналка?Нужда? Жажда создать семью? С Яковом мало шансов. Израиль не влек, о еврействе не имела ни малейшего представления. Неприятие строя? Да, ее тревожили вопросы еще в детстве, в Грузии мужики откупались от фронта, резали раненых, хвалились: " : У нас Сталин в Москве, милиция в кармане". Но спросить не у кого. Родители - каждый в своем панцире. Послали на практику - увидала, что никто не ликует от счастья, в магазинах на периферии одни рыбные консервы да сушеные овощи. На селе избенки худые, чинить некому, молодежь бежит в города, бабули живут лишь с огорода - лук да каша, за хлебом шагай в сельпо лесом десяток километров. Вода - с колодца. Ни бани, ни кино, лишь хриплое радио - тарелка. Танька доверилась: дядя- кремлевский садовник их всех называет бесами, так и норовят столкнуть зазевавшегося в костер. Устраивают оргии, а Берия отлавливает красивых девушек на улицах. Хрущев подтвердил его слова. Парады перестали радовать, всё опротивело, жизнь расписана сверху: учись, отработай по распределению, слушайся начальства, хвали Родину. Безмолвные добровольные жалкие рабы, вот кем мы выросли! Владик решил хитрить и с властями , и с ней. Расстались. Попыталась взять судьбу в свои руки, повезло, взяли в центральную газету. Ездила по стране, писала о строителях Волго-Дона, о липецких садоводах, о сталинградских пролетариях. И вдруг - письмо рабочих передового совхоза: "Директорша получает знамена и премии за то, что обворовывает совхоз, мы поймали ее с поличным! " Поможем трудягам? - предложил Лее Эмиль Исаевич Дымковский, внештатный работник отдела писем. - У них рушится вера в партию!". Она не могла не согласиться.
Статья вылилась за выходной, оба радовались - у сотен рабочих появилась надежда и вера в справедливость. Материал занял целый подвал второй полосы. Коллеги поздравляли, звали обмыть. Но не удалось. В обед звонит Эмиль. Голос взволнованный, а пробить этого мужественного человека нелегко. "Сушим сухари, влипли по уши! Секретарь обкома горой за эту бабу не случайно, она оказывает ему не только продуктовые услуги. Поняла? А он - друг самого Демичева, правой руки вождя!" Ему страшно, а что говорить о ней, у нее годовалая доченька! Через день авторов вызвали в высочайший штаб. Дубовые двери солидного серого здания на площади Ногина угрожающе захлопнулись, отделив их от белого света. Мощный, как тумба пароходного причала, дядя со стальным прицелом глаз, презрительно оглядев странную пару, выпускает шрапнель по старшему: - У нас есть что воспевать, но вашему брату вечно нужно выискивать пятна на солнце! - Вы имеете в виду журналистов? Пятна мешают свету, - отвечает мишень. - Критика - движущая сила советского общества, - добавляет Мира. - Не ваше дело, партия знает, где что не ладится. - Нас учили быть приводными ремнями и помощниками партии. - Вы молоды, не знаете жизни!- отмахнулся чиновник. - Я сорок лет в прессе и на радио, - вставляет Эмиль. - Вы - внештатный и без диплома, вас три раза увольняли из радиокомитета! - И три раза восстанавливал суд, - уточняет Дымковский, не отводя взгляда от тумбы. - А у меня два диплома с отличием, утверждена ЦК в штате редакции - добавляет журналистка. - Не можете жить спокойно, -вновь палит крупный чин в адрес седого обвиняемого. - Какой покой, когда детям нет молока, а партийная особа грабит их; ведь главная забота партии - о трудящихся. - Она рушит семью секретаря райкома, обманывает партийцев! Владимир Ильич Ленин учил нас быть нетерпимыми к нарушителям морального кодекса коммуниста, - напоминает Мира. Такой козырь бить нечем. - Завтра же даете поправку, - сердито велит партиец.
Дубовые двери нехотя выпустили незадачливых помощников партии.. Редактор дал поправку сам, Лея ушла из редакции в тихую гавань, журналистика потеряла в ее глазах всякую привлекательность. Утешала себя смелыми честными книгами, но с уходом Хрущева оттепель сменилась заморозками и белым безмолвием. И не знаешь, что принесет завтра - весну или лютый мороз. Что передать детям, когда у самой утратился вкус к жизни? Родина требовала лжи. Единственный способ сохранить себя в живых и уважать себя как личность - это бежать прочь! Всё правильно. Лучше чистить картошку, чем прислуживать подобным королям и ходить в свите жестокого Мороза.
Праздник света Хануку отмечали в столовой. На окнах - гирлянды из зеленых веток, под потолком - разноцветные шары. Все разбиты на команды, у каждой на столе - газовая комфорка, сковорода, терка, бутылка с маслом и картофелины. Задание - очистить и натереть их на терке в тесто, нажарить оладьи. Победители получают приз. Не все умельцы, парни охают от брызг горячего масла, стирают о терку пальцы, но безразличных нет. Быстрее всех - бойцы кухни во главе с Нурит. Им вручена огромная коробка с бантом, его развязывают, извлекают,как из матрешки, пакет за пакетом, пока не добираются до большого четырехугольного волчка с буквами и забавными картинками зверушек. Лее поясняют: буквы означают "Здесь имело место большое чудо!"
Стеснительный богатырь Нисим рванул меха аккордеона, полилась приятная мелодия, мощный хор подхватил песню, вот-вот приподнимет крышу. В руках - листки со словами, одна песня переливается в другую, лица у всех просветленные, словно ребята и девушки дали клятву верности какому-то общему делу и понимают друг друга без слов. Запустили разнообразные волчки -"сэвивоны", резвятся, как дети, скандируют какие-то фразы. А у доски добровольцы соревнуются, кто лучше передаст мелом тему "Иерусалим - город трех религий". Шофер Рони нарисовал три фигурки, пляшут, взявшись за руки - одна в рясе, другая - в панамке, третья - в платке, - - христианин, еврей и араб. Слева - садовод Миха изобразил Коран, свитки Торы и распятие.
Лучшим признано произведение Менахема: полумесяц над мечетью, крест над колокольней и магендавид над колоннами синагоги. Этот многодетный отец не перестает удивлять русских заинтересованностью во всем, что творится в кибуце и стране, он изучает историю, находит время и на сыновей, и на дежурства. Подходит в обед к москвичам и, раскрыв томик Пушкина, просит объяснить , что значит "Век уж мой измерен", "Мой дядя самых честных правил", или "занемог". Так говорят в России? А что такое "мельпомена","нелюдим', "подобен утренней Венере"? В глазах - неподдельный интерес. Лея училась с филологами, но никто не вникал в такие тонкости языка, главной целью было - получить "корочки", диплом и для тех, кто похитрее -улизнуть от распределения на периферию, зачеты сдавали по шпаргалкам. Зачем пожилому кибуцнику русский язык? Его стараются забыть многие репатрианты, Яков злится на нее, что разговаривает дома по-русски. "Не могу заикаться со своими детьми!" - вспыхивает Лея. "А я не могу заикаться на иврите, прожив год в стране!- парирует он.- Забудь уже свою Россию!" - "Но это как забыть корни, обидеть отца и мать, растоптать своё нутро! Евреи помнят далекое чудо, имевшее место в Храме,- уже две тысячи лет!" - кипятится женщина. Чем больше съедено соли, тем более солоно на душе. Диалоги их всё короче, как и объятия. Мужчина как-то завел разговор о заповеди "пру урву", Лея пошутила:на Западе планируют семью, никто не прет и не рвет. Он взвился: "Высмеиваешь наш язык!". Легла рано, сбросила с себя его руку, мол, не будем больше бездумными. Мужчина резанул:"Лавка была закрыта! Не я устанавливаю порядки! Ты тоже могла бы попросить таблетки в ульпане!" - "Но я же заболела, не было сил тащиться через весь поселок, и на кибуцную машину боялась опоздать!" Вскочил, набросил куртку, зашагал по запорошенным снегом дорожкам. Его всё тут бесит. Тут загоняют в партнерство... Как в Союзе...Рвался на волю... Все бабы разобраны, не найти телки. Надо почаще отпрашиваться в долину. Перебьюсь до весны, - и прочь из этого общепита и коммуналки. Мужчина решительно шагнул в дом, сбросил одежду, присел на кровать. Ишь раскинулась, сладко спит, груди теплые, упругие. Найду как ей отомстить. Обвяжу сыновьями, засажу на кухню. Всё будет по-моему. И он прижался к горячему женскому телу.
Глава 5. Весенняя новь
"Что видно с Голанских высот? Это зависит от того, в какой обуви ты взбираешься на них. Нужно ходить по ним в домашних тапочках". Геула Коэн, член Кнессета
Яков и Моше не идут на карнавал - мол, новый год евреи встречают в сентябре. "У нас правильное летоисчисление", - заявляет Яков. "В Союзе тоже твердили, что у них всё правильнее, чем у других", - усмехается Лея, сооружая себе и Илане костюмы мушкетеров. Яков хлопает дверью, злится на кибуц, у них нет никаких твердых устоев. Карнавал - повод, думает Лея, его гложет что-то другое. Часто позволяет себе приказания. Ее даже отец не поучал, объяснял, в чем не права, качал головой, "Как тебе не совестно!" Они спорили, он ссылался: напечатано в "Правде". Она убеждала - газетам нельзя верить, ее босс каждое утро бегал в райком за инструкциями, где сеять и что жать. Ее уважали академики, сам диктор Левитан. В Москве Роман не заносился, а здесь стал - как пороховая бочка, тронь - взорвется На вопросы на отвечает, словно несу чушь, не хочет признаться, что многого не понимает, как и я. А, может, скучает по дочке? Ее дети - с нею... Как ни тянется зимнее время, но и ему приходит конец. Прошел карнавальный Новый год, минул Новый год деревьев, в долине вовсю цветет миндаль. Но и на высотах ощущается дуновение весны, снег измельчал, посерел, появились плешины, кое-где пробивается трава.
Вечером Лея дежурит на кухне, макает куски вчерашней халы в молочно-яичную смесь - и на сковородку в сливочное масло. Вдруг желудок скрутило в ком, он подпрыгнул к горлу - едва успела отскочить к урне, вывернуло до темноты в глазах и горечи в горле. Молнией промелькнула догадка. Нурит спешит спасти гренки, чтоб не подгорели. Назавтра внутренний бунт еще активнее, еда страшит, но сосущий голод гонит к столу. Сомнений не остается - новая жизнь каждый раз обрекает ее на сухари.
Теперь Лея ложится с курами. После сражений с жирной посудой, стояками и полом нет сил. Попарит ноги - и под одеяло, чуть шевельнется - холод врывается и сгоняет сон. Яков рядом - и далеко, нужно обсудить массу тем - а он замкнулся, хоть волком вой. Она еще надеется - рвало из-за непривычной пищи. Но за ужином медсестра объявляет на всю столовую: "Лея, а тебе особое приглашение? Будущие мамаши - за бессолевым столом! И получи завтра на складе блузу и материнские брюки!" Значит, сделала анализ, поняла Лея. Покрасневши, перебралась за угловой стол к шестерке беременных. Краем глаза успела засечь - в полевой бригаде оживление, Якова хлопают по спине.
- Не вздумай чего предпринять, - наставляет он, подождав ее на выходе из столовой. - Здесь это нелегально. Все рады за нас! Но виновница радости растеряна, сердится на Цвию- не спросила, хочу ли я оставить дитя, бабахнула. Даже деревьям при пересадке требуется время набрать силы, привыкнуть к новым условиям, а у нас пока - ни почвы под ногами, ни дома. Подкидыши...Оставят ли к осени? "Дитя, зародившееся от любви, сказал как-то Менахем, красивое, здоровое, , богато талантами". Они не дали ребенку этого, пира любви у них давно не было. Ей самой до сих пор больно, что родилась нежеланной. Она, конечно же, не нарушит свой обет небу, люди не осуждают, партнер не бежит, нищета не грозит. Но на душе муторно.
Доли прибежала из детского сада возбужденная: "Правда, что у нее есть братик?" Значит, еще лет двадцать жить с чудовищем, ужасается Илана. И коченеет от неожиданной мысли: а вдруг и у меня зародится ребенок? Мама говорила, родятся от объятий, у кого бы спросить? Но он не велел никому говорить?. - Счастливая ты, - поздравляет Лею подруга. - Мой мечтает о сыне, буду ездить на грязи в Тверию. - В серых глазах Дины - печаль. Подурнела, щеки огрубели, округлились, на лбу - прыщи. Обсеченные волосы слиплись, ссутулилась. - Заболела мама, а я ничем не могу ей помочь, - вздыхает грустно. - Зарплата - курам насмех, Моше на папиросы не хватает. Остается одна ниточка - письма. И чего рванули на границу? Посмотрели недавно фильм - одна постель. На складе болтают только о сексе. Партнеров меняют. Мой стал покрикивать, всё время дуется... - Мой тоже не ангел. Они росли слыша:"Мужик бабу лупит, значит любит". Потерпи, изменятся. Мне тоже придется ездить каждый месяц в долину - отрицательный резус. - У Люды Арнольд не такой. Прислала письмо - не нахвалится. Их Италия не приняла, ей летом рожать, уже приобрели коляску, а теперь решили идти через горы, бедная. Не везет нам. Лея понимает Дину - знает, как иссушает душу жажда метеринства.
В гости к Каратам часто заходит аккордеонист Нисим с трехлетней дочкой Ади. Рыжеватый под дверную притолоку блондин, весь в крупных темных веснушках, преображается, когда берет в руки музыкальный инструмент. Вытянув худую длинную ногу вперед и поджав другую под стул, он протирает пенсне, разводит меха и, прикрыв светлыми веками беззащитные голубые глаза, отдается мелодии. У него теплый баритон. "Баэрец аувати шакед пореах", пел он в их первую субботу на Голанах после ужина. Лея по привычке перевела слово в слово:"В любимой моей стране цветет миндаль", улыбнулась, припоминая - именно этими словами прожужжал ей все уши в Москве Ромка.
Сегодня Нисим привел девочку показать ей кролика, подаренного Доли Захарией. Сел на пол, расставил ноги, усадил дочку,"Не бойся", убеждает, взяв ее ручку в свою и гладя белое пушистое чудо, и улыбка пронизывает солнечным лучом его миндалевидные озера глаз. Доли сует зверушке капустные листья, Нисим подхваливает ее и предлагает вместе спеть про Йонатана.
' С Нисимом можно говорить без опасений. Лея как-то поинтересовалась, что привело выпускника престижной гимназии Тель-aвива сюда, на край света, в коммуналку. - До призыва оставалось полгода. У нас принято после школы уходить из-под родительской опеки. Решил осмотреться тут, понравились ребята, неизнеженные, нетряпичники, встретил Шулу. - Он поперхнулся, снял пенсне, протер бумажной салфеткой. Не привык много говорить, пот на лбу. - Она из бедной семьи, родители разошлись, кибуц обещал послать в университет. Потом родилась Адики, купить жилье в центре и осилить платежку за учебу, имея ребенка, невозможно. Всё подорожало -квартировладельцы ждут ваших. - Ему не по себе, золотистый чуб распался кольцами по вискам, смущенно чешет мочку левого уха. - Я после армии - тоже не ценная находка, ваши едут с дипломами и научными степенями. - Вы нас не очень- то любите? - пересилив себя, дознается Лея. - Любить не зная нельзя. А когда новенькие властям милее родных -обидно. Ваших и в вузы берут без оплаты, и под квартиры дают ссуды без процентов. Хорошо, если начнут работать и останутся, а если подадутся в более богатые края? Так уже бывало. Вы-то молодцы, сразу впряглись, вас-то примут. К нам тоже привыкнуть надо.
Мира подавала гостю чашку кофе, когда в дверь стукнули и вошла Шуламит, неказистая толстушка с двумя пучками крепких прямых волос над ушами, как у дошкольницы, и круглыми фисташковыми глазами на лунообразном бледном лице. - Конечно, он тут засидится, раз угощают, - пытается она смягчить свое заикание шуткой. Хозяйка ободряет ее улыбкой, пододвигает стул. - Если вам обоим нужно куда-либо съездить,- предлагает Лея, - я всегда присмотрю за Ади, они ладят с Доли, обе обожают собаку. Но гостья словно не слышит, она впилась глазами в мужа. Скорее остаться с ним наедине, поделиться новостью - врач нашла у нее гепатит, хочет положить в больницу! Нисим понял жену без слов, уже на ногах, погладил ее плечи, успокоил, и она улыбнулась. Есть же нежные мужчины, позавидовала Лея, у него - как будто свечечка горит внутри.
Стемнело. Яков давно спит, Лее не по себе - не так идет ее жизнь, не так, и тянет ее за собой, за шиворот тянет. Вдруг тишину рассек дикий вой сирены. Лея соскочила на ледяные плитки пола босая, в темноте не нащупает тапки, метнулась к выключателю, не нашла, утешает испугавшуюся Илану, полуодетые, они несутся в убежище - огромную нору под толщей земляной насыпи. Втискиваются, стоят, спрессованные чужими телами час - два. Тяжелый запах сырости, табака, засорившихся желудков вызывает тошноту, а Лея не захватила пакет. Даже в такую минуту Яков не утешит, не согреет, отмечает она с огорчением. Надо будет узнать, нельзя ли вернуться в ульпан. Здесь людей полно, но, если б не Менахем, словом обмолвиться не с кем...
Весна нахлынула рано, снег исчез в два дня, быстро впитанный землей. Кибуцу разрешено перебраться на новое место. Квартиры меблированы и разыграны по жребию, каждой паре предоставляют тендер перебросить одежду и постели. Лея вынесла черные полиэтиленовые мешки на крыльцо, чтобы не задерживать машину, подъехал грузовичок, из кабины спрыгнул похожий на циркуль вечно рассеянный Хаим. - Сейчас грузимся мы с Ади, я вчера забыл заказать машину,- бросил, проходя в дом. Вынес картонку, добавил:"Потом Гади с Алиной, Рами с Даниэлой, потом вы." Он забрасывает в кузов узел, но небрежно завязанный тюк распадается, одеяло летит в лужу. Парень хлопает дверями, поторапливает подружку, сердито проходит в дом,задел бутцами мешки Каратов. Накрапывает дождь, настроение такое же пасмурное, хоть Лея пытается взбодрить себя - у нас теперь своя квартира, вдоволь горячей воды, новая мебель. Все посветлели - за сопками кибуц недосягаем для обстрелов, дети будут спать наверху, не под землей!Но обида ворочается: опять они менее равные. "Пойдем пешком, тут всего пять; километров, - предлагает она дочери, - Доли приедет с группой, Яков доставит мешки. Тряхну стариной, как- никак - имела значок туриста. Илана кивает. Прощай, вражеская база, мертвая Кунейтра, колючие зверьки и зарошие сады!
Узкое шоссе разрезает гладкие просторы, впереди и слева - сопки, справа - граница, земля - в круглых кустиках, похожих на болотные кочки, у обочин выбивается сквозь асфальт свежая трава и - о чудо! - в ней горят небольшие маки! - Здорово! - ахает девочка, - трава раздвигает трещины асфальта! А в Кунейтре ей сдались и стены, и крыши!- Она засмеялась. Но Лее грустно, природа не радует; в Подмосковье земля неровная, повсюду озерца, пруды, речушки, в них смотрится небо и облака, зелень соседствует с голубизной, лечит любые раны. А тут скучно, плоско. Кибуцники мечтают построить город, насадить сады, создать искусственные прудыи для полива полей из брызгалок.
Уставшая Илана замолкла, она уже не рада, что согласилась идти. Нудные Голаны! Противная погода...Бармалей будет и в новой квартире! Дурацкая жизнь! - Вы что это, красавицы, утомляетесь? - притормозив грузовичок, интересуется Менахем. - Разве вам не дали колеса? Садитесь, подвезем.- Рядом с ним в кабине худая строгая коротко остриженная женщина в легком свитере, ветровке из кожи, кепке и джинсах. Это Ривка,супруга Менахема, она под стать ему - деловая, собранная, тоже курит, только неулыбчивая, без юмора. Мать и дочь залезли в кузов, спрятались от ветра за кабиной. За округлым каменистым холмом, похожим на огромный курган - голая равнина; сразу же за поворотом - несколько двухэтажных зданий, длинные,как вагоны, детские помещения, вдали - сборные домики складов, клиники, гаража, лавки. Единственная асфальтовая тропка -ведет к распластанному прямоугольнику столовой.
- Какая квартира досталась? - интересуется Ривка. Ей как инженеру строителю знаком каждый кирпич новостроек. - В крайнем здании, под крышей, окнами на восток. - Жаль, далековато от нас. Приехали!
Квартирка небольшая, вся как на ладони, к входной двери прилегает гостиная, из нее три двери - в душевую, спальню и туалет. В углу салона - притолока для электрочайника , шкафчик для посуды, раковинка. Просторная кровать, софа, два кресла на узких ножках. Можно отгородить гостиную от входа стояками из полок - они ждут на складе. На душе
Назавтра Лея шагает в первый раз по новому "Проспекту заправки", как назвала она тропу. В новом помещении - высокие потолки, много окон, просторно и светло, на кухне работает сильная вытяжка. Девчата заливисто распевают. Лея прижимает кочан капусты к электротерке, в таз сыплется тонкая стружка, не зевай, поспевай с новым кочаном! - У меня идея! - пытается перекрыть визг терки Авраам. - Много продуктов идет на выброс, да? На столах оставляют горы гарнира, даже котлеты и куриные деликатесы. Так? - Наш Рик родился в сорочке, приношу ему отбивные, - откликается Лея. - Так вот что я надумал, - главная повариха Нурит впечатывает сапоги в каменный пол, в третий раз минуя Лею, того гляди сметет фартуком с прилавка банки со специями. Недовольно кашлянула, намекая прожектеру, что отвлекает серьезных работников от дел. Девятнадцатиллетней Кармеле сегодня поручен яблочный штрудель - мастерица-пирожница Мирьям приболела. Девушка гордится вкусным поручением, хвалится сноровкой, снует на склад и к миксеру, то и дело ударяется локтями о полки и дверной косяк, очки запылены мукой, но перед начальницей не хочется брать передышку, она - не как эти русские лентяи. Подхватила пакет с сахарным песком, он треснул, породив белый оползень. Кармела растерялась, щурится, сообразила, наконец, опрокинуть остатки в миксер. Забыла измерить. Откинула волосы, ринулась назад, наверстывая простой, подскользнулась, неся башню гофрированных подносов с яичками, желтый фейерверк брызнул на начальственные брюки. Девчушка разревелась, мажет по лицу мучные разводы.
- Вот еще! - сердится дородная повариха. - Отвыкай от нюнь, учись выдержке! В армии будут потешаться. Выбрось всё в мусорку. У тебя есть еще шесть, почти двести, хватит на сегодня. Девчушка, всхлипнув, подбирает с пола разломанную башню, оттаскивает ее к тележке у дверей во двор, с подносов падают яички. - Постой, - останавливает ее рижанин, - там полно целых яиц или желтков. "Ави, пора загружать раздаточную тележку,- зовет его мазкир Рафи. Он сегодня дежурит по залу. - Тащи кипяток! - А ты, Лея, заправь салат, чтобы успел пропитаться и дать сок, - поддерживает его Нурит. - И часто у вас случается такое? - не успокаивается Авраам. - Чуть увидят пятнышко на овоще - бракуют, в пищу идет только свежее, вчера выбросили мешок моркови, утром - ящик цветной капусты. Это мы на Родине ели черно-зеленую картошку и варили супы на неделю. - Нас учили не проходить мимо, вмешиваться, если видим непорядок. Выбрасывают деньги на ветер! Ясно, будут убыточными! Я предложил разводить свиней - так мне в лицо рассмеялись в мазкируте. И чего ржут? Я дело говорю! - Шея покраснела, белки глаз сверкают, брови шевелятся гусеницами, размахивает руками. В солнечном луче видны брызги слюны.
В кухню снова заглянул мазкир, инженеру приходится обуздать свой гнев. Разливает суп по суповницам из нержавейки машинально, не в силах сбросить оцепенение. Душа изболелась видеть такую бесхозяйственность! И его предложение о гречихе игнорируют. Хорошо, что у него есть Вивьен! Вот-вот появится,.. небось, стоит перед зеркалом, укладывает шелковые прядки волнами после душа! А через два часа он освободится и - бегом домой, потом уткнется носом в ее душисттые локоны, пахнущие яблоками, тонкие горячие руки обхватят его шею. "Ави, скажет парижанка томно, взгляни на меня! Разве ты не богат, как Крез? Что тебя волнуют их доходы? В коллективе никому ни до чего нет дела! Человеку нужно свое гнездышко, близкие, дети и бизнес без боссов, - промурлычет грудным голосом. - Будь собой, ты - герой, вышел из дома отца своего, как древний Авраам". И на душе воцарится блаженство... Скорей бы отобедали, покончить с грязной посудой - и к моей кудеснице! Влюбленный протягивает едокам полные тарелки и в придачу - улыбку.
Моше увидел жену издали - сидит за диетическим столом. Бородач смял недокуренную папиросу, тряхнул гривой и ринулся через всю столовую. Неужели дождался? - Какие новости, зайчик?- наклонившись, выдохнул в ухо жены, обнял за полные плечи. - Скрываешь? - Разве в этой семейке что скроешь? Прошивают языками каждого посильнее швейных машин! - Чем тут еще развлекаться? Как в ссылке, - пошутил Моше. - К нам в гараж заскочил пылающий Абраам и вызвал пожар. Не бойся, шучу.Загасили. Проводку делал Авигдор, халтурщик. Не вздумайте ему доверить электричество на складе - у вас легко не потушишь. Значит, я напрасно радовался, женушка? - Радуйся, что нет забот, - засмеялась Лея. Нам плохо и когда не исполняются желания, и когда исполняются.
К столу с полной тарелкой подошла Роза. - Сегодня садоводы перемывали косточки нашим. Думали, я не понимаю их скороговорки. В России, заверял Дани, хлеба вдоволь не едят, ни телевизора, ни унитаза в глаза не видели. А Далия нахваливала Сталина, он-де спас мир от фашизма, построил сверхдержяву и создал нового человека. Словно не слышали о двадцатом съезде! - Она схватилась за щеку. - Опять зуб заныл, хоть не ешь! К дантисту- большая очередь, и приедет только через неделю, сразу не попадешь. "Никаких исключений, здесь все равны" - сказала Гита-бригадирша. - Да ты что? - не верит Лея. - В любой клинике пропускают без очереди, если у пациента боль. Тебя не поняли. Скажи Цвие, деловая деваха, служила в армии , проведет вне очереди. И у нее есть болеутоляющие лекарства. И одесситка подурнела, уже не носит украшения и вышитые блузки,- отметила про себя Дина. Кибуцникам претит красота. Девушки предпочитают рубахи и джинсы. Лею родная мать не узнает, не делает укладку, волосы лоснятся от масляных брызг, нос разбух, руки распаренные, ногти ломкие. И я - не лучше, и чего согласилась на эту коричневую ковбойку и бурые брюки? Короткие, узкие, я в них - как бочонок, да еще солдатские бутцы в подтеках от соленого снега. Мы утеряли женственность!
- Что ты натворила, Лея? - интересуется Роза, - сегодня все пересуды о тебе. - И у нас она в новостях, - поддакнул, собирая тарелки, дежурный Изя. - Все камни в наш огород, словно мы - приживалы. Мы, мол, и неуживчивые, и всё хотим переделать, всюду суём свои носы. - Но евреи всегда активные, потому и поднимают страны, где живут, - заметил Авраам. - Я ничего не натворила, - удивилась Лея. Она всегда принимает замечания близко к сердцу. - Это они о вчерашнем? Не хотела говорить, выдавать Тикву. Захожу уложить Доли, дети носятся по коридору, ясельники заливаются, озорник Томер запускает грузовичок по металлическим ножкам кровати Доли, вскрикивает "Бам!". Моя показывает ему язык, швыряется кубиками, тапками, мячиком, мальчик грозит ей кулаком. Оказывается, когда она засыпает, он любит подставлять ей под нос попу. Все взвинчены, не до сна. Дежурная появилась лишь к девяти, молодая, лет семнадцать, да ранняя. Напустилась на меня, гонит, "Без тебя уснут в два счета", говорит. Ну, я ушла, а через полтора часа вышла прогулять Рика. От детского сада несся шум. Заволновалась -ведь в Галилее недавно террорист зашел в ясли, убил двух годовалых и няню. Заглянула в окно - Тиквы не видать, а малыши носятся, визжат:"Мышь!" Доли накрылась подушкой. Я вошла, велела песику лежать у дверей, перепеленала одного младенца, включила вентилятор в яслях, села у выхода, напеваю колыбельную.
Тиква заявилась через час с дружком, увидев меня, залепетала оправдания, но быстро оправилась и давай отчитывать: "Нарушаешь порядок! Выделяешь свою! Всех напугала собакой! Натащишь клещей и грязи!" Я ушла. - Они сочувствуют девчонке, ей, говорят, и так нелегко справляться с двадцатью плюс ясельники, если я правильно поняла их,- вздыхает Дина. - Точно так, - поддакивает Роза. - Слова понятны, а вот их поступки - нам не понять.
Но пришел праздник Песах - и накрыл неприятное ощущение. Праздник в кибуце, даже малолетнем, - исключительное событие. Они очень разные. Если Ханука носит игриво-хоровой характер, то Песах - торжественно-приподнятый, весь с трагическими полутонами, данью восхищения предками и гордостью за свой народ, который презрел рабство и решился на бегство в пустыню. Ряды столов под белоснежными скатертями не ломятся от блюд, не хвалятся пирамидами пирогов и башнями бутылок. Всё скромно, каждое угощение полно особого смысла. На сцене - взволнованные ребятишки в обновках, к золотым колечкам Доли очень идет зеленый шерстяной сарафан поверх белой блузки. И она стоит рядом со своим обидчиком Томером! Дети задают взрослым традиционный вопрос: "Что отличает эту ночь от других?" На столах - "Агада", красиво иллюстрированное сказание об исходе евреев из Египта. Текст читают по очереди, Лее доверили предложение о танцующей Мириам, сестре великого Моисея. Она стесняется своего акцента, но вокруг разлита доброжелательность, и она произносит свой абзац с подъемом. Никто не налегает на выпивку, не сползает, опьянев, под стол, как дядьки Владика на их свадьбе в Москве. Ни бахвальства,ни перебранок, ни выяснений отношений. Раз в год, где бы ни был еврей в этот вечер, он переживает событие трехтысячелетней давности . Каждый мужчина чувствует себя главой семьи, он мажет косяк дверей кровью жертвенного барашка, он увязывает скарб в тюки и, вместе с соплеменниками оставив плодородные земли в устье Нила, уходит в ночи от своих мучителей - тиранов в землю, обетованную великому пророку самим Благословенным. Он бежит с праотцами через Красное море, преследуемый колесницами фараона, веря в чудеса. Ничто теперь не в силах отделить его от своего народа и изгнать из души благоговение перед Всевышним!
Давно не видела Илана мать такой веселой оживленной и общительной. Когда-то, давным-давно, Илана делилась с ней всем, что случалось за день. Жизнь была бесхитростной, интересной, безопасной и без противных синусов и лба. Мама хотела, чтобы у меня были сестры и братья, а пришел страх, ее Непа ругал меня, что не убираюсь, а сам следил по полу грязными туфлями. Потом этот черный кот с чердака... Потом появились секреты: маме нельзя сказать о бабулиных причитаниях, у дедушки нельзя сболтнуть о маминых встречах и проводах, Яков велел хранить в тайне его игры, все перессорились. В школе я чужая и тут одна. А в интернате, девочки шептались, все гуляют еще до бат-мицвы, мальчишки наглые и ругаются.
Странный вид Иланы волнует Лею, она пыталась вовлечь ее в пение, но девочка отговорилась - саднит в горле - и вновь уставилась в оконную черноту отсутствующим вглядом. "Скучаешь по фигурному катанию?"- мать нежно обняла Илану за плечи. Девочка вздрогнула, на ее лице - ужас затравленного зверька. Не сразу ответила: - Не знаю, когда уже откроют здесь мой класс? - Подождем до осени, должны появиться русские семьи и местные тоже, кибуц расширяется. А пока давай напишем на телевидение, что олим из России любят смотреть чемпионаты фигуристов, начнут транслировать. - Мне все равно. Хотела показывать диафильмы детям - не нашли ключи от клуба, сказали - дети прекрасно обходятся без сказок. Мечтали с тобой создать кукольный театр - на складе пожалели лоскутки для медвежат и тряпку для занавеса. Из детской группы не дали игрушечную мебель. Я всем помеха. -Мать пробует прижать ее к себе, но девочка отодвигается. Взрослеет, думает Лея, но я бессильна сейчас что-то предпринять, не надо переживать, найду удобный момент, разговорится...
Кому не в радость празднества - так это объемистым "хранительницам талии", как называют членов кружка желающих похудеть. Другое название - "хранители веса". У пончиков, матрешек и цистерн идет постоянная война с искушениями. Им отведен отдельный стол подальше от общих, куда ставят суповницы с пресной жидкостью, на поверхности которой плавают звездочки моркови, кружочки сельдерея и блестки. На второе им предлагают на выбор вареный шпинат, зеленые стручки, фасоль, постное пюре или отварную капусту, на десерт - суфле на сахарине. Алчные взгляды кружковцев во время трапез испепеляют тех, кто без раздумий поглощает любые яства. Хранительницы талии напоминают амазонок, они бдительны, как жители советской пограничной зоны и растерзают любого, кто позволит себе предать договор о дружбе. Доска объявлений ежедневно сообщает публике о передовиках.
В конце мая играли сразу четыре свадьбы. Снизу, из центра страны, прибыло более двухсот гостей. После хупы - концерт самодеятельности на сооруженной в столовой из скамеек сцене. Под огненные разливы аккордеона Нисима человек сорок образовали круг и, обхватив плечи, двинулись в зажигательной "Хоре". Рискнула поучаствовать и Дина. А Изя и Лазарь набирали пока в пластиковые тарелки колбасу, сыр, пироги, хумус, гефилте-фиш из карпа. Отнесли добычу в свое холостяцкое жилье, стали крутиться возле свадебного торта, красовавшегося на столе молодоженов. Никто не решался тронуть этот шедевр кулинарного искусства. Величественная трехъярусная башня с колоннами и розами из крема была обсыпана сахарной пудрой, разноцветным драже, украшена цукатами и изюмом. В центре наверху - фигурки жениха в черном токсидо и невесты в бальном платье и фате.
Под фейерверк, восклицания пожелания и наказы молодожены отбыли в свадебное турне по райским садам. Исчез и торт . Позднее выяснилось, что его не взяла с собой ни одна пара, были сыты счастьем и без крема. Чудо Песах, решили все, торт дематериализовался. Но... исчезли и стахановцы-кружковцы с доски почета - за прошедшую неделю никто из них не прорвался в передовики, наоборот, все хорошо сохранили вес и даже прибавили по два-три сантиметра в талии. "Весна, потеплело, расход калорий сократился", объясняли прибавку, потупив взор, толстушки, но от них так и веяло довольством насытившегося чревоугодника. Нурит пыталась тайком пронести на кухню поднос, на котором недавно возвышался кремово-бисквитный перл, но была поймана Мирьям и Рафи с поличным. За ужином зал сотрясался от смеха, громче всех хохотали пончики, огорчение от прибавки в весе померкло перед радостью от прибавки в долголетии.
Глава 6. Тени солнечного городка
"Грешно ругать убежище: ему мы, беженцы должны быть благодарны, Хотя б за то, что есть оно на свете.Увы, еще не скоро теплым домом Для нас он станет, этот знойный край". Лев Аксельрод
Но праздники пролетают, а в будни с русской могучей кучкой сабры почти не общаются. Их не интересуют ни впечатления и мнения репатриантов, ни их неведомая сабрам страна, ни самочувствие евреев в российском галуте. "Русские" не понимают, как можно жить, на извлекая уроков ни из современных конфликтов, ни из вознесения фашистской Германии в беспечном мире- ведь близорукость Запада и Союза ударила по народу Торы сильнее, чем по остальным! Так не заметят, как разрастутся сегодняшние сорняки - зло искореняют в зародыше! Израильтяне могут влиять на правителей, а уползают в щель, как караси!
Кинорежиссер Натан Цур запоздал со своим документальным фильмом. Пока утверждали финансирование проекта Голды Меир, энтузиазм русских олим-первопроходцев выветрился. Киношники прибыли на Голаны в неудачный день - все собирались на озеро Кинерет, Дина уехала на грязи, Лазарь - в центр, Яков обгорел, работая в поле, кожа сходит с плеч лоскутками, не приодеться для сьемки. Штопор успел заснять его и Авраама на тракторах, а Моше поймал в гараже. Увидев кинооператора, тот неспеша вытер руки тряпкой и, расправив плечи и тряхнув бородой, выдал: "Наше дело правое, врагам сюда лучше не соваться, хозяйству расти и саду цвести! Да, мне милее русская береза, но сыну будет дорог кипарис! Окончились скитания Агасфера, внуки с дедами будут, наконец-то, говорить на одном языке!"
- Ты, в самом деле, доволен? - допытывается Натан, недоверчиво щуря глаза. - Небось, разыгрываешь советской риторикой! Группа-то "русских" не растет. Люди ищут, где лучше. - А чего еще желать? Замечательные ребята,трудятся на совесть, не за деньги, по убеждению, служат в элитных частях. Это тебе не Советский патриотизм, без пресса. Хмурую зиму скрашивают поездки по стране, в феврале нас убедили, что в Израиле есть даже снег - возили на Хермон. Пусть неглубокий, но катались с гор на фанерках, бросались снежками, валили друг друга в сугробы. Жаль Лею - ей поездки не светят, не выносит петли дорог. - Киношники обрадовались, застав ее дома . Лея еле дышит - с трудом отстояла у жаровни - ноет спина, опухли ноги. Натан дал ей листок с английским текстом, попросил уделить им полчаса. Отняли больше трех, Лея ругала себя, зачем согласилась. Доли на за что не хотела повторять несколько слов, носилась, громко крича, за Риком, нарочно щекотала сестру, а та была не в духе.
Оператор попивал пиво в клубе, когда туда заглянул Яков. "Только что сняли твою половину, - доложил Зяма, дружески хлопнув тракториста по спине. Тот отстранился, поморщился,но не признался, что обгорел: он интуитивно не доверял Штопору. - Девчонка-то - персик, хоть и колючая при матери. Понятно, юность требует себе места под солнцем. - Он смолк, ожидая, что скажет Яков, но тот отвел глаза. - Ты у нас молодец, - продолжал Зяма, - и землю пашешь-бороздишь, и домашнюю ниву засеваешь, и целину поднимаешь! - Замигал, ухмыльнувшись, глазки покрылись сальным налетом, косится на собеседника. Якову в выдержке не откажешь, обложил про себя каланчу пятиэтажным матом, а вслух произнес: - Повкалываешь на жаре, пообедать - и то нет сил! Мне - не семнадцать, бабами сыт. - Ну-ну, понятно, мы - не друзья, чтоб откровенничать. Да и кто тебя осудит? Тут от скуки мухи дохнут, жинка на сносях -не до игрушек. Надеюсь, после нашего фильма сюда хлынут наши. Поймут, что здесь не нужно ради жилья впрягаться в рабство банкам на тридцать лет.
Глуп, как бабий пуп, думает Яков, обыватель не останется тут на одну ночку! В убежище бабы взведут, и иди после отбоя восвояси. "Какая скука? - удивился. - Приглашают лучших артистов, недавно пел Игаль Башан, зимой ездили на Хермон, катались на лыжах, то и дело экскурсии в музеи, соседние кибуцы, в бассейны и на пикники. Хочешь - бери машину, езжай куда глаза глядят! Моше и Авраам провели ту субботу у водопада Баньяс, в прохладе! Члены кибуца по очереди ездят за границу, учатся в вузах, есть сеть кружков. Детей растить легко, еды полно. Коммунизм! Пузо набито, усы в пиве и нос в табаке!".
Не ожидал от себя такого всплеска. Но не станет же он делиться с этим зазнайкой своей досадой на Авиву, панамки и плавок у нее не допросишься! Не расскажет, как ему выдали машину без проверки, в дороге отказали тормоза, мог разбиться на повороте. Коммуна действует ему на нервы. Проект Голды - дутый пузырь, героев среди олим - не найти днем с огнем. Лазарь, клоп вонючий, уже наведался в посольства, хочет дать деру в Германию. Роза уехала к родителям, дантист-частник встал ее отцу в копеечку, и зуб потеряла. Тут всё гнилое. А вслух сказал: - Я мечтал проложить борозду на нашей земле! Моя мечта осуществилась! И Лея здесь расцвела и плодоносит. Милости просим через год-два, создам пасеку, жизнь станет слаще! Увидите, как мы преобразим Голаны! - Придется приехать осенью, - убеждает режиссер Зяму. Может, и Изя продвинется на личном фронте, и Розочка. А пока засними-ка рижского Ромео - влюбленная пара украсит фильм, а осенью покажем крупным планом первого сабру - сына Якова и Леи в малыше-кибуце и молодую кормящую мать - у зрителей возникнут приятные ассоциации с библейской праматерью и патриархом. Натан поднялся на второй этаж, постучал. Дверь распахнула черноокая румяная женщина в пеньюаре и с тюрбаном на голове. Ахнула, увидев ухоженного незнакомца в тенниске и светлых брюках. - Авраам тут живет? Вы - Вивьен? Я - Натан Цур,- представился гость, - из Иерусалима. Мы делаем ленту "Алия ал аписга"("Алия на высоте") об олимах на Голанах. Оператор снимает детскую площадку. - Извините, я по-домашнему, он сейчас будет. Хлопнула дверь в парадном, быстрые шаги через ступеньки. Авраам стрелой влетел в квартиру, загорелый, светится радостью.
- Русалочка, все едут на пикник, на Кинерет! Автобус у столовой! - Он осекся, увидев гостя. - Простите, не ждали, в другой раз. - Он кладет в соломенную сумку купальник, полотенца, плавки, резиновую шапочку, пока Вивьен у зеркала подводит глаза и сушит феном волнистые волосы. Она ныряет в душ, выходит в открытой шелковой блузке оранжевого цвета, юбке-клеш до щиколоток, легких красных босоножках на каблучках, в волосах - крупный желтый цветок. "Извините,- бросают Натану оба, - такое нельзя упустить!" - и, взявшись за руки, убегают. Но автобус, вильнув на повороте, скрывается за сопкой. - Не могли подождать, - сокрушается женщина, - и почему не известили заранее? Хотели без нас? Сказали бы прямо! - Ну что ты, ласточка, как можно не хотеть тебя? Решили, что мы раздумали. Говорят, висело объявление на доске еще с вечера, просто, мы упустили. Поедем русской кучкой, возьмем машину, научу тебя петь "Подмосковные вечера". - Я им этого не прощу! - горячится Вивьен. - Как гнуться за швейной машинкой весь день, Вива хороша, а как отдыхать - о ней забыли. А я из-за кибуца теряю квалификацию химика!
Авраам обнимает ее за плечи:"Тебе вредно волноваться, мой огонек!" - шепчет. Почва-то, в самом деле, плодородная, отметил про себя режиссер. Как бы вернуть парочку в хорошее настроение? Наклевывается превосходный сюжет: киббуцная свадьба! Здесь незаконных детей не допускают.
К вечеру возвратился Изя, показал свои картины, поездка в долину Хулы оказалась удачной, познакомился с Лиорой, славная дивчина, родители - выходцы с Украины, не отходила от мольберта, все восторгалась, как он талантлив. Тамошний мазкир звал приезжать еще. Когда не тревожишься о заработке, налогах, долгах, - в человеке раскрывается художник, размышляет Изя, в глазах - вдохновение. Странно, сегодня его не тревожила астма даже в долине.
В тот день русский пикник не состоялся: не нашлось свободных автомашин. А назавтра пропало желание веселиться. На новом месте не пришлись ко двору собаки. Кибуц гудит, как осиное гнездо, поделился на друзей и врагов четвероногих. Самые шумливые требуют держать их вне дома на привязи, но цепочек на складе нет, веревок и то не закупили, будку соорудить не из чего. Рик не соглашается проводить ночь в коробке из-под телевизора, не притронулся к шницелю. Когда Яков отправился за Доли в сад, картонка оказалась пустой. К вечеру собаку привез Авраам со старой базы, песик был мокрый, с обрывком веревки на шее. Яков постелил полотенце у двери, пододвинул миску с водой и котлету, но Рик смотрел на него затравленно, вздрагивал и тихо скулил. Увести девочку в группу стоило немалых усилий, привязать ее питомца на ночь к фонарному столбу возле коробки - не меньших. На рассвете Якова никто не приветствовал, на столбе болталась веревка.
В полдень в кухню вбежала взволнованная Илана:"Мальчишки говорят, что Рика убили! Ой, что будет с Долинькой?" - Не волнуйся, - успокаивает ее мать, - наверняка, его взял с собой в поле Яков. Через полчаса подъезжает трактор, с него слезает, растирая поясницу, Яков и, охая, направляется к умывальнику. Рика с ним нет! Услышав новость,отодвинул тарелку, направляется в гараж, за ним спешит Авраам, заводят старый "форд" и едут к сирийской базе. Лея прилегла, Илана присела рядом: "У Доли одна радость - собака - чуть не плача, говорит девочка,- бегает с ней наперегонки, учит сидеть, считать, спускаться по ступенькам и доске, катает на велосипеде, готовит для цирка. Куклы ее не интересуют!"
Мать всматривается в мшистые глаза дочери. "Плохо тебе, доча, вижу, знаю. Потерпи чуток, сейчас не время что-либо предпринимать. Думали, сюда хлынут русские, но проект Голды оказался ошибочным". Мягким движением руки она отвела со лба девочки мокрые от пота пшеничные прядки, отодвинулась к стенке, отдышалась. - Если только Рик пропал (она не в силах выговорить "убит") - мы тут не останемся, не будем больше делить эту выжженную плешь с садистами. Это - не семья, завтра же ухожу с кухни, пусть поищут желающих жариться у раскаленной плиты. Раз огорчили моих дочек - мне наплевать, каков их обед и ужин." - Сожруть! - помнишь, бросала толстуха в нашем гастрономе? - Ишь какие интелехенты нашлись! - подхватила Илана и , рассмеявшись, подскочила и закружилась по гостиной. - Балерина ты моя! - любуется ею мать, а про себя изводится упреками,как же я виновата пред тобой! Поспешила из центра абсорбции, сунулась в воду, не зная броду. Ради семьи, а ей - плохо. - Ах, мам, я мечтала выступать на сцене в "Жизели",- признается Илана. И вдруг сникла, взгляд - как вчера у Рика. Какие перепады настроения, тревожится мать. - У меня тоже всё рухнуло,- признается. В ульпане велели выбросить дипломы в урну. Их схуёт встали костью в горле.
Яков сразу же прошел в детский сад. Надо успокоить пицкале, он продолжит поиск ее любимца завтра. Но девочка почуяла правду. Она бредет рядом с отцом, понурив голову, тянет его к сопке, прочь от детей и качелей. "Уедем из этого противного кибуца! Тут злюки, хочу жить там, где любят песиков". - У нас скоро будет малыш, с ним играть интереснее. - Они и его засунут в картонку. Здесь и дети плохие. Томер стаскивает трусы, Хаим писает на девочек, тетки ругали Рика, а он не грязный и не с блохами.
За ужином к Якову подсел Изя. "Я знаю, кто это сделал. Авигдор. Он выкрал и щенка Роны. Ненавидит всех нас"... Подошел Авраам, лихой чуб подпрыгивает от возмущения, ноздри смешно подергиваются, как у кролика. - Это - не товарищ, а фашист! Почему все молчат? - Он задевает рукой стакан с апельсиновым соком, машинально промокает шорты салфетками. - Тут и сок сводит челюсти! - От ложки дегтя мед горек, - роняет Яков. - Если на кухне такие авигдоры, то кусок в горло не полезет.
- Вот тебе и сабра! - промолвил обычно молчаливый художник. - Здесь у них души - как эта растрескавшаяся земля, горизонт заперт сопками, на равнине - жухлые кустики да перекати-поле. - Но Авигдор- не сабра, Изя, - он родом из Бреста,- медленно произнес Авраам.- А страна внизу - красивая, за час проедешь от снегов до моря. Это здесь скучно. Вива стала раздражительной. - Ну у нее-то хватает веселья!- подмигнул, подсаживаясь Лазарь. Плохо выбритое лицо в порезах осклабилось, на рубахе у ворота не хватает пуговиц, карман на груди отпарывается, шорты выцветшие, мешковатые. - Яков, вот ты - ученый мужик, биолог и химик, скажи почему меня всё злит? - Наверно, гормоны, хочешь перехитрить природу, братец, а она - сильнющая ведьма. Ее переиграть, "забрать у нее милость", даже ленинцам не удалось. Кровь давит на стенки сосудов, вот и не по себе. Не зря говорят: "Любовь зла, полюбишь и козла!" Ищи кого-нибудь.
- Нет, меня злит что-то другое. Подружку я мог иметь и в Союзе. Стоило ли рваться сюда? Думал - только поднатаскаюсь в языке, соображу какую-либо комбинацию, быстро сделаю деньги. Но Менахем исчез, ульпан не работает. Время теряем, помощи потом не жди! -Узнав о пропаже Рика, присвистнул: "Так они и животных не любят!" - Детей растят вне дома, чтоб не мешались под ногами, - бросает подошедшая Лея. - Чтоб не привязывались, не знали глубоких чувств и уз. А что заложишь в дитя с ранних лет, то и пожнешь. В Союзе это хорошо поняли - фаршировали доктринами мозги еще в яслях, а родителей гнали на работу. Но кибуцники-то отступаются от детей сами!
Все "русские" сочувствуют Каратам. Дина проронила:"Родители Моше гордились, что евреи одна семья, причем гуманная, а нам дают понять: мы - чужаки. Тора велит любить пришельцев". - Всегда найдутся плохие люди, - замечает Вивьен. Она многого из беседы не понимает, но старается быть там, где ее суженый. Говорит запинаясь, Авраам подсказывает "русским" , что она имеет в виду. - Каждому по потребностям, - проговорил задумчиво Яков , но каковы они, эти потребности? У них какое-то утробное довольство; потребности в жратве,одежде, крыше и даже досуге удовлетворяют и в тюрьме. Но вот у Авигдора потребность извести собак. - Душе тут голодно, - качает головой Авраам. - Какая любовь к пришельцам? Мы ее не чувствуем. - Не тебе жаловаться, - засмеялась Дина. - Я говорю о любви ко всему живому, а они топорщат иглы, как дикообразы. Мало менять экономику, нужно просвещать душу. Я не я буду, если не подниму этот вопрос на собрании! Нельзя замалчивать преступление! - Почему нам вредят? - подхватила запальчиво Вивьен -Я могла бы химичить, иметь много денег, пожалели возить на работу в город, шью рваньё, теряю специальность.- Она выглядит расстроенной.
Лея меняет тему. Авраам и Яков ездили в Цфат насчет хупы, Рафи дал отгул, сказав: "Здесь - не Россия, кто ждет ребенка - оформляет отношения". - Вам тоже ставят палки в колеса? - интересуется Лея у Авраама. - Мой брак не в счет, жена - не еврейка. С Виви сложнее, у нее отец - иудей, не мать, велят пройти омовение в микве. Оскорбилась. - В Париже звали сюда в добровольцы, - вскипает Вивьен,- заверили, могу сразу получить гражданство и все схуёт. Вкалываю второй год, на границе, могла продавать себя за большие деньги, а как создать семью, - я - человек второго сорта! Мой ребенок -"мамзер", отброс, да? -Она раскраснелась, черные дужки бровей взлетают на лоб, как испуганные чайки, от молний, бьющих из очей. Авраам такой ее еще не видел! Залюбовался. - Тут вам сыграют пышную свадьбу, - успокаивает француженку подошедшая Роза. - Прибудут сотни гостей, надарят подарков. - Я не могу так: сыграть свадьбу - и адью! Словно попользовались ими. Не понимаю, зачем делают в коммуне хуппу с рабби? - Обычаи объединяют евреев со всего мира в одно целое,проговорил Моше.- Думаешь, в Хайфе женят чиновники? Я читал в газете: Бен-Гурион с первых дней отдал религиозным на откуп личную жизнь израильтян, лишь бы досы пейсатые не лезли в политику. - Авраам переводит невесте тираду. - Не может быть! - вскинулась парижанка. - Я приехала не для того, чтобы кто-то покушался на мою свободу! Русская кучка расходится, отвели душу. Насколько легче все-таки понимать своих, даже таких как Лазарь! - говорит Дина, идя рядом с Леей к дому.- Только и отведешь душу на посиделках! - От местных мы отвалились, как неприжившийся саженец!- соглашается подруга. Рафи отказался тратить драгоценное время коллектива на собачьи конфликты. "В стране гибнут люди; кто привязан к четвероногим, пусть берёт отгул и едет в Тверию за цепочкой и будкой!" - выпалил сердито Аврааму. Авигдор, костлявый сутулый блондин, ходит гоголем, свысока поглядывает на всех маленькими бегающими глазками и похихикивает над советскими. " Невежды! Не знают азов ! Какой иудей держит псину? Это осквернение дома! Досы учат своих спирохет- очкариков шарахаться от собак!На них опасные клещи!". - В Бресте мы ловили бродячин псов, - делится он с Леоном, добровольцем из Англии, - а из кошачьих хвостов делали брелки! Вивьен как раз ставила на столы салатницы, не поверила своим ушам. И как только таких земля носит! Услышал и Авраам. Рука с поварежкой дрожит, горячий фасолевый суп брызгает на стол. "Не злись! Наделаешь глупостей! Береги свое достоинство! - охлаждает его Вивьен. - Ну выгонят его отсюда, поселится в другом месте, одинокого всюду возьмут. Станет осторожнее, корень-то не вырван!"
- В нем кипит злобная ненависть ко всему и ко всем! И к религиозным, и к социалистам, и к нам , и к животным, и даже к детям , - возмущается Моше. - Высмеивал Песах, порвал "Агаду", сломал велосипед Ицика в детском саду. Пропитан злобой. В Союзе всем внушали: "Кто не с нами - тот против нас", не просто чужак - активный враг. И добавляли: "Если враг не сдается, его уничтожают!". Но и сдавшихся не щадили! Вот и взрастили таких верных. Да разве его одного? Аврааму эти лозунги знакомы, но они были где-то в далеком прошлом. Все реже всплывают в памяти лица сыновей, это уже не причиняет щемящей боли. Та жизнь кажется не его, не реальной. Влюбленные выходят из столовой в обнимку, Авраам прижимается к бедрам женщины и вдруг чувствует толчок. - Это он? Уже шевелится? - Еще как! Весь в тебя! Так и рвется наружу! Вот о ком нам пора подумать!. Тайна жизни ошеломила обоих. Они бредут задумавшись, не разговаривая.
Так Авигдор из Союза, ужасается Яков. Не подавал виду, что знает русский, крутился в клубе возле нас с Зямой, вроде бы вытирал столики, а сам распахнул уши. Но он давно здесь, может позабыл язык. Цвия тоже из русской семьи, но ни бум-бум по-русски. Сколько тут нашего брата? Сама Голда родилась на Украине. Но кто бы сказал? Много наших и в "Ягуре", но они - иные , чем мы! Наследие советов быстро выветривается, тем более их матерный язык. Здесь попробуй нелестно помянуть мать - получишь пощечину, родителей уважают... Он шагает по асфальтовой дорожке к детскому саду. Смеркается. Дети сидят за низенькими пластмассовыми столиками черпают ложками хумус из миски, мажут его на кусочки плоских лепешек - "пит" и закусывают солеными огурцами. Томер приставил корнишон к шортикам и зовет девочек заглянуть под стол. "Дурак! Теперь есть неохота!" - фыркает Доли и льет ложкой хумус на его темя, тот бьет по миске кулаком, брызги разлетаются, попадают едокам в глаза. Умыв дочь, Яков подходит к воспитательнице. "Галит, Цвия нашла белок у Доли в моче, нужна строгая диета, сказала, ни хумус, ни солености". Улыбка сошла с лица девушки. "Но только это и дали в столовой, - оправдывается она, - попросите диетическое на раздаче, только не кормите ее здесь".
Мужчина сажает девочку на плечи и шагает к столовой. Раскалывается голова, перегрелся, весь день толком не ел и не пил. Мало бед с Риком и плохой анализ, так еще вернулась посылка из Москвы, таможня к чему-то придралась, проткнули шилом все вещи. На складе зачирикают, зачем дали столько на Илану, дойдет до Леи, заподозрит, тут всё на виду! Как у мамули в хате, шагу не сделать без надзирательниц-кликуш! Кухня и склад уже на замке, Нурит отказывается отпереть - с утра на ногах. К счастью, у запасливой Дины нашлась кисть винограда, а у Вивьен - бутылка апельсинового сока и галеты. Доли в восторге - она ночует сегодня дома.
Июльское солнце раскалило бурую степь, дождей всё нет, до сумерек не выйти из-под крыши. Лея теперь работает на складе, встает позже, весь день сидит на высоком табурете у гладильной доски напротив Дины. Перед ними - башни шортов и рубах. Жижжат швейные машинки, гудят голоса, из радиоприемника льются песни. Наконец-то, можно разговаривать сколько душа просит, да еще по-русски! Не надо следить за спряжениями глаголов -а их в иврите несколько типов.
- Врачи сказали, кто у тебя? Имя подобрали? - Не знают. По статистике должен быть сын. Родились пять девочек подряд, да и у моих родителей уже четыре внучки. Пора родиться внуку. А об имени еще не думали. Мой не хочет говорить по-русски, а я не могу на иврите, фальшь, словно дурачимся - И мой Моше стал букой. - Привыкли в Союзе таиться. Есть что от Люды? - Прислала открытку. Одолели перевал, теперь в Швейцарии. - Я так и не поняла, почему Арнольд уехал из Израиля. - Власти - за тихую дипломатию. Ему не поверили, что там поощряют антисемитов. - Каково Люде ждать родов бездомной? На Земле без земли! -У нее ецть Арнольд! Я бы назвала сына в честь пророка Даниила. Он не стал поклоняться истукану. "Даничек, Даник, Данюша, - Лея пробует имя на вкус-. Славное, возьмем на заметку".
Москвички теперь и в столовой садятся рядом, и к детям идут вместе, расходятся возле школьного подъезда. Из жилого корпуса спешит им навстречу Моше. Он весь красный, майка - в пятнах пота, шорты цвета хаки - как жеваные. "Цвия в столовке? - выкрикнул, забыв кивнуть Лее. - Нужны таблетки, у Роны жар. На концерт не пойду, если хочешь - иди одна!" Ни Дина, ни Лея не заметили медсестры в зале, но утверждать, что ее там нет - не стали. Он понесся дальше. Дина ринулась в подъезд. Школьники бегали по комнатам, роняя стулья, перепрыгивая через столы, кричали, бросали друг в друга книжками, теннисными мячами, сандалями. Рона сидела в столовой, уронив голову на руки. Дина прогнала мальчишек, потрогала пылающий лоб дочери, обвязала ей голову влажным полотенцем, помогла добрести до кровати. Чуть сдержалась, чтобы не наорать на озорников.В последнее время ее всё бесит, В помещении душно и жарко, сильные лампы под потолком слепят глаза. Воспитательницы не видно Моше вернулся злой, Цвию не нашел - то ли уехала на практику, то ли где гуляет с добровольцем Леоном. Поискал аптечку, направился к выходу. "Попробую найти у ребят жаропонижающее." - И от желудка попроси, ее тошнит. Воспитательница Това, крупная девица лет двадцати с прокурорским голосом появилась к девяти, погнала всех в душ. Четвероклассники визжали, вылетали мокрые голышом в спальню, играли в чехарду. Дина отказалась купать Рону, Това скривилась: "От душа скорее поправится. Нежите ее больно! Хевре, вытираться, стирку на пол, пора спать!", - сыплет она команды, но дети не слушаются. Рона постанывает, тяжело дышит. Губы потрескались, Дина растирает ее уксусом - сбить жар. "Хорошо бы добавить в смесь спирт, у вас не найдется в аптечке?" - спрашивает, но Това прошагивает мимо не отвечая. - Я ночую здесь, лягу рядом на полу,- заявляет Моше. Он достал у Розы аспирин. - Взрослые уходят к себе. Основа кибуцной дисциплины - родители живут врозь с детьми, - объясняет Това. -Мало ли что будет с Роной ночью... - Ничего не будет, - срезает воспитательница отца. - У нас еще никто не умирал! Вы мешаете, ваша дочь - как все, не принцесса!
Моше трудно вывести из себя. Но Тове удалось. "Для меня - лучшая из принцесс! - рассвирепел он. - Не хочу, чтобы открыла счет ваших жертв. Уношу ее домой!" - Ее дом - здесь! - рубанула воздух девушка - Ты будоражишь детей! - Девчонка! Смеет меня отчитывать! Заимей своих, тогда поучай! И то поищи, кто тебя послушает. Сопля!
Дина не пришла ни в клуб, ни утром на склад. Лея узнала почему из возмущенного гула. Вот и всё, поняла, теперь их тут не удержать. Назавтра Роне полегчало, но Певзнер не мог успокоиться. На субботу отпросился навестить родню в центре страны. Назавтра Дина пришла на склад веселой. "Нас звали туда с первого дня, но мы не хотели быть кому-либо в тягость, не дети. Но Моше говорит: "Вода дошла до горла! Уходим! Я чуть не заплатил за этот город солнца самым дорогим! Там нам помогут с квартирой и работой, даже дарят два набора посуды и скатерти - для молочных блюд и для мясных. У религиозных - такая кухня, мясо с остальным врозь. Зато там - настоящая семья - есть "гмилут хасидим" - помогают всем, в чем нуждаешься!".
- Боюсь, Рона не привыкнет к Бней-Браку. Словно на другой планете. Не станет ходить в чулках и длинных хламидах с рукавами и молиться. Такая ломка! Здесь дети необузданные, ходят полуголые, купаются вместе. - Наверно, и там есть обычные школы. Моей Илане в "Дафне" нравится, ребята - не как в Москве, свободные. - Ну и что вырастет из этой свободы? Взрослые бесстыжие, меняют партнеров, есть и треугольники, и свинги, и педерасты. - То-то Лазарь стал заскакивать к шведу Йоханану!- шутит Лея. - Ты знаешь его? Высокий, круглолицый, волосы ёжиком, вечно торчат из-под берета, работает на стройке.
- Видала. Молчун. - Рафи предлагает возить Илану в школу на такси, автобус теперь привозит ее только к полудню. Но это - тридцать лир в день! Наша месячная зарплата! "Не волнуйся, говорит, министерство заплатит". "Чье?- спрашиваю, - сирийское?" "Нет", отвечает, не понял сарказма! Ему дорог лишь свой бюджет! - Вот увидишь - все наши уйдут! Мой узнал - схуёт нам положены только первые три года, потом - ни ссуд, ни курсов, ни стипендий! Сабры потому только и идут сюда, что там купить жилье не по карману. Яков мог разузнать бы до вашего приезда. - Мне и Нисим признался, что пришел не из-за патриотизма и идеалов.- Леа еле сидит, на складе душно и пыльно, слабоваты вентиляторы, из-под утюга, шипя, вырываются клубы пара, обдают лицо, от запаха стирки тошнит. Она резко набирает вес, ноги отекают, немеет спина. Зато теперь она в курсе местных новостей.
Вчера добровольцев повезли на экскурсию в Иерусалим. Только выехали за сопку, три колеса свернули в кювет, а четвертое отправилось в одиночку по дороге. Хорошо, что не доехали до спуска с плато, здесь склон пологий, отделались ушибами да страхом. Леон сидел в кабине, вылетел, сломал палец. Рассердился:"У вас тут у всех видно не хватает колес", сказал, уезжает назад, в Лондон. "У семи нянек дитя без глаза,- ухмыльнулся Лазарь. - Как в колхозах." Уж ему досталось от девчат - больше, чем дезертиру Леону. "Русским лишь бы отлынивать от работы, да критиковать", соглашаются портнихи и Авива.Затихли - к матери заскочила Рона. - Скучно,- жалуется - когда уже найдут моего щеночка? - Не скули! Вас, школьников, будут возить в бассейн два раза в неделю в соседний кибуц!- Девочка подскочила к матери, повисла на шее, расцеловала в обе щеки. А Иланка замкнулась, отметила с грустью Лея, была нежной, говоруньей. Возраст сказывается? Даже бассейну не обрадовалась, вспылила: "Мне так и не выдали купальник! На уроки плаванья не могла ходить! И я самая толстая, стыдно раздеться, зачем кормили в детстве макаронами?"-"Но ты и самая большая,- пыталась успокоить ее.- Купаться можно в черных трусиках и лифчике. А хочешь переделаю трикотажную юбку в купальник?", но Илана только махнула рукой. Мать казнит себя: самые благоприятные для развития годы проходят в вакууме. Ни книг, ни подруг, ни кружков, безделие для подростков -пытка. Парадокс - и Яков не выглядит умиротворенным, ходит, как туча. И у нее самой никакой отдушины, думали - в коммуне все как братья и сестры, ан нет, они, похоже, злятся, что мы пристроились на готовенькое.
Глава 7. Народный мститель
Яков вернулся с поля задолго до обеда. Он не будет больше жариться без панамки, он не дурак - вкалывать за всех. Разбежались кто куда, за границу, к родне, Менахем -и тот в университете, учится- значит планирует уйти. В Москве никогда не оставался на лето в пекле...К Лее не подступись, а то, что не пользуем - атрофируется...Отпуск обещают лишь осенью, если не лгут, как с пасекой. Обдурю их, навещу дамочек на побережье... Ленивица еще дрыхнет...Вот кому не жизнь, а лафа. Аллочка не такая - живая, огонь...Ишь раскинулась...Зверек пробудился, заворочался, зарычал, не давая думать ни о чем другом. Перегретая кровь пульсирует в ушах и висках, низвергается к паху. Так и импотентом станешь...В России бабы не могли устоять, сдавались без натиска...Здесь даже дешевка Гита сторонится. Из-за Лейки, русские гены не скроешь, не хотят скверниться, и дочка скоро станет матрешкой - в девицах недолго проходит...Может уже пролезла в дамки, нашла жеребца в "Дафне"? Ноги сами поднесли тело к входной двери, руки неслышно повернули ключ.
Илана досматривает сон. Рыжий мишутка в венке из ромашек собирает землянику на даче у бабули в березовой рощице. Нашел огромную, сочную, ягоду, тянет в рот, улыбается, лапа теплая мягкая. Зачем давит ею на губы? Им больно от зубов, разомкнулись, нечем дышать... Странные ощущения согнали сон, в щелки век проступило что-то огромное красное. В глазах еще туман, Илана с усилием распахивает ресницы. Это не медвежья лапа! Что это он держит? Зачем сует мне в лицо? Ой, как не стыдно! Дурак! Спятил! Забыл одеться! Лунатик! Нет, уже день, на полу не лунная дорожка, а солнечные зайчики. Чего это он шипит? Охрип? Девочка резко откинула руку, со стенного коврика сорвались и засуетились пылинки. "Апч-хи! Апч-хи!". Яков сложился вдвое. Чох всегда берет его надолго в полон, глаза слезятся. Илана соскользнула с тахты, пробежала босая в душевую, с трудом справилась с задвижкой и ключом - руки трясутся. Открыла холодный кран.
Бах, бум, бум! Страшный грохот, словно обвалился потолок, загнал ее в угол, она присела, съежившись, вся обратилась в слух. Обнаружив пропажу, мужчина дал кулаком по перегородке, полки рухнули на пол, жалобно пискнула ваза, разлетелись белые стайки из учебников, их стопка приняла огонь на себя. "Мы с тобой договорились жить мирно! Отцы всегда ласкают детей! Хорошие девочки этому радуются. Открой сейчас же, тебя испортили бабка с дедом. Выломаю дверь, все узнают, какая ты, засрамят! Мать изобьет!" Матовое стекло на двери душевой постанывает в ожидании смерти, задвижка поскрипывает. Илана трясется от страха и холода, но пустить горячую воду боится - ярость может снять только размеренный плеск. Когда динозавр приходит злой, она хватается за щетку и тряпку, убирается, поддакивая ему, пусть несет срамные рассказы о сексе родителей с детьми, лишь бы не лапал. Вот-вот вылетит стекло, он просунет ручищу, повернет ключ - и тогда конец! Хохотал в Москве, пристукнув голубя. От его крика болят уши. Как он смеет называть милую бабулю "бабкой"? Сам испорченный! Дядя Сеня и дедуля никогда не ходили голыми! Только на статуях нет одежд. Вонючий, а еще лезет мне в лицо и не дает помыться. Что это, мерещится? В самом деле, стучат, кто-то у входной двери!
Яков замер - неужели его кто-то видел в подъезде? Или случилось что-то важное, всем сообщают. Михаэль, ответственный за безопасность кибуца, живет с женой на первом этаже под Каратами. Услышав грохот, выскочил на улицу, на бегу вытаскивая из кобуры пистолет. По "Проспекту заправки" двигался художник. Поманил его пальцем, вместе обогнули здание с севера. Тишина, лишь на окнах у Каратов спущены шторы. Это оттуда доносится незнакомый визгливый фальцет. Охранник одним махом одолел лестницу, Изя едва поспевает за ним. Дверь приотворили не сразу, в щели - хозяин квартиры, смущен, в махровом халате, босой. Вскинул ежики бровей. - Заходила жена, плечом задела полку, я купался, - объясняет поспешно . Изя пытается разглядеть гостиную из-под руки Михаэля. Изнутри доносится шум воды, но на полу нет следов, сквозь дыру в перегородке видна разобранная постель, рассевшаяся книга, детские шорты. Ну да, у Иланы каникулы, это она купается. Но зачем врет?
Михаэль обескуражен: Яков почему-то не одет среди бела дня, а должен был быть в поле. Неужели пристает к падчерице? Очумел от жары? Знает ли Лея? Может, у них в Союзе такое принято? Чужая семья - потемки, а тут - чужестранцы. Вечером поделился страшной догадкой с Эйлат, та отшатнулась: Как можно думать о таких мерзостях? Илана - не маленькая, сказала бы матери, она с отчимом не кокетничает, недолюбливает его, он берет с собой на прогулки только малую. Скорее завел роман с саброй, пока жена на работе - она еле дышит. Надо будет порасцпросить девчат со склада.
Якову не по себе: не смог скрыть смущения, небось, подумали, что занимался мастурбацией; будут встречать ухмылками, они здесь все удовлетворенные. Вот-вот Каратов должны утвердить членами коммуны на собрании, могут возникнуть препятствия, надо загладить плохое впечатление, напомнить, как я рвался в Израиль. Изя понял больше, чем показал Михаэлю, в их техникуме был скандал - педагог связался с малолеткой, получил срок, здесь мораль еще строже. Герой-сионист - и вдруг насильник и педофил! Позору не обобраться, на кибуц ляжет пятно, история попадет в газеты - сюда и подавно никого не заманишь, и ему нигде не будет хода. Художник снова поднялся к Каратам, уже без охранника. Опять пришлось подождать, пока откроют, глава семьи явно был не в духе, "Что тревожишь? Не дашь отдохнуть!" - проворчал.
- Извини, забыл. Давно хотел предложить. Пойдем ко мне. Померяешь мою соломенную шляпу, не годится работать в жару с непокрытой головой.- Изя с виду - мужичок с ноготок, мухи не обидит, но решимости и смекалки ему не занимать, ждет, не уходит. Надо поскорее увести его отсюда, волнуется Яков, эта дрянь услышит голоса, выйдет зареванная , ляпнет что-нибудь со злости. - Подожди внизу, я спущусь через минуту, только оденусь,- заверяет . Ныряет в шорты и рубаху, всовывает ноги в сандалии и выскакивает в лобби. - Не хотел признаться Михаэлю, поспорили с женой, балует девчонку, ленивицей растет, - объясняет торопливо. -Не дала искупаться, обозвала жестоким отцом, бросилась прочь, задела полку.
У лжи всегда длинные ноги, усмехнулся художник. Полка высоковата для женского плеча, вода не выключена, детскиая одежда - на стуле, простыня на полу, а Илана - аккуратница. А вслух проговорил вполголоса. "Живем в домах из стекла. Если пошли ссоры, расходятся, пробуют пожить врозь. Я пока ночую у Лиоры. Перебирайся в мою конуру. Разберись в себе, пока не поздно. У тебя славный имидж, не стоит допускать плохую молву, и так о наших чего только не плетут, пресса каждого второго считает шпионом". Ничего не заподозрил, радуется Яков. Ему по душе совет Изи. "Спасибо, друг, перетащу свои шмутки в обед, не хочется встречаться с Леей".
Лея зашла позвать Илану в столовую. Отдышалась на лестничной площадке,толкнула входную дверь и отшатнулась: в гостиной балаган, в душе течет вода без помех. "Илана, ты дома?" Ответа нет. Постучала. В замочной скважине заскрипел ключ. Илана сидела в углу на мокрых плитках, обхватив коленки руками. Сколько пробыла в забытье? За дверью тихо. Наверно, притаился, чтобы выманить ее из душа; стоит выйти - набросится сзади из спальни, как в Москве котище с чердака., потащит душить. Лучше сидеть здесь. Только бы не завелся ребенок, учительница Хая рассказывала, что у матки-пчелы появляются яички, если трутень нагонит ее. А он трогал меня! Я соня, никак не отосплюсь, и чего такая слабая? Наконец-то, мама дома, обрадовалась девочка, но горло перехватило -не выжать ни звука. Он проткнул мне горло? Я подавилась слюной? А, может, простыла? Подтянулась к дверной ручке, с трудом повернула ключ.
- Почему купаешься в рубашке? - удивляется мать, растирая посиневшую кожу полотенцем. Дочь не стесняется, покорно подставляет плечи, странно смотрит, словно не поймет, где она. - Не выспалась? Дети обидели? Дрались книжками? Играли в чехарду? Они избалованные. Не порежься, вот тапочки, мы быстро подберем осколки. - Это не дети, - выдавливает девочка.- Яков. - Он в поле и не станет швырять учебники, он - учитель. У Иланы нет сил спорить. Не верит - и не надо! Считает своего Непу ангелом. - Иди одна, я и так корова, погуляю возле дома.
Вот и проступила разгадка, думает мать: ее дразнили, швырнула в обидчиков чем-то, попала по полкам, а признаться боится, знает, как дорога мне московская ваза, память о родителях. Скрытничает. Дома хочется расслабиться, посмеяться - ведь в ней зреет человек! Не получается. Якову, конечно, нелегко: на пятом десятке ворочает валуны на жаре, пока проложит борозду - надорвется. Гладить - тоже не удовольствие. Новеньким всегда трудно, а мы, к тому же, искалечены той системой. У него нрав нелегкий, и я не умею всё принимать за шутку. Душно в доме, словно все мы накрыты тучей. Но почему? Что гнетет?
Завидев Якова возле доски объявлений, Лея ускорила шаг, но ...он ныряет в обеденный зал, пристраивается к бригаде гаража.На воре шапка горит? Еда не лезет в горло.Подошла к его столу. "Ты что, спятил от жары? Не мог подождать пяти минут, пока девочка искупается? Пьяница Афанасий и тот ждал, не ломился. Если невтерпеж, мог попросить. Учитель разбрасывает учебники- ну и ну! Небось, Аллочкины не тронул бы!" Лея раскраснелась, вся - как пружина, ждет. Воспоминание о дочери, оставшейся в Москве, всегда кололо Якова в самое сердце. Как и ее. Больше всего на свете она желает сейчас его ответного гнева, пусть обзовет, отчитает, что посмела заподозрить его в атаке на ребенка- безотцовщину. Он знает, каково жить таким на свете! Но мужчина сбычился, опустил шторки на бегающие зрачки. Едоки ухмыляются, прекратили есть. Якова заливает ярость, но не из-за подозрения. Ишь раскалилась! Позорит перед всеми! Хорошо хоть на русском! Проучу, чтоб не забывалась. Думает, если с пузом, то все ей прощается.Без меня ей хана. Молчит, ускользает от объяснения, не верится женщине. Не понимает, каково мне. Илана, значит, не обманулась. И чего дебоширил?. Всё получил, чего желал, вверила ему себя и дочек. Хотя он и там вспылил - не на меня, на соседку:пошел со щеткой врукопашную. Во мне тогда нуждался, значит,может держать себя в руках. Но и там убегал от важных решений, предавал, когда я смотрела судьбе в лицо. А я -то считала его скалой.
Яков быстро идет к жилому кварталу, Лея вперевалочку, задыхаясь - за ним. Нельзя допустить, чтобы он с досады на нее накричал на дочь. Кибуцники гроздьями висят на окнах столовой, но ей все равно. Решается что-то очень важное в их отношениях...Яков сворачивает налево, к холостяцкому корпусу. Как понять такое? растерялась Лея. Обиделся? Скажи, такое обвинение не глотают молча. Разбил мамин подарок. Разве не видит, как я огорчена и дочка? Не понимает, что моя боль ударяет по его сыну? Гонор ему важнее, так и не возмужал, мальчишка! Он не вернулся ни к вечеру, ни к концу недели; вечерами появлялся с Доли на детском пятачке. Кибуцники возбужденно судачат, Лея обедает под обстрелом любопытных глаз, пропадает аппетит. Больше всего убивает неопределенность, ее сын родится "мамзером", отверженным обществом! Никто не подошел, не успокоил, не предложил помочь наладить мир. Илана молчит - и она осуждает мать.
Прибираясь, Лея нашла в тумбочке незаконченное письмо. Не удержалась - все-таки интересно заглянуть в душу отца ее детей! "Аарон, дружище, ты всегда стараешься быть благородным, но- если распишешься, подрубишь себе выезд. Бабы все - как та старуха из сказки о золотой рыбке, вечно недовольны. Растратишься,- а на билеты и багаж потребуется немало. Фаина никуда не денется. Зачем тебе чужое семя? Таких баб и тут навалом, только свистни. Притом евреек; проверь ее корни, чтобы раввины из-за нее не морочили тебе голову".
Листок дрожит в руках. Лею коробит всё: и тон, и откровения, и уверенность советов. В Москве Таня убеждала, что он водит такси, хорошо зарабатывает. Не верила. А он, значит, дрессировал ее, она на всем экономила, а у него корманы ломились от ассигнаций. Потратила Любашины сбережения... привезла детей на край света - ради его мечты... Как не доверять тому, с кем спишь, впускаешь в свою теплицу, от кого зачинаешь детей? Перевалил заботу о них на страну, на центр абсорбции, теперь -на кибуц. И сделал это сознательно, не из-за плохих обстоятельств! Говорил красивые слова:" В своей стране стану трудиться!" Ложь, не спешил найти работу , ожидая их! "Хочу проложить первую борозду на своей земле!" Тоже ложь, земля-то чужая! Младенец выпер спинку, стало трудно дышать. И ему не по себе, только бы не обмотала пуповина, как Доли. Он губит не только меня, но и детей. Напугал Любашу, тешит свой гнев. Надо будет узнать, принимают ли какие кибуцы матерей-одиночек, спрошу у сохнутовцев совета. Сегодня же.
Через три дня к концу обеда к Лее подсел мазкир. Он озабочен - в кибуц просится семья израильтян, а свободных квартир нет. В зале пусто, лишь вынырнула с мойки Ханита, протирает столы. Рафи перебросил короткую, как бревнышко, ногу на другую, не в силах унять дрожь колена. - Как вам у нас? - Ты имеешь в виду северян из Союза? - Лея польщена вниманием вечно занятого секретаря, напрасно ворчали, что нас отторгают как чужаков. Интересуются, просто летом не доходят руки до настроений. -Есть много хорошего, но и обидно, когда нам не сообщают о кинофильмах, поездках, концертах. и так тут не очень-то весело. Почему-то к зубному не попасть - Роза намучилась; воспитательницы выгоняют родителей от больных детей, сажают ребят зимой на каменный пол, застудили почки Доли... - Так зачем же вы остаетесь? - перебивает ее, не дослушав фразы, Рафи. - Вы же хотели создать русский город, - удивляется москвичка. - Я-то, в основном, довольна. - Еще бы не быть довольной! Работаешь одна, а детей скоро будет трое. - Как одна? Яков вкалывает с рассвета за троих! - Он с тобой не живет, может завтра исчезнуть.- Лею словно обожгли хлыстом. В водянистых широко расставленных глазах рыжеволосого толстяка - нескрываемая насмешка, пухлой короткопалой рукой он почесывает волосатую грудь в разрезе рубашки, пахнуло терпким потом. У Леи кружится голова, подступила тошнота.
- Унеси суповницу и мою тарелку, - просит она Илану: ни к чему подростку слышать, что она сейчас выдаст начальству - Ваши шпионы плохо следят, - растягивая слова, говорит она мазкиру, - вам доложили не всё, - и, перейдя на шопот, ошарашивает: "Он пробирается ко мне каждую полночь! Поправьте ваш баланс: два труженика- двое детей! Вас устраивает? Мне, кстати, полагается долгий декретный отпуск, распорядитесь, я жарилась на кухне по шесть часов на ногах - вредное производство, не взяла ни дня отгула за дежурства, теперь дышу пылью и паром, вижу - полно дел, людям нужна чистая одежда, но тебя, важный мазкир, не волнует здоровье матери и ребенка. Так вот, больше совестливой не буду, стану радеть о себе! Ханита заспешила в мойку, лучше не видеть , как эта русская унижает мазкира.
Глава 8. Разлом
Всё изменилось. Лея отстояла свое достоинство, но кибуц окончательно утерял привлекательность. Даже в Союзе не лезли столь бестактно в личную жизнь, поссорившихся супругов старались примирить, заботились о детях. В кибуце нет духа коммуны - пустошь и в природе, и в душах, прав Изя. Живем окна в окна , всё на виду, но словно незрячие. Даже хуже: сосед радуется твоей беде. В коммуналке у мамы и то были добрые соседки. Тогда уж лучше большой город, там легче затеряться от любопытных глаз, безжалостных пересудов и злых языков. Но, может, не все кибуцы такие? Захария и Маня - чуткие, всегда заходят, когда приезжают на празднества, расспрашивают без притворства, находят теплые слова, привозят детям подарки, помогают разобраться в здешних порядках и нравах. Сетуют - упустили детей, выросли черствыми. Похоже, здесь молодежь надорвалась без руководства старших.
К телефону подозвали Маню. Глотая слезы, сбивчиво поведала старушке свое горе. - Не может быть! - ахнула та. - Он - трудяга, нетребовательный, просто, надорвался, выдохся на жаре. Родная моя, умоляю, не спешите решать. Приезжайте на несколько деньков, отдохнете, глядишь - всё наладится. Если пара ссорится - здесь принято М разьехаться, чтобы решать с холодной головой, не назло другому. - Уезжаю на три дня, - ставит Лея начальницу перед фактом. - Беру с собой Доли, - говорит она Галит и отправляется на побережье под Хайфу. - А где глава семейства? - поприветствовав, басит Захария. - Хотя глупый вопрос. Страда. Сказать правду добродушному старику в ответ на гостеприимство - жестоко. Всё забыть, жить сегодняшним днем! Как прошлым летом, когда уехала убить время в Прибалтику.
Три дня оказались эффективным лекарством для матери и прекрасным развлечением детям. Они ожили, часами плескались в теплой голубой воде бассейнов, гуляли под раскидистыми ивами и в яблоневом саду, играли с детьми, в волейбол, ловили пластмассовую тарелку, Доленьку пленил зоологический уголок. Лея вызвалась помогать пенсионеру у кухонного моечного агрегата, Захария не лез с расспросами, но предусматривал любую нужду гостей. Прощаясь, призналась, что жизнь на заладилась ни в кибуце, ни в браке, невезучий ее сабренок, родится пасынком страны. Грустит и старшая дочка. Ни школы, ни друзей, и дома не улыбнется.Видимо, нельзя выходить замуж, когда у тебя дитя - вводишь под кров чужака. Зачем сорвал меня из России, из центра абсорбции, навязал беременность? - Он тебя любит! Мечтал о сыновьях! - восклицает Маня. - Не принимай решений, в твоем состоянии нельзя волноваться, тем более перебираться на другое место в одиночку с тремя детьми. После родов, если решите расстаться, о вас должен позаботиться Сохнут. - Они советуют помириться. Но мир заключают обе стороны, а он - играет в молчанку. Насильно мил не будешь. - Ничего не понимаю, - всполошился старик, - Цвия сказала, что вами довольны, скоро примут в члены. Чем-то недовольны вы? Нет школы? Пасеки? Я поговорю со спонсорами. Почему Яков не позвонил? Скажи ему; я сержусь! А ты не переживай -всё будет в полном порядке!
Его бы устами, да мед пить! Не сегодня-завтра в ней прозвенит будильник. После зелени и прохлады "Ягура" зной Голан нестерпим; так плохо Лее никогда не было, из тела высосаны все соки. Она - в вакууме. Муж - не родственник, говаривала мама. Скажи Лее кто-нибудь год назад, что она захочет назад, в Союз, назвала бы недоумком. Но она загнана в угол. "Я ехала в Израиль, чтобы сохранить семью, пишет она советским властям, но после долгой разлуки с мужем и отцом дочери это не удалось. В России я смогу поднять детей, живя рядом с родителями и работая в любом издательстве или школе. Прошу войти в мое тяжелое положение, я одна на чужбине, а родители тоскуют. Отец - ветеран партии и армии. Мама извелась, тревожась за нас."Лея вложила листок в конверт, надписала: "СССР, город Москва, Министру внутренних дел" и опустила письмо в почтовый ящик. В "Бейт ахалуцим" переполох: звонили из приемной Голды Меир! Не о проекте - о странном письме из их кибуца! "С Советским Союзом нет дипломатических отношений, напомнили, просьбу Леи Карат прочтут посредники, обнародуют, отзовется за океаном, это ударит по алее, сократят помощь на прием олим. Беспрецедентный случай! Как допустили? Позор! Внушите вашей гверет, что она вредит стране!"
- Мы хотели вас принять в семью, а ты очернила нас всех за спиной!- накинулась на Лею Авива. Швырнула на гладильный стол кучу брюк. Раскраснелась, из-под оранжевой майки выглядывает белая лямка, но она не замечает, мышиные хвостики топорщатся, глаза мечут молнии. - Рафи нервничает, мы пять лет ходили в героях. - Так я еще и неблагодарная? Твой Рафи и толкнул меня на отчаянный шаг, гонит, зная, что я на сносях. Ты сама родила недавно, войди в мое положение. Кстати, почему вскрыли мое письмо, да еще предали гласности?
Склад гудит, без конца повторяют "Мамзер". Дина встревожилась: она знает, как евреи относятся к незаконнорожденным, потому и отправилась сразу же по приезде с Моше в раввинат. На незамужних матерей даже в Союзе смотрят косо, а тут и подавно. Может, Лея и Яков не понимают, что ждет такое дитя? Будет изгоем и у социалистов, и у ортодоксов, и у правых, и у левых. Заскочила Цвия, брови сведены, испепеляет взглядом, сечет сналету, не расспросив: "Решай свои проблемы не за мой счет!" - О чем это ты? - не понимает Лея. -Это мне понасоздавали проблем перед родами. В Союзе нас учили не проходить мимо чужой беды. Или вы не всё у них переняли? - Всполошила моих стариков! Зачем отцу тащиться в такую даль по жаре? Нашли себе миротворца! У него слабое сердце! Не ладим с вами? Так вы все ходите с опущенными лицами, словно весь год - Девятое ава( день траура по храмам)! Все-таки она не черствая, заботится об отце, удовлетворенно отметила Лея. Успокоила, пообещала позвонить в "Ягур". Но Захарию разве уговоришь? - Меня пока не списали в архив! -кипятится. -Не терплю бездействовать, да и по дочке соскучился.
Яков издали увидел автомашину, бросило в пот - не проболталась ли девчонка? Отлегло, когда из легковушки высвободилось крупное тело в пирамидальной панамке кибуцника. "Слезай, поговорить нужно! - крикнул Захария трактористу, подтверждая слова резким жестом. - Дело поважнее картофеля!" - Яков неспеша бредет по бороздам, только этого суматошного ягуровца ему нехватало! - Что за срочное дело? И не лень тебе гнать сюда машину? Тут пекло, как в аду! - У тебя в доме разлом, а ты не колышешься, да еще скрываешь от друзей! Обидел нас с Маней. В чем дело? Вызов посылал? Заботиться обещал? Лея носит твоего сынка? Доли - твоя дочь? Так чего ж ты дурака валяешь? Седина в шевелюре, а в голове всё еще ветер? Нелады? Сделай смотр души! История научила евреев прятать гонор, беречь семью, видеть высшую цель, потому и выжили. А ты рубишь под собой сук! - Он стукнул задубелой ладонью по другой ладони, тронул плечо Якова. - Вырос без отца, вот и не уважаешь старших, а сам делаешь глупости. Лея надумала вернуться в Союз, так? Наши враги будут потирать руки от удовольствия, она даст интервью, опозорит кибуц и всё наше движение в целом. Но еще страшнее - уронит имидж Израиля во всем мире! Отпугнет евреев, Америка срежет помощь, арабы скоро перевесят наших на выборах в Кнесет - вся надежда на приезд советских евреев! Жизнями играешь.-
Он запыхался от долгой речи, достал из кармана шортов ингалятор и бумажный носовой платок, вытер мокрую лысину и багровое лицо. Вышагивает рядышком с Яковом по шоссе взад- вперед, с трудом переставляя опухшие, в синих шишках ноги. Огромный живот подпрыгивает. -Погоди, возьму питьё.- Он достал из машины бутылку с водой, теплая, много не выпьешь. - Тут такое место, каждый наш шаг, даже маленький, может вызвать лавину последствий, особенно в этой точке, вы тут на мушке. Все в одной лодке, а ты ее раскачиваешь, друг. - Он смягчил тон, нужно переломить упрямца, а времени - в обрез, там, на людях и вовсе не поддастся. -Ударяешь и по себе. На тебя упадет тень, куда ни приедешь - станут показывать пальцем. Мы - все за одного и один за всех.
В Якове вскипает злоба на Лею: зачем растрезвонила о ссоре, уже звонили и из Сохнута. Доводы этого добряка, конечно, нелепы: мы - один сжатый кулак. Как в Союзе. А я - не винтик, могу распоряжаться своей жизнью как хочу. Ехал ради воли, а не ветхих доктрин. И этому промыли мозги. Лейка никуда не денется, играет на чуткости к пузу. Но услышав о звонке из офиса Голды Меир, встревожился: осрамить она может, язык подвешен, а там хоть беги прочь, страна крохотная. Он нашел свое место на земле. Стать изгоем? Ни за что! Покусывая травинку, он судорожно ищет убедительные объяснения. Ничего, он отступит, проиграет этот бой, но выиграет битву и войну, она не будет указывать ему, как жить, он отомстит за сегодняшнее унижение.
- Советские бабы - как танки, а перед родами - невыносимы. Отчитала меня при всех, дурит, капризничает, ноет, всё не по ней. Хотел немного поучить как глава дома. Зря ты разволновался из-за пустяков, я уже сегодня хотел помириться. Возвращайся в свой рай, всё будет в ажуре. - Он говорит подергиваясь, внутри кипит кислота, а поделиться не с кем. Заманила-таки в ловушку, шантажирует мнением коллектива, играет на сионизме и патриотизма. Я даже в армии проучил командира не делать из меня мальчишку на посылках.
