Есть безбрежное море литературы, затрагивающей названную триаду. Однако она столь обширна, что с уверенностью можно сказать: нет в мире ни одного текста, так или иначе не касающегося хотя бы уж одного элемента этой Троицы.
И это вполне объяснимо, поскольку сам текст является следствием, исходящим из ее существования.
Таким образом, я должна рассматривать множество следствий существования моего "тринитарного объекта" и тем самым как бы вынуждена судить по ним о породившей их причине.
Подозреваю, однако, что этот путь заведомо ложный, ибо слишком уж прост в сопоставлении с искомым феноменом. Что же именно препятствует соблазну признать полное сущностное тождество явлений под названием "история— культура— дух" с их незримым до поры источником?
Мне известно, что следствие, как правило , не наследует сущностных свойств причины, вопреки известной пословице "яблоко от яблони недалеко падает". По яблоку, в действительности, трудно судить о яблоне, если заранее никаких деревьев никогда не лицезрел воочию... Поэтому пытаться сделать заключение о сущностных свойствах истории, культуры и духа по тому, какой след они оставляют среди человеков, было бы не слишком верно. Солнце, освещая предмет, показывает нам свойства предмета, а не собственные внутренние характеристики. Наука, к счастью, знает множество примеров о границах применимости тех или иных (казалось бы—общих) законов. К примеру—то, что справедливо для механики, неприменимо в области квантовой физики. Видимо, методы постижения истории, культуры и феномена духовного с необходимостью должны быть различными, хотя непременным условием будет единая методология, происходящая от избранного исследователем мировоззрения.
Но какой такой спектральный анализ я должна применить, чтобы получить в итоге сущностные характеристики моей триады? История, культура, дух — да это весь материальный и нематериальный мир, все, что мы можем о себе вообще сказать!
Взятые для изучения области непомерно велики для сосуда, вознамерившегося их вместить. Я говорю не о себе даже, а о человечестве—оно выглядит просто горсткой семечек в арбузе, который независимо от них растет, цветет и плодоносит, пока вызревающий субстрат строит гипотезы о земле, воде и солнце, находясь внутри ягоды, как в разрастающемся конференц-зале.
Что происходит с арбузом и семечками потом, все мы знаем. Потому что находимся, как минимум, снаружи — вне арбуза, и можем изо дня в день наблюдать за всеми факторами, влияющими на его рост. Иными словами, чтобы корректно описать систему, необходимо самому находится извне этой системы. "Погляди на себя со стороны!"— таков основной (и вполне бесплодный) воспитующий призыв, хорошо известный всякому с детства. Ибо глядеть на себя со стороны значит на время перестать быть собой. Покажите того, кому такое под силу...
Казалось бы, положение мое выглядит безнадежным.
Пока я — имярек, то нахожусь внутри системы, образуемой названными выше "тремя китами", и имею шанс разве что рассуждать с позиции арбузного семечка. Когда я выйду из системы, то во-первых, это вряд ли уже буду я, во-вторых, мне не понадобится тогда строить гипотез, ибо все предстанет воочию. Вот только на конференциях выступать тогда не удастся.
Есть два выхода. Первый — подождать смерти. Второй — если не терпится — порассуждать, изучая себя, как часть системы, но с полным пониманием ограниченности и неполноты подобных рассуждений и допущений. Ведь и арбузное семечко содержит в себе все необходимое, чтобы стать целым арбузом впоследствии. А кроме того, в науке вполне допустимо построение рабочей гипотезы. И если не забыть предупредить уважаемую аудиторию, что это моя личная и индивидуальная рабочая гипотеза, то истина будет, как ни странно, не в ущербе! По многим причинам— в том числе и потому, что я буду ссылаться не на обобщенный кем-то опыт человечества, а на личный, неповторимый, но абсолютно бесспорный для меня опыт, или на действительность, явленную мне в таких-то количествах и в таком-то качестве.
У истины, подозреваю, есть специальное свойство нетрудно принимать обличья, "съедобные" для нашего капризного и несовершенного (не говоря уж — единичного, да еще индивидуального!) восприятия.
