Аннотация: Есть 3 Рим - Москва. А 4-му Риму сказано - не бывать вовек. Но зато есть 4-й Орёл - ироничное название старинной психиатрической больницы. История страны это еще и история безумия
4-й Орёл.
Был 1-й Рим- Рим. Был 2-й Рим - Константинополь. Будет 3-й Рим - Москва. Но 4-му Риму не бывать. Пророчество старца Филофея. XVI век.
Данное произведение сочетает факты и вымысел в произвольных пропорциях, а потому претензии о клевете/защите чести и достоинства автор не принимает
Если 4-му Риму сказано - не бывать, то 4-й Орёл - был. Наряду с Орлом -1 (вокзал), Орлом-2 (товарная станция), Орлом-3 (Семинарская), Орёл-4 или "4-м Орлом" иронически называли секретную психбольницу КГБ, существовавшую в 1970-80-е гг. Адресом этого специфического заведения служил "почтовый ящик" - Орёл, п/я 4, отсюда "4-й Орёл", по аналогии с 3-м Римом.
На самом деле "4-й Орёл" располагался в нескольких километрах от Орла, в посёлке Психбольница Орловского района. Ранее это поселение звалось Кишкинкой, по имению, проданному земству в конце XIX века под устройство психиатрической больницы. В 1890-е годы здесь возник стараниями доктора Павла Ивановича Якоби (1841-1913) - целый больничный городок с корпусами, хозяйственными постройками, мастерскими. Была в Кишкинке и своя церковь, и даже собственный больничный театр. Доктор Якоби курировал создание психиатрических больниц под Москвой и под Харьковом, которые в советские времена тоже использовались для карательной психиатрии. Язвительная насмешка истории: Павел Иванович Якоби сам был в юности диссидентом, участвовал в польском восстании под девизом "за нашу и вашу свободу", раненый, укрылся в австрийской Галиции, где пережил душевную болезнь. Личный опыт привёл Якоби в психиатрию, чтобы облегчать участь помешанных. Психиатрия тогда была наукой юной, а потому не знала никаких иных средств лечения, кроме вязок, цепей и брома.
Кишкинка давно стала орловским аналогом лондонского Бедлама, московской Канатчиковой дачи, питерской Пряжки и прочих знаменитых домов скорби. В советские годы Кишкинку переименовали в Психбольницу; местные жители получали в паспорта соответствующее клеймо прописки огромными буквами. Радости это им не доставило; например, коллега моей мамы, в чьих документах указывалось место рождения - Психбольница, в 1980-е с трудом выбила себе в командировке гостиничный номер. Администраторша гостиницы не хотела верить, что в посёлке Психбольница могут жить и нормальные люди. Пришлось звонить в райком, чтобы авторитетно подтвердили: не все жители Психбольницы сошли с ума.
Сейчас Кишкинка-Психбольница называется посёлок Шиловский, это ещё не город, но и от города недалеко. Чтобы попасть в престижную субурбию, достаточно сесть на автобус Љ114 или на машине свернуть с Наугорского шоссе налево по указателю, за Биофабрикой дорога обогнёт дубовую лесополосу, откуда откроется прекрасный вид на долину. Писатель-пейзажист старой школы непременно расписал бы все триста оттенков зелёного, что встретились ему по пути, включая шкурки квакающих в озерце лягушек, но в машине писателя-пейзажиста старой школы не оказалось. Вместо них ехали два блоггера, пишущие кратко, ёмко и абсурдно. За окном нежные срезы холмов спускались к набежавшему за весну озерцу, устремляясь в единую плоскую чашу, серебрившуюся на солнце миллионами острых бликов. Портил пастораль только плакат на въезде, выгоревшими бурыми буквами объяснявший расположение корпусов Орловской областной психбольницы (ООПБ). Посёлок Шиловский находится частью на больничной территории, разбросанные корпуса психбольницы соседствуют с жильем, поэтому кто из местных здоров, а кто болен - уже не разобрать. Дорога увела к тенистой липе, росшей здесь с эпохи доктора Якоби, за липой раскрылась скромная аллейка, прятавшая ярко-бирюзовый с жёлтыми вставками, пряничный домик. Но не обольщайтесь, никакие феи оттуда не выскочат - домик тоже один из корпусов психбольницы.
