Художник Му́́дрищин специализировался на декоративно-прикладном искусстве. Сам он этого определения страшно не любил, считал, что оно принижает дело его жизни. Ещё говорили "промысел", что уж было совсем обидно. Будто бы все его бдения, порывы вдохновения и жертвы лишь ради выручки.

А выручка требовалась, ох, как требовалась! Инструменты и материалы стоили немало, да ещё и имели обыкновение постоянно расти в цене. А работа? Не только тонкая, но и ответственная, не дай бог рука дрогнет и драгоценный шедевр окажется загубленным? И хотя Мудрищин, в силу таланта, удачи и твёрдости руки до сих пор промахов не знал, он постоянно рисковал, а разве риск не стоит оплаты?

В результате цены на его работы оказывались колоссальными, и это было плохо хотя бы тем, что особенно задирать их было дальше некуда. А приходилось потихоньку, так как яйца ему доставались с каждым разом всё дороже и дороже.

Да-да, Мудрищин занимался резьбой страусиным клыком по моржовым яйцам. И других материалов и их сочетаний не признавал. По причине дефицита его главный соперник Хитрюлин уже перешёл с моржовых яиц на страусиные. Куда более дешёвый материал, и дефицита нет. Но ведь это чистейшей воды профанация! И Мудрищин пока держался. У него был налажен надёжный канал получения драгоценных яиц, и если бы не постоянный рост цен, можно было бы не ронять марку и дальше. Но ведь всё шло к тому, что источник исходных материалов иссякнет.

С одной стороны, это избавляло Мудрищина от конкурентов, с другой стороны делало будущее неопределённым. Но вообще-то ведь большая разница - по полгода корпеть над очередным шедевром, сперва продумывая все тонкости узора, а потом их воплощая недрогнувшей рукой без единого изъяна, или же на скорую руку клепать очередные поделки безо всякого риска, ведь испорченное по небрежности страусиное яйцо можно было спокойно выбросить и взяться за новое. Да и выдумкой Хитрюлин не блистал, просто тиражируя несколько известных вариантов орнамента бесчисленное количество раз.

Не то, что Мудрищин. Узор был традиционным, но ведь он допускал неисчерпаемое множество вариаций. И уж в отличие от всяких там Хитрюлиных наш герой прилагал массу усилий, но выдумывал каждый раз что-нибудь новенькое. Ни одна из работ не повторялась. И в то же время ни один из образцов не выбивался из традиции, Мудрищин умело балансировал на грани новаторства, и по мнению знатоков никогда не нарушал канонов, но постепенно обогащал и расширял их.

Зато из-за относительной дешевизны работы Хитрюлина разлетались моментально среди самой широкой публики, а тиражи были недосягаемыми для конкурентов, и, по слухам, он вовсе не бедствовал. Пока что не бедствовал и Мудрищин. У него сложился кружок почитателей и верных покупателей, с пониманием относившихся к неуклонному росту цен на шедевры и не жалевших больших денег на их приобретение. Но было трудно.

Контакты с покупателями и ценителями поддерживались через интернет, и обычно к моменту завершения работы над очередным опусом претендент из числа своих уже с нетерпением ждал, когда мастер нанесёт последний штрих. Отношения в этом клубе избранных и причастных были самые возвышенные. Вообще говоря, можно было бы устраивать аукционы, тогда бы цены полезли, пожалуй, вверх, но для Мудрищина солидность и надёжность взаимосвязей с этим кругом понимающих были важнее дешёвой выручки. Всё равно цена, и так уже казавшаяся огромной, не может подняться чересчур высоко.

С фамилией своей, не слишком благозвучной, Мудрищин немного промахнулся. И чего было не взять какой-нибудь псевдоним поблагороднее? Но, оформляя свои первые работы для продажи в интернете, мастер по неопытности и простоте не догадался воспользоваться псевдонимом. Это лишь потом до него дошло, что в интернете-то как раз псевдонимы у всех, не только у художников или там поэтов. И было уже поздно что-то менять, он уже оказался известен в своём узком кругу именно под настоящей фамилией.

