"В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, - те просто лентяи или трусы, или не понимают жизни, потому что кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя свою тень в ней.", М.Горький, "Старуха Изергиль"
Глава I
I
Максим Леонидович Майский родился в золотое время Советского Союза. Война была позади и от ее потрясений страна успела уже полностью восстановиться; безумная тирания тоже осталась в прошлом. Жизнь была безоблачной и счастливой: миллионы людей десятков национальностей и народностей жили вместе, не терзаемые ни ненавистью, ни завистью, ни жадностью и, обращаясь друг к другу словом "товарищ", трудились в едином порыве во благо величия и процветания своей родины. Все вокруг было буквально пронизано воодушевлением и энтузиазмом: это было время невиданных доселе промышленных и научных достижений, время покорения космоса человеком - советским гражданином, время, когда страна по праву носила титул сверхдержавы. На эту замечательную пору пришлись первые годы жизни Майского.
Совсем еще молодые родители не шибко баловали маленького Максима своим вниманием и применяли к нему вполне спартанские методы воспитания. Выросшие в суровых деревенских условиях они не пренебрегали и физическими мерами воздействия на ребенка, причем Леониду Федоровичу не всегда хватало терпения, чтобы вооружиться ремнем для поучения сына. В результате маленький Максим никогда не перечил взрослым, был послушным, смиренным ребенком и беспрекословно выполнял требования старших. Он быстро научился самостоятельности: рано начал оставаться дома один, сам ходил в школу, в обязательном порядке убирал свою комнату и уже в средних классах готовил к приходу родителей с работы ужин на всю семью. Кроме того с самых юных лет Майскому были привиты такие черты, как опрятность и аккуратность, в чем была безусловная заслуга Юлии Романовны - очень щепетильной хозяйки с патологическим вниманием относящейся к порядку во всем и требующей того же от своих домочадцев.
Учился же Майский довольно неплохо, в основном на четверки, но иногда проскакивали и тройки. Знаниями он отнюдь не блистал и оценки его, пожалуй, были бы еще и хуже, если бы не примерная дисциплина и прилежание. Благодаря этим качествам Майский выгодно выделялся на фоне взбалмошных мальчишек-одноклассников и был для учителей настоящим подарком: его послушание хвалили, даже восхваляли, ставя в пример другим ученикам, что очень скоро зародило в нем глубокую убежденность в своей исключительности. Но остальным мальчишкам такое особенное отношение учителей, равно как и несколько высокомерное поведение одноклассника не нравилось и периодически доходило даже до "темных", когда выключив свет в раздевалке перед уроком физкультуры, Майского колотили всем классом. Впоследствии он пытался выискать любую возможность опоздать или пропустить занятия физкультурой, но получалось не всегда и дни, когда проходил этот урок, стали для него просто невыносимыми. Мучимый отчаянием и страхом с неизбежностью ждал он начала занятия, стараясь быть как можно менее заметным: на переменах не выходил в коридор, а сидел в классе, уткнувшись в парту, страшась как-либо задеть, разозлить или даже просто лишний раз попасться на глаза одноклассникам, в каждом из которых видел будущего своего обвинителя и истязателя.
Окончив одиннадцать классов, Майский не стал пытаться продолжить учебу, а, следуя совету отца, пошел в армию. По прошествии нескольких месяцев в учебке, его направили служить на границу с Китаем, где у него все заладилось как нельзя хорошо. Своей беспрекословной исполнительностью, четкостью, с которой он выполнял приказы, ответственностью и дисциплиной Майский быстро заслужил благосклонное отношение командиров. Он мгновенно стал любимчиком начальства и, получив тихое место на складе, спокойно и благополучно отслужил положенный срок.