Говорят, всё же должна оставаться грань между нормой и безумием. Но в Шиловском посёлке её искать бессмысленно. Здесь всё неимоверно плотно переплетено и закручено тяжким питоньим узлом. К типовому больничному корпусу пристроена аптека, изрисованная символами масонов и алхимиков. Чего там только нет! Травы с латинскими названиями, нервно колеблющиеся алхимические весы, лев с человечески чертами морды, намёки на знаки Зодиака, мифологическая женщина... Работа это пациентов больницы или студентов-практикантов из ОХУ - неизвестно, но молва приписывает роспись аптеки непризнанному художнику, томившемуся в ООПБ. Или - жилой дом для сотрудников ООПБ с водонапорной башней, вокруг которой уже высадили капустные листики - тоненькие вялые "ушки". Мило, уютно, но недалеко в ноги впивается брошенная впопыхах колючая проволока - то ли от судмедэкспертизы, то ли от времён п/я 4 болезненный сюрприз. Странные холмы, оказывающиеся в итоге больничными подвалами за крашеными железными дверьми позапрошлого века. Колючая проволока здесь царица, она зло опоясывает самые невинные объекты.
Путешественники незаметно подобрались к заброшенным старым корпусам ООПБ. За несколько лет до того эти кирпичные здания безуспешно пытались продать, выставив на аукцион. Но покупателей не нашлось, торги повторяли, и снова никто не захотел приобрести дом с историей. Недорого, миллионов за 6. Встретила их чуть приподнятая земля, остро и тонко заросшая молодыми берёзками. Берёзки раскрыли первые мелкие листья, еще совсем узкие, треугольные; проросли они необычайно тесно, сами по себе, от развеянных ветром серёжек, и теперь мешали друг другу. Между тонкими белыми прутьями, перечеркнутых черными полосами, застряла списанная рухлядь - спинки и панцири кроватей, гнутые алюминиевые ножки сломанных стульев из столовой. На площадке высились два старинных здания, рыже-красного кирпича, с множеством одинаковых пустых окон. Над каждым окном три кирпича стояли вертикально общей кладке, создавая "немецкий" узор - руст. Корпуса 1890-х годов постройки смотрелись и мрачно и величественно. От них веяло холодом и тайной - избитый штамп, но в данном случае вполне оправданный. Разруха давно вступила тут в свои права - корпус не использовался несколько десятилетий. На крыше разрастались молодые деревца, кое-где из разбитых окон выглядывала молодая зеленая ветка. Кирпичное крошево, мешаясь с землей, стало отличным субстратом для гигантских чертополохов, черневших тут еще с осени. Упускать торжество природы над архитектурой никто не собирался. Расчехлив камеры, путешественники стали снимать растения, разрывающие корнями прочные дореволюционные кирпичи. Наконец, проводив взглядом мёртвую птицу, лежащую на груде кирпичей, путешественники вернулись к машине и уехали. Казалось, дальше - ничего. Выложили фото, собрали улов.
Но очень быстро нашлась первая зацепка к запутанной истории "4-го Орла": комментарий в Интернете к этим фотографиям. Пользователь Anatoly Mereshkowski, в профиле которого значилась Винницка миська рада, написал - А я там лежал в 1983-1984 годах, окно моей палаты выходило как раз туда, где теперь растут берёзки. Первое окно с левого угла. Там была огорожена маленькая, узенькая комнатка. Называлась она неизвестно почему - "восьмой номер". Ехидные комментаторы спрашивали Anatoly Mereshkowski, как же он там очутился? - Да сам не знаю, почему туда попал - разводил руками Anatoly Mereshkowski, - Перевели меня из Винницкой больницы. В 1983 году я был студентом 4 курса, распечатал с друзьями самодельный украинский журнал, нас упомянули на Би-Би-Си, дальше все понеслось - донос друга, исключение из института, потом пришла странная повестка - явиться в военкомат на медкомиссию.
Я не о чем не подозревал, думая - все логично, раз меня исключили, должны теперь призвать в армию. Пришёл, смотрю, комиссия собралась маленькая, два психиатра только, других призывников нет, и спрашивают - не болел ли кто в роду шизофренией? Возьми и ляпни, что был у меня двоюродный дядька сумасшедший. А, ну это у вас наследственное - сказал врач, и я попал на психиатрическую экспертизу сначала в Винницкую областную больницу, оттуда уже повезли в Орловскую область.
Отбиваясь от наскоков сетевых "троллей", баня и ругаясь попеременно, Anatoly Mereshkowski невольно предался воспоминаниям о своем недолгом заточении в "4-м Орле".
