ЧАСТЬ 2. Дорога за предел

так что это справедливо, что именно я буду искать тебя десять, двадцать, сотню жизней, пока не найду ту, в которой ты снова будешь со мной (ц)

Открывать глаза сразу же, как по воле обстоятельств шагнул в какой-то Мир, кажется мне жутким кощунством. Поэтому я сперва долго-долго привыкаю к собственным ощущениям - и, на всякий случай, пытаюсь вслушиваться в открытые Двери. Конечно, ничего не слышно. Хотя это не значит, что их теперь и правда нельзя открыть...

- Ты сегодня собираешься идти в школу, Тэд? - спрашивает женщина прямо над ухом. И тут же ощутимо тыкает пальцем мне в грудь. - Я не шучу, вставай. Ещё немного, и ты опоздаешь.

Под головой сбивается набок дурацкая перьевая подушка, которая опять стала совершенно плоской за ночь, давным-далёко оставленное никому имя повисает в пустоте ярким шлейфом. Я открываю глаза, готовый почти что ко всему и ни к чему одновременно.

У кровати стоит мама, настоящая живая мама с сумкой в руках, явно собирается куда-то. Первое правило Миров - ничему не удивляться, и я нарушаю его почти каждый раз, но теперь - особенно: если бы челюсть и правда могла отваливаться, а сердце - выпрыгивать из груди, то произошло бы именно это. Впрочем, проверить на истинность можно всё - и это тоже.

- Можно, я сегодня не пойду? - говорю я, утыкаясь лицом в пахнущую мёдом и травами (совсем как в детстве) подушку. - Слишком хороший день для школы, как насчёт сходить в парк покормить птиц? Думает над этим она немного дольше, чем я это помню; и в конце концов я уже почти начинаю сомневаться, но приходит время, и она говорит:

- Ты слишком любишь птиц. Возьму ещё орехов для белок, считай, назло.

Кристофер не любит просыпаться. Кристофер не любит засыпать. Особенно когда одно или оба этих события происходят в темноте. Кристофер не боится темноты, просто однажды они договорились друг с другом никак не контактировать; а сны, как известно, ни в чём не слушаются их обладателя. Тем не менее, спать ночью приходится. Потому что уроки с утра и художку по вечерам никто не отменял. Но по утрам собственное имя кажется чужим и колючим, родной дом - ужасно далёким, и плеск воды за окном напоминает шторм на неизвестных берегах. Впрочем, когда голова перестаёт кружиться, с этим уже вполне можно жить.

Кристофер просыпается, чтобы искать. Он всё делает, чтобы найти: даже чистит зубы и с трудом доедает завтрак, даже ходит за хлебом и молоком в самый дальний на улице магазин. Проблема поисков не в том, что результата пока нет, он обязательно будет, просто немного позже. Проблема - в том, что Кристофер сам не знает, кого или что ищет.

Старые кеды всё ещё - магия? - держатся, шнурок у ключей слишком длинный, опоздать на уроки равняется проигрышу в споре с самим собой; Кристофер старательно вымарывает из головы никак не складывающиеся в нужные формы мысли и выходит из дома. На этот раз цель поисков простая и понятная, давно знакомая - он ищет Тэда.

С Тэдом они встречаются каждое утро на перекрёстке возле школы. Тэд - практически лучший друг, во всяком случае, стоит надеяться, что он тоже так считает. Правда, вне школы (или только вне перекрёстка?) Кристофер Тэда никогда раньше не встречал, но об этом и думать не хочется; уж единственная стабильная вещь в жизни точно не должна иметь никаких объяснений.

Однако перекрёсток пуст, и сегодня Тэд не приходит почему-то; не катастрофа, но обидно. Кристофер идёт до большого здания медленно и смотрит назад, вдруг встретятся ещё, но никакого смысла в этом нет.

Белка тянется к ладони так, словно это не она меня - теоретически - должна бояться, а совсем даже наоборот. Вздрагивает, однако, когда я поднимаю вторую руку, чтобы заслониться от утренних лучей в глаза. Можно было бы просто закрыть их, но я боюсь закрывать глаза - что, если она исчезнет? Не видел маму так много времени, почти вечность, что теперь катастрофически боюсь её потерять, хоть ни один Мир и не работает по этим глупым фобиям.

Дикие утки подозрительно дружелюбны, голуби подходят почти вплотную и совершенно не боятся; сентябрьское, судя по ощущениям, солнце гладит по затылку мягким светом, и я, неслыханное дело, расслабляюсь. Двери закрыты, искать новую - далеко не факт, что получится, проводника у меня снова нет, и чёрт знает, где он теперь; наверное, можно на некоторое время забыть, что мне не тринадцать, дома давно уже не существует, а в школу надо было ходить неслыханное количество лет назад.

Я хочу найти Дверь, думаю я. Я хочу найти Перекрёсток, потому что она маленькая и совсем одна здесь, это совершенно точно мой Мир, и для других места предоставлены не самые лучшие. Я найду её, только не сейчас, пожалуйста, ещё пара минут дурацкой идиллии.

