Душная и темная южная ночь украсила небо над Багдадом яркими ожерельями созвездий. Звезды заглядывали в открытое окно на втором этаже обветшалого каменного здания при обсерватории на окраине города, звезды нахально подмигивали старому ученому, стоящему у окна, звезды говорили ему: - "Брось заниматься ерундой, Омар! Поднимайся к нам, в обсерваторию. Нам много о чем хочется рассказать тебе. Поболтаем до утра, а потом вместе придумаем очередную чепуху для султана: - про то, как мы, звезды, благоприятствуем ему, про ожидающую его бессмертную славу... Султан верит твоему вранью больше, чем выдумкам придворных звездочетов, да изольет Аллах свою благодать на их лысое темя! Султан щедро вознаградит тебя, и ты сможешь издать свой новый сборник стихов!".
Увы. Омар Хайам не мог принять столь лестное предложение. Он приехал в Багдад всего на неделю, и у него не было времени любоваться безумно красивым ночным небом или пудрить мозги султану глупыми гороскопами. Он прибыл в Багдад для решения некоторых вопросов, касающихся организованной им реформы календаря. Но была у него и другая цель - он хотел обсудить тревожащую его проблему мирового безумия с одним весьма осведомленным человеком, проживающим в Багдаде. И сегодня, сразу после вечернего намаза, поэт побывал у этого человека...
Бросив прощальный взгляд на небо, Омар Хайам вернулся в комнату. Но только он расположился поудобнее посреди потертого персидского ковра, только открыл подаренную ему сегодня шкатулку, как с улицы послышался стук колотушки. Омар Хайам выругался, поднялся с ковра и схватил заранее припасенный кувшин с водой, стоявший в углу. С кувшином в руках он метнулся к окну.
- В Багдаде все споко-ойно! - раздался снизу знакомый, приевшийся за неделю гнусавый голос околоточного сторожа.
Из окон окрестных домов послышались крики: - "Опять напился!"; "Сколько можно?!"; "Да чтоб ты под коровой уснул!!".
- В Ба-агдаде все спо-о-ко-ойно!! - еще громче взвыл сторож, с энтузиазмом стуча в колотушку. Так он развлекался каждую ночь. На него жаловались, его даже били, но снова и снова с завидным упорством он принимался за старое, лишая правоверных обитателей своего околотка ночного отдыха.
Не целясь, Омар Хайам метнул кувшин в смутно белеющее пятно чалмы. Треск, громкое проклятие, глухой звук падающего тела... Как ни странно, попал!
- Вот теперь в Багдаде все спокойно! - прокричал Омар Хайам соседям, и захлопнул ставни.
Его, в отличие от спящего Багдада, снедало беспокойство. тоскливое предчувствие беды. Поначалу оно базировалось больше на интуиции, чем на логических выводах. Омар Хайам не очень-то доверял муссируемым в среде ученых слухам о какой-то зловещей программе "Единое во множественном", якобы созданной в недрах тайной платоновско-пифагорейской школы для превращения людей в послушное стадо. Но предчувствие переросло в убеждение, когда турецкие купцы принесли из Европы ошеломляющую весть: Аллах покарал неверных, наслав на их головы безумие!
На рынках, на постоялых дворах, у мечетей, у колодцев народ возбужденно-радостно внимал сплетникам в красных фесках, пересказывавшим эту весть. Для убедительности сплетники дополняли свой рассказ вымышленными диалогами, произносимыми с "европейским" акцентом.
- ...вот Папа Римский и говорит главному кардиналу: - "Слюшай, что за народ, а? Лепешка дай, вина дай, факир-танцовщица покажи... Нэту танцовщица у мэне! Как жить, что делать?". Кардинал подумал-подумал, и посоветовал Папе послать народ подальше. Тот так и сделал.
- Вот так прямо и послал?
- Мамой клянусь! "Идите-ка, - говорит, - вы все на Хургаду, бабочка ловить, шакалы и дети шакалов! Тама и лепешка мал-мала есть, и вино, и даже павлин-мавлин. А при случае Константинополь захватите. Аллилуйя!". Каково? Где Хургада, а где - Константинополь!
- Ты ври, да не завирайся. Причем тут бабочки?
