Мельниченко Николай Трофимович : другие произведения.

14. Забайкальские сопки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

14. ЗАБАЙКАЛЬСКИЕ СОПКИ.

   Во всех частях земного шара имеются
   свои, даже иногда очень любопытные,
   другие части. (К. П. N109)
  

Опять Восток.

   Самый отдаленный пункт земного
   шара к чему-нибудь да близок,
   а самый близкий от чего-нибудь
   да отдален. (К. П. N111)
  
   В конце августа 1955 года кончается учеба моей группы на заводе. Нас с нетерпением ждут объекты Военмормонтажупра, который в Москве, и которому мы принадлежим. Отпуск в 1955 году мне не светит: в часть я прибыл 5 или 6 февраля. Именно столько суток не хватает до 11 месяцев, которые дают право на отпуск за этот год. Сейчас это положение в армии, кажется, отменено. Высокие умы поняли, что это слишком: даже новый человек появляется уже через 9 месяцев.
   Большая группа матросов и офицеров двинулась на Восток. Среди матросов - вся моя учебная группа, правда, половина ее должна остаться в Улан-Уде, остальные едут со мной в Читу. Моя группа - 36 матросов и старшина Квасов Тихон Васильевич - пожилой, невысокий и "кругленький", хлопотливый и заботливый... И Чита, и Улан-Уде - увы, всего лишь названия ближайших больших городов. Наше место - в романтической глуши, среди сопок и лесов, куда не всякая птица по собственному желанию долетит.
   Дня через два наш поезд выходит на знакомый по 1941 году маршрут: Урал, степи Челябинска, Омск... Прошло 14 лет, когда мы с мамой и Тамилой обозревали неведомые просторы из дверей теплушки, а навстречу неслись воинские эшелоны в пекло войны, от которой мы успели убежать...
   Сейчас - все другое, другая страна. А я - офицер, веду свое морское войско к каким-то неведомым берегам на Востоке. В Новосибирске уже не поворачиваем на юг, поезд идет дальше на Восток. Величавая природа, тайга, широкие реки. Изредка проносятся селения - убогие и серые. Закопченный Кузбасс, узловая станция Боготол. Здесь совсем недавно водил поезда друг юности - паровозный машинист Толя Размысловский. На станциях блистательно отсутствует какая-либо пища; бабушек, торгующих горячей картошкой и пирожками - и в помине нет. Кое-где остались надписи со стрелками "Кипяток", но он у нас есть и в вагоне. А вот выданный на дорогу сухой паек матросы весь уже "смолотили". Кое-какой снедью удается разжиться в Красноярске и Иркутске. Впереди - озеро Байкал; говорят на прилегающих станциях торгуют знаменитым омулем. Но большинство станций мы проскакиваем без остановки, на некоторых - стоим далеко от мест торговли. Вместо омуля на одной из станций удается купить морковку. Тоже нужно: как никак - витамины...
   Вот голубая громада Байкала, долго отсвечивающая слева, остается позади. В Улан-Уде треть нашей команды "сходит на берег": до Онохоя им придется ехать рабочим поездом. Спустя половину суток мы высаживаемся в Чите, пересаживаемся на рабочий поезд и часа полтора едем опять на восток до станции Новой: пассажирские поезда там не останавливаются. Железная дорога - почти единственная ниточка, связывающая огромные просторы Сибири и Дальнего Востока с остальной страной. Поезда в обоих направлениях по ней проносятся с интервалом всего пять минут, - гораздо чаще, чем городские трамваи на самом загруженном маршруте...
   Станция Новая в 1955 году, кроме собственно станции,- это небольшой поселок с леспромхозом в 40 километрах восточнее Читы. Наш объект, огороженный колючей проволокой военный городок и стратегическая топливная база, которую мы должны построить, расположены севернее километрах в пяти от станции ближе к сопкам. Рядом по сопкам вьется серпантин шоссейной дороги, построенной пленными японцами. На карте железных дорог СССР 1982 года рядом с названием станции Новая в скобках стоит название поселка или городка - "Новокручининский". Наверняка, это наша разросшаяся стройка: поселок Кручинино был в 5 км от базы по шоссейной дороге.
   Огромные военные топливные базы, которые мы строим возле Читы и Улан-Уде, именно здесь несомненно нужны. Здесь в 1945 году накапливались силы Забайкальского фронта для броска на территории, занятые японской Квантунской Армией; и одной из главных проблем фронта были ограниченные запасы горючего. Кроме того, - на необъятных, труднопроходимых территориях всегда нужны какие-то центры с запасами энергии для преодоления пространства, обеспечения обороны, да и самой жизни населения. Расположение баз, конечно, просчитывалось. Например - недосягаемостью для бомбардировщиков тех времен "Х", взлетающих с аэродромов "У". Наполняться хранилища баз могли медленно и постепенно даже по сверх загруженной Транссибирской ж/д магистрали, - как с Дальнего Востока, так и из Сибири.
   Единственно непонятным было и тогда и теперь: почему эти базы были флотскими? То, что они предназначались в основном для снабжения флота - сомнений не было. Дело не только в том, что строили и эксплуатировали базы подразделения ВМФ. Значительной частью разнообразных хранимых нефтепродуктов был флотский малосернистый мазут, на котором работали тогда котлы для ходовых турбин военных кораблей. Выдача топлива на Тихоокеанский флот (ТОФ) возможна только по той же Транссибирской железной дороге, что дорого и неэффективно...
   Впрочем, такие стратегические соображения тогда мало занимали умы лейтенантов монтажных частей ВМФ: приказали строить здесь - и строим. Гораздо больше удивлялись жители окрестной глухомани, да и ее столиц - Улан-Уде и Читы, когда среди абсолютно сухопутных мест стали очень часто встречаться люди в форме военных моряков.
  

Пополнение - к бою!

   Принимаясь за дело, соберись
   с духом. (К. П. N56)
  
   Нас ждало с нетерпением руководство участка Строймонтажа-11. Людей для неотложных работ на участке очень мало, да и те вот-вот должны быть уволены в запас: им положен "дембель" уже осенью этого, 1955-го года. Теперь мое прямое начальство - начальник участка старший лейтенант Маклаков Иван Алексеевич, худощавый с усиками москвич, инженер-сантехник, окончивший МИСИ, призванный в армию тремя годами раньше меня. Второй начальник - прораб Павлюков Коля - техник-лейтенант, с женой и двумя детьми, тем не менее - слегка инфантильный человек, руководимый супругой. Вскоре Коля безропотно подчиняется мне, долго еще обращаясь на "вы" и только по имени-отчеству...
   С Маклаковым - отношения прохладные. Он замкнутый человек, озабоченный делами участка. Меня он воспринимает как строевого начальника матросов. Я хожу вместе с ним по всем объектам огромного строительства: везде работают мои матросы. Я никогда еще не видел таких трубопроводов в каналах, такого большого количества огромных резервуаров со всей непонятной оснасткой и оборудованием. Я засыпаю Маклакова всевозможными "почему", "что это", "зачем". Маклаков сдержанно и не очень охотно просвещает меня - он уже опытный инженер и его немного раздражают наивные, столь очевидные для него самого, вопросы. Но я схватываю науку быстро, а кое-что из жизни железа и электричества и я объясняю Ивану. Он также начинает понимать, что я не любопытствующий турист, а его правая рука. Постепенно лед недоверия тает, и мы по-настоящему начинаем дружно работать вместе. Иван понимает юмор, и если Коля Павлюков на шутку просто "лыбится", то Иван, сосредоточенно хмурясь, выдает нечто еще более неадекватное, после чего мы ржем уже оба...
   На базе работает еще группа в/ч 10467, у которой тоже около 40 матросов. Командует ими "батя" - инженер-майор Удовенко, пожилой и красивый, с седеющей окладистой бородой, бывший оперный певец из Киева, неведомо какими путями оказавшийся на военно-морской стройке. Вторым номером у него мой старый знакомый по Кировскому военкомату - лейтенант Боря Симагин. Видно, руководство СССР не вняло доводам об особом значении его повторной командировки в Китай, и послало незаменимого спеца чуть поближе. Борю поставили на свободный в то время штат - офицер группы обмуровщиков котлов. Свято уверовав в свое "обмуровочное" предначертание, Боря добросовестно просиживает все рабочее время возле двух (!) обмуровщиков, совершенно не касаясь дел всей остальной группы. В команде "десятки" (так в быту называют в/ч 10467) еще пять мичманов - каждый по своей специальности и со "своими" матросами. Они должны смонтировать и запустить котельную с тремя паровыми котлами ДКВР и локомобилем, вращающим генератор - тепловое и энергетическое сердце базы.
   У нас дела не то чтобы плачевные, - просто их очень много. К концу года часть резервуаров уже должна быть заполнена, а на многих трубопроводах и конструкциях еще конь не валялся; не хватает много арматуры - маленьких, больших и огромных вентилей и задвижек. На огромных резервуарах не везде стоит дыхательная арматура, измерительные устройства, комплекты пожаротушения. (При близком рассмотрении "большие банки" резервуаров оказываются не такими простыми: они насыщены всякой всячиной). Еще не окончен монтаж железнодорожной приемо-раздаточной и сливной эстакады с массой арматуры и огромными "гусаками". Особенно тяжело было со сваркой: три солдата-сварщика пахали просто день и ночь, но не успевали. Солдат давно уже надо было уволить в запас, но их удерживали "ласками и сказками": без сварки все вообще остановится... Моих учеников - 22 человека - ставить на сварку трубопроводов, увы, было нельзя. Они никогда не варили трубы, особенно непроницаемым швом, тем более - неповоротные стыки, в которых потолочный шов плавно переходит в вертикальный и нижний... Рисковать сдаточными ответственными трубопроводами, которые через короткое время должны принять бензин, солярку, мазут и десяток различных сортов масел под большим давлением, никто не хотел. Моих учеников просто распределили в бригады монтажников, где они трудились как слесари, теряя остатки приобретенных навыков. Особо позорной для сварщиков, которых мы учили полгода, была работа по зачистке от мусора и ржавчины днищ огромных стальных резервуаров - пятитысячников, т. е. вместимостью 5000 кубических метров. Я уговаривал Маклакова поставить моих ребят на ответственную сварку, но он категорически противился. Да я и сам понимал, чем это грозит объекту. Дело в том, что плохая сварка на ответственной конструкции, - это своего рода отрицательная работа, или - "антиработа". Чтобы исправить ее, надо провести большую работу, возвращаясь к исходному "нулю": вырезать дефектный стык и близкие "мертвые" опоры, изготовить вставку "катушку", снять фаски под сварку, стянуть концы вместе и подготовить к повторной сварке уже два стыка вместо одного. Точная резка бензорезом - сама по себе трудная операция, и не каждый резчик способен ее выполнить...
   Большинство моих сварщиков тяжело переживают свою "неполноценность" и пытаются ее преодолеть, - тренируясь после рабочего дня в 10 - 12 часов: в остальное время заняты сварочные агрегаты - САКи - генераторы с приводом от бензинового двигателя. Я всячески им помогаю: реквизирую для учебы куски труб, заставляю варить неответственные заготовки в потолочном и вертикальном положениях. Особенно старается Ваня Кудра, невысокий худощавый парнишка из Украины. Он поднимается вместе с мотористами, помогает им заводить САКи, затем тренируется, пока подойдут основные силы. После работы иногда я прогоняю его на отдых силой...
   Сопки вокруг нашей базы полыхают багровыми и желтыми красками осени. Вся "эксплуатация" - войсковая часть, которая будет эксплуатировать базу, ходит на сбор грибов и каких-то ягод: им просто нечего делать. Их командир, полковник Морозов, невысокий крепыш с курчавыми волосами фавна, и подобно фавну, не пропускающий ни одной женщины, подтрунивает над строителями и монтажниками, строящими ему базу. Он твердо уверен, что мы никак не управимся в срок, и ему еще долго придется валять дурака, - вместе с вверенной частью...
  

Бытие и быт.

Бытие определяет сознание (марксистская аксиома)

Никто не даст нам избавленья... (тоже она, родимая)

  
   С самого начала моих матросов поселяют в отдельном ветхом домике с сенями и небольшой печкой. Металлические кровати заполняли всю площадь единственной комнаты, по-морскому - кубрика. На кроватях и под кроватями хранились и выходная и рабочая одежда матросов: больше было негде. На мои обращения начальство только разводило руками; иных помещений, больших по площади и лучше приспособленных к жизни, - не было. Приближалась зима, а наша печка еле согревала помещение уже теперь. Со всех окон и щелей в полу дуло. Пошел по начальству с протянутой рукой, - обеспечение нас приличным жильем - дело генподрядчика, то есть строителей.
   Начальник строительства подполковник Журид - высокий и полный, с хитрыми масляными глазами, жалобным голосом мне пропел:
   - Ну где, лейтенант, я тебе могу взять досок для ремонта? Ну, где, если мне недопоставили их даже на устройство опалубки? А где я тебе возьму кирпичи и цемент??? А стекол мне не хватает даже для сдаточного объекта - котельной!
   Я понял, что просить что-либо у Журида - бесполезно. Маклаков подтвердил мои опасения, - Журида он знал уже давно. Своим субподрядчикам начальник строительства не только не помогал, но ставил палки в колеса, где только мог...
   Решили действовать по проверенной формуле: спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Обошли с Иваном всю огромную стройку и наметили, что можно украсть (реквизировать) без ущерба для производства, кое-что выпросили у строительных начальников поменьше (мы им тоже помогали - "огнем и колесами"), кое-что добыли на собственном складе. На ночь Иван отдал мне машину - полуторку без номеров, которую использовали для перемещений грузов внутри объекта. На следующий день основные требующиеся материалы были в кубрике. Половина матросов на работу не пошла, и под руководством старшины Квасова занялась благоустройством своего жилища.
   Кровати были сварены в два яруса - освободилось пространство для рабочей одежды с сушилкой и для большого стола со скамейками, за который могла усесться почти вся группа. Печь разобрали, увеличили топку, над ней вмуровали горизонтальные продольные и поперечные стальные трубы, резко увеличившие поверхность нагрева. Кроме того, в трубах можно было сушить электроды, что было очень нужно. Заделали все щели в полу и окнах, застеклили их и помыли стекла. Изготовили и установили умывальник с горячей водой, которая нагревалась на печке, в том числе - для утренней заливки в САКи. Добавили несколько светильников по углам. Матросы, вернувшиеся вечером с объектов, не узнали свое жилище: в нем стало тепло, просторно, светло и уютно. На второй ярус многие забирались добровольно: там было теплее и спокойнее.
   В суточный наряд по очереди назначались по два дневальных, которые круглосуточно поддерживали чистоту и порядок в кубрике. В строевых частях смена наряда в 17 часов. Это значит, что заступающие в наряд днем не работают: отдыхают перед нарядом. У нас смена нарядов - в 22 часа, перед отбоем, поэтому сменившийся наряд спокойно отдыхает перед трудовым днем. А вот усталым после работы заступившим в наряд (на вахту), разрешается поочередно спать. В месяц мы экономим 60 человеко-дней и сохраняем порядок...
   Я подробно пишу о таких на первый взгляд мелочах, которые мелочами вовсе не являются. Твердый, понятный всем порядок, просто обязан установить и поддерживать "старший на рейде". Что без этого бывает, - мне вскоре придется рассказать.
   В обязанности вахты также входила ближняя доставка дров и "борьба за огонь" в печи. Когда начались морозы под 50 градусов, наша печь успешно поддерживала нормальную температуру в кубрике. Что было бы, если бы мы своевременно не провели эти "оргтехмероприятия", - можно только представить... К нам заходили погреться во время больших морозов даже строители со "штатных" казарм с центральным отоплением. Правда, "патронов" дневальные не жалели: и дров, и деревянного лома было полно вокруг.
   Кормили матросов довольно сносно - по морской норме, с белым хлебом, сливочным маслом и подобием компота. Конечно, свежие овощи почти отсутствовали, вытесненные крупами и макаронами, но это почти общая беда армии, когда отцы-командиры подвержены лени и/или равнодушию и не заботятся о питании пацанов, вверенных их попечению...
  
   Вставка - иллюстрация. В книге воспоминаний участников испытаний атомного оружия "Частицы отданной жизни" есть очерк "Рядом с Новоземельским полигоном" капитана В.Г. Даева, человека поразительной наблюдательности и незаурядного литературного дарования. В начале холодной войны обе стороны уже имели ядерное оружие, но еще не имели средств его межконтинентальной доставки. Если США могли достичь своими дальними бомбардировщиками любой точки СССР, взлетая с аэродромов в Турции, Германии или Японии, то наши самолеты долететь до США и вернуться - не могли. И тогда вспомнили о полетах Чкалова и ледовом дрейфе папанинцев: кратчайшая дорога к США пролегала через Северный полюс. Но и это была очень длинная дорога, даже для стратегических бомбардировщиков. Поэтому в начале 50-х годов севернее 80-й параллели на арктических островах была построена сеть аэродромов подскока, где тяжелые самолеты могли бы сесть и дозаправиться. Для содержания взлетно-посадочных полос и всего хозяйства в постоянной боевой готовности возле каждой "точки" была "комендатура" из нескольких десятков солдат, десятка офицеров и собак. Жили они всю полярную ночь в деревянных домиках, заметенных выше крыш твердым арктическим снегом, в котором были прорублены ходы и улицы. Жизнь в этих городках была совершенно разная. В одних - дружная семья единомышленников, с безусловной поддержкой чистоты, твердым распорядком дня, подтянутыми и выбритыми офицерами. Все заняты, отдых и прием пищи - в общей, выскобленной и хорошо освещенной, кают-компании. О субординации никто не думает, но панибратства - тоже нет. Все с юмором как бы играют в некую игру, например - пиратский корабль. Когда командир в настроении, некоторые начальники, при обращении почтительно-гнусаво добавляют "сэр". Дальше - цитата из очерка, описывающую комендатуру в полутора часах лёта от первой, что для Арктики - рядом.
   "...Спустившись в коридор-улицу подснежного городка, попадаешь как бы в арестантскую зону. Душно. Грязь. Лампочки давно потеряли свою прозрачность. Столы расшатаны, "пол" на вершок покрыт талой водой. Ругань режет слух. На завтрак и на ужин вместе не собираются. Чай кипятят каждый в своей каморке. Офицеры изолировались в своих "люксах" и не хотят разбирать ссоры подчиненных. Нам, транспортникам, передают толстые конверты с адресом "Москва, Кремль. К. Е. Ворошилову". Возбуждались уголовные дела. Случались ЧП: или кто-нибудь упадет в трещину, или во время пурги потеряется, или ректификатом отравится, или от удушья в дизельной погибнет. С материка прилетали военные прокуроры. Но лучше не становилось..."
   Эти различия, считает В. Г. Даев, зависят "от особой атмосферы взаимных отношений, сложившихся на первой зимовке". С ним вполне можно согласиться, если считать, что эта "особая атмосфера" на 90% задается первым лицом - командиром. Само собой, - командир должен быть лидером не только по должности. Раньше я считал, что от командира зависит все даже на 100%, но позже - "сбавил обороты". Если в замкнутом коллективе количество плюс "качество" негодяев превышают некую критическую величину, то никакие усилия никакого командира не смогут кардинально улучшить обстановку. Увы, мне придется дальше рассказать об этом печальном опыте...
  
