Холл тут же наполнился людьми, которые в едином порыве сразу направились к небольшому окну, расположенному в стене в дальнем правом углу помещения. Уже возле окна все выстроились друг за другом в той последовательности, которую определили еще на улице, и принялись поочередно сдавать свои документы.
Каждый из присутствующих здесь людей отлично знал предстоящие ему сегодня бюрократические процедуры, и ни у кого не возникало сейчас никаких вопросов. Все эти люди были инвалиды, а врачебно-трудовая комиссия, на которую они пришли сюда сегодня, должна была заверить их частичную или полную нетрудоспособность. Справка с комиссии была необходима, чтобы иметь возможность получать пенсию и пользоваться полагающимися льготами и все граждане, имеющие группу инвалидности, раз в год, а в некоторых случаях и чаще, должны были подтверждать свой статус на такой комиссии. Первым делом нужно было предоставить в окно, в которое они сейчас выстроились, все необходимые бумаги для сверки, а дальше уже ожидать возле кабинета приглашения непосредственно на саму комиссию.
Очередь двигалась быстро, и вскоре дошла до Майского. Заглянув в окно он увидел сидевшую там женщину, которая до того уже приспособилась принимать документы, что когда тот подошел, даже не подняла головы, наощупь шустрым движением взяла протянутые бумаги и принялась быстро перелистывать их. Вполне удовлетворившись результатом, женщина, так и не взглянув на Майского, совершенно механическим голосом обронила: "Прием будет только до двенадцати", после чего вернула документы и уже громче сказала: "Следующий!".
Дверь комиссии располагалась напротив приемного окошка, в небольшом ответвлении, представлявшем собой узкий коридорчик со стульями вдоль обеих его стен. Подойдя, Майский увидел, что здесь уже сидело несколько человек, которые должны были идти перед ним, а дедушка, что был первый в очереди, прислонившись к стене, стоял возле самой двери, готовый в любой момент приступить к штурму кабинета. Майский занял один из стульев, а через каких-нибудь пять минут весь коридорчик наполнился посетителями, так что некоторым даже не хватило места, и они вынуждены были разместиться в общем холле.
Майский обвел взглядом присутствующих: многие из сидевших здесь людей выглядели вполне здоровыми, но были и те, что имели явно выраженные недостатки. У молодого, на вид лет двадцати, юноши, расположившегося через два стула от Майского, отсутствовала правая нога, и он некоторое время все не мог нормально усесться: его костыли мешались в маленьком коридорчике, а прислоненные к стене никак не хотели стоять, два раза с грохотом падая на плитчатый пол, и молодой человек неловкими движениями силился сейчас пристроить их под стулья. Слева на выходе из коридорчика стояла инвалидная коляска с мужчиной, внешне как будто целым, а на стуле рядом с ним сидела женщина с очень тяжелым выражением лица: периодически она поворачивалась к нему, чтобы что-то сказать или поправить сложенные на коленях руки. Особенно же взгляд Майского зацепил сидевший напротив чуть левее от него высокий мужчина предпенсионного возраста с красивой пышной украшенной проседью шевелюрой, хорошо уложенной и разделенной надвое безукоризненно ровным пробором, одетый в пиджак с галстуком и серое пальто, неимоверно старого фасона, которое, несмотря на возраст, было идеально вычищено и выглядело так, будто его только что сшили. Мужчина пытался держаться прямо, но это выходило у него с огромным трудом: его тело, плечи, шея и в особенности наклоненная на один бок голова - все ходили ходуном от не унимающихся нервических судорог. Судороги были настолько сильные, что он даже моргал по нескольку раз, ни на минуту не прекращая в волнении потирать друг о дружку дрожащие и почти отказывающиеся подчиняться ладони. Мужчина рывками вслед дергающейся головы перемещал по коридору свой грустный и несколько даже наивный взгляд, в котором еще читалось сознание собственного достоинства, но когда вдруг набрел на встречный взгляд Майского, то тут же поспешил отвести глаза.