Вернувшись после армии в отчий дом Майский обнаружил, что в семье за время его службы появился новый ребенок. Первое время, правда, он попробовал жить как прежде, вместе с родителями, работая на том же заводе, где трудился его отец, однако и до этого обделенный родительским вниманием, сейчас с появлением Романа он вовсе почувствовал себя лишним и, несмотря на невнятные уговоры (в основном исходившие от Леонида Федоровича), вскорости уехал на север в Я-скую область работать вахтовым методом на одно из разрабатываемых газовых месторождений.
К тому времени страна уже растеряла всю свою динамику развития, и хотя до полного краха оставалось еще несколько лет, бессменная власть, время правления которой позже назовут "застоем", упорно вела государство к неминуемому концу, неистово сопротивляясь необходимым и неизбежным переменам и силой подавляя все нарастающее социальное напряжение. Когда же скопившийся накал в обществе вылился в перестройку, Майский продолжал работать на крайнем севере, находясь в маленьком поселке далеко от всех потрясений, творившихся в стране и ощущая их постольку поскольку. Но в это же время в его жизни приключилось не менее судьбоносное происшествие: в одну из смен произошел несчастный случай, в результате которого он полностью потерял кисть левой руки. Майский получил инвалидность, но продолжил работать в компании, правда уже на другой, менее оплачиваемой должности, а когда спустя два года его уволили, он недолго думая уехал жить в Я-ск, в областной центр, где у него была собственная квартира, полученная еще при переезде с N-ска.
Переехав в Я-тск, Майский будто попал в какой-то другой мир. Метаморфозы, происходившие всюду вокруг, просто поразили его. Страна кардинально изменила траекторию своего развития от социализма к капитализму, и эти изменения затронули все без исключения сферы жизни людей. Целые предприятия и отрасли, оказывались совершенно нежизнеспособными, в то время как появилось множество новых сфер, требующих безотлагательного развития. Для перестройки такой сложной системы требовалось время, и время это было ужасным. Бандитизм, всеобщая деградация и нищета были повседневной обыденностью. Уровень жизни населения упал до невиданного со времен Великой отечественной войны уровня. И на всем этом фоне выплаты по инвалидности Майского, ко всему прочему отработавшего больше десяти лет за северно-полярным кругом, выглядели очень прилично. Жил он конечно не роскошно, но для совсем не работающего человека получал вполне солидные деньги, тогда как большинство его знакомых трудились буквально за копейки, которых едва хватало, чтобы прокормить семью. Спокойная и сносная, на фоне общей разрухи, жизнь вполне устраивала Майского, и как нельзя лучше соответствовал его представлениям о самом себе и своем месте в обществе. Но такое состояние дел продлилось недолго.
Спустя четыре года полагающиеся Майскому выплаты по инвалидности перевели из нефтегазовой компании, где он работал, в пенсионный фонд Я-ска, и с этого момента их размер начал неуклонно снижаться. В течении трех лет месяц за месяцем выплаты падали, но и это не имело бы решающего значения для Майского, если бы одновременно в стране не начался резкий рост уровня жизни. В начале нового тысячелетия энергоресурсы вновь взлетели в цене и в Россию, кроме природного сырья не имеющую к тому времени уже ничего, чтобы она могла предложить миру, наконец, вернулся капитал. Нефть подорожала в несколько раз, и огромные деньги хлынули в страну, переполняя бюджет и мгновенно отразившись на доходах населения. На фоне всей этой вакханалии, неуклонно снижающиеся выплаты Майского привели его от вполне благополучной жизни фактически к нищете. Положение его постоянно ухудшалось, пока не превратилось просто в унизительное. Все его знакомые, которые еще несколько лет назад перебивались с хлеба на воду, работая задарма, сейчас начали получать в разы больше него и это Майский, с детства взращенной с мыслью о своей исключительности, уже не мог спокойно пережить. Осознание своей незначительности было для него просто невыносимым, невозможным, и оно зародило в нем чувство сильнейшей озлобленности, перерастающее в ненависть. Он стал писать жалобы в пенсионный фонд Я-ска, администрацию города, обивал пороги различных ведомств, но везде наталкивался на непонимание и отказы. В итоге ничего не добившись своими мыканьями по инстанциям, Майский направился в суд.