- Поначалу вообще не знал, куда попал - мне не говорили ничего. Привезли и заперли на ключ в 8-м номере. Я мало что мог оттуда увидеть. Разве что кучки жёлтых листьев, которые показывались в моё окно, наполовину из предосторожности закрашенное белой краской. С каждым днём кучка жёлтых листьев всё возрастала, небо становилось серее, вороны кричали громче. Самое главное для меня было - не сойти с ума на самом деле. Секретная психбольница Орёл, п\я 4 управлялась не Минздравом, ее курировало КГБ. Медперсонал тоже подбирался КГБ и получал соответствующие звания и надбавки от ведомства. Это была скорее тюрьма - по своим функциям, и только в самый последний расчёт - психбольница. Запертый безвылазно, я мог лишь по голосам, по топоту ног в коридоре, по крикам, раздающимся иногда из других помещений, понять, что здесь держат еще несколько человек. В стенку стучал - мне не ответили. Более-менее постоянно я видел только двух - сурового санитара и психиатра Валентину Афанасьевну, собиравшую тут материал для своей диссертации. Имени санитара, бодрого малого лет 25, с мощной нижней челюстью, я не запомнил - Веня, кажется. Валентину Афанасьевну слышал, как её звали из глубин кабинета. Это была полная, высокая женщина, с крупными чертами лица, со старомодной по меркам 1980-х причёской и потому казавшаяся старше. Виртуальная толпа требовала от Мерешковского скандальных подробностей в духе BDSM. В воспаленном воображении уже мелькали сцены привязывания непокорного юноши к койке, толстостенные шприцы с гигантскими иглами, сверкающие на стерильном подносе. Но воспоминания Мерешковского касались скорее его психологической дуэли с психиатром. Хотя были и уколы, и горы нейролептиков три раза в день.
С чего всё это начиналось? Сложно сказать определенно, кто и когда стал "нулевым пациентом" карательной психиатрии. Возможно, это были еще еретики, колдуны и вероотступники, томившиеся в средневековых монастырских темницах. Или в XIX веке философ Чаадаев, запертый дома после беседы с императором, нашедшего у него "все признаки расстроенного ума". Власть в России всегда не только первый европеец, но и первый психиатр-любитель. Советскую карательную психиатрию обычно связывают с профессором Снежневским. В 1960-е годы он в своей практике столкнулся с нетипичными проявлениями шизофрении. Болезнь могла протекать неярко, смазано, замораживаться в развитии на долгие годы. Но профессора приглашали на экспертизы и требовали то, что он не мог сделать в рамках существующей классификации заболеваний - поставить определенный диагноз. Поэтому Снежневский придумал свой термин - "вялотекущая шизофрения". И стал его применять в затруднительных случаях. Часть коллег Снежневского поддержала. Часть - нет, аргументируя, что диагноз оставляет простор для натяжек. Затем этот расплывчатый термин стали притягивать к диссидентам, к деятелям национальных и религиозных движений, к странным поэтам, к художникам-авангардистам. По принципу "против советской власти могут быть только сумасшедшие". Так сложился недолговечный союз плаща и смирительной рубашки - КГБ и психиатрии. Или точнее, союз плаща и шприца, потому что в 1960-е годы пришли нейролептики. Т.о, карательная психиатрия в СССР - побочное дитя западной революции в фармакологии, когда казалось, вот-вот будет изобретена одна таблетка "сразу от всего".
Официально карательная психиатрия ведёт отсчёт с предложения главы КГБ Андропова в ЦК КПСС от 29.4.1969, хотя условия политического применения психиатрии просматривались уже в инструкции 1961г. В 1963 году на Запад проникают материалы Валерия Тарсиса о заточении в такой больнице, составившие книгу "Палата Љ7". Парадокс, но все эти заведения создавались не в труднодоступных углах, не в Мордовии и не в Заполярье, а близ крупных городов - под Ленинградом, Казанью и т.д., в 1960-е открывались спецбольницы КГБ в Черняховске, Минске, Днепропетровске. Да и "4-й Орёл", появившийся в 1970г., тоже ближний пригород, несколько километров от Орла. Какая уж тут секретность! Западные радиостанции регулярно освещали в 1970-80-е эту тему, и автобус Љ114 ходит от автовокзала через Орёл насквозь с табличкой "ПСИХБОЛЬНИЦА". Но при всем этом в справочниках адресом психбольницы указывалось невнятное п/я 4. И даже в справочнике "Весь город Орёл", 1993 года издания - нет названия посёлка, только "почтовый ящик". Казалось, чего уж прятаться, чего уж бояться?