Смотря на мучающегося судорогами мужчину, Майский внутренне весь скривился от крайнего недовольства и душевного дискомфорта, охвативших сейчас его. Чувства эти были столь сильным, что явственно отразилось на его лице: глаза у него сощурились, а верхняя губа несколько приподнялась, как бы в отвращении. И в Я-ске, и теперь, в N-ске, он терпеть не мог ходить на врачебно-трудовые комиссии. Здесь всегда были одни только инвалиды - бедные, немощные, зачастую беспомощные люди и, придя сейчас сюда, Майский становился одним из них. Для всех: и охранников, и чиновников, и врачей, и даже для ожидающих своей очереди граждан - для всех здесь присутствующих он был только еще одним инвалидом, и никак не мог этого вынести. Он не должен был сидеть среди этих ограниченных, задавленных нуждой людей, и решительно отказывался относить себя к их числу. Но фак был в том, что Майский не просто сидел сейчас здесь, не просто сам пришел сюда - он пришел, чтобы именно подтвердить свою частичную недееспособность, самолично просить причислить его к инвалидам, и это было для его подсознания невыносимой мукой. В глубине души Майский как никогда ясно ощущал в эти моменты, что на самом деле и есть такой же задавленный нуждой инвалид, отчего каждый раз появляясь на комиссии, испытывал невероятной силы злобу и раздражение, направленные на все вокруг. Это место как никакое другое расстраивало его нервы, до невозможности тревожило душу: он не разговаривал тут ни с кем и вообще всячески старался дистанцироваться от окружающих. Потаенным желанием его было никогда не появляться здесь: с упоением грезил он о том, что только организует свой бизнес - больше не будет ходить на эти комиссии, и после того, как они с Павлом Федоровичем открыли магазин, он успел даже поверить в это; но оказалось напрасно. Сейчас он снова сидел здесь в очереди, пытаясь отогнать от себя тяжкие мысли о необходимости мириться с этими унизительными комиссиями до конца жизни, и от этого безмерно озлобляясь.
- Когда же принимать уже начнут? - посмотрев на часы, возмущенно проговорила вслух крупная женщина в коричневом пальто, на которую Майский обратил внимание еще на улице, и которая сидела сейчас прямо напротив него.
Время действительно неумолимо шло, и часы уже показывали полдесятого, но прежде чем присутствующие успели как-нибудь отреагировать на громкое заявление женщины, замок щелкнул и дверь кабинета чуть приоткрылась.
- Заходите, - раздался изнутри женский голос и стоявший тут же дедушка поспешил пройти внутрь.
С началом приема атмосфера в коридорчике несколько разрядилась: постепенно с разных сторон начали раздаваться голоса разговаривающих по телефону или беседующих друг с другом людей, пока, наконец, воздух не наполнился плотным гулом.
- Не-е-ет, не успеют принять, - смотря дальше в коридорчик и мотая головой в разные стороны, сочувственно произнесла сухощавая старушка, и лицо ее по-старчески ясно и искренне отразило внутреннюю душевную тревогу о каждом из присутствующих здесь людей.
Это была та же бабушка, которая попыталась на улице завести разговор с Майским. Она шла в очереди прямо перед ним, оттого и сейчас оказалась по соседству. Старушка смотрела в коридорчик как бы через Майского, да и слова ее прозвучали довольно тихо, так что она, скорее всего в очередной раз обращалась именно к нему, хотя уже и не прямо, как прежде. Майский же и сейчас ничего не ответил ей, надеясь, что вопросом все и ограничиться, но к его глубокому недовольству в разговор включилась крупная женщина в коричневом пальто, каким-то образом услышавшая слова старушки.
- Может, половину и примут, - сказала она. - Но всех точно не успеют.
- Куда там, - все также сочувственно вторила ей старушка. - Столько народу. Боюсь, как бы мне зайти сегодня. А я с без десяти восемь здесь стою.
- Я с полвосьмого, - многозначительно заметила ей в ответ крупная женщина.
- И прием всего до двенадцати. Ну где она успеет всех принять? За три часа-то? - продолжала недоумевать старушка.
- А они всегда делают с девяти до двенадцати, - на чистом русском включилась в разговор высокая и худая женщина с угловатым кавказским лицом, сидевшая рядом с крупной женщиной в коричневом пальто. - Им так удобнее: сутра всех принять, а с обеда можно же и уйти куда-нибудь. Их же не волнует, что все работают. Это же их не интересует...
И дамы принялись делиться между собой о наболевшем.
По-видимому, крупная женщина и женщина кавказской внешности были хорошо знакомы, так как обращались друг к другу по имени. Они сидели на соседних стульях, отчего разговаривать им было в высшей степени удобно, а по бокам от них находились их дети, от которых дамы, заболтавшись, ненадолго отвлеклись. Крупная женщина была с сыном, подростком, лет тринадцати, в очках с толстенными стеклами, похожими больше на два аквариума, через которые на мир смотрели крохотные, уменьшенные до размеров двух пуговиц глазки, а возле женщины кавказского вида сидела девочка: черненькая, совсем еще ребенок, наверное, лет десяти, и с виду вполне себе здоровая.