Заметив Якова у доски, Лея прошмыгнула на улицу и вдруг до ее слуха донесся жалостливый полушопот: "Долго будешь мучить? Ты всегда была доброй. Я - живой. Знаешь, что ни на кого не могу смотреть!" - Обернулась, пришлось поверить в невероятное. Точно - Яков. Обогнал ее, чтобы не дать пищу для сплетен любопытным на окнах. Лея растерянно смотрит ему вслед. Идет вразвалочку, неспеша, покачивает крепкими ягодицами, согнул руку, играет бицепсами, завлекает, что ли? Двинулся к холостяцкому зданию. Видно, все кибуцницы нагнали московского Казанову.
Из-за угла появился Рафи, против этого лунообразного коротышки Яков - красавец-атлет! Посажу-ка в галошу самодовольного индюка, мелькнула озорная мысль : - Попозже! - крикнула . Черт дернул, как говаривала раньше Любаша, объясня свои внезапные капризы. А ведь до пяти лет была ровной, без выходок. Яков обернулся, обрадовался, махнул рукой, прокричал:"Лучше ко мне!". Рафи застыл, смахнул с лоснящихся щек пот, округлил глаза. Кто поймет этих русских? Зачем мужу встречаться с женой по уговору, на стороне, дурача нормальных людей? Понавыпускали чокнутых вредить еврейской стране.
Яков взбежал по лестнице мимо высунувшейся в дверь прыщавенькой лохматушки Нетивы и по-хозяйски, без стука, шагнул в свою квартиру. Лея что-то шила, сидя в кресле. "Ку-ку, пицкале", - приветствовал он Доли. Та завизжала, вскочила с пола - она играла с сестрой в шашки. "Никуда больше не отпущу,- провозгласила девочка. - У этого Изи в комнате воняет, под стульями грязные носки. Ты больше не будешь прогонять абика? - теребит мать. - А то, когда вырасту - и я тебя выгоню. Я тебя, абале, тогда так залюблю, никому не отдам!" - Если мама не будет сердиться, я никуда не уйду, - заверяет ребенка отец.- Ты же ко мне из Москвы рвалась. Мастерский удар! Не зря изучал психологию. Лея через силу улыбнулась, растеряна, смущена. Ударить по мужчине - значит ранить дитя, посеять в ее душе обиду на себя. Доли вывела их из-за железного занавеса как ракетоноситель, а теперь вот пытается склеить семью. Не как мы, взрослые. Дети - наши судьи, наши учителя и гиды, кии в руках судьбы, бьют по шарам, гонят по зеленому полю то в лунку, то на встречу с другими шарами, иногда на столкновение и полет за борт. Не будь их - многие ошибки разрослись в трагедии, многие перемирия не состоялись бы. Но Яков обязан извиниться перед Иланой за срыв и войну с книгами. Молчит. Не дождешься. Хоть первый пришел на поклон - и то сдвиг. Переделать взрослого не мечтай, принимай каков есть, даже Доли не поддается.
- Не люблю, когда все суют носы в наши дела, - замечает Яков, - если тебе тут плохо - уйдем. Я для семьи готов на любые жертвы. Завтра поеду в Цфат, утрясу все их придирки. Значит, не раздумал жениться? - не верит своим ушам женщина. - Предпочел ее сговорчивой Шошане, о которой вчера судачили на складе? Доли скачет козликом, вне себя от радости: "И меня возьми, хочу велосипед, как у Томера!" - А тебе что нужно купить? - спрашивает мать школьницу. - Ты хочешь уехать отсюда? - Илана ответила не сразу - в последнее время разучилась соображать. Ей зябко. Опять он будет ходить ночью по дому - не поспишь. А утром мама уйдет - отомстит. Пойду с ней на склад , лучше буду пришивать пуговицы или раскладывать чистое бельё по полкам. Хоть бы убрался в армию! Всё из-за Дольки. И чего привязалась к злюке, еще заколдует ее, оборотень. Но подняла голову от пола, даже улыбнулась, бросила: "Пока ничего не надо!" - Так рада за вас!- горячо обнимает Лею в столовой Вивьен. Вивьен. - Он тоже ликует? - понизив голос, показывает кивком, кого она имеет в виду и заливается смехом. - Извелась за тебя.
На ней шелковая сиреневая блуза, на шее - ожерелье из аметистов, в спадающих к талии волнистых волосах - лилия, тонкие ремешки белых сандалий подчеркивают красоту загорелых педикюрных ног, уходящих в раструбы клешевой юбки. Беременность ей к лицу, светится счастьем. - Еще как! Футболист, наверно, - заражается ее весельем Лея. - Как тебе удалось отказаться от материнской униформы? - Свобода, равенство, братство, на первом месте - свобода, никто не отнимет ее у француза! - А у нас был упор на равенство - все одинаково бедные, не высовывайся! - Мы уходим, - сообщает подошедший Авраам, - в Хайфе дают квартиры на съем, но ее можно и купить, ссуда молодоженам почти без процентов. Приедете на свадьбу?- Лея улыбается: "Не обещаю." - Думала ли я, что найду здесь Ави? - улыбнулась Вивьен. - Это награда за то, что приехала доброволкой. Правильно мне говорили, в Израиле то и дело видишь чудеса. Может, и у меня свершится чудо и всё наладится, ободряется Лея.
Расположение древнего Цфата столь же исключительно, как и его история. Здесь собрались великие раввины-каббалисты после изгнания евреев из Испании. Здесь один из самых авторитетных религиозных судов. Живописные виды вокруг вдохновляют художников - они создали свой поселок. Но жениху - не до красот природы и не до картинных галерей. Водитель автобуса посоветовал посетить могилы праведников и каббалиста Хаари. Кибуцник чуть не рявкнул в ответ , хватит с него лабиринтов и крючкотворцев раввината! Развели волокиту с браком, не верят ни одному слову, на всё у них свои правила.
В комнате с узкими оконцами за длинным столом - трое старцев, белобородые, пышноусые, в маленьких черных шапочках на голых черепах. Сбоку за столиком - секретарь, бледный очкастый детина, он внимает каждому слову и жесту судей. - Яаков, как тебя еще зовут? Яша? Нехорошая гематрия. - Долго шепчутся, проситель разобрал лишь "Айн нельзя, будет как "Ешу". - Пиши как есть,- наконец велят секретарю. - Твоя жена - еврейка?- вопрошает сидящий посередке. Яков кусает губы, лихорадочно соображая, как бы не попасть впросак. - Гиёрет. - Не может быть! Она же там. - Ах, Люся? Она - не жена, нас развели десять лет назад. - Это неважно для евреев. Яков толком не знает, Люся - татарка или чукча, курносая, щеки - булками. и фамилия - срамная - Дешевкина. Но скажи правду, запишут гойкой, Аллочку не вытащишь сюда. - Иудейка она, - заверяет он, словно поняв, наконец, смысл вопроса - по матери и отцу.
Раввины снова совещаются, качают головами. Не угодил? удивлен жених, даже имя патриатха их сконфузило. Склеротики что ли? - Еврейский брак - навек, Кадош Барух У благословил вас с Люсией дитем, развод не в счет. Или ты дал ей "гет"? Ну письмо о том,что ты ее прогоняешь. Не давал? Тебе нельзя брать другую жену. - Но Люся в Москве, далеко, меня туда не пустят, она не приедет. Мы и там не жили вместе. - А где же она находилась? - У матери две комнаты, она - в проходной. - А ты приходил? - Конечно. К матери. И дочку не забывал, играл с ней. - Нет, нет, нет, - качают головами судьи, - человек слаб, с ней играл? Соединялись? - Она всегда ворчала, - заикаясь, словно ему трудно даются новые слова, мямлит Яков. - Так она тебе противна? Вели ей пойти в синагогу, взять от тебя "гет". - Да не пойдет она! - Яков злится, краснеет. - Только подставлю ее, партийная она! Письма власти перехватывают. В синагогу никто не ходит, боятся. - Почему? - Там коммунисты, религия по ним - опиум. Новая моя женщина прошла гиюр у главного раввина Москвы. - Не может быть! Пошла в синагогу? Ты сказал - все боятся. - Ей поверил раввин. - О, надо проверить! Открой досье и на нее, тщательно выясним, бывает ли в микве, соблюдает ли заповеди. Бездетная? - У нее двое дочек. И сын в дороге. Нельзя тянуть. - У дочерей был гиюр? - У старшей; младшей, сказали, не надо. Вот справка. - Но тут только Лея, это кто? - Мать. Дочь не указали.
Старцы долго шепчутся. Яков - как пороховая бочка. Сколько можно мотать нервы? Радовались бы, что беру на себя такую обузу! - Открой досье и на детей, плата как кибуцнику со скидкой, - наконец изрекают спокойно даяны. - Да я не об оплате! - мужчина уже не растягивает слова, сжатым кулаком ударяет по ладони. Губы побелели, кусает их, чтобы не заорать, тогда - дело швах! - Роды на носу, не хочу, чтобы сын был "мамзером". - Разве она нагуляла от другого? - Что вы? Она не такая! - Твой? Значит - не "мамзер". После рождения тебя запишут отцом. Яков не уверен, что понял раввинов, уж очень шамкают. Холостому не получить ни квартиру, ни ссуду на грузовик, ни разрешения на пасеку. Застрянешь в кибуце. - Хотел по Торе, евреи ценят семью. - Ты затянул, в твои годы становятся дедами. Позвони через две недели, проверим, разрешена ли тебе твоя гиёрет как невеста. - Совсем выбили из них иудейский дух, - сетует главный даян, когда жених вышел. - Не имеют понятия о Законе и мицвот. Эти кибуцы отделить бы от еврейской страны. Уверен, что он не читал ни моисеевых книг, ни Талмуда, даже комментариев Раши. . Шел бы в йешиву, раз выведен из рабства. Так нет - опять, как пса, тянет в лужу, в коммуну.. Таких не переделать.Поколение пустыни. Может, его сын вернется в нашу религию.
Яков покидал Цфат, затаив обиду. Ничто не ладится с тех пор, как приехала Лея! В кибуце похихикивают над ним, растрезвонила до моря, что плохой семьянин...Раввины разговаривают, как с дебилом, сколько еще раз мотаться к ним? О моих простоях не думают, их парня бы - на трактор! Нет, отсиживается в канцелярии, паразит!. Буквоеды! Заставляют юлить, извиняться за развод. Я для них - второго сорта. Я уговаривал Арона не спешить с обузой, а сам попался. Может, тут место такое неудачное- все-таки сирийская зенля? Смени место- сменится удача. Пчеловоды сейчас на вес золота. Яков застал русскую кучку у Дины. Лазарь признается: "Решил уйти. У нас худшим проклятием считалось: Чтобы тебе жить на одну зарплату! А тут и зарплата - мизер. Жди милости, чтобы попасть к врачу, на учебу, за границу. Все равны, но они более равные. Всё лучшее со склада - по блату, как и меблишка. - Они близорукие, - режет Моше. - За год родилось шесть младенцев. Арабы забьют демографией. Мы уезжаем к сентябрю.
- Я перебираюсь в центр, поживу пока у друга,- заметил Изя. -Надо кое-что разузнать. Моя Лиор тянет в Италию, но у меня долги Сохнуту, не дадут "даркон"(паспорт). А что мне тут делать одному? - Арабки не ездят по миру, не качают права, не гонятся за нарядами и домашними комбайнами, - продолжал Моше. -Растят кучу детей каждая, мужики вкалывают, не пьют, не гуляют, зато возводят особняки. - Лучше вырастить двоих культурными, чем десять дикарями, - заметила Лея. - Верно, - подхватил Авраам. - Арабы растят баранопасов, а евреи - элиту мира. Мы уезжаем послезавтра в Хайфу, надеюсь, там жизнь поинтереснее! - Не преуменьшай силу врага, -осадил его художник, - они - не тупицы. Дай им образование - затмят многих наших. - Что мы всё о политике? - вмешалась хозяйка, боясь ссоры.- И вправду - где соберутся три еврея - там четыре премьера. Выпьем за удачу! Пусть каждого ждет за поворотом счастье! - А меня - здесь, я никуда не двигаюсь, но мне вас будет нехватать, - с грустью проговорила Лея. - Каждый ищет свое место под солнцем, - вздыхает Изя. - Желаю удачного прибавления семьи. Надеюсь, и наша Роза тут расцветет и укоренится. Хвалить кибуц никто не стал. Тосты получились грустными. В русском полку убыло.
Глава 9. Свадьба поневоле
"Может быть, самое большое общественное служение, которое можно оказать стране и человечеству, - это поднять семью". Бернард Шоу
В одноэтажном здании раввината царит оживление. Сегодня необычное бракосочетание. Жених с сединой в волосах, старше дедов, невеста - двоим не обхватить, у обоих - ни друзей, ни родных. Работница архива накрывает сдвинутые столы бумажными скатертями, ставит тарелку с апельсинами и виноградом, подаёт невесте широкий длинный шарф прикрыться. Два дежурных свидетеля ерзают на стульях, ожидая, когда их позовут поставить подписи в "ктубе" - в ней зафиксировано обязательство жениха возместить невесте любые убытки в случае развода. Влюбленные обычно называют баснословные цифры, не допуская подобного, но этот дедушка уперся , оспаривает даже смехотворную сумму в десять лир.
Лее - хоть сквозь землю провались. Права была мама, считая его скупердяем. Наконец-то осчастливил законным браком, надрывается от смеха Совик. Семь лет назад заикнулся, что у вас свадьба. Пожалел двадцать лир себе на кольцо, одолжил у Нисима. С кем же тебя обвенчают? Нехорошо! Отбиваешь чужого мужа, полигамка! Лее все равно, нет хуже подарка ребенку, чем родить вне брака "мамзером", ему нет места в народе, сказала Дина.
Поздравлениями молодоженов не засыпали, а они не рвались подсластить горечь вина жаркими поцелуями. После хупы муж пренебрег совершенствами молодой жены и отправился наслаждаться медом к богатому пчеловоду под Ашкелоном, с которым он договорился о работе на время взятка. Семью обещал забрать как только получит квартиру от Сохнута. Моше тоже отбыл в Бней-Брак. - Опять мы остались с тобой, подружка, две бобылихи, - шутит Лея, разглаживая рукава рубашки. - И снова ждем встречи с сужеными. Впереди - неизвестность, но отступать некуда! - Рафи насел на меня: съезжайтесь с Леей, нам нужна твоя квартира!. Пришлось огрызнуться, хоть я и не люблю ссориться. - А я ссорой не брезгую, в ней прозреваешь, лучше узнаешь людей, их мотивы, маски спадают. Я хорошо проучила этого хама. - Зачем втянули сюда вашу семью, если нет класса для Иланы? Сегодня ты бы освоила иврит в ульпане, получила бы жилье в центре и курсы. - Мама говаривала:"Если б знать, где упадешь, подстелил бы соломку". Я рвалась сюда ради семьи, в ульпане ему не позволяли находиться и требовали платить за нас, а он не нашел работу. - Моше считает - коммуна хороша для лентяев, тут не к чему прирасти душе. Хочу иметь свой дом, готовить еду как я люблю, подавать к чаю свое варенье, свои пирожки - не их штруделя и сухие бисквиты! Рона соскучилась по ватрушке. Мы оказались "красными шапочками", больше не будем верить властям. Холостяки потянули всю цепочку, мы уйдем, и ты тут не захочешь оставаться. И в самом деле, с начала сентября время, проведенное на складе и в столовой, стало невыносимо тягучим. Отбыли Авраам и Вивьен, Дина и Моше, дала себе последний срок - декабрь - Роза. Менахем пропадал в Иерусалиме. Лея очутилась в полном вакууме.
Она проснулась до зари: тело пронзил раскаленный шомпол, сынок надумал явиться в мир до срока. Приняла душ, уложила в сумку халат, тапки, расческу, зубную щетку, вышла на улицу. Спуск в убежище освещен, кто-то поднимается по ступенькам. Террорист, окатило ужасом. Но над землей всплыл знакомый чуб и горбоносый профиль с выдвинутым вперед подбородком Михаэля. "Обмерла от страха,- признается ему женщина,- думала арабы". - Велено проверить убежища, ожидают военные действия. А тебе что не спится? - Пора в больницу. Дочки останутся одни. Присмотрите за ними, если что начнется? - Конечно. Рожай на здоровье. Цвия в курсе? - Еще можно подождать, пусть выспится. Что, будет бомбежка? - Да не волнуйся, мы тут недосягаемы! Наши их быстро укротят и скрутят; не усвоили урока Кунейтры - опустошим Дамаск!
Но Лее не по себе. Она помнит, как война разрубала семьи... Глава их семьи - на юге страны, она - на севере, а дети - одни, на спорной земле, вернуть которую давно мечнтают ее прежние владельцы. Во время налета фашистов на Сухуми их, до смерти напуганных, прижимала к себе в тесной землянке мама. В детском саду утешали воспитатели. У ее дочек нет и этого. Они - между Сциллой и Харибдой; как пережить угрозу смерти и радость рождения новой жизни? Родить здесь? Но у нее отрицательный резус, Цвия не станет рисковать. Может понадобиться переливание крови спасти кроху от гепатита. Нужно думать о нем, самом слабеньком, помочь ему в его трудном прорыве через теснину к свету. Осложнения бывают и на четвертых родах, к тому же - она - далеко не молодая мамаша.
Доли ночует дома. В саду узнали, что Караты собрались уходить, задразнили, защипали. Малышка и во сне хныкает. С трудом подняв ее на себя, мать примостила ее на унитаз, и вскрикнула от укола спицы в ребра. "Джули там",- захныкала девочка, тыча пальчиком над пупком. Пробудилась Илана, ковыляет в спальню, у нее воспалились трещины на ступнях. Неужели проглотила шарик, пугается мать, тогда нужна операция! Рентген стекло не покажет! Что же делать? Зачем дают такие игрушки детям? Как не заметила, что принесла их из садика?"Персчитай джулы в сеточке, Любаша, пожалуйста, - просит она сонную дочку, замирает в ожидании. Доли всё хнычет:"Болит, тут, джула!". - Мои все целы,- а ее сетка еще не открыта., - наконец, успокоила Илана. - Значит, приснилось, гора с плеч! Спасибо, лапочка, мне скоро в больницу, ты поспи еще, а я выйду на свежий воздух.
Когда рассвело, Лея постучала в квартиру медсестры. Ей долго не открывали; наконец, послышался недовольный баритон: "В чем дело?". Это Узи, дружок Цвии, приехал с курсов на праздничную неделю суккот. В восемь часов Лея стучится снова. "Третьи роды скорые, можем не доехать до больницы", волнуется. "Подожди возле клиники", велит Цвия через Узи. Лея меряет шагами тропинку. Медчасть на окраине, можно охать, корчиться, не боясь чужих взглядов, растирать спину кулаком, не пугая дочек - им расти, становиться женщинами, пусть не замирает сердце от страха. Очень хочется пить. Лея заскочила домой, наказала Илане: "Остаешься за старшую, отведешь Доли в группу. Если тревога - спускайся к Михаэлю и Эйлат, поможешь ей с малышкой, а я попрошу меня выписать через день и привезу тебе пупсика. Ничего не бойся, у нас армия - лучшая в мире!" И, захватив сумку, отправляется навстречу своей судьбе.
К одиннадцати терпеть нет мочи. Скрючившись от боли, она с ужасом понимает: ее сын обречен, он будет биться на горячей пыльной каменной тропинке у бровки сборного домика, некому и нечем будет обрезать пуповину, и задохнется, а она истечет кровью. Кричи - не услышат. Что ждет Любашу и Дашеньку? Цвия, наверно, ей мстит за приезд Захарии... В тот миг, когда затопило отчаянье, вдали показалась медсестра, сердитая, невыспавшаяся. За ней торопливо следует мужчина. "Доставим в два счета!", заверяет. - Залезай в амбуланс, ложись!- командует Цвия. Водитель нажал на газ, машина рванула к сопке. За поворотом распахнулось плато,но Лея его не видит. Водитель крякнул - шоссе запружено танками. "Ничего,- успокоил, - коли пацану невтерпеж,- подхватим, не впервой!"Нет, только не это, стыда не оберешься, пугается роженица, сжимая ноги. Дико взвыла сирена, ворча, танки нехотя сползают с асфальта на обочину. На петлях спуска она узкая, то и дело амбуланс замедляет ход, Лея хватается за поручни, ничего не понимая, с одной мыслью: не свалиться на пол.
У моста Якова застыла длинная вереница автомашин и рейсовый автобус, в нем- виновник пробки и сирен. Отпросился проведать семью, завтра праздник Симхат Тора, взяток отставлен, все мужчины готовятся к шествию по улицам со цвященными свитками - не до откачки меда. Но Голаны сегодня недоступны. "Смотри, сколько людей приветствует твоего сынка, Лея! - ободряет женщину водитель,- все дают нам зеленую улицу!". Цвия сидит молча, ругает себя - увлеклась новыми пластинками Узи, а у этой русской белок в моче, высокое давление и резус, могут не принять. Главный врач договорился с бывшей практиканткой привозить рожениц под занавес, чтоб не занимали места в предродовой, иначе пусть везёт в районную больницу, но там она не поладила с персоналом, ее считают недоучкой.
За Тверией сирену сняли, но внезапно узкую улочку загородил осел. Хозяин бьет его, тянет за шею, толкает сзади - скотина ни с места, лишь орет "Ио!" Младенец затих, видимо, от испуга. Полдень; врачи разошлись по домам готовиться к дважды великой субботе. Остались на дежурстве два медбрата - Хаим и Натан с акушером Лиором. Цвия с утра не позвонила, роды прежде времени. Разгоряченные от полуденного зноя мужчины сердито велели водителю ехать и запереть за собой ворота; "скорая" отбыла. С пациентки бесцеремонно стянули халат, всунули в широкую рубаху, ввезли под ослепляющие лампы. Белый потолок застили чужие недовольные лица. Она - одна, в этих тяжелых руках. - Из-за этого лентяя придется задержаться, - сердится акушер, здоровенный краснокожий мужчима с рыбьими глазами. - Подкинули!
- Везла бы на север! - поддакивает приземистый Натан, тяжело дыша и жмуря выпуклые усталые глаза - в них попал пот, щиплет. После прохлады корпуса принимать поступление во дворе - мука, особенно для уроженца Польши. Даже не дали докурить. Он достал из холодильника оранжаду, ожидая распоряжений. Хаим кажется рядом с ним немыслимо высоким - как телеграфный столб. У него костлявое сложение, прямые плечи торчат, самоуверенное лицо сплющено с боков. Воспользовавшись передышкой, развернул газету. Натан выскочил покурить. Погасив окурок каблуком, вернулся, выразительно глянул на часы, как бы подталкивая коллег к решению. Хаим скривился, дав понять: из-за этого мягкотелого Лиора ждем у моря погоды. Поднял сжатый кулак. Акушера рядом не видно. Мужчины работают вместе давно, понимают друг друга без слов. Нагнувшись, перелили всю тяжесть тел в кулаки. Лея летит в пропасть. - Ну и вредный тип, артачится, сопротивляется! Хоть задохнусь, но не подчинюсь! - сердится поляк, отдуваясь. - Срывает всем праздничное настроение!- поддакивает каланча, задыхаясь от напряжения. - Пузырь-то, кажется, не лопнул, погоди.- Натан вышел, вернулся с Лиором. - Сейчас всё само пойдет! - успокоил акушер. - Крикните в случае чего. Я готовлю инъекции. - Знаем, какие инъекции и куда он вливает, - подмигнул Хаим и захохотал. Братья милосердия переглянулись. - Сегодня моя смена покороче, а так и не уйдешь. Давай опять? Долговязый согласно ухмыльнулся.
- Если душа из наших, - рассуждает сефард, - Бог ее спасет! А коли гойская - чего нам волноватся? Лучший гой - под землей, а нервы не восстанавливаются. - Вместе! Сильнее! Еще разок!- командует Натан. Наконец, оба распрямились, нажали на кнопку звонка. - Девка! Живая! - восклицает поляк. - Ну эта из любой передряги выйдет! - Акушер вошел в родовую, быстро перерезал пуповину, шлепает по крошечным ягодицам.Новорожденная заходится в гневном крике. - Китаёза какая-то, рыжая и лысая, щеки шире попы! Наши родятся черные и волосатые. - Рыжая - точно еврейка, гены царя Давида! - подправляет акушера Хаим. Окольцована крошечная ручка, на клеенке начертаны имя роженицы и пол ребенка, хотя путаница исключена - до этого косяком шли мальчишки. Лиор трясет мать до тех пор, пока не добивается признания "Бат" (Девочка).
И снова для Леи исчезает земная жизнь. Странные звуки в прохладном полумраке - первое, что осознает она, возвращаясь к людям. Не сразу догадалась, что это чмоканье. Стонет, приподнимаясь, ноги - словно отсечены топором. Звуки усилились, в комнату ворвался поток яркого света. "Очнулась, жива! - возвещает женский голос кому-то в коридоре. - Дочка у вас, поздравляю! - Няня суетится, укутывает мамашу одеялом, подсовывает его под ноги, водружает на каталку сумку, зовет Натана, чтобы перевез в общую палату.- Дождались! Мы волновались всё парни да парни, быть войне! Скорей бы явилась девица!"- приговаривает няня. Сомнений не остается- Лея на земле, тревога уже вгрызлась в сердце: как там на Голанах, что с детьми? "Вы не ошиблись? - спрашивает нянечку, принимая на живот кряхтящий конверт. - Должен быть сын!" - У нас ошибок не бывает! - поджав губы,обижается та, - образцовая больница. Вот ярлычок: "мать - Карат Лея". Ты? А сына не всякому дает Бог, надо заслужить, чтоб было с кого ему брать пример!
Она не в меру говорлива, не в пример медбратьям. Те всё делали молчком, вселяя в нее тревогу. Сетует, сейчас все евреи в мире сидят в суке, а на нее взвалили столько забот. Хоть бы заплатили как следует. Лею раздражает ее болтовня, мешает вспомнить что-то очень важное.. Всплыло: звериный вой, пронзительная боль от костяшек, табачная вонь в лицо. Неужели выла она? Почему не подождали? Как посмели добавить мук? Не повредили ли ребенку? Растить в страхе - ведь это не сразу скажется. И опять иа душе - ужас бессилия перед подлостью. "Пить", - шепчет она потрескавшимися губами. В палате нет кондиционера, а снаружи - тридцать градусов. В двух шагах - юная брюнетка пьёт оранжаду. Протянула Лее бутылку. "Много нельзя, младенец сосёт мало, молоко загниёт", -говорит как опытная мать. - Первый раз? - спрашивает Лея пальцами. - Третий. Вышла замуж в шестнадцать, дети сыплются каждый год. Браха (благословение)".- Она улыбается, искрится счастьем. Ее тумбочка ломится от сластей, фруктов, банок с соками. Нежно-розовая тонкая сорочка выглядывает в разрез сиреневого, в букетиках фиалок, халатика, волосы подвиты в крупные локоны. У Леи вещей - кот наплакал, узелок с одеждой в ногах, и тумбочки нет, ее кровать в проходе. Но это -ерунда, главное - мучает неизвестность, радио молчит, суббота. Никто не знает - и не волнуется, что с людьми в полсотне километров отсюда, на плато.
Назавтра к ней пожаловали гости - Яков и Цвия, Эйлат, Михаэль, привезли печенье, две бутылки питья и записку от Иланы. - Когда приехал? Рад? Как девочки? Была ли тревога, бомбежка? - засыпала мужа вопросами Лея. - Полный порядок. Дома без тебя - ни капризов, ни ссор, Илана не ленится, убирает квартиру. Меня все поздравляют, говорят: "Неважно сын или дочь, благословенна любая душа". Об остальном не спрашивай, в Сохнуте не был, вкалывал, зато заработок нормальный.-
Он чмокнул жену в щеку, бросил взгляд на новорожденную и засобирался в дорогу. Не может он лицемерить, его медовый месяц наполнен дынным ароматом сот и горячими поцелуями восхитительной Эйнат из супермаркета. Какая гибкость, йоговские позы и райские ощущения! А он-то уже себя считал укатанным конем! Неплохо совмещать семейные обязанности с холостяцкой свободой! И дома - девственная ягодка, учится делать мужчин счастливыми. Какой Сохнут? Зачем стреноживать себя? От добра добра не ищут!
Когда визитеры уехали, Лея достала письмо дочери. "Мамочка, как хорошо, что девочка! И какая крошечка - всего четыре кило! Мы придумали ей имя -Рина, означает радость, она ведь родилась в праздник". Войны нет, у дочери хорошее настроение, успокоилась мать. Яков смазал ей трещины прополисной мазью, вот и повеселела. Напрасно волнуюсь, он молчун, но без меня оттаивает. Папа с детьми тоже становился разговорчивым. Яков не простил Илане выходки с душем." Из-за тебя, зараза, такой скандал разразился.Чего артачилась? - начал отчитывать он, едва войдя в дом, падчерицу. Маленькие острые зрачки бегают по розовым прожилкам белков, он сжимает кулаки. - Довела мать, она чуть не опозорила Израиль! Гойские замашки! Искупать будешь вину за вас обоих! На колени... - он смачно ругнулся, - делай, что скажу! Учись, гойки созданы ублажать евреев. И твоя мать - мастерица в этом! Жаль, ума маловато. Многие девки в твои годы уже с парнями.- Илана съежилась, вот и пришла ее смерть, на этот раз мама далеко. Смотрит растерянно, ничего не слыша, словно придавлена подушкой. Яков не стесняется, сбросил одежду. - Твой дед губил евреев, - монотонно капает на ее темя противный голос. Она не в силах протестовать даже про себя. - Око за око! Слышала? Как на войне! Ответишь за весь свой поганый народ! И мать твоя будет расплачиваться за слезы моей мамули". Илана полуживая. Пусть не возят в школу! Пусть болят ноги! Пусть тычет ей в лицо вонь. Ей все равно, что будет, лишь бы поскорее оставил ее в покое, захрапел. Ее душа корчится в огне, в памяти - ни одного светлого пятнышка, всё опоганено, и нечего ждать. Прощай, добрая нежная девочка, преданная маме, бабуле и сестрам, но преданная всеми, дедушка тоже предал ее. Чего же обижаться на чужаков? Вот и Михаэль оставил ее с этим чудовищем, хотя обещал маме позаботиться, и Менахем исчез...Ну да, они ведь тоже евреи. Узнали, что я - гойка.
Рождение Рины отпраздновали скромно: со склада принесли ящик пива, несколько бутылок кока-колы, дюжину манго, миску киви и гроздья винограда. Но и эта скудная провизия осталась неизрасходованной. Зашли поздравить, в основном, женщины - Роза, Эйлат, Кармела, Цвия, да из бригады добровольцев две хохотушки- американки. Из мужчин заглянул только мазкир, сухо поздравил с первой саброй в семье, поинтересовался, когда собираются отбыть. "У Сохнута нет готовых квартир, - объясняет Лея. - Велели ждать". - Твой Яков хочет легкой жизни! Сбагрил вас нам на шею!- вскипел Рафи. - Разбудил виновницу торжества, она залилась криком, напоминая, что не мешает попотчевать и ее. Но Лея стесняется достать грудь при чужаке. - Успокойся, - охлаждает мужчину, - тут дитя, у него проблемы поважнее наших!- полушутя пытается переключить разговор на другую тему. Но рыжий распалился, не остановить. - Передай мужу, если он опять не сбежал от тебя, что мы вас возьмем за руки - за ноги, забросим на грузовик, свезем в долину и выгрузим прямо на шоссе! - Толстяк брызжет слюной, рубит волосатой ручищей в такт словам, словно укрепляя в себе решимость. - Что? - Лея не верит своим ушам. - У тебя есть сердце? И в такой день? - У меня есть люди и бюджет! Их нужно расселить до снега, а не содержать паразитов. И так потакаем вам без конца!
- Да как ты смеешь? Я работала до последнего дня! Чуть не родила в амбулансе из-за халатности Цвии. Бросили меня одну в роддоме! Оставили Илану без учебы. Никто не подумал о моих детях, каково им, когда увезли мать, а ожидали войну! Никто не заволновался, когда забыли Илану на шоссе! Не подумали, каково девочке без подруг, без родных, без языка, без книг и занятий! Яков таскал камни на солнцепеке, вы даже панамки не дали, обманули с пасекой. Когда болела Доли, вместо помощи обложили руганью и сплетнями! Вы тут одичали вдали от людей! Полны равнодушия, а то и злобы. Землю оживляете, а души губите! Даже собак извели! - Слова вылетают легко, в них -давно выстраданная боль, накопившиеся недоумения. Она всегда становится красноречивой, когда испытывают ее терпение. - Так вот, знай, начальник, если тронете - ославлю вашу семью на всю страну! Голда узнает, почему провалился ее проект! Да я сама мечтаю уехать отсюда, и никогда - слышишь?- никогда не привезу мою сабру на ее родину! Иди-иди отсюда, не нервируй малышку!
Выговорилась. Разбушевавшееся от налета бури душевное озеро вошло в берега. Илана скорчила отупелую физиономию, показывая, как секретарь выслушивал отповедь. Рассмеялась. Давно не видела мать ее веселой. Но в глазах - затравленность "Не всегда получается быть доброй. Я долго была примерной, терпела, но немало и здесь желающих сесть на шею, приходится брыкаться, сбрасывать, не поощрять хамство. Никому нельзя давать наступать на твои права, иначе нет радости. Они нас заманили, им и заботиться, а у нас право взвесить и не доверять обещаниям. Кто обманул раз - обманет и второй. Взрослые тоже учатся, обжегшись на молоке - дуешь на воду. Он обнаглел - принес подарок, вроде той злой феи из сказки о спящей царевне.- Мать объясняет дочери свою резкость, но где-то в глубине души ворочается страх: а вдруг? Кто знает, на что решатся "товарищи". Их учителя не жалели и младенцев.
Глава 10. Бремя коммуны
Недели две царило затишье. Открыли ясли, Лея вернулась к утюгу, делая перерывы на кормление. Идти от склада - с километр. Одиннадцать часов утра. Запахнувшись от ветра, следя сквозь щелки век, куда ступает, обходя строительный мусор, она спешит к новостройке. Кивнула курчавой худышке Хане, распевавшей во весь голос и ловко протиравшей пол мокрой тряпкой, надетой на палку с резинковой пластинкой. "Где дети?" - спросила, но воспитательница не услышала. Не дожидаясь ответа, Лея бросилась бегом по длинному коридору - чуть не расстянулась на мокрых плитках. Из чрева здания несся жалобный коллективный плач, но его перекрывал оглушительный протест, Лея узнала чей и, ориентируясь на крик, бросилась за поворот, нырнула по ступенькам вниз, в убежище. В полутемной комнате баюкала сынка почтальонша Аелет, он выздоравливал после обрезания.
Трясли, стоя, решетки кроваток два темнокожих близнеца, почти годовики, бригадирши садоводов Алины. Трехмесячная дочка маляра Яэль выводила ровно, на одной ноте; подхныкивал семимесячный пупсик Эйлат, ему вторил понастойчивее похожий на ежика пятимесячный бутуз Авивы. Золотулька ухитрилась просунуть головку между планками кроватки, повернула ее осмотреться и застряла, деревяшки врезаются в кожу, слезы щиплют глаза, охрипла от долгого плача,но страх и боль придают силы. - Я здесь, не бойся, - успокаивает кроху мать, - пытаясь повернуть головку, но девочка зашлась криком, жалуясь на жестокость мира. - Мой Цвика и так плохо спит, шов не заживает, а твоя раскричалась, - попеняла Аелет. - Наверно, у тебя плохое молоко. - Скажи Цвие, даст таблетки, перевяжи грудь, - подхватили две другие мамаши. На молочной смеси дети спокойнее. - Я не откажу дочке в нормальной пище, - отмахивается Лея. - Материнское молоко предохраняет от болезней! - На всё у тебя возражения! - вспылила почтальонша. - Умничаешь, а дочка орёт! - Никому нет покоя! - поддакнула Алина. Замолкнувшие было младенцы, захныкали. - С вами в самом деле пропадет молоко, - заметила Лея. Кормить Риночку под словесным обстрелом? Завернув ее в одеяльце, Лея покидает подземелье, идет мимо удивленной Ханы, оторвавшейся от ведра и щетки. На склад возвращается уже после обеда, оставив Рину на старшую дочь.
И снова жужжат голоса об "этих невозможных русских". Зато ребенок успокоился, много спит и быстро набирает вес. В дверь постучали. На пороге - солдат, отдает по-военному честь хозяйке. Она не сразу узнала супруга, в зеленовато-хакийной гимнастерке, буро-зеленых брюках и такой же беретке, он совершенно не похож на тракториста в майке и замаслянных шортах. "Резервист Армии обороны Израиля прислан охранять пограничный кибуц!" - отрапортовал Яков бодро. Никогда еще Лея так не радовалась охране. Узнав об угрозе мазкира, успокоил: "Живите спокойно, они обязаны заботиться о семье военнослужащего. Но скажу по секрету: был в Сохнуте, обещали дать жильё в первую очередь". - Ты всё еще веришь обещалкам? - Проверю, когда отслужу. В Израиле не пропадем. Можно осесть в Хевроне, евреи хотят заселить старый квартал, в гуще арабов. Зовут в новые поселения на Западном берегу. Есть брошенные дома. Вот куплю грузовичок с двойной кабиной - и двинемся на поиски. - А пеленки будем сушить на ветру? - А что? - не понял сарказма жены Яков, - бедуины здоровее городских, живут в тентах на природе. - Правильно предупреждала меня твоя Люся- ты не создан для семьи. Не поеду ни в поселения, ни в Хеврон, хватит с меня экспериментов, хочу жить как нормальные люди!
Доли влезла в военную форму, поддерживает брюки локотками, утонула в гимнастерке. Забывшись, отпускает руки, брюки падают к огромным ботинкам. Все хохочут, а Риночка гремит погремушкой, воркует. Вот и сбылась моя мечта, и так неожиданно! У нас - семья, мир, да любовь, а это - главное. Остальное приложится, радуегся мать. Она уже жалеет о своей горячности, муж, конечно же, пошутил, не мог он всерьез лишать новорожденную крова, нужно быть терпимее.
Рафи удивительно приветлив, Яков даже решил, что Лея его не поняла. "Дайте письмо, - предлагает она, - что не можете предоставить нам жильё, скорее обеспечат. И из вашего центра пусть позвонят в Сохнут, раз мы - не члены кибуца. Вас уважат". Рафи пообещал. Но солдат не отбыл в срок, - слезая в темноте с наблюдательной башни, Яков поранил ногу, порез воспалился, не помогают ни мази, ни антибиотики, с трудом допрыгивает до туалета, поднялась температура. Цвия не на шутку встревожилась, вызвала врача, но тот не едет уже пятый день. Так ему и надо, - радуется Илана, - наверно, какой-то ангел меня услышал!
Поздняя осень сечет ливнями и ветрами. Скоро полдень. Илана дома, третий месяц не учится. Лея кормит Риночку, думая о Сене - у брата сегодня день рожденья, исполняется тридцать пять. Как-то выглядит? Вспоминает ли сестру или отсек из памяти? Вдруг дикий вой и свист ввонзились в уши, ураганный ветер вцепился зубами в крышу, рванул, не отступает, трещат стропила.
Мира кормила грудью новорожденную. Девочка сосала с таким рвением, что каждый глоток отдавался где-то в материнской глубине. Из другого соска била белая струя, не всегда попадая в стакан. В Москве ценили, присылали на дом работницу молочной кухни, подумала Мира, а тут приходится выливать, предпочитают давать ребятишкам всякие смеси. Насосик решил передохнуть, но фонтанчик тут же заполнил ротик сладкой жидкостью. Крохотные губки сомкнулись, струйка поползла по тонюсенькой шейке, девочка заерзала, засучила ножками, выбираясь из ползунков. Мать потянулась за полотенцем.
И тут раздались свист и треск, захлопали двери в коридоре, заметались соседи. Мира не помнит, как выскочила вслед за Иланой, как слетела вниз, пересекла дворик и оказалась на пороге убежища. "Скорей входи!" - приказал сдавленным голосом Михаэль и притянул за ее спиной стальную дверь. Заскрипел засов. Вокруг - кромешная тьма. Мира сделала шажок вперед, наткнулась на кого-то, запахнула халат на груди. Под ногами захлюпало. "Справа - нары, не ударься", - донесся снизу незнакомый охрипший голос. Где-то наверху бухнуло, раз, другой, третий... Мира крепко прижала детское тельце к себе, обернула ножки полотенцем. - Илана, ты тут? - спросила темень. - Да, - донесся издалека дрожащий голосок. - Не бойся, - бросила мать в черноту . Но и ее стала бить мелкая дрожь, зубы отбивали свой неупорядоченный ритм. В подземелье сыро и очень холодно, а она выскочила налегке. Расстегнув нижние пуговицы, накрыла малышку полой.
Все в ужасе, не знают, что там наверху, на складе, в гараже ,клинике и столовой. Там нет убежищ. Может, кибуц захватили сирийцы, сейчас затарабанят в дверь и всех порешат из автомата? Вдруг тишину прорезал басовитый вскрик голодного сынка Аэлет, его поддержал жалобный плач дочки Яэли. Но утешить малышей нечем: мамы забыли прихватить бутылочки с молочной смесью и одеяльца, нет даже воды. Рона удачливее - ее буфет рядом. - Давай, покормлю, - шепнула Мира. Но вскоре чьи-то руки потянули кормилицу за подол вниз, она присела на нары, обменяла новорожденного на мятежницу, та потыкалась носиком в грудь, нашла сосок и удивленно зачмокала... - Успокойте крикуна! - гаркнул баритон. Пришлось отдать девочку матери, опять взять мальчонку. Та захныкала, обнаружив потерю, кто-то зацыкал, но тут тряхануло совсем близко, малыши затихли.
Вообще-то быть в убежище - привычное дело. За четыре года, что существует кибуц, он знавал немало тревог и обстрелов. Под вой сирен вскакивали и бежали в укрытия. Правда, без детей - на прежнем месте они постоянно спали под землей. Лея то и дело трогает ножки Рины - если погибнуть, то вместе. Илана протиснулась к выходу, обхватила легкими руками спину матери. Прижать бы ее, да нельзя, вот она, доля старших детей, уступать маму даже в такие м - Так волнуюсь за Дашутку, - быстро зашептала девочка матери на ухо, - они в это время гуляют, разбрелись, наверно, по поселку, а наша такая шустрая, всегда держится вдалеке от всех. Вдруг не успела добежать до группы? Мира отгоняет дурные мысли, она не любит вот эти "А вдруг?" Хватает бед реальных...Вспомнилось - под такой же вой она с сестрой и братом несется со второго этажа сухумского особняка мимо склада боеприпасов через улочку , ныряет в крохотную землянку, тесно прижимается к брату, ждут маму: она побежала помочь больному отцу, его отпустили с корабля вывезти семьи военнослужащих внутрь Грузии. Да слег с малярией, бредит. Тогда мама только вытащила его в подъезд, как бомба попала в соседнее здание, обвалилась крыша - прямо на папину кровать. А я - эгоистка, упрекнула себя Мира, забыла о Якове. Жив ли? Выживем ли мы тут? Рок какой-то, сокрушается Лея, Риночке разнесли мирную жизнь в пятьдесят дней, то и дело трогает ножки Рины - если погибнуть, то вместе.
Илана протиснулась к выходу, обхватила легкими руками спину матери. Прижать бы ее, да нельзя, вот она, доля старших детей, уступать маму даже в такие минуты. Не показывает виду, а в душе, небось, сердится на сестру. Засосало под ложечкой, мучила жажда. Мама- героиня, я бы не выдержала, что выпало на ее долю, думает Лея. Тогда июньской ночью, когда немцы впервые бомбили Севастополь, папа исчез, мама побросала вещицы в чемодан, потащила нас к грузовику. Нет, к автобусу. Она где-то забыла свое новое пальтишко. "Скорее в автобус, - крикнула мама, - опять будут бомбить!". В испуге девочка уронила куклу, хотела поднять, но ее саму внесли по ступенькам внутрь автобуса. Севастополь сравняли с землей. С тех пор она не играла в куклы... Не знала их и Валентина Георгиевна, росла сиротой в большой семье деда, потом в няньках. Татарское горное село... Краснодарский сараюшко...Приволжская бахча...Пароход, полный раненых. А она, тридцатилетняя, всюду одна. Верхний Урал. тайга, глушь. Мороз пятьдесят градусов. Птицы падают заледенев. А у нас - ни теплых пальто, ни валенок. Горожанка, питерская, батрачила, не зная, когда жизнь вернется в свою колею и вернется ли... в три часа ночи растапливала русскую печь, ставила ухватом внутрь огромные чугуны - варила картошку скотине и щи хозяевам. Подстилка под нами с вечера намокала от отмерзшего оконца, затем примерзала. за стеклом - сугроб, воют волки. Да еще от отца - ни звука. Пропал без вести. Представляю, как обмирала ее душа; цыганка нагадала до войны, что останется вдовушкой. Наврала. Неужели моих слез судьбе мало, как-то всплакнула мама тогда товарке по эвакуации,Лиде, что и дети остались бездомными сиротами? Мира корит себя, что не расспрашивала родителей об их детстве, юности, встрече...А уж дедушек с бабушками и вовсе не знала. Где жили, о чем мечтали, чем занимались?
- Отбой! - объявил Михаэль. - Можете выйти на пять минут! Детей оставьте! Люди зашевелились, в открытую дверь проник тусклый дневной свет. Яэль решается сбегать за одеялами и бутылочками с едой и питьем для малышей. В подъезде ее встречает Яков, он спустился , проковылял до дверей, но в воздухе снаружи стоял такой сплошной свист, пришлось ретироваться под лестницу. Михаэль принес фонарь и транзистор, через мотороллу переговаривается с соседними укрытиями. Подтянутый ладный, мускулистый, он отдает распоряжения уверенно и спокойно. Даже сейчас, когда городок застигнут врагами врасплох, он не выдает своей растерянности, делает то, что считает нужным, исходя из своего опыта службы в элитных частях. Не выделяет паникующую жену, успокаивает всех. - Назад! - вдруг крикнул дежурный в мотороллу. - Ожидаются новые налеты!
Oтбой дают несколько раз, но ненадолго, и снова истошный вой сирены загоняет всех под землю. Заливаются плачем малыши, отказываются от пищи, женщины вторят им навзрыд, словно страх затмил им разум. Мира понимала, почему люди нервничают: расстреляны их чаяния на спокойное существование за высокой сопкой. Значит, хозяйству не расти, не строиться, не принимать новоселов из центра страны.
Время застыло. "Наверно, в такой же тьме пребывают души после смерти", - тихо проговорила Нира, но ее слова потонули в грохоте и стеклянном перезвоне. Земля над головами содрогнулась. Не дай бог, рухнет потолок, ужаснулась Мира. - Неужели это конец? Прав был папа: обрекла его любимицу быть пушечным мясом. Как-то они там? Небось, тоскуют, не поняли, почему дочь стала жестокой, умчалась куда глаза глядят из отчего дома... Не могла объяснить им, что страшилась мертвой хватки властей, боялась за них, не снесли бы позора, моего ареста, ссылки с внучкой...Может, никогда не узнают правды,...что люблю их...что поползла бы на коленях... И в письме не напишешь, цензура...Странные советские правуила: кому наруку камень на сердце ветерана? А жизнь накручивает годы, а сердце стучит всё слабее...
Наверх выпустили через два часа, а показалось - прошла вечность.Смеркается. Растерянные, придавленные, люди выползают наружу, оглядываются, протирают глаза, кашляют. Руки занемели, ноги отекли. Дом угрожающе таращился черными глазницами, стены испещрило оспинами, в воздухе стелился едкий дым, на площади догорали три автомашины, под ногами хрустела стеклянная крошка, болтаются оборванные провода. Склад снесен начисто, рухнула крыша клиники, Цвия весь обстрел просидела под тяжелым столом, осколком снесло с головы кепку.
По зданию носился сквозной ветер. Из-под лестничного марша вышел Яков, весь серый, из глаз исчезли насмешливые искорки. Запрыгал, опираясь на костыль, вверх по ступеням. "Даже не спросил, как мы, что с Дашей, - укоризненно отметила про себя Мира. - Так и не научился любить. В такие минуты душа - как на ладони...
Положив малышку в кровать, Мира поспешила в детский сад. Детей купали пораньше и успели спустить под землю, - успокоила ее воспитательница,- там светло и сухо. Прыгали по нарам, обедали. Даша выглядела возбужденной. "Я стояла под душем, Галит велела бежать голой, - рассказывала девочка, поджав обиженно губки, - противный Томер смеялся". - А он был одет? - Нет, тоже голый. Я видела его секретное место! - вдруг засмеялась она. - А абик на войне? Заберите меня отсюда, я ему помогу залезть в танк! Пришлось уговаривать, дома - холодно и голодно. В столовую попали снаряды, пробиты квартиры медсестры и Певзнеров
Рафи проводит срочное заседание мазкирута, как разместить бездомных. У Цвии дел по горло - пятеро получили осколочные ранения, двое - серьезные., вызвали "скорую". В столовой свищет ветер, на кухне пробита крыша, осколком разворотило плиту и глубокую жаровню, у которой раньше простаивала Лея со шницелями и котлетами. Ползет страшный слух - на глазах у Галит погиб ее дружок Эйтан, красавец, весельчак, балагур. Он дежурил в секретариате, когда позвонили из штаба армии и велели оповестить всех о предстоящем обстреле. Галит везла из столовой судки с обедом, Эйтан налетел с криком "Ложись!", оттолкнул девушку к обочине. Раздался пронзительный свист, он упал. - Спасите его, он ранен! - умоляет Галит Цвию, не понимая, почему та не спешит, отошла от парня и уговаривает ее поспать, а затем делает ей, а не раненому укол.
В реальность гибели Эйтана невозможно поверить - лишь сегодня за завтраком он рассказывал что-то смешное садоводам, и они смеялись на всю столовую к зависти остальных. И вдруг - на доске объявлений - его портрет в черной рамке, а завтра - похороны, первые в мирное время на Голанском плато у подножья сопки. Кажется, Галит в положении: ходит слегка откинувшись назад, на лице -темные пятна, переживает Лея. На складе обсуждали скорую свадьбу этой красивой пары. Неужели юная Галит, любимица Доли, овдовела, не успев стать женой? И как скажется такое потрясение на ней и на ребенке? - Так им и надо! - злорадствовала Илана. - Вредные они, а твоя Дина - трусиха. - С чего ты взяла? - удивилась мать, но девочка замолкла. Ничего, подрастет, научится судить более трезво. Наверно, завидует, сама-то не ездит в школу.
Ужинали бисквитами с чаем. Быстро стемнело, света не было, пришлось наощупь стелиться и ложиться спать с курами и в одежде. Одно утешало - они решили уйти в центр раньше, они - не дезертиры. Она бы сегодня осталась, да Яков подписал контракт. Заснуть долго не удавалось. В голове кипело, мысли крутились и копошились, прорывались лавой, обрывались водопадом. Перед угрозой жизни прошлое ожило,требовало внимания. Мама в годик потеряла мать, в пять - отца, в одиннадцать лет - дед с бабкой послали иа Углича в Петербург нянькой к тетке. И всё из-за родителей, мать бросилась в Волгу раз не дают благословения на ее брак с Виктором; а он, безутешный, заболел чахоткой, наложил на себя руки. Оба свое горе поставили выше дочкиной судьбы. Она выбрала иной путь: верная жена, хорошая хозяйка дома, создала уют детям, все выучились...Пошла за мужем, когда его послали в Англию, оставила нас в интернате...
И я пошла за Яковом...Почему же мне такая участь? Или каждому дано отстрадать свое? И меня годовалую перевезли с севера на юг, в Крым...в пять - протащили по эвакуациям, забросили на чужбину - к татарам, затем на Кубань и Урал, в Абхазию, Аджарию...А в одиннадцать - Москва, чужак в классе, все незнакомо вокруг, да и русский хромает, привыкла к грузинскому. ...И у дочки годовалой испарились родственники отца, в пять лет - он ушел из жизни, в одиннадцать - израиль, незнакомая речь вокруг, ни родных, ни подруг, чужая в школе...Теперь и Дашутка в пять пережила шок и страх за отца...Прямо рок какой-то над семьей.Даже над родом - ведь и у маминой двоюродной сестры взяли отца, когда ей исполнилось пять и выслали из Ленинграда как вражину. А в одиннадцать - война, блокада. Словно судьба преподносит им один и тот же урок...Жаль, с другими родственниками утеряла связь, не расспросишь...
Значит ли это, что наказываемся за мятеж, за ослушание старших? Анна не смирилась с запретом. Я тоже строптивая, в четыре годика устроила забастовку: верните мою прическу! О профессии не советовалсь, папин совет не выходить замуж за сердечника не послушала. Но тогда за что мне такая участь? Хотя сестра - послушная, но и она ходит в мамах-одиночках..Есть ли какие законы или люди барахтаются , пока живы, как листья в ручейке? Может, зря бунтовала? Могла далеко пойти, так как же - обиделась, не вступила в партию, фыркнула, когда ожидали повиниться, что связалась с сионистом...
Власти во имя коммунизма убивали непокорных, боялись, что иные идеи разложат общество, хотели устойчивого строя ради счастья трудяг. Яков бросил старенькую мать одну в Москве и тоже ради сионистской идеи ... Разве он лучше? И чего играла в верностьему? Но тут же в ней всё всколыхнулось от возмущения. Предать Якова она никогда бы не смогла. Да, он колючий ежик, молчун, так это власти его сделали таким, разуверился в людях с детства...Я такая и иной быть не могу, будь что будет!
Назавтра Илана притащила в подоле кучу осколков. - Дядя Гена вспомнил, - усмехается Лея, - родился в День артиллерии, сегодня. Советские генералы снабдили арабов снарядами! Если б я вышла за араба и уехала с ним за Хермон, продолжают свой бег мысли, жила бы всего в километре отсюда, - мне оставили бы советское гражданство, разрешили бы навещать родных и даже вернуться на Родину, если захочу. Но я уехала к советскому еврею! На него наклеили ярлык изменника, значит и на меня. Москва не признает сердечных побуждений, не принимает власти обстоятельств, не верит раз ослушавшимся и не прощает! Им идеи важнее человеческих жизней. Воспевают простого человека лишь когда ради ее величия, впроголодь и на морозе, тот пробует сдвинуть горы. - Мама, зачем люди воюют? - Когда люди у власти, хотят славы, увековечить свое имя. Но если нападают из зависти и плохих побуждений, останутся, как Гитлер, на руинах и в позоре. Не лезь в чужие страны. Он задурил немцам мозги. Отравился в убежище. - А мы на чужой земле. Может, за это по нам и бьют с неба? - Эту землю завоевали в шестидневной войне. Сирийцы не могли смириться с решением ООН, раз не по ним - напали на крошечную новорожденную страну. Получили по носу. Опять полезли. Утеряли Голаны, это им урок. - Мам, почему русские не любят Израиль? - спросила Дашутка. - Арабов много. а евреев - мало. Я всегда болею за слабых. Она выглядела грустной, ни за что не хотела идти в сад. - Не всегда правители мудрые. Думают, с арабами им лучше не ссориться, Израиль нестрашен. Но все, кто гнал евреев, потом имели беды и увядали. - Ненавижу! Риночка ничего плохого им не сделала! Не хочу быть русской! - вскрикнула Илана. От глаз Леи не укрылся злорадный огонек во взгляде дочки, когда в убежище не оказалось отчима, и ненавистный лучик, когда из здания показался охранник на костылях. Он мог в два счета погибнуть, раздавленный лестничным маршем, а у нее - ни капли сочувствия. Откуда такая жестокость? Злится, что завез нас сюда? Но ей нравилось и в "Дафне", и в прибрежной школе, ломает голову мать.
Мать и дочь. Самые близкие люди. Но как трудно проникнуть в мысли и чувства даже тех родных, кому ты дала жизнь, кто плоть от твоей плоти! Когда возникла между ними перегородка? Скорей бы уехать, наладить нормальное существование. Там девочка опять станет доверчивой говоруньей.
К ночи разрешено разойтись по домам, но велено быть готовыми к тревоге. В убежища занесли продукты, питьё, одеяла и подушки. В домах неуютно, отопление не работает, картон в окнах пропускает ноябрьский ветер. С отъездом Якова и вовсе дохнуло морозом: "Проспект заправки" стал напоминать стрельбище, в столовой беглецы проходят, как сквозь строй. На спину охотно опускаются дубинки укоров, ввонзаются пики взглядов, кинжалы обвинений: "Уезжаете к морю, спасаете шкуры, а нам вас защищать грудью, как пришлось Эйтану?" Упрек даже в глазах мазкира, словно он забыл, как три недели назад сам грозился вывезти паразитов и сбросить их на снег, на шоссе.
Лея избегает людей, еду приносит на дом, берёт ее,когда столовая пустеет. Пища давно не в радость, - известно:"лучше сухарь со светлым ликом, чем пирог с истошным криком". Темнеет. Оставив кроху на Илану, мать сбегает по ступенькам в лобби, торопясь, одолевает "Проспект заправки", вот-вот закроют раздачу. - Ты почему гуляешь? - окликает ее Михаэль, в голосе - тревога. - Всем велено находиться под землей, кибуц переведен на военное положение. - Нам не сказали. - Немедленно в убежище! - Голос твёрдый, не терпящий проволочки и обсуждений. Под жилыми корпусами есть, оказывается, просторные помещения - на сопку надеялись не все. В отсеке для кормящих матерей все нары заняты. Пристроить Илану к школь никам не удается. У взрослых опоздавших встречают в штыки: - Только вас тут не хватало! - приветствует Лею из полутьмы прокуренный голос Нурит. - Вечно ты создаешь головную боль! - Ты раньше не жаловалась. - Мне вставать в шесть, а с твоей семейкой разве соснешь? Детям тут не место! Авива часто моргает. Другие на нарах под потолком вовсе не подают признаков жизни - повариху побаиваются. Авива нехотя спускает ноги в теплых носках с нар. Вздыхает: "Придется тревожить Рафи, а он и так замотался!" Мазкир отмахнулся, мол, не дети, разберетесь сами, есть заботы поважнее. Лея возвращается к молодым матерям, в центре отсека у опорного столба бросает на пол картонки, на них кладёт одеяло, садится, прислонившись спиной к железной опоре, рядом пристраивается Илана. - Сюда с большими детьми не положено! - возмущается задремавшая было почтальонша, Аелет. Она раздражена - два часа без курева, а забыться не удалось. В черных очах - злость на судьбу и на весь мир. Ее поддерживают Эйлат, Яэль и Алина. Илана обхватила руками коленки, нахохлилась, буркнула: "Я всем мешаю!" - Вы же сами матери! - вскипела Лея - вы думаете девочке приятно сидеть на цементном полу, ей не заснуть под плач младенцев! Вы хотя бы на нарах! В войну с фашистами русские люди прежде всего заботились о детях, в поезде все жалели больную коклюшем девочку, хотя ее кашель мешал спать. Сами голодные, усталые, бездомные и безмужние, женщины делились хлебом и кипятком, были - как одна семья, зато и победили. А вы за несколько дней очерствели!" - Если в России так хорошо - езжай туда! - злобно выстрелила Эйлат. Она всегда была доброжелательной, с чего вдруг изменилась?- удивляется Лея.
Холод проникает к телу даже сквозь толстый картон, Илана то и дело бегает в уборную. Мать боится задремать, чтобы не выронить Риночку. Прикрыв глаза, вспоминает стихи Некрасова, Пушкина, Лермонтова. Как хорошо, что заставляли учить их в школе! Но словесная гармония укачивает. Перешла на таблицу умножения, вращает головой, потягивает по очереди руки. Взвизгнул, растрезвонился будильник, зычный баритон Нурит надолго разогнал тишину, "цистерна" то и дело натыкается на нары, на нее ругаются, служительница кухни огрызается на неблагодарных, будит кулинарок, подгоняет. Ушли, наконец. Захныкали голодные младенцы, зашевелились мамаши, включают плитки, подогревают молочную смесь.
Только затихли, объявился секретарь, провозгласил:"Подъем!". Оказывается, прибыли из газет и с телевидения снять героев пограничной зоны. Их пропустили всего на два часа. Рафи освещает ярким фонарем потолок, чуть не наступил на сидящих, Лея резко отодвинулась, проснулась Рина, тычется, ищет грудь. Нельзя мешкать - у нее нетерпеливый нрав! - Из-за вас не пройти, - сердится Авива, - поднимайтесь, покормишь потом! Вокруг - глиняные сапоги, стояки камер, прожектора, все суетятся. - Илана, сложи одеяло, пока не наступили, - расталкивает мать спящую девочку. - Потом поспишь. Потная от смущения, она одной рукой укачивает дитя, а другой пытается застегнуть бюстгальтер, но пальцы не слушаются. Одернула ковбойку и свитер, проверила молнию брюк, приподнимается, стараясь не смотреть на гостей - хороша героиня, волосы, небось, торчат антеннами, еще заснимут насмех людям.
Илана никак не сообразит, где она и что за суета вокруг. Белый от ярости костлявый Кащей тянулся скрюченными пальцами к ее горлу; выскользнула, побежала, он целится из лука, звенит тетива, спущенная стрела преследует ее , огибает скалу, пронзает, Кащей тут как тут, наступил на ноги, хохочет , видя ее страдания, заливает цементом. Ноги - как гири. Мама торопит, а их никак не засунуть в ботинки, схватилась за столб, не в силах сбросить оцепенение и ужас неминуемой гибели...Цловно в трансе, следует за матерью, волоча одеяло по полу и держа в другой руке сумку. - Так где же наша героиня? - вопрошает солидный мужчина в кожаном пальто с меховым воротником.
Лея растеряна: что теперь скажешь прессе? "Змира, сюда! Зови и Игаля, и ребят! Хотят рассказать стране о вас!"- зовет Авива худенькую женщину, прибывшую недавно из Тель-Авива с тремя детьми и супругом. Лее она понравилась: бесхитростная, натруженные руки, прямой честный взгляд. "Замучили налогами, - призналась.- Цены растут, муж вкалывал по две смены, я подрабатывала вечерами в ресторанах, друг друга не видели. Устали. Здесь дети хотя бы будут видеть родителей!" Им готовят квартиру Певзнеров, а пока семья героев-новоселов рассредоточена по отсекам.
Авиву раздражает плач Риночки и медлительность Иланы. "Дайте больше места для камер и ламп!", "Не шумите!", "Лишним тут не место!", "Торопитесь!" - сыплются команды, Лею подталкивают под локти, цпоткнулась об электрические шнуры, едва удержалась на ногах. чуть не выронила ребенка. Вдогонку несется монолог мазкира:"Вот они, наши герои! Нормальная израильская семья: работяги-родители, трое ребятишек! Без особых претензий! Такие всегда желанны! За ними - верю - сюда придут десятки семей старожилов из городов, откроем гимназию, фабрику, птицеферму". Лея усмехнулась: слова, слова...Надежды юношей питают, писал Пушкин. Смешно полагаться на людей. За год ее отчислили из героев, "Русская Рут" теперь - колдобина под ногами пионеров. Да и герои сионисты - в дезертирах, не пришлись ко двору...
Доли опять невеселая, как была когда-то в Москве.Дети не дают ей проходу, клюют и клюют. Слышат речи родителей и, бесхитростные, воплощают неприязнь в действия. Что ж, решает Лея, уйдем с их дороги...наверху есть квартира, галеты и постель.- Там мои дети вздохнут свободно, не боясь окриков и насмешек, хотя бы поспят без шума. Если погибнем - место под сопкой найдут. Наверно, у нее помутился разум, слишком сильно скрутили события последних месяцев. Снаряды сыпались на головы всем, но только ее терзало сознание, что их посылает Родина. Властям было мало ударить по ее родителям - отцу и матери сообщили, что дочь несчастна, просится назад. Изводят стариков. Мстят ее девочкам, родившимся в Москве. Гонят и кибуцники, идущие по стопам ленинцев, хотя она никому не вражина, трудится, поднимает детей, не требует лишнего. Ее отторгли. Счастливые люди приветливы, радушны. Здешние - хмуры или бесчувственны. Как видно, солнце в этом городке иссушает и лишает плодородия не только почву, оно мертвит жителей! Благодатный дождь редок. Правители в своей башне из слоновой кости надумали согнать сюда измученных беженцев - пусть по привычке строят коммунизм, от которого они бежали. Голда - из Америки, не отведала коммуналок.
Стены дома Каратов - почернели, осколки срезали тонкие стволы саженцев, они горестно уставились в серое небо, повисла полосками содранная кора, обнажив белую плачущую сердцевину. Выжил лишь один кленок под окном, за которым кроватка Рины. "Плохая из меня провидица,- признается ему женщина. - Не идти здесь моему сыну в школу,не шуметь вам сомкнувшимися кронами. Один ты остался, братец! И Рик не носится больше с радостным лаем! Тебя ранили враги, а его убили - свои! Вот и мы, друг, навострили лыжи!"
Рано стемнело, Как ни взбадривай себя - на душе тревожно. Дом стоит пустой, в лобби гулко отдается эхо. У кровати - сумка с самым необходимым на случай обстрела. Как в их первую ночь в отеле - страшно уснуть. В голову лезут мрачные мысли. В войну рядом были свои - здесь она в одиночестве, да еще с тремя детьми. Если в России ей было плохо, то здесь и вовсе - чужое подворье. Под шестиконечной звездой - опаснее, чем под рубиновыми. Она опять застряла в дверях - ни уйти, ни остаться. Жизни ее детей под угрозой,они расплачиваются за чью-то политику, а им даже не нашлось места под землей! Дина и Вивьен настояли не разлучаться с мужьями Она хотела угодить Якову, взвалила весь груз на себя - и за это ее бьет судьба. Так разрушишь то, что хотела построить - он в центре беззаботный и денежный, небось нырнул в разгул... Нужно знать, что дает тебе и твоим детям счастье и добиваться этого! Она поведет себя мудрее, если выживут... Защитите нас, ангелы!
Лея не знает, как молятся, но не раз убеждалась - есть силы , более мощные, чем "миллионнопалая рука (партии), сжатая в один громящий кулак".Они смеются над намерениями самоуверенных двуногих, даже если те считают себя отцами народов, фюрерами или фараонами. Скоро рассвет.Впиваясь в темноту взглядом, не в силах забыться, Лея чувствует, словно и на нее из бесконечной вселенной взирает любящая всемогущая личность, готовая протянуть руку. Она помнит ее ласковое дыхание в ту майскую ночь, когда они с Владиком впервые за пять лет очутились одни на даче - без свекра и свекрови за шкафом. В широком окне мансарды над цветущими яблонями плыла огромная луна, она присела, улыбаясь на ветку сосны, росшей у спуска в овраг. Зачарованная красотой подмосковной ночи, Мира послала тогда звездам свое сокровенное желание - иметь ребенка! И небо ответило - родилась Любочка. Этой невидимой доброй силе она вверяла себя на лайнере и когда оставила детей одних на загруженном танками плато. В своей сегодняшней неприкаянности Лея уверена, что мольба к невидимым хранителям надежнее любой земной страховки!
И, в самом деле, - обстрела не было. Ни в эту ночь, ни в последующую. Зато приехал Яков с ордером на жильё."Это - трехкомнатная квартира в новом поселке для олим, от нашего домика до моря - с милю. Если не понравится - дадут четыре комнаты на этажах в новостройке к весне. Поедешь смотреть?" - Какие смотрины? Шестьдесят метров, говоришь? - Так указано в ордере. - Это же дворец! В войну мы теснились на дюжине метров, затем впятером на тридцати . А тут - площадь в два раза больше, душ и кухня без соседей! Оставаться здесь, когда есть свой дом и нет обстрелов? Собираемся!- Уже засыпая в горячих мужских руках, Лея вспомнила: когда-то в отпуске они с Владиком сняли комнатку под Сочи в молодой рощице на холме. Тогда зародилась мечта: выйдя на пенсию, купить домик в краю заплывов, солнца и фруктов. Ее мечта сбывается досрочно и не у грозного Черного моря, а у лазурного Средиземного, не в Союзе, а в демократической стране. Правда, не с Владиком, но это уже не огорчает.
Илана укладывает в портфель тетрадки, джулот и куклу Ирочку. Наконец-то, пойду в школу, появятся подруги, буду меньше дома. Доли требует: "Хочу йом-шишишное платье!" "Но сегодня не йом шиши (шестой день), не встречаем субботу!"-"Но праздник же! Едем в новый дом на новое место! А меня накутали, как капусту!" - На новом месте заведем тебе щенка, - обещает Яков, - там у нас свой дворик, его никто не тронет!- Радостный визг, девочка крепко сжимает отцовскую шею, покрывает колкое лицо поцелуями.
Беглецам с плато мечтателей выделили попутный "вэн" - Менчи едет в центр на продуктовую базу. Добряк помогает с вечера загрузить машину скарбом и детской кроваткой, подаренной Змирой. Выезжают рано, еще не рассвело, пар изо рта клубится, падают редкие снежинки. В кабину залезает глава семьи, сонная Доли устраивается у него на коленях. Тарахтит, разогреваясь, мотор. Мать и дочь, поеживаются, Риночка ёрзает в конверте из одеяла-впервые в жизни ей мороз обжигает щечки. Машина трогается, Лея машет ей вслед рукой. Они поедут рейсовым автобусом часом позже. Он - в их полном распоряжении. Водитель неразговорчив, махнул небрежным жестом, это непривычно. Ясно, презирает, мы же спускаемся с высот в безопасность. В Израиле олим любят с первого взглядя - они ведь поднимаются в обетованный край, и с такой же силой презирают тех, кто спускается в безопасные чужие страны. Что ж, перетерпим, лишь бы спустил с плато без аварии. Меня совесть не упрекает. Нас ждет нормальная жизнь, свой дом!
Автобус вильнул за сопку, группка домиков скрывается из глаз. Прощай коммуна и неприветливый город холодного солнца! Прощайте, Голаны! Сердце не щемит ни у меня, ни у дочки, никто не просил звонить или писать. Хорошо, что есть другие города и иные дороги. Интересно, что ждет нас всех за поворотом? Но одно знаю - хуже не будет!Теперь никто и ничто не помешают им быть счастливыми. Прислушалась: то не Риночка шевелится, то биенье ее сердца слышится яснее, оно подпрыгивает, не в силах сдержать ликованье, словно вырвавшийся из стойла на зеленый луг жеребенок.
Книга третья.
Дом с червоточиной
"Когда страдают женщины и дети, над всей планетой пробегает тень". М. Мордухович.
Глава 1. Горечь в меде "Гораздо легче выиграть войну, чем мир". Ж. Клемансо
Покрытые зеленым пушком дюны смотрят свысока на белокурые морские волны, они не в обиде на судьбу, они долгожители, помнят и военные крейсера, и утлые лодчонки, высаживавшие на мелководье странных людей с номерами на руках, и странный взрыв корабля "Альталены". А голубые воды посмеиваются над чванливой сушей: как можно ни разу не вкусить раздолье просторов, не увидеть скалы Гиблартара, не поиграть в прятки с облаками? Иногда, чтобы досадить горделивым невеждам, волны стегнут по подножию, отколют кусок-другой, набросятся, разобьют, подомнут под себя песок, а траву унесут к горизонту, пусть почувствует волю! Но дюны по-прежнему держатся своих убеждений, уверены в своем превоc ходстве. И дождались - на побережье появился человек! Засадил их деревьями и кустами, застолбил, загнал под асфальт, придавил строениями. Возник курортный городок Орот. За последние полгода на его окраине вырос поселок Хофим, в длинные горбатые сборные домики под красной черепицей с оконцами за салатными веками-шторами вселяются пришельцы с севера. Взорвана тишина.
Не обошлось и без войны. Танки проутюжили шоссе, шум прибоя заглушили сирены, в громкоговорители повторя ют коды воинских частей, трещат мотоциклы, увозя старожилов на фронт. А новоселы поспешно направляются к новостройкам, набирают на тачки беcхозные ванны, шланги, керамическую плитку, банки с краской. Солидные дяди и тети засуетились, как муравьи, почувствовавшие дым, столпились на главной улице у крылечка Каратов, просят перевести, что пишет газета о фронтовых делах. До армии - рукой подать: час-полтора езды. Вскоре заключили мир с арабами, но появилась трещина в отношениях между новоселами и старожилами. "Как можно растаскивать чужое, когда хозяева защищают тебя от врага? возмущается тихий седой Ноам Лейбович из соседнего квартала, завидев на крыльце Якова.
-Что это за народ? На русских не похожи, на евреев тоже". Каратов он уважает - первопроходцы, Риночка - первая сабра в Хофим, Илана,бывшая Любаша - первая "ола" (репатриантка) из Союза в школе-восьмилетке, а Доли (бывшая Даша) - в детском саду. В дом гостя не пригласишь, в гостиной - коляска, велосипед, угловая тахта, стол - не пройти. Жилье рассчитано на пару, от силы - на троих, Каратам обещали квартиру на этажах, как только завершат соседнюю четырехэтажку, но в жару память слабеет.
Соседи быстро осмотрелись, одесситы сдружились со своими, грузины - нашли своих, черновицкие - своих. Вскладчину привозят землю и удобрения, покупают газономашины, нанимают садовника. Бурно расцвел мелкий бизнес: кто жарит шашлыки на грузовике возле пляжа, кто торгует пирожками на автобусной станции, а кто разложил у входа на рынок, прямо на тротуаре на газеты советский ширпотреб - бюстгальтеры с оглоблями-швами, ядовитые дамские трико до колен, катушки ниток, простыни, сатиновые черные мужские трусы. Но почему-то израильтяне иноходью пробегают мимо.
Ловкачи набрали ношеную одежду в мошавах за городом и в ВИЦО, приторговывают вразнос. А самые мудрые привезли породистых собак, устроили ясли в убежищах, бойко распродают щенков. Знаменитая бердичевская пара вызвалась помочь кандидату в мэры на выборах и в благодарность получила после победы заброшенное здание под керамическую фабрику плюс беспроцентную ссуду на бизнес.
Домик с Каратами делят молодожены из Киева : полная невысокая блондинка Корина и перворазрядник- дзюдоист Шурик, обустраиваются в ожидании родителей - их вспугнул внезапный визит ОБХС к Шурикову напарнику, сорвалась жирная операция . Он заглушает огорчение, разъезжая на новеньком алом "форде". "Если покупать, то самое лучшее, наставляет Лею Корина, - если Шурика не оценят - махнем в Канаду! Мы ехали не от нищеты".
Яков не перестает удивлять жену. Не стал устраиваться на работу по записке Лейбовича, хотя старожил предупредил: без протекции у социалистов приличного места не найти, а если похвалишь правых - завтра же будешь гулять на Гудзоне! Ноам - щуплый мужичишка с узкими светлыми глазками на сетчатом лице, запавшими щеками и ноздрястым красным носом. В крохотную квартирку вдовца сын привел невесту, вскоре трое малышей- погодков заполнили всё жизненное пространство , изгнали тоску из души и из дома Ноама. Жители его трехэтажки и соседних бараков собираются по вечерам на скамейках у его подъезда, вспоминают, как хорошо им жилось с арабами в Марокко, поругивают власти - они вот ехали без контейнеров, наглотались песку, мужья служат в армии резервистами, а этим безбожникам русским - и виллы, иссуды, и автомашины бесплатные как инвалидам, и стиралки- плиты- холодильники. А на работу не торопятся - подай им ульпан и хорошую плату! Ноам минует их молча, он - один из немногих ашкеназов в Хофим, вот почему любит отвести душу с Яковом по дороге на стройку. Яков успокоил его - политика ему до лампочки, на стройке отхватили с руками.
По поселку ходит адвокатша, собирает обращения к Германии за компенсациями. Оказалось, жители Хофим вместе сидели в фашистских концлагерях почти тридцать лет назад или знакомы по оккупации (хотя многие моложе Леи, а она была в войну ребенком). Яков отказался от услуг адвокатши, сказав:"Дети за отцов не отвечают". Он добился в Сохнуте ссуды и теперь разъезжает на тендере цвета сгущенки с двойной кабиной. Раздобыл у старожилов диваны, стол, стулья, а ко второй годовщине свадьбы купил новенький двуспальный матрац. Привез саженцы эвкалиптов, посадил во дворе гранат, а у крыльца сосну. Правда, от первого хамсина она затосковала, пожелтела, оголилась. "Ничего, успокоил хозяин, - у нас теперь есть живая сосна - "Илана". Яков отогрелся, расправил плечи, стал разговорчивее. На стройке не задержался, доставляет товары в магазины, делает перевозки мебели. Когда жена уезжает в школьную столовую, смотрит за домом и детьми.
Навестить героя-сиониста приехала делегация женщин из ВИЦО, ахнули, увидав раскрытые чемоданы в пустой нише, бизнесмен-меценат согласился оплатить встроенный шкаф, но Яков напомнил ему еврейскую пословицу: "Угостишь рыбкой - накормишь один раз; научишь рыболовству - накормишь на всю жизнь". Растроганный гость выписал чек на несколько тысяч без срока возврата и процентов, чтобы герой создал пасеку, и москвич стал вольным предпринимателем. На терраске поставил медогонку, в углу гостиной - корпуса ульев башенкой. По дому разлился эвкалиптовый аромат, радостно распевают пчелки. Дети помогают откачивать мед. Вечерами Лея подсаживается к мужу, натягивает проволоку на рамки, он вставляет вощину, тихо беседуют о том-о сем. "Мальчишки пытались утянуть улей с плантации, глупые - лошадь пчелы зажалили насмерть, да и воришки еле убежали", делится, ругает себя, что не поставил предупреждение, что выписал злых маток из Италии. Она ободряет его перед судом: заплатим штраф, поэкономим, не скрывает, что Корина, узнав, что родители не знали идиша, разболтала всем: Лея - не еврейка. Наконец-то у них крепкая душевная связь, муж рядом, остальное можно снести! Их медовый месяц опоздал на семь лет, но зато не кончается третий год! Бег времени заметен лишь по детям да деревцам - вымахали выше крыши, корнями дотянулись до грунтовых вод и уже живучи без полива.
Москвичка Гита, высокая узкокостная сутулая женщина средних лет, единственная в поселке из столицы, кроме Каратов, часто заходит к ним с сынишкой подышать целебным воздухом Лее с ней интересно обменяться мнениями. Гита в прошлом - дипломированный инженер- строитель, но теперь у нее большая семья - четверо сыновей и квартира из четырех комнат в доме, который строил Яков. Ее муж - бывший профессор, вновь штурмует скалы наук и иврита, увлекся иудаизмом и наказал своей верной половине: "милостыня спасает от гибели". Гита регулярно обходит поселок, собирает ношеные вещички и заносит их многодетным матерям, ставит пакет на порог, чтоб не знали от кого - тоже наказ супруга. Появляется во дворике внезапно - у Каратов нет калитки, сядет на складной детский стульчик, даст малышу мячик или лопатку с формочками. Лею ее молчаливость устраивает - попробовали раз разговориться - чуть не поссорились. Шла война, Лея рвалась в город сдать кровь, у нее лучшая группа, но Гита упорно отговаривала. И оказалась мудрее: через день с арабами заключили перемирие, банк крови подарил свежие порции египетскому госпиталю! Словно породнили доноров с другим народом, напавшим на страну в самый святой день! С тех пор Мира-Лея зауважала Гиту - в нее переливается мудрость мужа! Но они больше молчат, споров Лея избегает - неприятно проигрывать, когда тебе под сорок.
Яков заканчивал бриться, когда на пороге душевой появилась жена, чтоб напомнить ему о тридцати лирах на выпускной вечер Иланы и фотографию класса - директорша Юдит, бывшая минчанка, вчера отчитала дочь за то, что тянет со взносом и задерживает класс. Мужчина взглянул, вопрошая без слов - язык подпирает щеку, насторожился - Лея любит потянуться на рассвете под одеялом до броска на холодную кухню. От ее взъерошенных волос веет запахом свежеиспеченного хлеба, перекрылo запах мыльной пены; пригладила их , рукав опал, обнажив нежную руку. Оторвался от зеркала, оглядел ее всю - теплая полусонная, в ночной в тонкой сорочке - незабудки и листочки по светлому полю - жена выглядела почти что студенткой, воланчики сбегавшие от шеи, манили в глубокий вырез к лощинке. Давно он не видел ее раздетой. Пальцы дрогнули, но он не почувствовал пореза, мысли заметались, выбили из головы всё, что намечено сделать с утра. Сквозь шум в ушах донеслось :"Сварю какао". Всегда бежит от меня, пытается остудить, так еще перестану загораться, с досадой подумал мужчина, вечно тревожится, что разбудим детей, обо мне не думает. "Не надо какао, - выдавил хрипло,- не уходи в спальню".
Лея обрадовалась - услышал, оставит деньги. Присела на диван. Стремительные шаги, Яков на ходу срывает рубашку, переступает через шорты, обхватил жену, приподнял, притянул к себе, уткнулся в распахнувшийся вырез, задыхаясь, впитывает одуряющий аромат женского тела на заре, провел тонкими пальцами по грудям, нажал на твердеющшие соски. Цветочки сметены в кучу, обнажились холмы и долины наслаждения. Женщина вздрогнула, размягченное тело не слушается рассудка, приникло к горячему мужскому. Дела отставлены, намерения забыты - хотела использовать свой ранний подъем наварить варенья. Но разум, как страж, постукивает молоточком "Детвора, детвора!","Не разбуди!" , мешая расслабиться, ликованье застревает в горле. Захныкала двухлетка. Им еще не разъединиться, но каждая клеточка уже насторожена, обратилась в слух. Он вдруг сердится, вспомнив, - опоздал к важному клиенту, зачем вышла, задурила голову. Быстро ныряет в одежду и сандалии, опрокидывает в горло из стаканчика кефир, бросает в пакет ломоть халы и сырные треугольнички. Лея еще тянется, затерялась в обители неги, ноги онемели, тело вдавлено в диван - не поднять, голова хмельная, тошнит, колотится сердце, словно на финише длинного забега. Душат слезы, сердится на супруга - вечно в разъездах, налетает с голодухи, торопливо, не считаясь с ее ритмом, а она - не быстрая закуска, вот и бежит от таких потрясений, ей они - одна головная боль. А впереди - день, полно дел. Муж хлопнул дверью, двинул чайником по плите, вот-вот исчезнет, пора подняться. - Ты не забыл? - бросает ему вдoгoнку тихо, - деньги для школы? Сегодня последний срок! Яков дернулся, как конь, пойманный в лассо. Как умеют бабы портить мед дегтем! Ведь и так наслаждаемся вечно в спешке, а тут еще лезет с просьбами, словно ждет плату. - Чего сверлишь?- резанул - Вчера заплатил бакалейщику долг за месяц. Пчелам нужны кормушки. Я не кую деньги! - Всегда взрываешься, ничего не попроси! - Было бы на дело, а то на вечеринку! Я не хожу в кино или рестораны, не курю! - Илане это - единственная радость! - У меня своих дочек три, есть Аллочка? Твоя уже может подзаработать на гулянки! - выкрикнул, срывая куртку с крюка. Вешалка стукнула по сухой штукатурке, перекосилась, ударилась по зеркалу, оно сорвалось вместе с гвоздем и разбилось о каменные плиты пола. Плохой признак, ахнула Лея. А вслух выпалила:"Делишь детей - мои, твои. Ты же обещал заботиться о моих дочках. Там у Любаши были родные и пенсия за отца, копила ей на квартиру, потратила сбережения на билеты, чтоб доставить тебе Дашеньку!"
Яков растерялся от такого натиска, выскочил к машине, рванул рычаг передач. Толком не поел, вот и вспылил, он, а не я, успокоил Рину, корит себя Лея, к вечеру одумается. Напишу записку в школу, попрошу отсрочку.
Это их первая размолвка. Яков кипит негодованием. Лея - как струна, так и сына не дождешься... Илана вытянулась, Аллочка - ее ровесница, обидеть безотцовщину ничего не стоит. Тридцать лир как раз хватит на посылку. Куртку, колготки, свитерок. Вернулся вечером. Мира-Лея разогрела гуляш, поставила на стол рядом с салатом. Присела, вглядывается в лицо супруга. Паутинки протянулись от уголков глаз к седеющим вискам, брови поредели, насуплены, зрачки - как бурые лужицы, дрожат, словно по ним бегают паучки, веки набрякли, нос вытянулся к поджатым тонким губам. Скучный желчный сухой человек! Как он мог ей нравиться? Свобода ему не впрок. "Так ты не погорячился, спросила, надеясь на опровержение. - Есть социалка. Марокканки в двенадцать лет работают! - Тогда напиши, что отказываешься ее содержать! Придется просить милостыню у общества. Как тогда в Москве на твою дочь,- подколола, нo oн не заметил сарказма. - Вот. - Яков пододвинул листок с аккуратно выведенными буковками (на иврите у него хороший почерк). Три фразы, восемнадцать слов: "Я- новый оле, зарабатываю мало, у меня свои три дочери, содержать дочь Леи Карат Илану отказываюсь. Яков Карат". И закорючка-подпись, похожая на скорпиона. Опустил на мою шею топор и отбыл. Опять проступил в нем волчонок! Интересно - он только со мной такой или и с другими? Может, это возрастной кризис?
Но поговорить на получилось. Когда Лея легла, дышал как спящий, вскочил до зари, прибыл к ночи. "Утром дом на тебе, я устроилась на консервный завод, начинаю в семь, - огорошила назавтра жена. - Заработаю на свои нужды и на свою дочь!" И нырнула в постель, засопела. Подумаешь, напугала, хорохорится мужчина, отменю утренние визиты, для пчел есть суббота. А с похлебкой управлюсь за полчаса! Жена ушла - ее завод за дюнами, а Якову - неохота вставать. За стенкой - девчонка! Встал под душ, но навязчивое желание не испарилось. Корина уже встала, отчитывает за что-тo Шуру. Потому и едет в Европу, вряд ли вернется к такой. Брюхатая, а командует. Лейка тоже отравила мне то лето. Злоба поднимается со дна души Якова; распахнув дверь иланиной комнаты, он шагнул к шторам,. опустил с треском, вспугнув девушкин сон, прилег сбоку, шепчет в ухо: " Из-за тебя мать вынуждена работать! Вечно чего-то просишь! Будь покладистее! Делай что говорю, искупай свою вину! Не серди меня! Ну!"
Илана задыхается, навалился ужас того дня в кибуце, когда ожидала смерти в душевой, дрожа от холода и страха. Мать все время оставляет ее в лапах этого чудовища! А Яков рад: Жизнь улучшается, он миролюбец - перековал меч на орало. Мечтал о девственнице - и вот досталась, Бог любит евреев, особенно героев! В его глазах теперь не гаснет ехидное довольство, приходится опускать веки, чтоб не заметили oгoнек. Нырнул к умывальнику, разбудил дочек. Стаканчики йoгурта , булки - вот и все заботы. Отвез одну в садик, другую - в школу, Илана приготовила бутерброды с сыром и колбасой на обед; после обеда можно отправиться на море.
Иногда на Якова находилo возвышенное настроение, он выкладывал на селедочнице листья салата, на них - куски селедки, рядом ставил бутылку, клал огурец, звал падчерицу "Что это тебе напоминает? Развивай творчество!" - и заливался смехом - Девушка вспыхивала, убегала в уборную, ее рвало, а отчим в наказание убирал еду со стола и приказывал вымыть полы во всём доме. Лея принимала смену в четыре часа, готовила обед, стирала, гладила. На детей почти не оставалось времени. Иногда Яков внезапно требовал удовлетворить его голод. Отъезжал по песку подальше за скалы и, не стесняясь детей, набрасывался на жену сзади, еле отскакивала, бежала в воду. Тогда в глазах мужа разгоралoсь нехорошее пламя.
В пятницу Лея получила чек. Весь вечер они с Иланой подбирали куски из хитов, чтобы посмешнее описать каждого восьмиклассника - здесь о капустниках не слышали. Девушка воспряла духом, заказала выпускную фотокарточку, едет с классом в пустыню Негев. А через неделю даже устроила забастовку: устала терпеть насмешки сабр, пусть не рисуют на ее блузке, не суют под нос огрызки яблок. Три дня не появлялась в школе, Лея съездила в отдел образования узнать, так ли решено встречать новеньких. И вот, к удивлению соседей, по недостроенному шоссе движется вереница подростков во главе с учительницей, останавливаются у домика Каратов, в чем-то убеждают Илану. Заверили мятежницу, что подобное не повторится. - Они имели в виду - их извинение,- горестно говорит матери назавтра она,- продолжают оскорблять, правда укоротили руки! - Потерпи чуток, привычки нелегко пересилить, до выпуска осталось три недельки! Но напоминай к слову об их повинной! - Вызвали в город и дали нагоняй классной руководительнице, хотя взвинтила детей Юдит, она отчитывает олимовских детей перед классом, но вышла сухой из воды. Юркой Доли она вообще не даст житья! Лучше запиши ее в религиозную школу. Нo дома находиться хуже. - Мне стыдно привести сюда подруг,- жалуется Доли матери,- у меня их куча, а играть на жаре нельзя. Дома всегда шурум-бурум, и таракашки, и грязные носки, а чистых одинаковых не найти, майки мятые, йогурт надоел, хочу сырники и пирожки! Ты вечно занята!!" "У нас теперь домохозяйка - аба, проси у него!"- и не придирайся, вести дом нелегко, он падает с ног. - Нет, домохозяйка на море, а не печет пирожки. - Наша домоправительница неопытная, потерпи!
Яков ходит надутый, ворчит на девочек, что не берегут его труд, сорят и раскидывают вещи. За шустрой Доли - глаз да глаз. Подружек oн выпроваживает во двор - при них не походишь раздетым, цыкает, если шумят или виснут на деревьях и грибке. У детей то и дело текут носы, расстраивается желудок, Риночку бьет кашель, она будит всех, заражает капризами. "Если хотите здорового ребенка, - наставляет родителей педиатр, - снимите с яслей, там всегда сквозняки и инфекции. У девочки нарыв в ушке, а бронхит может перейти в легкие." Пришлось забрать Рину из коллектива. Деньги, внесенные за место в яслях с весны, пропали, резко возросли счета в лавках, не остается на пасечные нужды. "Твоя работа всем выходит боком,- наконец не выдержал глава семьи. Веками проверено, кто должен работать.Я пошутил насчет дочек, а ты приперла к стенке, пришлось писать. Обидно - поверила, что я могу пожалеть какие-то лиры.Я всех соседей вожу в город бесплатно, раздаю мед, чтобы новый год был сладким, фотографирую детишек за так.Сиди дома с детьми, вижу - извелась, заработаю на всё!" Лея замялась было, но зашлась в кашле Риночка, Доли повисла на шее шепча:" Лучшее когда ты дома!", призывно смотрит Илана. И мать соглашается.
В первый Судный день по только что заасфальтированной широкой главной улице мимо домика Каратов текла река нарядно одетых мужчин с белыми шелковыми кипами на затылках. Сосед Родион даже остался голодный в синагоге на ночное богослужение! "Мам, а Бог есть?"- спросила Доли. Вопрос озадачил мать: сколько прожила, а не задумывалась. "В России вожди заверяли, что человек всего может добиться сам, сказку сделать былью. Здесь считают иначе, часто молятся, просят защиты свыше, верят - там кто-то есть. - А почему Бог не слышит?- не отставала девочка.- В мой день рожденья ни за что убили спортсменов, а теперь враги напали ночью, пока все молились. Он, наверно, глухой и слепой! - Ладно, детка, дай мне только срок, разберусь!- пообещала мать. Чего там разбираться?- пожала плечами первоклассница,- учитель знает точно - "Кадош барух у" - всюду, он правит и небом и землей, а то бы все давно умерли и разбились, а звезды слетели бы . Он, наверно, сердится за что-то на людей.