   Хуже, чем у матросов, обстояли дела у их командиров. Правда, с жильем все было в порядке: мы с Квасовым поселились в комнате жилого домика с центральным отоплением. А вот с питанием дела обстояли не очень... Квасов по аттестату питался вместе с матросами, Павлюкову готовила жена. Мы с Иваном кормились, фактически, один раз в сутки в общественной столовой на станции Новая, до которой было ходу около трех - четырех километров. Добегали мы туда часам к 14-ти, голодные как две собаки сразу. Заказывали в двух экземплярах: две холодные закуски, одно первое блюдО, два вторых и компот или чай. Рассчитывались мы для удобства поочередно: один день Иван, другой - я. Эта система "на доверии" нам дорого обошлась, о чем расскажу дальше.
   Заглатывали мы свой неслабый обед мгновенно: время не ждет; поднимались, как перегруженные самолеты с грунтовой взлетной полосы, и двигались на объект. Уже через километр наши шаги ставали легче. Пока доходили до базы, были опять голодны почти так же, как до обеда. Признаки голода особенно быстро стали проявляться, когда температура наружного воздуха достигла - 400С... Как ни странно, страдал от голода больше Иван: меньше меня габаритами и "тоньше костью", он мог съесть гораздо больше. Я считал, что он подобен библейской корове, которая, несмотря на обильные кормА, всегда оставалась тощей, Иван же считал, что я сыт тем салом, которые съели мои украинские предки. В ответ я назидательно советовал ему перенять цыганский опыт по обучению кобылы жить без кормов...
   Один раз в неделю в кассе столовой вручную выписывался экзотический чек: "Чай - 100 шт". Эти 100 штук чаев мы уносили в освобожденном от воды виде: два цыбика грузинского чая и килограмма полтора сахара. Если прикупить к ним буханку хлеба и добавить горячей воды, то получатся наши ранние завтраки и очень поздние ужины...
   А ужины были очень поздние, - после обхода всех объектов, проведения всех планерок, и раздач заданий на завтра всем бригадам. В комнате Ивана мы не могли остановиться, и продолжали производственное совещание уже вдвоем, хоть и с чаепитием... Часам к двенадцати Иван спохватывается:
   - Да что мы все о трубах, да трубах!
   - Ну, давай поговорим... например, о листовом железе, - предлагаю я.
   Сходимся на том, что надо говорить о чем-нибудь мягком и пушистом... У Ивана в Москве осталась девушка, которая очень хотела, чтобы Иван на ней женился. Она часто бывала у него дома, общалась с родителями, но Иван колебался: его просто пугала ее целеустремленность и властность.
   - Да она меня если не съест прямо, то будет водить как цуцыка на поводке... Но если б ты, Коля, слыхал как она поет! Прямо за душу берет...
   Через несколько лет голос девушки Ивана - Людмилы Зыкиной - услышал не только я, а весь Советский Союз. А вот о женитьбе Ивана - речь впереди.
  
  

Первое "черпание".

  

Вправо, влево наклон -

и его не спасти... (В. В.)

  
   Ивана очень мучила одна проблема, к которой он не знал, как подступиться. Уже была построена котельная и ряд сооружений вокруг нее, кончался монтаж котлов. Но на котельной не было одного пустячка: дымовой трубы. Собственно, сам пустячок был в наличии: 30-метровая стальная труба, диаметром около метра и весом более 8 тонн. Только труба состояла из четырех отдельных частей и не стояла, а лежала. Ее следовало собрать, покрасить и установить вертикально на кирпичный постамент высотой 4 метра. Все очень просто. Только вот поднять такой пустячок было нечем. Даже если чудесно появится 10-тонный кран с небывало высокой стрелой, то ставить его некуда: вокруг постамента все застроено, кроме узкой щели. И еще один "нюансик": кирпичный постамент - фундамент трубы - журидовские орлы сооружали под Новый год еще прошлой зимы, стремясь выполнить план за счет выгодной кирпичной кладки.
   - Хлорочки побольше, хлорочки! - висел над ними сам Журид. Раствор, соединяющий в монолит кладки отдельные кирпичи, успевал замерзнуть раньше, чем схватывался. "Хлорочка" - соли соляной кислоты - могла понизить температуру замерзания раствора на десяток градусов, но это почти ничего при морозах 30 - 40 градусов. Тем не менее - план был выполнен и фундамент гордо поднимался на целых 4 метра ввысь. Полковник Морозов, укоряя Журида за халтурное качество, ударил слегка ногой по углу постамента, и оттуда вывалился десяток кирпичей... "Не хулиганьте, товарищ полковник!" - закричал Журид, опасаясь, что жизнелюбивый фавн Морозов таким способом разрушит все построенное... "Паны" ушли переругиваясь, а Ивану надо было ставить на это эфемерное сооружение трубу...
   Само собой получилось, что я начал просчитывать варианты подъема трубы. Это была чистая теормеханика и математика, которые я любил. Если на верху кирпичной тумбы соорудить шарнир поворота, рассчитать по экстремуму точку крепления, взяв производную от уравнения усилий, да использовать две ветви троса, то усилия при подъеме со стрелы были не более 4 тонн. Это усилие вполне достижимо для имеющихся ручных лебедок. Но сразу возникает несколько "но". Цоколь при подъеме трубы нагружается боковой нагрузкой тонн пять, что явно больше толчка ногой полковника Морозова. Соответственно мог несколько увеличиться и размер ущерба: труба бы рухнула, возможно - на котельную, а ее постамент целиком превратился бы в большую кучу кирпичей.
   О переделке постамента Журид и слушать не хотел:
   - Вы что, ребята? Все сдано, подписано... Если вы там собираетесь чем-то, не предусмотренным по проекту, давить, то это ваши проблемы, а не мои...
   Хитрая лиса Журид понимал, что переделка фундамента не только грозила затратами материалов, сил и времени, но и делала его "крайним" в деле воздвижения дымохода.
   Пришлось мне рассчитать стальной "корсет" вокруг хлипких кирпичей, который самостоятельно выдержал бы возникающие нагрузки. Красивые расчеты сразу "приземлялись": они велись только для конструкции из стальных профилей, которые уже были в наличии на складе. Позже такие действия выразятся песней: "Я его слепила из того, что было...". Точно так же были рассчитаны и изготовлены шарнир подъема, падающая стрела и всякая друга мелочевка. Я работал в амплуа бригадира и конструктора, исполнители - только "мои" сварщики. Все потолочные и расчетные швы варили тоже они по очереди. Кудра, во имя светлого будущего, тренировался только на трубах...
   Поднимать стрелу, на вершине которой был блок с тросом, тоже было нечем. Пришлось придумать схему подъема с одной установки лебедки: сначала поднималась стрела, натягивала (набивала) троса своих оттяжек и затем начинался подъем трубы. Сразу же возникла проблема с тросами: все имеющиеся были короткими. После настойчивых поисков Иван нашел трос в леспромхозе. Опять "но": трос был длиной 200 метров, и владелец категорически возражал против его деления на части. Такой длинный трос не помещался на барабан лебедки. Пришлось ставить две лебедки, а для выравнивания усилий ставить специальный блок на вершине мачты.
   Через неделю ударной работы по 12 часов наша сваренная в одно целое "трубочка" одним концом лежала на шарнире на высоте фундамента, вторым упиралась на землю. На трубе были закреплены два яруса тяжелых оттяжек с талрепами: потом эти работы пришлось бы выполнять на большой высоте. Подъемная стрела - рама из толстых труб - лежала с другой стороны фундамента, упираясь в его основание. Лебедки надежно закреплены на бетонных якорях, к которым потом будут крепиться оттяжки трубы. Заведены все троса, все готово к подъему.
   И тут мы спохватились: трубу надо красить до подъема. Чем? "Старожилы" и маляры об этом ничего не ведали. Опять листаем многократно уже пролистанный проект - нет ничего. И только в смете находим стоимость краски, приготовляемой на месте. Ее компоненты, "забитые" в смету, - битумный лак и алюминиевая пудра, - две вещи "несовместные", как гений и злодейство. Чтобы доказать это смешиваем толику компонентов и получаем некую бурую субстанцию. С отвращением покрываем ею металлический лист и видим все ту же бурую красоту, да еще с неопрятными разводами. Чертыхаясь, уходим на ночное чаепитие: утром предстоит что-то решить...
   Утром приятно "обалдеваем": бывшее бурое пятно, высохнув, сверкает чистым алюминиевым покрытием!!! Возносим благодарственную молитву добросовестным сметчикам, готовим бочку бурой смеси, бросаем половину личного состава на покраску трубы и всех ее оттяжек. Завтра - подъем.
   Все-таки мало развлечений на военно-морской стройке: все руководство расселось в удобных местах, на приличном, однако, расстоянии, для созерцания редкого зрелища. Отдельно сидит Журид со своим штабом, отдельно - "морозовцы-эксплуататоры", некоторые - с женами. В сторонке стоят Иван и Коля: при таких подъемах должен быть только один командир.
   Я напряжен до предела. Если не выдержит шарнир или внезапно просядет ограда фундамента - махина трубы рухнет, сокрушая всё. Хорошо бы, чтобы в это "всё" не попала котельная с котлами и локомобилем... Вторая моя тревога - уравнительный блок на вершине подъемной стрелы-рамы: у него очень мелкая канавка и трос может соскочить и заклиниться при несинхронной работе двух лебедок. Каждую лебедку вращают по два матроса, один из них следит за моими командами: "быстрее", "медленнее", "стоп". Лебедок две, поэтому для каждой выделена отдельная рука - правая и левая. Команды - строго оговорены: вверх - быстрее, горизонтально - медленнее, вниз - стоп. Забираюсь на крышу пристройки, поближе к проблемному блоку и так, чтобы меня хорошо видели "лебеди" - вращатели лебедок.
   Обе руки горизонтально - лебедки медленно начали набивать троса. Правая лебедка движется чуть быстрее и блок нехотя проворачивается. Немного снижаю правую руку, лебедка замедляется, блок останавливается. Пошел подъем стрелы. Подлый блок все же поворачивается то в одну, то в другую сторону: очень трудно синхронно вращать лебедки. Дело не только в оборотах: барабаны с тросом разного диаметра, и мне все время приходится замедлять то правую, то левую лебедки...
   Наконец подъемная рама поднята почти вертикально и натягивает троса, прикрепленные к анкерам. Дальше начинается подъем собственно трубы, вращать лебедки станет труднее, но и трос плотнее ляжет в желобок блока. Продолжаем подъем. Конец трубы под радостные крики матросов отрывается от земли, на нем закрепляют красный флажок. Теперь труба одним концом лежит на шарнире, большая часть ее веса приходится на туго натянутые троса. Останавливаю лебедки, обхожу и осматриваю хозяйство. Как будто все в порядке: троса и блок держат, махина трубы стоит без перекоса, шарнир, опора и стрела - держат. Забираюсь на прежнее место, продолжаем подъем. Вот уже достигнуты 45 градусов - половина пути, вращать лебедки становится легче и подлый блок начинает это чувствовать: вращается туда - сюда. Скоро у трубы будет самое опасное положение: тяга тросов ослабевает, ее держит только шарнир внизу. Достаточно ветерка - и труба может завалиться в любую сторону. Совсем некстати, ветерок, кажется, усиливается, судя по трепету красного флажка, еще недавно бывшего у земли.
   Труба поднимается все легче, угол с горизонтом уже градусов семьдесят. Я на минутку теряю бдительность, чтобы дать отдохнуть шее, долго держащей голову в задранном к небесам положении. Трос тут же соскакивает с уравнительного блока и защемляется между блоком и щекой! Стоп лебедки! Маклаков с ужасом смотрит на меня, "царственные" зрители не понимают, почему остановился спектакль. Я молча начинаю надевать монтажный пояс со страховкой: надо лезть на стрелу и монтировкой вытащить защемленный трос. Ко мне подбегает матрос Пронин, рыжий-рыжий, густо покрытый веснушками:
   - Товарищ лейтенант, я! Разрешите мне! - его глаза просто горят от желания совершить подвиг.
   - Нет, Женя, что я буду говорить твоим родителям, если ты разобьешься?
   - Да не разобьюсь я! Товарищ лейтенант..., - Женя умоляюще смотрит на меня. Я осматриваю его гибкое и сильное тело, - такой действительно не разобьется... И тут меня осеняет:
   - А никому не надо лезть! Черт с ним, с этим блоком! - я понял, что усилия на тросе стали совсем маленькими и мы вполне можем поднимать трубу только одной лебедкой, второй достаточно просто выбирать слабину троса, чтобы избежать резкого скачка при случайном проскальзывании троса. Объясняю задачу "лебедям" - подъем одной лебедкой.
   Все получается. Двигаемся дальше. Огромное тело трубы уже полностью в небе: чтобы увидеть ставший совсем маленький флажок, надо смотреть почти в зенит. Дальше поднимать опасно: махина может перемахнуть через вертикаль, не останавливаясь. Матросы заводят оттяжки на штатные якоря. Одну оттяжку "набиваем". Теперь подъем возможен только после ослабления талрепа оттяжки. Труба стоит уже почти вертикально, тросы к лебедкам бессильно повисают: махина сама уже хочет стать на место. Мы разрешаем ей это, отпуская один талреп и набивая противоположный.
   Спектакль окончен, труба - на месте, зрители расходятся. Они в целом довольны, хотя потом скажут, что во время подъема я слишком выпендривался, непонятно зачем размахивая руками...
   Нам еще остается работы на несколько часов, чтобы точно выверить и закрепить трубу, убрать все троса, приспособления и лебедки.
   Подходит Иван: с его плеч свалился большой груз. Он радостно жмет мне руку:
   - Быть тебе черпалём, а не на подхвате!
   Я не понимаю и вопросительно смотрю на него: о чем разговор? Иван объясняет, что "черпаль" - самая высокая, а "на подхвате" - последняя квалификации в среде московских золотарей (ассенизаторов). Я благодарю друга за столь высокую оценку моего скромного труда, незаслуженно сравненного с доблестным трудом и высочайшим мастерством столичных асов.
   Иван сам разрушает всю торжественность момента:
   - Я сказал "быть" - о будущем времени. Ты сейчас еще не совсем погрузился в "золото", чтобы черпать полной мерой...
   - Спасибо, сэр, за предостережение: буду погружаться дальше. Надеюсь - с Вами вместе...
   Мы оба чувствуем звериный голод, но столовая на станции уже закрыта. Надо бы и "поднять бокал" за успешную работу, но поднимать нечего: местный магазин выбрал годовые фонды на "сучок" (водку из опилок) еще в марте. Спасает нас Мао Цзе Дун: недавно мы купили целый ящик китайских зеленых яблок. Достаем их из-под кровати и витаминизируемся до оскомины, затем переходим к "ста чаям".
   Впрочем, не так все плохо: один раз в месяц мы с Иваном едем в Читу - в банк за деньгами. Там мы обедаем в ресторане "Забайкалец". Традиционно - обед у нас длится до позднего вечера, когда уходит наш последний поезд. За это время, к удивлению официанток, укладываем в свое нутро все богатое меню сверху донизу и вливаем грамм по 400 отличного тираспольского коньяка четыре звездочки... Поездка в Читу предстоит через несколько дней.
   Скоро начинаются морозы, и у нас появляется еще один деликатес, более чем съедобный. Окрестные крестьяне на санках мешками развозят молоко в виде замороженных дисков, отформованных в мисках и тарелках. Мы закупаем по несколько дисков сразу и храним их, подвешивая за окнами. Одна сторона ледяного диска особенно вкусна: там - сливки...
  
  
   Элегическая вставка. Я так нудно и подробно описываю подъем большой железяки только потому, что он был первым. Его успех позволил мне "обнаглеть", и почувствовать себя способным на любые "подвиги". Хуже всего, что так думало и начальство. Уже через несколько месяцев я понял, как мне повезло с первым, таким наивным и робким подъемом: у меня были идеальные условия, которые больше никогда не повторялись. Во-первых - у меня было время, чтобы все тщательно рассчитать. Во-вторых - были технические и людские ресурсы, а также богатые возможности изготовить все расчетные детали с большим запасом прочности. В-третьих - была в целом отличная погода. Наконец - в этом театре даже были зрители и болельщики...
   Вскоре ничего этого не будет, работа будет труднее, а время уплотнится до предела...
  
   Эстетически-архитектурное послесловие. Наша труба - сверкающая на солнце вертикальная полоса - становится, как говорят архитекторы,- "высотной доминантой" округи. Она видна отовсюду, в том числе из окон проезжающих поездов. Еще несколько лет, проезжающие на Дальний Восток друзья, радостно сообщали:
   - Видели, стоит!!!
  
  

ЧП - соседские и наши.