Волею случая, оказавшись прямо напротив не в меру разговорчивых женщин, да еще и рядом со старушкой, которая то и дело подключалась к их шумной беседе, Майский, стремившийся сейчас уйти как можно глубже в себя от окружавшей его непереносимой действительности, был крайне раздражен этим фактом. Некоторое время он все же предпринимал тщетные попытки отвлечь себя, чтобы не слушать их дискуссий, но вскоре сдался и, продолжая делать вид, что совершенно не обращает на слова женщин никакого внимания, погрузился в их беседу.
- ...Целый ворох справок, - возмущалась женщина кавказской внешности. - И с каждым годом их все больше и больше становится. Тотальный досмотр устраивают - надеются, что многие плюнут и перестанут ходить что ли? Мы сейчас в два дня уже не укладываемся: девятилетнюю девочку в обязательном порядке к гинекологу отправляют!
- Мне сказали заключение стоматолога необходимо получить, - с легким недоумением вставила старушка. - А у меня сахарный диабет - ну зачем к стоматологу-то?
- Так и у нас же со слухом проблемы, а они к гинекологу отправляют!.. При этом на самой комиссии всегда только один врач. Что это за комиссия такая, на которой всего один врач? И врач всегда невропатолог. У нас же тугоухость, - женина кавказской внешности повернулась и задумчиво посмотрела на дочку, - а нас до трусиков раздевают каждый раз, все от и до смотрят... Мы же уже второй раз за месяц приходим - в прошлый раз нас отправили. "Вы, - говорит, - все врете, и прекрасно слышите. У вас обыкновенные аденоиды". И не стыдно же ей было такое городить!
- Так ведь государственный пенсионный фонд по швам трещит! - подхватила крупная женщина. - Денег все меньше и меньше. Вот они и стараются, как могут дефицит убрать. У них сейчас у всех такая установка: чем меньшему количеству человек они оформляют инвалидность - тем больше зарплата. У них премия от этого зависит.
- В смысле премия зависит? - удивилась женщина кавказкой внешности.
- Ну, чем меньше дефицит регионального фонда, тем больше премия для работников. А как дефицит уменьшить? Только уменьшив выплаты. Вот они сейчас всех "здоровыми" и делают. И целый перечень врачей этих понагородили лишь для того, чтобы процедуру максимально усложнить, чтобы люди связываться лишний раз не хотели. Я думаю, они там сами даже уже не представляют, сколько документов и справок приходиться каждый раз собирать родителям, чтобы подтвердить право ребенка на инвалидность... А у вас справку со школы еще не запрашивали? - вдруг поинтересовалась крупная женщина.
- Нет, ничего такого не просили, - насторожилась женщина кавказской внешности.
- А у нас потребовали. Это нововведение у них такое - учащимся нужно с собой на комиссию приносить справку из школы с характеристикой, дневник...
- Нам в прошлый раз ничего не сказали про справку? - прервав собеседницу, совсем встревожилась женщина кавказской внешности. - А она что - обязательно нужна?
- Да не-ет, - поспешила поправиться крупная женщина. - Я что-то не подумав сказала, а сейчас вспомнила, что это только для учащихся старших классов. Вам точно не надо.
Похоже, женщина кавказской внешности поверила собеседнице, но встревоженное выражение некоторое время еще сохранялось на ее лице.
- Мы ведь тоже уже второй раз в этом месяце приходим - две недели назад здесь были! - вернулась к своему рассказу крупная женщина. - Я тогда еще заранее про справку со школы узнала. Принесли ее вместе со всеми документами на комиссию, а врач (в тот день мужчина был, ну знаешь, такой, с длинными волосами) посмотрел справку и говорит: "Я статус инвалидности снимаю". "Почему?", - спрашиваю, а он мне: "У вас со школы справка отличная: характеристики замечательные и почти все отметки - пятерки. Мальчик социализировался". Вот так мне просто и выдал - "Мальчик социализировался"!
- И что, не дал заключение? - спросила старушка.
- Не дал!
- Из-за хорошей успеваемости мальчика в школе?
- Только из-за нее! У нас зрение минус двадцать диоптрий; с собой справка была из глазного института от профессора-офтальмолога, что у ребенка динамика отсутствует! Как я только здесь с ним не ругалась - все без толку. "Мальчик, - говорит, - уже не инвалид, раз на пятерки учится". Хорошие отметки теперь означают, что ребенок не сможет получить инвалидность, потому что у него нет проблем с успеваемостью, а нет проблем с успеваемостью - нет и инвалидности. Я потом только узнала, что у них даже термин такой внутренний сложился - "наказание за социальные успехи". То есть снимают или не продлевают инвалидность, если ребенок хорошо в школе учится, если, например, молодой человек сам поступил в институт, или на работу устроился - моментально снимают инвалидность, не смотря ни на какие медицинские показания. Говорят: "А что? Все, ты реабилитировался, твои ограничения в общении, в трудовой деятельности преодолены. Молодец! Ты не инвалид - ты теперь здоров"!