К тому же один из его артистических приятелей, Жора Прищепкин, не моргнув глазом представлявшийся всем Прищепиным, хотя он-то уж никаким художником не был, сказал ему в своей несколько загадочной манере:

- Ты своей фамилии держись, она ценнее, чем любой красивый псевдоним.

Прищепкин вообще вёл себя как мэтр, лучше знающий обо всех тонкостях искусства, чем художники, среди которых он вечно крутился. Чем он сам занимался, было не очень понятно. Бывало, он вдруг подавался в какие-нибудь кришнаиты, и исчезал на длительный срок, но неизменно бросал любую секту совершенно безо всяких последствий для себя, и возвращался к привычному околачиванию в знакомой среде. При этом он всегда удачно подгадывал моменты своих возвращений к завершению какой-нибудь длительной работы одного из мастеров и получению за неё заслуженного и внушительного гонорара.

Мудрищин догадывался, что источником пропитания для Прилипалы, как того за глаза все звали, были просто средства, которые он виртуозно брал в долг у неосторожных мастеров искусства, отличавшихся некоторой широтой души. После получения большой суммы за проданный шедевр их можно было брать тёпленькими, лишь бы не зарываться чересчур. Долгов Прищепкин никогда не отдавал, а знакомств среди художественной братии у него было немало, и по прикидкам он вполне мог так держаться ещё долго.

И да, несмотря на то, что Прилипала в жизни не держал в руках ни кисти, ни резца из страусиного клыка, он, казалось, знал всё и обо всём. Его советы и заключения всегда были безапелляционны, резки, но в то же время немного туманны. Как ни странно, художники прислушивались к ним, и относились даже с каким-то пиететом. Это-то и послужило причиной неприятностей Мудрищина, попавшегося на удочку разглагольствований пижона, как уклейка на ржавый крючок, согнутый из булавки.

Ведь именно от Жорика он услышал загадочно звучащие термины "ма́ндала" и "ли́нгам". Однако тайна была тут же раскрыта, Прилипала просветил ошеломлённого Мудрищина насчёт истинного значения этих древних сакральных символов. Это, попросту говоря, были стилизованные изображения женских и мужских причиндалов, которым в былые времена приписывались священные и даже космические свойства. А столь излюбленные Мудрищиным изысканные узоры как раз и построены из искусно переплетённых мандал и лингамов.

- Вот полюбуйся, у тебя на стене ковёр, - Действительно, Жорик указывал на старенький коврик с восточным орнаментом, висевший над диваном в уголке студии художника. На этом диване художник частенько укладывался прикорнуть во время ночных бдений над тонкой работой, боясь прерывать её на длительное время. Ему нравился ковёр за геометричность, конечно, не сравнимую с его собственными орнаментами, но в своей идее чем-то схожую с ними. На ковре в три ровных ряда были размещены геометрические фигуры, ромбы, нет, похоже, восьмиугольники, и эта стройность радовала глаз утомившегося творца.

Но Жорик не унимался и тут же раскрыл куда более глубинную связь между работами по моржовым яйцам и рисунком ковра.

- Это ведь тоже мандалы. Вот, сам можешь убедиться, тут три ряда мандал по семь штук. Сакральные числа, понимаешь?

Как употребление сакральных чисел доказывает, что это именно мандалы, в голове не очень-то укладывалось. Но доказательств и не требовалось. Мудрищин внезапно, как бы прозрев, увидел скромный орнамент вытертого предмета меблировки совсем в другом свете. Вовсе даже не сакральном, а откровенном в своей непристойности. Двадцать один женский орган зиял перед взором обалдевшего мастера резца, наводя на совсем нехорошие мысли.

А Жорж продолжал свою возвышенную болтовню, и его занесло уже совсем в другие области. Теперь он разглагольствовал о происхождении народов, якобы вышедших с крайнего Севера, где ныне чукчи и другие племена ещё занимались вымирающим промыслом моржей, и откуда якобы и исходят все эти узоры.