- А вы сами рассудите: - оружия у них не было, да они его и в руках никогда не держали; некоторые взяли с собой жен и детей... И что, по-вашему, могут делать такие люди у нас? Загорать, купаться и бабочек ловить. Больше ничего. Курортники!
Весь Халифат смеялся над рассказом о глупых крестьянах, которые бестолково кружили по Европе, и, словно саранча, уничтожали все на своем пути - жгли свои же города, принимая их за Константинополь, голыми руками убивали своих же братьев по вере, принимая их за мусульман... И только Омар Хайям не смеялся. Он не мог не заметить роста единомыслия в мусульманском мире, не мог игнорировать бросающиеся в глаза факты резкого усиления религиозной и национальной нетерпимости. Да что там говорить! Вот сегодня, когда он возвращался сюда, его остановил какой-то паломник - грязный, потный, вонючий...
- Как вы думаете, почтеннейший, почему Аллах допускает несправедливость? - спросил паломник, явно пытающийся вовлечь встреченного человека в полемику, которая обычно заканчивается вовлечением встреченного в религиозную секту.
- Я не верю в Аллаха, - буркнул ученый, и ускорил шаг.
Это была ложь - в Аллаха Омар Хайам верил, хотя и был принципиальным противником религии, ее глупого культа, обрядовости... Зачем все это? Аллах видит каждого человека насквозь, и потому злодей, соблюдающий все ритуалы, все равно останется в глазах Всевышнего злодеем, какой бы величины ни была шишка, набитая в религиозном рвении злодеем во время стучания лбом об пол. Культ базируется на обмане, а Аллаха обмануть невозможно. Но обсуждать особенности своей веры с религиозным фанатиком Омар Хайям не хотел.
- До свида-ания! - процедил сквозь зубы паломник в спину уходящей жертве, и сплюнул на дорогу.
Омар Хайам интуитивно чувствовал пристальный взгляд в спину. - "Этот тип пытается меня запомнить. Но зачем? Нет, все-таки крестовый поход европейских крестьян является не отдельным казусом, а первым вестником безумия, охватывающим весь мир. Очень скоро обсерватории и стихи станут не нужны никому, кроме отдельных чудаков, которых будут преследовать и уничтожать остальные, погрязшие в пучине религиозного фанатизма. Такие, как этот паломник. Но откуда оно взялось, это безумие? Кто его сеет?"
Здравый смысл подсказывал ученому, что "Единое во множественном" - всего лишь выдумка. Конечно, теоретически такую программу создать можно. Любую способность можно развить тренировками, и логическое мышление не является исключением из этого правила - его развитию способствуют занятия математикой. Но если в математике заменить логику на диалектику Платона, то она, математика, превратится в инструмент развития шизофрении (Платон разрабатывал свою диалектику на основании самонаблюдений, поэтому она представляет собой набор правил, которым подчиняется мышление шизофреника).
Омар Хайям имел представление о том, как может выглядеть диалектический курс математики. За примерами не надо далеко ходить - взять хотя бы всем известные апории Зенона: быстроногий Ахиллес никогда не догонит черепаху; выпущенная из лука стрела никогда не достигнет цели... Логика говорит, что применение арифметики для решения геометрических задач равносильно использованию циркуля для измерения яркости звезд. Такие недопустимые приемы логика классифицирует как подмену логических оснований. Апории Зенона, которые являются чисто геометрическими задачами, легко решаются с помощью систем линейных уравнений, что показал в свое время Аристотель. Но в диалектике Платона подмена логических оснований является правилом. Поэтому ярый платонист Зенон настаивал на том, чтобы его апории решались путем арифметического складывания бесконечного количества точек. Противоречащая логике арифметическая формулировка геометрических задач и создала иллюзию парадоксальности апорий Зенона.
Да, если регулярно нагружать голову такой "математикой", мозг вместо логических цепей начнет плести диалектические сети. Однако, ни на Западе ни на Востоке диалектика Платона не используется в математике. Это Омар Хайям знал точно - ведь он занимался разработкой своего учебника математики, и потому был в курсе дел, касающихся этой области знания. И вообще, почти все участники крестового похода крестьян были неграмотны. Но, с другой стороны, их безумие имело особенности, о которых обычно упоминают распространители слухов о программе "Единое во множественном". Как можно было спутать католические города с мусульманскими, родной язык с турецким? Это же типичная агнозия! А если верить слухам, искусственно вызванная зловещей программой шизофрения сопровождается нарушением гностических способностей, что не характерно для обычной шизофрении.