   Легче держать вожжи, чем бразды
   правления. (К. П. N57)
  
   Майор Удовенко - "батя" - частенько пьет с нами вечерний чай и жалуется на свое войско - группу в/ч 10467. Мы с Иваном недоумеваем: матросов у него столько же, зато есть лейтенант Симагин и целых пять мичманов. Батя уныло рассказывает нам, что все мичманы пошли "враздрай", перессорились "из-за баб". В возникшей драке победил мичман Сухоручкин: лет 6 назад он был чемпионом по боксу Черноморского флота и сохранил боевые навыки. Мичман Воропаев неделю ходил с подвязанной челюстью. Но это была Пиррова победа, матросы тоже разделились "по мичманам" и ведут непрерывные драки.
   Батя - бывший артист, - добрый, "неорганизованный" и сентиментальный человек с седеющей роскошной бородой. Все производство и личный состав он отдал на откуп Симагину и мичманам, сам целыми днями сидит дома и готовит сдаточную документацию по объектам.
   Мой старшина Квасов с округлившимися глазами рассказывает мне о подъеме в группе соседей, который он наблюдал.
   - Знаете, Николай Трофимович, я такого никогда не видел раньше! Заходит в кубрик мичман Воропаев, командует "Подъем!" Матросы - ноль внимания. Начинает будить их персонально; поднимаются нехотя только некоторые. Один, открыв глаза, говорит: "А пошел ты на ..., ты - не мой мичман!". И Воропаев забирает только своих матросов, а остальные продолжают спать!
   При таких порядках группу соседей начинают потрясать ЧП. К обеду "незадействованные" своими мичманами матросы просыпаются и начинают искать развлечений. Большая группа срывается в самоволку в Читу. Там очень хорошо "сидят". Возвращаются совсем веселые. Проводница в вагоне, по просьбам пассажиров, делает им замечание за шум. Они в ответ не только избивают проводницу и некоторых пассажиров, но и разносят в щепки вагон: выбивают половину окон и дверей, разламывают сиденья...
   Пяток других матросов угоняют у строителей автокран и уезжают за водкой в Кручинино. На обратном пути опрокидывают кран и бросают его исковерканным...
   Вскоре с этой разболтанной группой мне пришлось столкнуться вплотную. В воскресенье в клубе на станции кино и танцы, и я обычно отпускаю в увольнение всех желающих: ребятам надо отдыхать. Иван дома отсыпается, а я появляюсь в клубе минут за 15 до начала кино. В вестибюле толкучка: матрос Куценко из "десятки" стоит в дверях, держит в руках ремень с бляхой и никого не пускает в зал. Спрашиваю матросов, есть ли здесь Симагин. Говорят, - сидит в читальном зале. Действительно, Симагин сидит там, спокойно уткнувшись в газету.
   - Боря, ты что не знаешь, что твой Куценко там беснуется? Почему не приведешь его "в плоскость истинного меридиана"?
   - А он меня не пускает в зал, - отвечает лейтенант Симагин. - Что я могу сделать? - в его голосе начинает звучать слеза.
   - Ну, хоть что-нибудь, чтобы не позорить офицерскую форму! - в сердцах бросаю ему.
   Боря недовольно отворачивает от меня холеный фейс и снова утыкается в газету. Я опять выхожу в вестибюль: там еще полно народа, не успевшего пройти в зал, среди которого виднеются и мои матросы. Изгнанная билетерша выжидательно глядит на меня. Я младший офицер другой части, и не являюсь прямым командиром для рядовых другой части, но билетерше эти тонкости неведомы. Да ей и наплевать на них: беснуется матрос, а офицер не принимает никаких мер...
   Прохожу в дверь, отодвигая Куценко, и обращаюсь ко всем: "Заходите!". Опомнившись от неожиданности, Куценко хватает меня за отвороты шинели и бешено вращая ремень с бляхой над головой, орет на весь клуб:
   - А-а, суки, матросские лейтенанты! Продали нас, предали!!! - на его губах выступила пена, острые черные глаза совсем безумные, смрад перегара распространяется вокруг. Я стою неподвижно. Сжимаю рукой в кармане шинели тяжелый немецкий фонарик: если меня заденет бляха, - я со всей силы буду бить бесноватого в висок. Мои матросы начали приподниматься, из "десятки" - тоже. Драка нескольких десятков матросов будет мало напоминать детский утренник, остальным тоже будет не до кино...
   - Что стоите? Уймите его! - я обращаюсь не к своим, а к матросам "десятки", дружкам Куценко, которые уже изготовились к бою. Они нехотя спохватываются и оттаскивают рвущегося из рук матроса на улицу. Зал постепенно заполняется зрителями. Последним входит Симагин и деловито втискивает свои телеса в узковатое сиденье.
   Какой фильм показывали тогда, - почему-то не запомнилось...
   Количество ЧП в группе Удовенко уже превышает некоторую критическую величину. Для "разбора полетов" приезжает командир части, мой "крестный" - Глеб Яковлевич Кащеев, и замполит - подполковник Яковлев. Кащеев неделю разбирается со всеми безобразиями, наводит в группе некоторый порядок. На общем прощальном построении Кащеев произносит пламенную речь о выполнении воинского долга, которое немыслимо без дисциплины, о больших и почетных задачах, стоящих перед группой. Матросы, мичманы и офицеры покорены речью, обещают: "Товарищ, командир, дальше все будет хорошо". Он уезжает, оставляя Яковлева в группе.
   Но, очевидно, набранные обороты группе уже не снизить. Один матрос пьянствует вблизи, на станции, да так крепко, что просто умирает во сне... Вскоре дюжина самовольщиков из "десятки" оказываются пьяными на танцах в Дарасуне. Там разгорается драка, и они избивают "туземных" парней. Один из них вскоре возвращается на танцы с ружьем. Ружье матросы успевают отнять до начала стрельбы, а избушку, в подполье которой спрятался убежавший стрелок, раскатывают по бревнышкам до основания... А замполита Яковлева чудом спасают мои матросы.
   Дело было так. В день Советской Армии замполит сильно навеселе "гулял" по станции. Радушные аборигены пригласили "защитника Отечества" в высоком звании и морской форме за праздничный стол, - как свадебного генерала. Яковлев дополнительно "принял на грудь", затем ошарашил всех заявлением, что у него украли наручные часы. Хлебосольные хозяева перерыли все в доме и вывернули карманы у всех гостей: часов нигде не было... Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы сам Яковлев не нашел часы в собственном кармане. Сели опять за стол. После очередного "принятия", совсем уже развеселившийся Яковлев полез под подол к молодой и симпатичной хозяйке дома. Это развлечение почему-то не понравилось ее мужу...
   Часа через два мои матросы в темноте случайно наткнулись на почти бездыханного, замерзающего под забором, подполковника. Его так хорошо туземцы отблагодарили за все, что он не мог двигаться и не мог смотреть ни единым глазом. Матросы дотащили подполковника до квартиры Удовенко. Недели две замполит не выходил из комнаты, затем был отозван в Ленинград...
  
   Очень маленькая вставка из длинного будущего. Вскоре, в начале 1956 года, Яковлев, а за ним и Кащеев и ряд старших офицеров были уволены из армии; то есть - в/ч 10467 была практически расформирована, остался только номер и высокий статус. Формально были ликвидированы Строймонтаж-11 и "афонинская" в/ч 25047. Старые же меха "десятки" были наполнены другим вином: возглавили ее командиры Строймонтажа - Шапиро и Чернопятов, забрав с собой всех матросов и офицеров в/ч 25047, где служил и я...
   Почти полвека с тех пор моя жизнь связана именно с этой частью: в/ч 10467 - 741 Отдельным монтажно-техническим отрядом ВМФ, затем - УСМР 260 - Управлением специальных монтажных работ.
  
   Время моих матросов расписано почти по минутам, "разлагаться" им некогда, но как сказал классик - "в жизни всегда есть место подвигам". Матросу Изотову за невыполнение задания старшины Квасова перед строем объявляю трое суток ареста. Через день захожу на гарнизонную гауптвахту проверить, как себя ведет арестованный. Он сидел, сыто жмуря глаза, возле большой кастрюли каши. Оказывается, сердобольные повара кормили арестантов сверх всяких норм, - страдает, дескать, человек. А все страдания - длительный сон. Изотова с курортной гауптвахты я забрал и больше арестов с "губой" здесь не применял.
   Однажды с вечерней поверки старшина Квасов пришел "без лица".
   - Нет, что он мне сказал, Николай Трофимович, - вы не поверите! Он мне, - мне! - говорит: "Что это нас лейтенант и старшина зажали с дисциплиной? Вот такой же лейтенант был в Онохое, так когда ему приставили ребята нож к горлу, он упал на колени и стал просить: "Ребята, буду делать все, что хотите, только оставьте мне жизнь!".
   Квасова колотила дрожь, он еле мог говорить. Я налил ему воды и спросил:
   - Кто это говорил, Тихон Васильевич?
   - Так, Курков же, разве я не сказал?
   Курков, здоровенный верзила по пятому году службы, недавно переведенный из Онохоя в мою группу. Я молча одеваюсь и иду в кубрик, до которого было полкилометра молодого леса. Стоит уже глубокая ночь, светит только луна, снега почти нет, мороз - градусов под 30. В кубрике свет приглушен, все матросы уже спят, дежурный шурует печку. Нашел кровать Куркова, тронул его за плечо. Он проснулся сразу, как будто и не спал.
   - Поднимайся.
   Молча поднялся.
   - Одевайся.
   Так же молча оделся.
   - Иди за мной.
   Я вышел из кубрика и пошел обратной дорогой, не оборачиваясь. Сзади, за спиной, все так же молча, следует верзила Курков: я слышу его дыхание. Заходим в комнату. Квасов, уже лежит в постели. При виде Куркова у нас дома, его глаза становятся "квадратными", он просто застывает под одеялом. Я усаживаюсь за стол, жестом предлагаю Куркову сесть напротив. Смотрю ему прямо в глаза, говорю спокойно:
   - Ну, расскажи, как ты меня собрался резать.
   Курков не выдерживает, отводит глаза и начинает ерзать на табуретке.
   - Из-за чего это ты меня собрался резать? Из-за дисциплины? Если ее не будет, то что будет взамен? Будешь и дальше резать? Кого уже?
   Вопросы я задаю негромко и с паузами. Время для размышления и ответа на каждый вопрос - есть. Курков уже совсем согнул голову и после каждого вопроса склоняется все ниже.
   - Наша вся группа выполняет очень важное задание командования. А ты - чье? Кто велел тебе запугивать командира этой группы?
   - Поддерживать дисциплину и порядок мне приказала Родина. А тебе кто приказал расшатывать дисциплину в группе?
   Душеспасительная беседа в таком ключе продолжается минут двадцать. На глазах верзилы совершенно неожиданно появляются слезы, он несвязно бормочет:
   - Товарищ лейтенант... я не... я ничего такого...я не думал...
   Пока не скончался Квасов под одеялом, - надо закругляться.
   - А теперь иди, Курков, в кубрик. Дослужи оставшийся срок честно. Разговор наш останется между нами: я не буду тебя даже сажать на губу. И не пугай меня больше никогда: я не пугливый...
   Курков пулей вылетает из комнаты. Квасов жадно пьет воду, его колотит дрожь. Я тоже не совсем спокоен: уснуть почему-то долго не удается.
   Оставшихся пару месяцев Курков служит и работает отлично: тяжелые железяки двигает как кран, без всяких понуканий выполняет любую работу.
   Следующее ЧП в моей группе - трагикомическое. Матросы Хайн и Заика работают жестянщиками в отдельной небольшой мастерской. Друзья задумали что-то купить и копили деньги. Источник накоплений - и скудное "денежное довольствие" матроса, и немного побольше - "прогрессивка", для которой мы "закрываем наряды" с выполнением виртуальных "норм" более 100%. Иногда я разрешаю им работать сверхурочно, - очень много заказов от жильцов военного городка. Наверное, за это им благодарные заказчики платили какие-то копейки, которые тоже шли в "кассу".
   Однажды они подошли ко мне убитые горем: кто-то стащил их деньги - довольно крупную сумму, которую они хранили в своей мастерской. Подозревать можно было только своих: о их деньгах никто чужой не знал. Проводить "всеобщий шмон" нельзя по моральным соображениям, да и бесполезно: деньги наверняка уже перепрятаны. Я принял меры: на почте попросил не отправлять без меня переводы от моих матросов, а в магазине - не выдавать крупных покупок. Хайну и Заике велел молчать и наблюдать.
   Через несколько дней, после отбоя, в комнату Маклакова, где мы распивали вечерний чай и проводили обычную планерку, постучался запыхавшийся дежурный по группе:
   - Товарищ лейтенант, бегите быстрее, а то Дегтяря убьют!
   Я побежал в кубрик. От маленького матроса Дегтяря из Молдавии отскочили несколько человек. На божий мир смотрел уже только один его цыганский глаз, из носа и губ капала кровь, ухо раздулось до неприличия, следы остальных воспитательных мероприятий, судя по позе, скрыты под тельняшкой. Вопросительно смотрю на дежурного. Он докладывает, что когда после отбоя Дегтярь забирался на свой второй ярус, у него из-за пазухи выпал сверток с деньгами Хайна и Заики, после чего все дружно начали учить Дегтяря незыблемым правилам матросской этики.
   Матросы все возбуждены, если бы не мой приход, - воспитательный процесс шел бы всю ночь, - уже почти 23 часа. Матросы ожидают от меня каких-то немедленных разборок с "гадом": надо еще проверить его чемоданы. Это - мероприятие на всю ночь, а утром надо работать...
   Командую: чемоданы Дегтяря положить на стол посредине кубрика. Дежурный отвечает за их неприкосновенность. Строевое собрание - утром, сразу после завтрака. Сейчас всем - полный отбой, включая Дегтяря и обрадованных владельцев денег.
   Матросы сразу успокаиваются: возбужденная толпа, получив четкую и понятную команду, сразу превращается в воинский коллектив. Трагедия закончилась, не успев дойти до суда Линча.
   Утром, на свежую голову, начинается уже комедия. Матросы сидят вокруг, Дегтярь с опущенными глазами - рядом со мной - за столом в центре кубрика. Открываю первый чемодан - он доверху забит всякими предметами. Поднимаю первый - дамские перчатки - есть хозяин? Вскакивает матрос Иванов и говорит, что он купил эти перчатки еще в Ленинграде для девушки, но они куда-то потерялись. Отдаю счастливцу перчатки...
   "Аукцион" содержимого двух чемоданов продолжается около часа. Своих прежних владельцев обретают: сломанный фотоаппарат, авторучки, открытки, флаконы с одеколоном и без него, станки от бритв, шарфики, носовые платки, детские погремушки, несколько зеркалец и еще масса столь же занимательных предметов. В кубрике царит настоящее веселье. Невостребованной дребедени набирается на половину чемодана. Под общий хохот вручаю его Дегтярю, а веселящимся матросам объясняю, что клептомания - болезнь. Больной так же нуждается в кражах, как китайцы в рисе. Матросы уже посматривают на виновника смеха даже с некоторым сочувствием: это же надо, - молчаливый "цыганистый" малыш Дегтярь обладает такой экзотической болезнью! Сейчас бить его уже не будут, но и сладкой жизни ему в этой группе не видать никогда: любые пропажи будут теперь автоматически вешать на него. Да и климат в группе будет скверный, если каждый пустяк надо будет прятать под замок. Принимаю решение: переправить Дегтяря в Онохой, куда мне вскоре предстоит поездка. Пусть попытается начать жизнь в новом коллективе с чистого листа...
  

Бурятские этюды.

   Глядя на мир, нельзя не
   удивляться! (К. П. N110)
  
   Мне надо ехать в Онохой - маленькую станцию возле столицы Бурятии Улан-Уде. Там мы тоже воздвигаем базу, немного поменьше, чем на Новой. В Онохое надо поставить трубу на котельной, разобраться со сварщиками и помочь в некоторых вопросах по технологии. Иван, скрепя сердце, отпускает меня. Забираю Дегтяря, отправляюсь в Онохой. Наша стройка там в прекрасном сосновом лесу, недалеко от станции. На самом въезде стоит памятник "отсутствию памяти" - пятитысячный огромный резервуар, сморщенный как сушеная груша. Сооружал резервуар, по преданиям, Боря Лысенко, будущий главный инженер "десятки". Строили его старым полистовым способом, долго и нудно. Начали испытывать наливом воды: это испытание и плотности, и прочности резервуара, - вода на 20% тяжелее бензина. Залили, осмотрели - все в порядке. Открыли вентили на слив воды. Пять тысяч кубометров воды сливается долго, поэтому все ушли на длительный обед с последующей сиестой. Часа через три раздался ужасающий грохот и огромный резервуар сморщился, напомнив наблюдателям, что мы живем на дне воздушного океана, и что воздух не совсем невесомый. При сливе воды забыли всего-навсего открыть дыхательную арматуру, и в резервуаре создался вакуум. Природа, как известно, - не терпит пустоты, и наружный воздух попытался ее заполнить...
   Стенки сморщенного резервуара немного растащили тракторами, но его жеваный вид исправить, увы, было невозможно, и он остался назидательным памятником. У Бори пунктик "дыхательная арматура" остался навсегда открытой раной: он теперь по несколько раз напоминает подчиненным об открывании дыхательной арматуры при сливе - заливе резервуаров.
   Участком Строймонтажа-11 в Онохое командует гражданский человек средних лет Сазыкин. "Хромой Жора", как за глаза все называют его, - мужик агрессивный, напористый и голосистый. У него в подчинении два офицера и несколько сверхсрочников. Сазыкин сразу набрасывается на меня: сварщики не умеют варить. Мне крыть нечем, да и мои оправдания ему "до лампочки": нужна работа. Встречаюсь с Кадниковым, моим старшиной на заводе ПТО, где мы готовили сварщиков. Не все так плохо. Вырвались вперед, как у меня Кудра, и пашут в полную силу два наших ученика - киевский радиолюбитель Эдик Граб и бывший новгородский колхозник Миша Пакулев (будущий мичман и воспитатель сварщиков). Почти хорошо получается сварка труб еще у двух матросов. Совсем потерял лицо и подвергается бесконечным насмешкам моя правая рука на заводе - техник-сварщик Саша Богомолов. У него сварка труб "не пошла". Надежды на него были неоправданно завышены: сразу "целый" техник-сварщик. К сожалению, первый его стык оказался дефектным, и его пришлось вырезать полностью, затем - долго переделывать. На бедного Сашу посыпались насмешки и оскорбления, а "хромой Жора" громогласно "отлучил" его от сварки "навсегда".
   Подробно разбираюсь с каждым. Граба и Пакулева хвалю за настойчивость - умение приходит к тем, кто работает. Двум "дозревающим", посмотрев их работу, объясняю ошибки, и они быстро "входят в режим". Хуже всего с Сашей Богомоловым: вежливый и интеллигентный, - он в глубокой депрессии от своих неудач, среди прежних товарищей чувствует себя прокаженным, замкнулся, считает дни до "дембеля", который будет очень не скоро...
   По рассказам Кадникова, гарнизоны вокруг Улан-Уде потрясают ЧП. Одно из них - в недалеком гарнизоне танкистов. Во время драки танкистов с гражданскими парнями, среди которых много уголовников, был убит солдат. Тогда танкисты завели танк, связав дежурного офицера. На танке прошли по длинной улице селения, "слегка" задевая боком танка бревенчатые избы, которые проседали, рассыпались или поворачивались... На гауптвахте один солдат пришил себе на голый живот все пуговицы от шинели; другой разжевал и проглотил пачку лезвий... Да, Куркову было где набраться впечатлений и науки... У нас пока относительно нормально, особенно на фоне окружающего мира...
   Дымовую трубу здесь уже поставили без меня: был большой кран, цоколь был нормальный, а труба - поменьше. У меня освободилось время для решения некоторых других дел: запустил два генератора на САКах, которые просто-напросто размагнитились, научил мотористов запускать холодные двигатели САКов, используя сварочный генератор как стартер, наладил неработающий бензорез и т. д.
   Никому не нужные технические подробности (кроме мотористов, и то при морозах). Это была очень необходимая для забайкальской зимы идея: электрический запуск замерзших САКов. В сварочных агрегатах того времени был предусмотрен запуск бензинового двигателя вручную - "кривым стартером", как называли матросы заводную рукоятку. Если на дворе лето, да двигатель новый и отлаженный - особых проблем не возникало. Но при морозах даже 20 - 30 градусов запуск ставал мукой: надо было раза два заливать горячую воду, которая, прогревая двигатель, сама успевала иногда замерзнуть, опасно нагревать паяльной лампой или факелом масло. И только после этих процедур можно было провернуть рукояткой двигатель. Иногда матросы, сменяя друг друга, крутили его до одурения. Запуск десятка САКов участка при больших морозах ставал большой проблемой. Несмотря на то, что мотористы начинали работу на час раньше, сварщикам часто приходилось ожидать победного рева вращающегося двигателя. Теперь, имея хотя бы один работающий САК, мы запускали остальные, подавая сварочное напряжение на генератор неработающего САКа, и заставляя его работать в режиме электродвигателя. Такой могучий "стартер" запускал бензиновый двигатель САКа на любом морозе...
   Моя "миссия" в Онохое была окончена, но неожиданно "хромой Жора" прямо таки воспылал ко мне любовью и попросил остаться еще на пару дней, чтобы "разобраться" еще с десятком вопросов. Георгий Георгиевич лукавил: эти вопросы он решал и без меня. Договариваемся: я остаюсь на один день, с собой забираю Богомолова. Сазыкин отдает Сашу без сожаления, и мы вдвоем уезжаем в Новую. При расставании Сазыкин обещает:
   - Засыплю Шапиро телеграммами, чтобы тебя оставили здесь!
   Эта фраза надолго становится крылатой, культовой, настолько она многофункциональна. Мои друзья и близкие ее знают: им часто приходилось применять ее, - как угрозу, как похвалу, или как предостережение при моих очередных "заскоках"...
  