- В те эпохи тоже произошло глобальное потепление, мерзлота растаяла, тундра сперва превратилась в болото, а потом вообще в море. Моржи почти повымерли, и жившие там светловолосые голубоглазые гиганты откочевали южнее и западнее. Их почему-то принято называть ариями, но с научной точки зрения это чушь. Ариями следует называть в строгом смысле только ту ветвь, которая добралась до Индии, осела там на какое-то время, обогатила тамошнюю могучую культуру ведическими знаниями и своим языком, превратившимся позже в санскрит, а потом откочевавшую оттуда в Европу. Это какие-нибудь древние греки, к примеру. В их жилах уже была намешана индийская кровь.

- Вот обрати внимание, - продолжал в упоении Жорик, - греческое по происхождению имя Ксения означает по-ихнему "чужачка". И в то же время "брюнетка", "тёмненькая". Как такое могло бы произойти среди греков, которые сами брюнеты? Нет, это возникло ещё у их предков, бывших некогда светловолосыми.

- Но ведь основная часть этих северян, - вещал Жорж, - уже распространилась по всей Европе и будущей европейской части России напрямую! Они и дали начало как будущим русским, так и всем славянским племенам, а также скандинавам и немцам. Половина нынешней Европы, не включая российские территории, была ими освоена!

Старательно и тоскливо пропуская всю эту высокопарную чепуху мимо ушей, Мудрищин уныло прикидывал, как бы избавиться от Прилипалы. Мало того, что деньги тянет, так ещё и все кишки выматывает, подлец! Но избавляться от Жоры было поздно.

Теперь бедняге резчику мандалы и лингамы мерещились уже повсюду.

Душевное равновесие мастера было окончательно и бесповоротно поколеблено. Как какой-то поручик Ржевский, с этой поры он уже во всём вокруг видел одно и то же, причём ассоциации оказывались не возвышенными, а напротив, совершенно низменными. Долго такое наваждение не могло оставаться безнаказанным. Мудрищин не представлял, как он возьмётся за очередную работу, когда ему и в выводимых своей же рукой узорах чудились всё те же гадости.

Вместе с этим грянула ещё одна неприятность. Контрагент с печалью извещал его о приостановке, а может быть, и полном прекращении поставок сырья. Вышло новое постановление, добычу моржей даже народностям, ведущим традиционный образ жизни, приходилось сурово лицензировать - а самое главное, случилась совершенно неслыханная до сих пор вещь. Раньше тоже было довольно много всяких постановлений, но на местах их всегда умело обходили. Теперь же все лазейки оказались надёжно прикрытыми, а нарушители выявлялись и карались быстро, решительно и беспощадно.

Так как моржовые яйца пользовались повышенным спросом и среди самих чукчей, поскольку считались амулетами, продажа их внешним заказчикам была полностью остановлена. Просвещённый гнусным Прилипалой художник уже чётко понимал, от чего и для чего служили эти амулеты.

У Мудрищина осталось одно-единственное последнее моржовое яйцо.

Творец долго готовился к началу работы над ним. Новый орнамент обещал оказаться небывалым. Теперь надо было только как-нибудь прогнать от себя злые чары и приступать к задуманному. Вдохновение, охватившее мастера, частично помогло справиться с наваждением. Ковёр на стенке был перевёрнут тыльной стороной, чтобы не наводить на гадости. Жорик, естественно, исчез с глаз долой, его появления стоило ждать лишь после окончания трудов. Всё складывалось как нельзя лучше.

Спокойные прогулки в безлюдных местах и напряжённое обдумывание будущего шедевра настроили Мудрищина на рабочий лад. Ему уже не терпелось приступить к резьбе. А начавшись, работа закипела, пошла быстро и удачно. Однако, как быстро ни кажется это со стороны, прошло немало времени до того момента, когда оставалось нанести всего лишь несколько последних элементов.

Тем более, что чем ближе была работа к окончанию, тем труднее становилось творцу. Утомлённый тонкими и напряжёнными усилиями, художник нет-нет да и срывался на нехорошие ассоциации, и отгонять их и приводить себя в порядок оказывалось и долго, и нелегко.

И уже при самом завершении искуснейшей резьбы произошло ужасное. В первый раз в жизни мастера рука его дрогнула. Резец пошёл не совсем туда, и в намечающейся, пока что неглубоко прорезанной линии Мудрищин увидел как раз то, чего он боялся. Вместо стилизованного и геометричного символа, за которым надо было ещё рассмотреть скрытый намёк, вышло что-то слишком уж откровенное.