В вопросе, почему инвалиду в два раза снизили размер выплачиваемых пособий, суд разбирался три года. В одиночку выступив против целого юридического подразделения пенсионного фонда, Майский взялся за дело со всей серьезностью. Неоднократно дело приостанавливалось, несколько раз судья хотела закрыть его за недостатком той или иной бумажки или по какой-нибудь надуманной причине, но Майский упорно проталкивал его вперед. Вся его квартира была завалена кипами различных документов, он два раза летал за северно-полярный круг, чтобы получить необходимые бумаги с места своей работы, изучил множество законов и посетил несчетное количество заседаний суда. Процесс отнимал у него все свободное время, но он не отступал и не собирался сдаваться - пособия по инвалидности были его единственным реальным доходом и за него он готов был биться до последнего. В итоге, доведя-таки дело до логического конца, Майский получил на руки постановление, согласно которому выплаты надлежало оставить на текущем их уровне. Поначалу Майский хотел опротестовать решение, но судья заверила его, что выплаты не будут больше снижаться и он, неимоверно уставший от растянувшейся на годы тяжбы, согласился со всем.
По окончании суда выплаты действительно прекратили снижать и пожив в Я-ске еще с полгода, Майский решил вернуться назад в родной город. Он быстро разменял жилье, в короткий срок перевез все вещи и даже сделал в новой квартире довольно-таки неплохой ремонт, но как только пенсионные выплаты по инвалидности перевели в фонд, находящийся по его новому месту жительства, в N-ске, их размер тут же сократили в три раза, до жалких пяти тысяч рублей. Это было шоком для Майского: он твердо и окончательно решил идти разбираться в местное управление пенсионного фонда, но как раз в это время в город приехал Павел Федорович.
Еще раньше, при переезде в Я-ск, Майский загорелся идеей открыть собственное дело; ему казалось, что оно будет просто обречено на успех, и с этой заветной уверенностью в сердце, он принялся откладывать деньги. Правда, через некоторое время в связи с сокращением пенсии ему пришлось прекратить отчисления, но все же небольшую сумму скопить он успел. Уже вернувшись в N-ск, Майский узнал, что Роман также подумывает открыть собственную фирму. Это сделало его мечту чем-то большим - она стала навязчивой идеей. Он проникся сильнейшей завистью к младшему брату, у которого был на примете уже успешный в бизнесе партнер, приличный начальный капитал и продуманный бизнес-план. И вот, в тот самый день, когда Роман уволился с работы чтобы заняться предпринимательством, в N-ске появляется Павел Федорович - их родной дядя, предприниматель с многолетним опытом ведения бизнеса, и не просто появляется, а предлагает ему - Майскому, открыть совместное, очень выгодное дело. Это был подарок судьбы - Майский не раздумывая согласился на его предложение.
Еще до того, как Роман с Дульцовым уехали в Китай, дядя с племянником успели зарегистрировать фирму, подыскать торговое место, обставить его и завезти первую партию книг, которые, как и обещал Павел Федорович, они смогли взять под реализацию без какой-либо предварительной оплаты. Правда на все это имевшихся на счете у Майского денег не хватило, но он сумел довольно быстро оформить в банке кредит и воодушевленные, преисполненные надеждами партнеры приступили к торговле.
Но вопреки ожиданиям уже спустя два месяца стало ясно - бизнес не пошел. Продажи двигались вяло, и вырученных средств не хватало даже для того, чтобы расплатиться за аренду помещения. Это быстро вернуло Майского на землю: предпринимательство, казавшееся ему до этого непременно очень доходной деятельностью, на деле оказалось рисковым занятием, в котором шанс за короткий промежуток времени неимоверно разбогатеть был ничуть не выше вероятности столь же быстро потерять весь вложенный капитал.
