Меро Михаил. Дорожный Перстень

Дорожный перстень

Как всякая рожденная под одеялом из верблюжьей шерсти и воспитанная отцом и матерью, касавшимися друг друга прежде чем заговорить, она, едва подумала "Я" и ощутила холод и боль, стала искать во вчерашнем дне свое имя. Казалось, стоит только найти его, как холод и боль отступят перед сакральным сочетанием слогов - ведь имена, даже самые смешные и глупые, даются людям как обереги от всех бед и несчастий.

Имя легко нашлось за языком и звучало как Иммат - дорогой заграничный подарок родителей с отчетливым привкусом бессмертия. Но холод и боль, пришедшие вместе с мыслью "Я", не испугались этого имени и не спешили уходить. Они вгрызались в ее тело все яростнее и яростнее, пробираясь через теплое мясо к молодым костям.

Иммат поняла, что лежит на острых камнях, а кожу ее холодит студеный ветер. Если бы она попробовала его на вкус, то узнала бы, что он сладкий и не причинит ей вреда, ибо только горькие ветры несут смерть, как кислые - болезнь, а соленые - желание. Да только вкус крови во рту был во сто крат сильнее, и он рождал в душе девушки запоздалый страх.

Она вскочила на ноги, но боль и холод поднялись вместе с нею, вцепившись зубами в девичью плоть. Тогда Иммат решила уйти от них и сделала шаг вперед; боль и холод шагнули следом, поскольку были так же слепы, как и она и не знали другого пути.

Иммат сказала себе: "Я должна видеть, чтобы уйти от них" и открыла глаза. Она увидела красную дорогу и склонившейся над нею лес, живший тем, что крал сладость и соль у ветров. "Дорога красна моей кровью", - поняла Иммат и подняла к лицу левую руку, чтобы очистить свой взгляд. Слишком легкой показалась ей собственная рука и то, что она увидела, поднеся руку к глазам, потрясло ее. Тяжелый перстень, второй подарок ее родителей, исчез!

Она провела пальцами по векам и кровавый песок осыпался с ее ресниц, пропуская к ней больше света. Когда она решила, что видит все цвета, она осмотрела себя.

Да, ей было холодно, потому что она была нага как в последний месяц своего четырнадцатого года. Да, ей было больно, потому что на нагом ее теле горели ссадины и беззвучно пели хором забитые дорожной пылью рты резаных ран. Эти раны не были беспорядочно разбросаны по всему телу, они вились от запястья правой руки, пересекая грудь и спину, спускались по бедрам к пятке левой ноги цепочкой словно куриных следов.

Иммат поняла, что так ее оскорбили, сравнив с кучей навоза на птичьем дворе, по которой бестолково топчутся куры. "Единственное ли это оскорбление?" - подумала Иммат и погрузила в себя средний палец правой руки, потом поднесла его к губам. Палец пах мужским семенем, но она не могла уловить в этом запахе одного тона, как у нее получалось различать семя ее одиннадцати братьев. "Сколько же их было?" - спросила она себя и не смогла ответить.

Оставляя на дороге рубиновые жемчуга крови из раненных ног, Иммат побрела сквозь лес и очень скоро вышла к приземистой лачуге с соломенной крышей за сплетенной из ивовых прутьев оградой. Иммат открыла калитку и вошла во двор. Две лохматые собаки молча бросились к незнакомке, но обнюхав ее колени, телохранителями встали по обе стороны от нее и проводили до двери лачуги.

Иммат три раза стукнула в дверь висящим на косяке деревянным молоточком и стала ждать, закрывая груди руками и переминаясь с ноги на ногу. Собаки, подняв умные морды, лохматыми ушами закрывали ее нагие бедра.

Прошли минуты, прежде чем дверь открыла старая женщина с одним зубом на верхней челюсти и двумя - на нижней. Она сказала, что ей ничего не нужно объяснять: она догадается о том, что хочет знать, а о чем не догадается, ей и знать не обязательно. Она ввела Иммат в светлицу, где в красном углу висела икона Богородицы с выплаканными глазами (красневшая каждый раз, когда на Нее крестились и все больше закрывающая лицо Сыном Своим) и предложила окунуться в большую бочку из-под пива, которую она наполнила теплой водой для мужа.

Ее муж, лысый, усатый старик, похожий на мшистую колоду, сидел у окошка на лавочке и вырезал из балясин ложки, каждую украшая чудной резьбой - львиными головами, на дне хлебала улыбавшимися, а на ее выпуклой стороне - печалившимися, а рот у них был один и выглядел как зубастое отверстие.

Молча и покусывая ус, старик смотрел, как его жена обмывает израненное тело Иммат, накладывает на цепочку куриных следов и багровеющие ссадины живительную прохладную мазь и укутывает в простыню из осенней паутины.