И, наконец, Омар Хайям категорически не понимал мотивов крестового похода крестьян. Зачем понадобилось отправлять безоружных людей на взятие Константинополя? Все вокруг твердят, что таким варварским способом христианская церковь хотела избавиться от лишних ртов. Но ведь это абсурд! Триста тысяч крестьянских душ... А кто будет пахать, сеять? Папа Римский? Нет, здесь нужно искать другое объяснение. Но в голову ученого не приходило ничего, кроме фразы - "Неудавшийся эксперимент".
...Старик Гассан вел жизнь затворника. Его скромное жилище, расположенное на самой окраине Багдада, охраняла от посторонних взглядов двухметровая каменная стена. Слуг у него не было, единственная жена давно умерла, поэтому хозяйство он вел сам. Впрочем, какое там хозяйство - ишак, десяток кур и небольшой огород. Нет, Гассан был не беден, как могло бы показаться, просто он не хотел выделяться.
Никто не знал, сколько ему лет. Поговаривали, что он застал золотые времена правления Гаруна аль-Рашида, что, конечно же, не могло соответствовать действительности - люди столько не живут. Тем не менее, когда Омар Хайям познакомился с Гассаном, а это было лет сорок назад, тот уже был глубоким стариком. С тех пор он практически не изменился - сухая смуглая кожа, длинная, до пояса, седая борода, стоптанные персидские туфли и поношенный, но всегда чистый халат. В общем, типичный аксакал-саксаул. Вот только глаза... У большинства людей они выцветают, мутнеют к старости, и становятся похожи на глаза снулой рыбы. А глаза старика Гассана были черными, как и в молодости.
Лишь немногие люди, такие, как Омар Хайам, знали, что этот старичок являет собой самый настоящий кладезь мудрости и знаний. Он знал так много, что, по слухам, однажды, много лет назад, ему даже вырезали язык. Правда это или нет - не знал никто. Но факт остается фактом - старик Гассан не разговаривал, ни с кем и никогда. Язык жестов он тоже не использовал, а общался с редкими посетителями загадками. Так было и на этот раз.
Напоив Омара Хайяма шербетом, старик Гассан пригласил его в курительную комнату, и там, потягивая кальян, он внимательно выслушал ученого, после чего резко сорвался с подушек и вышел из комнаты. Спустя несколько минут он вернулся, держа в руках небольшую, пожелтевшую от времени резную шкатулку, изготовленную из слоновой кости. Вручив ее гостю, он отвесил прощальный поклон, дав понять, что "беседа" окончена.
Уже на улице Омар Хайям открыл шкатулку. Его лицо вытянулось в удивлении - на дне шкатулки лежала знакомая с детства игрушка, деревянный кружок на нитке. На одной стороне кружка была нарисована птичка, а на другой - пустая клетка...
Уже несколько часов пролетело, а он все сидел на ковре, пытаясь разгадать загадку старика Гассана. Снова и снова он щелкал по кружку, запуская его вращение, и, как завороженный смотрел на мелькающую картинку - сидящую в клетке птицу. Обычная зрительная иллюзия, вызванная инерционностью восприятия. Какое отношение она может иметь к тем пугающим изменениям, которые происходят в мире?
- "Что же имел ввиду мудрец?" - думал Омар Хайям рассматривая в тусклом свете масляной лампы странный подарок.
Как это часто бывает, решение пришло не сразу. Сначала с улицы донеслась пьяная ругань уже очнувшегося сторожа, пытающегося отыскать в темноте свою колотушку. А потом сторож запел:
Теща - мудрая старуха,
Ее дочка - просто лань.
Но когда возьмешь обоих,
Получаешь в сумме дрянь!
- "Шайтан меня побери!", - подумал потрясенный Омар Хайям. - "Вот оно! Два в одном, единое во множественном!".
Ученый бросился к своей дорожной сумке, и достал оттуда Коран. Конечно, он знал все сутры наизусть, но...
