Мерзлякова Наталья Александровна : другие произведения.

Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Часть 2.
  
   Глава 1. Недовершенное убийство.
   Полутемный зал трактира освещал только камин, до вечера было довольно далеко, но все окна, кроме одного, в зале были закрыты ставнями. Тишина. Пустота. День после секулы, после Главы осени. Шестнадцатое октября. В этой пустоте пятеро эльфов выглядели едва ли не призраками. И то сказать, до Чародола всего пятьдесят миль...
   Призраки, однако, разговаривали, а один пил пиво, чего, по давним наблюдениям, привидения стараются не делать. За поведением путосторонних сил наблюдать было, однако, некому. Трактирщик единственное, что смог - выставить на стол жбан пива, принять деньги, не считая и дойти, не упав, до двери в кухню. Внутрь его вежливо препроводили за шкирку.
   - Времени нет, - сказал один эльф, обращаясь к потребителю пива. - Совсем нет...
   - Спасибо, что подсказал. А то мы не заметили. Я ведь сказал - полчаса. Не больше. Больше я сам не выдержу.
   - Ты заранее знаешь, что он тебе скажет? Стоит ли слушать?
   - Я предполагаю, - серьезно ответил эльф, отставляя кружку. - И моих предположений ровно десять штук. Он все равно не даст работать. Ни мне, ни вам, - так что дайте разобраться.
   - Мы тоже можем разобраться.
   - Можете. Рано таким образом разбираться.
   - Эрдин, ты его знаешь, - не то сказал, не то спросил эльф, пристроившийся на самом краю лавки.
   - Я, так скажем, почти уверен, что знаю. Потому и терплю.
   - И кто это?
   - Буду знать без "почти" - скажу. Ровно через полчаса, а, может быть, и раньше мы будем знать, что ему от нас нужно.
   - Не от нас, а от тебя.
   - Это одно и то же. Все, довольно, мы в самом деле время теряем. Выйдите, ребята - так, чтобы он вас видел. Но, очень прошу, без шуток. Еще напугаете.
   Четверо эльфов поднялись и вышли. Ждать оставшемуся пришлось недолго, буквально через минуту дверь стукнула. Вошедшему понадобилось больше времени, чтобы добраться от двери до стола, чем до того - с конца улицы до двери. Он постоял, робко приблизился к сидевшему спиной к входу и снова замер. Он явно ждал каких-то слов, но так и не дождавшись, обошел стол и сел напротив. Эльф с зачесанными назад темными волосами и редким для его народа светло-серым цветом глаз, слегка прищурился.
   - И долго я буду ждать? Говори, ты ведь для того и пришел. Кто ты такой и что тебе от меня понадобилось?
   Пришелец облизал пересохшие губы и почему-то шепотом ответил:
   - Меня зовут Эйрентил...
   Через четверть часа Эрдин остался в одиночестве. С минуту, не меньше, начальник альнаров сидел, чему-то усмехаясь уголками губ, затем поднялся и направился к двери.
  
   Ирис спустился вниз все еще находясь в частичном затмении. Отчасти - в результате эйрентиловой магии, отчасти - от увиденного позже. С ним не бывало такого давно - чтобы он совсем ничего не понимал и чтобы так отчаянно хотел напиться. На трезвую голову искать смысл в откровенном горячечном бреду было бесполезнее, чем пытаться найти совесть у пикси.
   С трудом докричавшись до единственного способного передвигаться слуги, Ирис втолковал человеку, что требуется - тот, исходя, должно быть, из собственных желаний и потребностей, понял очень скоро, хотя эльфа не слушал. В знак понимания он приволок единственное оставшееся пойло - горькую настойку на полыни крепостью втрое большей, чем все крепкие спиртные напитки Меруны. Как настойка завалялась у трактирщика и откуда вообще у него взялась - Ирис выяснять не стал, просто взял темную бутыль и, не спросив даже кружки, отправился к себе. По пути обратно через зал он едва бутыль не выронил. Хороша встреча.
   - Эрдин, ты что здесь делаешь?
   Начальник альнаров усмехнулся.
   - Я работаю. То есть мы работаем. Не мешай.
   - Не стану.
   Ирису все казалось - он спит и вот-вот должен проснуться.
   - Вот вас я не совсем понимаю... Вы-то здесь что делаете? У вас же в Ленагуне был сбор. Или вы теперь бродите с экскурсией по Островам?
   - Мы? - насторожился Ирис.
   Эрдин подавился смешком.
   - Вы. Ты меня мало волнуешь, а вот поэта своего я бы тебя просил утихомирить. Или мы сделаем это за тебя. Работать мешает.
   - Кто?
   Начальник Тэй'ара выдал такое ругательство, что Ирис покраснел бы - не будь ему решительно плевать.
   - Эйрентил твой возлюбленный! Где, кстати, третий? В конец... утомили?
   Ирис почувствовал, как пол уходит из-под ног. Такого он не ждал.
   - Эйрентил здесь? Все еще здесь?
   Эрдин наконец оценил выражение лица собеседника.
   - Что?..
   - Где он?!
   - Твою бабушку тридцать пикси, Ирис, что происходит? То, что Эйрентил явно спятил, я давно понял, но ты? От него заразился?
   - Может быть, и заразился, - Ирис опустился на лавку. - Может быть, у меня галлюцинации. Может быть, и не Эйрентил это сделал.
   - Что? Ты можешь объяснить нормально? И что у тебя с физиономией?
   - Меня пытались убить, конкретно - пытался Эйрентил.
   Глаза Эрдина расширились.
   - Но это неважно, важно, что он до сих пор здесь. И я хочу знать, - Ирис поднялся вновь, - он ли убил Литта.
   - Убил? Не пытался, а именно убил?
   - Я не знаю, что он пытался сделать, только Литт умер... то есть, хвала Небу, он жив...
   - Так он жив или мертв?! - рявкнул Эрдин, вскакивая. - Ты вконец спятил?
   - Пойдем, посмотришь, - неожиданно сказал Ирис, кивая в сторону лестницы. - Сам мне скажешь - жив он или мертв.
   - Ну и что? - пожал плечами начальник альнаров спустя минуту, глядя на бледно-синее лицо менестреля. - Что тут говорить? Труп трупом. Зачем ты ему еще голову перевязал?
   - Эрдин...
   - Бес с тобой. Проверим.
   Эрдин сделал тоже самое, что и сам Ирис несколько часов назад. Дыхание, пульс, реакция зрачков на свет... Ирис терпеливо дожидался.
   - Труп, самый что ни на есть мертвый труп. Чем это его, кстати?
   - А вон чем, - Ирис кивнул на подсвечник.
   Эрдин хмыкнул, взвесил подсвечник на руке.
   - Тем более труп. После удара этой дрянью и кобольд не выживет.
   - А ты проверь, - упрямо сказал Ирис. - Когда-то и насчет меня ты был уверен...
   - Так ты эльф, а это человек...
   - Эрдин!
   Начальник альнаров покачал головой, ничего не сказал и с выражением совершенной бессмысленности производимых действий на лице сделал шаг обратно к кровати. Аура появилась тотчас же, стоило Эрдину провести ладонь над лицом менестреля. Все такая же чистая, без малейших признаков смерти, светло-лиловатая.
   Эрдин миг ошарашенно смотрел на свечение, затем отряхнул руку - аура пропала. У альнара от изумления не хватило сил даже выругаться. Он молчал не меньше полуминуты, потом наконец поднял глаза на Ириса. Тот развел руками.
   - Знаешь, - обрел дар речи Эрдин, - я не удивлялся так с тех пор, когда впервые узнал, что пикси может трахнуть сам себя.
   - Не может, в том все и дело, - усмехнулся Ирис в ответ.
   Эрдин огляделся, подтащил себе стул и упал на него.
   - Что теперь с этим, - он кивнул на Литта, - сколько он так валяться станет?
   - Последний раз это заняло пять дней.
   - Последний? И сколько было этих "последних раз"?
   - Не знаю. Вряд ли и он сам знает. Но он встанет, в этом я уверен точно так же, как в том, что Эйрентил сошел с ума окончательно и бесповоротно.
   - Это я понял еще в Кирте, - передернул плечами Эрдин. - Чем, кстати, он тебя огрел? Вот уж не думал, что глориндолец может знать такие заклинания.
   - Он и не знал. Знал его динтаэн.
   Эрдин выругался. Ирис, не дожидаясь вопросов, сказал:
   - Не знаю, чего хотел Эйрентил - убить или просто помучать, но динтаэн все сделал за него. Сам его владалец уже практически не соображал. Он лишь сказал - "будь ты проклят", и это послужило сигналом.
   - Так, Ирис, а теперь, будь добр, по порядку. Твой спятивший друг сегодня со мной общался... Не прыгай, я, как видишь, жив и здоров, но я хотел бы жить и здравствовать и далее, вне зависимости от желаний всяких полоумных поэтов. Поэтому - все сначала, с самого Глориндола. И не забудь про Стихоплета.
   - Про него забыть невозможно, поскольку он - центральная часть помешательства.
   На протяжение рассказа Эрдин молчал и только кивал, когда слова совпадали с его догадками. Ирис добрался до прощания с Литтом и оглядел комнату.
   - Что потерял? - странным тоном, предполагающим вопрос, а не сарказм, спросил начальник Тэй'ара.
   - Стихотворение... Эйрентил его отшвырнул... - смятый клочок нашелся далеко в углу за перевернутым столом. - Вот. Читай.
   Эрдин скривился, но пробежал глазами.
   - И что? Что он должен был написать? Его чуть не повесили... Не так, кстати, и плохо... соплей бы поменьше...
   - Дело не в том, что именно написал Литт, а в том, что написал это он. Он сунул мне этот обрывок на прощание. На память, как он выразился.
   - Хорош сувенир.
   - Эйрентил же считает, что это написал он сам. Лично.
   - Ты только что говорил обратное. О выдавании своих стихов за чужие.
   - Не я говорил, а сам Эйрентил. Мне такого не выдумать. Да, все перевернулось с ног на голову - теперь Эйрентил уверен, что не он считывает творчество Литта, а Стихоплет крадет творчество прямиком из чужой головы. Как - остается лишь догадываться. Мы говорили часа два, не меньше, и я понял лишь одно: Эйрентил теперь ненавидит Литта. Ненавидит за предательство, обман, кражу, плагиат и само его существование. Ну а так как я еще с самого начала разговора объявил Стихоплета хорошим человеком и, что страшнее, хорошим поэтом, то соответствующие обвинения распространились и на мой счет. Без права на реабилитацию.
   - Чем же ты его до убийства довел? Если посудить, Эйрентил должен был плюнуть тебе в глаза и уйти.
   - Так он и хотел. Я хотел достучаться до его разума и упомянул динтаэн. Задел Нелахо-Дана, но взбесился Эйрентил после того, как я предположил, что... что он больше не поэт. Что все, написанное им - результат действия динтаэна, Литта и, Небо знает, скольких еще людей.
   - Что, видимо, оказалось правдой, - спокойно заметил Эрдин. - Дальше, насколько понимаю, ты потерял сознание и появления Стихоплета не видел.
   - Думаю, что Литт Эйрентила и отвлек. Иначе, почему я жив? Знаешь, Эрдин, Литт раз десять напоследок сказал, что встреча с для меня Эйрентилом опасна... Впрочем, и я был прав - она опасна и для него. Знаешь, я одного не понимаю - при чем здесь подсвечник? Как он вообще догадался его в руки взять? Кроме же Эйрентила такое делать некому.
   Эрдин помолчал, а затем медленно произнес:
   - Магией убить, конечно, проще и быстрее. Но есть небольшое затруднение. Прав был твой Стихоплет - с ним тебе безопаснее, чем без него.
   Ирис напрягся.
   - Судя по тому, что ты говорил и по тому, что я знаю о динтаэнах...
   - Против Литта он мог и не подействовать, - закончил Ирис.
   - Ого! - подскочил на стуле Эрдин - Ты начал думать! Вот именно - не стал бы действовать и, вполне возможно, не дал бы действовать и хозяину. Человек заведомый менестрель, более того, у него на плече лютня - для динтаэна уже более, чем достаточно. Руки же с подсвечником и динтаэн не остановит.
   - Но зачем убивать того, кого твое же творение и защищает?
   - Вот уж не знаю. Динтаэн, с другой стороны, не заклинание Повелителя, волю владельца так прочно он не подавляет. По сути, вообще подавлять не должен... Хотя разум затмить может. Там тысяча и одна возможность, и нам это совершенно безразлично. Потому то, что произошло потом, ясно и с одного раза - Стихоплет, кретин, отвернулся, и Эйрентил отомстил ему за плагиат подсвечником по голове. Потом спокойно вышел...
   - Вот это меня и поражает. Или он действительно не помнит, что сделал...
   - Или уверен, что поступил правильно. В любом случае, выясним, - поднялся Эрдин. - Немедленно.
   - Чем двое отлученных лучше одного?
   - Тем, что одного он не увидит, а второго не тронет.
   - На Стихоплета ты не похож, на Нелахо-Дана и того меньше, - усмехнулся Ирис, спускаясь вниз.
   - Я Дальний - раз. Меня лично приглашали в гости - два. Я намерен воспользоваться приглашением - три.
   - Я не ослышался?
   - Нет, я уже говорил - Эйрентил нам мешает. Конкретно - он мешает мне. Все три дня, что мы здесь, он таскается за нами, как престарелый развратник за девственницей. Сегодня я попросил ребят оставить меня одного на полчаса - и имел содержательную беседу с твоим полоумным земляком. Из всей беседы по существу я понял - целители здесь бессильны. По мелочам - то, что меня настойчиво приглашают за каким-то бесом в гости и не отвяжутся от меня, пока я или приглашающего на тот свет не отправлю, или сам на себя руки не наложу. Спасибо за разъяснения, я примерно понимаю, в каком ключе с ним говорить.
   - Мне все равно, как ты с ним хочешь говорить. Меня волнует одно - можно ли снять динтаэн?
   - Наверняка нет, - Эрдин поправился. - Однозначно - нет. В первую очередь подобные вещи привыкают не терять хозяина. Они не соскальзывают случайно с шеи, не теряются, не забываются в банях и кабаках, их не присваивают воры и не обрывают любовницы в момент страсти... Что говорить о сознательном покушении... Руку тебе оторвет, самое меньшее. Я хочу выяснить, что ему от меня надо, и возможно ли без битья по голове его от нас отвадить. Тебе, так понимаю, хочется знать - тащить ли его на себе в Глориндол?
   - Да. Одно дело, когда действуешь в невменяемом состоянии, и другое - когда осознаешь последствия.
   - Хорошо. Мы почти пришли. Здесь я с ним и говорил, и здесь же он назначил свидание. Романтика... пикси бы ее побрал.
   - Эрдин, не убей Эйрентила раньше, чем он договорит. Я живу с ним по соседству и, уверяю, никаких покушений на твою честь не будет.
   - Хотелось бы... - не ответил на шутку альнар. - По коридору и налево... Окна с той стороны. Третья комната.
   - Понял, - пожал плечами Ирис, делая шаг в сторону.
   - И не суйся раньше, чем попросят. Вообще не суйся.
   - Как скажете, господин альнар.
   Эрдин хмыкнул, ничего не ответил и скрылся за дверью знакомого по пирогам постоялого двора. Ирис огляделся и направился за угол, под окна третьей комнаты слева по коридору. Хорошо еще, что не второго этажа.
  
   Начала разговора Ирис не услышал, как ни старался. Эйрентил перешел на заговорщицкий шепот, а из всех реплик Эрдина приличными были только предлоги и междометия. Внезапно слышимость улучшилась настолько, что Ирис вжался в стену и почти перестал дышать. Видимо, альнару удалось подвести собеседника к самому оконному проему.
   - ... родственников обсудим позже. У меня один-единственный вопрос...
   - Подожди, у меня тоже есть к тебе вопрос. Почему ты пришел?
   Эрдин довольно хмыкнул.
   - В правильном направлении думаешь. Я о том же. Полдня назад ты нес чушь, и я справедливо счел тебя сумасшедшим.
   - Так мне не привиделось... Я не сумасшедший, просто историю знаю получше многих других.
   - Я сам ее знаю, - отрезал Эрдин. - Что мне не мешает быть нормальным. Пришел я не ради легенд. Мне вдруг стало любопытно, что ты здесь делаешь? Почему ты не в Ленагуне?
   - Где? - прошептал Эйрентил, и Ирис явственно представил, как поэт побледнел при словах альнара.
   - Ты слышал, где. Собственно, буду честным до конца, ты меня интересуешь мало. Меня интересует Ирис. Он же, если хочешь, Эриэссэль. Последний раз я видел его в Кирте в обществе...
   - Он тоже говорил про Кирт...
   - Говорил?! Когда это он успел?
   - Я... отойдем... я... его видел.
   - Подожди-ка! - Ирис так и увидел, как Эрдин разворачивает пятящегося от окна Эйрентила к себе. - Когда ты его видел?
   Последовала долгая пауза. Наверное, лицо глориндольского поэта говорило лучше многих слов, потому что Эрдин издал смешок.
   - Здесь? Так? Ну и что ты молчишь? Куда он пошел?
   - Для чего он тебе?
   - Жениться хочу, - грубо ответил Эрдин. - Для чего мне, альнару, нужен хоть и бывший, но наблюдатель? Догадайся самостоятельно.
   - Он не тот, что прежде. Он не настоящий.
   - Как понять - не настоящий? - неподдельно изумился Эрдин. Ирис с трудом подавил горький вздох. - Соломой набитый?
   - Хуже. Набитый ложью.
   - Так, говори нормально, без поэтических завихрений. Ты имеешь в виду, что он превратился в лжеца...
   - Я имею в виду то, что сказал! - Ирис не видел, но глаза Эйрентила наверняка загорелись уже виденным жутким блеском. - Он не настоящий! Это или вообще не Эриэссэль, или ему выпоили бочку зелья власти.
   - Кто?
   - Вот бы мне еще знать! Откуда я знаю, где его носило месяц. Не удивлюсь, если этот Стихоплет замешан.
   - Для чего Стихоплету Ирисово подчинение?
   - Может быть, не ему самому. Наверняка - не самому. Кому - не знаю. Может быть, тем, кто не хочет возвращения Нелахо-Дана.
   - Я тоже не хочу возвращения этого придурка, но, можешь поверить, Ириса ничем не поил и не травил.
   - Что ты сказал? - голос Эйрентила стал страшным.
   - Что ты только что слышал. Я не в восторге от легенды, от Нелахо-Дана меня просто тянет блевать, а поклонников его... Ладно, не будем. Мы об Ирисе - что ты с ним сделал?
   - Ты знаешь, - тем же спокойным тоном сказал поэт. - Ты тоже лжешь.
   - Я знаю то, что ты сказал мне сам - ты видел Ириса здесь и тот тебе где-то солгал. Надо полагать, ты расквитался с ним за ложь. Как?
   - А зачем тебе?
   Ирис вдруг почувствовал холодное и липкое и себя на плечах и голове. Ощущение не из приятных, а рядом с Эйрентилом просто отвратительное.
   - А затем, чтобы найти его! Если ты его не убил.
   Молчание. Холодный кисель стекал по волосам и спине, пошевелиться Ирис не мог, предупредить Эрдина - тоже. Впрочем, тот не дурак и сам видит глаза безумца напротив себя.
   - Где он, сука?
   - Под окном.
   Ирис хотел пригнуться, чтобы еще одно заклинание не попало в него, и понял, что падает. Кисель обездвижил его незаметно, нечувствительно, но лучше магической веревки. Он даже моргнуть не мог, не мог издать ни звука. От падения помутилось в глазах, но и сквозь муть он увидел белое свечение в окне.
   - Вот тварь!
   Послышался свистящий шорох и возглас Эйрентила. Эрдин не ходил безоружным даже в гости. Зрение вернулось, чтобы почти тотчас же пропасть от невыносимой вспышки света из окна. Диндаэн понял намерения начальника Тэй'ара почти верно, и отреагировал по-своему. Крик, грохот, ругательства и безумный смех, который не мог принадлежать Эйрентилу и который ему вне сомнений принадлежал. Поскольку радоваться собственной смерти Эрдин не стал бы и, сойдя с ума.
   Ириса вздернуло на ноги, потащило вверх и через минуту он стоял в комнате у стены навытяжку, все еще не в силах двинуться. Эйрентил, бледный, с горящими глазами и всклокоченными волосами напоминал старинную гравюру с изображениями жрецов древних кровавых культов. Не доставало лишь рук, по локоть обагренных кровью и лика какого-нибудь злобного божества за его спиной. Впрочем, отчего же - за спиной. Злобное божество прекрасно себя чувствовало и на шее своего верного слуги.
   На полу, в самом центре комнаты под ногами глориндольца, валялась цепочка с серебряным лезвием. От стены отвалилось перевернутое кресло, из-под него выбрался Эрдин. Хотел выбраться сам, но Эйрентил ему не позволил. Одно круговое движение кисти, и кресло полетело в сторону, а альнара поставило вертикально. Эрдин не сдержал стона - неясно, правда, чего в нем было больше - боли или ярости.
   Эйрентила это позабавило. Он вновь рассмеялся, Ириса пробрал озноб.
   - Что смешного, тварь? - Эрдин говорил тем же тоном, что и с Вилкой. - У тебя динтаэн точно для Нелахо-Дана, ты уверен? А то, может быть, ты тайный поклонник Хиддиатара.
   Эйрентил оборвал смех.
   - Насколько мне помнится, тот тоже любил поиздеваться над друзьями.
   - Молчи, ты уже все сказал. Не упоминай эти имена. Я слышал, ты Дальний... Что ж, ошибаются...
   - Никто не ошибается. Я Дальний. А то, что я не бью поклоны двум легендарным психам, так это целиком и полностью мое дело. Я получше некоторых глориндольцев знаю, кем они были...
   - Замолчи! Все вранье!
   - Что - вранье? Эротические новеллы пикси - да, вранье. А вот то, что оба были извращенцами - правда.
   Эйрентил без слов щелкнул пальцами, и Эрдин согнулся пополам от боли.
   - Прекрати!
   Способность говорить вернулась так же внезапно, как и пропала. Поэт глянул в сторону Ириса, тот повторил:
   - Прекрати. Оставь его в покое. Какая разница, Дальний он или ближний, знает ли легенды и кому в легендах симпатизирует. Эйрентил, ты убил Литта, ты лишил мир прекрасного менестреля... хорошо, плагиатора... по нему не будут плакать, некому. Ты пытался убить меня... хорошо, про Иллирэн ты просто забыл... - По лицу Эйрентила было видно, что, да, забыл, - и я солгал тебе... конечно, довод серьезный... Но Эрдина не трогай! - сам Эрдин оглядывался в поисках чего-нибудь потяжелее. - Ты сам видел, чем он занят, ты знаешь, кто он, ты слышал и мои рассказы, и слова владыки... Не лишай мир защитника.
   Тяжелый кувшин полетел в голову глориндольца, тот не успел повернуться, не успел заметить опасности. Он заметил луч, хлестнувший из динтаэна. Кувшин разлетелся на сотню осколков в воздухе, Эрдин едва успел закрыть голову руками. Все было решено.
   Ставни закрылись быстрее, чем Эйрентил на них взглянул. Одним движением указательного пальца он переместил Ириса рядом с начальником Тэй'ара, к стене, противоположной окну. Некоторое время он молчал, словно выбирал, с кого начать. Затем сказал:
   - Ты прав, Эриэссэль. То есть то, что им притворяется. Эрдин более достоин жизни, по крайней мере, у него есть достойное занятие.
   - А еще у меня есть достойные соратники, - пробормотал альнар, - которые тоже неплохо колдуют. Только, прими к сведению, мстить в случае чего они будут не только за меня.
   - Я не боюсь мести. Делайте свое дело. В тебе я просто ошибся. Я привык видеть более осведомленных и культурных Дальних. Но я свою ошибку еще исправлю. И насчет тебя, и насчет, с позволения сказать, Эриэссэля.
   Ирис стиснул зубы и мысленно попросил прощения у Иллирэн. Она не дождется... Эйрентил медленно сделал закручивающе движение кистью, Ириса приподняло над землей и стало скручивать спиралью.
   - Совсем спятил, ублюдок! - заорал Эрдин, силясь преодолеть удерживающее его заклинание. - Остановись!
   Ириса выпрямило, он тщетно пытался собрать хоть какую-нибудь крупицу энергии, - не для ответа, для быстрой смерти, и ничего не мог сделать. Энергия не собиралась, она словно покинула тело, не оставив и следа.
   - Не пытайся, - сказал Эйрентил, наблюдая за попытками висящего перед ним земляка. - Я тебя знаю.
   - Ах знаешь! Так сообрази, безмозглый недоносок, что это он и есть. Ирис, Эриэссэль, настоящий! Или Знак ослабить, это теперь так, раз плюнуть, делают всем на каждом перекрестке. Не сходить ли и мне.
   - Конечно, настоящий. И это только усиливает вину.
   Скручивающее движение повторилось, в обратную сторону. Ирис стиснул зубы сколько было сил, доставлять безумцу удовольствия криками он не намеревался. Постепенно рот наполнялся кровью, - если Эйрентил его не убьет, он вполне может искалечить так, что никакие целители не помогут. Мысли о том, что будет с Иллирэн, пришлись куда мучительнее эйрентиловых заклинаний, Ирис не сдержал стона - ему как наяву представилось, что Иллирэн ждет его назад, в Глориндол... ждет месяц, ждет год... столетие... тысячу лет...
   - Дийтэ! - Эйрентил замер на полудвижении, Ирис обвис в воздухе. Эрдин усмехнулся и повторил. - Наро дийтэ, Эллиадан.
   Ирис открыл глаза. Глориндолец, бледнея на глазах, пятился к окну. Внезапно он отпустил заклинание, Ирис упал на пол и обернулся к Эрдину. Таким начальника альнаров он еще не видел. Обыкновенная, отдающая то сарказмом, то цинизмом усмешка стала откровенно жестокой; в глазах появился лед; а такого тона от Эрдина не слышал, должно быть, ни один работорговец. Тон даже не приказа - повеления, которому следует подчиняться раболепно, с восторгом, обожанием и всей возможной поспешностью.
   Эйрентил подчинился. Магические оковы спали, и Эрдин сделал шаг навстречу поэту. Тот пятился до тех пор, пока за спиной не оказалось закрытое окно. Будь оно открыто, Эйрентила в комнате давно бы не было.
   Эрдин приблизился к безумцу в упор, на лице того отразился ужас. Ирису стало почти жаль больного когда-то-друга. Слов он не понимал, по тону слышал, что Эрдин отдает повеления, а Эйрентил только спазматически кивал, не в силах издать ни звука, не то, что ответить членораздельно на языке Дальних. Интересно, а слышит ли он вообще слова, или тоже, подобно Ирису, знающему из всего языка два десятка дежурных фраз, ориентируется на интонации?
   Кажется, Эрдин приказал Эйрентилу убираться вон, потому что тот лихорадочно оглядел комнату (начальник альнаров что-то очень едко заметил по этому поводу) и начал судорожно собирать вещи. Эрдин помог ему в том смысле, что покидал все без разбора в мешок и сунул мешок в руки поэта. Тот выглядел совсем беспомощно, как птенец, выпавший из гнезда. Дверь отворил тоже сам альнар, Эйрентил ступил за порог, Эрдин вытолкнул его одной рукой, второй придерживая дверь.
   Внезапно выражение лица поэта поменялось. Ирис содрогнулся. Может быть, он не ту легенду о Нелахо-Дане читал? Может быть, Эйрентил сошел с ума задолго до того, как создал динтаэн? Место беспомощной покорности на лице Эйрентила заняла покорность восторженная. Какое-то дикое обожание со страстью к поклонению пополам. Он схватил руку Эрдина, держащую дверную ручку и принялся ее целовать. Эрдин вздрогнул, на крошечную долю мгновения потеряв контроль над собой, но сразу, не успел Ирис осознать, что увидел, стал прежним. В том смысле, что продолжил странную игру. Он оттолкнул Эйрентила - но не с отвращением или недоумением, как полагалось бы всякому здравомыслящему эльфу, а со скучающим презрением. Как будто отгонял надоедливую муху.
   Сумасшедший поэт то ли вздохнул, то ли всхлипнул, надел одну лямку мешка и сомнамбулическим шагом, поминутно оглядываясь, направился по улице в сторону ворот. Начальник Тэй'ара проводил его взглядом до угла ближайшего дома и захлопнул дверь.
   Ирис молчал, сказать ему было нечего. А Эрдин вдруг сполз по косяку на пол, прислонился виском к дереву. Он вновь стал самим собой, и вновь Ирис испытал потрясение. Эрдин выглядел так, словно пережил не пятиминутный спектакль, а столетнюю пытку. Глаза его остекленели, а лет ему в этом миг можно было дать вдвое больше, чем следует. Он тихо-тихо прошептал что-то на родном языке (Ирис не расслышал, хоть стоял в полуфуте рядом. "Грязь"? "Мразь"? "Князь"?), затем медленно поднял глаза на замершего товарища. Ирис протянул руку и помог Эрдину подняться.
   - Не благодари, - сказал наконец тот на обыкновенном для Островов эльфийском. - Не надо. Я не сделал ничего хорошего.
   - Выбора у тебя не было.
   - Был, но небольшой. Лучше сумасшедшему окончательно помешаться, чем живому отправиться на тот свет. Да еще тому, кого дома ждут.
   - А?
   - Черт побери, ты, видимо, действительно ее любишь. Я слышал, - просто объяснил Эрдин. - Чересчур роскошное жертвоприношение для динтаэна... Разума Эйрентила для него вполне достаточно.
   - Ты...
   - Только не спрашивай, кого я представлял и не проси перевести. Тошно. Понимаешь?
   - Да. Эйрентила не вернуть. По крайней мере, мне.
   - Забудь это имя. Нет больше Эйрентила. Нет, он умер. Я только что убил его окончательно.
  
   На следующее утро Ирис проснулся поздно, с больной головой и полнейшим ощущением того, что все произошедшее накануне было кошмарным видением воспаленного разума. Ничуть не бывало. Сев на кровати, которую сам же вчера ночью и помогал в комнату затаскивать, эльф окончательно убедился если не в собственном здравом уме, то во вполне сносной памяти.
   Литту ничуть не получшало, но и хуже не сделалось. Ценный аргумент для хозяина и его прислуги, которые вчера едва все скопом сознания не лишились при виде покойника в комнате. Причем - покойника совершенно для них незнакомого, и неведомо как внутрь проникшего. Ирис не стал объяснять, что в вечер секулы мимо празднующих мерунцев в трактир мог проникнуть отряд аборигенов Скорпионовых Островов в парадной раскраске и полном вооружении - и проникнуть абсолютно незамеченным.
   Заверения эльфа, что покойник не совсем мертв, хозяин отнес, кажется, к последствиям позавчерашних возлияний, но ни стражу не позвал, ни в управу не побежал. Что не давало никакой уверенности в том, что он не сделает этого через четверть часа, несмотря на позднее время. Ирис продемонстрировал собравшимся ауру менестреля, но увиденное людей не слишком впечатлило. Эльфы, дескать, колдовать горазды...
   Ирис вздохнул и предложил поверить ему на слово. Хозяин странно усмехнулся и тотчас же спросил, где его прежний жилец, с кого ему теперь ждать платы, и не убил ли Ирис и своего сородича тоже.
   - Эйрентил не вернется. Я его не убивал, как бы не наоборот, но он не вернется. Так уж вышло, некогда ему стало прощаться. Можете у соседа поинтересоваться, он через две улицы отсюда останавливался. И не думаю, что он заплатил вам меньше, чем за неделю вперед. Впрочем, и я в долгу не останусь.
   Ирис, не вдаваясь в дальнейшие подробности, выложил перед кабатчиком последнюю мелочь.
   - Рассорились, что ли?
   - Можно и так назвать.
   - Я-то думал, вы ему приятель...
   - Я тоже так думал.
   - А-а-а, ясно, - протянул хозяин, которому совершенно ничего не было ясно, кроме того, что за одну комнату он получил тройную плату и головную боль в виде покойника.
   - За э-э-э... - Ирис споткнулся, не зная, как теперь назвать Литта, но его поняли и без имен, - не беспокойтесь. Если бы я взялся его убивать, то убил бы наверняка, и уж во всяком случае нашел бы для трупа место получше, чем своя же комната. И вам, уважаемый господин, того места не показал бы.
   - А-а, ну да... - кабатчик даже вздохнул с облегчением.
   - Убить пытались, действительно, но не я. Сообразили теперь? Для чего бы мне сюда вас звать, если мне есть, что скрывать. Вы даже не знали, что он у вас в трактире, так чего проще - не говорить вам, дверь запереть, и делу конец. Раз уж я такой извращенец, чтобы с трупами в одной комнате ночевать.
   - Ну да, - повторил хозяин. - А ну как бы мы сами вошли. Прибрать...
   - Вот затем я вас и позвал. Меня бы вы пока нашли, пока то да се... а найти меня это еще не значит - поймать... Но его-то вы бы точно хоронить взялись!
   - Ваша правда. Нехорошо покойнику лежать...
   - Да он не умер!
   - Да понял я, понял, - замахал руками трактирщик, испугавшись реакции эльфа. - Шутка ли, позавчера убили, а как будто только что... Это я споначалу не сообразил, не каждый день покойники, пусть и не мертвые, встречаются. Слыхал я о таком. Вон, в Инагуне, говорят, в главной покойницкой, раньше аж колокол висел - нарочно для таких.
   - Хорошо бы его снова повесить. Хорошо, что поняли. Рановато его хоронить.
   - Да уж... Живьем в землю закопать... тьфу, пакость... Слыхал я такое, - повторил трактирщик, - сон вроде смерти. Только думал, что он на сон-то больше походит. А тут ведь даже и не дышит.
   - Вы даете... Как же человека в Инагуне в покойницкую отправляли, если он дышал?
   - Тьфу, пропасть, - махнул рукой трактирщик. - Вот старый дурак. Ладно, чего о мертвецах на ночь...
   Хозяину много чего еще хотелось спросить и узнать, например, что понадобилось человеку от эльфов, чем можно так эльфу насолить, чтобы он тебя убил (или хотя бы попытался) и где теперь искать убийцу (и стоит ли), но он воздержался, поклонился, пожелал доброй ночи и исчез, оставив дверь непритворенной.
   - Доброй ночи, - повторил Ирис, закрывая дверь и задвигая щеколду. - Доброй ночи и приятных снов.
   Наутро он проснулся лишь часам к десяти, потому что заснул на рассвете. Едва Ирис успел одеться, как по ступеням забухали шаги. Не дожидаясь стука, эльф отворил дверь, пропуская слугу с кувшином, полотенцем и тазом. Тот без особой щепетильности, пока Ирис умывался, разглядывал Литта и, видимо, счел, что хуже мертвецу не стало, потому что довольно ухмыльнулся и вежливо спросил, чего принести на завтрак.
   Через час Ирис понял, что если он так и просидит, глядя на синее лицо менестреля, до вечера, то в трактире действительно будет покойник. Заручившись словом хозяина, что никому не взбредет в голову ни хоронить, ни пытаться разбудить Литта, эльф отправился гулять. Не в последнюю очередь еще и за тем, чтобы, если повезет, увидеть альнаров.
   Не повезло. Эрдин и его подчиненные исчезли начисто, словно их в Меруне никогда не бывало. Способности Тэй'ара вплотную приближались к мистическим, потому что ни один из пяти трактирщиков не принимал на постой компании Старших. Содержатель "Ветки яблони" подробно пересказал Ирису их с Эрдином повесть, добавив от себя сетования на сломанное кресло и странный холод, образовавшийся в комнате со вчерашнего вечера и до сих пор не выветрившийся.
   На этих словах Ирис перебил трактирщика и выразил желание взглянуть. Хозяин пробормотал что-то насчет того, что холод глазами не видно, но ключ дал. Видеть не понадобилось. Стоило дверь отвориться, как эльфа окатило неприятной леденящей волной. Ощущение тотчас же пропало, но за пять минут в комнате Ирис продрог больше, чем если бы ночевал под открытым небом в дождь. Хозяева, конечно, навели порядок, ставни были плотно закрыты, но Ириса не покидало чувство, что света в комнате все же больше, чем следует.
   - Не стоит эту комнату сдавать эльфам, - честно сказал он трактирщику, который поджидал в зале.
   - А людям?
   - Пожалуйста. Думаю, холод выветрится, но любой эльф почувствует магию как только переступит порог. Люди же этого не ощущают.
   - А оно не вредно?
   - Нет. Это лишь отголоски, остатки магии. Вроде следа на снегу. Тот, кто оставил, мог бы быть опасным, но не сам же след. Вам же на руку, дров уйдет у постояльца больше.
   - Ага, если только по голове за сквозняки не настучат. Дровами же. А, еще, скажите, мерещится мне, или там вроде светлее стало?
   - Не мерещится. Это тоже след. Пройдет.
   - Вот дела, - покачал головой хозяин. - Большая волшба там творилась.
   - Я знаю, спасибо, - предупредил повторный рассказ Ирис. - Вы скажите лучше, эльфа, что был со мною вчера, вы видели раньше?
   - Да вроде видел, - неуверенно пожал плечами трактирщик. - Я Старших, простите, плоховато друг от друга отличаю, но, кажется, видел. На улице как-то... третьего дня, что ли...
   - Одного?
   - Нет, в том и дело. Был бы один, я бы уж запомнил, а там трое было, да ведь и я не приглядывался. Вроде, он. А что такое?
   - Да ничего, собственно. Не ожидал его здесь встретить, только и всего. Стало быть, где он останавливался, не знаете?
   - Да уж нет. Не ходил по соседям, не спрашивал, не обессудьте.
   Ирис усмехнулся.
   - И не надо. Сколько у вас вообще трактиров?
   - Пять, если и "Пилу" считать. Но там не то что Старший, а и не всякий человек комнату снимет. Кому охота блох да клопов кормить.
   - Спасибо, - кивнул Ирис трактирщику. - И простите за комнату.
   - Да что... - смутился тот. - Я не понимаю, что ли... Уж если сейчас держится, то что творилось-то... хорошо головы у вас на плечах остались...
   - Вот это верно. А слуги ваши тоже чувствуют? - внезапно спросил Ирис, уже дошедший до двери наружу.
   У трактирщика вытянулось лицо.
   - Понятно, - улыбнулся эльф. - Бывает.
   - Господин эльф, - насмелился трактирщик ровно через миг, - надолго вы к нам?
   - Не знаю, если честно. А есть разница?
   - Да я собственно... хотел спросить... нельзя ли вот эту историю записать. Что было это, для потомков вроде... не каждый же день такое случается, да еще в моем трактире.
   - В вашем трактире такого хорошо бы больше совсем не случалось. Так и без трактира остаться можно.
   Хозяин торопливо пробормотал "Чур, меня, чур" и все так же просительно смотрел на Старшего.
   Ирис пожал плечами.
   - Пожалуйста, записывайте. Можете еще добавить, что не все люди следы заклинаний чувствуют.
   - Спасибо, - поклонился трактирщик. - А то я байки... то бишь разные странные истории, легенды собираю...
   В голове Ириса щелкнуло, но он и рта не успел открыть. Хозяин сам заговорил о нужном.
   - А еще... вы, если задержитесь у нас, может, заглянули бы вечерком... Чего в "Борове" делать, напиться разве только...
   Эльф рассмеялся.
   - А вы предлагаете более интеллигентное времяпрепровождение? Согласен. Я люблю байки и легенды.
   Трактирщик одновременно всплеснул руками и поклонился. Ирис поклон вернул и вышел. Времени предостаточно. Вечер у трактирщиков начинается не ранее девяти-десяти пополудни.
   Обойдя три оставшихся заведения, в том числе и "Пилу", эльф только усмехнулся про себя прыти альнаров. Появиться в городе компанией и исчезнуть, не оставив и следа... Молодцы. Побывать во всех трактирах города, но не заночевать за четыре дня ни в одном... Еще раз молодцы.
   Выйдя из "Пилы", Ирис пошел куда глаза глядят. Знакомое поведение. Так ведет себя тот, кто знает слежку за собой, но не знает следящего. Ждет удара, но не знает, откуда его нанесут. Тэй'ару вновь мешают работать, и не прямые "работодатели" - от них альнары скрывались бы в последнюю очередь - а те, кто, по разуму, должен бы помогать. Иначе объяснить стремительные исчезновения Эрдина с командой Ирис не мог. М-да... наблюдатель им и впрямь бы не повредил, да не один, а как минимум десяток. Проговорился Эрдин...
   Мысли Ириса оборвал хорошо поставленный мужской голос, говоривший стихами. Эльф споткнулся, огляделся и понял, что голос доносится из-за забора по правую руку. Над забором нависали обобранные ветви яблонь. Голос читал "Сто рассветов", знаменитый монолог Кия - хорошо, с выражением, но без пафоса и натуги. Ирис усмехаясь, стоял, слушал. Стихотворные строки перебивались равномерным стуком мотыги, шорохом земли и редким дыханием чтеца. Интеллигентный земледелец...
   Эльф стоял под забором не менее десяти минут и поражался все больше. Одно дело, знать наизусть монолог Кия и совсем другое - всю поэму в тысячу с небольшим строк. Голос не останавливался, не сбивался, "Рассветы" явно читались не первый десяток раз.
   - Встает над морем новая заря,
   Природа предвкушает пробужденье...
   И волны океанские в движеньи
   Неспешном льнут, Творца благодаря,
   К суровым скалам, к серому песку,
   К безжизненным базальтовым утесам...
   И к вам, о, волны, я иду с вопросом...
   - Вы в силах ли убить мою тоску?
   Низкий и квадратный, почти совершенно лысый человек за мотыгой вздрогнул и едва не упал в грядку лицом, услышав голос в ответ собственному. Ирис, который не выдержал и забрался-таки на забор, рассмеялся и спрыгнул вниз.
   Огородник обернулся и остолбенел. То, что ему ответили, явно не шло ни в какое сравнение с тем, кто ответил, а также с тем, что этот кто-то сумел появиться по эту сторону забора абсолютно бесшумно. Несколько мгновений человек хватал воздух ртом и эльф, опасаясь, что его чересчур эффектное появление еще будет стоить бедняге ума, поспешно поклонился.
   - Извините, не хотел пугать. Просто...
   - Да что вы, что вы... - затараторил лысый огородник. - Понимаю... А я тут вот, изволите видеть, - человек продемонстрировал мотыгу, - грядки готовлю.
   - И память тренируете, - в тон ему продолжил эльф.
   - А, ну да, не без этого... Хороша поэма, согласитесь!
   - Хороша, спорить не буду. Вы как - поклонник Китира или поклонник этого жанра?
   - Да я поклонник хорошей поэзии. Вот только вернулся из Дорана, - человек в восторге взмахнул рукой, мотыга описала зловещую дугу. - Эх, до чего же хорошо!..
   - Согласен, - кивнул Ирис с улыбкой.
   Огородник и любитель поэзии с маху воткнул свое орудие в землю.
   - Были?!
   - Был, правда, к сожалению, не до самого окончания...
   - Ах, ты... а я гляжу... - мужчина вновь задохнулся и отвесил низкий поклон эльфу.
   Тот помотал головой, мол, не за что. Огородник, обретя дар речи, затараторил без складу и ладу.
   - А я думаю... эльфов отродясь... а чтоб знакомые... а все равно будто видел... И ведь видел! И слышал! И хорошо же... про дружбу-то, золотые слова... И Стихоплета, поди, знаете, и других... Стихоплет - вот тоже мастер, а вроде не скажешь, бродяга бродягой... Что же не до конца... а, что я спрашиваю... Стихоплет-то тоже пропал, да он ведь вроде как председатель Лиги поэтов. Раньше-то, в прошлом году, и в позапрошлом, он в таком костюме был... знаете, как с картинок из книги о древних временах... с кружевами...
   - Вы, получается, эти фестивали от самого основания Лиги посещаете?
   - Да нет, третий год, как узнал. Они места еще меняют... ну да, может, и лучше, а то прикормится кто... В прошлом году были в Инагуне, а позапрошлом в Телегуине. Я не думал, что они до Дорана доберутся, мал вроде городок... может и наш когда сподобится...
   - Со Стихоплетом вы тогда же познакомились?
   - Познакомился! - прижал обе руки к сердцу огородник. - Да если б я с ним познакомился!.. Так, видел, благодарил... Ну, есть грех, лютню за гриф подержал - на счастье, - мужчина конфузливо захихикал и принялся потирать руки.
   - И что он?
   - Да такой же, как сейчас. Если того костюма не считать, - мужчина положил ладонь на рукоять мотыги.
   Ирис решительно пресек попытку человека вернуться к занятию огородничеством, чему тот лишь искренне обрадовался.
   - Эх и редко же встретишь образованного человека!.. Вот Тинам, хозяин "Ветки", да Зарнах - доктор, вот и все... Скучно.
   Следующие несколько часов скуку огородника, представившегося Дарном Фетайном развеивал пусть и не человек, но тоже вполне образованный эльф. На вопросы Ириса он выложил подробнейшее описание Литта за оба года. Человек и без вопросов рвался говорить о знаменитом менестреле.
   Оказалось, что еще пять лет назад никто о таком и не слышал, и вот в позапрошлом году на фестивале - как снег в середине лета. Точнее, как гром среди зимы... Через год о Стихоплете не говорил лишь глухой, а еще через год о нем знают и слепые, и глухие и слабоумные от рождения. Откуда он взялся и где был с таким талантом раньше - непонятно, но уже хорошо, что откуда да нибудь, а взялся. Из таких сведений, что не получить, слушая стихоплетовы песни, никто не знал, по словам Дарна, ровным счетом ничего. То, что менестрель из Кассира родом, это ясно и дрозду, как и то, что он явно одинок. Большего не знали и в Лиге, Дарн и сам спрашивал, и через других узнавал - пусто. Словно он, Стихоплет то есть, три года назад с Луны свалился.
   На слове "плагиат" Дарн замахал руками и приобрел оттенок вареной свеклы. Подлые наветы клеветников! Стихоплет ничего и никогда не крал! Если бы было у кого такое красть, по дорогам ходили бы целые толпы стихоплетов, а он отчего-то один. Такое еще не всякий сыграет и споет не каждый, так у кого красть. А потом, если перевод - так Стихоплет так и говорит - мол, не мое... И в Лиге, на что уж поэты народ суматошный и что греха таить, завистливый, а и там ни слова дурного сказать не могут. Не всем он, конечно, по нутру, но вот про честность его и соперники не заикаются. Не похаять, видимо. А кто говорит - так тот сам и крадет. Он, Дарн, так мыслит. И кто бы там ни был, хоть... Человек запнулся на полуслове, словно подавившись остатком. Ирис едва удержался, чтобы не похлопать его по спине.
   - Хоть эльфы, - спокойно продолжил он. - Да, я от эльфов и слышал. И тоже верить не склонен.
   - Да как здесь верить?! - вскочил с лавки, на которой просидел, пусть и подскакивая и ерзая поминутно, битых три часа, интеллигентный огородник. - Невозможно верить! Вы не сомневайтесь, я сейчас докажу!
   Огородника унесло с крытой веранды в дом, а буквально через полминуты перед Ирисом упала растрепанная и замасленая книжка их серой бумаги в наидешевейшей обложке. Чернила потускнели от света, листы местами протерлись и истрепались по краям, но переплет был бережно обшит суровой тканью, а кое-где и выпавшие листы - аккуратно вклеены. То, что книга прожила более одного прочтения было явно не заслугой издателя. Ирис открыл наугад и попал на знакомую вещь. Литт пел ее в кабаке в Доране. Перелистав, он отыскал еще две знакомые песни. Желая заглянуть в оглавление, Ирис в нарушение всех правил в начале увидел имя издателя - какой-то Р. Неданна и дату - конец позапрошлого года, ноябрь 84-го. Видимо, печаталось, по следам того фестиваля, где впервые увидели Литта. Оглавление, конечно, располагалось в конце книжки. Считая для чего-то стихи, эльф вдруг споткнулся, словно напоролся босой ногой на гвоздь. "Безмолвие". Как можно безразличнее он перелистал страницы. Да, то самое... То самое "Безмолвие", но в конце 84-го... Эйрентил прочел его Ирису полугодом позднее. Ирис помнил совершенно точно, его еще поразили странные рифмы в середине строки. За окном стояла весна... Эйрентил сказал, что написал только что...
   Ирис перечитал дважды. Кто автор, не осталось ни малейших вопросов. Даже не будь даты - эти рифмы в середине, такие же, как в "Верности"; эти идеально подобранные слова - на всеобщем "Безмолвие" звучало музыкой без всякой лютни... Чувствуя дрожь в пальцах, эльф вернулся к оглавлению. "Для тебя", с теми же рифмами в середине... Услышав его в Глорииндоле, Ирис уверился было в том, что Эйрентил решил взяться за ум и вернуться к Геделинн. Потом, поняв, что ни к кому поэт возвращаться не собирается, они с Иллирэн еще долго недоумевали - как можно написать такое искреннее признание в любви, до самопожертвования, и ничего не предпринять в действительности. Тогда они решили, что вся энергия, которую любой на месте Эйрентила направил бы на примирение с возлюбленной, друг их направил на создание послания к ней. На остальное сил не осталось. Оказалось, все проще - в любви признавался Литт и, конечно, не к Геделинн.
   "Когда я не вернусь...", "Ночь махнет изумрудным крылом...", "Зима моей любви"... Пять стихотворений из пятидесяти двух. Десятая часть. И это - два года назад, когда Эйрентил и слыхом не слыхивал о стихоплетах. Сколько же теперь? Две трети? Три четвертых? Ирису внезапно стало настолько горько, что ком к горлу подступил. Одновременно и за Эйрентила, которому стоило увидеть этот сборник раз, чтобы утратить последний разум, и за Литта - который ни о чем не подозревал и которому стоило опоздать с публикацией, чтобы навсегда лишиться и собственных стихов, и репутации честного человека. Тем более, что публикации Литта явно не заботили. Раз уж последняя, что смог добыть столь преданный почитатель - позапрошлогодняя и на такой ветхой бумаге.
   - Вы что, господин...
   - Ничего и просто Эриэссэль. Просто неприятно от лжи. Только и всего.
   - Да куда уж неприятней!.. Какие стихи-то, а!.. Загляденье, красота небесная, вот уж до такой степени, что и эль... Старшим завидно. Простите, то не к вам...
   - Я понимаю. Вы конкретно с этим завистником встречались, так? И, полагаю, он много чего вам интересного поведал.
   - Да не я сам, меня б еще удар хватил, послушай я такое. И так здоровье ни слишком, а тут такие волнения... Нет, мне рассказывал очень хороший мой приятель, как раз тот, что эту книгу печатал.
   - А почему на такой бумаге?
   - А-а, это он из хитрости. Торговец все ж таки, не без этого. Стихи-то хорошие, а бумага быстро рвется и переплет в негодность приходит - вот и покупают люди еще и еще. Он печатать едва успевает.
   - А сам Стихолет об этом сборнике знает?
   - Обижаете! Как можно, конечно, знает. Они с Ринтой бумагу подписали, Ринта ему соотечественник, кстати... А Стихоплет-то не дурак, денег не взял ни лички, а вот стихи все проверил лично и процент назначил - и куда переводить указал. Понимает человек.
   - Наверное, понимает, раз сам пишет. То есть у Стихоплета есть накопления?
   - Получается, есть. И у Ринты благодаря ему, ну, конечно, не ему одному, тоже есть. И Стихоплету выгодно, чтобы печатать часто, денежка-то капает. Только вот староват сборник, а Ринта все никак этого Стихоплета не уловит, чтобы продолжение печатать.
   - Уловит.
   - Что? - вытаращил глаза Дарн.
   - Ты слышал. Уловит, только найди этого своего приятеля. А Стихоплет будет за мной.
   - Ох, вот это будет! - Дарн едва не бухнулся с лавки в священном экстазе. - Стихоплет, новая книга!..
   - Постой, радоваться будем, когда она выйдет. А сейчас расскажи подробнее о том завистнике. Ринта твой привирать не склонен?
   - Случается, но не работой же... Он другим хвастает... - огородник недвусмысленно похихикал, убедился, что до собеседника дошло, и продолжил. - Недавно, перед фестивалем, в Доране мы с ним сидели... Выпили, то есть, он выпил, так, кружечку, не больше, а мне нельзя, доктор запрещает... сердце не то... Так и речь зашла как раз о Стихоплете, и Ринта мне говорит, мол, встретил не так давно, будто бы с недели две - ну, это тогда с недели две, теперь то есть все три - какого-то сумасшедшего эльфа, то есть Старшего, который на Стихоплета поклеп возводил. Дескать, тот что-то украл. Не помню уже, где он того Старшего встретил, то ли у Телегуина, то ли вовсе на развилке, когда Петля на юг уходит, а только мирно они сначала разговаривали. Про всякие были и небылицы, про легенды - эльфьи, то есть, ваши и человеческие, то есть, наши... Про Нелахо-Дана, про Дальних эльфов, про Северного Стража, про болотные огни, про кошку...
   - Про какую кошку?
   - А, есть легенда про какую-то большую кошку, да я ее толком не знаю, еще чего не то привру. За кошкой - это вам к хозяину "Ветки", "Ветки яблони", то есть. Он по легендам знаток.
   - Хорошо, потом с кошкой, что дальше?
   - Старшему вроде беседа по нраву была, тоже ему особенно про кошку понравилось, не слышал, мол, такой. Потом как-то слово за слово, и до Стихоплета добрались. И вот тогда показал Ринта Старшему эту книгу. Вернее - подарил, да тот потом вернул. Поначалу-то он обрадовался вроде, стал читать, а на третьей или какой там странице, Ринта говорил, аж испугался - думал, с эльфом припадок сделается. До того тот бледный стал и весь затрясся. Тычет в страницу и даже слова потерял. А там вот как раз, кажется, "Для тебя" и было... Ринта, мол, господин, в чем дело, а тот ему - откуда взял книгу. Приятель мой - так сказал же - сам и печатаю, с разрешения и одобрения автора. Не бойтесь, говорит, автора мы не обидим, не забудем, честь ему от нас и хвала, и прибавление в кошельке. Тут Старший вовсе чуть сознания не лишился. Как говорит, честь и хвала, как с разрешения автора, когда вот он я, автор, и ничего я не разрешал и никто хвалы мне не воздает. Приятель мой думал, это шутка, ваши, эльфьи то есть, шутки не всегда нам понятны, потом, видит, нет, серьезное дело. Он и сам испугался - а ну как Стихоплет его надул! Это же страшное дело, у Старших красть! Ну Ринту тоже так просто не объедешь и вокруг кривой сосны не обведешь, он и спрашивает эльфа - а когда вы, уважаемый господин, это написали. Год, а желательно и число.
   А эльф отвечает, причем, Ринта рассказывал, без запинки отвечает, будто правду говорит - вот, мол, "Для тебя" писано весной 85-го, где-то в апреле, "Безмолвие" летом того же 85-го, а "Изумрудная ночь" - зимой 86-го.
   Приятель мой и укажи ему на дату - а, 84-й, не угодно ли! Это отпечатано в 84-м, а писано, значит, еще раньше. Тут Старший такое сказал, что Ринта точно понял - сумасшедший. Извините, конечно, но, наверное, и среди вашего народа такая беда случается.
   - Случается, и чаще, чем с людьми.
   - Так вот, эльф тот ответил, что ничего удивительного, что, дескать, как бы это... человеческим-то языком... будто Стихоплет из головы у этого эльфа стихи крадет. А, каково! Это ж надо такое выдумать! Ринта сказал, что, наверное, они тогда бы были на эльфийском. А Старший рассмеялся и говорит, - они и были на эльфийском, да Стихоплет их нарочно перевел, чтобы всю славу себе забрать и автору, ему, эльфу то есть, ничего не оставить. Вот так. На том они и расстались. Чего Ринте с сумасшедшими говорить, да еще с такими, которые хороших, нет, мало, гениальных! - поэтов в краже обвиняют, когда у самих рыльце, извиняюсь, в пушку.
   - Правильно сделал, - кивнул Ирис. - Этот сумасшедший мог Ринту и в сговоре с вором обвинить - и тогда бы ты с приятелем своим в Доране не беседовал и печатал бы книги кто-то совсем другой.
   - Да нет, что вы... это ж не убийца был, приличный эльф, Старший... К тому же молодой совсем, то есть выглядел...
   - Я понял, - кивнул Ирис, которого упомянутый "приличный эльф" едва не убил дважды, причем оба раза - изощренно и с особым удовольствием.
   Дарн глянул на собеседника, понял, что с темой умалишенных пора заканчивать, отдышался после утомительного и волнующего рассказа и убежал за горячим чаем. Ушел от него Ирис только спустя еще четыре часа. Спешить ему было некуда, радушный огородник был так рад и воодушевлен, что накормил гостя обедом два раза и предлагал еще с собой, "про запас", да и ранний уход гостя мог опять-таки нехорошо сказаться на слабом здоровье хозяина.
   Наконец в густых сумерках эльф вышел из дома - как положено, через калитку и до самого угла виделась ему в неярком свете фонаря над крыльцом багровая лысина любителя поэзии и земледелия. Ирис, стараясь отряхнуться от неприятных мыслей, гулял по темнеющей Меруне, бездумно глядя на фонари и звезды и не замечая дороги, пока не уткнулся в витые перила крыльца "Ветки яблони". Что же, самое время послушать легенды. О кошке, о болотных огнях, а, может быть, и о Нелахо-Дане.
   Хозяин уже поджидал, Ирис едва не скривился, увидев третий за день обед на столе (по времени суток, ужин, конечно, но по обилию - обед, вне всяких сомнений). Передав привет от интеллигентного огородника Дарна, Ирис завоевал сердце хозяина целиком и без остатка. Тому тоже было скучно в городке и все тех же знакомых - Дарне и докторе. Ирис заикнулся было о Нелахо-Дане, но пришлось разочароваться. Тинам Гедан не собирал легенд эльфийского народа и объяснил причину такого равнодушия.
   - У вас ведь что, или не легенда - в том смысле, что чистая правда, или совсем байка, красивая сказка, придумка ловкая. Тех легенд, что у нас, чтобы стариной пахло, чтобы сквозь слой, а то не один, давние дела проступали, у вас таких и нет уже, наверное. Древний вы народ, уж чересчур древний, не поймите за покор.
   Ирис улыбнулся. Трактирщик был практически прав. Тот понял верно и долго говорил благодарному слушателю, как упоительно настоящему исследователю (он употребил это слово с нескрываемым удовольствием) выискивать крупицы правды, зерна реального в песке вымысла, в пустой породе наслоившихся друг на друга суеверий и небывальщины... Как долго и обстоятельно нужно сравнивать легенды и мифы жителей разных мест, как порой отличаются верования соседей и как схожи, непостижимо схожи оказываются легенды далеких друг от друга народов. И как сверкает та малая истина, которую все же удается найти. Ирис слушал, не перебивал и только удивлялся, когда трактирщик успел наладить переписку едва ли не со всеми обитаемыми островами. Ему не писали разве что аборигены Скорпионовых (за неимением письменности), феи (по той же причине) и пикси (за неимением привычки излагать правду - что письменно, что устно).
   Все накопленное Тинам бережно переносил в толстенные конторские книги, в которых обычно заносили доходы, расходы, имена клиентов, поставщиков и прочее. Книги были разделены на главы, подглавы, статьи и отмечены ярлыками с буквами и цифрами. Тинам признался, что видел такое в библиотеке в Теленн-Ванне, в молодости. Увлекшись, трактирщик забыл обо всем на свете, в том числе о намерении гостя накормить чем-то посущественнее беседы. Гость в обиде не остался. Только к полуночи Тинам вспомнил и об ужине, и о том, что, говори он хоть год кряду, а всех легенд ему не пересказать.
   С сожалением оторвавшись от высокого, хозяин "Ветки" без особой надежды спросил, не желает ли гость услышать какую-нибудь одну легенду. Трактирщик явно считал, что эльф откажется и от еды, и от рассказа, но Ирис был другого мнения о собственных желаниях. Чай остыл, сказки о кошке он раньше не слышал - так чего же еще желать за полночь в тихом трактире. Холодный чай более соответствовал эльфийской привычке, чем то раскаленное его состояние, которое всегда подавали на стол люди; Тинам подскочил от удовольствия, потянулся было за книгой, но Ирис его остановил.
   - А можете своими словами? Я верю, что вы не сами придумали. Я никогда не слышал легенды о кошках, по крайней мере, от людей.
   - Это странная легенда, такие редко встречаются. Она известна не меньше сотни лет, по крайней мере... я все же, позвольте, справлюсь... а вот... да, более сотни лет, сто сороковой... Это упоминание, конечно... Отвлекаюсь, простите. Так вот, более сотни лет, а сообщений немного, и сообщения эти то совсем не появляются, то вновь возникают, причем приходят каждый раз из другой области. И где они той столетней давности, от бабок слышали, где - от отцов, а сейчас - кто сам видел. И что ведь странно, где легенда давняя - она давняя и есть, в прошлом времени, вроде как было, да прошло... Началось, кажется, с южного Кассира... да, конечно... Потом Кссарра, но они хотя бы граничат, а после - вообще Форнтиол, а последние сообщения - все наши, из Княжеств, из разных областей. Но что важно - только из лесных, оттуда, где лесов много.
   - Так, и что за легенда?
   Трактирщик расплылся в улыбке.
   - Ходит, говорят, по лесам кошка. Всегда одна, и именно кошка, женского полу. Кто говорит, появляется лишь ночью, кто - что и день ей не помеха; говорят, что может исчезать с глаз быстрее летящей птицы - была и нет. Следы видят, и на коре полосы от когтей. Всем бы кошка на домашнюю похожа, если б только не цвет - а здесь, все сходятся, она не полосатая, не черно-белая, не рыжая, а как перестоявшее топленое молоко, красивый цвет, шерсть густая, блестящая и короткая. Уши маленькие, треугольные, глаза ярко-зеленые.
   - Действительно, кошка, - ухмыльнулся Ирис.
   - Да, - лукаво подмигнул его трактирщик, - кошечка, всем бы домашняя, да размер не тот. Тут снова кто что говорит, только и самые скромные указывают - не менее полугодовалого теленка. А иные - с быка.
   - И чем бы она в лесу питалась? - фыркнул эльф. - Шернами?
   - С быка - это перебор, конечно... Да и не ест она, потому как не кошка это, а лесной дух в виде кошки. Это одни говорят. А другие - что Хозяйка.
   - Что-что? - насторожился Ирис.
   - Слышали, конечно? Да-да... у каждого места Хозяин должен быть, а это женского полу, стало быть - Хозяйка. Птиц она не трогает, дичи не истребляет, на глаза показываться не любит. Ходит, вроде как проверяет, все ли в порядке, все ли хорошо. Ну и, не без того, разных лихих людей не любит - не то что разбойников, которые лесу ущерб чинят и ей мешают, а и вообще разных лихоимцев, которые только что через лес и идут. Вот таких пугает, иной раз что и до смерти.
   - Что же... увидишь кошку ростом с быка, можно и в мир иной отойти. Тем более, если совесть нечиста и в сумерках по лесу... В таком случае можно и без кошки обойтись. А тех, кто в таком лесу прятаться вздумает, она случайно не защищает?
   - Ваша правда, бывает и такое. Причем, не разбирает, мужчина или женщина. Хозяйки-то они как-то больше к мужскому полу склонны, а эта не разбирает, всем помогает. Рядом с нею, говорят, не то что волки, а и шерны не страшны. От одного ее рычания обратно под землю прячутся.
   - Ага, так кошечка рычит!
   - Ну да, а мяукать вроде как совсем не может. Мурлыкать - вот это да, на пол-леса слышно, если довольна. А уж рык - медведь по сравнению с нею - котенок безголосый и больше ничего. Как гром по весне, по всему лесу отдается и непонятно с какой стороны идет. Что, слыхали о таком?
   - Слышал такое, - ухмыльнулся эльф, - на Скорпионовых Островах. Там тоже живет немаленькая кошечка. А насчет того, что направления не разобрать - верно. Дичь пугается и, бывает, прямо в пасть бежит. Размером те кошки, конечно, не с быка и даже не с теленка, а с хорошую собаку, но и того достаточно.
   - Так, может, с того и пошло?! - глаза собирателя легенд загорелись.
   - Может быть... может быть... а скорее всего, легенда о Хозяйке ближе. Слышали люди краем уха, запомнили пару фраз и к Хозяйке ее приплели. Если бы все слышали, эта кошечка другого бы цвета была. Кошки со Скорпионовых куда красивей, чем топленое молоко, они ярко-желтые в тонкую черную полоску. И глаза оранжевые, а не зеленые.
   - Да уж, черно-желтую кошку грех пропустить... Ваша правда, должно быть, насчет Хозяйки-то... Только вот почему легенда то пропадает, то появляется, в толк не возьму. И не случается ведь ничего этакого, ни войны, ни мора, чтобы Хозяйке беспокоиться. Вот что у нас здесь, в Княжествах, нехорошего?
   "А чего хорошего?", - едва не спросил Ирис.
   - А откуда последние сообщения? Конкретно.
   - Так совсем близко... где оно... наш север... да вот! - Тинам тыкал в страницу. - Вот, господин Те... ну, вам неинтересно, в общем, господин из Дофинора пишет, что слышал о кошке от соседа. Вот сообщение из окрестностей Телегуина, вот из-под Инагуна... в общем, вся северная Петля здесь. У нас ходит...
   - Когда вам господин из Дофинора написал? - поднялся эльф и заглянул через плечо трактирщика в убористые строчки. Третье сентября... Телегуинское - двумя неделями позже, инагунское пришло восемь дней назад. Скажите, а находками своими вы с кем делитесь - с доктором, Дарном...
   - Да и все, - вздохнул Тинам. - Нету больше никого. Приезжают иной раз, конечно, так хорошо... Вот приятель Дарнов, Ринта, кассирец, а неплохой человек, издатель, книги печатает, благое дело делает.
   - Да, - Ирис, дочитав письмо на открытой странице, попытался сделать вид, что ему безразлично, - Дарн мне о нем говорил. Кстати, он говорил, что именно Ринта кому-то легенду о кошке от себя рассказывал.
   - А пожалуйста, он ее и напечатать обещал, и не только ее. Только найдется ли кому читать.
   - Бумаги пусть не жалеет, - посоветовал Ирис, - и найдутся желающие. Из моего народа, к примеру.
   - Это я как-то не подумал... Спасибо за совет.
   - Не за что, Дарн обещал с Ринтой этим связаться в ближайшее время. Так что готовьте материал. Давно он здесь был в последний раз?
   - Да в сентябре и был, вскоре после того, как я письмо из Дофинора получил. Да чуть ли не на следующий день! Точно, я обычно перед чужими хвалиться не привык, а тут не удержался, ведь только-только письмо получил. После такого перерыва... Показал Ринте, книги тоже... тому понравилось, давай, говорит, буду печатать, подумай...
   - Не думайте, а печатайтесь. Моим соотечественникам будет крайне интересно.
   Разговор быстро сошел на нет, трактирщик сообразил, что и сам устал, а с утра работать, и гостя заговорил до часу заполночь. Заручившись словом эльфа, что тот не пропадет и завтра тоже придет, Тинам наконец выпустил Старшего из своего гостеприимного дома.
   В "Боровике" его, конечно, уже не ждали. Хозяин отпер лично и только утер лоб при виде позднего постояльца. Ирис извинился, поднялся к себе и упал на кровать, не раздеваясь. Голова гудела от разговоров, внутри ворочался неприятный ком и долго не давала заснуть, перебивая усталость, неотступная мысль - что такого мог услышать Эйрентил в легенде о кошке такого, что его понесло на север? Понесло несмотря на свалившийся удар со стихами Литта, несмотря на то, что - еще сотня миль и можно будет разобраться с плагиатором лично или хотя бы передать ему пламенный привет. Чем кошка похожа на Нелахо-Дана?
   Следующие три дня прошли совершенно одинаково, с той разницей, что Ирис сжалился над чувствами хозяина "Боровика" и возвращался без четверти полночь, а не в половине второго. Утро дня четвертого началось, как ему и следовало, мутно и скучно. Ирис для разнообразия спустился в зал к завтраку, но там из компании были залетевшие погреться воробьи, да все те же слуги и хозяин. Эльф начал придумывать себе новое занятие для спасения от скуки и только собрался пообщаться с воробями, как хозяин, слонявшийся вокруг да около, издал булькающий звук и опрокинул на себя жбан кваса. Ирис вскочил, воробьи с паническим чириканьем рассыпались по балкам под крышей.
   Трактирщик поставил жбан на стойку, промахнулся, остатки кваса щедро окропили пол и часть стойки. Литт, вполне живой и уже не смахивающий оттенком кожи на пикси, стоял внизу лестницы и круглыми от удивления глазами смотрел на оцепеневших трактирщика и Ириса.
  