- Раны на теле заживут, не успеешь ты дважды вздохнуть по молочным зубам, - сказала старая женщина, - раны в душе высохнут и отпадут струпом прежде, чем ты дважды обмоешь свои волосы ежевичной водой. Но память об этих ранах будет гноиться без конца, ты будешь носить ее, как собака с воем таскает за собой гремящие горшки. Из-за этого раны, которые давно зажили, снова станут видны всем вокруг, и каждый потянется потрогать их пальцами или прикоснуться кончиком языка.

Иммат тогда разрыдалась, поскольку боль и холод ушли, а память уже начала гноиться и разбухать.

- Приложи к ней раскаленный пятак, - сказала старая женщина, вытирая ее слезы платком, а платок выжимая в глиняную миску. - Кода сойдут струпья, в путешествии по своей памяти ты будешь перескакивать из вчера в завтра, минуя сегодняшние раны.

- Подожди, - ответила Иммат, уняв слезы и усмирив дрожащие губы. - Пятак найдется в любом из дней, и я всегда смогу искалечить свою память. Но действительно ли люди будут видеть мои раны, как если бы они были только что нанесены?

Старая женщина тяжело вздохнула и выпила слезы Иммат из глиняной миски.

- Действительно ли они будут чувствовать запах, идущий от меня, но не мой, а тех мужчин, которые были во мне?

- Их запах уже никто не почувствует, глупая девушка, - нарушил свое молчание муж старой женщины. - Они мертвы. Их уже обмыли и отпевают в церкви без колоколов - всех разом.

- Двенадцать юношей и двенадцать девушек из нашей деревни пошли вчера в час Водолея в лес искать известный тебе цветок. Они шли по дороге парами, держась за руки и распевая песни, слова которых женатые люди забыли, а маленьким детям знать нельзя. Навстречу им попалась странница, посмеявшаяся над их песнями и сказавшая, что идут они искать в лес не цветок, известный тебе, а грех. Юноши огорчились словам ее, а девушки рассердились. "Нам незачем идти в лес за грехом, ибо мы нашли его на дороге" Сказав так, они сорвали со странницы одежды и юноши брали ее по очереди, становясь наполовину мужчинами, а наполовину - козлами, а девушки острыми ногтями чертили на теле странницы цепочку куриных следов, мстя ей за то, что назвала недозволенное и оскорбила желанное.

Последний юноша, входивший в нее, снял с ее левой руки тяжелый перстень и дал примерить его своей девушке. Странницу оставили лежать на дороге и пошли обратно в деревню, все так же парами держась за руки. От пары к паре передавался тяжелый перстень, каждая девушка примеряла его, но ни одной он не был впору - то слишком мал, то слишком велик.

У первых домов деревни их встретил всадник, сидевший разом на двух черных жеребцах и выглядевший как собственная тень. Он перегородил им дорогу и спросил на языке мудрости, нашли ли они цветок. Не успели они произнести ни слова, как всадник выхватил из ножен, перекрещенных у него за спиной, две сабли и разрубил наискось стоявших впереди юношу и девушку. "Не нашли мы цветка!", - в ужасе вскрикнули юноши и девушки, а всадник дал своим жеребцам облизать дымящиеся кровью сабли и спросил, не нашли ли они в лесу греха. И разрубил наискось две следующие пары. "Не нашли мы греха в лесу!", - кричали юноши и девушки, не способные сделать ни шагу. Тогда всадник спросил их, нашли ли они грех на дороге, и расправился с тремя парами. "Да!" - прокричали шесть оставшихся пар, хотя понимали, что сейчас умрут независимо от того, что ответят.

"Был ли впору кому-нибудь из вас тяжелый перстень?" - спросил всадник и разрубил наискось шесть оставшихся пар. Некому стало ответить на его вопрос.

Два ручья из юношеской и девичьей крови текли между ног черных жеребцов, нигде не смешиваясь, до самой церкви без колоколов, а там очертили два полумесяца и слились воедино перед освященной землей.

Всадник острием сабли отогнул холодеющие пальцы на правой руке последней разрубленной наискось девушки и поддел им тяжелый перстень, ни кровавого пятнышка не взявший на свой теплый металл.

Умолк муж старой женщины и отложил в сторону еще одну готовую ложку со сквозным зубастым ртом.

"Вот оно что! - подумала Иммат. - Родители доверили мне как сокровеннейший секрет, что с этим перстнем найду я свое счастье. Но разве счастье принес он двенадцати юношам и двенадцати девушкам? Что было бы, если бы я молча прошла мимо них и встретила у первых домов деревни всадника, сидящего сразу на двух жеребцах, похожего на собственную тень? Разрубил бы он меня наискось двумя саблями и дал бы облизать их своим жеребцам. Как же могли так обмануть меня родители мои?"