Но если громко думать, то Мир слышит; сердце замирает, фон - и птицы, и уже внаглую перебравшаяся мне на руку белка, и мама, и окружающий фон - перестают существовать. Сердце замирает и разлетается на тысячу кусочков, сейчас это отчаянно не вовремя, потому что мне так хорошо, что впервые ни капли не хочется уходить. Но оставаться в чужом Мире сейчас опасно, поэтому я закрываю глаза

И почти физически слышу новую Дверь. Как будто в бесконечной темноте где-то далеко-далеко от тебя включили крохотную лампочку. Я помню это ощущение лучше всего на свете, оно похоже на горсть игл в сердце, но я всегда рад ему.

Правда, в этот раз что-то не так.

И Дверь, и Перекрёсток манят меня оттуда, куда я бегу - как будто они рядом друг с другом. Перекрёстки не умеют открывать двери, с большим опозданием вспоминаю, впрочем, может, просто повезло оказаться поблизости? Хотя, чем ближе, тем яснее становится: не рядом, а вместе, и как это, чёрт побери, вышло?

На улице пусто и ветрено - будет гроза. Он сидит на бордюре около большого дурацкого здания (школа, что ли? слишком знакомое, но вспоминать сейчас нет времени), носками кед пиная мелкие камешки. Свет фигуральной лампочки становится ярче, и пусть Перекрёсток, как и Дверь, могут быть неодушевлёнными вещами, я ничуть не сомневаюсь в цели.

- Привет, - выдыхаю я, до этого момента даже не замечал, как долго не дышал. - Я тебя нашёл.

- Привет, - спокойно кивает он, очередной камешек аккуратным ударом отправляя мне под ноги. - Я тебя ждал.

Ничего не говорим, зачем говорить; мир, который только что раскрыли, сжимается и рябит, стоит нам уйти, как он восстановит форму, и случится это в следующие несколько мгновений. Но пока мы сидим, как последние придурки, на пыльном бордюре где-то на краю, ветер гладит нас по затылкам, дороги сворачиваются в клубки у ног.

- Я знаю твоё имя, Перекрёсток? - спрашиваю я без предисловий, нам обоим всё и так ясно, нет необходимости пояснять.

- Ты знаешь все мои имена, Пилигрим, - кивает Кристофер, и острые осколки города тают в надвигающейся буре.

ЧАСТЬ 3. Тебе это снится

В этот раз мне суждено проснуться в лесу - лежать на влажной ароматной хвое, в полутьме, и чувствовать, как лица осторожно касается только что родившийся дождь. Вставать ужасно не хочется, но если лежать слишком долго, Мир сочтёт тебя своей частью, и потом уже вырваться будет действительно очень сложно. Поэтому на счёт три я открываю глаза, приподнимаюсь на локтях и вспоминаю: меня зовут Тэд, и мне надо найти Перекрёсток - сейчас это две, пожалуй, самые важные вещи в любом месте и времени.

Лес уже выглядит живым, настоящим, возможно, более реальным, чем я сам, не принадлежащий ни одному Миру. В первые несколько мгновений мне даже показалось, что ни один из нас не имеет отношения к его существованию - ровно до того момента, пока птицы высоко-высоко в ветвях не начинают насвистывать что-то, чертовски похожее на Yellow Submarine. Я только усмехаюсь. Рождающийся Мир отлично умеет выбирать себе хорошие детали.

Гроза, ведущая нас ей одной известными маршрутами, дала единственный плюс, зато какой: пока мы на крючке, мне не нужно скрывать имя, эти Миры не представляют угрозы с той стороны, к которой я привык, пока был Пилигримом. И потому я без опаски закрываю глаза и вслушиваюсь в Двери снова - хоть это и не должно работать сейчас, но сработало же в прошлый раз. Ствол сосны, который я обнимаю, чтобы не упасть, мокрый и липкий, но это ерунда, сейчас моё сердце стучит о другом: в пространстве, как крохотная лампочка в бесконечной темноте, зовёт Дверь.

Кристин просыпается совершенно одна - за окнами сумрачно и тихо, но тишина не пугает: этот лес никогда не причинит ей вреда, они росли вместе четырнадцать лет, слишком много для возможной вражды.

Она не заводит будильник, допотопный железный монстр стоит у кровати, словно памятник. Она вообще не смотрит на время. В лесу нет времени, только свет - или темнота, агрессивная и опасная, заставляющая испытывать какое-то чувство, названия которому Кристин не знает, но помнит, что оно ей не нравится.

Именно из-за этого чувства Кристин делает то, что делает: каждое утро влезает в высокие резиновые сапоги, доходящие ей чуть ли не до пояса, закутывается в шуршащий дождевик и долго гремит чем-то в кладовке, прежде чем выйти из дома в объятия леса. В этом лесу всегда влажно, почти темно и как будто совсем не бывает никого, кроме неё; но Кристин знает, что это не так. И потому каждое утро, и сегодня тоже, у неё в руках звенят, покачиваясь, большие керосиновые фонари. В лесу их свет виден издалека и так хорошо, будто они специально для этого и предназначены.