Довольно скоро у Майского закончились деньги и тогда он снова вспомнил про свою пенсию, до которой у него на протяжении последних насыщенных заботами месяцев решительно не доходили руки. Он опять направился в пенсионный фонд с твердым намерением разобраться, по какой причине ему втрое сократили полагающееся пособие по инвалидности.
Август был в полном разгаре. На улице с самого утра стояла ясная солнечная погода, и к трем часам весь город был охвачен нестерпимым зноем. Но несмотря на слепящее солнце, жару и духоту, в воздухе уже витало осеннее настроение и отчетливо ощущалось постепенное замирание жизни. Деревья совсем перестали цвести, листья на их кронах пожухли и были уже не такого насыщенного зеленого цвета, как раньше, а местами даже и пожелтели. День стал короче, а вечера холоднее. Наступило время, когда все вроде бы хорошо, но через это видимое благоденствие начинает проглядываться и с каждым днем становиться все более очевидной тенденция увядания, засыпания природы, и появляется предчувствие постепенной и неизбежной ее смерти. Каждый солнечный день становится особенным, более желанным и запоминающимся, но хорошее настроение даже и в такие дни неизменно носит постоянный оттенок печали и почти осенней тоски.
В N-ске вовсю шли дорожные ремонтные работы, которые по российскому обыкновению начинаются в мае и заканчиваются никак не раньше октября. Улицы были наполнены шумом строительной техники, облаками поднимающейся пыли и выхлопными газами автомобилей, повсеместно длинными вереницами скапливающихся в заторы. В одной из таких пробок стоял сейчас и Майский. Все окна у него в машине были полностью закрыты, что в некоторой степени спасало его от грохота техники и накрывшего улицу облака песка, но зато делало из автомобиля настоящий парник. Майский обливался потом, тяжело дышал, голова у него кружилась, а в глазах то и дело начинали плясать светлые полосы и пятна. Ему казалось сейчас, что воздух внутри раз в пять тяжелее, чем снаружи; он будто физически ощущал его вокруг себя. Жара давила на него и замедляла реакцию, но Майский даже и не думал о том, чтобы открыть окно. Он хотел не столько изолировать себя от уличного шума и пыли, сколько вообще отгородиться от всего окружающего мира. Окна в его машине были хорошо тонированы, так что снаружи никто не смог бы разглядеть человека, сидящего внутри, и Майский прекрасно знал это, но все равно, даже и с закрытыми окнами его не покидало ощущение, что и водители соседних машин и прохожие и дорожные рабочие - все наблюдают за ним. Это раздражало и нервировало его: он не находил себе место, желая поскорее выбраться из этого ненавистного затора.
С самого утра сегодня, равно как и последние несколько недель, Майского гложили и тяготили мрачные и навязчивые мысли. Выручки в их магазине почти не было - редко выпадал день, когда удавалось продать больше четырех книг. И хотя он расплатился уже с кредитом, взятым под открытия дела, для этого ему пришлось потратить почти весь доход, который был в магазине, из-за чего у фирмы накопилась задолженность по оплате аренды за два последних месяца. Хозяин помещения регулярно звонил ему, справляясь о дне, когда они готовы будут оплатить задолженность, и все это время Майскому с немалым трудом удавалось-таки переносить дату платежа, однако согласно их последней договоренности долг по аренде необходимо было погасить уже завтра, а денег не было вовсе.
Покупатели не шли в магазин - Майский знал это и даже как будто понимал, что при всем его желании, увеличить их количество не получится. С магазином надо было что-то решать, и все говорило о том, что торговлю пора сворачивать. Но как не подступался он к осознанию насущной необходимости закрыть предприятие, ему то и дело не хватало духу принять окончательное решение. Майскому было морально тяжело отказаться от идеи, в которую он всей душой без остатка поверил и проникся; от магазина, в который он вложил столько собственных сил и труда. Кроме этого, пока шла торговля, деньги, потраченные на ее организацию, не рассматривались им как безвозвратные убытки - они имели смысл и работали; в случае же сворачивания предприятия, вложенные средства никак уже нельзя было вернуть, и Майскому пришлось бы смириться и принять потерю всех своих сбережений, всего, что у него было, чему внутренне его подсознание отчаянно пыталось сопротивляться, противореча здравому смыслу и не давая принять трезвое взвешенное решение.