Вернемся к узнику "8 номера". Анатолий Мерешковский рассказал подписчикам в Фейбсуке, что каждый день его в 4-м Орле состоял из бесконечных препирательств с Валентиной Афанасьевной. Она интересовалась детством пациента, его юношескими увлечениями, пытаясь добросовестно выстроить картину болезни. Валентина Афанасьевна подводила его к признанию собственной ненормальности, как подводят мальчика к мылу - то жёстко, то ласково, но всегда настойчиво. Она была далеко не глупым и не жестоким человеком - просто функции у неё были такие. Валентина Афанасьевна слишком хорошо училась в институте, чтобы заниматься тем же, что и многие другие её коллеги - натягивать опыт наблюдений на готовую теорию. Она быстро заметила, что картина "вялотекущей шизофрении" в данном случае не складывается, переживала, беспокоилась, заочно советовалась с научным руководителем (аспирантура была не в Орле). Грешила то на притворство подопытного, то на ошибки описания. Но - все равно НЕ ТО. Нелегко признать, что тут болезни-то и не было, а есть личность, может, несколько сумасбродная (подростком Анатолий пытался уплыть в Турцию на надувном "дельфине"), но далеко не требующая обездвиживания. По-хорошему надо было бросить и уйти. Но как уйдешь, куда уйдешь? Вот и продолжалась полгода их яростное противостояние, хитроумная психологическая игра. Мерешковский её выиграл. Он надоел Валентине Афанасьевне, сроки поджимали, и она не без облегчения переключилась на изучение другого живого "объекта".
Безусловно, эту историю не надо считать абсолютно достоверной. Мерешковский субъективен, он помнит лишь то, что хотел вспомнить, и забывает, как и всякий очевидец, то, что сам хотел забыть. Не забудем и про политический момент: для Украины вся история её национально-освободительного движения - это святое. Недоучившийся студент Анатолий Мерешковский направлялся в "4-й Орёл" именно за националистическую газету, которую он придумал с однокурсниками. Он там у себя однозначно мученик. К тому же Анатолий пробыл в "4-м Орле" немного, с поздней осени 1983 года по весну 1984. Вспоминает, что тёплым днём дверь "8-го номера" распахнулась, его, ничего не объясняя, перевезли в обычную больницу соседней области, откуда через год отвезли обратно в Винницу.
Из винницкой больницы Анатолия Мерешковского отпустили, не выдав никаких справок и медицинских заключений. Психиатры уже боялись ставить свои подписи под те, в чем сомневались - начиналась "перестройка", спецбольницы скоро будут аврально ликвидировать, а их сотрудников спешно переводить "на гражданку" и подчищать записи в личных делах. Бывшие пациенты закрытых психбольниц КГБ на излёте советской власти получат статус жертв политических репрессий и небольшие компенсации. На страницы газет и экраны выйдут политики, правозащитники, священники, творческая интеллигенция, так или иначе пострадавшие от усилий психиатров в погонах. Многие, наверное, видели фотографию с митингов той поры, где протестующие держат самодельный плакат "Узники психушек - за Ельцина!" Он часто всплывает в сетевых порах, когда других аргументов у сторон не хватает. Мерешковский с таким плакатом не ходил, никак не упоминал этот факт своей биографии, если о том не расспрашивали. Он не стал добиваться справедливости, предпочтя просто закрыть эту страницу, считая, что легко отделался. Да и ездить за справкой в Орёл было некогда - сразу по освобождении восстановился в институте, где закружил водоворот молодежных клубов, студенческого экологического движения и далее в бизнес.
Но на этом шквал воспоминаний о "4-м Орле" все никак не желал останавливаться. Точнее, Мерешковский сам не хотел его оборвать - на поверхность выступил он, тогдашний, юный, наивный, стройный, с длинными волосами. Не то что теперь. Ведь, как ни крути, ни проклинай - ровесники в армии больше страдали. А таблетки Анатолий приноровился прятать. Позже, роясь в Интернете, он найдёт ссылку на книгу 2010 года Амиргуловой "Блаженные изгнанные правды ради". Она повествует о жизни юродивого Афанасия Андреевича Сайко и неоднократно упоминается психбольницу под Орлом. Именно с насильственного удержания в ООПБ юродивого Сайко и следовало бы начать этот рассказ. Да, тогда еще не сложилось системы закрытых психбольниц, куда помещали по идеологическим мотивам. Но особого постояльца по направлению от карательных инстанций уже приняли в ООПБ в начале 1930-х. Отличие только в том, что Сайко держали вместе с другими пациентами.