Мудрищин прервал резьбу на два дня, рассматривая почти что испорченную работу, в которую он столько вложил, и с которой было связано столько надежд. Он обдумывал, можно ли исправить оплошность. Всё-таки если, например, заполировать наметившуюся неверную линию, ещё ведь можно восстановить строгость изначального узора? Однако, приглядевшись повнимательнее, мастер определил, что как ни мала глубина проведённого штриха, после полировки идеальная форма яйца окажется нарушенной, причём настолько, что это будет заметно.

А если продолжить линию как она есть, углубить её, да ещё повторить зеркально для сохранения симметрии, выйдет пакость. Думал Мудрищин, думал, и в конце концов был вынужден признаться себе. Пути назад нет, надо соглашаться с неизбежным и делать уже как получается. При этом мандалу ещё можно было как-то поправить, сделав её погеометричнее, а вот с лингамом выходила полнейшая засада. Как ни крути, а элемент получался откровенным до полного паскудства.

Что было делать? Проклиная сквозь стиснутые зубы проклятого искусителя Жору Прилипалу, мастер приступил к завершению работы уже как выходило. Так, в законченном виде было ничего, даже не сразу бросалось в глаза. Но знатоки и заказчики ведь будут рассматривать яйцо внимательно! Да и обманывать покупателей недопустимо, это было бы уже совсем позорищем.

Доведя уже не шедевр, но всё-таки неплохую работу до полного завершения, Мудрищин стал размышлять, что теперь делать с созданным артефактом. Просто впарить следующему из членов клуба почитателей никак нельзя.

И мастер придумал вот что. Поместил фотографию своей работы в каталог на продажу, при этом не стал скрывать огреха, а, наоборот, честно выставил его на самое видное место, и, не объясняя подробностей, объявил аукцион. Начальную цену назначил совсем смешную, почти вдвое дешевле других своих работ. Лишь бы затраты на материал окупить.

А тут, почуяв скорые поступления, и Жорик нарисовался. Но Мудрищин уже придумал, как отвадить виновника всех своих бедствий. Горестно глядя Прилипале прямо в глаза, он сообщил тому, что яйцо пока не продалось, и когда продастся, непонятно. Так что он очень рассчитывает на возврат хотя бы самого последнего долга от Прищепкина, чтобы продержаться до поступления гонорара.

Жорик произнёс туманную фразу, которую при наивности можно было бы воспринять, как обещание постараться и непременно скоро отдать. Но художник уже потерял всякую наивность, а виноват в этом был сам Жорж, к тому же после своих слов исчезнувший из поля зрения Мудрищина навсегда.

Обречённо и понуро автор неудавшегося шедевра обратился к сайту, на котором продавалась работа. Аукцион проводился умной программой, не требующей особого вмешательства продавца, разве что захотелось бы внести какие-то коррективы или прекратить торги по собственному решению. Но при взгляде на страничку художник обалдел.

Цена уже задралась до небывалых высот по сравнению с другими, не испорченными мастером произведениями.

Мудрищин подумал, подумал, поставил чаю, открыл коньячок, решительно перевернул ковёр на положенную сторону, сел на диван спиной к нему и стал довольно спокойно прикидывать, а чему же именно обязан столь выдающимся финансовым успехом. Наконец, ему в голову пришла здравая мысль - почитать комментарии, которыми обменивались распалённые аукционом претенденты. И, к немалому своему удивлению, он обнаружил, что как раз то, что ему казалось огрехом, и вызвало такой ажиотаж. Находка была объявлена новым словом в резьбе по моржовым яйцам.

Что же, пораздумав ещё, Мудрищин признал их правоту. Но моржовых яиц больше в запасе не было. А в голове у мастера уже складывались новые и новые способы вписывания откровенных деталей в освящённый каноном орнамент. Возможности для всё более сложных вариантов резко возрастали. А то, что непристойность - так и наплевать. Художник уже догадывался, что она никого не смущает и даже уместна, ведь его работы наверняка считались не только образцами тонкого искусства, но и теми самыми амулетами.