Техническая психология.

Легко только писать под теплым

   душем (народная примета).
  
   Работающих на объектах солдат-сварщиков все же придется отпускать. Неизбежно "задействование" моих. Уговариваю Ивана; он, скрепя сердце, отдает мне на откуп ввод водопровода в котельную. Это 50 метров трубы диаметром 57 мм в траншее глубиной около 4-х метров, - такая большая здесь глубина промерзания. Самый подготовленный у меня - Кудра, его и бросаю на это дело. Укрупняем трубы по две-три на бровке, поворачивая их. Сам осматриваю стыки, сомнительные места сразу исправляем. А вот неповоротные стыки надо варить в траншее. Вспоминаю свой деребчинский опыт, когда я пытался заварить стык без маски и вниз головой, подвешенный за ноги. Ивану я погибнуть не дам: два матроса вырывают под стыками обширные приямки, заботливо мостят для Кудры лежак, подают кабель, электроды, маску, зубило, щетку, центруют стык. Сварщик не имеет права напрягать свои руки: ему предстоит выполнять очень точную работу. От всех забот матрос начинает волноваться и мне приходится его успокаивать, перегибая палку в другую сторону:
   - Ну, что ты, Ваня! Подумаешь - дефект, большое дело! Вырежем, заварим снова... Ты не торопись, не волнуйся: времени у нас навалом... (Я знаю, что именно времени у нас нет).
   Долго варит три стыка. Заливаем воду, прессуем. Десяток течей, все - на неповоротных стыках. Матросы разочарованы, собираются выразить свое недовольство, но "затыкаются" под моим взглядом. Кудра и сам в отчаянии, почти в истерике: он готов бросить маску навсегда, чтобы никогда-никогда больше не заниматься сваркой... Я ему говорю:
   - Ты, Ваня, молодец! 10 маленьких дырочек на трех стыках - сущий пустяк. У меня на первом стыке вообще было тысячу струй, не считая мелких. Сейчас перекурим, спустимся вместе и все исправим. А ты поймешь, где ты их допустил и больше делать не будешь!
   Перекуриваем, спускаемся вниз, внимательно осматриваем места течи. Кое-какие причины дефектов ему объясняю я, но он видит их уже сам. Зачищаем, исправляем, подвариваем, испытываем снова. Опять дефекты, но только три: мы их просто не исправили в первый раз. Уже темнеет, но я заранее приготовил освещение: две лампочки на 36 вольт подключаются последовательно, но параллельно сварке. Пока не варишь - есть свет, а при сварке он не нужен. Работаем дальше.
   После третьего испытания остается только одна отпотина и Иван ее исправляет сам.
   Глубокая ночь. Я оканчиваю работу бригады: "Все, ребятки. Всем - объявляю благодарность от лица командования, всем - большое спасибо. Тебе, Ваня - особое. Ты будешь отличным сварщиком". Усталые, но довольные матросы уже смирились даже с тем, что остались без ужина. Но я заранее приказал Квасову получить и доставить их ужин в кубрик. Хорошо быть твердо уверенным: Квасов не может подвести...
   Через пару дней Кудра варит уже около ста метров трубопровода из коротеньких отрезков, бывших заготовок, - кончились трубы этого диаметра. На целой сотне(!) стыков нет ни единого дефекта, а его шов просто поражает точностью и красотой. Прямо по Марксу - Энгельсу: количество скачком перешло в качество... Матрос стал даже выше ростом, распрямились плечи, по-другому ходит, по-другому смотрит. Он - мастер своего, очень важного, очень нужного дела. От него сейчас зависит очень много. Его слово теперь для друзей - закон, а изредка можно возразить и начальству. (В казенных характеристиках о таком состоянии обычно пишут: "пользуется заслуженным авторитетом у товарищей и руководства").
   Вскоре у меня открывается почти идеальный учебный класс, через который я пропускаю всех сварщиков на ускоренное "дозревание". Нам предстоит изготовить и сварить больше сотни паровых калориферов. Это изделие состоит из пяти параллельных труб, врезанных своими концами в короткие коллекторы. В коллекторах надо вварить патрубки входа - выхода пара и заглушить торцы. Маклаков под эту работу выбивает у Журида помещение - бывшую столярную мастерскую. Мы немедленно оснастили мастерскую и начали там работу: на открытом пространстве уже стояли сильные морозы. На небольшой площади мастерской, покрытой обычной пылью, - варили, резали, сверлили и стучали молотками полтора десятка матросов, ревел САК, шипели бензорезы и стучал компрессор.
   Кроме тепла (к сожалению - и копоти) прелесть нашей работы была в том, что вся довольно сложная сварка труб тут была на виду и сразу же проверялась на плотность давлением воздуха. В таких условиях сварщики быстро совершенствовали свое мастерство. Сварщика, заварившего без дефектов несколько калориферов, смело можно было допускать к сварке стыков и врезок на любых трубах. Кудру сюда я иногда посылал в качестве инструктора: он только показывал другим, как надо варить.
   Вот в этот "инкубатор" я и помещаю Сашу Богомолова. Он с дрожью в руках берет электрододержатель, к которому уже давно не прикасался. Конец электрода, который должен делать точные движения, выписывает немыслимые "восьмерки".
   - Успокойся, сядь поудобнее. У тебя все получится, - если не сразу, то с - надцатого раза - обязательно.
   Это - слова. Сейчас они до Богомолова не доходят. Вместе с ним дрожит электрод в руках. Заваренный стык - сплошная "порнуха": его надо вырезать. К счастью, это всего лишь пробный стык, образец. У Богомолова на глазах слезы, матросы вокруг насмешливо переглядываются, но зная мои требования, - помалкивают. После второго и третьего стыка, сваренного так же, матрос отбрасывает держатель и со словами "гори она огнем, эта сварка" убегает... К сожалению при этом срыве меня уже не было, - об этом мне рассказывает старшина Квасов. Неотложные дела не позволяют мне вплотную заняться Богомоловым, я успеваю только подтвердить ему задание: продолжай тренироваться. Еще через день Квасов рассказывает мне, что Богомолов на ужине почти не ел ничего, а матросы насмехаются над ним, а больше всех - Кудра. Слова Квасова меня пугают: "Николай Трофимович, он в таком состоянии, так его достали, что и в петлю может полезть!"
   После утреннего развода отвожу в сторонку Кудру. Мои вопросы для него как оплеухи.
   - Давно ты стал мастером сварки, Иван? Сколько у тебя дефектов было на вводе в котельную? Тебя Богомолов тащил по теории, когда ты в ней был ни "бе", ни "ме"? А ты его как благодаришь за ту помощь?
   Кудра склоняет голову все ниже, - он еще не потерял совесть.
   - Так вот, Ванечка, Богомолов - техник-сварщик, знает он заведомо больше, чем ты. А чтобы он преодолел страх и был просто сварщиком, - ты ему помоги. Я очень-очень тебя прошу!
   Кудра размышляет немного, и говорит задумчиво, не совсем "по уставу".
   - Попробую, товарищ лейтенант...
   Богомолов при встрече опережает меня:
   - Я не хочу быть сварщиком: у меня ничего не получается! Прошу меня назначить в любую бригаду! - на его глазах выступают слезы. Мне жалко его, обиженного мальчишку, потерявшего веру в себя... Пытаюсь укрепить его ослабевший дух весьма длинными разговорами...
   - Саша, тебе обязательно надо преодолеть этот барьер. Мы с тобой здесь единственные специалисты-сварщики. Мы можем не делать, то что делает обычный рабочий: других дел хватает... Но, - надо это уметь делать, Саша! Тогда твои распоряжения те же сварщики будут принимать совсем по-другому... Учти еще одно: сварщику нужны ежедневные тренировки, как балерине. Я, например, сейчас тоже не смогу заварить этот стык: надо тренироваться! А у тебя все будет хорошо, просто ты сейчас очень волнуешься, когда берешь в руки держатель из-за прошлых неудач... Тем более - когда вокруг "подъелдыкивают". Спокойней, Саша, держи удар! Вари, проверяй, исправляй, не обращай ни на что внимания! Ты будешь отличным сварщиком!
   Богомолов уходит задумчиво. О моих требованиях к Кудре я ему ничего не сказал. Иногда видел, что они что-то обсуждают вместе. В мастерской я стараюсь не смотреть в сторону Богомолова: варит человек изделие и пусть варит.
   Уже через два дня Саша подходит ко мне радостный:
   - Николай Трофимович, я уже три калорифера заварил без единого дефекта!
   - Конечно, Саша, я и не сомневался! - подмигиваю ему. - "А ты, дурочка, плакала, боялась!".
   Саша счастливо улыбается. Еще через недельку он начинает "пахать" - варить с большой скоростью и неизменно высоким качеством, обгоняя даже Кудру. Кроме того - он понимает смысл работы, которую выполняет: все-таки образование сказывается. Его авторитет в группе вырастает до небес. Нам нужны грамотные и инициативные вожаки и старшему матросу Богомолову присваивается звание "старшина второй статьи", а вскоре - и первой...
  
   Вставка из будущего. Где-то в конце 80-х годов в лабораторию, где я работал уже просто сварщиком, заходит полноватый мужчина средних лет, совершенно лысый и с улыбкой смотрит на меня. Я узнаю его сразу, несмотря на разительные перемены за прошедшие три десятка лет.
   - Саша! Богомолов!
   Он счастливо улыбается, довольный моей памятью и мы крепко обнимаемся. В сбивчивом разговоре мы со смехом вспоминаем о его службе и первых шагах на пути к мастерству. Я ему только теперь могу рассказать, какое предостережение мне сделал старшина Квасов. Саша подтверждает: тогда он был очень близок к самоубийству. Вместе горюем об рано ушедшем хорошем человеке - старшине сверхсрочной службы Тихоне Васильевиче Квасове...
   Саша работал тогда шефом сварщиков-аргонщиков на оборонном заводе в Таллине. Женат, взрослые дети, дом - полная чаша...
   Вскоре началась "перестройка". Эстония вышла из состава СССР. Начала активно превращать в металлолом все оборонные объекты, которые мы там по глупости построили, и при этом еще и притеснять русских. Не знаю, как сложилась дальше судьба человека, которого я считаю немного своим крестником...
  
   Начав разговор о психологии, автор уже не может остановиться, не описав случай, повысивший его грамотность в вопросах любви, семьи и брака. Кончал службу в моей группе матрос Юра Денисюк, - крепкий хлопец с Украины, добросовестный и работящий. И начал он "прилепляться" к разбитной бабенке Наталье Забелиной, женщине старше его лет на 10, которая работала кладовщицей у строителей. Иван эту Наталию знал давно и очень хорошо. Вот мы, два командира, задумали отвернуть беду от несмышленыша. Пригласили его на приватную беседу. Иван выдал проповедь рассказом про "облико морале" и деяния подшефной Наталии.
   Забелина работала заведующей складами у строителей, что в эпоху тотального дефицита было равноценно заведованию пещерами Аладдина. Окружающее население бесконечно нуждалось во всем том, чего у Забелиной было в большом изобилии: гвозди, цемент, краски, сантехника, огнеупорные и обычные кирпичи, жесть, металл, трубы и еще тысяча вещей, совершенно необходимых туземцам. Наталия развернулась широко: стройки в окрестных селах получили необходимую подпитку дефицитом, и стали расти как на дрожжах. Почему-то при этом личное благополучие Забелиной, ее наряды и украшения стали превышать разумные пределы. Но такое большое шило в мешке утаить вообще трудно, тем более - в небольшом мешке. Над Забелиной стали сгущаться тучи в виде слухов о большой ревизии складов. И первыми не выдержали слухов именно склады: прекрасной ночью они полыхнули ярким пламенем. Случайно под корень сгорел и соседний штаб строителей со всеми документами.
  
   Вполне уместная, хотя и пожарная, вставка. Сам Иван тяжело пережил пожар именно этого штаба: погибли уникальные Приказы по строительству, с которых он не успел снять копии для Истории и потомков. В этих Приказах начальник стройки, предшественник Журида, никем и ничем не сдерживаемый, полностью давал волю своему яркому литературному дарованию. Например, один из приказов кончался словами: "Да здравствует Первое Мая, а у нас гвозди везде валяются!". Иван клялся, что будь он тогда на месте, он бы ринулся в бушующее пламя, чтобы спасти только эти драгоценные Приказы...
  
   После пожара ревизионной комиссии осталась только очень легкая работа: развести руками и написать акт о списании всего-всего чохом, потому что даже перечислить все-все было невозможно. Пострадала, правда, крупно и Забелина: теперь она по должности стала не заведующей, а только главной кладовщицей с теми же обязанностями и правами... Тем не менее, любвеобильная Наталия горевала недолго: у нее появился постоянный любовник (теперь это называется гражданский брак). Это был дембель из строителей - крепкий парень из Белоруссии. Он стал работать на стройке по вольному найму, чтобы под крылом заботливой Натальи основательно "прибарахлиться": в колхозной Белоруссии, как и во всем СССР, с этим тогда было туго. Намеченный им тайный план в течение целого года выполнялся весьма успешно. И дорогая, ничего не подозревающая, гражданская жена, тому весьма способствовала. Муж уже начал потихоньку присматривать объемистые чемоданы, чтобы разместить в них перед отъездом свои богатства... Но, как сказала Поэт (Поэтесса?), - не всегда поймешь, кто есть охотник, кто - добыча. Однажды, придя с работы, "гражданский муж" нашел только голые стены и записку от любимой: "Не жди, уехала надолго". Надеть что-либо вместо замасленной спецовки и купить билет до далекой Белоруссии парню помогли прежние сослуживцы...
   Иван излагает эту душераздирающую историю Денисюку с подробностями. Матрос только молча и горестно качает головой: у него тоже раскрываются глаза. Тут и я вступаю в бой:
   - Так зачем тебе связывать свою судьбу с такой женщиной? Езжай на Украину, там знаешь какие девчата ждут тебя, не дождутся? Красивые, нежные, молодые! И будешь нормально жить-поживать, растить детишек!
   У матроса даже глаза загораются от такой перспективы. Он благодарит за науку, вскоре уезжает в часть для увольнения в запас. Нас с Иваном прямо таки распирает от гордости: хоть одну душу отвернули от гибельного пути!
   Не прошло и двух месяцев, как старшина Квасов говорит мне между прочим:
   - Вы знаете, Николай Трофимович, наш Денисюк вернулся; живет у Забелиной!
   У меня округляются глаза и отвисает челюсть. Именно такими признаками сопровождаются частичные прояснения извечной загадки природы, именуемой "мужчина и женщина"...
  

Все флаги в гости будут к нам.

Понаехало там егерей... (В. В.)