Всего один час понадобился ученому, чтобы убедиться в правильности своей догадки. Так и есть! Потрясенный Омар Хайям отложил книгу, вытер рукавом халата вспотевший лоб и подошел к окну. Теперь ему все стало ясно.
В альбигойской ереси, распространенной на юге Европы, используется понятие "Gestalt". Аналогов этому тевтонсткому слову нет ни в одном другом языке, поскольку его смысл вступает в противоречие с любой религией. Но альбигойская ересь тоже вступает в противоречие с любой религией, поэтому в ней и нашлось место для этого странного слова. Согласно альбигойской ереси, каждый человек является мудрецом от рождения. Под мудростью здесь понимается не знание, а умение к целостному восприятию мира. Это умение и называется "Gestalt". Альбигойская ересь утверждает, что все существующие социальные строи, религии и традиции направлены на подавление способности к "Gestalt".
Диалектика Платона базируется не только на подмене логических оснований. Эклектика. "Единое во множественном" - это эклектика, фундамент диалектики Платона, отбросившей логический принцип "Исключенного третьего", хитроумный прием, базирующийся на искусственно прививаемой фрагментарности восприятия. Достаточно подобрать взаимоисключающие логические высказывания, и разбросать их по тексту книги. Мудрый человек, прочитавший Библию или Коран, замечает логические противоречия, поскольку воспринимает текст как единое целое. Но большинство людей оценивает текст по его отдельным кускам. Логичность каждого фрагмента он замечает, а алогичность текста в целом - нет. А мозг начинает работать по правилам шизофренической диалектики Платона.
Этот курс заложен не только в математике (хотя именно в ней он наименее заметен), он присутствует везде - начиная от детских сказок про "Курочку Рябу", и заканчивая текстами религиозных проповедей. Вот почему неграмотные крестьяне превратились в безумцев - они слушали эклектические проповеди!
Да, Омар Хайям все понял. Но что толку от такого знания, если ничего нельзя изменить? Знание и ощущение собственного бессилия представляют собою гремучую смесь, разрушающую рассудок. Вот почему Омар Хайям последние годы своей жизни вел себя странно. Взять хотя бы его поездку в Бухару. По словам одного из современников, после посещения кладбища Омар Хайам ушел в пустыню, где блуждал двенадцать дней и ночей, и не произносил ничего, кроме четверостишия, совершенно не вписывавшегося в его лирику:
Хоть послушание я нарушал, Господь,
Хоть пыль греха с лица я не стирал, Господь,
Пощады все же жду: ведь я ни разу в жизни
Двойным единое не называл, Господь..."
И умер он при довольно странных обстоятельствах. В энциклопедиях можно найти следующее о последних часах жизни Хайяма:
"Однажды во время чтения "Книги об исцелении" Абу Али ибн Сины Хайям остановился в чтении на разделе, посвященном труднейшему метафизическому вопросу и озаглавленному "Единое во множественном", заложил между листов золотую зубочистку, которую держал в руке, и закрыл фолиант. Затем он позвал своих близких и учеников, составил завещание и после этого уже не принимал ни пищи, ни питья...".
Омар Хайам был потрясен, он не ожидал увидеть в труде своего ученого коллеги философское переложение основ схоластической программы, приводящей к безумию всех, кто изучает ее. Программу "Единое во множественном" уже не пытались скрывать! Омар Хайям понял, что процесс удлинения теней резко ускорился, ему стало плохо, и он умер. Эпоха Средневековья набирала обороты, до "крестового похода детей" оставалось чуть больше восьмидесяти лет...
***
Опираясь на результаты проведенной инспекции, гештальт-психологи выступили с требованиями переделать всю существующую систему воспитания, которая губит в детях творческое начало. Разумеется, о программе "Единое во множественном" они не говорили, ограничившись лишь констатацией искусственного, привнесенного характера выявленных у детей симптомов средневекового безумия. И началось...
По всему миру поднялся вой. Больше всех выли в СССР и во Франции. Ученые, пропагандирующие средневековую схоластику (а таких уже тогда было много), принялись делать громкие заявления в средствах массовой информации. Суть выступлений сводилась к тому, что симптомы шизофрении и агнозии у детей следует рассматривать в качестве нормы. Дескать, наши далекие предки все были агностиками и шизофрениками, что и находит отражение на детском этапе развития современного человека. А поскольку наши далекие предки выжили, несмотря на свое безумие, шизофрению не следует считать опасной.