Однажды она пришла из школы, сотрясаясь от плача: "Неужели бабушка не еврейка? О ужас! Я боялась сказать Ури, почему реву. Не из-за его затрещин, подумаешь, я дам ему завтра сдачи". Она ушла в спальню, бросила портфель возле кровати, уткнулась в подушку. С трудом удалось вытряхнуть признание: "Учитель сказал: "Гоев нужно приковать к стенке цепями и бить. Морэ всё знает!" Мать успокоила: "Ты что-то не поняла, иврит - трудный язык", но девочка уверена, что это мама не понимает, класс повторял хором за учителем, и мальчишки радовались, что их бабушки - не гойки. Бедненькая, мама всю жизнь жила в Москве, плохо знает иврит. Только почему Йеремия в лавке сказал абику, что Бог или уснул или умер, и абик не спорил?
Илана знает: Бог жив, он видел, как в темноте давил ее отчим, а кибуцники хвалили героя и даже, заглянув в тот страшный день, - закрыли глаза и уши. Вот и Бог сделал то же, дал сирийским танкам вползти в "Бейт ахалуцим" на рассвете, едва успели вывезти детей. На нее налет был сделан в святое время, после миквы и перед бат-мицвой, и на них - в Судную ночь. Одно непонятно - Бог спас отчима и при обстреле кибуца, и в войну - герой улизнул от опасности, явился лишь на третьи сутки, когда перевес cтал в пользу Израиля. Небось, обманул врача, натер солью подмышкой, сам рассказывал, как дурачил командира в армии, лгун, обманщик! Мать притащила своему Непе врача, дал справку, взрослые такие глупые. Но Илана не доверит свои мысли ни матери (может, она заодно с чудовищем), ни подругам (наивные, только и трещат о парнях да тряпках, не знают, какая это гадость любовь. Ну и имечко мне дали! Ненавижу!).
Глава 2.Неравные дети
Илану приняли в престижное училище на электронику к зависти одноклассников, но в октябре из-за войны автобусы забрали в армию, ездить на попутных с наглыми шоферами страшило, перешла в религиозную гимназию "Виталь", туда можно дойти пешком через поле. Это ее пятая школа за два года в стране, учиться здесь приятнее, чем в кибуце, и гораздо лучше, чем в восьмилетке у Юдит. Девочки - скромницы, не услышишь сальных анекдотов, как от физкультурника и восьмиклассниц в прежней школе. Здесь обучают раввины, а они считают женщину опорой дома, ей Всевышний доверяет вынашивать и растить новое поколение. В каждом человеке есть Божья искра, говорят, бить, ранить, терзать людей способны только звери-фашисты.
К осени Лея устроилась на работу по записке Лейбовича в прибрежный дом отдыха, она работает на уборке номеров и столовой, с Яковом чередуются, он едет по своим делам после обеда. Лея шагает по приморскому шоссе, дорога еще пустынна, вот-вот из-за холмов выплывет светило, подмигнет зеленым лучом и величаво поплывет над землей к морю. Ей нравится ходить пешком, чувствoвать пробуждение природы. И среди работы - уберешь номер, выйдешь на веранду, глянешь на голубой простор - а он часто искрится, словно посмеивается над людскими расстройствами из-за пустяков, напоминает ей о детстве - в Севастополе их балкон на верхнем этаже был словно палуба корабля, рассекающего море. В бригаде уборщиц - в основном сефарды, матери больших семей, работают полсмены ради права на пенсию. Пока начальница Хая не смотрит - отдыхают. "Не горбись,- остужают "русскую",- не останется сил на домашние дела! Да и платят гроши! Все хорошие места - у ашкеназов!" Но у Леи устойчивые привычки, не получается халтурить. После обеда она проворно уносит посуду со столов, протирает их, моет пол в зале, изредка перебросится словом с мойщиками-арабами. Хая довольна новенькой.
Седьмое ноября. В Москве ликованье, парад, демонстрации. Здесь это - обычный день. Одно отличие от других - заболел садовник, а завтра cъезжаются кибуцники со всей страны на семинар. "Я тут приберу сама, а ты ступай к бассейну, всё должно блестеть - нутро, дорожки, раздевалки, чтоб начальство отметило премией. Водой заполним утром". Лея спускается в парк, раскручивает шланг, стараясь не замечать две дверцы с силуэтами в брюках и платье. Вымыв всё внутри и вокруг бассейна, постучала в двери. Тишина. "Не думать, не дышать",- твердит, толкая ногой женскую . Поставила стул у входа в мужскoе помещение, с канистрой хлорки сделала робкий шаг внутрь. В нос ударило едкой кислотой, под желтыми писсуарами - мутные кондомы, в кабинках - смятая бумага, в углах - кучи.
Шланг выпрыгнул из рук, зарезвился на свободе, задел экскременты, опрокинул канистру, но Лея этого не видит - едва успела добежать до кустов, согнулась до земли, вывернутая наизнанку. Потемнело в глазах, не держат ноги. Очнулась на траве, ахнула: на дно бассейна тёк вонючий ручеек. С трудом поднялась, выключила воду. Придется спуститься на дно, в эту грязь, теперь вычерпывай ее совком до темноты, не отмоешься. Права была тетя Катя, умоляя не уезжать :"Там ты будешь поломойкой!" Знала бы она, что я мою! Даже она, неграмотная, избиваемая мужем, не зарабатывала на хлеб, подбирая и скребя нечистоты дикарей. Рая с соседней улочки не знала и ста ивритских слов, а устроилась экономкой в интернат. Блат правит бал и здесь - никуда без членской книжицы. Прочь отсюда, скорее, Хая отчитает за брезгливость, скажет - каприз, любой труд почетен. Сосчитать котлеты не может. Так было и в школьной столовой. Наши знания никому не нужны? Почему мне не дали в Лоде усовершенствованный ульпан? Боялись во мне конкурентки местным? Или и здесь в прессе - свои, партийные? Не важно честные ли, талантливые ли...
Она бредет бездумно куда глаза глядят - за поселок богачей, за тухлую зараcтающую тростником речушку, пока не упирается в шоссе. Мысли - как черные тучи. Она увязла в песках, ее корням не пробиться к почвенным грунтовым водам, засыхает, как та сосенка. Губит и Любашу, способную, талантливую. Вынуждена нахваливать свою жизнь, всё видеть в розовом свете, когда пишет матери. Ей то легко дышится, то задыхается - не разобраться, не умеет думать. Нужно, говорят, уважать себя, стряхивать то, что не по ней. Зачем, как овца, потащилась к бассейну? Подставь шею - усядется всякий... Ходьба успокоила, жизнь уже не кажется провалом. Можно позвонить Хае из автомата, сказать, что заболела, была попутная до клиники. И Яков - не худший из мужей, вон ждет на крылечке с дочками.
- На тебе лица нет! - воскликнул, засуетился, усадил, поит.- Почему так поздно? Обвешанная детьми, Лея признается:"Убирала самую грязь, сама себе противна, затошнило, поднялась страшная рвота, чуть не задохнулась. Ушла без разрешения. Теперь уволят". Яков жарит омлет, гремит сковородой, не отвечает, хотя расслышал. Не показать бы радость - не то oна сделает назло. Жену тошнит только в двух случаях: автобус исключается. Отвернулась от омлета, поедает третий соленый огурец. Сомнений не остается. "Илана, ты нашла деньги на тумбочке под книгой?- спрашивает.- Если нужно еще - скажи. Сегодня я богат - продал двадцать банок".
У Леи отлегло от сердца. Ночью он гладит ее плечи, целует живот, шепчет: "Извелся, ожидая. Ты там разгоряченная, надрываешься, то и дело выскакиваешь на сквозняк, простынешь. Поищи дело, достойное тебя! Вспомни, кем была! Не для того ехали, чтобы нас неучи посылали ...на дно...И с арабами якшаешься - заманят куда. Совсем себя не жалеешь. Зря веришь им. Все подлые!" Уговаривает, пока она не соглашается уволиться после получки.
Как отличницу Илану перевели в светскую гимназию "Жаботински".Матери объяснили: "У нас выпускников ждут только курсы медсестер. Там для способных подростков больше возможностей". В новой школе - иные нравы. У десятиклассников - по дюжине джинсов, водятся карманные деньги, родители позволяют гулять допоздна. На переменках девчата заигрывают со старшеклассниками, собираются в стайки, о чем-то шепчутся. Илане с ними неинтересно. На уроках она - само внимание, но спроси, о чем рассказывает учитель - не вспомнит. Когда им раздали вопросник, она не заполнила графу "Кем мечтаешь быть?" Пожилая учительница удивлена:"Когда нет цели - дорогу не осилить, oсобенно Танах - там сложный иврит. Подбирай заранее курсы! В той школе раввины никого не унижали, сердится девушка. Ну и ладно! Всё равно мне дорога на тротуар,"все гойки -"зонот", дешевки, твердит отчим. Он уже придумал номер со змеей для ночного клуба. А если забеременею - убью себя. Только куда всадить нож, чтобы наверняка, не остаться калекой.
Ее страхи обоснованы - мать опять в положении, таблетки не защитили, а у Иланы и их нет. "При четверых детях нас освободят от арендной платы,- убеждает Яков жену,- растить детей тут легко, свой дворик, зима - месяц, без снега, я всегда под рукой, не заметим, как подрастет вместе с Риной". Лею уговорить нетрудно, она любит детишек и помнит свой обет небу родить всех. Конечно, от малышек не поработаешь, да и курсы утодвинутся еще на годы, но Яков - заботливый отец и хороший супруг, мелкие размолвки не в счет - у кого не бывает? Прижимаясь к его горячему телу, шепчет: "Ладно, езжай по своим делам, муженек, будет тебе сынок. Знаю, мечтаешь о нем!" И ее душа ликует - она не ошиблась в Непе, сделала из волка семьянина!
Иногда к Каратам заезжают на день-два кибуцники отдохнуть от деловой поездки в центр, покупаться в море. Рассказывают новости. В войну сирийцы разрушили многие дома и детские корпуса; новая столовая - красавица, зал на столбах, огромные окна, словно паришь над степью. Озеленены "проспекты", под окнами - новые саженцы, приняли в члены человек двадцать, народилось мнoго ребятишек. Роза, правда, ушла. Сообщили и немыслимое: в войну в танке сгорел Нисим, его жену слоновья болезнь превратила в инвалида. Лея ошеломлена: милый стеснительный любитель песен - в земле! Где справедливость? Лазарь и фашист Авигдор здоровехоньки, может уже подались на более жирные пастбища, а дочка Нисима растет без отца! Яков одолжил у него обручальное кольцо, значит, она теперь перед небом -вдовушка? Лея пытается стянуть свое, но палец располнел, пришлось намылить и потрудиться; спрятала в коробочку. На душе полегчало - украшения на руках мешают стряпать и вообще они - пережиток пещеризма.
С утра Яков отбыл в Иерусалим, загрузив кабину банками с медом. Разыскал знакомых москвичей, они рекомендуют его товар друзьям, соседям, родне: "Oтличный мёд! А сотовый - объеденье! Без примесей и сахара, продает недорого, дает в долг." Якова оставляют посидеть вечерком на террасе, вспомнить былое противостояние и свою отвагу. Михаэль Шелгавый с женой и дочерью, сдав свою иерусалимскую квартиру перебрался в новое поселение, оно в двадцати километрах, детей возят в школу через арабские села на автобусе. Переночевав у дружной пары и продав с десяток банок поселенцам, Яков вызвался подвезти их дочь-семиклассницу в город.
Часто навещает он и Певзнеров, и доктора Рона Петеля, там его хвалят, не посмеиваются, что не может сотворить сына - у самих тоже одни дочки, нет наследников. Моше обрил голову, пристрастился к пиву и веселит бывших отказников анекдотами и перчеными песнями под гитару. "Следи за своей,- убеждают Якова в голос,- там не дремлют. Больше одиночек-русских не выпустили, ждут разморозить засланных. Твоя дражайшая половина была на учете ЦК и КГБ. Надавали заданий. Дина хотя бы весь день под присмотром, а что делает твоя? Шлет письма? Уверен, что матери? Журналистка, надо быть слепым, чтобы не видеть - прислана излагать Израиль изнутри... С детьми не зря болтает по-русски - когда отзовут, увезет в советскую школу не безъязыкими". Яков злится, но виду не показывает. Они считают его недотепой. Выброшу все русские книжки и калейдоскоп, задуряет детям головы! Буду следить за письмами... Червячок сомнения грызет мозг, изгоняет тепло из души и речи, он уже не улыбается жене поутру, не несет в постель кофе. Его гнетут и бесконечные просьбы дать меду знакомым бесплатно, его используют, как мальчишку, а он позволяет манипулировать собой.
Еще противнее - просьбы о других услугах. Григорий из Хедеры просит заверить раввинов, что его теща - еврейка, что они с Лизой ели мацу в Песах и соблюдали шабат. Ицхак из Тель-Авива пристал съездить с ним и его женой в паспортный стол. Не хочется лгать, но и терять клиентов нельзя, сам тоже сказал в Цфате неправду о Люське. Приходится подстраиваться под здешние уставы, гойка не приживется.
Теплый майский вечер выманил супругов наружу. Лея блаженствует, сидя рядом с мужем на бревне. Наконец-то супруг дома; с тех пор, как пошел взяток, пропадает дотемна на пасеке. Сестры в своей комнате, по радио идет парад лучших песен недели, Доли пробует затмить знаменитого тенора Цвику Пика. Пенье сменяется мяуканьем - рыжуха придумала, как дразнить свою любимицу Рики: Илана записывает ее на каcсету в роли кошки. Двухлетняя Рина пытается украсить стену в коридорчике закаляками. Мать застала ее в разгаре творчества, с трудом увела за ручку из духоты, подталкивает к отцу, он сидит, закинув ногу на другую. "Аба, цоб-цобе!", бросается к нему девочка. В светлом небе - узкий серебряный серпик - новый еврейский месяц, можно загадать желание. Через неделю - десятилетие их с Яковом союза, свадьбу не сыграли ни в России, ни на Голанах, но их совместная жизнь состоялась и без тостов - вон сколько сладких плодов и без поцелуев на публике! И трудно сказать, какой их май лучше - первый, неистовый, или этот, семейный.
Лея прижалась к теплому мужскому плечу. Где-то в глубине души ворочается ощущение непрочности их домашнего очага, Яков иногда взрывается по мелочам, редкие его колкости она старается забыть - отец отвык в войну от мамы, тоже срывался, лучше думать о светлом, "Чего ожидаешь, то и получаешь", говаривала тетя Катя. Иногда цыкает на Илану? С подростками ладить нелегко, вот уже она улыбается ему, на день рожденья подарила открытку со стишками на иврите, при нем старается прибраться, и он уже не называет ее "ленивицей", наоборот, поругивает, что допоздна сидит с ночником за уроками. Он сам ездит за продуктами и овощами , когда на побережье наваливается вязкое жаркое одеяло , удушая всё живое вокруг - ветер из пустыни "хамсин", сам расплачивается в бакалейной лавке, возит Доли на ранчо, подсластив знакомство с хозяином Игалем сотовым медом - и девочка ликует, учится верховой езде, кормит там кроликов, бегает за гусями. Он только с виду нелюдим, теперь и не жадничает, всё реже уползает в свой панцирь. Может, его огненной натуре тесно в маленькой стране после Союза, привык там к разъездам,не зря ежедневно делает заплывы. У мужчин вообще другой подход к жизни. - Отварю сосисок? Или сделать сэндвич с сыром? - прервал ее думы Яков.- Попьем чаю, прогуляемся по шикуну. Вон как разросся! Тебе полезно двигаться! - Если будешь так ухаживать за мной, рожу еще троих, - шутит жена.
Ее слова заглушил пронзительный крик. Спустив с ноги малышку, Яков ринулся в детскую комнату; Лея, с трудом распрямив спину, шагнула за ним. Дрожа от гнева, мужчина навис над сжавшейся в комок падчерицей. "Она ударила меня!"- верещит Доли. "Неправда! Ты хватаешь жирными руками мои пластинки, призы радио, чуть не разбила!" Но Яков не слушает. Вылетел из комнаты, заикаясь, рубанул:"Невыносимо! Убери ее от Доли!" - Зачем трогаешь иланины вещи?- укоряет мать рыжуху. - Сама виновата, а пищишь.- Память услужливо подсовывает кадры - вот так же орала без причины малая в центре абсорбции, отец ринулся на кухню к ней, напугал Илану. Если б тогда указала ему на дверь, всё бы сложилось иначе. Думала, сорвался случайно, Мазал охотится, гонит, семья свалилась нежданно на голову, полно забот. Хотела построить семью...Пора взглянуть правде в глаза: она оперлась o болотную кочку, увязла в тине.
Доли удалилась под крыло защитника, не ответила матери, не извинилась перед сестрой, ничего не сказала отцу. Илана едва сдерживает слезы. - Она всё хватает и из сумки, не могу сесть за уроки, пока не уснет, а он злится, что жгу свет, не ложусь. Уйду на террасу! - Уступить ей комнату? Ты - гимназистка, у нее почти нет уроков! И не награждают за выходки!- Но Яков расслышал предложение , уже несет на террасу ночник, магнитофон и транзистор. Там еще прохладно - хоть и закрыли пластмассовыми щитами, тепло ночами не держится. Велосипеды вынес на траву. "Тащи раскладушку!- велит.- Если мешают чемоданы - отнеси в убежище! Матери нельзя поднимать тяжести, ты вымахала выше нее!" Хлопок дверцы автомашины - как выстрел. Взревел мотор, шипенье шин...тишина. О как она бывает бесценна!
Через полчаса мать и дочь превратили терраску в уютную спаленку. Лишь тогда Лея вспомнила о Риночке - девочка играла с соседским Авиком, внуком Ады. Но теперь у калитки никого. Обежала переулки, ближние к дюнам. Рядом - новостройки, из проемов несется заунывная мелодия - на этажах ночуют арабы-строители. Недавно один заманил девятилетнюю девочку, завез в дюны и убил, чтобы приняли в "Хамас". Боже, спаси кроху! Стемнело, прохожих почти нет, пластмассовые горки в сквере опустели, бабули на скамьях ребенка не видели. А вдруг убежала на шоссе? Растрепанная, потная, мать через силу семенит на перекресток, отгоняя ужасное предчувствие. Ее обгоняет молочный тендер, в окошко высунулась курчавая золотая головка. "Мне аба купил велосипед!"- кричит Доли восторженно, но мать не разделяет ее радости. "Риночка пропала, нигде нет,"- выдохнула. "Теряйка! Она чуть уснула!- смеется девочка. - Аба, наша мама дочку под носом не видит!" Водитель осветил кабину. И, в самом деле, на заднем сиденье свернулась калачиком потеря. Лея не верит своему счастью, даже не одернула Доли за насмешку. Бредет за машиной к дому - ее словно проутюжили катком. "С тобой не соскучишься!- бросила мужу.- Никогда не бери с собой детей, не сказав мне!" Яков прошел молча во двор, повел собаку на пустырь, вернулся, плеснул себе в стакан соку, прошагал в душ, затем во двор. Извинись, скажи хоть слово! Зачем играть в сфинкса? Я и так извелась по твоей вине. Но муж прочно замкнулся. Баба и есть баба, Яков косит глазом на Лею. Раскисла, никакой выдержки! Показала свою ахиллесову пяту. Теперь знаю, как ее дрессировать и укрощать! Хорошо, что не пустил учиться вождению - я свободный, а она прикована к дому. Он резко отодвинул пластмассовую стенку по полозу, Илана сидела на раскладушке с тюрбаном на голове, ноги поджаты, на коленях - книга и тетрадка; быстро запахнула халатик. Еще стесняется, усмехнулся отчим.- Всё идет как я сказал. Так в моем доме будет всегда! - Завтра контрольная, а я не подготовилась,- нарушила тишину Илана. Голос безжизненный, ей трудно дышать, давит изнутри на щеки и лоб. - Иди занимайся здесь, тут и светлее. Не будем задвигать двери гостиной, так тебе потеплее,- откликается мать. - Вот еще одно одеяло, я лягу на тахте. - Но тахта угловая, не повернуться. - Буду менять изголовье и перекладывать подушку.
Полночь. Яков один на двуспальном матрасе, рядом - кроватка Риночки. Не спится - ребенок чувствует: матери рядом нет, хнычет, кашляет,приходится самому сажать ее на горшок. Доли долго не засыпает, одной страшно, никто не почитал ей сказку. Она и сама не знает, зачем вскрикнула, обидела сестру, маму, всё получилось глупо. Аба не любит Илану, а она такая добрая и нежная. Покончив с уроками, Илана направилась к раскладушке и вскрикнула: по полу двигались вереницы майских жуков. Пришлось разогнать агрессоров, уничтожать передовые части тапками, выметать павших наружу. Илана переселилась в гостиную, задвинули тяжелые двери, но ночник потушить не рискнули: в темноте в щели проникнет неприятель. "Завтра переведем Доли в нашу спальню,- успокаивает Лея дочь,- она, небось, уже и сама не рада, что развизжалась, и отец не спит, покашливает. - Она вредничает и врет ему, и он злится на меня. - Сердце у нее доброе, нужно напомнить ей какой была в Москве. Взрослые - не ангелы, делают ошибки. Папа ставил меня в пример Лере, поэтому мы никогда не были близки. Я тоже куплю тебе подарок, знаю - ты давно мечтаешь о гитаре.
...Илана посапывает, а матери не забыться, ноет назойливый комар, душно, живот давит на сердце, биение отдается в ушах гулким набатом. Встала, выпила валерьянки. В голове кипит, теснятся мысли, требуя внимания. Почему он стал жестким? Почему разозлился на Илану? Только нырнула в забытье - заскрипели двери и задвижки, плеск воды, тяжелые шаги. Яков подскакивает с петухами, пытается перевоспитать сов. Распахнул гостиную и террасу, в дом хлынул промозглый холод. Лея поднялась, задвинула двери, бросила на ноги дочери свитер, легла. Хозяин зашел в дом еще несколько раз, погремел чайником, постучал во дворе молотком, хлопнул холодильником, долго прогревал мотор и отбыл. Забыл, что сегодня - последний срок платежей, могут обрезать свет и газ, волнуется Лея. Но Яков не забыл. Выходка жены взбесила его. Кормильцу не отказывают в законных правах! Сколько баб были бы рады очутиться на ее месте! И чего взвилась? Защищает свою телку! Радовалась бы, что вывез обеих из Союза, имеют кров, хлеб и даже фрукты. Жгут электричество всю ночь, не ценят трудовые лиры! Что ж, он вложит их в бизнес, поголодают - поумнеют! А замену ей найти легко! И девку ее проучу!
Глава 3. Дрессировщик
Яков объявился через трое суток, когда опустел холодильник. Отвез Доли в школу, снабдив бутербродом и бананом; покормил йoгуртом Риночку, погрузил в кузов рамки с сотами и исчез еще на два дня. Завез флягу, сгрузил. "Мы просрочили счета, придут обрезать свет,- начала было, пересилив себя, Лея, но ее слова заглушило рычанье мотора. Становится покладистее, с удовлетворением отметил мужчина. Проголодается и на ласку, да не получит. Сделала-таки по-своему - отдала комнату дылде. Каратом не командовали даже в совдепии. Решил дрессировать безденежьем, догадалась Лея. Не слушает, обрек на голод. Но в Израиле никто не голодает, заверил министр по радио. Позвонила с автомата в русскую газету, пригласила корреспондента. Тот заглянул в холодильник, под кровати, за занавеску на полки, даже прошел в убежище, но запасов продуктов не нашел. Растерялся, вздохнул. "Расскажите-ка лучше, как вы боролись за выезд. Если написать о вас, засняв пустой холодильник, меня засмеют, да и на Запад может попасть или в Союз. А так - вы прославитесь, "Славой сыт не будешь,- обиженно мотнула головой мать,- должны быть законы. Так и умереть недолго! В Союзе беспечных мужей приглашали в прокуратуру, алименты начинали платить через десять дней!"
Поднялась с рассветом, заставила себя проглотить чашку кофе. Собрала Риночку, зашла к соседке Инне, жене таксиста одолжить десятку, та поморщилась, протянула ассигнацию, заметив:"Чем брюхо растить, шла бы лучше работать!" Буду откладывать с любых доходов на черный день, не допущу больше такого унижения, зареклась Лея. Никогда еще четыреста метров до автобуса не казались ей такими трудными. В городском суде объяснили: семейные дела разбирает религиозный Бейт-дин, пришлось ехать в Тель-Авив, толкаться по канцеляриям, заполнять бланки. Иск не взяли - алименты полагаются жене только при разводе, сказали. Она не станет рушить семью! Но приходится играть по их правилам, жить-то надо. В автобусе Рина раскапризничалась, незнакомка протянула ей леденец, и девочка задремала на плече матери.
Пятый час. Здания пышут жаром, ветер вздымает в воздух раскаленный песок. Дорога идет в гору, ни деревца, ни скамейки, пот ест глаза, смешивается возле век с пылью. Лея с трудом переставляет опухшие ноги, переложила дочку на другое плечо, та, приоткрыв глазки, потребовала конфету и, зажав ее в кулачке, заснула опять. В гостиной Доли с отцом уплетали арбуз. Лея опустила ребенка на диван, выпила стакан воды, проглотила таблетку от головной боли. "Ты ела?"- спросила Илану, та лишь качнула головой в бок. И чего спрашивает? Разве расскажешь, что тут было?
Яков, не застав жену дома, рассвирепел. "Побежала к адвокату?- спросил Доли.- Не сказала? Значит, точно. Разболтает семейные дела! Всё из-за тебя, гадина!"- гаркнул на падчерицу и наотмашь ударил ее по лицу. Учебник отлетел на пол. - Аба!- вскрикнула, сверкнув глазами Доли.- А я буду орать на тебя, когда состаришься! - Не вздумай давать ей велосипед!- парировал, побелев отец.- Она здоровая, сломает - больше не куплю! - Я тебя уже немножко не люблю! Почему ты бьешь Илану? И творог ей пожадничал!- Мужчина ругнулся по-армейски, Илана заперлась в своей комнатке, потом ушла к подруге.
Взяв повестку, Яков фыркнул:"Ты об этом не раз пожалеешь! Тебе тут - не советский суд! Здесь я - "баал" - хозяин, поняла?" - и уехал. Вот и всё. Их семейное счастье оказалось миражем. Девочка, скрепившая их союз, сама же его и разрушила. Нечаянно? Случайное улетучивается, заглаживается, а тут, похоже, разрыв глубокий , нет желания навести мосты. Их дом - на песке, без фундамента, от ветров и дождей стены треснули. В чем ее вина? Похоже, он копил в себе злобу не один день, ссора детей - только повод, зацепка. Ясно одно - на мужа не обопрешься, пора подумать, как выжить ее детям и ей самой. Готовить приходится, в основном, каши, но манная без молока и масла - как замазка. Неделя ссоры кажется ей месяцем, а для дрессировщика она пролетела в разъездах как сутки. У него карманы полны денег, куча знакомых.
По дороге из суда Лея наткнулась на объявление:"В новую русскую газету требуются работники". Редактор Борис Нудельсон, солидный брюнет с обрюзгшим лицом и узкими черными глазами, продавец книг из Бердичева, обрадовался гостье, пододвинул обшарпанный стул, предложил стакан воды, пообещал хорошо платить, как только издание начнет окупаться. "Мы с вами разбогатеем",- заверил, отирая пухлой ладонью покрасневшее лицо и отводя взгляд на облупленные стены. Одет небрежно, потертый костюм широк в плечах, галстук - выгорел, сорочка застирана. В двух комнатах за столами трое энтузиастов отдают делу время и силы, не считаясь даже с субботой. Лее оплатят дорогу с небольшой добавкой на ланч, рядом с редакцией - рынок, можно прикупать фрукты. Рискованный шаг, но иного не остается. Лея соглашается.
За делом время летит быстро, она не чувствует ни голода, ни жажды, много публикуется, вовлекла Илану вести молодежную страницу. Работа - как спасательный круг. Дома находиться невыносимо. Яков то и дело выясняет, куда делись остатки его трапезы, ворчит, хотя вертельная курица - за банкoй с огурцами. И я считала этого скупердяя интересной личностью? удивляется Лея. Ей всё в нем чуждо и противно. Пришлось отпроситься дважды в Бейт-дин. На первое заседание ответчик не явился, второе состоялось через три недели. Старцы спросили, постоянно ли посещает истица микву. - Зачем?- вскинула брови Лея. - Ты должна соблюдать мицвот, ты - иегудия. - Что вы, я - "гиерет", пришелец, Моше в Египте назвал сына "Гершам", потому что, сказал, мы в Египте "герим", пришельцы. - Ты, видно, как все русские, - православная!- раздражается старший судья, двое других кивают головами.- Иди к своему Иисусу! Женщина не понимает, чем прогневала белобородого, а ответчик обрадовался,- судьи подобрели к нему, спрашивают согласен ли платить "этой женщине" и сколько. Прикинул , триста - не обременят его бюджет и не избалуют супругу. Радостно закивали - гойке еврей ничем не обязан, они запросят главного раввина страны, кем ее считать.
"Гверет Лея Карат - иудейка,- разъяснил им глава религиозных судов,- хупу делали в Цфате, где высочайшие каббалисты, гиюр - по всем правилам проведен уважаемым раввином, к ней прилагаются все еврейские законы". "Что за особые законы?- удивилась истица,- и почему они прилагаются к ней, а не к супругу? Я поверила документу государства Израиль, бросила работу, родных, жилье, свою страну, он обещал заботиться",- пытается поставить всё на свои места Лея. - Будь покладистей,- внушают ей,- уважай своего владельца, и будет порядoк.
После пятой поездки надежда на то, что мудрецы помогут, испарилась. Маму подвел иврит, уверена Илана. Даяны - знатоки Торы, а она велит мужу почитать свою жену больше, чем себя, заботиться обо всех ее нуждах, ласкать ибо бедность перевешивает все беды, в несправедливости - корень всего зла на земле. Тора призывает любить гера, сироту и вдову, а мама встретила людоеда после смерти моего отца. Может, мама не сказала о микве у великого раввина? Их души теперь омыты от нечистот, стали, как у младенцев. Бармалей морит маму голодом, а тело неприкосновенно, учили нас, оно - храм души и духа. И какой еще он "баал", владелец-хозяин? Женщины приходят на землю помочь мужчинам очиститься и подняться Но мама со мной не делится, сетует девушка, думает - я маленькая...
Неожиданно пришло письмо из Сохнута - Лею приглашали на курсы переквалификации. Она в стране более трех лет, предупредили, ее "cхует" кончились, это - последний шанс влиться в местную экономику. Пришлось оставить газету, не дождавшись зарплаты. На курсы Лея ездит двумя автобусами, возвращается к трем, в часы- пик, приходится стоять сорок минут на ногах в духоте, боясь потерять сознание. Нудельсон продал газету конкуренту. "Фирмой-издателем" оказалась его жена, по коллективному иску журналисты выиграли, но Нудельсон сменили фамилию и исчезли.
В классе двадцать репатриантов, все недавно в стране, спрашивают у Леи каждое слово; нервничают: со стипендией тянут, а если пропустишь день - отчислят. Решают идти на штурм министерства абсорбции. Лея прихватила клеточку с пчелами - высыпать чиновнику за шиворот, у нее который день болит зуб под коронкой, вырвать не на что, дома печальная детвора, а бюрократ юлит, намекает, что раз кончились "cхует", стипендия не положена. Но напрасно жужжат, готовые к бою пчелки,- сегодня она не борец, внутри что-то сдвинулось - так потрескивания льдин предвещают ледоход. Только бы малыш дотерпел до вечера: если ее заберут с курсов, дочки разволнуются, куда пропала мама. Младенец послушался, собрался с силами на прорыв к свету только к вечеру. Мать вышла на крыльцо, примостила Рину на коленях, мурлычет колыбельную, а мыслями далеко-далеко... Что-то ждет ее сегодняшней ночью? За амбуланс платить нечем. - Илана, добеги до таксиста Менделя, может отвезет меня в Хедеру. Если откажет, зайди к Фаине или ее соседу Бене, спроси их не подбросят ли. А я пока уложу ее и соберу вещички.
Пятнадцатилетняя Илана встрепенулась:"Так тебе пора? Я так боюсь!" - Дурочка, всё будет хорошо, это - естественный процесс, завтра у тебя будет братик.- Илана обежала несколько домов - у кого гости, кто спешит по делам, кто нездоров. Только Жанна, у которой она сидела бебиситером с близнецами, поспешила в гостиную, оторвала мужа от футбольного матча, передала просьбу. "Мне нужно встать в четыре,- сказал Фреди, набрасывая куртку и направляясь к двери,- ждать не смогу. А отвезти - конечно, отвезу! А где отец?"-" Уехал по делам, мама была в центре, у нас нет телефона,-торопливо объясняет Илана. Но Яков рядом, в сквере на скамье, поглядывает из-за кустов. Он видел, как выскочила из дому бледная растрепанная падчерица. Вот так, настал на моей улице праздник, гордячка! Будешь умолять отвезти, может и смилостивлюсь! Не будешь бегать по судам. И твою доченьку проучу, отъелась на израильских хлебах, есть что помять...Обеим отольются еврейские слезы. Кoгда Фреди отъехал, Яков , ругнув заморского подкаблучника, двинулся к машине. "Спи,Доли, тебе нужно быть завтра крепкой, поможем маме растить братика,- убаюкивает Илана сестру.- Не бойся, я оставлю двери открытыми, заряжу мышеловку. Мне нужно еще доделать уроки".
Илана сполоснула чашки, раскрыла учебник истории, снизила звук в транзисторе. Но его перекрыл, ввергая девушку в ужас, другой звук - шуршанье шин о бровку тротуара, бормотанье выключаемого мотора, поворот ключа в замке. "Где мать?- заглянул отчим в ее комнату, зная ответ.- Вот и славно, побудем без нее, ты стала пампушкой.- Он резко выбросил руку, Илана быстро заморгала, покраснела, замерла, липкая ладонь лезет за вырез блузки, рванула ткань - пуговицы чиркнули по стеклу и стенкам. Довольный испугом падчерицы, Яков шагнул в коридор, прикрыл обе двери. С Доли слетела дремота. Илана с кем-то разговаривает, прикрыла дверь, а обещала не закрывать, обманщица! Секретничает от меня. Приехал аба? Девочка скинула вялость, подскочила, но тут до ее слуха донеслось нечто странное:"Люби меня! В губы! Не артачься, хуже будет, ты знаешь! Да не бойся - ей сейчас не до нас!" Обманщик, рассердилась девочка, говорил, что меня любит, только мне показывает попу и дает играть мышонком, я сказала, что выйду за него замуж, а не за любимого всеми в классе Цвику Пика! Предатели, лгуны! Ненавижу! Вырою ему завтра яму, а ей подложу в сумку лягушку! Доли еще нет и восьми лет, но детское сердце чувствует - за стенкой проиcходит что-то очень нехорошее, иначе зачем сестра торопила заснуть, закрыла двери, а абик прибыл тайком, оставил маму одну выбирать малыша. Она больше никому никогда не поверит. Хоть бы мама была рядом, пожалела бы... Доли вcхлипывает и погружается в беспокойную темноту.
- Странно, пасечник дома, а жену не повез,- делится Фреди недоумением с женой. - За углом стояла его машина, ее ни с чем не спутаешь. Других возил не раз. - Может, поссорились,- предположила Жанна.- Он горячий нравом. Она всегда грустная. Обрадовалась, когда я спросила, не нужны ли им подушки, простыни. Покупает в лавке молоко да хлеб, овощник жалеет ее, подвозит остатки в пятницу. - Наверно, пьет, все русские - алкоголики. - Нелюдим он. Тут Илана бежала в тапках к автобусу; наверно, хотела догнать мать, Шошана спросила его, что произошло, буркнул:"Мой дом - моя крепость". - С ним Генри не смог сработаться, неуступчивый, как осел. Москва понавыпускала тех, кто мешал нормальным людям. - Нам легко судить. Эти иммигранты многое пережили ...Отойдут...
Трах...Лея вылетела из небытия, ног не чувствует, жилы перепилены, но так уже было в прошлый раз. Думала, не вынесет, просила обезболить, сказали - поздно, укол в позвоночник делают хотя бы за два часа, и он опасный. В окна бьет яркий свет, у койки - Риночка! Глаза расширены, сейчас она увидит чудо - живую куколку! Ее медовую головку гладит серьезная Доли. "Сюрприз!- возвещает.- Ты любишь арбузы. Выбрала самый огромный!" - Сладкие вы мои,- улыбается мать,- мне нельзя пить, в арбузе полно сока, Заберите с собой!
В ногах кровати - Яков! Радость вмиг улетучилась. Выглядит добродушным. Показал себя в суде зверем, чего теперь ожидает от меня? Играет в войну и мир? Никогда не извинится, не признается, что неправ. Рад, хоть и не сын; зря волновалась, что дети ночью одни. Протягивает дары, мироносец...Но где был вчера? Перед глазами огненные шарики, упал гемоглобин, вот и слабость. Что же делать? С другого боку - Илана, протягивает сверток: "Купила костюмчики с чаевых. Нравятся? Назовем ее Тали - пусть будет "рocoй" в нашем душном доме".- Необходимость притворяться, что рада, лишает ее сил, вот-вот набросится на изверга с кулаками, будь что будет! Почему мать не выгонит его? Еще одну ночь с ним под одной крышей не вынесу! Выскочила в коридор. - Чуть не опозорилась,- смеется Яков,- Рина и та умеет терпеть!- Доли хмыкнула. Медсестра просит гостей удалиться - час кормления, можно посмотреть на новорожденную через стекло. Девочки кричат от восторга, прыгают по траве, теребят отца - позволит им играть крохой?
Илана смочила пылающие щеки, прерывисто дышит, слезы щиплют глаза, комок в горле, но выплакаться не получается. Мать улыбается...Дает жизнь его детям, а у меня отнимает. Опять приковала себя, а рвалась уехать. Всё ему спускает. Если воюют - зачем дитя? Oставила меня с этим маньяком...И отец бросил... А, может, этот подлюга его убил? Он способен - в Москве приманил голубя на балкон и прибил кулачищем...стреляет синиц.. Раввин объяснял, что еврейские души не терпят насилия. А я терплю. Зачем согласилась уйти из "Виталь"? Даяны послали мать к Йешуа, тогда и я - гойка...Монстр твердит, я - ноль, проклята Богом, рождена угождать евреям, искупать вину русских. Его все называют героем. А раввин, глядя на меня внушал классу, что иногда еврейские души приходят на землю в нееврейских телах, чтобы защитить евреев во времена гонений. Значит, я - еврейская душа? И мама толком не знает, но она-тo дома. Может, выпить хлорки? А вдруг останусь немой, не умру? Скорей бы вырасти... Двину ему бутсами в одно место, отомщу. Раввин уверял, что зло пожинает зло, а мир стоит на справедливости. Дождусь, когда его будут презирать те, кто хвалит сейчас, научусь дзюдо! Берегись, Бармалей! Время работает на меня!
Брошенные даянами слова не дают Лее покоя. Оставив месячную Тали на Илану, она едет в Иерусалим искать Христа. Узкие улочки старого города, пустая церковь, в ней идет ремонт, маляры-арабы смотрят на заглянувшую белокожую даму с подозрением. Дворики за высокими заборами, тут легко пропасть без следа. В русском квартале ей всё чуждо - иконы, свечи, тяжелые одеяния, старомодная речь. Бросается к туристам, но те поспешают за гидом, прижав ко рту палец - им запрещается разговаривать с израильтянами. Зашла в какой-то храм, светлое просторное помещение, вокруг - милые женщины с добрыми улыбками, обнимают ее, как родную. Звучат, успокаивая и настраивая на высокие мысли фуги Баха на органе. "Бог вас любит! Пойдемте с нами в зал, помолимся",- тянут ее приветливые незнакомки за распахнувшиеся высокие массивные двери. Молиться? Нет-нет, она не играет в такие игры! Религия - не для нее, проверено с юности. Лучше ничего не знать, чем слепо пойти за кем-то и ошибиться. Да и молоко распирает грудь, просочилось сквозь блузку. Лея прикрывает пятна рукой, смутилась, торопливо отговаривается. Наверно, решили, что я не в своем уме и неблагодарная. Так и вернулась ни с чем к огромной радости проголодавшейся Тали.
Лея успешно закончила курсы, занималась по ночам, подскакивала в шесть, кормила младенца, оставляла добавку в бутылочке и уезжала. Возвращалась среди дня, тогда Яков мог ехать по своим делам. Выпуск предупредили - если не поработаете хотя бы год - зря занимались. Ее взяли бухгалтером в большой концерн в Тель-Авиве, домой прибывала в четыре. Отвезя старших в школу и детский сад, Яков отправлялся на пасеку с Тали. Пока проверял ульи, крошка терпеливо дожидалась внимания в глубоком ящике, наблюдая за облаками и листвой за окном кабины. Иногда ее жалила пчела, но мир отвечал на крик равнодушием. Коллега Леи порекомендовал Якова в американскую лабораторию ночным сторожем; в его обязанности входило проверять температуру инкубаторов да запускать генератор в случае перебоев с электроэнергией. Недосып добирал днем на траве, не балуя вниманием малую.
Вскоре Лее подвернулась работа неподалеку от дома, за дюнами, ездила по шоссе на велосипеде. В семье появился постоянный доход, купили с рук телевизор, пианино, Илана брала уроки гитары. Удручало одно - никак не получалось привыкнуть к климату. В первые годы москвичка прогревалась до костей, радуясь горячим объятиям воздуха, но теперь малейшее дуновение ветра обжигало кожу. Лето высасывало все соки, дневной свет резал по глазам бритвой, черные тени заставляли напрягать зрение. После прохлады учреждения их полутемный домик казался печкой, двигаться не хотелось, йoгу на каменном полу не освоишь. Одна нагрузка на мышцы - прогулки поздним вечером. Не до страстей, приступы голода у Якова всё реже.
Доли не загнать под крышу - и в полдень носится, что-то придумывает, сооружает. Втянула соседского Сашу в "тапкобол", забросили шлепанцы на крышу, пытаются сбить камнями, тащут тумбочку, тянутся ветками. "А мой дедушка cаба Шмуэль - главный в армии,- хвалится мальчик. Он старше Доли на год, пятиклассник.- Сам маршал приезжает к нему на "кадиллаке" и берет на заседания штаба. Саба Шмуэль велел ему захватить Сирию и Турцию". Доли пыхтит, пытаясь обойтись без помощи взрослых, но замечает: "Тут нет маршала, есть голова штаба".- "Аба встретил белого медведя у Северного полюса. Один! Привез шкуру, но мама не пускает показать, чтобы в доме не пачкали. А еще раз он срубил рога у лося, огромного, с дом, остались у маминого брата. "Са-ня!- донесся громкий голос Инны с тротуара напротив.- Ужинать!"- "Не хочу! Мы играем!"- смешно пропищал мальчик.-"Картошка стынет, запру кухню, ляжешь голодным!"- "Я быстро",- обещает Cаша, убегая. - Ну и брехун, ни словечка правдивого!- смеется Илана. - Видно, взрослые привыкли к гибкому языку. Инна хвалилась, что имела в Союзе яхту, две машины с гаражoм и роскошную мебель, дачу. Теперь сомневаюсь. Может, и ее Мендель не выбивает до семи тысяч, ведь едят каши да картошку".
Доли уже на плечах Иланы. Наконец, тапки на земле, но девочка уже увлеклась другим - мочит и закручивает отросшую шерсть Рики в колечки. "Хватит дрыбаться в грязной воде, пора и тебе поесть",- замечает мать.-"Не мешай мне со своим ужином, и так - посмотри- на животе жир.- Она оттягивает кожицу выше пупка.- Я делаю барашка. А надоест - высушу, и опять станет собака. Завтра я не пойду в сад. Объявляю забастовку! Дворка и Ница стаскивают с меня трусы".- Она хватает ножницы, надрезает резинку и, хлопая голубыми невинными глазками, демонстрирует, что было. Смутилась на миг, оправилась и, размахивая вещицей над головой, пускается в пляс. - Расскажи мне не сказку, а как устроена собака внутри,- просит Илану уже лежа в постели.-Ну никак сон не поймаю! Мам, я придумала, как тебе не работать,- вдруг прибегает в гостиную,-натянем на улице веревку, пусть платят за проезд! А когда аба купит мне лошадь, буду катать детей за лиру".
Глава 4. Не кo двору
Илана перешла в частную школу - филиал Оксфордского университета, вечерами пропадает на курсах, освоила самооборону, заинтересовалась психологией и взаимоотношениями людей. Она не скрывает, что хочет уехать из страны. " И чего тебе не живется дома?"- спрашивает мать, но дочь уклоняется от ответа. Однажды не выдержала, выпалила: - Я здесь чужая! На курсах, в школе хвалят ай-кью, могу учиться на адвоката, студенты выбрали лидером, парни увиваются, нo стоит признаться, что родные в России, русские, отскакивают как от прокаженной. - Может, преувеличиваешь? Ты такая чувствительная! Вон Офир, серьезный дядя, владеет теплицами, приехал знакомиться как порядочный, даже привез букет моих любимых гвоздик, хвалил тебя - и хороша собой, и пышешь здоровьем, и семья крепкая. - Верно. Потому и сделал мне в тот же вечер предложение, только не руки и сердца: "Роди мне сына, сказал, тут же положу в банк на твое имя миллион. В вашей семье - здоровые дети". Так-то. Я для него - родилка в аренду. Знаешь, почему Ада и Сандра зовут тебя в субботу зажечь газ? Им нельзя работать, нарушать заповедь, а ты - гойка-безбожница, оскверняйся! - Они и своих судят, кто ровня их детям. Ада и Родион не отдавали дочь за сына Григория, раз отец не член синагоги; отказали и Шимону - он не в их синагоге. Измеряют уровень религиозности. Но есть полно неверующих, левых, даже коммунисты есть! - Не хочу быть клейменой, второго сорта. Да здесь и замуж мне не выйти, хупу не сделают! Я никого тут не смогу полюбить, у них главное - рассудок, а не сердце.- Замолкла, словно споткнулась. Наверно, ее кто-то глубоко обидел, тревожится мать. Скрытной стала. Полюбить-то полюбит, я тоже зарекалась в пятнадцать, а через два года мчалась на лекции увидеть Владика.
В семье Каратов - приподнятое настроение: сегодня у старшей дочери день совершеннолетия! Сестры готовят вечеринку с сюрпризами, мать печет коржи для "наполеона". В распахнутую дверь Доли видит необычный автомобиль, теребит отца. "Военный джип", объясняет, наконец, Яков.- Интересно, к кому?" Он знает, с чем прибывают такие гости. Машина остановилась у подъезда Фреди и Жанны. Молодые офицеры - мужчина и женщина - чеканя шаг прошествовали в четырехэтажку, и вдруг из раскрытой терраски второго этажа ринулся, забился о крыши вилл, леденя кровь, дикий вопль. Военные невозмутимо проследовали назад к джипу и отбыли, а из подъезда выбежал высокий полный парень, старший сын в большой семье, недавно прибывшей из Бухары, и помчался по улице. За ним - две сестры и дядька, взывают: "Помогите! Облейте водой! Хватит одного горя!" Обезумевшего не привел в чувство даже нагнавший автобус. В доме готовились к скорой свадьбе Баруха, ожидали , что жениха отпустят завтра на побывку. Его мобилизовали всего два месяца назад, но у Баруха - мягкого, молчаливого, влюбленного, не заладились отношения с новобранцем из Румынии, на стрельбище его сразила шальная пуля. Родных известили: застрелился сам. В тот же вечер от сердечного приступа скончался дедушка солдата, увезли в больницу мать и невесту. Горе утяжелилось тем, что хоронили Баруха не рядом с воинами, а на участке самоубийц, без почестей, родственникам не полагается пенсии. Это сразило отца, сгорбился, поседел, перестал разговаривать и появляться на улице.
В душе Леи гудит тревожный тромбон: как послать круглолицую светлокожую дочь- блондинку в гущу вооруженных вспыльчивых парней? Ее даже девчонки в школе клевали, в гимназии не завела подруг... Религиозных девушек не берут в армию, Илана верит в Бога, но не ходит в синагогу, а без справки раввина ничего не докажешь. За раздумьями Лея чуть не упустила коржи в духовке. Завтра же напишу военному командованию и министру, решила, но радость сменилась тревогой.
В полдень радио принесло страшную новость: в десяти километрах от Хофим на шоссе захвачен и подожжен автобус, пассажиры выскакивали в окна под пулями. Армия прочесывает местность, ищет террористов, просят не выходить из домов. Ранний хамсин пожирает цветы, предвещая скорую парилку, взаперти не посидишь, вечером дети засыпают на стульях на крыльце, Лея поливает водой пол, крышу, шубу стен, развешивает на окнах влажные простыни, лишь к полуночи заносит спящих в дом. Только расправила спину, как забарабанили в дверь :"Полиция! Отворите!" На пороге - двое в темной униформе с кобурами на ремнях. "Тише, разбудите детей!" - просит Лея. - Илана Карат тут проживает? Она уклоняется от армейской службы! - Я попросила освободить ее, написала начальству. - Нам об этом ничего не известно! Распишитесь здесь, если не явится еще раз - заплатите штраф, затем арестуем! Вы предупреждены! Сумма огромная, но делать нечего, мать ставит подпись, и гости уезжают. Из спальни выходит встревоженная Илана. "Скорей бы уехать!- вздыхает.- Вхожу в жизнь преступницей!"- И то, что так страшило, становится желанным. Там, в Европе, возможно, ее ждет удача, поступит в Оксфордский университет, походит по театрам, музеям, галереям, выйдет замуж. Здесь ее не пустят под хупу, раз ее не указали в справке о гиюре имени. Каково ей, такой деликатной, чувствовать себя презренной? С детства окружали любовью, была отличницей, мечтала о сцене... Тут не дали даже получить аттестат, вытoлкнули в платную школу, а она закрылась. Но как отпустить девушку одну в незнакомый край?- Тревога ест поедом, но с каждой получки мать откладывает по несколько сотен на билет.
Ей везет - наткнулась в газете на объявление: "Требуются няни в богатые английские семьи". Неплохой выход, прикинула, дочка осмотрится в безопасности, ей будет готов и стол, и дом, только бы выпустили! Пишет еще раз, теперь - министру обороны. "Советские сионисты-отказники считали издевательством - и их поддержали на Западе, напоминает она, когда их детям вручали повестки в армию и заставляли присягать на верность Родине-мачехе, которая держит в оковах их семью. "Это жестоко, пиcали они, бросать парней, наклеив на них ярлык предателей, в руки ретивых патриотов с оружием. Это - расправа". Но моя дочь в таком же положении, она еще в школе настрадалась за свою непохожесть. Как может она защищать государство, которое не дало ей чувствовать себя равноправной, кто поручится, что в ЦАХАЛ нет дедовщины, выдержит ли ее душа, подорванная иммиграцией и травлей в школе, такую атмосферу, и где гарантия, что ее не задержат потом как знающую военные секреты, как это практикуется в Союзе?"
Письмо на этот раз подействовало: Илану освободили от призыва. Но на душе у матери черно. Каково вырасти и обнаружить, что ты отбилась от своей стаи, не пристала к здешней, и считать за удачу, если удастся отбиться от нее? Поделиться тревогой не с кем. Единственная подруга Иланы - еврейка, после десятого класса вышла замуж, уже родила сына. Лея попыталась приоткрыть душу Гите, но быстренько запахнула ее. Как-то, чтобы не быть с мужем наедине, позвала Гиту с собой на море. "Вот спасибо, обрадовалась москвичка, мой вечно занят, учится, а сегодня идет на митинг, увлекся политикой". Они сидят рядышком на берегу, любуясь закатом. - Потому что скоро выборы, даже на будке спасателя - плакат с агитацией голосовать за этого фашиста. - Что ты? Это же рав Каганэ, он - святой. Он не хочет государства с врагами внутри. Я тоже устала всё время бояться, веду Рахель в детский сад, наказываю: "Не трогай ничего, даже если найдешь куклу", обхожу забор - не подложили ли за ночь взрывчатку. - Но он готов убивать всех арабов, даже детей. А если бы евреев предложили изгнать с насиженных мест? У него две справедливости, арабы тут жили до нас веками. - Наших предков изгнали римляне, арабы захватили нашу землю, пусть вернут! - Тогда нужно перекроить весь мир - отдать Америку индейцам; нации давно перемешались.- Беседа стремительно накаляется. - Что нам до других? Их не сжигали в печах,- болезненно дернулась Гита. Это нам нет места под солнцем нигде, кроме этой земли! - Сжигали и русских, фашисты хотели уничтожить коммунизм. Евреев больше в Америке, чем здесь, тысячами едут после армии в галут. - Погонят всех сюда, как охотники зверей, обещает пророк, а мы привечаем арабов. - Надо торговать, общаться. - Чем с ними торговать? О чем говорить? Косят серпами, возят груз на ослах, истощили землю, вырубили леса. Дикари! И не селились тут до нас; Марк Твен писал, что не встретил тут никаких палестинцев. Это мы оживили этот край; арабы, как паразиты, работают на наших заводах, узнали, что такое холодильник, телевизор, лечатся у наших врачей, получают пособия за детей. Зло берет!
В чем-то Гита права, думает Лея. В доме отдыха со мной работали арабы, получали три зарплаты - и как дворники, и как уборщики автобусной станции, и как посудомои. Накладывали на тарелки еду горой, уносили домой булки со шницелями, экономили. - В армии не служат, а мой пашет по два месяца резервистом, пока я кручусь одна с детьми. - Нельзя стричь всех под одну гребенку, хорошо, что трудятся. - Они все заодно, хотят сбросить нас в море, даже их дети показывают в камеру пальцами рогатку как знак победы. Надо упереться в нашу землю, ее пределы очерчены в Торе - от большой реки, от Евфрата - до моря.
Накал спора не снесть. Лея пытается перевести разговор на другое, зовет искупаться, идет с Риной в воду, обсыхает. Гита упомянула избранность евреев и завет Бога с Авраамом. - Кто сегодня принимает религию всерьез? Слава Богу, нам в Союзе не забили ею головы. Опиум только обостряет конфликты. - Обворовали от духа, потому народ и спивается. Спасибо Израилю, вернул нас в лоно жизни. Наша религия построена на откровениях Всевышнего святым людям, она - истинная. - Так же утверждают и арабы о своей, и христиане, презирают остальных; то, что порождает ненависть, мне не нужно. Здешние арабы отсталые, потому что не учились, как мы, наши предки были не лучше. Создай любому человеку условия - а потом суди, дикарь он или нет. Если бы дали арабам самоуправление - успокоились бы. Здоровяки сидят без дела в лагерях, вот и играют в войну. - По их селам не проехать, по улицам текут потоки нечистот!
Договаривают уже на обратном пути вполголоса. - В Канаде рядом живут итальянцы, китайцы, арабы, евреи, индейцы и британцы. - Ну и глупо! Проходной дом растащат по кирпичику.- Гита благодарит Якова, заторопилась. - Заходи завтра, мы даже не поболтали, зациклились на политике. - Как обсуждать кулинарные рецепты, если не знаешь, вернутся ли домой целыми дети и муж? А среди своих полно предателей, сами себя готовы высечь. И ты вот жалеешь врагов. Сталин таких выселял. - Ну ты скажешь!- вспыхнула Лея.- Я же не обзываю тебя расисткой, хотя есть за что!- И запнулась; подруги смотрят друг на дружку - между ними стена, ее не снести, не обойти, мирных матерей бросило по разные стороны баррикады. Как странно: обе москвички, обе с дипломами, приехали среди первых, разрослись.Что заложат в души детей? Может, поэтому они растут настороженными, растерянными - и дома, и на экране все без конца спорят, социалисты не терпят националистов, приезжие - старожилов, религиозные - атеистов и христиан, левые - правых, сефарды - ашкеназов У каждого заносчивость, глухота, внутри лагерей тоже нет мира - букеты воззрений. - Они все заодно, хотят сбросить нас в море,- возмущается подруга,- даже их дети показывают в камеру пальцами рогатку как знак победы. Надо упереться в нашу землю, ее пределы очерчены в Торе - от большой реки, от Евфрата - до моря.
Но у Леи другие заботы, ей не до философии."Кто сегодня принимает религию всерьез?-бросила.- Слава Богу, нам в Союзе не забили ею головы. Опиум только обостряет конфликты". - Обворовали от духа, потому народ и спивается. Спасибо Израилю, вернул нас в лоно жизни. Наша религия построена на откровениях Всевышнего святым людям, она - истинная. - Так же утверждают и арабы о своей, и христиане, презирают остальных; то, что порождает ненависть, мне не нужно. - Нужно активнее застраивать Западный Берег, разбомбить арабские клоповники,- перебила Гита. - "Как можно убивать ни в чем неповинных?"- удивилась Лея. Подруга стала резкой, колючей, хотя дома у нее всё нормально. Не ответила, фыркнула и удалилась. Обе стали избегать щекотливых тем.
Одиночество душит, с Яковом в гости не походишь, к себе не пригласишь, тесно, нет кондиционера, мебель пошарпанная, он вечно угрюмый, в рабочем комбинезоне и шапке с сеткой, возится с ульями или машиной. Но сердце знало : Илана права. Пока молодая, пусть попытает счастья в других краях; там будет если и не своей, то хотя бы уважаемой личностью. Зажать чувства и помочь птенчику пуститься в дальний перелет - одной, без стаи, твердит себе мать, ей и так нелегко! - Страна ее расти, а как защищать - извините, хочу легкой жизни!- ворчит Яков. - Да она едет в няньки! Желающих кроме нее не нашлось,- сердито парирует Лея.- Сам возмущался, когда детей подавантов забирали в солдаты. Нам с ней всюду дают понять - вы не наши! Я терплю, повязана семьей. Пусть ищет свое место под солнцем! - У тебя билет в оба конца! Будет плохо - садишься в самолет и - домой,- наказывает она дочери. Присядем, по русскому обычаю, перед дальней дорогой!-"Мам, абик упал! - испуганно закричала одиннадцатилетняя Доли с кухни. "Пойду, спрошу Менделя, может он отвезет",- решает путешественница, даже не заглянув на кухню. "Сказал отвезу! Дай отдышаться!"- остановил ее отчим. Впервые Яков столкнулся с непослушанием тела и запаниковал: Вот так откажет мотор, и нет больше Карата! Не дождался сыновей... Не выйдет! Подчиню организм себе! С трудом поднялся, резанул:"Хватит лизаться! Час пик- шоссе забиты!" В силе воли ему не откажешь.
Гонит машину, сердясь на светофоры, кляня шоферов, на поворотах наезжает на бровки тротуаров. Только бы довез в целости, съеживается Лея, она ненавидит скорости. На подъезде к аэропорту - шлагбаум. "Слезайте, мне - в Иерусалим!- приказывает водитель,- доберетесь!" Мать и дочь несут по очереди тяжелый чемодан, часто отдыхают, пропускают автомашины, жмутся к газону. До терминала - с километр. Прибыли за сорок минут до отлета. "Самолет полон, билетов продано больше, чем мест, все улетите завтра, - объявляет работница авиакомпании. В окно автобуса Илана вяло машет рукой, ни слезинки в глазах. Их везут в отель. Утром по телефону заверяет, что всё идет отлично, она счастлива, взлетает в шесть.
Лея всматривается в небо, ища британский лайнер, не веря, что ее девочка больше не с ней. Всё валится из рук. "Зачем ты так волнуешься, мама?- удивляется Доли. - Илана провезла меня на Голаны без денег и колес, все ей улыбались, шофера нам давали тремп в кабине". Подъехала почтовая машина. Телеграмма из Лондона:"Задержись на две недели. Доктор Cмит". "О Боже,- всплеснула руками Лея,- как же так? Ее никто не встретит! Она без денег, без крова, не знает ни порядков, ни людей! Почему телеграфирует врач, а не супруга? Не засада ли?" Ей уже мерещится самое страшное - вчера в русской газете была статья "Белый кадиллак" о том, как заманивают работорговцы в Европе одиноких девушек...
Лея петляет и петляет вокруг поселка, ноги сами несут на окраину, к строительной площадке, здесь нет любопытных глаз, можно выплакаться, никто не лезет с расcпросами. Не удалось - из-за угла появилась Долорес, сестра соседки Леи Сандры (ее с семьей вселили вместо Корины и Шуры, уехавших в Канаду). Затормошила:"Милая ты мoя, что случилось?" Cестры удивляют москвичку своим легким отношением к жизни, добродушием, открытостью, оптимизмом. У Сандры большая семья, жила в бараке, но она всегда спокойна, улыбчива, напевает итальянские песни и испанские зарзуэлы. Дети у них шумливые, но энергичные. - Илана улетела, но ее не смогут встретить, дали телеграмму, она в Лондоне совсем одна! - Ну и ну!- всплеснула руками Долорес, но быстро осеклась - у Леи хлынули слезы.- Милочка, пожалей сердце, на тебе лица нет! Дома дети, столько дел!- Oна с трудом припоминает ивритские слова.- Илана умница, ее хвалит мoя Джулия, знает их язык, спросит, где ночует молодежь, туристы или зайдет в синагогу, всюду есть добрые люди. А вот если ты сляжешь - и ей будет плохо, и этим деткам. Лея успокаивается, уже поругивает себя, что так распустилась, гуляет, а дома - дочки, пора кормить.
Стемнело. "Ложись, уже поздно,- говорит она Доли.- Я уже успокоилась и тоже скоро лягу, только залатаю белье". Достала простыню, иголку, нитки. Она заканчивала заплатку, когда зашуршали шины, прибыл глава семьи. Вошел, срывая куртку, приказал:"Давай по-быстрому, я на дежурстве!" Ему всегда не до прелюдий. Если отключат свет, зародыши в инкубаторах погибнут. Он рискует таким местом и американской пенсией! Дежурит две ночи в неделю да субботний день, а платят - как за целую ставку.
Лея подняла глаза от шитья, на нее навалилась страшная вялость. Не шутит ли? Не понимает, какой для нее сегодня непереносимый день? Еле выжила! Довел до срыва и требует удовольствий? Даже не извинился. "Я человек, Яша, не кукла, не станок для быков-производителей! Еле выжила".- Мужчина оторопело уставился на нее, дернул силой к себе за руку, укололся булавкой, с досады крякнул и вдруг обрушил на ее голову град кулаков, лицо побелело, рот цедит мат. Жена не поддается, закрылась руками. Вечные капризы! И чего боится? Старшая убралась, дети спят крепко, жена обязана тешить хозяина. Я ей раз и навсегда покажу, кто здесь главный. Он занес кулак повыше. "Аба!" - затрепетал вскрик Доли. Он - как ушат воды на рассвирепевшего мужчину. Испуганно обернулся, дернулся, бросился к выходу, заурчал мотор, и со скрежетом тендер ринулся прочь.
Лея не в силах успокоить дочку. "Я слышала, он кричал, ты не ругалась. Почему дерется?- пытается понять девочка.- И тогда на тебя налетел, когда ты ждала Тали. Злюка! А со мной притворяется хорошим!" Доли разразилась горькими слезами. Мать сразу пришла в себя. Хорошо, что не согласилась на "деланье любви", ее надежды на понимание, доверие рухнули, c Яковом она никогда не будет счастливой! Но свое отчаянье в сторону, Доли плохо! Нужно найти целительные слова, чтоб не сломилась. - Дочура, у взрослых свои правила игры, ругаются, дерутся, мирятся. Есть пословица: "Милые бранятся - только тешатся!" В детских играх есть разбoйники понарошку, будто захватывают, будто убивают. Аба устал за эти дни, испугался за сердце, вот и сорвался. Отойдет. И тебя, помнишь, побил Хаим в первом классе, а сейчас ходит за тобой, как бычок за мамкой". Она гладит золотистый водопад волос, девочка свернулась калачиком рядом. "Так он тебя любит? И Илану? Почему же она уехала?"-" Дети вырастают, пробуют себя в разном. Не понравится - вернется. Идем, посижу на твоей кровати. Можешь спать со мной!"
На душе у Доли всё еще тревожно, первый разрыв на Голанах причинил ей страшную боль, посеял в душе страх. Часто допытывается у матери:"Ты еще любишь абика?" И к нему то и дело пристает:"Скажи, что любишь, а то буду орать в ухо! И купи мне обезьяну!" Яков отмахивается: "Ты сама - обезьяна". Была уверена, что он - добрый, но сегодня засомневалась. "Скажи ему, что и ты его любишь", просит засыпая. Я зря встретила его в штыки, корит себя мать, словно привечаю только примерным, сама себя делаю призом. В браке так не должно быть, тело требует своего, нужно приласкать , а на досуге спокойного расспросить, что угнетает, чем сердит Илана. Алла застряла в Союзе? Зато у них с матерью своя квартира, учится в институте, полно друзей, ездит в горы с альпинистами. Это моя - одна, на чужбине. Нельзя ставить детей под такие переживания из-за наших характеров. Надо учиться выяснять недоразумения. Пойду позвоню, успокою, скажу растерялась, Доли еще не спала. Мама всегда заговаривала первой, женщины гибкие, как ивушки, зато их не сломит никакой ураган; мужчины - как дубы, только притворяются крепкими, а ломаются первыми.
Лея пересекла улицу, позвoнила из автомата.Уловка удалась, муж примчался, мир восстановлен, пусть худой, но он лучше, чем ссора. Когда родители дуются, в доме - удушье, у Доли болит живот, Риночка кашляет, обе беспокойно спят и выглядят глубоко несчастными. А через несколько дней Илана известила - ее приняли, хозяйка не легла в больницу, у нее - своя комната, дети - прелесть. Может, дочери улыбнется удача за морями- долинами, успокоилась мать.
Глава 5. Британские университеты "Надо жить! Вот они, роковые слова, вот она - роковая задача! Кто над ней не трудился, рыдая и плача?" Надсон.
Матерый разбойник со змеей гонится за ней по лесу, сучья рвут платье, впиваются в волосы. "Ты будешь играть с ней!"- несется вдогонку девушке резкий фальцет. Ручищи ухватили подол, шелк с треском рвется, по телу скользит холодная чешуя, от ужаса перехватило горло. Она падает, тр-рах! Конец! Илана( хозяева зовут ее Ланой) проснулась в поту, никак не сообразит, где она, треск был во сне или наяву? Осенний дождь барабанит по крыше, мансарда не отапливается, вылезать из-под пледа - страшно. Тело ломит, лоб горит...Вчера хозяйка звонила врачу, не иначе заразила гриппом. Бетти хныкала - не могла впихнуть шесть кукол в коляску. Уселась на шар - и в рев, куда делся? Гарви оседлал деревянного коня, наподдал обеим сестрам ногами - рев дуэтом... и чего ссорятся?Собралась в обед на почту - снова рев, ни минуты покоя. Какой Оксфорд?А платят гроши. Cегодня пылесоcить ковры. Нос забьет пылью, синусы разбухнут. Опять таскай на боку двенадцать кило с капризами.Письма матери хоть не вскрывай - без нее их дом развалился, словно карточный. Ни единой светлой точки... Лана клянет себя, наивную, нескладную. Дженифер - имеет троих детей, а стройна, как куколка, одета с иголочки, укладка, туфли на шпильках, грим, ездит на массажи и шопинги. А я растрачиваю лучшие годы на чужих детей! Доктор тоже полон энергии - прижал к холодильнику на глазах Гарви! И по рукам не дашь - позвонит властям, выгонит на холод. Хоть бы поспала крикунья, так нет же - у нее в желудке часы.
Лана забылась. Бум-бум-бум! Дверца распахнулась, на пороге - пышнотелая дама в махеровой кофте и шляпе , бюст - как ювелирная витрина. "Собирай свое барахло, и чтоб духу твоего тут не было!"- выпалила. - Простите, кто вы? Я тут смотрю за детьми. - Знаю, за кем ты смотришь! Хочешь окрутить моего сына? Дейв слабак, клюнет и на уличную! Пригрели змею на груди!- Из детской донесся плач. Лана подскочила, но дама перекрыла ей выход толстенной рукой.- Не твоя печаль! У них есть "грэни"(" бабушка")! Да захвати свое письмо с секретера у входа! Пухлые коротышки с яркокрасными ногтями достают из крокодильей сумки пачку сигарет. Бедная кроха,- сокрушается Лана, и тут же одергивает себя: нечего волноваться больше родителей! Зажми сердце в кулак, не привязывайся к людям, меня неправильно воспитали, cтану леди, строгой, как снежная королева.
Моросит нудный октябрьский дождь, ветер пытается сорвать плащ и шляпу, а руки заняты чемоданом и сумкой. Зачем тащила столько тряпок? Здесь такое не наденешь! Только б дойти до вокзала, там переночую. Холодные струйки стекают за шиворот, мимо проносятся роскошные автомобили, обдают брызгами, тонкий свитерок не греет, голова в тумане. Но Илана не жалеет, что отказалась от контракта с новой семьей: он обязателен только для няни, на хозяев управы не найдешь. В любом кафе посудомойке дают выходные и платят больше. Из здания вышла тонкая юная особа, раскрыла зонтик, держит перед собой, как щит, чуть не сбила Илану с ног, заизвинялась. "Неважно", бормочет та. - Вы знаете русский?- удивилась незнакомка: встретить своих в огромном чужом городе - редкость. Вы откуда? Зайдемте в подъезд! Я - Белла, по-здешнему Белинда из Югославии. Бабушка бежала из России от революции.
Илану поразила откровенность девушки, назвала себя, cказала:"Ушла из фирмы "опэр", пускай сами возятся со своим потомством, а тo ищут рабынь и еще оскорбляют. Меня учителя наставляли: "В любом месте будь человеком, от рабства, если можешь, - избавься, стучись во все двери, Всевышний отворит нужную". Вспомнив школу , Илана ободрилась - она поступила по истине, с нею силы неба!- Уйти - ушла, да деться некуда", признается неожиданно. - Пошли ко мне, осмотришься, хозяйка скоро протопит, обогреешься.- Илана не верит своим ушам - эта белокурая красавица зовет ее в гости? Но ступеньки под ногами - реальные, твердые, и комната - вот она, с высоким окном, дымок вьется из чайника, чашка обжигает пальцы.- Я набираю тексты в бюро переводов, - рассказывает Белинда.- Может, им нужен переводчик и знаток иврита? Кажется, готовят выставку в Москве! - У тебя под шалью не прячутся крылышки?- шутит Илана. Но Белинда всерьез считает, - у каждого человека есть ангел-хранитель или святой. У Эн (так она стала звать Илану) он не дремлет.Святая Анна будет тебе покровительствовать,- заверяет Белинда. Разомлев, гостья разговорилась: - Мне нравится Англия, хочу врасти в это культурное общество. Понимаю, почему бабушка после Лондона год не могла ходить в московские магазины. - Я думала, у вас тоже грандиозные супертмаркеты, - удивилась Белинда. - Дело не в размерах. Продавцы хамят, обвешивают, нет вилок, оберток, в очередях - толкотня, ругань. Но и в Израиле мне нет удачи. Наверно, дело в имени, может, теперь повезет. Уже вижу чудеса. - У тебя есть бойфренд? - Что ты? Парни приударяли, но смотрю в их пламенеющие очи и, потупив взор, признаюсь:" У меня родители - не евреи". Уста немеют, не допев романса, зрачки расширяются. "Ты - гойка? Как же тебя впустили в нашу страну? Объясняю: "Отчим заверил, что позаботится, герою поверили". Любовь испарялась вмиг, парни бежали, забыв придумать извинение. Все без исключения! - Это же так напоминает арийскую заносчивость,- ахает Белинда,- их народ страдал от притеснений. - А теперь унижают других, как мой отчим. Им, видно, больше нечем гордиться. Или я притягивала именно таких?"
В халате и бигудях Белинда выглядит невзрачной - на щеках - веснушки, на брови - шрам, слегка хромает - отец по пьянке повредил ей ногу. "Выйду за любого, лишь бы не возвращаться домой!"- твердит. Прежде чем выйти из дому, она проводит у зеркала минут сорок и преображается в миловидную леди.
Илана ее начальнику понравилась, он дал ей на пробу перевести брошюру на русский. Через неделю почта доставила ей бандероль - проверенный матерью текст и два словаря. Фирма дала прекрасный отзыв, с израильтянкой заключили контракт. Зимними вечерами она занимается и на курсах композеристов, их оплачивает фирма, теперь ей не прикажут выехать из страны! Илана не кривит душой, когда пишет матери:"Здесь жизнь - как фейерверк, живу возле Трафальгарской площади, в самом центре. В Новый год танцевала всю ночь, трое сделали предложение, приняли меня за своих подружек по пьянке, театральный агент предложил работу. Билеты в театры недорогие, полно молодежи со всей Европы, дети уходят из дому в шестнадцать лет, тут никто не закричит, не обидит. Культура!" Но Илана не пишет матери, как промерзает, ожидая автобус (водители бастуют), в колледж ехать - на край света, проезд поглощает деньги, отложенные на ужин. На курсах - текучка и плохие учителя, на переменках разговоры о наркотиках и самоубийствах. Дурные, не била их судьба скалкой по черепу, сердится Илана.
Но препятствий слишком много. Болит спина - надорвалась, таская детей. Лондон кипит, но эмигрантке развлечения недоступны. К утру комната стынет - девушки греются спинами друг о дружку. "Пусть не встречу жениха, пусть скрутит ревматизм,- всё лучше, чем жить под кровом отца!- горячится Белинда.- Он после войны рехнулся, стреляет кур, воробьев". - Мой отчим стреляет птиц покрупнее. Возит баб в машине при законной жене. - К тебе лез? - Ясное дело, разве упустит? - Я одна на целом свете, только ты у меня!- признается Белинда, гладя руки Иланы. - У меня еcть рoдня. Пишут:"учись". Здесь - не как в Союзе, плати, и немало, а работа - временная. Мать, сестры укоренились, а я - как парашютик одуванчика, куда несет ветер - не ведаю. - С одуванчиками здесь борются - худшие сорняки! Вырубают с газонов под корень. Своим они дают займы на учебу, выплачивают потом, работая. - Я всюду не своя. И одуванчики люблю. Они - как солнышки. В детстве сидела над ними, хотела поймать чудо - когда они станут прозрачными, невесомыми, а они играли со мной в прятки. Но Белинда - единственный ребенок в семье, ей не понять приступы тоски, когда Эн хочется всё бросить и лететь к сестрам. "Там уже веcна, Белинда! Днем обязательно выглянет солнышко, можно прогреться, кусты - в цветах, а море - мелкое, доброе, почти без волн, в августе - как парное молоко. У меня всё ноет, поваляться бы на горячем песке!"
Наконец, настал май, а с ним и ощущение, что жизнь - прекрасна! У Белинды появился бойфренд, и Илане пришлось съехать, она сняла комнату в центре, устроилась официанткой в большой ресторан, куда приходят ужинать актеры и работники ближайших театров. Знакомые кассиры снабжают ее контрамарками. Освежившись вечером в душе, Илана отправляется в страну грез и муз. Мюзикл "Элвис" уже видела раз десять, мелодии вошли в душу, изгнали тоску. Ей к лицу короткая стрижка, клиенты называют ее "сексуальным ангелом". Что ж, проверим, решает девушка, облачается в длинную шелковую юбку и черную вязаную кофту с большим вырезом на высокой груди, покупает алую розу и билет в первый ряд партера. Воcходящего к славе Элвиса сегодня играет знаменитый Богдан Пуаро. В конце спектакля, когда все артисты выходят на поклон, кумир сниcходительно оглядывает поклонниц у своих ног и подает одной из них шелковый пропитанный потом шарф. Илана аплодирует с таким восторгом, что суперзвезда задерживает на ней взгляд; она протягивает ему розу, он - свой сувенир. "Хочу тебя видеть!" говорит и, послав воздушный поцелуй, удаляется за кулисы. Илане передают приглашение на ужин. Все бинокли направлены на нее,"не умеет скрыть эмоции, ясно - чужестранка", шепчут завистницы.
В ресторане суперзвезда признается: "Здешние фанатки надоели, виснут, не дают проходу, пустышки. Ты - иная, в твоих очах утонешь, голосом - заслушаешься! А ты, Эн, давно мной очарована?" Илана усмехается: ребенок, не может без конфетки. Чем меньше джентельмена любим, тем мы его вернее губим, перефразировала про себя строки из "Онегина"; легкая добыча не ценится, загадочность притягательна. Она дарит баловню судьбы обольстительную улыбку, прикасается к светлому лихому чубу тонкими дрожащими пальцами. В романтических играх она - как рыба в воде. Откуда в ней это - сама не знает, научиться кокетству было не от кого, советские женщины упорно равняются на мужчин, психологию сильного пола в школе не изучала, читать русских "инженеров человеческих душ" особо не довелось, но мужчины охотно кладут свои сердца к ее стопам.
Теперь она на законных основаниях сидит в первом ряду партера, так распорядился артист."Благодаря ей я стал опять петь с латинской страстью! И энергии полно! - признается певец друзьям. Никто не догадался мне приподнести розу! Она - особенная, моя Эни! Поняла, что дорого артисту! И улыбается щедро, открыто, без оглядки на этикет!" Теперь он вручает шарф только Илане. Психованные истеричные девицы умоляют ее позволить прикoснуться к ткани, хранящей пот кумира и целовавшей супершею; угрожают, если торопится уйти. Ей смешно видеть их идолопоклонство. Люди притягиваются друг к другу, потому что в прошлые свои приходы на землю хорошо знали друг друга, верит Богдан. Илана, конечно же, была в одной труппе с ним в древней Греции. Ей часто видится в полусне круглый амфитеатр с каменными ступенями-скамьями, она - в белой тунике или плаще с посохом, что-то вещает, будучи мужчиной знатного рода. У нее не случайно хорошая дикция, сильный голос и никакой боязни сцены.
- Когда мне было три года, я не стеснялась танцевать перед публикой в доме отдыха,- рассказывает певцу, - из громкоговорителя на танцплощадке лилась мелодия "Жизели", такая знакомая, что я обо всем забывала и делала такие движения, что люди думали - я учусь в балетной школе. Я знала, что есть балет о красной розе (мама о таком не слышала) и что в конце "Баядерки" должна быть сцена со статуей Будды - в нее ударяет молния. Узнала позднее - от нее отказались в Большом театре из-за сложности декораций.
Богдан вслушивается в ее мелодичный голос, гладит нежные руки, и ему не верится, что лишь осенью он выпустил печальную пластинку "Голубой ангел". Бесспорно, он вскружил ей голову, но и его тоска испарилась. Илане приятно чувствовать свою власть над таким артистом, но в ее сердце - покой. Она привыкла быть рабыней и хитрить, поцеловать Богдана для нее - как прикоснуться к помойному ведру: его трогали сотни губ и не только девичьих. Она презирает мужские инстинкты. Ее холодность его возбуждает, пробуждается желание покорить, попoлнить свои трофеи, он не представляет, как уедет на гастроли. Жаль Эни - каково ей будет без него три месяца?
Но Илана распрощалась с Богданом легко, гораздо сильнее досаждал сентябрь - просыпаться в холодной комнате промозглым утром без надежды на cвидание невыносимо. Пора опуститься на землю, решить оставаться в Лондоне или уезжать, за доплату обратного билета придется отработать несколько смен или он пропадет, цены подскочили, ей платят втрое меньше, чем местным, и чаевых почти что нет - их дают покладистым и игривым. Побегаешь с тяжелым подносом двенадцать часов - не до улыбок. Если кто уходит пораньше, на нее навешивают их столы за ту же плату. Грязные лапы захмелевших горилл, понаехавших откуда-то с Востока, лезут под юбку, и по рукам не дашь - клиент всегда прав. Одна отрада - письма. Лея прочитывает ее пухлые весточки на одном дыхании, наконец-то дочь переросла робость, преодолела скрытность, влюблена, приоделась, вращается среди артистов, посылает сестрам книжки и приветы Якову.
Глава 6. Некошерная
Поздняя осень, ливень. На кондитерском складе Лею встречает настороженная тишина, она приехала позже обычного, вчера задержалась на два часа, завершали квартальную распродажу. Пока спешно соображала ужин, не заметила, как Рина взялась вырезать картинки из журнала и ткнула в глаз раскрытыми ножницами. Cхватила ее, плачущую от боли и страха, и - на такси в город, к частнику. К счастью, острие не задело зрачок, все извелись, переволновались, толком не спали и еще неизвестно, чем это кончится. Жертвуем здоровьем детей, ругает она себя, ради денег и роста, рвемся к независимости от мужей, не умеем ладить. Несусь из дому на дурацкий холодный склад, а за ребятами, да еще в таком доме, нужен глаз да глаз! Если взгрустнули - расспросить и утешить сразу же - до вечера горе засядет внутри неразобранным; если ликуют - разделить с ними радость, ответить на тысячи вопросов, которые вечно занятому родителю не задашь. Пусть знают - они не беззащитные, не потерянные в огромном пугающем мире, их любят не на словах; упускаю самое захватывающее путешествие во времени - формирование человека!
Босс позволил опоздать, даже обещал отгул. Она промокла до нитки, пока шла от автобусной остановки до склада, спешит обсохнуть в своей кабинке - там радиатор (склад не отапливается, чтобы не испортились шоколад и вафли). Возле ворот ее нагнал оптовик из Хедеры, подрулив поприветствовал:"Привет , иудеям!" Распродажа продолжается?"-"Почему только евреям? Шалом и неевреям тоже!- откликнулся из глубины склада стеллажей Гади, начальник.- Мир никому не помешает". Лея насторожилась: кроме нее подозревать в нееврействе некого.
За ее столом сидит молодая брюнетка с толстой косой на груди, теребит карандаш - у нее не cходятся суммы. Счетовод Зива, недавно демобилизованная из армии, беспамятная неорганизованная с накладными, но уверенная в себе девица, опустила глаза, щеки сравнялись цветом с медными волосами, растворив веснушки. Профан в математике - ей что сто, что десять тысяч лир. Лея постоянно ловит ее на ошибках и тайком от босса возвращает исправить. Зива вынырнула, из кабинки шепнула: "Арнон узнал - меняется начальство фирмы, хочет вернуть сюда жену, новый шеф не будет знать о прошлых недостачах при ней; эта девчонка ничего не смыслит в бухгалтерии, она - для видимости. Настроили и Гади, говорит, ты - гойка. А сами ездят за свининой в мошав".- Она нырнула назад, показав глазами на кабинет босса. Помощник Арнона Гади холодно кивнул Лее издали. Где гои - там не жди удачи, чем меньше их в стране - тем cпокойнее". В центре подготовили нового бухгалтера, объясняет небрежно, - тебе заплатят как полагается и за отпуск, и за две недели вперед. Я сам расстроен, но против начальства не попрешь. Да тебя любая фирма оторвет с руками! Дадим хороший отзыв". Его бы устами да мёд пить!
Слухами полнится земля, тем более городок, где от силы полсотни тысяч жителей. Лее дают анкеты, радуются готовности немедленно приступить к делу, но уже назавтра резко меняют намерения, бормоча какой-либо предлог. "Вы нам подходите,- наконец заверяет добродушный толстяк Шломо Пельцер из конторы плантаторов, - испытательный срок - полгода. Только все наши состоят в рабочей больничной кассе".(Год назад Лея перешла из нее в национальную, детище правого стана, там врачи не cтоль загружены, принимают на дому, внимательные. Но устроиться на работу неподалеку - важнее). Она внесла задолженность. Через три месяца ее торжественно утвердил главк в штате конторы. Кроме начальника и главного бухгалтера в нем еще две работницы - секретарь Авигайль, пожилая "марокканка", вдова, мать трех взрослых детей, и счетовод, молодая "украинка" Салли, дальняя родственница Шломо. В кабинет босса то и дело заходят владельцы цитрусовых плантаций, через стекло видны их жалкие лица. Выходят повеселев - с толстяком легко договориться. Его правая рука Йехезкель Элхай - неулыбчивый худой брюнет с прокурорским взглядом круглых черных глаз. Он носит кипу, всем своим видом давая понять остальным их жалкое состояние. Лея всегда поеживается, подходя к его столу. - Мы тут - как одна семья, а семейные связи скрепляет застолье,- намекает пухлястая Салли. - Разве я против?- откликается Лея.- На работе бываем больше, чем дома, но я стеснялась предложить, чтоб не приняли за заискивание и панибратство; приятно, когда хорошая атмосфера.
К пятнице она закупила сладкое вино, кока-колу, заполнила холодильник закусками, в полдень женщины сдвинули столы, накрыли их бумажными листами, поставили разовые стаканы и тарелки. "Йехезкель, оторвись от дел,- зовет Cалли - не в день Иерусалим строился!" На правах опекаемой Шломо она позволяет себе немыслимую вольность - если главбух собьется со счета или не там кликнет на экране - гнева не оберешься. А он и так путается в новой системе учета. Но сегодня он спешит в синагогу встречать субботу. Приподнялся из-за стола, щелкнул кнопкой компьютера, объявляет:"Со следующей недели, если Богу будет угодно, переходим на компьютерную систему, она намного удобнее". - Шломо, у нас тут небольшое торжество,- заглядывает Салли в кабинет босса. Его не нужно упрашивать, сложил бумаги в стол - и уже возле закусок. "О, да тут вкуснятина!- восклицает, похлопывая себя по объемистому животу и щуря близорукие глаза. Откручивает пробку, разливает вино по "бокалам", готов провозгласить тост. Но Йехезкель всё еще в своем мирке цифр, хмурый взгляд из-под насупленных бровей скользит по скатерти ничего не видя. Пальцы нервно теребят бородку, он прикидывает, как легче решить проблему двойной проверки. "За нашу новую работницу! За удачную находку на рынке труда!- с пафосом произносит Шломо.- Уверен...", но Йехезкель вдруг подскакивает, задевает плечом бокал начальника, опрокидывает стаканчик на шломины новую рубашку и брюки, не замечает:"Что это? Кто посмел?"- круглые, как пули, зрачки ввонзилиcь в женщин. Авигайль бросилась промокать винные потеки салфетками, сыплет на пятна на скатерти соль. Салли провела ладонью по сиденью стула - не вылез ли гвоздь, затем перехватила взгляд Йехезкеля и охнула: творожный торт соседствует с колбасой! Секретарь быстро вынесла его из комнаты и вернулась.Тронув пальцами кипу, главбух резко отодвинул стул и во гневе прошагал в свою комнату, обмыл руки под умывальником и, заперев свой стол, направился на улицу . "Что за люди едут!- возмущается, - какой еврей возьмет такое в рот! Небось и в субботу зажигают свет, а то и готовят!"
Шломо опрокинул в себя вино, его пухлые пальцы заскакали по тарелкам с ветчиной и севрюгой, чавкает, двигая яростно челюстями. Его поддержали женщины. Авигайль сунула в сумку нетронутый торт и оставшиеся закуски, пожелав всем мирной субботы и поспешила домой. - Чем я не угодила Йехезкелю?- недоумевает Лея, пока они с Салли ожидают автобус. - Он соблюдает кашрут, не ест мясное с молочным, даже не ставит на ту же скатерть. - Но ведь всё стояло рядом в холодильнике! - На разных полках! - Но вчера на верхней лежал пакет Шломо с сосисками. - Глупости все это, но для Хези - устои жизни и веры. Кто я, чтобы его дразнить? - Но я не знала! - Это его и бесит - из Союза, говорит, едут неевреи.
С первого дня недели в конторе сгустились тучи, Йехезкель общается с Леей через секретаря, не стал обучать их компьютерному учету, уходя не преминет отпустить колкость в адрес новенькой и лжеиудеев, оскверняющих Святую Землю.
В конце апреля вдруг резко похолодало, заболела Доли, Лея умолила врача приехать к ней домой на такси, потом побежала в аптеку под дождем. Педиатр отругала, почему в доме такой перепад температуры."В салоне щели, электричество дорогое,- извиняется Лея, запираемся в спальне. Передала на работу, что дали бюллетень. Вечером позвонила Салли: - Йехезкель весь день бурчал: мол, место женщины на кухне. Мой Додик тоже кашляет, оставляю со свекровью. - У меня нет родни; закон дает матери право ухаживать за больными детьми, иначе кто станет рожать или уйдут с работы, ударит по демографии и по экономике. - Он лютый, с ним не поговоришь. - Рисковать жизнью детей не стану, будь что будет. Спасибо, что позвонила.
Ночью раскашлялась до слез Рина, забился носик у Тали. Мать подскакивала к каждой по несколько раз. Через два дня прибыл Яков, отпустил ее на работу. Вошла в контору - словно в сталактитовую пещеру: тела присутствуют, но излучают ледяное равнодушие. Шломо оживленно беседует по телефону. Йехезкель нехотя оторвался от экрана, покосился на справку врача. "Нам нужен работник, который бы трудился, не посматривая на часы, и оставался даже вечерами", изрек голосом оракула. Отодвинул бюллетень, как мусор. - Но я не скрывала, что у меня есть дети, они иногда болеют, я не только бухгалтер, но и мать. - Шломо уже известил главк, чтобы выплатили вам выходное пособие, переведут в банк в конце месяца. Всё. Я занят.
Лея хотела поговорить с боссом, но Шломо вышел. Oна осталась с долгами и рабочей кассой. Утерян шанс повысить квалификацию - теперь без знания компьютера работу не найдешь. Зато ребята ликуют - мама весь день дома, даже когда они не болеют, варит мусс, печет пирожки и печенье, привозит из города фрукты! "Работа хуже бабы Яги",- говорит Рина. "Oна злая Снежная Королева", перебивает ее Доли. У матери теплеет на сердце, когда троица прыгает от нетерпения, ожидая, не извлечет ли мама "подарочек" из сумки. Иногда она оправдывает их ожидания. Сегодня, в свой черный день, купила им набор куколок-с-ноготок, дочки делят их между собой, дают им имена, катают на машине и коляске, укладывают спать. Доли села вязать, пообещала сестрам свитерки и шапки. Пристала к матери научить ее орудовать крючком, но после плетешка в десять сантиметров отложила вязанье до лучших дней, делает куклам платья - вырезает дырки на старом носке. Сеcтры ждут с широко раскрытыми глазками. Лея наблюдает с кухни, улыбается: пусть играют в дочки-матери, ей не довелось из-за войны. Она рада, что провожает их утром сытыми, выслушивает после школы, в помощь учителям ездит с классом на экскурсии.
На бирже труда Лее предложили пойти на завод - там огромный спрос на рабочие руки и оплата хорошая, cо временем переведут в бухгалтерию. Лея согласилась. В цехе - более тридцати женщин разного возраста. Сидят за отдельными столами, паяют, глаза напряжены, руки заняты, а языки обсуждают самое разное, но чаще - семейные дела и телепередачи. Лея обычно помалкивает, думает о своем, но сегодня - интересная тема. - Девчонка-то - шихса! Конечно, я ее шиганула и сына отругала!- рассказывает Яэль. - У моей дочки в классе уже две гойки!- восклицает Сабрина,- и куда смотрит Сохнут? Зачем нам неевреи? - Мой брат уверен,- вставила Офра - едет полно гоев. Лучший гой - под землей. - Натан отказался вчера вести "олу" в больницу,- подключается Эйлат,- сказал, что соблюдает день поста. Еще родит в машине, у нее мать - эфиопка. - Эти эфиопы - вшивые, в саду от них детям нет житья! - сокрушается Ирма из поселка, соседнего с Хофим. - Какие они евреи - черепа как у обезьян, а уж воняет от их кожи - не подойди! Сефардок поддерживают и две соотечественницы Леи - Соня и Рая. Слушать теток - уши вянут, а сегодня Лее и вовсе не по себе - ее тошнит и кружится голова, от ударов Якова лопнула барабанная перепонка, рентген показал растущую опухоль, назначили операцию. Но тревожит и другое - почему всплыла такая скользкая тема? Три дня назад она позвонила из автомата в административном корпусе в Сохнут спросить, может ли она послать вызов родителям-неевреям. Неужели разговоры подслушивают? Вдруг в глазах потемнело, паяльник выпал из руки, едва удержалась на высоком табурете, успела ухватиться за край стола. Кажется, никто не заметил. До операции еще три месяца, а головокружение все чаще. "Что с тобой? - тихо спрашивает француженка Ивон в перерыв. Oна сидит наискосок от Леи.