Проехав очередной ремонтируемый участок улицы, Майский выбрался из затора, перестроился в самый правый ряд к тротуару, чтобы никому не мешать, и только когда чуть прибавил газу смог, наконец, расслабиться. Какое-то отрешенное спокойствие и легкость переполнили сейчас его; но это состояние продлилось всего мгновение, перед тем как в голову ему снова полезли прежние тягостные мысли. "Что же теперь делать? - сходу озадачился вопросом Майский. - Сворачивать торговлю?.. Если же продолжать, то к завтрашнему дню нужно найти двенадцать тысяч, чтобы отдать долг по аренде хотя бы за один месяц. Где мне их взять? Можно занять, но как я буду отдавать эти деньги?.. Дядя Паша говорит ближе к сентябрю, к началу учебного года народ должен хлынуть покупать учебники и тетради... Хэ-х, дядя Паша, - с горечью и раздражением вспомнил о своем партнере Майский. Он тут же осудил себя за то, что попытался сейчас учесть в своем решении мнение Павла Федоровича. - И почему я был так уверен, что частное предпринимательство это обязательно огромные прибыли? Я так искренне верил в это, что мне казалось: начни заниматься бизнесом, и ты непременно будешь хорошо зарабатывать. Это виделось мне чем-то само собой разумеющимся...".
Вдруг с левой стороны от Майского раздался громкий продолжительный автомобильный сигнал. Тут же придя в себя, он сообразил, что задумавшись, начал съезжать на соседнюю левую полосу, и вмиг отдернул руль вправо, чуть не запрыгнув при этом колесом на бордюр. Порядочно перепугавшись, Майский прижался к тротуару. Небольшой тонированный внедорожник обошел его слева, но оказавшись впереди, резко перестроился на его полосу и затормозил, так что тот еле-еле успел среагировать и сбросить скорость. Остановившись, Майский совершенно оробел от страха, представив, что ему придется сейчас столкнуться лицом к лицу с водителем этого внедорожника, но вопреки его опасениям, тот быстро набрал ход и уехал, по-видимому, в полной мере удовлетворившись результатом совершенного им маневра.
Майский давным-давно привык к тому, что его не уважили на дороге. Он ездил на старом советском автомобиле, модифицированном специально для людей с ограниченными возможностями. Машине было уже больше сорока лет и выглядела она вполне соответствующе своему возрасту: по всему кузову имелись очень сильные вмятины, а краска в этих местах вспучилась и, отшелушиваясь, оголяла насквозь ржавый металл. При езде же машина ужасно гремела и гудела, распространяя за собой облако густого насыщенного серого выхлопа, который периодически, в моменты разгона, становился черным, как дым из трубы угольного паровоза. Отчасти поэтому Майский полностью затонировал свой автомобиль и всегда старался во время движения держаться правее, ближе к обочине, но все равно с регулярной периодичностью ему попадались водители, которые при первом же его неловком движении или ошибке начинали сигналить и прямо на ходу, открыв окно, обдавали его ругательствами. Все эти унижения Майский уже научился переносить более-менее спокойно, но до сих пор он не мог привыкнуть к ситуациям, когда его вот так, как сейчас подрезал другой автомобиль - это просто выбивало его из колеи.
