Солнце стояло в самом зените, обливая своими лучами открытую уличную стоянку и припаркованные на ней автомобили, среди которых был и старый баклажанного цвета универсал Леонида Федоровича. Он сидел в раскаленной машине уже больше часа и как обычно в жару сокрушался про себя, что купил автомобиль столь темной окраски. Кондиционера в советской технике, конечно же, не было и единственным спасением являлось окно, но даже открытое полностью оно мало выручало. Теперь же, поднявшись выше, солнце стало припекать как будто сильнее и Леонид Федорович, протянувшись над передним сидением, опустил еще и стекло пассажирской двери: воздух тут же сквозняком прошелся по салону - стало заметно легче.
Вернувшись на водительское кресло, Леонид Федорович посмотрел налево, в самый угол стоянки, туда, где растущие поблизости деревья своей пышной листвой создали небольшой затененный участок. С разочарованием отметив про себя, что этот маленький оазис прохлады по-прежнему оставался плотно заставлен автомобилями и пристроиться на него не было никакой возможности, он вновь обратился взглядом перед собой к длинному четырехэтажному зданию с большими окнами и широкой двустворчатой дверью. Здание почти полностью скрывали высаженные перед ним ровными плотными рядами кусты акации и сирени, но главный вход, к которому тянулась широкая тропинка с несколькими ступеньками, просматривался хорошо, а большего Леониду Федоровичу и не требовалось. Успев смириться с предстоящим длительным ожиданием, он посмотрел на дверь безо всякой надежды, усталым и безразличным взглядом, но тут же и встрепенулся, внезапно увидев у входа Романа. Прежние переживания пожилого мужчины, которые за час ожидания под палящим солнцем несколько отошли на второй план, вновь оживились при виде сына, так что он в нетерпении приподнялся всем телом.
Роман некоторое время еще продолжал стоять у двери: он разговаривал по мобильному телефону, но вскоре закончил и двинулся к стоянке.
- Жарко сегодня, - спокойно, даже как-то безразлично сказал он, оказавшись в машине.
- Ну? Что там? Как все прошло? - в нетерпении сходу засыпал его вопросами Леонид Федорович.
- Как и говорил адвокат, - ответил Роман сдержанно.
- Значит все? Дело закрыли?
- Да.
- И условного никакого нету?
- Нет.
- Ну и слава богу... Ну вот и хорошо... Вот и славно..., - успокоительно забормотал Леонид Федорович.
Роман снял галстук и, свернув его в несколько раз, положил в карман пиджака.
- Ты домой сейчас? - поинтересовался у него отец.
- Знаешь, нет. У меня планы изменились. Не подбросишь в центр?
- В центр? А куда именно?
- Да там кафешка одна есть. На П-кой... Подбросишь?
- Конечно подброшу.
Леонид Федорович завел машину и, не поднимая стекла, выехал на улицу.
- Значит, обживаетесь потихоньку? - спросил Роман, когда автомобиль набрал ход.
- Совсе-е-ем потихоньку. Пока и половины вещей не перевезли.
- Ты мне звони, когда к мебели перейдешь. Я приду, помогу. Шкаф-то, который в зале стоял, наверное, совсем неподъемный.
- Хорошо, - кивнул отец.
- Что мама?
- Сам же видел сегодня... Как на иголках ходит - слово ей не скажи...
- Ей, конечно, здорово досталось. Сначала Максим, затем с работы уволили. Это точно из-за него?
- Из-за него.
- А то, что квартиру разменяли? Злится?
Леонид Федорович лишь поморщился, очевидно, не желая расстраивать сына ответом, но и не в состоянии соврать.
- Ты знаешь: два других письма Максима опубликовали, - сменил он вдруг тему разговора.
- Каких два других письма?! - в сильнейшем удивлении вскинул брови Роман, все время до этого не проявлявший практически никаких эмоций. - Ваше что-ли?
- Не-ет, - будто бы даже испугавшись, сказал Леонид Федорович. - То, которое на нем нашли...
- С пенсионного фонда?
- Да.
- А второе - то же? С газеты?
- Нет.
- Как нет?!
- В том-то все и дело. Помимо того что на нем нашли, которое он в газету отправил и нашего, было еще одно. Его он отослал в местное отделение К-ской партии.
- К-ской партии?
- Да.
- И что там написано?
- Почти то же самое, что и в газетном, только политизировано больше.
- Может это липа какая-нибудь?
- Не липа, - убежденно мотнул головой Леонид Федорович.
- Почему ты так уверен?
- Нас следователь, который дело Максима вел, вызывал. Все рассказал и оригинал письма предоставил.