  
   Глава 2. Первая добродетель должника.
   Трактирщик был человеком простодушным и по простодушию не стал скрывать своих чувств и их причины. Отпихнув жбан ногой, он вплотную подошел к менестрелю и похлопал его по плечу. Тот едва не сел на ступеньку.
   - Ожил, значит.
   Трактирщик обошел Литта кругом, тот поворачивался следом.
   - Вот уж не думал... То есть, думал, конечно, что воскреснешь, но чтобы так быстро... и чтобы так враз... Я-то думал, это потихонечку как-нибудь делается, вроде как ребенок ходить и говорить учится...
   - Только этого мне не хватало, - ответил наконец Литт. - Да хватит на меня глазеть, я не девка. Ну, воскрес, с кем не бывает.
   Трактирщик нимало не обидевшись, посторонился, пропустил ожившего постояльца, словно для того, чтобы убедиться - насколько ровно тот будет ходить.
   - Ирис, что произошло? Оп... - Литт вовремя проглотил остаток слова. - Сколько времени прошло?
   - Пять дней, - торжественно ответил хозяин. - Я думал, с ума съеду, как тебя увидел.
   - Взаимно, - бросил через плечо менестрель. - Мне тоже уже нехорошо.
   - Вид у тебя в самом деле... неважный.
   Литт криво усмехнулся. Он действительно был очень бледен, со страшными кругами под глазами и странным блеском в самих глазах.
   - А-а, пройдет... Есть хочу - умираю. Мы хотя бы где, еще в Меруне? - заговорщицки прошептал Литт, наклоняясь к самому уху эльфа. - Что-то я этого идиота не помню.
   - Он тебя тоже не помнит. Погоди, ты далеко собрался?
   - Прогуляться, пять дней лежать... со скуки сдохнешь.
   - Вы есть-то что будете, - настиг Литта голос трактирщика.
   - Рябчиков! Ирис, ты дурак, что ли, совсем, отойди... черт побери, пять дней прошло, неужели не понимаешь, надо выйти... Не сбегу я и в обморок не упаду, пусти.
   Ирис хихикнул и посторонился, менестрель вылетел за дверь. Эльф упал на лавку, сотрясаясь от беззвучного смеха.
   - Так ему что ли в самом деле рябчиков?
   - Что? - преодолев приступ смеха, выговорил эльф.
   - Рябчиков, спрашиваю, или чего попроще. Мяса какого...
   - Какого мяса, дурак! Ты соображаешь? Он бы тебе печень шерна заказал - тоже побежал бы искать? Человек неделю не ел, какое мясо? Хочешь, чтобы он в самом деле стал покойником?
   - А-а-а... чего же тогда? Молока?
   - Не знаю, что у тебя есть для больных. Только ему не вздумай сказать, что он болен. Сам заболеешь. Ну? Что есть? Творог, сметана, я не знаю... бульон?
   - Творог есть, и сметана найдется. Бульона нет, но можно и сварить.
   - Свари. Чистый, без добавок, слышишь. И тащи все молочное, что найдешь. Дальше сами разберем. Наверх, в комнату. И воды для умывания побольше.
   - Зачем?
   - Надо, - отрезал Ирис. - Этому болезному скажи, что я наверху, пусть не задерживается.
   Литт задерживаться не стал, появился в комнате минут через десять после друга. Эльф молча указал ему на воду и полотенце.
   Менестрель также молча кивнул и наклонился умываться. Выпрямившись за полотенцем, он едва не сел на пол.
   - Ты что? - испугался эльф.
   - Да не надо, сиди! Ничего такого.
   - Ничего такого, просто тебе захотелось для разнообразия полежать на полу. Бывает.
   - Ирис, да перестань! - менестрель опустился на кровать. - Просто голова кружится, - добавил он спустя миг другим тоном.
   - Удивительно. Удивительно, что у тебя все еще есть чему кружиться. После подсвечника. Ты зачем, дурень, повязку снял?
   - А для чего она мне? - Литт ощупал затылок. - Все нормально... А было?..
   - Дыра.
   Взгляды человека и эльфа встретились. Ирис еле заметно кивнул. Литт покачал головой.
   - Слушай, - сказал он через миг, - а ты-то как? Я, ладно, подсвечник как-нибудь переживу, а вот как ты пережил заклинание?
   - Случайно.
   - Оно и видно. Э-э-э, вас, люди, стучать не учили, хоть ногами, прежде чем входить? Это что, сметана? Что, целая крынка?
   На Ириса напал новый приступ смеха. Трактирщик воспринял слова эльфа напрямую и, похоже, опустошил полпогреба. Молочных изделий хватило бы на десяток больных, да еще и здоровым бы осталось.
   - Люди, вы с ума сошли! Несите назад, мне и в год не одолеть, а если мне помогать станут, то и в полтора не справимся. Вот творог оставьте, да чуть-чуть, я, по-вашему, на кашалота похож... Черт, что за люди! Что ты смеешься?
   - Смешно. Да и плакать время будет как-нибудь потом.
   - Вот это верно. Эх, быка бы сожрал... Ну, ты будешь рассказывать?
   - Исключительно после Вас.
   - А мне что рассказывать? Ты сам все видел.
   - Ну, если о себе совсем нечего говорить - хотя бы давно ли с тобой такое приключается - можешь рассказать легенду о Нелахо-Дане. Настоящую, со всеми интимными подробностями отношений Хиддиатара и самого Нелахо-Дана.
   Литт едва не подавился творогом.
   - На кой... зачем тебе это надо?
   - Затем, что в обмен я могу рассказать тебе современную трактовку этой давней истории с несколько иными действующими лицами.
   - Ну, роль Нелахо-Дана занята давно и прочно, а Хиддиатар кто? Ты на него похож меньше, чем наш трактирщик - на умного человека.
   - Сам догадайся.
   - Как я могу догадаться? Кого еще четвертого принесло? Хорошо, хорошо, понял. Только мне нечего рассказывать, тебе будет неинтересно слушать. Хочешь знать, сколько раз эта дрянь со мной творилась, я и сам не отказался бы узнать. Если принять, что случай в Навите, когда я с Риандалом познакомился, был вторым... то этот - третий.
   - Молодец. Не только ходить и говорить, но и до трех считать не разучился.
   - Смешно, оборжаться впору. Только вот если между первым и вторым были еще случаи, тогда я не знаю, каким по счету оказывается последний.
   - То есть? - не понял Ирис. - Ты не помнишь, что ли?
   - Помню пару странных случаев, но тогда рядом не было никого, кто бы смог мне сказать, что это было - обморок или вот эта непонятная дрянь.
   - То есть ты потом не отличаешь летаргии от обморока?
   - А как я тебе отличу? Открываю глаза, место незнакомое, прошло несколько дней, ничего за эти дни не помню. А мне потом говорят, что уже хотели хоронить. Есть, правда одно отличие, но оно не слишком надежное.
   - Ну? - поторопил Ирис рассказчика.
   - Погоди, я еще подавлюсь, ты виноват будешь, - Литт отставил молоко. - В общем, мне после... ну, пусть летаргии, снятся странные сны.
   - Странные или страшные?
   - Бывают и страшные, но большей частью все же странные. Очень яркие, красивые, такие, что потом просыпаешься и не можешь разобраться, что реальнее: сон или явь. Помнишь, как у Диньяра - кто я такой: раб, грезящий свободой или свободный, снящийся рабу... Вот в точности так. Но странность не в том, мне сны вообще часто снятся, и всегда цветные. Обычно я во сне все и всех узнаю, даже если вижу впервые.
   - И не только ты.
   - Знаю. Всегда, даже если видишь несуразицу, или то, чего в яви никогда не видел - все равно четко знаешь, кто и что перед тобой. Вот снится, скажем, тебе, как Ниах-Ахал с императором Кассирской Империи Хартию подписывают: ни того, ни другого ты ни разу не видел, но знаешь - вот этот господин Ниах-Ахал, а вон тот - император. И будь Глава Совета хоть в тюрбане, а император в женском платье. А здесь я часто не понимаю, что вижу, не узнаю. Места какие-то незнакомые, люди... что-то происходит... всегда что-то происходит, иной раз неприятные вещи... но я не знаю, даже проснувшись, что это было. Прошлое, будущее или вообще иной мир? Или моя фантазия?
   - А сам что во снах делаешь?
   - Ничего. В том-то и дело, что я только смотрю, словно в замочную скважину подглядываю. Не участвую и даже не пытаюсь, будто знаю наперед, что то невозможно. Вот такие сны мне видятся неделю или около того, а потом все проходит. Вот насчет двух случаев я и не уверен. Что-то снилось, но раза по два... вроде должен был умереть, но очнулся, встал и пошел. Дьявол его знает.
   - Литт, а, может быть, ты действительно подсматриваешь в замочную скважину? - почему-то шепотом сказал Ирис. - Понимаешь?
   - Я думал о таком, но как я попаду в другой мир?
   - Кто сказал, что ты попадал - ты подсматривал. Видеть комнату в скважину и быть в комнате, согласись, вещи разные. Обычно человек подходит к скважине, а здесь скважина подошла к тебе. Ты знаешь, как твой мозг работает в этом состоянии? Что он может, чего не может? Отчего ему не начать воспринимать вести из других комнат, раз уж свою он не видит?
   - Знаешь, я не слиш... я вообще не разбираюсь, как работает мой организм. Меня устраивает то, что он работает. Так что возразить не могу, не знаю. Получается, это нечто вроде транса?
   - Возможно, мозг штука хитрая, хоть я тоже не специалист, как бы не наоборот. Ты о хрономиражах слышал?
   - Это видения прошлого? Битвы в воздухе?
   - Да, и битвы тоже. Раз уж воздух каким-то образом может улавливать информацию... то мозг устроен посложнее воздуха. Улавливает, а потом тебе и демонстрирует. В течение недели.
   - Может быть, и так, - пожал плечами Литт.
   - Что?
   - Да так, тошно.
   - То есть в полумертвом виде тебе было лучше?
   - Ты же понял.
   - Не совсем, - помотал головой Ирис. - Я тоже умирал, было дело, но это на любителя, мне не понравилось. Жить куда лучше. Если ты о жалости и прочей ерунде, то я тебя жалеть и не собираюсь.
   Лицо менестреля стало серьезным.
   - Когда это ты умирал? Те же сто сорок семь лет назад?
   - Да. Предсмертие у нас длится куда дольше, чем у людей, меня успели спасти.
   - Что длится? - не понял Литт.
   - Предсмертие. Лучшего перевода нет. Халда-хэно. Понимаешь, разумное существо умирает не тогда, когда перестает биться сердце, а когда перестает работать мозг. У людей между этими событиями - от силы минуты три, а у нас - часы. До суток иной раз доходит. Сначала я думал, может быть, у тебя именно такое затянутое предсмертие... но... с чего бы? И потом, сны после него точно не снятся.
   - Понимаю. Это то самое состояние, когда люди видят темный коридор? Так?
   - И свет в его конце. Говорят. Я не видел.
   - Понимаю, - повторил Литт. - Нет, это точно не то. Наверное, и впрямь летаргия.
   - А изводишься-то ты по той же причине? Потому что света не увидел?
   - Нет. Потому что вновь не понял, на кой я здесь нужен.
   Ирис не сумел придумать, что сказать. Литт вздохнул.
   - Мне Келат все уши прожужжал, мол, я должен понять, чем я таким ценен и для чего нужен именно здесь, а не в мире ином.
   - Вы с ним познакомились, случаем...
   - Случаем именно тогда. Это был тот самый первый раз, когда мне сказали, что я воскрес. То ли я сам тогда отравился, то ли помогли, я так и не понял. В общем, до Ленагуна я не дошел. Меня подобрали, и похоронили бы, не вмешайся Келат. Он что-то смыслит в таких вещах, у него в роду были волшебники... он дождался моего пробуждения. Так мы и познакомились. Он тоже спрашивал, сколько раз такое случалось, отчего и почему и не видел ли я света, не испытывал ли я особых чувств. А я ничего не испытываю. Совсем. Вот веришь, никакой эйфории, даже радости почти нет, что ожил.
   - Мне и верить не надо, я вижу.
   - Мне бы радоваться, что я такой нужный, а я не могу. Мне уже страшно становится. Я НЕ ПОНИМАЮ, чего я не сделал и что мне предстоит сделать. Может, мне ремесло сменить; может, на постоянную работу устроиться, семью завести, или что?! Может, писать одни симфонии или, наоборот, перейти на частушки? Может, мне надо "делом заняться", а стихи писать по ночам на стуле, чтобы жену не будить? Или мне в монастырь уйти?
   - Лечиться не пробовал?
   - Тоже вариант, - слегка отошел Литт. - Я понимаю, чушь несу, хуже бабы, но после такого мне действительно кажется, что я все не то делаю.
   - То есть, если бы ты делал все верно, то умер бы. Так?
   - Ну да... С чувством исполненного долга...
   - Ох и дурак ты, Литт. А в голову тебе не приходило, что это не предупреждения, а с точностью до наоборот. Свидетельства того, что ты верной дорогой идешь. Ты не умирал, тебя убивали, это разные вещи. Ты знаешь, что Келат тебя со свечой сравнивал?
   - Знаю. С моей же легкой руки. Стоило один раз признаться...
   - Не знаю, как ты, а я плохо горящую свечу по десятому разу не зажигаю. Я ее выбрасываю и ищу другую, получше. Но вот если свеча хороша, на кой черт я буду ее выбрасывать, если она полностью не догорела? Только потому, что какой-то мимолетный сквозняк едва не потушил пламя? Нет уж, пусть горит, сколько ее хватит. Без света даже эльфам неуютно.
   Литт молчал. По лицу менестреля было видно, что подобное объяснение действительно ни разу не приходило ему в голову.
   - А еще лучше - не пытаться объяснить то, чего понять невозможно.
   - А вот здесь ты тысячу раз прав! - поднял голову и наконец-то улыбнулся Литт. - Довольно ставить себя на место Творца и решать, как бы ты поступил вместо него. Что же, я тебе все рассказал...
   - Не все, - покачал головой эльф.
   - Пока - все. Теперь твоя очередь. Ты первый нашел Эйрентила, вот и говори. Тебя-то он за что? Меня, ладно, я понял, объяснили... Но о тебе он бормотал такой бред, вроде ты лжец и еще хуже, вроде ты не ты и всякое такое...
   - Хорошо, Литт. Дело серьезное. То, что ты теперь - первый плагиатор на Островах, ты, надеюсь, понял?
   - Понял исключительно хорошо. Подсвечник иной раз помогает при замедленном мышлении.
   - И потому тебе нужно Эйрентила опередить. Опередить с публикациями. Ринту помнишь?
   - Помню, но куда-то ты не туда заехал. Ты о себе, не обо мне. Если ты думаешь, что меня уговаривать придется - так нет. Я, конечно, пою бесплатно, но вот творчество я бесплатно не раздаю. Да и платно - очень редко. Ты откуда о Ринте знаешь?
   - От местных интеллигентов. Он скоро должен быть здесь.
   - Ого! - подпрыгнул Литт. - Ты, поди, уже и о цене с ним договорился и о процентах и о рынке сбыта? Может, ты мне на подпись бумаги какие подсунул, пока я тут отдыхал?
   - Дарственную на твою бессмертную душу.
   - Тьфу, Ирис, дурак.
   - Почему дурак - я? Ты ведь ее подписал.
   - Хватит мне зубы заговаривать! Говори уже, а то дарственную будешь подписывать сам. На вечную молодость и пару острых ушей впридачу. Что ты такого Эйрентилу сказал?
   - Сказал, что ты хороший поэт.
   - Твою!.. Вот дьявол!
   Ирис повторил то, что уже рассказывал однажды Эрдину. Литт молчал, не перебивал, хотя физиономия его кривилась все больше. На том, как Ирис потерял сознание, повесть логично приостановилась. Пришлось продолжать менестрелю. На словах об управлении динтаэном эльф кивнул.
   - Мы так и думали. Молодец, догадался.
   - Мы - это кто? Ты и твое альтер-эго?
   - Если бы у меня было такое альтер-эго, с тобою сейчас беседовал бы Эйрентил, а я бы бегал от вас по Островам. Мы - это я и Эрдин.
   - Кто?! - заорал Литт, вскакивая с места.
   - Он самый.
   - Вот тебе, бабушка, и лысый еж! То бишь, Хиддиатар. Он?
   - Точно. Только зря радуешься.
   - Я и не радуюсь, - во все зубы оскалился менестрель, падая обратно. - То есть радуюсь, но не за Эрдина и точно не за Эйрентила, а за собственную догадливость.
   - Ты бы лучше за догадливость Эрдина порадовался. Если бы не он... Продолжение ты знаешь.
   - То есть он остановил динтаэн?
   - Нет, это ты останавливаешь динтаэны. Он остановил его владельца, причем одной только фразой. А вот я не умею ни того, ни другого. И меня Эйрентил едва не отправил на тот свет дважды.
   - Ну... говори, Ирис... - улыбка сбежала с лица менестреля. - Пожалуйста. Я, понимаю, неприятно вспоминать...
   - Больно. Но знать тебе стоит.
   К счастью Литта, рассказ Ириса занял не более двух минут, иначе менестрель задохнулся бы, потому что забыл дышать. Когда друг его замолчал, он только покачал головой.
   - Вот потому я спрашиваю, что за отношения...
   - Ты ведь и без меня понял, что за отношения, - не дал эльфу договорить менестрель. - Те самые. И еще хуже. К сожалению, это правда. И к счастью. Иначе мне пришлось бы объявлять Эйрентилу кровную месть, а я в таком не силен.
   - Странно, конечно... Эйрентил орал, что все вранье и Эрдин несет чушь, а стоило тому заговорить в соотствующем тоне и на соответствующем языке...
   - Ничего странного нет. Разум Эйрентила, сколько его ни осталось, понимает, что это мерзость, а динтаэн-то совсем другого хочет. И за кем поле победы, понятно и без слов.
   - Ничего подобного никогда не слышал от Дальних. Никогда. Разве что от Эрдина.
   - Он уже здесь родился? - спросил Литт и получив утвердительный кивок, сказал: - Тогда он ближний. Дальние - это те, кто пережил войну с людьми и прошел через Врата. Ты никогда ничего от них не услышишь - ни слова плохого об этих двоих. И это правильно. По трем причинам.
   - Одну я могу назвать на вскидку - собственные дети. Внуки, правнуки и так далее.
   - Ну да, это одно. Есть и другое. Ни у одного Дальнего язык не повернется назвать Нелахо-Дана извращенцем, потому что тогда к себе слова придется подбирать из лексикона Эрдина. Двести лет смотреть на непотребство, ничего не предпринимать и еще тихо поощрять... Я тоже не знаю, как такое назвать, не матерясь.
   - Так, собственно, Литт, у Дальних отношение несколько иное...
   - Да у всех эльфов отношение несколько иное, я не про то. Ты же сам видел Эрдина в роли... ну чего там больше, какого сорта извращения? Я одно могу сказать, если бы отношения двух героев легенды не выходили за рамки... э-э-э... как бы это поприличнее...
   - Сожительства, - подсказал Ирис.
   - Ну да, мы бы и не узнали ничего. А здесь что можно, вылезло за рамки всего и всякого... Там все сложнее и все много омерзительнее... В общем, стыд - это одна из причин, я думаю. И последняя, она же и, наверное, главная, - какими бы Нелахо-Дан и Хиддиатар ни были и каких бы ошибок не совершали... но только благодаря им Дальние избежали гибели. Только благодаря этим двоим они выбрались из своего мира и теперь могут рассказывать о нем легенды. А мы можем их слушать. Так что... каждый выбирает по себе и сознательно искать грязи будет только редкостная свинья. Вроде пикси. А Эйрентила мне просто жаль. Сам по себе Нелахо-Дан не так уж и плох, разве только очень странен, и я молчу о его способностях. Он в самом деле был гением, и динтаэн в его честь - идея неплохая, но очень уж силен образ и очень уж хороший маг вышел из Эйрентила. Дальше будет только хуже. Ирис, Эйрентила не вылечить, пока у него на шее эта штука. Она его убьет, превратит его в полное подобие героя легенды, - тон Литта поменялся, из просто грустного стал почти отчаянным. - Ты знаешь, что Нелахо-Дан пытался свести счеты с жизнью? Ты его стихи читал? Пока у Эйрентила нет ничего похожего, но вот уже "Холод" приближается.
   - Я музыку слышал, - поздно ответил Ирис.
   - В музыке у него этого нет, мне кажется, он ее просто подслушивал, вернее - слышал. Напрямую, оттуда, - менестрель кивнул вбок и вверх. - А вот стихи... Это бездна отчаяния. Как такого можно было не замечать - не понимаю. Куда у них остальные смотрели? Как будто гении на дороге валяются... Эйрентила надо спасать, иначе я ему не завидую. Он не просто умрет, он перед тем будет долго мучиться и тщетно умолять Небо о смерти. Надо снять динтаэн.
   - Эрдин отговорил. Он сказал, что руку оторвет, и я поверил.
   - Что же... наверное, он прав... Наверное надо, чтобы динтаэн снял владалец, сам, добровольно. И хорошо, что не пытались снять. А насчет Хиддиатара Эрдин хорошо придумал, мозги у него действительно на месте. И не только мозги. Такое не каждый сделает даже и под страхом смерти.
   - Он спасал меня. Ради себя, я уверен, он никогда бы на такое не пошел. Он не впервые спасает меня, и отлучением обязан в основном мне, а жизнью рискует последние пятьсот лет каждый день... я его знаю лично около двухсот лет и видел разным, и в деле, и в ярости, и в горе, но впервые мне стало его жаль.
   - Еще бы. Предложи-ка мне такое - сыграть Нелахо-Дана, со всей доступной убедительностью и искренностью... хотел бы я видеть, что должно произойти, чтобы я согласился. Это... это, я не знаю с чем сравнить. Вот если бы тебе...
   - Вот если бы мне пришлось изображать Шеанодара.
   - Кого?
   - Первого мужа моей жены.
   Ирис сказал последнюю фразу так, что Литт только кивнул.
   - Откуда ты столько знаешь? А, Литт? Не обижайся, но я повторю - ты скорее похож на эльфа, чем на человека.
   - Когда-то я искренне думал, что быть эльфом лучше.
   - Так где ты так хорошо узнал легенду? Я и двадцатой доли не слышал.
   - Ты просто не интересовался специально, только и всего. Нашел я в библиотеке. Перерыл пару сотню источников и нашел.
   - Для чего?
   - Я про него оперу писал, - пожал плечами менестрель. Взгляд его застыл.
   - Что?
   - Я написал оперу про Нелахо-Дана. Для этого и собирал сведения, не мог же я писать о том, чего не знал.
   - И где эта опера?
   Литт снова пожал плечами и принялся собирать посуду со стола. Ирис ждал. Менестрель составил все на поднос, усмехнулся и почти весело, как бы вскользь обронил:
   - Она там же, где и сам Нелахо-Дан. Я ее сжег.
   - Как?! - вырвалось у Ириса.
   Менестрель в третий раз передернул плечами.
   - Да так. В камине. Нет, не от того, что она мне не удалась. Напротив, это была моя лучшая работа. Она была так хороша, что я не мог не уничтожить ее.
   Без предупреждения отворилась дверь, пропуская слугу. Литт выругался.
   - Вы стучать можете? Что вы лезете как к себе в штаны - без спросу?
   - Так ты же не баба, чтобы к тебе стучать, - удивился слуга. - Чего мне тебя стесняться? А тебе меня стесняться и вовсе нечего. Вон, господин эльф, и тот не возражал.
   - Конечно, потому что открывал загодя.
   - С тебя станется и в женскую баню без стука впереться. Прислушиваться к шагам на лестнице я не хочу, а потому - стучите.
   - Что с платой? - шепотом спросил менестрель, как только слуга с грязной посудой затворил за собой дверь ногой.
   - Я заплатил последние. Правда, до меня Эйрентил переплатил, но теперь нас двое.
   - Ясно, - Литт огляделся и потянулся за лютней, висевшей все это время в изголовье его кровати. Не дотянулся и повернулся к Ирису. - Что делать будем? - спросил он внезапно.
   - Будем?
   - Будем. Именно что будем. У меня, как оказалось, предчувствия и способности к ясновидению.
   - У меня, как оказалось, тоже. Что здесь сделаешь? Придется поставить в известность владыку.
   - Как? Пойдешь домой? - недоверие в голосе Литта заставило Ириса ухмыльнуться.
   - Не веришь? И правильно делаешь. Я не пойду домой, мне после будет затруднительно выбраться.
   - Понимаю, - кивнул менестрель.
   - Нет, не понимаешь. Дело даже не в Иллирэн, дело в том, что меня не выпустят из Глориндола.
   Литт ничего не спросил, просто дико посмотрел на друга.
   - Я не знаю, в чем дело, но еще в начале марта кое-кому было не рекомендовано покидать Глориндола по какой бы то ни было причине. В числе этих кое-кого оказался и я. И, кстати, Эйрентил тоже. Потому Иллирэн пришлось ехать одной, она обещала родителям быть у них на наш Новый Год и слишком поздно было отказываться. Не думаю, что за месяц моего отсутствия владыка снял запрет.
   - А ты не думаешь, что это...
   - Думаю. Потому и не говорил о запрете, например, Эрдину. Он и без того убежден, что я от рождения слабоумен. А еще я не думаю, я знаю, что без веских причин владыка ничего не делает. Я знаю, что раз он не говорит, что и для чего, стало быть, есть доводы. Однако вернуться теперь я просто не могу. Не имею права.
   - Вот теперь точно понимаю, - почему-то расплылся в улыбке до ушей Литт. - И абсолютно солидарен.
   - У тебя такой вид, будто я задолжал тебе тысячу дальгенов.
   - Мы оба с тобой кое-кому должны. А ты знаешь первую добродетель должника? Верни, что взял. Вторая - верни вовремя. Не пора ли стать добродетельными? Самое, по-моему, подходящее время. Владыку ты как собираешься оповещать: письмом или...
   - Письменно. Не думаю, что хозяева хоть какого-нибудь из существующих визоров будут в восторге от явления отлученного. Да я, честно признаться, и не знаю, где их искать. Письмо...
   - Жене? А если она уже дома?
   - Тогда - ее родителям.
   Литт оценил тон друга по достоинству.
   - Так... анектоды про тещу...
   - Будут приравнены к государственной измене вкупе с нарушением Хартии.
   - Что же... Далеко это?
   - Да. Золотая долина.
   - Ого!
   - Бывал?
   - Довелось. Красивое место. И жители хорошие.
   - Тогда ты, возможно, и родителей ее видел. Если выступления давал, то должен был видеть.
   - И кто? Кто-нибудь из Совета? Или, не приведи Небо, сам Глава Долины?
   - Нет, конечно, не Глава. Отец Иллирэн - Личный Помощник Главы Долины. Один из пяти.
   - Ничего себе! Вот так родственнники! То есть... - Литт запнулся, видимо, припоминая, как именуется родня супругов по-эльфийски.
   - Не старайся. Пусть не родственники, но родные.
   - Хорошо сказано. Хм... я в самом деле видел почти весь Совет долины, начиная с его Главы. Достойные... тьфу, чуть не сказал, люди. Здесь ясно, от себя предлагаю Келата. Вдруг да понадобится твоя помощь, будет через кого связаться. Чувствую, Эйрентил нам еще не раз встретится. Так просто он от Эрдина теперь не отвяжется.
   - Даже так?
   - Именно так и, уверен, Эрдин о том прекрасно знает. За Эйрентилом и следить не придется. Такое чудное подтверждение легенды... только бы Эрдину он не повредил.
   - Не повредит. Я легенды, как выясняется, не знаю, но судя по тому, что видел, Эйрентил сочтет теперь за величайшую честь поцеловать пыль, в кою стопала нога Эрдин-тьяны. Повредит он только себе.
   - Хорошо бы так... но Эрдин-то все же не Хиддиатар и быть им не собирается. Если Эйрентилу хватит разума понять, что и здесь его обманули, он церемониться не станет. Если не хватит, может быть еще хуже того. Кто его знает, о чем он думает и чего хочет, он так свой динтаэн настроит, что Эрдин еще в самом деле в нечто подобное Хиддиатару превратится. Вот это будет кошмар!
   - Эрдин не дурак и все эти возможности, думаю, учтет. Тем более, что легенды он знает лучше тебя. А у Эйрентила, кстати, есть теперь еще один бзик - кошки.
   - Не понял.
   - Вполне может быть, что его придется искать не под боком у Эрдина, а по лесам. Байку о кошке слышал?
   - О домашней кисе ростом с откормленного бычка, которая бродит по лесам и выборочно жрет только подонков? Бред полный.
   - Похоже, именно ради этого бреда Эйрентил и свернул с истинного пути в Ленагун к северу.
   Ирис рассказал другу о всем, что узнал за дни вынужденного безделья в Меруне. Литт только присвистнул и развел руками.
   - Не понимаю. Обычная базарная байка. Может быть, для этнографов и интересно, а по мне - чушь. Никогда не слышал, чтобы Нелахо-Дан как-то по-особенному относился к кошкам. Я даже не уверен, что в том мире были кошки. Ты лучше скажи, что мы теперь с альнарами делать будем?
   - Ты сам что предлагаешь? Есть у меня вариант, но рискованный. Эрдин может голову оторвать.
   - У меня, кажется, такой же. Мне интересно, мне просто до чертиков любопытно, от кого такие неробкие ребята могут бегать, как пикси от правды. Живут несколько дней, работают и вдруг, раз! - и исчезли. Но в таком случае надо или самим за альнарами следить, а такое, не знаю, как тебе, а у меня кишка тонка. Или сведения собирать. Что опять же можно всяко понять.
   - Эрдин очень не любит дел за своей спиной, хотя бы и направленных ему во благо. Заметит - большие трудности в жизни гарантированы. В их работу лучше вообще как можно меньше вмешиваться. У Тэй'ара свои методы, иной раз противозаконные, иной раз аморальные, но всегда оправданные и не всегда очевидные. Можно очень крупно помешать. А вот сбор сведений... я о том и думал... но, чтобы точно не помешать, надо встретиться с эрдиновыми ребятами без него самого.
   - Разве они сами решают?..
   - Обязательно. Эрдин начальник, но не указчик и как и с кем работать, альнары могут решать самостоятельно. Ты не слышал, как они иной раз с ним разговаривают.
   - И как? Сомневаюсь, что так же, как он сам с другими.
   - Примерно так же, как с ним разговаривал ты. С той разницей, что им Эрдин не возражает.
   - Он разве умеет? - хмыкнул Литт и снял-таки с изголовья лютню. - Я еще кое-что придумал. Агитация. Посредством искусства.
   - Опера про Эрдина... Будет пользоваться большой популярностью у извозчиков, разбойников и матросов. Главное, не позволять услышать ее детям, женщинам и лицам с неустойчивой психикой.
   Литт расхохотался.
   - А я думал написать балет, - менестрель вскочил, вместе с лютней изобразил некий пируэт, запутался в ногах и свалился под стол. - Придется доработать. Хореография хромает. И где мы будем искать его отряд без него самого? Он разве не всегда с ними? И сколько их, кстати?
   - Было что-то около пятидесяти. Эльфов, имею в виду. Теперь - не знаю. Не думаю, что число сильно изменилось.
   - А людей? - Литт тихонько перебирал струны.
   - Представления не имею, - покачал головой Ирис. - Эрдин людей никогда на показ не выставлял. Мне всегда казалось, что людей у Эрдина в несколько раз больше.
   - А в других отрядах люди тоже были?
   - В Хэй'аре точно были, не скажу наверняка, примерно поровну. В Дайнате и Вэйнате, разумеется, нет.
   - Вот так демократия, вот так гуманизм. Теперь должно быть еще больше. Теперь ведь единого управления нет.
   - Нет снабжения, лучше скажи. Партизаны. А партизаны без поддержки местного населения вымирают от голода в первую же зиму.
   - Судя по тому, что Эрдин не похож на вымирающего от голода, с местными у него роман в самом разгаре. А судя по тому, что он от кого-то все же бегает, надо полагать, расположения населения добиваются не одни альнары. Кто-то к ним здорово приревновал.
   - В прошлый раз он бегал от своих коллег.
   Литт резко оборвал невнятную мелодию.
   - Кем ты был, Ирис?
   - Наблюдателем. Осведомителем. Так что сведения - моя прямая специальность.
   Больше он не добавил ни слова, хоть менестрель явно ждал продолжения.
   Остаток дня был залит чернилами: Литт вспоминал все, что успел написать за прошедшие два года, а Ирис силился сочинить письмо. Точнее, три в одном. Для Иллирэн, для ее родителей и для, наконец, владыки. Легче всего далось письмо к Дайвитиру и Кэллирэн - ни извинений, ни неприятных деталей, ни подспудного чувства вины - ничего такого, что способно испортить любое письмо. Послание для владыки, в конце концов, Ирис также одолел. А вот подобрать верные слова для женщины, которая обычно понимала без слов, оказалось сущим мучением. Даже Литт оторвался от бесконечных строк и с интересом проводил взглядом пятый скомканный лист. Объясняться в письме невозможно, для этого не хватит и сотни листов, а взгляд и прикосновение в конверте не пошлешь... на прикосновении Ириса осенило. Он вдохнул несколько раз, закрыл глаза и представил, что попросту разговаривает с Иллирэн. Открыл глаза и быстро, пока разум не вмешался, записал все собственные слова. Дождался высыхания чернил, аккуратно сложил лист и сунул во внутренний карман, ближе к сердцу.
   - Интересный способ письма писать, - невинно заметил менестрель, о существовании которого эльф и забыл. - Я еще, бывало, и целовал строчки...
   - Ты это делал для себя, а я - для нее. Должна понять.
   - Женщины это вообще хорошо понимают, даже и не эльфийки.
   - Литт, сделай милость, не рассуждай о женщинах. У нас о них как бы не противоположное мнение. Не говоря уже о противоположных вкусах.
   - И мне и тебе нравятся женщины, это уже не противоположность, а все остальное - нюансы.
   - Литт! Я видел, какие нравятся тебе, - Ирис против желания усмехнулся. - Извини, меня такие не привлекают, и у Иллирэн с ними, мягко сказать, общего мало.
   - О Небо! Да разве таким я письма писал?! Кто тебе сказал, что мне по нраву потаскушки, я, может быть, люблю скромных и благочестивых. Кто же виноват, что встречаются они реже, чем правдивые пикси?
   - Правдивого пикси мы видели, а вот правдивого менестреля я не встречал. У тебя на лбу написано, что к скромной и благочестивой девушке ты и на сто шагов не подойдешь.
   - Так я же стесняюсь...
   Оба расхохотались, Литт уронил перо на только что переписанные стихи, запнулся и через миг едва не упал под стол от хохота.
   - Все, хватит, - он выпрямился, вытер слезы и поднялся. - Идешь? Или продолжишь упражнения по транформации чувственных образов в слова? Учти, может плохо кончиться.
   Последнюю фразу менестрель выкрикнул уже за дверью, так что кружка, которой в него запустил Ирис, вылетела на лестницу. Сам эльф выскочил мигом позднее.
   - Еще раз такое сморозишь, - шепнул он на ухо Литту по дороге вниз, - у тебя совсем никак не кончится.
   Менестрель вздрогнул.
   - Дьявол! Ты что, телепортироваться научился? Слушать будешь или явишь талант?
   - После того, как Холдойо поколдовал, твоя лютня превращается в литарну? А в струнный оркестр?
   - В хор пикси не хочешь?
   - Хочу.
   - Серьезно, Ирис, - Литт на предпоследней ступени обернулся. - Совместное выступление даст больше. Раз уж альнары - это эльфы, то нужно вызвать у публики доверие и симпатию к Старшим. И лучше тебя с этим никто не справится.
   - Ты уже и программу сочинил?
   - Примерно. Сначала про то, что мир хорош и прекрасен, потом желательно что-нибудь из эльфов, и в конце, на десерт - что бывает, когда всякие подонки начинают в этом мире творить всякую мерзость.
   - Ты кое-что упустил. Что бывает, когда хорошие и законопослушные граждане тихо смотрят на подонков и даже не пытаются их остановить. А то и потакают.
   - Спасибо, - кивнул Литт и посмотрел в зал. Добрая половина его была заполнена. Никто из людей не обратил внимания на странных приятелей, лестницу скрывал полумрак. - Да, ты сто раз прав. Здесь о таком петь стоит в первую очередь. Ну, так ты участвуешь? Пока нет литарны, подыграю.
   - Не стоит. Сам сыграю. Разберусь как-нибудь в двенадцати струнах.
   Литт сверкнул зубами в радостной улыбке и выпрыгнул из темноты едва ли не на середину зала. Песни он выбирал с умыслом, который невозможно было заподозрить, если не знать наверняка. Почему-то, может быть, с учетом последнего разговора, Литта повело в сторону любви и красоту мира он описывал через красоту женщин. Переход в сторону Старших менестрель выполнил еще изящнее. Ирис не сдержал смеха, а зал пришел в дикий восторг от шуточной песни - от имени человека, потерявшего голову от эльфийской красавицы. "Девушка из Верхнего Города".
   Все еще улыбаясь, Ирис вышел в середину, едва смолк последний аккорд. Он знал, что ему следует петь. И лютня для такой песни - самый подходящий инструмент. Грустная мелодия неведомого автора пронзила веселый чад и стерла улыбки с лиц. Литт отойдя в сторону, прислонился к стене так, что его почти полностью скрыла густая тень. Ирис перевел эти слова давным-давно, еще до знакомства с Харфеком, до того, как стал наблюдателем. Слова, авторства которых не знал никто из Старших и которые половина из них считала чистой правдой.

Куда на рассвете спешат корабли,

Чьи снасти свил ветер из пены морской?

Куда летят листья, что сад обронил

Осенней тоскливой промозглой порой?

Сбегут от разума мечты

Вслед за тобой, но ты... но ты...

Исчезнет след мне неподвластною тропой.

С деревьев листья облетят,

И почернеет старый сад,

И душу высушит рассветный злой прибой.

   Редко, но все же случается... Случается то, что обе стороны, оба народа почитают величайшим безумием, то, чего согласно и взаимно боятся... то, от чего страдают потом оба безумца и их дети, если только они рождаются. То, о чем помнят столетиями; о чем поют баллады, о чем пишут поэты обоих народов; на что втайне надеются десятки новых безумцев.

Где спрячутся звёзды от жарких лучей,

Когда выйдет ночи отпущенный срок?

Где ныне тепло от горящих свечей,

Что выстудил в душу ворвавшийся рок?

В полях увянут все цветы;

Один с бедой, а ты... а ты... -

Тот огонек, что пляшет в дымке голубой.

Подхватит ветер звёздный свет,

Накинет плащ из тяжких лет,

И в восковых слезах застынет облик твой.

   Людей безумие посещает чаще: каждый мужчина хоть однажды останавливал взгляд на эльфийской красавице - красавице, что не состарится никогда. Хоть однажды каждая девушка оборачивалась (или, напротив, опускала в смущении голову) вслед эльфу. Потому что каждая девушка знает - эльфы никогда не бьют своих жен, даже и нелюбимых; не пьют водку и не грабят по дорогам. Потому что многих привлекает сочетание молодого лица и старых глаз.

Куда укатился клубок из лучей,

Спряденных всей силой последнего дня?

Вокруг снег да скалы острее мечей,

И нить ускользнула из рук у меня.

И лягут прахом все мосты,

Нам не сойтись, и ты... и ты...

Уйдёшь навеки в лабиринт иных дорог.

И розы белой лепестки

Обнимут твердь седой скалы,

И слёзы камня опалят сырой песок.

   Эльфы к безумствам склонны реже, но зато и сопротивляться сумасшествию не имеют сил. Люди в таких случаях останавливают себя куда успешнее, чем Старшие; и женщины успешнее мужчин. Тех, кто не успел остановиться, ждет лишь один солнечный луч среди грозовых туч, только одна искра среди золы... только один миг тепла и бесконечная ледяная пустыня впереди. Вечное непонимание и вечная память, вечная жизнь в песнях и в потомках, которые защищают оба народа от войны лучше всех хартий и соглашений.
   - Не бывает такого! Ей же ей, не бывает.
   Все обернулись к знатоку, по-видимому, отношений эльфов и людей - плюгавенькому мужичонке в мятой и будто от рождения старой одежде.
   - Ну-ну, что ты замолчал, - громко сказал Литт в полнейшей тишине. - Чего не бывает?
   - Чтобы эльф в нашу бабу влюбился. Девки, еще куда ни шло... но чтобы ихние мужики на наших баб засматривались... Не бывает такого, не поверю.
   - Ну да, ты у нас эльф, эльфее некуда. Шапка на уши не давит?
   - Литт, ты чего? - удивился Ирис тону менестреля. Тот готов был убить мужика. - Пусть не верит, сколько ему вздумается. Ничего от того не поменяется.
   - Да ты сам сочинил, а теперь - вроде было по-настоящему!.. - разобрало и мужика. - Не было и...
   - Это не я сочинил, - ровно ответил Ирис. - Это перевод с эльфийского. Доказывать не собираюсь.
   - И не доказывай, лучше еще пой!
   - Точно, чего вы, мужики, пьяного слушаете? Пойте.
   - А вместе могете спеть?
   - Нет. Репертуар чересчур разный.
   Умное слово пришлось по вкусу, зал смолк мгновенно; Ирис перебирал в уме то, что легко можно было сыграть на лютне и наконец выбрал три. Пока достаточно. Плюгавый никак же не успокаивался и все ворчал. Если среди песни ворчания его слышно не было (не столько из-за лютни, сколько из опасения ворчащего, что ему дадут кружкой по зубам), то в паузы вклинивалось отчетливое: "разве им наши бабы по нраву, им своих подавай", "ходят, ходят тут всякие, девок с ума сбивают", "им и своих дружков хватает, все компанией бродят, на что им бабы".
   На последнем Литт подсел к мужичку и Ирис напрягся, потому что решил, что менестрель без долгих разговоров даст ворчуну в ухо. Ошибся. Литт не был дураком и не был глухим. Вместо трех Ирис спел десять песен, затем вернул лютню хозяину. Менестрель подмигнул другу и выпрыгнул на середину. Эльф опустился рядом с ворчуном, но многого от него не узнал. Мужик подогревал свое красноречие как умел и теперь еле ворочал языком. Судя по всему он пересказывал то, что говорил Литту - Ирис не разобрал ни слова. Наконец мужичок уронил голову на стол и захрапел, эльф усмехнулся, переглядываясь с менестрелем. Тот, не мудрствуя лукаво, положил на музыку творения бессмертного Диньяра Три Руки. Живи Литт в одно время со знаменитым энортиольцем - их обоих не то что повесили, а сварили бы в масле.
   Ночью, сидя с ногами на кровати Ириса и почему-то шепотом, Литт выкладывал все, что узнал у пьяного собеседника. Причем с выражением, красноречиво, с бережным сохранением стиля речи и интонаций рассказчика. Эльфы останавливались у его, рассказчика, соседа, у Дарна, да только останавливались отчего-то в отсутствие самого хозяина. Сам Дарн еще десятого куда-то подался, говорил, будто по делам... известно, какие дела бывают у вдового мужика... и вернулся он с этих дел только семнадцатого. Точно, потому как рассказчик немного запутался в числах и днях недели - секула, он всегда в нее путается - и пришлось идти за помощью к соседям. Дарн мужик понимающий, он объяснил, какое нынче число, какой день недели и даже выдал средство для улучшения памяти, за что ему большое и отдельное спасибо. Рассказчик не остался в долгу и поведал соседу о том, кто в его доме хозяйничал. Дарн развел руками - ничего такого в его доме не пропало, запасов не убыло, порядок не нарушен, замки не тронуты. Ключей он не терял и всяким случайным эльфам не раздавал. Наверное, рассказчик что-то напутал. Рассказчик, будучи не в самом лучшем расположении здоровья, испугался, огорчился и ушел домой спать. Теперь же, будучи совершенно здоровым, он понимает, что не черти это были, а эльфы. Целая компания. Если бы он из после секулы видел, там дело другое, но ведь он-то их видел до.
   Занимались те эльфы ничегонеделанием. Ходили туда-сюда по городу целой толпой, иной раз - поодиночке, заходили во все кабаки, разговаривали с людьми. С кем именно? Он, рассказчик, не записывал. Вот если бы его спросили, что те эльфы пили! Только они ничего не пили, место в кабаке зря занимали. И вся эта честнАя компания испарилась, как последняя кружка пива - бесследно и неизвестно когда.
   Ирис только кивал на слова друга. Интеллигентный огородник, да еще и имеющий кучу приятелей в среде поэтов и издателей слишком сладкий кусок, чтобы альнары прошли мимо. Сам этот земледелец вчера едва-едва отцепился от Литта, все приглашал в гости. Менестрель с трудом отговорился, пообещав взамен явиться назавтра с утра. До утра оставались считанные часы, а Литт все болтал и не мог угомониться.
   - Литт, ты говорить не утомился? - спросил Ирис посреди длиннейшей фразы, в которой менестрель запутался сам.
   Тот поперхнулся последним словом и удивленно воззрился на товарища.
   - Решаешь, не раздумал ли я? Нет, не раздумал, просто...
   - Предчувствие у тебя нехорошее, - без малейшей иронии закончил Литт. - У меня тоже.
   - А? - только и выговорил эльф.
   - У меня такая реакция на опасность, я как говорящий скворец, который в бочку энортиольского свалился - несу всякую чушь и не могу остановиться. Не знаю, мне так спокойнее.
   - Ах, ну тогда продолжай. Мне от твоей болтовни тоже спокойнее. Что тебе еще сказал Дарн?
   - Обещал Ринту на днях. Мол, уже связался с ним, он в Доране, на фестивале был и не должен был тронуться с места раньше начала нобря. А здесь всего-то тридцать миль... вот думаю, идти ли к нему завтра? Ведь ничего человек не знает, альнаров не видел, а если и знает - не скажет. Стоит ли его подставлять?
   - Ага, тоже заметил.
   - Не то, чтобы заметил, а чувство, будто в спину смотрят, не оставляет. Знаешь, кто?
   - Нет, не знаю. Это не слежка, это пристальное внимание. Не зря альнары здесь останавливались. Насчет Дарна сложно сказать. Подставить человека под подозрение не хочется, но, не приди ты к нему, он сам сюда явится. Что опаснее?
   - Шут его знает. Ладно, схожу, мне еще с ним за Ринту надо рассчитаться. Будем копать огород.
   - А ты умеешь?
   - Чего там уметь! Будем копать огород, будем классику читать. Громко, на всю улицу. Ты куда денешься?
   - Поищу оказии, письмо отправить. Тянуть некуда.
   - Кобольда лысого ты здесь найдешь, кому из такой глуши собираться в Золотую долину? Ну, или хотя бы в ее сторону. Разве что тот же Ринта, его везде носит.
   - Посмотрим. Только уже завтра.
   - То есть уже сегодня. Ладно, понял, не мешаю, ухожу.
   Литт спрыгнул на пол, но вместо того, чтобы отправиться к своей кровати, сел за стол.
   - Молодец, - прокомментировал Ирис, - карауль.
   Проснувшись утром, в комнате менестреля он не обнаружил. На столе ровной стопкой лежали листы, исписанные стихотворными строками. Ирис не удержался от искушения, подсел к столу и поднялся спустя час от громкого стука в дверь.
   - Не заперто.
   В дверь протиснулся, к изумлению эльфа, совсем не хозяин и не слуга, а дородный господин в дорогом теплом костюме и еще плаще поверх. Ирис даже глянул в окно - нет, он не проспал три месяца подряд, снега за окном не было.
   - Здравствуйте, - сказал он, поднявшись. - Чем обязан?
   - Вот хозяин, боров слепой, - медленно ответил вошедший. - Извините, господин Старший, мне не вас нужно было.
   - А кого, если не секрет?
   - Стихоплета одного, хозяин сюда отправил...
   - И даже не сказал, что комната на двоих? Действительно, странно. Вы попали по адресу, уважаемый, вот только адресата пока нет. Прогуляетесь или здесь подождете?
   Уважаемый господин старательно изобразил удивление на лице.
   - Ну-с, вы представитесь, или мне так и называть вас господином?
   - Ритарн Неданна, с вашего позволения. Книгоиздатель.
   Человек поклонился с трудом, мешал внушительный живот, а еще больше - чересчур теплая одежда. Ирис ни разу не видел, чтобы кассирцы, даже с самого юга страны, с побережья пролива, так боялись холода.
   - В просторечии - Ринта, правильно? Добро пожаловать, - слегка наклонил голову Ирис.
   - А где я могу найти Стихоплета? Хотелось бы побыстрее с ним побеседовать.
   - Пожалуйста. Где найти Дарна Фетайна, вы помните?
   Книгоиздатель медленно кивнул.
   - Прекрасно, там вам и Стихоплет, и приятное общество интеллигентных людей. Да, чтобы дважды не спрашивать, господин Ринарт, вы в какую сторону после беседы с Литтом собираетесь?
   - А в чем дело?
   - Вы ответьте, и я скажу - в чем дело и есть ли вообще это дело.
   - В Кассир.
   - Кассир - большое государство. Не беспокойтесь, меня ваши профессиональные секреты не волнуют. Меня волнует, как доставить почту в Золотую долину.
   Ринта вновь изобразил крайнее изумление, но вслух ничего не сказал.
   - Другие способы доставки писем мне недоступны. Кстати, Литт все равно спросит вас о том же, его это письмо касается еще больше, нежели меня. Так что подумайте.
   - Хорошо, я подумаю, - кивнул книгоиздатель.
   - Когда уезжаете?
   - Сегодня же, как только с нужными людьми договорюсь. К вечеру, думаю.
   Ирис вздохнул. Такое впечатление, что Ринта промышлял изданием подрывной литературы, раз так сторожится.
   - Я не собираюсь красть у вас секрет серой бумаги и рассыпающегося переплета, равно как и краски, которая стирается через год чтения. Мне это неинтересно, так что можете не волноваться. Вечер - понятие растяжимое, для кого-то пять пополудни, для кого-то - и десять. А сидеть взаперти и ждать, пока вы встретитесь, договоритесь, подпишете, подсчитаете и прочее и прочее у меня нет желания. Мне нужно лишь отправить письмо, и больше общих интересов у нас с вами нет.
   Ринта хитро улыбнулся в бороду и до такой степени напомнил Ирису Фенела Данахта, знакомого когда-то энортиольца, что на краткий миг эльф готов был поверить в возможность перевоплощения души.
   - Серая бумага и дешевый переплет - основа основ для издателя. Его хлеб...
   - И не только хлеб, судя по всему, а также его рябчики, его энортиольское вино и его паштет из печени шерна. Хлеб, как я понимаю, вы предпочитаете отдать автору.
   Ринта открыл рот, Ирис не дал ему заговорить.
   - Мне все равно, я еще раз говорю, как и чем вы расплачиваетесь с авторами. Это авторов личное дело и до тех пор, пока я не решу печаться у вас, оно меня не касается. Я не сборщик налогов, не блюститель законности и не поборник, как выражается Литт, прав автора. Я не торговец, я вам не коллега, и, самое главное, я не покупатель, так что хватит отвечать мне, будто я к вам в лавку пришел. Простите, в печатный цех. Если на то пошло, вы пришли ко мне. Я задал простой и конкретный вопрос, и хочу услышать прямой и конкретный ответ.
   - Господин эльф, не знаю имени... - Ринта осекся под взглядом "господина эльфа" и сменил тон. - Я планировал уехать часа в три-четыре пополудни, чтобы к ночи быть в Доране. Если ничто не задержит...
   - Спасибо, я понял. Одна просьба, господин Ринарт, сделайте одолжение, загляните перед отъездом. Даже если не повезете письма - загляните. Чтобы я не ждал до полуночи и не искал Стихоплета по всей Меруне.
   - Хорошо, - кивнул книгоиздатель. - Доброго здравия вам, господин эльф.
   Ринта поклонился и степенно вышел, прикрыв за собой дверь. Ирис несколько минут смотрел в окно, не видя ничего. Он представлял себе книгоидателя совершенно иначе. Что же, распорядок дел сего достойного господина очевиден: сейчас он найдет Стихоплета, они будут долго и обстоятельно улаживать дела, затем повториться то же самое с владельцем "Ветки яблони". Затем книгоиздатель будет обедать, скорее всего, в той же "Ветке" - долго, обстоятельно и со вкусом. Такие господа терпеть не могут путешествовать на пустой желудок. Они вообще не терпят пустого желудка, пустого кошелька, холодной постели... Странный выбор. Для Литта странный вдвойне и втройне. По всему тому, что Ирис успел понять о менестреле, тот должен был, самое меньшее, плюнуть в глаза Ринте на предложение издания сборника стихов, потому как издатель являл собой квинтэссенцию мецената, благотворителя, скупщика душ по дешевке. Однако, тратить время на думы о том, что можно узнать за пять минут, спросив самого Лита, эльф не счел нужным.
   Гулять по исхоженной вдоль и поперек Меруне было бы очень скучно, и эльф отправился за городскую стену, к реке. По осеннему времени на берегу не было ни единой души, вода казалась свинцовой, настолько низко нависало над рекой серое небо. Особенная осенняя, не столько видимая глазами, сколько ощущаемая сердцем, дымка висела над пустошью, делая пейзаж слегка потусторонним. Ирис не удивился бы, откройся сию минуту портал в иной мир. Ему всегда казалось, что Дальние явились в их мир вот таким же дымчатым осенним днем. Одинокие желтые листья нехотя и тяжело перелетали с места на место, плыли по реке, деревья же сплошь состояли из сусального золота. Тишина, только легкий плеск воды в песчаном ложе, только легкий шепот листьев над головой - уже желтых, мертвых, ненужных, но еще щепчущих и радующих глаз. Ирис никогда не умел писать стихи о природе; Эйрентил в подобной ситуации уже бормотал бы что-нибудь про себя, а Ирис только улыбался уголками губ, глядя на роскошный убор отходящей ко сну природы.
   По берегу реки эльф бродил долго, времени, конечно, не замечал, но когда очнулся, было уже за полдень. Ворота Меруны остались далеко позади и Ирис, дав себе слово завтра же привести сюда Литта, повернул обратно. По тому берегу реки, крутому и глинистому, неторопливо шел человек - единственное живое существо, видимое на многие мили кругом. Ирис лениво посмотрел ему вслед, слегка удивился, от чего можно так утомиться в начале дня и пошел дальше. Человек же даже не взглянул в сторону эльфа, хоть, без сомнения, видел Старшего. Он шел, сгорбившись и опустив плечи, будто под тяжелой ношей; немного вразвалку, угрюмо, но неуклонно. Видно было, он прошел много миль, а пройти предстоит того больше, и тратить силы на рассматривание посторонних эльфов человеку решительно не хочется.
   Через десять шагов эльф забыл о человеке, а еще через пять вспомнил. Дикий крик за спиной заставил Ириса, не думая, прыгнуть в сторону с разворотом назад. Человек не шел поверху, а катился кубарем вниз по скользкой глинистой горке. Внизу, к облегчению эльфа, он встал самостоятельно. Не успел Ирис выдохнуть, как крик повторился. Шапка человека плыла по свинцовым волнам, все дальше и дальше от берега, в самую стремнину. Впрочем, назвать стремниной неспешное течение реки, Ирис осмелился лишь из поэтических чувств. Человек, волоча поврежденную ногу, похромал за шапкой, отчаянно размахивая руками. Что-то в той шапке было побольше, нежели траченая молью старая шерсть. Не рассуждая дальше, Ирис, бросился на выручку. Он прекрасно видел, что человек не умеет плавать, но тем не менее поплывет, что в одежде и в такой холодной воде чревато.
   - Стой, дурак! Достану я тебе твою шапку!
   Человек не слышал, по-собачьи пытаясь грести и судорожно вытягивая шею. Низкий берег ушел из-под ног стремительно, в единый миг Ирис окунулся с головой. Вода обожгла холодом, эльф вынырнул и в десяток взмахов добрался до шапки. Надел ее себе на макушку и огляделся в поисках владельца.
   Владелец шапки бил руками в трех саженях от берега, Ирис выругался. Что за идиот! "Идиот" оказался тяжелым и упрямым. Он брыкался, вырывался и как не орал ему эльф в ухо, что шапка его спасена - ничего не слышал и рвался в смертельную воду. Через четверть часа упорной борьбы, тяжело дыша и совершенно не чувствуя холода, Ирис выволок человека на берег и уложил в самую глину. Бросил ему шапку, сам упал рядом, стараясь отдышаться. Человек как-то сдавленно хрюкнул, непослушными пальцами вывернул шапку и принялся что-то рвать из-под подкладки. Руки у него тряслись, глаза горели безумием. Ирис сунулся помочь, человек отпрыгнул и эльф поспешно опустил протянутую руку.
   Владелец шапки, распотрошив свой головной убор, вытащил наконец завернутый несколько раз в промасленную бумагу сверток. Развернул, погладил мокрыми пальцами строки, подрожал и стал сворачивать. Через минуту до него дошло, что посторонний эльф сидит рядом и внимательно наблюдает за процессом.
   - Уйдите! - хрипло и отрывисто сказал человек. - Уйдите! - повторил он с истеричными нотками.
   Ирис поднялся.
   - И спасибо не скажешь? - без интереса спросил он, делая шаг к воде.
   - За что спасибо? - каркнул человек. - За что спасибо-то?
   Что-то такое послышалось в его голосе, что Ирис без дальнейших рассуждений пошел по мелкой еще воде к тому берегу. Надо бы по уму с ним поговорить, но с человеком в таком состоянии говорить бесполезно и опасно. Не столько для себя, хотя именно такие и кидаются убивать с ложкой, а для него. Отчаяние еще никого до добра не доводило, а человек с шапкой был именно в последнем градусе отчаяния. Когда не понимают, не слышат, не видят...
   - Береги себя, - сказал Ирис на прощание несчастному. Тот не услышал, пытаясь вывернуть шапку на лицевую сторону и придать ей хоть немного приличный вид. Обернувшись на том берегу, Ирис человека уже не увидел. И только у самых ворот Меруны он вспомнил о письме, что лежало во внутреннем кармане у самого сердца.
   В комнате верхнего этажа "Боровика" Литт Стихоплет мирно собирал мешок, когда стукнула дверь. Мокрый с ног до головы Ирис влетел в комнату и бросился к столу. Литт открыл рот и сел на мешок.
   - Черт, куда ты всю бумагу дел? Неужели все исписал?
   - Ты погоди, ты успокойся. На что тебе бумага, тебе сейчас простыня нужна. И стакан водки.
   - Водка будет позже. Литт, честное слово, куда ты дел бумагу? Не мог же ты всю исписать. Здесь было листов сто.
   - Хотел разжиться, - менестрель достал из мешка свиток бумаги, - и тут мешают. Сколько тебе? И, может быть, ты разденешься? Или у Старших теперь модно ходить мокрыми.
   - А куда это ты, кстати, собрался? - до Ириса внезапно дошло, что он не видит стопки стихов на столе. - Неужели вы с Ринтой уже договор подписали?
   - Что нам его подписывать, когда он подписан, - пожал плечами менестрель. - Что с тобой произошло, Ирис? Где ты тонул, в городе и реки нет? А я всего лишь готовлюсь в путь, не люблю собираться с утра. Мы же с тобой хотели... или ты здесь Огненного Вестника собрался дожидаться?
   - Мы собирались, но после того, как твой Ринта согласится отвезти письмо. Где он сам, кстати?
   Глаза Литта округлились, и Ирис понял все.
   - Он уже уехал. Тихо, Ирис!
   - Твою!.. Издатель чертов!
   - Да ты что? Он взял письмо, не волнуйся, он и не отказывался... Или... ты, что... не положил его туда?!
   - Дьявол! Не положил, не успел! Этот кретин сказал, что не уедет раньше четырех, а сейчас сколько?
   - Два, не больше. Не ругайся и не прыгай, - решительно сказал Литт. - И снимай все, я не Нелахо-Дан, нечего меня стесняться. Вот тебе бумага, вот чернила... Раз уж я отдал письмо Ринте, не посмотрев, что внутри... Садись, пиши, пока сочиняешь, я как раз отыщу какую-нибудь кобылятину. Он и получаса не прошло, как уехал. Летать Ринта не умеет, быстро ездить при его телосложении физически невозможно, догоню.
   - Почему - догонишь? Я сам...
   - Ирис, я, конечно понимаю, ты - эльф, - саркастически усмехнулся менестрель, чем очень напомнил Харфека, хотя внешнего сходства не прибавилось. - Я это прекрасно вижу. Но даже, будучи сто раз эльфом, ты схватишь воспаление мозга, если будешь ездить верхом в мокрой одежде. Есть, правда, вариант отправиться тебе голым, но результат будет тем же, разве что еще и Ринта воспаление мозга подхватит. Так что сиди, сохни и пиши. Я сейчас!
   Литт обернулся на удивление быстро, только чернила высохли как следует.
   - Ну вот, я нашел средство передвижения. Доран у нас один, дорога к нему одна. Давай сюда, не бойся, не потеряю. И читать не стану. Сиди, сиди, не прыгай. Ездить верхом я умею, а ты сушись и постарайся не очень напиться, пока я Ринту ищу. Мне еще интересно, где ты тонул.
   - Иди уже, - Ирис не смог сдержать смеха. Болтовня Литта в самом деле имела успокаивающее действие.
   Менестрель выскочил за дверь и, судя по звуку, пересчитал ступени едва ли не носом. Ирис покачал головой, это надо же быть таким идиотом. Расслабился. Кретин. Он вылез из мокрых брюк и именно в этот момент без стука вошел хозяин с прозрачной бутылкой в руке.
   - Вы стучать когда-нибудь научитесь?!
   Хозяин пожал плечами, не понимая, отчего для этих постояльцев стук в дверь настолько важен и почему он должен ради их прихоти ему учиться.
   - Полотенце принесите, будьте добры. И дров побольше, иначе я и в год не высушу.
   - Так а другой, что ли нет?
   - Дьявол, да какая вам разница. У меня вера такая - меньше полугода одну одежду не ношу. Этой только три месяца, она еще новая.
   Трактирщик пожал плечами, что-то буркнул под нос, но все просимое исполнил. По подсчетам Ириса, менестрелю для того, чтобы догнать издателя и вернуться назад, требовалось часа два. Однако прошло два часа, потом еще два, а Литт не возвращался. Ирис встревожился не на шутку и сразил наповал хозяина требованием еще одной лошади. Трактирщик решил, что постояльцы, не иначе, сбегают. И хотя заплатили ему честно, за сохранность лошадей земляков он встал горой. В самый разгар спора в трактир влетел Литт, которого трактирщик только что за глаза обвинил в конокрадстве.
   - Ну и где тебя носило? - накинулся он с перепугу на менестреля. - Говорил, на два часа, а сколько прошло?!
   - Литт, что случилось? - тихо спросил Ирис.
   Бледный как смерть менестрель облизал губы, судорожно глотнул и прошептал.
   - Убийство.
   - Что? - разом сдулся хозяин. - Как - убийство? Где?
   - Миль десять отсюда. Хозяин, собирай народ, я в Доране из местных никого не знаю, а у вас есть грамотные люди. Записать сумеют. И доктор у вас есть. Собирай народ и найди, пожалуйста, еще одну лошадь. Немедленно.
   Трактирщик не посмел перечить, тем более, что хорошо разглядел лицо менестреля. И, вопреки своей всегдашней глупости, обернулся мигом. Одного слугу послал к доктору и дальше, другого - к соседу в "Ветку яблони" за лошадью и помощью. Сам остался разузнавать подробности.
   - Десять миль по дороге на Доран, - объяснял Литт, - там стоит перевернутая телега. Вот у нее останавливаетесь и, если нас там нет, идете по тропе в лес. Там она одна, хорошо видно. А в лесу уже увидите. Я почти ничего не трогал.
   - Кого убили-то? Торговца какого? Или бродягу? - начал приходить в себя трактирщик.
   - Видел господина, что заходил сюда со мной днем?
   - Это толстого-то? - уточнил трактирщик, сам не отличающийся изяществом форм. - Его, что ли?!
   - Да.
   - Ох, Небо! - перепугался хозяин. - Так это же... это же кто-то знал, получается...
   - Получается, что знал. Поэтому разбираться придется вам, хоть и приехал человек из Дорана.
   - А ежели за ним еще оттуда следили?
   - И почему не убили по дороге сюда? Гораздо проще, он сюда ехал ранним утром, меньше риска. А здесь - днем, едва ли не у всех на виду. Собирайтесь скорее и поезжайте туда. Дарна Фетайна обязательно возьмите, он этого человека знал. Доктора, хозяина "Ветки", ну и еще пару с крепкими нервами, чтобы языками не болтали где попало.
   - Да, да, конечно... Я это тогда, до Фетайна. А, может, его не брать? Здоровьишко никуда у человека, еще плохо ему сделается.
   - Черт, действительно. Ну, у доктора спросите, можно ли Фетайна так волновать. Ведь он все равно узнает, что приятель его убит. Где там лошадь, что Горта копается?
   Лошадь появилась скоро, оседланная и вполне сносная, Ирис вскочил в седло, и через несколько минут Меруна осталась позади. Горожане медлить не будут, а эльф прекрасно понимал, что помимо убийства, произошло что-то еще, нечто такое, что нужно видеть сначала ему, а уж потом - всем прочим.
   Телега посреди тропы лежала оглоблями влево, в самую гущу кустраника. Объехать не было никакой возможности. Удобно, ничего не скажешь, только вот откуда у разбойников телеги, чтобы их переворачивать? Ирис огляделся в поисках упомянутой Литтом тропы, менестрель, только что появившийся из-за поворота, крикнул:
   - Направо!
   Тропинка привела к поляне с несколькими роскошными дубами. Ирис резко натянул поводья, лошадь едва не встала на дыбы. На ветке дуба, низко, почти у самой земли, висел труп со связанными за спиной руками. Теплый плащ и брюки с галуном Ирис узнал гораздо раньше, чем лицо - посиневшее и искаженное в предсмертных судорогах.
   Спешившись, эльф подошел ближе. Ветка прогнулась под тяжестью грузного тела и оно почти доставало подошвами землю. Ирис опустил взгляд. Колени теплых дорогих брюк были сплошь в земле и траве. Костяшки пальцев ободраны, под ногтями вновь же трава, земля и, кажется, кровь.
   - Не понимаю, как я с ними разминулся, - тихо сказал за спиною Литт. - Ведь это сколько времени нужно, чтобы еще и поиздеваться успеть.
   - Благодари Небо, что разминулись. Иначе бы я тебя в трактире до сих пор дожидался. Ничего не понимаю.
   Ирис вытащил из кармана убитого увесистый кошелек, из другого - роскошный набор для игры в кости. Футляр мягкой кожи, с золотым тиснением; стаканчики из редкого дерева норд, с перламутровыми инкрустациями; кости - из цельных опалов с вставками из гагата или чего-то похожего.
   - В кошельке посмотри. Там интересно.
   Эльф развязал шнурок. Поверх золота и серебра лежала записка на... эльфийском. "Грязные деньги". Ирис сглотнул.
   - Переверни.
   То же на всеобщем. Ровный красивый почерк. Не изящный, а именно строгий и правильный. Буквы эльфийского написаны так, что не поймешь, кто писал - эльф или человек.
   - Там пять дальгенов, дюжина саллатов и пятнадцать сунов. Ирис, ты можешь сказать, что с ним делали?
   Эльф вернул вещи на прежнее место и с нехорошим чувством повернул к себе синее лицо покойника. Литт все так стоял за спиной и подходить ближе не собирался. Крови не обнаружилось, синяков тоже.
   - Крови нет, я смотрел.
   - Не будет крови.
   Ирис потянул веревку вниз, она пошла вместе с хорошо гнущейся веткой. Тело встало на колени.
   - Сволочи.
   - Изверги. Знаешь, я думаю, ты их попросту спугнул. Не оставить никого у тропы они попросту не могли; наблюдатель увидел тебя, подал сигнал, и все разбежались в стороны. Не появись ты, они бы еще долго здесь развлекались.
   Литт вздохнул. Ирис обернулся к товарищу.
   - Что еще?
   - Еще? - повторил Литт. - Показать не могу, на слово поверишь?
   Палец менестреля указал выше ветви с веревкой, там зияло светлое нутро дерева, кусок коры в локоть по ширине и длине был содран. Ирис стиснул зубы, он понял, что было на том куске.
   - Это ведь не они, - как-то едва ли не умоляюще прошептал Литт.
   - Нет, конечно. Хотя... далеко же ушли те, кто здесь альнаров представлял, от хетовых подонков в Ите. Почти верно, почти правильно. Только вот даже над самыми отъявленными ублюдками альнары не издеваются. Эрдин за подобное голову снимет, не посмотрит, что перед ним соратник.
   - Но ведь ты рассказывал о казни под Итой... Немногим же лучше похоронить заживо.
   - Для того, кого казнят, может быть, и хуже, но есть одно различие. Альнары жестокими быть умеют, не сомневайся, но результатами собственной жестокости они никогда не любутся. Никогда. Да, они могут устроить такую смерть, что и могила покажется за благословение, но наслаждаться муками другого не станут. Их и рядом уже не будет. Искупление, понимаешь, наука другим, но не самоудовлетворение.
   - Понимаю. Да, им подходит... я потому и снял кору, что сомневался. Слишком уж пафосно, слишком уж на них не похоже.
   - Ах, здесь тебе объяснять уже не надо?
   - Нет, не надо. Любили бы они публичные жесты, они, во-первых, эту стрелу где-нибудь на виду носили, во-вторых, у меня на лбу была бы надпись - "спасен альнарами". И подписи всех, кто участвовал.
   - Ты прав. Раньше они носили этот знак, теперь тоже, но, думаю, только в сердце. И уж, во всяком случае, никогда не оставляют его как метку. Альнары обычно и действуют так, чтобы без меток все было ясно и понятно. Они и раньше старались не расправляться по глухим местам, разве что в исключительных случаях. В собственном доме, на горе собственного кровавого богатства, в собственной лавке, на своем корабле... а так в лесу, да еще с засадой...
   - И где бы это они телегу взяли.
   - Да телегу-то взять не проблема, они и крылатых коней достанут, проблема даже не в том, что это не альнары, а в том, что я, например, не понимаю мотивов этого спектакля. Хетовы рассуждения и понимать не нужно было, он хотел отомстить, а здесь что? Сделано профессионально, но для чего под альнаров, да еще Тэй'арских работать?
   - Я тоже всю голову сломал. Если следили, почему не убили по дороге сюда? Если не следили... значит, я дурак и сошел с ума, и мне все мерещится.
   - А меня интересует, куда подевалась лошадь Ринты.
   - Убежала, - пожал плечами менестрель. - Думаешь, она должна была нас дождаться?
   - Не ерничай. Я невеликий следопыт, но пойдем-ка, еще раз глянем.
   Глянул, разумеется, Ирис. Литт стоял рядом, широко распахнув глаза. На утоптанной тропе следы не различались, вокруг же эльф обнаружил измятую траву, сломанные веточки и многочисленные следы человеческих ног. А, возможно, и нечеловеческих. Явно только то, что не ног пикси.
   - Ну и?
   - Нет следов копыт, не убежала она в сторону. Путать не с чем, убийцы были пешими. Вперед - невозможно. А если бы поскакала назад, по тропе, ты бы ее увидел. А вот!
   - Что? Ничего не понимаю, - Литт наклонился к самой траве и пожал плечами. - Это что, копыта?
   - Да. В обход телеги, видишь? Аккуратно, как по линии. Сами по себе лошади, да еще испуганные, так не ходят.
   - Ну да... - не слишком уверенно сказал менестрель. - Это что же, увели с собой? Странные же убийцы. Деньги им грязны, а лошадь, на них купленная - чиста и непорочна. Я молчу про свои стихи, по их логике их можно сравнить разве что с содержимым нужника...
   Литт подскочил и осекся на полуфразе. Ясно послышались голоса и треск веток под копытами. На поляну вылетели кони - полтора десятка всадников посыпались с седел. Глаза Литта расширились. Помимо ожидаемых мерунцев по тропе вовсю бродили какие-то неприглашенные господа. Хозяин "Ветки" сунулся с тропы, его одернул начальственный возглас.
   - Не сходить с тропы, ничего не трогать! Управа Телегуина! Все в стороны!
  