Но семя сомнения, высаженное гештальт-психологией, пустило корни и дало ростки. И тогда схоласты предложили всем сомневающимся пари:
- Давайте устроим самую беспрецедентную в истории человечества экспедицию!
- Какую еще экспедицию? - удивились сомневающиеся.
- Самую первую в мире психолого-педагогическую экспедицию, масштабный эксперимент!
- Вы не поняли. Мы пойдем обследовать самых отъявленных дикарей.
- В ПТУ? - ужаснулись сомневающиеся.
- Зачем в ПТУ? Мы найдем настоящих дикарей, таких же, как наши первобытные предки. Мы исследуем их мышление, и вы увидите, что оно не отличается от мышления детей. Вы убедитесь, что шизофрения и агнозия были нормой у наших предков.
- Но позвольте, как вы узнаете, является ли их мышление врожденным или искусственно привнесенным? У всех известных науке дикарей есть религия и обычаи, а все без исключения религии и обычаи используют приемы искусственного развития симптомов безумия. Где-то людей с детства заставляют биться лбом об пол или стену, каждый день по нескольку раз. У людей в результате возникает патология лобных частей мозга, а лобный синдром, как всем известно, имеет аналогичную симптоматику с шизофренией. Где-то людей заставляют есть галлюциногенные грибы, где-то у людей с детства провоцируют эпилепсию, всякими миганиями и стучанием в бубен. Даже самые отсталые племена, живущие в Австралии, имеют религию и обычаи. Они заставляют скакать своих детей у костра под палящим солнцем до тех пор, пока те не выйдут из пещеры разума.
- Не надо нам все это рассказывать, - снисходительно засмеялись схоласты. - Все эти приемы нам известны лучше, чем вам.
- Еще бы! А не вы ли их разрабатывали всю историю человечества?
- Мало ли что было раньше! - возмутились схоласты. - Мы же с вами живем в двадцатом веке, веке прогресса!
- Хорошо, но где вы возьмете дикарей без религии и обычаев?
- Мы знаем дикарей, у которых нет религии. Это племена Примитивов.
- Что-то мы не слышали про такие племена, - засомневались сомневающиеся.
- Мы вам их покажем.
И вот, на весь мир объявили о предстоящей экспедиции. Вся прогрессивная общественность прильнула к радиоприемникам в ожидании сенсационных новостей. Общественность не смутило то обстоятельство, что, по решению ученых самых разных стран, все административное и научное руководство основной экспедицией почему-то сосредоточилось в руках ученых-схоластов из СССР, хотя СССР тогда (вторая половина 20-х годов) находился в полной политической изоляции. А вот сомневающиеся были смущены. В составе экспедиции им было предоставлено только одно место наблюдателя.
Посовещавшись, сомневающиеся решили делегировать в экспедицию одного из гештальт-психологов - Курта Коффку.
- Я не хочу туда ехать, - сопротивлялся тот. - Пусть Келлер едет, с Павловым пообщается.
- Нет! Они с Павловым зацепятся языками, и Келлер забудет о цели поездки. К тому же Павлов отказался принимать участие в этом эксперименте. Начальником экспедиции назначен Александр Лурия.
- Но при чем здесь я?
- Вы уже были в России, и немного знаете язык.
- Поэтому я и не хочу туда ехать! Русские странно реагируют на мой акцент. Как-то мои московские друзья на прощание пригласили меня в ресторан, а там началась драка, когда я сделал заказ официанту на ломанном русском. Мы еле унесли оттуда ноги.
- Что же вы заказали?
- Я попросил принести мне яичко, курицу и молоко, и как можно быстрее. Я торопился на поезд.
- Это последствия Первой Мировой Войны, - успокоили коллегу сомневающиеся. - А в джунглях не будет ресторанов.
- Зато там малярия!
- Мы сделаем вам прививку от малярии.
- А если это будут не джунгли? - продолжал юлить Коффка. - Они же не говорят, куда направляется экспедиция. Может быть, они нашли племя Примитивов в сибирской тайге.
- Сделаем прививку от клеща.
- А если...
- Вашей семье будет выплачиваться пожизненная пенсия.