- Точно его подчерк?
- Точно.
- А где опубликовали?
- На сайте партии выложили.
Леонид Федорович замолчал; молчал и Роман. Оба они о чем-то задумались и несколько минут ехали в тишине.
Каждый раз, когда разговор касался Майского, все в семье погружались в тягостные и неизменно продолжительные размышления. Вроде бы и на сто рядов надумано-передумано было, а все же. Слишком много имелось тут всего: много ясного, и еще больше неясного; много неоднозначного, а то, что казалось однозначным для одного, другому наоборот виделось совершенно неочевидным.
- Я рассказывал, что встречался с ним накануне? - наконец прервал тишину Роман. Он хотел передать свой последний разговор с братом, но увидев утвердительный кивок отца, продолжать не стал.
Оба опять замолчали.
- Что он хотел? - снова обратился к отцу Роман.
Тот ничего не отвечал.
- Зачем он это сделал?.. Революцию хотел начать? Пример показать?
- Чиновников наказать! Отомстить за свое унижение! - не выдержав, пылко и зло произнес Леонид Федорович. - Замучили человека. Довели!
- Глаза он хотел людям раскрыть. А что толку? Разве кто-нибудь услышал? Три души загубил - и все бессмысленно.
- Бессмысленно?! - вскипел Леонид Федорович. - Да что бы ты делал без его завещания?!
- Без какого завещания? - нахмурился Роман, тоже заметно раздражаясь. - Пол листка, от руки исписанных и ничем не заверенных.
- Это самое настоящее завещание! Последняя воля покойного.
- Почему же тогда не Марина в наследство вступила, как он написал, а вы с мамой?
- Так проще получалось, - несколько смутился Леонид Федорович.
- Ничего не проще. Как раз проще, если бы сразу Марине квартира отошла... Но так невозможно было потому, что по закону его письмо - просто бессмысленная бумажка!
- Болван неблагодарный! - выпалил Леонид Федорович.
- И даже неправильно я сказал! - громко произнес Роман, накаляясь уже сильнее отца. - Не бессмысленная бумажка, а показуха! Квартира в любом случае досталась бы вам с мамой, как ближайшим и единственным правопреемникам, а вы, без всякого сомнения, отдали бы ее Марине. И для этого вам не потребовалось бы никаких советов - ни устных, ни письменных. Завещание Максима это просто показуха!
- Максим твоей жене квартиру оставил! Он Марину спас, а ты так к этому относишься! - в громком негодовании воскликнул Леонид Федорович.
- Для того чтобы продать квартиру и помочь Марине, ему совсем не нужно было троих человек убивать!!! - взорвался в гневе Роман.
Он уставился на Леонида Федоровича грозным горящим взглядом, но тот теперь даже не повернулся к нему, продолжая вести машину с напряженным и нахмуренным лицом.
- Он ничего нам не оставлял, и уж конечно никого не спасал, - несколько поостыв, продолжил Роман, отвернувшись к дороге. - Он совершил самоубийство, его квартира перешла к вам, и уже вы продали ее и отдали деньги Марине.
Леонид Федорович снова никак не отреагировал на слова сына. Некоторое время ехали молча, но Роману вдруг стало невыносимо тяжело в машине и с каждой секундой напряжение его все нарастало.
- Останови здесь, - обратился он к отцу.
До П-кой было еще с пол километра, но Леонид Федорович и не пытался разубеждать сына, а просто остановил машину.
- Ладно. Увидимся, - попрощался Роман, выходя на улицу.
- Давай, до встречи, - сухо ответил ему отец.
Быстро набрав ход, машина Леонида Федоровича скрылась за поворотом. Роман посмотрел на время и двинулся дальше по улице. В запасе у него было всего только минут пять, но он пошел медленно, не спеша, желая, таким образом, хоть немного успокоиться, да к тому же солнце припекало вовсю, и идти быстро было изнурительно тяжело.
Роман не понимал, почему поругался сейчас с отцом, и оттого чувствовал себя виновато; но и принять его позицию он никак не мог - в душе у него по-прежнему горело пламя возмущения и негодования. "Тоже мне - спаситель нашелся! - вспоминая разговор в машине, думал про себя Роман. - Как будто кто-то его просил?!".
Человеку свойственно преуменьшать и обесценивать помощь, получаемую от других людей. Таким образом мы снимаем с себя чувство долга и облегчаем жизнь. Это подсознательный механизм - он есть в каждом. Но его влияние может быть оттеснено, если человек имеет внутри себя определенные привносимые воспитанием качества. Эти качества, выражающиеся в чуткости и благодарности окружающим, были, в общем, присущи Роману. Он всегда был готов по достоинству оценить оказанную ему помощь, зачастую даже преувеличивая ее действительную значимость, но допустить сейчас, хоть на секунду, что брат помог излечению жены он не мог.