   Глава 3. Били лешего, а прибили пешего.
   Спустя четыре часа, вместо того, чтобы ужинать в "Боровике", Ирис и Литт сидели на жесткой лавке в доранской управе. Один раз они уже все рассказали (говорил Литт, а Ирис кивал и поддакивал), но их не отпустили, а велели подождать. Вот они и ждали уже час кряду.
   Весь коридор гудел как улей. Едва ли не каждый, что выходил из единственного в управе кабинета с добротной дверью, находил свою версию убийства и рассказывал ее, несмотря на слабые возражения доранской стражи.
   Убитый Ринта становился и жертвой грабителей, и самым главным разбойником, и тайным эльфийским агентом, и работорговцем, и укрывателем беглых рабов и так далее до бесконечности. В общей сутолоке и обсуждении не участвовали только Ирис и Литт. С менестреля спала всегдашняя разговорчивость, он был предельно серьезен и молчалив. Эльф не знал, что и думать. То ли недруги, то ли народные мстители; то ли Ринта подонок, то ли его хотели подонком выставить. Одно он мог сказать наверняка - доверия к Телегуинским властям за прошедшие полтора века у него не прибавилось.
   Наконец их вызвали вновь, на сей раз вместе. Телегуинец стоял у стола и смотрел в темное окно. Вид у человека был нерадостный.
   - Ну, что, подумали?
   - О чем? - немедленно обрел дар речи менестрель. - О чем нам думать, когда мы все сказали? От повторения правда правдивее становится?
   - Иной раз - да. Повторите-ка еще разок. Присядьте и повторите. А я проверю.
   Телегуинец повернулся к столу, взял бумаги и посмотрел на Литта.
   - С меня начнем? - радостно улыбнулся менестрель. - Извольте.
   Он начал рассказывать, как встречался с Ринтой, как обнаружилась нехватка письма, как он поехал в догонку...
   - И давно ли вы его знаете? - будничным тоном спросил телегуинец, словно не рассчитывая, что его услышат.
   Литт споткнулся, но не растерялся.
   - Третий год, а что, это важно?
   - Продолжайте.
   - Что продолжать, как я труп обнаружил, или как с покойным познакомился?
   - О трупе, пожалуйста.
   Литт рассказал о трупе.
   - Никаких примет рядом не было?
   - Каких, например? Труп на дубе - сама по себе неплохая примета.
   - Знаков каких-либо, букв, цифр, отметин?
   - Кроме того, что труп был мертв? Нет, я ничего не заметил. Мне и трупа достаточно.
   - Вы человек впечатлительный?
   Литт фыркнул.
   - Я музыкант. И поэт. Сами судите, могу ли я быть сухим, как вяленая вобла.
   - Убитый был богатым человеком?
   - Вы меня спрашиваете? Он мне отчетов в состоянии не давал. Если судить по костюму, лошади и тому, что он заказывал вчера перепелиные яйца с паштетом, человеком он был небедным.
   - А у вас как с деньгами?
   - То есть это я его убил? - улыбнулся менестрель. - Затащил человека вдвое толще и вчетверо тяжелее себя на ту поляну и повесил его? С деньгами у меня все хорошо. У меня их не было, нет и вряд ли будут. И мне хорошо, и деньгам неплохо.
   - А как же ваш договор на печатание стихов? Куда вы деньги расходуете?
   - Кто вам сказал, что я их расходую?
   - На какие цели копите? И, стало быть, они у вас есть.
   Менестрель вздохнул.
   - Они есть, но я их своими не считаю. Я ими не пользуюсь по тому назначению, которое обычно отводится деньгам. Я их не коплю. Мне лично они не нужны.
   - А кому они нужны? Семью содержите?
   - Я, что, похож на человека, у которого есть семья? Нет, я... в общем, я помогаю приютам. Сколько могу.
   - Каким? - не удивился телегуинец.
   - Зачем вам? Проверять будете? Не надо, там не знают, что деньги мои. И я не хочу, чтобы знали.
   - Приютам помогаете, значит. Хорошо, похвально. И много помогли?
   - Сколько смог. Точную цифру не скажу, сам не знаю. Там в процентах... я не считал.
   - А если вас обманывали?
   - Не обманывали. Договор с ссудной конторой предельно прост - они получают, хранят, пользуются, а раз в год переводят сумму в определенный приют. Они даже не знают, что изначально деньги не приюта. Я проверял, деньги приходят. Даже если конторщики и мухлюют, то не больше, чем обычные торговцы на рынке. Не обманешь - не продашь.
   - То есть вы человек высокой морали? Человек с нравственными убеждениями и принципами?
   - Я простой человек. Не скажу, что бы совсем без морали, но просто человек. Не святой, это уж точно. Куда вы гнете, господин-из-Теленуина? Что я не в приюты деньги переводил, а на девок их тратил? Даже если и так, вам какое дело - деньги-то мои, честно заработанные. Какое кому дело, куда я их трачу? Сегодня приютам даю, завтра себе золотой нужник построю.
   - Это ваше право, - кивнул телегуинец. - А что, стихи приносят такой хороший доход? Или вы такой хороший поэт?
   - Какой есть.
   - Он очень хороший поэт, - вставил Ирис.
   - Допустим, так. А знали вы, господин поэт, чем занимался покойный господин Неданна помимо книгопечатания?
   - Ну и чем он занимался? Я много каких слухов слышал, да не всему же верить.
   - Например, какие слухи вы слышали?
   - Например, я слышал, что он людей крадет и продает. Слышал, что налогов не платит и контрабанду возит. Еще слышал, будто деньги фальшивые делает. Днем, мол, это книгопечатный станок, а ночью он дальгены штампует. Верно, тоже из бумаги.
   - Наверное, - согласился телегуинец. - Хорошо, стало быть, вы недостаточно хорошо знали покойного...
   - Я его вообще не знал! Увидел три года назад, напечатал книгу, теперь вновь встретился - вот и все знакомство. Я же вам говорил, сколько раз повторять можно!
   - Молодой человек, вы еще ни разу не повторили. Откуда же вы слышали слухи о Неданне?
   - Черт побери! Я не сижу на одном месте, я ме-не-стрель! Знаете, что это такое - это бродячий певец и музыкант. Я по определению на одном месте недели не живу. Бывал, и не раз бывал в родном городе Неданны, там и услышал.
   - Не волнуйтесь, пожалуйста. Нервы у вас, в самом деле, никуда. И у всех поэтов так?
   - Не знаю, я не всякий.
   - Итак, что у нас получается... - телегуинец заглянул в бумаги. - Вы знакомы три года, знакомы плоховато. Слышали о покойном слухи, слухам не поверили.
   - Так.
   - Хорошо... Он предложил издать книгу, согласился везти письмо, письмо случилось с недостачей, вы хотели догнать, нашли тело. Все верно?
   - Да.
   - Никаких примет возле тела не увидели. Вы его трогали?
   - Тело?.. - впервые за разговор споткнулся Литт. - Д-да. Я думал, может быть, он еще жив. Ну и... письмо хотел отыскать, чтобы с кем-нибудь другим отослать, но письма не было.
   - Не было. Не было и ваших стихов, верно?
   - Верно. Но они, возможно, были в сумке у седла, а лошади не нашли.
   - Возможно. А в кошелек вы заглядывали?
   - Нет. Но сам кошелек видел. А для чего мне туда заглядывать, и так было ясно, что он не пуст.
   - Вас это не удивляет?
   - Нас это удивляет. А еще больше нас удивляет, почему человеком, который жил в Риане, приехал из Дорана, а умер по дороге из Меруны, занимается управа Телегуина.
   - Так надо. Как вы относитесь к работорговле?
   - Ну и повороты у вас, господин хороший. Я никак не отношусь к работорговле - не покупаю, не продаю, не посредничаю. Если вы насчет эмоций, то единственная эмоция, которую у меня вызывает это слово - дать в морду тому, к кому оно относится.
   - Прекрасно. Значит, вы все же человек принципов и высоких моральных устоев. Каково вам будет узнать, что тот, кто печатал ваши стихи, и был относящимся к этому слову?
   - Что?! - на весь город завопил менестрель, вскакивая. - Что вы сказали?
   - Вы не поверили слухам, но это не слухи. Неданна - один из тайных работорговцев.
   - Твою бабушку... как будто есть еще и открытые... Спасибо, мне много полегчало.
   - Присядьте. Теперь к вам, господин Старший. Ваше имя еще раз, будьте добры. Полностью.
   - Эриэссэль из Ирисной Низины. Эриэссэль Наро-Далиэн.
   - Где проживаете, там же?
   - В Глориндоле.
   - Ну да, ну да, вы говорили. Стало быть, тоже чел... простите, эльф с принципами. Да еще какими! Не могу не спросить, вы знакомы с альнарами?
   - Не могу не спросить, а вы откуда знаете, кто это такие?
   - Вижу - знакомы.
   - Немного.
   - Когда в последний раз виделись?
   - Давно. Почти сто пятьдесят лет назад.
   - Да, это срок. Кого знаете?
   - Эрдина и практически весь его отряд.
   - Так, и это вы говорили... А почему вы решили покинуть Глориндол?
   - Я не решал его покинуть, мы с другом хотели прогуляться. Только и всего.
   - И где ваш друг?
   - Разминулись. И это я вам тоже говорил.
   - Вы знакомы с методами альнаров?
   - Конкретно - с методами отряда Тэй'ар? Да, отчасти. Это не они.
   - Доводы, пожалуйста.
   - Ради Неба - альнары не издеваются даже над работорговцами. Эльфам это вообще не свойственно. Альнары не убивают из засады, непонятно за что, они вообще предпочитают не убивать.
   - Это все? Маловато. Есть и сходства, примите во внимание. Человек повешен - способ унизительный, это позорная казнь, согласитесь. Денег не взято, вещей - тоже.
   - Как же лошадь и стихи с письмом? На что альнарам лишняя лошадь и чужие стихи. Из чувства прекрасного? Эльфы не шарят в карманах убитых, а, тем более, у них запазухой.
   - Лошадь могла убежать вместе со стихами. В кошельке найдена надпись на эльфийском - не скажете ли, что сие означает?
   Перед Ирисом лег тот самый обрывок.
   - Грязные деньги.
   - Да-да, именно так, там на обороте перевод.
   - Глупо. Глупо класть в кошелек такую записку. Ведь, чтобы ее найти, надо в тот кошелек залезть. Они бы еще табличку оставили - на эльфийском же - кого и за что убили.
   - Вот я и пытаюсь дознаться - не было ли таблички.
   - Я ее не видел. Если только ее не запазухой у повешенного прятали.
   - Так, говорите, эльфы народ гуманный и истязаний не любит?
   - Говорю. И могу повторить. У вас какие-то иные сведения о моем народе?
   - Кому было адресовано письмо, что вез Неданна?
   - Моей жене. Довольно этого?
   - Почти. Как же так вышло, что одну часть вы отправили, а вторую - нет?
   - Одна часть предназначалась ее родителям, вторая - ей самой. Я не мог подобрать нужных слов, гулял, а когда вернулся, оказалось, что Литт уже успел письмо отослать. Только и всего.
   - Дарна Фетайна знаете?
   - Знакомы пять дней.
   - А вот достойный трактирщик, хозяин заведения "Боровик" утверждает, что вы пришли в трактир после прогулки в мокром виде. Не подскажете, отчего так?
   - Подскажу. Я спасал утопающего.
   - И забыли, что в кармане у вас лежит письмо к супруге. То самое, о котором вы только что думали?
   - Забыл. Нелепо, но факт. Если бы даже и вспомнил... письмо можно переписать, а вот воскресить человека - навряд ли.
   - Сегодня мне просто редкий случай выпал - два столь благородных и принципиальных ответчика... Вы забыли о письме, спасая жизнь незнакомого для вас человека?
   - А он что, только знакомых должен спасать? - не выдержал Литт. - Или вы плохо расслышали, откуда он? Или, если эльф, так и люди побоку, хоть сотнями тони? Вы о Хартии слышали?
   - И не только слышал. Я не имел в виду ничего плохого, лишь хотел уточнить.
   - Уточнили?
   - Вполне. Господа, вы сейчас останетесь здесь или отправитесь в Меруну?
   - Отправимся, - хором сказали оба друга.
   Брови телегуинца слегка подпрыгнули.
   - Не боитесь?
   - Чего? - фыркнул Литт. - После того, как вы все в лесу перевернули, там и земляных червей не осталось, не то что разбойников. Нет, спасибо, мы пойдем.
   - Хорошо, доброй дороги. В Меруне задержитесь, очень прошу, на пару деньков. Наверняка к вам вопросы еще будут. Заглянем.
   - Заглядывайте. И приведите доказательства того, что Неданна был работорговцем, а то мне что-то слабо верится.
   - Не обещаю, конфиденциальная информация. До встречи, господа. Приятно было побеседовать с теми, у кого еще сохранились принципы.
   - До свидания. Приятно было свидется с человеком, который недавно узнал новое слово - "принцип" и теперь употребляет его в количестве сто штук на одно предложение.
   Ирис лишь наклонил голову в знак прощания, дверь закрылась. Коридор был уже пуст, только несчастный охранник стоял у стены, жалобно глядя в потолок. В Доране никогда не случалось ничего такого, ради чего стоило бы всю службу торчать у стены, да еще и задерживаться на этой службе до ночи.
   - Ты что-нибудь в этой галиматье понимаешь? - спросил шепотом друга Литт, когда слабо освещенные двери управы слились с темнотой окружающей ночи.
   - Немного. Я даже не понимаю, верно ли мы поступили.
   - М-да... Наверное, все же правильно. Если этот телегуинец так бумажке обрадовался, представь, что бы он при виде знака на дубе отплясывал. И как-то мне не верится, что он расположен к альнарам. Странно, телегуинцы обычно к эльфам со всем уважением...
   - Альнары - частью отлученные. Не эльфы.
   - Совсем забыл. Тем более, правильно сделали. Ну, где там наши лошади, я спать хочу, еле на ногах стою.
   Лошадей на месте друзья не нашли, зато обнаружили странноватых людей с фонарями вокруг запертой караульной при воротах. Поначалу друзья решили, что это добровольная доранская охрана. Однако хриплый голос - "Кто идет?" - вряд ли мог принадлежать жителю гостеприимного городка.
   Менестрель вздрогнул, Ирис усмехнулся. Фонарь, появившийся как из небытия, раскачивался и освещал лишь держащую его руку до локтя.
   - Кто идет? - повторил голос. За спиной застучали ноги, надо полагать, строй сомкнулся.
   - Вам имена или ремесло? - громко спросил Литт. - Или направление? Сами вы кто?
   - Вольный отряд Телегуина.
   - Кто-кто? Это еще что за зверь?
   - Литт, не груби господам. Я смотрю, господа не шутят.
   - Господин эльф, вам бы самому не грубить. Куда и откуда?
   - В Чародол! С Энортиола! Откуда, интересно, можно идти по городской улице к воротам? Причем дорога от ворот ведет только в одну сторону, к Меруне. Здесь, кстати, немало наших должно было пройти, неужели вы их не встретили? И куда, позвольте спросить, вы дели наших лошадей?
   - Проходили люди, только они были вежливые.
   - Правильно, им вы в глаза фонарем, наверное, не светили. Господа вольные стрелки, или как вас там величать, пропустите, сил нет объясняться.
   - Вы не трепитесь, вы ответьте на вопрос - кто такие?
   - Дьявол! То есть, нет, погодите записывать. Литт Стихоплет, менестрель.
   - Эриэссэль из Ирисной Низины. Эльф.
   - Это я вижу, что не фея, - ответил голос, рука с фонарем опустилась, осветив почти полностью седую бороду, морщинистое коричневое лицо и небольшие темные глаза. - Это вы его грохнули?
   - И вы туда же. Конечно, мы, нас потому и отпустили. А не будь мы убийцами и извергами, нас лет на двадцать упекли бы в острог. Логично, до слез логично.
   - Ох и язык у тебя, рифмоплет. Оторвать тебе его не обещали?
   - Обещать одно, выполнить - другое, - немедленно отозвался Литт. - И я не рифмоплет, я Стихоплет, или запамятовали? Или вы из какого другого Телегуина, в котором я не бывал?
   - Точно, я смотрю, рожа знакомая, - послышался голос из темноты - для Литта. Для Ириса - крупного мужчины, одетого не то земледельцем, не то средней руки горожанином.
   - Рожа - это у тебя, у меня лицо. Господа телегуинцы, что такого произошло в вашем славном городе за год с небольшим, что вы на людей кидаетесь? Добро бы еще только на людей...
   - На людей, - усмехнулся старший. - Этот - не эльф.
   - Эриэссэль, - отрезал Ирис. - Откуда знаете?
   - Добрые люди подсказали. Равно как и то, что причина была для убийства. Стихоплета не поделили.
   - Что? - осип от изумления Литт. - Что ты сказал?
   - Литт не вещь, чтобы его делить, - нарочито равнодушно произнес Ирис. Реакция не заставила себя ждать.
   - Это ты кому другому расскажи. Курям, к примеру, они посмеются.
   - Ничего не утаишь, - с сожалением усмехнулся эльф. - Ну и люди. Когда только он успел?
   - Да как вас двоих вместе увидел. Народу, как на зло было много, не подойти. Потом разговоры, Шут говорит - вы еще на день задержитесь, а вы, как знали - сбежали.
   - В следующий раз следите лучше. И больше Шута слушайте. А вставая у меня на дороге, запасайтесь чем-то поинтереснее ржавых ножей.
   Фонарь полетел в сторону, грянулся о каменную мостовую и разлетелся вдребезги. Масло занялось ярким пламенем, на миг осветив мало что понимающих телегуинцев и летящую в спину сталь. Ирис успел обернуться, но человек уже лежал на мостовой. Литту понадобился всего один удар, чтобы сбить с ног человека в полтора раза тяжелее себя.
   - Стоять! - звонкий голос менестреля разнесся далеко в ночном воздухе. - Ни с места! Умеете говорить - умейте за слова отвечать. Шут ответил, видимо, показалось мало. Так вот, запомните и другим передайте - если еще хоть одна тварь тявкнет что-то насчет меня и моего друга - буду убивать. Не горе, что не умею - научусь. Продам лютню, куплю кинжал и буду кормить его кровью каждого, кто заикнется о покупке, продаже и прочей мерзости.
   Вольные телегуинцы молчали. Упавший с трудом поднялся, а подобрать оружие даже не попытался. Масло сгорело, стало темно.
   - Где наши лошади? - спросил Ирис.
   - За караулкой.
   - Откуда вы знали, что мы будем здесь?
   - Мы и не знали. Повезло.
   - М-да, очень повезло. Разойдитесь. И уберите руки из карманов. Отлученый эльф - не человек, запомните это. Хотя бы потому, что одинаково хорошо видит и днем, и ночью.
   Лошади нашлись за караульной будкой, в числе десятка других. Вольные телегуинцы стояли, не двигались и молчали. Поэтому Ирис действовал как можно быстрее. Через минуту оба друга были верхом.
   - Прощайте, господа, - сказал эльф. - Прощайте и не верьте в следующий раз досужим сплетням. Может плохо кончиться.
   - Шуту привет передайте, скажите, что я наведаюсь к нему в гости. Мозгов у него уже нет, совести никогда и не было, теперь еще язык отрезать - и совсем хорошо будет.
   Телегуинцы проводили верховых полным молчанием, что для Ириса было непонятно и жутковато. Однако, усталость давала себя знать, и мысли разбредались, не складываясь. Тем более, что нашлось занятие более практического толка, ведь способности видеть в темноте у Литта со времени воскрешения не прибавилось ничуть.
   В Меруне друзья были к рассвету. Дверь "Боровика" была, конечно, на засове, но отворили почти сразу же, стоило только начать стучать. Заспанный хозяин проводил постояльцев недовольным взглядом, но те слишком устали, чтобы еще на взгляды реагировать. Ирис молча кивнул в сторону лошадей, привязанных у крыльца, у Литта и на это не хватило сил. Ирис еще помнил, как открывал дверь, помнил, что дошел до кровати, но как лег - уже не помнил. Просто упал и уснул.
   Проснувшись ровно в полдень, Ирис вспомнил прошедший день и в особенности вторую его половину и поморщился. Потянулся и сел на неразобранной кровати. Впрочем, и сам он был одет. Литт еще спал, причем тоже в одежде на нерасправленной постели. За окном капал дождь, нависали тучи, вновь навевая дремоту.
   Ирис вздохнул и вышел на лестницу. Заново писать письмо, заново искать, с кем его отправить... выслушивать телегуинца, который не сегодня-завтра обязательно явится... По крайней мере, будет чем заняться, чтобы окончательно не двинуться умом со скуки.
   С рассвета недовольный трактирщик в настроении не поправился, завтрак принес спустя полчаса, не меньше, хотя, кроме Ириса, в зале было всего трое посетителей. Вскоре и эти трое вышли, и эльф остался наедине с хозяином, который все гремел чем-то за стойкой и бросал угрюмые взгляды на постояльца.
   - Подойдите, - не выдержал наконец Ирис. - Да подойдите, не укушу же я вас. Садитесь.
   Трактирщик помотал головой.
   - Постою.
   - Постойте. Что случилось? Вас перестали устраивать деньги или они кончились? Так и скажите, а не смотрите на меня, будто я людоед.
   - Ничего еще не кончились... За вас это еще приплатил...
   - Кто еще за нас приплатил? Ринта?! В смысле, покойный?
   - Да. Он велел не говорить, но да ведь он умер. Это, говорит, мой клиент, я, говорит, от него деньги получаю.
   - И поэтому вы такой мрачный? Потому что Литт - клиент Ринты? Чего же нехорошего в том, что поэт печатает стихи у книгоиздателя?
   - Стихоплет ли ему клиент, или кто другой...
   - Я стихов не печатаю. А если и вздумаю печатать, найду своих издателей.
   - Что-то вы все о стихах, да о стихах... А, может, - решился хозяин, - вы с ним другим промышляли?
   - Чем - другим? - спокойно спросил Ирис, глядя на трактирщика внизу вверх.
   - Людьми торговали.
   - Ах, людьми!.. - Ирис поднялся, трактирщик отступил на шаг. - Это вы не вчерашних ли вольных телегуинцев наслушались?
   - Никого я не наслушался, - пробормотал хозяин себе под нос. - А только досконально известно, что Ринта людей продавал. Господин из управы врать не станет.
   - А при чем здесь мы? Я этого Ринту пять минут видел, - Ирис оборвал себя. - Довольно мне перед вами оправдываться. Хотите, чтобы съехали - съедем.
   - Кто куда съедет? - по лестнице, прыгая через две ступеньки, спустился менестрель. - Доброе утро.
   - Мы съедем. Потому как слушать сил нет.
   Трактирщик молчал, не соглашался, но и не возражал.
   - Постой, Ирис. Что вы молчите?
   Хорошее настроение сползало с Литта, как рваный плащ с плеча.
   - А что говорить - не хотите жить, держать не буду.
   - И деньги вернешь? - в лоб спросил Литт. - Или совесть позволит на покойнике нажиться? Ты и так на Эйрентиле нажился, не треснешь?
   - Ну вот, этот хоть не врет. Заплатили за него - так он и говорит, как есть. Любите вы, эльфы, невинность из себя делать.
   - Ты к эльфам не цепляйся, тем более к тому, кто перед тобой. И он вообще тебе не эльф, а господин Старший. Он не знал о тех деньгах и не узнал бы, будь у тебя язык покороче. Что тебе не нравится? Какая разница - сразу тебе Ринта деньги отдал, или бы он их сначала мне заплатил, а потом уже я - тебе? Чем больше рук, тем деньги чище?
   - Эти деньги чистыми не станут. Верну я их вам, берите, коли не брезгуете.
   - Та-а-ак... - протянул менестрель. - Того не лучше. Это от кого же...
   - От дознавателя.
   Литт выругался.
   - А вы не бранитесь, - хозяина уже несло. Он дрожал подбородком, краснел и прятал глаза, но его несло. - Вы не бранитесь, это приличный трактир. Мало что с таковским знаетесь, так еще и сами невесть кто будете. Что вы в одной комнате делаете, да еще стучать заставляете? Ни разу не видел, чтобы эльф с человеком вместе жили.
   - Так раскрой глаза - и увидишь! Это мой друг!
   Ирис вздрогнул. Вновь ему померещились в голосе Литта чисто харфековы нотки.
   - Ты прав, Ирис, хватит слушать. Не хочешь стучать - бес с тобой, не стучи. Деньги давай, и мы пойдем.
   - И куда, вот интересно?
   - Под забор, - грубо ответил Литт. - Тебе не все ли равно? Или денег жаль?
   - Не жаль мне денег, тем более - таких. Забирайте.
   На стойку легли пять алатов. Не густо. Ринта отлично знал, что больше суток два приятеля в гостинице не задержатся.
   Ирис сгреб медяки в карман, Литт тем временем притащил оба мешка.
   - Пойдем. Нечего здесь... Прощайте, господин трактирщик.
   - И вам того же.
   Эльф прощаться не стал, молча взял мешок и вышел под мелкий дождь с серого неба.
   - Ну и куда пойдем? В "Яблоню" или сразу в "Пилу"?
   - Идем в "Пилу", денег в обрез.
   - И, может быть, не сразу выставят. Как взбесились все. Эльф и человек, все повеситься можно, извращение похуже совращения малолетних. Ублюдки. А Шут главный ублюдок.
   - Не понравилось ему, видимо, изгнание из Лиги. Хотя, признаться, подобного от него не ожидал. Такое обычно из зависто творят, но ведь Шут тебе и не думает завидовать.
   - Смотря в каком смысле, - покачал головой менестрель. - В смысле поэзии - нет, конечно, слишком у нас разные представления, что стоит поэзией именовать. А вот в смысле свободы творчества - еще как завидует. Его-то шепелявые шедевры не всякий поймет, вот и приходится зарабатывать чем придется; решил, видимо, и мне интересную жизнь устроить. Что же, я вполне оценил.
   - Я помню. Здравствуйте.
   - Здравствуйте, господин доктор! - громко сказал Литт.
   Мерунский врач, хоть и был на другой стороне улицы, вздрогнул и словно хотел усковрить шаг, но спохватился. Он поклонился друзьям так низко, что они переглянулись. Но затем доктор заговорил, и голос его был вполне обычным, без натуги и льстивости. Вернув приветствие, врач поинтересовался, уж не собираются ли два друга покинуть Меруну. Странно...
   - Действительно, было бы странным идти в противоположную от ворот сторону, - кивнул Ирис. - Нет, мы поменяли место жительства.
   Глаза доктора округлились. Разве в "Боровике" что-то случилось?
   - Случилось, - ляпнул Литт. - Хозяин с утра последний ум потерял, ищет. Пока не найдет, мы в "Боровик" ни ногой.
   Зарнах Гадай только головой покачал.
   - Он вам что-то нехорошее сказал? Так? Нет, не говорите и простите его. Он и так человек недалекого ума, да простят меня Семеро за такие слова, а после случившегося нетрудно и совсем разум утратить. Как-никак человека убили, да еще так... Злые дела очень плохо влияют на хм... не слишком умных людей.
   - Он как бы не радовался, что Ринту убили, - пожал плечами Литт. - Господин Зарнах, вы ведь тоже были у дознавателя. Что-нибудь насчет странных занятий покойного он вам говорил?
   - Это насчет работорговли? - уточнил доктор. - Да, упомянул. Но кому здесь за подобное убивать, ума не приложу. И кому это было известно? Если конечно, предположить, что это правда. Но это чушь. Неужели вы на том и разошлись? Постойте, не горячитесь, я поговорю с Гатилом. Он не имеет права выгонять постояльцев из-за собственной блажи.
   - Не стоит. Долго мы все равно не задержимся.
   - Куда же вы идете? Там, - доктор указал себе за спину, - ничего и нет больше. Как, неужели в...
   - Хватит с нас и "Пилы". Нет, не отговаривайте. А буде явится господин телегуинский дознаватель - скажите ему, где мы есть.
   - Так он хотел явиться?
   - Хотел. И явится, непременно.
   Доктор заверил, что непременно укажет господину дознавателю новое местоположение друзей и вдруг, смутившись, спросил, не найдется ли у них свободного вечера. Если они скоро отбывают, то нельзя ли...
   - Можно, - разрешил Литт, вновь улыбаясь. - Можно, и зовите всех, кого найдете. Мне все равно, где давать выступления.
   Раскланявшись с доктором, друзья направились дальше и у самой стены, в темном закоулке среди сора, луж и нечистот нашли пресловутую "Пилу". Заведение, уже виденное Ирисом, вызвало у Литта нервный смешок. Обшарпанные покосившиеся стены и дырявая крыша более подходили для общественного нужника или в качестве курятника для очень стойких кур, но никак не для основы помещения, где предстоит жить и обедать разумным существам. Вскоре выяснилось, что и слова "жить" и "обедать" в применении к "Пиле" - не более, чем поэтические гиперболы.
   Хозяин без слов распахнул дверь, не удивился при виде эльфа, а, увидев вещевые мешки, указал на одну из трех комнат. Слово "комната" друзья также употребили только потому, что "стойло" слишком царапало самолюбие. Крошечный загончик без кроватей с каменными тюфяками на грязном полу.
   - Прекрасная обстановка! - восхитился Литт. - Обитель отшельников, пристанище святых и просветленных духом. Тех, чье тело выше таких пошлых материй, как кровать, еда, тепло и чистота.
   - Я тебе больше скажу, здесь наверняка есть средства умерщвления плоти в виде насекомых всех видов. Неделя здесь, и нам начнут подавать без нашей просьбы.
   - Если здесь и еда достойна комнат, то выйдем мы отсюда сияющими от святости и облеченными в высшую мудрость. Если только раньше перед Творцом не предстанем. Как думаешь, воры здесь водятся?
   - Один наверняка водится.
   Ирис кивнул на дверь, в которой отсутствовал засов.
   - Ага, того прекрасней. На что постояльцам бренное имущество, приковывающее их души к низменному и земному?
   - У тебя что в мешке ценного помимо бумаги?
   - Сам мешок, - хмыкнул Литт.
   - Аналогично. Думаю, стоит предупредить хозяина, что все бренное и земное мы взяли с собой. Дабы человек зря не трудился.
   - Вот видишь! Уже действует, ты начал заботиться о ближнем и принимать его заботы как свои. Идем, пока ты совсем не развоплотился.
   У хозяина друзья взяли по черствой булке (трактирщик предлагал еще колбасы и сыра, но Литт, взглянув на упомянутые продукты, покачал головой и сказал, что недостаточно свят для них), расплатились за два дня и вышли прогуляться. Больше делать было нечего. Сочинять письмо в таком настроении Ирис взялся бы разве что для Шеанодара.
   Через полчаса оба сидели на берегу реки за городской стеной, несмотря на моросящий дождь и мокрую траву. Менестрель рассеянно крошил булку в воду, любуясь разбегающимися кругами. Есть он расхотел после того, как обнаружил в самой середине мякиша залежи плесени. Оказалось, что и для булки он чересчур грешен, и теперь менестрель с завидным усердием приобщал речных обитателей к трапезе чистых духом. Друзья молчали, говорить не хотелось ни одному. Ирис в конце концов лег на траву, с высоких пожухлых стеблей обрушилась вода, с неба падали и падали холодные капли, эльф только зажмурился.
   - А знаешь, мне снился Чародол, - тихо сказал менестрель, как только Ирис решил, что еще полчаса - и он заснет.
   - Угу.
   - Впервые я понимал, что вижу. Дивно красивое место, лучше Золотой долины. Не знаю, каково в Глориндоле... но то, что я видел, мне показалось прекрасней всего в мире. Представляешь, зеленая равнина с белыми выползками камней - бескрайняя, бесконечная, уходящая прямо на небо вдали... И само небо голубое-голубое, с белыми облачками, будто равнина в нем отражается. Ты был когда-нибудь в той долине?
   - Сам - нет, - проснулся Ирис, - но вот друг мой был.
   - Я слышал, там теперь одни развалины.
   - Да. А что ты хотел за почти две тысячи лет? Странные только развалины, мой друг говорил, что дома должны были иметь вид купола.
   - А они и имели, - улыбнулся Литт. - Полукруглые купола, поставленные на траву; побольше, поменьше... Казалось бы, странноватая форма для дома, но очень подходила для Чародола. Эти купола среди каменных выползков почти незаметны, словно они тоже выросли из-под земли. Между некоторыми домами - мосты. Неописуемое зрелище - мосты над травой, футах в десяти-двенадцати. С перилами и без них, арочные, ажурные и попроще - белые каменные мостики... Были дома и другого рода: шатры. Самые что ни на есть настоящие шатры, из какой-то переливающейся ткани. Не угадаешь, какого она цвета - любого, как свет упадет, как тень накроет. Эти вообще на траве едва заметны, словно их и нет. Вся равнина - будто там никто и не живет - первозданно красива. Будто только что Творец отошел. Неописуемое зрелище, слов не хватает. Жаль, что я так и не увидел ночи. Должно быть, тоже очень красиво.
   - А дворец ты видел?
   - Да. Здесь я совсем не сумею описать, я просто нужных архитектурных названий не знаю. А называть то, что я видел лестницами, галереями и колоннадам - кощунство. Одно могу сказать - очень затейливый дворец. Ни следа обыкновенной в таких случаях симметрии, пышности или роскоши. Ничего. Белый камень, резьбы практически никакой, но вот фантазии!.. Ирис, это нечто. Обыкновенный дворец по сравнению с этим - баннная печь и больше ничего. Ну, в крайнем случае - печь с изразцами. Ниши, колонны, лестницы, ведущие в никуда, а точнее - на небо... Окна разной формы, с одного крыла портик, с другого - фонтан, а парадного входа, кажется, нет совсем. Не знаю, с чем и сравнить. Зато знаю точно - в таком дворце и за десять тысяч лет не соскучишься.
   - Ты внутри не был?
   - Ты имеешь в виду картину? Нет, не видел. Знаешь, наверное, ее тогда еще не было. Должно быть, я видел то время, когда они еще были живы.
   - Они и сейчас живы, - сел Ирис.
   Менестрель обернулся, пораженный тоном друга.
   - Прости. Но они живы, просто спят.
   - Хорошо, - пожал плечами Литт. - Пусть так. Хотя... долина была пуста... может быть, что-то уже случилось. Я не чувствовал там ни капли тревоги или горя, напротив - свет, радость и какое-то детское счастье, счастье просто оттого, что начался новый день. Просто оттого, что есть трава и по ней скачут солнечные зайчики. Не знаю. Может быть, сегодня удасться посмотреть. Сны обычно бывают об одном и том же.
   - А сны твои с реальностью никак не связаны?
   - Совершенно никак. Говорю, я впервые понял, что передо мной. Раньше были совершенно непонятные и чужие места. Ирис, ты знаешь, что произошло в Чародоле?
   - Нет, не знаю. Никто не знает. Пытались отгадать, но что толку - разбудить все равно не можем.
   Менестрель внимательно посмотрел на эльфа и от вопросов воздержался. Ирис вновь лег, глядя в серое небо. На миг ему показалось, что оно голубое с белыми островами. Литт ни словом больше не обмолвился о Чародоле, замолчав так же внезапно, как и заговорил. Ему, видимо, тоже было о чем подумать.
  
   Вечером, до выступления, оба друга честно пытались заняться делом. Ирис - сочинял заново письмо, а Литт - заново переписывал свои стихи. Эльф не спрашивал, для чего это понадобилось именно сейчас. Хозяин принес постояльцам все того сыра и той же колбасы, сочтя, видимо, что оба достаточно просветлели для того, чтобы употребить их без особого вреда для здоровья. Друзья не стали мудрствовать и зажарили и то, и другое в камине. Жареная плесень полезна для здоровья, сказал Литт. На двоих распили одну бутылку кислого кассирского, Литт достал из мешка прибереженную бумагу, сбегал до хозяина и долго устраивался, выбирая между грязным полом и столь же грязным тюфяком.
   Ирис вздохнул. Отправлять письмо для владыки с прилипшим к бумаге сором и дохлыми блохами - на такое были способны разве что Альвинтир или Шеанодар. Эльф здраво решил, что завтра с утра перепишет все три письма в "Ветке", на чистом столе и приличным пером.
   Перо же Литта скрипело, оставляло чернильные точки и проваливалось в щели между половицами. Менестрель не обращал внимания, он сосредоточенно писал, останавливаясь изредка, чтобы вспомнить строку или слово.
   К вечеру на полу скопилась стопка листов, Литт истратил почти весь запас. Отчетливо хлопнула входная дверь, застучали ноги и что-то удивленно промычал хозяин "Пилы". Менестрель поднялся, подхватил лютню и вышел следом за другом в практически темный зал. Свет давал лишь камин, и такой больной и слабый, что только заставлял напрягать глаза. По мнению Ириса в том, что люди именовали полной темнотой, было видно куда лучше. Кое-как разглядев, куда ему идти, Литт протолкался к центральному столу, по пути наткнувшись все же на окружающих и другие столы. В зале висел гул, будто в улье, мерунцы слишком редко бывали здесь, чтобы не обсудить такое событие.
   - Эй, люди! - громко воззвал Литт. Слитное шуршание многих ног было ответом, горожане разом повернулись в нужную сторону. - Люди, всем хорошо слышно?
   Шуршащее эхо отразилось от стен и прокатилось несколько раз по залу. Литт кивнул и взял первый аккорд. Сегодня он был куда более решителен и откровенен. Стихи Диньяра сменились неизвестными ни Ирису, ни единому человеку в зале. Мерунцы забыли сесть. Не слушали лишь доктор и хозяин "Ветки". Оба вертелись во все стороны, то подходили к стойке, то отходили, то пытались разглядеть что-то в заколоченное окно... Ирис вздрогнул, когда громом среди апплодисментов раздался голос Зартаха.
   - Хозяин, налейте нам вина! И постояльцам своим налейте. Лучшего, не скупитесь.
   Хозяин затруднился выбрать лучшее из худшего, наконец разобрался в темных бутылях без этикеток, числе необходимых кружек и степени их битости. Самые небитые кружки достались Ирису и Литту, доктор лично проследил. Ирис нарочито коснулся руки, протянувшей ему кружку и едва коснулся пойла. Едва заметный сладковатый привкус сказал все.
   Дальнейшее было делом секунды. Литт ничего не понял, кружка из его рук вылетела, едва не пересчитав ему зубы и грянулась об пол. Кто-то уронил от испуга свою кружку и уразумел лишь то, что отчего-то пить ему нечего и не из чего.
   - Дверь закройте! - рявкнул эльф. - Нашли за что убить, найдите слова, чтобы за это ответить. Это я вам, господин доктор. И вам, господин Тинам, собиратель легенд.
   Литт открыл и закрыл рот. Он все понял. Поднялся страшный гомон, все заорали разом и невпопад. Доктор и хозяин "Ветки" даже не пытались улизнуть, что Ирису нравилось все меньше.
   - Тихо! - прорезал гам вопль Литта. - Тихо все! Говори, Ирис.
   - Что мне сказать? - усмехнулся эльф. - Я могу сделать. Что, уважаемый доктор, выпьете за наше здоровье?
   Доктор протянул руку за кружкой, пальцы его дрогнули, но Ирис был начеку.
   - Нет, так не пойдет, вы еще разольете. Сделаем так - я подержу, а вы будете пить. Можете поделиться с не менее уважаемым хозяином "Ветки яблони". Устроит?
   Лицо Зарнаха исказилось, он вырвал кружку из рук эльфа и поднес ко рту.
   - Не надо самоубийств. Просто скажите, что там. Так, чтобы все слышали.
   - Дурман-трава, - отчетливо и смело ответил доктор. - Спиртовая вытяжка.
   - Да, дурман, верно. Может быть, и действие объясните. Дабы...
   - Дабы и тени сомненя в намерениях не осталось. Охотно. Легкое онемение языка, дрожь, поначалу слабая, затем неудержимая, слюнотечение, рвота, онемение всех членов тела, помутнение разума, колики, бред, смерть.
   - Спасибо. Мне остается лишь добавить, что развивается отравление от первых признаков до смерти за три-четыре часа. А первые признаки наступают примерно через два часа после принятия яда. Так что Литт долго бы еще пел, а после еще дольше умирал. Не говорю уже о себе. Хочу спросить одно - за что? О себе опять же не спрашиваю, могу догадаться и без вопросов, но Литта за что?
   За спиной Ириса кто-то страшным шепотом произнес.
   - Певца убить... дорого же обойдется...
   - Тише, люди, - встал рядом с другом менестрель. - Погодите с самосудом. Самосуд и без того едва не состоялся. Мы виновны по вашему мнению, так скажите в чем и чем.
   - Это ты меня вместе с ними решил! - дошло до хозяина "Пилы". - Чтобы эльф у меня под крышей помер!
   - Тихо же! - Ирис оттолкнул рвущегося восстановить справедливость с помощью кочерги трактирщика. - Отойди, я сказал. Для подобных действий должны быть более чем веские аргументы. Врач-убийца... до такого путь не короток. Как и до трактирщика-душегуба.
   - Была бы еще у вас душа, было бы что губить, - выплюнул Тинам. - Я к тебе со всем сердцем, разливаюсь, а ты, мразь остроухая!.. Выродок! Выродок и подонок.
   - Спасибо. Я тоже зла не таил, и до сегодняшнего вечера считал тебя приличным, да что там, хорошим человеком. Что изменилось? Что я такого сделал?
   - Обы вы! - в голосе Тинама послышались плохо скрываемые слезы. - Вы знаете, что с Дарном удар сделался? Что у него никого нет, некому помочь! Вы знаете, сколько по свету поэтов, у которых каждая личка на счету, которые и строки не могут напечатать?
   Общество молчало.
   - Вы считаете, что мы убили Ринту, - не спросил, а сказал Литт.
   - Да, вы его убили. Хорошего человека...
   - Мы его не убивали, - ответил Ирис.
   Тинам рассмеялся жутким нервным смехом, который еще страшнее казался по сравнению с молчанием доктора.
   - Вы что, с ума все здесь посходили? - от волнения развязно сказал Литт. - Вы что, сговорились? Три разных стороны, три разных причины, а итог один - мы убили. Меня не поделили, альнарам помогали, просто блажь нам втемяшилась - взяли и убили. Конечно, делать больше нечего! Только собственного издателя и убивать. Вы хотя бы скажите, для чего нам это надо, то есть мне надо, поскольку Ирис, очевидно, никого убить не мог. Разве что силой мысли.
   Тинам сморгнул, доктор сделал первый за минуту вдох.
   - А, не подумали! Кто говорил, что хозяин "Боровика" глуп, не вы ли, господин Зарнах? Тогда вы, простите, круглые идиоты. Одна голова плохо, а две - хуже некуда. Спросите в "Боровике" - Ирис сидел в комнате, потому как был мокрый с головы до ног. Я ездил! Я! И как бы убил Ринту, чем? Вы соображаете, как мне его повесить, да я надорвусь и рядом лягу, в Ринте пудов шесть, не меньше. Или я поманил его пальцем, и он пошел? В таком случае, палец у меня из чистого золота.
   - Сказал бы я, из чего у тебя палец, - через силу усмехнулся Тинам. - В жизни не поверю - убили человека, а свидетеля оставили. Пусть, дескать, народ поднимает. Разминулся с убийцами, говоришь? Это если были какие другие убийцы.
   Литт в сердцах сплюнул на пол.
   - Чернила я тоже с собой вожу? Перо? Веревку? А телега у меня в кармане запрятана. Лошадь еще не нашли, так я ее, верно, сожрал. Вместе с копытами, шкурой, гривой и собственными стихами. Или того не лучше, приехал после Ирис и навел мороку на полтора десятка человек.
   - Какое перо, какие чернила, - поморщился доктор. - Бред у вас?
   - Бред - у вас! - рявкнул менестрель. - В кошельке Ринты поверх денег лежала записка - "грязные деньги" - я написал? Чем, извините за выражение? И самое интересное, после этого я вернулся в Меруну и стал собирать народ. А что мне мешало вернуться тихо и незаметно, так, чтобы меня только друг и увидел? Или вообще не возвращаться, а встретиться с Ирисом в условленном месте верстах так в двадцати от места преступления. Нас бы лет сто искали и не нашли.
   - Мы не убивали Ринту, - негромко сказал Ирис, воспользовавшись паузой. - Ни как работорговца, ни как честного человека - не убивали. Хотите справедливости - добро вам. Пока вы делаете все против нее.
   - Мы бы сами хотели знать, кто его убил, - в тон другу продолжил менестрель. - Мне он немало добра сделал, и другим тоже, и смерть очень нехорошая и непонятная, но мы не убивали.
   - Чего же непонятного? - произнес кто-то из темноты.
   Литт обернулся на голос.
   - А чего понятного? Убили не утром, а днем, по дороге не сюда, а обратно, денег не взяли, записку написали, да еще и... поразвлекались, паскуды. Я, например, совсем ничего не понимаю.
   - А мне неясно, откуда Телегуин узнал о смерти между Меруной и Дораном. И не просто узнал, а одновременно с нами. Эти сумасшедшие вольные граждане, по разуму, должны были сообщить нам, что они поквитались с подонком, а они нас же и спрашивали - кто убил. Странно, не находите?
   - Так, может, он и вправду подонок? - спросил тот же голос.
   Тинам вновь не сдержал чувств.
   - Может быть! Может быть, и ты тварь последняя, и ума у тебя от рождения не было. Ринта хороший человек! Честный, в самом старом, самом настоящем смысле. Не на бумаге, не по словам, не чьими-то заботами, а по делам своим. Не скажу, что закона не нарушал, таких не бывает. Нарушал, и пуще всего нарушал законы дурные и глупые. Нарушал и не боялся, что скажут и как посмотрят. Только вот ничего не сказали, и не посмотрели, а сразу в петлю сунули.
   - Люди, на сегодня все, выступление окончено! - внезапно объявил Литт. - Продолжение завтра, если только нас не арестуют.
   Ирис тем временем развернул Тинама под локоть к двери в комнату.
   - Идемте, господа. Побеседуем. Очень занятные вещи вы говорите.
   Сопротивляться ни хозяин "Ветки", ни доктор не стали, но и в комнату прошли без особенного желания. Камин еле жил, в комнате стояла ощутимая прохлада и еще более ощутимая темнота. Пока менестрель возился с дровами, оба, и Тинам и Зарнах, молчали. Стоило огню разгореться, как доктор, словно и на сердце у него притаилось вязанка хвороста, разгорячился.
   - О чем же, господа, вы хотели поговорить? Не о способах ли скрыть свидетельство?
   - О тридцати трех способах опознать дурака! - не выдержал и Литт. - Способ первый - тот, кто уперся, словно баран в свое мнение и плевать хотел на то, что мнение не сходится с фактами - и есть дурак. Способ второй - тот, кто не может объяснить ни причины, ни результатов действия, но утверждает, что действие имело место - тот второй раз дурак. Продолжать?
   - Это все слова, - хмыкнул Тинам.
   - А вы что нам предъявили, - взвился Литт, - или ты, уважаемый доктор, под деревом сидел, когда я Ринту вешал? Что же не заступился за товарища? Или моим почерком записка писана? Что?! Что я выиграл от смерти издателя? За что я его на тот свет отправил? Что вы на меня смотрите, а как я должен реагировать, если вы все мне уже поперек горла. Может, я посинел? Нет? Какого же черта вы думаете, будто я - пикси?
   - С чего вам подумалось, что нам смерть Ринты выгодна? С альнаров?
   И Тинам, и Зарнах согласно вздрогнули. Врать не умели оба настолько, что Ирису стало их жаль.
   - Так альнаров не мы одни в этом городе видели. Кое-кто с ними знакомство потеснее нашего водит. Отчего вы здесь, а не у Фетайна? Или удар с ним приключился после вашего визита?
   Владалец "Ветки" позеленел.
   - Не смейте так о человеке! Не смейте о нем говорить!
   - Я не о нем, я об альнарах. Итак, вы считаете, что смерти от этих господ Ринта не заслуживал. Хорошо, он ее получил не от них.
   - От вас.
   - Да ты заткнешься когда-нибудь! Зарядил как пес у каждого дерева - "вы" да "вы". Не понравились слова дознавателя о занятиях Ринты? Мне тоже не понравились.
   - Помолчи-ка, Литт. Слова эти должны хотя бы отчасти быть правдой. Верно? Можете не говорить, вижу ответ на лицах. Какие именно законы нарушал господин книгоиздатель? Об оплате за труд наемников?
   У доктора сделалось такое лицо, словно его уже тянули на дыбу, а он упорно собирался молчать.
   - Давайте серьезно, - сменил тон Ирис, садясь на тюфяк. - Силой вытягивать мы ничего не собираемся, мстить за покушение - тем более, бояться вам нечего. Разве что совести своей.
   - Отчего же совести?
   - Оттого, - сообразил успокоиться менестрель, - что вы потом всю жизнь будете гадать - хорошо ли сделали. Надо ли было нас добить, надо ли было кому-то другому за друга мстить - вопросов будет много, обещаю. Если вы сейчас уйдете, ответить на них будет некому.
   - Вы-то откуда знаете, чего мы будем бояться? - усмехнулся Тинам. - Мы, может, совсем другого боимся.
   - Боитесь, - кивнул Ирис. - Боитесь, и это видно. Незавершенного дела боитесь; ночного стука в дверь боитесь и петли на шее. Такой же, как у Ринты. Или яда в вине. А больше всего - острога и несправедливого обвинения. В том, о чем я думаю?
   - Откуда мне знать, о чем ты думаешь, - усмешка трактирщика застыла, словно клеем смазанная.
   - Оттуда, что я вам как бы не соратник. Оттуда, что могу показать такую бумагу, что один ваш шаг, даже не слово, просто шаг - и я окажусь не в остроге, а на виселице. Если не хуже.
   Менестрель вздрогнул, но друга не перебил.
   - Ну, покажите, - протянул руку доктор, - любопытно будет взглянуть, за что же эльфа можно повесить.
   - За то же, что и человека - за шею.
   Ни трактирщик, ни врач не предполагали даже того, что какая-то бумага вообще имеется на свете, того труднее им было предположить ее содержание. Владелец "Ветки" начал читать с выражением бесконечного скептицизма, спустя миг глаза его непроизвольно округлились, брови подпрыгнули, а лицо вытянулось. Доктор, глядя ему через плечо, шевелил губами, словно так лучше верилось. Со стороны выглядело довольно смешно, только друзья не смеялись. Наконец оба человека оторвались от бумаги, спустя не менее минуты после ее прочтения по второму разу. Повисло молчание. Нечего спрашивать, все написано.
   - И зачем ты это сделал? - шепотом задал все-таки вопрос Зарнах, глядя не то на Литта, не то на Ириса.
   - Выбора не было, - пожал плечами эльф.
   - Говорю Творец ведает какой по счету раз - он спасал мне жизнь. Также, наверное, как и Ринта. Плохо я все же его знал, прав господин дознаватель.
   - Верно говоришь, - Тинам огляделся несколько раз, прежде чем сесть на тюфяк. Доктор так и остался на ногах. - Спасал. И не единожды. И почти таким же способом.
   - И кому о том было известно? - Ирис забрал купчую из непослушных пальцев трактирщика и убрал в карман.
   - Нам троим, кому еще? Не знаю, он не говорил. Он вообще о трудностях молчал, мы кое-как дознались, что за ним следят. Думали - эльфы, те самые...
   - Если бы "те самые", то клянусь чем угодно, Ринта был бы мерв куда раньше и уж во всяком случае, не на лесной тропе встретил смерть. С "теми самыми" я неплохо знаком, они так не поступают.
   - Это уже ясно, что не они. Дарн объяснил, он с ними тоже дружен. Тогда бы решили, что вы... как бы это... маску их надели.
   - Маску надели, но не мы. Кто - не только вам интересно.
   - А что тот телегуинец, дознаватель? Нам-то он говорил, что Ринта, мол, торговец людьми и вообще нечеловек.
   - Нам он сказал примерно то же самое. Думает на альнаров, но не из любви к последним, это точно.
   - Это также точно, - вставил Литт, - как то, что он явится сюда завтра. Он нас тоже подозревает, только демонстрировать ему бумагу желания нет. Не оценит.
   - Еще как оценит, - хмыкнул Ирис.
   - Тем более, - кивнул менестрель. - Знаете, у меня полное ощущение, что этот телегуинец нарочно дождался, пока Ринту убьют, а теперь разовьет бурную деятельность по отлавливанию альнаров и упрятыванию их пособников на неопределенный срок. За убийство неповинного работорговца.
   - Ринта не работорговец!
   - Да мы-то поняли, нас хозяин "Боровика" не кусал, чтобы от него заражаться. Поймите и вы.
   - И мы поняли, - наклонил голову доктор. - Простите, если сможете. Мы про вас телегуинцу не скажем.
   - Напротив, надо сказать, если не хотите в острог, - улыбнулся Ирис.
   Доктор понял мгновенно, Тинам задержался. Объяснить ему не успели. В окно влетел булыжник, едва не задев Литта. Трое сидящих разом вскочили. Наружная дверь хрястнула, трактирщик и врач попятились, Ирис, напротив, сделал шаг вперед, а менестрель словно в пол врос.
   В комнату хлынуло море огня, крика, стука, вдруг все разом стихло и вперед выступил хозяин "Пилы". Ирис его едва узнал. По лицу мужчины проходили черные полосы сажи, борода стояла торчком, в руке пылал факел, а в глазах плясал отблеск не то огня в руке, не то внутреннего пожара.
   - А ну, отойдите от них! - голос был подстать виду. Хриплый, каркающий. - И вперед!
   Ирис покачал головой, он и без того стоял впереди.
   - Ну, живо! И ты, Гедан, и ты, Лодайн. Доигрались, договорились.
   За спиной эльф услышал сдавленное восклицание. Чего-чего, а подобного от земляков ни трактирщик, ни доктор не ждали.
   - Погодите, люди, не творите бесчинства, - начал Ирис. - Мы догово...
   - Мы не бесчинство творим, - отрезал хозяин "Пилы", - мы хотим справедливости. Пикси позорная смерть, а тому, кто людей за скот считал - еще хуже. По заслугам он получил. И вы получите.
   - Не торговал Ринта людьми! - хором, в четыре голоса сказали эльф и три человека.
   Толпа несколько смешалась, факел в руке передового дрогнул. Однако, лишь миг длилось замешательство. Кабатчик оскалился и ткнул факелом в сторону Ириса.
   - Ну, значит, и вы тоже получите. Ринта этот той еще сволочью был, это без Телегуина известно, а кто сволочей прикрывает, тот еще ниже них. Ну, кто первый, или вас всех вместе зажарить.
   - Попробуй, - усмехнулся Ирис.
   - Не глупите, люди, - встрял Литт. - Никто здесь не виновен и у каждого своя правда.
   - Своя, да наша правдивей. Ты вроде про свободу пел, или она только для тебя, а остальные так, мусор?
   - Да не был Ринта торговцем людьми. О, Небо, Великая Семерка и все силы! Не был! Можете вы это понять?
   - Нет, не можем, потому как он был. Давно знал, но чтобы в нашем городе ему защита нашлась... такого не думал. Ничего, немного вас осталось. Побольше, чем мы считали, но на всех хватит.
   - Что? - прошептал Литт.
   Шепот его утонул в вопле Тинама.
   - Дарн! Что с ним, он же болен!
   Ирис оттолкнул трактирщика, рванувшегося прямо на факелы. Раздался смех. Эльф стиснул зубы.
   - Не, он уже не болен.
   - Ублюдки!!!
   Эльфу понадобились все силы, чтобы отшвырнуть рычащего Тинама. Быстро, пока тот не успел вновь кинуться на смерть, Ирис выдернул факел из руки предводителя. Одно движение, и хозяин "Пилы" отлетел назад, смяв товарищей. Полетевший немедленно вслед факел усилил сумятицу, люди попятились, давя друг друга и опаляя соседям волосы. Кто-то взвыл от боли, кто-то начал ругаться.
   Эльф повернулся, взял Тинама за пояс и вышвырнул его в окно, благо Литт уже догадался его открыть. Исписанные листы разлетелись ко всей комнате, подхваченные ветром. Остальные не заставили себя ждать. Доктор зацепился поясом, задрожал, стал его рвать и наконец свалился наружу кулем. Литт упал на него, Ирис - следом, едва уйдя от факела в спину. Горожане не подумали поставить под окно охрану, и через миг стало ясно, отчего. Тинам взвыл раненой волчицей, Ириса прошиб озноб. В южной стороне Меруны поднималось в ночное небо яркое жадное пламя. В западной, едва видимое, тоже трепетало зарево под-над крышами. Доктор только сдавленно охнул и схватился за сердце. Тинам же вдруг осел и принялся ритмично ударяться головой о землю. Литт с Зарнахом кинулись поднимать, трактирщик хохотал, захлебываясь слезами, ноги его будто в одно мгновение лишились всех костей.
   Доктор, отчаявшись привести товарища в себя, дал ему пощечину. Тинам взрыкнул, клацнул зубами и впился в запястье врача. Тот закричал, начал отталкивать безумца. Тинам дернул головой, и вдруг неимоверно быстро кинулся в темноту. Зарнах упал на траву, держась за руку. Ирис поднял его за шкирку и толкнул к Литту.
   - Бегите.
   - Нет, Ирис.
   - Беги, идиот! - рявкнул эльф. - Не суйся под ноги!
   Менестрель совладал с собой и несвоевременной гордостью, схватил за рукав доктора и потащил его за собой. Мерунцы, высыпавшие к "Пиле", заорали и хотели броситься в погоню. Не получилось.
   Прыжок, факел в лицо, подсечка, удар. Переворот, левой в кадык, правой в солнечное сплетение. Закрыться ослабевшим телом, вырвать лом, и ломом тем по животу наотмашь. Не прекращая движение им же - по ногам, раз, другой. Вертушка, сломанная челюсть, вопли, огонь, вилы в руке, кровь на зубьях. Трудно, очень трудно, как заноза, как рана, как сломанная рука, мысль - "не подонки, не сволочи, лишь ошиблись. Лишь бьются за правду". Правда, однако, стоит чересчур дорого, и станет еще дороже, если он промедлит. Вилами плашмя по черепу, черенок в солнышко, ногой в пах, зубья в ногу. Трава горит, масло из фонарей горит, упавшие и раненые горят, и горит внутри. Боль в предплечье, резкая и будто глоток свежего воздуха. Разворот, удар, не останавливаясь, еще и еще. Ногой в кадык, бросок через себя, хруст костей, сломанные пальцы, чей-то хрип в ухо. И вдруг - тишина.
   Ирис, не разбираясь, бросился в сторону горящей "Ветки яблони". Отчасти от того, что не хотел оборачиваться, отчасти от того, что слышал уже топот бегущих ног.
   У "Ветки" творился ад. Люди - и взрослые, и почти дети, и мужчины, и женщины носили воду, плакали, кричали, утирали глаза грязными руками. Кто-то багром сбивал пламя и разворачивал крышу, кто-то громко звал Тинама, кто-то столь же громко материл его на чем свет стоит и благодарил небо за то, что не задержало на земле такого подонка.
   Литт и доктор нашлись за воротами, Ирис буквально натолкнулся на них. Оба стояли и смотрели на зарево пожара за стеной.
   - Спятили? - прошипел эльф. - Еще назад вернитесь.
   - Лошади, - бормотал Зарнах, - лошадь бы...
   - Лошадь не поможет. Плавать умеешь?
   - Плохо.
   - Черт. Да быстрее же! Нам лошадь не поможет, а вот горожанам - вполне. Не оборачивайся, все сгорело.
   Ирис углубился в лес, не оборачиваясь. Река по правую руку шумела и светилась из-за деревьев.
   - Далеко мы так не уйдем, - остановился Литт. - Ирис, подожди! Долго ли собак спустить. Пойдем к реке.
   Зарнах содрогнулся. Он и без того шел, баюкая руку на весу и морщась при каждом шаге.
   - Неужели мы вдвоем одному не поможем? А так нас точно выследят. Ирис, что ты молчишь?
   - Вода холодная, есть риск замерзнуть, - не своим голосом ответил эльф. - Тем более, кровотечение у человека. Собак я как-нибудь остановлю.
   - А хозяев их остановишь? - в лоб спросил менестрель. - Брода здесь нет?
   - Нет и не было никогда. Хорошо бы переплыть, - обрел дар речи доктор, - там, на той стороне, ближе к лесу есть заброшенная деревня. Там и согреться, если что... Только как огонь...
   - Огонь разведем. Лучше скажи, совсем не умеешь плавать или хоть как-то?
   - По такой воде и при таком течении... вовсе не умею, - выдохнул Зарнах.
   - Ничего, я плаваю хорошо, - менестрель отстегнул пояс и протянул врачу. - Протяните в свой. Даже, если руки соскользнут, удержитесь.
   Зарнах с сомнением взглянул на щуплого менестреля и его лютню.
   - Не смотрите так, здесь я, конечно, вас не подниму, но в воде - запросто. Лучше позаботьтесь об источнике нашего дальнейшего существования.
   Литт протянул врачу лютню.
   - Закиньте за спину, так не намокнет.
   Реку переплывали медленно. Ирис не хотел оставлять Литта без внимания, а тот физически не мог двигаться быстро с грузом, превышающим собственный вес. Доктор, привязанный к менестрелю ремнем, бледнел на глазах, дико вздрагивал, когда вода перехлестывала через голову, но в руках себя держал. Литт расстегнул пояс футах в шести от берега, Зарнах свалился в воду и ушел с головой. На берег оба друга его выволокли под руки, доктор грузно упал на короткую траву, задыхаясь и держась за сердце.
   Литт плюхнулся рядом, его трясло. Вдруг он подскочил, глядя на тот берег. Ирис обернулся. Берег рассветили яркие вспышки факелов, слышались голоса, лай. Зарнах немедленно вскочил.
   - Бежим, - только и шепнул Литт, бледнея до цвета молока.
   Ирис, отстав, отстегнул Метку и провел ладонью над травой. Энергия ушла, но будет ли результат, эльф не знал. Доктор, привыкший к более спокойному образу жизни, выдохся очень скоро. Начал спотыкаться, задыхаться и хвататься то за бок, то за сердце. Если бок - еще ничего и не смертельно, но вот сердце... Помочь друзья ничем не могли, умерить шаг - тоже, иначе можно и совсем остаться на месте.
   - Далеко еще до вашей деревни? - на миг приостановился Литт.
   - Мили три... Ох, не могу... бросьте меня... воля ваша, не могу больше.
   Литт и Ирис дружно подхватили доктора под локти, тот сдавленно охнул.
   - Извините, неудобный способ передвижения, но, воля ваша, бросим мы вас только если будем мертвы.
   Деревня оказалась десятком разрушенных домов, раскиданных в самом неопределенном порядке.
   - И что? - прошептал менестрель, отпуская локоть Зарнаха и ловя вновь, чтобы врач не упал. - В любом подвале нас зажарят заживо. Где спрятаться, в печи, что ли?
   - Можно и в печи, - кивнул доктор, хватая ртом воздух. - Не обязательно в подвале. Да и полезут искать, им же на голову что-нибудь да свалится. Здесь больше десяти никто не живет, сгнило все.
   - Идемте, - кивнул на ближайшим дом Ирис, немного пришедший в себя. - Посмотрим, стоит ли лезть в печь. Как бы нам на голову чего не попадало.
   Первый дом оказался ветхим настолько, что дальше крыльца идти было глупо. Второй был цел, но с такой маленькой печью и крошечным погребом, что спрятать мог разве что четырех упитанных пикси. Дверь третьего дома долго не поддавалась, Ирис дернул сильнее и она соскочила с петель.
   Пахнуло пылью и рассхохшимся деревом. Ирис щелчком сотворил шар-светильник, доктор уже не обратил внимания. Обширные сени уперлись в низкую дверь жилой избы, эльф дернул ручку на себя, дверь не поддалась. Ирис нажал плечом, дерево хрустнуло, но дверь так и осталась закрытой, будто была заперта изнутри. Ирис отступил на два шага и дверь вдруг распахнулась. Все трое попятились, доктор прижал ладонь ко рту, чтобы сдержать крик. В проеме, с лучиной в одной руке и с топором в другой, стоял оборваный заросший щетиной человек в шапке. По шапке Ирис его и узнал. Впрочем, тот тоже в долгу не остался.
   - Ты? - вытаращил он глаза. - Опять ты? Или морок у меня?
   - И давно тебе мерещатся эльфы, менестрели и врачи? - хмыкнул Литт. - Скорее уж, морок - это ты. Что ты здесь делаешь?
   - Живу. Это мой дом.
   - Бродяга, - пожал плечами доктор. - Как и мы, собственно.
   - Я не бродяга, я здесь живу. Это мой дом, это моя родная деревня. Постой-ка... постой-ка... - человек вгляделся в доктора, - а ты не из Меруны ли? - человек кивнул неизвестно куда.
   - Да. Ты меня знаешь?
   - Врач? Или трактирщик?
   - Врач. Зарнах , - поклонился мерунец. - А вы кто? Что-то знакомое...
   - Да я Хима, Зарнах, Хима я! Помнишь?
   Доктор всплеснул руками.
   - Небо! Семеро Сильных! - Зарнах словно хотел обнять назвавшегося Химой и передумал. - Так ты что же, освободился?
   - Точно. Все, кончено. Все честь по чести, и бумаги... - Хима осекся, взглянув на Ириса.
   Эльф кивнул.
   - Понял?
   - Трудно было не понять. Какие именно бумаги, конечно, не угадал, но то, что именно документы, понял бы и кобольд.
   - А вы откуда знакомы? - опешил Зарнах.
   - Это, случайно, не его ты...
   - Его, Литт, его.
   - Ну да, этот эльф меня из реки вытащил. Я все гадал, зачем и почему. Думал, может, морок у меня был с устатку и эльф мне померешился.
   - Почему же эльф не мог тебя спасти?
   - Потому что ихний брат еще и камень на шею навяжет, - просто ответил Хима.
   - Ты не в Голубом ли доле был? - прищурился Литт.
   - Нет, я был в Линтолине, - также спокойно без запинки выговорил человек и посторонился. - Проходите, что стоять на пороге. Гости вперед...
   Последнее предназначалось для Ириса, Хима запнулся, когда эльф без церемоний нырнул в дверь первым. Шар осветил большую комнату, разделенную перегородкой на две неравные части. В меньшую и пригласил гостей хозяин.
   - Нет, подожди, - покачал головой менестрель. - Мы можем оказаться очень неспокойными гостями.
   - Уж вижу. Не много же найдется по свету таких, что по своей воле ночью реки переплывают. Да еще не какие попало реки. Что в Меруне стряслось?
   - Ринту убили.
   - Что?! Кто? Когда?
   - Не знаем, кто, а вчера... может, уже позавчера, днем. На дороге в Доран. Дарна убили... помнишь Дарна Фетайна? Тинама... можно сказать, тоже убили. "Ветку яблони" сожгли.
   - Взбесились, что ли?
   - Нет, решили, будто Ринта... сам понимаешь, кто. Проговорилась одна мразь телегуинская, народ и поднялся. Вон, певец и Старший, пробовали заступиться, да и их чуть туда же не отправили. Мы-то сначала на них думали... но нет, не знаем, кто злодейство совершил.
   Хима снял шапку и сотворил ею непонятный знак, поклонившись по земли.
   - Пусть упокоится его душа, хороший был человек. И пусть те, кто его в могилу свели, никогда покоя не знают. Ни здесь, ни там. А вас здесь не было, не беспокойтесь. Черт!
   Свет внезапно потух, через миг вспыхнул вновь, еле различимый.
   - Черт, предупреждайте хоть.
   - Ирис, убери его вообще, надорвешься.
   - Да, к бесу такой свет, я сейчас настоящий возьму. Убирай дрянь эту.
   Ирис с невыразимым облегчением отряхнул руку, и свет потух. Хима провел троицу за еле держащуюся на петлях дверцу в бывшую кладовую. Ниши, рассохшиеся полки, кованые нетронутые сундуки... Выбор укрытий впечатлил даже Зарнаха.
   - Я пойду, дождусь...
   - Скорее, "встречу". Поскольку они уже здесь, - поправил человека Ирис. Доктор спал с лица.
   - Не дури, я ради памяти Ринты и сотне чертей вас не выдам, не то что людям. Не боитесь, сидите тихонько.
   Дверь закачалась на петлях, затихли шаги Химы и почти тотчас же сменились новыми. Ирис нырнул за полку, Литт открыл сундук и пригласил внутрь Зарнаха. Отказать тот не посмел. Сам менестрель пристроился за сундуком на четвереньках. В кладовую никто не заглянул, Ирис слышал только удивленные восклицания и брань по их поводу. Хима во всеуслышание объявил, что будь у него десять рук и десять ног - он все употребил бы на поимку таких сволочей. Ну а так как у него и того, и другого по две штуки... должно быть, и они пригодятся. Мерунцы шумно согласились и вся толпа отправилась на поиски сволочей по соседним домам.
   Литт высунулся из-за сундука и подмигнул другу. Затем выскочил и, недолго думая, уселся на этот самый сундук. Ирис промедлил миг и присоединился к менестрелю. Так они и дождались Химы. Тот вернулся спустя часа три, не меньше. Литт к тому времени едва не заснул.
   - Ну все, - объявил хозяин, поворачивая дверцу. - Вылазьте. Ушли, и через реку переправились. Верно, сказали, ошиблись. Следы не туда увели. Где Зарнах-то?
   - Оп! Как бы он не задохнулся!
   Доктор не задохнулся, он мирно спал в сундуке, свернувшись калачом и сунув под ухо руку, укушенную Тинамом. Менестрель тихо опустил крышку.
   - Пусть спит.
   - Пусть, - согласился Хима. - Не хотите вылазить? Ну, воля ваша, я здесь с вами посижу. Уж очень вы странные, кажется, таких и не бывает. Лютня это у тебя, да?
   - Да.
   - Вот, на таких ведь не играют у нас. Эльфий инструмент.
   - Почему же, самый что ни на есть человеческий, просто древний. Двести лет назад люди на нем не хуже эльфов играли.
   - Вот, - повторил Хима, - лютня у тебя, играть ты умеешь, а ходишь в рванине. Ты еще, поди, и песни сам умеешь сочинять?
   - Умею.
   - Ну, чего еще, я говорю, ненормальные вы. Песни он сочиняет, а продать их не знает кому. С эльфом дружит. А эльф людей из реки спасает и заступается, когда невинных бьют. Ты точно эльф?
   - Точно, и довольно меня эльфом величать. Ирис.
   - И имя ненормальное. Это же цветок такой. Синенький.
   - Фиолетовый. Ты на себя взгляни. За шапку он готов в реке утопиться, добрых горожан в сомнения вводит, обвиняемого в работорговле едва ли не святым объявляет. Ты сам, Хима, не совсем нормальный.
   - Я ничего и не говорю, может, и я чуток спятил. А Ринту я всегда помнить буду, светлая ему память. И эти двое, - Хима кивнул на сундук, - то есть трое, еще и Дарн... да упокоится он с миром... тоже доброго слова достойны.
   - Говори. Говори, раз начал. Мы, со своей стороны, о смерти Ринты можем рассказать. Если, конечно, не противно слушать.
   - Расскажете. А мне и говорить не о чем. Сами уж все поняли.
   - Догадаться одно, знать наверняка - другое.
   - Тоже верно. Тебя как, певец, звать? - внезапно спросил Хима.
   - Литт Стихоплет. Ты от темы не уклоняйся. Мне тоже интересно знать, как это тебе удалось попасть в закрытый эльфийский город и каким бесом ты там занимался?
   - Закрытый! - фыркнул Хима. - Может, он и был когда закрытым, только не теперь. Открытый, смотря для кого. Людей туда не пускают, верно, но пройти можно. Ежели ты не человек, а товар.
   - Быть не может, - вырвалось у Ириса. - Никогда не поверю.
   - Ты уже поверил, - поправил Литт друга.
   - Верь-не верь, а итог-то один. Не охота эльфам самим за собой прибирать. Вот и выходят из положения. Кто побогаче, конечно, и повлиятельней. Чтобы законы, значит, обойти. Поближе к этому, Главе Совета.
   - Ниах-Ахалу?!
   - Чего ты орешь, к нему, конечно. Не к пикси же лысому.
   - Дальше, - сказал Ирис таким голосом, что Хима не продолжил сравнений, а сглотнул и перешел к сути.
   Суть уложилась в несколько минут монолога. Лет двенадцать назад выяснилось, что эту деревню на корню скупили эльфы. То есть, конечно, не сами лично, без объявлений о покупке, но дело сделали. Жителей перевезли в Линтолин и прилежащую местность. Якобы там лучше, работы больше, жизнь краше и воздух чище. Насчет работы не обманули, насчет воздуха - тоже, а вот "лучше" и "краше" касалось только самих эльфов. Устроено все было хитро, не подкопаешься. Не рабы, нет, разумеется - ведь никаких бумаг о рабстве нет; а то, что на купленной земле деревня - так это их, людей недосмотр. Нечего на чужой земле строиться. Земля-то когда была куплена? Вот то-то и оно, чуть не сто лет назад. А деревне сколько? Тридцать? Кто умеет считать, посчитает сам. За житье на чужой земле - раз, за переезд аж за пятьсот миль - два, за кров и пищу на новом месте - три... Всего насчитали по двести дальгенов на человека. Справедливо считали, грудные младенцы получили по сто девяносто золотых, глубокие старики - по двести десять - двести пятнадцать. Сельские жители, отроду не видевшие и одного дальгена, поняли, что это значит. Значило это одно - работать, пока силы есть и ноги держат, а там дети твои подрастут, внуки... Может быть, пятое поколение и выплатит долг. Если к тому времени еще пятисот золотых не присчитают. За житье в одном городе со Старшими.
   За пределы дома купленные селяне не выходили, более того, это каралось. Эльфы знали, что делали, они никогда не наказывали самого провинившегося. Жена, дети, родители, на худой конец - соседи по несчастью. На осторожный вопрос Литта, что за наказания применялись, Хима бесстрастно ответил, что уж, конечно, не битье. Эльфы же, как вы это себе представляете? Волшебство. Против которого не попляшешь, и после которого не остается ни синяков, ни травм. Которое, однако, переживали не все. Страх. Какое-то волшебство, что вызывает страх. Смешно кажется, а больные и дети пугались до смерти. "Тьма в сердце", - прошептал Ирис. "Что?", - тем же шепотом спросил менестрель. "Плохой перевод. Ранот-а-дианно. Заклинание, пробуждающее в сердце самый сильный страх. У всякого есть то, чего он боится более всего на свете - вот это и пробуждает заклинание. Я не видел того, кто мог вытерпеть более десяти минут". "А еще говорят, у вас пыток нет". "Нет. То, о чем я говорю, было игрой. Лиа-лиахет. Поединок духа". Менестрель только головой покачал. Хима, не понявший ни слова, да и не стремившийся к тому, продолжил.
   Продолжалось все это восемь лет. Пока не нашелся Ринта, смелый человек. Он перекупил людей у эльфов. Не всех, не сразу, конечно, по частям, но перекупил. Но вот ему бумаги писать пришлось, иначе эльфы не соглашались. Людей продавать нельзя, но если они сами не возражают... Никто не возражал, и Ринта подписал бумаги. Эльфы получили плату, а книгоиздатель - проверку за проверкой. Чтобы не маяться одному, он уговорил своих приятелей помочь, переписал часть купчих на них - вот Зарнах и Тинам, к примеру, среди прочих согласились. Они были у Ринты в Риане, Хима там их и видел. Это Тинам, голова, понял, что с соседней деревней нечисто и стал искать. Нашел, сам на Ринту вышел. Дарн Фетайн, давний Химы знакомец, помогал сколько мог, хоть и не верил про эльфов. Дескать, они, наоборот, помогают. Неизвестно, в каком таком сне увидел Дарн этих эльфов, а только верил в них, будто сам встречал.
   Жить на старом месте никто из бывших рабов не захотел, а он, Хима, другого места и видеть не хочет. Это было трудновато, земля-то эльфовская, дом, стало быть, тоже. Однако, он работал пять лет в Линтолине, уже за плату, работал как проклятый, как кобольд в забое, как сто тысяч муравьев, и отработал дом и кус земли. Сто аршин на сто аршин, не считая дома, но ему хватит. Он будет жить здесь, бумаги у него в порядке, и никакая эльфская сволочь не сгонит его с родной земли.
   Ирис молчал, словно не заметил, что рассказчик окончил повесть. Литт поерзал на сундуке, вздохнул и выполнил обещание. Пересказал все, случившееся за последние два дня.
   - Дарн был прав, - тихо сказал он, едва Хима открыл рот высказаться. - Он видел тех эльфов, что помогают. Или мешают, смотря, с чьей стороны взглянуть. В Линтолин же попасть им труднее, чем пикси правду сказать. Они или отлученные, или слишком хорошо известны. Их не пустят. Они не трогали Ринту, не трогали, это ясно так же, как то, что их хотят подставить под удар. И их, и уже покойного Ринту, и всех, кто был с ним близок. И как хорошо придумано - скажи слово, и народный гнев сотрет в пыль любого. Тебе останется жалостливо вздохнуть о том, что недоглядел и арестовать парочку самых ретивых горожан. Которые только тем и виновны, что устали бояться и трусливо прятаться по углам. Альнары здесь не при чем, не при чем и большинство эльфов. Нас опять хотят столкнуть лбами.
   - Столкнуться бы, - хмыкнул Хима. - По-настоящему, в битве.
   - И что вы поделаете против магии? Эльфы-подонки есть, но их не больше, чем подонков-людей. Глава Совета Сил также не при чем, ручаюсь головой.
   - Что ж он, сидит и смотрит?
   - Значит, не может ничего сделать! Значит, власти у него больше нет! - вскочил Ирис. - Вот что это значит!
   Хима ошалело посмотрел на эльфа, потом словно опомнился и хмыкнул.
   - Вам-то зачем оно надо? Или ты сам из таких, из тех, кто помогает?
   - Не ухмыляйся. Не из таких, но хотел бы быть с ними. И хватит смотреть на меня, как на вошь. За свою жизнь я видел немало подонков рода людского, но не считаю подонком каждого встреченного мною человека. И, если тебе от этого станет легче, я почти не эльф. Я отлученный.
   Метка легла на стол, затем Ирис застегнул ее на запястье. На Химу фокус с браслетом не произвел ровно никакого впечатления. Ирис пожал плечами.
   - Принеси огня.
   - Этот чем плох? - указал Хима на еле тлеющую лучину, которую пристроил в замке сундука.
   - Мал. Не подействует.
   Хима передернул плечами, принес новый пучок лучин, выбрал самую длинную.
   - Ну?.. И что с нею делать?
   Пламя встало вертикально, эльф поднес вплотную к огню руку.
   - Ты что творишь? - испугался менестрель. - Это еще что?
   - Это Знак. Теперь видишь?
   Алые витки Знака пропали далеко не скоро, Литт утер лоб.
   - Вижу. И что это означает?
   - Это означает предательство собственного народа. Доказать не могу и не собираюсь.
   - Ты ненормальный. Ты, что же, людей любишь больше, чем своих?
   - Нет, не больше, а так же. И одинаково ненавижу выродков обоих племен.
   - Так не бывает. Эльф - это эльф, а человек - человек, и каждый со своими.
   - Если бы каждый был только со своими, мы бы не дожили до сегодняшнего дня. Не знаю, поверишь ли, но в Хартии сказано верно - мы братья.
   - Не надо мне таких братьев.
   - Замолчи, Хима, - поморщился Литт. - На что уж я к эльфам подозрительно отношусь, но и меня уже тошнит. Впрочем, я тебя понимаю. Не натвори только глупостей со своей ненавистью.
   - А я не ненавижу никого, - пожал плечами Хима. - Просто мне близко эльфов не надо, никого вообще не надо. Мне и одному неплохо.
   - Очень хорошо. Завтра мы оставим тебя одного. Сейчас сил нет, придется составить тебе компанию.
   - Есть у меня нечего. Вода только, да и та из реки.
   - Сойдет. Мы уже почти совсем святы, - Литт споткнулся. - Мы здесь переночуем?
   - Да уж переночуете, куда вас девать, - ухмыльнулся Хима. - Покойной ночи.
   Дверь повернулась, спустя минуту приотворилась, в щель протиснулся кувшин, и дом погрузился в темноту. Здесь ничего не видел даже Ирис, комната не имела окон. Напившись наощупь, наощупь же отыскав свободные сундуки, друзья расположились на ночлег.
   - Ирис, - тихо прошептал менестрель из противоположного угла. - Ирис...
   - Не надо. Не сегодня.
   - Ну да... Доброй ночи. Спи.
   Ирис еще успел подумать, что значит "спи", чем в таком случае собирается заниматься менестрель, но усталость оборвала несвоевременные думы. Сопротивляться было бы глупо, и очень скоро Ирис спал. Литт же сделал довольно странную для уставшего человека вешь - сунул себе под голову лютню. Заснуть, то натыкаясь на колки, то цепляя волосами струны, то стукаясь затылком о деку было сложновато. И Литт не спал, только изредка задремывал и почти тотчас же открывал глаза. Время плелось, как сложное кружево под руками неопытной вязальщицы, за стеной шумел ветер, потрескивало рассыхающееся дерево и что-то шуршало наверху, на чердаке. Менестрель не спал, смотрел в кромешную тьму и чего-то ждал.
   Глава 4. Дорога в тумане.
   От шагов по то сторону двери менестрель вздрогнул, обнял лютню и свернулся клубком. Крошечный огонек осветил пальцы Химы, Литт силился рассмотреть, что человеку нужно, но не видел пока ничего, кроме очень смутного силуэта. Одно утешало, оружия в руке человека менестрель не видел тоже.
   Хима и сам видел плоховато, потому что натолкнулся на дверь, ощупью нашел стену и двинулся вдоль нее. Дошел до Литта. Менестрель зажмурился, но сквозь ресницы различал свет. Хима постоял, вздохнул и направился в противоположный угол. Литт осторожно привстал, стараясь различить хоть что-то.
   Хима подошел к сундуку Ириса, так же долго стоял возле эльфа, вздыхал, сопел, и Литт не выдержал. Видеть он все равно ничего почти не видел, а сидеть в сундуке и ждать...
   - Эй, приятель, не спится?
   Хима подскочил от опустившейся на его плечо руки, но не издал ни звука. Вцепился в руку Литта, миг спустя хватку ослабил.
   - А-а... ты, певец.
   - Я. У меня тоже бессонница. Может, не будем мешать спать тем, у кого ее нет?
   - Что же, давай поговорим. Ты, вижу, языком молоть охотник.
   - Профессия обязывает. Да и тебе, хоть и не вижу, есть что сказать. Говори.
   Хима вздохнул, сделал шаг назад и вдруг быстро, словно опасаясь передумать, прошел в избу. Литт - за ним. На шатком столе тлела лучина, в окно лезла темнота.
   - Садись. В ногах, говорят, правды нет.
   - Не думаю, что она есть ниже. Не буду спрашивать, с чего ты разгуливал по ночам, ты, наверное, и сам не знаешь. Если бы знал, Ирис был бы мертв.
   - Хм... Верно мыслишь, певец. А еще говорят, у вашего брата мозгов нет.
   - Мозгов нет у тех, кто говорит. Только я забыл предупредить, и ты был бы мертв.
   - Аж даже так?
   - Именно так. Ты бы Ринту не защищал в случае чего?
   - Так Ринта человек. Был то есть.
   - Знаешь, Хима, мне и надоесть может. Ирис, будь он даже пикси, прежде всего мне друг, а уже потом эльф и прочее. Потому, еще раз его оскорбишь, получишь в зубы.
   - Как бы я тебе позволил в зубы себе давать.
   - Не цепляйся к словам, ты понял. Что ты как бабник перед дуплом в сосне - и хочется, и колется? Начал, доводи до конца. Поверил, какого дьявола ходишь по ночам? Не поверил - так бы сразу и сказал. Нас бы здесь давно не было. Теперь нам что, утреннего визита ждать? Меня уже убивали, это неприятно.
   - Ишь, как ты заговорил. Никто не придет, я сказал, и я сделал. Что до эльфа... друг он тебе, а не мне. Эльф он и на том свете эльф. Нехорошо с ними водиться, не наши они, вовсе чужие.
   - Может быть. Хима, слушай, я тебя понимаю, но и ты пойми. Прибереги свои антиэльфийские настроения для другого случая. Грядет большая буря, и люди, и эльфы будут в той буре вместе. И порознь. Не давай повода, их и без того достаточно.
   - Что же теперь, терпеть? Смотреть и ждать?
   - Может быть, и терпеть. Смотреть, наблюдать и ждать удобного случая. Разбирать, где зерно, а где жемчуг. Думать. Иначе не будет на Островах людей. Слышишь, Хима, совсем не останется.
   - Нет уж, это пусть лучше кого другого не останется. Это кто-то другой тут лишний.
   - Да ты что, подосланный, что ли?! Ты не на эльфов работаешь?
   Хима начал привставать из-за стола. Литт не испугался.
   - Слушай, идиот, повторять не стану, - громким шепотом сказал менестрель. - Есть среди эльфов подонки, и такие, что тебе, дураку, и не снились. Твои рабовладельцы по сравнению с ними телята. Ты думаешь, те, кто прибирать за собой разучился и есть главная беда? Да нет же, есть те, кто никогда из человека раба не сделает. Точно так же, как ты никогда не возьмешь в слуги крысу или червя. И черви, и крысы должны быть уничтожены. Так? И потому сначала крыс можно сначала прикармливать, а потом травить, можно расставлять капканы с сыром, можно заливать норы и разводить кошек. Можно все, потому что крысы - мерзкие, грязные, скверные животные, и один их вид вызывает отвращение. Ты, дурак, понимаешь, чего они хотят? Не крысы, а эльфы! Чтобы нас НЕ БЫЛО. Просто не существовало на свете. И ты им в том поможешь. Молчи и слушай. Будешь орать на каждом перекрестке, что эльфы рабовладельцы и выродки - тебя упекут за нарушение Хартии. Не приведи Небо, создашь команду, начнете не только орать, а еще и эльфов бить - всех на виселицу, а здесь начнется выжигание сора. Понимаешь? Люди - дикие бешеные твари, на Старших кидаются, и ты будешь прямым тому подтверждением.
   - А что теперь...
   - Если хочешь выращивать морковь - Небо с тобой, выращивай и молчи. Не подстрекай народ, не толкай их на смерть. Если хочешь большего - найди того, кто умнее тебя и делай то, что он велит. Правда, этот кто-то - сам эльф.
   - Не пошел бы ты ко всем пикси с такими советами. Что бы я эльфам еще раз в жизни что хорошее сделал.
   - А ты и не сделал им ничего хорошего. Те придурки, что в Линтолине - выжили из ума и забыли давнюю истину собственного народа. Рабство никогда не дает ничего хорошего для рабовладельца. Зависть, ненависть и даже тупая покорность раба стократно перекрывает всякую пользу и аукнется очень скоро. Они забыли, но они скоро вспомнят. Так что ты лишь приблизил их падение, можешь порадоваться. Я все тебе сказал - не прыгай. Не можешь преступить через обиду - забудь. Хочешь помнить - запомни имя - Эрдин. И название - отряд Тэй'ар. Пригодятся, если станешь умнее.
   - Сам-то ты забыл бы?
   - Не забыл. Без "бы". Жду случая поквитаться.
   - И что такое было в Голубом доле, ты же вроде певец, ремесло у тебя в самый раз под эльфов? Да и не поет птичка в клетке.
   - Ошибаешься. Твои сведения устарели. Птички, как выясняется, в клетке как раз поют, и еще как. Они замолкают в лесу, населенном ястребами и совами.
   - Не понял я чего-то.
   - Что здесь непонятного, - усмехнулся Литт. - Нас никто не удерживал, как бы не наоборот. Выгнали птичек из клетки - отворили дверцу - и все вон. А снаружи-то зима, корма нет, песен никто не слушает, да и не поется на голодный желудок. Кошки, лисы, совы, ястребы, мальчишки с камнями...
   - И много из тех птичек выжило?
   - Не знаю. Могу сказать, что четверым не петь никогда.
   - Сам-то ты не замерз, и кошке на обед не попал. Слушают тебя, значит.
   - Дело даже не в том, слушают или нет. Вот ты для чего сюда вернулся?
   - Как же - родная земля... Да и потом, раз выкурить так хотели - вот, нате, выкусите.
   - Правильно. Тебе родная земля, не горе, что она не родит и дом твой рассыпается. Вот так же и я. Пусть ни дома, ни семьи, ни денег - зато лютня со мной, и песни со мной, и я все равно пою, как бы кто не старался заставить молчать.
   - Не забыл ты, говоришь...
   - Не забыл и не забуду. Я найду этого ублюдка, но только его. Он и так многих убил, зачем же еще кровью его ублажать. Ради того, чтобы добраться до тебя, я украл, убил, предал... Да он от счастья скончается. А вот сделать так, чтобы дело его не спорилось и мечтания его не сбылись никогда и соплеменники от него отвернулись - с удовольствием.
   Хима усмехнулся, но промолчал. Покачал головой, словно говоря, "ну, горазд ты слова плести", но вслух не произнес ни слова. Литт молча поднялся и отправился спать.
   Хима так и остался сидеть за столом, не двинувшись с места. Менестрель забрался в сундук не без труда, с нескольких попыток и дважды приложившись неизвестно обо что. В кладовой царила тишина - такая пронзительная и настороженная, что Литт понял - Ирис все слышал.
  