Но кто он, блаженный Афанасий Андреевич Сайко, первая жертва "4-го Орла"?
<Уроженец Волыни (1887), вырос в имении в нынешней Ровенской области Украины, тогда - Ровенском уезде Волынской губернии Российской империи. Отец Сайко был отставной военный, обосновался на земле, жил крестьянским трудом со своей большой семьей. Насколько можно понять из рассказов о себе, он рано остался без матери, воспитывался в гуще католического мистицизма, почитания Девы Марии.
- Ваш язык татарский, а мой язык польский, дзень добжий! - говорил Сайко орловцам.
Отец определил юного Афанасия в учебное заведение кантонистов на Львовщине, тогда австро-венгерской, затем он учился в Варшавской консерватории по классу скрипки. Подтверждений этого, правда, в польских архивах не нашлось. Далее - русско-японская война и 1914 год, когда два страшных события - убийство отца грабителями и мировая бойня - надорвали его. Афанасий Сайко вернулся в родное имение, много и тяжело работает, помогая сёстрам вести крестьянское хозяйство. Где и почему Сайко стал пленным польско-советской войны 1918-20гг., до сих пор неизвестно. Он сообщал, что попал в тюрьму и оттуда уже переправлен в Орёл. В 1919-21гг. Сайко содержался в Орловском концлагере Љ1. После ликвидации концлагеря в 1921 году Сайко не воспользовался своим правом на возвращение в Польшу, куда отошли его родные места. Он заявил, что Орловщина дана ему в удел, решил остаться, чтобы проповедовать под видом сумасшедшего. Мысль, как ни странно, здравая: юродство оставалось единственной возможной формой религиозной жизни в Советской России.
Поселившись сначала на колокольне Богоявленского собора, в дальнейшем - кочуя по домам в окрестностях Афанасьевского кладбища, "на буграх", Сайко стал приобретать славу провидца. Он увешивал себя будильником, пас чужих коров, бесплатно разгружал вагоны на товарной станции Орёл-2 и ... предсказывал. С польским "говорком", не всегда понятным орловцам, Сайко обещал им те или иные события, но - довольно иносказательно. Через некоторое время люди понимали, что этот самодеятельный монах имел в виду. Иногда - через очень большой промежуток, что придает многим предсказаниям характер субъективных легенд.
В 1931 году Сайко арестовывают по делу церковно-монархической антисоветской организации. Он ездил в село и на вопрос крестьян, надо ли вступать в колхозы, честно ответил - нет. Орловская область теперь часть ЦЧО, центр - в Воронеже, запрос туда на добавление Сайко к списку фигурантов дела уже направлен. Но происходит чудо - дело разваливается за отсутствием доказательств, на рубеже 1931-32 годов Сайко препровождают на принудительное лечение в Орловскую психиатрическую больницу. В оккупацию, в конце 1941 или в начале 1942 года Афанасий Сайко вдруг появляется в том же месте, что и до ареста. Каким образом ему удалось избежать расстрела вместе с остальными пациентами, не понятно. Но - ни единого негативного отзыва об оккупантах от Сайко поклонники не запомнили. Только "немцы наши гости, как придут, так и уйдут".
Занятно и обещание Сайко, что Кишкинка не разрушится от бомбардировок, так как её оберегает живущий под землей 12-головый древний змей. Предания о змеях или ящерах под землей как хранителях места характерно для фольклора Западной Украины. Хотя возможно, Сайко увидел своим интуитивным "рентгеном" 12 скелетов доисторических созданий, сложенных черепушка к черепшке. Вот тебе и 12-головый змей.