Кристин помнит, что однажды на этот свет кто-то придёт. Вот только понятия не имеет, кто именно.

Никогда не учился определять точное расстояние, вообще не уверен, существует ли такая магия. Но я знаю направление, и этого хватает, чтобы идти по лесу, умытому дождём, не блуждая.

Под ногами проминаются мягкие иголки, уже слегка рыжие от времени. На деревьях я вижу птиц, незнакомых то ли просто так, то ли потому, что в Мире, где я родился, таких никогда не существовало. Удивительное ощущение - мне здесь спокойно, настолько, что мог бы задержаться, если бы не...

Но ничто хорошее не длится слишком долго - и когда я вслушиваюсь в Дверь снова, чтобы свериться с внутренним компасом, вдруг оказывается, что теперь их две.

Спички то ли промокли совсем, то ли просто не желают разгораться. Но спустя какое-то время Кристин всё же удаётся зажечь одну из них - и во втором фонаре оживает большой огненный светлячок.

Так спокойнее. Чем больше света, тем меньше шансов, что кто-то, кто должен прийти, потеряется.

Следующий фонарь расцветает в темноте уже быстрее. Всего их семь, в этой цифре есть какая-то магия - как будто и правда становится светлее, или спокойнее, или просто легче быть здесь одной.

Мне не нравится то, что происходит. Ещё ни разу в этой новой жизни мне не приходилось видеть столько Дверей сразу. Конечно, такое не раз случалось давным-далёко, но законы того времени больше не работают. Во всяком случае, со мной.

Это не может быть ловушкой. Кроме меня и Перекрестка в этом новорожденном Мире больше никого нет, и уж тем более ни одного из тех, кто желал бы мне навредить. Поэтому я вдыхаю поглубже, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце, и бегу вперёд - на свет.

Кристин умеет слушать лес. Он сам её этому научил, а она оказалась достаточно хорошей ученицей, чтобы пользоваться этим знанием всякий раз, как понадобится.

И потому шаги и тяжёлое дыхание Кристин слышит издалека, задолго до того, как их обладатель наконец касается тёплого света её фонарей.

- Ну конечно же, это ты, - говорит Кристин, с трудом сдерживаясь, чтобы не хлопнуть себя по лбу. - Как я вообще ухитрилась забыть, кто ты?

Мы идём по лесу рядом, так, будто знакомы сто тысяч лет и ни разу не расставались дольше, чем на десять минут. Один из фонарей девочка-Перекресток несет в руке, и я всё ещё не понимаю, как вообще так вышло.

- Я не знала, - растерянно оправдывается Кристин, - это же просто... Дорогу освещать.

Нет, качаю я головой, это совсем не просто, особенно если ребёнок-Перекрёсток, единственный на свете Перекрёсток, умеющий открывать Двери, всем сердцем хочет, чтобы его нашли. Но упрекать её в этом нет смысла - она действительно ни в чём не виновата, и даже полные паники пробежки по чужому лесу, мокрому от дождя, ничуть мне не повредят.

Этот Мир уверен в себе сильнее, чем прежний, поэтому он не обращает на нас внимания, растёт и расцветает изо всех сил. Даже несмотря на то, что мы разгадали его загадку, мы ему больше не нужны - и, возможно, никогда не были.

- Я хочу домой, Пилигрим, - почему-то шёпотом говорит Кристин. Справедливо, таскать её с собой с самого начала было глупо и небезопасно, но история никогда не спрашивает, хочешь ли ты в неё попасть.

- Я не могу тебя вернуть, - медленно говорю я, и, пока она не испугалась, добавляю: - Потому что через мои Двери могу ходить только я. Но ты сама теперь умеешь их открывать, так что могу только пожелать тебе доброго пути.

Она кивает и долго молчит. Мы оба молчим. Это не плохо, просто прощаться как-то иначе слишком глупо и неправильно, особенно после всего пережитого. Но в конце концов я решаюсь - есть ещё одна чертовски важная вещь, и мне очень надо её знать.

- Можно последний вопрос?

Перекрёсток пожимает плечами. Конечно, всё это глупости, но от глупостей ещё, может быть, никто не умирал.

- Почему ты зовёшь меня Пилигримом?

- Потому что я знаю правила. Другие не умеют находить Перекрёстки, - без раздумий поясняет она, будто это действительно очевидно. Но это неправда; я не разучился только находить, а вот всё остальное осталось за печатью времени, грубой и бесполезной, как моё неспособное любить единственное место сердце.

- Я хочу стать Пилигримом, - говорю я, кажется, не вслух, но Кристин кивает. - Я был им когда-то очень давно, когда большинство моих друзей ещё были живы, и отказался, в отличие от многих, сам. Просто подумал, что это слишком сложно для того, кем я был, и что эти правила не для меня. Но если ты уходишь, вернуться назад нельзя. Ты знаешь, почему.

- Потому что возвращается кто-то другой, - кивает девочка, и фонарь в её руках вспыхивает ярче солнца. Мы оба знаем, что так правильнее.

Но когда Дверь закрывается за ней, вместо облегчения я чувствую тяжёлую необъяснимую тревогу.

to be continued...