Еще с минуту Майский стоял у обочины, пытаясь прийти в себя и одновременно ожидая пока внедорожник скроется из виду. Наконец он собрался мыслями, завел машину и тронулся, но сразу почувствовал, что не в состоянии был управлять сейчас автомобилем. Его движения были скованными и напряженными: он с силой вцепился в руль, с трудом переключал скорости, и колебался в неуверенности перед тем, как произвести любое, даже самое элементарное действие, так что если бы на пути у него появилась стена, он, скорее всего, въехал бы прямо в нее, так и не решившись ни затормозить, ни отвернуть в какую-нибудь сторону. К счастью, улица, по которой он сейчас двигался, была широкой, свободной, ровной и прямой и через некоторое время оцепенение, охватившее Майского, несколько отошло. Но только он чуть-чуть опомнился как, сам не зная для чего, тут же поспешил вернуть себе то состояние души, когда его подрезал внедорожник. Прежние эмоции вдруг возродились в нем, и он снова испытал, хотя уже и не так ярко, перенесенное чувство сильнейшего испуга. В этот момент все внутри Майского вскипело от возмущения; какая-то нервическая озлобленность на водителя внедорожника охватила его. В негодовании подумал он о том, что совсем не хотел выезжать за свою полосу, что дорога была пустая, а ехал он медленно и опасности-то почти никакой и не представлял. Думал он и о том, что было совершенным идиотизмом нарочно подрезать другую машину, что вряд ли водитель этого внедорожника повел бы себя так же, окажись у него на пути автомобиль побольше и посолиднее и что, скорее всего, он не осмелился бы в таком случае даже и посигналить, а просто пропустил бы его, сбросив скорость.
Раздраженный сейчас всеми этими мыслями, Майский чуть не проехал мимо здания пенсионного фонда, однако вовремя опомнился и даже умудрился очень удачно припарковаться прямо напротив самого входа. Остановившись, он отстегнул ремень безопасности и взял с переднего пассажирского сидения небольшую, но туго набитую бумагами папку. Он досконально знал предмет о котором пойдет речь и хорошо подготовился к возможным вопросам, прихватив с собой целую кипу различных документов.
Выйдя, Майский сразу опустил глаза и, закрыв машину, так и пошел, не поднимая взгляда, а только исподлобья посматривая по сторонам. Он стеснялся поднять голову, боясь наткнуться на любопытные и насмешливые взоры прохожих, обращенные в его сторону. Майский ужасно стыдился своей машины. Каких-нибудь пятнадцать лет назад он ездил на ней с чувством глубокого достоинства и гордости за себя; сейчас же на улицах не так часто попадалось что-то похожее, да вдобавок ко всему, его автомобиль был выкрашен еще и в броский, ярко-оранжевый цвет, так что почти никогда не оставался незамеченным. Майскому было неловко и стыдно каждый раз, когда он садился или выходил из него, и только отойдя сейчас от машины на приличное расстояние, он, наконец, приподнял голову и все еще вжав ее в плечи, как бы страшась получить удар сверху, робко оглянулся.
Он шел по широкой, выложенной плиткой дорожке, протянувшейся через небольшой озелененный участок земли, засаженный совсем еще молодыми деревцами и отгороженный от тротуара изящным металлическим забором. Эта территория относилась к зданию пенсионного фонда; само же здание было многоэтажное, большое, красивое, с оригинальной и сложной архитектурой. Построенное недавно, уже в годы невероятно высоких цен на безостановочно выкачиваемые из страны природные ресурсы, оно было отделано светло-бежевыми панелями и сияющими голубыми зеркальным стеклами, выглядя как пришелец на фоне окружавших его серых однотипных панельных пятиэтажек, возведенных никак не меньше сорока лет назад. При виде этой внушительной, массивной красоты Майский невольно и неосознанно проникся вдруг какой-то почтительной кротостью.