Он, не откладывая в долгий ящик, созвонился со страусиной фермой, которая ему поставляла клыки и постоянно предлагала партии яиц в комплект к инструментам. В своё время Мудрищин даже перебрался на жительство и приобрёл студию поближе к этой ферме, чтобы не терять непосредственной связи с ними. Переселяться на Чукотку поближе к источникам моржовых яиц он не стал, поскольку затраты на пересылку и даже страховку были мелочью по сравнению с драгоценным грузом.

Вариантов в голове мастера крутилось уже столько, что всё равно надо был срочно повышать скорость работы. Если бы он по-прежнему корпел над моржовыми яйцами по полугоду, он не охватил бы и малой толики задуманного.

За последнее своё моржовое яйцо Мудрищин выручил на аукционе примерно вдесятеро больше, чем обычно. После чего обратился к заказчикам, объяснив, что по не зависящим от него причинам вынужден перейти на страусиные яйца, но обещает, что по-прежнему будет высоко нести знамя искусства. Каждая работа будет обязательно уникальной. Начальные цены, разумеется, будут снижены. Но все работы теперь станут продаваться через аукцион.

Новый этап в творчестве принёс Мудрищину как материальный успех, так и славу. В придачу укрепилось признание в кругу эстетов, да и творческая удовлетворённость была на высоте. Он же ни в коем случае не халтурил, постоянно обогащая создаваемые образцы всё новыми сочетаниями канонической стилизации с новаторской непристойностью. Повышал процент откровенных элементов в творениях он постепенно, но не просто по нарастающей, а с зигзагами и возвратами к меньшим показателям. Тем не менее в конце концов он добрался и до такого шедевра, как орнамент из одних только новаторских элементов, над которым он особо тщательно трудился, и который улетел со свистом за заоблачную цену.

Первым подражать Мудрищину попытался Хитрюлин, однако немедленно был заклёван знатоками и тут же присоединившейся к ним широкой публикой за плагиат, после чего на некоторое время был вынужден отступиться, покаяться и вернуться к своему привычному ремеслу.

Но потом подражателей развелось множество, увещевать их стало уже непосильной задачей. Примкнул к ним и Хитрюлин. Но ведь все именно подражали, всего лишь повторяя с той или иной степенью мастерства находки Мудрищина, который был неистощим на новинки. Цены на такие копии были несравненно ниже, чем на оригинальные работы Мудрищина.

Но это ещё не всё! Амулеты действовали! Раньше полная поглощённость высоким искусством выражалась также и в том, что Мудрищин жил бирюком и о сексе некоторое время и не помышлял. А сейчас как собственные работы, так и ежедневное созерцание теперь уже любимого коврика на стенке в студии довели до того, что художник повадился водить к себе на диван утончённых и длинноногих поклонниц, и слава его как мастера в этом деле ширилась одновременно со славой его как художника. Потом ему надоели девицы, и он почувствовал, что пора остепениться.

Он подыскал себе нормальную бабу поближе по возрасту, дородную, добродушную, хозяйственную, и мечтающую именно о спокойной семейной жизни. Осчастливил её как открывшейся в нём сексуальностью, так и предложением руки и сердца, а также несомненной успешностью в жизни. Купил дом в пригороде ещё ближе к страусиной ферме, и даже стал подумывать, а не войти ли в неё пайщиком.

Жизнь налаживалась, творчество расцветало.

Жорика Прилипалу Мудрищин давно забыл как страшный сон. Впрочем, зла на него держать уже было не за что, тем не менее снова видеть совсем не хотелось. Художник рассудил, что Прищепкину и так были выплачены достаточные средства в виде невозвращённых долгов, перекрывающие сомнительные заслуги Жоржа перед его творческой карьерой. А ненавидеть? Да совершенно ни к чему! Он ведь был прав насчёт фамилии. Вроде бы несколько неприличная, она превосходно вписывалась в контекст творчества героя нашего рассказа, причём даже в те времена, когда сам творец об этом и не задумывался.

Уж каким гнидой ни был Жорж-соблазнитель, но в искусстве он, как оказывается, и в самом деле разбирался на все сто.