- А никак нельзя было в школе-то какую-нибудь похуже справку попросить? - совсем распереживавшись, поинтересовалась старушка, своим вопросом желая подсказать собеседнице возможный выход.
- Конечно можно было! - горячо, с какой-то даже досадой, откликнулась купная женщина. - Да откуда же я знала! Я наоборот попросила, чтобы мне пятерок побольше понаставили, да характеристику на ребенка получше дали... Плохую-то и просить не надо было - и так одни тройки, - заключила она, повернувшись к сыну, который сидел, приподняв подбородок, слегка прищурившись и часто моргая, как бы в попытке лучше разобрать окружающую его действительность. - Вот сейчас снова пойдем.
- А в вышестоящие органы обратиться не пробовали? - спросила старушка.
- Смысла нет никакого. Это же сверху такой заказ и идет. Тут конечно в суд можно пойти - мне юрист один знакомый сказал, что по закону они не имеют права отказывать в инвалидности при наличии медицинских заключений, но... этот же знакомый добавил, что с нашим государством судиться - все равно, что жаловаться обидчику; только еще хуже сделаешь...
Когда речь зашла о судебных разбирательствах, Майский уже не мог спокойно слушать разговор женщин. Три года своей жизни он полностью потратил на то, чтобы протащить свой иск через бюрократизированную отечественную судебную систему, досконально изучив при этом соответствующее законодательство, но помимо пустых заверений так и не получил никакого ощутимого результата. Горькие, щемящие душу переживания нахлынули на него. Он вдруг с нескрываемым раздражением подскочил с места, сделав это так резко, что дамы разом замолчали и все как одна уставились на него, провожая опасливым взглядом.
Майский спешил выйти из тесного душного коридорчика. Он весь кипел и не желал больше ни секунды находиться там, среди без конца болтавших женщин. В холле же, он действительно испытал некоторое облегчение: здесь дышалось свободнее, да и не стояло такого плотного гула, хотя народу за это время заметно прибавилось.
Выйдя в холл, Майский первые мгновения пребывал в совершенной растерянности. Он озирался вокруг, не зная, куда себя деть, а найдя поблизости кофе-машину, направился прямиком к ней. Возле аппарата, он с отрешенным выражение лица принялся рассматривать представленные его выбору напитки и шоколадные батончики, даже и не думая ничего покупать; впрочем, здесь никто ничего не покупал. Простояв так минуты три, изучив весь предложенный ассортимент и приведя в порядок свои мысли, он, наконец, отошел от кофе-машины и, не желая пока возвращаться в коридор, присел в холле, с самого края очереди.
Оказавшись на стуле, Майский потупил голову, желая скорее уйти поглубже в себя, но тут же нахмурился, заметив, что брюки его, в особенности левая гача, в районе колен и ниже были сильно запачканы грязью. Он совсем забыл, что замарав их во время своего падения в автобусе так и не отряхнул, и сейчас ссохшиеся серые пятна сразу бросились ему в глаза. Майский спешно засунул подмышку папку с документами и, нагнувшись, принялся чистить брюки, потирая ткань друг о дружку: засохшая грязь крошилась и отлетала, но толку было мало - вместо пятен штанины оказались сейчас сплошь измазаны серой пылью. Тогда он начал ладошкой отряхивать брюки и это дало результат: когда Майский закончил, брюки выглядели уже значительно лучше. С удовлетворением вернулся он в вертикальное положение, но, не успев еще толком выпрямиться, встретился взглядом с сидевшим рядом человеком.
Прямо напротив Майского в двух метрах от него сидел дедушка - старик лет семидесяти, довольно хорошо сбитый, высокий, но с уже по-старчески ссутуленными плечами. Одет он был несколько несуразно: в странные переливающиеся каким-то зеленым цветом брюки, совершенно бесформенные, хотя и новые ботинки, и короткое, явно не подходящее ему по размеру серое пальто, рукава которого не доходили даже до кистей и не полностью закрывали торчавшие из-под них длинные края вязанного синего свитера. На голове у стрика почти отсутствовали волосы: на их месте то тут то там виднелись желтоватые возрастные пигментные пятна; оставшаяся же по бокам немногочисленная растительность была коротко пострижена. Лицо его, широкое и коренастое, с обвисшей крупными складками кожей, имело черты довольно основательные: большой нос, мясистые губы, крепкие скулы и лоб. Старик сидел, положив ладони себе на коленки и смотря перед собой.