  
   Первым из руководящих гостей к нам прибывает мой командир части подполковник Афонин. Видно, майор Шапиро тоже захотел двинуть подчиненного подполковника на "арбузное место" вслед за нами. Афонин сразу попадает в наш кубрик. К счастью там в это время был Квасов, который докладывает ему по всей форме.
   - А где се Мельнисенко? - недовольно вопрошает командир Квасова. Тот докладывает, что я, как всегда, на работе.
   - А он не в сагуле?
   Квасов непонимающе таращит глаза, пока не соображает, что речь идет о "загуле".
   - Никак нет, товарищ командир, они работают, - Квасов говорит обо мне в множественном числе.
   Посылают за мной дневального. Я отрываюсь от работы и прямо в рабочей одежде спешу на доклад. Представляюсь, докладываю, - дескать, вверенная мне группа находится на объектах. Афонин ходит молча и недовольно по кубрику, затем начинает настоящую "головомойку".
   - Посему ты к своему командиру приходись одетым не по форме?
   - Виноват, товарищ подполковник, торопился, не успел!
   - Посему у тебя эта кровать не заправлена? Посему один дневальный спал? В тумбосках лисного состава - беспорядок: хранится хлеб. Под кроватями - семоданы, понимаесь. Сто это са выгородка в кубрике? А где у тебя наглядная агитасия?
   - Все будет исправлено, товарищ командир! - я уже достаточно опытный служака, чтобы оправдываться по пустякам. Горячий Квасов пытается как-то возразить, но я смотрю на него и кладу палец на свои губы. Квасов возмущенно сопит, но молчит.
   Афонин оттаивает, греется возле нашей печки, разговор продолжается уже в другом ключе.
   - Меня сам Сапиро направил сюда, стобы проверить, как задействованы сварссики!
   Я чистосердечно признаюсь, что с этим делом плохо: трубы они варить не могут, а "простой" сварки на 22 человека - не хватает.
   - Надо тебе насать на Маклакова! - советует командир. - Вот я сам на него насму!
   В конце доверительного разговора Афонин неожиданно спрашивает:
   - Слусай, Мельнисенко, у тебя деньги есть?
   - Для чего? Немного есть... - я тяну резину, не понимая, что хочет узнать Афонин.
   - Сто, для сего? Для лисного состава! Ты в баню людей водись? Платись?
   - Ну, на баню хватает, товарищ командир... (Деньги в Читинском банке я получаю для матросов и себя, кроме того, я могу их взять в долг у Маклакова, но говорить об этом "товарищу командиру" мне почему-то не хочется...)
   Через день на почте знакомая девушка вручает мне телеграфный(!) перевод из части на 400 рублей. Недоумеваю, но получаю. Вечером Афонин обращается ко мне очень ласково:
   - Слусай, Николай, там должны придти тебе деньги...
   Я говорю, что уже пришли какие-то непонятные 400 ре, которых я не просил.
   - Это я са тебя послал телеграмму... Снаесь, пока к тебе ехал, в поесде меня обыграли в пух и прах, расбойники. Теперь не на сто взять билет насад. Ты мне эти деньги одолси, а я, как только вернусь в Питер, срасу тебе послю...
   Деньги перекочевали из моего кармана в афонинский - навсегда. Правда, мы с Иваном начисто "объели" подполковника Афонина. Дело было так. Афонина поселили в комнату рядом с Маклаковым и первый вечер он пришел к нам на "сто чаев". К чаям у нас был только хлеб, что не устроило Афонина: он принес грамм 100 колбасы и широким жестом, как жареного мамонта, бросил ее на общий стол. Негоже лейтенантам поедать личные харчи командиров. Из вежливости мы отрезали по тонюсенькому кружочку, чтобы дать возможность высокому гостю вкусить полной челюстью харчи принимающей стороны - местный хлеб и яблоки от Мао Цзе Дуна. Все это он от души вкусил, плюс - полностью свою колбасу. Через день от дружественного строительного капитана, члена кружка преферансистов, который немедленно нашел Афонин, мы услышали удивительную историю. Жена капитана решила побаловать преферансистов чайком кое с чем. Оправдывая свой зверский аппетит, Афонин рассказал всем, что у него было с собой уйма продуктов, но я с Иваном, молодые и здоровые, все у него "сосрали" за один вечер, и он, заслуженный командир, вынужден теперь голодать из-за своих прожорливых подчиненных. Давно переваренные тоненькие лепестки афонинской колбасы со скрежетом провернулись в наших пустых желудках, от стыда выступили слезы...
   В столовую на обед Афонин стал ходить вместе с нами. По нашему обычаю за обеды расплачивался поочередно кто-нибудь один. В конце обеда Афонин неизменно озабоченно спрашивал:
   - Сегодня за обед кто платил? Маклаков? Сколько платил? Тридцать три? - мучительно подсчитывал и радостно объявлял:
   - Это по одинадсать рублей! Угу!
   На третий день, мы, не дождавшись, что Афонин возьмет обед на троих, продолжили свою гнилую тактику, взамен получая неизменно вежливые вопросы о суммах, затраченных на едово. Недели через две Афонин простился с нами, взяв в долг у Ивана и рассчитавшись напутствием:
   - Ты давай, Маклаков, задействуй моих сварссиков!
   Чтобы закончить тему "мой первый командир части" навсегда, загляну чуть вперед. В Североморске вскоре Афонина поймали за руку офицеры, когда он ночью экспроприировал деньги из карманов их брюк. Его прилично побили, наплевав на субординацию и звания: вора давно искали. Особенно от неуловимого ворюги страдал будущий главный инженер "десятки" - мой друг Боря Лысенко: деньги он всегда небрежно распихивал по карманам не считая, и уже давно недоумевал, почему они так быстро стали иссякать?
   Разгорелся скандал: Афонина заставили вернуть все долги офицерам, у которых он "одалживал" таким же способом, как у меня и Ивана, а затем выгнали из армии. К сожалению, мы с Иваном находились слишком далеко, и золотой дождь на нас не пролился. Зато афонинский слоган "арбусное место" стал крылатым и долго согревал наши души...
   Следующий наш именитый посетитель - зам начальника УМР по строевой части подполковник Есипов, - красавЕц-мужчина с кудрями светлых волос, пронзительными голубыми глазами, родом из донских казаков. Его появление началось почти с анекдота. Появившись на КПП одной из частей, он начал там форменный разгром.
   - Почему дежурные нарушают форму одежды? Почему оружие не в порядке? Начальника караула - ко мне! Вызвать командира! Построить офицерский состав!
   Прохаживаясь легкой походкой перед понурым офицерским строем, Есипов у каждого нашел нарушение формы одежды, недостаточную выбритость, слабую строевую выправку и еще массу других недостатков и нарушений, пообещав разобраться со всеми этими безобразиями, подготовить и издать приказ командира "N".по поводу обнаруженных безобразий.
   - Товарищ подполковник! Генерал "N" не является нашим командиром! - робко возразил грозной "столичной штучке" дрожащий от страха командир "разносимой" части, тоже в звании подполковника.
   - Как это - не ваш? Вы - войсковая часть ****?
   - Нет, товарищ подполковник! Мы - в/ч хххххх , и подчиняемся генералу "У"!
   - Ну, все равно: недостатки надо исправлять! - назидательно изрек Есипов, нисколько не смущаясь. Сохраняя за собой инициативу и последнее слово, он скомандовал:
   - Вольно! Разойдись! - после чего величественно удалился из части, которая не имела ни малейшего отношения не только к Есипову, но вообще - к нашему ведомству.
   Обстановка на объектах совсем накаляется: приближается время сдачи и приемки горючего. К нам приезжает и остается надолго главный инженер Строймонтажа 11 Дмитрий Николаевич Чернопятов. Он - пожилой, высокий и крупный, с короткой стрижкой - его мучает экзема; внимательные глаза смотрят на собеседников поверх очков. Он - старый инженер, его тоже не так давно призвали из гражданки. Почти никогда не повышает голоса. Говорит мало и не терпит суесловия. Требует точности и достоверности докладов. Его любимый вопрос после получения информации:
   - Сам видел, или тебе докладывали?
   К нам он обращается сначала на "вы", позже - на "ты", но только по имени-отчеству. Замечаем, что "выкает" он не столько старшим, сколько людям, которым не доверяет и которых не любит.
   Утром, когда мы только поднимаемся, Чернопятов уже обошел все объекты, все увидел, все знает. Незаметно он становится подлинным руководителем участка, а Маклаков, я и Павлюков - бригадирами. Точнее, мы - "направленцы": у каждого по несколько бригад и по несколько горячих объектов. Работы сразу идут быстрее: большинство вопросов решается немедленно.
   Наши ежевечерние планерки стают короче и, на удивление, - плодотворнее. Например, так:
   Чернопятов: - Скоро опрессовка линии масла. Надо поставить вентиль в колодец А7.
   Маклаков: - Хорошо, поставим.
   Ч.: - Когда?
   М. (что-то прикидывает):- В среду.
   Ч.: - Хорошо.
   Планерка в среду. Решаются масса других вопросов. Внезапно Чернопятов спрашивает Маклакова:
   - Вентиль на колодец А7 установили?
   Маклаков замотался и о вентиле просто забыл. Он выкручивается:
   - Нет, Дмитрий Николаевич. У нас нет вентиля шесть БР.
   - Неправда. Он у вас лежит в складе на второй полке слева. - Чернопятов спокойно смотрит на Маклакова поверх очков. Маклаков покрывается румянцем:
   - Хорошо, Дмитрий Николаевич, мы его поставит завтра с утра.
   Вопрос закрыт окончательно: Маклаков и теперь, и дальше, - никогда не забудет своих обещаний... Ставится задача мне:
   - Николай Трофимович! Надо закрыть сливные каналы мазута на железнодорожной эстакаде. Штатных щитов не дождаться. Придумай и свари что-нибудь жесткое и легкое из стальных листов и проката, которые есть на складе. Надо закрыть около ста метров канала.
   В разговор неожиданно вмешивается Есипов, случайно попавший на планерку:
   - А вы что, не знаете, что есть постановление Партии и Правительства об экономии металла и замене его железобетоном?
   Сдержанный и вежливый Чернопятов просто яростно взрывается; ни до, ни после я его таким не видел. Впервые при нас он употребил "русские" слова. Возможно, это было продолжением каких-то прежних разговоров с вальяжным Есиповым.
   - Если Вы ни х... не понимаете, то по крайней мере не суйте туда свой нос!!! Только последний мудак может поставить железобетон на съемные щиты!!!
   Грозный "строевик" Есипов совершенно не к месту хихикает и со словами: "Ну, я, пожалуй, пойду!" - удаляется. Планерка продолжается.
   Вскоре мы на своем горбу почувствуем это Постановление, а огромная база просто не сможет работать... Но об этом - чуть позже.
   Полученное мной задание не такое простое. Изучаю металл, который есть на складе, проектирую несколько вариантов. Один - трудный в изготовлении, другой - слишком тяжелый, третий - хлипкий в эксплуатации. Кстати, одно из незыблемых правил Чернопятова: делать так, чтобы было удобно людям, которые будут потом работать на объекте. Обычно "мастера", построившие "козью морду", оправдываются: "А так нарисовано в проекте (вариант - забито в смете)!". Чернопятов эти возражения гневно отметает:
   - Вы для себя лично так бы сделали???
   Думать днем и вечером - некогда. Мало-помалу появляется привычка думать до утреннего подъема... Некий -надцатый вариант кажется сносным. Проверяю. Нет, очень много резки, а это - лишнее коробление, не только работа. А если резать лист поперек? Проверяю размеры: получится, если... Изменяю конструкцию. Теперь, вроде, ничего. Мое изделие получилось проще грибов, любой усомнится, что для этого надо что-то еще соображать. К прямоугольному листу снизу приварены два уголка - ограничители по ширине бетонного сливного канала. Сверху такие же уголки приварены поперек - для подъема и жесткости. Изготовляю образец, показываю Дмитрию Николаевичу (дальше - ДН). Он только спрашивает: "Почему уголки приварены ребром? Приварить уголок полкой же удобнее!". Объясняю: так в несколько раз больше прочность и жесткость щита в целом. "А почему приварено точками? Прочнее ведь сплошной шов?". Доказываю: прочности более чем достаточно: точки равноценны болтам через 50 мм, а это очень много. А сплошной шов покоробит всю конструкцию. ДН - строитель и не понимает меня. С интересом выслушивает минутный курс по теории сварочных напряжений, затем говорит: "Молодец. Действуй. Когда сделаешь все щиты?" Обещаю сделать за два дня, но прошу снять с меня окраску: надо строить без чертежей угольный бункер в котельной. ДН говорит "Хорошо". Я уверен, что действительно будет хорошо, что он не забудет того, что обещал, и через два дня изготовленные моей бригадой щиты кто-то будет красить...
   Кстати, ДН по настоящему интересуется не только сваркой, но и любыми техническими новинками и достижениями, в этом мне придется убедиться позже. Сейчас я ему показываю удивительный образец творчества, и мы оба смеемся. Это - тяжелая рама для выравнивания дороги трактором, изготовленная плотником. Стальные балки - двутавры соединены "в лапу", как бревна деревянного сруба, затем тщательно обварены...
   Время уплотняется еще больше, говорят - во Владивостоке уже заливают в цистерны мазут для нашей базы, и она просто обязана быть готовой к приему топлива. Это чувствуется по рангам приезжающего начальства. Сначала приезжает начальник УМР полковник Сурмач. Сергей Емельянович быстро приводит в чувство Журида: часть наших работ зависла из-за строительной неготовности. Сурмач запросто обеспечивает для строителей помощь ЗабВО из Читы: округ немедленно присылает тяжелую технику: бульдозер и кран...
   Затем приезжает главный инженер московского главка - Главвоенмормотажупра - полковник Васильев. Это осанистый человек, таким я себе представлял купцов первой гильдии. У него роскошная рыжая борода лопатой и голубые глаза. Васильев не слезает с линий связи с Москвой и Владивостоком на телеграфе почты в Новой и с ВЧ-связи в Чите. К нам немедленно начинают поступать оборудование и приборы, которых напрасно ожидали на стройке уже несколько лет. Мы лихорадочно устанавливаем и подключаем их к кабелям и успевшим заржаветь трубам...
   Стоит уже настоящая зима с морозами до 40 градусов, хотя снега очень мало. Особые объекты - котельная и насосные, некоторые офицеры там и ночуют, тем более - в наших комнатах - очень "не жарко". Любая наружная работа стает проблемой и везде жгут костры, чтобы хоть немного обогреть людей. Но стройка стремительно "зачищает хвосты", чтобы база вскоре заработала...
  

Канареечка галку родила.

   Потому, что без воды
   Ни туды, и ни сюды...
   (из очень смешной песни)
  
   База не может работать без своего сердца - котельной, которая должна дать тепло и большую электроэнергию, способную вращать огромные насосы. Сейчас государственная сеть еле обеспечивает нужды стройки и городка.
   Котельная же не может жить без воды. На комплексе водоснабжения почти все уже "закруглено". Он находится в полутора километрах от котельной, на возвышенности. Там мощный глубинный насос добывает воду с неведомых горизонтов и наполняет ею тысячекубовый резервуар, спрятанный под землю, чтобы вода не замерзла. Я видел этот резервуар еще открытым, вскоре после приезда на Новую. Удивился, что резервуар бетонный: бетон ведь пропускает воду. В ответ на мои "почему", Иван мне нехотя ответил, что резервуар "торкретирован". Бедный Иван еще не знал, что на таком ответе я не успокоюсь. А когда узнал, то ему пришлось выжать из себя дополнительно все сведения о торкретировании, когда жидкий расширяющийся цемент специальной пушкой под большим давлением заполняет все поры днища и стенок...
   Согласно упомянутому Постановлению Партии и правительства об экономии металла, трубопровод от резервуара к котельной был выполнен из асбоцементных труб диаметром 100 мм. Широченная траншея глубиной 4 метра (глубина промерзания в Забайкалье - более трех метров!) тянулась к котельной через весь городок; на дне траншеи сиротливо смотрелась серенькая трубочка с муфтами на резиновых уплотнениях. После испытаний трубопровода на плотность и прочность (опрессовки), солдаты стройбата слегка присыпали его песочком - материалом тоже дефицитным.
   Приближалась годовщина Октябрьской революции, а огромный ров сильно усложнял передвижение людей и транспорта по стройке и городку. Да и вообще - его давно надо было закрыть: стояли уже крепкие морозы. Операцию "засыпка" возглавил сам замполит стройбата. Его руководство состояло из двух слов: "давай!" и "быстрее!". Работал бульдозер, сваливая в траншею крупные глыбы смерзшейся земли. Дело было сделано быстро; руководитель работ занялся наглядной агитацией - по основной специальности. О трубе на какое-то время забыли, а именно там была зарыта чрезвычайно наглядная агитация...
   На котельной все работы в результате героического штурма близились к концу; пора было подавать воду и запускать котлы.
   Открыли задвижки полнехонького резервуара, и вода ринулась по трубе вниз к котельной. Через несколько минут она туда пришла. Струя оказалась мутной, но все присутствующие сошлись на том, что это промывается трубопровод и дальше все будет лучше. Однако дальше все начали задумываться: грязь не убывала, а сила струи стала совсем слабенькой. Раздумья прекратил прибежавший "гонец из Пизы": он сказал, что рядом с большим складом бочек открылся фонтан. Все устремились туда. Из-под мерзлой земли метра на три бил большой фонтан. Вода, растекаясь, подмывала угол склада, а на периферии уже образовала каток. Фонтан "работал" примерно посредине трассы резервуар - котельная.
   На Журида жалко было смотреть. Однако, он распорядился перекрыть воду и начать раскопку трубопровода. Целый взвод солдат под нетерпеливыми взглядами начальства начал яростно долбить мерзлый грунт...
   Не дай вам Бог, когда-нибудь копать вручную мерзлую землю: это гораздо труднее, чем долбить бетон и гранит. Земля не колется, лопата ее не берет, а лом заходит в землю на миллиметры даже при сильном ударе... Через пару часов адской работы кирками солдаты углубились в землю сантиметров на 10. Оставалось "всего" 3,9 метра. Кто-то соображает: грунт надо оттаивать. Приносят дров, разжигают костер, рискуя спалить склад рядом. Через час под углями костра земля оттаивает. Ее быстро выбирают глубиной на штык лопаты; дальше опять несокрушимая мерзлота. Да и выкопали всего узенькую ямку; с такой шириной на 4 метра не углубиться. Надо разводить настоящий костер! Привозят машину дров. К утру героический труд двух смен солдат дает "плод": труба отрыта!
   Внимательный осмотр показывает: труба, к величайшему сожалению, - цела. Вода пришла издалека, просочившись параллельно трубе, через рыхлости в траншее. Здесь она просто вышла наружу, найдя еще одну рыхлость - вертикальную. Что дохленькая асбоцементная труба, экономии для проложенная вместо стальной, просто перебита или раздавлена, - теперь нет никаких сомнений... Как далеко находится место повреждения - неизвестно. Надо от этой точки идти вверх, чтобы найти разбитую трубу...
   Собирается "форум" для решения наших извечных вопросов: "кто виноват?" и "что делать?". Обсуждаются даже фантастические предложения: пробросить временный стальной трубопровод, взорвать траншею над асбоцементным трубопроводом. Чтобы вода не замерзла во временном трубопроводе - греть тысячекубовую емкость до кипятка и т. д. Любые такие идеи сразу увядают при холоде ниже 30 - 45 градусов: на пути к котельной вода замерзнет. Да и нагреть огромный резервуар невозможно: электроэнергии не хватает на самое необходимое...
   Принимается решение: а) искать дефект водовода, он должен быть близко; б) вместо прожорливых котлов ДКВР временно использовать для выработки пара котел локомобиля, которому воды надо мало. Воду доставлять машинами, для чего...
   Уже через пару часов мои матросы начинают выполнять эти "для чего": в котельной мы сооружаем бак на 5 тысяч литров, и эстакаду для водовозок возле котельной: вода должна сливаться самотеком. Я конструирую и "леплю" все эти сооружения из имеющихся материалов. Сварки - уйма. Слава Богу, теперь у меня уже несколько сварщиков, которые работают быстро и без дефектов... Сроки - очень жесткие: из Владивостока к нам уже идет мазут.
  