И Коффка согласился.
Собрав вещи, он отправился в Москву. Там он вместе с советскими коллегами погрузился в поезд, и отчалил в неизвестном направлении. Да, в неизвестном. Руководство экспедиции держало пункт направления в тайне, обещая своему немецкому коллеге сюрприз. А что бы тот не задавал лишних вопросов, его всю дорогу поили водкой. Все, что запомнил Коффка - это батарея бутылок на столе вагона-ресторана, в окружении обглоданных куриных костей, и визгливый бабский лай на какой-то станции: - "Мало того, что без очереди влез, так еще и деньги не приготовил, немчура вонючая!".
Как экспедиция добиралась с железнодорожной станции до конечного пункта, Коффка тоже не запомнил. Помнил только, что все пили, сидя в крытом кузове грузовика, орали песни, а бутылки вышвыривали прямо на дорогу. А он висел над бортом, и его тошнило. Тоже на дорогу. Потом была какая-то странная телега, потом опять грузовик, потом опять телега, где его снова тошнило. И везде пили...
Но всему приходит конец. И однажды Коффка проснулся... Голова трещала, ужасно хотелось пить. На маленьком столике рядом с кроватью (точнее, рядом с тем, что выполняло функции кровати) стоял графин. Вода была мутноватая, солоноватая и теплая. Но это была вода! Напившись, немец посмотрел на лежащие на столике часы с треснувшим стеклом и без секундной стрелки. Он вспомнил, что с кем-то обнимался, пел песни, и потом обменялся часами. Швейцарский хронометр с золотой цепочкой!
Коффка грязно выругался по немецки и спустил ноги с кровати, чуть не угодив в какой-то таз. Судя по содержимому таза, Коффке ночью было очень плохо. "Ночью? А сейчас-то что, уже день?".
Часы показывали восемь утра (или вечера), и как ни странно, шли. "Значит, сработала привычка заводить перед сном часы!" - гордо подумал про себя Коффка. - "Но если сейчас утро или вечер, то почему так жарко?".
Немец подошел к единственному окну маленькой комнатки, отдернул занавеску, и уставился в пыльное стекло. За окном открывалась небольшая площадь, без травы и деревьев, а напротив окна, совсем рядом, стоял щит с какими-то графиками и диаграммами, по верху которого шел текст из больших кривых красных букв. К щиту был привязан двугорбый верблюд.
- "Где же мы?" - подумал Коффка, и вынув из кармана пенсне, одно стекло которого было разбито еще в поезде, начал читать надпись на щите:
"Колхоз "Все путем" борется за звание...".
- Ватс ист даст?! - заорал Коффка по-немецки, и застегнув брюки (он так и спал, в одежде, только брюки почему-то были расстегнуты) бросился к двери. Дверь вела в большую комнату, где за столом сидел начальник экспедиции и один из его помощников, которого все остальные участники экспедиции почему-то называли "искусствоведом в штатском". Этот тип в разговоры ни с кем не вступал, а только внимательно слушал, и постоянно что-то записывал в блокнот.
- Что это означайт? - закричал Коффка уже по-русски, даже не поздоровавшись. - Мне вчера говорийт, что мы приезжайт на место, а здесь "Все путем"! Каким "путем", почему "путем"?! Здесь колхоз, коллективный бесхозяйство! Откуда здесь дикарь?
- Здравствуйте, Курт, как вы себя чувствуете?
- Чувство плохо здравствовайт, - буркнул немец, и сел за стол.
Разливая водку из самовара по пиалам, начальник экспедиции начал объяснять: - мы находимся в Узбекистане, в колхозе, где выращивают хлопок. Недалеко отсюда есть несколько кишлаков, где живут Примитивы - местные колхозники. Они нигде никогда не были, грамоте не обучены, ничего не знают и знать не хотят. Вот, ознакомьтесь с результатами наших прошлогодних исследований. - Сказав это, начальник кивнул на лежащую на столе папку.
Немецкий ученый раскрыл папку наугад, и прочитал протокол беседы с тридцатисемилетним жителем кишлака.
Лаборант: - "Хлопок может расти только там, где жарко и сухо. В Англии холодно и сыро. Может ли там расти хлопок?".
Саид: - "Я не знаю".
Лаборант: - "Подумай".