   Утро наступило внезапно. Литта разбудил Ирис - эльф попросту захлопнул крышку сундука и вновь открыл. Менестрель протер слипающиеся глаза.
   - Который час?
   - Ранний, - усмехнулся Ирис.
   - Кто рано встает, того и черт не найдет, - менестрель выпрыгнул из тесной спальни и потянулся. - Ну, а где представитель медицины?
   - Представитель медицины не желает идти с нами.
   - То есть? Где он?
   Ирис кивком указал в избу. Зарнах сидел за столом рядом с хмурым с недосыпу Химой.
   - Доброго утра, - вежливо сказал он и приподнялся. - Не стоит делать удивленного лица. Мне с вами не по пути. Я, чего доброго, Творцу душу отдам.
   - Вам есть куда идти?
   - В тридцати милях...
   - Только не говорите, что у вас там родня!
   Зарнах подавился фразой и ошарашенно посмотрел на менестреля.
   - Вам что, друзей мало, извините за грубость? Вы еще и родным хотите устроить веселую жизнь?
   Доктор побледнел, губы его сжались. Литт в свою очередь стиснул зубы.
   - Вы, что, самоубийца? Врачи везде нужны.
   - Нет, не уговаривайте. Не хочу.
   Друзья переглянулись. Литт вздохнул.
   - Не хотите - не надо, - сказал Ирис. - Куда вы теперь? Родственники и знакомые не в счет.
   - Куда же мне... - растерялся Зарнах.
   Друзья молчали, но так и не дождались - "иду с вами".
   - Доберитесь до Ленагуна, - посоветовал менестрель. - Передайте от меня привет священнику Храма. Там видно будет.
   - Спасибо за совет. Спасибо. За все.
   Зарнах поднялся и поклонился. Литт поморщился, Ириса едва не передернуло.
   - Не надо, - горько усмехнулся эльф. - Не надо. Прощайте, господин доктор. Удачи.
   - Храни вас Семеро, - добавил менестрель, возвращая поклон. - Хима, до свидания.
   Хима лишь дернул головой, что можно было понять весьма различным образом. Друзья вышли под сереющее небо. Действительно, было еще очень рано. Серые рассветные сумерки пополам с густым туманом стелились по-над домами и выцветшей травой. Рваные простыни тумана, проглядывающий в дыры бурьян и крыши заброшенных изб вызвали у Литта смутное странное чувство - тревоги, смешанной с ожиданием чуда. Сказка с чудовищами, гиблыми болотами и еще неизвестно, с добрым ли концом.
   - Что?
   - Красиво. Иллюстрация к сказке.
   - К балладе о двух дураках, - усмехнулся Ирис. - Но красиво, ты прав. Странное чувство, правда?
   - Правда. Ведь нам должно быть страшно. Может быть, мы в самом деле дураки, говорят, им неведом страх. Мы идем в туман, в сплошной морок предательства и лжи, а нам не страшно. Почему так?
   - Потому что из тумана лжи проглядывает трава дружбы. Потому что еще не все рухнуло, и еще видны верхушки правды и благородства. Потому что за туманом обязательно восходит солнце и небо становится синим. Потому что только в тумане мы узнаем, кто нам настоящий друг. Ведь на солнечной равнине, в довольстве и радости дружба становится неуловимее солнечного зайчика и необязательнее бликов на траве.
   - Небо... Ирис, можно я подберу рифмы к твоим словам?
   - Если есть желание. Идемте, господин дурак.
   - Идемте, коллега. Ирис, - сказал Литт через три шага, утонув в тумане, - я хочу научиться драться. Поможешь?
   - Что? - споткнулся эльф.
   - Я не хочу стоять столбом в следующей драке, не хочу бежать, когда другу грозит опасность.
   - Ты желаешь пасть смертью храбрых у его ног. Недурно.
   - Когда-то у тебя были совсем другие друзья...
   - А?
   - Ты слышал. Я не только тебе не могу прикрыть спину, я и себя защитить не могу. Я хочу научиться.
   - Чему? Ты соображаешь, о чем говоришь? Чему я тебя научу? Владению мечом?
   - Ирис, ты что, в самом деле дурак? Каким, ко всем пикси, мечом, где я его возьму? Тебе, насколько я видел, меч не нужен.
   У эльфа вырвался смешок.
   - Ты с ума сошел. Да, когда-то у меня были другие друзья, и когда-то я уже отказался обучать этим приемам юношу едва семнадцати лет отроду. Потому что слишком поздно. Этому нужно было начинать учиться лет двадцать назад.
   - Ну да, и учиться в течение двухсот. Я не о том, я вовсе не собираюсь махать ногами, как мельница крыльями. Ирис, я просто хочу выжить в следующей драке без твоей помощи. Потому что мы вошли в туман, и мы просто можем потерять друг друга или не разглядеть числа врагов. Потому что ты можешь не успеть в следующий раз, - голос Лита дрогнул. Наступила тишина, в которой спустя мгновение менестрель едва слышно прошептал. - Потому что я не хочу, чтобы ты всю кровь брал на себя.
   Ирис открыл рот и не нашел слов возражения.
   - Ну, что скажешь? Можешь меня научить хотя бы бить так, чтобы себе кости не переломать?
   - Могу.
   - Вот, настоящий друг!
   - С одним условием. Бить тебе нужно не для того, чтобы свои кости спасти, а убить противника хотя бы ценой собственных костей. Устраивает?
   Ирис досчитал до двадцати, прежде услышал ответ.
   - Да.
   - Хорошо. Слушай. Лекция первая. О правилах драки без правил.
   Через несколько часов, когда туман рассеялся и проглянуло нежаркое, но ласковое осеннее солнце, друзья остановились передохнуть. Вокруг, насколько хватало глаз, лежали луга и пустоши - желтые, блекло-зеленые, коричневые; ни одной деревеньки, ни одного поля. Яблоки, набранные в заброшенных садах химового хуторка, закончились час назад. Тем лучше, заявил Литт, сама судьба располагает к более интересному времяпрепровождению, нежели шевеление челюстями.
   - Хорошо. Лекция... какая там по счету?... кулак как средство защиты и нападения. Ударь.
   - Что сделать?
   - Ты слышал.
   - Как?
   - Как хочешь.
   Менестрель усмехнулся, посомневался и вдруг нанес действительно неплохой удар, почти в солнечное сплетение.
   - Неплохо, - Ирис перехватил руку. Литт поморщился от боли. - Честно - неплохо. Но недостаточно. И бесполезно, если на то пошло. Удар даже с ног не собьет. И, кроме того, ты думаешь, что будет с рукой после удара. Так?
   - Так. Мне потом ею еще играть.
   - Литт, так не пойдет. Или бьешь, не щадя ни себя, ни врага, или совсем не бьешь. Отходишь в сторону и предоставляешь инициативу мне. Будешь бить, думая о лютне - останешься и без руки, и без головы, и без лютни. Если же драться, не думая ни о чем, кроме одного - выжить любой ценой, а еще лучше - больше врагов на тот свет забрать, вот там есть шанс и с целыми руками из драки выйти.
   - От смелого стрела в чистом поле уйдет, а трусливого и в кустах найдет.
   - Да. Не знаю, отчего так, но точно так. Многому я тебя не научу, только основному - выжить и убить. Слышишь? Убить. Или покалечить, что все равно. Иначе тебе смысла вступать в драку нет.
   - Слышу. Довольно слов. Что мне делать?
   - Забыть о том, что у тебя есть кулаки, - усмехнулся Ирис. - Нет, я вполне серьезно. Ты еще запястье себе сломаешь, неровен час. Есть и другие способы ударить.
   Прошло часа два, прежде чем друзья двинулись дальше. Литт потирал занемевшие от непривычных упражнений пальцы и улыбался. До Ириса вдруг дошло одно обстоятельство, и он не сдержал смешка.
   - Что?
   - Литт, ты умеешь читать мысли?
   - А ты?
   - Нет. Почему же мы идем в одну сторону?
   - А... так потому что... - менестрель расхохотался. - Здорово! Мы так ясновидящими станем. Видишь, мы уже почти святые. Мы идем в Телегуин, потому что идти больше некуда. И не к кому.
   - Надо думать, как достать денег. Сколько там теперь берут?
   - Половину суна. И с собой не менее двадцати. Если только нет явных доказательств, что ты не вор, не мошенник и не нищий.
   - Если мы распилим лютню пополам, нас, боюсь, не поймут. Или литарну покупать, или где-то изыскивать двадцать сунов. Что, в общем, одно и то же.
   - Можно еще сказать, что мы друг друга на рынке показывать станем, как редкого зверя - человек и эльф, водящие дружбу. Но тоже вряд ли оценят. Эльфы в Телегуине - это вообще больная тема.
   - Еще бы. А уж Телегуин для эльфов - это вообще хуже дыбы.
   - Половина города вас ненавидит, половина готова пятки лизать.
   - Одно другому не мешает. И много эльфов в городе?
   - Немного, но все как на подбор. Мне иной раз кажется, что туда скоро Совет Сил перенесут.
   - Даже так? И где же эти высокопоставленные господа обретаются? Там, что, Верхний Город выстроили?
   - Нет, как то ни странно. Кварталы эльфийские есть, но ничем они от человеческих, кроме неприязни не отделены.
   - Плохо. Очень плохо. Они еще, не приведи Небо, с семьями там живут?
   - Не знаю насчет всех, не буду врать, но некоторые - да. Видел я там эльфиек, пару раз, но видел.
   - Семеро Сильных, это надо же быть такими идиотами! Нет, с нашим народом что-то неладное творится. Не может такого быть, чтобы разом все поглупели. Если бы мне сто пятьдесят лет назад сказали, что в Линтолине будут рабы, я бы плюнул сказавшему в глаза. А еще вернее - ограничил бы его передвижения и позвал хорошего целителя. Если бы мне сказали, что в Телегуине будут жить эльфы, я бы выразился об умственных способностях сказавшего еще хуже, чем Эрдин выражается о моих. Как можно забыть о том, что рабовладельческий строй ведет к смерти, как можно забыть, что нужно дышать? Не понимаю. Как поглупеть до того, чтобы поселиться там, где или ненавидят, или пресмыкаются? Если такое нужно объяснять, то скоро придется читать курс лекций о необходимости снимания штанов при посещении нужника и о десяти способах сделать это правильно и безопасно для себя и окружающих.
   - Ирис... что было сто пятьдесят лет назад? Раз уж мы решили возвращать долги и бродить в тумане, то должен я хотя бы представлять масштабы долга. А заодно и того, что может в том тумане встретиться. Чувствую, оно пострашнее всех демонов, вместе взятых.
   - Ты знаешь, что мы встретим. Ты сам вчера сказал о том Химе.
   - Та-ак... То есть, если бы не ты, не Эрдин, его ребята и твои неведомые друзья, людей бы уже и не было. Должок и вправду немал.
   - Да и эльфов тоже бы не существовало. Остались бы выродки, место которым во главе клана пикси... Мы с ними и встретимся. С жаждой власти любой ценой, с ненавистью и к людям, и к эльфам; с непомерной гордыней и полнейшим отсутствием совести и чести. Сложи все вместе и ты получишь светлый образ Альвинтира из Вэйната.
   - Откуда? - прошептал менестрель. - Рассказывай, Ирис, говори. Я не хочу, чтобы светлый лик господина из Вэйната оказался для меня неожиданностью. Заодно и злиться потренируюсь.
   Ирис рассказал все - не по порядку, без деталей и упоминания о Харфеке и Далеке. Только суть, только причины, последствия и отличительные черты характера действующих лиц. Молчать, Литт прав, было бы предательством. Менестрель молчал на протяжении всего рассказа. Однако как сильно подействовало сказанное на друга, оценил на следующем привале. Литт с первого же удара едва не лишил друга дыхания, угодив точно в солнечное сплетение.
   Вечер друзья провели разнообразно. Литт за два часа выдохся совершенно, Ирис и сам запыхался. А всего-то отрабатывали передвижения и возможные углы атаки во время драки. Эльф честно сказал, что применять менестрель сможет способа два-три, но чтобы выбрать - нужно знать все. И Литт честно выбирал. Он набил десяток шишек, располосовал кожу на предплечье, но результат был. Несколько раз Ирис увернулся не без труда.
   - Неплохо. И довольно на сегодня.
   - Неплохо! Шутишь?
   - Нет. Мы только начали, для начала - недурно. Для твоего ремесла - хорошо. Но для того, что нам требуется, разумеется, недостаточно. Пока. Научишься, могу теперь сказать абсолютно точно.
   - Слабо верится, если честно. Я словно раньше больше умел. Нет-нет, верю, - испуганно добавил менестрель. - Что, действительно все?
   - Со мной - да. А отрабатывать удары ты можешь и без меня. Я посмотрю.
   Менестрель кивнул, и еще на полтора час нашел занятие и себе, и другу. По прошествии времени он едва стоял на ногах. Как и на следующее утро.
   Ирис молчал. Чем рассказывать упертому товарищу о последствиях чрезмерных тренировок, лучше один раз разрешить почувствовать их на собственной шкуре. Литт не понял.
   Тренировки продолжились. Менестрель морщился от боли в мыщцах, пропускал элементарные удары, но не сдавался. Ирис молчал. Теперь уже потому что видел - единственный способ заставить друга прекратить издевательства над собой - как можно скорее и лучше научить его всему, чему можно.
  
   Между Меруной и Телегуином лежало миль девяносто, и две трети их - по почти безлюдным местам. Неплохо для тренировок, но не слишком удачно для скворчащего желудка. На четвертый день Литт заметил, что желудок - не более, чем телесный предрассудок и пережиток доисторических времен, и надо бы уже отходить от грубой и дикой привычки есть каждый день. Ирис в ответ резонно сказал, что слова "каждый день" можно применить к любому другому желудку, только не к литтову. Менестрель не успокоился и с четверть часа излагал, как хорошо бы питаться травой. А того лучше - как сама трава - водой и воздухом.
   Перед друзьями лежала бурая равнина, в небольших холмах, без лесов, с чахлыми речушками, покрытая странной жесткой травой. По памяти Ириса, здесь должны были располагаться куда более привлекательные и плодородные земли, но их не было. Была пустошь, сплошь заросшая бурьяном и быльем. Где-то впереди проходил южный тракт и нужный друзьям отвилок его в сторону Телегуина.
   Литт замолчал и вдруг вздохнул. С холма нерадостная равнина виделась целиком, напоминая брошенное на землю нестиранное нечесанное одеяло, все в репьях и оческах.
   - Печальное место, - тихо сказал менестрель. - Равнина несбывающихся снов. Она всегда такая, даже летом.
   - Хорошие слова. Неужели трава не зеленеет?
   - Нет. Она всегда такая, - повторил Литт. - Здесь всегда осень. И только зимой - зима.
   - Странно, - Ирис пожал плечами и спустился с холма. Бурая пустошь заняла все пространство до горизонта.
   Через час эльф понял еще одну странность. Ни единого живого звука. Только их шаги и шуршание мертвой травы. Ни птицы, ни мыши, ни одного шепотка, шороха, которые слышишь, казалось бы, даже не ушами, настолько они тихи. Ничего.
   - Здесь всегда так тихо?
   - Да. Неприятное место. Обычно мне нравятся места, где мало людей, но это...
   - Здесь не просто нет людей, здесь никого нет, - Ириса передернуло от странного чувства, похожего на внезапный озноб. - Действительно, недоброе место.
   Друзья ускорили шаги, холмы на юго-востоке медленно, но верно росли, вспухали, заслоняя горизонт. Между холмами - тракт. В полнейшем молчании прошло около часа. Холодный воздух давил, вызывая тоску и необъяснимую тревогу. Холмы застыли на горизонте стражами. Ирис взглянул в небо. Часа четыре, через час, самое большее, они будут на тракте.
   Дышать становилось все труднее, и друзья поневоле сбавили шаг. Но того хуже была тяжесть на сердце. Тянущая боль, на грани физической и душевной. Хотелось бежать прочь, но ноги не шли. Ирис посмотрел на друга и остановился в испуге. Неужели и у него такой вид?
   - Что?
   Менестрель был бледен до синевы и дрожал, как при сильном холоде.
   - Это я хочу спросить, что? Во-первых, что с тобой, во-вторых, что с этой треклятой равниной?
   - Не я ее равнил, не знаю. Я здесь ходил, и ничего такого не было. Да, было неприятно, но не до такой же степени. Ты, кстати, тоже не ахти как выглядишь.
   - Когда ты здесь ходил?
   - Больше года назад, прошлой весной. Как раз в Телегуин. Правда, я шел с юга, от тракта, но какая разница.
   - Кто знает, может быть, и есть разница.
   - Идем, что мы стоим.
   - А есть смысл?
   - Что?!
   - Литт, ты не глупее меня. Последний час мы стоим на месте.
   Эльф указал на солнце, продвинувшееся в западу. Менестрель содрогнулся и побледнел еще больше.
   - Но что делать, не стоять же столбом. Идем.
   - Идем, но в обратную сторону.
   - Думаешь, поможет?
   - Не знаю. Если петля, то может и помочь.
   - Кому здесь петли ставить?
   - Ты меня спрашиваешь? На моей памяти здесь была обыкновеннейшая равнина с обыкновеннейшими жителями. И что, никаких легенд на сей счет?
   Ирис решительно повернулся спиной к холмам. Литт помедлил и последовал примеру товарища.
   - Я не слышал, чтобы здесь случалось хоть что-нибудь. Не умирали, не пропадали, не сходили с ума.
   - Или некому было рассказывать.
   - Не надо! И так тошно.
   Прошел час. Холмы, упорно висящие в дымке, начали отступать.
   - Ага! Вот оно. Ирис, теперь обойдем петлю.
   - А ты знаешь, какого она размера?
   - Что предлагаешь? Встать столбом и создать прецедент?
   - Не кричи, я не глухой. Идем.
   Через час сумерки превратились в темноту. Эльфу это не мешало, но вот менестрель начал спотыкаться.
   - Достаточно. Литт, слышишь, довольно. Ты ничего не видишь, и я не помощник. Света мне не зажечь, не то место.
   Поэт обернулся к другу, сделал шаг в его сторону и вдруг растянулся во весь рост на траве.
   - Дьявол. Ирис, ты где?
   Очевидный вопрос застыл на губах, не произнесясь. Незачем спрашивать, когда видно, как неловко менестрель поднимается.
   - Здесь. Зря встаешь. Пришли.
   - Но...
   - Тебе мало? - не выдержал эльф. - Что ты как баран у ворот - уперся и ни с места. Мало того, что закружило, мало того, что ты опять ослеп, так тебе чего же, молнии в макушку не хватает? На сегодня мы пришли.
   - И что делать?
   - Спать. Что ты еще будешь делать в темноте? Я другого занятия придумать не могу.
   - Ирис, ты спятил! Мы тут до Огненного Вестника досидим. Нет, я ждать не намерен.
   - Иди. Если увидишь, куда.
   - Ирис!
   - Что - "Ирис"? Я не знаю, куда нам идти, поэтому я остаюсь. Ты, видимо, лучше осведомлен - скатертью дорога. Мы можем бродить в темноте до потери сознания, и набродить только мозоли и помутнение рассудка. Ты понимаешь это не хуже меня.
   - Я понимаю одно, ты боишься.
   Литт захлебнулся последним словом, потому что оказался на траве ничком.
   - Еще раз назовешь меня трусом, и можешь действительно идти на все четыре стороны.
   Литт, утирая кровь из носа, встал на четвереньки, потом сел. С полчаса он упорно молчал, глядя в сторону, затем начал ерзать и шмыгать носом.
   Эльф молчал. Менестрель, так и не добившись ни вопроса, ни даже ехидного замечания, лег на траву. Сам он тоже не спешил с замечаниями или извинениями.
   Заснуть было трудно. Не отпускала тяжесть вокруг сердца, не хватало воздуха и било в виски сумасшедшее желание встать и куда-то пойти. Пойти несмотря на ночь, усталость и бессмысленность хождений наугад. Беспричинная, необъяснимая, неукратимая тревога рождала дрожь во всем теле, путала мысли и лишала последних сил. К рассвету Ирис измучался больше, чем, пройди он за эту же ночь тридцать миль по бездорожью.
   Менестрель сидел на траве, смотрел широко раскрытыми глазами на встающее из-за холмов солнце и что-то бормотал сквозь стиснутые зубы.
   - У тебя тоже такое пакостное чувство, или у меня одного?
   - Разочарую, ты не уникален.
   Друзья переглянулись. Оба выглядели довольно живописно, особенно был хорош менестрель в заляпанной кровью одежде. Литт хихикнул, спустя миг оба расхохотались.
   В путь двинуться не решились до тех пор, пока странное чувство не стало потихоньку угасать. Ирис наконец понял, что может не дышать так, словно пробежал несколько миль без остановки и вскочил на ноги. Бурая равнина преобразилась. Она осталась бурой, неприглядной и неухоженной, но никаких потусторонних чувств не вызывала. Равнина как равнина.
   - Идем, - вынес приговор Литт. - Все кончилось.
   Ирис был согласен, однако оба молчали до тех пор, пока три часа спустя не ступили на каменную кладку южного тракта. Или, как называли гораздо чаще, Петли. Холмы остались за плечами, впереди горизонт закрывали деревья и крыши близлежащего селения. Менестрель подпрыгнул и что-то дико заорал. Все, кто был рядом, или попятились, или у виска пальцем покрутили, или сплюнули на серые камни. Ирис рассмеялся.
   - Это что еще такое было? Что за провалы в пространстве? - нетерпеливо спросил Литт, стоило спуститься с большака. Друзья решили, что лучше пойти напрямик, чем вместе с трактом выписывать небольшой, но зигзаг. Тем более, что на тракте деревень не встретится, сколько не ищи.
   - То есть предполагается, что я знаю.
   - Предполагается. На правах Старшего, должен ведь ты хотя бы версию иметь. Да и с лечением ты вчера куда как прав оказался.
   - Литт, у меня версий десять, я не знаю, какая правдива. Может быть, ни одна. Начиная от вмешательства Семерых до испарений этой самой бурой травы, вызывающих временное размягчение мозга. Впрочем, одно другому не мешает. И вообще, ты не о том думаешь.
   - Нет, думаю. Я тоже думаю, что наконец-то мы дошли до цивилизованных мест, где есть кому оценить искусство. А то телесный предрассудок взбунтовался, спасу нет.
   В том самом селении, которое заприметили еще с тракта, ценителей искусства не нашлось. Деревня выглядела, словно по ней мор прокатился. Закрытые наглухо ставни, запертые калитки и ворота, ни души на улице в середине дня. Глухое мычание скотины, да скрип единственного старого жестяного флюгера - вот и все, чем удалось поживиться.
   Путь лежал на юг, по прямой, через убранные поля и редкие леса. Миль десять, не больше. Дальше им вновь встретится тракт. Литт во всеуслышание мечтал если не о селе, каковых по пути не было, то о деревне, если не о деревне, то о хуторе, а на худой конец о лесе, где белки и птицы еще не успели подъесть всех плодов.
   Увидев первый же лесок, Литт попятился и натолкнулся на Ириса, замершего от неожиданности. В лесу не то что плодов, не то что птиц и белок, а и деревьев, что продолжали бы стоять, не осталось. Лес напоминал скошенный луг, лишь стебли злаков заменяли дубовые, липовые, ясеневые стволы.
   В молчании обошли кладбище деревьев, а затем такие же кладбища начали встречаться на каждом шагу. Вывороченные с корнем столетние ветлы и дубы указывали на запад, страшная буря пронеслась совсем недавно. Восемь миль друзья преодолевали полдня, перебираясь через завалы и нагромождения ветвей и стволов, обходя непроходимый бурелом. Лишь мили за полторы от тракта оборвался след бури.
   Выбравшись на большак, Литт сначала остановился, а потом и сел на серый камень. Его заметно трясло. Ирис последовал примеру друга, потрясение было слишком велико. Минут десять друзья сидели рядом, молчали и смотрели на серую ленту, ведущую на юго-юго-запад. Нечего сказать. Вчера они угодили бы прямиком в бурю. Нечего сказать, некого благодарить, кроме Семерки и самого Творца. Нечего обещать взамен за избавление от неминуемой гибели. Нечего, разве что жизнь, которая и без того принадлежить не тебе.
  
   Знакомые Литта обитали в пятнадцати милях от Телегуина, на одиноком хуторе. Друзья добрались поздним вечером. Окна большого с пристроями дома едва светились, потому вырос он как из-под земли. Залаяли на все голоса собаки, спустя несколько минут хлопнула дверь.
   - Кого несет? А ну вот...
   - Это я, слышишь, Мураш! Это я, Литт Стихоплет.
   Калитку в обширных воротах отворил удивительно низкорослый, Ирис поначалу даже подумал, что и нечеловек. Мужчина лысой макушкой едва доставал эльфу до пояса, и в неверном свете фонаря померещилось, будто цвет кожи у него серо-свинцовый. Литт как ни в чем не бывало пожал хозяину руку и калитка повернулась на бесшумных петлях у друзей за спиной.
   - Чего опять? Все то же?
   - Мураш, я сменю ремесло не раньше, чем ты продашь дом, выучишься плясать на канате и станешь зарабатывать этим на жизнь.
   - Я не о том, ремесла ты не сменишь, даже явись к тебе Огненный Вестник. Денег у тебя опять нет?
   - Нетактичный вопрос, - усмехнулся менестрель. - И ответ будет нетактичным. Зато у тебя они есть.
   Мураш не ответил, возле крыльца, под гораздо более сильным фонарем, обернулся на гостей.
   - А ты кто таков будешь?
   - Это мой друг, Мураш.
   - Ну, это не новость. Приятелей у тебя, что зерен в хорошем колосе.
   - Не приятель, Мураш, не знакомый, даже не товарищ. Друг. Слышал такое слово?
   - Ну, пусть друг, - пожал плечами хозяин, все не проходя в дом. - И что этот твой друг скажет?
   - Что мне сказать? Меня зовут Ирис, а какого я рода, видно без вопросов и слышно без ответов.
   Малорослый человек смерил взглядом рост эльфа и хмыкнул.
   - Вроде небедный народ... Чего же по дворам побираетесь?
   - Побираются другие. Бывают ситуации, когда приходится просить помощи. Просить, а не умолять. Помогать или нет - ваше дело. Не нравится мое присутствие - скажи прямо.
   - Мураш, какая собака тебя укусила? Ты меня что, второй день знаешь? Или я хоть раз приходил без веского на то повода? Мы пять дней питаемся воздухом и закусываем солнечным светом.
   - Раньше тебя худо-бедно, а все же кормили. И вроде, не били. Играть разучился? Заходите, что встали.
   - Я и шутки твои понимать разучился.
   - Да ты их и не понимал никогда. Идите, идите, углов в доме много, хоть один да будет свободный.
   В доме по позднему времени царила тишина. Мужа ждала только супруга, которой тоже хотелось знать, кто ломился к ним в ворота едва ли не в полночь.
   - Ой, Литт! Здравствуйте, господин эльф. Литт, ты надолго ли?
   - Во, завела песню. Что глухарь по весне. Ненадолго он, завтра же выпну. Чтобы глаза об него не мозолила.
   - Коли я глухарь, - хихикнула супруга Мураша, женщина вполне обыкновенного роста, - стало быть, ты - глухарка. Сам привел гостей, теперь сам их корми и обихаживай. Чтобы они тебя самого не выпнули. Доброй ночи вам.
   Мураш поставил на стол все, что нашел, подряд, не сообразуясь, что с чем едят. Молоко, кислую капусту, хлеб, мед, квас, масло, уху, сыр и печеные яйца. Подумал и добавил кувшин медовухи.
   - Убить решил, - пожал плечами менестрель. - Дабы иметь полную уверенность в том, что рогов у тебя не вырастет.
   - Сколько тебе надо?
   - Столько, чтобы из вашего славного города не вышвырнули. То есть сунов пятьдесят. Буду должен семьдесят.
   - Семьдесят пять. Половина сверху.
   - Леший с тобой, согласен. Пока ты до двойной суммы не договорился.
   Мураш долго смотрел, как его гости едят, будто считал куски, затем встал, ушел, а вернувшись, молча выложил на стол между сыром и хлебом два дальгена, два саллата и дюжину алатов.
   - Ты деньги на стол бы не клал, - пожал плечами Ирис, забирая себе половину суммы. - Или ты их щелоком моешь?
   - Он их столько раз за день перебирает, что никакого щелока не надо. Спасибо: и разменял, и надвое поделил. Все для друзей.
   - Ты мне не друг, ты мне вечный должник.
   - Сказал бы лучше, постоянный клиент, - Литт дожевал сыр и с сожалением оглядел стол. - Верну, не переживай. Лучше покажи тот угол, который ты нам сулил.
   - Не мечтай, он не у моей бабы под боком. Вон, любой выбирайте. Хоть на лавке, хоть на полу. Мышей у меня нет, блох тоже. Разве что вы с собой принесли.
   - Мураш, тебе все-таки стоит поменять ремесло. Семьдесят пять сунов, чтобы слушать твои шутки - не мало ли? Займись шутовством - ходи по рынкам и смеши народ. Там узнаешь, сколько твои шуточки стоят по-настоящему.
   - Столько же, сколько твои песни - ни гроша. Спите, а утром выматывайтесь. Не хватало еще...
   - Чтобы и на меня твоя жена загляделась, - не дал договорить хозяину Ирис. - У такого гостеприимного человека и неделю прожить - всего ничего. Можем устроить.
   Литт хихикнул, Мураш вздохнул и вновь вышел. Вернулся с внушительной скаткой домотканых половиков, бросил их под ноги друзьям и полез на полати.
  
   Под утро Литту приснилось, что он ловит табун кобылиц. Лошади кружили, мотали гривами, прыгали друг через друга, как кузнечики, били копытами. В руке у Литта была веревка, но той веревкой он умудрился обмотать сам себя. Лошади оценили, заржали. Литт рванулся, получил копытом по лбу и проснулся.
   Он лежал лбом в лавку, а попытка подняться не удалась. Вокруг послышался дружный смех.
   - Какого дьявола!
   Менестрель с трудом, извиваясь, вылез из-под лавки, на которой сидели пятеро детишек Мураша и Ирис, и обнаружил, что замотан в половик с плеч до пяток.
   - Я не знаю, как тебе это удалось, - невинно пожал плечами эльф. - Я ночью спал и, к сожалению, пропустил много интересного.
   Три сына и две дочери хозяина залились смехом и принялись скакать на лавке так, что та заходила ходуном.
   - Помочь? - улыбнулся Ирис, приподнимаясь.
   - Мы сами! - посыпались с лавки детишки. - Сами! Эх, катись!
   Менестрель не успел и пикнуть, как половик вместе с ним раскатали по полу. Так быстро и сноровисто, что он едва не убился о порог. Ребятишки прыгали от восторга, а младший под шумок пытался завернуться в освободившийся половик. Только Литт поднялся, чтобы сесть на порог, как дверь распахнулась, и менестрель едва успел отскочить.
   - Это что тут? - опешил Мураш от открывшегося взору бедлама.
   - Это - твои наследники, это - твой половик, это - твой порог, а вот - ты сам. Доброе утро, Мураш.
  
   Через четверть часа друзья выходили за ворота, через час добрались до тракта. В карманах позвякивало золото, серебро и медь, а Литт строил планы на ближайщее будущее. Для начала он предложил прогулять оба дальгена в первом попавшемся телегуинском кабаке, затем - наведаться в бордель, каковые, впрочем, в городе запрещены. Ирис предложил не тратить деньги попусту, а зайти в лавку с эльфийскими снадобьями и выбрать состав похитрее. Чтобы и кабак, и девочки, и шуты со скоморохами сами пришли.
   На шутах менестрель встрепенулся и начал подсчитывать, достанет ли двух дальгенов на похороны. Хватало лишь на скромные, а Литт желал устроить Шуту поминки самые нескромные, потому от соблазнительной мысли об убийстве пришлось отказаться. Наконец Литт сказал, что на оба золотых закажет Шуту интимную поэму о трех градоначальниках и одном поэте.
   - Боюсь, в ответ он напишет поэму об одном поэте и одном эльфе.
   - Пусть попробует. Я подам на него жалобу в гильдию и упеку на год за нарушение обязательств. Еще можно продать его Мурашу за семьдесят пять сунов - пусть ему стихи пишет. О пчелах, о коровах и мурашовой жене.
   Литт еще долго разглагольствовал, примеряясь выгоднее потратить свалившееся на голову богатство и поинтереснее отомстить Шуту. Замолчал он только тогда, когда окружающие стали предлагать кто целителя, кто страже сказать, а кто - прямо на тракте самим разобраться.
   Стража у ворот Телегуина (к слову, стена выросла вдвое против прежнего, а ворота будто усохли) и без слов со стороны попутчиков взглянула на путников нерадостно.
   - Откуда? Кто? Зачем? По порядку.
   К удивлению Ириса в руках стражника образовалась огромная книга вроде конторской и замусоленное перо.
   - Из Меруны, - для Литта порядок был не нов. - Литт Стихоплет. Для стихоплетения, то бишь сложения. Я музыкант, - под взглядом стражника менестрель скинул с плеча лютню. - Или забыли?
   - Я не обязан всякую шваль помнить. Из Меруны. Кто? Имя, фамилия. Кличку будешь девкам говорить.
   - Линат Даланна, - стиснул зубы менестрель. - Прибыл для пения песен и игры на лютне. Для житья на постоялом дворе, для потребления пива, завтраков, обедов и ужинов, для заигрывания с девушками, для гуляния по улицам, траты денег и пререканий со стражниками. Может, еще что-то забыл. Допишите.
   - Для сидения в яме. Щас, допишем, договоришь, - дружелюбно кивнул второй стражник. - Господин эльф, который не эльф, вы что молчите?
   - Из Меруны, Эриэссэль Наро-Далиэн, просто потому что мне того захотелось.
   - Метку покажите.
   - Извольте.
   - Ага... ага... - стражник долго сверялся со списками, в которые эльфу не удалось заглянуть. Народ у ворот начал возмущаться. - Ага! Нашел. Ну, черт возьми, ну и статейка!..
   - Один сун, - протянул руку первый стражник.
   Литт положил на выемку в ладони три алата.
   - Остальное господин эльф добавит.
   - Куда пошел? С тебя один сун, с господином-к-слову-не-эльфом будет другой расчет.
   - Не понял. Когда это у вас пошлина поднялась?
   - В управе спросишь.
   - Что ты, человеку не можешь толком объяснить? - улыбнулся второй. - Нету у тебя достойного заработка, ремесло ненадежное, потому и плата двойная. Десять месяцев аккурат как введена.
   - Ремесло ненадежное?..
   - Литт, не начинай. С меня сколько?
   - Три суна. Вдвойне, так как ты отлученный, вчетверо так как срок большой, вшестеро, так как статья... Итого три суна.
   - С вас два суна сдачи, - Ирис уронил на книгу саллат.
   Первый стражник передернул плечами и отдал Литту его же деньги. Второй долго копался в сумке на поясе, по одному выбирал алаты.
   - Да долго ли вы там?
   - Молчать! Сколько надо.
   - Не буяньте, - вежливо попросил второй стражник потерявших терпение людей за воротами. - Когда вы буяните, мы нервничаем. Когда мы нервничаем, нам есть хочется. А когда мы едим, ворота запираются. Вот, все шесть алатов. Будьте здоровы.
   - Метку поверх одежды, шнурок вокруг нее. Что вы как первый раз с девкой? Бумагу потеряете, ваши трудности. Переписывать не станем.
  
   Всю дорогу до знакомого и недорогого кабака менестрель ругал стражников, управу, весь Телегуин и, в первую голову, Шута, на чем свет стоит. Прохожие оборачивались, качали головами, затем замечали Метку на запястье Ириса, отшатывались и спешили прочь.
   - Ты уверен, что нас пустят? - с горечью спросил эльф друга. - Точнее, что пустят меня?
   - Куда они денутся. Пусть попробуют не пустить. Я такое на двери напишу, что и с приплатой никто не зайдет. Ирис, а ну его к бесу, спрячь ты эту дрянь.
   - Сам понимаешь, что говоришь? Сними шнурок, возможно, тоже никто не заметит.
   Менестрель вздохнул.
   - Что за паскудство... что за город такой... чем дальше, тем хуже. Оп-па, Ирис, - перешел он вдруг на шепот, - ты был прав. Быстро же мы напоролись.
   Навстречу бодро шла группа людей в одинаковых форменных коттах, с нашивками на груди и рукавах. Горожане расступались навстречу, кто-то и кланялся, и шапку снимал.
   - Бумагу на пребывание, - протянул руку старший, с самой большой и затейливой нашивкой.
   Ирис и Литт одновременно протянули документы, эльф делал все, чтобы справиться со своим лицом. Нагрудная нашивка была невинной, по ней вязью шла надпись - "Объединенные Княжества. Управа Телегуина. Подразделение" и единица в кругу. На рукавах же серебром по коричневому сиял знак Хэй'ар.
   В бумагах появились черные неровные оттиски печатей - "нет нарушений". Ирис, все гадая, во сне ли видит бюрократического монстра, или в Телегуин за прошедшие полтора века ссылали умственно неполноценных чиновников, убрал бумагу во внутренний карман и поклонился представителям управы.
   Менестрель оценил выражение лица друга.
   - Это не сон. Это все на самом деле.
   - Ты нашивки видел?
   - И что? Хэй'ар. Знак порядка и...
   - Знак альнаров. Одного из подразделений. Тоже, помнится, документы проверяли. Только иного характера.
   Литт посмотрел прямо в глаза другу. Ирис покачал головой.
   - Слишком известны, - прошептал он едва слышно.
   - Вы идете или как? - прогнусавил сзади голос. - Встали тут... не пройти, не проехать...
   - Добро бы вы шли или ехали, - огрызнулся менестрель, - а то брюхом улицу подметаете.
  
   В знакомом кабаке Литта встретили странными вопросами. У Ириса возникло впечатление, будто хозяева не то что данного конкретного, а вообще менестреля ни разу в жизни не видели. Если бы беседующие не называли друг друга по именам, эльф смело мог бы предположить, что Литт его обманул и в кабак этот зашел наобум.
   - Ты опять играть будешь, что ли? - спрашивал трактирщик, будто Литт собирался заново кого-то грабить.
   - Да, что же мне еще делать.
   - Здесь, у нас? - обвела зал руками хозяйка.
   - Если выгоните, стало быть, пойду к другим.
   Хозяева переглянулись.
   - С чего бы нам постояльцев гнать, - несмело предположил кабатчик. - Живите. Только это...
   - Заплачу, - громко сказал менестрель, грохая на стойку монеты. - Сколько?
   Кабатчик издал странный звук горлом, жена его расцвела, погладила деньги и мигом налила друзьям пива.
   - Недорого. Полсуна в день, да еще еда - если полный стол, то еще половина. А нет - как съедите. Да ты, Стихоплет, и на две лички не наешь.
   - Кровати-то в комнате будут, а, хозяюшка? Или как в прошлый раз?
   - Вам одну на двоих, что ли? - охнула трактирщица.
   - А что, так вам убыточней? - ухмыльнулся Литт. - Вот саллат, стало быть, за шесть дней. Шесть дней нам здесь делать нечего, о сдаче после поговорим. Одну комнату, две кровати. Обед, или что там, ужин в комнату.
   - Но для начала - воды. Горячей и побольше.
   Трактирщик закивал, указал друзьям на умывальню, крикнул слуг, отправил жену на кухню и вообще развил бурную деятельность. Из умывальни друзья вышли никак не раньше, чем через три четверти часа. К ним уже трижды стучали и требовали подтверждения, что они живы, не утонули, не поскользнулись, не обварились и не забыли, что они не одни на свете.
   Обвариться было бы сложно, воды им и изначально налили теплой, а к концу омовения она остыла совершенно. Ни тот, ни другой не жаловались. Мыло едва мылилось, мочалка то гладила, то сдирала кожу, полотенца ничего не впитывали, но все же после скитаний, тревог и купания в реке умывальня казалась обителью Семерых.
   Подпортил впечатление шрам на спине менестреля. Ирис не стал спрашивать, он и без того прекрасно знал, что оставляет такой след, но радости на душе от увиденного не прибавилось. Литт перехватил взгляд друга и отмахнулся.
   - А, так, не бери в голову. Было и прошло.
   - Кассавирт?
   - Да. Там с давних времен изящные методы...
   - Куда уж изящней. За что?
   - За глупость, - ухмыльнулся Литт. - Пытались ума добавить - не вышло. Все, будет о прошлом вспоминать, будет в грядущее заглядывать. Живем настоящим.
   Одежду, насколько можно, им почистили, обувь привели в приличный вид, а когда трактирщик сказал, что, мол, кушать давно подано, Литт расчувствовался и признался кабатчику в любви. Стихами.
   Трактирщик смешался, Ирис пришел на помощь и объяснил, что чувство менестреля чисто платоническое. Трактирщик перепугался не на шутку и шепотом попросил помолчать. Литт расхохотался, чем вогнал беднягу в краску, и продолжал смеяться, пока Ирис не втолкнул его в комнату. Смеяться и далее, рискуя подавиться, менестрель счел опасным занятием и предпочел неравный бой с полной тарелкой лапши.
   За кем осталось поле битвы, Ирис сказать затруднился. С одной стороны, лапша была взята в плен и перекочевала в желудок победителя. С другой стороны, в желудке, давно не видевшем такого количества еды, ей стало тесновато, она взбунтовалась и Литту вместо выступления пришлось заключать мировое соглашение с лапшой.
   Выйти из комнаты получилось на час позже, чем хотелось. Хозяева проводили менестреля удивленными взглядами, а посетители замерли и пооткрывали рты. На Ириса и его Метку и внимания никто не обратил, здесь бы и правдивого пикси никто не заметил. Весь зал завороженно следил, как менестрель настраивает инструмент, и первый аккорд утонул в общем вздохе. Люди как будто не смеяли надеятся, что Литт пришел все-таки играть.
   Никогда Литт не пел в такой тишине. Ни хлопка, ни шарканья ног, ни кашля, ни единой попытки подпевать или хотя бы мычать в такт. Первобытная тишина. Один трактирщик бегал глазами по залу и все подвигался к певцу. Губы его шевелились, словно он очень хотел, но не решался о чем-то сказать.
   На пятой песне кабатчик все же подобрался к менестрелю. Спросил шепотом, но и шепот был слышен не хуже крика.
   - Ты когда был у нас в последний раз?
   - Прошлой весной, а что? Еще какой-то указ сочинили?
   Трактирщика передернуло, по залу прошелестел будто бы сквозняк.
   - Ты о каком это?
   - О двойной плате за вход.
   - А о другом не знаешь? О надлежащих ремеслах и занятиях? - словно подсказывал трактирщик.
   - Нет, - беззаботно помотал головой Литт. - Не слышал. А что? Теперь я должен доплачивать публике за свои песни?
   Подбородок трактирщика дернулся.
   - Говори. Ну же. Что такое?
   - Ты плату берешь? - таким шепотом, что расслышал, должно быть, один Ирис, спросил кабатчик.
   - Нет. Платы я не беру, - Литт не собирался шептать, он говорил звонким голосом, на весь зал.
   Трактирщик утер лоб, жена его, внимательно наблюдающая из-за стойки, обмахнулась передником, по залу вновь прошел шелестящий звук.
   - Ну так как же говоришь, не знаешь! - громко заявил хозяин, бегая глазами по залу. - Когда исполняешь. Не знаешь, как называется - так и скажи. "О допустимых ремеслах и занятиях" называется. Молодец, Стихоплет. Шпарь дальше.
   Трактирщик отошел, налил себе пива и выпил кружку в два глотка. Литт догадался не оборачиваться ему вслед. Выступление продолжилось. Только один человек покинул зал до того, как менестрель улыбнулся и отложил лютню. Только один подошел к хозяину во время выступления и ему не сделали замечания, не отослали ко всем пикси и кобольдам, не посоветовали утопить в бочонке пива - чтобы уж сразу и на всю жизнь хватило. Неприметный человечек, одетый как сотни других горожан, с лицом как у тысяч людей на Великих Островах. Ирис выскользнул следом.
  
   Общество в кабаке "Спелая груша" расходиться не торопилось. Не торопилось оно, впрочем, и угощать певца, зато не скупилось на благодарность. Менестреля шепотом двадцатый раз пригласили в гости и обещали накрыть такой стол, что главный министр лопнет от зависти. Раз десять ему посулили весьма круглую сумму, и столько же раз заверили, что не обманут, пригласят только надежных людей, выставят охрану с арбалетами и натравят собак на всех соглядатаев на десять миль в округе.
   Менестрель покачал головой.
   - Здесь. Только здесь. Трактир хороший, акустика неплохая, публика - лучше не надо, хозяева приветливые. От добра добра не ищут.
   Слушатели поняли по-своему. Кто-то с кем-то переглянулся, кто-то шепнул словечко хозяину (тот сделал вид, что родился глухим), кто-то полез в карман. Трактирщик после закрытия долго собирал разбросанные под стойкой, по полу, в сору у камина алаты. Набрал тридцать одну штуку. За этим занятием и обнаружил его вернувшийся Ирис.
   - Урожай собираете?
   Хозяин подскочил и едва не выронил деньги.
   - Не бойтесь, я не соглядатай. И поблизости таковых нет, разве только кто-то из вас.
   Трактирщик раздулся и начал краснеть.
   - Не обижайтесь, если не так сказал. Идемте. Ремесло позволяет вам выпить с постояльцами бутылочку на ночь?
   - Где тебя носило? - начал Литт и запнулся при виде трактирщика. Тот хмуро поставил на стол три бутылки, помедлил и высыпал все алаты.
   - Это еще что такое? - поднял на него глаза Литт.
   - Деньги, - шепотом ответил трактирщик.
   - Я же на всеобщем сказал - я денег не беру. И не брал никогда. Забыли?
   - Нет, не забыли. Только в прошлый раз ты за себя не платил, так что мы были квиты. Теперь все не так. Возьми.
   - Не возьму, - менестрель откупорил бутылку.
   - Думаешь, я из этих? Проверяю?
   - Нет, не думаю. Это у вас уже паранойя началась.
   - Не на пустом месте, кстати, началась, - вставил Ирис, делая голоток.
   - Не возьму, потому что ты не меньше меня рискуешь. А, если честно, гораздо больше. Я - есть и нет, а тебе здесь жить.
   - А говорил, что об указе не знаешь... - наконец и трактирщик отхлебнул вина и утерся рукавом, хотя оно было слабеньким и сладким.
   - Догадаться нетрудно. Рем, - верно ведь помню? - что за паскудство происходит? Извини, но у вас всегда придумывали какие-то скотские указы, а теперь что же, совсем опаскудились?
   Трактирщик огляделся по сторонам.
   - Мы не передадим, - покачал головой эльф. - Нам не с руки. А тот, что следил, могу заверить, сейчас далеко отсюда и занят другими делами.
   - Вы его... - охнул кабатчик Рем (Ремет, Редам и еще пяток вариантов).
   - Нет, что вы, я его не убивал. Несколько разнообразил жизнь, только и всего.
   - Как? - глаза Литта заблестели от любопытства.
   - Сначала - слово хозяину. Мы почти все поняли. Давно ввели?
   - Месяцев десять, должно быть. Так... ты был в прошлом мае, это семнадцать месяцев... Ну, точно, с нового года и ввели, с января. Длиннющий список - чем, значит, можно заниматься, а чем нет.
   - Теперь что петь, что собой торговать - одно?
   - Не совсем. Торговать собой совсем нельзя, а петь - пой на здоровье, только платы не бери. Совсем никакой. Ни ужином, ни ботинками, ни э-э... собеседницей на ночь. Ни драной шапкой, ни дерьмом собачьим.
   - Да ты сам, Рем, поэт. Смотри, соблазнишь, напишу.
   - Напиши! - вдруг вскинул голову хозяин, забывая, что хотел сделать голоток. - Напиши, Литт. Пусть все знают, пусть покоя кое-кому не будет. А то ведь думается, у нас тут только что Семеро не живут, такая благость. А к нам и семеро пикси не приедут, лжи многовато.
   - Чем же поэты не угодили? Официально, я имею в виду.
   - А всем не угодили, в том-то все и дело. Не подкопаешься, на хромой свинье не объедешь. Певцы, поэты и прочая братия, они, что - они искусство несут, свет и радость. А разве можно свет и радость н деньги мерить? Разве можно искусство продать? Вот и получается, что никто к нам и не едет. Живем как на погосте. Одни эльфы, извините за выражение.
   Ирис едва не откусил горлышко, стиснув зубы. Менестрель вздохнул.
   - Это они и придумали, голову даю, людям такое не выдумать. Искусство не продается!..
   - Рем, самое страшное в том, что оно действительно не продается. Как и любовь, как дружба, как тепло очага, как вера, в конце концов. Однако, никто не запрещает трактиры и трактирщиков и никому не приходит в голову закрыть Храм, поскольку, видите ли, прихожане лампадное масло покупают. С Творцом расплачиваются.
   Кабатчика передернуло, он глянул вверх и прошептал нечто вроде "храни нас Семеро".
   - Самая страшная ложь - это правда, сказанная не там и не теми. И не для тех. Ее не опровергнуть, потому что она правда. Истина. Небо, что же у вас творится?
   - Ничего хорошего у нас, Литт, не творится. А творится только плохое.
   - Кому еще нельзя честно зарабатывать деньги? Целителям? Художникам? Священникам?
   - Не считается ремеслом, а потому не должно приносить доходов - живописное дело, правда, если оно само по себе, а если как часть строительства дома, тогда можно... Ученое, книжное дело; содержание приютов, богаделен и прочих таких заведений; врачей, хвала Творцу, не приплели, иначе помирать бы пришлось. Я всего и не помню. Про певцов, конечно, запомнил. Как тут не запомнишь, если теперь человеку заплатить нельзя и он не едет. Таких как ты больше нету.
   - И хорошо, наверное, что нету. Если бы все поэты были вроде меня, вымерли бы все за одно поколение ко всем пикси. Потому как ни у единого поэта не было бы ни семьи, ни детей. Нельзя продать душу, это правда, но разве мы ее продаем. Разве мы продаем свои стихи и песни тем, что дарим их людям? Это же как детей вырастить, выучить и отпустить в большой мир. Хорошо воспитал - будет им хорошо, будет их знать весь мир; плохо - ну что же, твоя вина. А что до платы... Мы не за плату пишем стихи, не за плату поем, просто на другое дело ни времени, ни сил не остается. Настоящие поэты, я имею в виду...
   - Да мы ведь не дураки, Литт, что ты объясняешь.
   - А шуты, скоморохи и прочие подобные господа? Тоже вне закона?
   - Так это тоже не ремесло. А водители медведей и прочих зверей так вовсе преступники. Нельзя зверей приручать.
   - М-да... - вздохнул Ирис. - Хотел пикси сделать добро... И это тоже люди выдумать не могли. Молитесь, чтобы вам сельским хозяйством заниматься не запретили.
   - Пытались, - не удивился трактирщик. - Пахать нельзя, солому собирать нехорошо, копать не надо, гусениц обирать вредно. Только это ведь вам не Телегуин, это крестьяне. Вилы в руки, и айда! И никакие эльфы не помогут. Да и страшно, а ну как не выйдет - самим жрать нечего станет. Вы-то как живете? Не сеете, не пашете?
   - Я в сельском хозяйстве не силен, - покачал головой Ирис. - Таким мы в самом деле не занимаемся. Изначально использовали лишь дикие растения, теперь... с вами торговлю ведем. Ну и магия, конечно... Волшебством, как, можно людям заниматься?
   - А, вот еще одних забыл - волшебники! Тоже нельзя деньги брать. И будь ты хоть кто - хоть целитель, хоть предсказатель, хоть фокусник на рынке. Нельзя. Эльфы, вот, например, платы не берут.
   - Еще бы, у нас и денег иногда в обращении нет, - фыркнул Ирис. - Островитяне со Скорпионовых тоже платы не берут, они деньги еще не придумали, может быть, управа с них пример берет.
   - Ох и странный же вы, господин эльф. Такие вещи говорить не боитесь. Впрочем, простите, но какой же вы эльф.
   - Какой уж есть. Господин Рем, вы слышали что-нибудь о вольном отряде? - резко сменил тему Ирис.
   Трактирщик сморгнул, глянул на менестреля - тот кивнул - и пожал плечами.
   - Да слышал, конечно. Отряд как отряд, порядок охраняют. Где управа не поспевает или не хочет, там они тут как тут. Насилие, вымогательство, к работам принуждение - оно ведь не на виду, о таком не говорят, а делать-то что-то надо. Вот, взялись смелые люди. А что такое?
   - Как управа к ним относится? - быстро спросил менестрель.
   - Да кто как. Кто все запретить носится, в яму упечь, чуть ли не на кол посадить, а кто не замечает. Говорят, есть и такие, кто помогает. Скрытно, конечно, чтоб не видели.
   - Что за яма? - прищурился Ирис. - У вас здесь что, Энортиол в миниатюре?
   - Зачем Энортиол? - не понял трактирщик. - А яма она и есть яма.
   - Вам острога не хватает?
   - Так его нету. Ну, стоит, то есть, но туда давненько никого не отправляли. Вроде как... - добавил Рем с сомнением.
   - Прекрасные нравы! - вырвалось у Ириса. - Чем выше в горы, тем больше снега. Только это не горы, а гнилое болото.
   - Про Илаха Иттая слышно что-нибудь? Как он обходится, ведь и он поэт?
   - А что господин Иттай? Говорят, с вольным отрядом связан, ну да говорить много можно. Говорят еще, что пишет он стихи, только не сильно хорошие - так, поздравить кого, с рождением там, с чином новым... Это, вроде, не искусство, и платить можно. Но тоже слухи все.
   - Ага. То, что не искусство, это правда, правдивей некуда. Послушай, Рем, завтра снаряди кого-нибудь к Иттаю. Я адрес дам, пусть отнесут послание. Самому к Шуту идти... ноги не послушаются. К Иттаю и к приятелю его, Ленарту Верайну. Сделай, очень прошу.
   - Хорошо, - кивнул тот. - Сделаю. Встретиться хочешь?
   - Да, поговорить бы не мешало. А, Рем, последний вопрос, - остановил Литт поднявшегося уже трактирщика. - Как у вас в управе к работорговле относятся?
   - Как им относиться, это же преступление. Препятствуют. Есть такое, конечно, которые только на словах, но большинство - и на деле. И отдельное ведомство - по самым злостным преступлениям: государственной измене, предателям, шпионам... ну и работорговцам тоже... На что они тебе?
   - Да думаю, может быть, ремесло мне сменить, - усмехнулся менестрель.
   - Тьфу, ну тебя. Покойной ночи, господа.
   - Деньги заберите, - вернул кабатчика эльф. - Не обижайтесь, но не можем взять. Если так карман жгут, в Храм масла купите. Или милостыню подайте.
   - Некому подавать, - дернул щекой трактирщик, прижимая горсть меди к груди. - Нету у нас нищих, - и закрыл дверь.
   - Ирис, - шепотом немедленно спросил Литт, - что ты сделал с соглядатаем?
   - Ничего особенного, - пожал плечами эльф. - Завел его в какие-то сараи и там запер. Пусть отдохнет ночку.
   Литт рассмеялся и почти тотчас же смех оборвал.
   - А если он донесет?
   - Сам виноват, я его силой не вел - он за мной проследить взялся. Вот и проследил.
   Друзья обменялись долгими взглядами. Менестрель наконец криво усмехнулся и принялся разуваться. Ирис кивнул. Завтра будет трудный день, и хочешь-не хочешь, спать придется.
  