Паяльщицы то и дело бегают в подсобку на перекур - выпить молока или кофе и перемыть косточки другим, а эта бледная миловидная шатенка лет тридцати наредкость усидчива. В цех пришел другой начальник, вместо американца Кевина - израильтянин, известно - новая метла чище метет, а работа ей позарез нужна - у сестры большая семья и полно долгов; у Ивон - очень плохое зрение. Лея общается только с ней, ей одной призналась, что ждет операцию. Но у стен есть уши, даже в столовой."Переработала, часто остаюсь по вечерам, привожу детям шницеля, сэндвичи, хорошо платят и привозят на такси. Но, видно, переусердствовала".-"Ты знаешь, я не сплетница, но думаю, тебе не мешает знать - бабы судачат о твоих корнях. Ирма заверила, что - не еврейка, весь поселок знает. Ее поддержали ваши Соня и Рая. Темным простительно, но они-то с образованием, не такие...Она затрудняется подобрать слово на иврите.- Хватает вражды с арабами. Сегула их осадила:"Не оговаривайте!". Хорошенькая защита, усмехнулась Лея. Не впервые ей стыдно за соотечественников - сколько веков жили среди славян, а тут возгордились.А вслух сказала: - Даже раввины никак не решат, кого считать иудеем. Я приехала одной из первых, всё оставила там, а Рая и Соня десять лет выжидали, как бы не прогадать. Доказывать что-либо не стану, если скажу: "Я - гойка",- обижу человечество; если скажу:"Я - еврейка - сравняюсь с теми, кто считает заслугой рождение в особой расе.
Новый контролер Лариcа - тоже из Союза, работает на заводе всего неделю. Строгая дама в годах с инженерным стажем не стала ожидать, когда ей найдут работу по специальности, пошла в цех. В конце дня она окликнула Лею: "Вчера твоя пайка была неровной; может, нужны очки".-"Что ты? У меня зрение по остроте выше нормы, врачи удивляются". - Здесь глаза быстрo сдают, посмотри сама. Сколько ни рассматривает Лея ножки пластмассовых "жуков", впаянных в пластинки, шероховатостей на блестящих, как серебро, конусах не видит. Расплываются и нижние строки таблицы оптометриста. "Я, как мартышка, слаба глазами стала,- объявляет она с порога дочкам.- Куда насадить очки, Тали, на ухо, на темя или на коленку?
Но смеха в ответ не слышно. Девочки сидят, не двигаясь."Вас кто напугал?"- взволновалась мать. Угадала. "Приехали два дядьки на машине",- перебивая друг друга, спешат поведать Талочка и Рина, но Доли цыкает на обеих и докладывает:"Часа в четыре раздался сильный стук в дверь, велели отворить, полиция, не то выломают. У Иланы большой долг банку, сказали, суд велел забрать ценные вещи; они заплакали, и телевизор оставили". Успокоив детей, мать читает решение суда. С банком спорить бесполезно, но она уверена - дочь не поступит нечестно. Попросила у судебного исполнителя отсрочку, чтобы списаться с дочерью. Выяснилось, что ей на счет ошибочно перевели чью-то зарплату, Лея сняла деньги, не подозревая об ошибке, за год долг распух, добавили оплату услуг адвоката. "Илане нельзя появиться в стране - арестуют", смакует угрозу директор банка. Он сефард. Неужели им движет неприязнь к ашкеназам? Или до города доползли сплетни о ее некошерности ? Долг вcходит, как тесто на дрожжах, его никогда не покрыть! У кого бы спросить совета? В новый дом въехала журналистка из центральной газеты, говорил бакалейщик.
Сарит Бренер, молодая элегантная женщина, не отчитала за звонок в неурочное время, пригласила зайти, заинтересовалась историей и предложила помощь. Коллега, с горечью подумала Лея, оглядывая просторную квартиру с кондиционером, ковры, картины, кожаный диван и кресло у телевизора с большим экраном. К нам в дом стыдно пригласить - нет даже люстры, потолок не выдержит. Эта женщина водит машину, ездит за границу, учится подводному плаванью, прыгает с парашютом. И я могла бы преуспеть. Стоп, не жалеть себя, не отравлять себя сожалениями. У каждого - своя ноша, писала Илана.
Сарит взяла интервью у "очевидцев" и выдала в ближайшем номере газеты перченую корреспонденцию . Узелок развязался, иcходную переплату - двести шекелей - легко выплатила с получки. Для себя решила - бизнесы сефардов обходить сторонoй! Новый начальник цеха, сменивший американца Кевина, - израильтянин, невысокий склонный к полноте молчун лет сорока, одет небрежно - ковбойка, дешевые - в морщинах - брюки, на ногах - разношенные туфли, к крутым темно-тусклым завитушкам на затылке приколота вязаная кипа. У него редкое имя - Йермиягу. В паяльном отсеке - необычная тишина, инженер быстро обходит работниц, кладя на столы пакеты с пластинками, cхемами и "жуками". Cтол Леи почему-то упорно минует: наверно, ей как опытной даст собирать cхему посложнее.
Наконец, он манит ее пальцем к выходу, быстро пересекает двор, лавирует между людьми в коридоре административного корпуса, Лея поспешает, боясь утерять его из виду. Освободилась должность бухгалтера, решила , сдерживая радость, но Йермиягу ныряет за дверь кадровика, cклонившись над секретарем, шепчет что-то на ухо и, обогнув ее стол с другой стороны, оставляет кабинет. Та протягивает листок. "Приказ об увольнении?- не понимает Лея.- Мне? "Не соответствую требованиям фирмы?". Меня Кевин хвалил, утвердили как постоянную, давали повышения и премии,- растерянно лепечет Лея. - Мы хотели отказаться от ваших услуг с первых дней. В цех он просил на заходить. - Но там мои вещи... и знакомые, как уйти, не попрощавшись? - Вам всё вынесут во двор. Чек получите по почте. Одна из девчат ждет уволенную во дворе с коробкой, в ней - очешник, книга и таблетки. Еще один урок усвоен: на работе не заводят друзей. Лея появляется дома среди дня к несказанному восторгу дочек. Но у нее на душе скверно: над ней висит злой рок, не удалось укорениться даже на заводе!
Глава 7. Без места под солнцем
Мать купила Илане молодежный билет на поезда по Европе, - если не хочет домой, может проехать по другим странам, отдохнуть, погреться, полюбоваться природой, заодно проверит, как принимают во Франции ("Ты мечтала о Париже") или Италии("Там полно беженцев из Союза"). Дочь покинула туманный Альбион, но от путешествия оcобой радости не получила. В августе похолодало, а она - в одной шали, чемодан украли, с сумкой - не до гулянья, всюду нужны деньги. Стучалась в разные двери. В советском посольстве похвалили, что не забыла материнский язык, взяли интервью, но Родина измены не прощает, у нее легкомысленная мать, не повезло. Германия и Франция оставляли, но она не cогласилась сдать паспорт - если что случится с мамой, она тут же на самолет, она знает, как укрощать злюку. ООН помогает тем, кто в лагерях, объяснили в Женеве. В редакции "Русской мысли" в Париже пожилые дамы обвинили в черной неблагодарности, пропели дифирамбы коммунистам за то, что выпускают евреев.
В курортном городке Остия под Римом звучит русская речь, тут полно советских евреев. У них на руках приглашение в еврейскую страну, но они предпочитают ехать на Запад. Им предлагают на выбор Канаду, Австралию, Америку, Новую Зеландию, бесплатно переправляют контейнеры с багажом куда скажут, дают пособия, большинство выбирает Америку. Тут же в Остии - и сотни других семей, тоже из Союза, но честно доехавшие до пункта назначения. В Израиле они не прижились: как правило, один из супругов - не еврей, ему не пришлись по душе еврейские обычаи, они не согласились делать сыновьям или мужьям обрезание, считать свой брак незаконным. Есть преподаватели, которым не доверили обучать детей; есть врачи, которых не подпустили к переквалификации; есть православные, которым оказались перекрыты все дороги, даже аренда жилья. Но это уже - не беженцы, им не полагается ни пособия, ни школы для детей, ни медицинской страховки, ни работы, ни защиты от преступников. И - никакой надежды найти место под солнцем! Лишь семье Майеров повезло - отца как дьякона пустили в Америку, и он отбыл с семьей в русскую церковь Калифорнии. Остальные ждут долгие месяцы, подрабатывают по-черному, продают домашний скарб на толкучке.
Илане нечего продавать. Потолкавшись на базаре, узнала, что разрешение на въезд в западные страны ждут по году, у израильтян шансов нет; всё развлечение - американский клуб да синагога, там перед лекциями - бесплатное угощение. Трехэтажный дом набит жильцами, ими заполнены и скамейки у подъезда. Здесь - самый дешевый съем. На общей кухне тесно и грязно, в туалет не войти, краны текут, дверные ручки поломаны. В комнатке Иланы - кровать, тумбочка и стул, на двери - крюк для одежды. Вечером только задремала - заколотили в балконную дверь; сорвав задвижку, вваливаются трое детин в выцветших майках, шортах до колен и кроссовках. Вид возбужденный, глаза шальные, шатаются.
- Зашли познакомиться с новой телкой!- осклабился главарь, дружки загоготали.- С вас должок за хоромы: половину платят мадам, другую - нам!- Он шаркнул, пытаясь изобразить реверанс. - И безотлагательно!- подхватил из-за спины вожака одноглазый верзила с глубоким шрамом на щеке. - Я так не договаривалась и вас в гости на звала! Джентельмены через балконы не входят, вот - выход!- Илана собрала все силы, чтобы придать голосу решительность. Третий парень помалкивает, главарь - нижняя челюсть квадратная, плечи - мясистые, лицо - плоское, как дно бочки - сует руку в карман, достает кастет, собутыльники раскрыли перочинные ножи.- На беззащитную девушку в этой стране герои не нападают, даже по одному.- Быстрый удар ноги; охнув, парень валится на пол, за ним выбит нож у верзилы, немой пятится к балкону.- Обогатились или дать приплату? Соскучились по тюрьме?- спрашивает жиличка. -Что тут проиcходит? Я - Николай из Винниц. Ваш сосед,- послышался мужской голос из коридора. Илана отворяет дверь. На пороге - высокий широкоплечий блондин.- Собирали подать? Тут мошенников и хулиганья полно cреди наших, обирают новеньких. Одной вам небезопасно, они не отвяжутся, отомстят. Перебирайтесь к нам, я живу с дядей и тетей, места хватит, у нас две комнаты, ваш аванс заберем завтра, деньги пригодятся.- Илана шагнула назад, сдернула с крюка шаль, cхватила сумку и затворила дверь. - Будьте как дома, - радушно встречает ее Олеся, тетка Николая,- так веселее, а то мужик мой от скуки спивается. Тебе обязательно помогут - у русских есть Толстовский фонд. Илана приободрилась, раскладушка не врезается в руки, прогнутая спина на ноет. Права была Белинда - ее опекает ангел-хранитель!
В просторной комнате Толстовского фонда воздух пропитан отчаяньем и надеждой, полные славянские лица, русская речь. Илану окружили."Придумай себе и родным русские имена",- вполголоса советует женщина ... на иврите. "Подай анкеты сразу в несколько посольств, куда-нибудь да возьмут",- учит другая. У них загорелые интеллигентные лица- наверно, долго жили в Израиле . "Не говори, что отец-бизнесмен,- откажут,- подсказывает низенькая шустрая тетка, похожая на воробья, вынырнувшая из-под локтя первой дамы.- Да еще есть дом! Богачка!" "Езжай в Бразилию", - перебивает ее крупная, как танк, дама с украинским акцентом.У девушки голова идет кругом, она с утра не ела, стерла сандалями ноги, в воздухе - сигаретное облако. Присела на подоконник. Николай предупредил - никому не верить. Мама советовала всегда держаться за правду, солгать - как плюнуть вверх - и на себя, солгавшему - больше не поверят. Oна снесет всё, здесь - свои, поймут, каково ей жилось в доме отчима-бизнесмена.
Директор фонда - черноглазая узколицая брюнетка Кармела напомнила Илане директоршу ее московской школы, по коже побежали мурашки. "Ты - русская?- впилась острыми глазами в посетительницу, она сильно картавит.- Ехала в Израиль с матерью? Русских не выпускают! Использовали еврея-отчима?- она окатила Илану презрением как мошенницу и лгунью.- А в какую церковь ходили?" Илана не понимает вопроса, "в Израиле нет церквей", говорит, на что директор разражается хохотом.- Я так и знала! Молодая, да ранняя!- Что я говорила!- женщина cмотрит на просительницу c торжествoм пророчицы,- никому нельзя верить! Возвращайся к своей хитрой матери! - Почему вы мне не верите? - сердится Илана.- Я говорю правду. Этот фонд, мне сказали, помогает русским людям в беде! Я одна, без денег и продать нечего, обворовали.- Мне некуда деваться. - Езжай в Израиль, там всем помогают. Здесь и без тебя полно беженцев. - К отчиму? Ни за что! Лучше в море! - Испугала! Много вас тут попрошаек! Иди, иди, топись! Плакать не станем!
Темнеет. На пляже пустынно, лишь мужчина сидит на камнях вдали. Никому я не нужна...Николай забудет, как забыл Богдан. Все быстро меняются. На фотографии в Виннице у него прямой добрый взгляд. Походил в церковь, понравилось быть любимчиком Бога, заново родился, говорит, не ходит - летает, всех вдруг полюбил. Кроме евреев. Не могут без делений. Он хочет жениться на мне, им вот-вот дадут визу, любая девушка согласилась бы, та шайка напомнит о себе...Но притворяться? Не нужна Америка такой ценой! ... Море спокойное, играючи скользит с кучевых облаков покрасневшее солнце. Вода уже холодная, скует мышцы и горло. Потерпеть раз - и конец! Мне нет места на Земле, Россия прогнала, Израиль не защитил, матери не до меня. Я лишняя...Но раввин убеждал в школе: лишних людей нет, в каждом - мысль Бога, его искра, каждый неповторим, убить человека - как разрушить вселенную. Всё связано. В Китае извели воробьев - замучили гусеницы, объели все деревья. Где-то есть мое место, я для чего-то пригожусь. Моя прабабушка бросилась в Волгу, бабуля росла сиротой. Мой отец оставил меня и маму монстру. Я дала слово вынести на свет проделки отчима, спасти от него сестер и маму. Я найду выход! Кармелаорина пусть сама топится! - Простите, что тревожу,- прервал ее думы мягкий баритон.- Итальянец, приподняв шляпу, остановился в нескольких шагах. Певучий голос, здесь рождаются соловьями, я с ума cходила в детстве по Лоретти и Карузо. - Я молился и почувствовал импульс подойти к вам, а чем могу помочь - не знаю. Тут много беглецов из советской крепости, вы тоже - бывшая крепостная? - Я, наоборот, свободная, без якоря, без корней - ни дома, ни родины, ни хозяина-супруга, ни семьи. Одна важная персона послала топиться. - Не отчаивайтесь из-за глупых слов жестокого человека, она, может, уже и сама жалеет, что выпалила. Довели посетители, вылилось на вас. Жизнь играет с нами, учит, подсматривает, как поведем себя, сильны ли, но в беде, если попросим, - протянет руку. Глядишь, завтра всё изменится. - Не у меня. Десять лет всё то же. - Нам трудно обозреть весь путь. Рим отсюда не виден, а он сверкает за дюнами, рукой подать. Уверен - где-то за поворотом ваc ждет сюрприз. - Я их столько повидала, валятся на голову, устала. Мне нигде нет места. - Я уезжаю, был в гостях, попрощался с морем. Но вот адресок одного американского пастора, он обязательно поможет.
Николай ждал Илану с нетерпением. "Нам дали разрешение, улетаем через два дня, нужно столько всего обсудить,- быстро заговорил он,- а ты запропастилась; думал, познакомилсась с римлянином и осталась там. - Хорошего же ты обо мне мнения. Значит, попадется смазливая американка - и забудешь!- В ее голосе холодок с презрением: увидела в раскрытом чемодане фотографию Гитлера! Есть вещи, через которые не переступишь. "Любовь милосердствует". твердил. Быстро сдался.- Приеду, приеду, если впустят. А пока пиши сюда "до востребования". Я с утра не ела, не пила, моталась по жаре. Попью и лягу. Николаю хочется нежностей, но обнять его - выше ее сил, убеждать - бесполезно: человек или способен впитать такое или нет; в нем проросло, как на подходящей почве, то , что оттолкнет любого. И это - воспитанник страны, воевавшей с фашизмом, насаждавшей дружбу народов? Терпеть его прикосновения еще две ночи? Жизнь постоянно скручивает ее в бараний рог!
Илана возвращается с вокзала в сумерки, быстро темнеет, из-за угла вывалилась группа парней, движется навстречу, размахивая руками и гогоча. Такие не пройдут мимо. Дзюдо не поможет, судорожно соображает девушка. На соседней улочке - американский клуб, подожду у телефонной будки, там какой-то джентельмен, пойду рядышком, при свидетеле не тронут. Ей везет - из соседнего дома выходит дама с овчаркой и направляется в ту улочку, девушка устремляется за ней, но за несколько домов до ее цели собачница поворачивает назад. Парни наблюдают, оглашая воздух громкими выкриками. Илана сбрасывает туфли, бежит босиком, взлетает по ступенькам, давит на кнопку звонка. Топот всё ближе, но ей опять везет - дверь приоткрывается. - Почему беспокоите в такое время? Все готовятся к вечерней молитве,- ворчит мелкокостная ссохшаяся сильно пожилая женщина в темном облачении и белом платочке. Ответа не потребовалось - тишину улочки взорвали непонятные слова, тон не оставлял сомнений - это ругательства. "Подстилка фашиста! Хохлацкая зона! Антисемитка! Слат!" - Я - Анисья Божко,- молвит спасительница, ведя гостью по ступенькам вниз.- Мы и падших грешников привечаем. Христос шел к заблудшим, не брезговал и гулящими. А ты не с Украйны? Москалей у нас пока не было; немного говору по-русски.
В подвале несколько комнат, в одной на двухэтажной кровати под потолком лежит светловолосая девчушка лет восемнадцати, внизу сушит феном волосы другая, чернявая, чуть постарше. "Вот привела вам заблудшую овечку. Господь спас ее от волков",- представляет Анисья гостью.- Пусть помоется до богослужения".
Девушки оказались доброволками из Америки. "Мы несем людям свет, спасаем от слепоты. Пойдешь с нами на проповедь? Пастор говорит - заслушаешься!"- зовут Илану. В подвале душно и тепло, но Илану бьет дрожь, она долго стоит под горячими струями воды. Хулиганы орали по-русски, но "зона" - ивритское словечко, не иначе как побывали в Израиле. Рвутся в Штаты, осваивают и их подзаборный сленг. Другие народы помогают своим в беде, а эти налетают бандой на соотечественницу в темноте. Поехать волонтерами? Такого от русских не дождешься! Плоды социализма! Иcкалечили человека, вернули к обезьянам,.. хотя зачем обижать животных?
Пастора Илана увидела лишь утром... на волейбольной площадке! В шортах и майке! Рассмеялась. Всё в этом клубе ей нравится - скромные трудолюбивые девчата, добродушные парни, их откровенные беседы с Богом, благодарения за всё в жизни, пастор-спортсмен. Тот незнакомец на пляже не обманул - пастор оказался отзывчивым человеком, пообещал найти работу. В свою очередь Илана предложила переводить его проповеди русским, они не понимали, что он говорил о духовном хлебе, но с аппетитом поглощали хлеб насущный. Столы в фойе, заставленные вафлями, бубликами, печеньем, булками, кофейником, сахарницами и молочниками, быстро пустели. Соотечественникам здешнее угощение больше по вкусу, чем питы с гумусом в синагоге. Илана заглянула как-то туда в субботу; под осмотром хмурым богослужителем на нее нахлынули воспоминания, сближения не получилось. Но и с беженцами cходиться не хотелось: эти странные люди побросали детей, обманули родителей, жен, сюрпризом отъезда валили близких с ног. "Ленин всегда с тобой", пели они, как и она, в школьном хоре, но присутствие вождя в душе почему-то не помешало им стать лживыми и подлыми. Христиане - чистые, светлые, правдивые, не гонятся за богатством, парни ни разу не отморозили пошлость, не курят, не топят себя в водке, не убивают время за сплетнями и картами.
Под дверь купе лезут удавы , ужи, поезд дернулся - она летит с верхней полки на смертоносный клубок. Ее душит скользкий мощный питон... Ужас катапультирует Илану из сна. Сквозь щели штор бьет яркий свет, она - не в промозглой Англии, а в Солнечной Италии! У нее - уютная комната, добрые молодые хозяева Сузи и Джон; в ее обязанности входит смотреть смотреть всего за одним ребенком - годовалой Джули; привязчивая спокойная девочка уже уверенно топает, рвется с рук. Бог в самом деле, обернул всё к лучшему, как заверял пастор, ему можно довериться.
Сегодня воскресенье, к хозяевам приехали Карлос с Джильдой и Марио с Виолетой, это они стучали в парадную дверь и спасли Илану от питона; тянутся к американской паре, вместе читают Библию, поют гимны, делятся новостями, как с родными. В выходной дом наполняется шумом, Сузи и Джон никогда не повышают голос, но их друзья-итальянцы любят, чтобы всё вокруг ходило ходуном. Они напоминают няне необузданных сыновей Сандры, те, бывало, накричатся вдоволь, выпустят обоймы обидных слов, нажелают всячеcких бед, а через минут десять уже обнимаются и хохочут. Илана всю ночь дежурила у простывшей Джули, прилегла после обеда, пока крошка забылась сном. Теперь не заснешь. "Лана, идем к нам!"- слышен грудной голос Сузи под дверью.- Развейся немного! Они пришли с сыном Витторио, ему с нами скучно." Илана не любит собрания, все говорят с оглядкой, каются, что грешны от рождения. Глупости, в детском саду дети были хорошие, а младенцы - и вовсе ангелочки. Но нехорошо отказать в услуге хозяйке. "Ты мне - сестра, уверяет Илану Сузи, спускаясь с ней по лестнице в гостиную.- Я тебе так благодарна, отдаешь себя целиком дочке, не выспалась!" Витторио, высокий курчавый брюнет сo жгучим взглядом и усиками под прямым носом, понравился девушке, но беседа затруднена - он не знает английский, она - итальянский. И вообще, когда живешь на чемоданах - не до романов. А скорей всего - она не создана для них. Стоит парню прикоснуться к ее руке, всё нутро коченеет... она не попадет в ловушку эмоций...Любовь приносит одни беды. Насмотрелась на девчонок в Лондоне как из-за доверия романсам попадали в трагедии. И мать угодила в лапы монстру, наверно, одурманил лестью и обещалками. Лишь один из землян достоин ее любви - он не оскорбил даже гойку, у которой менялись партнеры! Он один оценит верность и чистоту, он один -надежная опора. Она будет предана только назаретянину.
За зиму девушка привыкла к домашним богослужениям. Держит на коленях Джули, укачивает и внимает ораторам. Вместо колыбельной напевает сочиненную ею недавно песню "Тебе всю жизнь я отдаю". За стенами особняка - огромный город, застывшая в камне симфония, но москвичку не тянет ни в парки , ни в музеи-галереи, ни к историческим памятникам. С Библией не скучно и в четырех стенах, в душе звучат торжественные гимны, хочется обнять весь мир. "Раз столько препятствий в суде, убеждает она мать в письмах, значит Бог не желает вашего развода. Он ставит помехи тем, в ком видит жажду света. Под его сенью - покой, радость и безопасность. Все люди - грешники, простите друг друга. Ради девочек, мирная семья - им лучший подарок. Пишите мне оба о своих обидах, я стану мостом между вами. Я благодарна Якову - он спас нас от коммунистов!" Значит, у нее с отчимом хорошие отношения, успокаивается Лея. Напрасно я столько лет тревожилась, что он не полюбил мою девочку. Ясно, она скучала тут из-за одиночества и отверженности; но о какой клятве жениху она сообщает? Что за вечная верность Иисусу ? Кто-то промыл ей мозги, чтоб не выходила замуж! Еще пострижется в монашки , Италия - самая религиозная страна. Ведь в нее был влюблен умный красавец с Украины. Упустит годы цветения...
Весь вечер мать излагает дочери свои сомнения и тревоги. "В юности легко поддаются чуждым идеалам. Что значит "брак с тем, кого нет на Земле"? Я бегу от партий и групп, там тебя неизменно обстрогают, а я хочу остаться верной себе!" В ответ несется отповедь :"Не пытайся диктовать мне, как жить! Я давно уже другая. Каждый сам решает, во что ему верить. Понимаю, почему Якову плохо с тобой!" Мать вздыхает, не зря говорится: "Большие детки - большие бедки".
В апреле из американского посольства пришел отказ: Илана Карат - не беженка, у нее есть демократическая страна, где прекрасное правосудие и организации, защищающие права человека, а в Штатах у нее - ни близких родственников, ни спонcоров. Возле канадского консульства Илана встретила Анисью. "Ты покаялась?- напустилась старушка без преамбулы.- Воcхищение церкви может произойти в любую минуту! Смотри - останешься среди нечестивых, пoйдешь на муки вечные, где скрежет зубовный. На-днях еду в Израиль, можешь передать матери письмо и деньжат, завези в Остию до вторника". - У меня нет денег. Извините, тороплюсь, надо подать заявление до трех. Постараюсь заехать в клуб. Не получается без лукавства, но иначе Анисья не отстанет. Дай адрес матери - вопьется в нее, как пиявка, Яков накостыляет. - Вот и хорошо, что просишься в Канаду, там я тебе во всем помогу, когда вернусь. Кстати, консулу нужен переводчик, косяком едут русские.- Она семенит рядом, и откуда силы? - Готовься к свадьбе с Господом! Купи белую блузку и косыночку, не откладывай, в мае делаем водное крещение двум покаявшимся и тебя подсоединим.
Лобби, зал ожидания и кабинет консула произвели на девушку прекрасное впечатление: высокие потолки, двери и окна, всё - в спокойных серо-голубых тонах, изящные светильники, добротная мебель, виды Италии в золоченых рамах. Консул господин Раймонд Бридж, подтянутый высокий мужчина средних лет, внимательно посмотрел на вошедшую спокойными серыми глазами, сразу узнал ее - запомнил с осени. Тогда она спросила:"Все советуют подать сразу в несколько стран, но я уже обратилась к американским властям, неудобно затруднять и вас". - Если откажут, обязательно приходите,- сказал он тогда Илане, - честные люди нужны Канаде. Завершив очередное интервью, он пригласил в кабинет супругов из Горького, попросил Илану помочь с переводом.
- Вам есть на что жить?- интересуется , просматривая анкету. - Не на что,- жалостливо отвечает глава семьи,- распродали всё, что везли; жена с дочкой убирают подъезды. Деньги нужны позарез. Помогите! - Вы легко нас нашли, долго добирались? - По хайвею на "хонде" ехать всего с полчаса. - Люблю ловить их, - признается консул переводчице, когда дверь за просителями закрылась.- Что все в России любят уклоняться от правды? - Я давно оттуда, не могу cудить. Знаю, что смешанные семьи попали в Израиле в бедственное положение, а другие страны словно сговорились - отсылают их туда, где они персоны нон грата. Я ведь тоже имею гражданство, но ни за какие деньги туда не вернусь. Билет пропадает.
- В Кальгари едет группа украинцев, им нужен переводчик,- обрадовал Илану господин Бридж через несколько дней. - Если вы согласны - подписываю разрешение на въезд как работающей. Они хорошо заплатят и помогут на первых порах.- Илана не удивляется: с тех пор, как она благодарит, просыпаясь Бога, радости и удачи водят вокруг нее хоровод. Впереди за океаном - незнакомая страна, где ни одной близкой души, но девушка смотрит в завтра спокойно - пастор заверил ее, что Господь печется об одинокой беглянке, у него отверженных нет. Ее тревога - о дедушке и бабушке. Как передать им свою бесценную находку? Если написать - дядю Сеню изгонят из офицеров за связь с заграницей и религиозность, у дедушки могут забрать льготы ветерана. Дева Мария явилась португальским детям в канун ленинской революции и заверила, что России суждено повлиять на весь мир. Но как оросить сердца родных живой водой? Это под силу только Всевышнему! И, пристегиваясь ремнем к сиденью лайнера, Илана молится не о своем безопасном полете, не об обустройстве на новом материке, а о духовном возрождении родных.
Глава 8. Под кулаком и скальпелем
Теплый майский вечер, в воздухе разлит аромат цветущих апельсиновых плантаций. Еще светло, Караты во дворе, мать шьет платьице Тали, Яков чистит рамки. Двенадцатилетней Доли скучно читать вслух книжки Рине. Обычно к ней приходят подружки и Саша, они катаются на грибке для белья, залезают на деревья и убежище, гоняют за мячом, делают костер. Но сегодня шуметь нельзя - суббота. Доли надумала построить город из песка для черепашек - их у нее две, но Рину на подпускает, чтоб не сломала: "Они и так чуть умерли".Та хнычет. Вынесла мяч, ловит его из-под носа Тали, та - в рев. Повисла на грибке, хвалится:"А меня абик повез на лошадей, я ехала с новенькими на пляж, вижу - на песке следы копыт, а дальше их нет. Лошадь полетела!" Рина не достает до перекладины, расплакалась с досады.
Лея просит Доли не дразнить сестер - соседи соблюдают субботу. Яков едва сдерживает раздражение - вчера у Певзнера рижанин Игорь Томский намекнул, что женушка Карата не зря отправила дочь за рубеж. Повестка в армию была тестом, вот и вылезло ее вражеское нутро. Ясно как день - дочь - связной агент, не раз вернется в Coюз. - Чушь мелешь, отмахнулся Яков.- Советская параноя!- Но ватага встала на сторону провидца. Червячок подозрения шевелится, не дает покоя. Доли сажает собаку в кукольную коляску, Рина протестует.
- Сколько раз тебе говорить - не шуми, уважай соседей! Не дразни ее!- сердится Лея, но для Доли мать - не авторитет, абик давно оставляет ей деньги, доверяет покупать в маколете йогурты на всех и называет "хозяйкой". Притащила шланг мыть свою любимицу, Рина хочет участвовать, но Доли заявляет:"Это моя дочка! Не мешай!" Снова крик. "Ты - как назойливая муха", вскакивает Лея и, поймав Доли за руку, шлепает для острастки по шортам. Увертливая девочка изгибается, рука попадает на талию. Сжатая пружина вырвалась из тисков: Якова смело со скамьи, налетел на жену с кулаками, не замечая, что в четырехэтажке окна облеплены людьми."Дура! Так и почки отобьешь!" Бум-бум-бум... У Леи потемнело в глазах, очутилась на земле, не понимая, что произошло; закрылась руками от боли, страха и стыда, рыдает. "Если б папа был рядом, ты бы не посмел! Он выгнал лериного мужа за такое!" - "Вот бы полюбовался на свою любимицу!" - съязвил Яков, в нем еще кипит гнев. Прижимает к себе Доли, не видя испуганных детских глаз дочерей. - Что ты наделал ! Теперь я никогда не смогу заснуть с тобой рядом и даже под одной крышей,- выдавила, наконец, женщина.- Ты же обещал судьям мир в доме. У Якова прыгает кадык на тонкой шее, молча хрустнул пальцами, ринулся через дом на улицу в машину. Тут его вотчина. Цаца какая! Сама напросилась! Русские мужики и не так учат! Дрогнули шторы на терраcке Ады.
Весь вечер девочки играют тихо, Доли не пошла к подружкам, нарушила запрет - впустила собаку в гостиную, теребит загривок, поджав ноги на диване, молчит. Аба опять меня любит, хорошо, что Илана уехала, он такой добрый! - Почему аба побил маму?- тихо спрашивает ее Рина. - Из-за противной субботы, нельзя шевелиться!- отвечает Доли. Вечерние прогулки пришлось отменить,- в каждом встречном Лее чудится насмешка : "Эх ты, битая! Болтала, что образованная". Проглотить обиду не получается. Мозг сверлят строчки из "Гамлета": "Достoйно ли безропотно терпеть иль нужно оказать сопротивленье?" Пресса сообщает: десятки жен погибли не от арабов - от руки собственных мужей! Винят раввинатские суды, Фемида там, пишут, подмигивает мужчинам.
Лея cъездила в полицию посоветоваться, ее послали к даянам, те велели открыть дело об алиментах заново. Старцы уговаривают главу дома быть терпимее к женщине, но он упрямится, приходится запретить ему входить в дом . "Не пойму вас,- удивляется живущий напротив Каратов рижанин Гера Горлик, муж Руфы (Лея иногда заходит к его жене),- оба с образованием, любите детей, трудолюбивые, скромные, не гулящие - что не поделили?" Гера - образцовый семьянин, золотые руки, не присядет с зари до вечера, разве что заболит простреленная на войне нога. Заведовал в Латвии санаториями, вырастил трех детей, помогает им и сегодня. За пять лет он превратил свою виллу в райский уголок, пристроил террасу, расширил и утеплил гостиную, создал газоны, садик, теплицу, поставил ванну, выложил кухню и ванную керамикой. Часто шутит: мол, государство не обеднеет, если займу у него энергию и воду на полив, кое-что со стройки.
Руфа - приветливая, хозяйственная, не хитрит, призналась:работала в Союзе на ткацкой фабике, выносила ситец на себе, на зарплату не проживешь. Что скажешь этим милым людям? Лея и сама не понимает, что разъедает их брак, Яков обещал стать на своей родине иным и слово сдержал - таким буйным на ее родине никогда не был, слова грубого не ронял. Там хотя бы три года был женат и, разведясь, Люсю не бил, а тут рвется из семейной упряжки, готов супругу прибить. Когда он, посмеиваясь над запретом, перемахивает в темноте через забор, ее душа обмирает от страха. Урчит Рики, но слышна знакомая прочистка горла, и собака успокаивается; скрипит оконная рама, треск планок штор, тяжелое приземленье в спальне Доли (она перебралась к матери). Несколько раз Яков подкарауливал жену в коридоре, валил на пол, припирая ногами дверь, знал - не закричит, но удовольствия не испытал. Лея стала запирать спальню на ключ, брать внутрь Рики.
Безденежье ожесточало ее, детcкoгo пособия хватало лишь на каши да на марку в Россию. Пришлось признаться матери: семья распалась, но дети радуют. Ответные весточки пропитаны жалобами на болезни, мать и дочь мечтают о встрече, не понимают, как могли месяцами жить рядом и не разговаривать. Отец лишь передает советы внучке:"Никогда не будешь счастливой на чужбине, вернись на Родину! Мы ею гордимся перед миром!" Из-за ссоры с Яковом нарушилась связь с Анной Лазаревной, люди, передававшие ей письма, покинули Москву. Жаль ее, получает раз в год листок от сына. Рапортует: жив-здоров, ни слова о семье, русские слова перемешаны с непонятными, пеняет матери, что не сделала при рождении обрезания, вложил фотографию - на голове какая-то шапочка. Всё чаще старушку накрывает черная плита. Но Лее ее нечем бы было сегодня утешить, сама в вакууме, всё чаще искушает мысль: Раз - и нет боли! У тебя нет - но будет у детей!- выкрикивает Совик. В бархате прожить - заслуги нет, да и пользы, мать на Урале батрачила на хозяев, ты и десятой доли того не испытала. Слабак! Еще осуждала Владика!
Но где найти утешение, опору? Письма дочери иногда прибивают к земле:"На черта мне такая молодость? Парня, близкого по духу, никогда не найду! Кому нужна золушка? Живу на птичьих правах. Но тебе меня не понять! Я промерзла до костей!" Мать бежит на почту, дает телеграмму:"Приезжай!"В ответ - всплеск гнева:"Всё бросить после года ожидания? Твои советы всегда не к месту! Ты не знаешь жизни!" А назавтра - восторженный рассказ о новых хитах Эльтона Джона с припиской:"Извини за вчерашнее, устала, было много работы, вот и сорвалась". Опять стайка веселых весточек o новых фильмах, была на комедии "О, Калькутта!", свингеры менялись парами, зал катался до истерики, накупила модных вещей, ты меня не узнаешь, в шляпе я - верх элегантности; исповеди о встречах, диалогах в парке с незнакомцами . И вскрик - "Все поражаются, как меня отпустили одну в джунгли, без адресов и попутчиков! Я - как подросток, всего боюсь, моя жизнь не раз висела на волоске!" Тревога мешает заснуть, что там на самом деле, где правда, где эйфория? Безвольная плохая мать, корит себя Лея. Но ведь ее невозможно было удержать, не младенец, к подолу не пристегнешь! У нее на руках - обратный билет!
Мать заверяет Илану, что дома всё в порядке, не хочет огорчать, хотя у нее - сплошь черная полоса. Говорят:"Пришла беда - отворяй ворота!" Недавно чуть не умерла, еле выкарабкалась. Никак не уразумеет, что произошло. Она никогда не болеет, даже не студится. Продрогла - попарит ноги, залезет под кучу одеял, зимой - всегда в носках и тапках, ведь пол - ледяной. Самое трудное для нее - держать диету, мешает память о голодных военных годах, любая еда с тех пор кажется вкусной. А тут который день кусок не лезет в рот, горло сжимает костлявая рука, даже дышится с трудом. Думала - беременна, но врач успокоила: налеты супруга остались без последствий. Что ж, худеть как нельзя кстати - купальный сезон в разгаре! Готовит обед - отворачивается, неделю не в силах выбраться в город на биржу труда. Пока ребята в школе, не поднимается с кровати. На девятый день дверь спальни приотворилась, на пороге - Яков. Нарушил приказ полиции среди бела дня! Прошелся по дому, достал из почтового ящика письмo из Москвы, порвал, раскидал клочки по двору и отбыл без претензий. Ветер разнесет чужакам мамину исповедь, встревожилась Лея, приподнимается через силу, выходит во двор. Не все бумажки догнала, на ступеньках чуть не упала, присела на бревно. Зябко, кружится голова. "Что с тобой?- ахнула Ада, - Осталась половина, на тебе лица нет!"
- Претит пища, не ем, хотела похудеть, моя мечта осуществилась,- пошутила Лея, но улыбка получилась кривой и жалкой. - А я и не знала, что болеешь, вижу - Яков ходит, значит всё нормально. - Муж - не родственник, говаривала моя мама.- Может, нашел другую, будет рад, если загнусь. - Глупости! Когда болеешь, всякое лезет в голову! Вызвать амбуланс?- Лея замахала руками, но забота соседки тронула до глубины души. Если б не было супруга, люди бы зашли, помогли. Как с ним стариться? И вдруг вспомнилось: он рассказывал, как его дядька-врач нашел молодуху и избавился от жены. Обомлела - он же наставлял племянника и в пчеловодстве, какие еще секреты передал? Яков - как тихий омут. Не зря не пьет, боится проговориться ? Стал презрительно отзываться о женщинах, об арабах. Может, и ее считает своей питательной средой, а то и скорлупой, а себя - желтком?
Слова Ады подтолкнули к действию. "Остаешься за старшую,- наказывает она двенадцатилетней Доли,- мне нужно к врачу! Если не вернусь - запри дом и успокой малых. Не командуй, пожалуйста, а то не будут тебя любить!" С трудом доплелась до автобуса, пересела в городе на междугородный, ее ссадили на шоссе, триста метров до больницы одолевала полчаса. Палящее солнце, ни деревца, ни кустика. В приемном покое плюхнулась на скамью. - Вы где живете, гражданка, в Сибири?- удивился дежурный врач.- У вас чернота под глазами. В зеркало не смотрелись? Не подумали, что началось заражение, плод мертв и разлагается? - Я не беременна, анализ отрицательный. - Бывают ошибки. Но даже ребенок знает: здоровый человек ест. А вы не били тревогу столько дней! - Не было никаких признаков, даже рвоты,- оправдывается Лея. Отругали ее и в операционной, но подозрение дежурного врача не подтвердилось; записали - отравление. Расспрашивают, что могла сесть недоброкачественного, и сами пожимают плечами - поражен не пищевод и не кишечник; пациентка с мужем не живет. Велели отлежаться, набраться сил. "Не могу, дома дети одни, и дел полно", настаивает на выписке женщина. - Пощадите себя!- Лея бормочет отговорки; наверняка, ее приняли за "ментально продвинутую", как теперь называют неразумных. Но как объяснить, что муж работает в двадцати минутах езды отсюда, имеет машину, но позвонить ему - легче брести до Орот по раскаленному шоссе!
Лея привыкла спать чутко, чтобы грызуны за ночь не разнесли дом. Но в одну из ночей она испугалась не на шутку - из салона несся страшный шум. Наверно, в дом забрался вор. С опаской повернула ключ в замочной скважине, выглянула в коридорчик. Шум несся из туалета. Не иначе как в трубу провалился с крыши дикий кабан! "Спасите нас от грозного хищника,- умоляет мать аварийную службу города,- вот-вот будить детей, в туалет поутру всегда очередь".Ей повезло-через полчаса прибыл дежурный. Подошел к двери, прислушался, заглянул, "У страха глаза велики, - сказал, улыбнувшись.- Шум идет из полой широкой пластмассовой ярубы, внутри она полая, крыса польстилась на замазку, создает резонанс". - Но она ведь может выскочить из унитаза!- ужаснулась Лея. - Ясно, может. Они умные, не ходят в одиночку. Пригласите хорошего терминатора, не откладывайте в долгий ящик,Удивляюсь, как позволили вашим соседям открыть в таком строении бизнес, да еще пищевой. Легко сказать - пригласите хорошего специалиста! Ему нужно хорошо заплатить. Деньги, деньги, всё упирается в них. Яков нашел способ досаждать ей нищетой - не плеткой, - так что и комар носу не подточит. Голодовка помогла свести концы с концами. Но это одноразовый выход. Что ж, придется опять идти на поклон к судьям.
В юридической консультации как бездоходной "агуне", жене пропавшего мужа, ей выделяют "тоэна", Йoрама Михаэля, он преподносит ее претензии судьям. Приземистый худощавый брюнет с заросшим лицом садится на другой конец скамьи подальше от женщины, чтобы не оскверниться, глаза таятся за толсторамочными очками, но и сквозь линзы жжет его осуждающий взгляд - у истицы обнажены руки книзу от локтей и ноги ниже колен! На нем даже в помещении черная шляпа с полями, черный костюм, черные туфли, из-под пиджака свисают белые тесемки. Он охотно кивает на любое предложение даянов, они -единомышленники: все беды - из-за цивилизации, учился бы ее супруг в ешиве, получал бы нетощий чек, сидела бы эта женщина дома, растила бы детей, и никому бы не надо было разбирать ее просьбы, ищет бед на свою голову! Ей велят разыскать мужа, узнать его доходы. "Отсрочка ему наруку. Сколько зарабатывает - не говорил мне и в лучшие времена, где живет - не сообщил", объясняет Лея тоэну. - Это - ваша проблема,- пожимает он плечами и чинно несет себя прочь.
Адвокат Ариела Циони, тщедушная шатенка предпенсионного возраста в темном строгом костюме, слушает с состраданем, но бессильна помочь. - Может, мне обратиться в гражданский суд?- советуется Лея, но Ариела машет руками, оскорбленно поджимает губы. - Ни в коем случае! Если ваш муж опередит вас и откроет дело как истец у даянов, вас признают "мятежницей", для таких у них особо жесткие меры. - Но он меня избивал, насиловал, выжил из дому дочь, у него свобода, бизнес, грузовик, изменяет, путешествует, а моя жизнь остановилась. Я - живая! У меня есть мечты, нужды, я - узница домашней тюрьмы! Теперь он просит разрешить ему вторую жену. Может, отменить наш брак как нелегальный? Даяны меня как русскую послали к Христу. Тогда я хотя бы смогу уехать! В России я дня не сидела безработной, а тут живем по милости овощника.
У госпожи Циони сквозь щелки век поблескивают лезвия бритв, сухой в царапках по окружности ротик приоткрылся, обнажив два заячьих резца, крашеные темные прядки у черепа обвисли вдоль потускневшего лица. В ее семье соблюдают традиции, наслышаны о кишиневском погроме, деле врачей, очередях в стране - коммуналке. Эта гойка не ценит свою удачу, еще чего-то требует, не доверяет раввинам, критикует суд. "Я лично против Бейт-дина не пойду,- заявляет решительно Ариела, захлопывая досье и вставая. - Ищите себе такого безумца!"
Глава 9. Прозрение "Как объяснить слепому, слепому, как ночь, с рожденья, буйство весенних красок, радуги наважденье"В. Тушнова.
Вернуться домой незамеченной не удалось - хозяйка угловой виллы, полная невысокая женщина лет тридцати пяти, поливала из шланга зеленый бордюр из шиповника. Соседки за девять лет перебросились словами раза три-четыре. "Как ты живешь на пятьсот лир, когда мне не хватает семи тысяч, что выбивает мой Мендель на такси?"- удивилась тогда Инна и с тех пор лишь кивала в ответ на "шалом". Что бы она сказала сегодня, узнав, что весь доход Леи - полсотни детского пособия? Но жаловаться - лишь подкашивать себя и давать повод сплетням. "Никак не привыкну к климату",- объяснила жене таксиста свою расстроенность. Пришла домой - и повалилась на постель. Полчаса отдыха - а там придут дети и придется вертеться.
Она - как разрядившаяся батарея, ни мысли, ни желания, в доме - как в духовке. Жизнь должна быть иной! Пока жива - надо вести подкоп, как невинно заточенный в крепость моряк в романе "Граф Монте Кристо". Забыла его имя...теряю память, становлюcь невеждой. Пианино раздражает, письма писать - только огорчать родных. Гита рассердилась, что я похвалила арабов из овощной лавки. Пусть, подделываться не стану... В доме ни журнала, ни книги. Хотя есть томик, прислали в первый год какие-то доброхоты. Русская библия. Яркий свет в щели штор слепит, но на нем хорошо читать мелкий шрифт. Пожелтела. Когда-то Лея прочла, еще в Москве, что ни одна книга не сравнилась по художественности с этой. Ерунда! Проверю. Заодно отвечу Илане, ее совсем задурили, который месяц пишет толстенные письма о религии, о себе - крупицы, масса цитат, и не лень ей, люди научились жонглировать словами, подтасовывать выводы. О каком еще Страшном суде она писала? Старую воробьиху на мякине не проведут, штудировала "Капитал", Ленина, "Вопросы языкознания"...Прочту от корки до корки...дочка подзабыла русский, чего-то не поняла. Назаретянина гнали за добрые дела? Разве на земле сплошь негодяи? И если он спаситель - почему не спас себя? Юность всему верит!
Хамсин, к дверной ручке - не прикоснуться, выйти из дому - как нырнуть в печь, на улице - ни деревца. По привычке записывает основные мысли. Зачиталась - чуть не опоздала в детский сад забрать Тали. Идет, а в голове копошатся вопросы. Как может страдать праведный Иов и при этом не ругать Творца? Она уже не дождется утра, когда можно будет нырнуть в Библию, ища разъяснения. Ответ Правителя вселенной потряс. Как она раньше на задумывалась, откуда жизнь, память, мысли, речь, таланты, чувства, предчувствия, биологические часы? Как зарождается новый организм, как начинаются cхватки? Как корректируется рост органов, зрение, дыхание, пищеварение? Кто в те далекие времена мог описать строение кита? Глаз совершеннее любой фотокамеры, созданной человеком. Движение звезд точнее любого графика поездов и самолетов, ни аварий, ни пробок, хотя нет ни полицейских, ни светофоров, ни водителей. У звезд нет техoсмотров. Откуда этот удивительный порядок? Кто оживляет плоть, материя - прах, душа человека не может уйти навеки!
В каждой строке - дыхание Мастера, по коже волнами прокатывается озноб...Это - как прозрение! Бог есть! Всё вокруг теперь влечет к думам, видится иначе, растет восторг, льются стихи, за ними - мелодии. звуки больше не раздражают. Боже мой, Отец небесный, услышь меня, услышь меня! как нелегко быть в жизни честным, устала я, устала я. Ветер злой меня занес в душную пустыню, воду пью с добавкой слез, хлеб жую с полынью! Боже мой, Отец родной, об одном молю я - дай вернуться в край родной, к тем кого люблю я!
Она поняла, что дает дочери силы без устали рассказывать о своем открытии. "Спасибо, моя неутомимая,- благодарит Илану,- я тебе дала жизнь физическую, а ты пробудила меня к духовной. Мне предстоит небольшая операция, помолись с друзьями, чтобы рукой хирурга управляли свыше".
В ночь перед госпитализацией Лею обуял страх.Что если заденут мозг? А вдруг опухоль злокачественная, и ее поздно удалять? Библия предупреждает:"Проклят человек, полагающийся на человека и делающего плоть своей опорой". А тут опираешься на чужака со скальпелем в руке! Мозг - таинственный штаб управления всеми органами. Худшее наказание - остаться безумным, легко погубить себя. Увижу ли еще детей? Что будет с ними? "Боже, пронеси горькую чашу мимо, - шепчет Лея. - Ради детей, у них и так нелегкая доля, рядом - ни одного родного человека, Ты - их Отец!"
Занимается заря, мать прилегла, притворилась спящей: ни к чему волновать ребят. Забирает младших с собой - больница недалеко от Бней- Брака, Дина в отпуске, обещала присмотреть за девочками. Доли остается дома, ей няньки не нужны, пошел тринадцатый год. Подруги не встречались несколько лет, Дина помнит Рину карапузом, Тали видит впервые. Работает пo-прежнему на заводском складе, весь день на ногах, болят колени. Ее Роне идет девятнадцатый год, переросла мать, русскую речь понимает с трудом. "Операция назначена на утро,- говорят Лее, вручая пижаму,- профессор Шаул Кинский скоро вернется с обхода, хотел посмотреть ваше ухо". Лея присела на скамью у входа в корпус, через полчаса ее приглашают внутрь, врач раскрывает "Историю болезни", уточняет имя, фамилию, долго рассматривает рентгеновские снимки, исследует оба уха. - Опять напутали!- сердится.- Растрачивают мое время!Ничего не нахожу! Перепонка лопнула, но остальное в норме. Вас с чем положили? Может, вы ошиблись корпусом? - Меня полгода обследовали в вашем институте, опухоль растет слева за ... - и вдруг застыла на полуслове.- Знаете, я всю ночь молилась, просила Бога пронести мимо меня эту чашу! Он услышал! Он исцелил меня!-Пациентка говорит убежденно, глаза сверкают - в помещении жарко, а у нее по коже пробегают волны озноба, поднимая светлый пушок.
Профессор с недоверием качает седой головой, долго размышляет, берет с полки фолиант, листает страницы, читает. Наконец, говорит: "Другого объяснения внезапному выздоровлению не нахожу. Мне рассказывали о чудесах Божьих, но теперь вижу их воочию! Считайте, что вы выиграли избавление от операции! Поздравляю!" Врач медленно прохаживается по кабинету, беседуя сам с собой. "Медицина - точная наука, приборы не ошибаются, опухоли сами на исчезают, требуется скальпель, облучение, лекарства. Не понимаю! Не верится! Скажи кому - засмеют!" А Лее весело - она вспомнила: точно такие же слова произнес и страдалец Иов, хорошо, что не влезла в пижаму, сэкономила больнице на стирке!
К Дине прилетела на крыльях. "Операцию отменили за ненадобностью. Навсегда!", но хозяйка не разделяет ее радость, выглядит растерянной. Дети сидят за столом, уплетают вафли, перед ними высятся горкой персики, абрикосы, мандарины, щеки и носы в шоколаде. -Ты что, решила потратить все деньги за один день?" - Я купила на свои. Кто их еще побалует? Бабушек рядом нет! Собрались прогуляться до апельсиновых плантаций, Рона выглянула из своей комнатки в наушниках, обрадовалась: можно включить радио на весь опор. "Он опять припрется пьяный с дружками?"- спросила. Мать осекла, она огрызнулась:"Могла не увозить из России! Выросла бы и без такого родителя! Перед классом стыдно!"
Дина бредет грустная, болят ноги. В синагоге давно не была, рассказывает, Рона сначала вначале молилась дома, потом перестала, все дни одна, растолстела, ничем кроме радио не интересуется. Моше после нескольких заходов в синагогу рассердился: его послали в ешиву, сказали: "Поучись года три, потом задавай вопросы!" Разозлился:"Не хочу стать тумаком, у меня есть разум!", бросил, и ушел, "завязал", как он выразился. Запил. У Шелгавого узнал, что и в поселении нет счастья, все переругались, кто-то выкорчевал ему сад, которым он так гордился. Семью выживают, дочку возят к психологу. - От Люды что-нибудь получаешь? - Год ничего не пишет. Первенец родилась уродом, умерла, вскоре у мужа случился инфаркт, растит сына, но он говорит, ему там всё чужое. А сюда ехать она не хочет - обижена за Арнольда, он тяжело переживал недоверие к его труду. Кто о тебе не забывает, так это группа москвичей. Как соберутся у нас, клянут на чем свет стоит! Говорю:"Что она вам сделала?" Мой цыкает:"Не лезь, не твоего ума дело!". И России достается. "Разве вам там плохо жилось?"- удивляюсь. Моше злится:"Политика, не мешайся!" На твоего наседают, давно советуют уйти на территории с детьми...Она замялась. - Не везет нашей тройке, видно, нельзя уходить от своих корней!" - Корни всех - в одной и той же земле! И евреям и тут не живется спокойно - разводятся, пьют, дерутся.
Дина не хотела признаваться, но не удержалась: - Рона стала взвинченная, взрывается по пустякам, презирает отца, а он, когда пьяный, может и бутылкой запустить.(Лея заметила обитые углы и вмятины на стенах, теперь поняла их происхождение, ей от души жалко подругу). - Дети часто судят сгоряча. Как вспомню, что говорила маме, со стыда сгораю, да не поправишь! Не обижают на работе? - Прохаживается всяк, кому не лень. Широкое лицо и узкие глаза не по вкусу, гиюр на лбу на написан, плакала, теперь молчу: сама выбрала такую долю. - Мечтаю съездить к нашим. Хоть бы скорее примирились с Израилем!- Лея переводит разговор на другую тему. - Мне не светит встреча с сестрами. Если уеду - назад не пустит. Грозится найти замену! - Когда невмоготу - приезжай ко мне, диван в салоне есть! - Я не шучу - захлопнет дверь перед носом. - Всей семьей, на машине. - У него давно отобрали права, выехал на встречную полосу, чуть на задавил троих.- Голос бесчувственный, идет понуро глядя в землю. - Всё из-за неверия, Дина! Атеисты - безумцы, сказал еще царь Давид.- Не видят, что вселенная - это проявление великого доброго духа. Кто с ним - исполняется радости, вокруг начинаются чудеса.- Но подруга не слушает, погружена в свои думы. Какая же она наивная, ни о чем не подозревает, чудеса тебя ждут такие, что ахнешь! - Пора возвращатьая, готовить ужин, я не ходок, едва хватает сил выстоять у плиты!
Не успели войти в квартиру - звонок, резкий, требовательный. Дина бросилась к телефону, что-то шепчет. Лея вышла на лестницу, недоумевая: неужели у подруги любовник. Вдруг до ее слуха донеслось:"Брось дурить, Яков, мне своих скандалов хватает!" Вошла внутрь, услышав, как Дина бросила стукнула трубкой по аппарату. "Злюсь на себя - не умею отказывать друзьям Моше, они отвлекают его от бутылок. Твой надумал упрятать дочек в интернат в поселениях, тебе их вовек не разыскать:пусть, говорит, вырастут иудейками, слушают досов, а не мать! Ему стелят дорожку. Хочет взять другую жену,отменить алименты, нарожать сыновей. - А меня куда? - Думал не выкарабкаешься. Судиться с ним бесполезно, уедешь к Илане. Пыталась отговорить - чертыхнулся. Девочек жаль - из интерната не сбежать, вынесут ли? Тут у одной дочка заявила:"Не заберешь от досов - выброшусь из окна!" Лея ошеломлена - до какой низости может пасть тот, кому ты доверила всю себя! Боже, мой, так ты видел его сети и спас не только меня! Спасибо!
Доли долго не подавала голос. Наконец, вышла из комнаты, глаза покрасневшие, "Спала,- говорит,- приезжал абик, стучал, ждал, уехал недавно. Всегда буду с тобой, мама! Так рада что Бог исцелил тебя! Сколько учили Танах в школе - не доходило, а теперь чувствую Бога сердцем!" Вот это подарок! Близoсть детей радует. Но с ними не поделишься. Позвала Гиту на море. "Вот спасибо,- обрадовалась москвичка,- мой вечно занят, учится, а сегодня идет на митинг, увлекся политикой". Они сидят рядышком на берегу, любуясь закатом.
- Потому что скоро выборы, даже на будке спасателя - плакат с агитацией голосовать за этого фашиста. - Что ты? Это же рав Каганэ, он - святой. Он не хочет государства с врагами внутри. Я тоже устала всё время бояться, веду Рахель в детский сад, наказываю: "Не трогай ничего, даже если найдешь куклу", обхожу забор - не подложили ли за ночь взрывчатку. - Но он готов убивать всех арабов, даже детей. А если бы евреев предложили изгнать с насиженных мест? У него две справедливости, арабы тут жили до нас веками. - Наших предков изгнали римляне, арабы захватили нашу землю, пусть вернут! - Тогда нужно перекроить весь мир - отдать Америку индейцам; нации давно перемешались.- Беседа стремительно накаляется. - Что нам до других? Их не сжигали в печах,- болезненно дернулась Гита. Это нам нет места под солнцем нигде, кроме этой земли! - Сжигали и русских, фашисты хотели уничтожить коммунизм. Евреев больше в Америке, чем здесь, тысячами едут после армии в галут. - Погонят всех сюда, как охотники зверей, обещает пророк, а мы привечаем арабов. - Надо торговать, общаться. - Чем с ними торговать? О чем говорить? Косят серпами, возят груз на ослах, истощили землю, вырубили леса. Дикари! И не селились тут до нас; Марк Твен писал, что не встретил тут никаких палестинцев. Это мы оживили этот край; арабы, как паразиты, работают на наших заводах, узнали, что такое холодильник, телевизор, лечатся у наших врачей, получают пособия за детей. Зло берет!
В чем-то Гита права, думает Лея. В доме отдыха со мной работали арабы, получали три зарплаты - и как дворники, и как уборщики автобусной станции, и как посудомои. Накладывали на тарелки еду горой, уносили домой булки со шницелями, экономили. - В армии не служат, а мой пашет по два месяца резервистом, пока я кручусь одна с детьми. - Нельзя стричь всех под одну гребенку, хорошо, что трудятся. Здешние арабы отсталые, потому что не учились, как мы, наши предки были не лучше. Создай любому человеку условия - а потом суди, дикарь он или нет. Если бы дали арабам самоуправление - успокоились бы. Здоровяки сидят без дела в лагерях, вот и играют в войну. - По их селам не проехать, по улицам текут потоки нечистот! Договаривают уже на обратном пути вполголоса. - В Канаде рядом живут итальянцы, китайцы, арабы, евреи, индейцы и британцы. - Ну и глупо! Проходной дом растащат по кирпичику.- Гита благодарит Якова, заторопилась. - Заходи завтра, мы даже не поболтали, зациклились на политике. - Как обсуждать кулинарные рецепты, если не знаешь, вернутся ли домой целыми дети и муж? А среди своих полно предателей, сами себя готовы высечь. И ты вот жалеешь врагов. Сталин таких выселял.
- Ну ты скажешь!- вспыхнула Лея.- Я же не обзываю тебя расисткой, хотя есть за что!- И запнулась; подруги смотрят друг на дружку - между ними стена, ее не снести, не обойти, мирных матерей бросило по разные стороны баррикады. Как странно: обе москвички, обе с дипломами, приехали среди первых, разрослись.Что заложат в души детей? Может, поэтому они растут настороженными, растерянными - и дома, и на экране все без конца спорят, социалисты не терпят националистов, приезжие - старожилов, религиозные - атеистов и христиан, левые - правых, сефарды - ашкеназов У каждого заносчивость, глухота, внутри лагерей тоже нет мира - букеты воззрений.
Теплый майский вечер, в воздухе разлит аромат цветущих апельсиновых плантаций. Еще светло, Караты во дворе, мать шьет платьице Тали, Яков чистит рамки. Двенадцатилетней Доли скучно читать вслух книжки Рине. Обычно к ней приходят подружки и Саша, они катаются на грибке для белья, залезают на деревья и убежище, гоняют за мячом, делают костер. Но сегодня шуметь нельзя - суббота. Доли надумала построить город из песка для черепашек - их у нее две, но Рину на подпускает, чтоб не сломала: "Они и так чуть умерли".Та хнычет. Вынесла мяч, ловит его из-под носа Тали, та - в рев. Повисла на грибке, хвалится:"А меня абик повез на лошадей, я ехала с новенькими на пляж, вижу - на песке следы копыт, а дальше их нет. Лошадь полетела!" Рина не достает до перекладины, расплакалась с досады.
Лея просит Доли не дразнить сестер - соседи соблюдают субботу. Яков едва сдерживает раздражение - вчера у Певзнера рижанин Игорь Томский намекнул, что женушка Карата не зря отправила дочь за рубеж. Повестка в армию была тестом, вот и вылезло ее вражеское нутро. Ясно как день - дочь - связной агент, не раз вернется в Coюз. - Чушь мелешь, отмахнулся Яков.- Советская параноя!- Но ватага встала на сторону провидца. Червячок подозрения шевелится, не дает покоя. Доли сажает собаку в кукольную коляску, Рина протестует. - Сколько раз тебе говорить - не шуми, уважай соседей! Не дразни ее!- сердится Лея, но для Доли мать - не авторитет, абик давно оставляет ей деньги, доверяет покупать в маколете йогурты на всех и называет "хозяйкой". Притащила шланг мыть свою любимицу, Рина хочет участвовать, но Доли заявляет:"Это моя дочка! Не мешай!" Снова крик. "Ты - как назойливая муха", вскакивает Лея и, поймав Доли за руку, шлепает для острастки по шортам. Увертливая девочка изгибается, рука попадает на талию.
Сжатая пружина вырвалась из тисков: Якова смело со скамьи, налетел на жену с кулаками, не замечая, что в четырехэтажке окна облеплены людьми."Дура! Так и почки отобьешь!" Бум-бум-бум... У Леи потемнело в глазах, очутилась на земле, не понимая, что произошло; закрылась руками от боли, страха и стыда, рыдает. "Если б папа был рядом, ты бы не посмел! Он выгнал лериного мужа за такое!" - "Вот бы полюбовался на свою любимицу!" - съязвил Яков, в нем еще кипит гнев. Прижимает к себе Доли, не видя испуганных детских глаз дочерей. - Что ты наделал ! Теперь я никогда не смогу заснуть с тобой рядом и даже под одной крышей,- выдавила, наконец, женщина.- Ты же обещал судьям мир в доме. У Якова прыгает кадык на тонкой шее, молча хрустнул пальцами, ринулся через дом на улицу в машину. Тут его вотчина. Цаца какая! Сама напросилась! Русские мужики и не так учат! Дрогнули шторы на терраcке Ады.
Весь вечер девочки играют тихо, Доли не пошла к подружкам, нарушила запрет - впустила собаку в гостиную, теребит загривок, поджав ноги на диване, молчит. Аба опять меня любит, хорошо, что Илана уехала, он такой добрый! - Почему аба побил маму?- тихо спрашивает ее Рина. - Из-за противной субботы, нельзя шевелиться!- отвечает Доли. Вечерние прогулки пришлось отменить,- в каждом встречном Лее чудится насмешка : "Эх ты, битая! Болтала, что образованная". Проглотить обиду не получается. Мозг сверлят строчки из "Гамлета": "Достoйно ли безропотно терпеть иль нужно оказать сопротивленье?" Пресса сообщает: десятки жен погибли не от арабов - от руки собственных мужей! Винят раввинатские суды, Фемида там, пишут, подмигивает мужчинам.
Лея cъездила в полицию посоветоваться, ее послали к даянам, те велели открыть дело об алиментах заново. Старцы уговаривают главу дома быть терпимее к женщине, но он упрямится, приходится запретить ему входить в дом . "Не пойму вас,- удивляется живущий напротив Каратов рижанин Гера Горлик, муж Руфы (Лея иногда заходит к его жене),- оба с образованием, любите детей, трудолюбивые, скромные, не гулящие - что не поделили?" Гера - образцовый семьянин, золотые руки, не присядет с зари до вечера, разве что заболит простреленная на войне нога. Заведовал в Латвии санаториями, вырастил трех детей, помогает им и сегодня. За пять лет он превратил свою виллу в райский уголок, пристроил террасу, расширил и утеплил гостиную, создал газоны, садик, теплицу, поставил ванну, выложил кухню и ванную керамикой. Часто шутит: мол, государство не обеднеет, если займу у него энергию и воду на полив, кое-что со стройки.
Руфа - приветливая, хозяйственная, не хитрит, призналась:работала в Союзе на ткацкой фабике, выносила ситец на себе, на зарплату не проживешь. Что скажешь этим милым людям? Лея и сама не понимает, что разъедает их брак, Яков обещал стать на своей родине иным и слово сдержал - таким буйным на ее родине никогда не был, слова грубого не ронял. Там хотя бы три года был женат и, разведясь, Люсю не бил, а тут рвется из семейной упряжки, готов супругу прибить. Когда он, посмеиваясь над запретом, перемахивает в темноте через забор, ее душа обмирает от страха. Урчит Рики, но слышна знакомая прочистка горла, и собака успокаивается; скрипит оконная рама, треск планок штор, тяжелое приземленье в спальне Доли (она перебралась к матери). Несколько раз Яков подкарауливал жену в коридоре, валил на пол, припирая ногами дверь, знал - не закричит, но удовольствия не испытал. Лея стала запирать спальню на ключ, брать внутрь Рики.
С ней явно что-то не в порядке - за десять лет не завела ни одной подруги! Радушная Руфа всегда ласкова к дочкам Леи, угощает их печеньем, компотом, но от разговора по душам уходит. В последние годы к Лее тянутся женатые мужчины, делятся , как им неуютно дома, интересуются, когда удобно навестить. Мясник Барзилай озорно подмигивает и хлопает себя по карману, у него милая приветливая супруга (Лея познакомилась с ней, когда он торговал индюшатиной на дому). Столяр Бацалел намекнул, что не против продать Каратам недорого шкаф, если она пригласит его на ужин, когда уложит детвору. Дмитрий, супруг Лизы, (с ней Лея училась на курсах) предложил подвезти ее с рынка до дому, не скупился на комплименты, и, в самом деле, сдержал слово - довез до перекрестка, но тут, выключив мотор, почему-то решил, что им обоим не мешает позагорать. - Заскочим в дюны?- скорее объявил, чем спросил.-Я и одеялo прихватил от колючек. -Пришлось добираться по жаре пешком почти с километр. Но сильный пол не принимает отказ всерьез. Предложения повторяются.
Нанес агуне визит и Лёва, бледнолицый сутулый харьковчанин, бухгалтер муниципалитета. Обычно он не узнает Лею, хотя его дочь Римма училась в одном классе с Доли, а жена Вира, как и Лея,- филолог. Ей пообещали должность в библиотеке Хофим (ее запланировано открыть в скором будущем). С тех пор Вира ходит в банк и магазины обходным путем, чтобы не встречаться с москвичкой. И вдруг Лёва в сумерки объявился у калитки, признал хозяйку дома, поманил, назвав по имени: "Есть важный разговор, только между нами". Лея кивнула, спустилась по ступенькам на тротуар. "В чем дело?" - Тебя примут в любой стране,- быстро заговорил бухгалтер,- я тайком скопил десять тысяч долларов, возьмусь за любую работу, прокормлю твоих детей, я мужик что надо,- он cхватил руку женщины, притянул к себе, чтобы убедилась: не хвалится. Лея отдернула ладонь. - Ты никак женихаешься к замужней при живой жене?- уточнила,- предлагаешь всадить ей нож в спину. И думаешь, что я обопрусь на такого? Что, все советские мужики такие? Думала - мой исключение, тоже твердый орешек, тоже наобещал, а оказался кочкой на гнилом болоте. Иди-иди, отсюда, заначник. Вире не скажу, не бойся, чтоб не знала, с каким живет! Она кажется в положении, ходит откинувшись, подумала. Лёва чертыхнулся: "Дура, как все гойки!" и удалился. Лея в юности хорошо ладила с парнями, но теперь сильный пол видел в ней лишь забаву да десерт.
Глава 10. Горе от чуткости
Пришлось ограничиться женским кругом, но в глазах у многих была такая безыcходность, словно едва дышат, придавленные тяжелой плитой. Завидев Инну, поливающую газон, Лея oпустила авоськи с фруктами на тротуар в тени акации, надеясь попасть соседке на глаза. Они хоть и не общаются, но голос Инны часто доносится до гостиной Каратов: "Не желаешь манку? Подать черной икорки или осетринки? С твоих-тo заработков? Мне разносолы делать некогда, жариться у плиты не собираюсь!" Обычно всем своим видом Инна осуждает многодетную неудачницу, показывая:"Я - капитан семейной шхуны!". Но сегодня Инна подошла к забору, сама сказала "Шалом!", заговорила с упреком:"Тебе хорошо, одни дочери! А у меня Менделя взяли как резервиста, теперь пришла повестка Игорю, он - совсем птенец, только из школы...Подрастает Саша, обмирает душа и за него. И когда здесь будет мир?" - У меня тоже не всё в ажуре.Я совсем недавно была в ужасе - предстояла операция на мозге, у меня нет тут родителей, как у тебя. Боялась, что станет с детьми, не спала всю ночь, молилась. И Бог услышал молитву и исцелил меня, операцию отменили. Молись ему, он охранит твоих мужчин от бед! Он слышит!
Инна уставилась на соседку, быстро моргает, не замечая, выскочившего из лунки шланга, вода льется на ее деревянные колодки. Вдруг поняв, наконец, смысл слов Леи, застрочила пулеметной очередью:" О чем ты, какой Бог? Нас гнали в газовые камеры, убивали даже детей! Колбасник Шимшoн резанул вчера:"Бог спит, а может умер!" Но тебе этого не понять!" - Да ты что! Всё вокруг живет и движется им, его духом! Переступи через горечь!- Но Инна уже наклонилась к шлангу, сердясь, что пустые люди отвлекают от дел болтовней.
Трах-бум-трах! Комья глины ударяются о крыльцо, разлетаются по гостиной, пробивают сетку на окне. Доли ушла в гамак. Лее не сосредоточиться на письме. "Оставь нашу землю в покое, Анжела, - высунулся из дверей кондитерской Джузеппе.- Мы ее купили для газона!" Фыркнув, девочка удалилась на свой участок. Она недавно в стране, приехала из Америки с матерью, красавицей Эстер и отчимом Коби. Поговаривают, что грузин сидел в тюрьме за драку, приехал на похороны матери, отца в живых не застал, в первый же хамсин ушла следом и мать. Молодожены наняли бригаду перестроить виллу на западный манер. Дети не дружат с Анжелой, избалованная девочка носит платья с кружевами, гольфы, лакировки, приносит в школу транзистор, замахнулась на учительницу. Пережить август одной нелегко, пойти некуда, на пляже нахалы не дают девчатам проходу, вот и развлекается стрельбой по крыльцу соседей.
В сентябре во двор Каратов перелез Коби. Его сегодня всё бесит, не вовремя этот праздник, дочь пристала - строй ей дурацкую сукку, пригласит детей, развесит картинки, похвалится американскими игрушками. Громила требует треть доходов, дай палец - отхватит руку. Ссуду дают, если приведешь им гарантов. На всё требуется лицензия, не знаешь кого подкупить, куда вложить доллары. Над этим домом висит проклятие, отец не простил, что я их бросил. Вокруг - злые завистники, распустили слухи. Ну сидел, а сами что, святые? Ядом языков убивают побыстрее, чем клинком, глазами сверлят хуже дрели. Мужчина зло обламывает деревья. - Что вы делаете?- выглянула из кухни хозяйка дома. - Сука.- Лея опешила: за что ругнул? Не сразу поняла, что грузин ставит не там ударение, имеет в виду "скуку" - легкую беседку, в которой сидят евреи в праздничную неделю кущей. - Вы бы спросили, я покажу, где ветви разрослись и мешают соседям.- Ты мнэ нэ будэшь гаварыт, што нада дэлат! Захачу вазму и в тваем доме што понравица. Но ты нышшая!" - Мам, не надо с ним спорить,- просит Рина, но Лея знает: таким нельзя показать слабость. Мужчина перебросил ветки через забор, смачно сплюнул. "Правилна муж хочит другой баб!"- и потащил трофеи к себе.
Коби клокочет злобой; проезжая мимо дома Каратов, он всякий раз высовывается из своего новенького "вольво" и кричит:"Дрань! Ты у мэна вылетышь из горада! Трапка!"- и прочее, глаза - угли, щеки багровые, нос - как клюв ястреба. Что делать?- ломает голову Лея, сказать что-либо - плеснуть бензину в костер, промолчать - нехорошо перед прохожими и соседями, да и Доли того-гляди бросится на помощь. Но ведь есть законы, они созданы для защиты хороших граждан от нападок! Решила посоветоваться в полиции. Помогло, Коби предупредили, затих. Надолго ли? Не с его темпераментом! Как искоренить злобу из его сердца? Прочла в книге "Левит": "Если осел врага твоего свалился под ношей, помоги поднять". Пересилив робость, Лея окликает жену Коби Эстер, та вышла на крыльцо, из дома хлынула оглушающая музыка. - Твоя Анжела - смышленая девочка, может многого достичь. Жаль, не учится, отстает. Хочешь позанимаюсь с ней? Я своих то и дело подтягиваю.- Красавица-брюнетка не верит тому, что слышит, но нет, дочь не высмеивают.- Я денег не возьму,- продолжаетЛея,- oсталось потерпеть четыре месяца. Получит аттестат , уйдет в другой коллектив, уже не новенькой. - Директор не принимает ее назад, в отделе образования сказали: не мешает ее отсадить, в Америке программа слабее. А она не хочет с семиклассниками, и так выше всех в классе. - Эта директриса из России, привыкла кричать на детей, марокканские мамаши ее боятся. Но Закон гарантирует детям десятилетку бесплатно. Требуй, пусть надавят на Юдит или дадут другую школу и оплатят поездки. - Спасибо. Я растерялась, не знала, как поступить. Муж хочет засадить ее за кассу ресторана, завлекать клиентов. - У нее не только красивое лицо, но и умная голова. Сорвалась в школе, нагрубила учительнице, пусть извинится, бывает. Но терять аттестат - значит радовать эту директрису.
Эстер тронута, зовет в дом, испекла печенье с орехами."Я не ем мучное, и так расползаюсь", отговорилась Лея. Делить пищу в доме Коби? Эстер съездила в город, Анжелу посадили в параллельный класс. "Ангелочек мой воспряла духом,- радостно доложила Эстер Лее,- надумала идти в школу медсестер, за кассой отказалась сидеть и в каникулы!" Коби рвал и метал, но уехал по делам на юг: с рестораном не ладилось. А через три дня прибежала встревоженная Эстер: Коби должен был вернуться еще вчера, но исчез. "В полицию идти боюсь, у него суровые дружки". Но Лея не советовала откладывать, в стране то и дело террористические акты.
На следующий день к угловой вилле подрулила полицейская машина сообщить,что пропавшего нашли. Не на юге, а под Иерусалимом. Кто-то привязал его к дереву возле муравейника, а затем облил керосином и поджег. Подъехал черный "вэн" похоронщиков "Хевры кадиша", возле входной двери поставили носилки, на них под черной тряпицей - кучка пепла. Останки грузина сопровождал на кладбище солидный эскорт, роскошные автомобили вели суровые молчуны с беспощадным прицелом глаз.
Жители русского поселка попрятались по домам: кредиторы могли захватить детей, потребовать выкуп, чтобы возместить потерю долгов. Эстер, не дожидаясь окончания "шивы", продала за бесценок виллу и исчезла, у матери ее не нашли, и скоро о грузине забыли. Cтроитель- подрядчик Авраам пригнал бульдозер и сравнял дом с землей, на мостовую была выброшена голубая ванна, узорчатые решетки, куски дорогих обоев. "Рабби велел прочистить даже участок огнем, cказал Сандре ее новый сосед.- O мертвом плохо не говорят, но боюсь строить дом на такой основе". "Дни злоумышленика сократятся, от дома не останется следа, сама память о таком исчезнет", говорится в Библии. Ей можно доверять! - Мам, купи артик, а?- ластится Тали и тянет мать к магазинчику. Лея пытается по-молодому вскочить из кресла, но ноги не слушаются, тело не оторвать от губчатой подушки на низком сиденье. Ощупала ноги - чувствуют, но отказываются распрямиться. Ужас окатил сердце: неужели ее парализовало? Нет хуже в расцвете сил стать беспомощной, не помыть тело, не слезть c постели, не cходить в туалет! Кто будет растить детей? Неужели ей предстоит провести долгие годы, глядя в потолок, быть обузой другим? Боже, ты всё видишь, я нужна детям, ты их отец, я не вынесу такого удара, помоги!
Девочка заглянула в гостиную, торопит. Минута, другая... И вдруг ноги налились тяжестью, дрогнули и подняли тело. Лея делает шажок, шаркая, боясь поверить, что вновь обрела опору. Она здорова! Ликуя, слетела с крыльца, чуть не столкнувшись с матерью Инны Симой, ухоженная, хорошо сохранившаяся дама ежевечерне совершает обход блока. На ней отутюженный светлый костюм, шелковая косынка, на ногах лодочки, на завитых подкрашенных волосах - элегантная шляпка. - Сима, какое чудо!- восклицает Лея.- Только что я не могла подняться, отнялись ноги, я так испугалась, молилась - и вот бегаю! Бог есть! Он слышит молитвы!- Одесситка остановилась как вкопанная, словно слышит иностранную речь. Но Лея говорит не на иврите. - Счастливая вы! - вздохнула, я так не могу. Жизнь - глупая шутка. Мне предлагали руку роскошные мужчины. А теперь доцветаю в этой дыре, некуда выйти, муж болен, внуки не заходят, забывают русский, зря везли сюда подписные собрания сочинений. - Может вам завести собаку? - Что вы? От них блохи, грязь, вонь; не знаю, как вы своего терпите.- И она медленно двинулась по своему маршруту.
Возле входа в сквер Лея увидела высокого грузного мужчину в черном костюме и шляпе, он двигался прямо на нее. Тали нырнула на газон. Зачем мне было дано испытать такой ужас? думает Лея.Чтобы сказать Симе? Но ей это неинтересно. Бородач почти поровнялся с ней, длинные усы развеваются от быстрой ходьбы, нo, замедлив ход, oн тихо, но внятно проговорил: "Можешь верить во что хочешь, но не смей никому говорить!"- Лея удивленно глянула на встречного, признала в нем местного раввина. - Вы это мне?- откликнулась. Он не удостоил ее ответа.- Кого мне слушать - вас или Бога?- Cуровый духовник процедил:"Я предупредил! Пеняй на себя!" и прибавил шаг. Лея не в состоянии огорчаться, она сказала те же слова что и апостол Петр! Ну да, в Библии сказано, что не надо им заботиться о словах, когда свидетельствуют о вере - им будет вложена речь в уста. Она видела сегодня чудо! А этот странный человек требует спрятать от ее соотечественников то, что делает жизнь осмысленной! Многие не понимают, почему судьба сыграла с ними жестокую шутку. Если б только узнали, что всё подчинено нерушимым законам, мы пожинаем, что посеяли. Нет, дорогая, страдают как раз те, что сеют доброе, самых лучших спроваживают в иной мир пораньше, чтоб не мешали. Так и Йешуа сказали:"Отойди, ты нам мешаешь!"Пусть не сразу награда за хорошие дела, пусть! Чтоб не верили из корысти!- парирует Лея. Но уверенность в том, что во всем есть глубинный смысл, делает жизненное путешествие интересным! Это как подниматься на Кавказ, лучшего наслаждения я не знаю! Мне еще многое не ясно, но есть где искать ответы. И неправда, что награда после смерти! Папа не раз получал ее при жизни: из подпасков поднялся в дипломаты. И мама видела английскую королеву. В войну сама не имела лишнего платья, а, заметив, как Соня снимает с забора сушившийся сарафан, позвала ее; узнав, что та из тюрьмы,накормила. И нас Соня потом подкармливала больничным хлебом! Никто из нас не погиб, даже не болел!
Утром Лея проснулась, помня: Амос , 5:13. Открыла пророка, прочла:"Умный молчит в это злое время". Опешила. Как так? Ведь другой пророк наказывает: Скажи брату, не то Бог взыщет с тебя! Злое время? Израиль - демократическая страна! Йешуа посылал апостолов во все концы земли. Это слова искусителя! Он подбивал и Учителя отступить от своей миссии! На всякий случай запросила Министерство религий. Важный чиновник Россингер заверил, что в Израиле уважают права людей любой расы и религии. Отправив письмо, господин Россингер набрал номер раввината Орот. "В ваших краях пoявилась миссионерка некая Карат".
Ответ из Министерства oбрадовал. Проводив детей в школу, Лея достает старенькую "эрику" и печатает исповедь о своем прозрении. Редактор журнала "Калейдоскоп" Андрей Криница прочитал ее рассказ с интересом, но публиковать отказался: "У приехавших полно забот, им не до религии, просят практических советов". Стучись в другие двери! - подбивает Совик. Исповедь появилась в популярном журнале "Жизнь" в текущем номере. Если не до раздумий нашим - можно обратиться к сабрам, решает Лея. Израильтяне не услышат об Йешуа в синагоге. А он обращался именно к дому израилеву, призывал не гнаться за корыстью, не злобствовать, не изменять супругам, не завидовать, миловать и любить других, как себя. Если бы все так поступали, жилось бы, как в раю. Нужно просвещение. Ленин не зря налегал на всеобщую грамотность.Она набрасывает текст листовки.
Обычно после лета у израильтян хроническая усталость, а Лея полна сил. Владелец крошечной арабской типографии взялся отпечатать три сотни листовок за мизерную плату. Прогуливаясь вечером,она наклеивает их рядом с бытовыми объявлениями на стенки магазинчиков и столбы возле овощной лавки, бакалейной, детского сада, входа в поликлинику. Пузырек с самодельным клеем - в кармане плаща. Люди прочтут, заинтересуются учениями пророков, станут бодрее и добрее.
Из темноты выступили навстречу ей две мужские фигуры в черном, следуют за нею сзади. Обернулась - сорвали только что наклееенный листок. Шагнули, подошли к ней вплотную, вырвали пачку из рук, "Прекрати сейчас же,- рявкнули,- не то хуже будет, грязная свинья!"- и удалились. Растерянная, Лея возвращается домой, декабрьский ветер пробирает до костей. Откуда в парнях такая озлобленность на незнакомку? Борются за чистоту поселка? Но почему не срывают записки о продажах, уроках, обмене? Возле дома - мгла, уличные фонари перегорели. Пыхтит какой-то грузовичок, но это не Яков - он путешествует. Группка парней соскакивает с грузовичка, опережая Лею. Дзинь! Задвижка калитки жалобно пискнула; парни ринулись к крыльцу, рванули дверь. На них - темная одежда, на макушках - черные кипы. Рассеялись по двору, истоптали траву, ломают кусты и саженцы, опрокинули на крыльцо мусорный бак, раскрошили почтовый ящик, разорили шкафчик для щеток и лопат. Нет, это - не борцы за гигиену поселка! Трое без приглашения влетели в гостиную, двинули стулом по этажерке и ногами по коробке с игрушками, расшвыряли книжки, сбросили с дивана куклу.
Когда глаза привыкли к темноте, Лея заметила у калитки соседей знакомую массивную фигуру в шляпе с полями. Раввин! Подошла поближе. "Рабби, уймите их, позорят вас. Они - как борзые на охоте, не соображают, что творят!". Бородач шагнул к машине, влез в кабину, нажал на кнопку гудка. Парни выскочили на тротуар, впрыгнули в кузов, и грузовичок удалился. Так их привез духовный учитель? удивляется Лея. Как это понять? Ныряет за советом в Библию. Пророки передали слова Всевышнего, она чувствует веяние Святого Духа, по коже - мурашки. В обоих заветах предупреждение: если кто-либо изменит что-либо в тексте - с того взыщет Бог! Писания запрещали, сжигали, но Библия выжила - никто не посмел внести в нее отсебятину. "Все желающие жить благочестиво, будут гонимы". Значит, если бьют за добро - не удивляться? Ну да, отвергли богобоязненного Шмуэля, изгнали чистого сердцем царя Давида к палестинцам. Убивали пророков. Но то было в древние времена, мы живем в демократической стране. Нужно вынести поступок этих нетерпимцев на суд большинства- люди чувствуют истину!
Лея звонит в редакцию центральной газеты "Маарив", разговаривает с журналистом. Он не верит услышанному, приезжает убедиться, фотографирует. "Вчера в центре страны имел место погром, сообщает назавтра первая полоса. Полиция обещала сурово наказать виновных. Делом заинтересовался государственный контролер". На душе посветлело - справедливость восторжествовала. Очевидно, эти студенты ешивы - из семей сефардов, соблюдающих древние традиции. Есть другие израильтяне, просвещенные - она в их стане!
У домика Каратов остановилась серебристая "хонда", из нее вылезли белоголовый плотно скроенный старец и сухонькая скуластая старушка на ревматических ногах. С трудом одолев ступени, постучались во входную дверь. "Будем знакомы, Рива Александровна, Исай Семенович!- представились, кладя на стол пакеты с апельсинами и печеньем.- Нам позвонили друзья из Канады, дали ваш адрес, сказали, что вы - верующие. Какой деноминации?- Видя непонимание на лице хозяйки, старушка пояснила: В какую церковь ходили на Родине? Слушают рассказ Леи с удивлением.-"И родители неверующие?- переспрашивают.- Не крестили? Вы работали в центральной газете?- Качают головами. У них добрые, располагающие к доверию лица. Лея показывает семейный альбом, где она с комсомольским значком на груди на коммунистическом субботнике. Гости ахают: Неужели и вашим деткам дорог Христос? Господь сотворил чудо!" В свою очередь рассказали: в стране несколько общин, в праздники бывают общие съезды. "Вы всегда желанны у нас,- заверяет Исай Семенович,- но если вам приятнее местная группа, я вас сведу с их пастором. Приезжайте вечером в субботу, когда начнут ходить автобусы". На душе полегчало - они не одиноки.
Дверь с маленькой табличкой "Группа детей света" неприметна среди торговых витрин и лотков арабского пригорода Тель-Авива. В просторной комнате звучит русская речь вперемежку с ивритом. "Израиль празднует День независимости,- усмехнувшись, говорит Исай Семенович,- но разве мы - независимые личности? Творец даровал каждому свободу, но мы растрачиваем его дар, поклоняясь идолам - золоту, телевизору, религиозным и политическим доктринам. Потому вокруг разделение, ссоры, войны". Ему внимают человек пятнадцать. Слушать пастора интересно - он умен, начитан, образован, выцветшие от времени глаза светятся человечностью, спокойствием и мудростью, он в отутюженной белой рубашке, светлом костюме, прямые седые волосы лежат аккуратно один к одному.
После проповеди под аккомпанемент Ривы Александровны на пианино все поют духовные гимны, затем делятся семейными новостями, обсуждают события в стране. Каратов окружают, расспрашивают, одаряют детей красками, блокнотами для рисования, играми, детской Библией. Пасторша угощает домашним печеньем, пирогами и кофе. Заметив на шее Рины Леи крестик (она спаяла его над газом из двух золотистых штырей), мягко замечает: "Крест - орудие пытки, символ инквизиции. Мы, мессианские евреи, его не носим".-"А в России кресты и на церквах и на шеях, у католиков всюду распятия, видела в кинофильмах. Я такой профан!" Покраснев, она прячет крестик в карман. Набирает кучу брошюр, газет, журналов - изголодалась по чтению. В городской библиотеке нашла лишь тоненькую брошюрку - как судили бы Иисуса сегодня. Автор не нашел причин для отмены смертного пригoвoрa.
Глава 11. Возвращение в отчий дом "Наибольшая боль - это та, о которой вы не можете сказать другим". (Еврейская пословица).
Холодный дождливый вечер. Где-то празднуют Новый Год. Доли придумала пригласить детей в пятницу на концерт. Тали прочтет стишки и покружится, Рина сыграет пьески на гитаре (она уже полгода занимается в местной музыкальной школе), несколько песен исполнит семейный хор, и под занавес Доли сделает шпагат, мостик и стойку, а Рина покажет , как она умеет вскакивать на колени из сидячей позы. Высунув язык от усердия, Доли пишет рекламу, Рина готовит пригласительные билеты, дает малой раскрашивать уголки. Робкий стук в дверь. "Угадайте, кто прибыл - Дед Мороз или Снегурочка?"- шутит мать. На пороге - молодая девушка в шляпе, элегантном синем замшевом полупальто с серым воротником, в кожаных перчатках и высоких сапожках, на плече - дорогая сумка, не иначе как с подарками. Лея пятится, приглашая гостью войти, включает у порога лампочку.
"Илана, ты?"- Детский визг несется на улицу, в виллах напротив вздергивают шторы, приоткрывают двери. Рина повисла на шее сестры, горячо целует, Доли стягивает шляпу, разглядывает лицо, Тали спряталась за диваном, в кукольном уголке, сбычилась."А к кому приехал лопоухий Топси? И кому красная юбочка?"- подбирает ключик к ее сердцу Илана. Извлекает из сумки гостинцы - всем сестрам по серьгам: Рина получает говорящую куклу в вечернем платье с кружевными рукавами и широкополой шляпке со цветами, Доли - книгу сказок с чудесными иллюстрациями. "Ты учишь английский, прочтешь и перескажешь сестренкам, - наказывает Илана.- Я налегке, чемодан потерялся в аэропорту; увидали канадский паспорт, засуетились, обещали разыскать и доставить на такси".
Мать вслушивается в звуковой ручеек, дочка в детстве была говоруньей, рассказывала обо всем, что видела за день. Потом замкнулась. И вот опять выплескивает впечатления и эмоции. "В русской церкви обомлели, узнав, что мои родственники не спасены. "Пойдут в геену огненную!"- заверили. Даже обычно спокойный пастор разволновался, понадавал для тебя книг, чтобы ты узнала, как правильно верить и спастись от Страшного cуда. Какие прекрасные люди мне встретились, мама! Католики-мужчины - мягкие, чувствительные, уважают Деву Марию и всех женщин. Нашли мне комнату, сказали: "Начнешь работать, тогда и будешь платить сколько сможешь!" Кормили, устроили секретаршей, не выясняли гены и кому молюсь, впервые я почувствовала себя человеком. Они видят в каждом Божью искру! Я больше не "сосна"-Илана, я снова Любовь, "Лави" по-английски".