Когда Майский сел прямо взгляды их встретились. Но в отличие от большинства людей, которые в таком случае спешили отвести глаза от прямого сверлящего взора Майского, старик все также смотрел на него в упор, казалось, нисколько не смутившись и даже вообще не изменившись в лице. Майский продолжал смотреть на старика - старик продолжал смотреть на Майского. И без того хмурое лицо Майского напряглось еще сильнее, глаза его сощурились, но он не моргал, и старик не моргал тоже. Наконец Майский отвел взгляд в сторону, сделал глазами небольшую петлю по холлу и вернулся к сидящему напротив старику - тот продолжал в упор смотреть прямо на него. Майскому стало не по себе под этим пристальным взглядом: душа его вдруг наполнилась каким-то нервическим беспокойством, происходившим от постоянного внутреннего конфликта, гложущего его на протяжении многих лет.
Ощущение собственной исключительности, в той или иной мере свойственное любому человеку, у Майского было развито чрезвычайно сильно: зародившееся в нем еще в раннем детстве, оно впоследствии только усиливалось, пока, наконец, всецело не укоренилось в его сознании. Давно и основательно утвердился он в своем превосходстве над окружающими, и пока чувство это хоть как-то соотносилось с действительным его положением в обществе, Майский сохранял душевное равновесие, но когда разрыв этот начал катастрофически увеличиваться нервы его стали приходить во все более раздраженное состояние. Началось это восемь лет назад. Тогда Майскому принялись нещадно резать пенсию, отчего он быстро стал скатываться в нижние, самые беднейшие слои населения, и по мере того, как падал его уровень жизни, в нем постоянно усиливался раздирающий его личность внутренний конфликт. Реальное положение, которое он занимал в обществе с доходом, едва хватавшим, чтобы только поесть да абы как одеться, шло вразрез с его глубоко укоренившимся безраздельным чувством собственной исключительности, и это несоответствие вызывало в нем сильнейшую внутреннюю неудовлетворенность. Каждый день Майскому приходилось преодолевать разочарование в самом себе, отчего он, и прежде не отличавшийся мягким характером, теперь стал особенно замкнут, хмур, раздражителен и колок. Правда, несколько месяцев назад, когда они с Павлом Федоровичем занялись бизнесом, внутренний конфликт Майского ненадолго отошел на второй план: несмотря на то, что как таковой прибыли их магазин не приносил, движение, которое приобрела его жизнь, та совокупность маленьких побед, которые начали потихоньку составлять задуманную им цель, придавало Майскому сил и невероятно вдохновляло. Когда же и этот проект, воплощавший все его надежды и смысл жизни, рухнул, а его место занял один только эфемерный образ, не имеющий сколько-нибудь конкретных очертаний, Майский совершенно отчаялся и безмерная озлобленность, происходившая от его внутренней неудовлетворенности, еще сильнее, чем когда либо сквозила теперь в нем. Всецелая убежденность в собственной исключительности и одновременно осознание факта своей полной заурядности раздирало Майского изнутри. И сейчас, здесь, на врачебно-трудовой комиссии, нервы его были раздражены до крайности.
В таком чрезвычайно нервическом состоянии сознание Майского характеризовалось особенной мнительностью и ранимостью. Его душевное смятение было настолько сильным, что в любом слове, двусмысленном замечании, да и просто косом или назойливом взгляде Майский видел попытку задеть или оскорбить его. Он на все реагировал с крайне болезненной чувствительностью, и когда нашел сейчас на себе пристальный взгляд сидевшего напротив него старика, то черная желчь поднялась в нем.
Старик продолжал, как и прежде в упор смотреть на него. Майский с силой сжал губы и снова отвел взгляд, на этот раз еще дальше в сторону. Но в таком положении он смог просидеть только несколько секунд: разжигаемый изнутри злобой и агрессией, Майский в очередной раз поспешил обратить взор на старика - тот продолжал смотреть ему прямо в глаза. Возмущение, охватившее в этот момент Майского, было настолько сильным, что привело в движение все его тело: он уже не мог усидеть на месте и начал беспокойно ерзать на стуле в разные стороны, потом неожиданно выпрямился, подался для чего-то вперед, но вдруг снова отстранился и, ссутулившись, продолжил исподлобья разглядывать старика.