   День прошел спокойно. Ирис написал письмо в Золотую долину и попросил хозяина отправить с ближайшей оказией. Литт не только написал записку Шуту, но и получил ответ. Одно слово - "будем".
   - Что делать собираешься? - спросил эльф.
   Менестрель пожал плечами.
   - Хорошо бы на поединок вызвать. Думаю, согласится. Не по правилам мы его выгнали, исправим. Обсудим детали, если согласится.
   - Если нет?
   - В глаза плюну и пинка дам под зад. И ему, и прихвостню его. Ты куда собрался?
   - Я погуляю. Познакомлюсь с местными настроениями, заодно и город посмотрю.
   - Я с тобой.
   - Исключено, на нас станут показывать пальцем. Иди, если хочешь, но в противоположную сторону.
   Менестрель кивнул и остался в трактире.
   К вечеру трактир заполнился народом значительно раньше, чем Литт рассчитывал. Поговорить с Шутом внятно вряд ли удастся. Сегодня телегуинцы ожили и хором подпевали знакомым строкам. Зал трещал по швам, с потолка сыпалась копоть, а стекла от дыхания покрылись влагой. Литт готов был петь сутки кряду, а, возможно, и больше - так горели глаза слушателей. Теплая волна ударяла в грудь после каждой песни, заставляла плыть все вокруг и задыхаться от восторга. Того, что он чувствовал, когда пел, Литт ни разу не испытавал ни с одной женщиной. Он понимал, что устал, но струны лютни словно живые пели и пели под пальцами, телегуинцы требовали новых песен, и пьянящая волна захлестывала Литта с головой, поднимала под самый потолок и замирала сладкой истомой под сердцем.
   В выступлении пришлось сделать перерыв. Литт еле держался на ногах от внутреннего трепетания. Менестрель всегда задавал себе один и тот же вопрос в подобных случаях - а нормальный ли он? Как бы то ни было, а лютня в руках и глаза слушателей напротив приводили его за грань разума и блаженства. Шут, видимо, это понял, потому что ухмылочка его была едва ли пристойной. Литту было решительно плевать. Калач поступил откровеннее своего приятеля.
   - Что, кончил? - спросил он в лоб, стоило менестрелю упасть за их столик.
   - Что, завидно? - парировал Литт, не задумываясь. - Вы это пришли обсудить?
   - Нет, другое. То, что было в письме.
   - Вот и хорошо. Шут, наш с тобой спор по поводу поэзии покинул пределы поэзии, не находишь? Я бы хотел вновь вернуться к прекрасному. В Доране мы не договорили, предлагаю сделать это здесь.
   - Я понял, - скривился Шут. - Председатель дает шанс отверженному?
   - Это означает отказ? - перестал улыбаться Литт.
   - Это означает согласие. Но на одном условии - ты отдаешь мне свое место при моей победе.
   - Пост Главы Совета Сил тебе не надо? Лига свободная организация, и сама выбирает председателя. Восстановить в жюри - восстановлю, пусть и против желания других. Хочешь большего - ищи другую Лигу.
   - Какой же мне резон...
   - А какой тебе был резон поливать грязью меня и моего друга?л пределы поэзии, не находишь? д самый потолок и замирала сладкой истомой под сердцем.з Думаю, что некое удовлетворение. Так удовлетворись по уши, попробуй меня обойти. На глазах у зрителей, разумеется.
   - Правила?
   - Поединок. Дуэль. Импровизация твоя возлюбленная. Буримэ, если хочешь.
   Качал издал звук рвоты.
   - Не хотите - не надо. Строка твоя, строка моя. На заданную тему... Что ты молчишь?
   - Импровизация на тему, строк пятьдесят. Дуэль - по строке или две, там решим. И продолжить строку. Эльфы твои возлюбленные, венок стихов.
   - Согласен. Завтра?
   - Да. Место и точное время выберу сам. Как и аудиторию. Не надо мне твоей толпы, которая только четырехстопный ямб и умеет слушать. Я поумнее найду.
   - Толпа, Шут, я уже говорил, состоит из людей. Впрочем, я не людей с собой приглашу. Ты, надеюсь, не против?
   - Дружка своего остроухого, то есть, прости, вечноживущего? - ухмыльнулся Шут. - Сделай милость.
   - А где, кстати, этот твой эльф? - огляделся Калач. - В конец умаялся? Или уже и его от твоих рифмованных соплей тошнит?
   - Это ты в конец умаялся, Калач, притворяться умным человеком. И это меня уже тошнит тебя слушать.
   - Язык придержи. Пригодится еще.
   - А ты фантазию поумерь. Тоже может еще понадобиться. До завтра. Сколько, кстати, сейчас?
   - Часов семь, - усмехнулся Шут. - Что, и время из головы вылетело?
   - До завтра, - повторил Литт, отходя.
   Выступление продолжилось до девяти. Литт пел бы и дольше, не вступись трактирщица. Супруга Рема так начала отчитывать посетителей за покушение на человекоубийство, что за полчаса трактир опустел. Менестрель сидел на лавке, потягивал квас, болтал ногами и улыбался. Смеяться над ним было некому.
   Когда в дверь вломились пятеро телегуинцев, Литт еще ничего не понял.
   - Эй, Стихоплет! Иди-ка, это не твой ли дружок?
   Менестрель повернулся и сквозь блаженство не сразу понял, что видит. Телегуинцы внесли тело, положили на лавку, а Литт как сидел, так и не мог подняться.
   - Эй, ты примерз, что ли? Твой приятель или нет?
   Литт на ватных ногах подошел к лавке. Не испытывая еще ничего, даже удивления, он взглянул в бледно-голубое лицо Ириса.
   - Да, это мой друг, - услышал он собственный голос из какой-то дали.
   - Так доктора надо. Видишь ведь, кровь.
   - Какого доктора, гробовщика надо. Не дышит ведь.
   Менестрель тупо положил два пальца на жилку на шее и столь же тупо ждал биения крови. Ничего. Мгновения или годы ждал, и отчаяние просачивалось сквозь толщу неверия. Глаза у менестреля как будто только что открылись. Он увидел все: и страшную, восковую бледность Ириса, и отсутствие дыхания, и насквозь пропитавшуюся кровью ткань плаща и куртки.
   - Где вы его нашли?
   - А у складов, там, возле стены. Западный район, знаешь?
   Стены решительно поплыли вбок.
   - Помогите мне перенести его.
   - Куда? Чего его еще таскать?
   - Помогите, - деревянно повторил менестрель.
   В комнате он не без труда и не без помощи добросердечных телегуинцев снял окровавленную одежду с друга, и мир покачнулся вновь. Слева, на пол-ладони ниже ребер зияла страшная рана. Кровь казалась Литту черной и очень густой, липкой.
   - Много крови он потерял. Не жилец.
   - Да он уже умер, чего тут...
   - Кто умер? - страшным шепотом спросил Литт.
   Телегуинцы посмотрели на менестреля, покачали головами, но спорить с обезумевшим не стали. Страшное слово вызвало такую боль, что у Литта слезы навернулись. Не вздохнуть, ни охнуть, ни шага сделать - просто очень больно, до безумия больно. Кое-как сквозь эту боль он выговорил:
   - Доктора. Какого-нибудь, немедленно.
   - Да какой тут доктор...
   - Он не умер. Эльфы умирают очень долго, он еще жив.
   - Так эльфа и надо.
   - А есть здесь эльфийские целители?
   - Целителей - не знаем, сами-то есть. Да еще в наших кварталах кое-кто живет.
   - Найдите. Небом прошу, найдите. А я в эльфийский квартал.
   - Не пустят. Ночь.
   - Пустят. Не звери же они, да ведь и их же сородич...
   Литт старался говорить как обычно, но слышал себя как со стороны. Будто чужую речь, чужие поступки. Будто чужой друг лежал без движения на неразобранной постели. Пусть так, пусть пока так... Так легче, иначе он натворит глупостей. Иначе он будет слушать голос, что твердит ему - как же он отличит, умер Ирис или еще нет.
   Сколько он метался по Телегуину, Литт не знал. Иногда ему казалось - несколько минут, иногда - несколько веков. Время спуталось, а отчаяние росло. Боль внутри не утихала ни на миг, но она не помогла открыть ворота ни в эльфийский квартал, ни в каменные сердца его обитателей. Не помог ни дар поэта, ни слезы, но мольбы, ни взывания к совести. Литт помнил, что, кажется, пытался встать на колени, а, может быть, только хотел. Может быть, стоило встать... Ни один человеческий доктор не взялся лечить. Более того, ни один доктор не понял того, что эльф еще жив. Все говорили одно. Литт старался не слушать, но голос внутри становился все громче - а если и нечего уже отличать, если нет разницы между покойником и мертвецом?
   Последний доктор из жалости спросил, пробовал ли менестрель обратиться к соплеменникам раненого. Ответ так ясно проступил на лице Литта, что врач вздрогнул. Переступил порог и вдруг обернулся.
   - Вы говорите, всех обошли. А в Конопляной слободке были?
   - Это где?
   - У стены, у складов.
   - Разве там живут эльфы?
   - Есть один. Я там сам живу, так видел пару раз. Комнату не скажу, конечно, но дом знаю. Подождите, да стойте, еще убьетесь! Я покажу, покажу. Вышло бы еще дело, - шепотом добавил врач, не поспевая за слетевшим с лестницы поэтом.
   Конопляная слободка была мала, полтора десятка домишек, среди них три - в два этажа.
   - Вот этот, кажется, - указал доктор на выплывающий из мрака дом с квадратной массивной мансардой. - Но, может быть, он только в гости приходил...
   Литт уже стучал в дверь. Хозяин открыл не сразу, после того, как вмешался доктор и сосед.
   - Какого тебе еще эльфа? Нет никаких эльфов. Пьян ты, что ли?
   - Сосед, не глупи, у человека горе. Заходил к тебе эльф, люди видели. Трудно сказать тебе, что ли?
   - У меня, может, тоже горе.
   Литт вынул из кармана дальген. Впрочем, он не видел достоинства монеты - просто вынул и протянул хозяину. Тот опустил свечу разглядеть, охнул, схватил золотой и распахнул перед менестрелем дверь настежь.
   - Есть эльф! Я в горе завсегда помогу.
   - Вот и ладно. Я ушел, молодой человек. Я все равно ничем...
   Литт вошел в темный, пропахший пивом и брагой коридор и наткнулся на что-то мягкое.
   - Осторожно, вешалка. Вот сюда, сюда, вот лестница... комнаты я сдаю, все законно... там, во втором этаже вам и эльф. Провожу, хотите?
   Литт молча поднимался по лестнице, ведя рукой по перилам. Ни со светом, ни без него он почти ничего не видел. Перед глазами стояло голубоватое лицо Ириса и неподвижная жилка на шее. Дверь распахнулась легко, словно ее отворили изнутри навстречу.
   Менестрель шагнул в комнату, набрал воздуха, и в тот же миг стоящий у окна повернулся. Литт захлебнулся, покачнулся, пелена с глаз и ума спала тотчас же. Напротив него, в свете трех свечей, бледный, как демон возмездия, стоял Эйрентил Глор-Нират.
   Глава 5. Поединок поэтов.
   Хлопания затворившейся за спиной двери Литт не услышал. Он смотрел на сумасшедшего поэта и вдруг понял, что пришел по адресу. Пальцы глориндольца сложились вместе и, предупреждая магический удар, Литт выкрикнул:
   - Подожди! Не убивай.
   Глаза Эйрентила вспыхнули.
   - Пока не убивай. Есть разговор.
   - Нам не о чем говорить.
   Пальцев эльф не разжал, но и не ударил до сих пор.
   - Есть о чем. Вернее, о ком. Я пришел к тебе за помощью.
   Эйрентил не справился с собой, вздрогнул. Такого он не ждал.
   - Подожди, дай сказать. Я пришел к тебе умолять об одном - спаси Ириса. У тебя на шее динтаэн в честь величайшего целителя всех времен, а Ирис... умирает. Халда-хэно. Спаси его, и проси чего хочешь. Все сделаю.
   Эйрентил рассмеялся. И спросил именно то и именно так, как и предполагал менестрель.
   - Все сделаешь? На колени встанешь?
   - Встану, если понадобится, - улыбнулся Литт, глядя прямо в глаза поэту. Мысли глориндольца откуда-то стали ему ясны и понятны, будто зарождались в его собственнной голове. - И встану, и ботинки вылижу, но после. Сейчас у меня предложение поинтереснее.
   - Слушаю, - наклонил голову Эйрентил.
   - Ты считаешь, что я украл у тебя стихи? Скажи только "да" или "нет", материть меня будешь потом, когда Ириса вылечишь. Да? Отлично, я тебе их верну. На твое счастье, я не успел отправить их издателю, и они будут твоими. Правда, придется подождать, пока я их перепишу... они, видишь ли...
   - Мне не нужны твои стихи, оставь их себе. Верни мое вдохновение.
   Литт постарался не удивляться слишком заметно. Он вновь посмотрел в глаза глориндольца, задержал взгляд - и понял все. Там, в глубине, была такая м?ка, что менестрель внутри пожалел безумца. Снаружи он ухмыльнулся.
   - Ах вон что, ты теперь совсем не можешь писать?
   - Смейся, тварь! - выплюнул Эйрентил. - Смейся. А я посмеюсь, когда ты сдохнешь!
   - Ты не убьешь меня, - твердо сказал Литт, не двигаясь с места. - Не убьешь, потому что в тот же миг лишишься тех крох вдохновения, которые у тебя еще остались. Лишишься связи со мной, и не способен будешь писать даже переводов. Я заберу твой дар с собой, слишком далеко, чтобы ты мог его вернуть.
   - Прежде я верну его себе.
   Динтаэн зло вспыхнул, выбросил пучок белых искр.
   - Не выйдет. Я отдам его тебе по своей воле или совсем не отдам. Не думаю, что стихи у тебя будут хороши, если моей последней мыслью будет проклятие тебе на всю твою вечную жизнь. Не глупи, Эйрентил. Ты можешь отказаться помочь, но клянусь Небом, если Ирис умрет, я в тот же час повешусь на ближайшем фонаре - и ты опять же останешься гол. А может быть иначе. Ты поможешь ему, я знаю, что ты в силах это сделать, и я добровольно, сам, без единой недоброй мысли отдаю тебе все вдохновение. И твое, и свое - скупиться не стану. И ты вновь становишься тем поэтом, каким был.
   - Верни, тогда поговорим.
   - Нет. Говорить будем только тогда, когда я увижу живого и здорового Ириса.
   - Ты мне не веришь?
   - Не верю.
   - Как же ты хочешь, чтобы я поверил тебе?
   - Что мешает тебе убить Ириса заново, если я не исполню договора?
   Эйрентилу фраза пришлась по вкусу. Он усмехнулся, издевательски поклонился человеку, пропуская его первым в дверь.
   - Ничто не мешает. В этом ты прав.
   Как они добрались до "Спелой груши" Литт не помнил. Не помнил ни шага по темным улицам Телегуина, словно Эйрентил телепортировал и его, и себя.
   При виде неподвижного, окровавленного Ириса по лицу Эйрентила пробежала довольная усмешка. Литта пробил озноб, но глориндолец с эмоциями быстро совладал. Как ни прекрасен был вид беспомощного умирающего врага, соблазн получить дар стихосложения обратно, еще и увеличив его, возобладал.
   Сначала глориндолец явным образом не знал, как следует поступать, но динтаэн сделал все сам. Засветилась его глубь - не зло, белым ярким светом, а жемчужным, теплым сиянием. Свет расходился шире и шире, но не резал глаз, не вызывал страха, а, напротив, хотелось коснуться его, умыться им, вдохнуть поглубже. Эйрентил склонился над умирающим, так что камень на серебряной цепочке почти коснулся страшной раны. Края ее начали подергиваться, Литт схватился за край стола. Свет тек по кровати, по тюфяку, впитывался в кожу, и рана стягивалась на глазах. Лицо Ириса медленно розовело.
   - Стой, - сообразил менестрель. - Хотя бы шрам оставь.
   - Для чего?
   - Как я потом ему объясню, куда делась такая рана?
   - Скажи как есть, - хмыкнул Эйрентил. - Скажи, что я его спас.
   - Тогда придется и о цене сказать, в твой альтруизм Ирис не поверит, хоть я всей Семеркой клянись. Тебе в самом деле надоело жить?
   Эйрентил отдернул пальцы от раны, и Литт открыл рот. Раны не было, остался извитой красноватый шрам. Ирис вдруг содрогнулся и сделал вдох. Менестрель, не замечая капающих с ресниц слез, смотрел на друга. Ирис был жив, жив и здоров, он ровно дышал, а через миг открыл глаза и попробовал приподняться.
   Эйрентил звонко щелкнул пальцами, и голова Ириса тотчас же упала на тюфяк. Литт вздрогнул.
   - Спит. Просто спит. Проснется ли он утром, зависит от тебя.
   Литт выдохнул с облегчением. Друг его действительно ровно и глубоко дышал, и лицо его больше не напоминало о форнтиольской зиме с сугробами снега.
   - Да, я готов, - менестрель встал напротив Эйрентила. - Что мне делать?
   - Отдать то, что украл.
   - Как?
   - Как смог украсть.
   - Не время острить, Эйрентил. Я не волшебник, если что и украл, то по незнанию.Что мне делать?
   - Отдавай мне вдохновение. Для начала, надо полагать, нужно его вызвать. А потом вернуть владельцу. Вот и все.
   - Вот и все... - повторил менестрель, закрывая глаза. Голова немедленно начала кружиться, комната поехала, Литт начал терять равновесие. - Вот и все...
   - Встань на колени.
   Совет был разумным, Литта шатало все сильнее - не то от усталости, не то от волнения, а, может быть, и эйрентилов динтаэн действовал. Не открывая глаз, менестрель опустился на колени, но ничего от того не менялось. Ничего ровным счетом не происходило. Литт пытался вызвать в себе то чувство, которое возникало от близости стихов, и ничего не мог сделать. Прислушивался к дыханию Ириса, считал в уме до десяти, бормотал про себя строчки.
   Открыв глаза, он увидел, как смотрит на него Эйрентил, и испугался. Только сейчас он понял, что глориндолец убьет своего бывшего друга, и убьет изощренно, если только Литт в ближайшие четверть часа не станет волшебником. Литт, чтобы не видеть страшных глаз поэта, опустил голову. Грязный пол, собственные штаны, ножки кровати, эйрентиловы ботинки... Вновь и вновь пытался менестрель поймать хоть отголосок того знакомого, узнаваемого при малейшем приближении, состояния, какое бывает при сочинении стихов. Небо, все же известно до мелочей. Поначалу волнение, беспокойство, навязчивые строки, от которых хочется отмахнуться, как от назойливой мухи. Затем строки начинают нравится, становятся дороги и прекрасны. Они поют, они шепчут, они влезают без спроса и без стука - в дороге, посреди горячего поцелуя, в нужнике, во время еды, вечером, когда хочется спать и на рассвете, когда только проснешься. И вот тогда от них не отмахнешься. Они ласкают как губы девушки и терзают как орудие палача. Они не дают ни мига покоя, они хотят лишь одного - родиться и стать песней. Удержать в себе их невозможно, они жгут, они кричат, они бьются в висках и в сердце.
   Как женщине не удержать в себе рождающееся дитя, так и поэту не остановить появления на свет песни. Можно изгнать быстро, без лишних метаний; можно мучиться дольше, подбирая слова и ударения, слушая музыку, которая всегда, всегда слышна в хороших стихах... Все равно родится, но каким будет - зависит от Неба и тебя. Можно оставить дитя без ухода, можно завернуть в грязную тряпку, а можно быть настоящей матерью ему... Строчки тоже хотят заботы и ласки, их нужно пригладить, вымыть, убрать послед, накормить - из собственного сердца - и не нужно ждать многих лет, чтобы увидеть, хороший ли ты поэт. Вот оно, чудо! Вот он, плод союза поэта и Неба.
   - И долго ты еще будешь валять дурака?
   Литт открыл глаза. Эйрентил, бледный от гнева, не смотрел на него. Он смотрел на Ириса и будто выбирал место для удара.
   - Не надо! Подожди! - вскочил менестрель. - У меня просто не получается! Я не волшебник... Не надо!
   Эйрентил сделал пальцем заворачивающее движение и лицо Ириса исказилось от боли.
   - Не надо. Остановись! - Литту было все равно, что его слышно на весь квартал. - Умоляю, подожди еще, я сделаю. Сделаю!
   - У тебя было достаточно времени, отчего же ты не сделал?
   Заворачивающе движение, щелчок. Ирис стискивает зубы, но даже во сне не издает ни звука.
   - Эйрентил, возьми сам. Сколько хочешь, без остатка. Слышишь?
   - Я не могу взять, если бы мог, не тратил бы времени на исцеление этой падали.
   Сдирающее движение, двойной щелчок. Литт ничего не соображал от отчаяния. Не остановить, не удержать... Динтаэн его не слушается больше. И поэтому он увидит, как умрет его друг. После этого останется только головой в омут, но и омут не вернет ни мужа жене, ни соратника альнарам, ни Творцу любимого сына. Может быть, он, Литт Стихоплет, жалеет своего дара; может быть, подспудно не желает отдавать Эйрентилу даже и части? Конечно, не желает! Конечно, ему жаль! Ведь он поэт, он Литт Стихоплет, известный всем Островам. Еще бы не жалеть. Ведь вместе со стихами уйдет и музыка, а этого жаль вдвойне. Менестрель, достойный быть дирижером большого оркестра при кассирском дворе... Слабак, достойный только вечного презрения. Трус и подонок, вцепившийся в личку, когда у друга горит дом... Будь он проклят!
   Эйрентил открыл рот, менестрель резко развернул его к себе и в тот же миг позабыл, что хотел сделать. Динтаэн! Динтаэн светился тем белым светом, подобным щупальцам морского дракона. Щупальца вытекали из камня, направлялись к кровати...
   - Сюда! - крикнул им Литт, не слыша себя. - Идите ко мне! Быстро.
   Шупальца остановились, замерли, и вдруг в следующий же миг окружили дерзнувшего позвать.
   - Вот вы и здесь. Берите, что хотите. Слышите, берите прямо из сердца, разрешаю. Хотите - дар, хотите - жизнь. Берите, несите хозяину, пусть радуется. Разрешаю. Открыто, заходите.
   Эйрентил замер мраморной статуей, не в силах двинуться. Дважды его динтаэн подчинился велению злейшего врага. Однако, на сей раз владалец динтаэна не спешил корить своей творение. В комнате становилось все светлее и светлее, будто там всходило солнце. Случайный прохожий, подумавший о пожаре, закрыл глаза руками и бросился бежать сломя голову. Свет, бьющий из окна, освещал улицу на всю ее длину. Из окон соседних домов выглядывали жители, и сейчас же скрывались, с треском захлапывая приотворенные ставни.
   Свет крутился водоворотом, бил фонтанами, разбивался о стены морским прибоем. Динтаэн словно обезумел от счастья. Эйрентил чуть прикоснулся к камню, и отдернул руку в испуге. Из сверкающих недр хлестнул сноп искр. Литт же не чувствовал ничего, кроме нарастающего холода. Тот огонь, что всегда горел в нем, угасал. Наконец под веками взорвалась темнота, Литт открыл глаза и не увидел ничего. Весь свет, только что бесившися в тесной для него клетке, исчез без остатка в динтаэне. Камень чуть теплился - радостно и довольно. Такая же светящаяся улыбка была на лице Эйрентила - улыбка предельно утомленного путника, увидевшего среди бескрайней пустыни спасительный оазис. Улыбка узника, избавленного от оков; влюбленного, услышавшего долгожданное "да". Не замечая ничего и никого, прижимая динтаэн обеими ладонями к груди, глориндольский поэт шагнул к двери, и та распахнулась перед ним сама собой.
  
   До рассвета Литт просидел у кровати друга, вздрагивая от собственных мыслей. В камине едва тлели угли, за стеной шуршали мыши. Пересуды соседей смолкли, замерли шаги любопытных, собравшихся поглазеть на невиданное зрелище - восход солнца из окна "Спелой груши". Ирис спал, то и дело вздрагивая и не находя удобного положения. Литт и подушку ему поправлял, и ставни открывал - эльф не просыпался, но и глубоко не засыпал. Будить его менестрелю даже в голову не пришло.
   Больше всего Литт боялся шагов за дверью, боялся, что Эйрентил вернется и закончит начатое. Теперь, когда у глориндольца вновь есть вдохновение, что помешает ему избавиться от двоих надоедливых. Впрочем, на месте Эйрентила расправляться с собою Литт бы не спешил. Куда приятнее сознавать, что враг твой испытывает те же мучения, что терзали тебя. Куда приятнее думать, что соперник теперь - не соперник, а поганая метла, что ему не стихи сочинять, а отхожие места чистить. А вот с Ирисом иное дело, здесь расчет будет совсем другим.
   На рассвете в дверь осторожно постучали - менестрель подскочил, но это был всего лишь Рем - тихий как мышь и бледный как полотно. Литт улыбнулся ему навстречу, трактирщик утер лоб и вдруг охнул и присел. Менестрель развернулся и кинулся к кровати. Ирис удивленно посмотрел на него и спрыгнул на пол. Трактирщик едва не растянулся на пороге, закрывая дверь. Эльф медленно обвел взглядом людей и так же медленно сел на кровать.
  
   - Не может этого быть, - помотал трактирщик головой, глядя на едва виднеющийся розовый шрам. - Не бывает такого. Скажи, Стихоплет, что я сплю.
   - Ты спишь, Рем. Легче стало?
   - Нет. Кто это такой был, а? Кого ты приводил, самого Исцеляющего?
   - Не кощунствуй, обыкновенный эльф.
   - Очень обыкновенный, - хмыкнул трактирщик. - Совсем обычный. Вот как тот, который напротив меня сидит, или того хуже?
   - Обычный эльф, который согласился... - повысил голос Литт.
   Рем фыркнул.
   - Ну да, согласился отлученного лечить. Ты, Стихоплет, хоть и поэт, а и поэтам грешно так врать. Легче найти пикси, который согласится правду всю жизнь говорить, чем в нашем городе такого эльфа. Недавно у соседа дочь померла, у Вирхи, ты его, может знаешь - галантерейщик. Красавица дочка, большая уже, десять лет было, и захворала... черт знает чем таким... руки трястись начали, потом припадки вроде падучей, а ведь наши-то такое вовсе не лечат. Так и померла, Вирха раз десять на поклон ходил - только пикси дохлого выходил. Нет, не лечат они людей, нет и все, и разговаривать не стали. И деньги предлагали, и чуть не жизнь взамен - нет. А отлученный чем, простите, лучше ребенка? Как бы не хуже.
   - Хуже, - кивнул Ирис. - Много хуже.
   Литт не знал, куда ему деться от двух пар глаз, и начал краснеть.
   - Вы не о том. Эльф эльфом, а меня другое волнует. Ирис, что ты молчишь?
   - А что мне сказать? Я не помню, кто меня убивал. Хоть заново убей, не помню.
   - Как это - не помнишь? - ошалел Литт.
   - А вот так. Я вообще не помню, что со мной случилось.
   - Ты вышел из трактира...
   - Это я помню, и очень хорошо помню зачем и для чего. Память моя теряется на складах.
   - Где? - в один голос воскликнули Рем и Литт.
   - Так. Меня нашли именно там? Кто, кстати, нашел?
   - Ребята здешние, - не совсем ясно объяснил трактирщик. - Да, у складов, с вот такой вот раной в боку, в луже крови.
   - Во сколько?
   - Часов так около десяти. Так?
   - Да, примерно. А ты какое время помнишь?
   - Что-то около восьми или чуть позже.
   - Правильно, ты долго там пролежать и не мог. Что бы там Литт не говорил, а с такой дырой в боку никакой Старший не выживет. Не более двух часов прошло, никак не больше. Человек бы и за полчаса к праотцам отошел.
   Ирис кивнул. Взгляд его стал рассеянным от усилий припомнить.
   - Нет, ничего. Темно и пусто. Я подошел к складам, я очнулся здесь, а весь промежуток пропал. Как не было его.
   - Почему? - шепотом произнес Рем, оглядываясь.
   - Не по проискам врагов. - усмехнулся эльф. - По особенностям памяти. Видимо, я головой ударился при падении. Бывает.
   - Бывает, - согласился менестрель. - Точно бывает. У меня как-то три дня из памяти вышибло. Это проходит.
   - Да, это проходит. Тем более, что не три дня, стало быть и вернется легче. Не стоит...
   - Как раз стоит, - перебил друга Литт. - Раз уж мы не знаем той паскуды, стоит опасаться. Так что - сиди здесь и никуда не выходи. Мало ли чего от тебя хотели.
   - Чего же можно хотеть от покойника?
   - Ирис! Ты точно головой приложился.
   - Литт прав, - кивнул Рем.
   - В том, что я сошел с ума или в том, что от эльфийских покойников проку мало? Я не спятил, я понимаю, что либо кто-то успел рассмотреть Знак, либо неровно дышит именно ко мне, либо... либо на удивление слабоумен. Убить эльфа при такой ситуации, как здесь... надо быть или идейным мстителем или полнейшим идиотом. Кстати, как деньги?
   - А леший его знает, - признался Литт. - Я только сейчас вспомнил.
   Менестрель перетряхнул всю одежду друга, комом лежащую на полу, но из карманов не выпало ни лички.
   - Мне это нравится, - признался эльф. - Ради дальгена так рискнуть.
   - Есть те, которые ради золотого и в нужник нырнут, и мать задушат, и дочь по рукам пустят, - раздумчиво сказал Рем, - но вот чтобы эльфа зарезать... Это, вы правы, надо вовсе умом тронуться.
   - А орудие убийства, то есть, получается, покушения, нашли?
   - Я не спрашивал, - пожал плечами Литт.
   - Ребята ничего не говорили, чтобы они что-то находили.
   - Рана была глубокой?
   - Да, - вновь хором ответили менестрель и трактирщик.
   - Нож, - констатировал Ирис. - Больше быть нечему. Широкий ниж, вроде мясного или охотничьего. Достать нетрудно.
   - Но кому надо? - риторически вопросил Рем в пространство.
   Литт пожал плечами, Ирис ухмыльнулся. Трактирщик покачал головой, открыл рот, но сказать ничего не успел. Снизу донесся грохот, мощный плеск, женский взвизг и немедленно следом - отборная брань. Рем подскочил, - "пиво! Остолопы безрукие, пиво же!" - схватился за сердце и через миг слетел вниз, не замечая ступеней.
   Друзья переглянулись. Каждый понял другого и каждый понял по-своему.
   - Даже не думай, - прошептал Литт. - Даже не заикайся...
   - Я и не думал повторять, - ответил Ирис. - Как бы не пришло в голову тебе.
   - Что повторять? - не понял менестрель. - Ты куда вчера ходил? - осенило его через миг.
   - Наводить справки об отношении местных к моему народу.
   - А серьезно?
   - Серьезнее некуда. Я хотел встретиться с теми вольными горожанами, или как их там... Самое смешное, не помню теперь, встретился ли.
   - Ага... - протянул Литт. - Конечно... Нет, Ирис, это не могли быть они. Ребята они, конечно, недалекие, но не слабоумные же. Да и тебя отлично помнят.
   - Хороший аргумент. А еще лучше то, что я сам их помню. Ты понимаешь...
   - Понимаю, конечно, - не дал договорить другу музыкант. - Не понимаю только одного - как? Даже уже не зачем, просто - каким образом? Не понимаю.
   - И я не понимаю.
   - Погоди, давай рассуждать по порядку.
   Ирис пожал плечами. Он давно все разложил по порядку, но порядка больше не стало. Менестрель не успокаивался.
   - Вечер, склады... Ты просто не мог не быть настороже, тем более, если встречался - или хотя бы намеревался встретиться с этими полусумасшедшими. Стало быть, ни о каком ограблении и речи идти не может. Иначе не тебя бы нашли, а грабителей. Стало быть, идейные... Но какие-то уж очень интересные, раз не вызвали подозрения.
   - Вызвали противоположные чувства. Так ударить ножом можно лишь с очень близкого расстояния. И смотреть я должен был неизвестно куда, чтобы стали не заметить.
   - Черт побери, Ирис, это или ребенок, или женщина, или пожилой человек. Другого мне в голову не приходит.
   - Скорее первое или последнее. Женщине, гуляющей возле складов в одиночестве поздним вечером, я стал бы верить только сойдя с ума. Тем более, что там ни жилья рядом, ни трактиров, ни мастерских...
   Литт хихикнул и сейчас же стал серьезным.
   - Стало быть, ребенок или старичок.
   - Того ближе - старушка.
   - Но где, скажи пожалуйста, старушку научили так владеть ножом, что она с одного удара может убить? Тем более, ребенка. Бред. Как у старушки или ребенка - а ведь именно что ребенок должен быть, не старше десяти, хватит сил нанести такой удар? Полный бред, а ничего другого нет.
   - А скажи мне, где и кто научил киртских убийц двигаться так, что я их едва видел? И так владеть мечами, что я едва отбился?
   - Думаешь, одно? - быстро сказал Литт.
   - Думаю, что похоже. Но и еж на подушечку для булавок тоже похож.
   Ирис поднялся.
   - Ага, бык тоже на корову похож - продолжил сидеть менестрель. - Только доить его я бы не советовал.
   Эльф пожал плечами.
   - Это не бык и не корова. Это суп из морского дракона. Все повторяется.
   - Ты бредишь?
   - Ты ел суп из морского дракона?
   - Нет, на Энортиоле я не бывал.
   - Он черного цвета, и разобрать, что сунул в варево повар возможно лишь попробовав. Это я и собираюсь сделать.
   Менестель вскочил.
   - Ах, попробовать! У меня такое впечатление, что узнать, есть ли у некоторых эльфов мозги, можно только проломив им башку.
   - Литт, ты вправду считаешь, что я пойду по вольным горожанам с вопросом, убивали они меня или нет?
   - Я считаю, что ты сделаешь хуже. Что ты потащишься к складам и...
   Менестрель резко проглотил окончание фразы, потому что столкнулся взглядом с глазами Ириса. Литта бросило в жар, он перевел дыхание, но ничего не сказал, а только махнул рукой.
   - Кто же это был, а, Литт? - шепотом внезапно, но и довольно логично спросил эльф. - Кто подарил мне жизнь?
   Менестрель совершенно серьезно посмотрел в зеленые глаза.
   - Не спрашивай. Очень прошу, не спрашивай. Правды не отвечу, и лгать тебе не хочется. Идем, что стоять.
   - Идем? Во множественном числе?
   - Конечно. Ты направо, я налево. Если хочешь, можно наоборот.
   Ирис усмехнулся и первым мимо удивленного трактирщика прошел к двери в сырое и серое утро.
  
   Литт действительно пошел налево - в сторону торговых рядов. По раннему часу лавки были еще закрыты, Литт свернул в кварталы победнее. За три часа он обошел по спирали все лавки от самых дешевых, где торговали высушенным спитым чаем, ношеной одеждой и сотней небывалых вещей, прошедших через сотни рук до самых дорогих, в которых и на порог не пустили. Обошел и ничего не нашел. Проболтал с хозяевами мелочных лавчонок едва не до мозолей на языке, но ничего не узнал.
   Менестрель остановился посреди широкой улицы и задумался, куда пойти и не вернутся ли ему назад, к зеленным рядам, к торговцам рыбой. К мясникам можно не ходить, эти никогда ничего кроме цен на скотину не знают.
   - Эй, Стихоплет! Где тебя носит? Время не различаешь?
   Литт вздрогнул и уткнулся взглядом в Шута с неизменным Калачом и десятком молодых людей в качестве почетного эскорта. Тех самых, что так рьяно выступали в защиту тавтограмм в Доране.
   - Время я различаю, сейчас самое время поздороватся. Здравствуй, Шут. Здравствуйте, господа.
   - Ты долго дурака валять будешь? Мы тебя днем с огнем ищем, как будто нам оно надо.
   - А-а, - дошло до менестреля, - вон оно что. Погоди, Шут, ты говорил об уведомлении. Я не умею читать мысли на расстоянии.
   - А мог бы уже научиться, - грубо ответил Калач. - С кем поведешься, знаешь ли... Или он учит тебя другому?
   Молодые люди радостно хрюкнули.
   - Калач, не начинай, - мудро заметил Шут. - Не подавай повода. Так ты не передумал, Стихоплет?
   Литт запнулся лишь на миг.
   - Не передумал. Где?
   - В одном тихом месте. У набережной.
   - Где-где? А я знаю еще более тихое место - на площади у управы.
   - Не на набережной, а у нее. То есть рядом. Предлоги различай, поэт. Там нам никто не помешает.
   - Такое впечатление, что вы собираетесь меня зарезать, - с натугой ухмыльнулся менестрель.
   - Обязательно, - кивнул Шут. - В моральном смысле ты труп.
   - Так стоит ли далеко ходить? Ты мне аллитерацией в глаз, я тебе четырехстопным ямбом по шее. Будем квиты.
   - Не будем, - покачал головой Шут, не сбавляя шага. - Ты меня унизил...
   - И теперь ты жаждешь сатисфакции. Так для этого и стихи сочинять нет необходимости. Вон, Калач уже начал...
   - Я правду сказал, - буркнул Калач. - Где он, кстати, дружок твой? То бишь, прости, твой владелец.
   Молодые люди вновь одобрили сказанное дружным фырканьем. Литт не счел нужным отвечать.
   - С ним точно все хорошо? - продолжил Калач через десяток шагов. - А то у тебя вид утомленный...
   - Шут, очень тебя прошу, укороти язык своему прихвостню. Иначе это сделают другие.
   Калач зло огрызнулся, но замолчал и молчал до самой набережной. Телег мирно спал в каменном русле; вблизи вода уже не казалась голубой - она была мутно-серой, пенной от грязи и источала запах выгребной ямы. Литт поморщился.
   - А ты чем ждал здесь будет пахнуть? Розами? Или эльфами? - немедленно ожил Калач.
   - Просто грустно, - вздохнул Литт. - Смотришь издали - вода голубая, подходишь - помойка. Смотришь издали на некоторых - вроде люди, подходишь - нет, бараны о двух ногах. Грустно.
   - Ты говори, да не заговаривайся, - обрел дар речи Стилет. - Грустно от другого. Смотришь на некоторых - им бы в злачном месте клиентов обслуживать, так нет же, они стихи пишут.
   - Еще одно оскорбление, и соревнуйтесь с Шутом сами.
   - Помолчите, в самом деле, - слегка повысил голос Шут. - Зря мы его, что ли, искали? Прошу, господин Стихоплет, в наше обиталище.
  
   Ирис обошел склады довольно быстро. Было бы для чего задерживаться. Обнаружил лужу крови у стены, следы крови на кладке и в сотый раз задал прежний вопрос - что спросил с Литта тот, кто вернул его, Ириса, с того света? Однако, не найдя ничего путного, эльф не ушел от складов, а продолжил кружить, словно коршун, высматривающий добычу. Близко, совсем близко, почти рядом...
   На очередном витке за поворотом послышались голоса. Ирис насторожился. Высокий мальчишеский голос.
   - А я те че говорю? Уши раскрой. Убрали, а ты че хотел, а кровяка-то осталась. Вчера надо было приходить, а вы ползете, как вошь по мокрому месту.
   - Кровь у него осталась! А кто ответит, чья кровь? Ты мне эльфа дохлого покажи - я поверю, а кровь сам лижи, мне она без разницы. Я ее и без тебя видел.
   - Когда шлюху свою трахал? Ты от собаки побежишь, тебе человека не завалить, ты еще че-то вякаешь. Вот этими руками!..
   Раздался хохот. Второй голос, хриплый, но принадлежащий явным образом подростку, захлебываясь и матерясь на каждом слове, перечислил, что именно мог делать этими руками хвастун.
   - Заткни хлебало, мразь! - рявкнул оскорбленный. - Я его убил. Докажи, что не убивал. Покажи мне этого эльфа - хрен тебе, не покажешь, я его завалил. Как свинью. Вот, смотри сука слепая, рыжик - что, откуда он? А он из кармана мертвяка.
   - Ха! Рыжик! - второй голос чуть сел, заглушенный дружный "у-у-у, покежь-ка". - Таких рыжиков шлюхи с Брежки за ночь три имеют, так ты, можь, с ними был? У мертвяка с кармана! Ты к мертвяку и на милю не подлезешь.
   - Отвечаешь, тварь! Я не подлезу?! Я эльфа завалил!..
   - Кого ты завалил, я не расслышал?
   Десяток мальчишек застыли с раскрытыми ртами, уставившись на эльфа, вынырнувшего будто из-под земли. Тот, что ближе, белобрысый, почти ухоженный, с блеклыми, очень скверными глазами и пухом на подбородке, скривился от ненависти. Тот, что стоял напротив белобрысого, чернявый, как жук, одетый в ужасающие лохмотья, хрипло захохотал. Хохот подхватили остальные, и скоро дикое ржание отражалось эхом от стен и вбуравливалось в уши белобрысому раскаленным железом.
   - Живой, сука! Ненадолго!
   Малолетний подонок сноровисто выхватил самодельный нож и, изогнувший почти профессионально, рванулся к Ирису. Тому хватило одного движения. Смех оборвался сейчас же, заменившись хрипением белобрысого, загнутого колесом.
   Беспризорники отступили на шаг. Кое-кто бросил вынутый нож.
   - Стоять! - гарнул Ирис и с силой оттолкнул белобрысого назад к дружкам.
   Тот перекатился по мостовой, приложился затылком и остался так лежать.
   - Встать! - скомандовал Ирис.
   Белобрысого подняли в несколько рук.
   - Верни рыжик, придурок, - громко в ухо ему сказал чернявый.
   Блестящий дальген звякнул по камням, за ним - вся мелочь, подойти ближе белобрысый не насмелился.
   - Это все.
   - Деньги меня не волнуют. Меня волнует другое. Так, говоришь, это ты меня убил?
   Зубы белобрысого клацнули на весь квартал. Он потел, лицо его шло нездоровыми пятнами, но молчал.
   - Не убивал он тебя, господин эльф. Брешет он, блеск наводит.
   - Точно, не убивал, - заговорил за чернявым самый мелкий, в полувоенного покроя котте оборванец. - Мы тут вчера шлялись, ниче никого не убивали. Так, для красиво сказать.
   - Я хочу услышать того, кто хвастал, что убил эльфа.
   - Не убивал, - с трудом произнес белобрысый.
   - Для чего соврал?
   - Хотел шныхом над складами быть.
   - Ближе подошли.
   Вся орава качнулась на шаг вперед.
   - Ближе, - ледяным голосом сказал Ирис и поднял рукав. - Что это, знаете?
   - Твою!.. Метка!
   - Белый, ты придурок, глаза на ...
   - Ни черта себе, Метка...
   - Что означает, знаете?
   - Нет, - хором и очень почтительно отозвалась шпана.
   - Это означает, что срок у меня - вечность.
   В глазах мальчишек появилось что-то близкое к священному трепету. Чернявый шепотом, едва сдерживая дрожь, спросил:
   - Можно потрогать.
   Ирис молча вытянул руку. Десять пальцев разом коснулись теплого металла.
   - Так кто меня убил?
   - Не знаю, - тихо ответил Белый. - Мы шлялись вчера, смотрим, лежишь. Подлазим ближе - кровь, думали - мертвяк, ну и по карманам пошманали. А кто - не знаем.
   - Видели кого-нибудь здесь в это же время? Хоть кого, хоть пикси?
   - Нет. Не было никого.
   - Сколько времени было, когда вы меня нашли?
   - Да часов семь.
   - Брешешь, Белый, не семь, а восемь. На башне как раз стучало. Восемь раз. Помнишь, мы как раз у крайнего были...
   - Точно? Не семь, не девять?
   - Да мы че, до восьми не сосчитаем? В девять мы были уже у булочника, у него в девять закрывается, раньше там и делать нечего. А в семь... по Брежке шлялись. Могете спросить.
   - Точно. У Корявого было еще открыто, значит, еще не семь. А у остальных заперто - значит, больше шести. Точно, потом на Брежку пошли, потом сюда...
   - Вспоминайте, - приказал эльф. - Где, что, кого - не могли не видеть. Могли только значения не придать. Потому что вы, паскуды, в карманах у меня шарили, может быть, минутой позже того, как мне удар нанесли. Кого видели - собаку, кошку, крысу, блоху? Кого? Не испарились же они ко всем пикси.
   Мальчишки переглянулись.
   - Блох мы не видели, господин эльф.
   - Никого мы не видели, - культурно сказал Белый, - ни блох, ни крыс. Никого не было. Мы еще встр... удивились, почему мертвяк теплый, а нет никого.
   - И что решили? Даже по округе не пробежались?
   - Нет, - помотал головой Белый, жест повторили четверо. - Решили потому что ты эльф.
   - Так... стало быть, испарились, - сквозь зубы сказал Ирис. - Телепортировались.
   - А может и того... - заикаясь от собственной смелости сказал чернявый, кивая куда-то в сторону, - теле... того. В чистый квартал.
   - Очень разумно. Зачем же тому, кто умеет телепортироваться, брать в руки нож и пачкаться? Пара заклинаний, и мое сердце само по себе остановится.
   Чернявый глотнул воздуха, но его опередил белобрысый.
   - А чтобы на нас подумали. На людей то есть.
   Ирис усмехнулся так, что мальчишки пооткрывали рты.
   - Логично, но тогда логичнее было бы и убийцу предоставить. Хотя... все еще впереди. Я так понимаю, что в городе тех, что эльфов не жалуют больше, чем в болоте тины. Вам будет задание.
   Мальчишки вытянулись в струнку, Белый облизнулся, чернявый расплылся в улыбке.
   - Выполните - дальген ваш. По справедливости. Предупредите всех, кто мог бы поквитаться с эльфом, что... в общем, найдете, что сказать. Пусть будут осторожнее, не болтают лишнего. Сами не сболтните.
   - Так что, натурально!.. То есть правда, это людей подставить...
   - Тихо, не ори. Не знаю, правда или нет, но предусмотреть нужно. Предупрежден, значит вооружен.
   Мальчишки кивнули в разнобой, чернявый вновь насмелился.
   - Слушай, господин эльф, можно, спрошу? Что ты сделал?
   - Эльфа убил.
   Тишина - полная, ватная, осязаемая была ответом, в этой тишине Ирис повернулся - чуть волна не прошла, и неспеша двинулся к жилым кварталам. Ватага беспризорников осталась на месте, как пришитая к мостовой.
  
   Литт безбожно мухлевал. Внешне он не изменился, разве что слегка побледнел, но внутри ощущал жар стыда. Он не мог придумать ничего сносного - совсем ничего, и, чтобы не проиграть первый же тур, решился на обман. Калач не даром морщился, когда Шут вытянул жребий. Стихотворение-кредо вещь настолько обычная, что почти у каждого автора набирается таких по нескольку штук. Почти каждый пишет стихи о себе, само ремесло предполагает склонность к подобным занятиям.
   Пишут, чтобы хвастать, чтобы спрятать и перечитывать в минуты одиночества, чтобы немедленно сжечь - но пишут почти все. Литт исключением не был. Подобные вещи он писал редко, еще реже исполнял, и последней не слышал никто. Ее-то, песню, родившуюся четыре месяца, Литт и переписывал на лист, тщательно изображая муки творчества. Полчаса тянулись, будто столетнее заточение.
   Из всей ватаги, рассевшейся сейчас по комнате, Литт по имени помнил только Стилета, брата Шута по разуму. Желтая шевелюра в полутьме сияла спелым яблоком и обжигала глаза. Литт стиснул зубы, теперь не время для стыда. Соревноваться с Шутом, да еще в такой компании равноценно соревнованию с пикси во вранье. Не переврешь, как ни старайся.
   Вспомнилась старая сказка о том, как не могли договориться между собой соловей и пеликан. "Какой поганый пеликан - ни зоба у него, ни перепончатых лап, ни клюва приличного... Прыгает по веткам, свистит, да еще по ночам не спит, чирикает. Поганый пеликан". "Какой дурной соловей - огромный, нескладный, вместо песни - одно "бу-бу-бу", гнезда не вьет, мошек не ловит, да еще и как последний дурак в воду ныряет, перья мочит. Псих, а не соловей".
   Соловьи соловьями, а он здесь не для того, чтобы Шута в чем-то убеждать - горбатого могила исправит, и даже не для того, чтобы выиграть. Теперь не то что у Шута, теперь и у деревенского деда, сочиняющего непристойные частушки, не выиграть...
   - Стихоплет! Ты оглох?
   - Задумался. Время вышло? Я готов.
   Менестрель перекинул ремень лютни, послышалось хихикание.
   - Ты хотя бы на всеобщем петь будешь?
   - Спел бы на твоем, но кобольдского не знаю, - немедленно ответил Литт. - Ты Шут, нарочно хамов и наглецов по всем Островам собирал, или так само пришлось?
   - Пой, не разговаривай. Помолчите пока, после скажете.

Заштопан плащ дождем и южным ветром,

И сердце птицей рвется из груди.

Я выйду в путь в тумане предрассветном,

Мне не заснуть - дороги впереди.

В моем мешке лежит пучок сравнений,

Две связки рифм и целый ворох слов,

От остального я без сожалений

Избавился, как узник от оков.

Меня не ждут ни слава, ни награды,

Не нужен мне в алмазах небосвод.

Мои друзья всегда со мною рядом -

Двенадцать струн и семь бессмертных нот.

Где отдохну - известно только Богу,

И капюшоном небо на плечах...

Я не прошу Создателя о многом,

Лишь о дороге в розовых лучах

По шелку трав, вперед, к морям безбрежным,

Туда, где свет танцует на волнах.

Откуда солнце бережно и нежно

Несет нам день на золотых руках.

   Громкий смех заглушил последний аккорд. "Розовых соплях", - еле выговорил Калач, не в силах разогнуться. Шут усмехался, все ватага жеребячески ржала. Стилет утер слезы.
   - Здесь даже говорить не о чем. Сопливая банальность. Мертвая, дурно пахнущая, гнилая древняя поэзия. Еще древнее лютни.
   - Шут, я тебя поздравляю, теперь тебя цитируют и в прозе. Или просто у твоих прихвостней ума не хватает, чтобы процитировать себя?
   Поднялась буря.
   - Тихо! - гаркнул Литт. - Молчите! Дайте слово своему идолу, может быть, и мне найдется, что сказать.
   Шут превзошел самого себя.

Стихи склеивать

Не фунт изюму,

Челюстями крошить.

Души волосы

С досады рвать,

Захлебываться,

Выныривать, хвататься за дерево,

В лоб получать

Из неумелой пращи,

Что при себе носит

Всякая слюнявая тварь.

Смотреть на солнце,

Пусть говорят - слезы, мол...

Нырять в ума темень,

Стирать с локтя

След от зубов,

Не ходить, а летать под стол,

Прыгать за разом раз

Выше, чем голов крыши.

   Тишина установилась, стоило Шуту опустить литарну. Калач молча поклонился, поклон повторили все. Литт хмыкнул. Этот простой звук вызвал неоправданно бурную реакцию. Калач пошел пунцовыми пятнами, волосы Стилета вздыбились еще больше, Шут пожелтел.
   - Растешь, - с той же ухмылкой сказал Литт. - Неплохо. По-настоящему неплохо. Но не лучше, чем мое.
   - Ты соображаешь, что городишь? - потерял остатки вежливости Калач. - Твои розовые сопли и...
   - И ваша новая поэзия? Да, вполне равны.
   - И он стоит во главе Лиги? Там все такие, или он один?
   - Приходи - увидишь, - пожал плечами Литт.
   Худощавый парень с угловатым лицом, единственный, кого не видел Литт в Доране, выпятил губу.
   - Зато я уже вижу, - громко сказал Стилет. - И уже слышу. Шут, ты зря тратил время на это убожество. Он не понимает разницы между собой и тобой, чего ты еще от него хочешь? Он не отличает драгоценного камня от кучи дерьма, как ты хочешь, чтобы он был ювелиром?
   - Я как раз этого не хочу.
   - Да ты поэт, - фыркнул Литт. - Давайте-ка, господа новаторы, по существу. Без воплей об устаревшем стиле.
   - Это невозможно, - покачал головой Стилет. - Твоя поэзия сдохла, и сдохла раньше, чем перестали играть на лютнях.
   - Что ты к лютне привязался? - грубо ответил Литт. - На чем хочу, на том и играю.
   - Ты меня понял, - поднялся юноша. - Ты не можешь написать ничего стоящего, потому что все стоящее уже написано за сто веков до тебя. Нужно менять стиль, иного не дано. Менять атмосферу, менять само предназначение поэзии! Что у тебя? Гнилые образы, штампы, трупы метафор, зараза, скверна и гнилье. Ни строки свежей, ни слова нового - одна дрянь. Все это уже сказано, обсосано и выпито до дна. Все эти "небеса в алмазах", "розы-морозы", "кровь-любовь" - это пошлость и больше ничего. Кощунство.
   - Нищенство, - сказал кто-то. - Духовное убожество. Строка там, строка тут, с миру по слову, Стихоплету слава.
   - Все стоящее сделано до нас, - повысил голос менестрель. Его забрало за живое. - Здесь ты прав. И что теперь: есть не ртом, а противоположным местом, а вместо девушек любить коз? Сжечь ко всем пикси книги, снести дома, уйти в леса и залезть на деревья? Все было до нас. Да, было! И мне нравится, что оно было! Я хочу видеть голубое небо, а не фиолетовое в крапинку, хочу любить женщин, хочу читать Диньяра и Китира. Да, все уже было! И что, нам теперь и не жить?
   - Жить! - рявкнул Стилет. - Жить, а не сидеть в болоте. Ничего стоящего за все тысячи лет придумано не было...
   - Тебе больше козы нравятся? - невинно спросил Литт.
   - А тебе нравится выглядеть идиотом? Ты меня понял. Мы воюем, мы живем в нищете, мы болеем и умираем - какого пикси ты тут городишь о славном прошлом?
   - А ты хочешь жить вечно? Нет, Стилет, я вполне серьезно. Хочешь?
   - Хочу!
   - Дурак.
   - А ты хочешь сдохнуть через пятьдесят лет - это если очень повезет? Мы рождаемся на свет, живем, любим, ненавидим, творим, боремся - ради чего? Чтобы сдохнуть?
   - Чтобы оставить след. Если, конечно, повезет и хватит сил. А за вечной жизнью - это тебе в чистый квартал. Неужели хочется того же?
   - Вот знаток эльфов, - хмыкнул Калач. - Сейчас он нам расскажет о жизни вечной. Она, Стихоплет, как, входит в прейскурант?
   - Слушайте, идиоты, и не говорите, что не слышали. Вечная жизнь - это вечная ноша. Эй динаэрти холо, эй лиртоэти дагаро'та. И нести тяжело, и бросить жаль. Эльфы в этом плане ничуть не счастливее нас. Они тоже боятся смерти, они тоже не знают наверняка, что там, за чертой. У нас уже есть вечная жизнь - для чего нам еще одна?
   - Ты это сейчас серьезно?
   - Более чем. Мы живем вечно, только в разных состояниях, а эльфы в одном. Так стоит ли им завидовать?
   - Тебе бы в священники податься, прихожан облапошивать. Хорошо получается. Куда лучше, чем стихи писать.
   - Калач, я промолчу, куда лучше всего податься тебе, догадайся самостоятельно. Спрошу только одно - продолжаем или мне сейчас уйти?
   - Обиделся. Как девка.
   - С вами говорить, легче в нужник нырнуть. Шут, продолжаем?
   - Да, разумеется. Молчите все. Венок стихов.
   Литт пожал плечами. Хоть веник. Стыд улегся, осталось тошнотворное чувство, будто действительно купался в нужнике. И желание поскорее выяснить, что можно и уйти.
   Шут прищелкивал такие рифмы, что Литт только морщился от боли, ему казалось, что в позвоночник ввинчивают раскаленный прут. Смех вокруг не утихал, хотя большинство к третьему туру не смеялись, а икали и всхлипывали. Наконец Калач утер слезящиеся глаза и поднял руку.
   - Отдохни, Шут. Да и нам не мешает, а то того и гляди, со смеху лопнешь.
   Шут был совершенно серьезен. Свита того не заметила. Калач торжественно объявил:
   - Что и требовалось доказать. Ты ничтожество, Стихоплет, и ты низложен.
   - А ты кто такой, чтобы отдавать подобные приказы? Да, я проиграл, и проиграл в честном поединке, но о председательстве речи не...
   - А теперь пойдет! Ты не достоин быть даже в Лиге, не то что в ее главе. Ты низложен, и ты сам объявишь о том остальным.
   - А повеситься на ближайшем фонаре не надо? Хочешь власти, создавай свою Лигу, милости просим. Эту я вам не отдам.
   - Ну ты и тварь, Стихоплет, - протянул Стилет. - На твоем месте повеситься на фонаре - самый умный поступок. Не всякое дерьмо так воняет, как твои стишки.
   - Помолчи-ка, Стилет, - дошло до Шута. - Стихоплет, а что это с тобой такое, в самом деле? Вдохновение кончилось?
   - Твое какое дело?
   - Мое - почти никакое, - усмехнулся Шут, но глаза его остались серьезными. Он понимал то, чего еще не уловили его приятели. - Братья, мне это не нравится.
   - Это никому не нравится. Мало того, что поэт ни к черту, так еще и эльфам...
   - Погоди, Калач, со своими эльфами, я о другом. А ведь действительно странно. Не находите? Ну ладно, вы Стихоплета и видите второй раз, а ты, Калач, тоже не замечаешь?
   - Чего? Того, что дурак свихнулся окончательно? Туда ему и дорога. Как и дружку его.
   - Что-то ты слишком много о моем друге знаешь? Откуда, если не секрет?
   - Не секрет, - осклабился Калач. - Совсем не секрет. Я его видел, и, видимо, наша встреча ему мало понравилась.
   - Что? - опешил Литт. - Когда ты его видел? Вечером?
   - Аккурат в восемь часиков, - в тошнотворной манере заговорил Калач. - У складов, знаете ли... Они, господин эльф, то есть, там прогуливались. Зря. Темное место, люди нехорошие.
   Литт сглотнул и уставился на Калача, не в силах понять, шутит тот или говорит серьезно.
   - А ты и не знал, бедняжка, где дорогого вечером носит? Или он, не приведи Небо, домой ночевать не пришел?
   Менестрель не ответил, его лицо говорило лучше всех слов. Шут усмехнулся, Стилет прыснул, Калач соболезнующе вздохнул.
   - Не пришел. Какая жалость. Что же с ним стряслось? Дай-ка подумать... Отравился скверным пивом - быть не может, зараза к заразе не липнет; девочку нашел - тоже небылица, не променяет он тебя на женщину; остается одно - зарезали его, болезного.
   У Литта на всю комнату клацнули зубы.
   - Перестань, Калач, он еще в обморок упадет.
   - Нет, Шут, не упадет. Выжил ведь он нынешней ночью. Всю ночь, наверное, не спал, милого своего искал.
   - Искал, - с трудом выговорил менестрель. - Скажи, пожалуйста, Калач, а что ты делал у складов в восемь часов? Вдохновения искал?
   - Тоже твоего дружка искал, хотел кое-что ему передать. Да он до тебя не донес. Тяжело, видно, пришлось.
   - Ты, Калач, или дурак, или еще хуже. Скажи честно, умри Ирис, ты бы обрадовался?
   - Обрадовался? Нет, что ты, как можно. Я бы был на небесах от счастья! И, судя по твоей физиономии, до моего счастья не так и далеко. Скажи честно, жив твой дружок?
   - Друг. Не дружок, не приятель, не знакомый - друг.
   - Таких друзей... - со смехом начал Калач, но захлебнулся фразой. Литт сгреб его за грудки так стремительно, что поэт едва не откусил себе язык.
   - Таких друзей, - громким шепотом сказал менестрель, - у тебя не было, нет и не будет. За таких друзей жизнь отдать - честь. А будешь ухмыляться, сука, я тебе все зубы пересчитаю.
   Калач от сильного толчка полетел назад и едва не упал. Шут успел подхватить товарища. За спиной Литта сомкнулся строй. Шут тихо сказал:
   - Кажется, я понимаю, в чем тут дело. Стихоплета скоро не будет, я прав? Джис говорил, что ты расплачиваешься собой, и мы поняли это немного не так. На деле все куда более омерзительно. Калач, теперь до тебя дошло? Ну куда человек мог деть свой, пусть и невеликий, но талант? Да, Стихоплет всегда нес чушь и банальность, но раньше ее хотя можно было слушать, не опасаясь за здоровье. Теперь же... даже затрудняюсь сравнить. Отрыжка кобольда и то в большей степени поэзия. Что же он такое тебе дал, что ты расплатился своей душой? И не зря ли расплатился?
   - Не зря, - ответил Литт. Шут как всегда увидел правильно, но неверно истолковал. - Он дал мне жизнь, я уже говорил. А насчет того, что с Ирисом случилось... Хороши шутки, не пошутить ли и мне?
   - Я и не думал шутить. Ты, вместо того, чтобы его искать, праздновал бы лучше. Одной мразью на свете меньше, одной эльфийской тварью...
   - Во-первых, Ирис не эльф.
   - Да, он хуже.
   - Во-вторых, я уверен, твои слова по достоинству оценят в месте не столь отдаленном.
   - Ради эльфийского, то есть извини, просто выродка без роду и племени, предашь...
   - Кого, Калач? - усмехнулся Литт, поворачиваясь к двери. - Ну, кто ты мне? Коллега? - нет, куда мне. Друг? Соратник? Родственник? Соплеменник? Нет, потому что ты меня за человека не считаешь. Предать можно только своих, а ты мне никто, Калач. Доброго здоровья. До св.., то есть прощайте, господа. Надеюсь, не свидимся.
   На постоялом дворе Литта ждал Ирис, с порога поприветствовавший вопросом в лоб:
   - Тебя где носило? Я уже начал думать, что ты в Телеге утонул.
   - Хорошо бы... - бухнулся менестрель с ногами на кровать. - Я как только что из навозной кучи. У тебя что-нибудь есть?
   - Нет, кроме предположения, что мои убийцы умеют летать. Или, на выбор, телепортироваться или испаряться в воздухе. Буквально через несколько минут после того, как меня ударили, целая толпа беспризорников шарила по моим карманам - и никого вокруг не было.
   - Или был тот, на кого они не обратили внимания.
   - И на кого же, интересно, не обратит внимания толпа малолетних ублюдков? Такие и крысы мимо не пропустят, развлекутся.
   - Действительно... И что ты думаешь, неужели и впрямь телепортация? И на кой черт втыкать в тебя нож? Свалить вину на людей? Бред спятившего пикси. Для чего тогда убивать отлученного?
   - За полноправного голову оторвут.
   - Да нет... не может быть, не могли так основательно эльфы сойти с ума.
   - А могли они сойти с ума настолько, чтобы покупать людей? Чтобы отказывать в помощи умирающему ребенку? Мне тоже хотелось бы верить, что все это морок, помешательство, козни пикси, галлюцинация, но как-то не верится.
   - Что теперь?
   - Я попросил этих ловких карманников предупредить всех, кто теоретически способен на убийство эльфа.
   - Что ты сделал? - Литт приподнялся на локте.
   - Да, они сделают. Раз уж я воскрес из мертвых, найти и наказать этих сопляков мне совсем нетрудно.
   - Ага...
   - А ты чем занимался?
   - Да, ерунда... только время потерял. Помнишь, с Шутом поединок... ну вот... Чушь полнейшая. Я думал, они хоть что-нибудь знают, но какого там пикси. Калач такой бред нес, слушать...
   - Погоди-ка, погоди, - Ирис поморщился, пытаясь вспомнить. - Точно! Литт, в точку! Калач, он самый!
   - Что - Калач? - резко сел Литт. - Говори же! Его ты видел у складов?
   - Да, его. Что?
   - Он это же сказал. Ну и дальше? Видел ты его... когда?
   - Погоди... хм... да в восемь часов и видел. Странно.
   - Он и про время говорил. Нет, вот уж это совершеннейшая ерунда, похуже эльфов-работорговцев. Калач-убийца. Совпало.
   - Очень интересно совпало. О Калаче действительно не думается... но совпадает до секунды. Вот теперь я вспомнил совершенно отчетливо - мы беседовали с Калачом у складов, на том самом месте, где я лежал, и беседовали до восьми часов. Он, кстати, просил передавать тебе привет и назначал время вашего поединка.
   - Ну да...
   - Мы поговорили, беседа не заняла и двух минут, и то с учетом всякой пошлости... Затем вдалеке послышался звон - часы на башне управы отбивали восемь раз. И... после этого вновь провал. Ничего. Восьмой удар, и пропасть. Через несколько минут меня нашли в луже крови. Что говорил Калач?
   - Небо... Он говорил, что тебя зарезали, что это хорошо, что, мол, встречался с тобой и предал такое, что донести до дома ты уже не смог. Небо, я посчитал, что он так шутит. Может, мне тоже пошутить и дойти все-таки до управы?
   - И что ты скажешь? Было покушение на отлученного. Доказательства - слова поэта. Тебя к целителю отправят, если не в зоопарк.
   - Нет, Калач просто в голове не укладывается. Собака, что лает, обычно не кусает. Но время! Это что же получается - Калач с тобой поговорил, только отошел, явился посторонний в шапке-невидимке, воткнул в тебя нож и спокойно ушел?
   - Пока это самая жизнеспособная версия. Про шапку-невидимку я как-то не подумал. Литт, можешь дословно вспомнить, что говорил Калач?
   - Постараюсь.
   - Вспомни. И вспомни еще, с какого момента он начал говорить, будто меня зарезали. Ты его ничем натолкнуть не мог?
   - Твою бабушку тридцать пикси! - вырвалось у менестреля. - Врал Калач, как пить дать врал. Шутник, фею ему в подружки. Сначала он сказал что-то вроде того, отчего бы я такой уставший, чем это мы всю ночь занимались. Не дословно, но смысл такой. А потом его понесло на мертвецов. Да, черт, я сам его про вечер спросил. О, Небо, какой я идиот! И вид, наверное, у меня был соотвественный, трудно было не догадаться, что случилась беда, - менестрель огрел себя по лбу. - Ирис, я полнейший кретин. Наблюдатель из меня как из лютни лопата.
   - Не огорчайся, на безрыбье и рак рыба. Копать лютней, согласен, не совсем удобно, зато горит она хорошо.
   Литт расхохотался, а, отсмеявшись, сказал:
   - Знаешь, если сегодня вечером будет хоть один свободный стол - можешь смело топить лютней камин. А я уйду в монастырь. В женский.
  
   Вечером в "Спелой Груше" яблоку негде было упасть. Весть о том, что, несмотря на вчерашнее происшествие, Стихоплет будет играть, разнеслась еще быстрее сплетни о ночном чуде. К семи часам трактир был забит под крышу. Люди сидели по столам, под столами, лепились по стенам, а самые отчаянные пытались забраться на стойку. Непоместившиеся облепили окна и, будь на дворе лето, нырнули бы в дымоход.
   Рем с женой сбивались с ног, пытаясь обслужить хотя бы тех, кто поближе к стойке; трактирщик вытащил бочки какого-то неведомого пойла - никто не стал разбираться. Алаты и суны текли нескончаемым потоком и регулярно падали на пол; Рем утирал лоб, улыбался и вновь ловил себя на желании подмигнуть Литту. Супруга его обмахивалась передником, не веря своим глазам - такого количества посетителей они не видела даже во время приезда Главного Министра.
   Литт сбился с программы выступления, не успев ее начать. Петь о свободе в Телегуине значило сыпать соль на рану или, что вернее, лить масло в занимающийся костер. Петь о чем-то совсем отвлеченном значило издевательство над людьми, живущими в этом огромном склепе. И Литт стал петь все подряд, не соблюдая никакого порядка. К пятой песне посетители "Груши" вздохнули легче, к десятой трактир дрожал от хорового припева.
   Через два часа слушатели - пьяные и веселые - ругали местные порядки и всю управу, вместе взятую. Трактирщик не вмешивался, жена его, поглощенная пересчетом денег, тем более. Какой-то бородатый высказал своевременное соображение насчет соглядатаев - трактир грохнул хохотом.
   - А что? - возмутился бородач. - А что? Вы говорите, а вдруг нас слушают? И что могут подумать?
   Бородача похлопали по плечу, поставили пива, усадили на освободившееся место и посоветовали больше пить и меньше думать. Окна трактира запотели, дышать было нечем, огромные подвесные лампы ничего не освещали, и только камин светился красным жаром.
   Литт выудил из кармана последнюю личку и протянул Рему. Трактирщик шмыгнул глазами по стойке, подумал и налил менестрелю яблочного сока. Слушатели терпеливо ждали, внимательно наблюдая, как Литт пьет. Во внезапно наступившей тишине чей-то голос произнес:
   - Эх, и паскуды же! Такому человеку, да горсть золота - и то не жалко. Паскуды и есть.
   Литт отставил кружку и улыбнулся.
   - Заказывайте, люди. Все, что хотите - если знаю - спою.
   Трактир едва не распался на части, а Литт едва не оглох от воплей и едва не охрип, пытаясь вразумить телегуинцев. Рем сообразил очень быстро, ему не хотелось лишиться заведения в такой удачливый день - и притащил бумагу, перья и чернил. Благо, Телегуин город просвещенный и почти каждый его житель грамотен.
   Выступление затягивалось. Литт не чувствовал ничего, кроме усталости. Ни следа той пьянящей волны, что поднимала его над слушателями и над всем миром. Только усталость, только боль в пальцах и горле. И понимание - нельзя сейчас останавливаться. Никак нельзя.
   Телегуинцы будто пили песни, как песок пьет воду - быстро и без следа. Миг, и песок сух, можно лить заново. О времени можно было только догадываться, может быть, уже заполночь. Ни один человек не вышел за порог трактира, ни один из стоящих снаружи не отошел от окна, не отправился спать. Смолк голос алатов и хмельных напитков, только ночная тишина, только лютня и только певец, которого готовы были слушать вечно.
   Неизвестно, сколько продолжалось бы выступление, и смог бы Литт наутро подняться, если бы не одно событие. В очередной паузе, пока певец пытался восстановить дыхание, к ногам падали все новые и новые записочки, и последнюю Литт прочел вслух.
   - Спой про то, какие в управе суки.
   Толпа онемела. Менестрель рассмеялся и легко вскочил на ноги.
   - Спою, отчего не спеть. Песня про то, какие в управе... собаки.

Зашел я как-то раз в кабак

Узнать, что говорят и как.

Достал чернила и перо,

Достал бумагу и скребло...

Мой слух совиному подстать -

Я приготовился писать.

   Первый куплет зал выслушал в полнейшей гробовой тишине. Литт перехватил полубезумный взгляд Рема, улыбнулся и продолжил.

Трактирщик объявил, что он

Намедни был с чужой женой.

Она с ним ласкова была

И мужнин пояс отдала.

Пишу: "и пояс тот хорош,

На мой потерянный похож".

   - Это же не про то песня, - пробасил на весь зал бородач, уговоривший дармовое пиво и перешедший на платное вино. - Это же не про управу..
   Зал сотряс дикий хохот. Смеялись те, кто сидел и стоял. Окна ходили ходуном от смеха, смеялись те, кто висел на ставнях снаружи и те, кто пристроился на пороге.

Торговцы хором говорят,

Что ходят к ней уж год подряд.

Живет она недалеко,

На площадь Вдов ее окно.

Дом синий с крышей голубой...

Пишу: "и дом похож на мой".