Рано утром прибыл потерявшийся багаж. Внутри чемодана - хаос, открылась бутылочка лака, часть брошюр залило, пришлось выбросить. "Не переживай,- успокаивает Любу мать,- литературы полно в общинах. Я уже заглянула в некоторые книжечки - сердитый безапелляционный тон, заумье, домыслы. Попробую разобраться в словах самого Учителя!". Талочка уже не отходит от старшей сестры. "Я тебя скоро совсем полюблю,- обещает,- заняйся ужином, има, я хочу показать Лубе стадо карандашов. Нарисовай мне кошу и много пёсов, а? Ты, има, небось, не води меня завтра в сад, там шум, а я люблю тих. У меня от садика головная боль болит. А рядом с Лубой летаю в космосе,- признается.- Там тёти в серебряных платьях". Шестилетку перебивает девятилетняя Рина. Она в восторге и от песенок, сочиняемых вновь обретенной сестрой, и от зайчиков, которых Люба научила ее пускать зеркальцем. "Покажу детям, подумают - настоящий, а он - солнечный!", смеется, хвалится танцующим гиппопотамом, сотворенным совместно с гостьей в ее блокноте. Тали требует и ей такого же, только не одного, а с сестренкой гиппочкой.
Рина поражена - Люба помнит, как ее принесли домой в первый раз."Почему не взяли сразу и Тали?- спрашивает.-Бедненькая скучала без меня так долго!" Малая засыпает, уткнувшись носиком в грудь Любы. Люба смеется, тискает девочек, заставляет повторять смешные словечки, ее забавляет, как дети смешивают языки, карежат русские слова. "Я не одергиваю,-объясняет мать.- C пятого класса учат и иврит, и арабский, и английский".
Три вечера они сидят возле радиатора, не могут наговориться, еще бы - сорок месяцев были врозь! "Ты в мире не одна, - твердила я себе, мама, в стране должны быть наши. Разыскала русскую церковь. Дьякон Игнатий поприветствовал с кривой улыбкой. "Женщины в брюках не ходят, осадил, Библия не велит". Я опешила - в Риме украли сумку, а в поезде залезли в чемодан, купить одежду было не на что. Подошла старушенция, цедит: "Стери губы". Раcхвалила житуху при царе. Подошел один с постной физиономией, протянул медную тарелку, повел носом, унюхал табак, выдал нотацию об искушениях. А я не курю, это девчонка с танцевального кружка попросилась заночевать, ей далеко добираться до родителей, как откажешь? О, если б эти святые узнали, что танцую с красавцем, - предали бы анафеме!- Она рассмеялась.- Короче, опостылели сразу и навсегда. Хочу бежать от своих в большой город - Торонто или Оттаву".
Oна отсыпается, с аппетитом поглощает домашнюю еду. "Как с вами хорошо!"- повторяет и не кривит душой. Зачем неслась за моря - и сама не понимает. От добра добра не ищут, а что может быть важнее для счастья, чем сладкий дом, где тебя любят? Одно плохо - не привыкла спать в байковых хламидах и свитерах, но даже под тремя одеялами в салоне пробирает ночью озноб. А в спальне тесно и без нее, Тали простудилась, еле дышит, хнычет. Надо было приехать летом, ругает себя, нагнали страхов в церкви, а я, как дура, поддалась. Нет у меня воли, конца света ждут две тысячи лет. Потратила все сбережения, не поехала на международный конкурс бальных танцев представлять Канаду... "У вас лишний раз не искупаешься, стали болеть мышцы,- жалуется матери,- в Канаде в домах тепло, полно горячей воды. Пойду поработаю, пока холод".
Но дело не только в холодной душевой - стены смотрят укоряя, давят, как тяжелые плиты. Протертый диван злит -сжечь бы его на дворе - на нем отчим лез под юбку, пока мама готовила ужин; показывал порно журналы, сально подмигивая; мать удивилась тогда, откуда вмятины, почему на обоях оспины.Oна не могла ответить - от отлетевших с блузки пуговиц! Хорошо, что полиция запретила ему входить в дом, маньяк гуляет по Африке, как Бармалей, может его сожрут людоеды. Игнатий oтчитал бы за такие мысли. "Любите врагов ваших, прощайте". Я не такая святая, как они...Она улыбается, засыпая, но во сне куда-то бежит, прячется под кровать, закрывается в шкафу, а там - полно змей...
Работу Люба нашла легко - начальнику крупного концерна "Кур" требовался секретарь, способный вести телефонные разговоры с зарубежными клиентами и поставщиками. Элегантную блондинку, владеющую в совершенстве обеими языками, взяли cходу. "Не думали встретить в Израиле такой класс!" - воcхищенно отзываются посетители. На ее столе - красная роза в бокале, аромат "же ривьен" в воздухе. Приглашает присесть, "Пожалуйста","Спасибо","Не беспокойтесь", сдерживает слово. "Такой бы стиль ввести всюду!- с вос хищением отзываются клиенты.- Сабры резковаты." И начальник , собрав секретарш концерна, велит им поучиться манерам у новенькой.
В апреле из небытия явился Яков - не навещал детей месяцев восемь. Громыхала гроза, шторы спущены, под дверь натекла лужа. "Входи,- пригласила жена,- что притулился к косяку? Мы не кусаемся". Заметил календарь"Лучи света". На диване Илана - похорошела, совсем взрослая, не подойдешь. С чем пожаловала? Может и в суд потащить... Теперь и к детям не заедешь, обе торчат дома. На столе брошюра "Сын Божий пришел спасти". Этого еще только не хватало! Засорит головы детям... Спокойствие, врагов держат у груди, придумаю, как отбить от нее , а пока не мешает подмазать медком. - Хотел позвать девочек в Сахны,- проговорил Яков громко, так чтобы услышала у себя в комнате Доли.- Там теплые источники, хорошо купаться, пока море холодное. Можете присоединиться. И ты, Илана!
Роща высоченных финиковых пальм окружает небольшой бассейн. Лея блаженствует, колеблет руками теплую воду, воздушные пузырьки щекочут кожу. Рядом, лежа на спине, загорает Илана, барахтается на надувном лебеде Талочка, подпрыгивает Рина. Доли неподалеку, на берегу возле веселого загорелого отца, он рассказывает ей об африканских львах, показывает, как наживить червяка на крючок, забрасывать удочку и подсекать, когда пошел клёв. А девятилетняя Рина отважно прыгает и, оттолкнувшись от дна, всплывает, радуясь то ли своей отваге, то ли миру в семье. Незаметно все обгорели, у Иланы на плечах - пузыри, кожа не терпит даже шифоновой блузки. Позвонила боссу, отпросилась. Назавтра уехала без завтрака, с клиентами и начальником разговаривает неуверенно, пряча глаза, словно обманула, попросив отгул. Разговаривает с клиентами, запинаясь, из головы выскакивают привычные слова. Ожоги не заживают неделю, извели. Мазь, выписанная кожником, не помогла. "Наверно что-то подорвало иммунитет,- удивляется врач,- вас что-нибудь сильно потряслo недавно? "Эти врачи воображают из себя богов,а помощи оказать не умеют даже когда рана снаружи,- сердится девушка,- не дай Бог, выйдет из строя внутренний орган! В беде помощник только Иисус!"
Иерусалим полон гостей и пилигримов - паcхальная неделя у христиан, праздник иcхода - у евреев. У Дамасских ворот старого города - толпы арабских торговцев предлагают тысячи сувениров, детишки не дают туристам прохода, клянчат мелочь. Илана примкнула к группе английских пенсионеров, прошла с ними по крестному пути. Смотрит, как пилигримы благоговейно прикасаются к стертым камням, веря, что они помнят касание мученика, несшего крест на Голгофу. Но тогда улица находилась метра на два ниже! Рассматривают скалу в форме черепа, ни у кого не возникает вопрос - как могли воткнуть в нее три тяжелых столба с распятыми. И скала была за пределами старого города; протестанты считают, что истинное место казни и захоронения - в садике с пещерой: там валун до сих пор охраняет вход в усыпальницу. Девушке не по себе, когда гид с пафосом читает о муках великого Учителя, посланного Богом Израилю. Она празднует не распятие, а победу духа над материей, жизнь вечную, она верит - Йешуа жив! Автобус берет туристов на Оливковую гору к месту вознесения. Дзинь! Камень разбил стекло, все пригнулись, злобно кричат подростки, откуда-то появились солдаты, пускают слезоточивый газ, стреляют в воздух. Туристов поторапливают, визит в церковь вознесения отменяется - рядом арабское село. Илана не в силах миновать Гефсиманию. Под этими древними оливами сидели апостолы, здесь исступленно просил назаретянин Бога пронести, если можно, чашу мучений мимо него. Почему такой светлый человек должен был страдать? Почему Бог не спас своего сына от позора и мук? Дорогой Йешуа , как мне больно за тебя! Две тысячи лет прошло, а люди ничего не поняли, не изменились, воюют!
Темнеет, но из садика не хочется уходить. Наверху - два кладбища, вокруг - безлюдно. Выстрелы и крики стихли. Здание церкви на фоне темно-фиолетового неба кажется огромным. Вдруг оно oсветилось изнутри огнями, отблески света упали на дорожки. "Йешуа, спасибо! Я знаю, ты рядом!"- восклицает Илана сквозь слёзы. На душе легко и радостно: Йешуа жив, он читает в ее сердце! - Подвезу до центра!- вывел ее из эйфории водитель откуда-то появившегося такси. Кто он - араб? Еврей?- Девушка, вы охотитесь за призраками, как принц Чарльз?- продолжал незнакомец, в глазах - веселые искорки.- Одной тут ночью быть ни к чему! Они стра-а-шные! - Он поднял ладони, закружил дрожащие пальцы, понизил голос, широко раскрыл потемневшие глаза, постарев лет на двадцать, и вдруг тут же заливчато засмеялся и стал прежним. Люба почему-то не удивилась. - Садитесь, подвезу до автобусной станции, не бойтесь, денег не возьму, мне по пути!
Любе вдруг становится весело, она сбегает к белой "ауди", садится рядом с шофером, шутит без оглядки на этикет, и он рассказывает что-то бесшабашное. Но стоило ей вылезти из машины неподалеку от центральной станции, как такси исчезло. Никак не вспомнить лицо добряка-пересмешника. Шатен? Нет, вроде бы блондин. Кудрявый? Когда высаживалась, волосы были прямые, лицо узкое, а глаза серые. Но в Гефсимании они жгли углями, а лицо было - как у дедушки в молодости - с массивными щеками. Их скрадывали усы. Вдруг ее осенило - это был тот, который всё может! Глупо так думать, нo сердце никогда ее не обманывало! И зачем чудеса ограничивать рамками?
Вернулась в Орот окрыленной: надо жить только здесь! Никогда она не испытывала подобной радости! Теперь нужно восстановить мир с досами, они тоже любят Бога. После налета ешивы она не согласна подставить вторую щеку, не тому их учили в гимназии "Виталь""Зло, - внушали, не пропускают, встают в проломе стены; там, где нет человека, постарайся быть им. Еврей должен активно насаждать добро". Но если недобрых много и вместо бесед oни хватаются за камни? Не мешает посоветоваться с главным раввином города. "Пропустите этих женщин, обращается хозяин кабинета, широкоплечий великан к очереди в коридоре. Он - в черном костюме, лицо до глаз закрыто окладистой бородой, усами и бакенбардами, на голове черная кипа. Указывает на стулья, вглядывается в вошедших глубокими темными очами, видавшими непереносимое. Он слышал о Каратах, молодую переправил на Запад Союз церквей, предупредил раввинат глава семьи. Тащила через океан чемодан со сказками отцов церкви, их посулы рая после смерти давно разобраны еврейскими мудрецами, как и искажение учений того человека: никто не спасает других, даже пророк не в силах искупить чужие ошибки, душа поднимается, учась на них. Лица у обеих открытые, неглупые. Наслышан он и о погроме. Спрашивает во что верят. Ни насмешки, ни гнева, ни осуждения.
- Ищите дальше, задавайте вопросы, проверяйте доктрины. Тем, кто ищет с чистым правдивым сердцем, открывается истина, и делает их свободными. Не всегда сразу. Обещаю - пока я в Орот, вас никто больше не тронет.- Он провожает мать и дочь до дверей, мужчины расступились, пропуская, на лицах - удивление и интерес. Раввина уважают в стране, прочат возглавить ашкеназов. - Какой прекрасный человек!- восклицает Лея на лестнице,- ведь был ребенком в концлагере, но не клянет жизнь, весь светится! Он-то знает истину! - Показал своим примером, как вести себя с пришельцами и иными мнениями! Уважил нас, а досы шарахаются от собственных жен! - Жаль не знает, кто "дверь к спасению", здесь об этом не прочтешь!- Лея достает из сумки листовку и сует ее в почтовый ящик раввината. - Зачем?- удивляется Люба.- Он знает намного больше нас из сокровенного! Махина! В школе нам говорили, что навязывать кому-либо свою веру - это насилие над духом, каждый ищет, и ему посылают свыше именно то, к чему готова его душа. Остальное скатится - как с гуся вода. Ясельнику не внушишь астрономию.
Лея чувствует себя иногда c дочерью неувереннo, нo в ней крепнет решимость просветить тех, кто никогда не слышал о Всевышнем и его заповедях. Она решает найти подмогу - дает в местный еженедельник объявление, наклеивает на входную дверь полоску: "Здесь встречаются верующие в Иисуса", рядом - крестик.
Назавтра приехали две женщины и парнишка; туристка из Бельгии поведала, что купила десятки "Новых Заветов" раздавать духовно погибающим евреям, раскрыла чемодан в центре города, но подошли двое строгих мужчин в черном одеянии и велели убираться подобру-поздорову. "Я ничего плохого не делала. Это прохожие кричали и швырнули камнями, наверно, их кто-то обидел",- недоумевает она. Сконфужена и вторая гостья, она прибыла в гости к родным из Англии, стала предлагать прохожим в Тель-Авиве карточки со словами:"Это имя спасет вас в день Страшного Суда! Храни его всегда при себе - в кошельке или кармане". У нее выхватили всю пачку, взяв под локотки, перенесли через дорогу к автобусу, подождали пока уедет. - Ничего не сказали даже, я делала святое дело!- сокрушается она. - Вы ничего плохого не сделали,- успокаивает гостей Лея.- Cвобода собраний гарантируется законом; просто раввины не хотят миссионеров, особенно строго оберегают выходцев с Востока и из Африки, cоблюдающих традиции. Таких большинство в Орот. Христиане собираются втихую, пока их терпят соседи, здешняя община перебралась в особняк пастора на окраину, там в основном - туристы. О карточках не переживайте, главное - принять Спасителя в сердце, его неповторимому имени не место среди ...- Она не договорила, снаружи донеслось: "Не позволим!"
Люба издали заметила цепочки автомашин у обоих тротуаров, толпу у своей калитки, покупателей, высыпавших из кондитерской, вытянувших шеи. Робертино соскребал что-то с их двери, чуть не упал, когда дверь распахнулась и появилась мать. "В чем дело? - спросила его Лея.- Зачем кричать? Можно всё выяснить без ссор, мы годами ладили с твоими родителями". - Убери крест! Его носили фашисты! - Что ты! Это символ высшей любви, когда человек готов умереть за других! Мой отец воевал против Гитлера! - Из-за крещений евреев случилась "Шуа" (Катастрофа еврейства)! Зачем здесь нееврейки? Они с крестами! Не допустим! А ты что здесь делаешь, Хаим?- Гость оказался сыном сторожа синагоги. Парень мнется. Подослали, догадалась Люба, не успокоились. Главе раввината не уследить за всеми и не под силу сдержать фанатиков. Лучше пригнуться. Но мама ведь не захочет, cкажет, не для того ехала из Союза. Правильно ей советовали во сне молчать.
Якову запрещено входить в семейный дом, но он наслышан о глупых выходках жены, подсторожил, когда она уехала на биржу труда. Рина уверена, что мама с папой помирились, она ведет его за руку в гостиную. Он всё продумал: Доли доложила - падчерица приехала одна, без денег, в полиции не была. Прежде всего ошеломить, тогда легко подчинить своей воле. Припугну, мол, сообщу в армию, намекну - скандалы со мной ни к чему, лучше быть покладистой. Увидев отчима рядом, Люба обомлела, ноги налились чугуном. Он дотронулся до округлого плеча, тело пронзила дрожь, но это уже не страх, а гнев. Принимается за старое, дом - его крепость, плюет на ордер полиции... Двинула бы, но Рина не поймет и дружбе c Доли конец. Хорошо уродинам и толстухам, к ним даже волосатые шимпадзе в ресторане не лезли. - Поехали, подвезу,- зовет отчим, даже не придумав куда. Он умеет предлагать так настойчиво, что отказать невозможно, мысли вылетают из головы, не найти отговорку, ноги сами идут, куда скажет. Встает, набросила жакет, берет сумку. В кабине - незнакомки. Значит сыт. Зачем звал? Опять дурачит мать, дети вынуждены надеяться, хитрить, лавировать, как я в Москве была между Сциллой и Харибдой. Какой-то родовой рок...Но зачем я села в машину? Почему подчиняюсь? - Вот что, мать дурит,- произнес Яков, высадив пассажирок возле рынка.- Ты имеешь на нее влияние. Пусть живет тихо. Поэтесса Элина Болдина - тоже христианка, а помалкивает, ее дочь взяли в армию, вышла замуж, устроилась в супермаркет. Я тебе во всем помогу, у меня - связи, я отходчивый, не помню зла. Договорились?- Он дотронулся до бедра девушки, наблюдает за ее реакцией. Быстро заморгала, боится, вспыхнула, отвыкла. Не гуляла? Легче поддастся. Мы еще повеселимся!
Каждый новый день для Любы мука. Он, кажется, не лезет к своим дочкам. Это я - подкидыш, некому защитить мое тело, ему оно - десерт. Гиена! Ее всё бесит, и она всё чаще выдает гневные отповеди матери. Ты выбрала себе такую жизнь. Я вырвалась на волю, кричит в ней безголосый прокурор! А вслух сообщает : "Я рискую потерять статус, прошло полгода, пора в Канаду!" Мать не задерживает. - Нам вас доверяют растить, защищать, пока маленькие, а выросли - не имеем права стоять на пути. Над уважаемым членом Кнессета все смеются - в сорок лет живет при маме, небось, купает его в ванной. Дай Бог тебе найти счастье на новом месте. Не боишься начать с нуля в Торонто? За меня не переживай - на небе пекутся и обо мне, и о девочках.
Люба обнимает Дoли. Ей она ближе других сестер: обе - москвички, обе записаны русскими. Ездили вместе на Кинерет и в "Бейт ахалуцим". "У нас ведь нет денег", боялась Дoли.- "Ничего, Бог усмотрит!"- заверила ее сестра. И в самом деле, им предложил места в кабине шофер из Тверии и вел себя порядочно, потом втянула на пароход группа туристов и возила по озеру, пока не стемнело. "Здесь Йешуа шел по воде",- показала в темноту Любовь. Вдруг из-за облаков выплыла луна, зыбкая тропка рассекла водную поверхность. Доли ахнула. Заночевали в палаточном лагере на берегу. Встали до рассвета приветствовать паcхальное воскресенье. На душе - отрада, сердце рвется ввысь. Такая связь - самая ценная. Доли прижимается к сестре, пряча слезы. "Погладь Рики, она тоже будет скучать по тебе!"- шепчет в любино ухо.
Глава 12. Гейзер из души "О, есть костер, которого не смеет коснуться ни забвение, ни страх". А.Ахматова
На съезде верующих в Хайфе Лее с детьми дали отдельную комнату с видом на море, под окном - зоопарк, утром их будят рыки проголодавшегося льва! Горячей воды вдоволь, во дворе - качели и стол пинг-понга, никто не указывает на них пальцем, не смотрит исподлобья, не бросает комья глины в окна. Общие трапезы надолго оставляют ощущение братства людей. Длинные столы украшены цветами и уставлены вкусными блюдами, горят свечи, звучит благословение пищи, плывут из рук в руки тарелки с курятиной и рисом, гуляшом и картошкой. С утра до ночи на столе в углу - вместительная ваза с бисквитами и кипятильник, молоко, кофе, чай, сахар. Караты тут отъедаются и прихватывают домой то, что остается на кухне в последний день. Иногда Лея пропускает лекцию, едет в пригороды, где поселились соотечественники, и кладет в почтовые ящики свои листовки. Она уверена - слова Библии не могут не тронуть сердца атеистов. Местные газеты бьют тревогу о нашествии миссионеров. На таких встречах многое узнаешь. Одну общину выжили из отеля, где они снимали зал для встреч, и теперь люди собираются в сквере или у кого-то на дому. Другим бросили бензиновую тряпку в окно и сожгли пианино. На собрания приходится проходить сквозь строй ортодоксов с плакатами, они отгоняют любознательных, обзывают идущих "нацистами", пачкают ступени, царапают автомашины, не чураются изображать свастику.
"Хоть уезжай, сокрушаются верующие, дети ходят в школу под конвоем, хозяева домов отказывают продлять договор на квартиру, соседи жалуются, что мы оскверняем здания. Майкл купил и привез "Новые Заветы" на иврите раздавать новобранцам. Подъехал к пункту мобилизации, вручил десяткам солдат. Не успел отъехать, появился раввин, приказал побросать подарки в мусорную тележку, записал номер автомашины, и теперь американцу предлагают покинуть страну. Целой группе в Герцлии отказывают в гражданстве, хотя их матери - еврейки. "Вы - выкресты", бросают им в паспортном столе."Мы носим кипу, верим в Единого Бога. У нас в доме "мнора", мы празднуем Хануку, а не Рождество!" парируют мессиане. Их посылают жаловаться в Высший Суд, а это - недешево.
Заполненный зал внимает лекциям, докладчики говорят воодушевленно и убедительно, зачитывают главные из трех сотен пророчеств о Мессии, исполнившихся в жизни их Спасителя. Уразуметь веру в него дано лишь избранным Богом еще до рождения. Невольно распрямляются плечи, во взгляде - самодовольство и жалость к отвергнутым. Лея старается не пропустить ни одной проповеди, после каждой - рассказы очевидцев о чудесах. Юный художник упал со скалы, врачи приговорили его пожизненно к инвалидной коляске, но группа верующих помолилась - и на третий день он пошел (правда, на костылях). Пара из Кармиеля была на грани развода, но приехала с детьми в Хайфу - и мир в семье восстановлен. Лея помнит и свое чудесное исцеление. В раздвинутые стеклянные двери по зеленому склону горы Кармель скатываются дивные мелодии духовных гимнов, они, наверно, достигают и морской синевы. И вдруг открываешь в себе общность со всеми людьми и природой, чувствуешь неземную легкость - вот-вот взмоешь над горой, отдавшись небесному притяжению!
Тут всегда изобилие пищи для ума и сердца, находишь в разуме светлую горницу. Здесь никто не загонит тебя в стойло. Не хочешь - не молись, слаб - не дежурь, поймут, не осудят. Неподалеку застыл на каменном пьедестале великий пророк Эльягу ( его визита ожидают в каждой семье в праздники). На этой горе он явил народу силу Божию, призвал евреев: "Долго ли вам хромать на оба колена? Если Господь - есть Бог, последуйте за ним!" и велел убивать всех лжепророков, пока слушается рука. Он стоит, держа голову идолопоклонника, у его стоп - груда других голов. Страшен был великий муж во гневе! Но Лее ближе путь назаретского пророка и учителя, нежного, доброжелательного, терпимого к людским слабостям. Вера в Бога и его нерушимые законы меняет сердце человека, в нем съеживается зазнайство и открывается доброта. Но как нелегко сносить хулиганские выходки, сплетни, зависть, наговоры! Лея раздобыла плакат - на нем ребятишки-ясельники сидят на горшках - черные,коричневые, белые, желтые. У них нет ни ссор, ни войн, ни ненависти, ни доносов или козней, как у взрослых. Общество портит человека, нужно раскопать в заросших колодцах душ чистые родники. Рождается первая статья "Судьба Израиля и обетования Библии". Она посылает ее в "Жизнь". В чем причина неудач еврейского государства?- задает автор вопрос пророкам. "В Иерусалим придут на поклонение все народы", обещает Захария.- Но это случится тогда, когда Израиль взыщет Господа всем сердцем, а пока евреи идут oшибочной дорогой. "Сотворите себе новое сердце и новый дух. Обратитесь - и живите!" Узнав о гонениях на верующих в Союзе, Лея напоминает их западным собратьям призыв Библии:"Спасайте обреченных на убиение!"
Заграничное русское издание охотно публикует размышления москвички, идет поток читательских писем. "Неужели и на Святой Земле притесняют христиан?"- удивляются, а Лею поражает их идеализм - ведь сюда ездят туристы, полно журналистов. Она знакомит соотечественников с жизнью общин. Родители отрекаются от собственных детей, если те верят в назаретского Учителя, сидят по ним "шиву" как по умершим. Организация "Яд ле-ахим"("Рука - братьям)") выслеживает "отступников-выкрестов", в газетах то и дело появляется дежурная статья о том, как некий еврей оказался безработным, а "охотники за душами"- миссионеры разыскали его, предложили американский паспорт, билеты на самолет всей семье и деньги, но братья подали ему руку и вытянули из гибельной ямы(Такая статья соседствовала и с заметкой о погроме в Хофим у Каратов). Если в Союзе религия объявлена опиумом, то в Израиле она сроднилась с государством и процветает. В последние годы религиозные раздумали бойкотировать мирскую суету и, создав партии, пошли на выборы. Набирают несколько мандатов, но получают три -четыре министерских портфеля. Они как довесок помогают двум большим лагерям создать коалицию большинства и никогда не бывают в проигрыше! Во время летнего затишья они провели законопроелкт считать уголовным преступлением заманивание еврея в чуждую религию за подарки, доллары или иные посулы.
Неугодных выживают из страны так, что и комар носу не подточит. С Леей Карат сложнее - имеет гражданство, записана еврейкой. Раввин Штейнберг призвал членов синагоги в Хофим: досаждайте чем можете, не берите на работу, не продавайте продукты, предупредите родных, чтобы не попались в ее сети. Пришлось ей ездить чаще в Орот - там ее не знают. В сумерки у калитки объявился безусый паренек - сын местного сапожника. Лея удивилась - ее дом усердно обходят; наверно, по молодости еще не усёк, оскверняется. Лея с интересом вглядывается в юного ловеласа. Но вместо романса он неожиданно решительным жестом тронул лоб, пах, плечи и быстро заговорил: - Помогите мне, прошу, очень. Я- христианин, хочу в Америку.- Он снова перекрестился.- Нужен паспорт и восемьсот шекелей, а родителям нельзя сказать - убьют. - Мне тоже нужны и деньги, и паспорт. Где бы достать? Кто тебе сказал, что у меня доллары навалом?- Лея спустилась к пареньку на тротуар, на углу шарахнулись за куст две высокие фигуры в шляпах. Всё по Торе, верят двум свидетелям, усмехнулась. Так было и тогда, в синедрионе,на том суде. Решили подловить ее на подкупе юноши!- Иди-иди, дружок, - сказала гостю, - найдешь таких благодетелей - скажи мне.
В один из январьских дней по ступенькам поднялся новый друг Доли Рами. Добрый начитанный парень, обожает четвероногих, выгуливает двух щенков. Он пробудил в Лее интерес к интеллигентной газете "Маарив", принес томик Эфраима Кишона, потом они обсуждали юмористические рассказы классика, Лея впитывала литературный язык Рами. В дом она его не зовет - ей как агуне запрещено уединяться с мужчинами, даже c друзьями дочерей. Oседлав бревно, Рами зашептал: "В четверг к вам придут с обыском, не мог не предупредить". - Спасибо, друг. Засуну мешок с валютой под плиты, мне ведь щедро платят! Может, переложат плиты поровнее и перелопатят двор под посев травы.- Рами вскочил, заторопился, глаза неспокойны. Неужели не понял что шучу? Юмор Кишона тонко ловит, а тут даже не допускает мысли, что ошибается, думает что я на содержании западных церквей. Сплетни плывут всё дальше, на Лею показывают пальцем, за ее спиной "олимы" шушукаются, окидывают презрительными взглядами. Овощники, завидев ее, снимают ценники, бакалейщики больше не записывают в долг. Закрывая на ночь кондитерскую, соседи обильно прыскают в метре от ее окна едким деодорантом, так что не уснуть, а окна не закроешь десять месяцев в году.
Журналу "Жизнь'" требуется корректор. С тяжелой головой Лея едет в центр - сорок минут автобусом, с километр пешком. В крохотной комнатке - два стола, заваленных бумагами. Редактор Анатолий Князев протягивает Лее гранки на пробу. Cмуглый пожилой мужчина, профессионал, взглянув на москвичку с прищуром умных глаз, радуется, что напал на мастера дела. Лея читает рассказ русского эмигранта о молодой заложнице в плену у арабского шейха. Автор смакует групповое насилие, называет женщину "щелью", мерзкие сцены въедаются в память, отравляют вкус жизни. Анатолий подметил смущение дамы, но теперь на сальности спрос, журнал нужно продавать."Вы нам подходите. Соглашайтесь! Правда, зарплата не ахти какая, но вы сможете писать, платим гонорар.- Лее по душе его открытость и любовь к своему делу, oна устала от презрительных реплик, кивает.- "Да, кстати, там у вас живет некая Шафранкова, случайно, не встречали? - Это я. Девичья фамилия.- Искорки из антрацитовых очей исчезли, веки опустились скрыть смущение. Ищет убедительную отговорку. "Я позвоню вам, нужно обсудить вашу кандидатуру со спонсорами". Зря потратилась на дорогу, усмехнулась Лея. Зато не нужно будет читать фантазии маньяков! Наверно, такое чтиво нашим нужнее, чем духовный поиск... И чего испугался? Журнал доходный. Что ж, как здесь говорят, "придется затянуть поясок", хотя от кашного меню талия, наоборот, расползается. Видно, ей не светит выйти в люди, придется смириться с этими хмурыми стенами, жаль нет ни телевизора, ни книг. Она уже годы - в черной дыре, не разовьет таланты. И дети не развиваются как могли бы. Если бы Яков любил хотя бы их, понял бы: нельзя расти, имея такой печальный пример перед глазами. Ведь понял Борис состояние Тони, сказал:"Там, где плохо моей жене и дочке, нет и мне счастья!" и увёз семью на Запад. Исса отбыла с младшим сыном во Францию, Майя вышла за американца, избрала его страну. Многие пламенные борцы за выезд , даже Перский, сразу же перебрались за океан. Но у Якова упрямство вперед родилось, губит самых близких. Он даже о голодающей матери не взволновался.
В местной общине среди богатых западных иммигрантов и туристов Лея - как незваная приживалка. В Яффо ездить дальше, но там она желанна, есть русские, хотя на разговоры не остается времени. А вопросов много. Лея ищет ответы в брошюрах. В одной с упоением рассказывается об иcтинно верующей: ее постоянно избивает муж-алкоголик, требуя признания - она притворяется, что любит его, такого. Но, умирая, она посылает ему свое прощение. Потрясенный, вдовец идет в церковь, он тоже хочет переродиться, стать Божьим человеком. Автор в восторге, но у Леи история вызывает возмущение: даже козла отпущения не избивали, а отпускали в пустыню на волю. Кутузов не делал мир с волками и никтo не братался с фашистами. Якова годами не пробить любовью и добротой, посмел оскорбить папу, подвел меня под операцию, топчет и топчет. От Владика я ушла после первой и единственной пощечины, полгода умолял принять назад. Не дам загубить свою жизнь, ценю свое здоровье и тело,- твердит она, выбрасывая брошюру в мусорный бак.
Единственная отдушина - разговор с Любой. "Спроси пасторов, как быть, когда вокруг одни атеисты или думают иначе", просит она дочь. Но ответные письма приходят всё реже, тон в них всё резче. "В книге Исайи сказано, каким должен стать человек, если хочет жить в мире. Сколько светлых душ загубили нетерпимые люди. Ты - эгоистка, потому тебе и плохо! Вас испортили в России". Больно, когда поспешно судят чужаки, но невыносимо слышать несправедливые упреки от дочери. Лея достает чистый лист, изливает горечь на бумагу. Нас убивают родные, в самое сердце метят, разят словами шальными наши кровинушки-дети, те, кого мы растили, за кем в болезни ходили, кого учили, ласкали, от горечи оберегали. А сердце - оно комочек, ему так немного нужно оно стучит даже ночью, трудяга бессрочной службы! И, если бездумно дочка выстрелит, как по мишени, оно трепыхнется - и точка, и рухнет мать на колени. Оно питалось любовью, теперь истекает кровью...
Полегчало. И вдруг встрепенулась: в беде всегда вымещают досаду на близких! Наверно, дочке очень плохо! Пусть выговорится, буду для нее боксерской грушей, лишь бы не держала боль в себе, ее сердце тоже усталое, ему тяжело и без обид и разборок. А через неделю приходит весточка-улыбка: "Мама, я такая счастливая! Выступаю на сцене! Пусть не в Большом театре, не перед аристократами и элитой - перед работягами в клубах, но этим людям я нужна не от скуки, а чтобы дожить до завтрашнего дня. Это - ни с чем не сравнимое удовлетворение! Я сама сочиняю номер, пишу текст, подбираю музыку и костюмы. Мне горячо аплодируют, мое имя на афишах, удивляются, что в России есть такие, как я. Я вас очень люблю". И на душе у матери воцаряется удовлетворенность. Дети - с нею, они - хорошие, всё остальное можно снести!
Доли и Рина приняли рассказ о жизни назаретянина с детской доверчивостью. Они видели чудеса, они встретили в общинах теплых скромных людей, убежденных в том, что жизнь прекрасна, и человек рожден для счастья; многие вокруг - хмурые, угрюмые, а мама расцвела, поет, танцует, стала разговорчивой, сочиняет песни. Приехал отец. Рина выносит на крыльцо Танах, находит книгу Исайи и делится: "Аба, читай, всё исполнилось в жизни Йешуа, Иисуса Христа!"- восклицает, словно преподносит отцу дорогой подарок. Яков побелел, затрясся, цепко обхватил тонкую шейку длинными пальцами. Рина вскрикнула, захрипела. "Ты чтo делаешь!- закричала выскочившая из дома Лея,- ей всего девять лет! Девять, а тебе за полсотни!" Она вцепилась в костлявые пальцы, пробуя разжать. Яков взглянул на жену, словно видит впервые, округлил глаза, дернулся, отбросил книгу и побежал по тротуару, не оглядываясь. Девочка в шоке, мать массирует ей кожу, гладит головку, успокаивает, а сама в ужасе: злые духи не выносят святое имя, Яков - одержим бесами! Боже, спаси моих девочек от такой наследственности.
Подошла Доли. "У тебя не хватает мужества, мама,- горячо убеждает она,- таким нет защиты свыше!" и отправляется в гимназию с крестиком на открытой шее. Девятиклассники забросали ее вопросами, классная руководительница обещала ей выделить полчаса на уроке гражданства познакомить класс со своей верой. Но назавтра Доли приболела, а в школу пришел раввин, наказал объяснить студентам, и безотлагательно, нависшую над ними опасность. В классе переполох, подростки напуганы, теперь могут сжечь оскверненное здание, и им придется ездить на другой конец Орот. - Мне обещали дать выступить,- напоминает Доли учительнице,- я подготовилась. - У нас есть более актуальная тема - новый законопроект в Кнессете. Твое выступление отменяется,- выдавливает педагог,- креcты носили фашисты. Кто-то внушил тебе опасные идеи, дети решили объявить тебе бойкот!
И в самом деле, подруги не отвечают на "шалом", не подходят, на нее показывают пальцем старшеклассники и хохочут в лицо, требуют не поганить школу. Обычно вспыльчивая, Долли внимательно посмотрела на обидчиков и подруг, повернулась - и ушла. Заперлась в своей комнатке, не ест, не разговаривает. Вышла к ужину на третий день, выпалила: "В их школу больше не ступлю! Я, больная, готовилась к уроку, пришла через силу, а меня осудили, не выслушав!Червяки!Трусы! А если рабби ошибается? Не хотят думать! Рабы! Лошади благодарнее и умнее! Пойду к ним! В такой школе мне нечего делать!" И стала пропадать на ранчо возле пляжа. Там ей доверяют чистить верховых лошадей, обучать новичков, ездить гидом с группами в дюны.
Шестилетней Тали досталось свое бремя. На переменке двое мальчшек из ее класса подрались. Девочка слышала на собрании:"благословенны миролюбцы!" - Зачем бьете друг дружку?- пробует она остудить горячие головы. - Иди отсюда, "ноцрия" поганая!- кричит забияка Мони. Его жертва Бени вторит в унисон обидчику. Озорник постарше нашел во дворе палку и ударил ею Тали по голове, приколки с шариками слетели, их давят сапожками, волосы растрепались, прилипли к щекам. Пришла домой, вся трясется. - Не плачь, Талочка, ты добрая, девочка, в сказках всегда есть вредины. Им надо объяснить, поймут и извинятся. Для чего у нас язык? Я поговорю завтра с педагогами". - Я учу детей писать и считать, не занимаюсь религиями,- пожимает плечами Нава, классный руководитель Тали. - Детям лучше не внушать чуждые убеждения. - Это мои убеждения. Я не внушаю их дочкам, просто не хитрю, не лгу. Евреи с восьмого дня вводят младенцев в завет Авраама, отдают малышей в религиозные ясли. Сосед вчера ведет сына-трехлетку и внушает:"Не играй с шихсой в саду!" Я такому не учу, мои дети никого не презирают, это на них налетают, а обидчикам всё cходит с рук. Дочки не могут сосредоточиться на уроке. Почему на переменках во дворе нет дежурных?"- Нава отсылает к директорше Изабель. - Дети прекрасно разберутся сами, а вашим дочкам нужно учиться защищать себя!- выпаливает дама, не выслушав. - Но не тогда, когда нападают группой! В спорте борются в одинаковой весовой категории, а тут старшие бьют младших. - У нас не спортивная школа! - парирует педагог, раздражаясь. - У всех есть право на образование. Кому не по нраву чья-то вера, пусть переводят детей в религиозный сектор. - Вы вовлекли дочек в христианство - вы и переводите. У меня урок!- резко прерывает разговор Изабель.- Вам не жалко своих дочек!
Дети столпились у входа в здание - не выйти, приходится ждать. Третьеклассник грозит Тали кулаком на глазах у Навы, но учительница отводит взгляд. Девочка растеряна, подойти к матери не решается. Лея забирает ее домой. Назавтра перед полуднем в гостиную входит Рина, кипит от возмущения. "Никто в классе не понимал, о чем говорит Йешаягу, а ты мне вчера прочла по-русски, объяснила, я рассказала девочкам. Но Двора меня отругала: "Толковать пророков могут только "прушим"(фариcеи), они ученые, у тебя неправильное понимание!". Кармела, Ада, Яна, Орит меня любили, а тут - ни гу-гу. Противные! Йoси просил рассказать ему о Йешуа, может, говорит и впрямь он мессия? На него тоже цыкнули. Кто-то написал на доске: "Рина - наци ноцрия, Рина зевель, питрия". Я - не фашистка, не христианка, не мусор и не плесень! Исай и Рива - евреи и на собраниях на многих кипы и молятся на иврите. Двора не дала стереть, выгнала из класса, чтоб я не мешала проветривать!" Девочка не может успокоиться до вечера. - Вот что, дочки, посидите несколько дней дома, пусть охладятся. Они прочли в газете о погроме и не знают, как переварить. Пусть учатся уважать непохожих. Есть учебное телевидение и учебники.
"Христианских школ в Израиле нет,- сказали в отделе образования.- Есть платная в Герцлии для детей дипломатов, но вам самой придется возить детей на занятия и забирать после полудня". Нереально - у Леи нет водительских прав, а машина - у беглого супруга. Теперь он запрятался, чтобы не присылали повестки. Зато открыл сам несколько дел против "мятежной" жены - ей от него не спрятаться.
Глава 13. Лакмусовая бумажка
Семь лет Лея ездит к даянам, бренча брачными кандалами, бронзовый щит с призывом "Цэдэк тирдаф!" ("Преследуй справедливость"!) потускнел. Наверху у дверей залов заседаний по-прежнему толпятся разгоряченные спорщики, взвизгивают женщины, угрожают бывшим любимым кулаками, выходят от судей притихшими, оглушенные молотком предавшей их Фемиды, спускаются, оглядываясь, по широкой лестнице, словно опасаясь налета своих раcхрабрившихся владельцев, но уже внизу, под лестницей, семейные баталии разгораются cнова. Почему пророкам так не везет?- думает Лея.- И эти слова истолковали не как "следуй за справедливостью", а как приказ преследовать ее. Лею встречают как старую знакомую, не спрашивают документы, достают с верхней полки толстую папку, но не дают ей в руки; указывают на нее новичкам - вот к чему приводит упорство в тяжбе. В зал перед Леей входит один из секретарей, что-то шепчет старцам - состав суда сменился три раза, новые даяны не помнят, с чего всё началось и кто что должен был выполнить. Затем приглашают "хозяина"Леи.
- Отдайте мне дом и детей,- настаивает Яков,- а она пусть катится ко всем...на все стороны. - Яаков, тебе уже отдали и машину, и всё другое имущество, и бизнес. Это гойку можно лишить всего, а твоя - "иегудия", и ее хвалит социальный отдел. - Но мне нужен сын! Разрешите вторую жену! - Без разводного письма нельзя, уже сочувственно поясняют даяны(как же, хочет наследника). - Не дам ей свободу! Пусть приползет к моим ногам! Она не еврейка, ее гиюр был не настоящий!- Яков взвинчен, с трудом сдерживается, чтобы не нагрубить этим бесчувственным старцам. - Будь мудрее, Яаков. Патриарх терпел Лею семь лет. следи за ней, поймай с мужчинами. - Яков выкладывает основной козырь:"Она работает на миссионеров, дочь завербовали в Италии, она в Канаде, мои дети - в опасности! - Ты мало зарабатываешь, Яаков, платишь мизер. - У меня есть дополнительные доходы: продаю сотовый мед, свечи, прополис, копчу рыбу, делаю перевозки. - Напиши официально, укажи примерную сумму доходов.- Яков мнется: дойдет до жены, потребует увеличить алименты; узнает налоговое управление - оштрафуют задним числом. - Доходы непостоянные. Но у меня денег все равно больше, чем у нее. Запретите ей выезжать из страны, у нее родня в России, у коммунистов.
За четыре часа заседаний судьи устали от препирательств, злобных выпадов, наговоров, оскорблений и лжи. Они с трудом удерживаются от дремоты. Зовут истицу-ответчицу, запрещают ей покидать Израиль. - Это он бегает по заграницам от алиментов, а мне часто не на что доехать до рынка! - Дети должны жить в Израиле, они - еврейки. - Меня тоже считает еврейкой главный раввин, в деле его письмо. Я читаю детям Танах, притчи, псалмы. Учу их сторониться зла. Даяны смущены - Яков заверил их, что женщина - лгунья как все гойки, удивленно взирают на мужчину. - Спросите соседей, раввина Штейнберга, все знают, что она христианка. - Но без хлеба нет Торы. А у них нет самого необходимого. В Израиле, заверили меня из Министерства религий, есть свобода совести, я пытаюсь разобраться, что есть истина. Некоторые раввины считают Йешуа Мессией.- Даяны машут руками :"Идите, мы обсудим. Откройте новое дело - запретите ему выезд из страны". - Я его даже в Союзе не держала силой. Еще одно дело? Зачем? Если я, по-вашему, не еврейка,- отпустите, поищу другое место под солнцем; если я еврейка - разберитесь, кто из нас нарушает заповеди Торы. Но даже евреи едут по контрактам, а здесь у меня нет работы.
Заседание длилось полчаса, а измочалили на месяц. И просвета не видно. Если бы ей сказали, что Яков натравливает на нее, манипулируя ее верой - отругала бы за навет. Но вот его аккуратные буковки черным по белому выставляют ее на публичную порку, когда кнут - у самых ретивых! Он - не предатель. Что толкнуло его на подлость? Она пришла сюда в надежде, что им помогут заделать трещину.в их доме, но тяжба подточила опорные столбы, и теперь между супругами - глубокие вади. Не застав дочек в школе, Яков встревожился:Что еще выдумала эта упрямица? Поговорил с раввином, заехал в отдел образования.
Рон Бар-ам приехал в Израиль год назад из Бостона. Здесь легче растить детей (а их у него семеро), да и соблюдать традиции и заповеди проще. В муниципалитете он отвечает за выпoлнение закона об образовании. Яков ему понравился - не часто встретишь такого заботливого отца. Пообещал пригласить супругу, внушить, что накликает на свою голову беду. Яков звонит каждый день, напоминает. Рон прикинул - он должен как можно быстрее загасить скандал в Хофим. Если узнают в Америке, что притесняют христиан - разговоров не оберешься. А так он может получить повышение. Смешная эта мамаша, кто в наше время принимает Писания всерьез? Ни жертв давно нет, ни храма, ни пророков, рабби поделились, враждуют, подбрасывают свиные головы на пороги других ешив. Бог закрыл глаза и на Освенцим и Дахау, держава зла процветает, опередила всех в космосе. Златолюбие - корень всех бед? Ха-ха, как раз тем, у кого денежки на бирже, миллионы текут в руки, хотя отдавать их в рост запрещено. Слушаться Тору - загнешься в мороз на тротуаре. Такую наивную легко припугнуть.
Лея отпирает почтовый ящик, ветер чуть не вырвал из рук странную бумагу: "Повестка в суд. Государство Израиль против Леи Карат". Говорят, "От сумы да от тюрьмы на зарекайся". Сумой она уже натерла плечи, а вот теперь дохнуло и настоящей тюрьмой! Если и гражданский суд такой же справедливый, как Бейт-дин, то пора сушить сухари... Надо что-то предпринять...Бежать через ливанскую границу? Через пустыню в Иорданию? Нет, нет, есть легальные пути, просто те, кто стоит у руля, не знает о наших бедах. Есть справедливые правители. Менахем Бегин, глава правительства, глубоко верующий, близкий к народу человек. Есть парламентарии, журналисты... Мы не в крепости. Она пишет письмо в верховную канцелярию. Надежды, что поможет, мало, но от безделья и ожидания сойдешь с ума. "Попытка - не пытка",- ободряет Лея дочек, собираясь в Иерусалим. В сумке - полосатые кофты. Мимо холма напротив здания Кнессета - непрерывный людской поток. То и дело автомашины выгружают важных лиц, проплывают автобусы с туристами. Наверху за железной оградой - место для демонстраций. Три девочки в робах арестантов держат шесты, на них плакаты:"Отпусти народ мой!", "Узники без вины!". Отпустить народ требовал у фараона Моисей, этот же лозунг повторяли в Москве отказанты. Но в Израиле его еще никто не обращал к правителям. Прохожий навел фотокамеру - полицейский попросил не мешать движению (oн нервничает: троицу с матерью уже прогоняли с перекрестка, сегодня полно прессы). Иностранные журналисты прошмыгивают в калитку, не поднимая головы: вмешайся в необычную историю - могут отказать в лицензии, придется уезжать...
Два часа Караты на ногах. "О чем протест?- заинтересовался солидный господин в пенсне, рубашке-апаше, бармудах и панамке.- Я издаю журнал, имею связи". Обрадовавшись, Лея выкладывает ему свои горести. "Видите, у Бога всюду свои люди,- ободряет дочек.- Господин издает русский журнал "Чудо". - Я - равноправная образованная женщина превращена в рабыню, муж гуляет, а меня держит в черном теле и не отпускает, детей забросил, натравил на меня суд, будто я как христианка - враг евреев. - Может, у вас плохой характер,- вздыхает издатель.- Тут полно довольных христиан. Наверно, вы заняли воинствующую позицию, нетерпимы, не считаетесь с чувствами нашего народа. Уверен, прояви вы больше терпимости, ваша судьба сложилась бы иначе! Наши не умеют сосуществовать с инакомыслящими. Гомо советикусoв тут считают агрессивными и бездуховными существами. - Я встречала счастливых христиан. Они приехали с Запада, живут на жирную пенсию, у них нет детей, не выходят из церквей. Но и среди них усиливается отток, даже из Хайфы, где много арабов,- им не сдают залы под собрания. - Конечно, на этой исстрадавшейся земле идолопоклонники ни к чему. - О чем это вы? - Христиане молятся дереву, и человека сделали богом. - Неверно, они поклоняются Всевышнему. Многое неяснo и раввинам. Девяноста процентов евреев едут мимо Израиля на Запад. У них что тоже плохие характеры? - Как раз сегодня решают , как повернуть поток из Союза сюда. Хотят привозить прямиком в Лод без шанса свернуть в Вене. - Вы не знаете наших? Они вырвутся из любых пут, только озлобятся, растеряют силы и годы. - Ну хоть детей отвоюем.- Он приподнял панамку, давая понять. что разговор окончен. Вот и родной язык не помог...Они остались каждый при своем мнении. Только растравила душу. - Жаль ваши силы,- подошла к демонстрантам загорелая светлоглазая девушка,- здесь ничего не добьетесь, есть нормальные страны. Я была в прошлое лето в Дании и Швеции. Обязательно уеду. - Я пытаюсь двенадцать лет. Из Союза наши крики услышали, а отсюда - нет.
Так и уехали в Орот не солоно хлебавши. Рина всю дорогу возмущалась:"Ни один парламентский дядя не вышел! Почему нам не дают уехать? Аба ездит куда хочет!" Весь вечер она что-то пишет на листе бумаги, кусая кончик авторучки. Матери не говорит. Президент страны вряд ли получал когда-либо подобное послание от двенадцатилетки. "У нас пустой холодильник, а в дождь мне и сестрам не в чем выйти, потому что маму никто не берет на работу и нет алиментов, дяди из ешивы приходят драться и всё ломают. Я хочу учиться, а меня в школе дети бьют за то, что люблю Йешуа! А мы ничего плохого не сделали! Дайте нам уехать из Израиля! Рина." Девочка не забыла написать на конверте адрес резиденции Президента, но ответа не дождалась. "Почему мне не ответили?", спрашивает.
Лея в отчаянье. Яков подставил не только ее - теперь и Любу не пустят в страну, они разлучены навек. Получается: если живешь по совести - сыплются беды, попадаешь в вакуум. Ищет ответа в Библии. Чистосердечный царь Давид растерян - в ответ на предложение мира встречает подлость и клевету. Псалмопевец Асаф обескуражен, видя как процветают злодеи. Ему дано откровение в храме: безбожник идет по скользкой тропе, праведник стоит на твердой скале. А вот и ответ лично ей:"И потащат вас на суд, но выйдете с поднятой головой".
В зале - шесть рядов скамеек, перед ними- столик для секретаря, трибуна для свидетелей. Народу немного. На возвышении за длинным тяжелым столом восседает судья в черной мантии, на стене над ней - герб из оливковых веточек. "Отец не платит алименты, я безработная второй год,- говорит Лея.- Как пустить детей в школу без завтрака, без теплых курток и обуви? Не на что купить тетрадки и книги, нечем платить за кружки. Даже отрезали электричество". Яков тоже в зале. Оказывается, призвали к ответу и его. Люди перешептываются, он ёрзает, растерял заготовленные обвинения. "Вы обязаны как глава семьи заботиться о детях и жене, и не только о питании!- напоминает ему судья.- Господин Бар-ам, возьмите семью под контроль, будете докладывать мне. А вам, госпожа Карат, желаю радости от дочек! Их школа хвалит. Гора с плеч! Есть же суды, где дела решаются, а не запутываются. Может, и развод быстрее получишь в гражданском суде? Адвокатша Циони не выглядела искренней, когда стращала карами даянов, глазки бегали, потела, курила. Дело открыли легко, без волокиты, разбор назначили через десять дней!
Почта принесла две радостные вести: государственный контролер после полуторалетнего расследования погрома указал полиции на плохую работу и заверила госпожу Карат, что подобное не повторится. Второе письмо - из канцелярии премьера. Возмущены, высылают немедленное подспорье - чек на триста шекелей и поручают социальному министру разобраться - в Израиле никто не мерзнет и не голодает! В субботу в домике среди дюн посветлело, на столе - апельсины, баклажанная икра, хала и сливочное масло! Звучат песни, Рина играет на пианино, Тали кружится с мишкой и куклой. Доли вернулась с ранчо - не верит своим глазам. Узнала о чеке, обрадовалась, разговорилась. "Мне oдин спорщик дал сегодня по лицу - беззлобно, не бойся, мама,- oн просто хотел проверить, подставлю ли вторую щеку. Я подставила. Удивился, сказал: "Ты и в самом деле стала другой!" И знаешь, признался потом: "Мне стало не по себе, уж лучше бы ты дала сдачи!" У нас там часто спорят о жизни, люди с открытым умом.".
Второй год Доли не учится. Мать волновалась, навела в полиции справки, успокоили: жалоб на ранчо не поступало, наркотиков не замечено. Сегодня дочь взбудоражена, но мать не заговаривает первой, чтобы не вспугнуть: Доли любит засекреченность и отталкивает помощь. "Сегодня я была гидом группы из Кфар-Йoны,- наконец, выпаливает, выгуляв на пустыре Рики.- Всю дорогу Тиква убеждала меня, что напрасно теряю годы, без аттестата никуда; ее дружок Цахи поддержал:"Не с твоими талантами махать скребницей!". Приятно. Мне все давно твердят- вернись в школу. Но в ту дурацкую - не ступлю! Еще отсадят в девятый класс! - Oни и Илану выжили. Зато их любимец - художник Цоани сидит в тюрьме за похищение девочки. Найдем другую гимназию! - Я уже нашла. Одри отсеяли, так ее мать записала в городскую для изгнанных, я тоже пойду туда с осени. Как ты считаешь? - За - обеими руками! - Только в одиннадцатый класс! Догоню! Я не тупица! Меня не отсеяли- ушла сама! - Конечно. Вместе осилим. Я помогала Илане с физикой и химией, когда ее перевели из "Виталь".Иногда нужно чуть потерпеть - и всё образуется. Доли ныряет под душ, даже не нагрев комнатку камином. "Погоди, принесу чайник с кипятком, простудишься",- кричит под дверь мать, но в ответ доносится: "Водой холодной обливайся, если хочешь быть здоров!"
В сумерки возле домика Каратов остановилась белая автомашина, из нее вылезли двое грузных мужчин с портфелями. У распахнутой двери кашлянули, представились: из Института социального страхования. Пока один заполнял анкету, другой нырнул в душевую, заглянул в спальню и на полки. "Чья это шапка с козырьком на вешалке?"- спросил. "Дочки. Забрала у отца год назад".-"Так он здесь не живет?" Что сказать? Пролезает ночью, как вор? Запираюсь в спальне? Не поверят. Даяны усмехались: человек слаб, не дурачь нас, женщина, вы грешны, как праматерь Хава(Ева). Вряд ли поверят, что ордер полиции для Якова - бумажка, придется объяснять, почему не оберег семью от погромщиков, за что громили... - Нет. Ему запретил суд, у него другая женщина, дочка видела, когда он взял ее с собой на работу. - Так он работает? Много получает? - Он и раньше мне не говорил. Где живет? Не знаю. - Значит, вы - агуна, вам полагается пособие, оно будет расти с инфляцией, вы знаете, шекель быстро обесценивается.
Давно стены домика Каратов не видели такого ликования! Настала светлая полоса, всё вокруг видится в иной окраске - люди добрее, деревья - зеленее, море - ласковее! Теперь можно позволить звонок в Москву, порадовать родных. Раз в год Лея выбирается на центральную почту, заказывает разговор на пять минут, проходит в кабинку. "Алло! Алло!" - доносится из-за тридевяти земель и морей родной голос. Горло перехватило, на глазах - слезы. "Бабушка, с Новым Годом!- выхватывает трубку Рина.- Я люблю тебя и дедушку!" - И я,- тянется Талочка. - Спасибо за куклу и мишку. Куклину голову приклеил дядя Мендель. - Мама, ты?- наконец удается совладать со спазмой Лее. "Доченька, родная, мне так тяжело не видеть вас!" Ту-ту-ту...треск...тишина. Новости, как правило, плохие, но утешение падает в черное безмолвие, не ясно, услышано ли матерью. На этот раз известия придавили плитой: у отца отняли вторую ногу! Он беспомощен, как младенец, но крошку хотя бы можно взять на руки, искупать, перепеленать. Богатырь заперт в четырех стенах, у него нет даже коляски, придавлен к постели без свежего воздуха, без душа, без человеческого общения. Общество, которое он защищал грудью от фашистов, предало его в беде. Отняли и сына - призвали из Москвы, а назад не переводят, а ведь отец наставил его идти по своим стопам. И дочь не пустили назад, не разрешат и побывку. Какой вывод сделают окружающие, наблюдая за муками ветерана?
Лея посылает статью в русские газеты, издающиеся в Париже и Нью-Йoрке, обращается и к советским властям с просьбой разрешить брату служить в столице. - Мы не станем критиковать Кремль, он выпускает евреев,- говорит ей господин Россинин, прибывший с визитом из Штатов.- Вы пишете страстно, грамотно. Присылайте нам рассказы о расцвете Израиля, мы платим хорошие гонорары.
- Что вы? И так твердят, что я заслана Западом! Лучшей улики, чем долларовый перевод, не нужно! Подожгут дом, не выслушав. Потому не открыла частный детский садик.- Журналист пожимает плечами, он считает Израиль примером всем остальным странам, здесь - не граждане, а одна дружная семья. Сам переберется сюда на пенсии. "Русская мысль" не ответила вообще. "Никому не пиши, доченька, просит мать в письме, Начальник Сени узнал, что у него сестра за рубежом, досрочно отправляет его в отставку. Папу жалко до слез, я - почти слепая, но, видно, таков наш удел". С тяжелым сердцем Лея едет в Тель-Авив. Опять зря просидит в душных коридорах, ответчик не явится. На скамейке возле зала заседаний - дряхлый старик в черной вязаной шапочке вытянул негнущиеся ноги, трясется. Пригляделась, ахнула - супруг! Неужели утерял разум?
Судья, строгая подтянутая женщина всматривается в ответчика, допытывается: "Сколько дней в неделю вы работаете? Только в субботу?" - Мне зарплаты хватает,- пожимает плечами, заикаясь и растягивая слова Яков.- Я спас ее с ее детьми от коммунистов! Она мятежница, гойка.- Он заговорил вдруг ретиво,- детей не вижу, из дома выгнала.- Так он в своем уме, облегченно вздохнула Лея. - Почему?- трясет Карата судья. - Она запретила. Чуть тронул - раскричалась в полиции. На ее Родине мужья учат жен кулаками. - По документам она - еврейка, ее родина - Израиль. Разве дети не ваши? Так почему не заботитесь о них, как обязывает закон? А за избиение жены и в тюрьму можете угодить. Зарплата у вас постыдно низкая, будете платить триста шекелей Институту страхования. Хитрить не советую, задолженность взыщут с процентами. Стыдно за вас, господин Карат! Наконец-то в доме появился постоянный доход. Прощай, манная каша! Но цепи агуны не снял и гражданский суд - это компетенция даянов.
В клубе репатриантов объявление - в субботу встреча с певицей Эти Бат-Ор и поэтом Нахумом Рейном. По субботам Лея едет к своим на общение, без подпитки духа ей не прожить неделю. Знакомство с поэтом откладывается. Но покой утерян, в памяти всплывают поразившие ее слова из поэмы, опубликованной в журнале "Калейдоскоп": "И не иваны бьют поэта по библейской роже, а братья, на тебя похожи...И ты поймешь внезапно вдруг- любая улица вокруг - всё та же Виа де Лороса". Комок стоит в горле, ей не велено говорить людям о своей вере, а тут не просто говорит - кричит на всю страну! Подобную смелость не простят. Лея просит знакомую, которая собирается в клуб, передать поэту записку: если у него какие трудности, Лея знает, где искать понимание и помощь. Через три дня открытка:"Амидар выселяет с больным сыном на улицу. Мстят".
С нетерпением ждет Лея субботней встречи с духовной семьей, Господь удостоил их чести помочь бездомному брату! У них есть антресоли с двумя кроватями, он не останется на улице! Небо ответило ей на вопрос. На съезде в Хайфе Лея тормошила верующих, как они служат Богу. "Для этого есть церкви и миссионеры", - отмахнулась от нее пожилая украинка Руслана. "Я - песчинка, как я могу быть полезным Всевышнему? Это Он должен помогать мне!"- воскликнул Барух из Тверии. Дони из Рховота заметил, что главное служение - его молитвы, он признает Бога отцом. "Я вхожу в палату, распахиваю окна, напеваю, поднимаю больным настроение",- призналась говорливая медсестра Орит из Рховота. "Ну и многих вы привели к Господу?"- допытывалась Лея.- Ведь вокруг гибнут не только от болезней!"- "Я привела к Спасителю своего Цахи, мне достаточно его перерождения, перестал пить и ругаться". Но Лее такого утешения не дано - ее половина в бегах...
Брошюры породили новые вопросы. Почему одни молятся под талитом и носят кипы, а другие - без кип, зато их жены - покрывают голову косынками? Значит, стена остается, есть более избранные, пасторы твердят, что евреи - любимцы Бога. Что значит триединство, как может Дух быть личностью? Как Йешуа мог быть сотворен до сотворения мира? Почему его не послали раньше, и что с теми, кого убил распятый рядом с назаретянином? Cпросить не у кого - в синагоге женщины отгорожены от зала, к раввину не подойдешь; а если ступишь в синагогу, прогонят из общины. Но она получит ответы, вот уже ей показали, как служить небу - помогать людям в беде! Сегодня Йешуа убедится, что у него есть достойные ученики на земле!
Oна рассказывает о гонениях на Рейна. "Я тоже неустроен,- признается холостяк Беньямин из Ашдода, - дают комнатку далеко от Тель-Авива, на самом юге!Умрешь от жары и скуки!" Брат Петр жалуется на разыгравшуюся язву, просит помолиться за него перед операцией. С эрудитом Маврицио всегда интересно беседовать (правда, не о доктринах и недоумении, это-табу, велят верить слепо, без мудрствований), но сегодня он занят, составляет стулья башенкой. Отвлекся пояснить, что значит название улицы Виа де Лороса. Брат Федор, отец двух взрослых сыновей, отказавшихся от отцовой религии, откликается охотнее: помочь брату - благое дело, говорит, "Что вы сделали брату - то и мне", сказал Йешуа. Маврицио подправляет цитату, Петр кивает в такт словам. "А вдруг он - свидетель Иеговы?- перебивает его подошедший со стаканом кофе брат Серджио.- Мы их не пускаем на порог: не признают божественности Господа!"- "Рейн не боится носить на груди большой крест",- говорит Лея. - Так он ортодокс, не мессианский! Вот и пусть идет в церковь!- рубанул брат Петр, откусывая пирог. Другие спешат за своими кусками. Лея растерянно оглядывается. У двери читает сборник гимнов Рути, невысокая полная женщина лет двадцати пяти. Она сильно хромает, родители выгнали ее из дома, Маврицио пристроил к себе в гараж бухгалтером. Она-то наверняка поймет, каково очутиться на улице, да еще с сыном. - Послушай, что он пишет, переведу.- Рути слушает и вдруг взрывается: "Да как он смеет не считаться с чувствами евреев! Зачем публиковать такое? Они настрадались от инквизиции и нацистов! Дело Божье вершится в тиши! Я никому не свидетельствую, хoтя на работе знают, что общаюсь с мессианами!" - Тогда и великий Марцинковский не считался с чувствами, когда звал молодежь Хайфы идти за Йешуа! Мы слишком робкие! Наконец-то, пригласили Гидеона из Иерусалима на телевидение, так он надвинул кепку на глаза и ни слова о том, что нам открылось! А глава христианского посольства Ван дер Хувен и вовсе признался, что спасается близостью к евреям, а о давно пришедшем Мессии и вовсе забыл.
- У тебя критический дух, это - от сатанинских сил! Ты о людях подумай, каково им слышать о крестах после концлагерей? А станем свидетельствовать - по одному переломают! - Но Нахуму нечего бояться - не работает, может, ему дано встать в проломе стены, а не прятаться в щели, как мы. - Крикунов отовсюду увольняют. Это ему урок на кротость! У тебя много критицизма, образованным трудно верить!
Лея обескуражена и равнодушием братьев, и резкостью сестры. Говорить другим пропало желание. О вере беседовать нужно неспеша, не клея ярлыков, без апломба. Жизнь не уложишь в ящики, даже деревья сносят рамки. Ей не по себе: Рути решила, что она осудила самого уважаемого ею пастора. Только что пели гимны о любви к людям, и вдруг сестра забрасывает ее камнями, раз Лея рассуждает иначе чем она. Подошла старенькая Вера, протягивает нейлоновый пакет. "На, возьми сливы, сваришь деткам компот. Рути и на меня цыкает. А поэту не верь - все евреи обманщики". - Но вы же не видели человека! Может, он на грани отчаянья. - Есть учреждения, где помогают, пусть обращается туда. А у меня подозревают рак, молитесь за меня. И деток попросите, их Господь всегда слышит.
Все заторопились по домам, а Лея так и не выяснила то, что ей позарез нужно, чтобы молиться искренне. Погасли огни, Петр зовет ее в машину - подвезет до автобуса на Орот. Она благодарит, но на душе горечь. Она просит небо вразумить ее, может, у нее, в самом деле, неуживчивый характер? Два года отдыхала в тихой гавани, но всё чаще появляется ощущение, что она - в болоте, опять боится мыслить, задавать вопросы. Как в Союзе. Тут разлита лень и зазнайство. Как можно радоваться , что ты спасен, если остальные обречены? Ее голубка находила время после двух смен в ресторане писать ей толстенные письма с цитатами, с первых заработков прилетела в родной дом рассказать им о своем сокровище, спасти от Страшного cуда! Рути волнуется о чувствах, а не о судьбах евреев. Израиль принимает и старых, и больных, заботится о каждом, говоря: "Евреи в ответе друг за друга, мы все - дом Якова". А мы не шелохнулись, узнав, что брат в беде. Если бы мы вышли дружно и бесстрашно заявили, во что верим, наших бы не ломали по одному, не высылали из страны, не считали погибшими и безумными, к нам потянулись бы искатели смысла жизни. Нахум, как лакмусовая бумажка, выявил кислотность наших душ. Признает ли нас Учитель? Не жуем ли мы доктрины, как фарисеи?
Лея выливает свои раздумья на бумагу, посылает в русскую газету, издающуюся в Калифорнии. "Ваши статьи превоcходные,- пишет ей из редакции некая Нина Светлова.- Многие в церквах с детства, погрязли в рутине, уверены, что спасены и больше не о чем тревожиться. Ваши стихотворения наш редактор Баринов передал в журнал, их прочтут на Родине!" На душе - удовлетворение, как тогда в Москве, когда, оставшись в вакууме вне стана, вдруг нашла новых друзей. Истинное просветление в общинах почти не встретить, уехать бы - от судов, побоев, сплетен, клеветы, Якова. Ночами она прикидывает, где легче перейти границу. Это какое-то наваждение! Заразилась от супруга - он вынашивал планы побега из Союза. Апрельским утром Караты поднялись до зари и отправились в дюны за Хофим встречать воcхoд. Паcхальное воскресенье. Христос воскрес, доказал, что человек сильнее смерти! Светило выплыло из-за горизонта секунда в секунду! У него нет выходных. Бог постановил "Да будет свет!". Его слово верно, он - надежная опора, не как люди и правители.
Глава 14. Порубка "Но иные на людях цепи: цепи лживой политики, церкви и бумажные цепи газет". Е.Евтушенко.
Осень 1984 года на всех широтах и меридианах обычная. Но не на Святой Земле. На пороге - новый еврейский год - 5744 от сотворения Адама. Его имя (если цифры заменить буквами) устрашает - "Ташмад" означает "Уничтожитель". Трепещут сердца правоверных иудеев - не иначе, как придет Мессия, он соберет дом Израилев и исполнит обещание Всевышнего - да святится имя Его! - положить к стопам избранников все народы мира. Правда, изредка в сердце пробирается страх - а вдруг всё случится иначе? Ведь пути Господни неиповедимы! Всюду плакаты - они поясняют, что делать при звуке шофара, куда, не откладывая, направляться. На столбах - портрет добродушного старца Любавического рабби, живущего в Америке, он поднял руку в приветствии, словно подтверждая согласие с текстом:"Добро пожаловать, Мессия!" Страшные десять дней первого месяца-тишрея миновали. Не было долгожданного явления в Судный День, спокойно прошла и неделя Суккот, когда открывается небо. Неужели ждать еще 345 дней до следующего Нового года? Но иудеи терпеливы. 1984 год, поеживаясь, поджидают и в России. Некий Андрей Амальрик двадцать лет назад посмел написать книжку под названием "Доживет ли Советский Союз до 1984 года?" и ответил...отрицательно. В Кремле над новым пророком посмеялись и отправили кормить вшей в промерзлом Магадане: Советский Союз нерушим и вечен! Но и группа ученых во главе с академиком Андреем Сахаровым бьет тревогу - топливо, подожженное ленинской искрой, на иcходе; если не провести коренных реформ, всё рухнет к 1991 году, а то и раньше. О 1984 годе писал и иностранец Орвелл. Воздух звенит от напряженного нетерпения. Перемены если не на государственных широтах, то в доме Каратов очень ощутимы. Доли учится в гимназии, мать убедила директора посадить ее с ровесниками, чтобы не загасить вспыхнувшее желание учиться, девушка успешно прошла испытательный срок, ей в школе нравится, завела двух подруг, рассказывает студентам и учителям о Йешуа. Она - как куст на горе Синай, пылает третий год. Домик Каратов повеселел, стены - в свежих зоревых обоях, на окнах - новый тюль, на дверях - солнечные портьеры. Две картины - березовая роща и морской прибой - раздвигают стены. Лишь обрубленный эвкалипт в углу двора напоминает о былых грозах. Но его ровесники весело разрастаются, в их кронах щебечут синицы и воробьи. У Каратов часто бывает "молдаванка" Ольга с годовалым сыном. Женщины познакомились в День Независимости, весной его впервые отмечали с размахом. Под заразительные мелодии, льющиеся из громкоговорителя на площадь, круг танцующих двигается то вправо, то влево. Ольга попросила Лею подержать младенчика и пустилась в пляс, заражая всех вокруг ликованьем. Теперь она проводит на участке Каратов дневные часы, спасаясь от жары в тени эвкалиптов. Утомится малыш - положит в гамак. обделается - несет в душевую, моет над раковиной. Хозяйку она презирает, не верит, что та из Москвы - кто согласился бы жить в этой глуши после столицы? Недотепа, за дюжину лет не разбогатеть?Oна через несколько годков будет разъезжать на "ауди", выживет мягкотелого Мордехая из квартиры, переведет на себя его сбережения, он не чает души в сынке! Продам квартиру, переберусь в центр, мой Арик не будет учиться с этими обезьянами! Попивая оранжаду, она ненароком расспрашивает Лею, как судят женщин даяны, что уважают, как туда лучше заявиться. Лея охотно делится опытом - наконец-то, нашлась отзывчивая душа, слушает с вниманием, как Роза Александровна в Москве. Лея провожает Ольгу до площади, несет сумку, ей нужно зайти в банк. "Русим мелухлахим" ("Грязные русские")- вдруг несется из открытого окна четырехэтажки.-"Чтоб подохли все в России! Только пусть выедут наши!" "Пцаца алаРаша"("Бомбу на Россию"). Выкрики сыплются словно камни, рядом с Леей упал на асфальт мешочек с вонючей жидкостью. Отскочила. Ольга ругнулась "Дикари! В России мама и сестры! И кто бы кричал - сами немытые !" - Плохо, что души грязные!- сокрушается Лея.- Они говорят то, что слышат от родителей! Но я привыкла, иду в магазин, как на пытку!- Боль Ольги вновь подняла горечь со дна души. И чего задирают нос, а другим желают смерти? В Судный День сами исповедуются в диких грехах. Как народ Книги может так долго и глубоко ошибаться? Не может быть, чтобы еврейские мудрецы не видели исполнение пророчеств. Лея достает Танах, издание , вручаемое cолдатам-призывникам, сравнивает тексты, они, как правило идентичны с русскими. Вот одно из ключевых:"Дева родит сына", люди долго ломали голову, как такое может быть. В длинной сноске на полстраницы это предсказание толкуется просто: дева - это жена пророка. Чудо исчезло. Но почему взято именно слово "дева", каким описывают невест патриархов до свадьбы, как донести до солдат иное, очень убедительное разъяснение? Пророки призывают расспросить о путях древних и обратиться, жить - как патриархи. Почему ставятся запреты на поиск и мысль? Как похожи обе ее страны! С Родиной всё выяснено. А что с демократическим Израилем? И кто я здесь после стольких лет - своя или чужак? Рождается поэма - мысленный разговор с парнем, внешне похожим на библейского пророка. Он считает земные гроши в банке, не подозревая, что владеет неземным сокровищем, полпланеты мечтает увидеть Иерусалим. Когда-то по этой земле ступал человек, который служил людям и утверждал, что все они - боги и могут творить чудеса. Само слово "иудей" означает "благодарящий Бога". Как же может еврей быть неверующим? И снова она спешит на почту, в конверте статья "Еврей-атеист - это парадокс" . Поселок затих, август раскалил шубу домика Каратов, душно. Тали и Рина не могут заснуть, хихикают. Лея обмахивает Тали веером из бумаги. Рине прохладнее - ее подушка прямо под окном. Изредка проедет автобус, прогромыхал грузовик оптовика, привезшего мешки с мукой в кондитерскую. Девочки задремали, Лея шагнула в душевую, не услышала, как жалобно звякнула отлетевшая с калитки задвижка. Тяжелые шаги по ступеням, громкий стук в дощатую дверь:"Откройте, полиция!" Мать ринулась к окну, у крылечка - группка молодых парней в кипах. "Не отпирай - досы!" крикнула Доли, но девушка уже отодвинула засов и повернула ключ. Йешуа, помоги! Мать и дочь навалились на дверь, пытаются сдержать напор. Парням тесно, они толкают друг друга, поругиваясь. Дзинь! Дзинь! Вдребезги разлетелось стекло, вскрикнула Рина - полусонная, она приподнялась, чтобы закрыть окно от шума. Удар кирпичом пришелся ей по лбу, разлетелись рамы, стеклянная крошка осыпала стены. В испуге девочка слетела с постели, вбежала в гостиную, прижалась к Доли. Щель сужается. В нее просунулся кулак с булыжником, опускается на голову Леи, раз - другой, камень падает ей на ноги. "Спасите, убивают!"- кричит мать что есть мочи. Хлопают двери, с треском опускаются шторы, террористы добрались и до Орот! За десять лет была лишь одна трагедия - араб убил школьницу. Из спальни несется неистовый лай - Рики рвется на помощь, но некому выпустить. Заслышав лай, парни опешили, напор снаружи слабеет, засов попал в скобу, ключ повернут. Трах! В двери пробита дыра, в ней застрял кирпичный блок, похожий на бутc, у Доли на ноге - кровоточит царапина. Шопот, топтанье, хлопок калитки. Тишина. - Что случилось? Напали арабы?- донесся с улицы звонкий голос харьковчанина Григория Горского. У него в руке пистолет, рядом на поводке овчарка.- Вызвать полицию?- Лея смотрит в дверной глазок, затем в окно спальни. Ближний фонарь не горит, виден лишь силует. - Если не трудно, у нас нет телефона, это не арабы...ешиботники. Разбили окно, ударили камнями. Тали вертится во сне. Лея зажгла свечу и ахнула - все лицо и голова девочки в стекле. Осторожно стряхнула щеткой крошки с подушки, обтирает кожу, чтоб не попали в глаза. Какое счастье, что спит крепко. Не сразу сообразила опустить шторы, зажечь ночник. Стены и пол - как в сталактитовой пещере, сверкают алмазами. Рину пришлось уложить на диване в гостиной, у нее на лбу между глазами - кровь и синяк. Не уснешь, парни могут вернуться, лучше не рисковать, уйти на ночь. Но куда? Шорох. Лея - комок нервов. Наверно , пришли за потерянной кипoй. Нет, кто-то сбоку, возле кухни. Это не Яков - он на съезде пчеловодов в Бухаресте. На цыпочках Лея пробирается к кухонному окошку. На фоне отсветов дальних фонарей удается различить грузную фигуру. Сосед Родион решил воспользоваться моментом и спилить сук эвкалипта, чтобы листья не летели на его двор. Забрался на каменную загородку, охраняющую газовые баллоны от солнечных лучей. Ада подстраховывает, чтобы не свалился. Ветки царапнули дверь; сосед удалился с победой. Рики затихла. Доли уходить из дому не собирается. Высокая, стройная с бесстрашным взглядом бирюзовых глаз, она бросает матери:"Ты пела: "Тысячи возле меня падут, и в ночи язвы меня обойдут", а теперь бежишь! Где же вера твоя?" - Доченька, нельзя искушать небо, когда сам можешь спастись. Фанатики ретивее атеистов, думают, что служат Богу кулаками.- Но Доли разве переубедишь? Взвалив на плечо спящую Тали и держа за руку сонную Рину, Лея направилась к соседней четырехэтажке к знакомой. Полина моложе Леи лет на восемь. Она всегда радушна, хотя ей досталось от судьбы: похоронила мужа сразу же после новоселья, будучи беременной . У нее тоже четверо детей, ровесники Леиных, ее Одри дружит с Доли. Вдова еще не спала. "Заходи, заходи, клади их сюда, вот йoд, смажь ранку. Эти досы воюют и друг с другом, за мной приударяет один ихний, рассказывал. Пойди в синагогу, позажигай свечи в субботу, да так, чтобы с улицы видели, повесь на шею цепочку с ладошкой или словом "Хай". Вступи в партию, приложись к ручке рабби, подначил Совик, помалкивай в тряпочку, всем угождай. Ничего, мол, не вижу, не слышу, не говорю. Так некоторые поступали и в Союзе, и в Германии, пока их не взяли за ушко и не прикончили. Лея сидит на терраске, отсюда хорошо виден их двор. Если парни придут, что она сделает? Выскочит со щеткой? Начнет кричать? Полиция не приехала, велели подать жалобу утром. У Полины есть пистолет, им хорошо попугать, но она не сможет целиться в человека. Светает. Полина уже будит Одри, посылает за кефиром и булками. Ей самой далеко ехать - послали заменить заболевшего учителя, добираться на двух автобусах больше часа, вот-вот придет побыть с детьми ее мать, старушка-модница, с ней лучше не сталкиваться. (Когда-то она наставляла Лею, как легче всего устроиться в новой стране; сама вскоре вышла за состоятельного вдовца, перебралась в центр города, но через полгода овдовела, годами судится с наследниками. Помрачнела, ее всё раздражает). Лея спускается с этажей, терзаясь, что теперь делать.Свой дом ни с чем не сравнишь! Скоро детям в школу. Есть законы, их обязаны защитить. Жаль, сменился главный раввин города. Да один в поле не воин. Они и госконтролера не уважили. Полиция не должна отмахнуться. Но стражи закона , видно, не простили Лее проборку свыше. Дежурный послал ее с Риной к частному врачу, частник - не по карману. Возле дома - автомашины, репортеры фотографируют разбитое окно, постель в алмазах, обои в оспинах, кирпич в пробоине двери, растерзанную сетку и сломанные оконные рамы. (Хорошо хоть постелена не латаная простыня, а подаренная Жанной, не то сгорела бы со стыда!) Доли охотно рассказывает корреспондентам что было. Те не верят, качают головами. Девушка показывает прежнюю вырезку. Лее совсем плохо. Словно смерч высосал все силы. Куда делся ее недавний подъем? Как понять, всё это? Столько хороших людей, а ей нет жизни! И снова она выплескивает эмоции на листок, садится к пианино, рождается мелодия, она поет - и боль стихает. Парни ломились в дощатые двери, бомбой взорвалось стекло в ночи! Объятые злобой рычали, как звери,- к женщине, к детям пришли палачи! Я ожидала - страна встрепенется, к злобным налетчикам встанет стеной, Заломит им руки - и дочь улыбнется, и радугой мир заиграет цветной! Боже! Мы - словно в ловушке, бежать не дают, от камней не спастись! Боже! Лишь я да девчушки, о защити нас, спаси нашу жизнь! Люди, в песок не зарыться, и вас не спасет самый крепкий замок, Завтра в окно постучится, явится горе и к вам на порог! Прошла неделя. Мимо окон на рассвете провезли чемоданы на колесиках трое узкоплечих юношей в черных костюмах, и всё вошло в привычную колею. Но пережить такое еще раз страшило: где гарантия, что налет не повторится? Эти парни ищут смысл жизни, утешает Совик, только пока не там. Им не дают беседовать с инакомыслящими. А истина рождается именно в обмене мнениями. Лея уже не сердится на ночных гостей, им солоно придется в эмиграции. Но их злоба разлилась по поселку. Утро туманное, по двору Каратов движется Родион, он что-то кричит парню на дереве, на землю падает толстая ветвь. (Родион обычно - воплощение спокойствия, проплывает в синагогу с бархатным молитвенником в руках на несколько шагов впереди супруги, она - в длинном платье с рукавами, чулках и парике.). Ада наблюдает сквозь щели штор - он запретил ей общатьcя с соседкой, отругал, что пускала во двор Каратов внука. Как же не боится сам оскверниться некошерным двором? Кондитеры обрадовались - оказывается им давно мешают два дерева, растущие возле убежища, они хоть и на половине Леи, но приходится наклоняться, когда проносишь в дом мешки с мукой. "Мам, они пилят те, что с гамаком!"- кричит Доли. Лея глянула в окно и обомлела - во дворе разворачивалась рубка. Кондитеры не мелочатся - пилят под корень. Завидев соседку, вскипели. "Они нам мешают таскать мешки с мукой!" - Рубите сучья, но зачем губить деревья? На них дети качаются в гамаке, мы спасаемся от жары, тень падает на весь двор. - Из-за тебя падает бизнес, отгоняешь покупателей! Нас все жалеют! Вырубим и гранат! - Но он под нашим окном! Вы пристроили туалет рядом - мы молчим. Ни в одной вилле не разрешили открыть бизнес, мы терпим и крыс. - Спасибо тестю Роберто,- осклабился Джузеппе.- У Леи нет сил спорить. После бессонных ночей голова в тумане, не отделаться от плохого предчувствия - "пришла беда - отворяй ворота"... Трах, трах, треск. Дикий визг вонзается в уши, грозя пробуравить. Рина напугана: мамы нет дома. Теперь лесоруб объявился с тыла. Это новосел, перебрался в виллу на параллельном проулке, начал строить особняк возле забора Каратов. Влез на убежище, перебрался на эвкалипт, на голове - кипа, в руках - электропила. "Разрастется в мою сторону", объясняет он Джузеппе. Взвизги вспугнули стайку птиц, заглушили щебет, верхушка с нежными розоватыми листочками (влага в них - из глубин) закачалась, заныла, зашлась в неутешном предсмертном плаче и, подкошенная, рухнула на землю, разрывая сосуды и ткани, из разлома сочатся слезы. Ветви порвали телефонный провод, ствол задел крышу пристройки, разбил шифер, солнечный бак на крыше покосился. Главный пекарь Педро размахивает руками, требует возместить ущерб. "Кто позволил трогать мои деревья?"- спрашивает нового соседа вернувшаяся из города Лея. Доли щелкает фотоаппаратом. Порубщик кричит в запале: "А ты, женщина, воoбще молчи!", грозится спуститься, засветить пленку, тянется к Доли с пилой. С крыши убежища его ободряет жена, она на последнем месяце береенности. "Знаем кто ты!Убрались бы отсюда поскорей!"- поддерживает супругов Педро. Стемнело. Двор завален ветвями, многие - с ногу толщиной, не перекинуть через забор. Порубить нечем. Листья уже пожухли, они легко воспламеняются. Соседи устроили в убежище вечеринку, притащили пива, закуску, матрацы, слышен девичий смех. Бросят окурок - пламя заполыхает выше крыши, не успеешь выбежать, задохнешься от дыма. Дети уснули в гостиной, боятся в спальне, свет не зажечь, остается углубиться в себя. "Боже, помоги, защити нас от пожара!" Прошла вечность, заря заблудилась. Снаружи вползает в дом ровный шум. Подметальщик на машине? Пылесосит Ада? Звук давно забытый, немыслимый в августе - звук дождя!!! На следующий день прибыл Яков. Узнал о новом налете, скандал ширится, угрожает жизни дочек. Рубит топором ветки. "Вот закончу откачку меда и отвезу вас куда-нибудь", пообещал. "Что уж ты так закусила удила? - попеняла мать Доли.- Он тебе отец, возил к лошадям, к морю, по стране". Доли нехотя появляется на крыльце, приносит питье. "Рад, что ты учишься",- заговаривает Яков. - Если будут затыкать рот, брошу и эту школу!- режет дочь.- Пока слушают. Я же им слова их же пророков напоминаю!- Вся в меня, любуется Яков, и я рвался из пут, как дикий конь. Только растрачивает силы, страна маленькая, проходу не дадут, а другой у еврея нет. Хотя она ведь не еврейка?Нужно будет попросить Моше посвидетельствовать раввинам, что она прошла гиюр вместе с Леей и его Диной. Соседи выкорчевали пни трактором. Двор открыт палящему солнцу. Ольга больше не заходит. С Гитой дорожки разошлись - профессорше знакомство с Леей может повредить. "При каждой неудаче давать умейте сдачи!" Пожалуюсь, решает Лея. Знаю, что бесполезно, но ради уважения к себе; еcли спустишь - соседи совсем обнаглеют. Но ее ждал сюрприз; "Заплатите штраф и извинитесь перед соседкой и ее дочерью за угрозы,- отчитывает судья новосела.- На вас кипа. Где ваша человечность?" У ответчика - адвокат, он кладет на стол какую-то бумажку, судья объявляет перерыв, приглашает его в свой кабинет. Через четверть часа, не взглянув на истицу, передает решение секретарю: "Виновный уплатит пострадавшей пятьдесят шекелей, два года ему запрещается ступать в ее двор". Пятнадцать долларов? Не ошибка ли? И что будет на третий год? Как понять такую насмешку Фемиды? Или ожидают, что ее здесь не будет? Всё перевернулось, жизнь семьи сметена ураганом. Ясно - им тут не прижиться. И раввин города, и главный контролер оказались бессильны перед духом злобы и предрассудками. Но как ехать, когда перевалило за пятьдесят? Пускаться в путь даже на историческую родину решались единицы. Едут с мужьями и родителями. Ее семья - хромая, без главы и без денег, подорвана прежним переездом. Им нечего продать. Второе переселение под силу лишь титанам! Лея тянет, ищет, на чем споткнулась.
Через два дня пропала Рики, лежала на крыльце - и исчезла. Хозяйка хватилась ее на сразу - пекла кулебяку, выбивала диван палкой во влажную простыню. Вдруг дверной проем загородила тень. Глянула - Рики! Ползет через порог на двух передних лапах, скулит, рваный язык свисает тряпкой из раскрытой пасти. По ступенькам и тротуару тянется кровавый след. "Кто тебя так? Бедная, за что ты-то расплачиваешься? Боже, спаси ее!" Лея выскакивает из дому, стучится к Аде - умоляет разрешить позвонить в город. Та отказать не в силах - на лице у москвички отчаянье. "Передайте, пожалуйста Доли Карат, Рики заболела, пусть срочно приезжает домой!" - просит секретаря директора, не упоминая, что речь идет о собаке - не все любят домашних животных, это для них Рики - член семьи. В соседней улочке медсестра Рената приютила у себя шестерых бездомных щенков, но на нее ополчились жители четырехэтажки, засыпали жалобами ветеринарную инспекцию, подбросили на ее участок шкурку с опасными клещами; собак забрали на проверку, пока Рената была в больнице, и усыпили. Потрясенная, она уехала в Америку, надеясь устроить там демонстрацию в защиту младших братьев человека и пристыдить израильтян за жестокость. Лея спешит к себе. Коврик возле входной двери пуст. Сердце оборвалось, из глаз брызнули слезы - Доли не перенесет такого удара! Распахнула дверь в спальню - Рики лежит на долиной постели, утонула в покрывале хозяйки, смотрит обреченно. Радость cхлестнулась с отчаяньем, Лея молится страстно, горячо. Разрыдалась, осознав - не переживала так об отце, стыд опалил щеки, высушил слезы. Тарахтит мотор. Из белого "форда" выпрыгивает Доли, взлетает по ступенькам; заглушив мотор, вылез кряхтя Яков, не спросив разрешения, входит вдом, но сейчас не до формальностей. В беде мать не в помощь. Яков смазал раны прополисной мазью, выносит Рики на руках, бросив:"Покажем ветеринару. Зря паниковала! Не мешает предупредить столбняк, где-то ободралась о проволочное заграждение. А так всё заживет, как на собаке."- Он улыбнулся каламбуру. Рики уже не выглядит несчастной, оглядела комнату, вильнула хвостом. Поглядел бы ты на нее полчаса назад! Но Лея не спорит, смотрит, как завороженная: свершилось чудо! Спасибо, милостивые целители! Яков больше не вспоминает о своем предложении вывезти семью во Францию. Но обстоятельства слепотой не изменишь, лишь накроют сильней, когда не ждешь. Лея надумала было перехать в смешанную Хайфу, но и там в последнее время не стало житья верующим. Вернулись в Германию Ингрид, Эльза, Людвиг и другие из немецкого квартала, хотя прожили в стране немало лет. Oтбыли два пастора. Уехали, не получив гражданства, американец Майкл и мессианские евреи из Раананы, полгода гостят у детей в Канаде Исай и Рива. Газеты отдали целые полосы под статьи "ядлеахимников" против немецкого издателя Моше Пюльца, не обходят вниманием и смелого Арье Армани из Ашкелона, oн перебрался в Яфо. У социалистов правые прочно отобрали штурвал страны, любые поиски обречены. В природе - разлив красок, а люди загоняют разумных в стойла, изволь вытянуться по их прокрустову ложу или дай обрубить ноги. Лея - в иерусалимской резиденции Ватикана. Люба хвалила католиков, может, они подскажут, как жить в черно-белом пространстве. Почтенный старец Аве Стиасни молитвенно сложив ладони и прикрыв веки, внимает исповеди, молчит, затем изрекает:"Вы ступили в лужу, теперь не отмыться", качает головой, взирает как на обреченную, поднимается со стула и удаляется. Лея ждет- пождет, но падре больше не появляется. Oзадачена: что это? Ей вынесен фатальный приговор? Но она не больная, искать истину - нормальный процесс для свободной личности. Где же их любовь к людям? Йешуа не отвернулся даже от разбойника! В мире не всё ясно и просто, пробуешь разные тропки, ища успокоение и ясность. Творец объяснил людям законы Вселенной, но и он позволяет человеку не глотать его предписания слепо, без сомнений и проверки. Одно утешение - свиделась с Иерусалимом. И все-таки достопочтенный католик помог - мысли потекли по иному руслу. Ее занесли в черные списки, здесь даже детям нет будущего. Значит, нужно искать место на земле, где будет лучше. Окна Каратов смотрят на Запад. Там, за океаном свободная от оков женщина подняла факел, зовя к свету. Туда уезжает, устав от войн и ссор, молодежь. Арабам власти сулят награду в десять тысяч долларов за отъезд; если бы давали евреям - выстроилась бы длинная очередь. Люба три года в Канаде и не сожалеет, встретила иммигранта из Румынии, подумывает выйти за него замуж, на континенте свободы ей в этом не откажут.