К тому же, мы сами прекрасно знаем, что есть вещи, как раз для удобства восприятия недопустимые в коктейле. Вот и пример: нельзя сказать, что чем больше народу поместить в одну постель, тем точнее будет у почтеннейшей публики представление о том, что там должно происходить. Почтеннейшая публика в подобных вещах руководствуется всегда и исключительно личным опытом — что не делает отношение двух полов проблемой запутанной, неясной или невозможной к рассмотрению. (Вы возразите, что вопросы секса — вещь интимная? Нисколько. Это вопросы любви — вещь интимная, потому что не только от человека зависят.) Вот и истина также не от человека зависит. Может и она, по аналогии, интимна? Если интимна, тогда, как минимум, и единична.
Вопрос мироощущения действительно сходен по качеству с вопросом о любви: ни то, ни другое невозможно никому навязать. Следовательно, есть вещи, вполне очевидные для всех, но мгновенно теряющие очертания при попытке суммировать и обобщить индивидуальный опыт. Именно эти необобщаемые явления костью в горле стоят у привычного "от частного —к общему". А какая же без обобщения наука? Ясно и понятно — это уже не наука. А тогда что?
Может быть, философия. Может быть, эстетика. Во всяком случае, проблемы нисхождения всеобщего к единичному до сих пор описывались только в религиозной литературе или в художественном произведении.
Но тогда получается, что половина мира существует "вненаучно", конкретно-чувственно (т.е. вполне, казалось бы, реально— а наукой принципиально не рассматривается). По этой причине сия часть реальности признана как бы неполноценной, ибо не подпадает под привычные ритмы двузначной логики "если.... — то...". Эта половина жизни признана несерьезной, необязательной, неосновной— и отдана поэтам, художникам и авантюристам всех мастей.
Дело здесь, как ни странно, вовсе не в "дубовости" научного подхода к миру или в ограниченных возможностях логики. Дело даже не только в необратимых изменениях человеческой этики и психики, происходящих попутно с усвоением шлаков от человеческого "прогресса"...
Итак— история, культура, дух.
Истории как чего-то отдельно сущего в нашей реальности нет. Есть события, так или иначе распологаемые нами относительно оси хроноса. Однако ось времени — это лишь одна координата, а по аналогии хотя бы со структурой нашего трехмерного видимого мира, осей может быть как минимум три. Где же две другие?
Говорят, что события зависят также и от их участников. Сами по себе события —вещь ежесекундная, но какие-то отдельные из них остаются в памяти народной и могут служить чисто внешним пунктиром неведомого нам процесса движения мира во времени. А раз сортировщики и хранители исторических событий — люди, то присмотримся к ним повнимательней. Почему список событий, называемый нами историей, на разных участках глобуса и воспринимается, и фиксируется по-разному? И даже имеет разные последствия при полном сущностном сходстве? Казнь короля в Англии, Франции и России для всех этих территорий значила ли то же самое? Один народ, как ни в чем не бывало, хранит старые традиции среди новых, второй философски пожимает плечами, как бы по поводу естественной утраты невинности, третий же болен душевно и страдает раздвоением личности, строя из себя "новое Я". Соответственно и жизнь от этого у каждого народа на свой собственный манер.
Мы говорим первое, что приходит в голову: так ведь все из-за разницы национальных культур!
Предположим, что национальная культура — координата Љ 2.
Культура — это последствия характерности этноса-в-действии. Именно характерность, соединенная с действиями во времени творит национальные мифы, традиции, обычайность, этику. Но чем тогда обусловлена характерность каждого устойчивого этноса? Это все равно, что спросить "что такое национальность и откуда она взялась".
Довольно много разговоров об этом велось и ведется, но как бы не всерьез. Если подходить к проблеме механистически, то получится, что всему причиной — расовые особенности и климат (причем, что из чего проистекает, неведомо —то ли суровые племена расселились именно в суровом климате, то ли климат воспитал некие доминирующие расовые качества ). Как бы там ни было, но в качестве характерности этноса проявляется лишь то, что наличествует в нем изначально. А говоря об изначальном, мы не можем обойтись без Самого Начала...