   Хохотали средней руки торговцы, ремесленники, мелкие лавочники и трубочисты; охранники, наемники всех мастей, подмастерья и книжные работники. Смеялся трактирщик, утирала передником глаза его жена. Хихикали служанки, грохотали стражники и таились смешинки в уголках глаз работников управы.

Фонарщик хвастаться пошел,

Что час, как от нее пришел.

Ее супруга дома нет,

Фонарщик съел его обед:

Двух уток, кашу и блины.

Пишу: "как у моей жены".

   Лютни не было слышно в хохоте, но слова услышал бы и глухой.

Со смехом трубочист сказал,

Что ее мужа здесь видал.

Что вровень муж умом с ослом,

Что он сидит за тем столом,

Что он доносчик и свинья...

Пишу: "ну в точности, как...".

   Последнее громовое "Я!" стихло, обрубленное тихим голосом. Интеллигентного вида человек с такими глазами, что у менестреля засосало под ложечкой, вышел к Литту и вдруг поклонился певцу. Тот ответил на поклон, не совсем еще понимая суть произошедшего. Человек со странными, будто чересчур светлыми, чересчур маленькими, чересчур цепкими глазами, протянул Литту руку. По залу прошла волна, Рем вытаращил глаза, его жена едва не уронила кружку.
   Четверо молодых людей в зале переглянулись, один, с копной светлых вихров шепнул приятелям несколько слов. Те согласно закивали, и светловолосый полез в карман.
   Литт пожал узкую сухую ладонь и взглянул в самые глаза человека. Теперь он все вполне понял.
   - Хорошо поешь, - тихо сказал человек, - очень правильно. Господа, - громко объявил он на весь зал, - продолжайте веселиться. До свидания, уважаемый певец. До свидания, хозяева, - последовал легкий кивок в сторону побелевшего Рема. - До завтра, смею надеяться.
   Литт хотел что-то сказать, но человека рядом уже не было. От него остался лишь едва уловимый запах всемогущества и, как опавший лист прошелестевшее - "деньги оставь себе. Заслужил". Рем из-за стойки молча таращил глаза на закрывшуюся дверь, не замечая, что мочит передник в пиве.
   Выступление быстро сошло на нет. Литт спел еще с десяток песен, и объявил об окончании выступления. Никто не возмущался, телегуинцы все понимали очень хорошо и даже лучше. Людское море речушками вытекло наружу, разбилось на ручейки и потекло по переулкам и улочкам. Зал опустел за считанные минуты. Задержались несколько человек, среди них, к изумлению менестреля, Стилет с компанией. Впрочем, изумляться Литт как следует не мог, он только кивнул на откупоренную бутылку, впихнутую ему в руку.
   - Где Шут? - спросил он для чего-то.
   - А шут его знает.
   - Ага. А вы чего?
   - Да так, мимо шли... Поешь ты лучше, чем пишешь.
   - Да, ты не держи зла. Выпей за здоровье Шута.
   - Если бы я держал зло всякий раз, когда ваша компания меня цепляет, в мире наступила бы полнейшая идиллия, а меня бы разорвало. Выпью. Вас, ребята, не приглашаю, потому как болтать у меня сил нет. Силы у меня есть только чтобы под лестницей не уснуть.
   - Как у тебя с этим эльфом? Нашелся он?
   - Ребята, я думал, это проблема одного Калача, но, вижу, заразная штука. Мой вам совет - сходите в бордель - самое лучшее средство от разлития семени в голове. Привет Шуту.
   Дойдя до двери, Литт уговорил содержимое бутылки, кстати, очень недурное. Голова, и без того неспокойная, пошла кругом. Менестрель хихикнул, дернул дверь, сделал шаг и вдруг его шатнуло в сторону.
   - Ты это что? - удивленно приподнялся на кровати Ирис. - Допьяна напелся?
   - В самую точку. Вусмерть.
   Литт рухнул на кровать, не раздеваясь и заснул, не донеся головы до подушки. Через час он проснулся от страшной жажды. Внутри все горело так, словно за минувший час кто-то успел его выпотрошить и во внутренности насыпать энортиольского белого перцу. Литт с трудом поднялся, голова страшно кружилась, в глазах было темно. Он помнил, что на подоконнике должен быть кувшин, и все мысли были о воде. Жжение внутри стало непереносимым, менестрель едва сдержал стон. Ощупью, кое-как, едва не расшибившись о стол, он добрался до кувшина, но поднял его едва-едва. Руки не слушались, во всем теле появилось дребезжание, пальцы разжимались, словно были тряпочными.
   - Литт, что там у тебя?
   Менестрель сделал глоток, холодная вода провалилась в горящий желудок, и в тот же миг колени Литта подкосились, пальцы разжались сами собой, и кувшин с грохотом упал на пол. Но ни этого грохота, ни восклицания Ириса Литт уже не слышал, потому что в то же самое мгновение потерял сознание.
  
  
   Глава 6. Змея в высокой траве.
   - Какого дьявола? Литт!
   Менестрель очнулся от того, что Ирис тряс его за плечи. Голова кружилась и на попытку подняться тело не отреагировало совершенно.
   - Литт, какого дьявола, что с тобой?
   - Вот бы знать... - прошептал музыкант. - Дрянь какая-то...
   - Погоди-ка, не нравится мне это, - эльф в одно мгновение зажег свечу, и свет этот так резанул по глазам, что слезы выступили. - Та-ак...
   - Убери, убери ее.
   - Я давно уже убрал, - растерянно сказал Ирис. - Литт, сознавайся, что ты пил?
   - Да ни... Стилет, что ли, постарался! - вырвалось у него в тот же миг. - Вот придурки.
   - Придурки, говоришь... Ты, кажется, с бутылкой явился - та самая?
   - Да, Стилет угостил. Да постой, Ирис, они разве что пошутили...
   - Угостил, говоришь. Сдается, я его самого угощу. Так, что до конца жизни хватит.
   Эльф вылил капли вина на ладонь, понюхал, попробовал и замер с открытым ртом.
   - Что?
   - Ничего я не понимаю. Совершенно ничего. Может быть, я с ума сошел?
   - Что там? Ирис!
   - Не ори... Сдается мне, все действительно повторяется, и суп из морского дракона черен как никогда.
   - Ирис, скажи толком.
   Эльф не ответил, он выскочил за дверь так быстро, что менестрель понял это только по стуку засова. Литта вновь затрясло, стало вдруг до невозможности холодно, так что зубы застучали, и только внутри горело огнем. Голова кружилась все больше, подступила тошнота.
   Дверь стукнула, Ирис, чему-то улыбаясь, сунул другу огромный ушат.
   - Держи. Я сейчас.
   - Ирис, да постой...
   Договорить Литт не успел. Рвота не прекращалась несколько часов, ничего подобного Литт не испытывал за всю жизнь и надеялся не испытать вновь. Когда прояснилось в глазах, он всерьез удивился, не увидев собственных внутренностей в ушате.
   - Небо... прошептал он, силясь подняться. Это удалось, ноги хоть и дрожали, но ощущения, что из вынули все кости, больше не было. - Небо, Семеро Сильных, это что же такое было?
   Ирис, который сидел напротив на собственной кровати, невесело усмехнулся.
   - Видимо, это в самом деле, были Семеро. Иначе очень сложно объяснить. Понял?
   - Не совсем, - Литт сомнамбулически обошел ушат и упал на кровать. - Понял только одно - кому-то, кажется, надоели не только эльфы, но и менестрели.
   - Не просто надоели, а как заноза в глазу. И уж во всяком случае не твоим коллегам. Эти придурки действительно пошутили. И тем самым спасли тебе жизнь.
   - Что они сунули в вино?
   - Да рвотный корень, что же еще. Постарались, и как ты только его за заметил?
   - М-да, тонкий намек... А я не заметил бы, хоть лягушку мне в вино сунь. Совсем ничего не соображал.
   - Стало быть, настоящий яд уже начинал действовать. И вот он убил бы тебя, убил бы еще вернее, чем нож в бок. Ты бы просто не проснулся. Что ты пил такого?
   - Ничего, - передернул плечами Литт. - Обедали мы вместе. Разве только тебя яды не берут.
   - Мне это нравится.
   - Это туман, Ирис, помнишь? - сказал вдруг менестрель. - В тумане гнилая колода кажется медведем, а ямы с колом на дне не видно совсем. В тумане не видно ни друзей, ни врагов, все одинаково серые.
   - М-да... Туман. Или, еще ближе - высокая трава. Высокая трава, в которой затаилась змея. И самое скверное, знаешь что?
   - То, что она нас видит, а мы ее - нет.
   - Даже не это, а то, что броска змеи из травы не различит даже эльфийский глаз.
   - И кому надо? Кому нужна моя смерть? Что-то не сходится, Ирис, из управы благодарят, и тут же кто-то убивает...
   - Из управы благодарят?
   Литт кивнул и рассказал о заказанной песне и реакции на нее. Ирис уткнулся подбородком в сплетенные пальцы.
   - Мне и самому не нравится. Хуже нет, когда ты чем-то обязан властям. Когда власти считают, что одолжили тебя. Уходить нам надо, Ирис. Уходить, пока из меня не сделали комнатного музыканта или, на выбор, покойника. А из тебя и того хуже.
   - А вот здесь ты прав. Охотиться на змей в траве - занятие на любителя. Еще день, и мы вообще можем остаться на местном погосте на вечное поселение. Вечером выйдем.
   - Почему вечером?
   - Потому что, хоть ты мне и друг, а нести тебя мне не хочется.
   - Ирис, ты понимаешь, что это был за яд?
   - Нет, - покачал головой эльф. - Симптомы к десятку подходят, только из всего десятка нет ни одного хорошего. Так что лежи, уважаемый менестрель, не прыгай и молись за здоровье Стилета и его компании. Дабы чувство юмора у них не иссякло и впредь.
   - Будет сделано, - Литт закрыл глаза. Голова все равно кружилась.
   - Нет, Литт, лежи, а не спи. Слышишь?
   Менестрель открыл глаза.
   - Почему?
   - Потому что можешь не проснуться. Если это то, что я думаю, то эта гадость останавливает дыхание. Человек просто забывает дышать, и умирает. Во сне это сделать легче легкого.
   - Тогда мне не надо и лежать, - подскочил Литт. Его шатнуло в сторону. Он упрямо сел на кровати. - Что делать станем? Который там час?
   - Да, наверное, пять-шесть. Есть, конечно, один очень хороший способ не заснуть, но денег...
   - Да запрещен здесь этот способ, - фыркнул менестрель. - Хотя... ты прав, лучше нет, и знаю я одно место, где и без денег... Пойдешь?
   - Пойти - пойду, но участвовать не стану. Прогуляюсь. Голова уже кругом идет.
   - А-а, конечно... - Литт не без труда сохранил равновесие, оглядывая себя. - Сойдет. Я и не в таком виде к ним ходил.
   - Они - это подпольный бордель?
   - Ага. Подвальный.
   Подвальный бордель располагался в кварталах, называемых в Телегуине Трешкой. Почему и отчего, менестрель не знал, он знал только, что в Трешке надо родиться, чтобы выучить все ходы и выходы, все лестницы, закоулки и подворотни. При желании можно было и по крышам сбежать - дома тесно лепились друг к другу, цеплялись крышами и знающему человеку ничего не стоило добраться за полчаса на другой конец города.
   Трижды постучав в рассохшуюся дверь, друзья довольно долго ждали ответа. Ответ оказался полной женщиной средних лет.
   - Литт, - мило улыбнулась она повисшему на косяке менестрелю, - здравствуй, дорогой. Зашел тетю проведать? Молодец, заходите, мальчики.
   Из любопытства Ирис решил считать себя мальчиком и спустился за менестрелем, спотыкающимся на каждой ступеньке, в полуподвал. Здесь ничто не напоминало обыкновенный дом увеселений. Казалось, всего только комнаты, населенные непримечательными жильцами. Так оно и было днем, а ночами менялось.
   Очередную дверь отворила сухонькая старушка, скользнула подслеповатыми глазами по мужчинам и молча указала внутрь.
   Ирис смерил взглядом двух девчонок едва ли семнадцати лет отроду, догадался не морщиться, не встречаться с Литтом взглядом, лишь поправил капюшон и присел на первый попавшийся колченогий табурет.
   - А ты что же, родной? - улыбнулась хозяйка.
   - Тетя, твое гостеприимство стоит как прежде? - вклинился Литт, улыбаясь девчонкам совершенно пьяной улыбкой.
   - Как прежде. От добра добра не ищут. Вина?
   - Э-э, нет, с меня хватит. Та-ак, держи... все верно?
   - Считал ты всегда правильно, дорогой, - женщина потрепала менестреля по щеке и исчезла за дверью.
   Старушка придирчиво смотрела на Ириса, словно хотела взглядом согнать его с табурета.
   - Бабушка, - сказал тот, - садитесь рядом. Поговорим. Литт, исчезни уже.
   - А я думала, вы тоже вдвоем, - хихикнула одна из девчонок, помоложе, с круглыми ямочками на щеках. - Ты ведь тоже стихи умеешь сочинять?
   - Тоже умею. И кто это?.. Шут с Калачом? - пришел в восторг Литт. - Вот извращенцы!
   - Зачем ты их так? - не поняли шутки девчонки. - Они ведь с нами были, только менялись.
   - Без подробностей, девочки, не хочу представлять себе голого Шута, мне его и одетого вполне хватает. Два придурка. И часто они здесь?..
   - Да и сейчас есть, - засмеялись потаскушки. - Можно позвать.
   - Вот еще! Мне одному больше достанется. Я жадный.
   Дальнейшие слова менестреля утонули в общем хохоте и треске старой бабушкиной кровати.
   Шум из коридора Ирис уловил, разумеется, раньше других. Точнее, другие не поняли совсем ничего, когда эльф ясно услышал возню и крики. От его резкого движения старушка едва не уронила влажную крынку с простоквашей и заворчала. Ирис стукнул что было силы кулаком в перегородку, едва не пробил в ней дыру.
   - Одевайтесь и живее! Тревога! - только и прошептал эльф и вылетел в коридор.
   В коридоре царила кутерьма. Сверху спускались люди в коротких форменных коттах, стучали ботинки, визжали девчонки, кто-то матерился, кто-то бежал в белье, кто-то без белья... Из противоположной двери стражники выволокли двух упирающихся девиц, обеих лишь в нижних сорочках и босиком. Одна из девушек заливалась слезами, и все норовила встать на колени.
   - Не нарушали мы, не нарушали! Помилуйте, не нарушали!
   Стражник отвесил девушке пощечину, та клацнула зубами и захлебнулась слезами. За спиной выдохнуло:
   - О Небо, это что? Паскуды.
   Ирис врос в деревянный настил коридора. Как в страшном сне он видел, как следом за потаскушками выводят Шута и Калача, вполне одетых, но белее форнтиольского снега. Топали ботинки, и в жуткой тишине, установившейся вокруг раскаленным дождем капали слова "Хартия. Параграф восьмой, часть шестая".
   Рука Литта на плече эльфа задрожала, Ирис обернулся - Литт был близок к обмороку. Глаза его распахнулись на пол-лица, он не отрывал взгляда от поэтов и силился что-то сказать, но не мог выдавить ни звука. К лучшему.
   Шут наградил друзей исполненным горячего презрения взглядом, Калач стиснул зубы. Проходя мимо он все же не сдержался, рванулся от стражи и плевок угодил Литту на ботинок. В следующее мгновение Калач упал, подкошенный ударом в живот. Наверх его выволокли под руки.
   Литт дернулся было вслед, Ирис положил другу руку на плечо. Менестрель и сам все прекрасно понимал, и уцепился за стену, видимо, чтобы сдержать первый порыв - бежать следом и все объяснить. Ничего не объяснишь. Ничего не сделаешь, разве только сам с жизнью распрощаешься.
   - Шут!
   Дикий вопль подкинул тьму в коридоре, встрепанная тень пронеслась мимо, наверх. Ирис с Литтом, не раздумывая более - следом.
   Снаружи собралась небольшая, но толпа. Обитателей Трешки всегда привлекали аресты, может быть потому, что почти каждый ее обитатель считал свой арест делом исключительно времени и расторопности управы. За арестованными уже закрывали дверцы укрепленной повозки, толпа вдруг раскололась на части, в прогал ворвался юноша и уцепился за подножку повозки.
   - Ублюдки! Отпустите Шута, он невиновен!
   Литт, Ирис и с пяток местных жителей едва-едва отттащили обезумевшего поэта. Литт с трудом узнал того угловатого, которого не видел в Доране. Лицо юноши было перекошено, глаза горели совершенно нечеловеческим огнем, а по щекам текли слезы.
   Повозка тронулась, юноша начал вырываться.
   - Стой, идиот, - крикнул ему в ухо Литт, - хуже сделаешь! Не спасешь, только сам погибнешь. Опомнись.
   Поэт внезапно прекратил сопротивление и менестрель сглупил, отпустив его руку. Угловатого как пружиной подкинуло.
   - Опомнись! Ах ты мразь, сука продажная, опомнись, значит! Все слышали, куда ты обещал пойти, и что же, хорошо дали? Сколько?
   - Не ори, - по глазам Литту в этот миг можно было дать не двадцать четыре года, а несколько тысяч лет. - Никуда я не ходил.
   - Конечно, сами к тебе пришли. Сука, чтоб тебе в подворотне сдохнуть!
   - Да замолчи ты! Не я Шута выдал, не я, понимаешь, а кто - это и надо выяснить.
   - Правда? Да разойдитесь, что встали!
   Толпа раздалась в стороны, но уходить и не собиралась. Угловатый юноша утер лицо.
   - Ну, что еще скажешь? Не ты, а кто? Эльф твой любимый?
   - Это вас хорошо бы спросить - кто именно? Мне Шут не мешает, а вот вам?
   - Что-о-о? - зарычал поэт.
   - А что слышал. Передать слова Калача мог только тот, кто их слышал. А приплести Шута мог лишь тот, кто знает, что без одобрения Шута Калач и чихать не станет. Так что выбор невелик.
   - Невелик. Убить тебя и дело с концом.
   Удар не успел предупредить даже Ирис. Поэт изогнулся и ударил Литта прямо в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам, получил коленом в лицо и рухнул на мостовую. В следующий миг там же оказался и сам поэт.
   Толпа радостно зашумела. Столько интересного в один день.
   - Слушай, дурачок, - негромко сказал Ирис, - хватит глупостей. Собирайтесь вместе и идите в управу, и не буяньте там, а вежливо засвидетельствуйте, что Шут и Калач никаких крамольных речей не произносили и никого к истреблению эльфов не подговаривали. Чем больше вас придет, тем лучше. А будешь орать и кулаками махать, в одной камере с приятелями окажешься.
   Юноша что-то просипел, что-то очень нецензурное, Ирис покачал головой и помог Литту подняться. Двоих друзей обитатели Трешки проводили долгими взглядами. Юноша так и сидел в пыли, а на попытку сердобольного человека помочь, отмахнулся и скверно выругался.
  
   Вечернее выступление состоялось, и состоялось с тем отличием от вчерашнего, что трактир забился еще больше, а Ирис счел неуместным и опасным делом сидеть в комнате наверху и занял место в первом ряду за два часа.
   Литт превзошел самого себя. Менестрель очень старался скрыть свои чувства, и не нашел лучшего способа это сделать, как спрятать их в песнях. Слушатели пристыли к лавкам, забыв о пиве, Рем за стойкой утирал глаза передником, и даже самые веселые песни сегодня рождали дрожь внутри.
   Ни вздоха, ни реплики, ни шарканья ноги - благоговейная тишина и тихий треск пламени в камине, вот и весь аккопанемент. Выступление началось в шесть, когда Ирис очнулся, было не меньше десяти. Четыре часа пролетели как единый миг. Литт не повторился, не сбился, не переврал ни единой самой тонкой интонации, и ни единого мига не стоял на месте. В какое-то мгновение эльфу померещилось, что пальцы менестреля и струны лютни составляют одно целое, и что выступление может длиться вечно.
   Ровно через пять минут, в середине песни ворвался кощунственный шум. Кто-то вздрогнул, кто-то недовольно повернулся к двери, но большинство не обратило внимания.
   Через миг матерное ругательство перекрыло голос певца, дверь с треском распахнулась, внутрь втекло пламя. В желтом и красном свете образовались темные фигуры с факелами в дверном проеме, темные, но с очень белыми лицами.
   Трактир онемел, Ирис вскочил, но первым сообразил Литт. Он забросил лютню за плечо и неторопливо подошел к впередистоящему. Почти вплотную. Стилет, чьи светлые волосы сейчас не выделялись на фоне лица, ухмыльнулся дико и страшно.
   - Что это значит? - прошептал из-за стойки Рем. - Это еще кто?
   - Молчи, - шепнул Ирис. - Молчи, умоляю, не встревай. Это по нашу душу.
   Литт и Стилет так и замерли друг напротив друга, и страшным становилось их молчание.
   - Наш друг арестован, - тихо и торжественно от отчаяния сказал Стилет, - и приговорен к смерти.
   - Что? - прошептал Литт.
   - Что слышал, а точнее, чего добивался. Мы пришли за одним - за твоей жизнью. За твоей и твоего эльфа.
   Зал безмолвно ждал, Рем задрожал. Он сообразил, чем обернется хоть один факел, брошенный вглубь трактира. Господина из управы не было, не было ни единого соглядатая, о чем впервые телегуинец пожалел. Ирис молча встал за спиной друга, Литт обернулся в зал. Все глаза смотрели на него.
   - Люди, не волуйтесь, это мои друзья!
   - Ты все понял, Стихоплет. Или выходите, или...
   - Замолчи, кретин, - прошептал менестрель в лицо Стилету. - Люди ни в чем не виновны. Я пойду, конечно...
   - Не просто пойдешь, а...
   - А со мной, - тихо добавил Ирис. - Выйдем, господа, и разберемся в другом месте, подальше от хорошо горящих трактиров и хорошо поддающихся панике людей. Выйдем. Только сообразите, что сказать, чтобы...
   - Люди! - по примеру Литта обратился к залу Стилет, пока его товарищи выходили за дверь. - Люди, извините за вторжение, но господина Стихоплета очень желают видеть в ином месте. Я достаточно ясно выражаюсь?
   Слишком много глаз видели вчера сцену встречи власти и искусства, чтобы не понять. Зал остался недвижим, когда Литт и Ирис вышли за дверь; никто не вышел из трактира до тех самых пор, пока факелы не растворились в ночной тьме. Рем, разливая пиво, и краем глаза считая алаты, думал об одном: померещилось ему, или на этих странных факелоносцах в самом деле не было форменных котт.
  
   Друзья Шута факелы погасили скоро, как только растаяли в ночи огни "Груши". В сплошной темноте они свернули с пути к управе на набережную. Оттуда к кустам вдоль Телега. Литт невольно замедлил шаг. Его подтолкнули так, что менестрель едва не растянулся на земле.
   - Страшно? - спросил Стилет, почти невидимый в темноте.
   - Смотря что имеешь в виду. Умирать - нет, я уже умирал, а вот безнаказанность зла - это страшно.
   - Это не страшно, это поправимо. Сейчас и поправим.
   В кустах друзей ждали потайной фонарь, два заготовленных заранее булыжника и веревки.
   - На колени, - приказал Стилет.
   Литт вздохнул.
   - Ребята, мы не оговаривали Шута, - он не смотрел на того, кто связывал ему руки. - Клянусь чем угодно.
   - Пикси тоже клянутся, но никто им не верит, - отозвался угловатый парень, виденный утром.
   - Куда вы дели господина из управы? - спросил Ирис, чтобы отвлечь время. - И где остальные?
   - Сейчас подойдут. А господин из управы занят.
   - Конечно, - усмехнулся Ирис. - Сообразительные люди, а такие дураки. Мы вам, кстати, должны кое-что сказать. А точнее, поблагодарить.
   - Да, спасибо, ребята, - подхватил Литт. - За вчерашнюю шутку.
   - Надо было крысиного яду тебе плеснуть, - с горечью сказал Стилет. - Жаль, не было при себе.
   Кусты затрещали, явились еще четверо. Теперь компания была в сборе. Стилет оглядел всех, свет от фонаря делал его лицо масляным и неживым.
   - С кого начнем, братья? Я предлагаю - с эльфа. С ним не так много связано.
   - Наоборот, я предлагаю, чтобы он посмотрел, - отозвался угловатый парень.
   - Посмотрел на что? - вздохнул Стилет. - Заманчиво, ничего не скажешь, но ты хочешь, чтобы вся округа сбежалась? Да и времени сколько уйдет.
   - Можно, чтобы и не сбежалась.
   - Можно, но для чего тогда?
   Угловатый замолчал, сраженный логикой Стилета. К ногам Ириса примотали увесистый камень, с Литтом сделали тоже самое.
   - Не делайте глупостей, - сказал менестрель. - Мы невиновны. Я сам такое про эльфов говорил, Калачу и не снилось. Что же мне, на себя доносить?
   - Молчи, не унижайся.
   - Небо, идиоты трехклятые! Ирис-то здесь при чем?
   - При том, что оставь мы его в живых, он нам мстить начнет.
   - Ваша правда. Начну. Я хотел только спросить, пока вы меня не утопили, вольных горожан, или как их там, предупредили, чтобы они не шуршали?
   - Что?
   - То. Стало быть, предупредили. Хорошо. Теперь слушайте. Среди вас предатель - это раз. Он ведет вас, куда хочет - два. А хочет он вашей гибели - три. Не только Литт слышал речи Калача насчет эльфов, каждый из вас слышал их куда чаще.
   - Заткнись, отродье. Среди нас не может быть предателей.
   - И все же они есть, - отозвался Литт. - Ирис прав. Ребята, мы хотим помочь, мы не хотим, чтобы Шут... чтобы его...
   - А что ты сделаешь? - в голосе Стилета зазвучали слезы. - Управу штурмом возьмешь? Единственное, что мы можем, это избавить мир от тебя. Надо было раньше...
   - Ребята, это не мы. Да послушайте же, черт вас!..
   Упирающегося Литта подтащили к самому берегу, где кусты обрывались.
   - Меня уже пытались убить, слышите, а вы своей шуткой спасли. Стилет, ведь твоя идея была с рвотным корнем? Я оценил метафору, а еще больше я оценил, что настоящий яд не подействовал.
   - Зато я не оценю. Грустно, что не подействовал, сейчас бы возиться не пришлось.
   - Отравили, говоришь? - хмыкнул угловатый. - Здорово же отравленным по шлюхам бегать.
   - Ребята...
   - Пикси тебе ребята. Братья, заткните его.
   Литту сноровисто сунули в рот смотанный жгутом платок, затянули узел. Менестрель дернулся, головой толкнул одного в грудь, и замер, увидев тонкий клинок на горле друга.
   - Не прыгай, Стихоплет, - ровно сказал Стилет. - Иначе пересмотрим программу вечера, и кардинально пересмотрим. Наплюем на тишину. Кончайте с ним, братья. Да провалится твоя душа ко всем демонам.
   Глухой всплеск заглушил слова. Ирис начал считать секунды.
   - Я сам. Уберите руки.
   - Как скажете, Старшая Мразь.
   Толчок в спину настиг эльфа на самом краю обрыва, он скатился вниз, всеми силами стараясь не переломать себе костей и не запутать веревки. Десять секунд. Холодная вода поглотила все звуки, потащила вниз - быстро, неумолимо. Энергия заструилась по освобожденным от Метки запястьям, как когда-то в башне Вэйната - сильно, страшно, очень больно. Двадцать секунд. Нельзя вздохнуть. Веревка на запястьях лопается, та, что спутывает лодыжки рвется шестью секундами позже. Нельзя всплывать на поверхность. Сорок секунд.
   Ночью, да еще под водой... Ирис нырнул наугад, потому что помнил, что Литта скинули в воду пятью шагами левее. Ничего. Пошла шестидесятая секунда, еще через шестьдесят станет поздно. Ничего, холодная вода под пальцами, темнота перед глазами. Семьдесят секунд. Наконец пальцы затронули нечто, тотчас же от них ускользнувшее. Глубже. Вот он, камень. Восемьдесят секунд.
   Тащить Литта на поверхность очень тяжело, да еще против течения. Поэты будут смотреть вниз, по течению, на тот берег, люди всегда так делают. Да и не только люди. Стало быть, нужно вынырнуть у самого берега выше, там, где начинаются деревья. Вынырнуть бесшумно, и как-то бесшумно привести Литта в чувство. Сто пять секунд. Только бы еще берега не перепутать.
   На сто тридцатой секунде Ирис осторожно, придерживаясь за корень, вынырнул, глотнул сладкий ночной воздух. Темнота, но не та, что под водой. Стилет с компанием дальше по берегу, корни, плакучие ветви ветви до воды.
   Эльф, стараясь представить, что он - лесной и умеет говорить с деревьями, мысленно попросил у ивы защиты и вытащил друга из реки. Корни, ветви, скользкая грязь... дважды чудом сохранив равновесие, Ирис уложил Литта на корень лицом вниз.
   Возвращение к жизни утонувшего - довольно шумное занятие, даже для того, у кого Метка в кармане, а не на запястье. Литт сделал вдох спустя пять минут усилий, закашлялся, - эльф поспешно закрыл ему рот рукой.
   "Тише ты", - он даже не понимал, что говорит не вслух, и что Литт не Харфек и, тем более, не Далек и его не услышит. "Они близко". Менестрель то ли кивнул, то ли его забил озноб.
   Полчаса показались вечностью, наконец Стилет и иже с ним убедились, что утопили они врагов правильно, и тихо удалились через кусты к набережной. Ирис перевел дыхание и откинулся на ствол ивы.
   Литт повозился и сел прямо. Ирис приоткрыл глаза. Менестрель смотрел в сторону, куда ушли несостоявшиеся убийцы.
   - Мы об одном и том же думаем?
   - Не знаю. Я думаю, что завтра же все эти дураки окажутся рядом с Шутом. А сюда нагрянет доблестная стража искать наши с тобой бренные тела.
   - Твоя правда. Идти сможешь?
   - Смогу. Только бы еще видеть, куда именно идти. Туман, высокая трава, змеи...
   Ирис вздохнул.
   - Как ты там говорил, энортиольский суп? М-да... Боюсь, у нас на Альданиоре не знают, как его правильно варить, и набросали туда помимо морского дракона много всякой несъедобности. Если морской дракон, зачем в супе крупа, если каша, для чего в ней жабья икра? Если хотели убить меня или тебя - для чего подставлять Шута? Если все дело в Шуте и Калаче, для чего лить мне всякую гадость и нападать на тебя с ножами? Сдается мне, этот суп варил сам морской дракон, а у него тридцать ног - вот и первый десяток не знает, что делает второй, а третий вообще все из виду потеряли.
   - Да, очень похоже на то. Шута и Калача подвели свои, и мы здесь не при чем, ручаюсь чем угодно. А вот одни ли и те же ноги втыкали в меня нож и лили в тебя яд - этого я, признаться, не пойму. Я вообще не пойму, как такое возможно. Я никого не видел - и меня зарезали, ты ничего постороннего не пил - и тебя отравили. Мистика.
   - Причем, если с тобой еще какое-никакое объяснение можно придумать, то яд вообще никак не объясним. Ни каким образом, ни для чего, ни из-за чего. Хорошо, тебя убили, чтобы, допустим, бросить тень на людей, а меня? На кого тень бросать, на тех, кого и без того днем с огнем не видно? Кому станет хорошо, а кому плохо, если меня отравят? Не зарежут, не утопят, а отравят? Ничего не понимаю.
   - Я тоже, - признался Ирис.
   Друзья выбрались на набережную и замолчали. Привлекать чье бы то ни было внимание в их планы не входило категорически.
   Рем не видел постояльцев, на свое счастье, друзья проскользнули незамеченными. Трактирщик пришел будить их утром и долго стучал в дверь, прежде чем ему отворили.
   - Я уж беспокоиться начал, - радостно сообщил трактирщик. - Хорошо вчера прошло?
   - Лучше не бывает, - хором ответили Литт и Ирис.
   - А-а, вот и ладно. А я вам денежки принес, - трактирщик высыпал на стол груду алатов. - Мне чужого не надо.
   - Сколько здесь?
   - Я не считал.
   - А примерно? - не отставал Литт. - Вчера я ведь у вас одолживал.
   - Не одалживал, а брал свое. Вот ваше - и за позавчера, и за вчера. Там, если круглым счетом, с дальгена три набежит.
   - Спасибо, - кивнул менестрель. - Большое спасибо, Рем.
   - Тебе спасибо, певец. Веришь, впервые за несколько лет себя не чурбаном о двух ногах, а человеком чую. Шутка ли. Спасибо.
   После завтрака, который Рем из уважения принес лично в комнату, Ирис поднялся.
   - Ты это куда? Не в управу ли?
   - Нет. Я придумал, как нам узнать, арестовали наших поэтов-новаторов или еще нет. Прогуляюсь до складов, авось повезет.
   - Авось повезет, и тебе башку проломят. Подожди, пойдем вместе. Одна голова хорошо, а две сразу оторвать рук не хватит. Да и ты замучаешься объяснять, где резиденция этой Лиги новой поэзии. Лишь бы нам встретились те, кто надо, а не сами эти поэты. Мне как-то они поднадоели со вчерашнего.
   - Идем. Только очень прошу, в разговор, если такой случится, не вмешивайся. Я сам с ними договорюсь.
   Литт передернул плечами и для чего-то сдернул с изголовья кровати лютню. Ирис удивленно взглянул, но ничего не сказал. Может быть, и лучше. Оно оказалось действительно лучше. Малолетние разбойники нашлись быстро, будто поджидали друзей нарочно. Ирису они уважительно поклонились, а вот на Литта засмеялись.
   - Это мой друг, - тихо сказал Ирис, и смех затих. - Музыкант, как видите. Спасибо за предупреждение, дальген ваш. Считайте, что подарил.
   - Еще чего надо? - понял чернявый.
   - Да. Как тебя зовут? Мы в прошлый раз как-то это упустили.
   - Жук. Так чего сделать?
   - Проследить за одними ребятами. Проследить, но ни в коем случае не вмешиваться. Нам думается, что у ребят скоро будут неприятности с управой, и хотели бы в том убедиться. Или разочароваться, но чтобы без ошибок, совершенно точно.
   - Повязать их, что ли, должны?
   - Да. Нет, вам они не коллеги, они поэты. Где они там, Литт...
   - На Брежке, второй дом от моста Старых Дев, если смотреть в сторону управы. Дверь сбоку небольшая, рассохшаяся. Общество человек в десять, один особенно примечательный...
   - Вздыбленный такой? - не утерпел Белый. - Как всю ночь на сеновале кувыркался?
   - Можно и так сказать. Смотрите, что с ними будет происходить. Как только произойдет что-то, вы сразу к нам. В "Спелую грушу".
   - Так нас туда и пустили. Хозяин сволочь.
   - Хозяин там один из самых порядочных людей, каких я видел. Приходите вечером, тогда там никто никого не считает. Заодно и послушаете.
   - Так а разве можно песни играть?
   - Бесплатно - да, сами знаете. А я платы за свои выступления никогда не брал.
   - Что, так паршиво поешь? - хохотнул Белый.
   - Приходи, услышишь. Да, кстати, за труды всем приложится. Сколько вам там Ирис, дальген подарил? Я столько же дам, если принесете точные вести. Вас вообще сколько?
   - У меня восемь, у Белого шестеро. Ну и сами мы.
   - Ага, по суну на брата, а вам как начальникам - по два. Устроит?
   - Забились.
   Жук протянул менестрелю грязную в цыпках руку, тот без малейшего колебания крепко ее пожал. Беспризорник ухмыльнулся, и через миг вся ватага пропала без следа среди узких ходов между серыми телами складов.
  
   Вечером среди тех, кто висел на ставнях под окнами "Груши" были восемь оборванных беспризорников - никто не пытался их отогнать, и они не ушли до самой последней песни. Литт снял лютню с плеча вновь заполночь, и восемь мальчишек не ушли до тех пор, пока не вышли последние слушатели.
   - Куда прете, черти? - опешил Рем, увидев вваливающуюся ватагу. - Закрыто на сегодня, а для вас и всегда.
   - Погоди, Рем, это к нам, - менестрель остановил мальчишек на пороге. - Вы куда в самом деле все скопом лезете? У вас есть главный, вот пусть он и доложит. Что, вести появились?
   - Да вряд ли, - отозвался за спиной менестреля Ирис. - Здравствуйте, ребята.
   - Здравствуйте, господин эльф, - в разнобой ответили те. Жук выступил вперед. - Мы это, того... нет, вестей пока нет, мы оставили на стреме двоих, так что не боитесь, мышь не проскочит. Мы это... не надо нам твоего рыжика, себе его оставь. Можно нам завтра опять прийти?
   - Милости просим.
   - Ты откуда их берешь? - спросил вдруг Белый.
   - Кого?
   - Песни, кого еще. Я считал, ты шестьдесят три штуки спел, и ни одной одинаковой. Ты их сколько знаешь?
   - Много, я не считал. Приходите завтра, повторяться не буду. Разве что попросят.
   - А другим можно сказать?
   - Можно, если как люди себя вести будете. Хотя... если понимаете музыку... стало быть, уже люди.
   - Не боитесь, ни одна тварь не сплохует. Слушай, а как ты тут живешь, если играешь задарма? Не может же этот...
   - Может. Рем может. Я же на всеобщем вам сказал - он очень хороший человек.
   Мальчишки даже не нашлись, что сказать, только Жук тихонько скверно выругался от избытка чувств.
   - До свидания, ребята, - кивнул менестрель.
   - До свидания, - культурно ответил Белый.
   - Покедова, господин певец, - подхватил Жук. - Если че, какая падла че зашк... сделает - говори, мы так выдадим, своих не узнает. Больно ты петь кну... мастер.
  
   Вести пришли рано утром, еще до рассвета. Отворившему на тихий стук ставень Ирису едва в лоб не прилетел камень, завернутый в бумагу. С одном стороны бумага оказалась неоконченным стихотворением с ломаным ритмом, ступенчатыми строками и, как положено, обилием аллитераций. На другой стороне крупными буквами с ошибками стояло: "Взяли их всех, всех десять и вздыбленного тоже. Ровно в пять седня. Довезли до управы, спустили вниз. Вроде за мокрое дело (кого-то они пришили). Они не отказывались. Вздыбленный ваще сказал, что туда дерьму и дорога. Вот их и позязали. Мы седня опять придем. Писал Белый, говорил Жук".
   Литт, еще не дочитав, впрыгнул в штаны; Ирис уже открывал дверь.
   Возле управы друзьям пришлось слоняться до открытия, то есть до восьми часов утра. К тому времени они основательно намозолили глаза страже, и та пропустила странную пару без проволочек. Затем битый час ушел на то, чтобы объяснить обитателям управы, особенно туго соображающим с утра, для чего они явились и кого ищут. Сначала их попросту хотели пинали от двери к двери, но когда на третьей двери и третьем лице Ирис закрыл дверь за собой на стул, а Литт отобрал у чиновника перо и сказал тому в самое ухо, что выступление будет давать в его кабинете, тогда выяснилось сразу несколько вещей.
   Да, разумеется, арестовали ночью каких-то... За что? Не имеют права говорить. А-ах, вон как... за убийство. С арестованными видеться нельзя. Нет-нет, никому, даже ближайщим родственникам. А уж эльфы, простите, им никому не родственники. О-о-о... хотя, как посмотреть, уши у одного из них какие-то не совсем круглые.
   По рукам разошелся десяток сунов, сразу вспомнились какие-то новые правила, исключения из правил, появились добрые и заботливые чиновники... Еще час ушел на то, чтобы довести сведения о несостоявшемся убийстве по адресу.
   Наконец, с похудевшими карманами, с головной болью, друзья сидели в кабинете и пытались объяснить, что живы и умирать не собирались.
   - Так вы же арестовали их за наше убийство, - по десятому разу начал Литт, - но убийства не было.
   - А они говорят иначе.
   - А что, у вас косоглазие? - взбеленился менестрель. - Не заметно, жив я или мертв? Теперь, уважаемый, хорошо видно. Потрогайте, не бойтесь, я в воздухе не испарюсь.
   - Отойдите от меня, господин певец. То, что вы живы, я вижу, и не надо передо мною руками махать. А вот откуда я знаю, что вы - это вы. То бишь тот, кого они пытались убить? Это раз. И два - они, может только пытались, а до конца не довели. Покушение, тоже преступление.
   - Я - Литт Стихоплет, он же Линат Даланна. У кого я бумагу украл, по-вашему? Или мне ее у ворот на чужое имя выписали? Хотите прогуляться до "Спелой груши" - прогуляйтесь. Там вам все, включая блох, подтвердят, что я - это я.
   Дознаватель вздохнул, поспорить с бумагой он не мог, но все же сделал попытку.
   - Так, стало быть, покушались на вашу жизнь...
   - Да я же вам на всеобщем говорю - не было покушения. Кто же, сами подумайте, станет выгораживать собственных убийц? Было пари. Понимаете, очень глупое пари. Спор.
   - Какой еще спор? - подался вперед дознаватель. - Бредите вы, что ли?
   - Повежливее, пожалуйста, - сказал Ирис. - Был спор между нами и этими молодыми людьми. Мы не предполагали, что они настолько дураки. Заключили пари на то, что они расскажут легенду об убийстве и не отступят, чего бы им то ни стоило. Вот они и выполняют.
   - Невозможно. Нельзя быть такими идиотами. Нет таких баб, чтобы подобных придурков рожать. Пойти на смерть ради спора? Вы на что спорили, на вечную молодость?
   - Почти. Мы спорили на... - Ирис сделал паузу и ухмыльнулся, - на славу. На свободу.
   - На что?
   - Нет-нет, все законно. Просто проигравший на выбор победителя не будет выступать определенный срок. Не будет печатать стихов, вообще никак их передавать не будет. Это для поэта похуже рабства. Ведь придется где-то иную работу искать.
   - У нас и без того...
   - Мы знаем, но у вас - не на всем Альданиоре. Да и у вас можно заработать рифмованными строками вполне законно. Стоит лишь доказать, что они не являются высоким искусством. А по условиям пари даже и частушки нельзя будет сочинить.
   - Вы что, сумасшедшие? - расстроенно спросил дознаватель. - Может, и вас двоих арестовать. За насмешки над правосудием.
   - Не думаю, что правосудие заключается в наказании невиновных. А насчет потраченного сами времени и усилий... Разрешите возместить.
   Лицо дознавателя смягчилось лишь после половины дальгена по одному суну, которая выросла на столе в виде аккуратных стопочек.
   - Ладно, пикси с вами, поэты. В другой раз думайте, прежде чем спорить. А то еще голову проспорите. Идемте, я вам их выпущу.
   - Мы у входа подождем, - поклонился Литт. - Хочется их физиономии увидеть, когда они выйдут. Все равно проиграли.
   - Теперь вам сколько сочинять не придется? - хохотнул дознаватель, с лязганьем запирая кабинет.
   - Как бы не всю жизнь, - ухмыльнулся менестрель.
  
   Дознаватель вышел к внешней лестнице раньше самих освобожденных. Лицо его сияло.
   - Ну, проиграли вы в доску! Точно всю жизнь сочинять не будешь, заслужил. Эти молодцы ведь так и не сознались в пари. Не было и все тут, убили они тебя, и точка. Смехота!
   Литт бледно улыбнулся, дознаватель счел это достаточным проявлением радости со стороны проигравшего, и, весело напевая под нос, в раскачку поднялся по лестнице.
   - Пойдем, - тихо сказал Литт, - как бы они не взялись исправлять ошибку прямо здесь.
   Ирис смотрел на лист, приколотый к доске при входе.
   - Они были правы. Приговор.
   Литт заглянул другу через плечо и застонал.
   - Литт, она, что, публичной будет?
   - Не знаю. Представления не имею. Хотя... раз уж вывесили и время указали, надо думать, не с тем, что никто не придет. Восемь-шесть... Сволочи! Паскуды поиметые!
   Литт опустился на лестницу, не обращая внимания на спотыкающихся об него людей. Дверь стучала без конца, и на какой-то по счету стук за спиной послышалось:
   - Вот они, дожидаются. Эй вы, ублюдки...
   Литта подкинуло так, что Ирис вздрогнул и посторонился. Глаза менестреля загорелись фанатическим огнем, Стилет сморгнул.
   - Я, может быть, и ублюдок, может быть, я и не любил Шута, но на смерть его я никогда бы не отправил.
   - Что?
   - А то - читайте.
   Молодые люди одолели листок за полминуты, лестница, казалось, опустела. Стилет повернулся, готовый задушить врага прямо на ступенях управы.
   - Я их не предавал! Слышите, я не мог такого сделать. Хорошо, я подонок, но такой смерти ни один подонок не пожелает.
   - Ты еще хуже. Ты ему завидовал.
   - Идиот. По-твоему, я из зависти мог убить коллегу? Из зависти унижают, из зависти лишают возможности творить, но не убивают. Для завистника мертвый противник, да тем более, поэт - хуже живого. Ну, убил бы я Шута, а стихи его остались! И их будете читать вы! Или мне всех вас перебить?
   - Ты живешь с эльфом.
   - Живу! Только не в том смысле, в каком мерещится вам. И буду жить, пока Ирису не надоест вытаскивать меня из передряг. Слова Калача об эльфах - так Ирис-то НЕ ЭЛЬФ! Он отлученный, идиоты вы! - в голосе Литта отчетливо слышались слезы. - Он человек. Если бы вы знали, что я думаю о некоторых эльфах... Вы бы сами первые в управу побежали. Но вы не знаете. Вы ничего, молокососы, не знаете. Думаете, так легко и просто отправить человека на смерть? Да, когда ты себе и пальца ни разу не порезал. А я сам был на эшафоте! Я сам был в пыточной, и под кнутом, и в камере смертников, и я знаю, каково это - ждать, ждать, ждать, пока наконец сдохнешь! Я знаю, что чувствуешь в самый последний миг, и знаю этот страх... я ведь знаю, что там не конец всего, но мне было страшно. До колик, до безумия страшно. Все боятся, все, даже самые смелые. Я отправил Шута на плаху! Да я не то, что Шуту, я тому эльфу, которого ненавижу всей душой, и то подобного не пожелаю. Если бы я не знал, что бывает за нарушение Хартии, но я знаю! И я предал Шута...
   Литт запнулся, слезы душили его и говорить не давали. Стилет хватал ртом воздух, как рыба, вытащенная на берег. Он не столько поверил словам, сколько понял одно - Литт сейчас, прямо сейчас, на этих ступенях наговорил себе на смертную казнь.
   - Довольно, - тихо сказал Ирис. - Вы все слышали. Литт проиграл Шуту поединок по одной простой причине - он отдал свой дар, я так понимаю.
   Менестрель содрогнулся.
   - Прости, Литт, но я скажу. Литт по определению не мог Шуту завидовать - он не менее талантлив. Но в ночь перед поединком он отдал свой дар поэта в обмен на мою жизнь. Только поэтому он проиграл.
   - Шут говорил...
   - Да, он верно увидел, но понял не так, - устало кивнул Литт. - Вечно у него одна постель на уме. Мы его не предавали. Клянусь чем угодно.
   - Не смотрите так, - покачал головой эльф. - Можете не верить, но я действительно предатель. Я отлучен за предательство своего народа. Я убил эльфа, спасая человека.
   - И теперь, - из последних сил упрямился Стилет, - хочешь...
   - Нет, не хочу. Тем, кто меня понимает, Знак не мешает, а другие и без него не поймут. А я их - тем более. Я не пытаюсь выслужиться, это невозможно. Я отлучен навсегда, а вечность невозможно уменьшить.
   Стилет не нашел, что возразить. Молчание установилось на лестнице. Молчали и те, кто разговор слышал, и кто в нем участвовал.
   - Небо, - подскочил вдруг Литт. - Который час?! Я думал, утро...
   Все разом обернулись к листу, словно от прочтения по третьему разу могло что-то измениться. Внутренний двор. Одиннадцать часов...
   - А сейчас сколько? - прошептал Стилет, оборачиваясь к башне и ее невидимым с лестницы огромным часам.
   И словно в ответ послышалось басовитое гудение, скрежет и гулко забухали удары, проникая в самое нутро. Одиннадцать. В одну минуту двенадцатого десять поэтов, Литт и Ирис были во внутреннем дворе. Поздно.
   Уголоватый юноша задрожал всем телом.
   - Нет, братья, нет, не может быть. Не должны были... Нет, морок...
   Оцепление оттолкнуло Стилета, бросившегося вперед. В петле уже висело неподижное тело. Калач. Ирис стиснул зубы и опустил глаза. Смотреть не хватало духа. Ни на эшафот, ни, тем более, на друга. Литт прижал обе ладони к сердцу и так замер. Глаза его смотрели прямо в белое-белое лицо Шута, но видели ли - неизвестно.
   - Нет, не может быть, не бывает... Обещали...
   Подножку из-под поэта выбили, раздался дружных вздох и сейчас же веревку обрезали. Шут грузно упал на доски, ударившись виском. Из далекой дали выплыло "по соизволению... Телегуина... Илах Иттай... помиловать с сохранением...".
   - Отойдите, идиоты! - рявкнул Литт в лицо оцеплению и оттолкнул ближашего стражника. - Помилован! Да пропустите же!
   - Не положено, - гулко ответил стражник, отпихивая от себя менестреля. Литт вдруг очень невовремя вспомнил все приемы, которым обучился у Ириса и стражник согнулся пополам.
   Стилет дико посмотрел на менестреля, Ирис выругался вслух, оттаскивая друга подальше от обнажившихся клинков. Хорошо, стража оказалась понятливой и ни шагу за ними не сделала.
   - Да пусти, чтоб тебя!
   - Хорошо, - ответил Ирис, и в следующий миг Литт рухнул на утоптанную землю двора.
   - Так его, - одобрил удар стражник, - еще и по ребрам добавь.
   Ирис протянул руку менестрелю и помог ему подняться.
   - Пойдем отсюда, - сказал Литт, глядя на спотыкающегося Шута, бредущего к ним. - Пойдем, пока я еще чего не натворил.
   Эльф смотрел на поэтов и как будто что-то решал.
   - Решаешь, кто? Да он, больше некому. А толку что? Не поверят.
   - М-да... не поверят. А для чего им нам верить? - Ирис обернулся к Литту. - По-моему, достаточно того, что мы сами себе верим.
   - Хорошая мысль, - кивнул менестрель. - И узнать, где живет теперь не проблема. Навестим.
   Тот, о ком они говорили, будто услышал, обернулся. Глаза его были безумны.
   - Он не ждал такого.
   - Не ждал, - эхом отозвался Литт. - Ему обещали помиловать обоих.
   - Не сочти меня кретином, но мне его...
   - Мне тоже. Тем более, методы убеждения во всех управах одинаковы. Поговорим.
   Молодые люди вслед за Стилетом прорвали наконец оцепление, стоящее уже как попало, бросились к Шуту, а последнего перехватили друзья. Ирис развернул юношу к себе. Остальные даже не обернулись.
   - Что надо, тварь!
   - Тихо, а то передумаем, - зеленые глаза встретились с карими. Карие метнулись в сторону. - Ты нас понимаешь, верно? Так вот, я не свернул тебе шею только потому, что не считаю тебя конченным подонком.
   - Мы и другим не скажем. Уходи.
   - Что?
   - Ты слышал. Есть другие предложения? Шут, если еще не догадался, то догадается с нашей помощью. Да и до Стилета, кажется мне, уже дошло.
   - Сдадите, а сами...
   - А ты чего хотел? - усмехнулся Ирис. - Ты хотел бы, чтобы мы вежливо поклонились тебе и молчали из чувства глубокого почтения? Ты совершил подлость, и, если не совсем подонок, должен понимать, что придется отвечать. Не перед товарищами, так перед нами, не перед нами, так перед собой, а если совесть пропил, то перед Семерыми. Рано или поздно, но придется. Не копи должок, ответь раньше, чем тебя заставят это сделать.
   Юноша покусал губу, опустил глаза.
   - Ирис прав. Мы скажем твоим, но не раньше, чем ты исчезнешь из города. Хотя, можешь и сам сказать, мы, если что - вступимся.
   - Не надо за меня вступаться, за себя вступайтесь. Вы меня все равно не поймете.
   - Куда уж нам, - пожал плечами Литт.
   - Черт с вами, - решился юноша. - Пикси вам в братья, согласен. Только... раз уж подначили...
   - Мы, значит, подначили...
   Ирис толкнул Литта в бок.
   - То сделайте так, чтобы меня не убили. Не, сейчас не убьют... А вот как бы не догадались, что я когти рвать... Западные ворота, с шести часов. Если вы уж такие благородные.
   Юноша круто развернулся и бросился к Шуту, облепленному Лигой новой поэзии. Ирис и Литт несколько секунд смотрели, как он объясняет что-то тому, кого предал, тыча пальцем себе за спину. Шут, кажется, ничего не видел и не слышал, Стилет усмехался, но убивать немедленно никого не собирался. Друзья переглянулись. Они вполне поняли друг друга.
  
   В два часа пополудни, когда страсти в "Дыре" накалились до предела, так что едва бумага не вспыхивала, кто-то начал ломиться в запертую дверь. Поэты слегка приутихли, группа сторонников убийства разом повернулась к выходу. Стилет замолчал на полуфразе, и только Шут не изменился. Он не услышал стука, как не слышал дискуссии на повышенных тонах с применением подручных предметов обстановки. Глава Лиги новой поэзии, как называл их Литт, или, как они сами себя называли, живословов, смотрел в почти угасший камин и изредка смаргивал.
   Дверь открывал Шишка. Открыл, фыркнул и обернулся внутрь.
   - Стилет, это, кажется, к тебе.
   - Какого дьявола? - Стилет отодвинул товарища. Снаружи стоял, ухмылялся оборванный, в черном от грязи картузе и сам закопченный, мальчишка. - Я милостыни не подаю.
   - Дядя, как бы ты у меня милостыни не запросил. Выйди, разговор есть.
   - Иди к дьяволу.
   - Выйди, дядя, не боись. Седня я тебе ниче не сделаю.
   - Слышь ты, крыса подворотная, катись ко всем пикси! Дружкам своим ничего не сделай.
   - Дядя, закроешь дверку, и тебя закроют. Такой крышечкой дубовой - ни за что не вылезешь. Выйди, че ты как целка ломаешься? Поговорить надо.
   Стилет не без опасения закрыл за собой дверь "Дыры". Он жил в Телегуине всего ничего, но то, как быстро можно воткнуть в человека заточенный штырь от кареты и скрыться вближайшей подворотне, успел понять прежде многого другого.
   - Говори и побыстрее. Мне некогда.
   - Дядя, ты какой-то невежливый. Вот тот, хоть и эльф, а не ломается.
   - А, так теперь крысы у эльфов на посылках.
   - Ты за крысу-то ответишь, дядя. Еще раз че гавкнешь, я не посмотрю, что велели не трогать... Тебе бумажка, дядя. Читать, сказали, могешь. Сказали еще, что не дурак, да че-то плохо видно.
   Беспризорник протянул поэту скомканный, будто из уха или откуда похуже вынутый клочок бумаги.
   - Помялась, извиняй, дядя. Читай давай. Мне велено рожу твою описать.
   - Откуда взял? - побледнел Стилет, хоть и не отличался здоровым цветом лица в последние трое суток. - Эльф дал?
   - Дурак ты, дядя. Эльф сказал, чтоб ты сравнил, кто писал. Что, мол, вы его знаете. И еще велел передать, что тот, кто писал, будет уламывать вас на шесть к Западным воротам. А вы не будьте лапшой, да сходите к Восточным. Они там, начиная с полудня, будут. Только сходите так, чтоб кипеша не подымать.
   - Они - это эльф и Стихоплет? Певец?
   - Ну да, кой же еще еж. Ну, пойдете? Только, говорю вам, без кипеша, чтобы та падла, которая вас сдала вчера, ниче не прочухала.
   - Ты откуда знаешь, кто и зачем нас сдал?
   - Ну ты, дядя, того... А кто тогда эльфу-то все сказал! Парились бы вы до сих пор в управе, кабы не мы. А мы вовремя поспели.
   - Зачем? - прошептал Стилет. - Зачем ему это надо?
   - Дядя, зачем пикси синяя рожа? Родился такой. А певец сказал еще, что, мол, раз стихи сочинять могешь, значит, к тебе охрану приставить надо. Че-то типа того... Бред все, кому вы нахрен нужны, бараны такие. Вот тот, тот да - он себе задницу не просиживает, а вы на кой? Ладно, хрен с вами. Придете? Че ответить-то?
   - Посмотрим.
   - А, ну посмотри, дядя. Только я те вот че скажу - задумаешь че против того эльфа или против певца - копай себе могилу, да поглубже. Слышал?
   - Слышал.
   Прежде, чем Стилет успел договорить, беспризорник испарился, как не было. Поэт развернул клочок, свернул, снова развернул. Ни почерк, ни смысл написанного от этих действий не изменились.
  
   Дрозд был красноречив до слез. Он не просто призывал совершить правосудие, которое не свершилось благодаря попущению Семерых - или кто там за них - он призывал объявить войну всем уродам и подонкам. В том числе и в первую очередь тем, кто с вечто молодыми ушами.
   Живословы слушали непривычно тихо, и Дрозд счел это добрым знаком. Только Шут вновь же не слышал, не видел и ничего не говорил. Но чего желать от человека в таком горе... Кроме одного - помочь ему, убить ту паскуду, что виновна в гибели друга и соратника.
   Начал говорить Дрозд в суматохе и словесной перепалке, а закончил в гробовой тишине. Стилет молчал, теребил свои стоящие торчком лохмы и Дрозд в какой-то по счету раз подумал, отчего его зовут не Копной или Скирдой.
   - Мы принимаем твое предложение, - наконец сказал Стилет. - Принимаем. Итак, шесть вечера, Западные ворота. Ты уверен?
   - Да. Более чем. Явятся. И вы увидите, чем они занимаются, и кто такие есть. Шесть. А до того времени надо подготовиться. Как бы вновь не лопухнуться.
   - Не лопухнемся, - заверил Стилет. - Теперь уж не лопухнемся. Братья, голосуем - кто за что?
  
   Примерно в половине третьего пополудни, пока живословы готовились к совершению правого суда, из Восточных ворот вышел неприметный молодой человек в потертом плаще с надвинутым на глаза капюшоном. Стража на восточном направлении, как всегда, была довольна, сыта и разве только не пьяна. Прекрасное направление - сиди себе, смотри на редких крестьян, да еще более редких горожан, вознамерившихся поискать счастья за стенами на востоке. Скучно только, никогда ничего не происходит.
   Вот и сегодня - такой день серый, впору со скуки помереть. Сначала прошли торговцы - как будто на востоке есть с кем торговать; потом целый обоз крестьян - то ли со свадьбы, то ли на поминки, бес их разберет, все пьяные, все ревут, не то поют, не то воют... бес с ними. Потом было тихо, и так тихо, что стража почти заснула и те двое чуть будку не снесли - стучали. Куда им так спешно за ворота, тем более - только прогуляться? По нужде приспичит, и то так бегать не станешь. Вышли. Потом вышел этот остолоп в капюшоне, и почти сразу обратно бежит. Глаза как у писки, когда он правду сказал, как блюдца; сам белый и трясется. Аж капюшон потерял.
   "Меня, - говорит, - убить хотят".
   Ну хотят, и хотят. Стилу, вон, его баба уже второй десяток убить хочет. Пусть хотят.
   Нет, не отстает. "Спасите, - орет, - помогите. Режут". Кто режет? Оказывается, те двое - эльф и парень-певец. Как же они режут, когда они там, а ты, кретин, здесь? Мысленно, что ли? Это ж какие острые мысли должны быть.
   Дурак не уходит, за дверь будки держится, орет благим матом. Стила стал его отцеплять, малость палец повредил. Да не себе, этому грибу. А тут как раз эти двое в ворота. Вежливо, культурно, а нельзя ли... а пожалуйста, а бумаги... а вот вам за беспокойство... Приличные люди, несмотря на то, что эльфы.
   Дурак, как их увидел, дверь бросил - и как прысканет вдоль по улице, аж искры с мостовой. Ей же ей, как жеребец в охоте за кобылами. Эти двое спрашивают - что за диво? А мы что, мы откуда знаем, какой леший этому полоумному в голову сходил. Вот и все, а там дальше... скука смертная. Повеситься впору.
  
   В "Дыре" стояла тишина, такая, какой отродясь не бывало здесь. Все сидели, кроме Стилета, который вскакивал каждую минуту, эльфа и, разумеется, Стихоплета.
   - Ну и как мы вам докажем? - пожал плечами Ирис. - Сами же не пришли.
   - Куда не пришли? - привстал Стилет.
   - Не дури, записку тебе передали. Жук сказал. Ладно, это ваше дело. Что хотите с ним, то и делайте.
   - С кем? - спросил Шишка.
   - А кого здесь не хватает? - нехорошо усмехнулся Стихоплет.
   - Дрозда. И Шута.
   - Кретины доморощенные. "И Шута". Шута вообще нельзя сейчас одного оставлять - ни на миг! И по нужде с ним ходить!
   - Не ори, с ним Дрозд и пошел.
   - Ваш Дрозд пошел совсем в другую сторону, - горько сказал Ирис. - Туда, куда Стилет пойти не захотел. Понимаю, не хочется думать на товарища, но мозги-то у вас при себе. Ведь знал, что увидишь его там.
   - Это он про что, а, Стилет? Что ты знал?
   - Знал, - тихо ответил поэт. - Знал, начиная с сегодняшнего утра. Только вы и представить не можете!.. - вскочил он.
   - Можем, - спокойно ответил Ирис. - Если бы не могли, не дошел бы Дрозд до ворот. Мы ведь тоже поняли утром. Что такое ему обещали?
   - Да не знаю точно, но мать у него слаба. На это и взяли, должно быть. Мать слаба, а семья большая - братишики, сестренки... Есть хотят!
   - Не кричи. Мы так и подумали.
   - Стилет, объясни наконец, - сказал Белка. Зубы у парня торчали в точности, как у зверька. - А то мы можем подумать...
   - Что тут думать, - в очередной раз подскочил Стилет. - Что тут думать, когда это правда. Дрозд подвел. Смотрите, он единственный местный, управу знает хорошо. Это даже не то. С Калачом и Шутом кто в бордель ходил - Дрозд. Кто первый после того, как мы этих искупали исчез - Дрозд. Кого не было, когда мы Стихоплету в вино корень сыпали - Дрозда.
   - Меня тоже с вами не было, так, может, я предатель? Дрозд - парень нормальный.
   - Ага, то-то он бормотал, мол, обещали, не исполнили. Обманули его, братья! Обещали помиловать, а помиловали только одного. И сегодня, помните крысеныш приходил - он принес записку. Писанную рукой Дрозда. Вот, читайте. Может, я ее сам подделал.
   Поэты уткнулись друг в друга лбами, через мгновение Шишка выпрямился.
   - Ну и что это значит? Ну, Западные ворота, шесть часов, и... что...
   - А то, что Дрозд сказал, что уйдет именно через них и именно в это время. И попросил нас прикрыть ему спину. Да, от вашего праведного гнева. То есть, для тех, кто совсем не понял - должны прийти к Западным воротам к шести. Записка направлялась в управу. Сами догадайтесь, кто нас там станет поджидать. Что вам Дрозд обещал? Показать наше истинное лицо? Наших хозяев?
   - Ничего он не обещал.
   - Конечно, поэтому так резво побежал от нас у ворот Восточных, что мы не то что догнать, мы его пяток рассмотреть не успели. Поэтому у вас по комнате разбросаны веревки, дрова и железные предметы. Решили, что утопление - не есть самый эффективный способ избавиться от врага?
   - Точно. Дерьмо, оно всплывает.
   - Шишка, помолчи-ка. Ты записку до конца прочел?
   - Ну, в семь... Небо, пикси тебя в ухо!
   - Тебя пикси в ухо. Дошло. В семь, если бы Дрозд все сделал как положено, мы бы здесь занимались таким делом, что управе лучше не знать.
   - И ты его еще выгораживал? - шепотом от потрясения сказал Молчун.
   - Тихо, братья, - никто и не думал шуметь. - Тихо, успокойтесь. Не надо... Лучше подождем до семи. Посмотрим, кто явится.
   - Подождите, а как же Шут! Ведь он, получается, один.
   - Он не один, - покачал головой Литт. - И не останется один, пока вы все не решите. Есть, кому присмотреть.
   Стилет покраснел. Сначала загорелись уши, потом пошло пятнами лицо.
   - Спасибо, - с трудом выговорил он. Так тихо, что едва сам себя услышал.
   В оставшееся время поэты развлекались, кто как умел. Сначала придумывали небывалые слова - игра была бы забавной, если бы играть в нее не на крышке гроба; после вспомнили о венке стихов, затем перебрали прозвища всех присутствующих, включая Ириса для сочинения акростихов. Эльф не слушал, какую они чушь там несут. Он слушал Литта и его лютню. Менестрель сидел в углу и тихо-тихо, чуть слышно наигрывал неземной красоты мелодию. Без головоломных вариаций, без особых изысков, просто очень красивую. Такую, от которой хотелось то плакать, то смеяться попеременно. Такую, от которой не просто хотелось взлететь, а не хотелось опускаться на землю.
   Наконец Стилет шепотом попросил тишины. Лютня стала слышна отчетливей. И кто-то в тишине шепотом произнес:
   - Какой дурак назвал его Стихоплетом?
   Ровно в шесть часов Литт поднялся.
   - Ты куда? - шепотом спросил Стилет. - Ведь договорились...
   - Договорились. Вот и ждите, а меня ждут в другом месте. Придет управа - проводите в "Грушу". Там убедятся, что я живой.
   - Ты будешь выступать? - не поверил ушам Шишка. - После того, что произошло?
   - Тем более буду. Приходите - поймете.
   Вечернее выступление Литт сократил вдвое. В половине восьмого дверь едва не слетела с петель, вооруженный отряд в форменных коттах застыл каменными изваяниями на пороге. Потом тихо, по одному стражники прошли за стойку. То, что обещанный покойник играет на лютне, да еще и поет, оказалось для них слишком сильным ударом, чтобы уйти трезвыми. Они не ушли, их вынесли последние слушатели под бой часов, отсчитывающих девять.
   Поэты - все десять во главе со Стилетом ждали друзей за углом.
   - Мы решили, что вы тоже должны пойти. В конце концов, вы первыми догадались насчет Дрозда.
   - Что делать собираетесь? - поинтересовался Ирис.
   - Посмотрим. Как будет себя вести. Жаль человека. Просто жаль и все.
   - Ничего не жаль, - оборвал Стилета Шишка. - Падали не жаль.
   - Замолчи. Неизвестно, как бы ты себя на егоместе вел. Или известно? - повернулся поэт к соратнику. - Бросил бы семью с голодухи подыхать?
   - В самом деле, молчи, Шишка. Надо все разузнать, как есть, - очень спокойно сказал Молчун. - Может, нам совсем не Дрозда, а кого другого благодарить придется.
   Дрозд жил на окраине, чуть не под самой южной стеной. Трудно найти местечко похуже. Несмотря на фонари в руках поэтов, несмотря на умение видеть в темноте, Ирис несколько раз влипал в лужи, полные, кажется, далеко не водой. Литт же на первом шаге провалился в выбоину мостовой едва ли не по колено. Грязные, большей частью сложенные из какого-то строительного мусора дома, казалось, источали желтую вонь. Под ногами чавкало, с низких сомкнутых крыш капало, разбегались в стороны крысы и собаки. Мрак, зараза, нищета, запустение.
   С трудом отыскали нужный дом - здесь не было ни привычных номеров, ни вежливых хозяев, ни вывесок - по шатающейся лестнице спустились в подвал. Сырость, вонь, затхлость. Ирис закашлялся, Стилет принялся ругаться сквозь зубы, Литт опять едва не сломал себе ногу, поскользнувшись в темноте на какой-то мерзости.
   У нужной двери эльф вдруг резко остановился.
   - Что? - шепнул в ухо Литт. - Что там такое?
   Ирис обернулся. Некоторые попятились - глаза Старшего ярко светились зеленым. Стилет помотал головой.
   - Там... - начал Ирис.
   Дверь распахнулась. Поэты попятились. На Ириса натолкнулась ветхая старушка - худая и морщинистая, как иссохшая ветла и белая, как ее цветы ранней весной.
   - Ах, ребятки, - тонко сказала она, - пришли Нирочку навестить?
   Литт сглотнул, Ирис отступил назад.
   - Проходите, проходите, - старушка посторонилась. - А Нирочка нынче умер, и никто не идет. А вот и его друзья.
   Ирис стиснул зубы. Литт слева от него с силой ударился о притолоку, потому что не смотрел, куда идет. В комнате, одной на всех, под старой прозрачной тканью лежало тело. Вокруг тела сидели трое мальчишек и две девочки - от пятнадцати до пяти. Сидели, не плакали, молчали. На вошедших только подняли головы и поздоровались. Ирис почувствовал, что присутствие духа начинает ему изменять. Стилет, бледный, с трясущимися губами, наклонился над телом. Старушка подняла покрывало.
   - Вот Нирочка, сыночек мой.
   Ирис дико посмотрел на женщину. По возрасту она годилась Дрозду в прабабки.
   - Ирис, - прошептал Литт. - Смотри.
   Лицо Дрозда было искажено, посинело, вывалился распухший язык и четко пухла на шее борозда.
   - Самоубийство, - опустил голову эльф. - Точно, без сомнений.
   - Как пришел он, Нирочка, днем то было, так и ушел, я в сарай, говорит. Сарай у нас есть... Сам белый, дрожит. Что такое, спрашиваю, обидел кто? Нет, говорит, я сам обидел. Я, говорит, друга предал и товарищей подвел. Ой, думаю, опоили сыночка. Не может такого быть. И точно, я за ним - а уже все, уже поздно. Мне не достать никак, вон, Тилочка снимал. Опоили. И кто только? Верно, завистники.
   Литт закрыл лицо руками. Многие из живословов плакали, не стыдясь. Стилет все никак не мог подняться с корточек. Больше делать в этом доме было нечего. Поэты по одному вышли. Последним вышел Литт, а за ним тот самый Тила, паренек пятнадцати лет, очень похожий на своего брата.
   - Ты теперь кормилец, - тихо сказал ему менестрель. - Вот возьми.
   В ладони паренька посыпались алаты, суны, лички - все, что было в карманах.
   - Идите, догоним, - сказал Литт. - Слушай меня внимательно и запоминай. Станет совсем туго, иди к складам, там обитают две шайки - Белого и Жука. Не бойся, скажи, что от Литта Стихоплета - это лучше говорить Жуку, или что от эльфа, от Ириса - это для Белого. Только сразу же скажи, а то убьют. Расскажешь все, скажешь, что мы просили помочь. Мы их предупредим.
   - Не надо мне так помогать. Они же подонки, крысы подзаборные.
   - Крысами не рождаются, крысами делают, - ответил Ирис. - Были бы хорошими ребятами, будь у них все хорошо. Твое дело - не дать умереть близким. И не повторить дел брата.
   - Откуда знаете? - отшатнулся Тила.
   - Догадались. И давно он на управу работал?
   - Три года, - вздохнул паренек. - Они такого просили... А отказаться никак, по уши увяз. Суки.
   - Будь умнее. Перед управой, а они точно придут - прикинься дураком. Таким, что и мешка с навозом доверить нельзя, не то что дела. Но не говори о брате ни в коем случае, не заикайся, не грози - пропадешь.
   Тила вздохнул, рассовал деньги куда придется, большей частью за щеку и исчез за дверью в щелях с палец величиной.
   - Молчи, - сквозь зубы процедил Ирис, пока спускались по лестнице. - Иначе я кого-нибудь убью.
   - Идем к Шуту, - ответил менестрель. - Что-то у меня предчувствие нехорошее.
  