Глава 15. Между небом и землей "Целься, всё кончено, бей меня в лёт!" Б. Пастернак.
Постепенно смутные желания приобретали форму. Из Калифорнии пришло чудесное письмо. "Ваши статьи подняли тираж газеты, соoбщил Лее Олег Филиппович Баринов. На съезде христиан штата решено подбросить нам из бюджета. Предлагаем вам сотрудничать, приезжайте, мы всё тут устроим!"- "Я много лет молилась о подмоге, признается секретарь Нина Светлова, и вот пришел ответ на мои мольбы. Соглашайтесь! Знаю, мы подружимся!" Визу выдали на полгода, дело - за билетами; денег требуется немало - есть налог на выезд, аэропортовский сбор, нужно оcтавить Доли на билет - она прилетит после выпускных экзаменов, а пока поживет у подруг на алиментную платежку от государства. И вoт пустеет дом. Из него выносят детские кровати, велосипед и, наконец, пианино - cловно живую душу. Сандра купила картины, Ольга забрала транзистор ( принести деньги забыла), Гита - зеркало и роликовую доску. В сумерки робко стучатся бедно одетые женщины, радуются, получая кастрюли, книжки, игры, одежду, одеяла. Дом превратился в бездушное строение, пропитанное горечью и слезами. Вокруг него, как солдаты в почетном карауле, застыли обрубленные, обожженные стволы эвкалиптов. Осталось проститься с морем и дюнами, но память жжет: ведь было на этом побережье счастливое время. Ребятки впервые касались шелковыми пятoчками ласковых волн, белого мелкого песка. Волны напевали колыбельные, когда казалось, что не остается сил жить, заражали мечтой о воле. Девочки плещутся в воде недалеко от берега. Вдруг резкий вскрик разрезал мерный шопот прибоя. Дина, взмахнув руками, выбежала из воды и рухнула на коврик, казывая пальцем на грудь." Медуза", объясняет испуганная Тали. Лея кликнула спасателя. Дина лежит бледная, ее приводят в чувство, часа два она не в состоянии подняться на ноги. "Противное море!- плачет Тали,- никогда не буду купаться!" Лея ломает голову, почему такое случилось? Словно все сговорились облегчить расставанье, чтобы не осталось ни oдного приятного воспоминания. Заехал Давид, cын пастора (его недавно прислала церковь Чикаго нести свет Израилю). "Хватает на билеты?"- спросил, доставая бумажник. - Нет-нет, я не возьму, вы сами - новоселы, полно нужд, у вас малыши!- запротестовала Лея. Светловолосый великан смотрит добрыми прозрачными глазами, настаивает:"Нам помогают родители. Не огорчайте. В этом - любовь на деле. Жена знает, сама предложила помочь вам. А мне уже вчера звонили, зовут работать на телевидении". Пастор местной общины согласился отвезти беглянок в аэропорт, с вечера загрузил "вэн" старым московским чемоданом. Отъехали, когда поселок еще потягивался со сна. Яков вновь исчез, не был месяц, значит, не умрет от разрыва сердца или тоски. "Спасибо, Йoнатан,- благодарит Лея пастора. - Ваше тепло унесем с собой в душе. Не знаю, что бы мы делали без вас?" - Не ждите, я понаблюдаю за взлетом и доеду автобусом,- заверяет его Доли. Багаж уплывает за резиновую занавеску, а оттуда - в брюхо таможни и самолета. Лея подает визу, билеты и паспорт клерку, но на ней споткнулись. Чиновник долго рассматривает фотографию, куда-то звонит, в рупор раздается:"Гражданка Карат, пройдите в полицию". Oчередь встрепенулась, подхлестнутая тревогой, пронзает задержанных любопытными или враждебными взглядами, косятся даже на Тали, прижимающую к себе бабушкину куклу. Шелестит шопоток:" Небось, спрятала в игрушку. Используют нашу любовь к детям, гады!","Приличная с виду! Стрелять этих террористов надо!", "Наверно - наркокурьерша, и дети, небось, не ее, для прикрытия!". - Вы уверены, что вызвали меня? Я - не преступница!- удивленно спрашивает Лея дежурную, стискивая дрожащие пальцы. - Все так твердят,- пресекает ее страж закона,- пока не загоним в угол! С наркоманами связаны? С грабежом?- Она сидя перебирает карточки в железном ящике. Лее не предложено сесть, никто не успокоил напугавшихся девочек. Только бы не опоздать на рейс, волнуется мать.- Вот нашла ордер, Вам запрещается покидать страну. - Но я ничего плохого не сделала,- удивляется Лея. - Мы только исполнители,- говорит полицейская уже мягче.- Идите в Бейт-дин. Они выдали ордер гражданину Якову Карат. Знаете такого?- Еще бы не знать! Сразил на взлете! Сам боялся такого сюрприза от советов. Ошеломленная, Лея спускается по эскалатору, обычно он только поднимает отъезжающих. Багаж летит без владельцев, всё рухнуло, померк белый свет. Дом пуст, посуда роздана, не во что переодеться, да и доехать не на что. Где предел издевательствам - и не от государства, не от чужаков - от того, за кем пошла на край света, кому родила детей! Подсек на взлете! Щеки пылают, кровь давит в уши, внезапно веки прорвал бурный поток, плечи сотрясаются, впервые в жизни она рыдает в голос на людях. Незнакомые женщины в тишортках, сандалях и бармудах скучились вокруг, усаживают на скамейку, суют клинексы, гладят Рину и Тали. "Всё пройдет! Не волнуйтесь так! Бог вас любит!" Но утешение порождает истерику. Любит? Он не защитил даже детей, поверивших в заповеди...Поманил из клетки, позволил перебить крылья. Верила интуиции - "уехать, уехать" -перекрыли кислород...Этим добрым туристкам не понять весь ужас ее положения, они ездят по миру, чтобы не давили безделье и годы. Их, безусловно, Бог любит, а у нее не осталось сил не только лететь за моря, но и подняться со скамьи. Ее жизнь кончена. Наивная, поверила словам Нины: "Бог всё обернет на добро!" Толпа расступилась, пропуская Доли. "Мам. что случилось? Я слышала, как тебя пригласили в полицию! Хорошо, что не уехала с Йoнатаном!" Приходится отвечать, слезы уже не жгут, дышится ровнее.- Ну и что? Полетите завтра! Недоразумение! Поедем к Давиду, побудем у него до вечера, никто и не заметит, что уезжали!" Доли звонит пастору, он забирает путешественниц к себе, угощает завтраком. Но Лея не в состоянии ни разговаривать, ни есть, она в духовном тупике: "Простите, не могу ждать до завтра, поеду в суд, выясню, почему дали ордер за спиной". Давид предлагает подвезти. - Что вам сделала эта девочка?- спрашивает Лея главу религиозного суда,- указывая на заплаканную Тали с куклой.- Вы опять наградили отца, который не заботится о них, а мне сорвали возможность работать по специальности. Раввин поднимается к даянам. "Эту женщину пригласили работать в американской прессе,- объясняет.- Узнают, что не отпускаем, поднимут шум, что издеваемся над агуной. Почему ее не предупредили об ордере?" Вышел на баллюстраду, позвал в свой кабинет. "Вас обоих приглашают на заседание вне очереди,- успокаивает Лею,- сообщите , что ненадолго задерживаетесь, поймут. Вручите повестку вашему хозяину".- "Я говорила, что не нужно отчаиваться, - радуется Доли, - у них есть трепет перед Богом". Но и у нее на душе тревожно. Многие видели, как Караты распродавали вещи. Значит, уезжают, высвободили сбережения, должны быть деньги, а проникнуть ночью в такой дом просто: шагнул через окно - и в спальне. Вся надежда на собаку - досы их боятся. Ночь тиха, но матери не спится, вопросы, вопросы. Она не согласна ни слепо верить, ни быть мученицей, Библия пронизана заверениями, что мир зиждется на законе справедливости, злодеев уловляют собственные сети. Но уловлена она. Покачнулась уверенность, что найдена точка опоры. Дети легли одетыми в байковых кофтах, на ноги наброшены куртки. В январе гостиная охлаждается до девяти градусов, спальней они после погрома не пользуются. Где же справедливость? Ты - их отец, не такой, как земной! Не верю, что ты всех своих детей обрекаешь на страдания без вины! И вдруг приходит ясное понимание, хочется смеяться над собственной несообразительностью. Ты просила Всевышнего: "Кто скажет им, что близится рассвет? Пошли меня!" Или то было красование, а как дошло до дела - в кусты? -допытывается Совик. Поспешно даешь небу обеты, а кишка тонка их сдержать! Верующие, например Рути, боятся потерять работу, другие - лишиться визы, бизнеса, автомашины, как Гидеон, а тебе чего трястись, как карась ? В самом деле, у Леи не осталось ничего, что запечатывает уста! Без материальных цепей можно oтдаться небесному притяжению. Ей данo то, о чем мечтала! . "Моя сила совершается в слабости, говорит Господь , чтобы никто не хвалился!" Слабей, чем она, не бывают. Мать с детьми вражиной не назовешь! Разложив на полу простыню, Лея выводит тушью:"Нас убивают за веру! А Бейт-дин не выпускает из страны!". Фонтан на площади Дизенгоф в центре Тель-Авива переливается цветами радуги. Здесь всегда много гуляк, туристов, любопытных даже зимой, вокруг полно учреждений. А сегодня появилась новая достопримечательность - дама с тремя дочерьми -роcт лесенкой; держат большой плакат. Им задают вопросы, стоящая с краю девушка в куртке и джинсах охотно отвечает, пока мать зорко поглядывает вокруг. Люди ахают, качают головами, пожимают плечами. Неприятный суетливый человечек с рыжим верзилой заходят сбоку, пока два ортодокса подбираются сквозь толпу поближе к плакату. "Нас хотят столкнуть в воду,- предупреждает мать девочек по-русски.- Сворачиваем плакат и отходим в улочку!"-"В Танахе много говорится о том, как узнать Мессию, читайте!" - успевает крикнуть Доли. Назавтра демонстрантки встали у центрального банка Герцлии, затем - у входа на автобусную станцию в Хедере, на Материнской горе в Хайфе, раздают листовки. Услышав возмущение, мать парирует:"Диктатура над духом противоречит Декларации Независимости. В демократической стране человек волен думать, искать, обмениваться мнениями, он - не раб. Религия не должна состоять в браке с государством!" Автобусы в Хофим замедляют ход перед остановкой, она как раз возле дома Каратов. Пассажиры приникают к окнам, внимание привлекает белый плакат на двери, успевают разобрать слова "Убивают", "Мессия", ахают - под картоном застрял огромный камень. Вечером к крыльцу крадется хозяин, скребет по двери пальцами, ножом, отрывает клочки, но наутро появляется новый лист. Супруги в суде, на этот раз оба. Якова журят, почему не известил женщину о запрете. Уговаривают: свадьба - гуманное дело; хороший еврейский отец готовит приданое, дает солидную сумму денег. - Она едет не к дочери, врет как всегда. Если не вернется, пусть заплатит десять тысяч долларов! - Меня пригласили работать, это моя профессия, дочь с женихом приедут в Америку,- объясняет Лея. - Я живу на три сотни долларов в месяц, с чего это он надумал востребовать с меня штраф? Это он обещал заботиться, но разрушил мою жизнь! Дело о невыезде закрыто. У нее билеты в один конец: в клетку не возвращаются. В резолюции - условие ее хозяина, но секретарь не записал ее cлова. Что ж, припишем. Ее торопят - пятница, все благочестивые спешат встречать царицу-субботу. Когда-то она торопилась встретить святой день, теперь торопится улететь до его прихода, пока птицелов не расставил новые силки. Ей везет - есть горящие билеты! Рина и Тали еще в пижамах, прыгают по кровати в спальне, согреваются. "Быстро одеваемся - и в путь!"- вoсклицает мать. "Ура! Победа!"- визжат девочки и через полчаса - в полной готовности. Снова на такси в Лод, теперь уже налегке, без багажа. На этот раз их никто на останавливает. Тринадцать лет спустя Лея вновь садится в самолет, снова летит на чужбину, опять с двумя дочками - правда, не москвичками, а сабрами, подгоняет, как и в Москве, "Боинг", а когда он взмывает, восклицает:"Слава Богу! Он несет нас на своих крыльях! Хуже, чем было, не будет". Спала дикая напряженность, ее мечта осуществилась именно тогда, когда она почти перестала надеяться. Правда, сабры не похожи на старших сестер, они не читают по-русски, не ходили в религиозные школы, не видели другие страны, не летали на лайнерах - для них всё внове, возбуждение перекрыло тревогу о том, что их ждет завтра. Изменилась и она, идеализм поиспарился, зато пробудилась вера. Часа через три они приземляются явно в чужом краю. Огромная площадь - такой в Израиле нет! Снег! По улицам неспеша движутся хорошо одетые люди, не слышно гортанных восклицаний, никто не размахивает руками. Странные высокие здания - темные стены без террас, узкие высокие окна без штор, белые крыши. На фронтоне одного здания огромные неоновые буквы вещают имя, которое в Израиле не увидишь. Они впервые в жизни в отеле, номер с розовой ванной, в столовой - горы булочек и цветных коробочек с арахисовым маслом, вареньем, сметаной, бери сколько хочешь. Девочки в восторге от элеваторов, от поездки на застекленном катере по каналам под крутыми мостиками мимо странных птиц, сидящих на кромках льда. "Гагары", говорит мама. Ай да суббота! И снова - в поле! С ними ликует солнце, весь день заглядывает, щурясь в окошечко, не отстает от самолета и - о чудо! - за двенадцать часов лёта день продвинулся всего на три часа! Не иначе солнце остановилось, как во время битвы Гидеона! В Израиле уже завтра, а здесь еще вчера. За один день они побывали на трех материках - в Азии, Европе и Америке. Скажи кому в классе - не поверят!
В первый день недели Яков поставил тендер за углом и направился к своему дому проводить дочек в школу и порасспросить о планах матери. Но что это? Рики не повизгивает, пытаясь вырваться наружу, дверь - без плаката, заперта, калитка притянута проволокой к косяку. И - тишина! Уехали! Бешено заколотилось сердце, опустился на бревно, на лбу - испарина. Через этот порог он вошел первый, неся детскую кроватку, поджидая Лею с Риночкой, первой саброй Хофим; не было асфальта, несли коляску от старожилов, увязая в песке. Теперь Рина поднялась выше матери, и поселок разросся в городок. Сюда привез и новорожденную Тали. Память печет без пощады, не ожидал от себя такой слабости. Его жизнь опустела, как этот дом...знакомых полно. а поделиться не с кем. Жаль он не пьет, не курит - иногда пресс жизни невыносим. Но он не сдастся, победил ОВИР, победит и упрямицу-бабу, отомстит за эту боль... бой проигран, но не война. Знал, что падчерица потянет всех за собой; змея, совратила, отравила умы, восстановила сестер против отца. Аллочка - иная, как бы вырвать ее оттуда? Мысли потекли по новому руслу, Яков ободрился, решает дать себе передышку - сердце покалывает, а там засесть за письма. Опишу поподробнее с юмором свои поездки по стране, Африке и Европе, Аляске и Канаде. Посею зависть, Люську разожгу, описывая комфорт и магазины. Придется научиться словесным извержениям. Вдруг его осенило: у Доли на носу - выпуск, она не могла уехать! Надо ее разыскать, переманить на свою сторону. Начать с основы - с денег. Отрежу питательный сосуд. Куда-то переехала, но с собакой долго нигде не уживется. Яков улыбнулся, расправил плечи, направился в Институт социального обеспечения отменить алименты. Его прогноз оправдался - на второй вечер окна осветились, послышался знакомый лай. Oн занял свой привычный наблюдательный пункт на скамье сквера. То, что он видит, ему явно не по нраву. На крыльцо поднимаются парни с заоблачным выражением на лицах, отбывают с Доли в центр, прихватили Милу, дочкину подружку. Ясно - на собрание. Проследил, сообщил адрес общины раввину. Узнал, что дочь ухаживает за старушкой в соседнем мошаве. Уже используют наивную, посетовал. Через два дня, краснея, старушка выдавливает: "Доли, деточка, ты бескорыстная, чуткая, кто бы согласился ухаживать за мной за мизерную плату? Но в мои годы думаешь о похоронах. Могут выбросить с общего кладбища за ограду, к выкрестам как оскверненную. Не надо приезжать ко мне больше!" Так нашим нет уважения и после смерти, потрясена Доли. Кому помешало, что она облегчает жизнь старушки? Кто-то донес, неужели в общину пробрался шпион? Ребята наши-чистые, добрые. Доли приглашают на семинар в Чикаго, на всё готовое, оплатят дорогу , научат, как проникать в сердца неверующих. В социальном отделе ее ждала еще одна неприятная новость - кто-то сообщил об отъезде матери, алименты срезали, пособие отменили, пожурили за скрытность, ей самой, сказали, пособие не полагается, потому что живет с отцом, он заботится обо всех ее нуждах, двое соседей подтвердили. А она в надежде на скорый чек потратила деньги, оставленные матерью на билет. - Зачем вы обманули?- попеняла Джузеппе и Роберто,- я ведь живу одна! Мне полагается пособие! - А мы думали, это из "Амидара", еще заберут дом, как сделали с внуком умершей бабули Хаи.- Но опровергнуть свои свидетельства отказались - когда ведешь бизнес, нельзя терять доверие властей. Доли погрустнела, но Яков доволен,на тротуар дочь не пойдет, ее все хвалят. Знакомый шофер как-то подвез ее до школы, выпросил фотокарточку, поставил у кровати. "Она светится, как ангел, Жена ревнует, ей не понять!" И поэтесса Элина Болдина восторгалась:"Она - как лучик солнышка!". Но есть-то ей надо. Отгоню парней, чтоб не смущали, не выручали, привяжу к себе посильней. Яков крепок и силен, каждый день отжимается на берегу и делает заплывы, морщины - от солнца; если б не заржавевшая спина - мужчина в расцвете сил! Завидев паренька на крыльце, решительным шагом двинулся к нему. "Чтоб духу твоего здесь не было! Увижу еще раз - пеняй на себя!"- выпалил, и для острастки двинул кулаком в лицо. - Не волнуйтесь,- пробовал успокоить разъяренного отца паренек, но не договорил, очутился на плитах, cхватился за разбитый нос, ищет в кармане платок, поднялся и, шатаясь, пятится к калитке. - И скажи своим дружкам, чтоб оставили Доли в покое! Доли рассердилась, не застав Раймона на крыльце, поездка срывается, на автобусе опоздает. Увидев на столе конверт с деньгами, удивилась, догадалась откуда, обрадовалась. Абик заботится обо мне, он добрый. Мать, наверно, очень разозлила его, а меня он возил повсюду, брал на работу и на ранчо. Cуп сварил, меду оставил и копченой рыбы. Вот молодец! Может, удастся их примирить? У него полно друзей, всегда есть деньги. а у матери не допросишься. Отец приходит каждый день, Доли нравится заботиться о нем, он благодарит за каждый пустяк, балует вкуснятиной, исполняет любую просьбу. Ей уже не кажется затея матери столь привлекательной, можно жить и здесь, тут подруги, все привычное, у Рики свой двор. В общине Доли уважают, она переводит с иврита на русский новеньким. Пойти учиться на медсестру? Абик поможет с оплатой. Прошел май. В местной газете опубликована статья о мессианах, там упомянута и Лея Карат: Мoл, "ядлеахимовцы" принудили погоревшую миссионерку покинуть страну, таких надо выжигать со Святой земли! Эта община губит души евреев! Домик Каратов снова обегают, могут и подкинуть бензиновый факел, так уже делали с некошерными магазинами. Мать продолжает бросать тень на дочь. Доли вновь приходится перебираться с собакой к подружкам, приезжать в Орот из Тель-Авива. "Ничего, газета живет один день, пережди с недельку,- наставляет Яков.- Увидят, что ты с отцом,- и всё пойдет нормально. Матери всё не по ней - и климат жаркий, и вода в кране плохая, и мясо продают непроверенное, и хлеб пылится у лавки непокрытый. Можно подумать в ее России всё прекрасно. Там люди гнилые! Поедем к Певзнерам, запишем тебя еврейкой". Яков оказался прав: o статье вскоре забыли, ее заслонили другие события. Доли вернулась в Хофим. Она готовится к экзамену, трепля за гривку свою любимицу. Рики кладет голову ей на колени, заглядывает в лицо своими черными умными глазами. "Я мечтала в детстве выйти замуж за абика. Бог всё прекрасно устроил. Нам с тобой хорошо, правда, Рики?" Собака виляет пушистым хвостом, подтверждая: "Да, мы дома!" Яков просматривает дворовый улей. Он достиг цели. Доли отвоевана. Счет стал 1:2 , пока еще в твою, Лейка, пользу. Но погоди, я перетяну и тех дочек. В Америке полно наших. Помогут -тем более против шпионки и миссионерки. Дочек побалую, раскручу тоску по дому, друзьям, там всё чужое. Они - мое оружие. Время работает на меня! Стемнело. Накрыв улей холщиной, мужчина идет в дом, садится за письмо в Москву. Грызет кончик ручки, сердится: забыл многие слова. Продолжает тяжелый труд утром - это на сегодня его главное дело. Шагает на почту широким твердым шагом - не как брошенный муж, а как капитан корабля, который не боится ни штормов, ни ураганов; он обязательно приведет свой корабль в гавань, где его встретят с фанфарами.
Книга четвертая.
Семейные узы
"Тоталитарный коммунизм, как и тоталитарный фашизм и национал-социализм, требуют отречения от религии и моральной совести, отречения от вышего достоинства личности как свободного духа... В этом демоническое зло коммунизма". Н.Бердяев.
Глава 1. Новая семья
Если радость - знак присутствия Божьего Духа, то в этот день он не оставлял перелетную троицу. Дочки ликуют, они взмыли над планетой, пилот, не переча ей, взял курс на пoлюс, земля тем временем подставила солнцу другой бок, самолет направился к югу и ссадил пассажиров в золотом краю - Калифорнии, в городе ангелов Лос-Анжелесе. Новый уклад жизни на новом материке среди нового народа и на новом языке. Мире не страшно - ей есть на кого положиться. Главное - вырвалась оттуда. "Здесь мы всё устроим, заверил ее в приглашении главный редактор газеты "Наша жизнь" Олег Филиппович Баринов.
Их автобус встречали. Полная добродушная лучеокая женщина в меховом жакете и вязаной шапочке на серебристой голове назвалась Галиной Сергеевной. Другая - тоже в годах, курносая светлобровая, щеки - в скорбных лощинах под темно-желтыми глазами, худая и рослая в узковатом сером пальто и потертом пуховом платке. Представилась редактором Ниной Светловой. Мира знает ее по письмам. Город расстелил гостям белый ковер, поблескивающий бриллиантами под розовеющими небесами. Пышные снежные шапки скрадывают остроту крыш, придали изящность скелетам высоченных ясеней и каштанов, освежили кантами подоконники. Рина ахает, натирает сестре щеки снежками, смеется, как малышка, хотя вымахала ростом с мать.
Семью определили на постой к Эльзе Людвиговне, сухонькой старушке, похожей на напуганную воробьиху. У нее двухэтажный особняк, низ сдает. Просторный хол уставлен антикварной мебелью и лампами, напоминает малопосещаемый музей. Показав гостям их комнату (двухспальная широкая кровать, две тумбочки и клозет вместо шкафа), заспешила вниз чистить подступы к особняку от снега. Разбирать приезжим нечего, багаж отправлен задолго до их взлета, где приземлился - неведомо. Отягощают только привычки, нужно вырабатывать новые, многому учиться и безотлагательно. Даже готовить - проблема: на кухне не один, а полдюжины шкафчиков, незнакомые миксеры, тостеры,комбайны, микроволновка, зажигалка, неведомые специи, вместо бутылки с маслом - спрей. Магазинов под боком нет, закупка продуктов - важное мероприятие, составляй список , ищи кто подвезет, в супермаркете - как в лесу: в глазах рябь от ярлыков, реклам, ярких оберток и тары, незнакомые названия фирм и продуктов, ценники с указанием, налогoв, скидки и стоимости ста грамм, фунта, килограмма, а времени и денег - в обрез, твоя благодетельница уже заждалась c коляской у кассы. Возвращаешься, не купив и половины необходимого или купив не то.
Нелегко и дочерям: новые программы и учебники, новые правила, учителя и дети. В школу ногами не дойдешь - приходится срочно узнавать, что тут принято давать детям на завтрак, как купить спортивную форму, велосипед по доступной цене (новый - не по карману). Рина в бассейне хуже всех, не уплывешь от насмешек. А тут еще пробудился телесный будильник - у мамы не спросишь, подруг еще нет. Талина школа неподалеку. В первый ее день детей отпустили пораньше, девятилетка заблудилась среди похожих особняков, присела на бровку, На улице - ни одного пешехода. да и как спросить - не знает.Расплакалась:"Противная Америка, ужасный английский, никогда его не выучу! Не произнести, не понять, жуют кашу. Никто не знает иврит!"Нашлась через час. Через день - новая беда. Ученики рисуют котят, учительница раздала черно-белые пуговки наклеить вместо глаз, Тали не поняла, что с ними делать; чернокожая соседка приковала ее внимание (на голове тьма косичек и цветных бабочек), спросила жестом - та таращит огромные черные глаза, подбирает слова попроще, но тщетно. Тали смотрит по сторонам, что делают дети, теребит ухо, и - о ужас! - бляшка проваливается в слуховой проход и застревает.
Учительница быстро ведет напуганную девочку куда-то, ее тормошат, о чем-то спрашивают, звонят матери, велят срочно показать врачу. Сын дьякона Дмитрия Майера согласился отвезти в больницу; девочку взвешивают, берут анализы, измеряют давление, велят терпеливо ждать отоляринголога. Мать утешает и, обняв, предлагает помолиться - и вот уже из уха торчит черно-белый глазок. Но Мире не до смеха - озирается, найти бы пинцет - и делу конец! Но их зовут в кабинет, врач заглядывает внутрь, закапывает антибиотик, через час выходят уже без бляшки, зато с долгом в сто полторы сотни долларов! Первый урок выучен - берегись врачей! Эльза крутится, как белка в колесе - то грызуны залезли на склад, то ветер забросал двор сучками, то снегом занесло подъезд к крыльцу, то белки нашкодили с проводами, то пора красить рамы и двери. Вечно издергана, жалуется на тоску. Мира рада, что развеяла ее одиночествo.
В воскресное утро из-за тюля и окон донocится гудок, Караты выскакивают из дому, как бабочки, они в платьях, лакированных туфельках и колготках, мать - в нейлоновых чулках (их не носила с Москвы), подвила волосы, похорошела, сбросила лет десять и продолжает молодеть после каждого выхода в свет. Израильтяне их бы не признали. Пастор подвозит прихожан в церковь на своем "вэне", денег не берет - это его служение Господу. До начала собрания люди обмениваются новостями у входа, окружили Миру, величают по отчеству, засыпают вопросами, просят поделиться впечатлениями о Палестине с паперти. Девочки перешептываются, жмутся одна к другой, дивятся: оказывается мать уважают, ее статьи читали, даже переснимали и раздавали у синагоги: они всматриваются в новое окружение, не жестикулируют, скованы, словно в гостях, хотя мама заверила, что это - их новый дом и новая семья. Внутри храма все замолкают, рассаживаются по скамейкам под колеблемой воздухом цепочкой слов . Рине знакомы русские буквы :"Бог есть любовь". На возвышении - трибуна для выступлений и орган для жены пастора, он каждый раз что-то внушает взрослым, как малышам, его жена играет, и все хором поют. Сзади в нише - картина: река , несет вольные воды со снежной гряды гор к морю, березы любуются отражением то ли своих крон, то ли облаков. Девочкам скучно, но терпят ради мамы - она соскучилась по русской речи и пенью, они пока играют в морской бой или крестики-нолики.
После собрания Каратов нараcхват зовут в гости, вечерами Мира пишет для газеты. Эльза Людвиговна кроит в комнате рукоделья себе брюки по образцу старых распоротых, потом строчит на машинке наперебой со стрекотом мириной "эрики" (багаж нашелся в Нью-Иорке и был благополучно доставлен израильтянкам на такси). Хозяйка, закончив пошив, заглядывает на кухню, сдержанно улыбнувшись, заверяет:"Стучите, стучите, мне не мешает, я всё равно страдаю бессонницей. Потерплю, это мое служение Господу! Жиличка тоже допоздна слушает радио".
В одно из воскресений Каратов приезжих пригласил к себе пастор Илья Никанорович Примаков. "Будьте как дома,- приветствует гостей Елена Ивановна, пышнотелая блондинка с чистыми бездонными озерами на полном бледном лице. Крупную голову окаймляет короной толстая светлая коса.- Чем богаты, тем и рады!"- и ставит на стол блюдо с брокколи и жареным по-русски картофелем и запеченными в сухарях куриными ножками В небольшой столовой уютно и тепло. Хозяйка включает магнитофон, лэтся Чайковский. - Не будем за едой обсуждать дела, то ли предлагает, то ли вопрошает она и добавляет: разговоры могут растревожить, эта серебристая музыка - лучший утешитель". Покончив с обедом, женщина зовет девчат помочь с посудой. - Расскажите о себе и Израиле, - просит хозяин,- брат Дмитрий перебил вас в собрании. Горяч, это его ахиллесова пята. Он принижает женщин, а в Библии они играют немаловажную роль. Но кто из нас безгрешен? Брат любит свою страну и свой народ. - Если все так прекрасно, то почему он сам уехал из Израиля? Зачем кривить душой? Горячится:"Евреи - любимчики Бога, кто их трогает - задевает зеницу Божью!" Но Танах полон критики древних евреев. Кто любит по-настоящему, не замазывает болезнь, а помогает вскрыть очаг боли, не так ли? Полезнее извлечь уроки из ошибок праотцов, а не почивать на лаврах. И его тон - не братский. Истину ищут сердцем - не под окриком и хлыстом, - не с кляпом во рту. "Диктатура над духом - абсолютное зло, писал Бердяев,- она порождает рабство". А затем и революции. Главный раввин нашего города напутствовал меня и дочь:"Ищите дальше!" Он знал, о моей вере, но не давил, имея власть. Вот это - истинный сын Божий! И иудей! У брата не поищешь истину - сразу по-советской привычке наклеит ярлык антисемита.
- Успокойтесь, сестра, он напрасно вас расстроил, сегодня светлый день.- Илья Никанорович напоминает Мире отца - такая же крупная голова, прямые редкие шатеновые волосы с проседью над невысоким лбом, тяжелые без морщин щеки, осевшие под длительным земным притяжением, округлые широкие плечи, мягкая всепонимающая улыбка. Одет просто - в свитер и брюки, говорит неспеша и негромко.- Нам велено прощать братьев и сестер, ведь и вы споткнулись, пошли к судьям, а Евангелие не советуетт этого делать, оберут до нитки. - Я тогда не была еще верующей, спасала детей от голода; жизнь - главная ценность; думаю, законы даны, чтобы защитить праведных, иначе общество превратится в джунгли. Духовник с неподдельным интересом следит за исповедью гостьи, в глазах - сочувствие. Удивляется необычным суждениям и прямоте, ловит себя на появившихся сомнениях, гладит редкую растительность на черепе. Странная метаморфоза произошла с теми, кто рвался на Святую землю, если верить рассказчице, ухватились за национализм, некоторые возненавидели весь мир, решили, что "Не убий!" относится только к своим, разводятся, спиваются. Истина не ведет в тупики.- Старожилы тоже растеряны, на Евровидении израильтянка пела:"Всевышний еще жив!", другие считают, что он спит или умер, раз допустил атаки в Судный День во время молитвы. - Бог с вами, сестра, шутите, разыгрываете старика!- замахал руками пастор, закрылся носовым платком, содрогаясь от смеха. - Серьезно, Илья Никанорович. А вы - никакой не старик! Я такого живого взгляда ни у кого из знакомых не встречала, даже моложавых.
- Значит, вы прочли всю Библию? Я тоже таких среди прихожан не встречал! Неужели вас не крестили, ни разу не водили в церковь?- Он то и дело теребит длинное мясистое ухо. - Да что вы, Илья Никанорович! Папа поссорился с родителями как раз из-за этого. Он считал, что многим обязан Советской власти. А мама и вовсе встретила революцию сиротой, когда Бога отменили. Но я что-то не вижу Евгения Петровича Володина? Он что, оставил редакцию после смерти жены?- Честный взгляд хозяина вдруг ринулся в сторону. - Как сказать...Сестра Дуся -сама горемыка, осталась с тремя детьми, муж ушел к другой, у него и там ребятишки, надежды на примирение никакой, она пожалела вдовца, наведывалась к нему, потом он перебрался к ней, обоих исключили из церкви, уехали в соседний город. - Не может быть!- ахнула Мира,- он такой светлый человек, создал газету и журнал, жена работала ночами набирала, она - весь его штат, отравилась свинцом, умерла - и его казнят за попытку выжить? - Писание запрещает брошенной жене cходиться с другим пока жив ее супруг.
- Я знаю, какая это доля, сама агуна...Много раздумывала над этим. Думаю, Господь не мог запретить двоим своим детям найти счастье и жить с улыбкой. Хотела написать статью об этом. - Ни-ни, сестра!- решительно замахал руками старик.- И не вздумайте! Вас изгонят! Давайте-ка отвезу вас, уже смеркается, пешком ходить опасно, рядом - негритянский квартал. - А вот и наша чемпионка!- радостно представляет гостям десятилетнюю дочку Елена Ивановна. - Олечка - пример ровесникам, - добавляет отец с нескрываемой гордостью. Девочка - высокая , широкоплечая, раскосые глаза беспокойно бегают, на лице жалкая улыбка, губы с трудом выдавливают по слогам имя. Даунсиндром. Какой удар нанесла судьба этим милым людям! За что? В дороге Мира молчит, не в силах сбросить недоумение. Словно прочитав ее мысли, пастор произнес:"Мы приняли этот дар небес как проверку любви к людям, особенно обиженным и больным. Я подожду, пока вы войдете в дом. Махните, если всё в порядке. Завтра Баринов отвезет вас в иммиграционный отдел, а на следующей неделе - к адвокату. У него - связи в верхах.
Выдержала бы я такой вот тест?- спрашивает себя ошеломленная мать. Мои дочки-здоровые, пригожие, какая мелочь - наши нехватки. Мы - под Божьим флагом, наш дом - вся планета; чтоб любоваться ее крышей, полом и зелеными стенами - статуса не требуется. Я - счастлива, спасибо, Боже! Хозяйка ходит по дому хмурая - пора мыть окна, их - больше дюжины, новая жиличка недогадлива, сунули мне на голову; пастор дал за нее сотню, лучше б пристыдил молодух; им помыть стекла - разминка, не то что с моим ревматизмом. Врач велел гулять, а ноги гудят, с зари не присела. Мире хочется утешить старушку. - Зачем вам такая махина в два этажа?- спрашивает.- Десяток комнат, жильцы, сад, пустырь. Или бережете для детей? - Дочь побогаче меня,- усмехнулась Эльза Людвиговна. - Так, может, всем пожилым съехаться вместе, сестры помоложе будут присматривать - Что мне своих бед мало?- вскинулась хозяйка.- Справляюсь! Господь дает силу. - Мам, может она отдаст нам свой сарай?- подсказывает Рина,- там только лопаты и грабли,- и добавляет шопотом: она проверяла вчера нашу постель, и чего сует нос?- Но у Миры бродит идея получше: бабуля выставила на продажу соседний участок, просит шесть тысяч, на выставке сборных домиков есть недорогие, до пяти тысяч; если Эльза согласится подождать, Мира выплатит, как только начнет получать зарплату в редакции. Приятно жить сестрам по соседству!
Визу израильтянам не продлили, вручили анкету, чтобы обратилась за статусом. Заполнить ее - занятие не из легких, вопросы ставят в тупик, иврит вытеснил из головы, то что знала в юности (они с Владиком болтали по-английски). Приходится каждый раз лезть в словарь, чтобы не ошибиться, но и найдя правильное значение слов, не знаешь как ответить. "Имя"? Какое тут признают - паспортное, семейное или гиюрное? "Глава семьи"? И да, и нет. "Замужем"? Да. "Где супруг"? Не знаю, пункта "агуна" в анкете нет. " Близкая родня имеется"? Да и нет, родители недосягаемы, с братом и сестрой нет связи, укажешь их и отца - попадешь в неблагонадежные, ведь они - коммунисты, а их американские власти не почитают.
Как-то вечером Мира изрядно напугалась, проходя к себе мимо розовой спальни Эльзы с горшочками искусственных цветов на окне: хозяйка лежала на полу, вернее стояла на четвереньках."Что с вами? Не можете встать?"- бросилась на помощь жиличка, но ее остановило громкое шипенье:"Кажется, жиличка привела хахаля". - Она замужняя? - Нет, с двумя пацанами. Я строго наказала:"В моем доме не скверниться!" Ну точно, баритон! Я ей сейчас покажу!" Бабушка ретиво вскочила на ноги, сунула ссохшиеся ступни в теплые тапки и, накинув теплый халат, поспешила к кухонной двери. Снизу долго неслись громкие раздраженные голоса. "Она же одинокая,- заметила Мира утром,- как же ей построить свою жизнь, если не встречаться с мужчинами? Это мне запретили, словно женщина - неживая, должна умертвить в себе все желания.- Эльза сделала вид не расслышала, заспешила вниз пополнить морозильник вчерашними покупками. Появилась, просеменила мимо, бросив:"Если уйдете, заприте и заднюю дверь, я на спевке хора". Миру не оставляет чувство неловкости, недоговоренности, скрытого раздражения, словно Эльза пустила их к себе не по своему желанию; зато в редакции она, как дома. Нина Афанасьевна вызвалась опекать свою помощницу, возит ее, знакомит с товарами, продуктами и кулинарией, сама питается картошкой и блинчиками, деликатесы принципиально отвергает.
Когда у подопечной воспалился коренной зуб, достала чек и выписала дантисту крупную сумму в сто семьдесят долларов. Таких подруг поискать! Дохнуло весной, зазеленели ясени и сережки на длинноволосых березах. Мира разливала по тарелкам свежий борщ, когда тыловая лестница заохала, заскрипела, грузный незнакомец распахнул дверь в кухню и, не сняв шапку-ушанку и не поздоровавшись гаркнул:"Долго будете издеваться над беззащитной старушкой?" - Кто вы? Не ошиблись адресом?- удивляется Мира. - Почему входите без стука?- Она потихоньку продвигается к телефону. - Чтоб духу вашего тут не было! Наша церковь покажет вашей, где раки зимуют!- И шагнул прочь. Мира набирает номер редакции, рассказывает подругам , что произошло."Это брат Эльзы! С ним лучше не ссориться! А их церковь поднимет такой шум, не успокоятся полгода. Мы сейчас, приедем, ждите, покидайте вещички в чемодан". - Зачем?- не понимает Мира. - Объясним потом, нельзя медлить.
Через час Караты переброшены на новое место, в одноэтажный домик, состоящий из двух половин, им отвели летнюю с отдельной кухней и спаленкой. "Не волнуйся, ей заплатят больше, чем Эльзе",- заверяют Миру. - Разве за нас платили? Почему не сказали? Я вела себя как пущенная из милости; нo она не показывала недовольства. - Наверно ожидала помощи по хозяйству и страшилась одиночества - у нее то и дело приступы язвы.
Глава 2. Душный рай
"В последнее время люди всё дальше отходят от религии и подходят всё ближе к Богу". Франк Синатра.
Новая хозяйка, кузина прежней,- высокая седая пенсионерка со строгим взглядом серо-зеленых глаз, похожих на заиндевелые лапы елей. Она в тяжелом двубортном костюме, на поясе - связка ключей, юбка - до щиколоток. Щеки провалились, но не от голода - в стенах, незаметные в обоях скрываются находятся дверцы двух холодильников и сундука, на кухне - потайная комната c полками, которые ломятся от консервов, по углам, как часовые, высятся башни пожелтевшей туалетной бумаги."Зачем вам такие запасы? - поинтересовалась Мира, - Ведь консервы портятся". - На время Антихриста. Тогда нельзя будет ничего купить без наколки на руке, кто ее сделает - пойдет на муки вечные. Слышали о страшном Суде? "Дверь ковчега пока еще открыта, но вот-вот закроется", предупредил Билли Грем, полстадиона не удержались, подняли руку, что принимают Спасителя. И мы с Эльзой. Главное, сказал проповедник, сохранить веру, не принимать на руку номер ! Теперь мы обе записаны в книгу жизни!"
Обычно она не пускает жильцов, но поддалась уговорам Нины. "Господь терпел и нам велел",- сказала , поджав губы.- Чтоб был порядок,- наставляет жильцов,- не шуметь, не включать радио,не курить, не водить знакомых, не есть в спальне, не захламлять комнату, не открывать окно - рамы забиты,чтоб не влезли воры. - Этот грубый мужик состоит в церкви? не верит Мира, но ее заверили, что он там - один из столпов. Пасёт православных, баптистов презирает и клеймит при каждом удобном случае как богоотступников. В спальне одна кровать, спать втроем неудобно, но заботливая Нина раздобыла раскладушку. На кухне еще очень холодно, Рина занимается одетой в куртку и положив под ноги коврик. Иногда хозяйка жарит рыбу, брызги летят на тетрадки и книги, Рина сердится, уходит на кровать, она простыла, выглядит растерянной и несчастной. Но посидеть с ней некогда - Баринов уехал по делам, оставив редакцию на женщин.
Наступил март. Сегодня в собрании многолюдно - читает проповедь знаменитый художник Олег Филиппович Баринов. Это он пожертвовал собранию полотно, навевающее размышления о реке жизни, одолевающей любые препятствия на пути к цели-океану, чтобы затем взмыть вверх и оросить жаждущих на земле. Баринов умеет говорить вдохновенно - вытягивает шею, словно всматривается в невидимые другим выси, светлые брови взлетают вопрошая прихожан, живут ли по Писанию или верят на словах, лицо розовеет, длинные тонкие пальцы с любовно ухоженными ногтями нервно подрагивают, касаясь священных страниц фолианта в кожаном переплете, голос доcтигает накала, светлые глаза темнеют, мечут молнии. - Легче верблюду пролезть в угольное ушко, чем богатому войти в Царство Божие! - Указательный палец взлетает над припомаженной головой.- Будем радоваться, братья и сестры, когда Господь проводит нас через испытания бедностью! Захлопнув Библию, медленно cходит в зал. Слушатели опускают глаза не в силах смотреть в очи обличителя, укоряя себя за ропот и уныние, страх сжимает сердце : войдем ли? вознесемся ли найдет ли нас Господь достойными вознесения? Художник подходит к пастору: остаться не может, масса дел, нужно проверить состояние пяти домов, сдаваемых в аренду, собрать рент, и, пока ясные дни, завершить пейзаж c грачами на ясенях. Тем ценнее его приглашение Мире - в ближайший вторник он отобедает с нею в китайском ресторане. От Баринова раcходится аромат дорогих духов, на нем - элегантный костюм и голубая сорочка с синим шелковым галстуком, дорогие темно-серые туфли. Строгость во взгляде ограждает от запанибратства и просителей. С ним раскланиваются посетители, заглядывают в лицо официанты. "Слава - как шапка Мономаха,- вздыхает он,- не дадут поговорить по душам. Пообещайте быть у нас через выходной. Супруга вернется от сына-студента из Сиетла.
Бариновы живут в особняке с гаражом, колоннами, баней и обширным участком. Рина нашла туалетную комнату из черного мрамора, Тали две другие - из розового и зеленого с аппаратами для сушки рук. Девочки обнаружили во дворе бассейн с золотыми рыбками. Взрослые сидят в просторном зале с видом на поле, где скачут белые кролики. В центре - огромный телевизор на длинных ножках, проповедник что-то считывает с листа. Супруга художника Алла Андреевна, высокая подтянутая дама в шерстяном темно- синем платье с малахитовой брошью у плеча, суетится на кухне, подносит к столу салатницу, казанок с гречневой кашей, суповницу, латку с запеченным окороком. "Возблагодарим Господа за скромное довольствие",- провозглашает хозяин дома и, потупив взор, произносит краткую молитву. Затем наливает себе ликер, и , озорно подмигнув гостье, приглашает в соучастницы. - Дорогая сестра, здесь никто не осудит! Аля, выключи нудника! Нагоняет скуку, как сородичи на собрании. Я не могу их вынести чаще чем раз в месяц, потому и купил этот дом подальше от них. Тоскуют, твердят о смерти, а я оптимист, жизнь так прекрасна! Ждут-не дождутся сретенья, только вот как взмоют в юбках? Ну и видик откроется, операторам, правда, Аля?- Он раcхохотался, жена молча теребит прядку, выбившуюся из-под массивной заколки. - Вы такой жизнелюб, - не в силах сдержать улыбку гостья.- Заражаете весельем; наверно, дома никогда не сидите вечерами, выбираетесь в театры, кино, на концерты. У Эльзы со скуки мухи передохли. Не понимаю ее: жаждет встречи с Господом, но не торопится умирать. Моя дочь хочет перебираться сюда из Канады, она обожает танцевать. - Дорогая моя!- Художник изобразил на лице ужас, но в кошачьих глазах прыгают чертики.- Не вздумайте сказать такое Нине! Загубите святую деву! Аля, изобрази, что будет. Алла Андреевна послушно поднялась, встала в позу Наполеона, осматривающего поле перед Бородинским боем. "Танец - это бесстыжее совокупление! Самбо -разнузданная оргия! Кино и театр - грозные орудия сатаны! Знают, что делающие такое достoйны смерти - светлые брови выпрямились в стрелы, сжатые губы побелели, наконец выпалили - однако не только сами делают, но и поощряют других!" Последние слова супруги произносят дуэтом. Нина уверена, что в Библии каждая запятая оттуда!- Он указал в потолок. Мира смеется, но пить отказывается. "Быстро пьянею, и вообще не судите меня строго, я словно выпала из черной дыры, отвыкла и от выпивки, и от общения с людьми. Вы на меня не смотрите. - И не курите? И не гуляете?- Он опять лукаво подмигнул,- такую жизнь не жалко отдать Господу. Но, душенька вы моя, живем один раз! Так к вам пожаловали ночью юные добрые молодцы, а вы навалились всем тоскующим по любви телом и заперли перед ними дверь? Не поверю! Признайтесь, сдались им на поруки! И не пожалели, есть что вспомнить!- Он опять раcхохотался, откинувшись; ослабил ремень брюк, второй подбородок заколыхался.- Не каждому так везет в ваши годы! Правда, женушка? Аля, ты бы впустила девственных богатырей, да еще обрезанных? - Супруга уже унесла посуду на кухню, из-за стенки донеслось невнятное мычанье и грохот загружаемой посудомойки.
Мире не по себе, промолчишь - вроде поощряешь к скабрезностям и анекдотам, предашь Нину - щедрого ангела-покровительницу, но как сказать поперек, когда ты в гостях? Да и до дому не доберешься! Предложила пройтись по особняку. Сажая гостей в серебристо-зеленую "хонду", Олег Филиппович наказывает жене :"Проверь, мать, и старшего, не женился ли и невеста - не с усами ли? Сейчас это модно. Он у нас тоже в колледже, как и младший,- пояснил Мире,- только не на побережье, а в Сан Франциско, там полно первертов". - Разве прихожанам разрешается пить коньяк и курить?- спрашивает Мира подруг на следующий день. Галина, смутившись, поднимает голову от композера, переглядывается с редакторшей. - Я, как младенец, ни в чем не разбираюсь, вот и надоедаю с вопросами. - Он иногда cходит с рельсов,- выдавливает Нина, одна бровь поползла к середине лба, кашлянула, по лицу разлилось презрение.- Наедине с ним лучше не оставаться. - Он был с женой. - Разыграли вас. Они давно врозь, демонстрируют любовь до гроба перед важными персонами. - И как ему не надоест жить под маской!- заметила Галина. - Нам велено искать бревно с своем глазу и не судить братьев,- ровным голосом напомнила Нина, ее бровь изогнулась, стала похожей на червяка. - Я поехала в надежде обсудить дела, время бежит, а я с детьми без земли под ногами, но мы всё ели да ели, даже не спросила, когда будет первая зарплата. Пора снять свое жилье, чужаки в доме- и святому в тягость... Наборщица смутилась, послюнявила обломанный ноготь, досадливо поморщилась, усердно ищет пометку в гранках. - Он должен заехать в пятницу, подписать газету на выпуск.- Нина умеет дать понять, что ее терпение испытывают, и время разговоров истекло; все с удвоенной энергией принялись за работу.- Заскочим к китайцам, продают по дешевке посуду,- предложила в полдень, словно заглаживая свою резкость, но Мира отказалась из-за жары. "На тебе лица нет,-оторвалась от гранок Галина, как только "фольксваген" редакторши отъехал.- Заработалась! Небось, и в выходной не отдыхаешь?" - Наверстывала вчера после визита, готовлю цикл лекций по радио, пастор попросил. Девочки никуда не хотят пойти, скучают, нo их забрали на выходной милые Честняковы посидеть с малышкой. Ну а я - за работу. У меня словно костер внутри - хочется передать не знающим Бога радость чувствовать небесное притяжение. Льются стихи. В Израиле не удалось писать, спешу тут, пока согласны слушать и публиковать. А извелась из-за Доли. Как там она одна? - Тревога не помогает. У меня сын в армии, я все заботы возложила на Господа. Муж ругает, что делюсь с сестрами, только изводят расспросами, говорит. - А он неверующий? - Что ты! У него вера в сердце, последнюю рубаху чужаку отдаст; поругиваю, люди пользуются добротой. Ты побереги себя. Не делись особо, не поймут, брат Дмитрий рвет и мечет.- Чуткость подруги трогает Миру до глубины души, о ней давно никто не заботится. Признается:"Плохо мне, Галя, медицинской страховки нет, а со мной что-то неладно, вчера еле поднялась, слабость, искры перед глазами. - Полохи досаждают? Бросает то в жар, то в холод? Переходный возраст. Лежи побольше, завтра принесу таблетки железа, полотенец. Гале жалко новенькую, сладкоязычный баловень судьбы сорвал с места мать с детьми, наобещал с три короба, а теперь занялся своей выставкой. Нина раздумала уходить на пенсию, скрывает от Миры. Опереться на людей - как на тростник, предупреждает пророк, проткнет локоть. Зря поверила, ринулась из-за тридевяти земель. А вслух проговорила:"Не отступай от Баринова, он сам - как валун на его картине, для других с места не сдвинется".
Мира подождала до мая, наконец, спросила, как продвигается ее оформление. "Нам велели дать объявление в газету, не найдется ли работник среди американцев. Гринкард дают только незаменимым.- Олег Филиппович заглядывает в шкаф, выдвигает ящик стола, что-то усиленно ищет. Мира терпеливо ждет, не может этот добродушный весельчак, одаренный художник не понимать, каково висеть в вакууме с подросткам.- Адвокат требует две тысячи долларов, чтобы пробить вам статус, -наконец, признается он,- а наша церковь богата лишь мышами. Но обещаю вам - я добьюсь встречи с нашим парламентарием, он мне не откажет, а пока - за работу. Это лучшее средство от тревоги. Господь печется о нас!"- Босс уже обрел обычную вальяжную уверенность в себе и обворожительно улыбнулся.
В субботу Мира пришла домой пораньше. Лекция в тишине пасторского кабинета почему-то не писалась, не получалось сосредоточиться. Не помогла ни молитва, ни пение под рояль. В душе - неспокойный гул. Дома полегчало - к Рине пришли подружки, Тали рисует. Занялась салатом - саданула ножом по пальцу, пришлось отложить. Доли давно не пишет, Илана не звонит, звонки дорогие, а они оба с Джери с апреля без работы. Собирались перебраться в теплый штат, надоели канадские зимы, вкалывать, с канадским гражданством можно и в Америке.
Подошла к настенному телефону, набрала номер Торонто. Услышав раскрутку диска, Раиса Генриховна прошаркала на кухню, принесла таз и чайник, села неподалеку парить ноги. "Я всё оплачу",- заверила ее жиличка, но старушка не ответила, видно, туговата на ухо. В трубке - приятный баритон. "Джери? Добрый вечер, рада познакомиться, это-мама Любы, то есть Лави. Она дома?- Джери звонок застал врасплох, не знает, что сказать: любимая рядом - и вне досягаемости, тело свернулось на диване в клубок, а владелица улетела. - Она не совсем здорова. - Что с ней? Ради Бога, не скрывайте! - Я вас хотел спросить. Она -артистка от рождения, выступала, придумывала прекрасные номера, получала овации в лучших клубах, ей всюду рады. Как решили ехать к вам - словно подменили. Мучают кошмары, просыпается дрожит, разболелась. Уволилась. Проговорилась - боится сестер, они всегда защитят изверга. - Почему изверга? Он им отец. И с ней ладил, она ему улыбалась! - Вы что считаете его мерзости - развлечением? - Какие мерзости? - Ваш муж не давал ей расти, дышать! Осквернял, развращал, топтал, мечтала умереть. - Не может быть!- бормочет мать. Оцепенела, растеряла слова, свет почернел. Но нутром чует - вот она та гнилая доска, c которой рухнуло ее и ее девочки взаимопонимание. Вот объяснение ее стремлению бежать куда глаза глядят!- Вы Лави не так поняли! Отчим молчун, рос без отца с клеймом сына врага народа. Он бывает колючим, но они ладили, запинаясь, пытаетcя отогнать страшную правду мать.- В Союзе не развратничали. Никто из семьи ничего не замечал. - Мам, он говорит правду. Хватит обманывать себя!- донесся слабый голосок дочери.
Миру бросило в пот, окаменела. Задыхается, сердце бухает под горлом. "Положите трубку-то!- хозяйка прошлепала мокрыми ногами, резко нажала на рычаг.- Вы исчезнете, а мне пришлют огромный счет!" - Вы разве куда едете? - Не сидеть же тут, oт вас радости мало! Мать машинально вешает трубку. Хоть волком вой! Но рядом дети. Сколько может вынести слабый пол от сильного? Слепая, нерадивая, сечет Совик в ночной тиши; от раскладушки ноет спина. В окне плывет полная луна-насмешница!
Майским воскресеньем Мира совсем сдала. " Не пойдем в церковь,- говорит дочерям,- дойти бы до магазина.(За продуктами приходится идти несколько кварталов, когда жара спадает. Ужинают сзади супермаркета в скверике, приносят домой только фрукты - в холодильнике Раиса выделила место лишь для одного пакета молока, но его не донести свежим.) Девочки обрадовались, отправились в соседний парк с мячом. Мира задремала. Стук в окно кухни. "А мы к за вами,- улыбаясь, объявила Нина,- почему еще не одета? Заставляешь ждать!" - Развинтилась, старею. - Любящим Господа всё содействует ко благу, писал апостол Павел. Покайся - в чем-то согрешила, мало возлюбила! Вымаливай прощенье на коленях перед собранием, особенно перед старушками, приютили тебя! - Но я их не обижала! - Все мы много согрешаем, сказано в Писании. - Это - медвежья услуга людям, если они неправы. Иисус не извинялся перед каждым, даже перед Мартой и Марией, которые приютили его. - А мы - не Иисус!- осекла ее Нина, червяки над глазами заизвивались, лоб рассекла длинная борозда гневного мыслителя. Быстрым шагом она направилась к машине, Галина поспешила за ней. Хлопок дверцей; спохватившись, водитель высовывается в окошко, машет рукой, натянуто желает доброго дня. Какая я неуживчивая!- терзается Мира. - Но в сокровенном как поддаться? Тогда могла бы процветать и на Родине, и среди сионистов. Иисус не раз говорил, что мы - его братья, что все люди -боги и могут творить чудеса, он - не недосягаем, он - нам пример. Растянувшись на широкой кровати, она незаметно соскользнула в сон. - Мир вам, сестра! Напугали вы нас! Гриппуете?- Ворвалась в ее забытье громкая разноголосица. На пороге - человек десять, вошли без стука со двора.- Вот захватили кое-что с обеда!- Поблагодарить бы, но горло перехватило от смущения.(На радиаторе сохнут полотенца, нижнее белье, над ванной - панталоны Раисы. Как объяснить чужим людям, что с ней? Она даже с матерью и подругами не обсуждала физиологические сюрпризы. Здесь с этим проще, но привычка - сильнее натуры. В спальне спертый воздух, постель не прибрана, она в ночной сорочке; хозяйка отругает, что наследили. "Не оставляйте собраний ваших, сказано в Писаниях,- в болезни призовите братьев, помолятся Господу!"- увещевает ее дьякон Дмитрий.- Гордость, сестра, предшествует падению! Бог гордым противится! Отвергнет вас!" Женщины молчат("Жена да убоится мужа!"- не раз наставлял их израильтянин).
Визит оставил неприятный осадок. Она выставлена на всеобщее обозрение, ей перемывают косточки, когда она загнана в угол и не знает что делать, изболелась и телом и душой. "Можно , я сделаю маникюр?- спрашивает Рина.- Все девчонки красят даже ногти ног!" - Грим - это химия. Зачем отравлять свой организм? Посчитай, сколько ядов проникнет за год, за десять лет? Лучше не привыкать!" Рина горестно вздыхает: тетки из церкви совсем задурили матери голову. А ее бог умыл руки: ни дома, ни машины, ни денег. Учителя советуют идти учиться на дипломата, но без машины в тот колледж не доехать, абик бы возил . На кружок не cходить, вечеринку не устроить. Жизнь проходит мимо, и чего торчим в этой Америке? Девушка не подозревает, что и матери невесело, оказывается, забота может быть в тягость. Семья следит за каждым ее шагом, Нина расписала где ей снять комнату, как расставить мебель, чем питаться и кормить детей, во что облачаться. И не перечь - обидится. А ведь истина находится в поисках, сомнениях и раздумьях. Если братья и сестры нашли истину, то где же свобода? Они цепко держат каждого, так берегут только узников. За сто дней, что она прожила здесь, ей не удалось поговорить ни с одним американцем, даже соотечественником вне этой церкви. Брат Эльзы не в счет, то был окрик, а не беседа. Православные чураются израильтян словно прокаженных, они бы и Спасителя не пустили на порог, -ведь он был послан к евреям. В Союзе отторгают оскверненных Западом, ее новая семья отторгает почти весь мир. Найденное cходство поразило.
Дьякон Серафим Спиридонович зовет Миру на зимнюю половину:"Мы с пастором приехали специально во имя мира!"- сказал. В хозяйских покоях Мира впервые - тяжелые портьеры, диваны и кресла , секретеры, рамочки, статуэтки, всё запорошено толстым слоем пыли. "Извините, думала будет убирать дом", говорит Раиcа Генриховна. - Мы пришли как миротворцы,- приветствует Миру Илья Никанорович, подзывая Раису поближе. - Но мы не ссоримся,- заверяет гостей Мира.- Я очень благодарна сестре, что пустила нас пожить. С первой же зарплаты съеду. Не знаю смогу ли когда отплатить ей за гостеприимство. - Я послужила Господу два месяца с половиной,- перебивает ее старушка, обращаясь к мужам,- и хватит, пусть другие.- Подбородок ощетинился белыми вoлocками. - Стирают в ванной комнате. Топчут ковры на полу, звонит в Канаду, кормит дочь в спальне, думала, будет прибирать у меня, готовить, делать массаж, так нет - вечно где-то пропадает,- палит Раиса Генриховна скороговоркой. - Почему не сказали? Я боялась трогать холодильники и склад, закрутилась с детьми, они болели, без языка в школе, я не гуляю - работаю, немного расклеилась - к врачу не cходить. А счет за телефон оплачу как обещала.- Мире не по себе, их мирят, как драчунов в детском саду, приходится давать отчет чужим людям, она уже кажется себе черствой, неблагодарной. "Обнимитесь, сестры,- призывает пастор,- доверим наши беды Господу!" Дьякон подталкивает хозяйку к Мире, но она с неожиданной ретивостью вырывается из его рук. - Не буду молиться с ней! Приеду с Кипра - чтоб духу их не было в моем доме! Задела локтем рамку с фотографией молодой пары, уронила, стекло разбилось, Мира нагнулась cбрать осколки, но Раиса Генриховна выпалила:"Без вас управлюсь!" - Пора подыскивать другое жилье,- известила Мира коллег утром,- когда меня оформят?
Вопрос застал Олега Филипповоча врасплох. "Церковь решила не давать объявления, мы не потянем легальный уровень зарплаты, а казначей и так бьет тревогу - касса опустела, фонд милостыни иссяк". - Придется мне еще послужить на Божьей ниве,- скорбно поджав губы, вещает Нина.- Видно такова воля Господа.- Oна смиренно опускает глаза, тяжело вздыхает. Баринов куда-то звонит, не сказав ни слова, выходит, уезжает. Мира смотрит на подруг, ничегo не понимая."Куда он? Он же обещал всё устроить!" - Человек предполагает, а Господь располагает, вздыхает редактор. До конца учебного года остается месяц, нужно решать, звать ли сюда Доли. Мира ринулась в иммиграционную службу. "Процесс может длиться пять лет, - cказали ей.- Но у беженцев из Израиля шансов мало. У вас есть родня? Пока нет статуса работать нельзя. Шансы у вас невысокие". - Как жить?- растерянно спрашивает Мира.- "Следующий!"- приглашает чиновник. Что же делать? Уйти в подполье? Работать нелегально - не в ее правилах, хитрить и лгать могла бы и на родине. В отчаянье, в ночной тишине Мира вновь взывает к небу. Этот континент приветствовал гонимых, почему же мы - нежеланны? Леди Либерти cтoит к нам спиной, проржавела изнутри, поставлена на ремонт. В моей Гефсимании я одна, но я - на Твоей ладони, веди, Господь, куда нам брать билет? Замерла, бoяcь проглядеть небесные намеки. Ожидать не пришлось долго.
Утром звонит Нина: " Баптисты штата собираются в Фресне, поедешь?"- "Соглашайся,- кричит в трубку Галина,- пообщаемся без рабочей гонки!" Отказать этим милым женщинам невозможно: как знать - может, там ее ждет ответ с небес. Зал набит, Миру не внесли в список выступающих, но, узнав, что прибыла гостья из Палестины, несколько человек попросили дать ей слово. Брат Дмитрий нехотя выделяет ей десять минут.
В перерыв ее окружила толпа молодежи. "Девчата обижаются,- попеняла Рина,- ты забрала всех парней, некогда познакомиться!" Кто-то пустил по рукам конверт собрать пожертвования для израильтян, вечером Мире вручили пухлый пакет, пересчитала - там оказалось как раз на поездку автобусом до Торонто. Две сестры и брат предложили ей пожить у них, но Мира, поблагодарив, отказалась: устала висеть между небом и землей, детям нужны дом, товарищи, школа. "Ты так увлеклась парнями, что и об обеде забыла",- вздыхает Рина. - Уезжаем, дочки! Есть деньги на билеты!" А через день с радиостанции ей прислали большой гонорар за цикл лекций. Мира чиркнула прощальную записку Раисе Генриховне, оставила под ней деньги и счета, прикрыла за собой дверь, бросила под нее ключ. Галина помогла упаковаться, ее муж - подвез до автобусной станции, сдал багаж. "Храни вас Господь,- пожелали подруги,- он исполнит все желания, если мы ему верны! Привет Володину и Дусе передадим!"-" Прощайте, бескорыстные помощницы! Жаль, что так получилось! Возможно, наше место в других краях!" Прощай, благословенный край! Покидаю тебя, наверно, во мне гены капитанской дочки, с детства колесила по огромной стране. Интересно что там впереди за поворотом? Будем надеяться, что лучшее!
Глава 3. Ласло через океан
Шоссе стелется под высоченными секвойями, автобус взял курс на восток. Когда-то в Израиле Мира пoзавидовала туристам в майках с надписью "Бо ниса!", они собирались пересечь американский континент от океана до океана. Она забыла о том желании, но ее ангел-хранитель всё устроил наилучшим образом. Еще одна ее мечта сбылась! Мира прильнула к стеклу, уткнула нос в шарфик. Торонто отбегает, сокращается и растворяется в облачной вате. Хорошо, что в салоне притушен свет, пассажиры затихли, невольно поеживаясь перед перелетом через окезн. Бог наверняка смеется над нескладехой и ее планами укорениться в краю кленов, ангелы надрывают животы - только за гулом моторов их хохот не разберешь. Она не летала одна почти тридцать лет! Теперь летит, словно холостячка, без детей. Жизнь задает неразрешимые головоломки. Семь лет билась Любаша-Лана-Лави в человеческих джунглях, нашла пусть не дом - комнатку; пусть не принца - хорошего человека, который ее любит; сцену, пусть не престижную, но с благодарным зрителем. Всё шло так хорошо. Убедившись, что мать ни о чем не догадывалась, Люба опять стала разговорчивой и нежной, сняла комнатку по соседству, встретила их на такси. Не обиделась, когда, испугавшись ночной драки в коридоре, мать ушла в церковный приют, нашла светлых людей.
Как-то вернулась с оживленного собрания на дому в одиннадцать вечера (дочек оставили ночевать подружки) и обнаружила веcь свой скарб на лестнице у захлопнутых дверей. Их вышвырнули, наверно, за нарушение каких-то правил - без объяснений! На холодных ступенях долго не усидела - затекли ноги, вышла поразмяться, навстречу шумливая ватага, а у нее в кошельке пятьсот долларов. Подбросила к мусорной тележке, нырнула в будку, набрала телефон дочери - тут же приехали, забрали к себе, Джери лег на пол, уступил ей свою постель. На месяц их приняли в убежище бездомных, жили в одной комнате с наркоманками, затем новые знакомые дали пожить в своих апартаментах, пока уезжали в отпуск; неделю ютились в подвале у пастора по соседству с аквариумом питона (он поглощал белых мышей и сон). А к сентябрю свершилось чудо - миссионер Дик Шелоу возжелал послужить Господу пустующим новым домом, пока он сам живет у отца и подыскивает невесту; пастор сосватал ему израильтян. Караты вселились в трехэтажный особняк из пяти комнат с двумя гаражами и участком, с автоматическом отоплением, стирально-сушильным агрегатом, телевизором, плитой. Им тут же утвердили пособие, дети пошли учиться. Хозяин изредка неожиданно появлялся из подвала в носках, пробирался к спальне, проверяя, как обращаются жильцы с его собственностью, не разводят ли костры. Трезвые люди высмеяли его порыв, и он потребовал не двести, а тысячу долларов в месяц. Судья отругала его за наивность, не стала слушать ответчицу, но отсрочила выселение с Рождества до весенних праздников.
Найти жилье с детьми нелегко, особенно родителю на пособии. Но Мире повезло - учительница согласилась приютить дочек до конца учебы, Лана сняла матери комнату по соседству, а через неделю прихожане русской церкви уломали брата Анатолия пустить беженку в особняк, где он надзирал за сьемом жилья. Социальный отдел помог с задатком и мебелью, у девочек появилась красивая одежда и даже коньки, рядом с домом - парк, бассейн, зоопарк, спортивные секции, за тонкой перегородкой поселились Лави и Джери. Миру подлечили от анемии, oна прошла инструктаж, через неделю приступает к работе сиделки. Теперь можно жить да радоваться!
И вот ее птахи дома, у них двухкомнатная квартира, на столе обед; правда, девочки едят нехотя, поеживаются, отвыкли от матери. Убежали с мячом в парк, Мира спустилась чуть позже. И вовремя - из-за кустов за подростками наблюдала пара похотливых глаз, их чернокожий владелец - совершенно голый! С трудом увела их домой. Раскладывают вещи по ящикам, хихикают. Звонок! Замолкли! Мира спешит с кухни, распахивает дверь, на пороге - Яков! Осунувшийся, почерневший, через силу улыбнулся на визг дочек, опустил рюкзак, они повисли на загорелой шее, как в детстве, тянут за руку на кухню, угощают, ластятся к матери:"Пусть останется у нас, ведь есть две комнаты! Зачем выбрасывать по сто долларов за день в отеле?"
Кивнула. А в голове кишат вопросы: Что он задумал? Навестить или увезти? Сказал, что побудет недолго, хочет попутешествовать, купит машину. Как узнал адрес? Ясно, списались. Почему тайком? Cчитают ее врагом? Предали? Хотя кто их осудит - они в пути полтора года, проехали три континента, освоили еще один язык. Последние двадцать месяцев - как двадцать лет: они стучатся в запертые ворота, здесь - урегулированное государство, избегают стресса, не торопятся, утопающим велят заполнить анкету, обращаться только в приемные часы. Они застряли у ворот, не ведая, откроются ли они, впустят ли их. Ей невмоготу, а каково подросткам? Им выходить в жизнь. Ей идет какой-то урок, говорит Лави, Бог противится ее планам. Нужно сменить путь и поведение.
Может, попробовать понять этого упрямца? Он поспешил на зов дочек, прибыл прямиком к ним, верит, что не прогонит. Небось, лежит на ее кровати, истосковавшийся, уставший от одиночества, ее флюды навевают воспоминания о светлых ночах, полных радости и доверия, между ними нет стен, сейчас поскребется в дверь ванной...Она и не подозревала, что так нуждается в ласке и человеческом тепле... Где твоя сила воли? колет Совик.
Днем Мира ходит разбитая, раздраженная, сердится по пустякам то на дочек, то на себя, мысли прыгают, как макаки в клетке зоопарка, сталкиваются, спорят, теперь уже гостя ъ ъ ъъ не попросишь уйти, выдашь себя, его не обманешь. Сама убеждала Лену не мешать детям-подросткам переписываться с отцом, кого прощать, если не мужа? Oсудила ее, когда та отказалась послать cупругу приглашение навестить их в Канаде. А Яков навестил без усилий с ее стороны. Тора велит пожалеть осла обидчика, осевшего под ношей, а мы не жалеем даже близких. Татьяна приняла блудного супруга- алкоголика, пристроила после десяти лет развода в гараже. Разве oна жестокосерднее? Не oна ли сочинила:"Омоешь ли ноги ты брату? Склонишься ль пред ним в простоте?"
Яков не показывает виду, что подорван, устал. Ураган судьбы вырвал их обоих из почвы с корнями, протащил по крутому склону жизненного оврага, обдирая до сердцевины, ей не удалось прирасти к дюнам, но они для него дороги. Ее свободолюбие ударяет по детям, извелись, вынуждены хитрить, она рубит нежные нити любви между ними и отцом, между детьми и собой. Он всё еще ее муж перед небом и людьми...Ей он может поверить свои страхи, сомнения, слабости, она поймет и его замкнутость, и колючесть и потерянность в толпе, и нежность к дочерям, нужно научиться сглаживать шороховатости, объясняла Роза Александровна, без них не обойтись ни у одной паре.
Якову тоже не спится...В Израиле уже утро...Берта, небось, побежала искать замену, ненасытная, цепкая потливая, ей всегда всего мало. Мира в Москве приняла его таким как был - небогатого, неуживчивого, безнадежного; всколыхнула в нем и сыновье, и отцовское, и мужское, он cловнo нырнул в лазурное озеро без опаски; не опутала , отпустила.... Другие бабы искали только свои интересы...в ее объятиях вспоминалось детство, когда я еще был счастливым и мать - молодой, с мелодичным голосом и веселым смехом. Потом никогда так не смеялась. Власти ограбили не только от отца, но и от той матери... Мира не требовала работать на стройке, давала на дежурства полно жратвы...У нее теплые руки. Доверчивая, дурочка, хотя скорее заумная. Мозги мешают ей наслаждаться жизнью. Неужели легла? Небось, нашла здешнего, тайком от дочек... Позвать? Рассердится, выставит, не обняла, мы давно чужие. Моше уверял - бабам терпеть легче. Не знает Берты, она после дневного поста активнее роты матросов. Теперь поздно что-то исправлять...
Миру охватил ужас - над ее новым домом нависла страшная тень: Джери, милый интеллигентный Джери, поклялся отомстить Якову за искалеченную жизнь любимой. Он не понимает, что будет. Лави не перенесет его ареста, семья расколется на два непримиримых лагеря, а фронт пройдет через ее сердце. Оно тоже не вынесет. Дети останутся сиротами. Из-за стенки доносится глухой разговор, слов не понять, но ясно - Лави в чем-то настойчиво убеждает мужа. Кажется, звонят в полицию.
Рина и Тали охраняют отца, не отпускают одного, держат за руки. Прошло два дня, Джери успокоился, даже позвал гостя звонить от них в Израиль, помогли ему купить по объявлению в газете роскошный "мерседес". Oн повез дочек в луна-парк, Онтарио-плейс, на телебашню, жильцы дома сдружились, делают сообща пикники, коротают летние вечера на завалинке, собираются с Анатолием на Ниагару. Все - кроме Миры: для нее пойти на примирение - значит подрубить под собой сук, порушить все планы. Твердит себе - будь хотя бы ровной, Люба нашла в своем сердце место для прощения, а ты настраиваешь ее на мщение? Мне отмщенье, говорит Бог, и я воздам. Где же вера твоя? Эх ты!
Мира долго сидит в ванне. Город затих, перелив в нее свою напряженность. Шорох? Шаги? Нет, все спят. Девчата устали после бассейна и парка, но сияли от радости. В доме жарко и душно, а oна даже не предложила ему искупаться, август в Торонто ужасен, парит, за окном грохочут грузовики, загружающие супермаркеты. Вытершись, освобождает ванную, прикорнула рядом с Тали, cердце бухает. Не идет под душ...уснул. Рраз! - девочка повернулась, вскинула ногу, опустила ее на грудь матери. Так не уснешь. Охнув, женщина присела, спустила ноги на пол, встала, борясь с собой, приоткрыла дверь в другую комнату. Ровное дыхание, присела в ногах, голова тянет вниз. Свернулась в клубок, внутри - сосущая пустота.
"Кыш, пошла вон!", цыкнул сквозь сон мужчина, пнув ногой. Мира слетела на пол. Дождалась! Где предел унижению? Беги пока никто не видел! Но он не по злобе. Наверно, принял меня за Рики, решил, что он дома. Не признаться, что приползла к его ногам. Яков вздрогнул, понял - то не собака. Всё кончено, его выставят, такую обиду не прощают. "Ты куда?- шепчет,- иди ко мне!" Присел, протянул руку, просит не серчать. Она, и вправду, ни с кем не путалась, она до сих пор преподносит ему сюрпризы! Проговорили до зари. На рассвете тайком выскальзывают из дому, бредут, взявшись за руки, по берегу озера и говорят, говорят, перебивая друг друга. Капля упала на ее руку, но это не дождь, Яков вспомнил, как застал дом опустевшим. И эта капля перевесила все споры, обиды, иски, подозрения и рассчеты рассудка. Он любит детей! Как могла она, мать, женщина, замахнуться на такое чувство? Она не ранит его впредь, они найдут решение, приемлемое для обоих и для детей.
Настроение поднялось, у Миры больше не болит голова, прошла нoющая боль в пояснице. Увидев их вместе , девочки просветлели. Но рассердились на Илану - она улыбается абику, оговорила его, взвела маму. Мира объясняет, что старшая сестра великодушна, благодарит небо за такую развязку. Социальная работница предупредила: oставлять детей моложе двенадцати лет одних нельзя - отберут. Тут и подростков оставлять без присмотра страшно! Анатолий ведет себя временами странно - подглядывает в окна, топчется возле двери. И тот нудист в парке... Велят нанимать бебиситера, но с заработков сиделки без статуса это неосуществимо. Умные правила, только как их выполнить одиноким матерям? И почему-то Илана стала разговаривать с матерью озлобленно... Она придумает выход потом, нужно решать одну задачу в день.
Яков почему-то едет через город по забитой автомобилями улице Блур. Останавливает машину возле высокого здания, у подъезда - солдат с "узи" в знакомой пятнистой униформе. Вывеска "Консульство государства Израиль". Яков протягивает желтый лист: "Oрдер суда. Мне передали опеку над детьми,- сообщает на русскoм.- Перепишем их в мой паспорт. Будешь противиться - арестуют за неподчинение суду". Мира - в западне; поднимается с ним на седьмой этаж, отдает дочек в его руки. В соседнем доме - туристическое агентство.Яков покупает билеты на рейс, она просит найти и ей. Не доведется ей ухаживать за канадскими пенсионерами... Эх ты, "эвед нирца", иронизирует Совик. "Неправда, я избираю рабство- не добровольно! Какая мать отпустит девочек с таким отцом? Педофилы неизлечимы! И Доли раздумала учиться в Канаде на ветеринара! Не подчинюсь - депортируют как уголовницу, денег на адвоката у меня нет, назад никогда не пустят".
После визита в консульство Яков залез в свой панцирь, слова не промолвил всю дорогу до океана, хмурится. Не развеялся и по дороге на задад. ехать по Скалистым горам с хмурым водителем не по себе, не до красот природы. Путешествие потеряло очарование, Мира не дождется возвращения в Торонто. У нее жжет всё нутро, трудно сидеть, больно передвигать ноги, ругает себя, что искупалась в озере, подцепила какую-то нечисть, и к врачу не cходишь- нет страховки, она дотерпит до дому, который уже не ее дом... Якову не по себе, ругает корит себя: размяк, не сказал Мире, что имеет другую жену - "известную в обществе", давно оставил в раввинате разводное письмо. Сердится, что пришлось взять ее в поездку, менять планы, думал загнать машину в Ванкувере и лететь оттуда, из-за напряги допустил аварию, чуть не погиб. Вынуждены возвращаться в Торонто автобусом, теперь приходится отгонять машину подальше и ночевать в ней, избегая вопрошающих глаз Миры и дочек. Илана озлобилась на мать, выталкивает из Канады, когда теперь могла бы задержать ее; неизвестно, что еще надумали за это время c муженьком.
Мира запирает квартиру, оставляет "эрику", новенькие кровати, комод, пачку листовок, сочиненных ею и отпечатанных ею на ксероксе для раздачи на улицах. За стенкой - Илана и Джери. Они слышали, как она повернула ключ (она повторила действие три раза). Не вышли, не пожелали доброго пути, не поняли ее безыcходности. В последние дни Джери избегал встреч, затаил обиду. На что? Почему не расспросил, не сказал, что думает в глаза? Тонкая перегородка превратилась в железный занавес, и его не обойти, за него не заглянуть. Не обещали даже писать. Лее три часа ждать своего рейса, дочери льнут к отцу, она не стала им опорой, отдавала все силы, чтобы устроить прочный уютный дом, прирасти, меняла профессии - и осталась никому не нужной. Неправда!-вскипел Совик.- Ты им необходима, они не чуют опасности! Поймут потом! Выше голову! Бог поставил матерей на страже, доверяя вашим сердцам, а не мужским. Делай, что нужно - не секи себя, ты неплохо справлялась до сих пор с поручением Всевышнего. Мира усмехнулась - с чего это размяк вечный обличитель? Но комок , что душил исчез...
Слезы мешают взглянуть на Торонто в последний раз. Вряд ли свидятся они и с Иланой. Милая, почему сердишься на мать? Может, что наговорили в церкви? Мне баптисты намекали- проверь ее локтевой сгиб, наверняка колется. Зря оговорили - Илана не пьет, не гуляет, лишь иногда курит. Я летела, чтобы быть рядом с тобой! Конечно, я ввела под наш кров Якова! Но у всех преступников есть родные, которые не подозревали, с кем рядом живут; человек прячет свою низость. Бей меня, но тогда ты останешься совсем одна, муж - не родственник. Хватит ли у него любви понять тебя, терпеть твои страдания? Куда делась твоя привязанность к сестрам? . Как жаль, что ты не имеешь детей! Материнство дает огромное счастье, но может стать и нескончаемой пыткой. Мне не повезло. Четыре дочери - четыре мира, а мне вход в них воспрещен. Но я войду, я - не худшая из матерей, вы все - чистые, честные, холодок между нами временный. Затмения бывают и у солнца!
Хождение за моря дало Мире немало - повидала континент свободы, и не мимоходом, прочувствовала здешний народ изнутри, разобралась с христианами. Накануне выселения из особняка миссионера в Паcху обзвонила десятки церквей, но так и не нашла даже сараюшки, мансарды или гаража, а снег еще не растаял. Постучала в дубовые двери ближайшего храма. В узкую щель выглянула старушка в шляпке со цветочками."Зачем тревожите?- спросила сердито.- Cегодня добрая пятница, нашего Господа распяли! У нас чаепитие!" и заперла дверь на засов. Мира опешила - день казни - добрый? Христиане повторяют, что родились заново. Ой ли? Не они ли проплывали на роскошных автомашинах мимо церковного крыльца, старенькой Марии и ее восьмилетнего внука? У нее не гнутся колени, боялась упасть в гололед на ступеньки, а ей тащиться квартал до автобуса да еще делать пересадку. Никто не подвез! Христос бы таких не признал своими! Ходят на собрания, как в клуб, - кто похвалиться новой шляпкой, кто посплетничать, попеть, послушать проповедь. Церквей в городе сотни, у их стен замерзают те, кого богачи изгнали из cъемных квартир, пенсионерки греются у входа в сабвей с черными мешками, в них - все их пожитки. "Жить для Иисуса, с ним умирать, можно ли больше счастья желать?"- пели в собрании. Счастье - в смерти? Иисус уверял, что принес жизнь, спешить в загробье - значит презреть Божий дар человеку и наступить на самого себя. Исчезнет радость, а от угрюмости - все болезни! Как ей всё это чуждо! Илана оставила общину, теперь и младших к верующим не затащишь, они предпочли живых израильтян полумертвым баптистам. Урок выучен - быть начеку с любой идеологией.
"Господь терпел и нам велел", твердят на Руси. И народ подставлял шею под ярмо самодержцев. Смолчал, даже когда ленинцы отменили Бога. Не склонились перед идолами-вождями только евреи. Пусть не все - горстка, но они отстаивали вольнолюбие и духовную свободу, данные человеку от рождения, отстаивали, рискуя жизнью! Такие ей по душе. Христиане используют беду, одиночество, тянут тебе понимание, а затем отрубают от друзей, родных, мира, заживо хоронят, превозносятся над евреями. Как это похоже на методы гипноза! Но разве сами лучше тех древних евреев? Приди Иисус сегодня, разве бы Россия встретила вестника небес иначе? Не народ ли ликовал, когда лучших сынов и дочерей страны oсуждали без суда, бросали в застенки, изводили пытками, тюрьмами, лагерями. Как мало думающих, чистых, искренних!
Иудаизм не находит отклика в ее душе, он ставит такие барьеры - не перепрыгнешь и с шестом. Шестьсот тринадцать заповедей для мужчин! Даже главный раввин сефардов признался, что не в силах соблюдать все! Люди нагородили камней перед колодцем с живой водой, к Богу должен быть доступ любому. Cреди синагог и йешив - распри; где истина - там миролюбие. Рождаются строчки: "Кого я встречала под солнцем и под луной серебристой? Раввина-громил полководца, баптиста - со взглядом нациста, евангелиста-редактора, лицемера и плагиатора,.. Сводила судьба с коммунистом в шкуре хамелеона, Вчера он клял сионистов, сегодня - под кипой Сиона. С мещанином, что как улитка, не смотрит дальше порога, Израиль ему бы - без свитков, Иерусалим бы- без Бога!" Лжекоммунисты, лжехристиане. лжеиудеи - всё во лжи! Но что есть Истина? Как жить, когда на троне - лжеидеи?"
У нее была и другая встреча, та, что осветила дальнейший путь по жизни.
Джери меряет быстрыми шагами комнату - четыре до окна, четыре - до двери. Всё смешалось в их доме. Милую щебетунью не узнать - замкнулась, утопает в тоске. - Несомненнo, Лави больна! Но у них нет медицинской страховки, он только что нашел работу в рамочной мастерской, вызови скорую - попадет психиатрам в руки, отравят ее светлый мозг таблетками - и прощай жизнь! Лави для него - всё на свете; после побега от Чаушеску Бог подарил ему вторую жизнь. Но что это была за жизнь? Гулянки, пьянки, пустота...
Лави покорила его cходу. Когда назавтра исчезла, белый свет почернел; разыскал, перевез к себе, вызвал терапевта- частника, выходил от крупозного воспаления легких, ходила в босоножках зимой! Полтора года они вместе, ее нежный ручеек убаюкивает его поздним вечером. Теперь есть для кого спешить домой, кого радовать покупками. Но зимой на нее часто накатывает черная депрессия.
Когда прибыл Яков, Джери cхватился за нож, но Лави удержала:"Из-за дерьма сядешь в тюрьму!" Позвонил в полицию. "Арестовывают подозреваемого там, где совершено преступление", объяснили ему. Выскочил во двор и ... чуть не налетел на Якова - cидит на крыльце рядом с дочками; завидев Джери девочки испуганно прижались к отцу, словно желая защитить собой от злюки. "Если отомщу ему - ударю по детям, признался жене, - тогда чем я лучше?" А назавтра застал гостя на своем телефоне, болтает с Доли, не волнуясь о счете.
Лави виновато улыбнулась: "Лучше худой мир, а то меня все возненавидят! В церкви учат прощать даже разбойников. Может, Ниагара смоет с сердца ненависть? " В поездке Лави шутила, заливалась колокольчиком, поймав фотокамерой радугу над водой. Но вернулась - слегла, унеслась в неведомые дали. Перестала заходить к матери. Поссорились? Может, выродок извинился? Вопросы, вопросы, а спросить боязно - взорвется. Джери растерялся, он не привык хитрить, носить маску, за открытость и выделил москвичку, разнузданные тусклоокие танцовщицы флиртовали, закатывались притворным смехом, а в глазах - ядовитые иглы. "Что делает лебедь среди уток?"- спросил, когда разгоряченная выступлением девушка сошла в зал. "Так получилось,- отозвалась беcхитростно,- жизнь иногда тянет за шкирку, отшвыривая твои мечты. И этим мужчинам нужна отдушина". - А меня утянуло от оперы, тоже за шкирку, засмеялся он.- А потом и от науки, и от родных мест. Они понимали друг друга с полуслова. "Ты родилась артисткой,- шептал он ей, - не бросай бисер этим развратникам и пьяницам!" - Большой сцены мне уже не видать как cвоих ушей! - Всё в твоих руках, тебе только двадцать третий год.- Она улыбнулась так, как прощают глупости малому дитяти. Как-то он купался в душе, жена кому-то позвонила, кого-то утешала, вдруг повысила голос:" Кто еще может так презирать свое тело? Только растоптанные с детства! Никак не ототру грязные лапы отчима!"- донеслось сквозь плеск струй.
Джери ахнул, но расcпрашивать не решился: раз не делится, лучше не давить, только хуже замкнется , а то и уйдет. Отъезд матери стал последней каплей. Лави боится быть одной, предпочитает небытие. На тумбочке - пузырек с капсулами. Разыскал врача. "У вашей жены - тяжелое эмоциональное расстройство. Росла под сапогом, а злодея считали героем. Характер не сформировался, устои искривлены, нервная система не развита, не верит в себя, мучают фобии. Берегите ее, стресс может вызвать психоз, не допускайте встреч с отчимом. Вынести встречу с палачом - выше человеческих сил! Вся надежда на отдых". - Но она ему улыбалась, угощала, пускала звонить. - Стокгольмский синдром Жертва угождает захватчику, чтоб не убил. Заложница в стокгольмском банке даже согласилась на брак со своим мучителем. Лави выплыла из омута, но больше не вспоминала родных - ни тех, что в России, ни израильских. Они ее предали, точка. не понимает, почему цепенела под острыми зрачками отчима, вела себя как в детстве. "Зови меня Наташей,- попросила,- не хочу чтобы к прошлому тянулась хоть одна ниточка, та девочка мертва, Наташа рoдилась заново. Разыщешь свою беглянку - возьму твою фамилию. Я - канадка. В Россию меня занеслo по ошибке!
Глава 4. Супруга беглого двоеженца
Нещадно палит солнце. Oбессиленные хамсином люди попрятались в дома. У редких прохожих - почерневшие лица, смотрят в землю. Но Мира радуется ясному дню и залитой солнцем улице, с каждым шагом она всё ближе к дому, к встрече с детьми, с Доли и Рики! Какой стала Доли? Как встретили подружки путешественниц? Отец, небось, сияет как те, что первыми водрузили знамя на рейхстаг. Любопытные в окнах трехэтажки пожимают плечами, возмущенно стучат пальцами по черепу. Инна загружает багажник такси, оторопела."Ты чему это радуешься?- набрocилась на возвращенку.- В стране - траур, а ты сияешь, как самовар!" - Я только что с самолета, не в курсе новостей. А кто погиб? - Вчера двое подорвались в Ливане, один - из Орот, сын главного профсоюзника; сегодня под Хайфой от взрыва погибли пятеро. Ты надолго? Из Америки никто не возвращается. - Жизнь непредсказуема. На сегодня я здесь. - Тут о тебе писали такое! Купи и надень магендавид. - Я его еще в Москве носила, единственная во всем Издательстве. И на Арбате в толпе! Здесь этим никого не удивишь. - Как же газеты писали, что ты шпионка, призывали выжигать таких с этой земли? - В прошлом нас тоже учили видеть в любом необычном человеке - врага. Скольких загубили, потом реабилитировали, сунули родным две тысчонки, доподозревались, своих не осталось.
Вот он дом, ей милы даже обитые ступеньки. Здесь она - хозяйка, никто не прикажет убираться, никто не будет отчитывать. И статус есть, а рядом - три дочки, наконец-то улыбаются. Ей не до эмоций - полно дел, да и мудрые евреи советуют держать их под контролем разума. Забыть прошлое, чтобы не лежало камнем на душе, сменить имя, чтобы не тянуло за собой воспоминания.
В имени - ключ к судьбе, считают здесь; если живешь честно, причина горестей в нем, смени. При рождении ей дали имя "Марима" в честь бабушек Маргариты и Риммы, в садике звали "Машей", дома - "Мусей", в школе назвалась "Мирой", после гиюра стала "Леей", но праматерь, оказывается, была некрасивой и нелюбимой Яковом, хотя родила ему шестерых сыновей. Сестру Моисея звали "Мириам", почти "Маримой", так звучит на иврите "Мария", а прекрасных Марий в Библии несколько. От хорошего не отказываются. "Зовите меня Мири",- попросила соседей и знакомых.
Яков о переменах не знает - он исчез. Дела закрутили, Тали пошла в свой класс, а вот с Риной неувязка. В ту же гимназию не берут, класс переполнен, предложили ездить на другой конец города. Хотят отсадить классом ниже - на Западе, мол, отсталые программы. Ненароком интересуются, не в родстве ли она с Доли Карат. Девушка извелась: едет утром с подругами до города, из-за забора наблюдает за одноклассниками, клянет строптивую Доли и мать.
Отставив поездки на биржу труда, Мири стучится в разные двери, напоминает господину Бар Ам о законе. Яков увидел жену издали - она в чем-то горячо убеждала директора гимназии, господина Нахар. высокого моложавого мужчину в тонких светло-серых брюках, тенниске и и элегантных итальянских туфлях. Карат почувствовал себя неловко - в сандалях без носков и мятых шортах. Ему стыдно признаться, что эта полнеющая неухоженная женщина - его жена. На ее белобровом усталом лице с проступившими у глаз скорбными бороздками - обреченность. "Моя дочь поразила учителей и в Калифорнии, и в Торонто своими способностями,- донеслось до него, пока он закрывал машину. Поговорим у меня в кабинете,- прервал ее директор, но взволнованная Мири продолжала убеждать его и следуя за ним по коридору.- Ей пророчили дипломатическую карьеру, рекомендовали идти в самый престижный колледж. Она быстро нагонит класс; если в чем отстала, я помогу ей". - Не беспокойтесь, я возьму репетиторов,- перебил ее вошедший в кабинет супруг. Представился. Ровно гудит кондиционер, хозяин кабинета прикрыл дверь. Не взглянув на жену, Яков поставил на листке с обязательством размашистую подпись. А насчет выходок Доли - подобное не повторится, она теперь живет в моем доме, и никто больше не засорит ей голову глупостями!" Сверкнув новой золотой коронкой , развернулся, и шагнул прочь, обогнув жену, словно мебель. Мира вспыхнула. Господин Нахар удивленно посмотрел на странную пару. "Ваша дочь может завтра же приступить к занятиям!"- сказал.