Открыв массивную дверь и зайдя внутрь, он очутился в небольшом коротком коридорчике, который выходил в просторный квадратный холл с высокими, в пять метров, потолками, где также как и снаружи все было отделано самым наилучшим образом. У входа на стенах коридорчика висели стенды с различной информацией, дальше в стороне, метрах в десяти, стояла небольшая квадратная будка для охранников с прозрачной верхней частью и проделанным в ней отверстием для обмена документами, а еще дальше, в самом холле вдоль стены напротив располагалось несколько окон для справок. Из холла расходилось четыре коридора со сплошь натыканными в них кабинетами, а все его внутреннее пространство заполняли длинные параллельные ряды металлических сидений, большая часть которых была сейчас занята людьми. Вообще люди были повсюду: они непрестанно ходили из коридора в коридор, на улицу или, наоборот, с улицы; многие толпились возле стендов с информацией, многие сидели на стульях, многие ждали очереди в справочные окна. В холле стоял гул и сумятица.
Майский хотел попасть к начальнику отдела социального страхования, но он был здесь впервые и даже не представлял, где находился нужный ему кабинет. Это можно было выяснить, обратившись в одно из расположенных здесь справочных окон, но тогда надо было бы отстоять в очереди минут двадцать ради совершенно пустякового вопроса, что нисколько его не привлекало; залезать же в окно напрямую, не в свой черед, рискуя вызвать на себя гнев подолгу простоявших и наверняка уже сильно раздраженных людей Майский тоже не хотел. Он быстро оценил ситуацию и, сходу придумав иной способ узнать расположение нужного кабинета, направился прямиком к будке охранников.
- Ну и народу здесь у вас. Всегда столько? - нагнувшись к окошку, чтобы его было лучше слышно в царившем вокруг гаме, громко обратился Майский к сидящему в будке и читающему журнал охраннику.
Охранник - мужчина лет под пятьдесят с жирным, похожим на грушу лицом, выстриженными под ежик волосами и невероятно детским наивным взглядом оторвался от журнала и растерянно посмотрел на Майского. Не предполагая, что эти слова адресованы в его сторону, он поднял голову больше по инерции, и неожиданно для себя поняв, что обращаются к нему, совершенно опешил, напрочь позабыв прозвучавший вопрос.
- Народу очень много. Шумно, - повторил свои соображения Майский.
- Полно народу, - неуверенно согласился с ним охранник.
- И что, каждый день так?
- Ка-аждый. И даже в субботу. В какой стране живем-то?
- Тяжелое, наверное, дежурство?
- Это да-а! - охотно подхватил мужчина. - Покою вообще нет. У меня уже к обеду голова раскалывается. А это еще не самый народ. Самый народ где-то с пяти начинается. Вот там-то уж совсем труба.
- Но все-таки лучше, чем целый день здесь в очередях торчать, - странно и как-то вызывающе улыбнулся Майский. - А не подскажите, где находится кабинет начальника отдела социального страхования?
- Конечно подскажу, - ответил мужчина, достав откуда-то из под стола небольшую книжечку в мягком переплете.
Открывая ее по очереди в нескольких разных местах он, наконец, ткнул в один из листов пальцем и прочитал вслух:
- Начальник отдела социального страхования... Литовская, е, лэ... кабинет шестьсот пять.
- И как мне лучше туда попасть? - оглянулся по сторонам Майский.
- Лифт ездит. Вам шестой этаж нужен, - показал охранник куда-то слева от себя.
- Спасибо, - сказал Майский, направляясь в указанную сторону.
Охранник же убрал книжку назад под стол и вернулся к своему журналу, но еще с минуту сидел, уткнувшись в него недвижимым взглядом, прокручивая в голове только что состоявшийся разговор. Так редко случалось ему во время дежурства перемолвиться хотя бы и несколькими фразами, что каждая даже самая короткая беседа всегда надолго запечатлялась в его памяти.