В послевоенные годы Сайко продолжал жить в Орле, в Рабочем переулке (ныне улица 5 августа), у своих почитателей за помощь по хозяйству. К юродивому стали стекаться страждущие за советами. Власть в конце 1940-х вновь упекла Сайко в орловскую психбольницу, причем документы МГБ свидетельствуют: это решение - не врачебное, а политическое. Никаких психиатрических оснований для его удерживания не было. Сотрудники психбольницы вспоминали, что в Кишкинку постоянно звонили из МГБ, строго запрещали приводить к нему посетителей и .... интересовались, что же еще Сайко предсказал? Но поклонники прорывались, передавая записки и продукты, которые помогали выживать всей больнице. Тогда Сайко решают перевести в Орловку под Воронежем, но при подготовке документов не указали, что он изолируется исключительно по требованию "органов". Поэтому воронежские психиатры Сайко освободили. Это означает, что в 1950-е годы о карательной психиатрии как о системе, речь еще не шла. Орловские психиатры вновь упекли Сайко, но и этого было мало, переводят в 1950-е годы как можно дальше от поклонников, в Томскую психиатрическую больницу. Лишь с 1956 года Сайко на свободе, жил в Москве, в Риге, в Брянской области. Умер он в 1967 году и похоронен на Крестительском кладбище в Орле >
Интересны повороты судеб, вращавшихся вокруг Кишкинки: в годы Гражданской войны, убоявшись мобилизации в армию Деникина, писатель Калинников укроется в орловской психбольнице. Умер Калинников в бедности, в Чехословакии, потому что Россия, за которую он не стал биться, для жизни оказалась непригодна. Но и непригодная Россия подкинула писателю напоследок дьявольский сюрприз - издала в 1920-е годы огромными тиражом его эротический роман "Мощи". В целях атеистической пропаганды. На обложке - монах и голая женщина. А гонорары не прислали. Калинников зато удостоился ехидного упоминания у Маяковского - "сидя в очереди в венерической клинике, читает "Мощи" Калинникова". Спустя почти век та же насмешливая рука включила "Мощи" Калинникова в.... книжную серию о православных монастырях России. А что такого? В романе рассказывается о жизни Белобережской обители, т.н. "пустыни" (с ударением на 1 слог), в начале XX века. Вот до чего доводит формальный подход. Узнай о том Калинников, он очень удивился бы, увидев свои эротические "Мощи" в обложке с золочеными крестами.
Сын доктора Якоби, Иван Павлович - примкнул к белым, эмигрировал и стал одним из деятелей монархического движения, написал книгу о Николае II . Доктор Якоби, в юности боровшийся с монархией, увидел бы в монархизме сложное компенсаторное расстройство, отягощенное чувством вины.
.... У психбольницы два угла - угол пациента и угол психиатра. Если с первым углом разобрались, то с последним гораздо сложнее. Кто на самом деле психиатр "4-го Орла" Валентина Афанасьевна? Добровольный палач? Винтик системы? Тоже жертва? Думаю - всё вместе. Но как сложилась её дальнейшая судьба? Уже говорилось - в разгар "перестройки" все спецбольницы КГБ прекратили своё бесславное существование. Однако ответственности никто из бывших сотрудников спецбольниц не понёс. Их осудили на словах, да и то не всех. Но повернуться все могло иначе. Совершенно выпал из памяти период конца 1980-начала 1990-х годов, когда верили в скорый суд над коммунизмом. Недавние сотрудники спецбольниц КГБ вполне могли тогда опасаться за своё будущее. Ничто не препятствовало вытащить их на скамьи подсудимых за преступления против прав человека и нарушение клятвы Гиппократа. Повторюсь, на волне разоблачения советского строя - такой вариант событий был вполне реален. Но всё обошлось, ограничившись косыми взглядами на новых местах. Потому что о прошлом психиатров в погонах получили право узнать все, кто того желал и не желал. В те времена не было законов, охраняющих персональные данные от разглашения, зато растворились двери архивов, документация КГБ выдавалась по запросу родственникам пострадавших. Или им самим, если кто дожил.