В тот день Мире везло - биржа труда направила домоправительницей к инвалиду армии. С получки купила диван, правда не новый, со второй - цветной телевизор, с третьей -установила cолнечный бак на крыше с электроподогревом. А на четвертый месяц объявился супруг с новостью: Амидар резко поднял плату за жилье, предлагает выкупить наши полдома за тридцать тысяч; правда, земля остается во владении государства. "Но срок жизни нашего дома на иcхoде!". - Тебе же спокойнее иметь свой угол. Сможем перестроить, утеплить, расширить. На себя не жалко тратиться - не на чужого дядю. - Но я коплю детям на образование! - Будет у детей дом - на остальное деньги найдутся.
Уговорил, Караты стали домовладельцами. "Теперь можно заняться перестройкой!"- восклицает Доли, она не любит растрачивать время на дебаты. "И я смогу пригласить весь класс на вечеринку!"- ликует Рина. Она на глазах превращается в красавицу - высокая, статная, округлые щеки, прямой носик, глаза - как спелые вишни и волосы - ниже плеч медового цвета. Сестры cхожи, только Доли пониже, и цвет глаз и волос у всех разный, у Доли -поле спелой пшеницы и бирюза под ним, Тали - шатенка с карими глазами; все переросли мать.
Бум-бум-бум! В стене гостиной - дыра, в нее просунулась голoва Доли. "За дело, господа строители!" Пришлось осваивать секреты строительной профессии. За лето кухня переехала на террасу, пластмассовые щиты уступили место блокам и окну, гостиная увеличилась вдвое, вдоль стен - новые шкафы и тумбочки. Проводив мать на ночь к соседям, Рина созвала одноклассниц отметить ее свoе шестнадцатилетие. Ее мечта сбылась - она принята в общество, ее все любят! Она и тут в лучших ученицах. - У абика есть жена,- огорошила утром Тали,- приезжал с ней поздравить Рину. Не буду больше ездить к нему на работу! Тетка жилистая, прокуренная, дымит как паровоз. У него теперь новая дочка!" Она чуть не плачет от обиды. Доли подтвердила: отцу давно разрешили взять новую жену. "Каков мой статус?"- спрашивает Мири даянов.-"Замужняя",- отвечают. "А где мой муж?"-"У него другая жена, он давно написал тебе "гет", подписали два свидетеля, это письмо - в архиве Бейт-дина".-"Значит, я свободная?"-"Нет,- охлаждают ее,- так не делается, хозяин должен бросить в тебя туфель или тапок. Разыщи его!"-"Но я уже шесть лет "агуна", а он - в бегах, я без машины, он прячется на территориях".-"Это не наша забота" -"Но как вы могли разрешить ему стать двоеженцем? Это запрещено законом, у нас была хупа!" Судьи они сконфужены, шепчутся, прежние даяны убедили новый состав, что Лея уехала насовсем за океан.
Легко сказать:"Отыщи Якова", - легче найти ветер в поле.. Осталась агуной, хотя супруг то и дело являлся к детям в школы. Появился в суде через четыре года - надумал отсудить себе полдома. Новые старцы наслышаны о Каратах - пара воюет пятнадцать лет, жена - гойка, мятежница, выжила кормильца из купленного им дома. Ладно, была бы религиозная, а то хочет захватить еврейское имущество - особняк в центре страны и землю. Не будет этого! Освободи уже ее,- взывают они,- дай ей "гет"!
Прошлое не отпускает. У Мири разболелась спина, врачи освободили от физического труда, но интеллектуального на бирже не бывает. В шесть часов утра ее подбирает служебный миниавтобус, бригаду через час привозят на военный завод, в их задачу входит кормить работяг. В дороге не вздремнешь: начальница Oрна набрала в бригаду не нашедших себе применения. "Йеменка" Шош громко распевает монотонные рулады, озорная Ница бегает по проходу и, приставив батон колбасы к животу, вертится под общий хохот возле шофера. В раздевалке "марокканка" Веред потешает подружку Йoхевед - стаскивает с женщин трусы, рассовывает по карманам вилки, ножи, ложки.
Устав от безжалостного конвейера, Ница швыряет грязную тарелку с башни подносов на каменный пол, осколки забивают сток. Аува запускает пластмассовую форму для стаканов по верху агрегата, ящик слетает на тихую работягу Яэль, чуть не разбив поднос с вымытой посудой. На пороге - Орна, она в дорогом жакете с вышивкой, шерстяной юбке и лакировках - после рабочего зала пойдет проверять зал начальства, потому и нарядилась. Вода заливает моечный цех, того гляди хлынет через порожек в обеденный зал. - Где чистая посуда?- вопрошает; Яэль показывает на засорившийся сток.- Немедленно очистите!- приказывает начальница Мири и Яэль. Они наклоняются, лезут под работающий агрегат, Шош, зачерпнув чашкой горячую воду, льет им на спины. Мири зовет Орну. "Я пришла сюда работать, а не рисковать жизнью! Кто засорил, тот пусть и чистит. Мы и так на самом горячем участке". - Делайте, что говорю, я здесь главная!- повышает голос начальница.- Вот что, вы обе идете вниз, убирать туалеты. А ты, Шош, вставай на подачу, вот еще прибыла башня с грязной посудой. Мири спускается на первый этаж, у порога лужа грязной воды, убирать противно, но она уже не такая изнеженная, какой была в доме отдыха.
До конца смены еще часа четыре, но муж Орны Йoрам отвозит их в главный зал и велит дожидаться отъезда бригады. Работать запрещается - они обе уволены! Яэль чуть не плачет. "Что-то неправильно у нас в стране, если ты с твоим образованием должна терпеть такое от этих уличных!" Мири ее от души жаль, погорела из-за мириных слов ъ, правильно говорят - от языка и жизнь и смерть, Мири явно в опасности. "Oрна, ты назвала фирму именем дочери,- заметила она начальнице, покидая служебный автобус в последний раз, - а поступаешь несправедливо. Приглашаешь удар на невинного подростка".
Слова бывшей подчиненной привела начальницу в бешенство. Назавтра к дому Каратов подкатил миниавтобус, набитый людьми, по приказу они высыпали наружу, скучились возле крыльца, Орна затарабанила в дверь. "В чем дело?"- выглянула Мири, удивившись визиту. Орна принялась громко кричать, привлекая внимание прохожих, покупателей сластей у соседей, пассажиров проезжавших автобусов. "Это тебя не благословляет Бог, ты - нищая! Тебе и не снилось такое дело, как у меня!" - А вы что молчите?- успела кинуть бывшим коллегам Мири, когда Орна перевела дух.- Вы с ней согласны? Разве я плохо работала?" Молчание, только шофер прикрыл дверцу , он сочувствует пробираемой, Орна ему действует на нервы с первого дня.
Мири расстроилась, стыдно перед детьми, на партбюро хотя бы пробирали без зрителей и семьи. Позвонила в полицию посоветоваться. К ее удивлению, дежурная попросила телефон Орны:"Она нарушила закон, никто не имеет право подниматься на ваше крыльцо без приглашения, только по службе, например почтальон или газовщик. Назавтра в разгаре обеда в столовой военных начальников зазвонил телефон. Подскочила Шош. "Полиция! Попросите Орну!" У Шош отвалилась нижняя губа, не может говорить, подзывает главную жестом. Орна резко бросает в трубку:"Что нужно? Я занята!" И вдруг изменилась в лице, залепетала:"Хорошо, не буду, простите, извинюсь!" Позвонила в тот же вечер Мири из дому, позвала назад, но та отказалась.
Через две недели на бирже труда появились Аува и Веред. Радостно бросились к Мири: "Наши все остались без работы!- сообщили,- Орна разорилась, большая недосдача, забрали ценные вещи, она скрывается у свекрови от кредиторов! Бог есть! Отплатил ей за Яэль и тебя!"
Мире везет: в начальную школу требуется учитель знглийского языка, инспектор, побеседовав с ней, утвердил ее в должноcти. "Начинать с такой школы нелегко, до вас уволились четверо. Желаю выдержать! Успеха вам!"- сказал. Школа находится в соседнем поселке, полчаса ходьбы, она относится к религиозному сектору, учебный день начинается с молитвы; здесь, в основном, дети из сефардских семей. Десятилетний Моти, сын бакалейщика, заявляется в класс в разгаре урока, колотит по дверям кулаком, делает стойки у стены, громко распевает. Девочки просят его не мешать, но он шумит назло. Мири отсылает его к директору, добродушному толстячку Мени, через десять минут озорник, приоткрыв дверь, выкрикивает ругательство. Мени не хочет ссориться с владельцем магазина, он сам живет по соседству. "Зачем забивать мальчишке голову?- пожимает плечами продавец,- Научите его считать! Взаграницу он не поедет, скоро поставлю его за прилавок!". Никакие доводы учительницы родителя не убеждают, приходится не обращать на выходки внимания.
Мири советуется с коллегой, как поступить. "Не растрачивайте силы, учите тех, кто хочет; восьмиклассники - и те неграмотны даже в родном языке, что говорить о языке гоев." Мири пробует разные методы, младших заинтересовала состязаниями: тот, кто получает высокую оценку, награждается в конце недели призом! Она покупает их со своей мизерной зарплаты (пока еще ее документы разбирает комиссия, если утвердят, зачтут в почетные педагоги). Любая безделушка приводит ребят в восторг, стараются, списывают с доски, высунув языки. Со старшеклассниками разучивает небольшие сценки-шутки, каждый просит роль, их комические перевоплощения будут показаны на выпускном вечере. Мири счастлива, ее призвание - быть учительницей! Лишь одно происшествие испортило настроение: кто-то украл из ее сумки деньги. Сумма небольшая, Мири винила свою забывчивость, на что-то потратила, но к концу дня мальчишки нашли пустой кошелек в уборной, cомнений не оставалось. - Мени, давайте обсудим это на собрании,- предложила директору,- на примере легче беседовать о заповедях. Они - не абстракция. Oткуда в ребенке жажда чужих денег и такая неблагодарность? Я работаю за гроши. Мени хмурится, отговаривается: занят более важными делами. Узнав, сколько платят их учител;ьнице, восьмиклассники не поверили:"Так зачем же ты так стараешься, морати? Другие учителя заданий на дом не давали, наши тетрадки с собой не носили, контрольных не делали!"
Свои выводы Мири изложила в письме Министру образования. Иерусалимский инспектор нашел ее предложения весьма интересными, пожелал встретиться, когда будет в Орот. Но перед его визитом в августе, Мири известили, что из-за урезания штатов занять ее на следующий год не представляется возможным. Значит, у Бога в запасе для меня другое дело, успокаивает себя Мири.
И в самом деле она нашла более высокое занятие - она создает парашюты и дельтапланы! Ровная строчка лихо несется вперед, превращая куски непромокаемой ткани в крылья! За шитьем хорошо думается. Подружки по цеху ворчат, чтo хозяин экономит на поливалках, крыша перекаляется, духота. А она переносится мыслями в Москву: отец в больнице, барахлит cердце, вшили моторчик; врачи боятся , что легкие мамы может поразить туберкулез, а сетчатка - лопнуть из-за сильного кашля, разводят в безнадежности руками. "Великий Боже, сохрани их подольше, дай дожить до встречи! Дай вернуться в край родной к тем, кого люблю я", - просит она который год.... Видимо, этому не суждено сбыться. "Боже, почему они страдают? Они жили всегда честно, по совести",- взывает она под стрекот швейной машинки. Что я тебе говорил?- язвит Совик.- Именно честные и страдают больше всего на земле! А мудрые устраиваются...
Прошла осень, наступил январь, теперь коллег донимает холод, ругают босса, грозятся уйти к конкуренту. Возвращаясь из индустриальной зоны в город пешком, Мири старается идти легким шагом, напевая собственные куплеты. "Человека не боюсь, Бог со мной всегда, и на ссоры не сержусь, ссоры - не беда, знаю - он поможет мне всюду и во всем, не боюсь я никого, я покоюсь в нем!" Лучше удаются английские пробы, легче ложатся рифмы; иврит с поэзией явно не в ладу. Песни создают приподнятое настроение, продавцы зазывают белолицую, сватаются.
Глава 5. Мамина родина, дочкина родина
И вдруг, как ливень на голову, новость - в Россию пускают! Пора копить деньги на дорогу! Жизнь - интереснейшая штука! В поселке шушукаются - с каких таких доходов москвичка собралась в путь, и одной из первых? Ясно, ей хорошо платят миссионеры, вот и повеселела. Зря в газетах такое не напишут! А Мири добыла деньги на билеты просто: не ела десять дней, сэкономила триста шекелей, за работой голод не чувствуется, вечером соревновалась с дочерьми в выдержке, а через день-два аппетит пропадает. Зато не стыдно появиться перед родными - влезла в Ринины шорты.
И вот виза на руках, в столице с ОВИРом всё обговорено Лерой, можно трогаться в путь! С Мири - тринадцатилетняя Тали. В последнюю минуту решила, что не может упустить возможность увидеть родину матери и свою родню. Рине скоро в военкомат, не хочет неприятностей, да и летать боится до обморока ( в прошлый раз всю дорогу тряслась и бегала в хвост лайнера), тем более полагаться на мать, когда все ее считают утерявшей винтик. Молится дереву, а человека, опять же не совсем нормального, считает богом. Рано утром путешественницы выдвинули из-под кровати чемодан, быстро покидали в него вещички Тали, присели на дорожку, "Очнись,- трясет мать спящую Рину,- я улетаю, Тали летит со мной". - Что?- гимназистка не верит тому, что слышит, но через плечо матери заглядывает улыбающаяся смущенная сестра.- Лететь с матерью ? Когда же ты упаковалась? И заказала паспорт - всё тайком от меня? Рина е с трудом удерживает слезы, лупит по подушке кулаком.- Езжайте, не волнуйтесь, плакать и скучать не буду! Эх вы!- В душе она знает, что не заслужила доверия - созвонилась с отцoм из Канады, пускает в дом , пока мать на работе; тайком от нее подписала отказ от алиментов. Но она - не предатель, тогда ей было страшно у чужих, душила ангина, а мама - на другом конце города, добираться два часа на автобусе. Хотела чтобы абик и она примирились, и как не впустить его домой, оставить на жаре?
Автобус идет на юг, Тали уплетает бутерброд, предвкушая визит к пирамидам. Водитель подзывает Мири:"Вам не проставили визу. Без нее в Египет не пустят, придется слезть в Ашкелоне". Сошли, потеряно два часа. Рина уже встала, позвонила отцу, он перехватит Тали в аэропорту. Всё кончено. поездка сорвана. Тали злится на дурацкие порядки взрослых, на ссору родителей, она - не узница, почему ей нельзя познакомиться с дедушкой и бабушкой? У всех детей они рядом! И чего абик паникует, меня теперь никуда на увезешь, сыта обещаниями христиан и канадской волокитой. Мать выходит из туристического агентства веселой - нашлись горящие билеты на Бухарест, может, удача отвернулась не насовсем. Точно. "Яков уехал в пустыню Негев, пчел арендовали на опыление дынных плантаций",-сообщает путешественницам Рина, уже отойдя от гнева. Можно спокойно гулять по Тель-Авиву до вечернего отлета.
Тали ждет мать на скамейке в бухарестком парке - натерла ногу, пока искали фотоателье. Какая дикая страна: делают только черно-белые фотокарточки и их надо ждать несколько дней. Один прохожий подсказал - есть экспресс-фото, но далековато. Мать отправилась одна. Жутко толстая тетка в растянутой выцветшей кофте чуть ли не до колен тащит кучу хлебных батонов, прижимая их к себе как будто несет младенца. Согнувшийся старик еле тянет сумку из тряпки с картошкой и грязной морковкой. У них что - нет хороших сумок для продуктов и мешочков для хлеба? Молодуха в мятом сарафане покрикивает на уставшего ясельника, вцепившегося ей в подол. Безногий инвалид катится между ног прохожих, клянчит на хлеб. У них что - нет колясок? На соседней скамье сидят парни, осклабились, от них несет потом и винным перегаром, у одного нет зуба. У них что - нет деодорантов, душа и дантистов? В камере хранения у сторожихи тоже не было резца. А к чемоданам одна тетка привязывала сковородку и чайник, ботинки мужа и свою шляпу. У них что - нет даже нейлоновых пакетов ? Там почему-то виселo объявление:" Следите за вещами. За пропажу не отвечаем". Какая же это камера хранения? Или полно воров, не доглядеть? Захотелось пить - стой в очереди, все прижимаются друг к другу, ворчат, газировку продают в слегка ополоснутых стаканах, почему-то нет оранжады и соков в бутылках. Пристали немытые дети, побираются. Противный город - неуютный, серые дома здания, пыльные витрины, и всюду - очереди. А мать воcхищается архитектурой, площадями, парками.
Всё сложилось прекрасно - их дождались в консульстве, в кассах были билеты на Москву всего по cорок долларов. Тали впервые слышит паровозный гудок, растягивается на верхней полке, чтобы убить время во сне под стук колес. В купе меняются пассажиры, вносят какие-то мешки, обматывают себя отрезами, брюками, что-то прячут, в авоськах тащут трехлитровые банки с солеными огурцами, капустой и вареньем, сетки режут пальцы, тетки массируют, охают. На голом матраце свернулась клубком и уснула, не раздеваясь, бабуля - руки в черных бороздках, лицо - как печеная картофелина. Утром вытерла помидор носовым платком, протянула:"Кушай, деточка", но Тали отказалась. Они что- не моют руки? Стирают носовые платки, когда есть "клинекс"? "Экономит, чтобы не платить за постельное белье рубль, - объясняет Мири, - но заметь - какая добрая". - А куда тащит банки? - Едет с детьми на свадьбу. Покупать - дорого, везут домашнее. - Она что, себя не жалеет? Ведь ей за восемьдесят! - Нет и пятидесяти пяти, сказала, чтo не дождется пенсии, ждать еще четыре года. - Моложе тебя? Не может быть! Путь долог, кажется, ему не будет конца. На вторые сутки к вечеру они все-таки добрались до Москвы. Чемодан оставили в родительский квартире, где играла младая жизнь в лице двадцатилетней племянницы Наты и румяного украинца с огромным крестом на шее. "Переждите до утра,- предложили, там в сумерки пошаливают соловьи-разбойники!" - Нет-нет, я не вынесу!- воскликнула Мири.- Нас не тронут. Засунем доллары в носки, надпись "Адидас" на сумке закроем шарфом!
Как ни крепилась Мира, у ворот кооператива за две дачи от родительской у нее отказали ноги. Прислонилась к будке сторожа, опустилась на порожек. "Вы не могли бы сказать хозяевам зеленого углового домика, что к ним пожаловали гости,-пoпросила попутчицу.- Боюсь нагрянуть как снег на голову, они в годах".
Женщина поняла. Из-за угла на центральную заросшую травой улицу выбегает рыхлая седая толстуха, семенит на опухших ногах, всплескивает руками. Лера? Сестра? Боже мой, она была стройной, походила на киноактрицу Тамару Макарову! Неужели и я так изменилась?- успела подумать Мира.- Хотя ее подвела должность - проверяет рестораны поездов, приходится то и дело пробовать калорийные блюда. По щекам текут потоки: осталась такой же чувствительной. За ней в синем вязаном жакете, плотной юбке и теплых тапках ковыляет опираясь на палку старушка. Прямые седые волосы, пол-лица скрывают чернорамочные линзы, за ними часто моргают, сгоняя слезы, узкие покрасневшие глаза. - Муся, ты?- допытывается Валентина Георгиевна.- Лера, дай мне ее рассмотреть! Доченька! Изменилась, не делаешь укладку? Видишь, какой старой я стала, некому покрасить без тебя. И завивку не делаю, стыдно идти в парикмахерскую с клюкой. А это что за девочка? Твоя? Никак Доли? Младшая? Совсем большая!
Они подошли к калитке. Всё тот же круглый стол под сосной, когда-то за ним накренили тарелку с горячим супом, плеснули полугодовой Любочке на ножки. На этой ветке висели качели, тут под сиренью дирижиривал детским "оркестром" папа. "Валя, Валюша",- донесся из окна надтреснутый голос. - Тише, я предупрежу Лёню. Ему нельзя волноваться,- засуетилась мать. Но отец cполз с кровати, пристегнул культи к платформе на колесиках, пробует, подтянувшись, преодолеть порожек на террасу, подтягиваясь за ручки, прибитые к косякам дверей. У гостьи сердце оторвалось и провалилось вниз, к ступням. И это - богатырь, который перетаскивал на себе взрослые вишни к забору? Таскал гроздья малышей, делал заплывы на десять километров в Черном море?
Боль захлестнула Миру. Сколько они пережили без меня? Каково ему прожить даже один день? Унижен, не может ни помыться , ни оправиться, просит Леру или жену вынести утку. Но несмотря ни на что он жаждет жить и радуется каждому дню! Смогла бы я? И я еще смею иногда считать себя неудачницей? Все меркнет перед таким ударом! Сносить такое - героизм, выше которого трудно представить. Но почему властям нет дела до повседневных мук ветерана? Блудная дочь обнимает его большую голову, гладит когда-то густую шевелюру, теперь сквозь нее просвечивает розовая кожа. - Приехала! Какое счастье! Не верилось!- с трудом произносит отец, прислушиваясь к бешеному колотью в груди.- Да, доченька, сдал капитан, не улыбается,- огорченно говорит Алексей Викторович, а уходить в отставку нельзя, мать - почти слепая, на кого оставлю? Натка выросла наглою, даже на Леру покрикивает. Подойди, Талочка, поближе, не стесняйся, ты - дома. Вот ты какая, внученька, пригожая, как здесь шестнадцатилетние. На фруктах вскормлена. Лера, покажи племяннице мансарду, радио, пластинки с радиолой. По-русски понимаешь? Валя, собирай ужин, покорми дорогих гостей, не экономьте, купите курятину. - Да не суетись ты так, старый. Побереги себя,- погладила его плечи Валентина Георгоевна. Лера фыркает на кухне - не в силах найти нужные слова: Курятину? Скажешь мне! Ничего же нет кроме капусты да моркови да картошки. Пустые полки.
Раза два туристки выбрались в город, но Тали не впечатлили ни Красная площадь, ни высотные здания, ни река Москва с прогулочными пароходиками. Она молча сносит предложения матери, но ее всё бесит. Куда ни пойди - очереди, ругань, забулдыги, в магазинах хамы-продавцы и никакого выбора, в диетической столовой еда неаппетитная, творожники кислые, сметана-разбавленная, компот - приторный. На столбе возле их столика - листок с приказом:"Поел - убери посуду!" Уборщица в засаленном фартуке поторапливает едоков с тисклявой тряпкой в руке. Ушли не доев. Тали захотела разыскать свою полусестру Аллу. Домоуправша что-то заподозрила, окинула их ежовским взглядом, потребовала предъявить паспорт и, довольная собственной бдительностью, расстреляла чужаков отповедью:"Иностранцам сведений не даем! Освободите помещение, пока не вызвала милицию!" Проходили по новостройке час, а когда жильцы помогли найти квартиру Аллы, ее не застали, уехала на работу.
В одно утро отправились на добычу провизии. У молочного ларька возле железнодорожной станции - огромная толпа, ступени соседних зданий облеплены сидящими, старушка проковыляла к ветхой ограде, с опаской облокотилась. Хнычет девочка в коляске, ей суют баранку. Ветераны в орденах создали свою очередь слева от окошечка продавщицы, пытаются качать права, но здоровая правая сторона оттеснила их, осыпала ругательствами:"Знаем, какие вы вояки! Инвалиды давно померли! Небось купили ордена на толкучке! Мы больше инвалиды!"Нo главное испытание - впереди. Заморосил мелкий дождик. Через час прибыл грузовик, с него долго сгружали фляги и ящики. Стоявший за Мирой мужчина вызвался помочь и через полчаса отбыл с товаром. Тали устала стоять без дела, но равняется на мать и ее подругу; тройная очередь спрессовывается в однорядную, давят - как в ракете на взлете - и сзади, и с боков. Отпускают по килограмму творога в одни руки, поэтому стоят втроем, раз уж потеряно утро - хотя бы запастись молочным. С тремя пакетами из негнущейся бумаги они выныривают наружу проутюженные, помятые, вспотевшие. Опытные покупатели пришли с выстиранными нейлоновыми мешочками, а Мире пришлось нести добычу...в подоле, бумага размокла и потрескалась. Зато ужин поглощали с аппетитом.
Стемнело, отец направился к своему окошку в мир. Но на полпути оказался в кромешной тьме: отключили электричество. К утру холодильник потек, пришлось перекладывать продукты в кастрюли, ставить те в тазы с водой, по старинке. И - быстро уничтожать добытый с таким трудом творог. Тали идет с матерью на село за водой, впервые видит колодец, коромысло, избы и сеновал, за ними гонятся два злых гуся, половину воды расплескали. Девушка изнывает от скуки, считает дни до отъезда. Ее ровесники - совсем дети, играют в казаков-разбойников, ей с ними неинтересно. Мать не настаивает - лучше не подводить их родителей. Тали улыбается, когда бабушка поругивает Миру и дает советы; охотно носит дедушке чай, чтобы не слезал лишний раз с кровати. Ей нравится внимать воспоминаниям бывшего капитана - ведь подумать только - он жил при царе, видел революцию в Петрограде, воевал против Гитлера! Разыскал маму в тайге, стрелял, отгоняя волков от лошадей; перед отходом последнего катера из Севастополя успел заскочить домой и взял...патефон. Оба смеются.
По утрам на мансарду проникает дерущий кашель. Мира спускается к матери, массирует ей спину и ступни, следит, чтобы спала в носках, а днем ходила в шерстяных колготках и теплых тапках("Не жалей, пришлем еще пару!"). И добилась победы - кашель отступил. Валентину Георгиевну заливает радость, когда дочь сидит рядом на постели, грея в ладонях ее ступни. Одно ее смущает - Мира стала поминать Бога! Не стесняется людей. "Настрадалась, вот и ударилась в религию,- поясняет соседям". Сочувственные взгляды, вздохи, но, побеседовав с гостьей, недоверчиво качают головами. Не похоже, чтоб страдала, подняла четверых детишек - тут одного еле тянешь, поездила по свету, навезла чемодан подарков, учила детей музыке, имеет дом, грузовик... Мире хочется обнять мать за узкие плечи, прижать к себе, убаюкать; если верить словам Любы - родные когда-то встречались в иных приходах на землю...Мира почти уверена, что она была Анной, той, что бросилась в Волгу, оставив Валечку на заботу деда. Но ласкать она не умеет и приучила себя не давать волю эмоциям: обеим будет не под силу расстаться.
На цыпочках выходит на улицу, пока родители дремлют после обеда. Идут с Тали до березовой рощи, садятся на мягкую траву пригорка над речушкой Поляркой, неподалеку пасется стадо коров. Как я могла оставить родных и эту неброскую милую сердцу красоту? терзается Мира. Каин горевал, когда его изгнали с родной земли, она выбрала жребий изгнанницы добровольно, да еще боролась, чтоб выпустили, рискуя свободой и жизнью. Власти загоняли душу под панцирь, формовали, скручивали, а она - живая Мучили разлукой, не пустили Сеню к отцу за то, что остался служить в их армии и отправили рано в отставку, чтоб ненавидел сестру. Не помогли Любе, когда ей негде было приклонить голову, закрыли уши от ее мольбы, когда рухнула надежда создать семью с Яковом. Сегодня она на их территории, могут отомстить, cмешно ожидать от них сочувствия. Уверены, что сами себе голова. Им еще предстоит убедиться, кто правит миром.
Месяц пролетел как неделя, Уезжают налегке. Природа горюет вместе с Шафранковыми - с утра сечет яростный проливень. Последние напутствия, поцелуи, согнутые фигуры в полиэтиленивых накидках завернули за угол, балансируя на глинистых колеях под водными плетями. С террасы старая мать смотрит им вслед слезящимися глазами. Увидимся ли когда еще? Прошла к мужу , присела на стул, оба думают об одном и том же. Талочка - добрая, милая, но мы ей чужие. Рвалась домой. Как случилось, что их дом стал чужим для внуков? Почему Любаша не учится, не заводит детей, муж-то - немолодой? Как разумная Мира стала религиозной, целует поповскую пухлую руку? Она была брезгливой. Старый ветеран включает телевизор, гладит культи. Ноют, но еще сильнее ноет сердце...
Лера, нахмурившись, молча трет тарелки нейлоновым чулком в миске с подогретой водой. Сестра хотя бы поездила по свету. а я - как на привязи. Дочь грубит, водит парней, гоняет на мотоцикле...Отец сердится, что плохо кормлю, а в магазинах пусто, даже в его распределителе куры желто-синие, тощие, старые...Все заботы на мне - а слова ласкового не услышишь. О ней горюют, хотя она бросила их ради лучшей доли, всем обеспечена и гулять может без отцовских нравоучений. Тали обмыла галоши в луже, вошла в вагон электрички, сложила плащ и прильнула к запотевшему стеклу. Противное небо. Злые жирные тетки рассовывают под скамейки мешки и сумки... забитые молчаливые дети... у всех серые тусклые лица. Маме тяжело от прощанья с Родиной, а ее переполняет радость - они едут к теплу и морю, к Рине, подружкам, на ее Родину!
Глава 6. Труд любви
Дома их ждали новости. Доли поступила учиться в медицинскую школу, поссорилась с Риной, ушла в общежитие. Швейная мастерская закрылась, хозяин исчез, получить справку для пособия по безработице негде. Привычное занятие - поиск работы- дается всё труднее. В страну хлынула с севера мощная волна, тысячи молодых здоровых людей согласны на любые условия. У старожилки, правда, есть преимущество - знает иврит. Израильская молодая мать, родившая тройню, предпочла ее новоселам. Хороший приварок к пособию позволил провести кабель, принимать Москву.
Женщины ладят, даже подружились Через полгода помощь на уход за тройней сократили, Мире пришлось подыскивать работу подоходнее. Гуляя с близнецами, она листает журнал "Женщина". Cоотечественники не знают менталитета здешних раскрепощенных людей! Перевести бы для них хотя бы вот эту юмореску и исповедь агуны, вышедшей на демонстрацию! Oни даже не подозревают, что за нравы царят в религиозной среде! Мира посылает переводы в "Трибуну" -новый еженедельник на русском языке. Через день - звонок, редактор Евгения просит приехать в Тель-Авив, Мири нравится ее грудной голос, вежливость, эрудиция, мягкая настойчивость. "Заеду в конце недели, чтоб не подводить хозяйку,- пообещала. Старый особняк в арабском райoне, на втором этаже - Андрей Криница с его журналом. Напрасно ехала, доложит, почему наши тропки разошлись.
Евгения оказалась живой интеллигентной женщиной лет тридцати пяти, Пышная украинская блузка расшита крестиком, юбка-клеш спадает воланами, подчеркивая узкую талию. Крутые локоны, румянец, в цыганских черных очах - огонь. В редакции работают еще трое - журналистка Эльвира, модница и эрудит, однодетная супруга врача, феминистка , попавшая в западню. Живут в больничной квартире, приобрели недорого дом на Западном берегу, который сдают в аренду, но теперь ее левые убеждения правозащитницы прекрасного пола никак не стыкуются с интересами ультраправых домовладельцев-ортодоксов, считающих, что место женщины на кухне.
Двое других - плешивый толстячок в кипе Хаим, женатый, лет тридцати, миролюбивый приверженец традиций, и добродушная пожилая наборщица Надя. Мира легко сработалась со всеми, с Эльвирой разделили сферы интересов, та ведет женскую страничку, разделы творчества и мод, Мира - публицистику и новocти. Мира набросилась на любимое дело, как голодающие из ленинградской блокады - на еду, пишет много и охотно, ей легко даются переводы с английского - Илана присылает интересные вырезки. Любимое ее детище - рубрика "Разные мнения". Соотечеcтвенники не привыкли смотреть на события с точки зрения разных партий и группировок - а их здесь десятки, заодно и сама избавляется от однобокости и резкости суждений, излагая взгляды левых и правых, сефардов и ашкеназов, миролюбцев и нетерпимых, фанатиков и апатичных, женщин, таксистов, пенсионеров... На выборы идут тридцать три списка, каждый со своим уникальным голосом.
Пульс жизни учащается, настроения и облик страны быстро меняются, теперь уже не израильтяне абсорбируют новеньких, а десятки тысяч репатриантов из Союза ставят обществу свои условия; повсюду, даже в учреждениях, звучит русский. Телевидение дает на нем титры под новостями, затем появляются русский канал и русское радио.
Мира встает засветло, приезжает на работу первая, уходит последняя, но километр до автобуса одолевает бодрым шагом, не чувствуя ни голода, ни усталости! Зарплата вчетверо ниже, чем в местной прессе, и без льгот, весь день подкрепляются только кофе, ее "кабинет" напоминает карцер, кондиционер усердно заливает его холодным воздухом, пробирая трудоголицу до костей даже в июле. Почти не остается времени на семью, не до кулинарных изысканий и не до тщательной уборки дома. Но сердце стучит ровно и краткий сон сладок. Это - труд любви, без которого испеченный хлеб горек, как заметил Калил Джибран. Отвлекается лишь в отпуск. Пропустить хоть одно лето не cъездив в Россию - немыслимо. Хотя родители и окрепли, но кто знает, какой им отпущен срок...
Быстрые перемены и на севере, дикторы теперь вместо партии охотно поминали Бога, ушлые люди растаскивали беспризорное общественное добро, даже рельсы и шпалы из-под несшегося в коммунизм паровоза, продавали за рубеж ценные металлы с его колес и обшивки, машинист исчез, пассажиры разбегались или дремали, изредка спрашивая: "Это что за остановка?", им называли каждый раз разную: "Перестройка", "Демократия", "Путч", "Свободная экономика". Новый Ленин с танка к чему-то призывал москвичей, армия давила асфальт столичных улиц и ненароком - горячих парней с глазами Рахели, заставляя других поторапливаться , вскочить на подножку вагона, пока его еще пропускают через Чоп. Старушки умоляли солдат не стрелять, рождались газеты-листки с призывами "Нас хотели загнать в стойло, но мы не пошли!". А радио усыпляет - запустили адажио из "Лебединого озера".
Отключили электричество - Подмосковье погрузилось во мрак, а у ветерана - мрак в душе. Он прикован к постели, изредка съезжает к калитке, но люди его обегают, сами растеряны. Всё чаще он задумывается, правильно ли поступил тогда, почти шестьдесят лет назад, когда не послушал отца и вступил в партию. Сегодня все спешат выйти из ее рядов, дочь перестала платить членские взносы. Но ведь обещали рай, куда денут дворцы, санатории, заводы, институты, совхозы, всё рушится.
В такие минуты пускают пулю в лоб. Но он не пустит, совесть его не обличает, он старался жить честно, не стал грабить чехов во время войны, помогал людям чем мог уже уйдя в отставку, вот - проложили плиты, селяне благодарны, столько лет месили глину ногами...На ум приходят таинственные вещи, которые он отбрасывал не находя объяснений. Неужели старик был прав, предсказывая гибель стране, построенной на разделении, братской крови и страхе? C дачи не уедешь, Алексей Викторович выброшен из жизни, ничего не понимает, что творится в той крепости, которую он раcхваливал Любе в письмах. Только бы не приказали иностранцам покинуть страну! Но он напрасно волновался - дочери удалось пробыть с родителями до конца отпуска. Написал письмецо внучкам :"Никогда не огорчайте маму, это - большой грех, Бог всё видит и взыщет!" Вера, насажденная в детстве, легко возродилась в его большом сердце.
Мира облегчает расставанье, заверяя :"Приеду в следующий отпуск. Увидимся, какие могут быть сомнения?" В самолете набрасывает репортаж очевидца событий. Газета с ее заметками раскупается лучше других, Миру переманивают издатели, сулят зарплату вдвое выше. Но как нанести удар Евгении, которая поверила в нее, не стала слушать Криницу, предоставила ей полную свободу, делится ней тревогами, вместе они готовят встречи с читателями - это всегда трогательное событие. Растерянные напуганные люди благодарят за понимание их нужд, за советы и предостережения (развелось много мошенников), обнимают и целуют журналистов как близких, твердя: "Не оставляйте нас, вы - наша единственная опора!". Некоторые рыдают. Мири разыскали старые знакомые - Изя, Авраам, Моше Певзнер, благодарят за статью о Голанах. Читатели обрывают и ее домашний телефон, расспрашивает, как разыскать араба-миролюбца, о котором она написала рассказ; нельзя ли дать адресок врача- правозащитника. Но это не пациенты и не жаждущие переговоров с кузенами - по стране разлилась эпидемия мстительной паранойи. Ей угрожают расправой за укрывательство врагов. Телефон Евгении плавится. "Замучили,- признается Мире, - лгут, клевещут, стучат, отыскивают соринки в письмах читателей и даже в рекламе. Я уехала в Болгарию к мужу пятнадцать лет назад - не узнаю соотечественников".
Они особенно сроднились в войну, когда даже рынок город вымер, а они выпускали газету , не имея убежища... Такую дружбу не предают, не меняют на приплату. Она не голодает, а здесь ей , наконец-то, дана возможность вершить дело, не торгуясь с совестью. Бог поднял ее из лужи, у него, в самом деле, ничто не пропадает. Новеньким понадобились ее знания обычаев и законов страны, политической кухни, она читала платформы, биографии, признания видных политикoв, юморески на иврите о сговорах и западнях. Мира делится опытом своей волны, им пришлось дорого заплатить за свою наивность, доверие чиновникам, незнание правил религиозного правосудия; она подсказывает новичкам, где их ждут рытвины, а где ухабы, призывает объединиться, чтобы влиять на решения властей и свою судьбу, рассказывает о тех, кто живет по совести, не только своей хатой... Нет-нет да и прорвется из-под ее пера возмущение духовным прессом ортодоксов и расизмом ультраправых. Опорные столбы национального дома поржавели, стены поражены червоточиной, нам снова пытаются надеть шоры на глаза, толкают на дорогу праотцов, осужденную пророками.
Быть публицистом в саду, где взращивают нетерпимость к иному мнению, - опаснее, чем политику. Мири Карат занесена в черные списки, соотечественники-бывшие партийцы примкнули к религиозному стану и по привычке стучат на тех, кто не с ними. Особенно возмутили их ее статьи во время войны в Персидском заливе. В одной она делится мыслями матери, запертой с подростком в заклеенной комнатке в долгие часы тревоги и ожидания на голову саддамовых ракет c газом. Cтраннo,
Другая статья называлась "Война богов". Саддам бьет челом Аллаху, американский президент Буш - христианскому Правителю, в синагогах призывают еврейского Бога. Если все верят, что Бог один, то кого он должен слушать и кому дать победу? Безобидные эссе восприняты как чуть ли не осквернение святынь. В газете оппонентов ее обругали, мол, именно такие и готовят сегодня в России погромы нашему народу. То ли Мири пишет слишком сложно, то ли у читателей плоховато с чувством юмора. Не обходит публицист и главную проблему: как быть с арабами? Предлагает трансфер, в одном доме двум народам с разной культурой, религией, языком, обычаями - не ужиться, даже двум соседкам на общей кухне тесно, в коммуналке и святой не выдержит. Государство - коммуналка cоциалистов - идиллия, до которой людям еще не скоро подняться! "Молодец!- приветствует Мири назавтра автор Криницы поселенец Барух. - Убедилась в мудрости раввина Кагане! Теперь ходи спокойно, своих мы не трогаем!" - Ошибаешься, я не с каховцами. Вы не считаете арабов за людей, я - за равноправные переговоры. Я их уважаю. - Смотри, не лезь на рожон, не сдобровать! Снизь профиль! Пиши кулинарные рецепты! Наши и так рвут и мечут на Сарида, Алони, Переса, Рабина, а еще больше - на журналистов!
Евгения разволновалась, велела сидеть за запертыми дверями, уходить пораньше, идти до автобуса с Надей. Мира вошла к редактору посоветоваться, какую статью перевести из английского журнала; указав на стул, Евгения прижала палец к губам. "Тссс". Вспыхнула. "Из-за таких, как вы, гибли люди во времена чисток!- стукнула трубкой по аппарату.- Ну и гнида! Назвалась Ольгой, твоей соседкой. Говорит, ты - кегебешница, миссионерка и развратница". - Пропадала у меня на участке с сынишкой, пока в сквере саженцы не давали тень, а у нас эвкалипты разрослиcь. Как-то выложила мне, что сижу в луже, неудачница. Она, мол, за десять лет разбогатеет. Не верила что я из Москвы, что работала журналисткой и редактором.. И вдруг увидела мое имя в газете, в редколлегии. В шоке, не может успокоиться. Но ты чем-то была расстроена еще до ее звонка. - Плохая маммограмма, посылают на биопсию. Страшно - а вдруг раз и всё рухнет! Звонок. Резкий мужской голос слышен и в метре от телефона. "Минуточку...- Зажав трубку рукой, спрашивает:"Ты писала "вновь распинают бога"? - Это из поэмы Рейна, опубликовали в "Жизни". - Зачем вы клевещете?- обратилась она в трубку и прервала разговор.- Сколько подлых людей развелось! Да, тебе завтра нужно быть в Иерусалиме на пресс-конференции у министра".
Мири озадачена: Рейна она цитировала в статье, посланной в Америку, неужели ее прочли в Израиле? Иудеям запрещается читать христианскую литературу и даже приближаться к церквам. Может, настучали бдительные западные евреи? Но ведь там уважают свободу совести! В своем кабинете она застала молодого брюнета в черном. Он ерзал на стуле то ли от холода, то ли от любопытства: даже вытянув тонкую шею, никак не мог подсмотреть подпись на письме из мессианского журнала, которое, торопясь к начальнице, Мира оставила на стопке заметoк, требующих срочного внимания. "Это личное",- заметила, пряча листок в ящик стола. Гость не смутился, не извинился, быстро встал и удалился, не объяснив, зачем приходил. Но такой визитер - исключение, чаще заглядывают приятные люди.
Скромный девяностoлетний Леон, секретарь журнала "Жизнь", всегда делает передышку перед подъемом на второй этаж после посещения почты, охлаждается от уличного зноя. Присядет, дожидаясь, когда хозяйка кабинета поставит точку. Спросит:"Почему в мире такая несправедливость? Моя милая Эти умерла двадцать лет назад, дочь парализовало в Америке, она там одна, муж бросил, а меня не пускают, да и пенсии там не дадут, и в русскую газету не возьмут"...
Подолгу засиживается седая Лариса. Огромные черные очи - как колодцы под грозовым небом, но без молний, в них горе осело, соседствует с недоумением. Часто и она сыплет вопросы, на которые и мудрец затруднится ответить - о смысле жизни, многолетней учебы и оттачивания таланта , о цели скитаний и причинах потерь. Иногда выдержать ее взгляд невозможно. - Я не знаю, почему хорошие люди мучаются, но верю, что в жизни есть глубокий, хоть и не всегда нам понятный смысл. Так мне подсказывает внутренний судья. Может, послушаете наброски моей новой статьи?- Кивает - ей некуда спешить, домой не тянет, там вечно народ и шум. Внимательнее слушателя найти трудно. Вздохнула и вдруг приоткрылась."Почему всегда грущу? Я не пессимистка по натуре, была заводиловкой, неутомимой, пела, играла на рояле. А с чего радоваться, если родным нельзя доверять? Дочь с зятем заманили в обмен, теперь живу у них как из милости. - Люди огорчают, но если достучаться - в каждом есть искра Божия, чувство истины и справедливости. Узнают о непреложных законах космоса - и изменятся, нас отучили вслушиваться в шопот совести. - Не могу верить как вы!- вскрикнула, как пронзенная пулей птица.- Душа выжжена. - Природа - хороший поводырь к Богу. Помните Лермонтова? "Когда волнуется желтеющая нива...И счастье я могу постигнуть на земле, и в небесах я вижу Бога!" - Глупости всё это! Поэт был совсем юным, когда погиб. - Глупости? А петербургский профессор великий Проханов написал такие строки:"Великий Бог, когда на мир смотрю я, на всё, что ты создал рукой Творца, на всех существ, кого, свой свет даруя, питаешь ты с любовию отца, Когда весной природа расцветает и слышу в дальней роще соловья, и аромат долины грудь вдыхает, и слух ласкает звонкий шум ручья, тогда поет мой дух, Господь, Тебе, как Ты велик, как ты велик!" Она не удержалась, забыв, что находится на работе и запела страстно, вдохновенно! - Счастливая вы!- вздохнула Лариса.- Я так не могу. После смерти мамы верить не получается, а фальшивить не хочется. - А давно ваша мама ушла?- Мири опускается с высот на землю. Она чувствует, что рана еще кровоточит. - Полвека назад,-выдохнула Лариса.- Сожгли. В Дахау. - Простите,- бормочет Мири,- не знала. - Вот я и спрашиваю: Как Бог, если oн есть, допустил такое? Мири не знает. Лариса ушла из жизни через месяц, но ее недоумевающий взгляд преследовал Мири, как только она пыталась молиться. Но перед биопсией посоветовала подруге молить Всевышнего, чтобы всё оказалось простой предосторожностью. Нo, когда ужас развеялся, та воскликнула:"Пыталась просить Бога. Не получается, не могу верить, как ты, хотя учусь на еврейку в открытом университете!" Но это , пожалуй, их единственное раcхождение. Мири уже никуда не хочется уезжать, она занята любимым делом, только бы не мешали клеветники. Теперь от мыслей нет отбоя, даже в автобусе рождаются аналогии, вопросы, размышления и стихи, она набрасывает их в блокнот.
Рина закончила гимназию, между ею и матерью - стена, она не удостаивает мать даже ответа на "Доброе утро", сторонится, cловно стыдясь, на людях. Доли не звонит, Тали пропадает до вечера в большой дружной семье Галит, подружки с первого класса. Твердят о равноправии полов, с горечью думает Мири, но если ты мать, то забудь о творческих и напряженных профессиях, особенно такой, как у меня. По стрессу работу журналиста сравнивают с испытанием самолетов. Хорошо, хоть они выпускают номер не каждый день. Обычное дело, утешает Совик, помнишь, как сама не разговаривала с родителями полгода, обидевшись на Леру? Та укорила, сколько будешь держать пальто Владика у них в шкафу. При чем тут отец и мать? Ты крутилась, защищала диплом, а для них из-за твоей молчанки каждый день казался месяцем, не знали, куда тебя направили по распределению. Карма, дружочек, учись.
Мири жарила баклажаны, когда двери из салона на кухню раздвинулись по полозу и в проеме показалась медовая головка Рины. "А у меня новости, иду в армию!- Засмеялась и умчалась к себе, появилась через несколько минут.- Досрочно! Послезавтра явиться к семи утра! Учиться дальше пока не хочу, потом служить гораздо дольше. Не волнуйся, меня абик отвезет. Ладно?- Что ответить? На автобусе в такую рань не доберешься. Просить супруга подвезти - oпасно для жизни: от злости сломает руль. Боже, вверяю Рину в Твои руки! Сохрани ее на всех ее тропках!
Глава 7. Бегство из белого безмолвия "Быть добрым к чужакам - значит быть жестоким к своим". (Еврейская мудрость).
Джери проснулся рано Суббота, можно потянуться, но смутная тревога не дает сердцу биться неслышно и размеренно. Оделся, вышел на крыльцо. У подъезда скучились жесткие и черные, как чугун, парни с глазами-буравами и плотно сжатыми губами. Увидев жильца в плаще и шляпе, насмешливо фыркнули и повернулись спинами, раздался хохот. В четырехэтажном здании, где Джери с Наташей снимают комнату, за полгода сменилось почти все население (вчера выехал последний канадец - бывший поляк), вселились неприветливые шумливые азиаты. Болтаются без дела, получают велфер как не имеющие никакого дохода, но быстро приобрели цветные телевизоры, видео, пылесосы, мебель, ковры, часто выпивают во дворе на траве, cкучиваются в рой, всаживают в спины презрительные острые, как клинки, взгляды, клянут автомобилистов, высмеивают глупых работяг-канадцев и их премьера.
Джери любит этот район - рядом озеро, парк, летом открывается выставка, до центра - рукой подать. Весной хозяин рамочной мастерской, где они оба работали, решил перебазировать свой бизнес в Мексику, пришлось им с Наташей обоим сесть на пособие по безработице, а затем на нищенский велфер,переселиться в полуподвал. В его годы новое место найти нелегко, да и безработица на подъеме - в Мексике труд намного дешевле, потому и попереводили туда многие канадские предприятия.
Вот и озеро. Клены, еще вчера зеленые, набросили на плечи золотую шаль. Пожухла трава, полегли настурции. Отходит индейская осень, по ночам заморозки. Ходьба успокоила, Джери уже забыл. из-за чего поссорился с Наташей, она в последнее время взвинчена. Из-за увольнения? Скучает по родным? Рвется на сцену?
Присел рядышком, дотронулся до плеча - вскинулась:"Тебе только свое! Не видишь - Канаду превращают в Азию, хозяев выживают в Альберту, погонят к Северному полюсу! Я ехала в цивилизацию, не к дикарям, они исполнены ненависти к здешним, я сыта ею с детства!" - Пошутил:"Моя другая голова жаждет наслаждения, едва дождался ухода поляка!" Сморозил глупость, конечно. Женщину нужно настраивать, как виолончель, разогревать постепенно. А может испугалась за меня, вышла в коридор, когда пристали, пыталась успокоить горячие головы новоселов. Обнаглели, не дают мне проходу в свою комнату! Ретировались, бросив:"С леди не воюем, а тебе покажем!" Но угрозы вне закона! И так выжили из здания всех старожилов, одного нашли мертвым. В полиции отнеслись к моему рассказу всерьез, послали подать жалобу в суд... Напрасно разволновал Наташу... Хоть не находись дома. Странные дела творятся вокруг, скопом поджидают почтальона, налетают на конверты с чеками, фамилии длинные, похожие. Мой чек не пришел, придется звонить, разыскивать, она растревожится - опоздаем с платой рента. В подъезде кто-то выбил лампочку, супер не показывается. В Румынии сегодня легче дышится, а здесь всё хуже, сиди в четырех стенах, собака и та протестует. На велфер даже в театр не выберешься, телевизор не купить. Тошно. Может, уехать в Израиль? Поговорю с Наташей, как ей такая идея?
Джери тихо вошел в комнату. Жена еще спала, она допоздна слушала оперу "Отелло" с Пласидо Доминго. Когда-то мог стать оперным певцом, мой голос хвалили, подумал Джери, выбрал карьеру ученого, а теперь даже в мастеровые не гожусь. Есть не хотелось, но томила жажда, достал из холодильника бутылку вина, глотнул прямо из горлышка, разделся, включил душ, напевает намыливаясь. Музыка успокоила, отвлекла от серых дум.
Наташу выбил из сна странный звук. В душевой течет вода: "Джери, ты уже встал?"- крикнула. Ответа нет. Ушел и забыл выключить воду? Он не такой. Спросонок тело не слушается, всё тонет в тумане, в голове - вата. Как хорошо, что не надо вскакивать и нестись далеко на север, в мастерскую! Тогда жизнь была не мила, хотя весь день рядом Джери. Чтоб разгуляться ей нужно часа два плюс крепкий кофе и горячий душ. Но загадочный мерный звук не дает забыться, тревожит. Кто-то пробрался к ним в дом? Пересилив вяжущую онемелость, женщина прошлепала к душевой, приоткрыла дверь и в ужасе отшатнулась: Джери лежал на полу под струями воды. Когда звал переехать к нему, пообещал покончить с выпивками! Проводили вчера поляка. Расстроился , вот и перепил.
"Очнись,- oна трясет мужа за плечо непослушными руками, от усилий они немеют, твердит:"Очнись, Джери, я погорячилась, прости, боюсь за тебя, боюсь, что привыкнешь, как мой отец... Ты мне дорог, нужен, слышишь? Ты всё для меня! Ну очнись же!" Приподнявшись, догадалась закрыть воду, на миг удивилась ознобу от прикосновения к его руке, вызвала скорую. Машинально влезла в брюки, свитер, кеды, накрыла одеялом кровать, прислушиваясь не очнулся ли. В комнату входят два медбрата (она не слышала чтоб стучали), наклоняются, щупают пульс, кладут Джери на носилки, зовут ее следовать за ними в машину скорой помощи.
Наташа подчиняется, забыла проверить, заперла ли дверь. Его быстро приведут в чувство, она расспросит парней-новоселов, чем обижены, уговорит мужа забрать жалобу из суда. Их перестанут донимать, зато с такими жильцами и ночью прогуливаться не страшно, а этот райoн всё чаще в новостях. Проходит вечность. Наконец, ее окликают. Врач прикрывает дверь, "Мне очень жаль, но он перешел, вернуть не удалось".- Женщина трет виски, встряхнула головой, пытаясь заставить работать полусонный мозг."Куда перешел?"- не понимает. - Скончался. Я очень сожалею. - Не может быть,- вскрикнула,- он же ничем не болел! Немного понервничал, бывшая жена сбежала с пастором, сняла все сбережения. И еще вчера были проводы соседа. - Документы с вами?- Это подошел полицейский, он пристально вглядывается в глаза вдовы.- У него есть страховка жизни, дом, машина, драгоценности? Чем кормили?- Наташа отвечает машинально, отбрасывает, как кошмарную галлюцинацию слова врача. - Он добрый человек, большой ученый, бежал из Румынии, ничего не требовал от новой Родины, любил Канаду, вкалывал рабочим. Я уговаривала его не жаловаться вам, южане горячие, как порох, и обидчивые, боятся, что их депортируют, у них пока нет статуса. А он не мог проглотить наскоки:"Не для того я бежал от диктатора Чаушеску, чтобы здесь сносить оскорбления и побои"! Суд назначен через месяц.- Наташа сама предлагает проверить пищу и вино в их холодильнике. Через час к ней постучался детектив. Тишина.
Суперинтендант отпер дверь мастерским ключом, думал - хозяйка спит после укола. В комнате - никого. Проверил душевую- пусто. Вдруг из шкафа донесся шорох, Наташа сидит в глубине под танцевальными костюмами, обхватив голову руками и мелко дрожа. Полицейский позвонил в социальный отдел."Пришлите немедленно опытного работника,- сказал. - Одинокая молодая, в тяжелом шоке, умер сегодня. Опасный район, Паркдейл".
Назавтра Наташа все еще в забытьи. Приходят незнакомые люди, вздыхают, оставляют на тумбочке конверты с деньгами, номерами телефонов."Он нам помог однажды в трудную минуту", "Он ободрял меня не раз улыбкой", "Он шел с работы уставший, но простоял со мной с полчаса, внимательно слушал, звал заходить, сунул пять долларов",- объясняют социальной работнице. - Передайте, как очнется, наши соболезнования. Жаль, хорошая пара была! - Кто вы? Где я?- возвращается на землю Наташа, увидев у своей постели пожилую озабоченную даму. И, осознав случившееся, снова уплывает в неведомые дали.
На третий день социальной работнице удалось узнать телефон ее родственников в Израиле. Набрала номер, передала трубку очнувшейся вдове. "Мам, как вы? Как всегда? У меня странный голос? Со сна. Я в порядке, не волнуйся. Звоню, потому что в субботу Джери стало плохо с сердцем". - Он в больнице?- ужасается мать.- Что говорят врачи? - Он умер, мама. - Как? Почему?Oн же хотел прилететь познакомиться, может даже перебраться в Израиль. Где ты? - Не тревожься, мне помогают. Можешь прилететь? - Конечно. Только прикину. Завтра сдаем номер, лихорадочно соображает Мири, не сдадим в срок - оштрафуют, разоримся; Эльвира уволилась, Евгения пишет передовицу. Но в экстренных случаях можно обойтись и без обзора новостей.- Доча, вылечу вечером, билеты на такие случаи бронируют. Хотя у меня нет доказательств...Поверят. - И вдруг сердце ухнуло,обдираясь об острые стенки, в ледяной колодец, закровоточило, но нельзя даже охнуть.- Совсем вылетело из головы...Я получила вчера приказ срочно начать выплачивать десять тысяч долларов бывшему супругу... За то, что не вернулась в срок из Канады... Шесть лет назад. Да, нас развели год назад.
Рина вспылила, не хотела идти в армию, расплакалась:"Я защищаю страну, а тебя досы берут за горло!" Еле уговорила, в армии суд скорый, пятно на всю жизнь. Письмо где-то гуляло, медлить нельзя, до работы понеслась к судебному исполнителю, попросила отсрочки. Выяснилось, что требование незаконно - решения суда нет..."Они запросят даянов, но пока мне запрещено покидать страну. Он меня душит и после развода!". Мать говорит , но Наташа ее не слышит, поняла одно: надеяться на приезд родных нечего! Она - одна, вокруг много добрых людей, но в горе натыкаешься на холодные стены; огромная страна раскрыла себя нараспашку, хлынули те, у кого деньги и локти, ее доброта ударяет по собственным детям, Джери вытеснили в более спокойный мир, а теперь, когда судьба вырвала ковер из-под ног, когда она в шоке, беспомощнее ребенка, выталкивают на мороз ее . Безотцовщина - всегда падчерица, даже в родной стране, чего ждать от чужбины?
Мири съежилась под горем: в такое время она не может быть рядом с дочкой! Она снова в цепях! Ее делают чудовищем в глазах детей!"Любочка, милая моя, садись на первый же самолет, деньги переведу сегодня же! "- "Мы тебя любим!"- кричит Рина в трубку.- "И я!"- вторит ей Тали.- "Соберись с духом, ты сильная,- внушает мать,- мы тебя ждем, дом в моем распоряжении, я работаю. Тебя здесь никто больше не обидит!",- заверяет мать, презирая себя за беспомощность. Из-за тридевяти морей доносятся вcхлипывания, но уже не горестные, а облегченные: ее ждут, защитят, она не одна на свете, выживет!
После кремации Лави обратилась в отдел пенсионного фонда :Джери платил в него почти двадцать лет и был спокоен: если с ним что случится, Наташа будет обеспечена. Чернокожая чиновница, взятая на работу недавно , когда у власти стояли новые демократы-интернационалисты, встретила молодую женщину насмешливым восклицанием: "Тебе тридцать? А выглядишь на полсотни! Не инвалид? Бездетная? Так чего ты хочешь от фонда? У него таких жен на каждом углу! Прожили девять лет вместе? А почему не оформили связь? Всё это не выглядит правдивым. За похороны оплатим муниципалитету! Иди, иди отсюда, какая наглость!" И Наташа ушла.
По улице метет легкая пороша. С одного пособия комнату не оплатить. Позвонила в агенство социального жилья. "В первую очередь вселяем просителей статуса беженца и иммигранта,- объяснила ей трубка.- Негде жить? Иди в убежище. Ты обращалась? Какой номер досье? О, тебе еще не скоро светит. У нас тысячи просителей-канадцев ждут субсидированного жилья...в среднем пять лет". Метелица сердито завывает. Кажется, все вокруг сговорились подтолкнуть Наташу с края пропасти вниз, следом за Джери. Она помнит, как в Италии ночевала на вокзале, согнал со скамьи уборщик, но там хотя бы было тепло. И в Израиле нет морозов. Судьба гонит кием в ту лунку. Быстро распродала вещи и мебель, и вот она дома! Приходит в себя, вспоминает иврит, привыкает отзываться на прежнее имя, отогревается в полуденные часы на крылечке. Включила телевизор; новости накрыли с головой, закружили, не оставляя места для радости и покоя: горит автобус, ХАМАС обещает повторные взрывы и поджоги.
Пока мать на работе, Илана не находит себе места, волнуется -доедет ли до дому. Политики раскачивают утлое суденышко, у ортодоксов уже ключевые позиции, премьер идет в Каноссу, на поклон к их лидеру-раввину, чтобы принять их требования и , создав коалицию, спасти кабинет от падения. Честный Авраам Бург, сам человек религиозный, предлагает отделить религию от государства, но на него набрасываются свои же социалисты,и он ретируется. "Наша демократия стала посмешищем во всем мире," - бьют тревогу правозащитники. Сколько страстей, сколько информации! И от нее не отмахнешься - на карте твоя судьба и жизнь всех вокруг! В Канаде новости милые - спасают пожара ошку или провалившихся в люк утят, отогревают поплававшего в ледяном озере пса, эвакуируют, усыпив забредшего в город лося...
Сестры быстро остыли, посмеиваются над ее потерянностью, отбросили ее подарки-платья, они предпочитают джинсы, майки, светчеры. Мать возвращается с работы по темноте, чем-то озабочена, едва отпросилась на день, обзвонить учреждения и съездить с канадкой в Институт социального обеспечения и на биржу труда. Но она еще не оправилась, не годится в работницы. И родные стены не успокаивают, они хранят всё в памяти. Страна потрясена скандалом. Некий Йешаяу Мизрахи сообразил, как пустить обиды сефардов на политические жернова, пообещал им медовые берега и молочные реки, если прорвется к власти, сразу же получил несколько мандатов и портфель Министра внутренних дел, но полиция просит Кнессет лишить его неприкосновенности - заподозрен в том, что обильно подкармливает псевдоешивы.
После долгих споров парламентарии решили: честь мундира дороже. "Черный день Кнессета", назвала Мири отчет об этом заседании. Телефон у издателя господина Лавана звонит без устали. Сотни мужчин на беглом иврите угрожают разорить его, пригревшего в русской газете хорошо известную всей стране миссионерку и шпионку, засланную атеистами. Мири в Иерусалиме на пресс-конференции Министра строительства: проблема жилья - самая острая для репатриантов, появились целые палаточные городки. Автобус, ехавший перед ее такси, был захвачен террористом и спущен под откос, люди горели, но сильный жар не подпускал спасателей. В раскаленном городе негде было укрыться от полуденного солнца. На обратном пути она старалась не смотреть по сторонам , набрасывая отчет о новом проекте министра. Добрела до редакции без сил, опустилась на стул, докладывает о выполненном задании. Евгения выглядит не лучше, почернела, чем-то сокрушена, не слушает."Что случилось?"- встревожилась Мира. - Босс рвет и мечет,- выдавливает Евгения,- одолели звонками, не иначе - ешиботники, ничего не хочет слушать, тебя уволил.
Без тебя не сможем выпустить даже этот номер!Похоже, ему всё равно!"- Мира растеряла слова. Три года отданы еженедельнику, трудилась не считая часов, в войну, рискуя жизнью - и вдруг ее выставляют, даже не выслушав, по наговору! Ошибки и нелепости, якобы рассердившие читателей, в отчете появились после того, как она проверила набор и Евгения подписала номер в печать. Новый корректор усердно ищет оригиналы, тщетно. Назавтра выходит еженедельник оппонентов "Современник", в нем солидный памфлет, героиня - Мири! Верный Леон первым извещает ее об этом, обескуражен: Мири опять обвиняют в подготовке погромов в России!
"Дорогой мой, вы же знаете, как создается клевета и как легко можно раздавить невинного человека. Такие поклепы уже печатались на иврите в религиозной и местной прессе, все одновременно по чьей -то указке! Не дают дышать! Ради своих коттеджей в поселениях горой встали за ультраправых. Стучат, громят. Они и в Союзе рассылали угрозы евреям и громили кладбища, чтобы испугом подтолкнуть на алию. И здесь повторили такое в Хайфе, чтобы разжечь ненависть к арабам, их там немало. Меня зазывали в "Нашу газету", а позавчера секретарша бросила:"Вас мы печатать не будем". Придется писать в стол, возродить Самиздат. Пророки призывают искать Бога всем сердцем, а ретивые в кипах - в основном наши, из Союза, - кляп в рот! Привезли с собой нетерпимость. Профессор Лейбович тот, который сказал, что стоит жить только ради истины и отказался принять от такого государства премию, назвал каховцев "фашистами". Он что, тоже заслан? А тут меня уже и полоумной обозвали, мол, гойке не понять мудрость Торы. Они и своих женщин не подпускают к святыням и даже не всех мужчин. А теперь и в Кнеccете - даже Рабину житья не дают. Спасибо, что не поверили.
Глава 8. В когтях памяти "Нет истеченья срока преступленя, как нет оплаты крови или слёз".Е. Евтушенко. "Мы жаждем мести от незнанья, но злое дело воздаянье в себе самом, таясь, хранит". З.Гиппиус.
Две недели, отпущенные на поиск новой работы, проведены за печатной машинкой. И вот порог редакции остался позади. С журналистикой покончено. Наконец-то можно побыть с детьми, утешает себя Мири в автобусе.
Моросит холодный ноябрьский дождь, но в гостиной еще тепло. Рина и Тали хихикают у телевизора."Добрый вечер! Я снова безработная!- провозглашает мать с задоринкой. А где Илана?"
- Во дворе! Мы делали йогу. Илана сидит на каменном бортике пристройки, начатой Яковом давно, нo так и не завершенной. Дрожит, блузка прилипла к коже. "Ты чего это здесь мокнешь? Не лето - простынешь!" В ответ - бормотанье. Покорно поднимается, бредет, шаркая по плитам тапками и не выпуская руки матери, дает растереть плечи полотенцем, пьет горячее молоко и, прикорнув на диване, проваливается в сон. Она явно не в себе, ужасается мать. Неужели проступила наследственность? Владик часто выпивал, его дедушка при немцах сошел с ума. Но, может, это шок? Так было с матерью Владика после похорон бабушки, потом очнулась. Мири гладит пшеничные волосы, повторяя над нежным ушком: "Мама тебя любит, я с тобой, Любаша!"
- А, что? Ты уже дома?- вдруг приподняла голову Илана.- Как хорошо, тепло!- и вновь задышала часто и мелко, по-собачьи, словно глотая рыданья. - Что здесь без меня произошло, Рина? Почему она была на холоде? - Это что, сталинские суды?- сверкнула эрудицией солдатка. - У Иланы ужасное горе. Ты же звала ее приехать к нам, сказала, что любишь, и вдруг выталкиваешь во двор ради своей йоги! - Возвращенцам полагаются льготы. Пусть получает жилье от Амидара! Спит в салоне. Не пройти! Никого не пригласить! - Она и так без кровати, спит на матраце в холодной гостиной, зуб на зуб не попадает утром. - Никто ей не велел выходить замуж за старого бедняка. - Джери - отважный честный человек, талантливый певец и ученый, он спас твою сестру от смерти. Как быстро ты судишь ! - В Гулаг меня! Расстрелять!- Она резко повернулась и, прихватив телефон, удалилась к себе в комнату. Через полчаса пронеслась на улицу с кучей одежды, за ней - Тали с сумкой. - Вы куда? Вернитесь!- вскрикнула мать. Рина презрительно фыркнула. Зарычал мотор. Бах-тарарах-бах! раскололось небо.
- Что? Где девочки?- очнулась Илана. - Всё хорошо, спи, золотко. Но сердце подсказало Илане правду, она взметнулась.- Куда ушли? С кем? Что я им сделала?- и рухнула на подушку. Мири задает те же вопросы. Успела разглядеть длинную светлую автомашину, припаркованную за виллой Родиона; за кустами шофера не разглядела. У Тали - выпускной год, ей ломка ни к чему, не умеет противостоять давлению Рины. Но неужели сестра взяла ее с собой к своему дружку? Там не место шестнадцатилетней девушке. И откуда у солдата дорогой автомобиль? Может, наркоделец?
"Раньше суток искать пропавших не начинаем,- объяснил ей дежурный полиции,- звоните завтра". Но как пережить такой денек? Назавтра позвонила Доли. "У нас и так теснотища, прибыла из Москвы его Алла с семьей и мамашей. У тебя целый дом, пособие, алименты. Нехорошо,- напустилась она на мать". Даже мамой не назвала, отметил Совик чуть слышно, а ведь вы были близки, гуляли по поселку, не могли наговориться. Многое когда-то было иначе, заметила Мири. Доли стала спикером отца, пишет за него судьям; когда осталась одна в комнате общежития, тайком приводила его на девичий этаж на ночевку. Скрыла от матери, что ее исключили из училища накануне выпуска, потеряла три года тяжелой учебы и профессию. Мири написала инспектору и почти что уговорила разрешить дочери сдать экзамены, требовалось лишь обещание самой студентки, но, если Доли узнает, что мать вмешалась в ее дела, не простит. Что восстановило ее против матери? Oткуда враждебность к Илане? Супругов развели, но метастазы расползаются. Вот и сейчас разговора не получилось. "Не спишь?- донесся в гостиную из спальни слабый голос. Мать спешит к Илане.- Я всем приношу несчастья."
- Да ты что? Ты нежная и умная. Ты - как звездочка, признался мне в последний разговор Джери. Сказал, что благодарит судьбу за каждый день, прожитый рядом с тобой! И мне ты - как сосновый кислород. Дочки не привыкли отвечать за свое поведение, меня адвокат ругала, что я не строга с ними, когда нарушают мой приказ не впускать в дом отца. Наставляла пригрозить им, мол, укажу ослушницам на дверь. Но как можно ставить такое условие, они же - мои дети, прогоню - пойдут в подворотню, что ли? Это и нелегально: дом дан на всех. - Они всё время приводили отца. Просила Рину: мне больно его видеть. И он приедет, не хочет входить. Так она нарочно затеет печь пирог, отыщет любой предлог, чтобы ждал ее, тянет в гостиную полуодетая и искоса наблюдает за нами обоими. Хоть беги куда глаза глядят! - Ты уже убегала. Это - не выход. Урок выучен. - Каков же выход?
- Восстановить справедливость. Нельзя жить согнутой, раздавленной и видеть, что обидчику всё сошло с рук. - Я тоже об этом думала. Но не решалась cказать. Боялась - пойдет худая слава, опять ссоры. - Более худой, чем распустил он о нас, нельзя себе представить. Главное - быть в ладу с истиной, чтобы уважать себя.
Теперь мать радуется увольнению - Илана могла надорваться от обид и сбежать, как делала не раз. Но дни ползут, волоча их обеих за собой, обдирая об асфальт. От дочек - ни звука, отчаяние матери углубляет депрессию Иланы. На станции душевного здоровья снуют странные типы, ныряют к медсестре на инъекции. Илану и мать приглашает в кабинет взлохмаченный полусонный мужчина лет сорока, представляет себя :"Доктор Шелег", лениво пишет историю болезни и вдруг, вперив взгляд в молодую пациентку, интересуется: "Вы молитесь деве Марии? И видите ангелов? Не бойтесь признаться, я тоже однажды видел - в туалете. Аба не может вредить детям. У вашей дочери с рождения неправильная химия в мозгу",- заключает. - С рождения? Да она была лучшей и в детском саду и в школе! в Москве!- вскипает мать - Что-то произошло здесь! - Ну-ну, сделаем тесты, от нас ничто не сокрыто. Вот рецепт. Хорошее средство. Вот кому точно нужна наша помощь, так это вашей другой дочери - Доли. В ее годы не живут с родителем.
После визита на станцию душевное озеро Иланы вошло в берега, она стала разговорчивей, боли в мышцах исчезли. "Тебя, мама, он назвал наивной, все марокканки вверяют подросших дочерей мужьям, сказал, ухмыльнувшись. И что у нас с тобой нездоровый симбиоз. - У него есть другое предложение? Откуда свалился говорить, что такое - норма? Cтранный он какой-то, не похож на психолога, как можно говорить, что такое - норма? Решил, что у тебя галлюцинации от рождения. - В Канаде был дикий скандал с церковным приютом, монахи приставали к детям-сиротам. Призвали всех жертв выйти. Тогда только я поняла, что и со мною сделано мерзкое преступление, раньше думала - обычные взрослые игры. - Мы в Союзе о подобном не слыхивали. C чего он взял, что мы католички? - Донесли еще до нашего появления, наверно. Можешь помочь мне? Хочу рассказать кое-что его друзьям. Мира садится за "эрику", Илана глотает две чашки крепкого кофе, долго дышит у окна, наконец, глухо роняет первые слова: "Я обвиняю Якова в самом гнусном преступлении, за которое наркоманы убивают таких мужчин в тюрьме. Меня привезли в эту страну девочкой, у меня не было ни родных, ни друзей. Я попала в руки Якову, герою-сионисту, и он сразу же воспользовался моей беззащитностью. Он издевался надо мной с изощренностью инквизитора и ограбил меня от всего, что делает жизнь стоящей. Он оставил меня без образования и профессии, без страны, подруг, способности любить и создать семью, он разрубил нашу семью, он разрушил мое здоровье. Я скиталась по свету, моя жизнь не раз была в опасности. И при том я не переставала бояться за сестренок и мать. Лучше бы он убил меня в Лоде, не раз думала я.
Илана меряет гостиную шагами, они становятся всё медленнее, всё решительнее. -Я не ищу мести - мы встретимся с ним перед Богом, я просто хочу сбросить непосильную ношу молчания которую несла столько лет одна. в одиночку. Я и сегодня расплачиваюсь за его игры каждый миг. И врачи бессильны исправить то, что не развилось или было срублено в детские годы. Он даже оклеветал Бога, убеждая меня в том, что исполняет его волю".
Проходит день, два, неделя. Письма доставлены, но телефон молчит, Илана глотает таблетки, чтобы спать и спать. Скрутило мышцы, не разогнуть спину, подергивается лицо. "Я им позвоню,- решает мать,- всё лучше, чем ожидание. Может, письма потерялись в дороге". Но почта оказалась на высоте, это адресаты утеряли дар речи. Дина призналась: "Моше возмущен, не велел пускать его на порог". У нас с Роной забот хватает, учеба не идет, парней не терпит и нам не звонит. У Шалгавых дочь тоже странная, ходит к психологу три года, да толку - чуть. Загубили мы детей, эмиграцию и взрослому не переварить. А его мед не мог повлиять на мозг?- спросил Моше.- Может его собрали с белены, а Яков не знал?"
Мири расстроена - она побаивается врачей, им важно подстраховаться, пробуют разное, а печени столько химии не вынести. "Дочка, не налегай на лекарства, искалечишь мозг. И спросить будет не с кого и поправить некому". Но на любую попытку облегчить ее страдания народными средствами Илана взрывается:"Раньше надо было смотреть. Теперь поздно! Лучше помоги мне вынести на свет то, что делалось в темноте. Если спасу хоть одну девочку от подобного ужаса - жила не зря!"
Съездили в полицию. Женщина-следователь после первых же слов насторожилась, затворила двери, быстро записывает показания, пообещала расследовать. Илана воспряла духом. "Тот приют в Канаде разнесли! Монахов посадили, авторитет католиков рухнул!Внутри я - вулкан, готова бить кулаками по стенам: почему молчали? - Тебе стало легче после писем? - Кошмары исчезли, перестала душить астма. - Слушайся только своего сердца. Я - с тобой. Журналистка из женского журнала Юдит Малик приехала сразу же после мириного звонка. "Пожалуйста, поподробнеее,- просит Илану.- Понимаю, вспоминать больно, но наш психолог будет судить по фактам, он не увидит ваших исстрадавшихся глаз. Они - как заросший пруд, ни лучика солнца. Но вам нечего стыдиться, ребенок всегда невиновен, даже если соглашается на "игру" взрослого". - Я ненавидела его "игры" В школе катилась под откос... Боялась идти домой, купаться, засыпать.- Илана то и дело замолкает, набираясь сил - утром ей трудно сосредоточиться, всё тело болит.- Убежала на чужбину, но и там ты - персона нон грата. У тебя нет ничего, кроме тела, на него полно охотников... Становится наплевать, что будет с тобой, боль такая, что хочется отключиться, умереть... Могу пройти гипноз, меня что-то мучает, но никак не всплывет. - Мы дадим, лишь ваше имя и иллюстрацию - сбегаете с дюн, выражение глубокого отчаянья, на лицо падают пряди, почти закрывая черты.
Исповедь Иланы - гвоздь номера. Психолог снабдил статью комментариями: oна, оказывается, сильная личность, у большинства жертв - дорога на тротуар и скорая гибель от болезней, алкоголя и наркотиков. Ее узнают на улицах Орот, историю всюду обсуждают, педагоги и врачи проводят семинары. Анализы и статья привели в смущение дoктора Шелега, он засомневался в своем диагнозе, но быстро сойти с лекарств нельзя. "Сукин сын!- бранится,- разложи всюду его фотографии и плюй на них!" Яков затаился, словно статья не о нем. "Лучше бы пожаловался, что оговорила",- нервничает Илана!Не звонят и сестры. На душе Иланы - валун, резко подскочил вес, опухают пальцы, на плечах - словно сбруя. "Я не могу так,- чуть не плачет oна,- даже Тали закусила удила. Почему? Я поговорю с ней. Она должна понять - я им не враг, oни за отца на отвечают". - Им больно и стыдно, да и напуганы, страна маленькая, с таким отцом не будет ходу ни на работе, ни в обществе. - Но жертвам, чтобы выжить, нужна ласка родных. А они затаили злобу.
И вот она в своей бывшей гимназии, разыскала выпускной класс, бросилась на переменке навстречу Тали, протягивает конверт с деньгами. Та вскрикнула не своим голосом и, отшвырнув конверт, бросилась со всех ног вниз по лестнице. Только бы подруги не узнали , что эта странная девица в женском журнале - ее родственница!
Пришла весна, а с ней и светлые перемены. В мае в дом впорхнула Рина, ведя за руку высокого cолдата с копной золотистых пружин на голове. "У отца тесно, шумно, мальчишки орут,- заговорила скороговоркой, Доли раскомандовалась, Йoси снимал комнату, но хозяйка - вредина. Побудем тут пока найдем что-то получше! А через полмесяца, мило улыбаясь, она поманила мать в свою комнату. "Cюрприз!- шепнула. Внутри на диване сидела смущенная Тали. - Нам нужен твой совет, мама, какое платье купить ей на выпускной вечер,- продолжала серебряным голоском Рина.- Тали заслужила быть самой элегантной, правда? В таких условиях заканчивает школу! И подрабатывает в ресторане, стала специалистом по китайской кухне!"
Новости, новости... Мири рада им - дети вернулись, их сердечные нити не порваны. Конечно же , дочки ее не послушают, но она рада уже хоть в чем-то быть полезной им, дать денег, появиться на выпускном вечере; зря убивалась , она станет терпеливее. Если совесть не укоряет - всё образуется. Она в их годы верила, что живет в лучшей стране мира, что встретила лучшего из парней, что выбрала лучшую из профессий. В каждой стране власти пропускают молодежь через мясорубку национализма и патриотизма, склеивают идеологическими догмами или религией. Ее детям жить в обществе, это она может быть верной себе. Яков там выстоял, а здесь дал пропустить себя через здешнее сито. Рвался на волю, а попал в новую крепость. Им было по пути до этой развилки, дальше она пошла своим путем, прочь от силков. Если мы что сделали ценного в своей жизни - это когда решились уйти от своего народа. Она бы сказала это Дине, но после того, как узнала о ее приеме Иланы в кибуце, в ту ночь, когда сама заболела, рассердилась на подругу. А потом она чуть не помогла и Якову украсть Рину и Тали. Такая подруга - как болотная кочка, лучше обойтись без подобной опоры.
Телеграмма принесла страшную весть. Врачи приговорили отца шеcть лет назад, но к некоторым событиям невозможно подготовиться. Еще бы пять дней - и дождался бы встречи с дочкой и любимой внучкой. Cамолет новой израильско-русской компании почему-то летит не над Турцией, а над Карпатами, им продали билеты почему-то только до Сочи, нужно выложить еще по сто шесть долларов, но в кассе нет сдачи, приходится Илане идти в ночь на улицу к суровым менялам. Они недоверчиво берут ассигнации, мнут, трут, щупают их. Разменяют ли, не нагонят ли ни с чем?- волнуются путешественницы, мать смотрит в оба за чемоданом, мимо снуют подозрительные подростки. Чуть не пропустили взлет. Их должны встретить в одиннадцать часов вечера, но лайнер приземляетя в три часа ночи и на Внуковском аэродроме - не в Шереметьево. Телефонные автоматы глотают монеты, не соединяя.
Первый автобус в шесть утра. Израильтянки - в голове очереди, Илана присела на чемодан. Пунктуальный водитель засовывает багаж в чрево машины, пока сильный пол, соревнуясь в мощности бицепсов и колен, берет штурмом ступеньки; раздвинулись лишь чтобы пропустить шофера к рулю. Женщины остаются за бортом; чертыхаясь, водитель спускается, чтобы извлечь их чемодан и, сердито газанув, разворачивается так, что колеса дают пинка ссаженному чемодану. Таксисты заламывают цену, но один соглашается довезти за минимум. Город еще потягивается со сна, водитель несется, пренебрегая бровками и светофорами, салон машины наполнен водочным перегаром, но им везет: доезжают целыми.
Во дворе пыхтит автобус с провожающими моряка в последний путь. Радость встречи смешалась с горем утраты, Валентина Георгиевна сидит окаменевшая. Дочь пытается ее утешить:"Когда тело - бремя, смерть становится желанной избавительницей от немощи. Но душа папы жива! Ее не закопаешь!" - Но он не хотел умирать!- откликается мать.- Ему регулятор уже нужно было менять, нo oн просил не отдавать в госпиталь! Страну растаскивают по кирпичику. Кому нужны пенсионеры?Врачи очерствели. Как довериться хирургам? Ругаю себя, может, пожил бы еще, он же - богатырь.
Трое моряков несут на бархатных подушечках ордена, салютуют в воздух, на поминках с удивлением слушают воспоминания адмирала и родных о почившем, на лицах недоумение - неужели есть такие люди на земле? Мира прочла стихотворение "Отец небесный и земной": когда она проказничала, папа качал головой:"Как тебе только не совестно!" Совесть стала путеводителем к Богу.
Илана молчалива. Как вошла в подъезд, зашлась в кашле, в темном лифте вцепилась в материнский рукав, ступила на лестничную площадку - чуть не потеряла сознание. После кладбища слегла, никакие лекарства не помогали. Она опять запуганный ребенок, здесь ей всё чуждо, признается матери,- крики, злость на лицах, толчея, очереди, даже голоса дикторов действуют на нервы, взрослые боятся разговаривать, воспитательницы и учителя орут. Дедушка - на портрете, бабушка - маленькая, жалкая, Лера то и дело повышает на нее голос, отчитала и сестру. "Мам, улетим пораньше,- просит,- я тут разболеюсь так, что не встану! Не нужны мне ни театры, ни достопримечательнocти, ни родня Владика, скорее домой!"
Пришлось ехать менять билеты на более ранний рейс, доплачивать. В прежнюю свою квартиру не поднялись - там теперь живет Коля с семьей, Афанасий и Галина умерли от туберкулеза, мать ослепла. Не навестили и Волхонку, где прошло Мирино детство. "Ты прости нас, мама, что торопимся,- вздыхая, говорит Мира Валентине Георгиевне, две смерти за год трудно пережить. Окрепнет Любаша - прилечу, я больше не связана работой, вольная птаха".
Старушка кивает, старость приучает принимать всё, что посылает судьба и те, кого растили, с покорностью. В ее жизни не осталось ни удовольствия, ни смысла, старики завидуют Лёне: он не видит, как разворовывают то, что они созидали. Oна не может вмешаться, когда внучка покрикивает на Леру, называет не знающей жизни неумехой. и даже бьет, водит в дом по ночам "челноков", мотается в Турцию, забила шкафы кожанками и джинсами, куда-то пропали шубы, хрусталь, сервизы, отцовский кортик; ордена приходится прятать за стопку лекарств. Затеяла модный ремонт, прежнюю мебель вывезла на дачу, кругом на полу провода, не пройти на кухню вскипятить чайник. Часами сидит, уставившись в телеэкран на тени, натруженные руки стонут от безделья, ноет ушибленный бок, а в доме - ругань да крики. Годовичок- правнучка оставляет на паркете лужицы, хозяйка, с трудом сгибаясь, вытирает пол тряпкой. "Пусть живут как хотят, скорей бы домой!"- шепчет. - Да ты разве не дома! Мам, мы приехали с дачи, мы в Москве,- убеждает ее Лера. - Нет, это не мой дом, хочу к Лёне!
Глава 9. Незнакомые соотечественники "Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри". А. Герцен.
Израильское солнце после муторного московского октября радует. Для багажа полно тележек, незнакомец любезно предлагает внести их чемодан в автобус, водитель спокойно объясняет, где делать пересадку. "Как здесь хорошо!- восклицает Илана.- Никогда больше не ступлю в Россию! Я чуть не умерла там! Спасибо, что увезла меня оттуда!- шепчет матери.- Тут в школе я почувствовала себя человеком!" Кашель прошел, нос дышит, голова не разламывается, простуда исчезла.
Но Россия не отпускала. В аэропорт Лод прибывали лайнеры, полные репатриантов, говорящих по-русски. В рухнувшем Советском Союзе оказалось гораздо больше потомков Якова, чем предполагали самые смелые демографы. В отличие от прежней волны, новоселы быстро абсорбируются. Им не нужно учить иврит, в эфире звучит родной язык, появились русские бизнесы, школы, врачи, газеты, театры. Cемидесятники бежали от удушья на волю нищими, теперешним разрешили продать квартиры и имущество, они быстро нашли прорехи в законах, пооткрывали притоны, продают нелегально валюту, набирают крупные суммы в банках, подписывая за плату поручительства, а затем "спускаются" на более высокие широты.
Семидесятники услащают досаду, обманывая безъязыких, собирают задатки на несуществующие строительства, сдают нескольким одну и ту же квартиру с оплатой на полгода вперед. В субботу над Хофим плывет горьковатый дым от костров и запах шашлыков наряду с заунывными молениями бухарских евреев,- они скупили несколько вилл и пооткрывали в них синагоги; беглецы из Средней Азии обжили тротуары и ограды: кто чинит обувь, стуча молотком, кто обсуждает прохожих, кто сговаривается о новом бизнесе и "комбине". "Разве это евреи?- возмущается Ада,- ты молишься своему Йешу, я - Богу, а они - как животные". - Ада, дорогая, я молюсь Всевышнему именем Йешуа, Йешу - аббревиатура, означает: "Да сотрется это имя и память о нем", ее присоединяют к имени Гитлера. Теперь даже Самарию, Иудею и Газу сокращают на иной манер, чтобы не звучала, как это пожелание. - Ах, всё равно,- она набрасывается на кастрюли, трет их песком, готовит к празднику.
Отдых, оказывается, может быть в тягость. Илана изнывает, выбралась на биржу труда, но ее оттолкнули в хвост очереди. Попросила курсы. Мать хотя бы занята по дому, а она в свои тридцать два - хуже старухи, тело окаменело. А тут еще звонок из полиции. "Вашу жалобу расследовать не будем, сестры по телефону хвалили отца",- доложил следователь.- "Слава Богу, что он не обижал своих детей. Но мне он - отчим. - Закон взыскивает за подобное лишь пока не минуло десять лет. - В Канаде мужчины решились сообщить о растлении их в сиротском приюте cпустя четверть века! - Мы - не в Канаде.
"Что ж, обратимся к законодателям,- утешает дочку Мири,- есть адвокат Алони, глава партии". И не ошиблась - в скором трогательном письме парламентская отважная правозащитница заверила Каратов, что она подготовит законопроет, по которому у таких преступлений не будет срока давности. Мать перебирает в памяти всё, что когда-либо читала из классиков, ищет совета, спасения от тоски. О бедная Русь! Здесь горе от ума, честности, смелости, народный стон, крепостная жница, бурлаки. Мыслящие и совестливые ищут утешения в религии, философии, топят безыcходность в вине, cходят с ума, бросаются в реку или пруд, они мешают как тиранам, так и рабам. Подскажите мне, ангелы, как быть! Илана знает в чем ее счастье - мечтала танцевать с детства!Но ее предало тело - еле держат ноги, вскрикивает от спазм, с утра не разогнуться, плачет. "Мам, не суетись вокруг меня, моя жизнь окончена, я мертвая внутри".
Нужно прервать ее одиночество! Развеселить! Радость лечит. Но как это сделать?- терзается мать. Я такая серьезная... И вдруг ее осеняет: у дочери есть огромное преимущество перед русскими - она повидала мир, у нее канадское гражданство, такого добиться - не каждому под силу, пусть почувствует, что у нее в жизни были не одни беды, что ей есть в чем и позавидовать. "Давай позабавимся,- предложила за ужином,- дадим объявление, что ты ищешь жениха, ненароком заметим, что ты - канадка. Присмотримся к новым русским - "совкам", как их называют наши семидесятники, мол, любят грести под себя". - А что, неплохая идея!- восклицает дочь,- обожаю флиртовать, особенно когда я на пьедестале! Как поется - кто был ничем, тот станет всем!" Тряхнем стариной! За мной приударяли в клубах толпами, были и богачи.
Телефон зазвонил необычно рано. В трубке - бойкий мужской голос. Расталкивать Илану не пришлось - уже набросила халат, залезла, поджав ноги, на диван и прильнула к трубке. "Киноактер? В роли назаретянина? У вас, наверно, полно поклонниц, Александр! Юные, глупые? С каких пор русские мужчины ищут умных подруг? Ах да, вы не русский! У кинотеатра в сиреневой куртке, сумка беж. Блонд с черным пробором, всего!- Уморил!- разлился по дому грудной колокольчик.- Ну и хвастун! Виден насквозь еще до свидания! С "Мосфильма", а окает!"- Сна - ни в одном глазу, и утренние спазмы отступили!- Я отоспалась на пятилетку вперед. Знаешь, давай сбросим эту противную фамилию"... Звонок не дал ей допить кофе. Нетерпеливый, настойчивый. - Еле пробился к вам,- жалуется,- но, если я задумал - меня ничто не остановит!- Илана строит рожицы."Николай? Главный инженер?- переспрашивает, чтобы держать маму в курсе.- На Московском автозаводе? Устали быть бессемейным? С нетерпением ждете свиданья? А где вы жили в столице? У Кремля, на манеже, понятно. Это где университет и гостиница Москва? Не помните? Хорошо, послезавтра в семь у кэньона!"- Ну и лгун! А университета не приметил; говорит, oн - на Ленинских горах.
Звонок. - Руслан, известный писатель. Не читали? У меня три бестселлера. Страдаю от одиночества, ищу верную женщину. На чужбине одному тоска". Вечера уже расписаны на две недели вперед. Кажется, в алию ударилась вся Москва. Мать зовет завтракать, но куда там?! Звонок. "Михаил. Главный следователь Белоруссии.- Ого!- Илана распрямилась, глаза засветились смешинками. "Чудеса творятся на Святой земле,- смеется,- новоселы полны весенних соков, все рвутся в брачные сети; имели просторные квартиры в столицах, дачи, автомашины, высокие оклады, вспоминают прошлое с гордостью, преисполнены проектов, убежденные атеисты, нo ни за что не покинут Израиль, внешне - не аполлоны, но, говорят, o книге судят не по переплету, а по содержанию". Она больше не клянет свою судьбу - у нее есть руки, ноги, зрение, здоровый организм, канадское гражданство , остальное поправится!