Саид: - "Я был только в Кашгаре. Ничего больше я не знаю".
- Но традиции, но религий! - снова начал возмущаться Коффка. - Средний Азий - это есть мусульманство! Это не есть дикари!
- Действительно, - сочувственно закивал начальник экспедиции. - Де-факто они все мусульмане, а де-юре мы обязаны обследовать племя дикарей, без религии и традиций. Логическое противоречие. И как же нам его снять? - С этими словами он повернулся он к искусствоведу в штатском.
- Как обычно, - ответил "искусствовед", зевая и конспектируя речь начальника.
- Что ви имейт ввиду? Какой обычно? Этот безобразность есть у вас обычно?
- Мой логичный друг, вы забываете про политику, - снисходительным тоном пояснил начальник экспедиции.
- При чем здесь политика?!
- При всем, - сказал начальник экспедиции, и выложил на стол перед Коффкой лист бумаги, текст которой был скреплен несколькими печатями с советским гербом.
Курт Коффка взял лист в руки, и с ужасом прочитал текст, гласивший, что в СССР нет религии.
- Эта копия - вам, - пояснил начальник. - Весь мир верит, что у нас нет религии, и использует это обстоятельство в качестве козыря в своей антисоветской пропаганде. А мы используем этот документ в качестве своего козыря, в споре с вами, гештальтистами. Этой бумаге поверят все, потому что все хотят в это верить. Разве нет?
- Но это... это же нечестно! Подмена логических оснований! Зачем врать?
- А затем, чтобы вы и ваши коллеги не лезли в то, чего не понимаете, - холодно заявил "искусствовед в штатском", оторвавшись от своих записей. - Неужели вы еще не поняли, что подавляющее большинство людей не замечают подмены логических оснований?
- Это не есть так!
Начальник экспедиции рассмеялся, замахал руками, и, вытирая платком выступившие слезы, принялся "вколачивать гвозди в гроб":
- Во всех учебниках физики приводится описание эксперимента Майкельсона, доказывающего, что скорость света не зависит от выбранной системы отсчета. Это означает, что эффект Доплера не распространяется на электромагнитные колебания. Но в этих же самых учебниках приводятся недавно полученные данные о "красном смещении", благодаря которому удалось доказать факт разбегания галактик. Цвет звезд, удаляющихся от нас, смещен в длинноволновую область спектра. И что? Кто-нибудь попытался оспорить данные Майкельсона? А ведь ошибочность его эксперимента видна даже школьнику. Но только один человек, ваш приятель, Вертгеймер, попытался поднять этот вопрос в своей новой, еще не опубликованной книге. Он прислал мне копию рукописи. Вы читали ее?
- Да, - сухо ответил Коффка, старательно избегая взгляда собеседника.
- И вам не показалось, что Вертгеймер попытался завуалировать парадокс? "С физической точки зрения, эксперимент Майкельсона был некорректен, а с математической - идеален". И как это понимать?
- Эйнштейн попросил. Он сказал, что боится, а чего боится - не объяснил.
- Во-о-от! - торжествующе отметил Лурия. - Он правильно боится!
- А разве можно бояться неправильно? - ехидно заметил немец, по-прежнему избегая взгляда собеседника.
- Можно. Вот вы, к примеру, боитесь неправильно. Все, здесь присутствующие, желают вам добра. Так ведь? - с этими словами Лурия обратился к "искусствоведу в штатском".
- Так, - ответил искусствовед. - Ваше счастье, господин Коффка, что вы - не наш гражданин. Иначе мы бы говорили с вами по-другому.
- Иголки под ноги? Или поджаривание на медленном огне?
- Зачем? Такие методы мы применяем к дуракам. А вы - не дурак. От таких, как вы, мы хотим получить не признание, вырванное под пыткой, а согласие. Не мешайте нам - вот все, что мы от вас требуем.
- Чем же я вам мешаю?
- Своими сказками про "Gestalt".
- Но это - не сказка!
- Конечно, не сказка, -сказал Лурия, доливая водку в пиалу Коффки. - Мы знаем, что вы правы. Более того, мы провели эксперимент, для проверки вашей гипотезы, и получили положительный результат.
- Неужели? Я об это не слышал, - заплетающимся языком заявил Коффка.