Тут пригодилась вторая зацепка - объявление в региональной группе "Плохая Покупка" в Интернете. "Кто сталкивался с детским психиатром Валентиной Афанасьевной (в 1980-е детская поликлиника Љ3, в 1990-е - детская поликлиника Љ2), просьба написать мне в личку или поделиться в комментариях. Идёт сбор материалов для суда". Объявление подала Надежда Силькова, юрист, специализирующая на семейном и медицинском праве. Ажиотажа оно не вызвало. Через сутки всплыл скудный комментарий, что сам не сталкивался, но помню маленькую заметку в "Орловской правде" за 1990-е годы, как мама подростка оспаривала диагноз в суде. Фигурировала как раз психиатр детской поликлиники Љ2,без имени, но кроме вышеупомянутой дамы, в той поликлинике другого психиатра не было. Еще через пару дней, когда сорная лента безнадёжно отмоталась - Надежде пришло еще одно сообщение. На сей раз от бывшего трудного подростка 1990-х - сатаниста Бори с Семашки. Вот что он сообщил. Борю в 7 классе привела к детскому психиатру Валентине Афанасьевне в поликлинику Љ2 его учительница. Сначала, вспоминал Боря, наша классная написала в дневнике "Ув.родители! Ваш сын ведёт себя на уроке ненормально! Обратитесь к психиатру" Но родители пахали в 1990-е на двух работах и никуда не повели. Через полгода я замахнулся на трудовика - здоровый был мужик, медведь просто - и тогда наша классная сама отвела меня в детскую поликлинику Љ2. Валентину Афанасьевну я отлично запомнил, она была с высокой "башней" седых волос, подкрашенных фиолетовыми чернилами. Разговаривала она мало, больше слушала учительницу, ну та ей и наплела, что я всех обижаю. Завела карточку, написала в ней быстро полстраницы и велела прийти с мамой. Но мама сказала, что это классной руководительнице надо идти к психиатру, и больше я там не был. Но спустя годы мне не дали в ПНД водительские права. Когда я поинтересовался, почему - принесли тоненькую карточку, заведенную на меня в детской поликлинике Љ2. Невразумительные каракули, не поймёшь, что мне приписывают, диагноз читаем лишь наполовину - нечто, начинающееся с "невро". Пришлось потратить немало денег и времени, чтобы обвинения с меня сняли. Я заплатил тысяч 300 за экспертизу в другом городе, и только после этого получил права. Борис оставил Надежде свой телефон и выразил готовность свидетельствовать на суде.
Затем к Надежде как к юристу обратилась одна из внучек Валентины Афанасьевны, Татьяна. По совсем иному поводу. Невзначай всплыло в разговоре, что она из медицинской семьи, в Орле оказалась по распределению бабушка, та самая Валентина Афанасьевна. Но это не всё.
Татьяна посетовала - она давно в ссоре со своей сестрой Ольгой. И не из-за наследства, а из-за ... бабушкиного прошлого. По нынешним временам дело странное. После смерти Валентины Афанасьевны её внучки стали разгребать вещи, и обнаружили трудовую книжку. Где у Валентины Афанасьевны с 1970 по 1987 год - красовалась непонятная запись - Орёл, п/я 4. Внучки Татьяна и Ольга сильно удивились - они никогда не слышали, что их любимая бабушка работала раньше в психбольнице. Они родились в "перестройку", когда Валентина Афанасьевна ездила в детскую поликлинику. Откуда им это знать? Но Татьяну бабушкины секреты заинтересовали, и она решила выяснить подробности этой истории. Чтобы написать книгу. Обратилась в архив, где не сразу, но все-таки нашли подтверждение службы бабушки в ООПБ. Данные по кадровому составу железно отправлялись все в архив. И сотрудники "4-го Орла" числились в ООПБ. Татьяна, мучаясь сомнениями - всё-таки она читала про карательную психиатрию - поделилась открытиями с сестрой Ольгой. И получила неожиданный отклик. Ольга сочла, что ничего позорного в работе их бабушки в "4-м Орле" нет, ведь она боролось с диссидентами, разрушавшими Советский Союз изнутри. Благородная миссия, повод для гордости. Ну а что подопечные Валентины Афанасьевны получали лишнюю порцию галоперидола или феназепама - так им полезно. Татьяна разругалась с сестрой и долго с ней не общалась.
И вдруг к Надежде Сильковой обращается еще и другая внучка Валентины Афанасьевны, Ольга. С просьбой провести независимое расследование деятельности "4-го Орла" и восстановить честное имя её бабушки. Востребованный (и даже чересчур) юрист очутилась меж двух огней - с одной стороны, она уже почти год собирала материал для иска о снятии диагнозов, поставленных Валентиной Афанасьевной в бытность психиатром в детских поликлиниках Љ2 и Љ3. Где не помешали бы данные о нарушениях прав человека в 1970-80-е в спецбольнице КГБ. И о работе в КГБ тоже - ведь психиатрам там присваивались звания, интересно, какие? А параллельно со всем этим от Надежды Сильковой требовали отбелить память заслуженного работника медицины Орловской области. И как быть? Как не разорваться между двумя крайностями - когда одним нужно одно чёрное, а другим - одно белое?