В старике было что-то неестественное, непонятное: лицо его выражало абсолютное спокойствие - на нем отсутствовали всякие эмоции; он сидел не шевелясь, даже почти не моргая и пристально гладя на не находившего себе места мужчину. Особенно Майского смутил взгляд старика: очень странный, необычно холодный и спокойный, с неподвижными, как будто застывшими зрачками. Именно глаза были во всем этом непостижимом, похожем на статую старике самым безжизненным местом. Всматриваясь в них некоторое время, Майский вдруг ощутил страх: этот до крайности странный старик начал пугать его. И в ответ на возникший страх в Майском тут же усилилась бродившая в нем агрессия: лицо его искривилось в злобной гримасе и он резко кивнул старику, как бы спрашивая движением головы "Что ты на меня уставился?"; и хотя внешне старик по-прежнему оставался без движения, каким-то необъяснимым животным чутьем Майский ощутил, что тот заметил этот его вопросительный кивок.
- Что смотришь? - спросил Майский уже вслух, одновременно с этим повторив свой кивок головой.
После этих слов старик вдруг ожил: он сначала как будто насторожился, но тут же улыбнулся, чуть сощурив глаза и начав чаще моргать ими.
Радостное выражение, которое изобразилось сейчас на лице старика, сильнее прежнего разозлило Майского.
- Что смотришь?! - повторил он громко и вызывающе.
Произнеся сейчас эти слова, Майский почувствовал, что многие из сидевших поблизости людей обратили сейчас к нему свое внимание и резко повернулся в их сторону. Однако, как только он развернулся, все заинтересовавшиеся тут же поспешили возвратиться каждый к своему занятию.
Майский снова оборотился к старику и к огромному своему негодованию увидел, что тот все так же продолжал смотреть на него, еще шире расплывшись в своей прежней нахальной улыбке. Желчная яростная злоба переполнила Майского, но вдруг ему в голову пришла неожиданная для него самого идея о том, как следовало бы сейчас поступить. Уже через минуту он стоял у будки охранника и, перемолвившись со стражем порядка несколькими фразами, вместе с ним направился назад. Вернувшись на свой стул, Майский вновь уставился на старика, который в этот раз уже не смотрел на него, а полностью сосредоточился на охраннике, вплотную подошедшем к нему.
Охранник был еще достаточно молодой мужчина, с несуразно сложенной, но внушительной фигурой и туповатым выражением лица. Приблизившись, он окинул старика сверху вниз оценивающим взглядом, и лицо его приобрело слегка пренебрежительное выражение.
- Здравствуйте, - обратился он к старику. - Вы на комиссию?
- Нет, - добродушно, с какой-то даже наивностью в голосе ответил ему старик, продолжая широко улыбаться.
- Куда же вы пришли?
Старик молчал.
- Вы ожидаете приема? - еще настойчивее поинтересовался охранник.
- Нет, - по-прежнему продолжая улыбаться, неуверенно проговорил старик.
- Тогда к кому вы пришли?! - громко повторил свой вопрос охранник.
Старик молча улыбался, но уже не так широко, а как бы даже жалостливо. Брови его напряглись и вопросительно приподнялись с внутренней стороны, а сам он вдруг весь замер, словно в ожидании чего-то.
- Покиньте, пожалуйста, помещение! - твердо проговорил охранник. - Здесь находятся только те, кто пришел на врачебно-трудовую комиссию, - резюмировал он, и шагнул несколько в сторону, как бы освободив старику путь к выходу.
С минуту старик еще смотрел на охранника, будто бы обдумывая дальнейшие свои действия, а после, так ничего и не произнеся, поднялся в каком-то обреченном смирении, взял со стула свою кепку, все это время лежавшую под ним и оттого крайне смявшуюся, потерявшую всякий вид, и, напялив ее на голову, направился к выходу. Охранник тоже пошел за ним следом, назад в свою будку.
Когда старик ушел, Майский еще некоторое время пребывал во взбудораженном состоянии. Погрузившись в свои размышления, он как бы выпал из действительности, но продлилось это забытье не долго - суровая непереносимая реальность вскоре снова ворвалась в его сознание. Будто бы приходя в себя после оглушения, Майский стал различать голоса и шум, опять осмысленно взглянул на окружавший его мир, и уже через минуту не мог отделаться от навязчивой, западающей в мозгу беседы находящихся по соседству мужчин.
- ...Легко! - выпалил сидевший справа совсем молодой человек, по виду лет двадцати трех. - В интернете расценки просто в открытую опубликованы.
- И сколько стоит? - поинтересовался его собеседник: одетый в синюю вельветовую куртку низенький мужчина, крутивший в руках небольшую черную кепку.
- Сорок тысяч.
- Ничего себе!
- Да-а-а..., - понимающе протянул молодой человек. - Но там вообще никаких справок не требуется, на комиссию приходить не надо - они все сами делают. Просто встречаешься с человеком, отдаешь деньги и через два дня получаешь документы.
- А если документы поддельными окажутся?