Этнопсихические черты порой проявляются не вследствие, а вопреки воспитанию. И их-то как раз невозможно приписать воспитывающему действию культуры, ибо они сами являются культурообразующим фактором. Они иерархически расположены уровнем выше культуры. Вот и остается нам только одна лазейка: этнопсихические качества есть форма сосуда для духовного наполнения, вид беспроволочного телеграфа, которым каждый этнос на свой (индивидуальный, снова прошу заметить!) лад присоединен к миру духовного. И если в духовном мы увидим глубинную координату Љ 3, то она, влияя на культуру явным образом, влияет не только на культурное отображение событий-совершенных-во-времени(что мы зовем историей), но и прямо (хотя для нас неявно) хозяйничает на оси Љ1 (сама временн"ая ось).
Эта неявная часть влияния области духа на время совершения\несовершения событий называется метаисторией и в определенных пределах может быть прослежена— при условии, что мы будем корректно придерживаться величин, расположенных на оси Љ3 и описывающих для нас смысл и направление оси духовного.
Теперь пора сузить круг вопросов для рассмотрения.
Врач перед операцией моет руки, ученый, приступая к исследованию, устанавливает терминологический словарь, аз есмь недостойна квалификации того и другого, потому придется и руки помыть и договорится о терминах, да определить, кроме того, качество собственных помыслов, чтобы не завели меня к какой-нибудь из никудышных "истин". И это будет преамбулой моей рабочей концепции.
В.И.Ульянов-Ленин за кем-то из древних повторял, что истина конкретна. Можно бы добавить к этому, что истина в восприятии (как феномен духовного) еще и единична, и такой род восприятия (единичный) называется эстетическим. Насколько люди близки между собой, настолько их личные истины имеют шанс стать для них чем-то общим. Истины же врагов неслиянны. А пути преодоления этой неслиянности должны лежать вне пределов системы, да еще находиться на другой (иерархически высшей по отношению к этой) ступени. Вероятно, поэтому попытки (даже очень благородные и мастерские) модельной социализации Истины (Достоевский), или пути нравственного самосовершенствования "изнутри" (Л.Н.Толстой) никогда еще не были воплощены в действительности, так и оставшись утопией.
Раз уж истины индивидуальны, то какую тогда мы зовем объективной? И она ли нам нужна? И вообще, для чего и в каком случае принципиально необходимо установить объективную истину, каковы ее притягательные или другие свойства? Является ли процесс поиска объективной истины продуктом культуры, истории, духа или всего одновременно, или поочередно и в зависимости..? Возможно, мне предстоит ответить именно на эти вопросы.
Положением первым (со статусом аксиомы) в моей концепции будет положение о духе, как истоке возникновения и действия феноменов культуры и истории.
Положением вторым (и обязательным!) я признаю в вопросах сокровенного толка (выше я называла их единично-истинными, сиречь эстетическими) свое мнение единственно авторитетным, ибо именно я в рамках данного исследования являюсь конкретным "испытательным полигоном" в реляциях с невещественной частью мира (именно в силу того, что никакими сверхнормальными качествами никогда не отличалась и могу считаться в данном эксперименте среднестатистической величиной)
Поскольку о культуре и истории существует громадное количество данных, необходимо определить, какими именно данными и почему мне надлежит воспользоваться, каковы, иными словами, критерии отбора материала. В рамках моей концепции материал должен быть подобран не доказательный, а убедительный — т.е. попросту говоря, бесспорный, не вызывающий без специальных на то причин ни у кого сомнений и неточных толкований.
В конечном счете, исследование сведется к очередной попытке описать "структуру духа", потому что проблема восходит именно к постижению креативных и гармонизирующих (регулирующих исторический процесс) свойств духа. И, хотя эта задача невыполнима, очередной подход к ней может оказаться чреватым разнообразными последствиями ( согласно моей же концепции)— ибо все, что я здесь написала, со мной включительно, находится как раз внутри системы, которая еще существует и действует.
Итогом этой работы должны быть материалы, устанавливающие характер не только прямой, но и обратной связи между духом, культурой и историей, причем история в данном случае получит не свойственную ей функцию указателя на территориальное местонахождение источника этой обратной связи — а вот как раз об этом говорили в мире не так уж и много.