И вспомнила она, как сквозь щель в стене кузницы подсмотрела за отцом, любившим ее мать на большой наковальне, на которой в тот же день он сковал ей этот перстень.

- Подожди прикладывать к моей памяти раскаленный пятак, - сказала Иммат старой женщине. - Что бы ни говорили евнухи из церковного хора, худая правда лучше доброй лжи.

Она поцеловала старую женщину в обе щеки, а ее мужа - в обе ладони и, завернутая в простыню из осенней паутины, направилась по дороге в деревню.

На двух улицах деревни было безлюдно, и только ветер носил запах закладок из свиной кожи в требнике дьякона церкви без колоколов. Дьякон хотел пить, но под пронзительным взглядом родственников убитых юношей и девушек продолжал отпевать, куря кадилом и потея подбородком.

В трактире, куда зашла Иммат, не было даже трактирщика. За длинным дубовым столом сидел юноша с двумя саблями в ножнах, перекрещенных за спиной, чтобы дьявол не мог подкрасться к нему даже тогда, когда он оправляется (впрочем, злые языки утверждали, что дьявол давным-давно сидит внутри, а ножны перекрещены, чтобы он оттуда не сбежал). Он макал указательный палец в кружку с пивом, подносил его к губам и слизывал каплю-другую, остальное же стряхивал на пол. Так он думал напиться с одной кружки и умереть - с двух.

Иммат села за стол напротив него, придерживая на груди простыню. Она поняла, что это тот, кто убил двенадцать юношей и двенадцать девушек за один тяжелый перстень.

- Здравствуй, девица, - сказал юноша с двумя саблями. - Меня звали Конмас, но ты видишь перед собой несчастнейшего из людей. Потому что смерть оказалась плохой свахой и любовь не остановила мою руку, когда я рассекал невинных девушек и виновных полумужчин-полукозлов.

Иммат посмотрела на запястье правой руки, не остались ли там отметины в виде цепочки куриных следов. Раны уже зажили, не оставив ни следа на ее коже, но юноша с двумя саблями коснулся ее запястья тем же пальцем, что окунал в кружку с пивом, и вздохнул.

- Тебя оскорбили, сравнив с навозной кучей, по которой бестолково топчутся курицы.

Иммат в ужасе отпрянула от него, отчего простыня соскользнула с ее груди и она осталась нагой перед его взглядом. Но Конмас этого будто и не заметил.

- Если бы перстень оказался впору одной их тех несчастных невинных девушек, - произнес он мечтательно, - я бы назвал ее рожденной для меня, а себя - рожденным для нее. И наше счастье было бы беспредельно, как дыхание морей, икание земли, стон ветров и крик огня. Я каждый час выворачивал бы ее наизнанку, чтобы поцеловать то, что никто до меня не целовал и выворачивал бы обратно, чтобы любить, как это делают быки и волки. Я кормил бы ее с рук яйцами дроздов и поил молоком пеликанов. Я одевал бы ее в изумрудные нити, а раздевал - в пену Кипра...

И Иммат поняла, зачем он стряхивал пиво с пальцев на пол: чтобы среди этих капель нельзя было заметить его слез, как ртуть катившихся по щекам и срывавшихся с губ. Но муравьи на полу обходили стороной капли от пива и уносили с собою слезы Конмаса; этой уловкой нельзя было обмануть даже бездушных тварей.

"Вот оно что! - сказала себе Иммат, - Им, искавшим грех в лесу, а нашедшим на дороге, было мало сравнить меня с навозной кучей и спелой дыней, с которой забавляются мальчишки, не смеющие попросить того же у девушек. Они украли у меня мое счастье - найти того, кого я могла бы назвать рожденным для меня и для того, чтобы я себя могла назвать рожденной для него. Но вот мы здесь, мы рядом и стоит мне только сказать два слова, и все, о чем он плачет словно о потерянном, сбудется."

От этой мысли, в которой было поровну счастья и страха, у Иммат потемнело в глазах и она упала на пол, целомудренно раскинув ноги и бесстыдно - руки. Муравьи попробовали ее кожу своими усиками и, передав смерть как хорошую весть по цепочке, умерли все разом.

Конмас достал из шапки тяжелый перстень и шагнул к Иммат с намерением примерить его. Не успел он наклониться к девушке, как двести стрел, влетевших в окно, жадно впились в его грудь и за время удара сердечка самой маленькой синички выпили из него всю жизнь. Конмас упал рядом с Иммат прямо на стрелы, так что они вышли из его спины и он стал похож на потеющего кровью ежа.