- Не-ет. Вы что думаете - это какие-то уголовники предлагают? Тот же самый врач, что сейчас принимает, эти документы и сделает, собственноручно распишется и печать, какую нужно поставит. Только вынесет вам с черного хода, без очереди, без каких-либо проблем и за деньги.
- А вы откуда знаете?
- У меня знакомому, инвалиду по рождению, несколько месяцев назад на врачебно-трудовой комиссии отказали в подтверждении. Он помыкался сначала с жалобами, а потом просто плюнул и купил справку.
- А почему отказали?
- Вы что? - заметно удивился молодой человек. - Они же сейчас совсем дуреть стали. Если только есть хоть малейшая причина отказать - сразу отправляют. Раньше, еще каких-нибудь пару лет назад такого не было. Но сейчас дефицит пенсионного фонда просто зашкаливает: там такие разрывы в доходах и расходах идут, что среди руководства всех подразделений прошло прямое распоряжение - резать выплаты по максимуму и отказывать всем, кому только возможно.
- Да, слышал я, - будто бы оправдываясь, произнес мужчина в вельветовой куртке, но тут же взбудоражился и волнительно продолжил: - Как же это вообще возможно так издеваться над людьми?! Я в жизни не переживал из-за комиссий: ни десять лет назад, ни тем более в советское время. Сейчас же весь издергался - не знаю, то ли оформят, то ли пошлют куда подальше.
- И неважно - пусть ты хоть трижды беспомощный инвалид, совсем не факт, что тебя таковым признают, - продолжил молодой человек. - Подписывают всегда только тем, у кого конечностей нет - тут они никак отказать не могут. Остальным же такую чистку устраивают! Я слышал даже парализованных проверяют, - кивнул он в сторону мужчины в инвалидной коляске. - При этом за деньги тебе все сделают без каких-либо проблем, в два дня документы оформят.
- Уже в открытую все берут. Никакой совести у людей не осталось. Хапают и ничего не боятся.
- Так и бояться нечего. Чего боятся, если везде так: с верха и до самого низу. Это уже в порядке вещей.
- Но так же не должно быть, - возмутился мужчина в вельветовой куртке. - Человек сейчас уже вообще ничего не значит. Ведь все эти чиновники и бюрократы просто выбора людям никакого не оставляют, подводят народ к самым крайним мерам. Нет, они дождутся нового семнадцатого года!
- Да, власть прогнила окончательно. Коррупция на всех уровнях. Страна действительно уже бурлит и может взорваться в любую минуту. И для этого уже...
Но молодой человек не докончил, потому что внимание мужчин привлек раздавшийся из коридорчика женский голос.
- Можете даже не стоять! Я приму еще только двух человек и все! - громко обратилась к ожидавшим людям женщина в белом халате, вышедшая из кабинета врачебно-трудовой комиссии.
Среди присутствующих поднялся недовольный ропот. Многие стали подниматься и уходить, но многие и остались. Майский тоже встал: со своего места он все это время продолжал следить за очередью и, увидев сейчас, что вслед за женщиной в белом халате внутрь зашла худощавая старушка, идущая перед ним, быстро направился прямо к кабинету.
Но когда он подошел, возле самой двери уже стоял, прислонившись к стене и, по всей видимости, намереваясь пойти следующим мучащийся судорогами мужчина.
- Сейчас иду я, - сходу заявил ему Майский.
- Почему ... это? - с трудом проговорил мужчина. Силясь произнести второе слово, он сделал мучительную паузу, во время которой голова его, завалившись на бок, начала дергаться еще сильнее, а лицо вытянулось, напряглось и приобрело особенно жалкий вид.
- Я стоял за бабушкой.
- А ... где вы были? ... Я вас ... здесь ... не видел, - почти через каждое слово мужчине приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы продолжать речь.
- Я отошел ненадолго. А вы вообще за кем стояли?
- За ... з ... за девушкой.
- В серой такой куртке? с желтым шарфом? - уточнил Майский.
- Допустим.
- Она за мной была.
- Ничего ... не знаю ... она ушла ... и сказала что я ... за бабу ... бушкой ... теперь, - мужчина стал заметно раздражаться, отчего паузы между словами у него стали продолжительнее и еще более вымученными.
- За бабушкой иду я, и она подтвердит это, - злобно проговорил Майский.
- Ко ... нечно, - раскрасневшись, кое-как выговорил мужчина и отвернулся в сторону, очевидно не собираясь покидать своего места.
- За бабушкой иду я, - твердо и настойчиво повторил Майский.