  
  
  

Мазут, оказывается, - черный.

   Отнюдь не принимай почетных гостей
   в разорванном халате! (К. П. N25)
  
   Эстакада для слива воды из водовозок вскоре обрастает ледяными наростами и становится похожей на айсберг. Так же обрастают льдом грузовики с открытыми баками в кузове, которые доставляют воду с недалекой насосной. Взвод стройбатовцев скалывает лед и посыпает песочком въезд на эстакаду, оббивает лед с автомашин. День и ночь горят костры на трассе водовода, там работает в две смены целая рота. За сутки каторжного труда, который и не снился каторжанам-рудокопам недалекого Нерчинска, выполняется всего метра полтора проходки. И оголенная труба в траншее по-прежнему цела. Дефект - где-то выше по течению...
   Надежда обнаружить поврежденную трубу тает вместе с понижением температуры. Забегая вперед, скажу, что разбитая труба находилась метрах в двухстах выше фонтана. Чтобы добраться до нее понадобился целый эшелон дров и несколько месяцев каторжного труда десятков людей.
   Героическая работа "водовозов" дает плоды. Котел локомобиля, наконец, ожил и даже выдал на-гора гудок, но какой-то хилый и неуверенный. Зато громко и нагло заревел паровоз, подавая на эстакаду пяток цистерн с мазутом, остальные стояли рядом в очереди. Морозовские кадры, давно не работавшие и очень привыкшие к "расслабленному состоянию", без всякого понятия толкутся возле цистерн. Начальник приемки, капитан, с трудом взбирается на цистерну и не может открыть люк. Люк открывает мой Пронин: он все-таки очень ловкий и сильный парень. Капитан сует в люк термометр полностью, затем вытаскивает его и обиженно заявляет:
   - А он черный... и ничего не видно!
   Отыскивают и подают ему тряпку. Температура мазута оказывается минус 200С. При таком "градусе" сливать мазут невозможно. Его надо сначала разогреть прямо в цистерне. В толщу мазута должны быть погружены специальные перфорированные трубки-иглы, в которые через резиновые рукава подается острый (очень горячий) пар. Пар нагревает мазут, но, конденсируясь, добавляет в него воду, что не очень хорошо. Поэтому - греть надо быстро. Морозовские орлы неумело и долго начинают выяснять, что и куда надо опускать, и где и что крутить. Чернопятов, сначала молча наблюдавший всю эту бестолковщину, берет штурвал на себя, и неумехи начинают бегать быстрее и совершать некие осмысленные действия. Иглы погружаются в цистерну. Открывается пар.
   А дальше начинается непонятное. Ничего не происходит, пар почему-то не проходит, резиновый шланг быстро остывает. Вытаскивают иглу из мазута, - из нее ничего не истекает, как ни крути вентиль пара. Игла просто замерзла в холодном мазуте, и лед закупорил все отверстия... Слабенький котел локомобиля дает мало пара. К иглам доходит уже почти конденсат, который там сразу же и замерзает...
   "Созидательный труд" замирает. Все офицеры эксплуатации смотрят на Чернопятова, ожидая распоряжений не от своего обленившегося начальства, а только от него. ДН минуту размышляет, переспрашивает марку мазута. Мазут - флотский, достаточно жидкий при низких температурах. Чернопятов принимает решение: сливать мазут без подогрева. Под нижними люками цистерн открывают "мои" щиты, - вот почему они должны быть легкими! Из открытых люков цистерн в канал лениво выползают струи мазута и неспешно движутся к сливной горловине нулевой емкости, зарытой внизу под землей. На дне емкости (резервуара) смонтированы паровые калориферы. Они разогреют мазут до жидкого состояния, и мощные центробежные насосы почти мгновенно "выплюнут" несчастные 500 кубометров мазута в резервуары хранения...
   Пока все происходит по задуманному, несмотря на осложнения. Цистерны, хоть медленно, но опорожняются, нулевая емкость спустя несколько часов наполняется до горловины. По требованию ДН на котле максимально поднимают давление-температуру, проверяется и дополнительно утепляется канал паропровода к емкости. Открываем пар и контрольный краник на обратной трубе, чтобы увидеть, когда кончится конденсат и начнет идти пар. Ожидаем сначала 5, затем - 10 минут. Ничего не происходит, из открытого крана не выходит ничего...
   Дмитрий Николаевич требует чертежи нулевой емкости. Ужасная истина открывается сразу. На выходе батареи калориферов отводящая конденсат трубка сначала поднимается вверх, затем выходит в канал. Это значит, что образующийся конденсат не мог стекать свободно, пока им не заполнятся все калориферы до верхней точки обратной трубы. И времени этого заполнения вполне хватило, чтобы первые порции конденсата успели замерзнуть, перекрыв трубу; затем без движения замерзло уже все...
   - Какой идиот это проектировал? - снимая очки, устало спрашивает сам себя Чернопятов. Но Иван, посмотрев на чертеж, четко докладывает:
   - ГИП (главный инженер проекта) - Шумаков, Дальвоенморпроект, город Владивосток.
   - Немедленно этого ГИПа надо высвистать сюда, пусть расхлебывает, что натворил! - свирепеет Чернопятов. - А вы, - обращается он к Маклакову и ко мне, - думайте, что можно сделать!
   Думать есть о чем, расхлебывать - тоже есть что. Под землей находится 500 кубометров застывшего мазута. Чтобы его откачать - надо разогреть. Чтобы разогреть, надо переделать систему подогрева. А чтобы переделать систему - надо откачать мазут...
   Время близится к 23 часам. Понурив головы, мы отправляемся пить "100 чаев": привычка, знаете ли, - вторая натура...
  

Проектные страдания (частушки).

  
   Мой наган семизарядный,
   В реку брошу я тебя.
   Ты зачем осечку делал,
   Когда резали меня?
   (детская песенка)
  
   Мы с Иваном напряженно думаем. Лучшее из придуманного - вычерпать "нулевку" ведрами. Неясно - куда сливать и как доставить в резервуар. На стройке все напряженно работают головой или руками. Стоит неподвижно только дело: нет воды и пара, но полно неподвижного холодного мазута, не крутятся насосы, простаивают неразгруженные цистерны...
   Приезжает Шумаков из Дальвоенморпроекта. Во главе с ДН наша делегация приходит к нему в местную гостиницу. "Маститый ГИП" встречает нас высокомерно, он очень недоволен, что его потревожили и заставили выехать в такую дыру:
   - Ну что вы тут еще натворили? В чем не можете разобраться?
   Через полчаса разговора на тему "кто виноват" спесь с него начисто слетает: злополучная "загогулина" с контруклоном, разрушившая систему нагрева нулевой емкости, красуется на подписанных им чертежах. Он будет вынужден подписать акт о "техническом ляпе" Дальвоенморпроекта вообще и собственном - в частности, который привел к тяжелым последствиям на базе.
   Начинаем второй раунд переговоров уже на тему "что делать". Нам, чтобы исправить положение, немедленно нужны чертежи новой работоспособной системы подогрева нулевого резервуара. Я уже сформулировал общие требования к ней: а) никаких обратных уклонов (контруклонов); б) увеличить число калориферов в 1,5 - 2 раза; в) греть не все 500 кубов мазута и стены емкости, а только ту часть, которая идет к насосам.
   При обсуждении моей эскизной схемы размещения калориферов обнаруживаем, что "маститый Главный Инженер Проекта" не понимает простейших вещей. Долго доказываю ему, что один калорифер имеет такое же сопротивление для пара, как четыре, но соединенных параллельно - последовательно...
   Ликбез затягивается. Шумаков, наконец, заявляет, что ему для создания такого проекта нужно 3 месяца и штат сотрудников, которые могут работать только дома - во Владивостоке... Мы настаиваем на немедленной выдаче проектных решений, хотя бы в черновом, эскизном виде. За нами стоит бездействующая база и полковник Васильев, который может в Москве весьма испортить жизнь Дальвоенморпроекту и лично - ГИПу. Понимая это, Шумаков невнятно блеет, что он изучит вопрос и будет думать... Удивительные ГИПы "произрастают" в Морпроектах!
   Чернопятов уже понимает, что наше светило проектной мысли ничего не соображает и ничего не решит. После ухода от Шумакова, он задумчиво говорит мне:
   - Давай, Николай Трофимович, рисуй. Тебе же и делать...
   Я давно уже подозревал, что такая фраза будет произнесена. В голове крутятся совершенно несовместимые мысли. Что, дурак несусветный, опять выпендрился? Тебе больше всех надо? Опять стаешь "любимчиком командира", который будет тебя бросать во все "горячие" места, как было на сахарном заводе? Зачем пренебрег мудрой морской заповедью "не давай умных советов начальству, а то тебя же заставят их исполнять"? Вот теперь и вертись, идиот одержимый, вкалывай, - хочешь - не хочешь! Давай, груздь, полезай в кузовок!
   А вот и противоположные мысли. "Если не ты, то кто"? Ты же не глупый пингвин, который "робко прячет тело жирное в утесы", когда надо выложиться? Не только Горького, - Карла Маркса вспоминаю, который нам поведал, что только тот достигает сияющих вершин чего-то там, "кто без устали карабкается" туда по очень неудобным и очень каменистым тропам...
   Наверное, все проще: я близко узнал и очень "зауважал" своего командира - Дмитрия Николаевича Чернопятова и мне не хочется валять дурака. Да уже и "не можется"...
   Продолжаю работать. Рисовать чертежи - негде и некогда. Если я также и "исполнитель", то достаточно будет только эскизов. Размещаю максимум калориферов в два этажа в двух дугах, расходящихся от всасывающего отверстия насоса. Никаких контруклонов: самая низшая точка системы лежит выше уровня обратной трубы. Это означает, что калориферы (регистры) надо поднять, чтобы конденсат свободно вытекал, не заполняя все сечение трубы. Дальше. Нельзя сразу нагревать весь мазут. Нагретый мазут сразу поднимается вверх, а трубы калориферов непрерывно охлаждаются поступающим снизу холодным. Насос откачивает мазут снизу, поэтому его нельзя запустить, пока не нагреется весь объем. Это долго и неразумно: горячий мазут вверху тоже быстро отдает тепло крыше емкости. Надо одеть всю систему калориферов в непроницаемый кожух, открытый только по двум торцам. Только туда будет заходить холодный мазут. Он будет нагреваться все сильнее, по мере продвижения к всасывающему входу насоса.
   Четко сформулировать идеи - это гораздо больше, чем половина дела. Регистров у нас заготовлено достаточно, их размеры известны. Размеры кожуха, где это возможно, выбираю такими, чтобы меньше резать имеющиеся на складе листы.
   Со всеми подходами-отходами все проектирование укладывается в два дня, не считая ночных размышлений. Все чертежи от руки, но почти в масштабе, - выполнены на нескольких листах школьной тетради "в клеточку". Детали - только самые важные.
   Обсуждаем проект с Иваном. Общую концепцию мы формировали вместе, а вот по деталям он вносит ряд замечаний. Кое-что изменяю, упрощаю: свежий взгляд всегда полезен.
   Уже вместе идем к ДН. Он задает короткие вопросы, остается доволен ответами, и выносит короткое решение:
   - Действуйте.
  
  
  

Нулевая жизнь.

  
   Судьба - индейка, жизнь - копейка
   (что-то народное).
  
   Основное решение уже есть. Будет ли оно успешным - не знает никто, даже автор, который всего лишь "надеется". А вот до "действий" - еще далековато: надо сначала удалить из "нулевика" - нулевого резервуара - полтысячи тонн застывшего мазута.
   Я не помню сейчас, кому принадлежит идея - попробовать откачать нулевую емкость зачистным насосом, не нагревая мазут. О маленьком плунжерном насосе в большой насосной под землей все забыли. Его обнаружили случайно; он был подключен к трубам и энергопитанию. Насос этот предназначен для откачки в резервуар остатков мазута из больших трубопроводов.
   Включаем насос. Крутится двигатель, зубчатая передача, плунжер начинает бегать туда - сюда. Приоткрываем вентиль на входе. Насос засасывает мазут, слышно как напрягается электродвигатель. Насос качает мазут, ура! Мы с Иваном чуть не пускаемся в пляс, пожимаем друг другу руки. Очевидно, испугавшись наших воплей, насос заклинивает. Двигатель гудит, не в силах преодолеть сопротивление плунжера. Радость слетает с нас мгновенно. Теперь, даже при закрытом вентиле впуска, двигатель не может провернуть насос. Ломиком проворачиваем шестерни в такое положение, когда усилие минимально. При закрытом вентиле насос запускается. Беда состоит в том, что так он ничего не качает. Приоткрываем входной вентиль. Двигатель опять напрягается и через пару минут опять ревет в заторможенном состоянии. Уясняем: если впускать мазут понемножку, только слегка приоткрыв вентиль, то насос качать может. Часа два подбираем это "слегка", чтобы насос работал. Вот насос работает уже пять минут, десять... Мы уже снова готовы радоваться: качает, хоть и "чайной ложечкой"! И тут насос просто отключается, уже без всякого гудения. Двигатель и провода горячие, напряжение отключил тепловой автомат. Иван электричества не любит и с ужасом смотрит, как я снимаю крышку щита и включаю пускатель доской, валявшейся на полу. Все работает опять: двигатель натужно гудит, но вертит насос. Все же приходится чуть-чуть зажать вентиль впуска: пожар на насосной, находящейся почти под нулевой емкостью, заполненной мазутом, нас бы сильно огорчил...
   Спустя несколько часов мы с Иваном приобретаем драгоценный опыт общения с насосом. Только мы понимаем, чего он хочет, - по звуку и температуре двигателя, по особенностям урчания плунжера и даже по миганию лампочки под потолком. Таких уникальных специалистов заменять нельзя: последствия будут не очень веселыми! Мы с Иваном, сменяя друг друга, стоим двухсуточную непрерывную вахту.
   Это просто чудо: мы не сожгли ни двигатель, ни насосную, не сломали насос и перекачали в большой резервуар 500 кубометров совершенно холодного мазута!
   Я теперь получаю возможность в темном подземелье, покрытом мазутом и снабженным единственным маленьким люком в потолке, реализовать свой эпохальный проект. Дмитрий Николаевич и Иван стоят на нулевике, но не суетятся и не мешают: все, что можно уже сделано. Со мной бригада матросов и куча техники, кабелей, шлангов. Работают на малых оборотах два САКа, в стороне лежат кислородные баллоны. Сварена прочная стальная лестница. Рядом лежат новые калориферы и стальные листы для кожуха...
   Луч фонарика высвечивает в пятиметровой черной глубине такой же черный скелет размороженных регистров, черные стены и тускло поблескивающие мазутные лужи на черном же днище... Мы уже готовы десантироваться в преисподнюю, но ДН, заглянув туда, вдруг требует официального признания безопасных условий работы: мазут ведь выделяет пары легких фракций, даже бензина. Пусть пожарник базы проверит наш железобетонный мешок, и выдаст допуск - разрешение на работы. Иван приводит пожарника - молодого лейтенанта из части Морозова. Он с опаской заглядывает в черную дыру: видно, что он не знает, как можно проверить объект на взрывобезопасность. Под нашими нетерпеливыми взглядами он зажигает спичку и, сожалея, что длина его руки не достигает хотя бы нескольких метров, отклонив голову, приближает огонек к краю черной дыры люка. Догорающую спичку он заботливо отбрасывает подальше от люка...
   - Объект не взрывоопасный, - заключает лейтенант. - Можно работать!
   Смеются даже матросы. Я сообщаю лейтенанту, что температура сварочной дуги - шесть тысяч градусов, а нефтепродукты при контакте с кислородом образуют взрывчатые смеси. Глаза его удивленно округляются: если они это и проходили в училище, то данную лекцию он просто проспал. Но продолжать эксперименты по взрывобезопасности он явно не желает и подтверждает свое заключение. Тогда я провожу свое испытание: отогнав всех, - направляю факел зажженного резака прямо в горловину.
   Преисподняя не взрывается. Мы тут же наполняем ее собой, кабелями, металлом и освещением. С пожарного лейтенанта берем обещание: немедленно доставить нам несколько пенных огнетушителей из помещений.
   - Лучше - углекислотных, - советует лейтенант с остатками прежнего апломба.
   - А чем мы будем дышать, когда потушим пожар? - простой этот вопрос заставляет его вспомнить, что вытесненный углекислотным огнетушителем кислород поддерживает не только вредное горение, но и саму жизнь...
   Работать мы начинаем с опаской. Особенно страшно резать кислородом промазученные, разорванные льдом, трубы. Вентиляция - только через люк в потолке, на треть заполненный кабелями и шлангами. Резчикам приказываю очень экономно расходовать кислород: его избыток в нашем бетонно-мазутном мешке более чем вреден.
   Вскоре мы забываем о всякой опасности, тем более - когда начинаем работать с чистым металлом. Наше черное пространство теперь заполнено дымом и копотью. Зато - постепенно согревается, и работать стает легче. Хуже тем, кто наверху: там мороз под 40 градусов. "Верхними" командует Иван. Они вытаскивают через люк вырезанные конструкции, подают новые, поддерживают работу САКов, меняют кислородные баллоны...
   ... Штурм продолжается непрерывно, днем и ночью, двое суток. Матросы по очереди ходят в столовую. Там Квасов договорился, что они будут питаться не переодеваясь: некогда. Некоторых матросов отправляю на отдых, их сменяют другие. Не меняются только два сварщика: Богомолов и Кудра. Они теперь лучшие друзья и заботливо помогают друг другу. Кудра - маленький, поэтому он варит все стыки у самого днища и в узких местах, куда тяжелей добраться более крупному Богомолову. Дмитрия Николаевича мы с Иваном просто прогоняем: в единственной шинели ему, очень крупному мужику, в "банку" от мазута забираться нельзя, а наверху - очень холодно...
   Я из этой "банки" практически не вылезаю. Термос с чаем, какие-то бутерброды и даже котлеты мне опускают периодически Иван и Квасов.
   Система калориферов готова. Тщательно проверяем все уклоны: "контриков" - нет. Делаем временную врезку и испытываем систему воздухом. Ни единой течи. Я показываю своим ребятам большой палец: они горды своей работой, а я горжусь своими мастерами. Быстро закрываем листами оставшиеся для контроля проемы в кожухе, завариваем их. Здесь можно расслабиться: герметичность не нужна, мазут будет со всех сторон. Убираем все из нулевой емкости, я прошу открыть пар. Через минуту из контрольного краника сливной трубы вне нулевика начинает хлестать конденсат, затем - пар. Мне радостно об этом кричит Маклаков. Калориферы уже раскалены, но в нулевике температура почти не меняется: тепло удерживает кожух вокруг калориферов. Ради этого и старались...
   Матросы убирают освещение. Предпоследним из теплого нулевика вылезаю я, последней - вытаскивают лестницу. Люк закрывают: не лето. Меня слегка пошатывает. Ослепляет яркое солнце, тридцатиградусный мороз почти не чувствуется. Замерзший "в сосульку" Иван сообщает, что сегодня, пятого декабря, праздник - День Сталинской конституции, и что ради этого великого праздника он погнал свой грузовик без номеров за спиртным. Водки там, конечно, нет, годовые лимиты на "сучок" магазин выбрал еще в начале года. Но Иван выделил "средствА" на закупку дорогущих ликеров "Шартрез" или "Бенедиктин", которые уже давно пылятся на полке магазина из-за неплатежеспособности аборигенов. У нас текут слюнки от предвкушения божественной продукции средневековых монахов...
   Обескураженный гонец сообщает, что все раритеты уже раскуплены, и он на свой страх и риск взял две бутылки мятного ликера, - больше ничего не было. Мы, обрадованные ростом покупательной способности советского народа, начинаем наливать в стаканы доставленную зеленую жидкость. Увы, она уже совсем не жидкость, и не хочет вылезать из насиженного места. Проволочным крючком вытягиваем из бутылки нечто тягучее и зеленое. Пить это тоже нельзя, ложек у нас нет. Кое-как слизываем со стакана "нечто", затем дружно начинаем плеваться невыразимо мерзким концентратом мяты...
   Согревает нас одна единственная мысль: Дальвоенморпроект, в лице своего ГИПа товарища Шумакова, усиленно трудится над проектом переделки нулевой емкости!
  