Пройдя дальше, Майский увидел, что действительно в стене слева в небольшом углублении находились двери двух лифтов, одна из которых была сейчас открыта, и туда уже набирался народ. Прибавив шагу, он успел заскочить внутрь в битком набитый людьми лифт и только когда тот закрылся, понял, что вплотную прижат к дверям спиной и не может ни развернуться, ни даже толком изменить положение своих рук или ног. Хорошо пропотевшая в машине рубашка Майского не успела еще обсохнуть и во всей этой тесноте прилипла к телу, пробуждая в нем самые отвратные ощущения. Ему вдруг показалось, что все в лифте тоже чувствуют, как сильно он вспотел, что, может быть, от него даже неприятно пахло в этот момент. Майский устыдился самого себя: все тело его сковало, он смущенно опустил глаза, не в силах взглянуть на сбившихся в лифте людей, и в нетерпении ждал только, когда же будет нужный ему этаж.
Выбравшись, наконец, из лифта, Майский оказался на просторной полукруглой площадке, со всех сторон от пола и до самого потолка окруженной вместо стен тонированными стеклами, через которые открывался замечательный панорамный вид на зеленеющий город. На площадке не было совершенно ничего, кроме нескольких мусорных урн и цветов в больших узорных керамических горшках, так что, выйдя из лифта, Майский даже на секунду решил, что он по ошибки приехал в какой-то тупик, но оглянувшись, увидел сразу за собой, слева, проход. Свернув в этот проход, он попал в невероятно длинный коридор, тянувшийся через все здание и заканчивающийся где-то вдалеке. Коридор этот был похож скорее на тоннель: солнечный свет сюда не проникал вовсе, а искусственное освещение показалось Майскому таким слабым, что он даже засомневался, имеется ли оно вообще. Впрочем, это первое впечатление, возникшее в большей степени от того, что он прошел сюда из ярко освещенной стеклянной площадки перед лифтом, через пару секунд начало проходить: глаза Майского привыкли к тусклому свету, и он смог уже ясно рассмотреть все вокруг.
С правой стороны коридора в ряд друг за другом шли двери кабинетов, коих здесь было никак не меньше полусотни, а слева непрерывающейся вереницей висели стенды с образцами всевозможных заявлений, бланков, форм и прошений, разъясняющие нерадивым гражданам строгий порядок оформления документов для каждого департамента, отдела или чиновника. Представленные здесь образцы регламентировали всевозможные аспекты, вплоть до самой последней буквы и запятой, как будто подаваемые бумаги рассматривались потом не наделенными способностью логически мыслить людьми, а какими-нибудь бездумными роботами, так что стоило чуть-чуть ошибиться в должности человека, на имя которого пишется обращение, или, например, озаглавить бумагу вместо слова "заявление" словом "ходатайство", как глупая бюрократическая машина уже не в силах была понять суть написанного, и бумагу требовалось подавать заново. Под стендами вдоль всего коридора стояли стулья для ожидающих приема граждан и изредка, где-то через каждые пятнадцать метров - столы, на случай, если кому-нибудь понадобится что-то записать. Коридор, также как и холл внизу, был переполнен людьми и здесь стояла невыносимая духота. Почти все стулья были заняты; при этом многим посетителям не нашлось места и они, ссутулившись, стояли возле кабинетов, подпирая плечами стены, или с недовольными минами ходили в нетерпении взад-вперед.
Пройдя по коридору почти в самый его конец, Майский нашел нужный ему кабинет. Здесь, к счастью, находилось сравнительно немного людей, так что никто не стоял и, более того, имелся даже один свободный стул. Установив очередность (перед ним было всего три человека), он расположился на пустующем стуле, оказавшись рядом с молоденькой пухлой девушкой в розовой ажурной блузке. Пока Майский устраивался, она внимательно наблюдала за ним, а когда он сел, отчего-то приветливо, легко и широко ему улыбнулась. Но в ответ на столь располагающую улыбку он нахмурился, отпрянул от девушки и, с нескрываемым раздражением поворотившись в другую сторону, выставил ей почти всю свою тыльную часть. Девушка растерялась, покраснела и вконец смутилась, а Майский, устроившись таким образом - полу боком, стал дожидаться своей очереди.