Несмотря на то, что деньги, вырученные от продажи квартиры Майского, позволили полностью оплатить расходы на лечение Марины, начиная от самой операции и кончая авиаперелетами до Москвы, Роман не в состоянии был признать хоть какую-то причастность брата к выздоровлению супруги. То, что совершил Майский, было для Романа абсолютно недопустимым, неприемлемым, невозможным, и его подсознание всячески старалось отделить операцию жены от чудовищного поступка брата. Признав, что именно действия Майского позволили спасти Марину, Роман признал бы не только то, что исцеление супруги от смертельной болезни стало следствием ужасной бойни, которую брат устроил в пенсионном фонде, но также и то, что недуг жены явился одной из ее причин. Скрытая от сознания Романа глубинная мысль, что болезнь Марины и их крайне затруднительное положение могло хоть в какой-то, пусть даже в самой мельчайшей, мизерной мере подтолкнуть брата к убийствам, быть первоисточником учиненной им жуткой расправы, являлась мучительно-невозможной для него и, стремясь оградить себя от тяжких моральных последствий, он несознательно разделил для себя две эти вещи. Роман мог признать заслугу родителей в спасении Марины, быть им за это глубоко и всецело благодарным, но причастность к этому брата он решительно отрицал.
Сейчас же, в машине, когда измученный тягостными переживаниями отец в отчаянном стремлении хотя бы частично оправдать поступок сына, придать его смерти хоть какое-нибудь значение, выставил лечение Марины результатом жертвы Майского, подсознание Романа тотчас толкнуло его против этого утверждения. Он не мог даже на секунду допустить, что содеянное братом явилось спасением для Марины, даже только слышать об этом, и всем своим естеством восстал против любой попытки подобного представления дел.
Свернув за угол метров через триста от того места, где его оставил Леонид Федорович, Роман вышел на П-ску - пешеходную улицу, от края до края выложенную фигурной декоративной плиткой, по которой не ездило ни автомобили, ни какого-либо другого транспорта. Являясь одной из наиболее примечательных улиц города, облюбованной как жителями, так и гостями областного центра, П-ская радовала взор своей органичной изящностью: красивыми газонами с филигранно выстриженными кустами, коваными лавочками, декоративными уличными фонарями и, конечно же, бережно сохраненной архитектурой зданий, на первых этажах которых по всей ее длине располагалось множество самых разных кафе, выдающихся наружу аккуратными оградками со столами и зонтиками от солнца для клиентов, желающих перекусить на свежем воздухе.
Пройдя немного вглубь П-ской, Роман вышел к кафе, в котором у него и была назначена встреча. Недалеко от входа в заведение топталась стая голубей; что-то рассыпанное на плитке привлекло внимание птиц и они, отпихивая друг друга, усердно собирали еду с пола, не замечая проходивших мимо людей. Когда же к кафе приблизился Роман, птицы вспорхнули и, отлетев метра на три, присели поодаль, не намеренные надолго оставлять то, что привлекло их внимание, и желая, видимо, продолжить трапезу, только он пройдет. Скорее всего, их потревожили резкие, отрывистые и нервические движения Романа, но он, увидев только, что голуби вовсе не замечающие других прохожих всполошились при его приближении, сконфузился таким поведением птиц. Не найдя за выставленными на улице столиками того, с кем договорился о встрече, он зашел в помещение.
Заведение, в котором оказался Роман, представляло собой одно из бесчисленных модных тогда японских кафе, в которых вам в считанные минуты могут подать пару свежих сетов с роллами, а при желании и суп, и даже что-нибудь совсем экзотическое, вроде мидий в раковинах в сметанном соусе. Все в кафе было стилизовано под японскую тематику: деревянные закрытые чем-то вроде бумаги перегородки разделяли помещение на несколько отдельных секций, под потолком висели фонарики, на столах лежали бамбуковые коврики с нарисованными на них иероглифами, а заказы разносили исключительно бурятки, облаченные в длинные красно-черные кимоно.
Не проходя к барной стойки, Роман оглянулся по сторонам: за дальним столиком он заметил одиноко сидящего человека. Мужчина был повернут спиной к Роману, и он мог видеть только его голову и плечи, но даже по ним сразу узнал Дульцова и, помедлив немного, как бы в раздумье, направился к столу.