  

Рейс, полный счастья.

   Если хочешь быть счастливым,
   - будь им. (К. П. N80)
  
   Приближается Новый 1956 год. Дел у нас и после "нулевой эпопеи" - выше макушки. Надо ехать в Читу за деньгами, но времени на обычную поездку нет: поезда отнимают целый день. К нашему счастью Иван узнает, что в Читу идет автомашина с грузом, едет строительный бухгалтер, есть одно место. Иван решается ехать, чтобы сэкономить время. Я говорю, что поеду с ним в кузове, Иван меня отговаривает, но я уже решил. Уже давно и очень хочется пообедать...
   Для посещения забайкальской столицы мы должны одеваться по полной форме: там полно патрулей и свирепствует твердолобый комендант. Нас уже прихватывали в Чите за белые шарфики под шинелью, - черные тогда почему-то не предусматривались формой одежды. В комендатуре дежурный нам долго доказывал, что шарфики должны быть как у всех - серые. Спасла нас не логика: "серый шарфик не может быть на черной шинели", а толстенная книга с формами одежды, в которой, к счастью оказались и морские формы одежды, в том числе - с белым шарфиком. Хуже было с обувью. Единственный вид обуви для морских офицеров - ботинки. В этих ботинках надо продеть шнурки в два десятка дырочек. Это очень удобно: пока зашнуруешь по тревоге ботинки, война может уже и кончиться. Подошвы у ботинок, как теперь говорят, - "экологически чистые", то есть натуральные, кожаные. Носочки - тоненькие х/б. На морозе 30 - 40 градусов создается впечатление, что ходишь босиком по горячей сковородке. Впрочем, это длится недолго: скоро ноги перестают что-либо чувствовать... Немного спасает "разрешенное" ношение галош, хотя "видок" человека в военно-морской форме и в галошах при сухой погоде навевает воспоминания о чеховском "человеке в футляре"...
   Экипированный, как надо коменданту, я подбегаю к машине. Ее кузов доверху наполнен кислородными баллонами, даже за кабину спрятаться не удастся. Отступать поздно, и я, под философские пассажи Ивана о некоторых упрямых хохлах, забираюсь в кузов. Машина выезжает на шоссе, построенное трудолюбивыми японцами в плену. Серпантин шоссе кружит по склонам заснеженных сопок. Иногда, глядя на какой-нибудь поселок, кажется, что смотришь на него с самолета. Смотреть вперед я не могу: встречный "ласковый ветерок" действует на лицо подобно рашпилю, которым сапожники обдирают лишнюю резину каблуков. Мою тяжелую шинель этот ветерок превращает в легкое ситцевое платьице, защищающее только от солнца. Ноги в ботинках задубели уже давно, перчатки висят пустыми пальчиками на сжатых кулаках. Надежно утеплена только голова: кожаная шапка, если завязать веревочки не сверху, а снизу - отличная штука. И почему это великий Суворов призывал охлаждать голову?... Я ложусь на баллоны, чтобы не создавать машине дополнительное сопротивление: пусть бежит быстрее... Через пару минут температура баллонов достигает моих печенок: баллоны оказываются холоднее воздуха. Тогда я начинаю танцевать, если можно назвать танцем движения еще живого карася на горячей сковородке. В отличие от молчаливого карася, я громко ору в такт что-то лирическое, типа "Лоц, тоц, первертоц..."
   Эти мероприятия несколько скрашивают мой досуг. Мы уже преодолели больше половины пути, когда мотор замолкает, машина останавливается. Обеспокоенный Иван выскакивает из кабины и стаскивает меня с баллонов. Водитель, пожилой мужик, произносит несколько русских слов и поднимает капот. Там - дизель, который я знаю только в теории. Пытаюсь ему помочь отвернуть топливную трубку, но у меня руки стали такие же деревянные, как и у него. В кабине так же "жарко", как на улице. Бухгалтерша там уже совсем окоченела и только заиндевевшее лобовое стекло говорит, что она жива и даже дышит. Мы с Иваном пытаемся толкать друг друга кулаками, чтобы согреться, но замерзшими ногами толкаться неприлично. Танцы типа чечетки тоже помогают мало: нужен внешний источник тепла.
   На дороге других машин нет, - ни встречных, ни поперечных - слишком рано. Взошедшее солнце еле просматривается сквозь серую изморось, накрывшую сопки... Мы просто-напросто замерзаем. Замерзаем среди бела дня, прямо на японской дороге "союзного значения". Японский бог равнодушно смотрит на нас из морозного тумана...
   Однако наш водитель не сдается. Он сует тряпки в топливный бак и с трудом разжигает несколько коптящих черным дымом факелов. Два из них он ставит под двигатель, в огонь остальных сует свои руки. Мы с Иваном поочередно суем в пламя то руки, то ноги, все же стараясь уберечь от дыма наши белые шарфики.
   Несколько раз водитель переносит руки из пламени факела в двигатель. Из нас уходят последние остатки тепла, вместе с ними - надежда, - все в машине тоже уже застыло...
   Внезапно двигатель, уныло чихнув два раза, начинает вдруг уверенно реветь!
   Боже, какое большое счастье, какое наслаждение - слышать этот рев, обонять и вдыхать гарь и копоть работающего двигателя!!!
   Всю остальную дорогу я уже не чувствовал ничего, кроме тревоги за работающий двигатель. Только его - то натужный, то неравномерный рев я и слышал...
   В Чите заскакиваем на вокзал и немного приводим себя в порядок. Затем спешим в банк. Тут нас огорчают: наши деньги еще не пришли. Других денег у нас нет, даже на обратную дорогу. А как хочется есть, - не описать словами! Глубокая депрессия очень голодного человека при сильном холоде - не приведи, Господи!
   А вот приходит и счастье: вспоминаю, что у меня за обложкой удостоверения когда-то была спрятана 100-рублевая облигация. Проверяю: есть!!! Эта бумага свободно продается и покупается!
   Летим, спешим в ближайшую сберкассу. Там мы получаем удар с совсем неожиданной стороны: касса принять облигацию не может, так как сегодня производится очередной тираж выигрышей, и наша облигация может выиграть.
   - Ну, вот и выиграйте, - советую кассирше я. - Разбогатеете, мы будем рады.
   Но работница рубля твердо стоит на своем: запрещено, "низзя". Мы ругаемся, доказываем, - все бесполезно. Наконец, вызванная заведующая сообщает нам, что сегодня нашу облигацию можно продать только в Центральной сберкассе Читы, но там скоро начинается обед. Несемся аллюром "три креста" в Центральную. В кассе очередь из трех человек, до начала обеда еще 15 минут - в зале стоят большие часы. Почти счастливы: успели, добежали. В проходе появляется некая молодая красотка и грозно заявляет:
   - Не занимайте очередь: у нас скоро обед!
   Объясняем даме, что у нас - секундная операция и времени еще много. Она исчезает, мы, без пяти минут до обеда, подходим к заветному окошку. Однако, наша красотка, уже там. Она захлопывает окошко непосредственно перед нашими носами. Мы просим, уговариваем, - бесполезно. Злобное выражение лица сразу превращает красотку в обыкновенную мымру типа "грымза":
   - Я сказала - не занимать! - твердит она одно и тоже.
   Пока уговариваем, минутная стрелка переползает через 12 часов, и тогда мымра (она оказывается руководит этой конторой) показывает на часы и торжествующе заявляет:
   - Вы отнимаете у меня время обеда!
   "Баба на должности - грозное оружие в руках сатаны!" - вспоминаем мы мудрую народную примету. Решаем ждать конца обеда здесь: деваться нам некуда. Стоим в "предбаннике"... Через полуоткрытую дверь слышим разговор:
   - Это комендатура? Пришлите патруль, тут два морских офицера, комсомольцы(?!), - пьяные, дебоширят, не хотят уходить...
   Капитан с красной повязкой "Патруль" и два бойца выводят нас к зеленому козлику с зарешеченными окнами. Через считанные минуты - центр Читы небольшой - мы предстаем перед глазами самого Коменданта с погонами полковника. Тяжелым взглядом исподлобья он осматривает нашу морскую внешность.
   - Документы.
   Выкладываем свои военные "ксивы". Он просматривает их и пододвигает дежурному офицеру, который тут же раскрывает толстенную "Книгу задержанных" и начинает заносить на ее скрижали данные из наших удостоверений.
   - Ну, - рассказывайте, как пили, как хулиганили, - полковник сверлит нас взглядом. - Вы, - он тычет пальцем в Маклакова.
   Иван начинает подробно объяснять, что мы не пили и не хулиганили, а просили выплатить деньги по облигации, - за 10 минут до перерыва. А заведующая - закрыла окно перед нашими носами еще в рабочее время, после чего мы тихо ожидали конца "еённого" обеда в предбаннике сберкассы: на улице очень холодно...
   - Что вы мне сказки рассказываете?! Ягнята какие у нас вдруг объявились! Да еще в морской форме! Не дебоширили, не пьяные! Зря мне заведующая сообщила о ваших художествах?! Отвечайте вы! - его палец направлен на меня.
   В книгу задержанных мы уже занесены, - теперь я могу спокойно орать полковнику:
   - Почему Вы верите всяким б...м, а не верите своим офицерам??? Мы - не хулиганы!!! Мы - не пьяные, мы - голодные!!! Только в этой гнусной сберкассе мы могли получить деньги по вот этой облигации, чтобы пообедать!!!
   Совершенно неожиданно сверлящие глаза полковника стают почти человеческими, и он еще раз осматривает нас. Недолго размышляет. Затем забирает у дежурного наши удостоверения и отдает их нам с неким подобием улыбки:
   - Приятного аппетита! - Потом добавляет, почти по-отечески: - Не нарывайтесь...
   ... Да, - это великое счастье: вместо губы, получить пожелание приятного аппетита от самого грозного читинского коменданта! "Счастье - когда тебя понимают!" - скажет позже юный герой популярного кинофильма...
   Мы возвращаемся в ту же сберкассу за пять минут до конца перерыва. Прямо язык чешется: рассказать подлой мымре, что мы о ней думаем. Нас удерживает отеческое "не нарывайтесь". Впрочем, уже само наше появление приводит мымру в ступор. Мы подходим к кассе и через 10 секунд (!!!) получаем свои 100 рублей.
   "Забайкалец" - совсем недалеко. В меню там есть всякие заливные языки, икра, крабы, шницеля, отбивные, эскалопы, ростбифы, бифштексы, мясо по-всякому и еще уйма вкуснейших вещей, к которым тебе дадут поджаренную картошечку с зеленью. Коньячок - "до того" и "во время"; "после того" - можно черного кофейку, а можно - и источающего пузырьки газа боржоми... Сто рублей - огромные деньги, у нас еще останется...
   Это ли не счастье?
   Еще раз мы испытываем счастливые минуты через неделю, когда я проверяю таблицу выигрышей. Радость - неописуемая: номер моей облигации даже близко не находится от выигравших номеров. Это - тоже счастье! Было бы очень обидно если бы выигрыш был тысяч сто: подлая мымра возможно придержала нашу облигацию до объявления таблицы...
  

Возвращение в прошлое.

  
   Где начало того конца, которым
   оканчивается начало? (К. П. N78)
  
   Новый 1956 год мы встречаем на "боевых постах". Топливная база флота, которую мы почти соорудили, работать в полную силу не может. Нет воды, значит - нет тепла. Мазут больше не присылают, теперь база понемногу принимает солярку, бензин, масла.
   Как ни странно, - работы у нас не убавляется. Это всевозможные недоделки и переделки. Кроме того, морозовцам очень понравился кожух вокруг регистров "нулевика". Они требуют соорудить такие же кожухи в больших резервуарах хранения: там мазут перед выдачей тоже надо греть, а это намного трудней, чем в маленьком и закрытом "нулевике". Но это большая работа: нужно решение "на Олимпе", корректировка планов и смет, обеспечение уймой металла. Пока ничего этого нет; мы можем готовиться только по мелочам, для которых есть металл.
   День уже заметно увеличился. Ночами стоят морозы до 40 градусов. Ветра нет, и дым из домов вертикально поднимается кудрявой свечкой. Днем ярко светит солнце. Из крыш даже появляется капель, хотя термометр показывает еще 20 - 25 градусов мороза. Весна - близко.
   Моя личная весна начинается прямо в январе. В письме от Тамилы - киевский адрес моей малявки. После расставания летом 1954 года наша переписка практически заглохла: за полтора года было всего два - три письма. Эмма меня просила добыть лекарство для матери, когда я еще был в Ленинграде. Я отвечал сдержанно тогда; просто делал, что мог. С моим "убытием" в забайкальские сопки наша связь естественно прекратилась. Да и что может быть общего между дитем, только начавшим яркую студенческую жизнь в столице цветущих каштанов, и закопченным обитателем мазутных емкостей в несусветной холодной дали? Нет места лирике в нашем суровом бытие.
   И вот я получаю некую весточку, которая, оказывается, была ожидаемой в подсознании. К Тамиле в Киеве пришла ее подруга Ира Стрелецкая, родственница Эммы и старшая сестра "второй малявки". Эмма при общей встрече расспрашивает обо мне, беспокоится, почему я молчу уже почти год? Тем более, что в последнем послании я обещал написать большое письмо...
   Господи, я же ее люблю! И никогда не переставал любить, оказывается. Люблю это юное дитя, то доверчивое, то взбалмошное, с такими прекрасными глазами...
   По присланному Тамилой адресу я пишу письмо - 13 января 1956 года. Еще инстинктивно сопротивляюсь, притворяюсь: обращаюсь "Эмма, здравствуй!", подписываюсь "Николай". Но в письме уже непроизвольно возникает: "...пиши, очень-очень жду".
   Я смог дождаться письма. Там - тоска разлуки, мечты о встрече. Снятся плохие сны: здоров ли я? Бабушка гадала на картах "на меня" - мы скоро должны встретиться...
   Ну что же, что так долго молчали: мы никогда не расставались... В следующем письме, боясь еще себе поверить я обращаюсь "Эмма, милая", а оканчиваю - "целую тебя крепко-крепко".
   И планы, в которых как вопль о воде, погибающего от жажды в пустыне: встретиться, встретиться, встретиться...
  
   Вставка из будущего. Сейчас, спустя почти полвека, накануне 2005 года, мы, двое стариков, измученных болезнями и потерями всех близких, подняли свой архив. Моя дорогая жена заботливо сохранила все мои письма, записки, телеграммы... На них стоят даты и обозначены "места на глобусе", позволяющие всю нашу жизнь привязать к бегущему времени и пространству. А вот первые свои, драгоценные для меня письма, моя любовь и жена - не сохранила, скромно считая их пустыми и ничего не значащими: об их содержании можно узнать только из моих ответов... Мы читали свои письма и снова были молодыми...
  