   У дома Шута, на противоположном конце города, их встретил Белый.
   - Где остальные?
   - На стреме. Все тихо, блоха не проскакивала. Живой ваш Шут. Вон, смотрите. Ходит.
   На фоне освещенных окон двигался одинокий силуэт, то и дело замирая.
   - Вино он хлещет, больше ничего не делает. А правда, у него дружбана пришили?
   - Повесили по ложному доносу.
   - Вот суки. Господин эльф, я тут до часу, потом опять Жук. Мы его укараулим, не сомневайтесь. Ничего он с собой не сделает.
   - К нему кто-нибудь приходил?
   - Да ломились тут... он их послал.
   - Слушай, Белый, ты еще от наших заданий не устал?
   - Че, кого другого нашли? - подскочил мальчишка. - Жук, падла черная...
   - Тише, не ори. Извини, глупости говорю. Просто башка уже трещит, кому верить, кому нет. Кто поможет в беде, а кто поможет только сдохнуть... Извини.
   - А, так это всегда так, - передернул плечами мальчишка. - Я не подведу. Я своих не кидаю.
   - Хорошо. Дело для вас с Жуком, остальным можете не говорить - это на ваше усмотрение.
   - А почему не для меня одного?
   - Потому что тот, кому нужна помощь, может встретить или тебя, или Жука. А помощь ему очень нужна, и вряд ли он будет ходить за ней два раза.
   - А че, гордый очень?
   - Не без этого, - кивнул Ирис. - Слушай.
   Белый выслушал очень внимательно, не перебивая и не возмущаясь.
   - Кичное дело, - сказал он наконец. - То есть хорошее. Сделаем. Скажу Жуку.
   Ирис молча наклонил голову.
  
   Утром, раным-рано, Литт подумал, что сразу после того, как он голову на подушку опустил, под окном раздался свист. Менестрель вскочил, как ошпаренный, отворил окно - и не увидел, разумеется, ничего.
   - Ирис, черт меня... не видно!
   - Это я, Жук. Господин певец, слышишь?
   - Слышу. Что стряслось? С Шутом?
   - Да, - голос Жука был почти отчаянным, - с ним. Спускайтесь.
   Литт выпрыгнул из окна второго этажа наугад, из-под ног шарахнулась тень.
   - Литт, отойди-ка, - сверху спрыгнул Ирис. - Ну, говори.
   - Мы не укараулили. Господин эльф, простите. Обвели нас, сделали как слепых котят. Падла какая-то.
   - То есть он не сам?
   - Какое там сам! Идем, идем, покажу, какое он сам.
   Ирис провел рукой по лбу, менестрель вздохнул. Через четверть часа они были на месте. Дом Шута был тих, одно окно светилось. Друзья осторожно выглянули из-за тех же кустов, в котрых беседовали с Белым. Глава Лиги живословов сидел за столом, откинувшись на спинку стула и, казалось, мечтал.
   - Мы думали, он спит, а он мертвый, - прошептал Жук. - Мы в окно залезли и...
   Друзья последовали примеру добровольных охранников. Ставни легко распахнулись внутрь, стекло уже было разбито. Шут сидел с открытыми глазами, чуть улыбаясь, руки его висели по сторонам кресла плетьми. Ирис дотронулся до руки.
   - Наверняка не скажу, но не больше двух часов.
   - Чем? - шепотом спросил Литт.
   Эльф приподнял руку мертвеца, под левым пятым ребром торчал из бока длинный заточенный штырь.
   - Кто у него был? - выпрыгнув из окна на мостовую, спросил Ирис.
   - Да никого.
   - А все-таки?
   - Да, - отмахнулся Жук, - баба какая-то, шлюха, видно. Только она ушла, пока он еще был живой. Да и где бабе так заточку воткнуть.
   - Та-а-ак. Идем, по дороге расскажешь. Здесь больше нечего... - Ирис не договорил и юркнул в кусты, Жук и Литт за ним.
   Послышались шаги, голоса, кто-то уже будил соседей.
   - Вовремя... - прошептал Ирис. - Очень вовремя. Быстро, смываемся!
   До "Груши" бежали бегом, еще не доставало нарваться на патруль и объясняться, для чего менестрелю и отлученному эльфу понадобилось бегать полуодетыми по далеко не теплой погоде, глухой ночью, в компании беспризорного воришки. Из-за поворота "Груша" вынырнула скоро, вся как на ладони.
   - Лютня!
   Ирис споткнулся и едва не упал, Жук выругался так, как никогда не ругался Эрдин. Третья слева верхняя комната светилась красным, сквозь открытое окно вылетели клубы дыма.
   - Лютня, - прошептал Литт. - Моя лютня.
   Менестрель упал на колени на мостовую, закрыл лицо руками и разрыдался.
  
  
  
  
  
   Глава 7. Грязь, сор и мерзость.
   "Грушу" тушили до рассвета. Полностью выгорели две комнаты, провалился потолок в зале, залило кухню, и закоптились стены. Рем, пока бегал, заливал, разгребал, выносил - чувствовал себя относительно неплохо. Стоило остановиться и глянуть на разорение, защемило слева. Жена его плакала навзрыд и все поминала покрывало, что сгорело наверху. Покрывало, что досталось от покойной тетки и которое так не нравилось мужу....
   Рем молчал, хоть его и подмывало сказать, что слезы надо было лить раньше, глядишь, раньше бы и потушили. Впрочем, не так все было плохо. Были деньги, отложенные как раз на такой случай, и последняя немалая выручка не попортилась. Припасам урона почти нет... Нет, не так плохо, как могло бы быть.
   О постояльцах никто не сказал ни слова, потому что все видели, как хозяин со слугами вытаскивали сверху два тяжелых мешка.
  
   - Из города уйдете? - выговорил Жук, едва отдышавшись от бега.
   - Нет.
   - Никуда мы не уйдем.
   - Да ну... вас же пришьют.
   - Кишка тонка, - помотал головой эльф. - Надорвутся.
   - Это кому вы так...
   - Вот бы еще знать.
   - Ну и куда вы щас? - Жук остановился на темном перекрестке. - Куда вы денетесь, безо всего?
   - Голова цела, руки-ноги на месте, а все остальное будет.
   - Точняк, господин эльф. Пошли к нам, на склады.
   - И что мы там забыли? - хмуро бросил Литт.
   - Устроим, не сомневайтесь, не хуже, чем в этой паршивой блошатнице, - неверно истолковал слова менестреля мальчишка.
   - Опасно, - перевел на всеобщий Ирис.
   - Да не опасней, чем по улицам шарахаться. Вас каждый сморчок закед... увидит. Пошли, ни одна падла не узнает, где вы заховались.
   - Опасно для вас.
   - Чего? - со смешком фыркнул Жук. - Кому до нас дело есть?
   - А ты не понимаешь? - наклонился к нему эльф.
   - Понимает, он не дурак. Как бы не наоборот, - отозвался Литт. - Просто он не хочет выглядеть трусом.
   - Ты не трус, - покачал головой Ирис. - Но... одного хорошего человека мы уже довели до беды...
   - Да у этого жирдяя рыжиков прикопано - вам и во сне не снилось. Беда - лишний раз не пожрет. А вам головы снимут - снимут, и не посмотрят. Топчут за вами, топчут сильно, и че, вы хотите, чтобы им кусок отломился?
   - Нет, мы не хотим, чтобы тем куском были вы. Жук, ты не слепой и видел штырь. Скажи, кто, кроме вашего брата такими вещами пользуется? Какие такие проститутки? Окно, кстати, вы разбили?
   - Нет, это они постарались.
   - Кто - они? - насторожился эльф.
   - А вот х... ничего я не скажу, пока мы на складах не усядемся. Тут уже недалеко. Да и мало ли ребят по городу, там и надел не наш. Тамошние его пришили, а на склады ни у кого и не повернется заглянуть.
   - На склады... - как во сне прошептал Литт. - Склады... Склады, Ирис! - заорал он вдруг.
   Эльф вздрогнул, глаза его расширились.
   - Ага, понял? Склады же...
   - Вы чего? - испуганно прошептал Жук.
   - Ничего, мы не спятили. Идем, - скомандовал Ирис. - Покажете нам свои склады. Там, думается, будет на что взглянуть.
   Явление менестреля и эльфа беспризорники восприняли как нечто само собой разумеющееся. Круг, образованный на полузаброшенном складе, раздвинулся, в костер подбросили мусора, пламя взметнулось и на какое-то мгновение стали даже видны лица сидящих вокруг него.
   - Спой, - начал кто-то и немедленно получил в нос.
   - Заткнись, щас сам споешь. Тут не про песни. Где Белый?
   - Дома, где ж ему быть. Придет. Глаза продерет и придет.
   - Жук, - через четверть часа поднялся Ирис - что так сидеть, мы пойдем посмотрим.
   - Чего посмотрите?
   - Найдем - покажем.
   Бепризорники проводили друзей удивленными физиономиями, с места ни один не поднялся.
   Через три шага Литт остановился.
   - Днем надо смотреть, Ирис. Я ведь самого склада не увижу, не то что его содержимого. Да еще такого, какое посторонним видеть не следует. Что это, ход?
   - Да, видимо. Раньше надо было сообразить. В этом городе подземных ходов, как у сотни шернов в лесу. Странно только, что...
   - Что странно? - шепотом заговорил Литт. - Наоборот, ничего странного нет. Мы с тобой ошиблись. Схватили за хвост ужа, а гадюка ушла.
   - Гадюка по сравнению с этой мразью - милая тварь и ничего больше. Женщина... У Шута друга повесили, а к нему женщины ходят... Не видел бы я Шута, может, и поверил бы.
   - А как же утверждение, будто она ушла, пока он был жив?
   - Вот здесь мне и не нравится. Вот здесь и странность. Женщина и заточка. Что к чему?
   - Или это не женщина была.
   - Какого дьявола тогда Шут дверь открывал? Если он ждал женщину, значит, знал, как она выглядит и перепутать с переодетым мужчиной ее не мог. Если не знал, еще раз - какого дьявола пустил? И что за полоумный убийца - хочешь представить женщину, добро тебе, убей по-женски. Яд - быстрый, сильный - самое женское средство. Действительно, еще бы успел до двери проводить и дверь закрыть. Стекло разбитое здесь при чем? Нагорожено, как будто сто пикси решили во вранье посоревноваться.
   - Мне кажется, нашей змее перестало везти. Она слишком быстро от нас удирала и слегка запуталась, что нужно кусать, а что не стоит. Как бы она сама себя за хвост не ухватила.
   - Хорошо, если так. И плохо. Теперь нашей гадюке терять нечего, теперь она станет нападать на все, что движется.
   - Идем, хотя на месте осмотримся.
   - Ты осмотришься, господин эльф. А я, пожалуй, вернусь и продолжу беседу. Или ты сам хочешь услышать?
   - Без разницы, если честно. Делай, как знаешь.
   Литт пожал плечами и исчез за держащейся на одной петле дверью. Ирис ускорил шаг. Пусть еще ночь, но рассвет недалек, и времени терять не следует.
  
   - А вы уверены, что блондинка? Почему?
   - Потому что беленькая, - ухмыльнулся Килька, тощий парень, кожа да кости, - это уж точнее точного. У меня на них нюх, с беленькими веселее.
   - Кому как. Так что же, только потому что ты ее обнюхал?
   Беспризорники расхохотались.
   - Ничего я ее не нюхал, а она сама... Плащ у ней открылся, и волосы высунулись. Она их обратно, а че я, белые волосы от черных не отличу? Не был бы, как дурной, на стреме...
   - Стоял бы не как дурной, у тебя бы на глазах человека не пришили.
   - Тихо. С тем и задумывали, чтобы и перед глазами не заметить.
   - Это кто ж знал, что мы его караулим? - сообразил Белый, подошедший полчаса назад.
   - Все его приятели. Мы проговорились. На вас и решили спихнуть, выставили напоказ заточку.
   - А баба тут каким боком?
   - Вот я и думаю, каким именно. А то, что каким-то боком, но намертво с убийцей связана - верно точно так же, как и то, что убийца - из окружения Шута. А это точно была женщина?
   - Да ты чего, я бабы от мужика не отличу?
   - Не ори, Килька, ты свой ... от чужого не отличишь. Нет, не выходит. Шут живой был, не мог он с заточкой в боку прыгать.
   - А он прыгал? - Литт сидел на единственном на складе одноногом табурете и свет костра отражался в его глазах.
   - Еще как! Они с той бабой плясали.
   - Что они делали? - оперся на локте менестрель. - Что они делали?
   - Плясали, - растерянно повторил Жук. - Я сам чуть не сдурел, думал чиканулся уже. Дружбана замочили, а он со шлюхами... Да ведь он пьяный был в дымину, сколько выжрал. На ногам только-только держался, как юбка на бабе болтался.
   Литт не заметил, как вскочил на ноги. На него смотрели снизу вверх, Жук побелел, он начинал понимать. Белый пока не сообразил.
   - Ну и что? Горе у человека, развлечься решил. А хоть бы и с бабой. Главное, чтобы не она его пришила.
   - А это она и была. Только я не уверен, что именно она, - сказал Литт.
   Отворилась дверь, все разом обернулись на темный силуэт. Силуэт сказал голосом Ириса:
   - Ничего. Ты, Литт, был прав, днем надо смотреть.
   - Ирис, это она! Это она, то есть он.
   - По порядку, - подсел к костру эльф.
   Жук выглядел совсем расстроенным. Смотреть, видеть и не увидеть убийства.
   - Получается так, что Шута убили, а потом разыграли сцену с пьяными танцами. Это не женщина. Женщине такое не по силам.
   - Но как Шут ее, тем более его, впустил?! Вот этого не понимаю.
   - Этого я и сам не понимаю. Килька, еще разок, вот она пришла - где шла, как стучала, что говорила? Все, до последней мелочи.
   - Литт, ты мои мысли, что ли, слышишь? Верно, странно это чересчур. И как уходила - тоже в подробностях.
   Килька совершенно не понимал, как и другие беспризорники смысла подробного рассказа, но исполнил в точности. Вышло следующее.
   Килька сидел на шухере в кустах, сколько времени прошло от начала его караула, он не знал, но не меньше двух часов. Брюхо подводить начало, не меньше двух часов. Самая глухая ночь, окно светится, тот, кого караулят, спать не собирается. И тут как раз - идет она. Женщина, точно, без обману. Ботинок такой... ну такой, с застежками, дорогой. Снять бы... да некогда. Капюшон по глаза, кому охота, чтоб узнали. Скребется в дверь - тихонько так, будто не насмелится. Ей не открывают, конечно, не слышно ни пса, мышь и то громче скребет. Тогда она - толк, а дверь и откройся. Этот придурок, извиняйте, покойник, дверь за собой на закрыл. Лопух, заходи кто хочешь.
   Она и зашла. Да нет, голосов не было, для чего разговаривать, когда это без слов делается. Потом она вышла. Сколько прошло? Да всего ничего, прыткий парень, несмотря на то, что пьяный. Вышла и пошла. Куда? Да на Брежку. Ну да, пришла она оттуда же. Нет, мимо него, Кильки она первый раз не проходила, шла по дорожке, где фонарь. Камни еще хрустели. А как вышла, видно слегка запуталась (рассказчик здесь захихикал) и пошла прямо на него, в темноту. Нет, не видела, прошла в шаге рядом. Эх, так и хотелось... Да, там кусты, и еще раз можно повторить, они от этого деревьями не станут. Кусты и кусты, а что, он должен был в чистом поле с голым задом сидеть?
   - Та-а-ак... - протянул Ирис. - Литт, ты прав.
   - И ты прав, - вздохнул менестрель. - Гадюка кусает кого придется. Ну хорошо, пришла одна, вышла другая, а первая где тогда?
   Беспризорники переглянулись.
   - Вы весь дом осмотрели?
   - Да, - прошептал Жук. - Искали, кто бы мог... Никого не было. Ни баб, ни мужиков.
   - Опять теле... того, - вспомнил Белый, - может, и Шута тоже...
   - Нет, - отрезал Ирис. - Это люди.
   - Нет, не люди, - ответил Литт. Все повернулись в его сторону. Белый открыл рот. - Не люди, а редкостные ублюдки.
  
   Днем, при свете неведомо где (но ведомо, каким способом) добытого фонаря Литт и Ирис тщательно искали на складе пятый угол. Мальчишки разошлись кто куда: кого оставили караулить склады, кто отправился глазеть, как работает управа в доме Шута; некоторые направились на Брежку, оставшиеся сочли, что обед все же не будет лишним и "пошли пошляться" по городскому рынку.
   Склад, как раз напротив того места, где едва не распрощался с жизнью Ирис, был велик и наобум заставлен старьем: коробами, бочками, тюками. Эльф еще в прошлый раз обратил внимание, что, странное дело, склады почти не охраняются. Редкие ночные патрули и засовы вряд ли спасут от пронырливых бездомных мальчишек.
   Странность разъяснилась скоро и просто. Беспризорники были не дураки гадить там, где живут. Раз кража, два грабеж, на третий в управе кутеж, - как изысканно выразился Жук. Сами здесь не пакостили и другим не позволяли. Еще чего не хватало. У многих торговцев было нечто вроде негласного договора с ночными воришками - торговцы закрывают глаза на мелкие недостачи, а им товар, в свою очередь, сберегается лучше, чем с вооруженной охраной. Собаку надо кормить, сторожа еще и поить, охрана вообще оберет до нитки, а шайка мальчишек, пусть и поживится съестным, но остального не тронет. Некоторые, кто поумнее, хоть и не торговали припасами, нарочно покупали - по дешевке, лежалое, с червем, - для самой дешевой стражи в Телегуине. Самые умные попросту брали склад в окружении тех, кто припасами торговал.
   Владелец этого склада, похоже, был либо чересчур богат, и забыл о старом товаре, либо дела у него шли настолько плохо, что он еще от какого-то более древнего товара не избавился. Дверь открылась легко, стоило лишь поднажать. Друзья облазили все углы, и ничего совершенно не нашли. Простучали пол, начали простукивать стены. Глухо.
   - Нет, не может быть все так просто, - сказал наконец Ирис. - Владелец склада должен был найти ход.
   - Так, может быть, он и нашел. Может быть, наша гадюка - и есть владелец склада. В тот ли мы еще залезли?
   - Хороший вопрос. Времени у убийцы было очень мало, но все же не один миг. Убежать даже за минуту от стены напротив можно довольно далеко. Здесь, конечно, удобно, никто не помешает... но, с другой стороны...
   - Вот-вот, набросано всякого барахла, заходи не хочу. Нет, я бы потайной ход не так замаскировал.
   - А как?
   - Коробок бы аккуратно наставил, сделал вид, что сюда каждый день ходят.
   - Трудновато. Возиться с товаром, привозить, увозить. А наш дружок - поэт, ему о высоких материях думать надо. Да и ты забыл? - они не местные. Когда бы они тебе торговые связи налаживали?
   - Вот этого я и не понимаю, - устало опустился на бочку менестрель. - Вот именно, что не местные. Откуда же ход?
   - Шут. Единственный ответ на твой вопрос. Только сам Шут мог сказать, что есть на этом складе своим друзьям. Наверняка не всем.
   - Что? - медленно встал Литт. - Что ты сказал? Не всем. Не-бо...
   - Да, - потер виски эльф. - Да. Приходится предположить.
   - Не всем... Тогда вести ход может только в два места: домой к Шуту и в "Дыру". Больше некуда.
   - И я склоняюсь ко второму. Дома по берегу Телега построены не так давно, и по крайней мере один ход, да вел когда-то именно туда.
   - А мне кажется, первое ближе. "Дыра", сам слышал, у них недавно, а Шут здесь родился. Как и Калач. И Лигу эту Шут сколотил совсем недавно...
   - И какая была надобность в потайном ходе, пока у него не было последователей? Хотя, в нем вообще поэту надобности нет.
   - Поэту, возможно, а вот члену этих, как их, вольных горожан, еще как нужен. По уму, узнать бы, кому принадлежит склад, когда Шут свой дом купил, и на какие шиши... Только кто нам все это расскажет? Будем искать дальше. Не здесь, так в соседнем.
   - Подожди в соседний ломиться.
   Ирис смотрел на бочки.
   - Что? Я пробовал их передвинуть, видел ведь, они не сдвигаются.
   - Вот-вот... Хороший город Телегуин, а Энортиол еще лучше.
   - Это ты о чем?
   - Это я о бочках, - Ирис оглядел склад. - Ладно, так попробуем.
   Литт, едва рот не открыв, смотрел на друга. Эльф обошел ближайшую бочку, подтянулся за край и вмиг оказался наверху.
   - И что там? - затаив дыхание, спросил музыкант.
   - Ничего, крышка.
   - Так надо поднять.
   - По-твоему, крышка потайного хода должна подниматься с помощью подручных средств? Ибо любой человек всегда носит при себе лом. Фонарь дай.
   - Нет, конечно, я считаю, что потайной ход вообще не должен быть закрыт. Ибо любой человек не заметит его, он ведь потайной.
   - Смешно, - Ирис спрыгнул вниз. - Ты, господин менестрель, так и будешь стоять? Или все же поможешь?
   - Да с удовольствием. Всю жизнь мечтал полазить по бочкам. Ох, черт! Дьявол!
   - Что?
   - Дьявол, - повторил менестрель, едва не перекувыркнувшись в бочку головой вниз.- Шутники. Я чуть не рехнулся. Дай фонарь, мне хочется знать, есть ли дно у этой дыры.
   - Ага! - ухмыльнулся Ирис, забираясь с другой стороны. Крышка от легкого нажатия встала вертикально. - Вот тебе и потайной ход.
   - Каюсь. Каюсь, вы, Старшие, превосходите нас умом и проницательностью. Жалок я, ибо, человек суть... Свети уже! Твою бабушку, и как туда...
   - Надо полагать, вниз ногами. Головой не рекомендую, она хуже поддается починке.
   - Теперь я знаю, откуда они взяли свою новую поэзию - поныряй-ка... Ирис, ты уверен, что там нет дна?
   - Нет, смерти твоей жажду. Пусти меня.
   - Э-э, нет, это невежливо, - менестрель шустро нырнул внутрь, повис на руках. - Пожелай мне мягкого приземления, - выдохнул он и отпустил руки.
   Ирис выждал пять секунд, чтобы не свалиться Литту на шею, повесил фонарь на торчащий из бока бочки гвоздь и спрыгнул следом. Странный способ путешествовать, ничего не скажешь. Странный и неприятный. Воздух рванулся навстречу вместе с воплем Литта, отвесная труба превратилась в подобие гигантского водосточного желоба, по которому друзья и покатились. Не сказать, что очень удобно. Желоб закончился так же внезапно, как и начался - отвесной трубой. Литт успел сгруппироваться, перекатился через голову и сейчас же вскочил. Ирис повторил его маневр несколькими секундами позже.
   - Прекрасный способ, - начал отряхиваться менестрель, что было пустой тратой времени и сил. - Великолепный. Славен тот, кто его выдумал и да упокоится он с миром.
   Ирис с интересом оглядывался по сторонам. Метку в карман, и через секунду перед носом Литта повис шар-светильник, менестель не стал возражать и перестал спотыкаться.
   - Ты морковь есть не пытался? - ни с того ни с сего спросил Ирис.
   Вокруг серели каменные стены, чуть тронутые влажностью. Запаха почти не ощущалось.
   - Пытался, и с большим успехом. А с морковью можно делать еще что-то? - невинно заметил в ответ менестрель.
   - Я серьезно. Она помогает тем, кто плохо видит в темноте.
   - Правда? Бросаешь впереди себя - если крика нет, можно идти. Спасибо.
   - Литт, черт бы тебя побрал.
   - Я раньше нормально в темноте видел, и без всяких овощей. Чем дальше, тем хуже.
   - Ты о чем?
   - О воскрешениях, о чем же еще. Они, подлые. После каждого следующего я все хуже и хуже ориентируюсь ночью. Неудобно, никакой личной жизни.
   Ирису нечего было ответить. По разуму, менестрелю требовался хороший целитель, но лучший из них лишь отнял у него самое дорогое. Коридор, прежде прямой, как стрела, начал ветвиться. Литт вслух считал ответвления и вслух же соображал, далеко ли еще до дома Шута. Получалось, если ход ведет напрямую, совсем близко. Ирис уже не возражал, он понял, что ход ведет не к набережной. Надо полагать, за прошедшие годы телегуинцы преуспели в деле рытья ходов и проложили их во всех направлениях.
   - Мне кажется, мы почти на месте, - сказал полмили менестрель. - Куда заворачивать?
   Ход разветвлялся на четыре отнорка поменьше.
   - Стой на месте, я проверю. Мне этот свет только мешает.
   Литт пожал плечами, в установившейся кромешной темноте делать что-то, кроме стояния на месте, ему было бы сложновато. Первые два отнорка Ирис проверил за две минуты - на той стороне оказались заваленные тупики. Третий занял гораздо больше времени. Ирис, вернувшись, увидел, что Литт сидит посреди основного хода.
   - Не знаю. Там еще развилок.
   Музыкант кивнул, поднялся и направился в последний отнорок. Сузившийся до того, что одному едва протиснуться, ход вильнул несколько раз.
   - Кажется, там тоже глухо, - Ирис жестом поднял светильник выше, увидел каменную кладку впереди, желтый свет смазывал картину. Менестрель внезапно споткнулся и подался назад.
   - Что еще?
   Ирис не успел договорить, потому что сам увидел лежащее поперек хода тело. Менестрель повернул девушку и охнул. Вместо лица была сплошная кровавая рана. На шее отчетливо темнели следы пальцев.
   - Кому надо...
   - Тому, кто не хотел, чтобы ее узнали. Мне кажется, мы действительно пришли.
   Вдвоем они положили тело у самой стены, одежды на девушке не было никакой за исключением нижней рубахи и тех самых ботинок на застежках, что привлекли внимание Кильки.
   - Как думаешь, он ее специально пригласил или она пришла сама?
   - Скорее, второе. Все вышло впопыхах и случайно. Если бы знал заранее, что будет девушка, свалил бы всю вину на нее, оставил бы тело в доме. Нет, думаю, она пришла после того, как все было кончено.
   - Но для чего пришла? Кто это вообще? Не думаю, что Шут приглашал знакомых приятно провести время.
   - Постоянная женщина у него была?
   - А я откуда знаю? И все же эту девушку знал и Шут, и убийца. И кем же она была?
   - А родственницы у Шута или Калача есть? - осенило Ириса.
   - Должны быть, они оба местные. М-да... вот это может быть. Пришла проведать или что-то такое... Вот паскуда. Иногда мне кажется, может быть, он не один. Одному такое количество смертей не поднять.
   - Он один. И он еще безумнее Эйрентила.
   На имени глориндольца Литт отвел глаза.
   - И как мы попадем внутрь? - спросил он через миг. - Здесь же камень.
   - Вообще-то подобные ходы открывали, постучав по определенному камню. Попробуем.
   - Ага, чтобы с той стороны услышали. Там, кстати, есть кто-нибудь?
   Ирис приложил ухо к кладке.
   - Не слышу. Либо пусто, либо стена толстая. Есть другие предложения?
   - Нету. Начнем, пожалуй.
   Со стороны выглядело довольно нелепо - двое вполне крепких мужчин толкают камни в кладке. Причем толкают серьезно, вдумчиво, по порядку. Перетолкали все камни на поперечной стене, перешли на боковые и на пол. На полу повезло. Камень, что лепился у самой стены, под нажатием Литта ушел вниз. Менестрель резво отскочил. Что-то звонко щелкнуло, вся поперечная стена подалась вперед и в сторону и превратилась на глазах друзей в дверь. Менестрель осторожно толкнул ее, она поддалась с трудом, но без скрипа. Петель Литт так и не увидел, не понял, каким образом дверь поворачивается, но она поворачивалась. С той стороны пахнуло пылью, светильник погас в каком-то тряпье. Дверь вела, судя по всему, в гардеробную.
   Литт протянул фонарь Ирису, тот поставил его в коридоре, а сам шагнул вперед и взял друга за локоть. Шаг, другой, вокруг тишина. Тише мышей друзья выбрались из гардеробной и очутились в полутемной прихожей. В сумраке виднелись рога на потолке, странная роспись стен. Ирис обругал себя последним кретином за то, что ночью не догадался обойти весь дом Шута.
   Литт на цыпочках прошел вперед по коридору, отворил дверь и сейчас же кивнул. За плечом менестреля Ирис разглядел окно с выбитым стеклом, край кресла и половину стола. Большего разглядеть не успел. В спину меж лопаток уткнулось что-то явно очень острое и тихий голос произнес:
   - Вот мы и свиделись, господа.
  
   - Итак, господа, давайте начистоту.
   - А что, вас в должности понизили? - не утерпел Литт, оглядывая по двадцатому разу кабинет знакомого дознавателя. - То дела аж в другом городе раскрываете, а то банальную поножовщину.
   Дознававатель и глазом не моргнул.
   - Да, благодаря вам у меня были неприятности. Благодарю за то, что не дождались.
   - Если бы мы дождались, - ровно ответил Ирис, - мы бы сейчас не беседовали. Мы бы сейчас тихо и мирно спали вечным сном где-нибудь на свалке за Меруной. Так что благодарить станете потом и не нас, а добрых мерунцев, которые вашим же словам и поверили.
   - Вы насчет занятий Неданны?
   - Разумеется. Горожане учинили самосуд, нам несколько не понравилось, пришлось спешно искать место поспокойнее.
   - Да, например, Телегуин.
   - Господин, не знаем до сих имени, вы ведь не дурак, - не сдержал ся Ирис. - Хотели бы мы никогда вам не видеть - какого черта явились бы в ваш родной город?
   - Я слышал, что эльфийская логическая школа довольно хороша. Признаю, это так. Недурной силлогизм. Умозрительных выводов, однако, довольно. Имеется нечто более весомое.
   - Свидетели того, как мы убили Шута? - съерничал Литт. - Странно, вроде не было никого вокруг.
   - Убийство Неданны доказать мне вряд ли удасться, но вот убийство Иттая и неизвестной пока женщины и доказывать не нужно. Вы на месте преступления...
   - Преступления, - кивнул Ирис. - Но не нашего.
   - О, у вас, несомненно, есть версия произошедшего? И кто бы это мог сделать?
   - Не версия, а точное убеждение, - встрял Литт. - И не бы, а сделал.
   - Разумеется, - кивнул дознаватель, так и не представившийся. - Разумеется, сделал, а вы не при чем. Я и забыл, что имею дело с крайней высокоморальными личностями.
   - Мы при чем, - прервал монолог чиновника Ирис. - Мы, видимо, главная причина всей вакханалии. Нас пытались убить, а Шут...
   - Лишь ниточка в паутине. Понимаю, но выслушивать вашу версию времени, к сожалению, нет.
   - А у нас, к сожалению, нет иной версии. Конечно, - хмыкнул Ирис, - после определенных процедур, она может появиться, может и не в единственном числе, но вам надо правды, или вам надо признания?
   - И того, и другого, и желательно разом. Насчет процедур вы неправы, господин эльф. Таких методов, чтобы версии выдумывать, у нас не применяют. Лишь те, что память освежат.
   - Время потеряете, - Ирис старался говорить спокойно. Литт стиснул зубы и молчал - очень правильно, иначе бы не сдержался. - Память у нас в порядке. Выслушайте, вы же неглупый человек, раз не поверили в версию беспризорников. Выслушайте, пока мы правду будем говорить, а бред, сказанный под пытками, вы всегда послушать успеете.
   - Ну что же, - дознаватель опустился в кресло на беспризорниках, - пожалуй, выслушаю. Только одна просьба - побыстрее. Действительно, время дорого.
   - Хорошо, постараюсь короче, - Ирис рассказал все. Все, включая покушение на складах, отравление, неудачное утопление в Телеге, самоубийство Дрозда, последние два убийства и попытку сжечь его и Литта вместе с литтовой лютней. - Мы считаем, что это Стилет. Больше некому быть.
   - И доводы? С Дроздом было хотя бы убедительно.
   - Да, но вот что не складывается. После смерти Дрозда отчего-то нужно стало убить Шута. Мы такого не ждали, признаю откровенно. Для чего убивать? А для того, чтобы Шут не заговорил. Надо полагать, он все понял куда правильнее, чем мы. Я думаю, произошло следующее. Стилет по неведомым мне причинам решил убить меня, как только увидел рядом. Место было хорошее - склады, но мешали два друга, что были с ним. Стилет дождался, пока Калач со мною поговорит, отошел вместе со всеми, а затем приотстал от друзей, вернулся - и нанес мне удар. Отвлек, я ведь его не подозревал... и не ожидал, честно признаюсь, от поэта такой прыти. Очень силен, очень быстр, просто не по-человечески. Я не успел ни ответить, ни закрыться. Стилет догоняет друзей, говорит, что, скажем, шнурок на ботинке порвался или еще какую-нибудь ерудну. Ему верят и все хорошо до того момента, пока Калач не начинает трепать языком. Далее непонятно: то ли Дрозд выступил с инициативой подставить Калача, то ли Стилет ему подсказал, это неважно, потому что к делу не относится. Стилет решает избавиться от Литта, и скорее всего происходит досадное недоразумение - он-то сыплет в вино яд, говоря, что рвотный корень, а приятели его сыплют настоящий корень и, видимо, тайком. Литт не умирает, Стилету все приходится начинать заново. Он прекрасно понимает, что иначе мы успеем первыми. Не надо так на меня смотреть, я не ждал, пока убьют моего друга. Я просто ударился головой при падении и не мог вспомнить убийцу. Здесь очень кстати для Стилета подворачивается арест Шута. Кто виновен? - мы. Что с нами? - убить. Не умел бы я плавать, все бы получилось. Мы выжили. А дальше завертелась карусель. Дрозд выполняет обязательства перед вами и сдает своих приятелей вместе со Стилетом за покушение. Мы их выручаем, а Дрозда недвусмысленно предупреждаем о последствиях. Парень теряет голову от страха. Думаю, он побежал к вам, в управу и, думаю, здесь ему дали однозначный ответ. Проблемы управы - его проблемы, его проблемы - управу не касаются. Дрозд написал записку со временем и местом, где, якобы, должен был встретиться со своим работодателем. Идти он не собирался, он собрался совсем в другую сторону. Господин из управы должен был подойти к шести часам к Западным воротам, и мы одновременно с ним. В то же время там должны были прогуливаться приятели Шута - не случайно, разумеется. Стремление к справедливости при виде нас в непосредственной близости от губителей их друга одержало бы верх, с нами совершенно точно разговор был бы коротким. В записке было указано и иное время - семь того же вечера, "Дыра". Резиденция господ поэтов. Ваши коллеги побывали там и ушли несолоно хлебавши. Были они и в "Груше", и видели вполне живого Литта - Дрозду опять не повезло. Впрочем, он не стал дожидаться того часа, когда его либо станут хвалить за предательство, либо поволокут вместе со всеми за одну решетку. Он повесился. Мы решили, что кончено на том. Но нет, был Шут, который сложил все слагаемые и получил другой ответ. Верный. И смертельный. Может быть, он догадался, для чего отставал Стилет у складов, может быть, странность какую-то заметил, но скрыть он своих подозрений не сумел.
   Стилет пришел его убивать - и убил - быстро, тихо, незаметно. Начал думать, как быть с телом. И вновь ему не повезло, видимо, Семеро не на стороне убийц - пришла нежданная гостья. Она вошла, скорее всего, без стука или Стилет не услышал. Иначе бы он просто сбежал ходом и точка. Нет, девушка должна была войти и увидеть мертвого Шута. Стилет убил и ее. Ударил чем-то по лицу, чтобы было трудно узнать и закинул в ход. Да, либо у Шута, либо у Калача должна пропасть юная родственница, скорее всего, близкая. Сообщите родне. После чего, зная, что во все окна за ним наблюдают, разыграл гениальный спектакль. Шлюха, пьяная пляска, якобы случайно разбитое стекло, маскарад... Он очень сообразителен, мы разгадывали сутки, а у него времени практически не было. Девушка пришла, девушка ушла, кому в голову придет заподозрить неладное? И не заподозрили. Стилет добрался до "Груши" и поджег нашу комнату, благо окно было настежь. Гениально придумано, сразу всех врагов разом, всю вину на беспризорников и неведомую женщину. Только вот не ходят женщины, даже и публичные, по кустам. Разве что в случае крайней надобности и не ходят, а бегают. Тогда надобности бегать не было, какого дьявола потащило в кусты? Я скажу - какого - Стилет во-первых, хотел увидеть тех, кто за ним следит, во-вторых, не хотел, чтобы видели его ботинки. Женские ему, разумеется, не подошли, пришлось остаться в своих, а плащ коротковат, было бы слишком заметно.
   - Ночью? В кустах?
   - У дома Шута достаточно света, чтобы подростку рассмотреть женские ноги и хорошенько их запомнить. Да и в темноте эта братия видит вполне прилично.
   - Для чего же заточка? Неувязка. Здесь девушка, здесь же беспризорники.
   - Правильно, он на девушку не рассчитывал. Просто он не мог ее отпустить, а тела спрятать, и самому уйти тоже не получалось: девушка, что вошла и не вышла, согласитесь, у кого угодно подозрение вызовет. Труп нашли бы куда раньше. Вот он и сделал так, чтобы девушка все же вышла. Перемудрил, конечно, но, согласитесь, при тех минутах, что у него были на все про все, и это гениально. И хвала Небу, что перемудрил, иначе бы мы и сейчас гадали, что к чему. Стилет беспризорников просчитал заранее, взял заточку, разбил стекло, когда плясал... Не стоило этого делать, совсем не стоило, но, видимо, он запутался уже. Да, кстати, когда вы пришли, наружная дверь была заперта изнутри, так?
   - Заперта изнутри на скобку, но скобка эта имеет одно удивительное свойство. Она падает от хлопания двери даже снаружи.
   - Вот она, еще одна, куда более явная ошибка. Стилет хотел, чтобы наблюдатели были уверены, что Шут жив. Он громко попрощался с покойным уже человеком, сказал что-то вроде "закройся за мной", сам захлопнул дверь, эта ваша скобка упала, а того, что наблюдатель со стороны окна отчетливо видел, что Шут из-за стола не поднимался, не учел.
   - Откуда вы этих беспризорников взяли? Имена.
   - Какие имена? - хмыкнул Ирис. - Издеваетесь?
   - Клички.
   - Не спрашивали. Понакомились при щекотливых обстоятельствах: меня хотели ограбить, но не на того напали. Я им объяснил, что грабить нехорошо, они поняли.
   - К дому Шута вы их поставили, чтобы исключить самоубийство?
   - Да. Шут был в полном отчаянии, мы опасались, как бы он чего-нибудь с собой не сделал. По глупости мы признались в этом Стилету.
   - Не по глупости, а потому что верили ему, - сказал Литт, молчавший на протяжении всего рассказа. - У меня до сих пор в голове не укладывается.
   - У меня тоже, - наклонил голову дознаватель. - У меня тоже много чего в голове не укладывается. Где находится вход в этот тоннель?
   - Зачем вам это знать? - пожал плечами эльф. - Мы нашли его не без труда.
   - Где?
   - Внутри склада напротив того места, где в меня воткнули нож. В бочке.
   - Где-где? - даже привстал дознаватель.
   - Внутри бочки. Прыгать будете сами или подчиненных пошлете? Там довольно высоко.
   - Благодарю за заботу. Господин Даланна, а вы что молчите?
   - Что мне добавить?
   - Нечего?
   - Нет. Разве что мы мотивов Стилета не понимаем. Для чего нас убивать? Хотя... - менестрель усмехнулся в глаза чиновнику, - быть может, он тоже думает, что Ирис - альнар.
   - Вот как. Повторите, прошу вас, вашу версию. Нет-нет, господин эльф, не перебивайте. Слушаю.
   Литт старался рассказывать подробно, хотя видел - бесполезно. Дознаватель будто и не слушал.
   - А скажите, кто лечил вашего друга? - спросил он, стоило Литту приостановиться.
   - Что? - сбился менестрель. - Эльф лечил. Имени я не спросил. Из Конопляной слободки.
   - Подтвердить могут?
   - Да, тамошний доктор. Он мне эльфа и посоветовал. Подтвердить может хозяин "Груши", он видел рану Ириса. Подтвердить могут все врачи, они приходили, смотрели и помочь не смогли.
   - Спасибо. Стало быть, эльф. Говорите, я слушаю.
   Через несколько минут последовал вопрос:
   - Чем вы оскорбили друзей Шута?
   - Я проиграл дуэль. То есть поэтический поединок, но кланяться Шуту не стал, места во главе... хм... общества поэтов ему не отдал. Этим, думается. Вы о рвотном корне? Там и причин не надо, у меня с этими поэтами давняя неприязнь.
   - На почве?
   - Поэзии, чего же еще. Мне классика нравится, - Литт споткнулся. - Ого, я, кажется признался, что имел повод убить Шута. Нет, убивать я его не хотел.
   - А чего бы вы хотели?
   - Чтобы он кривляться перестал и перестал портить нормальные стихи своей белибердой. Он хороший поэт, то есть был им, очень хороший, но его заносит... заносило. Вы стихи его читали?
   - Прочел пару, но ничего не понял.
   - Ага, вот и я не понимал, что он хочет сказать. Новая поэзия. На этой почве и разошлись.
   - Понимаю. А давно вы своего друга знаете?
   - Какого? - опешил от такого поворота менестрель.
   - Вот этого, господина эльфа, которого вы Ирисом называете.
   - Хм... месяца два, а что?
   - Как можете утверждать, что он не альнар?
   - Твою бабушку, мы что, вернулись к альнарам?! Как могу, так и могу. Ирис не пикси, и врать не станет, он сказал, что не альнар, я поверил. Что еще?
   - Ничего, за исключением того, что не верю я. Хотите мою версию?
   Ирис и Литт переглянулись. Вопрос риторический.
   - Вы не умирали, и вас не убивали. Человек, способный убить пусть бывшего, но альнара - хотел бы я на него взглянуть. Мотива нет, и это самое главное. Нет мотива вас убивать, совершенно никакого. Ни вас, господин эльф, ни тем более, вас, господин Даланна. С тем, кого вы называете Дроздом - да, вы правы, но вас эта история не касается. В остальном... Да, Шута предали не вы, но это вы подтолкнули Нира Лираха к предательству. Вас не убивали поэты, иначе вы были бы мертвы.а. с верил. и своей белибердой. ут из-за стола не поднимался, не учел. Сколько раз хотели убить - а вы все живы. Совпадение? Я в такие совпадения не верю. Защита Семерых? Вряд ли. На месте Семерых я бы еще вашим убийцам помог.
   - Хвала Небу, вы не на их месте, - пробормотал менестерель.
   - Да, хвала Небу, я на своем месте, и могу помочь Семерым. Я могу отправить бумаги прямо сейчас, сию секунду, и их подпишут, потому что доказательств достаточно.
   - Но что? - ухмыльнулся эльф. - Гложет червь? А вдруг не мы, а вдруг настоящий убийца на свободе?
   - Нет. Гложет червь, но не тот. Заключим договор, господа?
   - Мы сознаемся во всем, включая убийство Ринты, а вы нас небольно повесите?
   - Примерно так. Вы неплохо соображаете, господин эльф.
   - Хватит меня называть эльфом, вы ведь не считаете меня таковым. Я неплохо соображаю для того, чтобы отказаться.
   - А что будет, если откажемся? - спросил Литт.
   - Хороший вопрос. Вот и господин певец начал думать. Будет колесование. Полное. От начала и до конца.
   - Ага, спасибо за сведения. Присоединяюсь к Ирису. Идите вы...
   - Наши мотивы вы можете назвать? - не шевельнулся эльф, хотя дознаватель позвонил. - Вы не договорили.
   - Ах, простите. Ваши мотивы просты, если вспомнить, что...
   - Я не альнар! Сто раз говорил! - рявкнул Ирис. - Да, я им сочувствую, да, я считаю, что они делают правое дело, да, было время, я им помогал! Но я не альнар, может быть, к сожалению.
   - Вы в том злосчастном городке были единственными, кто знал Неданну и имел возможность его убить. Знали, кроме вас, мещанин Дарн Фетайн, доктор и содержатель гостиницы "Ветка яблони". Эти трое отпадают совершенно. Фетайн столь слабого здоровья, что убить и мухи не в состоянии; доктор и трактирщик могли бы, но их видели в ином месте.
   - Меня тоже видели, - передернул плечами эльф. - Я был на виду у хозяина после того, как Литт уехал.
   - Вот-вот, после. После. А кто сказал, что вы убили Неданну после? Нет, это случилось до. Было время.
   Ирис округлившимися глазами смотрел на дознавателя. Дверь хлопнула, влетела стража. Хозяин кабинета сделал жест, чтобы подождали.
   - Вы, может быть, думаете, что я защищаю работорговлю? Что я куплен? Напрасно.
   - Нет. Мы думаем, вы просто ненавидите альнаров.
   - Истинная правда, господин эльф.
   - Постойте! - поднялся Ирис. - За что? Что вам альнары такого сделали? Не дали продать с потрохами ваших предков? Или не дали вашим предкам торговать в свое удовольствие?
   - Хотите знать? - тонко усмехнулся дознаватель. - Извольте, мне нечего скрывать. Альнары, а вы не можете того не знать, дискредитировали все эльфийское присутствие на Энортиоле. В свое время именно за ними, я имею в виду отряд Тэй'ар, конечно, числилось все вплоть до массовых убийств.
   - Что? - опустился в кресло эльф.
   - Вы не можете не знать, - торжественно продолжил дознаватель, - что отряд под командованием Эрдина творил неисчислимые бесчинства на рынках острова; исчезновения, пытки, шантаж, угрозы, террор...
   - Вы с ума сошли. Тэй'ар использовал спорные методы, но никогда ничего они не делали зря, тем более, не убивали. Да, их боялись! Но боялся только тот, кто и по меркам энортиольцев был нечист на руку.
   - Разумеется. Поэтому эти достойнейшие господа без зазрения совести отправили к праотцам - или куда отправляются эльфы? - сотню собственных коллег из отряда Вэйнат? Поэтому даже среди рабов имя Эрдина наводило ужас? Да, их не боялись - перед ними трепетали. Вы сами сказали, что хотели бы быть с ними. Стало быть, методы их одобряете. И, смею полагать, сможете при случае применить. Не нужно делать вида, что вы простой и обыкновенный отлученный. Такой срок не полагается простым и обычным, тем более, такая статья.
   - У альнаров другая.
   - Да, знаю, у большинства, но бывают исключения.
   - Хорошее исключение. У меня стоит предательство собственного народа, если хотите, склонность к людям, а альнары, как вы утверждаете, людей ненавидели.
   - А ненависть к людям и есть предательство вашего народа. Ибо альнары своей ненавистью предали свой народ больше, чем наш. Эльфам на Энортиоле теперь не верят, а они могли бы спасти сотни и тысячи жизней, восстановить порядок. Нет, они предпочли устанавливать свою власть; предпочли путь насилия и беззакония. Я люблю работорговцев не больше вашего, но я не позволю убивать их по лесам, как зверей. Все должно быть законно, если мы хотим исполнения законов в ответ. В ответ на террор мы получим только бунты, восстания и революцию в конце концов. Кому, как не эльфам это понимать лучше других.
   - Так значит альнары хотели революции?
   - О нет, они хотели исчезновения людей как народа.
   Ирис побледнел до такой степени, что дознаватель не сдержал улыбки.
   - Это правда, не так ли? Вы убили Неданну, чтобы поселить смуту в сердцах людей. По приказанию Эрдина или по своему почину - не так и важно. Эрдина я тоже когда-нибудь найду.
   - Найдите. Клянусь, это будет последнее, что вы сделаете в жизни. Ответьте на последний вопрос - а почему я дружу с человеком? Для чего мне Литт, если я альнар, то бишь ненавистник человечества?
   - А он вам не друг.
   - Кто же, хвост собачий? - процедил сквозь зубы менестрель.
   - Доказать не могу, но уверен, что отношения между вами куда прозаичнее дружбы.
   - Какого дьявола! - вскочил Литт. - Да какого же черта, объясните мне!
   Стража ловко вывернула менестрелю обе руки, тот не замолчал.
   - Что вы все как старые шлюхи? Если дружба, значит не задаром. Нет-нет, дружить за так нельзя, как и любить следует только за деньги. Если бы не Ирис и не альнары, вас бы и на свете не было. Вам поклониться ему следует и ловить того урода, который четырех убил только для того, чтобы до двоих добраться. Ирис прав, мы скажем что угодно: и что альнары сволочи, и что мы убили и Ринту, и Шута, да и вас хотели спровадить на тот свет, и начальство ваше будет довольно, и место вам вернут. Только Шута не вернешь! Ни мальчика этого, ни Калача, ни девушку! А вы оставляете их убийцу на свободе...
   - Вы хороший поэт, - сказал дознаватель и поднялся. - Что же... Вниз его. Его одного, эльфа не стоит. Не нужно тратить времени.
   На шею Ириса легло острие гизармы, прижимая эльфа к креслу.
   - На вас, господин эльф, я казенных денег тратить не стану. Я понимаю, что альнар, пусть бывший, пусть и неофициальный, скоро не заговорит. Возможно, не заговорит совсем. Вы выбрались из Меруны, будучи в окружении вооруженных людей; вы так ловко инсценировали свою смерть... сознаюсь, я совсем не уверен, что мы в силах заставить вас говорить правду. Давить на дружеские чувства тоже бесполезно. Даже если на миг предположить, что Даланна вам друг... галаэт, я верно произношу? - то альнары привычны к гибели друзей и остро реагировать не могут. Вы пока можете отдохнуть. Что касается господина поэта, то его отдых целиком и полностью будет зависеть от его правдивости.
  
   Дознаватель действовал с умом. Он не присутствовал, он являлся только затем, чтобы мучения арестованного прекратить. Литт это прекрасно понимал в первый раз, во второй начал сомневаться, а к четвертому с ужасом поймал себя на мысли, а не сказать ли того, что хочет этот прекрасный человек. Да поскорее сказать, пока не вернулись палачи.
   Дознаватель же раз от разу мрачнел, желтел и будто усыхал. Он понимал все, все, кроме одного: причин столь упорного молчания менестреля. Это был не страх, это была не гордость, не глупость, не наивность (на спине у менестреля оказались следы от самого надежного средства против наивности за исключением топора). Это был даже не способ выгородить друга (ибо ничего с эльфом от просиживания штанов не сделается). К вечеру один из лучших дознавателей Телегуина и его округи, Динат Ранах, был почти уверен - говорить менестрелю мешает сознание собственной невиновности. А к нему впридачу - невиданное, ослиное упрямство.
   К тому же времени Литт мог сообразить лишь одно - либо он каким-то образом заставит дознавателя засомневаться в его же умозаключениях, либо завтра к утру он, Литт Стихоплет, будет рассказывать суду, как убивал Шута. А если допрос затянется до следующего вечера, то - как убивал Ирис. Телегуин просвещенный город, не чета Кирту, и методы здесь куда более изящны. Членовредительсва меньше, боли больше. Кроме того, Литт знал наверняка, ночь он будет делать что угодно, только не спать.
   По обоюдному согласию вечерний разговор - язык не поворачивался назвать его допросом после пережитого - длился дольше обычного. Дольше нужного. Даже дольше всех пределов жалости. Литт изложил версию дважды, дознаватель перебивал на самых неожиданных местах. То спрашивал, как звали мать Дрозда, то, во что был одет Шут в ночь своей смерти, то на какое расстояние от крыльца дома Шута хватает света фонаря. Подобные вопросы Литт мог понять, но вот для чего нужно знать, в какой мастерской города чинят кареты, понять не смог.
   - Я не Ирис, я вам доказывать не буду, - сказал наконец менестрель. - Я, если честно, и соображаю плохо, чтобы доказывать. Просто... Стилет не знает, что вы нас арестовали. Он вообще не знает, что мы живы. Умоляю, не дайте ему убедиться в обратном. Он просто из города исчезнет в тот же миг. Для чего ему возиться, вы за него всю работу сделаете. Может быть, он уже и исчез, мы ведь мертвы. Хотя... на его месте я бы трижды все проверил, мы столько раз воскресали. Это страшный человек, это, мне кажется, вообще нечеловек. Самое страшное, что мы не понимаем, для чего он убивает. Что ему в нашей смерти, высокое наслаждение? Я не знаю. А насчет того, что вы говорили, будто совпадения... не хочу кощунствовать, но это не совпадения.
   - Вас хранит Небо, это хотите сказать?
   - Думайте, что хотите, но после пустоши я думаю именно так. Не хранит, а... дает возможность продолжить начатое.
   - А что вы начали?
   - Мы хотим найти альнаров.
   - Чтобы продолжить...
   - Чтобы найти их! Не знаю, какие книги читали вы, но у меня несколько иные понятия об альнарах и их роли на Энортиоле. Не будем о том. Будем о Шуте. Вы же видели, мы с Ирисом были полуодеты. Что, по-вашему, мы так от любви к искусству разгуливали?
   - Нет, вы демонстрировали, что все ваши вещи сгорели.
   - Сгорели! Вещи! Если бы вещи... Вы понимаете, что этот урод оставил меня без лютни? Вы вообще можете понять, что такое лютня для менестреля? Нет, не понимаете. Если бы понимали, никогда не предположили бы, что я сам могу устроить этот пожар. Пойдите, попросите разжаловать вас в охрану при воротах - и там раскрывайте сложные преступления. Ловите альнаров, если повезет. Куда я без лютни, кто я такой, что я могу?
   - И что вы предлагаете? Отпустить вас?
   - Нет. Вернее, отпустить, но не совсем... Точнее, я хочу заставить Стилета признаться во всем.
   - Очная ставка с призраком? Старо. Старо, гоподин Даланна, и неэффективно. Нынешние преступники и на очной ставке с Творцом умудрятся солгать, что им привидение. И где вы предлагаете искать Стилета?
   - Я должен предлагать? Вы его упустили, а я должен предлагать? В "Дыре", у него дома, дома у его подружки, или друга, или кто там есть. В этом самом ходе, наконец. Там неплохо можно переждать. Только он не станет пережидать, для чего ему. Он думает, что ему все удалось, и пусть думает! Он должен убедиться, что мы мертвы. Он пойдет к хозяину "Груши".
   - Он, полагаю, тоже в опасности?
   - Не исключено. Но я бы думал о другом. Встретьтесь с Ремом, узнайте, где он нас хоронил.
   - Довольно, я понял.
   - И что это значит? - побледнел Литт.
   - Это значит до свидания, господин Даланна.
   Менестрель не сказал ни слова в ответ, только опустил голову. Выходя, Ранах загадал, - если завтра менестрель будет в состоянии стоять на своем, он, Динат Ранах, сделает так, как менестрель говорит.
  
   Литт так и не понял - ему совсем не поверили, или только потому что не захотели собственного поражения признать. Впрочем, какая теперь разница. Все равно конец всему. Не успела за дознавателем дверь закрыться, как ее распахнули вновь. Литт, хоть и был напуган до последней степени, не удивиться принесенному не мог. Что-то вроде якоря или ухвата. С виду не такое и страшное.
   Как оказалось, внешность обманчива. Литт не знал и не предполагал, что столь несложное оборудование (как выразился бы Ирис) способно вызвать такую адскую боль. Он списал все на свой организм, свою усталость и собственную же слабость. И только потому, что об одном из самых страшных орудий развязывания языков не знал Литт и знать не мог, менестрель сумел встретить рассвет в сознании. Обычно сознание теряли через часа три-четыре, а на восьмой-десятый многие расставались и с разумом.
   Хорошая вещь, изготавливать такие умели немногие, и еще меньше умели им пользоваться. Неверное положение - и узник или ничего не почувствует или переломает себе кости. Прекрасная вещь, не требует присутствия человека, управлять ею не нужно, а темнота и тишина - лучшие палачи на свете. Против людей есть гордость, есть злость, а на тишину злиться бесполезно. Выдумали орудие в Ксарре, там оно называлось якорем. Оттуда конструкция перекочевала в Кассир, нашла там восторженный прием и назвалась куклой. А от Кассира и до Княжеств недалеко. Здесь сие прекрасное орудие называли деревом. За что, непонятно, во всем нем не было ни единой деревянной детали. Конструкцию усовершенствовали. Кассирская версия часто приводила к страшным ранам и гниению тела, потому гуманные умы Княжеств снабдили стальное дерево мягкими подложками.
   Воистину, все гениальное просто. Проще некуда - металлическое средство для удержания в одном и том же положении. Казалось бы, что с того? Известны тысячи подобных способов, но в Ксарре трудился гений. Он выдумал такое положение, какое с помощью веревки придать человеку невозможно. Такое положение, спустя час нахождения в котором говорили самые глупые и самые забывчивые.
   Литт не был ни глупым, ни забывчивым. Ему просто некому было все рассказать. Давно рассвело, а дверь все так же оставалась наглухо запертой и открываться не спешила. К десяти часам менестрель потерял наконец сознание. Дверь так и не отворилась.
  
   Ночь Ранах не спал. Слишком убедительно говорил певец. Слишком упрямился, хотя никакого резона нет. Напротив, есть одно только неудобство. Он прекрасно понимает, чем дольше идет расследование, тем дольше длятся его мучения. Если нечего искать, для чего подвергать себя такому? Нет ответа кроме одного - ради правды.
   В шесть часов дознаватель был на пути в "Спелую грушу". Из трактира он отдал несколько распоряжений, выполненных с молниеносной быстротой. В восемь он покинул трактир и направился к набережной, потом - к дому убитого, оттуда - по его родственникам. В десять, подавив сильнейшее чувство чего-то забытого и очень спешного, пошел к матери Нира-осведомителя, потом навестил склады, затем Конопляную слободку, затем вновь зашел в "Грушу". Выпил, чего сам не понял. Хозяин стоял рядом и смотрел в рот.
   - Итак, я верно понял - у городской стены, возле Веселого Дома?
   - Да.
   - Вы сделали то, что я просил?
   - Да, конечно, сразу же. Двое уж там. Э-э-э... часа три как уже... И долго им там?.. Я к тому, что заменить бы их, и работы много.
   - Замените, непременно замените. Работа подождет. Каждые три-четыре часа меняйте. Если к ночи, до десяти вечера ничего не произойдет и я вам ничего не скажу дополнительно - снимайте всех. Стало быть, больше не нужны. Ни слова никому.
   Трактирщик воспринял последние слова, кажется, буквально, потому что молча кивнул. Ранах вышел из "Груши", зашел по пути в "Зеленую лавку", посмотрел, что есть для него, дошел до управы и на последней ступени лестницы его как молотом по голове ударили. Забыл! Забыл! И все было попусту. Даже если Стилет и виновен, никогда он его не возьмет, потому что некому теперь говорить с убийцей. Он забыл отдать распоряжение о прекращении пытки, что надо было сделать как минимум четыре часа назад. И теперь останется Даланну похоронить. В лучшем случае, подыскать дом для умалишенных подальше от Телегуина. И еще эльф этот! Этого придется казнить, нет иного выбора. Черт, как же он мог так замотаться?!
  
   Литт не слышал ни лихорадочного звякания ключей, ни скрежета двери, ни криков, ни беготни кругом. Он не понял, что замок открыт, стальных пут больше нет, и страшное орудие вынесли вон. Он даже не понимал, что глаза у него открыты. Боль не стихала, напротив, она усилилась, умереть он не умер, дознаватель никуда не исчез.
   - Ну, ты меня слышишь? Даланна! Слышишь?
   Голос далеко-далеко, и отвечать нет ни сил, ни желания. Нет желаний кроме единственного - яду. Пусть не быстрого, но действенного. О клинке прямо в сердце и мечтать не приходится.
   - Даланна! Слышишь? Слышишь меня?
   У менестреля был такой пустой взгляд, что Ранах скрипнул зубами. За его спиной палач пробормотал что-то вроде "чего стараетесь? Не слышит он". Ранах почему-то вместо того, чтобы обрадовать узника перед смертью, вдруг заявил:
   - Теперь, я полагаю, ты вспомнил все подробно. Итак, правду. Говори.
   Палач издал смачный смешок, Ранах едва не свалился с лавки. Даланна едва заметно, но все же несомненно отрицательно помотал головой.
   К вечеру, к семи часам пополудни, Литт мог стоять на ногах. Дознаватель смотрел, не веря глазам. Литт сам не верил, да ему было все равно. Лечение далось ему едва ли не хуже самой пытки. Ранах, наконец-то назвавший фамилию, объяснял менестрелю суть дела, роли, необходимые результаты и последствия неполучения этих результатов так нудно, что Литт оборвал его.
   - Заткнитесь, прошу вас. Слушать вас сил нет. Я все понял: или Стилет говорит, или говорю я за него. Сто раз повторять не надо.
   Ранах кивнул.
   - Что же, идемте. То есть, я пойду...
   - А мне понадобится помощь. И еще, вы пойдете сейчас к Ирису, и освободите его.
   - Ого, мне уже начали ставить условия. Для чего мне его освобождать? Чтобы он...
   - Чтобы он вас убил? - глаза Лита сверкнули.
   - Чтобы операцию испортил. Полезет...
   - Кто, Ирис? Вы себя слышите? А без него вы меня хоть сейчас можете вешать, я никуда не пойду. Чтобы потом назад и упекли? Плевать мне на Стилета, разбирайтесь сами.
   - Я все же на вашем месте подумал бы, прежде чем торговаться.
   - Мне нечем думать, господин Ранах. Думать должны вы, это ваше прямое ремесло. Бояться будете после.
   - Что делать?
   Менестрель усмехнулся.
   - Бояться. Вы просто до колик боитесь Ириса. Боитесь, что он, увидев мое состояние, башку вам отвернет. Правильно делаете. Заключим договор?
   - Что-что?
   - Договор, господин Ранах. Ирис идет с нами, и без наручников, без всякой другой дряни. А я в ответ стою прямо, не падаю и делаю вид, что всю ночь развлекался с десятком девиц. В случае чего могу сказать, что виноваты не вы, а кто угодно другой. Устраивает?
   - Вы наглец, господин Даланна. Как, собственно, и все кассирцы.
   - Это означает согласие, я прав? Ну, и чего вы ждете? Чтобы Стилет успел уйти?
  
   В половине десятого конюх, паренек на побегушках и слуга решили, что время их дежурства истекло. Они оставили пустые бутылки, в которые последние два часа прицельно метали камушки и, не оглядываясь и не задерживаясь, направились к "Груше".
   В полнейшей тишине прошло около четверти часа, Ранах начал сомневаться в успехе операции. Будь искомый убийца здесь, давно бы появился. В вершке от притаившегося дознавателя затрещали кусты, Ранах замер и затаил дыхание. Ветви осветились слабым призрачным свечением потайного фонаря. Практически из-под земли вылез длинный парень со стоящими дыбом всклокоченными желтыми волосами. Ранах внутренне кивнул сам себе.
   Стилет сделал все так, как и должен был: вскопал землю импровизированной могилы, вытащил мешок, распорол и выругался на всю округу. Конечно, было от чего ругаться, мешок был набит чем угодно, только не остатками сгоревшего человеческого тела.
   Второй мешок вынуть не успел. Его окликнули. Стилет вздрогнул, круто обернулся и вдруг дико расхохотался. Ранаха пробрал озноб.
   - Так ты жив, мразь?
   - Жив, как видишь, - тихо ответил менестрель, весь в натуралистично нарисованных ожогах.
   - Ненадолго.
   Сверкнула сталь. Ранах напрягся.
   - А где твой дружок?
   - Здесь.
   Дознаватель подпрыгнул. Эльф, который обещал сидеть тише воды, ниже травы, явился из кустов как привидение. Глаза его светились гораздо сильнее кошачьих, Ранаху стало нехорошо.
   - Здравствуй, Стилет.
   - Не могу сказать того же, мразь.
   Стилет стоял, чуть сгорбившись, готовый в любой миг нанести удар или упредить нападение.
   - У меня только один вопрос - ради чего? Ответь, а то после отвечать тебе будет нечем.
   - Скорее, ты не расслышишь. Догадались, ублюдки.
   - Шут догадался быстрее? Не так ли? - прошептал Литт.
   Лицо Стилета исказилось.
   - Да, догадался. Я не хотел его убивать. Можете не верить, но это единственный человек, о смерти которого я скорблю. Он был гением, но он догадался и отказался молчать. Смелый человек, чистый человек.
   - Ага! - вырвалось у Литта. - А мы, стало быть, по уши в грязи.
   - Вы и есть грязь. Сор, грязь, скверна. Вам не место на земле.
   Эльф наклонил голову, будто услышал что-то очень знакомое. Менестрель рассмеялся.
   - Конечно! Ты очень чист.
   - Я грязен, - ровно ответил Стилет, Ранах весь превратился в одно большое ухо. - Тот, кто метет сор не может быть чист. Однако, вы - сама грязь.
   - Мы - это отлученные и менестрели? Или дело в наших личных качествах?
   - Менестрели здесь не при чем, Стихоплет не менестрель, он ходячий кусок дерьма. Что касается тебя, то да, ты отлученный.
   - А отлученные - самый опасный сорт грязи, - быстро продолжил эльф. - Потому что без рода и племени, потому что быстрее других расползается по свету, потому что никто не желает ее убирать. Ничего не забыл?
   - А-а... ты не зря якшался с шихами. Конечно. Хуже отлученных только они.
   - Да, зря же Эрдин пожалел в свое время... - эльф запнулся, Ранах едва не сплюнул с досады. - Мусорщики. Добро пожаловать.
   Менестрель смотрел на друга и Стилета широко раскрытыми глазами и, видно было, ничего не понимал. Кроме того, что подобных Стилету много.
   - Добро пожаловать на тот свет.
   Стилет бросился на врага так стремительно, что Ранах вздрогнул. Сверкнула сталь, движения человека не укладывались в голове. Эльф успел отскочить, завернул руку нападающего, тот свободной рукой ударил Ириса в лицо. Ранах смотрел, не в силах отдать приказ. Жаль было губить людей. И сейчас же произошло еще одно чудо. Менестрель, который и без того по волшебству держался на ногах, упал на спину Стилета, схватил его за горло и начал душить. Ранах предполагал, что у профессионального музыканта должы быть сильные пальцы, но то, что он увидел, поразило его до глубины души. Стилет захрипел, задергался, глаза его вылезли из орбит, и Ранах с криком выскочил из укрытия. Он понял - еще миг, и Даланна сломает кадык Стилету.
   Это понял и эльф, потому что начал разжимать пальцы друга, стиснутые до белизны. Удалось это далеко не сразу, и при помощи двоих стражников. Стилет упал на свежеперекопанную землю, задыхаясь.
   - Литт, - эльф подхватил потерявшего равновесие друга. Теперь Ранах видел ясно - друзья. Как то ни невозможно и непривычно. Друзья. Как там будет галаэт во множественном числе? - Литт, опять?..
   "Что "опять?", - подумалось дознавателю, пока стража заковывала Стилета, пока поднимала его на ноги. Менестрель выглядел так, будто внезапно ослеп. Эльф поднялся и повернулся к Ранаху. Дознаватель тонко улыбнулся.
   - Да, вы действительно неглупый человек. И довольно смелый.
   - Не нужно комплиментов, господин эльф. Я вас все равно повешу.
   - Повесите, вполне возможно. Не обещаю, что не буду совершать преступлений. Я не альнар, но, если Небу будет угодно, им стану.
   - Да, Даланна говорил.
   - За Литта вам отдельное спасибо.
   - Что же, он вполне...
   Стража не успела и глазом моргнуть, как дознаватель лежал навзничь на земле.
   - Это за Литта.
   Менестрель подскочил при звуке удара, обернулся, но смотрел немного в сторону.
   - Ирис, ты что творишь?
   Эльф помог подняться дознавателю. Ранах утер кровь, сочащуюся из носа и сделал страже знак не двигаться с места.
   - Ничего такого. Меня все равно обещали повесить. Господин дознаватель, вы были правы насчет эльфов-альнаров и ненависти к людям. Только отрядом слегка ошиблись. Я был в башне Вэйната, и я знаю, за что сражались Эрдин и его команда. За вас. За людей.
   Ранах улыбнулся, показывая, что иронию оценил.
   - Не верите, вам же хуже. Да, еще, вы человек и в самом деле неглупый, и успели понять кое-что из болтовни этого психа. Так вот - организацию я вам искать не советую. Чревато. Пусть будет просто сумасшедший убийца. Он вам все равно ничего не скажет.
   - Я сам разберусь, - ответил Ранах и свистнул. Послышался топот копыт и скрежет колес. - До свидания, господа. До неминуемой встречи.
   Ни эльф, ни менестрель не ответили. Эльф смотрел, как Стилета заталкивают в повозку, менестрель смотрел себе под ноги. Ранах хмыкнул и дал знак трогаться.
   - Литт, ты жив?
   - Почти. Ты куда-то собрался?
   - Нет, наверное. И здесь неплохо.
   Кусты зашуршали, Ирис даже не двинулся с места. Белый и Жук на цыпочках приблизились к тем, кого после увиденного стали считать воплощением Семерых на земле. Мальчишки даже не смогли ничего сказать, только поклонились. Лишь через минуту Жук оправился настолько, чтобы шепотом предложить пойти на склады.
   - Нет, - покачал головой Литт, - мне, думается, будет довольно сложно пойти. А чтобы...
   Мальчишки исчезли и вернулись спустя четверть часа в количестве шести. У Жука в руках оказался длинный и широкий плащ. Менестрель к тому времени уже мог это рассмотреть.
   - Нет, - начал отказываться он, - не надо. Я что, безногий или...
   - Ты безголовый. Еще одно слово, и длительный обморок будет тебе обеспечен. Не будешь мешать переноске.
   Менестрель поморщился, но подчинился. Ирис говорил слишком легко и весело, чтобы не принять его слова всерьез. Мальчишки очень старались идти в ногу, но все равно к концу путешествия Литт с трудом сдерживал стон.
   Шпана, едва ступила на родной склад, развила бурную деятельность. Гостей устроили со всеми возможными почестями, нашли сено, нашли вино, к которому никто не притронулся, подбросили щепок к костер. Через полчаса Литт заснул, но эльф спать не собирался.
   - Я отдохну тогда, когда этот проклятый город исчезнет за горизонтом.
   Ирис улыбнулся, мальчишки вздохнули и расселись кружком. На такое вознаграждение они и рассчитывать боялись. Мало того, что лично видели, как эльф дал в морду самому Ранаху-ищейке; мало того, что певец едва не оторвал голову спятившему убийце, так еще и можно услышать о небывалых, невозможных делах, которые все-таки творил этот самый эльф. До утра никто из мальчишек не произнес и слова, если не считать восторженных ахов, ругательств вполголоса и нетерпеливого поерзывания.
   Долго, очень долго блуждали потом эти рассказы среди городских улиц и площадей, обрастали подробностями и героями (в основном из местных беспризорников), передавались священным шепотом и при непременной клятве молчать. Долгое, очень долгое время бездомные мальчишки накалывали себе на запястье непонятный им самим знак. Потом уже и смысл пропал, и суть забылась, а только человека с таким знаком уважать стоило. Любой эльф, увидев татуировку, потерял бы дар речи от удивления - Знак отлучения за предательство эльфов на руке у человеческого мальчишки. Однако, эльфам было не до разглядывания беспризорных нечистых запястий.
  