В таверну толпой вошли люди. Они подняли тело Конмаса и отнесли на псарню к мохнатым щенкам с большими лапами и обрезанными хвостами. А Иммат сбрызнули прошлогодним вином и снова закутали в простыню. Она пришла в себя и со страхом слушала рассказ родственников двенадцати юношей и двенадцати девушек.

- Проклятый Конмас заслуживал двухсот смертей и до своего последнего ужасного злодеяния. После убийства наших сынов и дочерей он мог рассчитывать на втрое большее количество смертей, но столько в нашей деревне не нашлось, а привезти их не протухшими из другой деревни нам не позволяет наша вера. И если бы мы нашли здесь ту, которой был впору тяжелый перстень, ту, о которой он грезил во сне и наяву, мы бы отдали половину его смертей ей, и это было бы справедливо.

Кишки в животе Иммат заверещали от ужаса. Она не могла произнести ни слова, а возле ее ног лежал тот самый тяжелый перстень.

- Одень этот перстень, - сказали ей, - Если он будет тебе впору, мы найдем способ привезти в нашу деревню еще двести свежих смертей.

Иммат недвижимо сидела на лавке из неструганных досок, а ладони ее так потели, что пот четырьмя струями тек по коленям и собирался росой на волосках ног.

- Не подходит! - заявили во всеуслышанье родственники. Несколько раз они надевали на безвольные пальцы тяжелый перстень и каждый раз он без промедления соскальзывал на пол.

- Ты можешь идти, - сказали ей и вложили в правую руку тяжелый перстень, а в левую - три серебряные монеты. - Деньги истрать на приличное платье, а перстень выброси в самый глубокий омут.

Ей стало нечем придерживать простыню, и та снова соскользнула на пол.

- Посмотрите! - вскричали все, тыча в нее пальцами, - ее сравнили с навозной кучей, по которой бестолково ходит курица.

Женщины втянули ноздрями воздух и покраснели.

- Ты родишь двенадцать сыновей, - сказали матери двенадцати убитых юношей.

- И двенадцать дочерей, - закричали матери двенадцати убитых девушек, но первые их перебили - Нет, только двенадцать сыновей!

Иммат почувствовала, как настойчивые языки касаются ее давно заживших ран, и раны сонно позевывают, открываясь. Она бросилась бежать из таверны по безлюдным улицам деревни и ей слышалось, будто за ней громыхают привязанные за веревочку горшки.

"Почему же перстень не оказался мне впору?" - думала она, роняя кровь из открывшихся ран на дорогу. Она остановилась и разжала правый кулак. Да, перстень одевали на правую руку, а не на левую, и это спасло ее от двухсот не очень свежих смертей.

"Что было бы, если бы Конмас успел одень мне на левую руку перстень? - подумала Иммат и зажмурилась, словно ожидая пощечины, - если бы он назвал меня рожденной для него... Так значит, это не было моим счастьем? Какое же счастье должен мне принести этот перстень?"

С такими размышлениями она дошла до низкой лачуги с соломенной крышей. Мохнатые собаки поцеловали ее в колени и подвели к самой двери. Старая женщина уже открывала ей дверь, а вода в бочке из-под пива еще не остыла.

- Мне нужен раскаленный пятак, - сказала Иммат, смывая с себя цепочку куриных следов. Она даже улыбнулась, когда старая женщина принесла в щипцах раскаленный пятак и стала выжигать ей память, распространяя запах горелой плоти и материнства.

***

Спустя тринадцать лет Иммат сидела в той же низкой лачуге за ткацким станком и ткала простынь из осенней паутины, а вокруг нее играли двенадцать мальчиков. Под стук станка Иммат как бусины перебирала прожитые дни и радовалась, вспоминая каждый из них. Только в одном месте она натыкалась на странный шрам, который стягивал вместе среду и пятницу, пропуская четверг. Она много думала над этой загадкой, но размышления эти тоже были радостными, и при этом она поглаживала тяжелый перстень на левой руке в форме четырехлистного клевера. В полированных гранях перстня часто отражались незнакомые Иммат люди и места, но она не придавала этому никакого значения.

Комментарии: 32, последний от 22/01/2005. © Copyright Меро Михаил (mmero@mail.ru) Размещен: 07/04/2003, изменен: 17/02/2009. 17k. Статистика. Рассказ: Фантастика, Мистика Из Тумбочки Прошлого Века		Оценка: *4.488** Ваша оценка:
Аннотация: Унижение и горечь обид, растерзанные мечты и выжженные воспоминания детства... Ты смотришь вокруг и спрашиваешь разных людей: Почему это происходит со мной?. Тебе никто не скажет правды. Но на руке твоей - дорожный перстень в форме четырехлистного клевера. В отражениях его листьев - ответы на все вопросы. Занял почетное 10-е место на конкурсе "Звездная Дорога"

Меро Михаил : другие произведения.

Дорожный Перстень