Мужчина никак не отреагировал. Отсутствие реакции у собеседника еще сильнее разозлило Майского. Еле сдерживая в себе негодование, он остался стоять рядом, с нетерпением дожидаясь, когда из кабинета выйдет старушка.
Через десять долгих и напряженных минут дверь, наконец, открылась и в коридорчике появилась пожилая женщина. Она еще толком не успела выйти из дверного проема, как в кабинет, впопыхах беспардонно отодвинув ее, поспешил зайти мучащийся судорогами мужчина. Но попасть внутрь он не сумел, потому что Майский успел ухватить его в этот момент за руку.
- Скажите, за вами я очередь занимал? - обратился он к старушке, не отпуская при этом руку мужчины, который развернулся и гневно посмотрел на Майского.
- Да-да, он за мной был, - поняв, что возникло недоразумение, пылко подтвердила пожилая женщина.
После слов старушки мужчина несколько растерялся и Майский, заметив это замешательство, отпустил его руку и, поспешно зайдя внутрь, закрыл за собой дверь.
Кабинет, где проходило заседание врачебно-трудовой комиссии, представлял собой небольшое помещение с двумя окнами по одной стене справа и двумя же дверями: одной - через которую попал сейчас Майский, выходившей в маленький коридорчик, и еще одной в стене напротив, неизвестно куда ведущей. Прямо посреди помещения стояло три стола, сдвинутых в виде буквы "П", вокруг них были расставлены стулья, а возле стены слева находился шкаф для бумаг. Больше во всем помещении мебели не было; не было здесь и никакой оргтехники (на столе даже не стояло телефона), отчего создавалось впечатление пустого, заброшенного зала для каких-нибудь совещаний. За одним из столов, как бы в голове буквы "П", сидела одетая в белый медицинский халат женщина лет сорока пяти, довольно еще привлекательная, с короткими русыми волосами, ухоженными руками и округлым свежим лицом, на которое аккуратно был нанесен ненавязчивый макияж. Женщина была единственным членом, а по совместительству и председателем комиссии.
Майский поздоровался, прошел к столу, уселся на один из стульев, достал из папки документы и передал женщине. Та принялась внимательно просматривать их, но пролистав только каких-то две страницы вдруг остановилась и, подняв голову, обратилась к Майскому:
Майский поднял левую руку, расстегнул рукав куртки и, спустив его вместе с краем пиджака, оголил свое обрубленное, затянутое широким рваным шрамом запястье. Взглянув на него, женщина кивнула, после чего сложила бумаги, которые передал ей Майский, убрала их в сторону к другим таким же стопкам документов и принялась писать что-то на одном из своих бланков.
- Вы меня не помните? - застегнув куртку, обратился к женщине Майский. - Я где-то год назад у вас был. Здесь же, тоже по поводу инвалидности.
Женщина лишь на мгновение перестала писать и посмотрела на посетителя.
- Год назад? Вы знаете, сколько у меня за месяц человек проходит? - спросила она и, ни секунды не дожидаясь ответа, снова вернулась к своему бланку.
Через пару минут бумага была готова и женщина протянула ее Майскому.
- Это вам, Максим Леонидович. А это останется у меня, - сказала она, властно положив свою левую руку на представленные Майским бумаги.
Майский взял справку, бегло изучил ее и положил в папку, после чего не вставая из-за стола, вдруг снова обратился к женщине.
- Я просто хотел попросить, может, в следующий раз вы меня без всей этой макулатуры примите? - спросил Майский, робко кивнув в сторону стопки принесенных им справок и бумаг.
- То есть как это? - удивилась женщина.
- Ну а какой смысл мне все это проходить? - несуразно и неуверенно улыбнулся Майский. - Что у меня за это время, новая рука отрастет, что-ли?
- И что вы предлагаете? - строго спросила женщина. В словах Майского имелась неоспоримая логика.
- Просто, зачем мне приносить кучу этих справок, если вы их даже не смотрите? В моем случае все очевидно - так не проще мне прийти к вам, не простаивая в этих бессмысленных очередях и не собирая горы ненужной макулатуры.
- Нет. Я не могу на это пойти. Есть установленная процедура. Тут уж никуда не деться - мне необходимы все эти документы, чтобы сделать заключение.
- Может, вы тогда меня хотя-бы вне очереди будете принимать? - после небольшой паузы поинтересовался Майский. - Ведь вы же бумаги даже не смотрите. Мне только показаться вам и все.
- Я не могу вас без очереди принимать.
- Но почему?! - на этот раз уже громче в возмущении произнес Майский. - Вы здесь по полчаса со всеми разбираетесь, а мне надо-то всего две минуты каких-то. У меня же случай очевиднейший. Зачем мне часами в этих очередях простаивать?!