Но найти информацию обо всем этом оказалось невероятно сложно. Потому что человек, собиравший сведения по истории "4-го Орла" - умер в конце прошлого века. Заметки его оказались разбросаны и к ним испытывали интерес очень разные люди с разными целями.
Кто же это был за хранитель тайн и что он знал? Третья зацепка - т.н. "архив Менделевича". Представьте себе Орёл 1970-х годов. Эпоха "застоя". Все навек определено и ничего не меняется. Студенты педагогического института участвуют в читательской конференции по роману о партизанах. Сейчас читательская конференция - это обмен мнениями в видеочате. Мероприятие не массовое. Но в СССР читательские конференции проводили масштабно, во дворцах культуры или библиотеках. В 1970-е этот формат превратился в обмен ожидаемыми мнениями за хорошую оценку в зачётку. И вот - большой зал, длинные столы, кафедра, с которой выступает автор романа, благополучный советский писатель, член СП и лауреат. На стульях сидят студенты-отличники, всё чинно, благородно, по заранее согласованному сценарию. И вдруг посреди протокольного действа выскакивает кучерявый студент исторического факультета, Эммануил Менделевич. Долго, долго он один ёрзал на стуле, морщась, словно от боли, от однотипных фальшивых слов - патриотизм, долг, партия.... И заявляет, что: а) книга лживая б) война несла смерть и страдания всем ее участникам, так что ни коммунисты, ни нацисты мало чем друг от друга отличаются. Есть только мелкие расхождения, но именно что мелкие. .... Договорить ему не дали. Вывели в коридор. Конференция продолжилась. Студента исключили, направили на принудительную психиатрическую экспертизу. Ну не мог в здравом уме такое сказать советский человек! Здание экспертизы - аккуратный кирпичный домик с коваными завитушками крыльцами, на территории ООПБ. Волею случаю Менделевич стал летописцем орловской карательной психиатрии. Диссидентом, правозащитником, еврейским общественным деятелем. В 1990-е годы Менделевич публиковался ряд статей о "4-м Орле", называя по именам врачей - чтобы знали и остерегались.
Тут надо остановиться. Сделать выдох. Сейчас понятно: в публикациях 1990-х о психбольницах КГБ была некая доля преувеличений и искажений. Не всегда намеренных - записывалось со слов пострадавших, и не всегда напрямую, а в пересказах. Что-то забылось, что-то соединилось в памяти с другими событиями. Не забудем и то, что пациентов психбольниц закармливали препаратами, вызывающими амнезию. Много было в публикациях тех лет, как сейчас модно говорить, хайпа - стремления сорвать свои 15 минут славы. Здесь не можем не вступить в силовое поле истории. Порог обличений в 1990-е зашкаливал. Если взять подшивку орловских газет за это время, то обнаружится, что о спецбольнице КГБ упоминал в самом начале 1990-х годов один "Орловский вестник". Возрожденное дореволюционное частное издание с репутацией оплота либеральной интеллигенции. В "Орловском вестнике" начала 1890-х публиковался молодой поэт Иван Бунин, получивший в 1933 году Нобелевскую премию за роман - в том числе и об "Орловском вестнике", о приставаниях к нему редактора. "Поедемте со мной в Москву!" - предлагала красивому молодому человеку Синтянина. Чистый харассмент по нынешним меркам. Так вот, в новом своём воплощении "Орловский вестник" продолжал ту же линию - писать об упадке культуры, о бедственном положении интеллигенции, отдавать площадь под сочинения орловских авторов. Главное тогда было - преодолеть наследие "совка". Разоблачить преступления режима. С этой целью в "Орловском вестнике" появляется пространный репортаж о "4-м Орле" внутри психбольницы. С фотографиями ужасных металлических коек, с угадываемыми фрагментами "удерживающих устройств", а может, просто с обломками самих кроватей - корпуса заброшены, все ценное растащено. Сумбурно, пафосно, приведенные истории доверия не вызывают, но - страшно. Дальше - тишина. Психбольница упоминается в орловских газетах только в связи с перебоями в работе автобусов. Что в посёлке, в бывших владениях 4-го Орла - не понятно. По воспоминаниям, в 1990-е посёлок привлекал неформальную молодёжь - панков, "металлистов", анархистов, пели песни, веселились. Студенты учебных заведений с Наугорского шоссе катались близ ООПБ на лыжах - холмы плавные, съезжать одно удовольствие.