   Планы на будущее, мечты о встрече, сначала выглядели вполне реально и пристойно. Из Забайкалья я приезжаю в Ленинград и ухожу в отпуск. Больше месяца я - свободная птица. Мы можем встретиться везде: в Киеве, Ленинграде, Виннице, Деребчине, Брацлаве...
   Суровая военная реальность возвращает меня из мечтательных облаков на грешную землю. Как говорится, - я успел себя "зарекомендовать". Такая же огромная топливная база строится флотом где-то под Ульяновском, и руководство считает, что я уже созрел для принятия на свои плечи этой нагрузки. Для меня есть и другой вариант: остаться в Чите, заменив Ивана Маклакова. Дело в том, что Иван всеми силами стремится уйти из армии. Тем более - сейчас: у него в Москве отец заболел раком, мать и младшая сестра настойчиво подают "SOS". Иван "засыпает Шапиро телеграммами"...
   Вскоре читинский вариант, по-видимому, отпадает: здесь основные работы практически уже закончены. Ульяновск становится близкой реальностью. Туда меня усиленно прочит главный инженер Главка полковник Васильев, у которого, увы, я тоже успел стать "любимчиком командира". Во всех этих раскладках мой скорый отпуск и желанная встреча, - ну никак не просматриваются...
   В начале марта мы с Иваном выезжаем в Ленинград. Несколько дней похищаем у державы и проводим их в Москве у Ивана. Целыми днями мотаемся на метро по городу, - Иван знакомит меня со столицей и своими друзьями. Правда, Людочку Зыкину опасливо обходит стороной: родители сказали, что она приходила несколько раз.
   Ранним утром возвращаюсь в ставший родным Ленинград. На Московском вокзале привычно, как в Москве, сажусь в метро и еду в Автово в свое общежитие. На полпути спохватываюсь: я же первый раз еду в ленинградском метро!!! Я уезжал, когда метро еще только строилось. Его пуск был очень долгожданным особенно для жителей окраинного Автово. Мы ходили тогда по всем строящимся наземным вестибюлям - от Автово до Площади Восстания, удивлялись толщине бетона куполов, важно рассуждали, что этот купол должен выдержать почти прямое попадание атомной бомбы... Начиная примерно с Технологического института жадно рассматриваю станции под землей. Серо-голубой Балтийский вокзал, нарядная Нарвская, металлический Кировский завод... Поражает смешением стилей и стеклянной вычурностью Автово; но метро в целом - не хуже чем в Москве. Как же быстро теперь можно проехать по знакомым маршрутам! Это подумать только: далекое Автово стало в 20-ти минутах от Невского!
   А зря я ехал в общежитие: нельзя войти в одну реку дважды... Сюда меня уже не пускают, а в нашей комнате живут совсем другие люди. Валера - на целине доит коров (или верблюдов), Павка несет боевую вахту на крейсере, Попов подался в Латвию под крыло папы-директора...
   Наша в/ч тоже изгнана из Экипажа в центре, и я долго и нудно добираюсь к ней куда-то на Петровские острова. Мой должник и командир Афонин куда-то послан. Радушно встречает заботливый замполит подполковник Баженов. Для ночлега он может предложить мне только стол в канцелярии: кубрики переполнены матросами. Зато Баженов обещает быстро обновить гардероб: на моем - неистребимые следы читинских штурмов...
   Много ударов мне наносит родной Строймонтаж-11, располагавшийся тогда на територии 122-го завода на Магнитогорской (сейчас там офисы завода Лепсе, - это рядом с большим спортивным магазином). В финотделе мне заявили, что за мной числится большой долг. Я поднял все свои записи о посланных авансовых отчетах, - по ним я был чист, как ангел. Оказывается, финотдел не учитывал мои затраты на личный состав. Например: в круглую копеечку обошлась державе отправка из Забайкалья в Ленинград большого ящика с изношенными матросскими носками и трусами. Это интимное обмундирование выслужило свой срок и превращалось в ветошь, но, по написанным в некоем "Наставлении" правилам, - только после проверки каким-то лицом, которое было в Ленинграде...
   Всякими рапортами и квитанциями я довел свой долг до нуля, подтвердив верность постулата "никто не даст нам избавленья". После этого я задал руководству вопрос: "А почему мне не платят прогрессивку, как, например, Павлюкову, если я так же работаю на монтаже?". После вмешательства Чернопятова историческая несправедливость была устранена за предыдущие полгода. Через несколько часов бумажной работы, вместо долга, - у меня появилась кругленькая сумма. Везде должен быть порядок и обилие, особенно - в личных финансах...
   Следующий удар был мощным и неотразимым. Столь желанный отпуск "накрывался" полностью, и отодвигался в неопределенное будущее. Правда, одновременно отодвигалась и моя длинная командировка в Ульяновск. Командование Строймонтажа-11 мне приказало немедленно начать подготовку к совершенно секретной командировке - экспедиции, в совершенно секретное место, с совершенно секретным правительственным заданием. Сидящие рядом Шапиро и Чернопятов смогли только рассказать, что работы будут на одном из арктических островов, что работать там можно только полностью автономно, не рассчитывая на какую-либо помощь с Большой земли. Все необходимое для работ надо подготовить и увезти с собой: любой просчет может обернуться провалом. В качестве успокоительной таблетки Шапиро сказал, что в группу мне дают лучших из лучших матросов, среди которых - Житков, работавший на монтаже домны в Череповце...
  
   Информация из будущего. Гораздо позже я узнал, что между Чернопятовым (главный инженер) и Шапиро (командир) возникли большие разногласия по кандидатуре командира группы в эту экспедицию. Задачи были в ней настолько важными, что в случае неудачи полетели бы головы многих начальников. Победила кандидатура Шапиро: начальником был назначен мой приятель Василий Васильевич Марусенев. Василий окончил институт водного транспорта (ЛИИВТ), и до "тотального призыва" уже работал на монтаже на "гражданке". Марусенев был включен во все списки, которые проверялись по линии госбезопасности и утверждались в Москве. Однако в последний момент Васе удалось отвертеться от почетного задания: он положил на стол руководства медицинские справки о болезнях - собственной и жены, которой требовался уход и лечение. Марусенева пришлось срочно менять. Вот тут ДН и настоял на моей кандидатуре, заверив осторожного Шапиро, что я справлюсь с поставленными задачами. Вот что значит - быть "любимчиком командира"!
  
   Я взвыл пред ликом отцов-командиров. Напомнил им, что последний раз был в отпуске еще весной 1954 года, когда окончил институт, и что с того благословенного времени прошло почти два года, как я непрерывно "трублю", от чего наблюдается некоторая усталость организма. Тезис об усталости не произвел на отцов-командиров ни малейшего впечатления. Оглядев с ног до головы подчиненного ему лейтенанта, Шапиро уверенно заявил, что на мне еще лет пять без отпуска можно возить воду в отдаленные поселки в пустыне...
   - Да я свою невесту в Киеве не видел уже два года, - без всякой надежды уныло произнес я.
   Совершенно неожиданно этот довод для начальства оказался неотразимым. Шапиро заколебался. Поставленные ему задачи требовали, чтобы я начал немедленно работать. Но встреча с невестой - тоже святое дело.
   - Деньги есть? За свой счет полетишь туда и обратно?
   - Конечно, - без всяких колебаний отвечаю я.
   Шапиро несколько ошарашен моим расточительным ответом и удивленно поднимает брови. Он размышляет недолго, затем принимает решение:
   - Хорошо. Мотай в свой Киев. Даю тебе одни сутки: туда и обратно, одним и тем же самолетом...
   - Можно ему выписать командировку в Институт Патона для консультаций, - размышляет вслух ДН, который знает мои незавидные финансовые дела. - Сможешь там ее отметить?
   - Конечно, но тогда мне нужен будет еще один день, - "борзею" я.
   - Ну - наглец! - восхищается Шапиро, и распоряжается выписать мне командировку в ИЭС на два дня. За время до отлета я должен изучить в секретной части проекты сооружений, которые надо соорудить, продумать и написать заявку на оборудование и материалы, необходимые для экспедиции.
   Мои командиры пришли к единодушному мнению по моим каникулам, но двигали ими совершенно разные мотивы. ДН (Чернопятов) хотел это сделать как гуманист, АМ (Шапиро) - как рачительный хозяин, не забывающий доливать масло в работающий двигатель, чтобы он и дальше работал...
   Впрочем, для "двигателя", каковым я был тогда, важен был только результат, и "объект заботы" просто увеличил обороты. С этого часа на многие месяцы мое время начало измеряться по минутам; а жизнь завертелась в еще более бодром, чтобы не сказать - бешеном, темпе...
  
  
  
  
  
  

Киевские каникулы.

  
   Моменты свидания и разлуки
   суть для многих самые великие
   моменты в жизни. (К. П. N85)
  
   Старенький ИЛ-14 взревел всеми своими двумя моторами и, разбежавшись, оторвался от полосы в Пулково. Я сижу у окна, разглядываю незнакомые с воздуха поселки и городки, покрытые снегом. В голове - полный сумбур, сквозь который прорывается залихватская мелодия: "Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей...".
   Самолет - самый быстроходный транспорт. Сейчас полет до Киева занимает чуть больше часа. Если бы можно было знать об этом тогда, то путешествие на винтовом ИЛе показалось бы мукой. Поэт Мартынов сказал:
   Это почти неподвижности мука:
   Мчаться куда-то со скоростью звука,
   Зная наверно, что есть уже где-то
   Некто летящий со скоростью света...
   Не зная этого, темп движения кажется вполне приемлемым. Часа через два "с гаком" мы садимся в Минске. Народ выходит размяться и купить знаменитых минских конфет с разными ликерами в шоколадных бутылочках. Увы, я не могу этого сделать. Меня "обули", точнее я сам совершил эту глупость с обувью. Чтобы быть неотразимым во всех аспектах (по Чехову), я надел новенькие ботинки. После всех переходов я почувствовал, что они начали немилосердно жать. Чтобы не портить себе настроение, я снял их в самолете, благо носки тоже были новыми. В Минске я уже не смог коварную обутку напялить на нижние конечности в обратный зад. Сейчас я давно уже знаю, что надо делать в таких случаях: просто залить стакан спирта или водки в каждый ботинок. А тогда за незнание пришлось платить: оставшиеся до Киева несколько часов я работал "Кожемякой", - пальцами и подручными средствами разминал жесткие верх и подошву ботинок. К прилету в Киев ботинки стали очень похожими на выброшенные накануне читинские, но вести себя начали почти пристойно.
   Самолет сел на знакомой Соломенке, - "реактивный" Борисполь был тогда чисто военным. Такси по знакомым улицам, в которых я ревниво высматриваю изменения, подвозит меня к Институту Патона. В вестибюле сразу же ловлю знакомую физиономию кого-то из младших курсов. Через пять минут вокруг собирается куча друзей: Юры - Яворский, Скульский, Вахнин, Серега Кучук-Яценко, Витя Каленский, Жорка Олифер, Кока Загребенюк и еще несколько. Охрана удивленно зрит, как столпы сварочной науки радостно тискают незнакомого офицера в морской форме...
   Однако надо торопиться. Объясняю ребятам цель прибытия: для общения с ними времени нет. Прошу собрать для меня к завтрашнему дню какую-нибудь информацию о новинках в печатном виде, чтобы оправдать цель командировки. На командировочное предписание в графах "прибыл" и "убыл" к концу братания уже были поставлены две гербовых печати Института.
   Лечу на такси по заветному адресу. Это длинный одноэтажный дом, стоящий прямо за тротуаром поднимающейся вверх улицы. Вход со двора. Вижу нужный номер, Звоню. На пороге возникает старая толстая женщина с необъятным бюстом и начинает задавать мне вопросы - "интересоваться". Я машинально говорю ей "Здравствуйте", и отодвигаю плечом в сторону: в темноте жилища я увидел ее глаза.
   Мы не бросаемся в объятия друг другу: между нами ледяная стена последнего расставания и двух долгих лет разлуки. Я беру ее за руки и погружаюсь целиком в эти глаза - тревожные, ожидающие, почти забытые - и такие знакомые и до боли родные...
   В квартире появляются и ходят какие-то люди, задает вопросы неугомонная "тетя Лиза" - квартирная хозяйка. Кажется, я что-то даже отвечаю: так можно реагировать на досадное жужжание мухи. Эмма одевается, и мы уходим в город: только там, в безразличной толпе, можно побыть вдвоем.
   Мы бродим по разным улицам, держась за руки. Сообщаем друг другу какие-то отрывочные, совершенно не главные, сведения из наших жизней. Эмма рассказывает о Нине Фоминой, которую она вынуждена была пригласить к себе на одну кровать, когда Нину выгнала их прежняя хозяйка, о причудах этой хозяйки - "тети Нюси". Как "пасет" своих девочек новая хозяйка - "тетя Лиза". За Эммой ухаживают некто Бебех и аспирант: они ведут долгие беседы с тетей Лизой. А я - грубиян, и уже нажил себе врага в лице этой самой "тети".
   Я рассказываю Эмме о молоке в мешках, про Ивана, о Чернопятове и Шапиро. Впрочем, сообщаю и о "существенном факте", как теперь пишут в газетах о делах во всяких ОАО и ЗАО. Скоро я уезжаю (улетаю? отплываю?) в Арктику. Связи со мной не будет какое-то неопределенное время. А вот после этого - мы непременно встретимся...
   Наше витание в заоблачных высях земля прерывает очень грубо. Из-за киоска на тротуаре Крещатика (недалеко от современного "майдана Незалежностi" - бывшей площади Калинина) выскакивают два курсанта и капитан с красной повязкой "Патруль". Капитан проверяет мои документы и сообщает, что я совершил воинское преступление - "неотдание чести" какому-то старшему офицеру, который следовал на встречном курсе. Капитан заносит мои данные в свой "гроссбух" и выписывает мне предписание: завтра в 9-00 явиться на железнодорожный вокзал для прохождения в течение одного часа строевых занятий. В случае неявки, - в часть уйдет сообщение с требованием наказать меня там...
   Моя подруга издали с ужасом наблюдает за процедурой задержания. Потом, узнав о его причинах и последствиях, возмущается:
   - За такой пустяк - такое наказание? Наказать человека, у которого так мало времени?
   После размышления добавляет:
   - А я, глупая трусишка, - испугалась, убежала... Надо было отбить тебя у этих крокодилов! (Должен заметить, что эти выводы моя подруга запомнила, и потом не один раз отбивала меня и нашу семью у разных "крокодилов").
   Обнаруживаем, что мы голодны, как верблюды после похода через пустыню. Во всех "пищеварительных" точках, куда мы заглядываем - страшные очереди. Можно подумать, что все киевляне одновременно и жутко проголодались... Тогда мы закупаем в магазине студенческий харч: толстую вареную колбасу, батон, кефир и еще какие-то припасы. По пути на Сталинку есть холм, покрытый недавно освободившейся от снега травой, и не изобилующий освещением. Забираемся туда, устраиваемся на камнях, и приступаем к своей "тайной вечере". Далеко внизу сверкает огнями и шумит город, над нами только необъятное звездное небо...
   Военная гостиница приютила меня всего на несколько часов. В 9-00 на вокзале я вливаюсь в дружную команду - человек двадцать задержанных офицеров; среди них есть даже два майора и один подполковник. Занимаемся мы в отдалении от вокзала, на асфальтовом плацу между рельсами. Отметив всех прибывших, комендантский капитан строит группу. Пару раз мы делаем "ать-два" по плацу. Капитану неловко командовать старшими офицерами: он передает бразды правления подполковнику и уходит. С этого момента унылые строевые занятия превращаются в спектакль, после которого у всех болели скулы от смеха. Наш новый командир оказался потрясающим режиссером и шутником, а в представлении участвовали все задержанные. Командир был серьезен и свиреп. Опоздавшему старлею был учинен грозный разнос: за отсутствие строевой лихости, которая объявлена непременной уже месяц назад в приказе Министра. Старлей с перепугу сознался во вчерашней пьянке, в которой он участвовал "по принуждению". Ему пришлось выслушать: а) библейские советы о вреде пьянства; б) советы интенданта - младшего лейтенанта из строя о требуемых для такого питья закусках. Указано на несоответствие Уставу цвета носков и блеска обуви. Объявлено взыскание - десять суток строгого ареста на кухне. В конце концов, за понесенный моральный ущерб, подполковник объявил ошалевшему старшему лейтенанту о досрочном присвоении ему звания "майор". Новоиспеченный майор уже участвовал в розыгрыше следующего опоздавшего лейтенанта...
   Полчаса провожу опять в Институте Патона: знакомлюсь с добытыми материалами и прощаюсь с добытчиками. Опять по-быстрому отодвигаю "тетю" Лизу, забираю Эмму: мы несемся в аэропорт. До вылета еще пару часов, процедуры посадки тогда были просты, как репа. И мы движемся в настоящий ресторан. Там заказываем всякую всячину, в том числе котлеты - то ли "пожарские", то ли "киевские". Название забылось, а вот сама котлета прямо стоит перед глазами: толстый огурец, внизу - баранья косточка, вверху - розочка. Кусать надо осторожно: может вылиться жир. Рассказываю Эмме, что в "Забайкальце" обнаружил на такой косточке надпись: "Вася + Маруся = любовь, 1939 год". Сидевший за соседним столом морской летчик, уже немножко теплый, в ответ приводит еще более убедительную историю из жизни крабов, на панцире которого была наколота надпись "Не забуду мать родную!" и десяток имен знакомых крабих. Мы ахаем, разговор становится общим, моряк восхищенно смотрит на Эмму. Узнав, что улетаю я один, он прямо в ужасе:
   - Как?! Ты оставляешь такую девушку одну? Да ее же тут немедленно схавают волки! Забирай ее с собой, обязательно!
   Докладываю новому приятелю, что стол в канцелярии части, где я ночую, - "сугубо" односпальный. В ответ он грустно сообщает, что приютил бы нас в Питере, но сам живет на птичьих правах у очень-очень вредной тетки. Что он только не делал, чтобы извести ее - не помогает. Однажды даже положил ей в суп муху. Тетка муху проглотила. Тетке - хоть бы хны, а ее истязатель - упал в обморок от избытка чувств...
   В самолете достаю толстую книгу - новеллы О. Генри, которую мы с Эммой купили прямо в лотке на Крещатике. Когда-то давно Юра Яворский, узнав, что я не знаю этого писателя, страшно возмутился и обрадовался одновременно. А затем притащил мне книгу новелл из отцовской библиотеки. Он же мне открыл "Золотого теленка" и "Двенадцать стульев". Раньше такие книги не продавались. Теперь - оттепель...
   На странице после обложки надпись моей любимой:
  

Коленьке

Читать только

при северном сиянии

в часы досуга.

26. III. 56 г.

г. Киев

   Глупая, маленькая девочка! Северное сияние бывает только зимой! А я очень хотел бы тебя увидеть раньше, хотя бы осенью...
   Самолет опять прыгает по кочкам, набирая скорость для взлета. Смешными оказались киевские каникулы весной 1956 года...
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"