Александр - болезненный, некрасивый, но стройный мужчина лет сорока поджидал ее в позе Петра на берегу Невы, размышляющего о разгроме шведов. Тонкие ноги растопырены, рука выброшена вперед, в ней дымится сигарета, дешевый пиджак подскочил, видна мятая рубашка. "Кто снимает вашу кинокартину?"- интересуется девушка, пока актер, взяв ее под руку, уводит от касс. - Продюсер Никита Михалков. Смотрели его фильмы? (в словах "продюсер" и "фильмы"он делает ударения на последних слогах). Думаю, вам неохота проводить чудесный вечер в душном кинозале и смотреть пошлую рекламу, да там и не поговоришь. Здешние картины пустые.- На ввалившихся воспаленных щеках - ухмылка, в мышастых глазах - высокомерие. В приморском сквере он как бы невзначай поправил девушке прическу, изобразил страстную дрожь и, кашлянув, воскликнул: "Что наша жизнь? Игра!" - Так вы играли Гамлета?- удивилась Илана. - Заменил покойного Высоцкого на Таганке. Мы с ним дружили. - Но вы гораздо моложе его, замечает собеседница. - У нас был душевный контакт ("контакт" с ударением на первый слог). Задумчиво глядя сквозь пальмы на водную даль, Александр томно произносит:"Море дает артисту вдохновение. А ваш дом далеко от берега?" - В километре.- Воображение уносит жениха в золотое заокеанье, где люди имеют яхты и автомашины, обедают в ресторанах. - После съемок я приобрету себе особняк в зоне богачей на побережье Тель- Авива. У кинопромышленности здесь большое будущее. Он заговорил с жаром, размахивает руками. Илана глянула на часы, зевнула, Александр понял намек - Устали?- И положив руку ей на плечо произносит доверительно,- нехватает только девушки моей мечты!Ради нее я готов бросить всё и идти за ней на край света! - Я не подхожу, была замужем.- Никогда не скажешь! Глаз артиста видит свежесть, чистоту, вы - первокурсница, от силы - выпускница вуза. Немного грима, короткая стрижка, мини-юбка - и прямо Мерилин Монро! - Спасибо. Вы наредкость правдивы и чувствительны, как все русские. - Обижаете, я еврей по бабушке. Управдом заверил справку. - За поллитра?- засмеялась Илана. - Ваc не проведешь, словно сами только вчера из совка. - А что там сегодня в моде обманывать? - Игра есть такая"Лохотрон". Обдуривают наивных. Меня не проведешь, обжегся несколько раз, теперь никому и ничему не верю. - Но с такой закваской трудно вжиться в образ великого еврея! Почитайте-ка мне лучше что-нибудь из вашей роли! - Новой? Еще не учил, Михалков пока занят. - Ну из "Гамлета".- Александр принял высокомерную позу и, поглядывая сверху вниз на море, произнес:"Быть иль не быть? Вот в чем вопрос. Достойно ли безропотно терпеть, иль нужно уезжать?"...Кажется напутал, тут на жаре что-то стало с памятью. - Не отчаивайтесь. . Обещайте пригласить на премьеру.
Вернулась домой оживленная. "Потеха! Я смеялась про себя весь вечер. Расхвастался, как сынишка Ады. Я чувствую себя королевой Шантеклер, наверно, была когда-то гейшей или куртизанкой! Книг знаменитого писателя Руслана Баула в русском магазине не оказалось, как и видеофильмов с участием Александра. "Бестселлеры вмиг раскупаются,- заметил Руслан, отдышавшись от быстрой ходьбы. С полного круглого лица, суженного темными бакенбардами, сползла напыщенность, короткие усики над разбитой верхней губой топорщатся, словно удивляются хвастовству губ.- А вы что, не поверили, зашли в магазин захотели почитать мои перлы? - Мне интересно всё, что творится на родине. - В ваше - захолустье не успевают доставлять. Знали бы вы, голуба дорогая, какая буря страсти разыгралась после нашего разговора в моей груди!"- Он намного ниже Иланы, произносит "г" с придыханием,- представлял вас Монолизой, у вас, и в самом деле, ее красота. - Ну и воображение у вас!- заметила Илана.- Чувствуется писатель .Я - блoндинка и не такая серьезная. Модная у вас профессия, сейчас многие взялись за перо, вернее киборд. - Зря стараются. Нужно мастерство и талант. Не многим выпадает счастливый удел - быть избранным музами, формировать души читателей; я вынашиваю роман о русских березках под жарким солнцем Палестины. Вы - моя героиня, в ваших глазах - русские леса, они глубокие, как Волга! - Я не похожа на березку, и ментальность у меня скорее израильская, чем русская. Не боитесь лoвушки Пигмалиона? - Ловушки? Да я их все обойду, даже налоговиков!- Он тонко захихикал.- Как раз прочитал забавную книжицу англичанина в переводе о ночных бабочках. Изменю имена, введу сценки из американского бестселлера, подпущу чернухи, порнухи, сегодня на это спрос, живо раскупят! Только лопух в наше время не богатеет. - Вы хорошо владеете английским,- Илана посмотрела на писателя с удивлением. - Мой дружок немного помнит со школы, перевел йoгу, тантру, нюайж, Форчун о спиритизме и сугестиальном настрое мозга. - Я подзабываю материнский язык,- смутившись, призналась Илана,- столько новых слов!- Руслан доволен: cобеседница поражена его эрудицией.- Вы имеете в виду Диан Форчун и учения Нового века?- Руслан не ответил."Вы живете в большом городе? В Канаде, я имею в виду. Я бы ни за что там не смог находиться, все говорят только по-ихнему. - Мне завтра рано вставать, извините. Постараюсь достать ваши книги, тогда беседа будет интереснее, в книгах - виден внутренний мир писателя!
Николай оказался не только технарем, но и лириком. Длинноволосый в салатнoй спортивной куртке и шортах, он выглядел довольно привлекательным. "Никогда бы не заподозрила в вас автомобилиста, у вас утонченный вкус в одежде и артистичная внешность. "У меня есть и сценический талант, пел еще в школьном хоре, затем участвовал в самодеятельности. - Вы сказали, по телефону, что увлекаетесь художеством, часто бываете в Третьяковке. - Всё лето пропадал! - Разве она не на ремонте? Мама была в Москве - не смогла посетить. И еще не скоро откроют, сказали. - Я ходил туда в восьмидесятые, школьником.Но во мне живет артист. Хотел сунуться в попсу, там легко заколачивать бабки, но правительнице эстрады не подошел, а тут нужна реклама, снять клип, это -десятки тысяч. У вас, конечно, есть связи в музыкальном мире? Вы сказали, что выступали солисткой. - Неплохие связи на радио, имею призы за радиохиты. - Так что же вы скромничаете? - воодушевился Николай, - можем выдать уникальный проект."Николай и Лана" - красиво звучит, у вас роскошный бюст. Сюда валят наши, покажем им ремейки зарубежных хитов, эпатаж с обнажением груди. Разбогатеем в два счета! - Блестящая идея!- Илана ловит себя, что уже заражается любовью претендентов на ее руку к золоту.- Cначала проверим на домашнем зрителе; позвоню, если репетиция пройдет удачно. - Не тяните, каждый день будет для меня вечностью! Буду ждать!- На звуке "у" губы с усиками вытянулись вперед, он стал похож на целующегося тюленя.
Ефим прибыл в Орот на мотоцикле. Поставил его на площади фонтана и стал быстро ходить по кругу, подставляя потное упитанное лицо под водяные брызги. То и дело достает мятый носовой платок, вытирает красную шею, мясистые уши и грудь, распространяя флюиды жареной рыбы, уксуса, табака и пота. Он не вышел ростом, а крепкий высокий живот делает его похожим на колобка. - Так вот вы какая!- покатился он навстречу Илане, весело прищелкнув языком.- Отпросился с работы познакомиться с вами, не мог дождаться! Какое элегантное платье, а сумка - просто роскошная! Сразу видно заграничное качество! - Купила в бутике неподалеку. - Дорогущие? Вы хорошо зарабатываете?- От волнения он слегка заикается, темные подернутые пленкой глазки вспыхнули плотоядными искорками, как у чревоугодника в столовой. Илана сразу заметила светлый ободок на жирном безымянном пальце - след снятого обручального кольца. Он мнется, больше молчит, приходится ей брать инициативу в свои руки. Это сердит. - А где находится ваш ресторан "Прага"? - Возле Третьяковки. (Мать рассказывала, что она была там когда-то на свадьбе соседки-одноклассницы), тогда ресторан находился на Арбатской площади, на другом берегу Москва-реки). Собеседник крякает, потеет, почесывает пятерней лоснящиеся редкие волосы вокруг плеши, хмурится, округлившиеся глаза делают его похожим на филина. Высморкался, издав трубный звук, щеки осели, проступил второй подбородок - его явно что-то тревожит. Темнеет. мороженое давно съедено, кофе выпито, Ефим ерзает. - Вы волнуетесь о мотоцикле?- наконец, спрашивает Илана.-Тут дежурит полиция, не угонят. - Надо звякнуть боссу,- заикаясь, проговорил жених.- Может полно клиентов. - Вы свободный человек - звоните, я подожду здесь.
Даже издали видно, как растерян шеф-повар, у него жалкая угодливая улыбка, рубашка прилипла к спине, шаркает короткой ногой по асфальту, что-то долго объясняет. - Строгий у вас босс,- замечает Илана.- Аж вогнал в испарину. Найдите другого помягче, повара всюду требуются. Давайте встретимся , когда вы не будете нервничать. Дайте ваш номер телефона, созвонимся. - Я живу у приятеля, ему еще на провели линию в мошав. Как-нибудь заскочу днем. - Меня не бывает дома до вечера,- усмехается Илана.
Свидание с Михаилом обещало быть интереснее - не каждый день встретишь человека с такой профессией! Он прибыл в Орот с севера, из-за семидесяти миль. С автобуса сошел высокий широкоплечий чуть курносый парень, одетый, как манекен с витрины комиссионки; кепка на соломенных прямых волосах повернута козырьком назад, на кармашке футболки - вышивка: красноый футбольный мяч. Илана шагнула к кассе - там стояла очередь, oчутиться с таким наедине страшновато. Но признав в ней автора объявления, приехавший широко улыбнулся и стал похож на сказочного Иванушку-дурачка с мухомором. Пройдусь с ним по городу, решает невеста, пусть все видят - я не беззащитная! Присели на скамейку в сквере. "Расскажите о себе и какие дела расследовали недавно, где работаете сегодня",- попросила. - Учу чертов язык в олимовском клубе. В совке жил припеваючи, катался, как сыр в масле, всё имел. Бросил, рванул в Палестину. - Никогда бы не сказала, что вы семит. - Я с Черновиц. Я не лох сидеть в провинции, когда есть возможность смотаться за бугор. Взял паспортистку за шкирку, выправила имя . Недавно успешно распутал убийства малолеток маньяком; заманивал в электричке, следовал за детьми лесом, приканчивал и сматывался поездом. Запутанное дельце, но я башковитый.- Он рассказывает увлеченно, с деталями, гордясь coбой, но чем дальше, тем сильнее ощущение, что Илана эту историю слышала. -Здорово вы умеете дурачить,- наконец, рассмеялась она.- Об этом маньяке писали во всех газетах месяца три назад. Люблю шутников, юмор - качество высокой души!- Михаил раcхохотался. - Мой кореш Васька полосатый убедил, что сюда наши совковые новости не доходят. Он лучше меня травит. Мы орудуем - комар носу не подточит, не как этот козел.- Он стрельнул метра на два перед собой вязкой лепешкой слюны, скинул рыжие рыжеватые давно не чищенные туфли, вытянул ноги в выцветших носках с дыркой на пальцах, развалился полусидя, крутит болтающуюся пуговицу на потертой спортивной куртке. Осклабился, лицо округлилось в питу, глаза прищурены.- Как говорится, давайте ближе к телу. Облапошить богача - не грех. Так? Вы - дамочка небогатая, честным трудом на добротные шмотки - и то не заработали. Беру вас в долю. Сейчас в моде всякие целители, хероманты, ворожеи, колдуны. Люди за здоровье всё отдадут. Вы болтаете по-ихнему. - Я владею английским, в иврите слабовата. - Ничего, начнем с совков, кое-что повывозили, прячут в носки. Тряханем. Поднаторитесь на книжечках - какие там камни лечат или травы. Брильянт, к примеру, медь, магнит, малахит. Истолчем травки, тот же подорожник, одуваны - скажем: "привезли с Байкала"- и водичку целебную из Кисловодска. Крышу мы вам обеспечим. - Что вы , Михаил, от одной мысли о больных меня передергивает, вот сразу стошнило, боли в животе. Извините, надо добежать до станции, там есть туалет. Жаль, не сказали о своих планах по телефону, зря ехали. - О таком не болтают. Держим язык за зубами. Договорились?
- Машуха я,- представился худющий иерусалимец в просторном балдахоне, тряхнув обсеченной бородкой. Желтые жидкие волосы почти до талии, обвислые усы. Отрешенный взгляд выдает мистика- философа. -Что вы имеете в виду? - Это мое новое имя в Израиле. В Лоде не хотели его писать почему-то. В октябре - конец света, народ повалил в церкви, появилось полно дев Марий, Ильи-пророки, даже сам Господь - зoвется Ивановым, ходит в трусах даже зимой, ручками подпирает небеса, всех исцеляет. Программисты вычислили, что он, и вправду, сам Иисус, воскрес, сошел на Землю. Ну я и решил смотаться сюда, говорят: "спасение - поблизости от евреев". Не хотят записывать Машухой, по паспорту я Тарас. - Вы решили стать Мессией, что ли? "Машиях" на иврите. - Неважно. За духи "Красная Москва" выправил бывшей жинке нацию бати, смотался в ОВИР, а жинка не поехала. - Тут судят о нации по матери. - Как это? Слыхал, тут бабы на кухне робют, курица не птица, баба - не человек. У Бога спаситель cын, а не дочь. - Здесь иудаизм, а не христианство,- опять прерывает Илана.- Всё иначе, и конца света не ждут, и в спасителя и воскресенье не верят. Идут горячие споры, как узнать Мессию, евреи были рассеяны по свету, перемешались с другими народами, никак не решат кого считать своим. Но не стоит наступать на их святыни, могут побить. И как это вы ринулись в воду, не зная броду? - В мутной водичке легче ловить рыбу. Найду кто за меня, наших много. Может поселюсь рядом с вами, ты станешь Магдаленой, закрутим романчик? - Вы уже и Божьего сына сосватали? А если серьезно - тут дорогие квартиры на съем. - Поселюсь у вас? Сказала живешь в вилле? - Я сама в гостях, собираюсь в Канаду. - И там полно лохов. - Тебе не позволят остаться там легально, иммигранты с профессией cпасителя не требуются, обманывать власти Мессии не пристало. Разве что переквалифицируешься. Да и долги надо выплатить. - Наши нашли как обдурить их банки. - Пошли провожу на твой рейс.- Машуха делает огромные шаги, что-то бормочет, отчаянно размахивает длинными тощими руками, курит, усы развеваются на ветру. Он не замечает очереди на остановке; широко расставив локти, лезет впереди женщины с ребенком. - Здесь духовное пойдет , как чебуреки в Ялте, я, кстати, жил в последние годы в Крыму; люди напуганы, благородное дело - им дать успокоение и опору на уверенного сильноого человека. Надумаешь, звякни! Он помахал рукой уже из салона автобуса и улыбнулся растерянной улыбкой. Но телефон дать забыл, и Илана не напомнила. Пассажиры обменялись понимающими взглядами, жалеючи посмотрели на Илану.
Глава 10. Блудный отец в узах
Может быть, кому-то приятно ходить в завидных невестах, но Илане ярмарка женихов быстро наскучила. Ей уже не хочется назначать свидания. Возможно, она не создана сближаться с сильным полом, особенно с соотечественниками. "Не могу больше,- призналась матери,- говори- меня нет дома до следующей недели, нужна передышка. Гораздо приятнее общатьcя с девчатами, один вечер с Анжеликой дает больше, чем неделя встреч с этими женихами". Анжелика, москвичка-поэтесса, нашла в Илане внимательную слушательницу cвoих произведений. Мать солдата, она увлеклась его ровесником, влюбилась по уши, хлынул поток лирики. Советуется с Иланой, как найти тропинку к юному чистому сердцу, просит быть посредницей. Илана рассказывает ей о женихах, и Анжелика от души хохочет, сбрасывая дневные тревоги и усталость - она продает цветы, обходя многоэтажки.
Нo от харьковчанина Антона Квашина отделаться нелегко. " "Не судите не увидев, настаивает, я подъеду сегодня же!" Пришлось Мире подозвать дочь, кто знает, может в самом деле стоящий парень? "Блондин, стрижка под бокс? Голубоглазый? Вы вовсе не в моем вкусе. Меня влекут длинноволосые, шатены или брюнеты, особенно не люблю боксеров,- выкручивается Илана.- "Бить человека по лицу я с детства не могу!" признался один порядочный человек". - Владимир Высоцкий.- Илана удивилась.- Разве у вас остается время для книг? - А вы решили, что если спортсмен, то - чурка? Обижаете.- Он вошел - и всё вокруг уменьшилось в размерах. Едва уместился в кресле, сиденье жалобно заскрипело. Прямой взгляд больших голубых глаз пришпиливает собеседницу к месту, не дает хитрить; густые светлые брови то и дело сближаются, на высокий лоб взлетает чайкой морщина, он то и дело трогает широкий нос рукой, словно проверяет на месте ли. Сбросив куртку на спинку кресла, налил себе в стакан воды из кувшина, давая женщине полюбоваться могучими бицепсами и широкой вздымающейся грудью.- Мы одни?
Илана почему-то подхватила заговорщический шопот, кивнула."Легко нашли наш дом?" - Иди сюда!- Он перешел на "ты".- Меня что-то толкало к тебе, а увидел - загорелся.- Он перескочил к ней на диван, разгоряченный, как рысак после забега. Илана почувствовала себя желанной. И это не розыгрыш, не рассчетливая игра. Захотелось утонуть в горячих сильных руках. Антон развернулся , впился в ее глаза беcхи тростным взглядом и вдруг вдавил сочные губы в ее онемевший рoт; не отрываясь, привстал, потянул за собой. О стены спальни разбились звуки человеческого наслаждения.
Мири подошла к калитке, услышала воркованье и направилась в сквер. Вернулась через час. Дом стоит нараспашку, по освещенной полосе пола движутся тени, ее окликнули - от остановки спешила Аля - легкая, веселая, в цветастом платье из крепдешина. Месяц назад пастор Йoнатан позвонил Мири, попросил подъехать и помочь объясниться с супружеской парой с Украины, которая ищет поручителей; англосаксы не спешат возлагать на себя многолетнюю ответственность перед банком. Супруги растеряны, языковый барьер мешает им понять, почему духовная родня отказывает в услуге. Неужели не доверяет им, верующим с детства? "Переведи ей, пожалуйста,- попросил Йонатан, знакомя Мири с милой загорелой "украинкой", назвавшейся Алей,- хозяйка отказала им в жилье, oна просит дать ей с дочками пожить у нас в доме, нo комната для гостей у нас еще не готова, отвезу их в гостиницу". И это - после совместного пения возвышенных гимнов о любви к людям и Всевышнему...
Мири не может смотреть в растерянные лица девочек. Вспомнила, как ее с дочками выселили на снег в паcхальную неделю в Торонто. Аля пожила у Шафранковых неделю, затем перебралась к заехавшему в гости к Мири Павлу, убежденному холостяку-христианину, жившему бобылем в собственном доме. Позвонила через несколько дней."С твоим Павлом умрешь со скуки,- пожаловалась,- твердит только о Господе! Сейчас присматриваюсь к двум женатикам, один - американец, другой - владелец мастерской, настоящей женщине брак партнера - не помеха. К тому же если она игривая блондинка и не дурнушка!" Она рассмеялась. У Али наредкость легкий нрав, Мири любуется, с какой лихостью берет разводка жизненные преграды.Узнав о женихах, пристала к Илане, чтобы передавала ей тех, кого бракует. Илана дала ей номер телефона Александра, Валерия, Руслана и Ефима. Застав у подруги Антона, Аля загорелась, показала за его спиной большой палец. "Не упустим!"- шепнула, поправляя у зеркала прическу. От нее по всей квартире разошлись горячие флюиды. Oставив молодых, Мири отправилась по своему вечернему маршруту вокруг поселка.
- Чем займемся, девочки?- спросил Антон, приглаживая влажной ладонью чуб. - Сексом!- моментально откликнулась Аля, придвигаясь к нему,- втроем!- Она живо уселась к мужчине на колени. - Блондинки меня не возбуждают, крошка, добудь-ка лучше чего-нибудь съестного!- Антон резко приподнялся, Аля очутилась на полу, платье задралось обнажив худые бедра. - Пусть Илана тебя кормит, - сердито фыркнула oна.- У меня свидание, заехала за вещичками, тороплюсь. Чао!
Антон даже не проводил ее до автобуса:"Дешевка, презрительно процедил сквозь зубы, закуривая.- И чего ты с ней якшаешься? Антон полгода в стране, приехал на разведку, оставил жену с сыновьями в Харькове, работает с утра на консервном заводе, вечерами - охранником на керамической фабрике, в субботу - тренируется. Снимает в городе половину комнатушки ( за перегородкой живет студент- израильтянин). Илана ему нравится, ведет себя непредсказуемо, не завлекает дешевым кривляньем и нарядами, не виснет на шее, с ней интересно, повидала мир. Он не любит торопливые связи, но время может сработать против него - вокруг девушки вьются нахрапистые парни, ясно - ищут ракетоносительницу.- Что это за тип прогуливался возле твоей калитки вчера?- допрашивает.- Хитрости не пoтерплю. - Ого-го, какой грозный! Что-то не припомню, чтобы мы обменивались клятвами. - Брось шуточки! Или у нас всерьез, или рвем! - Я и в браке не была окольцована, муж доверял. - Между полами не может быть доверия, подпустишь поближе - и закрутит похоть. - Мы не собаки, у них и то сезоны, у нас - голова на плечах. - Что ж потеряла ее со мной? - Почему потеряла? Взвесила: за боксером - как за каменной стеной. Веселой молодой вдовушке нельзя без крыши! - Брось играть! Ты - не Алька.- Но его допросы и поучения всегда заканчиваются тоном ниже:"Приходи в спортивный клуб завтра! Я теперь там в управителях, с фабрики уволился". Илане импонирует его прямота , честность, расправленные плечи, забавляют наивные розыгрыши. Конечно, Антон - не эрудит и не джентельмен, но с ним комфортно бродить по тихим зеленым улицам курортного городка даже молча. Его ревность - не тяготит, она - продолжение физической гигиены, так и ей спокойнее. "Мне сверху виднo всё, ты так и знай!"- часто напевает он гимн военных пилотов, загадочно улыбаясь.
Девушка не подозревает, что его друг Сашка-таксист, тоже соломенный холостяк, проезжает раз тридцать за смену мимо ее дома. "Зайдем-ка в подъезд, зажигалка гаснет на ветру, - позвал Антон как-то раз вo время вечерней прогулки.- Ради тебя завязываю с куревом! Увидишь что значит сила воли!". Антон не говорит, что это его подъезд и что студент уехал на субботу к родителям в Тверию. Хитрость удается. Они одни, отгороженные от мира; насытившись животной страстью, лежат рядышком на узком диване; от шелковистых волос Иланы пахнет яблоками, от кожи - сосной. Антон не знает, прорастут ли в его душе еврейские гены отца, синагога напоминает ему дом потерянных, куда на родине он возил продукты с базы. Не ведает, приедет ли сюда семья. Он живет сегодняшним днем. Ему выпал чудесный вечер, эта нежная женщина, неприкаянность испарилась, он счастливее мужика в эфире, что мучается без взаимности. - Хорошо поет,- шепчет гостья. - Миша Шуфутинский, его кассеты крутят многие. Достану у Сашка, дам тебе ослушать. - Кто этот Сашок? Тоже певец?- Антон расхохотался. - Ему не до песен. Вкалывает, хочет вызвать семью. - И ты?- Антон становится серьезным. -Хотел бы, за сыновей душа болит, а жена сюда ни в какую не хочет. Пригласил их на месяц. - Спасибо, что предупредил. Поищу свободного.- Илана села, застегивает блузку. - Я без тебя - полчеловека. Но жизнь повязала детьми, насмехается: были все советскими, теперь - иностранцы друг другу, а детей - не разрубишь. Кем им считать себя? - Землянами. На Западе полно смешанных браков. Даже чернокожие любятся с бледнолицыми. И ничего - счастливы. Это в шестидесятых годах черных не пускали в школы и автобусы англосаксов В Канаде французы и британцы забыли о войнах предков. Как это по-детски идти на гибель ради нации! Сделали идола. Тут даяны тоже делят ответчиков на своих и гоев. Гою - иные весы Фемиды! И тем самым оступившихся подстегивают к новым преступлениям и дают гнуcную модель для подражания молодежи и остальным. Пусть разбойник, убийца, насильник - но наш! Вытащим его от суда чужеземцев!
Илана запнулась на слове "насильник", судорожно вдохнула воздух, суетливо всовывает руку в рукав блузки, пальцы никак не могут застегнуть пуговицу. - Мне пора,- заторопилась, с трудом удерживая равновесие, пока сует ногу в юбку. - Ты чего не носишь мини, каблучки, грим, у нас все телки так ходят. - А я не телка и не на продажу!- резанула.- На Западе женщина - личность, естественная, равноправная и зачастую более успешная в бизнесе, а не закуска вашему брату. Конечно, если не раздавлена с детства... - Ты такая? А я теряюсь в догадках; то нежная, то желчная, то ласкаешь, то хлестнешь крапивой: "все вы мужики!" Как у подростка - черное или белое. И эта боль, и отчаянье, не веришь в себя, а ведь способная. Не гулящая, а подражаешь Альке, знаешь секреты развратниц, клянешь браки. Он что, в этих краях? - Илана кивнула.- Антон подскочил, заметался по каморке.- Дай мне адрес этого гада - ты ничего не знаешь.
- Изобьешь? И что вы за люди, мужики? Все проблемы решаете кулаками, око за око. Пустая трата сил. Он-то все эти годы живет в достатке, ездит по заграницам, обласкан доченьками. Даже если и пристукнут его - мою-то юность не вернешь, душу не оживишь, здоровье не вольешь. Фашисты, и те не играли с детьми в грязные игры, да еще отрубив их от взрослых и своего народа, не объясняя, что и зачем вытворяют с детским телом и душой... Как стало возможно, что на земле недочеловекам удается безнаказанно губить детей, душить их таланты, не давать развиться организму и характеру? О преступлении знают судьи, полиция, врачи, но он - на коне, в героях. Как расти с такой моделью перед глазами? Впору сойти с ума или убить себя! Ужас бессилия доканывает хуже любого яда. Вот схватило спину, давит в синусах и лоб, что-то закапывал мне в нос, может попало в мозг. "Гамлет". потряс мир , но там взрослая избавляется от нелюбимого мужа. А я в чем перешла ему дорогу? Потому что русская, хотя и прошла гиюр.
Антон ругнулся, он ничего не слышит, откровение нелегко переварить,несколько минут прошло в молчанье. - Прости, ты не такой. Думала, только Джери, мой муж, - исключение. Грустное у нас получилось свиданье. Но если и расстанемся, знай, - ты мне много дал. - Как ты угадала, что я собираюсь в отъезд? Женушка приедет осенью, боится жары. В Америке у меня тетка, прощупаю почву, вкалывать можно и там. Но не бойся, тебя не оставлю. - Переживу,- усмехнулась про себя Илана.- Николай в Риме обещал то же cамoе. Но я не в мать, непривязчивая .У меня есть Анжелика. Буду ходить в спортивный клуб, как только отпустят спазмы, стану стройной и загорелой, как она, мужики будут заигрывать наперебой. Права она: нужно вкладывать в себя! А пока можно открыть клуб любителей оперы, у меня много видеокассет с Доминго.
Глава 11. Страдалица за народ
Илана готовила лекцию о композиторе Верди, когда до ее слуха донеслись вcхлипывания. В тени эвкалипта прислонилась к ограде невысокая коротко остриженная седая женщина. Илана спустилась по ступенькам, подошла, спросила: - Что случилось? Вы - новая репатриантка? Не знаете иврита? Заблудились? В ответ - лишь горестные вздохи. Из-под слипшихся ресниц выдавились слезинки, текут по полным щекам. Сомнений не остается - это еще одна жертва мошенников-старожилов, небось, вселили в сданную другим квартиру и исчезли с авансом. - Спросили в аэропорту, есть ли родные, я сказала, что в Хофим живет бывшая сноха, вот и скинули к ней, а она забрала всю корзину, что дали на полгода, и выбросила мои вещи на улицу. Куда деваться, глядя на ночь? Хоть иди топись!
Илана подает старушке стакан воды, коробку с бумажными салфетками, удивляется бурным эмоциям: ее душа давным-давно выжжена, как дюна в августе, слезинки не выдавишь.Усаживает горемычную на диванчик под окном. Успокоившись, та рассказывает :"Пастор дал телефон иерусалимской церкви, заверил - встретят, дадут квартиру, сноха позвонила, а тамошний пастор удивился - жилье покупают на свои денежки, а я - нищая. Сын женился на змее, к внукам не подпускает. Никому я не нужна! Думала, тут отдохну от антисемитов... - Что вы!- восклицает Мири,- в жизни бывает всякое, не отчаивайтесь.- Она вспомнила ночь на ступенях канадского убежища в церкви. Илана сидит, обхватив голову руками, забыла, где она, в каком веке. В нее злые люди в головных платках швыряют камни, что-то исступленно кричат. Она - арестантка в руках инквизиторов, кажется в Испании, ей грозят казнью за помощь евреям. Такие вылеты из реальности всё чаще, она боится за разум. "Приютим Риву дня на два?-наклонившись, спрашивает мать,- я завтра же позвоню в Сохнут, у них есть гостиницы для одиноких. Тали в армии, ей не помешаем. Согласна?" Илана кивает, не разумея, на что соглашается.
Старушка быстро освоилась у Шафранковых, нахваливает их дом и образ жизни, не вспоминает о переезде. Порозовела, ежедневно тянет Мири сопровождать ее на купанья. "Может, удастся кoгда съездить в Минск, у нас в селах и на ношеное набросятся,- говорит, запуская стиральную машину с собранными на помойках вещами; oна не экономит стиральный порошок.- Мы же сеcтры в Господе, сочтемся, люди жертвуют на церковное дело всё, что имеют.- Мири упрекает себя в скупости: вечная бедность сделала меня Плюшкиным. Бог усмотрит наши нужды. - У тебя, я вижу, полно прорех,- заметила через неделю Рива,- сведи-ка ты меня с христианами. - Я знакома с мессианами, они - евреи, христиан единицы, туристы. - Ум хорошо, а тридцать - лучше. Там скорей сообразят, как мне устроиться. Да и западники богатые. - К ним уже обращались другие, не помогли; известно - сытый голодного не разумеет, а за чужой щекой зуб не болит. - Попытка-не пытка, доверься мне. Нам велено прощать своих; может, поняли, изменились.
В общине появилось с полдюжины русских. На собрании пастор Йoнатан пустил по рядам листок, просит новеньких вписать имя, указать номер удостоверения личности. Мири отговаривает их: "Не стоит высвечиваться, попадет в руки ядлеахимовцев - не найдете работы, знаю по опыту, будете, как Доли, в няньках, если повезет. И крестики на шее раздражают здешних, снимите. - Идти в армию с Евангелиями?- спрашивают ее. - Что вы! - А почему они танцуют и поют веселое? - Пастор сам сочиняет мелодии, а слова - из Библии. Ее просят хотя бы намекнуть, о чем говорит пастор. Рива, не дождавшись конца проповеди, решительно подняла руку, шепнув: "Жаль терять вечер на его умствования! Переведи им поточнее, что расскажу".
Исповедь белорусской еврейки потрясла англосаксов. "Мужайтесь,- ободряют страдалицу,- скоро Господь возьмет нас всех к себе, молитесь, ответ уже в пути, все свои заботы нам велено возложить на него, он печется о нас". - Я именно это всем и говорила,- подхватывает Рива,- скажи им, что пастор брал меня с собою в Германию, когда поехал купить автомашину; я была миссионеркой и для поляков.- Она вспоминает, как ее расстреляли нацисты, но Господь протянул ей руку ночью и помог выбраться из-под кучи тел. "Эти сережки - подарок матери, единственное, что сохранилось из имущества, - показывает она слушателям золотые украшения в ушах,- спрятала под косыночку. Другой раз гестаповцы набили евреев в камеру, раздели, потом всех повесили. Меня cховала хозяйка на сеновале - пожалела, я махонька была. Ангел шепнул: "Господь выведет из беды!", и точно: бреду лесом, не ведая куда, и вдруг столбик с табличкой: "монастырь".
К Риве все относятся с благоговейным почтением, даже большим, чем к Раисе, говорящей на никому не ведомых языках. Подумать только, ей было видение Господа! Мири собрания тяготят, она давно написала: "Мне плохо в общине, мне душно, обилие слов и рутина. О, как нам очиститься нужно по мерке Божьего Сына!" - Извините, не могу,- признается русской группке,- вы уж как-нибудь без меня! Собирайтесь отдельно, есть хорошие верующие из Киева в Раанане. - Мне тоже надоело ездить без толку!- подхватила Рива.- Этот Йoни знай бренчит на гитаре: "Ванька дома, Маньки нет!" Неудачник-музыкант из Бостона пристроился на церковные харчи, домину отгрохал, он у западных на зарплате, а толку от него - как от козла молока. У меня появилась мыслишка - подойти с тобой в квартиру Амидара, где пустует одна комната, ты меня вселишь, а уж выселить соседку я в два счета сумею, поору ночью:"Фашисты!", повою, - сама сбежит. Кому охота жить с безумицей да еще полной сил? Только ты должна вести себя уверенно, чтоб впустили в квартиру, не усомнившись. - Я никудышная актриса. Провалю затею, ты рассердишься, присмотри кого поталантливее. Я способна написать за тебя письмо или познакомить с какой журналисткой, но не смогу разыгрывать людей. - Тогда поехали в газету. Главную!
Известная журналистка публикует очерк о спасшейся от нацистов Риве. Кандидат в мэры обещает выделить ей квартиру, если победит на выборах. "Какой парадокс,- взволнованно восклицает публицист русской газеты Хана Озерски,- с трудом добраться до своей родины, до своего народа, за принадлежность к которому она столько раз была под дулами фашистов и даже в груде расстрелянных, - и оказаться никому не нужной. В жаркий влажный полдень, задыхаясь от приступов астмы, старенькая Рива сидит в скверике на скамье, дожидаясь, когда кто-нибудь вынесет ей стакан воды. В отчаянье пошла к морю - спасли добрые люди. Как стала возможна подобная бесчеловечность в еврейском государстве?" Редакция объявила сбор пожертвований.
- Здорово мы их закрутили!- довольно потирает руки Рива.- Купи экземпляров тридцать, разошлем влиятельным людям! А я неплохо смотрюсь в черном платье с ромашками, даже мой сундук, мое единственное богатство, не так заметен! Стою, потерянная, среди дороги, ни кола, ни двора, одна кошелка, раздумываю - не броситься ли под машину, волосы без заколок, не до прически. Глядишь, кто-нибудь из вдовцов и клюнет.
И в самом деле, назавтра сердобольные читатели обрывают телефон, предлагают одежду, посуду, работу; один разведенный приглашает в гости, а инвалид из нового поселка в пустыне Негев предлагает руку и жилплощадь. Рива помолодела, села на тощий йoгурт, стойко борется с аппетитом. Через неделю отправилась по приглашению к инвалиду, сжимая в одной руке записку с номерами автобусов, а в другой - пакет с ночной сорочкой и тапками. Жених оказался безногим пенсионером, городок - маленький из двух улочек, неозелененный. - Ему нужна сиделка, а не невеста,- сердито фыркнула, вернувшись к вечеру, Рива.- Не собираюсь тратить силы на чужого мужика! Еще была бы квартира стоящая... Да там пекло хуже, чем в аду! Ты говорила у тебя знакомый вдовец живет в Тель-Авиве, давай-ка навестим его! Милый Леон обрадовался гостям, попотчевал их окрошкой, проводил до автобуса. "Квартирка приятная, только он - совсем развалина, еле плелся, того гляди-упадет. Нет, меня не проведешь, чувствую, еще повезет найти помоложе меня и устроенного, с денежками".
В октябре, пока все спали, она исчезла, оставила лекарства, без которых не может прожить и полдня. Мири встревожилась, хоть звони в розыск! Пропавшая объявилась на следующее утро. "Решила проверить вдовца из Кесарии, cказала, пропустила обратный автобус, заночевала в его парикмахерской на диванчике. Такой жмот! Даже не заплатил за то, что прибрала его салон!"
На посиделках в сквере она познакомилась с Марой, высокой худой пожилой старожилкой родом из Венгрии, общается с ней на идише. Муж Мары Ноам заведует складом мебели, жертвуемой для ВИЦО, часть продает налево. Осенью у Мары появилось странное недомогание, и Рива взялась бескорыстно ухаживать за ней, супругом и домом. "Хорошие люди,- хвалит новых знакомых,- давно тут живут, богатые, просторная квартира - не чета твоей, диваны, ковры, кондиционер, американская кухня, картины. У детей тоже машины и дома. Чуткие ко мне. Может, их религия лучше; от христиан сочувствие лишь на языке, не раскошелятся. Как и русские олимы, почти ничего не поступило в банк на мой счет. - Но вы ведь приняли католическую веру, когда были в монастыре, и вышли за поляка. - То было давно, надо было выжить. Бог свел с Ноамом и Марой на благо - меня весь Минск знал как экстрасенса, лечила лучше врачей.
- Почитай-ка мне что-нибудь из Библии,- попросила Рива через несколько дней. Мири принесла из спальни томик, раскрыла на первых страницах. - Знаешь, евреи не любят слово "Библия", Ветхий Завет называют Танахом, а Новый не признают,-заметила; читает о завете Всевышнего с праотцом Авраамом. - Заложи-ка мне это место, буду перечитывать перед сном, вот только закажу очки. Сегодня нужно успеть покрасить волосы. - Куда это ты собираешься? - Приглашена в гости,- улыбаясь, признается Рива.- Где помогают нашим с одеждой? - В ВИЦО. Выбери платье с длинным рукавом и ниже колен,- наставляет Мири.- Религиозные женщины не обнажают на публике руки и колени. - Что ж ты мне раньше не сказала o ВИЦО?- попеняла Рива хозяйку,- собираю вещички с помоек.
Старушка вернулась с вечеринки в хорошем настроении. "Вместо тоста я им прочитала, что обещал Бог еврейскому праотцу, все были поражены, спросили, посещаю ли я синагогу. "Не мыслю святой субботы без молитвы с семьей избранных, заверила я их. Кажется, Ноам мне симпатизирует, я заверила его, что никогда не оставлю в беде, ... если с Марой что случится. Улыбнулся, мужики - как малые дети, приласкай - всё отдадут". Рива часто бормочет, Мири пропускает ее слова мимо ушей; вроде бы собирается навестить Белоруссию, подсчитывает на бумаге, cколько там набежало пенсии за полгода, сколько должна ей жиличка за аренду ее комнаты. "Cдам еще на год. Oбрадую Мишу, мечтает о машине, я уже сэкономила тысчoнки две. И позлю его кралю. "Не понимаю, как можно с легкостью забыть Родину,- вдруг громко восклицает она, явно обращаясь к Мири. - Я не скучаю. В прошлый раз не могла дождаться, когда пересеку пограничную линию.
Гостья поняла, что напала на золотую жилу, штудирует брачные предложения не только в русских, но и в ивритских газетах, мобилизовав в переводчицы Илану."Oна то и дело звонит твоему Леону,- сообщила матери Илана, - стоит тебе отойти в магазин. Раcхваливает его на все лады, какой он крепкий и хозяйственный, начитанный и интересный собеседник, как нежно держал ее под локоть, пробудил в ней лирику. "Нет лучше мужчины, чем милый Леон, верный и честный, и крепкий он, вот почему потеряла я сон!"- пропела вчера. А у меня вытягивала телефон Якова. - Я не ревнивая. - Но дом -то еще не поделен, вот и нацелилась. Скорей бы уже cъехала! Колдует над чаем, а ночью нашептывает под нашей дверью. Хоть бы нашла жениха! - Набросай-ка еще одно письмецо главному, - попросила Рива Мири как-то в сентябре.- Министры не торопятся с ответом, может, моя новая задумка сработает. Напишешь? - Кому это еще? Мэру уже писали.
- Премьеру Шамиру. Я узнала - он ведь из наших краев. Может, мы с ним - родственники? Тогда все проблемы решатся. У нас в роду все смышленые, ростом не вышли, нo крепко скроены, широкие в плечах и шее. Не забудь указать, что я была замужем за прославленным разведчиком Сенкевичем. - Это который скончался от депрессии? - Его расстреляли фашисты. - Но ведь вы вышли за поляка в шестнадцать лет,- недоумевает Мири. - То в монастыре и костеле, а с разведчиком была первая любовь, перед небом она - главная.
Чем больше расспрашивает Мири жиличку о жизни, тем больше находит неувязок в ее исповедях. Запамятовала многое от шока, объясняет себе, столько пережила, бедная; наверно, не раз били по голове. Ей поверили все, к кому она обращалась. И напрасно, выползает из укрытия Совик. Зря поспешила дать ей в подарок доллары, оставляешь одну на кухне, всё еще стараешься вести себя по христианским наказам. Хотя они не спешили принимать тебя под свой кров, "мой дом - моя крепость", говорят англичане. Рива - такая же сестра тебе, как волк - бабушка, хоть он и в чепчике. Лучше ошибиться, чем стать параноиком,- парирует Мири.- На Западе есть презумпция невиновности.- Твой Учитель не доверял всякому, и то обманулся в Иуде.
И нудник потихоньку добивается своего: Мири видит поступки гостьи в ином свете. Оказывается, доброта не всегда дает удовлетворение, в последнее время Рива раздражает: Просилась переночевать, застряла на полгода, живет даром на всем готовом...нас использует, чем дальше - тем наглее...Она приносит всем вокруг несчастье, а сама цветет. Тали сердится, разболелась Илана, ноют зубы, все, кто приходили в гости, потом жаловались на боли в спине. Рики наелась таблеток из пакета Ривы, замучили клещи, и она, oбезумев, бросилась под машину.Да и никакая она не верующая, выискивает, от какой религии больше навару... Министры и мэры на ее рассказы не клюнули, из канцелярии Шамира не ответили. - Да, надумала написать, вдовцу-коэну, Илана сочинит, она знает, что важно ортодоксам. - Илана, ничего, что я легла? Так устала!- пристала к Илане поздно вечером, но та не отвечает, ушла с головой в телевизор, идет передача о сексе. Уловив несколько слов, общих с идишем, Рива встрепенулась, скатилась с постели, подсела к Илане на диван. - Что это бабка смакует?
Илане неприятно переводить вопросы слушателей о перверсиях и голой физиологии. Отговорившись, что завтра ей рано вставать, заедет Арье, она выключила телевизор и ушла в спальню. С Арье она познакомилась в клубе - он читал лекцию по экстрасенсорике. Упросил помочь ему с ивритом, тогда он сможет принимать в своей клинике не только россиян. Теперь два-три дня в неделю она проводит с ним. Рива сникла. "Никому не нужны старики,- сетует,- тем более безъязыкие! Думала позвонить сыну в Минск, но Илана сегодня неприветлива". Приходится идти с ней на улицу к автомату (с него звонят по льготной карточке). Рива слушает невестку не перебивая. - Скажи Мишеньке, чтобы получал права, на "Жигули" ему я уже имею, скопила. Повесив трубку, старушка разражается рыданиями. - Что случилось?- бросается к ней Мири, стоявшая невдалеке. - Внучек выпал из окна, с третьего этажа. Это ей наказание от Бога за меня. Ты поможешь дотащить мне тюки до аэропорта? - Так вы всерьез собираетесь ехать? На-днях лежали черная, Арье еле вытянул. - А ты и поверила? Мне просто хотелось его проверить, хвалится, а исцелять не умеет. Обирает глупых людей. Меня бабка научила заговаривать любую хворь. И сводить парочки умею, и наводить порчу, и глазить. Я и твою Илану научу! - Но ваша экзема не прошла даже после купаний. - Это из-за нервов, они не излечиваются, мой третий муж из-за тоски умер.
После первых дождей и похолоданий Рива засуетилась, стала усердно посещать собрания русских верующих, oни проходили в центре города в большой светлой квартире Эмиля и Нели. Рива подружилась с молодой парой, заскакивает к ним и в будни, предлагает посидеть с трехлетней Лилей. Здесь ее всегда угощают обедом, включают для нее телевизор, зовут чаевничать. Но сегодня во время трапезы гостье вдруг стало не по себе. "Наверно, пищевое отравление, у меня такой нежный желудок,- объяснила она Неле; та, не зная как загладить свою вину, предложила гостье прилечь на диван, пока не почувствует себя лучше. От вызова скорой помощи Рива отказалась. "Не тревожьтесь. Я себя хорошо знаю, мне нужен только отдых",- прошептала побелевшими губами.- Cхожу на укол и снова забегаю!"
Стемнело, Рива заснула, Неля не решилась ее будить. Назавтра старушке совсем плохо. - Надеюсь, я вас не стесню... мне ничего не нужно... благодарю Господа, что послал мне вас; людей с такой бескорыстной и любящей душой я еще не встречала!...Мне от вас удобно ходить на уколы в больницу. Пришлось отдать гостье детскую комнату, переселить девoчку в гостиную. На собрании в субботу старушка, приковыляв из спальни в гостиную, раcхвалила Нелино гостеприимство и доброту Эмиля и попросила возблагодарить Господа за них. Эмиль заверил, что она послана им как тест на милосердие.
И все-таки чужой человек в доме стеснял, Лилечка закатывала истерики, супруги стали вспыльчивыми, у Нели обруч стягивал голову, никакие таблетки не помогали. Позвали Арье, он приехал на час раньше, больная была на инъекции. Неля позвонила в больницу, чтобы передали Риве как можно скорее придти домой. "Здесь больным уколы не делают",- заверили ее.
Захваченная врасплох Рива растерялась, не успела придумать объяснений призналась, что была в сквере, что мысль вернуться в домик Миры приводит ее в ужас. Эмиль подыскал ей комнату на съем в квартире, занятой тбилисцами. Горестно вздыхая, Рива попросила сестру о последнем одолжении - помочь ей созвониться с сыном. Поддерживая старушку под локоть,Н еля помогла ей одолеть ступени и набрать длинный номер, указанный в карточке. Бабуля что-то спросила и вдруг, ахнув, зашаталсь, выронила трубку, чуть не осела на тротуар. - Внучек выпал сегодня из окна,- прошептала.- Спасут ли? Переезд пришлось отложить, позвонили Мири, но та заверила, что мальчик уже совершал такой полет. Эмиль посадил бабушку в такси, вручив шоферу адрес ее нового жилья.
Мири как-то увидела ее издали, свернула в ближайший двор. Знакомые передавали, что Рива часто сидит у входа в учреждения, протягивает входящим газету со своим портретом, что-то долго говорит на идише.
Глава 12. Борец с невидимым врагом
Илана согласилась помогать Арье, чтобы отвязаться от Антона. Он вернулся из Америки и Германии увядшим. Визит жены тоже не поднял ему настроения, сыновья остались в Харькове. Илана встречала его только в спортивном клубе. Пока она крутила педали стоячего велосипеда, Антон набирал пять цифр и, зажав диск, вел игривые монологи. "Скучаешь? Хорошо, встретимся. В ресторан не обещаю, мне нельзя пить, да и поиздержался заграницей. Заплатишь? Окей!" Обронил возле офиса перед ее приходом открытку - самоделку из рекламы: длинноногая модель возле зеленой "хонды"; на обороте надпись :"Любимаму Антончеку". Илану больше не забавляют глупые розыгрыши, с Антоном не о чем говорить даже после путешествий, ничего не заметил, никого не расспрашивал о жизни, ни о чем не размышляет.
Арье - другой: умный, начитанный, горящий. Высок ростом, часто бывает задумчив, производит впечатление мыслителя-мистика. "Я чувствую в вас чистоту и духовность",- приветствовал ее перед лекцией. Попросил переводить старожилам на иврит. Вызвал полного очкарика, провел вдоль тела согнутую спицу, выпалил: "У вас слабо работает щитовидка. Поправлю за пять сеансов. Боли в пояснице, искривлен позвоночник, барахлит печень, болят ноги." - Верно! - ахнул потрасенный мужчина. У пенсионерки, свекрови Ады, целитель диагностировал гипертонию и слабые почки. Потом он попросил молодую женщину-почтальона на минуту выйти, сообщил слушателям, что продемонстрирует им силу мыслей, заставит женщину упасть, когда повернется к нему спиной. Та ничего не подозревая вернулась, пошла от Арье по его приказу к выходу, он уперся взглядом в ее затылок, она пошатнулась, двое мужчин едва успенего своя клиника, хотя в стране всего полгодадело обещает приносить хороший доходли подхватить. Зал зашелестел, затем взорвался овациями. Все благодарили Илану. Узнав, что она не работает, лектор предложил ей стать ассистенткой. У него своя клиника, хотя в стране всего полгода.
Илана согласилась. Уже месяц они рядом, и он ей еще не надоел! Уважает, ценит, расспрашивает, что читала из мистиков и умеет внимательно слушать. У него прекрасная память, спрашивает у нее совета, говорит, что ассистентка производит благоприятное впечатление на пациентов. Она, в самом деле, расцвела, похудела и приоделась в модное. - Неужели возможно диагностировать без анализов?- допытывается. - Конечно,- уверяет Арье, но нужно родиться с особым даром; я - экстрасенс. Уже в три года поразил деда, сказав, что его очки - в спальне на тумбочке. В школе проводил руками над простуженными - и ребята переставали чихать и кашлять. Радикулит для меня - пустяк, как и мигрень. Меня аттестовали две мировые знаменитости, я на их глазах исцелил пациентку от бесплодия. Да вот ты пытаешьшся не показать виду, а нога побаливает в подъме. И внизу живота тянет. Обычная женская разгрузка, слезы по упущенному зарождению новой жизни.
Илана сначала смущалась, Арье любит шокировать анатомическими терминами, это внушает людям доверие - перед ними врач. Для нее - он лучше врача, никогда не ошибается. Если бы его послушались в министерстве здравоохранения - какие перспективы развернулись бы перед заземленными эскулапами! Он шокировал безапеллационностью, но и она придавала целителю шарм, ей так нехватало уверенности в себе! Корреспонденту местной газеты Арье сообщил:"Мы с доктором Шафранковой - он указывает жестом на Илану,- создали уникальный метод борьбы с импотенцией. Уже патентуем". - Зачем ты обманываешь? Мне ложные титулы не нужны,- попеняла ему Илана. - Ерунда, пациент должен верить, что находится в опытных руках, вера лечит лучше любых лекарств.
В нем было нечто таинственное. Когда знакомая Иланы собралась открыть свою клинику на дому, Арье предсказал: "Напрасно суетится. Она нееврейка, раввины не допустят. Да и вот-вот придется ехать назад, несчастье с матерью. Авария". Как в воду смотрел, Лидию срочно вызвали в Харьков, мать попала под машину, находилась в больнице и вскоре скончалась. "Возможности человека необозримы! Мы не используем и пяти процентов мозга!"- объяснил он удивленной Илане.
Босс забирает ее в клинику из дома, в дороге читает наизусть Лермонтова, Блока, Цветаеву. Узнав о ее занятиях в спортивном клубе и уловив в голосе взволнованность, вдруг воспламенился и выдал Чацкого "А вы кого себе избрали? Когда подумаю кого вы предпочли?". Прости, иногда захлестывают эмоции! Грешу стихами. "Сильва, ты меня не любишь, Сильва, ты меня погубишь, Сильва, ты меня с ума сведешь, Сильва, ты меня убьешь!" - страстно пропел он, оторвался от руля, пристально вгляделся в глаза девушки, и вдруг дернул ручку переключения скоростей. Машина рванула. Илане не по себе: с женатыми нужно быть настороже, нехватает скандалов ревнивицы из Союза! Серьезен, вспыхнули щеки, словно у юноши. У него приятный баритон, густой чуб рассыпался по высокому лбу озорными завитками..."Осторожно, оштрафуют!"- охладила его Илана.
Но Арье не слышал, он с вдохновением декламировал сонет Шекспира: "Не знаю я, как шествуют богини, но милая ступает по земле!". Но на работе Арье серьезен, сосредоточенно заряжает энергией больных и слабых, не афиширует их отношений, как Антон. Илана чувствует себя молодой и легкой. Узнав, что ей прописан антидепрессант, Арье вскипел: "Калечат самое ценное - мозг! А сами ни в чем не уверены, проверят на тебе всю обойму, пока на самом деле на разовьют дебильность! Брось! Вот уже несколько раз сражался в астрале за ваш дом! На крыльце был змей, не сразу удалось изгнать! Сколько черных котов было в гостиной - из-за порнули по телевидению! А желтые обезьяны почему-то облюбовали тахту! Мне открыто, что я должен поднять тебя и маму на более высокий уровень!" Его нельзя не послушаться. Но такие речи Илану обескураживали. Но любопытство прочно держало ее в своих сетях.
Когда первая волна любопытных спала, Арье загрустил. - Что у всех раввинов особняки? - допытывался он у Иланы. - Как бы нам выйти на них? И где достать мезузы и талит? - В телефонном справочнике указаны магазины. Скоро к целителю-знатоку иудаизма потекли ортодоксы. К первому религиозному пациенту Арье вышел навстречу, тронул пальцами мезузу на дверном косяке, проверил кипу на макушке, пригласил в кабинет без очереди. "Он пришел освятить помещение,- объяснил он ожидавшим приема.- Бог благословил меня".
Дела Арье заметно поправились, теперь он мечтает создать сеть биоэнергетических клиник по всей стране. "С финансированием большого бизнеса может помочь организация "Яд леахим", она очень влиятельная",- cоветует Илана. Через полмесяца удалось oрганизовать встречу с влиятельными раввинами, но в тот день Илана разболелась, и Арье пoпросил Мири сопровождать его в качестве переводчика. - Я к ним не ходок!- категорически заявила мать.- Зачем ступать в логово львов и искушать небеса? - Мам, ну зачем тебе конфликты?- встрепенулась лежавшая на диване Илана. - Они вреднее болезней. Уверяю, там уже забыли о тебе, да и не будут раввины раздувать вражду к женщине. - Но раздували! Не я публиковала ложные статьи c призывами выжить меня из страны. - Все ошибаются, покажись, пусть увидят воочию, вражина ты или нет. Я не раз выходила на прямой разговор и делала из врагов друзей! Мне плохо, когда ты изводишься. Поехали, покажу тебе на деле.
Приходится согласиться. Дочь окрепла, научилась улыбаться. Давно отброшены отвратные лекарства с противными посторонними влияниями, когда не знаешь - ты в своем уме или не совсем, сторонишься людей, не доверяешь мыслям. Забыта дорога к доктору Шелегу, она уже подумывает о возвращении в Канаду. Рада, что и Арье понял ее желание. Воскликнул: - Едем вместе! Будешь переводить мои лекции, подготовь рекламу, укажи в статье, что пророк открыл мне во сне - моя миссия нести атеистам духовное прозрение. Я освоил глубины мистической каббалы, христианство, иудаизм, Дзен, Тао, йогу. - Запад не удивишь - наслышаны о медиумах, автописьме, посланиях сатаны, каналах, - пыталась охладить его надежды Илана. Но Арье - как вулкан, стоит заговорить о духовных мистериях. - Со мной беседует сам царь Давид! И девушка отступила, доверилась времени. Волнения и споры разряжают ее, как батарею. Мира поругивает себя за податливость, дочери нужно научиться отстаивать себя без поддавков. Но и на этот раз согласилась, пусть Илана еще немного окрепнет.
Когда они с Арье вышли из машины возле светлого двухэтажного здания в центре Орот, с ясного неба упали капли. "Нас благословляют!" - воскликнула Илана. Раввин Йoсеф Шалом, низенький брюнет с аккуратно подстриженной бородкой, радушно приветствует вошедших."Я здесь недавно,- говорит,- знакомлюсь с различными учениями, магами, заклинателями, среди ваших их понаехало немало, не так ли?". Oн с интересом наблюдает, как Арье измеряет по линейке его кровяное давление. Просит Илану перевести на русский одну брошюрку, полезную русским атеистам. И вдруг, словно споткнувшись на бегу, бросил проницательный взгляд на мать: - Так вы Мири Карат? Да? Вот это номер! Пойдемте-ка познакомлю вас с вашими давними оппонентами! Рав Овадья Торос с удовольствием посмотрит на ту, с кем отчаянно воевал. - Он усмехнулся. - Любые войны - это трата сил, лучше сеять добрые семена. Выдергивая сорняки, можем ошибиться, не всё нам видится в верном освещении.
Высокий круглолицый упитанный раввин смущен, на щеках цветут маки. Он утверждал когда-то, что в доме этой женщины собираются наемники, они обманом вымогают деньги и наследства у стариков, эксплуатируют доверчивую молодежь на домашних работах. Когда Мири была за океаном, Даша пустила двух инвалидок из общины пожить в пустующей вилле, сменить обстановку. Те по субботам молились, пели духовные гимны с друзьями под гитару. Никого не грабили, не использовали, не вымогали завещаний. Милые добродушные скромницы, очищенные страданиями. Соседи не могли нахвалиться. - Мы давно следим за вами, не спускаем глаз,- признается рабби Торос,- вы учите евреев поклоняться дереву. - Я никого ничему не учу. - Но вы - христианка. - Я люблю великого иудея Йешуа. Если бы все были такими, как он! - Но вы молитесь на крест. - Я молюсь Правителю вселенной, хорошо знаю первую заповедь. Нас растили атеистами, ищу, что есть истина. Разве это преступление? Сегодня cюда едут обескураженные люди, у них из-под ног ушла страна. Но их никто не просвещает, не жалеет, лжепророки пугают концом света, хлынули сводни, колдуны, ворожеи; одни cходят с ума, кончают с собой, другие рождают детей от Святого духа, пьют воду из-под ног лжеучителя-кумира, третьи продают себя или спиваются. Как не сказать им, что есть Всевышний и его законы, что всё случилось не зря, и в жизни каждого и каждой страны есть логика и смысл? Не могу спрятать подмогу, которая спасла меня от отчаянья. Почему раввины- ортодоксы устранилась от наших людей? Тогда и мне не нужно было бы волноваться.
Раввин обескуражен, он не читает светские газеты, не знает, чем дышит алия. "Но почему наши русскоязычные не сообщили мне об этом? Мира с трудом сдержала улыбку - в своей обескураженности раввин напоминал наивного короля из любимого ею фильма "Золушка". - Хотя и они не читают газет и не общаются с обычными людьми, продолжал он. - Не могли бы вы помочь нам разобраться в положении вещей... - Попробуем. Соседка Ада протирает очки: возле калитки Каратов остановился "вэн" с эмблемой меноры, из него вышел уважаемый раввин и, дотронувшись до мезузы, скрылся внутри домика. Но ведь ребе Штейнберг всегда переходит на другую сторону, чтобы не оскверниться духом мириного жилища! Неужели соседка все эти годы шпионила за христианами? Вот Родион удивится! Рав Йoсеф Шалом прибыл попросить женщин перевести на русский язык несколько листовок и две брошюры, заодно привез Мири книгу о силе и тайнах букв еврейского алфавита, но, увидев на диване больную Илану, застыл на пороге, извинился, хотел уйти. Мать Хозяйка предложила ему стакан соку. - Спасибо, только воду, можно из-под крана. - Некипяченую? - Я ничего не боюсь, бывал на лекциях всяких целителей и магов, в сектах, в арабских городках, уцелел. И все мои десятеро детей здоровы. Наши молитвы действуют наверняка, в них огромная сила. А ты, Илана, не занимайся всей этой биоэнергетикой, у тебя больные высасывают силы. Лучше выберись к морю на горячий песок. Раввин приглашает их на семинар в Иерусалим в праздник суккот.
Мире всё нравится в этом мудром живом уверенном человеке, чувствуется - под ним твердая опора, то, что она так долго искала. Вспомнила духовную семью Калифорнии - там все унылы, ссорятся, обижаются, ничего не знают даже о соседях, не читают, не уверены в будущем; многие больны, полуживые, словно спасение отняло у них интерес к текущей жизни, сделав желанной смерть. Этот внешне непримечательный человек говорит о сокровенном, не прибивая цитатами; oн не высокомерен, с почтением отзывается о своей жене. Не ругает их святыни, только расспрашивает и убеждает, как разумный человек. По душе ей и обычаи в их среде - в любой нужде человеку помогут. В Москве она не поняла смысл гиюра - и вот встретила истинных иудеев. Жизнь, наконец-то, поворачивается к ней светлой стороной. Илана помогла ей пересилить обиды и настороженность - и вот враги превратились в друзей. Без распятий и сжиганий, инквизиций и поклепов, без единого выстрела! Она наладит отношения и с Яковом, установит мир в семье, простит ему долги и наговоры, сегодня oни оба изменились. Суды только углубляют трещины, каждый ожесточается, закусывает удила. Дочери вернутся домой, подружатся. Ей немного нужно, вот-вот дадут пособие как пенсионерке по возрасту, у Иланы появились друзья, ее все любят, окрепнет, обещали курсы.
Улыбаясь, Мири подставляет лицо солнечным лучам - они почему-то не раздражают, скоро - золотая пора с теплыми днями и морем, c прохладными вечерами.
Глава 13. Выбора не дано
"Мы живем в апокалиптическое время. Всё внешне ненадежно, рассыпается на куски. Почва... только внутри, и она складывается в неудачах. Повиснув в воздухе, вдруг чувствуешь, что есть какой-то ток, поддерживающий крылья. И пусть кругом всё рушится - эту опору никто не отнимет". Г. Померанц.
Илана возвращалась из города в сумерки. В соседней вилле двери нараспашку, завешенное полотенцем зеркало у входа насторожило; две загорелые дородные женщины на порожке моют в тазах рис. В гостиной полно людей. Cоседка Яфа, пожилая семидесятница, совершила еще одну алию - на небеса, догадалась Илана Отмучилась. У супруга сердце отказало еще в первое лето. Почти четверть века держалась многодетная мать надеждой на встречу с сыновьями, с ней приехали только две дочери. И вот дождалась - железные запоры спали, прибыли два сына с семьями, нo трое остались в Бухаре, предпочли не сниматься с насиженного места. Дети перессорились, внуки ее не признают, лопочут на иврите, она ни в чем здешнем не разбирается, никому не нужна. Высохла, сморщилась, упала, сломала бедро. Сидя на топчане у крыльца, часами безучастно смотрела, как проплывают мимо автомашины, идут школьники, проскальзывают к дочке-парикмахеру на террасу клиенты. Она давно выпала из жизни, повторяла убирающему за ней сыну: "Хочу домой Нет, не в Бухару! Домой". - Можно войти?- спрашивает Илана кулинарок из-за калитки. - Мы вас не знаем!- резко бросила, не поднимая головы та, что похудее. - Я - соседка, рядом прожили двадцать лет с лишним, хотела выразить соболезнование. - После шивы,- спокойнее ответила вторая женщина. - Собакам и гоям в еврейский дом входить нельзя,- пояснил появившийся на пороге Барух, старший сын покойной (еще месяц назад он был дружелюбен, хвалился, что перевел труды английcкого ученого, предлагал пристроить к гостиной смежную комнату, потом стал "Мессией" и поселился в шалаше, напоминающем собачью будку).- Спрошу рабби. - У вас и так полно забот,- махнула рукой Илана и направилась к своей калитке. - Ты что натворил,- набросилась на брата старшая сестра Малка, медсестра местной клиники.- Они бегали для мамы в аптеку, приносили продукты из лавки, когда твоего духу тут не было! Илана никому слова поперек не скажет, к ней идут пересидеть, пока в доме ссора или кто буянит, всех утешает, угощает. - Черного кобла не отмоешь добела! Ты стала неразборчивой! Уйду от вас на территории в йешиву, обещают и чек, и комнату! - Ты чего это как в воду опущенная? - спросила дочь Мири. - Бедная Яффа умерла. Но не ходи туда, не пустят, мы нечистые. - Бог с ними, я привыкла к таким камешкам. А что посоветовала Шуламит? - Ожидавшие приема сказали, что эта провидица никогда не ошибается. Но у меня всё не как у людей. "Сколько настрадалась,- ахнула, взглянув на меня, и тут же:"Что ты здесь делаешь? Все двери закрыты, лишь один просвет - на выезд за океан". Может, ее ангела проинструктировал Бейт дин? Илана уже не работает в клинике, все чаще мать ловит ее на отрешенности. Молодая, талантливая, волевая, сбросила тридцать кило. Что губит ее здоровье? Почему ничеги не хочет? Неужели так обидели бухарцы? Вечерами не отрывается от экрана, но мать не проведешь, избегает разговора.
Стук в дверь. Это сын Яфы - Зяма. - Ты чего? - Мира смотрит на него с удивлением: он никогда не приходил в их дом, хотя обе считают его другом. Мира помогала трудолюбивому бухарцу овладеть ивритом, но занимались они у него на крылечке у всех прохожих на виду. Мира теперь разводка, но от Зямы недавно ушла жена, сказала: матери-одиночки легче получить льготную квартиру; развод еще не оформили. - Не обращайте на них внимания!- воскликнул обычно уравновешенный мужчина. - Совсем одурели. Я дал себе слово год ходить в синагогу по субботам - ради покоя маминой души. Она всегда просила, а мне все было недосуг, зарабатываю на жильё по контрактам. Никогда не соглашусь возноситься над неевреями, обегать их. Забыли, как нас обегали в Бухаре. Он раскраснелся. - Успокойся, выпей. - Илана подала стакан сока. - Мы привыкли. Им тут внушают, что евреи выше всех. Я думаю, у всех есть еврейские гены и в сердце - Тора. - Да ты присядь, - проговорила Мира, - небось, весь день на ногах не евши. Лицо стало - с кулачок. Не переживай, сегодня все разводятся. Как на стройке? Зяма замолк, сделал глоток, заговорил уже спокойнее, обращаясь к Мире. - Ты теперь, небось, к нам не зайдешь. Может, уделишь мне полчаса, прочтем следующий урок? Дверь распахнулась, в гостиную ввалилася высокий грузный мужик с черной густой, похожей на метелку бородой, с широкими, вразлет усами, в тюбетейке. Из-под его руки выглядывал щупленький вертлявый коротышка. Не спешат представиться, обьяснить цель вторжения. - Ошиблись, шли стричься, - буркнул высоченный ретируясь.- Тебе тут не место, - бросил Зяме. - Ты их знаешь? - удивилась Мира. - Ископаемые, - смутился сосед. - Думали, поймать на горячем. Но мы ведь свободные, нечего опекать нашу мораль. - Не расстраивайся. Иланы скоро здесь не будет. От канадского паспорта не отказываются. - Они и тебя замучают подозрениями, - усмехнулась дочь, - ты многим нравишься. - Что ты чувствуешь? - Усталость. Мучает страх. Позвонили из полиции - съежилась, второй день не разогнуть спину, забило синусы. И чего испугалась? Спрашивали об Арье - на него трое подали жалобы, он стал чудной: то носил крест, говорил что им руководит сам Спаситель, а теперь ударился в иудаизм, объявил себя пророком Натаном, что был при царе Давиде, надел кипу. Если бы всерьез, а то нет, с наскоку. Купил пистолет, зовет с ним в арабские села "стрелять дикарей". Твердит, что влюблен, не может жить без меня, а сам крутит романчик с местной теткой, родственницей раввина. Распушил хвост, думает, что неотразим, им многие воcхищались, ждет что и я потеряю голову. Узнала - врачи медицинской комиссии пришли к заключению - Шелег лечил неправильно, думал у меня шизофрения, потом сбежал. Здесь, сказали, не окрепнуть - слишком жива память, тут и здоровым жить нелегко. Советуют обрубить прошлое. - Ты никак хочешь уехать? - Иного выхода нет. Его дети скучать не будут. А ты не обижайся, если не буду писать, у тебя скоро пойдут свадьбы, внуки... - Ты хочешь, чтобы я тебя словно похоронила заживо.- Именно эти слова сказала тебе на проводах мама, напомнил Совик. Карма. - Все мне советуют простить и забыть. Не получается. Каждая минута отравлена прошлое сказывается на всем, ежедневно борюсь с приступами депрессии, гнева, отчаянья, страха. Всё время ощущаю себя плохой девочкой и жду удара, не доверяю людям, не умею себя защищать, отвыкла разговаривать, боюсь встретиться с ним, а надо выговориться, ругаю себя за малодушие, привыкла сдаваться и оплакивать свои поражения. Шарахаюсь от прикосновений, залезаю в панцирь от каждого резкого слова и на несколько дней выбита из жизни. Ненавижу себя, презираю свое тело, пытаюсь отмыться, но как смыть память. И что толку б мщении? Он состарился, жалок. Дети его любят, им испорчу жизнь, общество отторгнет. Им не понять меня, я их иногда ненавижу, а потом секу себя. Все силы, уходят чтобы прожить еще один день. Сплю подетая, готовая вскочить и бежать. Держу вещи в сумке. Вчера наговорила тебе грубостей, знаю - неправа, но не могу совладать с гневом. Этот дом сводит меня с ума! - Но у нас нет другого. - Чиновники действуют по правилам, там такие, как я, не предусмотрены. Цены на жилье подскочили, снять - не позволяет пособие, продать семейный домик без разрешения властелина семьи - невозможно. Мы вновь зажаты в дверях- ни вперед, ни назад. - Всё строить заново на новом месте и здоровому нелегко. А ты то и дело лежишь в боли без сил. Не искушай судьбу! Там и замерзнуть недолго! - Там у меня все права, это немало, здесь не получить жилья, сестры не прощают, что заняла их площадь. А мне их дом - как плита! Тут с алией надорвались, там страна побогаче. - Ты требуешь от меня немыслимого: знать, что ты где-то на планете и не иметь весточки? Какое сердце это выдержит? Но Илана уже думает о сборах. Заказывает чартерный билет. А матери жалко всех детей, всем хочется быть опорой, когда вступают во взрослую жизнь. - Вот что - я еду с тобой,- объявила утром.- У Рины теперь есть защита, Тали - в армии, тоже с дружком, со мной боятся знаться, их там расспрашивали, что я делала в штатах и Канаде. Я им здесь не помощница, наоборот - бросаю на них тень. Пусть у них хотя бы будет дом. Работать не светит, вечно без денег, зубы не на что лечить. - Тебе вот-вот дадут пенсию. - В России уже пять лет могла получать. Ради этого не вернусь. Но и тут накопилось слишком много горечи, у меня свои триггеры, доча, только помалкиваю. - Я утешала себя, но с Яфой вода подошла к горлу. Девочки меня возненавидят, что увезла тебя, они верят, что здесь - лучшее место на Земле. - И мне внушали такое. Повзрослеют - поймут. Вот достала из почтового ящика извещение: снимают долг с пособия за те две недели, что была в Москве. Разве мы потратили пособие на развлекательную прогулку? У них есть заповедь - уважай отца и мать. Когда у кого умирает отец здесь - ему помогают деньгами. Но мой отец для них ничто и мои чувства... Чтобы съездить - экономила год, голодала... Эх, да что говорить! Каждый раз оживляют то, что хочешь завыть! Нет сил. Да, тебе звонила какая-то Йохевед из Ришона. - Пациентка. Арье провел сорок сеансов, а через месяц боль вернулась, она в отчаянье. Илана набирает номер, долго уговаривает собеседницу не рыдать и вдруг разражается гневной речью. Теперь ее успокаивает мать. Ну и денек! Наконец, дочь в силах рассказать, что ее взорвало. - Йохевед узнала у сторожа клиники домашний телефон Арье, позвонила, его подзывает женушка! Примчался на машине злой, рвал и метал, выстрелил в сарай, напугал ее до смерти, забыл, что она - пациентка, что ждет от него помощи...Врал, что давно ушел от супруги, притворялся влюбленным, порядочным, культурным, просто пользовался мной "на халяву", как выражаются совки. Я - "лох", дура. Но лгуны отключены от высших миров. Он втянул меня в свою подлую игру, хоть в глаза людям не смотри. И в Торонто не был, и врачом в больнице не работает... Рав Йосеф посоветовал: "Беги от него, чтобы не сойти с ума!" Но зачем он втирался в доверие к духовным лидерам? Твердил в прессе о невидимых атаках невидимых врагов на страну? Дурачил? Всем от него плохо. Но привязался- не отделаться. Когда назавтра к их дому подрулила голубоватая "тoйoта" Арье, мать велела Илане спрятаться в душевой, вышла на крыльцо спокойная, доброжелательная. - Да, да, поехала бы с вами вместо дочери, да-да, договорюсь с редакцией взять у вас интервью, всем известно: вы - прекрасный экстрасенс, для меня это честь помочь чем смогу, только сегодня у нас особенный день - день рожденья дочери, приедут отец, друзья-солдаты, Илана поехала за продуктами, ждать не стоит. Мири обманула самую малость; Рина просила сделать Тали сюрприз - вечеринку. Вcкоре дом заполнился гостями. Рину привез на роскошном "мерседесе" отец, вылез из машины размять ноги, собираясь вздремнуть часок-другой. Разогнул спину, с опаской огляделся, на крыльце курит падчерица, заметила, не успел нырнуть в машину, встретился с ней глазами. Не съежилась, наоборот - улыбнулась, не жалко, не затравленно - уверенно и...по-доброму. Она стала взрослой - он состарился, его власть над нею кончилась. Этого он не ожидал! Открытие придавило. Илане не верится, что этот старик - тот самый злющий ненавистник: жгуче-черная шевелюра уступила место залысинам и седому редкому ежику, прожженное солнцем лицо - в глубоких бороздах, губы сложены в угрюмую скобу, нехватает переднего зуба, рубаха и брюки болтаются на иссохшем теле. Не ухожен, не сияет счастьем. Она дождалась своего часа, но противник...исчез. "Заходи, не кусаемся,- позвала,- сегодня родителям Тали полагаются поздравления!" Мимо идет, опираясь на палку, восьмидесятилетний Илья. Он всегда останавливается перекинуться букетом фраз с Иланой и Мири. Привязался со времен оперного кружка. Джентельмен старой закалки, родственник раввина, любит порасспрашивать женщин о жизни за морями и о стране, куда занесло его в cтoль солидные годы. Но сегодня побеседовать не придется - в открытую дверь видны люди за накрытым столом, хозяйка несет что-то дымящееся на подносе, улыбается. Вот и дождалась радости! Эх, был бы я помоложе! Придется ковылять по жизни в одиночестве,- думает Илья, неспеша удаляясь от калитки. Его дом - возле шоссе, без передышки дойдет ли? И присесть негде... Мать суетится, оттягивая встречу глазами. Поставила салаты, жареную курятину с картофелем, кока-колу, соленые огурчики. Яков вошел в дом бочком, подсел к Рине, почти не закусывает, дочка повисла на его шее, сама - в открытой майке, потащила танцевать, прижалась. Зачем она это делает?- думает мать.- Чтобы досадить дружку, честному добряку Рами? Или, наивная, не понимает, каково сносить отцу ее прикосновения, а парню наблюдать за ее развязной игрой? Яков сконфужен, растерялся, напрасно, внушал ей, что среди своих нечего стыдиться тела. Его ничто не радует, жалеет что вошел, любой шорох за калиткой пугает - его могут арестовать, судить, опозорить - хорошо хоть Мира отменила алименты. А если Илана пожаловалась в полицию? Или решится рассказать парням? Овраг подползает к их дому, земля осыпается, тяжелые балки могут пришибить насмерть любого... Дочки сияют, дарят ласки чужакам, он им не нужен. Доли на него не смотрит, тихо беседует с Иланой. Две москвички, Илану в последний приезд записали еврейкой, Доли значится - русской, и ни за что не убедить чинуш в паспортном отделе, что она - плоть и кровь от еврея, и лицом, и убеждениями, и поведением - еврейка...Активно вмешивается во всё. Рыжеватая, веснушчатая, голубоглазая - редкое сочетание, верный признак иудейских корней. Их с Риной люди часто путают, но Рина записана еврейкой. Доли признается сестре - влюблена в женатого, мужик что надо, умница, золотые руки, ждет от него ребенка, он заключил контракт, летит за океан, вызовет ее, с женой расстаются по-хорошему, у той есть друг. Илана трoнута доверием сестры, обняла за плечи, целует в волосы. Общего разговора за столом не получается. Тали, как котенок, подобрала ноги, утонула в объятиях Ури, высоченного шатена с нежностью в близоруких зеленых глазах, прямым решительным носом и полногубым расслабленным ртом. Такой не обидит. Изредка oн что-то замечает Рами, все чувствуют себя скованно, словно на доме лежит зловещая тень. Ее не погасишь шутками, анекдотами. Даже вино не смыло натянутость. Бедные мои дочки!- думает Мири,- вряд ли кто возьмет вас замуж из такого дома. Родителей женихов не обманешь, докопаются до причины...лгать не смогу. Лучше уехать. Она не в силах вести легкую беседу - заметила боль в глазах Иланы. Зачем опять пригласила в дом мучителя? Доброта губит! Дети шепчутся, не доверяют ей свои секреты и решения. Странные отношения у Рины с Рами. Тали опять ищет стену; окрепнет ли или будет идти на поводу у Рины и парня? Взрослая жизнь предстала перед ними медом с полынью, родители - странными: то любились, то судились, а теперь - вроде бы всё прошло. Потешились? Как верить признаниям парней, как строить жизнь? Отец притворился мирным в Канаде, обманул. Думают, я вернулась в Израиль ради него и из-за его лжи уезжаю. Не расспросят... Да разве им скажешь правду об отце? - Что с тобой, мам?- окликает ее Тали.- У тебя такой странный взгляд. - Размышляю по привычке, прости. - Аба уехал в магазин,- сообщила Рина, устраиваясь на коленях друга.- Правда, он милый, мама? Тали кивнула, Илана резко поднялась, скрылась за ползучей дверью кухни. Ложь, ложь и ложь! Как она устала от этого театра, игр Рины в Лолиту, скрытности Доли, беззащитности Тали! Мать - мягкотелая, принимает гостя, а он разыгрывает порядочного главу семьи, всех дурачит..А она молчит! Зачем звала в Израиль? Потеряны три года! Тут воздух полон горечи...Бежать пока есть силы! Кружится голова - его черная аура высасывает все cилы, а от перепада вибраций можно потерять сознание. Боже, я ведь никого из них не люблю! Что со мной? И слез нет! Омертвил, как Кощей! - Ты что грустишь в такой день?- это пробралась на кухню именинница, обняла сестру за полные плечи, шепчет в маленькие ушки. Та вздрогнула:"Никогда не подходи сзади...Пугаюсь..Это выше меня...Мне плохо...тошнит. - Съела что-нибудь несвежее? - Дело не в еде, память душит, тебе лучше о том не знать. - Забудь. Подай на него в суд. - Тогда вам тут не жить. - Ну когда выйдем замуж. Маму жалко и отца. И чего не помирятся? - Она хочет уехать, чтобы вам не мешать, я отговариваю. - Делайте как вам лучше, я привыкну. Мири отбирала документы и вещи в дорогу, когда взвизгнули шины и хлопнула калитка, послышались быстрые шаги по ступеням, резкий удар кулаком по дощатой двери. На пороге - Арье. Его не узнать - чуб прилип ко лбу, проталина на макушке блестит от пота, зрачки насторожены, рука придерживает кобуру: "Где она?". - Присядьте, попейте, хотите арбуза из холодильника или йoгурта. Мясо не держу. Илана поехала поискать книги о разных вероучениях, она всем интересуется, проверяет догмы разумом.- Ее тон действует успокаивающе, гость обещает позвонить, ему нужно благословение из Цфата, приготовит машину, заедет за Иланой среди ночи. - Ночью опасно, дорога лежит через арабские села. Глаза у гостя заметались, лезут из орбит, шагнул к окну. - А если я убью себя, может всем будет лучше!- проговорил. Мири застыла возле стола от ужаса.- Она должна мне помочь, моя прежняя секретарша обвиняет меня в эксплуатации! Илана докажет, что это не так! Как вы думаете, она согласится? - Вы сомневаетесь? Успокойтесь, бывает трудное время, вы сильный, образуется, потом посмеетесь над такими "бедами",- торопливо убеждает целителя.- Вы еще прославитесь своими талантами на весь мир. "Подхалимаж - лучшее средство успокоить маньяка", как-то заметила Илана". И верно, Арье уже опрокидывает в горло оранжаду, почти уравновешен. - Езжайте спокойно, берегите себя, такой специалист Святой земле послан за особые заслуги. Мать и дочь улетают опять в четверг, снова осенью в тот же еврейский месяц тишрей. как улетали и из России. Это их время сниматься с насиженных мест, только теперь они стремятся не к югу, а на Запад, и снова торопят стрелки часов: не нагрянул бы Арье, он их не отпустит! - Ожидание - худший стресс,- наконец, не выдерживает Илана, и набирает номер клиники.- Пусть убедится в силе слабого пола.- Ты еще на рабoте?- интересуется, полчаса мурлыкает, до матери доносятся обрывки фраз: "Не несись, будь настоящим львом, "арье". В пятницу, в центральную газету, ждут интервью. Преобразую себя, блеснешь таким эскортом. Почисти оружие, проверю. Дурень ликует,- хмыкнула, повесив трубку,- ему эскортом будет разбитое корыто. Времени на сборы почти не остается - разобрано гостями, приходят подруги Иланы, женщины, которые отсиживались у нее, кому она гадала по картам и просто говорила добрые слова; всей семьей навестили Розены с тройней, которую нянчила Мира; Ицхак, кому она помогала с ивритом, Илья. На этот раз можно не опасаться Якова - он опять победил, в его распоряжении дом, а он воевал за половину. Нo ему некого ввести сюда в качестве хозяйки. Городок еще спит, укрывшись серым туманом, - так же дремала Москва почти четверть века назад. Всё возвращается на круги свои, только витками и вверх по пружине. Усвоены ли уроки из ошибок или нас еще раз вернут сюда? Чемодан почти пуст - в нем бумаги, вырезки, документы, протоколы судов, фотографии детей. Вещи раcхватали знакомые. Эскалатор увозит "спускающихся" из страны путешественниц почему-то вверх. Доли и Тали стоят держась за руки, бросают вдогонку пожелания, Тали сквозь слезы обещает навестить как только демобилизуется. Сунула матери кассету со своим пожеланием и песнями любимого певца: "Соскучишься - послушаешь". Рина не приехала ни вчера, ни сегодня, мать не в обиде, понимает: она только с виду сильная, побоялась, что не выдержит. Здесь ее родина. На встречу мало надежды. Вот и скрылись из виду самые дорогие в мире лица. Илана удивлена - давно уже у нее не было слез, но сегодня переполнили веки, вот-вот выльются наружу! Ей oбидно и за мать, и за сестер, за мечты и надежды, за их нескладный прогнивший дом, ей больно покидать страну, которая вселила в нее человеческое достоинство, гордость быть женщиной и в которой ее блудный сын усердно выкорчевывал посаженное раввинами и добрыми людьми. И ему помогал...суд. Мать молча прильнула к окошку, там - белая бесконечность облаков. Хотела создать семью Любаше, но они опять одни, только слабее; она своими руками лишила девочку всего, что делает человека счастливым. Перебиты крылья, еле дышит; чтобы ее выходить - бью по другим птенцам, теряю и их, и страну, к которой привыкла, пожинаю пепелище, а Яков... - награды. Как понять такую насмешку? Получается, если пойдешь за совестью - вынудят бежать, но Библия советует: если можешь, избавься от цепей. Детям нужен надежный дом. Заглушишь совесть - будешь презирать себя, и дети, когда вырастут, отойдут, попрекнув почему не рвалась к лучшей доле. Ты - на развилке дорог и куда ни пойдешь, пожалеешь. Потому что ты - мать. И так будет всегда, пока не станет дышаться вольно на всей планете, тогда не придется пускатьcя в путь за рубежи родины. Бегу в новую эмиграцию, а на висках - пороша. Может стану лишней и там. Горько. Но нельзя показать дочери, буду радоваться тому, что дано. Сбылась давняя мечта - и ее, и моя, и моей мамы - жить на континенте свободы! Можно открыть лицо, откинуться на сиденье, начну считать, за что благодарить судьбу. "Не бойся,- шепчет дочери,- не всё нам быть между небом и землей. Прирастем!
Эпилог
Мира откладывает и откладывает звонок в Петербург. Боится, что прямая честная Даша разворошит то, что хочется забыть. Русские часто не умеют сдержать эмоции, она научилась у евреев брать их под контроль разума, беречь здоровье. Хотя Даша - еврейка. Даша обрадовалась звонку. - Читала и не узнавала тебя. Была спокойная - и вдруг сделалась перелетной, да еще с детьми; мечтала влиять на общество. - Oбщество норовит подмять любого. Жили за пазухой партии, и разбились при первой же встречей с жизнью. Неподгримированный лик Родины проступил в трагедии Ромы. Поняла шестидесятников. Рвать узы с Родиной неимоверно тяжело, но иначе поступить не могла, спасала свою жизнь и детей, а родных - от позора, если расправятся со мной. А из Израиля вытолкнули фанатики и суды с двойной меркой - для еврея и для гоя. Была уверена, что ты в Израиле. - Я же - русская. Обидно: проработать сорок лет - и быть на милости чужаков. - Обе страны зажали пенсию. Но потеряли больше: люди наблюдали за нашими судьбами, патриотизм испарился, многие избрали чужбину, женщины ищут мужей за бугром. - Я думаю, не надо уходить от своего народа, потерпишь - и всё наладится. - Родители не дождались. Я хотя бы глотнула свежего воздуха. - Где - в столовой, на кухнях и в туалетах? - Окунулась в жизнь без прикрас. Люди повыше меня скитались по пещерам, пустыням, зато получали откровения свыше. Библия заверяет: у Бога ничто не пропадает. В Израиле злословили, что я - никакая не журналистка, сижу в луже... Но потом побывала у министров и самого Шарона, публиковалась в разных странах.Мы с Любой перечитали горы книг, размышляли, медитировали, спорили, ни с чем не сравню наслаждение от тогo, что нашла. - У нас тоже некоторые ударились в религию. Я - нет. Наверно, тебе было очень плохо. Я бы не могла не видеть внуков. Скучаешь по природе, по материнскому языку? - Я на нем говорю. Природа и здесь прекрасна. Сегодня многие дети живут вдали от родителей. Ищем свободу. Я не вписалась в религиозное ложе, у меня вера в душе; тут встретишь рядом мечеть, синагогу, церковь - и никаких ярлыков, погромов, костров. С годами видишь нерушимые, нечеловеческие законы: кто нарушает истину и справедливость - платит дорогую цену. И от этой уверенности у меня светло на душе, и сон спокоен, знаю - мечта о справедливой жизни на Земле - сбудется. - Знаешь, у нас ведь тоже не всё гладко. Растаскивают то, что строили родители. Ленинград заполонили чужаки, грязно, страшно выйти из дому в сумерки. Дочь хочет в Австралию - устала от хамства и нужды, oна - учительница музыки, а вынуждена работать в магазине. Ленинград стал бандитским, обшарпанные здания, в вонючих подьездах - бомжи, алкаши, наркоманы...Сеяла-сеяла разумное, доброе, вечное, но люди, словно назло Солженицыну, стали жить во лжи, брать взятки. Дети матерятся. По телевизору - разврат, убийства. Приезжай, всё сама увидишь! Мира разъединилась с Питером. Они читали те же книги, бегали в Большой театр, увлекались фотографией, а оказались очень разными. Жаль, не сказала ей: ее имя означает "Жилище Божие". Не призналась, что истину приходится вымывать, как золото, из груд песка; беды оказались во благо, она чувствует, как ее тропой управляет мощная сила, повлиять на которую не в состоянии ни диктатор, ни маг. Не спится. Мира уставилась в фиолетовый бархат неба, на котором царственно сиял Юпитер. Что-то всплыло, волнует, требует осмысления. Может, покривила душой тогда в их первый разговор? Если всё хорошо, то откуда горечь? Мечтала ездить - и вот езжай куда хочешь, сэкономлено несколько тысяч долларов. Вот и нащупала откуда боль... Люба. Когда они приехали в Канаду, она была стройной и полной планов, они много ходили пешком. Сегодня еле доходит до банка или парка, да и то в теплую погоду. Зимой не выходит. Ни друзей, ни семьи...Любое недомогание матери повергает обеих в ужас. "Ничего не бойся, кроме страха", - твердит Мира себе и дочери. Ей нельзя стареть, нужно жить... Каждый день благодарит судьбу. Только себе не соврешь... Кремль разрешил советским женщинам, вышедшим за арабов сохранить гражданство и навещать родных, ей - запретили, отвернулись и когда рухнули отношения с Ромой, потом захлопнули двери перед восемнадцатилетней скиталицей Любой. Предали. А каково было матери Ромы? Искалечили и его душу? В Израиле закрыли глаза, когда она перестала усваивать уроки, имела три операции, убегала в ужасе из дома. Покрыли преступление, искалечили детей. Насилие подтачивает дом, как червоточина, дает метастазы. Но и континент свободы не принял ее, не разрешил работать, а в Канаде упрекали что не содержит себя. Раздавили ее дочь, ввергли в новый водоворот иммиграции, которая сокрушает и богатырей. Процесс даже желанных специалистов длится по пять лет. Бюрократы оберегают себя от стресса, что с нами их не волнует. Нашли мою исповедь правдивой, но не стали сердить израильтян. Гнали сквозь строй семь лет. Не дали проводить маму в иной мир. Сделали меня - дочерним бременем, а ее - моим. Унизили депортацией, превратили в преступницу. Больше года - бессонные ночи, прислушиваемся, не идут ли с наручниками. Не уйти в подполье, не заработать на адвоката. Я прикована к канадскои гражданке день и ночь без выходных. Сиделок принимают, но я не укладываюсь в их правила, не получаю зарплату, Любаша - на пособии. Не раз мечтали бежать в Европу, да ноги ее не идут, в больницах нет мест. Разлучат - обе не вынесем. Нашли выход - подготовили склянки со снотворным. Бог не допустил. Я слушала голос сердца. Материнство - это самопожертвование. "Бог не может быть всюду, поэтому он создал матерей", говорят арабы. Но почему по нам бьют, норовя по сердцу, по детям? Делают перелетными, мы же - не пернатые, не вьем гнезда на деревьях и летим без стаи. Этот континент по берегу ощетинился острыми небоскребами, как сталактитами, они стоят, как стражи Статуи свободы. Птицы, видя свои зеркальные отражения, с налету разбиваются о стекла. Нам повезло выжить. Но почему на земле, где оседали когда-то вольнолюбивые, теперь именно она оказалась персоной нон грата? Хотя и Януш тоже, и Любовь...Новорусские презрительно улыбаются над неудачниками, они прибыли с большими деньгами, теми, что сберегли России она, ее сестра, родители; их приняли, они легко укоренились, крутят бизнесы, купили дома. Но если матерям так плохо, значит власти идут против законов вселенной и ее Правителя. На Родине и на Святой земле нет порядка и мира...Вот и Канада страдает уже от новоселов, которых принимала в угоду казне и дипломатии. За окном посветлело, Юпитер скрылся за соседней высоткой, на востоке появилась бледнорозовая полоска. Прежде чем задернуть занавеску и нырнуть в постель, женщина подняла ладони, приветствуя солнце и новый день.