Аннотация: Говорят, что считка с Тэйнара. Может быть.
Я любил его, а он хотел мне принадлежать. Я не хотел причинять ему боли, сохранив его идеальным, боялся разрушить стройную вязь его контуров, хотел, чтобы он научился видеть себя со стороны: красивым, сильным, гибким и немного хищным в любых своих движениях.
А он хотел принадлежать мне полностью, извиваться под хлесткой плетью, после каждого удара которой на светлой коже оставались алые полосы, хотел синяков на шее от моих пальцев и зубов, поцелуев до крови, до крика, чтобы я связывал, заламывая руки, так, что после веревок оставались следы. Чтобы я насиловал его грубо, жестоко, каждым словом и жестом ставя его на колени перед собой. Чтобы я обладал самой его сутью, душой, жизнью и телом. Он весь покрылся тонкой сеточкой шрамов, он улыбался сквозь слезы, в очередной раз подставляя себя под плеть, сталь и огонь, но как только я старался быть мягче обычного, взглядом умолял меня продолжать. Подчинить его и брать полностью, без остатка: так и настолько полно, как он только мог отдавать мне себя. Он сам причинял себе боль. Моей рукой.
Я не знаю, кто из нас был большим садистом для другого. Уже под утро, как и каждый раз, я ложился рядом с ним осторожно, когда он уже спал, вымотанный вечером до предела. Я касался его нежно, мягко проводя подушечками пальцев по свежим ранам, аккуратно слизывал с них сочащиеся капли крови и все гладил и гладил по предплечью и волосам, раз за разом произнося его имя. Я боялся, я не хотел видеть его искалеченным, но для него каждый шрам на его теле оставался высшим признанием в любви, он словно копил их на себе и все никак не мог насытиться этой болью и мной.
Когда я сказал ему о своей любви, он принял ее полностью, без остатка, подчинился ей так же, как и мне: всецело и самозабвенно. Он любил меня, бесспорно, но любовь его доходила до полного принадлежания мне каждый вечер и ночь, каждый день нашей совместной жизни. Каждое слово наше о любви воспринималось другим с такой яростной отдачей, что растворяло в себе все остальное, и видя в нем это искреннее желание любить так и отдаваться полностью, я не мог отказать: это было бы равносильно убийству. Он хотел любви так же, как и я.
Когда я, казалось, уже не мог выдерживать этого так долго, один, будто отделенный стеной от него, пока он спал, я впервые рассек себе руку от отчаяния и безысходности. Наутро он заметил, он не мог не заметить такого, он всегда замечал на мне каждый случайный порез, пусть и самый мельчайший. Он спросил меня об этом робко, словно боясь услышать ответ. Я не смог тогда сдержаться, встал перед ним на колени, целовал испещренные шрамами руки, плакал молча, не в силах рассказать всего того, что я чувствовал перед ним. Он испугался поначалу, думал, что я не в себе, а потом, видимо, прочитал в глазах, понял, рассмеялся и сел рядом, прямо на пол, слизал слезы и прижался всем телом, так жарко, как только это было возможно, так, как было всегда между нами.
Я не знаю, что произошло тогда, но я почувствовал его так, как никогда раньше, ощутил его целиком, и понял его страх, самый большой и преследующий его ежедневно, ежесекундно: если я наивно знал и верил, что все так и останется между нами, вечно, навсегда, что сами мы будем вечно, и что ничто в Мироздании не сможет изменить этого, то он видел и четко осознавал смерть, кружащую над нами, он просто боялся потерять меня и не найти больше, забыть все от времени или несчастного случая. Он отдавался полностью, всегда, едва не калеча себя, так, чтобы умереть в тот же миг, когда и я, просто от того, что прервется эта связь между нами. Я не знаю и не хочу знать, кто из нас был мудрее.
Я обещал, что не уйду никогда, он улыбнулся грустно, обнял меня сильнее, но так нежно, как только был способен и сказал, что любит...