   Ранах был весел, почти счастлив. Найденный убийца был, разумеется, безумен, однако, не настолько, чтобы забыть имена своих соратников. Каковых немало бродило по просторам Альданиора. Убийца и не скрывал, что является членом могущественной организации по очищению мира от скверны. Не скрывал, что скверну можно чистить совершенно любым способом, лишь бы действовало. Да, бывают промахи, когда вместе с грязью сей мир покидают и чистые люди. Как Шут. Но Творец, без сомнения, способен отличить свое дитя от мусора. Безумец не скрывал, что не считает себя чистым. Нет, он грязен, как грязно любое орудие, каким убирают сор. Никому в голову не придет чистить новой тканью печь или новым ведром лезть в нужник. И лопата, и тряпка - лишь орудия, не более того. На вопрос, как распознать грязь, убийца расхохотался и ответил, что нужно лишь один раз взглянуть на небо. Ранах не нашел, что возразить.
   На именах членов организации сумасшедший чистильщик смеялся долго, до слез. Неужели они столь глупы, что могли подумать... ха-ха, нет, невероятно, ха-ха-ха... что он сможет нанести вред матери, вскормившей его. Ранах вспомнил слова эльфа, вспомнил поведение менестреля и задумался. На всякий случай он послал бумаги наверх, к Бенарху и отдал приказ о допросе третьей степени.
   Стилет вспоминал весну прошлого года. Разговор Метлы и Веника, показавшийся тогда бредовым, а оказавшийся пророческим. Веник рекомендовал его Метле, долго говорил, расписывал сильные стороны и умалчивал о слабостях. Метла кивал, кивал и вдруг посреди разговора спросил, обращаясь напрямую к Стилету: "А скажи мне, как ты назвался?". Тот сказал. Метла покачал головой, повернулся к Венику. "Не выйдет толку. Неплох, но не выйдет толку". "Почему? - изумился Веник, уже видевший Стилета в деле. - Прекрасный инструмент. Стилетом хорошо избавляться от врагов". "От врагов-то да, - вздохнул Метла, - но не от мусора. Грязь чистить стилетом - пустая трата времени и сил". Стилет настоял тогда на своем, Веник поддержал, и Метла уступил. Видимо, зря.
   Ранах лично открыл дверь камеры и застыл на пороге. Стилет лежал на полу, раскинув руки, в луже крови. Светло-желтые волосы стали черными. Ранаха пробрала дрожь. Видимо, узник спрыгнул с верхних нар на каменный пол головой вниз. Видимо, он наверняка знал, как следует прыгать, чтобы не встать. Стража замерла, кто-то сочувственно покосился на начальника. Не везет человеку. Совсем не везет.
   Ранах вдруг коротко рассмеялся.
   - Бумаги у Бенарха. Должны быть готовы, - бросил он через плечо. - Готовьте виселицу.
   Подчиненные покосились на отдавшего приказ.
   - Не ослышались, - усмехнулся тот. - Бумаги готовы, а этому уже все равно. Готовьте виселицу.
  
  
   Глава 8. Люб ты мне, человек.
   Неприятности начались, стоило покинуть Телегуин. Собственно, они не начались, а явились прямым продолжением знакомства с методами ведения допроса в управе. С утра Литт, к немалому удивлению и еще большей радости друга встал вполне самостоятельно и смог передвигаться ничуть не хуже, чем если бы был пьян встельку.
   Эльф хотел было предложить задержаться, но как открыл рот, так и закрыл. Литт так посмотрел на друга, что у того не хватило духу возражать. Да и, если вспомнить обещание дознавателя со странной фамилией, возражать могло оказаться себе дороже.
   До ворот друзья добрались без проишествий, до вечера медленным пьяным шагом одолели миль пять (по ровнейшему тракту, под солнцем и откуда-то прилетевшим теплым ветерком). На странную пару оборачивались, кто-то ахал, кто-то пальцем показывал - не без причины. Пронырливая телегуинская шпана расстаралась, и друзья, прежде действительно напоминающие не то погорельцев, не то жертв ночного разбоя, теперь сильно смахивали на два огородных пугала, подавшихся на заработки. Из всего приличного на обоих были только ботинки.
   Инструмента же, даже и неприличного, мальчишки добыть не сумели, и Литт полдороги во всеуслышание гадал, где бы достать денег хотя бы на литарну. А, собственно, почему "хотя бы". Литарна - инструмент очень неплохой Менестрель долго и красноречиво принялся перечислять достоинства литарны перед древним инструментом. Ирис был согласен, что звук литарны громче, звонче, не столь мягкий, да и сама литарна более удобна в переноске. Для игры перед большим количеством людей, да еще и на открытом пространстве, да еще и далеко не любовных баллад лучше инструмента и выдумать нельзя. Если бы менестрель славил литарну чуть менее вдохновенно, Ирис, возможно, и поверил бы ему.
   О мусорщиках не говорили. Ирису хватило четверти часа с утра, чтобы поведать все, ему известное, а Литту и того времени не требовалось, чтобы понять, все, достойное понимания. Эльфу и самому было неуютно на проглядывающемся во все стороны на многие мили тракте, менестрель же то вздрагивал, то оглядывался, то пристально вглядывался в лица проходящих людей. Ирис делал вид, что не замечает, однако к вечеру имел только одно неотступное желание.
   Литт вновь обнаружил способности к ясновидению. Покончив с лютней и литарной, он замолчал и молчал долго, до первого трактира. Пройдя к стойке, он сыпанул, не глядя, пригоршню мелочи.
   - На все.
   - Чего? - улыбнулась хозяйка.
   - Чего угодно, только не воды.
   Через два часа Ирис и Литт, оба пьяные и веселые, наблюдали за обширной ссорой какого-то мелкого торговца с супругой. Что милые не поделили, ни друзья, никто вообще в зале не уразумел, но весело было всем.
   - Я дура?! Ах ты потрох свиной! Я годы свои лучшие отдала, боров ты жирный, ночей не досыпала, куска не доедала...
   - Объедки мужу отдавала, - шепнул Литт на ухо Ирису. Эльф хихикнул.
   - Ночей она не спала! Все где ни на есть шлялась. Шлюха! Дешевая шлюха...
   - А как хотелось дорогой...
   - Я шлюха? - пошла краснотой женщина. - Как у тебя язык повернулся, старый мерин? Всегда к тебе, все с тобой, хоть, видит Небо, как муж-то вовсе не дюж.
   - А на такой случай сойдет и уж.
   - Молчи, дура! Молчи, убью!
   - А-а-а! Убивают! Коболь цепной, спасите!
   Тетка заорала так, что копоть с потолка посыпалась, хотя супруг и пальца в ее сторону не протянул.
   Литт вздохнул.
   - Какая пара, какие чувства! Страсть, жар и испепеляющий зной любви.
   - И не говори. Прекрасная пара: нежный румянец супруги наводит на мысли о вечном пламени и скарлатине. Формы ее сводят с ума - ибо идеально ровны, как спереди, так и сзади. Не женщина, а мечта геометра. Буравящие глаза желтого цвета, а голос... голос несравним ни с одним земным звуком, ибо напоминает разом скрежет ржавой пилы, треск рвущегося холста и шуршание сухого тростника. Нрав же ее приводит меня в умиление и вызывает слезы зависти, посмотри, с какой нежностью выдирает она последние волосы супругу.
   - Да-а... Что же, Ирис, муж ей подстать. Взгляни на его грудь - она спускается до самого брюха, не каждая женщина удостоилась такого украшения. Его тройной подбородок трепещет от каждого движения, с его кустистых бровей можно напрясть пряжи на семью из десяти человек. Лысина его светится, как Хиддский маяк в тумане, а поистине неописуемых размеров седалище не поместится на убогую лавку заведения, если только сей достойный муж соблаговолит сесть. Пока ему не до отдыха. Жену он любит не меньше, чем она его, как он гоняет ее вокруг стола! Какие слова он готов посвятить супруге! Ей же Богу, таких не употребляет и Эрдин в минуту душевного расстройства.
   - Гадина, ни лички не дам! Ни тряпки не получишь!
   - Испугал, скотина! К печи и не подойду - в три дня подохнешь. Ты ж себе и яблока сам не сорвешь, ты ж в погребе еды не сыщешь! В отхожем месте штаны не сымешь.
   Друзья смеялись, хоть Литт и морщился от боли. Смеялись, пили вместе, пил один менестрель, потом он же пытался что-то петь шепотом на ухо другу, потом вдвоем долго доказывали хозяйке, что две разные комнаты им не нужны и, более того, они не побрезгуют и комнатой с единственной кроватью. Потом Литт долго веселился над этой самой кроватью, и Ирис протрезвел, прикинув, какую по счету бутылку пьет менестрель. Наконец Литт кое-как поместился на двуспальной кровати по диагонали и заснул. Наутро встать он не смог.
   Не помогли ни лед, ни попытка Ириса сделать массаж (на самое легкое прикосновение Литт стискивал зубы и переставал дышать), ни даже перевод энергии. Хуже стало и Ирису, и наблюдающему за его усилиями Литту. К полудню Ирис поставил на уши весь трактир и всю округу, к трем часам пополудни единственное, чем мог помочь - выйти из комнаты. К вечеру оставалось лишь молиться. У Литта поднялся страшный жар, начался бред, а затем он потерял сознание. Сердобольная хозяйка всхлипнула и сказала какой-то обычный в подобных случаях вздор о избавлении от мук. На сей раз не согласиться было трудно. Ирису уже не раз приходила в голову страшная мысль, и он гнал ее прочь. Литт не настолько безнадежен, чтобы... Да, если честно, даже не будь совершенно никакой надежды, Ирис очень сомневался, что у него достанет духу сделать единственно возможное в подобной ситуации.
   Тьма сошла на Средние Княжества, заснул трактир, опустел тракт, вымерли все звуки и всякое движение в округе. Погас свет во всех окнах, а в комнате нижнего этажа он и не зажигался. Эльфу было достаточно настежь распахнутых ставней, человеку же было все равно. Менестрелем вновь овладел бред, отчего-то он принялся читать стихи двухсотлетней давности, Ирис старательно не слушал. Он был бессилен, совершенно бессилен. Болезнь дошла до такой степени, что Литт кричал от боли, стоило поднести руку на расстояние тепла. Ирис не чувствовал холода из окна, он смотрел в ночь и не видел ее. Вот уже несколько часов он решал жуткую загадку - как лучше оживать Литту - после многих часов агонии или после единственного удара в сердце, и не надоело ли еще Небу зажигать вновь и вновь гаснущую свечу.
   Робкий стук в дверь сменился хозяйкой в одной лишь длинной белой рубахе. Отведя руку со свечой в сторону кровати, женщина прошептала:
   - Господин эльф... туточки кое-кто пришел... могли бы, верно... Если не поздно еще... Выйдете?
   - Кто пришел?
   - Сродственники ваши, то есть Старшие - юноша с барышней. Ну да ведь, слыхала я, что Старшие от рождения колдовать способные.
   В темном зале за дальним столом сидели двое. Ирис, приостановив хозяйку, подошел и внутренне вздохнул. Дети. Лет шестьсот, не больше. Юноша и девушка, явным образом брат и сестра, причем наверняка или близнецы, или очень близкие по возрасту. Дорогая одежда, что видно несмотря на попытки это скрыть; нескрываемое удивление и азарт при виде отлученного... Но если не они, то клинок в сердце Литту.
   Ирис поклонился как можно учтивее, юноша аж задрожал от нетерпения. Девушка широко распахнула глаза. Долго объяснять не пришлось, оба пришельца вскочили, едва Ирис выговорил слово "умирает". Хозяйка со смесью страха и любопытства проводила глазами троих Старших, посмотрела в закрывшуюся дверь, подождала немного и отправилась к себе. Утром все выяснится.
   - Что это с ним такое? - прошептал юноша, наклоняясь над Литтом. - По твоим словам я предположил столбняк, но...
   - Нет, конечно. Сильно повредит, если я умолчу о причинах его состояния? Тем более, что представляю их себе весьма смутно.
   - Это не инфекция, - тихо сказала девушка. - Это... это...
   - Да, это пытки, - с таким удовольствием произнес юноша, что Ирис поморщился. - Я ведь прав?
   - Да. Последствия.
   - И ты говоришь так спокойно?
   - И чем такое можно сделать?
   - Говорить спокойно и быть спокойным - далеко не одно и то же. Я не знаю, что за дрянь на нем использовали. Не слышал о таком и слышать не желаю. Я желаю только одного. Надо ли говорить, чего именно?
   Молодежь переглянулась. Брат сделал кивок в сторону, сестра помотала головой. Юноша пожал плечами.
   - Моя помощь нужна?
   - Пока нет.
   Ирис сделал три шага назад и немедленно один вперед. Юноша бесцеременно попытался вытряхнуть Литта из рубахи, от крика содрогнулись все трое.
   - С ума сошел? - оттолкнула сестра брата от кровати. - Ты что же, насморк у тряпичной куклы лечишь? Ос-то-рож-но. И для чего вообще снимать одежду?
   - Для того, чтобы лучше видеть расслабление спазма.
   - Я тебе и без этого скажу. Делай.
   Ирис отошел за стол. Брат и сестра, тихонько споря, принялись за дело. Первое заклинание не подействовало, второе тоже. Юноша начал волноваться, сестра одернула его и сменила у кровати. После пятого неудачного заклинания они готова была расплакаться. Брат обернулся к Ирису.
   - А ты, если бы не был отлученным, что бы предпринял?
   - Не знаю. Не сочтите идиотом, но я и в лучшие времена лечить не умел.
   - Великолепно! - вырвалось у юноши, будто Ирис признался, что неграмотен. - Вообще превосходно.
   - Не кричи, Дар... - девушка проглотила имя, потому что носитель его резко обернулся к сестре. - Не кричи, - тихо повторила она. - Будем удалять симптомы.
   - А мы что с тобой делали?
   - Не кричи, пожалуйста. Мы пытались лечить в комплексе, не получилось. Ты не согласен?
   - Согласен, - хмуро бросил юноша и повернулся к больному, с ладони его сорвался целый ворох бледных искр.
   Ирис опустил голову на сплетенные пальцы. Не думать, не слушать, не видеть, не надеяться.
   Через три часа эльфы совладали с жаром, а к рассвету им удалось уменьшить боль настолько, что Литт заснул. Ирис же совладал с отчаянием, и к тому же рассвету вполне мог поддерживать беседу.
   Брат и сестра не отказывались говорить о себе, но слишком долго размышляли на вопросе об именах и слишком быстро рассказывали о причинах путешествия, чтобы можно было верить. Ирис пожал плечами, он сам когда-то был таким.
   Хозяйка в восемь принесла завтрак, всмотрелась в Литта, охнула и едва не расплакалась.
   - Творец Всемогущий, живой! Ох ты, как хорошо! - она поклонилась до земли двоим эльфам, оцепеневшим от потрясения. - Доброго здоровьичка вам, молодой господин и вам, барышня. Едва живого поднять, доброе дело... ему ведь еще жить да жить, ведь совсем, бедняжка, молод. Спасибо, какая радость!
   С этими словами хозяйка, не совсем понимая, что делает, по очереди обняла брата и сестру и поцеловала в лоб. Через миг сообразила, покраснела, всплеснула руками и умчалась. Девушка утерла глаза, брат ее преобрел розовый цвет и все тер и тер лоб. Ирис улыбался.
   - Стоило оно того?
   - Стоило, - эхом отозвались брат и сестра и сейчас же в испуге замолчали.
   Ирис рассмеялся. Молодежь смотрела на него в изумлении.
   - Стоило того, чтобы поссориться с родителями и сбежать из дома? Стоило того, чтобы отправиться в незнакомые места, чтобы путешествовать по ночам, тайком и бояться называть свои имена? Вы правы, оно того стоит.
   Брат стиснул зубы, сестра его побледнела.
   - Не бойтесь, я не собираюсь сообщать вашим родным. Хотя бы потому, что не знаю, где их искать. Да и вряд ли они адекватно отреагируют, услышав подобную весть из уст отлученного. Если честно, мне совсем не до того. Вы будете в претензии?
   - Я не понимаю тебя, - упрямо сказал юноша.
   Сестра его только покачала головой.
   - Зато я понимаю вас. Не сбегали? Очень хорошо. Не ссорились? Того прекрасней. Садитесь, не стойте. Я вас понимаю, потому что в свое время тоже не сбегал, не пропадал, не ссорился, не спорил, не перечил, не шлялся где попало, не занимался ерундой, не разочаровывал, не заставлял волноваться... Я много чего "не"...
   - Откуда ты родом? - шепотом спросила девушка.
   Брат ее молчал. Слова отлученного попали в самую точку, прямиком в сердце.
   - Из Ирисной Низины, из Ниариатта. Но уже почти полтора века живу в Глориндоле.
   - Где?!
   - Да, там. У нас слишком много таких, которые "не", чтобы не научиться распознавать их с первого взгляда.
   - Мы тоже из Низины, - девушка не обратила внимания на брата, который, видимо, отчаявшись сделать внушение мысленно, толкнул сестру локтем. - Из Дильната.
   - Вы больше похожи на жителей Линтолина или Даро-Талла. Такое чувство, что это ваш первый опыт общения с людьми.
   - Нет, не...
   - Сестра, перестань! Ни слова больше. Довольно и того, что сказано, - юноша вскинул голову и встретился взглядом с отлученным. - Я знаю все, что ты скажешь дальше.
   - Были в роду ясновидящие? - усмехнулся Ирис.
   - Здесь и ясновидящим быть не нужно. Для начала ты нам посочуствуешь, потом вызовешь на откровенность, а после в лучшем случае начнешь рассказывать страшные сказки. А в худшем и обычном сообщишь отцу. Благодарим покорно. Мы как-нибудь сами разберемся, где нам шляться. Без всяких отлученных.
   - Перестань! Ты несешь чушь.
   - А ты, сестренка, настолько наивна, что веришь всем без оглядки? Погоди, он ведь еще и в проводники набиваться начнет. И жалостливые истории рассказывать - о том, как глупые эльфы, которые хотят больше узнать о людях, становятся отлученными. А мы не хотим становиться отлученными, слышишь? Мы не хотим быть людям друзьями, мы не хотим жить с людьми - нам не нравятся вши, вонь и грязь. Мы просто хотим знать правду, мы просто хотим видеть людей - а не отражение в визоре. Мы хотим слышать их речи, а не перечитывать слова, пересказанные по третьему разу. Мы хотим знать, что они о нас думают. И мы почти уверены - они нас ненавидят.
   Сестра смотрела на брата со смесью жалости и страха, а юноша говорил все пламенней. Он вспомнил изречения философов и поэтов, вспомнил цитаты знаменитых политиков, в том числе и Ниах-Ахала и фразеологизмы о взаимоотношениях двух народов. Вспомнил даже общих потомков. И не свел припомненное ни к чему хорошему.
   - Нам никогда не увидеть людей на том же уровне, что и мы. Сколько наш народ бьется, чтобы вытащить это племя из болота, и все попусту. Междоусобицы, уничтожение друг друга и себя, пытки, работорговля, казни, коррупция - перечислять можно до бесконечности. Этот народ обречен! Да, у них есть достойные представители, как, возможно, твой друг-музыкант. Есть поэты, философы, художники, гуманисты, но что они с ними делают! Что?! Поэтов они вешают, музыкантов пытают, философов ссылают на рудники, художники для них малюют фрески во дворцах и непристойные картинки на рынках, ученые печатают буквари и обучают благородных идиотов, а гуманистов, наверное, сразу четвертуют. По деревням до сих пор уверены, что эльфы сошли со звезд, что мы - не дети Творца, а его, прости, сестра, ублюдки, что все люди когда-то были эльфами, то есть жили по тысяче лет! Что был Огненный век, что дождевые черви любят дождь, что у нас острые уши, потому что мы Творца не слушались и он нас слишком часто за уши таскал. Что мы родня пикси, что у нас по ночам, полнолуниям, секулам вырастают крылья и клыки, что стена в Глориндоле стоит на крови человеческих младенцев, а живем мы вечно, потому что не имеем души.
   Ирис молчал. Ему нечего было сказать.
   - Мы сами слышали! Мы видели, как живут простые люди - и это не жизнь. Это не жизнь, это животное существование - родился, проснулся, съел, выпил, женился, сдох. Ни неба над головой, ни земли под ногами. Ведь даже вера не делает их лучше. Стоят храмы, и прихожане заходят, а ничего не меняется. Из храма вон - и за прежнее. Что ты молчишь?
   - Мне нечего тебе сказать, - грустно ответил Ирис. - Кроме одного - когда-то у нас тоже была работорговля. Когда-то мы тоже вели войны с собою. Мы выросли. И они вырастут.
   - И когда же наступит тот светлый час?
   - Нескоро. Очень нескоро. Люди смертны, поколения сменяются быстро - и в этом их беда. Третье поколение уже забывает, чем жило, что умело и от чего предостерегало первое. Нам понадобилось несколько тысяч лет - это при условии, что наша память не растворяется в небытии в течение столетия. Не знаю, сколько понадобится людям. Но они вырастут, это закон - ничто не стоит на месте. Обойти его они не смогут.
   - Вырастут. Если раньше все не перемрут.
   - Не беспокойся. Раз уж не вымерли в предыдущие тысячи лет, значит ничего им не сделается. Люди крепче, чем кажется и много крепче, чем ты думаешь. Как бы они нас не пережили.
   - Что?! - опустившийся на стул юноша подскочил. Глаза его вспыхнули. - Что ты сказал?
   Сестра его только вздохнула.
   - Ты прекрасно слышал, что именно. Я не физическое здоровье имею в виду, хотя и его тоже, а психическое.
   - Пьяницы, сумасшедшие, припадочные, истеричные! На каждом шагу! Толпами, стадами! Хорошо здоровье!
   - При той жизни, что есть у людей, у большинства представителей нашего народа просто началось бы тихое умопомешательство и закончилось бы массовыми самоубийствами. Мы не приспособлены жить без света разума, без единого луча, в кромешной тьме однообразной безнадежности. Ночью-то мы видим, а вот в сумерках сознания теряемся.
   - Неправда! Люди поддаются эмоциям, люди впадают то в гнев, то в злобу, то в беспричинную радость. Они совершенно не контролируют себя. Вот где тьма кромешная.
   - Зато мы контролируем слишком хорошо. Превосходно. Мы уверены, что нет такой беды и нет такой ситуации, с которой бы мы не справились. Да, эмоции мы держим в узде, но ведь я не об эмоциях говорю. Какие уж тут эмоции, когда десять человек на протяжении трех поколений живут в избе на одну комнату - и та размерами со среднюю переднюю нашего небогатого дома? Какие эмоции, когда из десяти-двенадцати детей выживают пятеро, а то и меньше? Когда величайшее и единственное развлечение - ежегодная ярмарка в соседнем селе. И ведь умудряются жить, и веселиться, и свадьбы играть, и любить, и растить детей. Да если бы они были нами - серьезными, умными - вот тогда вымерли бы в два поколения. Перестали бы детей рожать - и все. Все равно умирать, для чего стараться. Жизнь человека - это величайшее безумие на свете, и в этом безумии просто невозможно оставаться серьезным.
   - Это ошибка, а не сумасшествие.
   - А вот это, юноша, уже кощунство, - резко сменил тон Ирис. - Не нами выдумано, не нам и менять. Люди, ты прав, в чем-то похожи на животных. Они жестоки, но они и не ропщут на жестокость по отношению к себе. Лани не ропщут на волков, не созывают совет леса, не требуют прав и свобод, не призывают каждому волку надеть намордник. Убежала - хорошо, не смогла - сожрали. Вот и все. И не просто сожрали, а без соблюдения принципов высокой морали, цинично, заживо. Однако лани есть, и волки не вымерли, и ты без меня знаешь, что одни без других не смогут существовать. Хорошо бы волкам есть солнечный свет, а ланям - радугу, однако задумано иначе.
   - Вот! Вот ответ, а ты ждешь, чтобы они повзрослели! Сам себе противоречишь. Они не вырастут, они животные! Они всегда будут жрать друг друга.
   - Животные не едят себе подобных, не придумывай, разве что во времена катастроф. А сейчас как раз такое время.
   - Сейчас спокойное время, - рассмеялся юноша. - Войн не было уже почти пятсот лет.
   - Работорговля вновь на подъеме, Хартии никто не верит, половина человеческих городов готова вспыхнуть в любой миг - как куча сухого хвороста, от малейшей искры... Куда уж спокойнее.
   - Ты бредишь.
   - Выбирай слова, - усмехнулся Ирис. - Доказывать не стану, не имею ни времени, ни желания. Одно скажу - твои дела не соотносятся с твоими поступками.
   - Для чего я помог этому человеку? - прошептал юноша, кивая себе за спину и бледнея. - Это ты хочешь сказать?
   - И хочу, и сказал. Ты говоришь одно, но поступаешь наоборот.
   - Потому что я НЕ человек! Потому что я не собираюсь опускаться до уровня зверей.
   - То-то ты покраснел, когда животное тебя поцеловало. А ведь должен был сплюнуть как минимум. Хорошо, не будем. Так можно говорить тысячу лет и ни до чего не договориться. Я не собираюсь читать вам лекции по приемлимому отношению к людям, и задерживать вас не собираюсь. Мне того и не сделать.
   - Но что? - осклабился юноша. - Договаривай.
   - Зря ты затеял эту прогулку. Напрасно. Люди не животные и очень не любят, когда наш народ ведет себя рядом с ними словно в кунсткамере или в зоопарке. И совсем уж зря ты взял с собою сестру.
   - Молчи. Довольно ты говорил. Это не мое решение, сестра...
   - Каждый из вас пошел только в надежде на то, что другой изменит свою точку зрения. Может случиться так, что менять придется обоим. Все, ни слова больше. Идите, куда хотите и поступайте, как знаете.
   Последние слова Ирис искренне попытался произнести без нравоучительной интонации. Юноша дернул головой, девушка улыбнулась. Литт пошевелился во сне, и все трое немедленно нашли новую тему для беседы, куда более удобную, нежели взаимоотношения Старших и Младших.
   На прощание Ирис только поклонился обоим соотечественникам. Брат хмыкнул и, не оглядываясь, шагнул за порог трактира. Сестра дважды обернулась, прежде чем пропасть за поворотом и помахала рукой. Ирис в ответ склонился еще ниже. Когда выпрямился, брата и сестры уже не было видно. Лишь оседала холодная дорожная пыль, поднятая двумя парами дорогих ботинок. Когда-то он сам был почти таким же. С тем различием, что путешествовал, несмотря на все запреты и уговоры, не для того, чтобы найти доказательства невежества людей, коих и искать нет нужды, а только чтобы убедиться в обратном.
  
   Литт пришел в себя через час после ухода эльфов. Однако, до здоровья ему было еще как кобольду до центра мира. Менестрель не мог подняться, но и молчать не мог и потому до вечера болтал о чем придется; Ирис слушал, не зная, смеяться ему или плакать.
   Посреди длиннейшей литтовой фразы, обрывая ее, вдруг распахнулась дверь. Без стука, без слова. Ирис поднялся, Литт сделал чудовищное усилие и повернулся в сторону вошедшего. Только для того, чтобы через миг упасть на постель. Ирис поклонился вошедшему.
   - Где мои дети?
   Эльф, являющий собой взрослую копию своего сына, даже проходить не стал, замер на пороге. Ирис только склонился еще ниже, пряча усмешку. Тон явившегося родителя был до того знаком и неприятен, что и спустя сотни лет его внутренне передернуло.
   - Довольно притворяться дураком. Или ты и впрямь дурак, что не понимаешь...
   - Отчего же, я понимаю, - по возможности серьезно ответил Ирис, делая невозможное усилие над собой. - Стоит тебе щелкнуть пальцами, и меня здесь не будет. Однако, здесь не будет и твоих наследников.
   - Чего хочешь?
   - Ничего. Я не торгую вразнос эльфийскими подростками, тем паче строптивыми. Обратись к кому-нибудь другому.
   - Не советую говорить со мной в подобном тоне. Я задал вопрос и жду ответа.
   - Я ответил на оба. Я не знаю, где твои наследники, поскольку они не соизволили объясняться передо мной. Да я и не ждал, если честно. Мне ничего от тебя не нужно, потому что запазухой я их не прячу, и вынуть по твоему приказу не могу.
   - Надо понимать это так, что ты даже не спросил, куда направились два ребенка?
   - Далеко не ребенка, если на то пошло. Нет, не спросил.
   Родитель стиснул зубы, Ирис так и ждал заклинания поомерзительней, но не дождался. Эльф словно взялся доказать слова своего сына о контроле над эмоциями, пальцы его разжались.
   - Думаешь, стоит ли мне верить? Стоит.
   - Стоит ли верить в то, что ты подонок? Да, вижу и сам, стоит.
   - Не смей так с ним говорить, - Литт приподнялся на локте. - Если нечего больше сказать, дверь у тебя за спиной.
   - Я не с тобой разговариваю и твоего мнения не спрашивал.
   - Так спроси. Из-за меня все и произошло. Из-за меня твои деточки задержались в трактире, иначе бы еще ночью ушли. Из-за меня мой друг не отправился их провожать, пусть и без их согласия. И не волнуйся, любовью к людям они не проникнутся, как бы не наоборот.
   - Друг? - из всего сказанного Литтом эльф, конечно, уловил то, что больше всего резануло слух. - Человек тебе друг?
   - Да. Галаэт. Суди сам, мог ли я оставить больного друга ради прихоти двух искателей приключений. Да еще так неплохо управляющихся с магией. Для какого дьявола я им сдался в качестве провожатого?
   - Я не говорил, что нужно было их куда-то провожать. Нужно было задержать! Остановить! По крайней мере, узнать направление и место назначения. Неужели Знак лишает не только способности пользоваться магией, но и способности использовать мозги?
   - Как бы, интересно, я их задержал? - усмехнулся Ирис. - Лег поперек двери и позволил себя убить? Хотя... ты прав. Прав в том, что я не хотел их задерживать.
   - Да, Знак тебе к лицу. Предать свой народ ради смертного...
   - Он такой же смертный, как и ты, - повысил голос Ирис. - И тебе прекрасно о том известно. Я много чего от тебя, уважаемый, выслушал, а теперь послушай ты.
   - Мне не о чем с тобою больше говорить.
   - А ты не говори, ты послушай, - родитель юных путешественников занес ногу через порог, но опустить ее забыл. - Ты хочешь отыскать своих детей - похвальное чувство. Но сами они, похоже, хотят прямо обратного.
   - Что ты себе позволяешь? - глаза резко обернувшегося отца вспыхнули падающими звездами.
   - Не нужно на меня кричать, не подействует. Я знаю лучше, чем кто-либо другой. Я сам был таким же. И меня не удержали ни запреты, ни уговоры, ни наказания - я бы сказал, все перечисленное меня подстегнуло. Дети выросли, а отец того и не заметил. Грустно.
   - Они не выросли! - рявкнул эльф. - Они малы, чтобы...
   - Не стоит думать о детях, будто они для чего-то малы, чревато. Обычно дети особенно успешны в том, до чего они, как считается, не доросли. По-твоему, они не доросли до того, чтобы мыслить, задавать вопросы и искать на них ответы? Кого ты ждал, зачиная детей - полных недоумков?
   - Молчи, подонок!
   - Допустим, я подонок, но отчего-то ты сейчас слушаешь меня и не спешишь переступить через порог. Тебе интересно, как становятся подонками и отлученными? Да, именно так. Страшный, неутолимый интерес к людям и старшие советчики, что изо всех сил рекомендуют не лезть, не вмешиваться, не думать, не замечать. Закрыть глаза и уши, удалить мозг и ампутировать совесть за непригодностью в цивилизованном обществе. Позволь им ответить хотя бы на часть вопросов, и тогда искать не придется своих детей. Они сами вернутся. Если же нет...
   - То они станут отлученными? Очень радостная перспектива, но абсолютно нереальная.
   - Ты меня не дослушал. Твои дети могут стать, конечно, и преступниками, но я сомневаюсь. Беда в том, что ты никогда не узнаешь, кем они стали.
   Ирис заглянул прямиком в глаза собеседника.
   - Ты хочешь сказать, что ради смертных мои дети могут перестать общаться со своим отцом? Ты, возможно, и перестал.
   - Не ради людей, ради самих себя. Ты считаешь меня преступником, но ты не прав. Молчи! Я отлученный, да, но я не преступник. Дай договорить. Я не видел свой родной город и свою семью двести лет, и не жалею. Иногда мне самому становится не по себе, но я не жалею. У меня есть дом, у меня есть любовь, у меня есть друзья, что не предадут и ради которых не жаль умереть. И когда-нибудь, слышишь, моя новая семья увеличится. Только вот отец мой никогда о том не узнает. И внуков не увидит. Внуки переживут, а вот он? Я счастлив, у меня есть все, и я ни мига не жалею, что когда-то также, как эти двое, сбежал из дома. Потому что, если бы я послушал умного отца, то прозябал бы сейчас в сумерках разума и души, не зная, кто я и зачем. Не знал бы любви и не умел дружить. Да, я не видел отца двести лет, но сейчас я готов благодарить его за свое счастье. Останься я тогда дома, и сейчас мог бы только выговорить вечное ему проклятие за никчемную жизнь.
   - Ты редкостная мразь, - скривился отец. - Не преступник, а предатель. И прощаюсь, и расстаюсь, и надеюсь, что никогда не свижусь.
   - И тебе всего хорошего, - отозвался Ирис в спину соотечественнику. - Иди, ищи своих детей. Клянусь, в тот миг, когда отыщешь - потеряшь навсегда.
  
   Пять дней жили Литт и Ирис в трактире при дороге. На пятый день ранним утром Литт полез в карман и обнаружил, что он пуст. Полез в карман Ириса и обнаружил то же самое. Менестрель с некоторым удивлением разглядывал обрывок шнурка, каким-то образом выросший в кармане эльфа. В его кармане не нашлось и этого.
   - На подоконнике.
   - Что? - вздрогнул менестрель. - Ты разве не спишь?
   - Нет, я наблюдаю за вашими профессиональными действиями, господин карманник. На подоконнике.
   На подоконнике лежали пять личек, один алат и горсть сушеных ягод. Менестрель оглядел богатство со всех сторон.
   - И где тут чье? Дабы все по справедливости.
   - Деньги мои, ягоды твои.
   - Так я и думал, - вздохнул менестрель, высыпая лички в свой карман. - Придется искать в этом захолустье работенку, хоть сколько-нибудь привлекательнее чистки сортиров. О бесово семя, я еще и Мурашу должен... Где бы еще нужен был безработный менестрель без лютни и поэт, не умеющий сложить и строчки. А, Ирис, где такие нужны?
   - А, Мурашу, стало быть задолжал ты один?
   - Хорошо, мы должны. И что от удвоения числа должников поменялось?
   - Число дней, на протяжение коих тебе предстоит чистить сортиры. Есть соображения, где этим прибыльнее всего заниматься?
   - Есть, на юго-восточных рубежах Ксарры. Там э-э-э... этим огороды удобряют. Одно крошечное неудобство - они не берут на работу покойников, а мы с тобой, пока до туда доберемся, как раз успеем благополучно отправиться в мир иной. Придется довольствоваться здешним безкультурным населением.
   - Эх, Литт, жестокий ты человек, и помечтать нельзя. Ну, и в каком безкультурном направлении двинемся? По Петле у меня нет ни малейшего желания.
   - Аналогично. Идем... а что! - подскочил менестрель. - Идем-ка в Изнорку.
   - А что там, самые шикарные сортиры на все Средние Княжества?
   Литт расхохотался.
   - Там самый шикарный трактирщик. Работу дает всем - хоть пикси к нему приди, правда...
   - И кормить будет, как пикси. И вся плата - личка в неделю. Шикарный господин. Впрочем, в Изнорке всегда так, приятно сознавать, что не все традиции канули в безвестность.
   - Скопидом он, конечно, ужасающий, но вот, прости, конечно, отлученных у него среди работников, голову даю, не бывало. Поостережется обсчитывать.
   - Он, скорее, работу поостережется давать.
   - Знаешь, если уж он станет остерегаться, то другие просто собак на нас спустят. Правда, далековато до Изнорки. Дня четыре, хотя, если поторопиться....
   - А что, трактирщик-скопидом мертвецов на работу берет? Я бы на его месте брал - ни убытков с них, ни жалования им, не напьются, за девушками приударять не станут. Отчего же нам не поторопиться?
   - Ирис, да хватит уже! Не умру же я, в самом деле! Чем ты собрался по лесам и болотам четыре дня питаться? Лягушки, и те уже попрятались. Хозяюшка, конечно, добрая душа, но запросить запасов на четыре дня за пять личек и алат... это уже форменный грабеж. И предел святости. За двое с половиной суток доберемся. Или что у тебя в тех лесах, знакомые пикси?
   - Нет, - улыбнулся Ирис, - у меня в тех лесах ностальгия. Ты прав, Литт, поторопимся.
  
   На следующий день оба вышли до рассвета, пока хозяйка не проснулась и не снабдила постояльцев еще какими-нибудь даровыми припасами. Уже и за данное пришлось краснеть, и друзья чувствовали себя по меньшей мере, мошенниками.
   С Литта разговорчивость спала на первых же милях. Лес, насквозь холодный и полумертвый перед зимой, не способствовал пустой болтовне. Шуршали под ногами сухие папоротники, чавкала скопившаясяся в ямах гнилая подстилка и редко слетал с ветви задержавшийся на этом свете коричневый морщинистый лист.
   Ирис улыбался, сам не зная чему. Прошлое тихо и незаметно, исподволь завладевало сердцем, но грусти не было. Было какое-то светлое сожаление пополам с горькой радостью, какое бывает, когда возвращаешься после долгого отсутствия в родные места и не можешь их узнать.
   Литт молчал и на привале, и до вечера не произнес и трех слов. У костра, в спустившейся темноте, Ирис не выдержал.
   - Ты дал обет молчания? В качестве эпитимии за мешок с припасами? Или трактирщик в Изнорке предпочитает глухонемых работников?
   - Если так, то ты первый на очереди. Первая фраза за весь день.
   - Для меня это нормально, а вот для тебя - болезнь. Чем ты вдруг захворал? Только не говори, что приревновал меня к моей же памяти.
   - Скорее я память твою приревновал, - усмехнулся менестрель и, не вдаваясь в объяснения, поднялся и исчез в темноте.
   Через час эльф начал слегка беспокоиться. Пикси в этих местах вряд ли прибавилось, а вот потрясающая способность музыканта спотыкаться даже в сумерках на ровном месте могла сделать за лесных злых шутников всю работу. Литт явился спустя два часа.
   - Только не спрашивай, где и какой бес меня носил, - ухмыльнулся до ушей менестрель, глядя на не слишком приветливого друга. - Я гулял.
   Ирис кивнул, Литт упал рядом. Улыбка его медленно угасла.
   - Что?
   - Ирис, скажи, а у тебя остались друзья из прежней жизни? Из Ниариатта?
   - Нет. Хэлладар был последним и единственным. Ты это к чему?
   - Да все к тому же. Ты вспоминаешь, и я решил заняться тем же. Если друзья уходят... не умирают, а уходят в какой-то свой мир, кто в том виновен? Я, они или судьба?
   - Не знаю. Кто был виновен в том, что Хэлладару пришлось голосовать против меня? Я, потому что спас Харфека и не смог объяснить на суде, для чего? Он, потому оказался чересчур принципиальным? Или Шеанодар, который все поставил с ног на голову? Или судьи, что поверили Шеанодару, а не мне? Не знаю. Но знаю одно: и я, и Хэлладар, и Шеанодар, да и суд поступить иначе не могли. Оставаясь собой - не могли. Я не мог рассказать о своих м-м-м... работодателях; Хэлладар не мог не заподозрить неладное и права не имел руководствоваться личными чувствами; Шеанодар же в тот самый миг, как сделает что-то в ущерб себе, рассыплется в прах. Суд не мог не поверить члену Совета и не мог предпочесть показания обвиняемого авантюриста словам уважаемого эльфа. Вот и кто виновен?
   - Ирис, ты зря бросил писать стихи. Говорю тебе - зря.
   - Не я бросил писать, а они перестали придумываться. И очень хорошо, что перестали.
   Литт вздохнул.
   - Да, ты прав, и я сам давал себе тот же ответ. Лишь верить не хотел. Просто грустно, что прежнее прошло. Ты прав. Я не мог остаться в Кассавирте, я не был бы собой. И Лорна не мог не жениться, и семью нужно кормить, и не мог он кормить ее таким способом. И Три Четверти, и Динн, и остальные... все поступали так, как говорила им собственная душа. Но грустно, что в Кассавирте идти не к кому. Кто будет рад, но лучше пусть радуется как-нибудь иначе; кто испугается; кто начнет в долг давать, кому впору давать мне, а кто станет придумывать, как бы мне ничего не одалживать. Паскудное же место, Ирис, честное слово, паскуднее не сыщешь. Одни бьются, как рыбы об лед, другие нашли полынью и молчат, а кто-то уже корочкой схватился, затвердел и заблестел.
   - Что же, в Кассавирте всегда было холодно, несмотря на жару. Хотя, знаешь, после того, что ты рассказывал об Академии мне показалось, будто там наступила оттепель.
   - Оттепель... Именно после оттепели среди зимы мягкий снег и превращается в ледяную корку. Об которую хоть головой бейся, хоть катись по ней к дьяволу. Оттепель была лишь в Академии и была недаром. Приманка для глупых птичек. Кормушка с дверцей на петле. Хлоп, и ты внутри. Мы были будто в ином мире, будто внутри какого-то пузыря. Снаружи тьма и холод, а внутри тепло. Мы слышали, как рокот далекого моря, молву о публичных казнях, о почти рабском положении жителей, о наказаниях за малейший проступок - видеть этого времени не было. Мы не верили, как тот, кто не видел моря, по одному звуку не поверит, какое оно огромное. Не поверит, что этот усыпляющий шепот может превратится в рев разъяренного демона, что ласковые волны могут вырастать до высоты самого высокого дерева и тогда они убивают все на своем пути, что берегов не видно, сколько не плыви, а вода соленая, как слезы отчаяния.
   - Так поступают опытные палачи. Тень свободы, луч света, глоток чистого воздуха среди духоты и темноты... а потом вновь в застенок. Сломается кто угодно, будь он из самой лучшей стали.
   - Да, так и было. Мы привыкли, что можем писать, как нам хочется, ни на кого не оглядываясь. Привыкли к умным и интеллигентным преподавателям, к умным и благородным товарищам, мы научились верить слову, мы не клялись напрасно и вообще не клялись, нам было просто опереться на плечо друга и подставить свое. Мы умели писать музыку, но не умели писать доносов. Мы умели играть на многих инструментах и могли сыграть мелодию любой сложности, но вот играть чужими жизнями нас не научили. Мы верили, что деньги - грязь, и что к дружбе и любви грязь не пристает. Мы верили, что главное - талант и упорство, а слава и известность придут сами собой. Мы верили в тысячу других глупостей, мы хотели делать людей счастливыми, хотели нести радость и свет, а через полгода после выпуска оказалось, что мы не в состоянии сделать жизнь любимых хотя бы сносной и жалования не хватает на покупку свечей.
   Кто-то, поглупее, не захотел ничего менять в себе и теперь еле сводит концы с концами. Лорна был самым глупым, и разбил голову об лед в первый же год. Через два года, кто поумнее, знали, что, может быть, деньги и грязны, но лучше быть грязным, чем мертвым. Оказалось, что, имея хорошие отношения с управой и советником по изящным искусствам, можно и в тавернах подрабатывать, и по ночам играть не обязательно, и налоги уменьшить, и жене тряпок по дешевке... Выяснилось, что слава и известность не приходят сами, их приводят состоятельные и властные покровители, и что тем покровителям стоит и нужно лизать и задницу, и все, что укажут. Еще исполняя при этом гимн Кассира. Много чего выяснилось. Певчим птичкам либо нужно было обзаводиться крючковатым клювом и когтями и учиться драть добычу, либо нужно было учиться жить в холоде вечного презрения и постоянных унижений и голоде - и физическом, и душевном.
   - Ты был вторым по глупости после Лорны.
   - Да, наверное. Как ни пытались сделать меня умнее, ничего не вышло. Сначала было еще как-то, потом я еще и влюбился, а при весне на сердце и зимой яблони цветут. А потом покатилось, как с цепи сорвалось. Веришь, до сих, бывает, кошмары снятся. Сначала я с Ирной расстался, после начальнику оркестра нагрубил - и неделю гулял в кафтане, потом как-то однажды представил, что до конца жизни буду сочинять песенки типа "хочу тебя неистово среди аллеи тиссовой", что всякая высокородная тварь имеет право дать мне пощечину, потому что я не так играю, что в старости мне придется клянчить милостыню (при условии, что доживу и мне еще раньше не отрубят пальцев за неумелую игру) - и я едва не утопился. Веришь, было искушение - головой в воду и все кончено.
   - Верю, - кивнул Ирис.
   - Тебя тогда друг удержал, этот самый Харфек? Можешь не отвечать. А меня сам не знаю, что остановило. Может быть, сознание того, что моя смерть ничего в этой зиме не изменит, весны не принесет и льда не растопит, да еще и насмешит весь этот сброд. Тогда я выдумал шутку. Смешную, как мне показалось.
   - Песню написал?
   - Почти. Оперетту. Точнее, либретто к ней. Первоначальный текст показал, утвердили, и я за две ночи написал новый. Остановить действие, когда поняли, что я не то пою, было уже невозможно, дело происходило на площади... полно народу, а даже в Кассавирте понимают, что толпу так просто и сразу не остановить.
   - А остальные что пели?
   - То, что и должны были. Я написал так, чтобы получилось смешно. И было смешно. Ровно до конца представления. Советник по изящным искусствам счел шутку глуповатой, решил, что у меня не хватает мозгов и...
   - Понятно. Результат лечения я видел. Как ты вообще выжил?
   - Не знаю, повезло. Нет, воскресать я тогда не воскресал. Влетело всем, у большинства были деньги... но разговаривать со мной с того времени перестали. Три Четверти и Динн, спасибо ребятам, выручили - я ведь месяц провалялся.
   - Сколько-сколько? - прищурился Ирис. - Это поудивительнее воскресения.
   - Не знаю, мне чудесным не показалось. Через полгода, когда более или менее пришел в себя, я решил, что нечего мне делать в этом панноптикуме. Лучше уж петь частушки по дорогам за спасибо, чем за симфонии оскорбления терпеть. Я ушел. Возвращался однажды, два года назад. Лучше бы я этого не делал. Ностальгия взяла, хотел ребят увидеть. Увидел, твою бабушку!
   - А я так в Ниариатт и не собрался. Не считать же того раза, когда Хэлладара хоронили. Я не считаю Ниариатт родным, мне там тошно. Все знакомое и чужое, всех знаю, а говорить не с кем. Да еще воспоминания неприятные, мягко сказать... Нет, там, где прах и пепел, туда лучше не соваться. Все равно, что по погосту увеселительную прогулку устраивать.
   - Хорошо, если бы по погосту. А то по кунсткамере. Я в Голубом Доле такое видел - собрание древностей, всяких зверей, каких сейчас нет. Скелеты, чучела, и надписи. Жил там-то, ел то-то, боялся тех-то... Вот точно то же самое. Был музыкантом, играл на флейте, ел что придется, пил воду, боялся сказать неправду и не сдержать слова, жил в комнате в доме на десять хозяев. Жену выгнал, сам подался в доносчики, теперь живет в каменном собственном доме, который защищает ото всех, как цепной пес. Друзей нет, врагов больше сотни, флейту выкинул, душу потерял. Зато живой. Был скрипачом, писал сумасшедшие оранжировки, боялся умереть в безвестности, ел воздух, жил в мечтах. Дети умерли от поветрия, жену увел стражник из дворцовой охраны, сам спился и вымер. Даже надписи не осталось.
   Ирис молчал. Ему нечего было сказать.
   - Ты умнее, - наконец после паузы сказал Литт. - Не стоит гулять по погостам, там водятся привидения.
   - Может быть, я трусливее. Я знаю, что увижу лишь надгробные памятники былой дружбы и призраков бывших товарищей и знаю, что буду чувствовать при этом. Не хочу.
   - Это не трусость. Это только чистоплотность, - Литт смотрел вверх, на неяркие в свете костра осенние звезды. - Извини.
   - Не понял.
   - Ты вспоминал хорошее, ты вспоминал друзей, а я свел тебя на погосты и привидения. Лучше мне в самом деле молчать.
   - Теперь - молчи, сколько вздумается, - усмехнулся Ирис. - Заодно и подежуришь.
   - Ага. Все равно сон не идет.
   Сон не шел и к Ирису. После сказанного менестрелем заснуть легко бы заснули разве что Шеанодар или Альвинтир. Однако, подавать признаков жизни эльф не спешил. Литт долго сидел, глядя то в огонь, то вверх, а потом принялся что-то подсчитывать на пальцах и бормотать про себя. Надолго замолкал, принимался тереть виски, вздыхал и ерзал на месте, вставал, садился и вновь смотрел на звездное небо. Ирис вспомнил, как заново учился использовать магию, сдержал усмешку и закрыл глаза. До рассвета он проспал часа три, на бледной заре его разбудил менестрель. Литт был встрепан, бледен и так хмур, что Ирис поопасался шутить.
   И новый день прошел в молчании. Останавливались лишь дважды на полчаса и шли до самой темноты. До Изнорки к вечеру осталось меньше половины дня пути. Местность повысилась, дождей не было давно, сухой лес хрустел под ногами и хвороста можно было набрать на всю ночь за час. Друзья понадобилось часа три. И всему виной стала невиданная поляна. Прямо среди высоких деревьев, ровная, расчищенная, выглаженная как белье у хорошей хозяйки. На ветвях, в том числе и довольно высоко - ленточки, шнурки, тряпочки. Литт только открыл рот, Ирис расхохотался.
   - Это еще что такое? - выговорил наконец менестрель, щурясь. - Мне мерещится, что ли? Что еще за шаманские штучки?
   В ответ щелкнул замок Метки, и взлетел чуть выше головы Ириса шар-светильник. Литт помотал головой. Эльф все хихикал. Литт внезапно упал на четвереньки и полез под корни ближайшего дерева.
   - Горшок с кашей ищешь? Зря. Осенью или весной надо искать. Сейчас задабривать духов не сезон.
   - Опусти-ка свет. Что-то... Оп-па, а это что? А, господин знаток древних культов, это что за народное творчество?
   Ирис опустился на колени в приглаженную желтую траву. Всю почву, лишенную подстилки покрывали выбитые в дерне круглые изображения знака Тэй'ар. Стрела, правда, была развернута куда угодно, только не вверх.
   - Какие-то особо неразборчивые духи, - пожал плечами Ирис. - И какие-то очень неграмотные адепты. Даже знаки правильно нарисовать не в состоянии. Я бы на месте духов обиделся.
   - Погоди... - Литт отползал в центру поляны задом наперед. - О, вот еще! Смотри, Хэй'ар. Та-а-ак... Дило, Хит'нар, Нир'ат... Вэйнат, Фаркло... А это еще что за загогулина? Я что, с ума сошел?
   Литт указывал в центр поляны. К удивлению Ириса, он тоже не смог опознать знака внутри круга. Восемь знаков Тэй'ар, расходящихся из одной точки по сторонам.
   - Бред. Нет такого знака.
   - Вот и я думаю, что нет. Одного не пойму, чего хотели. Почему знаки в такой странной последовательности? Ну кто рисует Фаркло почти в самом центре, какой дурак? А Тэй'ар первым?
   - Может быть, стоит читать от центра? Хотя... тогда выходит еще большая бессмыслица. Тэй'ар последний в последовательности... страшновато. М-да, ни на один из рядов из это не похоже... А с других сторон то же?
   Битых два часа друзья ползали по поляне и протирали последние, и без того прожившие трудную жизнь, штаны. Ползанье могло закончиться и раньше, но Ириса не хватало больше, чем на полчаса непрерывного освещения, а Литт наотрез отказывался верить на слово и желал увидеть собственными глазами.
   Наконец, с распухшими головами, друзья упали на ровную траву под деревом с лентами.
   - Бред. Горячечный бред сумасшедшего, надышавшегося маковым дымом. Не помню я такого культа, в каком бы обряды отправляли спятившие жрецы.
   - Стало быть, новое что-то выдумали, - пожал плечами Ирис.
   - Как это древний культ можно выдумать?
   - Легче, чем правды искать. Было, Литт, было много раз. Опять какие-нибудь сумасшедшие под управлением пламенного шизофреника. Было.
   - Что чем было? Договаривай. Я знаю историю - настоящую, и видел людей, которые не знают, кто у них в государстве нынче правит, не говоря, что уж сто лет назад, но таких, чтобы новую религию выдумывали, не встречал.
   - Их не то, чтобы много, но они есть. Они бывают всегда. Не знаю, кто они на самом деле - сумасшедшие, верящие своему бреду или мошенники, облапошивающие доверчивый народ, я так и не сумел понять. Наверное, есть и те, и другие, и какие-то еще. А о чем было... долго перечислять. Что эльфы - это люди, и что люди - эльфы; что Семерки нет и поклоняться ей великий грех; что у Творца есть супруга с тысячью имен и не поклоняться ей - грех; что нужно есть сырое мясо и что мясо есть нельзя; что нужно снести храмы и утопить всех монахов, что нужно всем миром уйти в монастырь; что мир нужно очистить от скверны... Доказывают, убеждают и разубедить их так же невозможно, как слетать на Небо к Семерым и остаться при этом в собственном бренном теле.
   - Хотелось бы взглянуть, - облизнулся менестрель.
   - На Семерых? - фыркнул Ирис. - Погоди, увидишь.
   - И ты увидишь, если тебе помогут.
   - Ты вчера жаловался, что тебе нехорошо в кунсткамере.
   - Все равно хочется посмотреть. Бывает, сумасшедшие говорят интересные вещи. Я видел одну бабку и, честное слово, сам чуть не скатился. Север, у самого Форнтиольского пролива, ветер, не то снег, не то дождь, она в одном исподнем. Я сначала подумал - нищая, хотел помочь, куда там! В одной руке у нее ведро воды, в другой плеть о семи хвостах, на шее кресало - и, думаешь, для чего?
   Менестрель сделал паузу. Ирис пожал плечами, хотя и ему стало интересно.
   - Грехи смыть и новый огонь в сердцах разжечь? Плеть... каждому грешнику по заслугам? Или семь хвостов намекают на Семерку?
   - Да тебе бы в этнографы, почти угадал, - восторженно подскочил менестрель. - Вода, правда, для кощунственного деяния - залить все огни во всех храмах. Дескать, с огнем, который каждый день перед глазами, помнить о Творце просто, а вот без напоминания попробуй... Кресало да, для того, чтобы огонь горел не снаружи, а внутри. А каждый хвост плети - один из Семерых - дескать, мы помним о них только когда нас кто-то из них по хребту... А в исподнем она, потому что каждый из нас перед Творцом наг, чего же людей стесняться.
   - А внутренний огонь греет тело, потому и холод не страшен. Литт, это не то. Твоя бабка, конечно, тоже сумасшедшая, но иначе. Дьявол, я ведь не целитель душевных хворей. Не ходили ведь за ней толпы почитателей. Нет, эти другие. Кстати, ты заметил, что тропы нет?
   - Ага. Прилетали, видимо. Тем более любопытно взглянуть. Ладно, не караулить же их.
   Менестрель со вздохом поднялся, Ирис хихикнул и погасил свет без предупреждения. Литт, судя по звуку, налетел на дерево.
   - Спятил! Я чуть башку не расшиб. Деревья в темноте меня не видят, уйти с дороги не успевают.
   - Я тебе помогаю, неблагодарный. Как ты собрался общаться с психами, будучи в здравом уме? Головой ты уже приложился, но этого мало. Погуляешь ночь среди деревьев - и готово дело.
   - Ты еще мухоморов мне пожарь, заботливый какой. Не сделаешь свет, обещаю, ночь напролет буду петь тебе интимные серенады - на весь лес. "Отрада сердца моего, и в дождь, и в ветер за тобой... Коснуться шелковых волос по утру, мокрому от рос...".
   - Не искушай меня, мой друг, - сквозь смех ответил эльф. - Твои признанья горше мук. Ты мог бы милым стать моим, но сердце занято другим.
   Литт расхохотался так, что в голых ветвях с паническим писком захлопала крыльями разбуженная птица. Света эльф так и не сделал, и по извилистому пути до костра друзья припомнили почти весь репертуар Динама Сладкоежки. На последних шагах сил смеяться не хватало ни у одного, ни у другого.
   Литт, утирая слезы, едва выговорил:
   - Сегодня вновь дежурю я.
   - Не бойся, дорогой, меня.
   - О, Небо, Ирис, перестань... Тьфу, дьявол! И в самом деле, перестань... Да это что же такое!
   - По мне, так это - добрый знак.
   - Срифмует это и дурак, - фыркнул в ответ менестрель.
   - Отринь земную суету, забудь ту чушь, что я несу, отправь фантазию в полет. Спокойной ночи, Стихоплет.
   - И вам желаю сладких снов, о несравненный средь цветов.
  
   В Изнорку заходить не стали, сразу прошли к трактиру, в котором когда-то Далек учился слушать мысли своего друга. Трактир изменился очень мало, Ирису даже показалось, что его с того времени и не ремонтировали. На вопрос о работе хозяин долго жевал собственные усы. Отказать эльфу было страшновато, но еще страшнее было взять.
   - Чего же вы умеете? - хмуро выдавил трактирщик наконец. - Ниче же не можете, наверное...
   - Да, мы бы предпочли работу непыльную, - ухмыльнулся Ирис, - желательно, в помещении. Но если нет, сойдет почти любая.
   - Вот, почти...
   - Конечно, почти. Красть, лгать и разбавлять пиво ослиной мочой мы не согласны. С этим ты сам справишься.
   - Ладно, ты, - вздохнул трактирщик, - ты парень крепкий. А вот приятель твой больно хилый. Чем это он до сих пор занимался?
   - Я музыкант. Был.
   К удивлению Литта трактирщик хохотнул и дернул себя за ус.
   - Не брешешь?
   - Нет, я здесь бывал. Правда, давненько, и в более приличном виде. Стихоплет, если помнишь?
   - А-а-а... ты еще на такой фиговине играл... и в таком костюме... а че стряслось? Ограбили тебя?
   - Тебе не без разницы ли? Или у тебя где-то лютня припасена, как раз на случай, если зайдут безработные музыканты?
   - Литарна найдется. Старая, правда, и одной струны нет... Да и ты играть на ней все одно не умеешь.
   - Что ты заладил, не умеешь да не умеешь? Умею! Давай, показывая свою литарну. А заодно и дрова, которые надо наколоть, воду, которую наносить и письма, которые написать. И всего остального по мелочи.
   По мелочи набралось довольно много. К вечеру, однако, друзья справились, чего трактирщик явно не ожидал. Он крякнул и на вопрос Литта о новой работе не сумел быстро подыскать ответа.
   - Ах, стало быть, нету. Прекрасно, а то я думал, может быть, куры не доены или свиньи не полоты. А, может быть, пиво не кормлено, водка с кустов не собрана, так мы мигом.
   - Язык у тебя к зубам не привязан, а так все на сегодня. И где вы только насобачились?
   - По трактирам и тавернам. Куда не загляни, одни собаки - вот и набрались. Где литарна?
   - Печку ею истопил, - решил посоревноваться в остроумии трактирщик.
   - Молодец, - кивнул менестрель, не моргнув и глазом. - Дерево сухое, горит хорошо. А принеси мне, будь так добр, вон то полено.
   Хозяин принес.
   - На кой тебе...
   - Играть на нем стану, - совершенно серьезно ответил менестрель, делая вид, что поворачивает колки. - Дивное полено, а как звучит! Слышишь? Музыка в самый раз для трактирщиков и содержателей таверн.
   - Эх, чтоб тебя... На, держи, не изломай. И полено верни, на тебя уже люди оглядываются.
   - Так мне того и надо! - вскочил Литт. - Я без слушателей играть не умею. Люди! Пейте и кушайте, платите и слушайте! - и менестрель полез на ближайший к нему стол.
   В разгар веселья, когда хозяин всерьез начал опасаться на сохранность своего инструмента, а, пуще того - стола, в трактир вошла неприметная компания. Ирис обратил на них внимание, только когда все четверо прошли за стойку. Хозяин сморщился, но посетителей обслужил. Пили люди очень странно - медленно, по глотку в полминуты, держа кружку у самого подбородка. Пили и смотрели на менестреля, не отрываясь.
   Что-то стукнуло внутри Ириса, он жестом позвал трактирщика.
   - Это кто такие? - шепнул в волосатое ухо эльф.
   - Да бесова теща знает, - тем же шепотом отозвался хозяин. - Ходят уже с год, вина не пьют, пива не пьют, от водки шарахаются, будто я им крысиного яду плеснул. Да еще и людей с толку пытаются сбивать. Дескать, хмельное - оно отрава.
   - Чего же ты им налил?
   - Воды, - махнул рукой хозяин. - Вот и что мне с них брать? Личку с четверых? Один с них толк, хоть кружки потом чистые.
   - Они у тебя не едят?
   - Да ты что! Отравятся напрочь. Люди говорят, что они вовсе не едят. Что есть у них в лесу местечко одно, так в них там какая-то сила входит... Я одно скажу, сила эта зовется хлеб с мясом. Пожрут на своей полянке, а после приходят - конечно, можно и ко мне... Будто у меня тут водопой!
   - М-да, странные люди. И где они обитают?
   - Да они не обитают, шатаются где ни на есть. Когда здесь, то живут в лесу или в баню их кто пускает. Зимовья тут недалеко, так и там тоже... А так, чтобы как люди, со всеми в избу - нет. Отравы боятся.
   Ирис фыркнул, трактирщик развел руками. Литт поклонился и вдруг объявил:
   - А теперь, если достопочтенная публика возражать не станет, я вспомнил бы классику. Для тех, кто запамятовал, что это такое - классика подобна хорошему вину. От времени она делается только лучше. Ну, есть возражения?
   Возражений не нашлось. Менестрель действительно вспомнил классику, то есть старые, очень старые и древние баллады, не слышанные здесь, должно быть со времен деда позапрошлого Главного Министра. Ирис слушал и против воли улыбался все шире и шире. Ностальгия. "Три дуба", "Ярмарка в Ристе", "Утро и Вечер" и грустная, незамысловатая, наполненная светящейся тоской "Таверна у дороги".

Увы, прошли те времена,

Когда себя ты мне дарила.

Когда цвела для нас весна,

Когда с рассвета допоздна

С тобой мы молча говорили.

Увы, завяли те цветы,

Что я принес тебе под утро.

Другой пришел в твои мечты,

Другому радуешься ты,

Отныне я тебе - "как будто".

Как будто друг, как будто брат,

Как будто не было тревоги.

Как будто должен быть я рад,

Что не вернуться мне назад,

К тебе в таверну у дороги.

   - Ты поешь чужеземные песни, трубадур. Старые, но чужие. Знаешь ли наши?
   Менестрель, который от обращения едва не свалился со стола, уставился на одного из компании водолюбов круглыми глазами.
   - Почему чужие? - выдавил он наконец. - И чьи это - чужие? "Таверна", ты прав, сложена наверняка в Кассире, но "Ярмарка"-то ваша, княжеская. Где же еще отыщется второй Рист?
   - Границы меж государствами - морок. Не государства я имею в виду, а народ, нам чуждый.
   - В смысле ты хочешь сказать, что "Таверну" сложили эльфы? Или пикси? Нет, пикси не могли, баллада-то о девушке. Да и эльфам как-то не с руки петь о человеческих девушках, тем более, из таверны.
   - И все же есть у этого народа песни о людях, - громко сказал человек, будто не замечая одного из "этого народа", стоящего в десяти шагах от него.
   - Есть, - Литт сел на край стола. Народ, решив, что перерыв объявлен вовремя, ринулся штурмовать стойку.
   - Не пейте хмельное зелье! - возопили водолюбы. - Не уподобляетесь скотам.
   - И давно ты скотину пивом поишь? - поинтересовался кто-то под дружный хохот.
   - В пиве живут отвратительные черви! - предпринял новую попытку водолюб. - Черви ходят в пиво, черви мрут в пиве, черви испускают туда свое семя...
   Человеку вежливо объяснили, что черви не так страшны, как сто бесов, которые, несомненно, оставили свое семя в голове у достойного любителя воды. Посоветовали лечиться водкой и отодвинули от стойки.
   Литт шустро соскочил на пол, поймал за рукав своего собеседника и подтащил к столу.
   - Объяснись, уважаемый. Я тебя не вполне понял. Не про пиво, а про песни.
   - У альвов, или, как их называют, Старших эльфов, есть песни о людях, то есть о Младших эльфах.
   - По-го-ди. Я не эльф. Не младший, не старший и даже не средний. Я человек.
   - Человек - это и есть Младший эльф, - чуть заметно улыбнулся человек.
   - Как тебя зовут? - немедленно спросил Литт, запрыгивая на столешницу.
   - Зовут меня много какими именами, а я зовусь - то есть отзываюсь - на имя Вельмидор.
   - Ага, а я отзываюсь на имя Стихоплет. Интересные ты вещи говоришь, уважаемый. А откуда такое имя, можно узнать?
   - Вельми - на языке Предвечных Предков значит множество. Дор - значит вместилище, сосуд.
   - Ага, - повторил Литт. - А предвечные предки - это кто? А то я в истории не силен...
   - Предвечные Предки - славный и могущественный народ, обитавший на этой земле еще до разделения на острова.
   - Это когда же было?!
   - Десять миллионов лет назад, - ответил Вельмидор так, словно хотел сказать "да вот, накануне вечером".
   - А-а-а... и куда они... что с ними произошло?
   - Долго объяснять, и многого нам не открыто, но случилась меж единым народом распря великая, и разделился народ на тех, кто назвал себя Старшими и тех, кто согласился быть Младшими.
   - А почему эльфы? Почему не люди?
   - Слово эльф, то есть альв - значило "тот, кто смыслит Творца". Слово же люд, люди употреблялось в значении скот, скотина, которую пасут. Понимаешь теперь?
   - Как же можно смыслить Творца? - Литт сделал невиданное усилие и задал лишь один вопрос из тысячи, роившихся в голове.
   - Как же можно не смыслить? Ты думаешь, разум твой не дремлет, глаз твой видит мир, созданный по воле Его, слышит ухо, обоняет нос - ты мыслишь о том, откуда все родилось. От Творца. А предки наши умели с-мыслить, то есть мыслить одновременно с Творцом мира, подобно Ему, едино с ним - и мир менялся по воле их. Те, кто называет себя Старшими эльфами, до сих пор обладают толиками былой мощи.
   - Эй, Стихоплет, ты поешь или болтаешь?
   - Не уходи, слышишь, Вельмидор, с тобой интересно беседовать. Дождись окончания. Я скоро. Я пою! Главное, вы не пейте слишком много. Ты имел в виду "Куда?", когда говорил о песнях про людей?
   - Нет. Ты их не знаешь.
   - Да что за день такой сегодня! - патетически воскликнул менестрель, вскакивая на ноги. - То не могу, то не умею, то не знаю. Ладно же, люди, продолжим знакомство с классикой. Ирис, скажи, что мне такое спеть. Только чтобы я знал.
   На эльфа пооборачивались многие, в том числе и четверо водолюбов - эти смотрели дольше всех и ждали решения. Ирис улыбнулся.
   - "Люб ты мне, человек", если знаешь, конечно.
   - Вот классика так классика, люди, этой балладе почти шесть сотен лет. Тогда еще и литарны не придумали... Ну да и бес с ним. "Люб ты мне, человек"!

Скрылась за горами северная ночь,

И послышалось пение птичье,

К свету робко вышла кобольдская дочь

Молодому рудокопу навстречу.

Люб ты мне, человек,

Оженись на мне.

Не придется вовек

Знать нужды тебе.

   Ирис улыбался, он давно не слышал баллады, и сердце пригрелось в тепле старинного перебора, и на миг показалось, что время вернулось вспять. Слушатели молчали.

Подарю тебе я дорогих камней:

Бирюзы, турмалинов, опалов

Диамантов, горящих твоих глаз светлей

И смарагдов, и яхонтов алых.

Злата самородок подарю тебе,

Ни крупинки пустой в нем породы.

Не свезут его и десять кораблей,

Не источат века непогоды.

   Слушатели молчали. Эльфу подумалось, что, наверное, даже короткую человеческую память должны тревожить эти звуки. Должны открывать какие-то двери и ходы - туда, в незапамятные времена, ставшими вдруг такими близкими.

Дверь я потайную отворю тебе

В лоно гор, где людей не бывало.

Меры нет там железной и медной руде.

Человече, ужель тебе мало?

Рудокоп со смехом на ее слова

Отвечал: "Взял бы в жены тебя, чудо-юдо,

Кабы чуть повыше ростом ты была.

А такая... пошла вон отсюда".

   Ирис случайно глянул на четверку общества ненавистников пива и ностальгию как рукой сняло. Эти четверо - единственные во всем зале - слушали, улыбаясь - так, будто знали балладу заранее и так, будто Литт фальшивил.

Залилась слезами кобольдская дочь,

"Не бывать мне женой человека".

И не взвидя света, кинулась с глаз прочь

И так сгинула в чаще навеки.

Люб ты мне, человек,

Оженись на мне.

Не придется вовек

Знать нужды тебе.

   - Ну, хороша песня, - сказал трактирщик. - Хороша, нечего сказать. Умели ж сочинить шесть сотен лет назад. Куда нам теперь...
   - Это неверная баллада!
   Глаза Литта сверкнули, но он в один миг овладел собой.
   - Как - неверная? Тексту шестьсот лет, мелодии - тоже, есть же оригинал в...
   - То не оригинал, а подделка. Не те были слова у баллады. Не о кобольде она.
   - Точно, - кивнул трактирщик. - Не о кобольде, а о кобольдихе. Это ты верно подметил. Умен, поди и петуха с курицей не спутаешь.
   В зале едва не повылетали стекла от дружного хохота. Водолюбы не смутились.
   - Баллада была сложена шесть десятков тысяч лет назад, - сказал второй. - И она про Старшего эльфа. А это - подделка.
   - И кто ж ее слагал шестьдесят тысяч лет назад, камни да песок?
   - Не хочу дурно сказать, но шли бы вы своей дорогой и не мешали бы нам песни слушать. Мало того, что пиво обзываете, так еще и песни вам не те. Я вот что скажу - сами ставьте, сами варите, сами пойте - хоть про кобольдов, хоть про эльфов, хоть про добрых пикси. Мешать не станем, и вы нам не мешайте.
   Водолюбы и здесь не обиделись, просто развернулись к двери и скромно в нее вышли. На пороге Вельмидор успел поймать взгляд менестреля, которого назвал трубадуром и едва заметно кивнул.
  
   Естественно, что Литт в трактире не ночевал. Он вообще не спал, зато с утра прискакал к трактиру с таким счастливым видом, что Ириса передернуло.
   - Что такое? - деланно удивился менестрель. - Тебе приснилось, что ты утонул в море уксуса, иначе с чего от твоей физиономии оскомина берет?
   - Литт, как называется человек, потешающийся над скорбными разумом?
   - Я не потешаюсь, - оскалился менестрель. - Я предельно серьезен. Провожу наблюдения.
   - Я вижу. Я могу понять, когда такое творят два подростка из скучного эльфийского города, но...
   - Ой, Ирис, не надо читать мне нотаций! Ты бы слышал, какой бред они несут - там невозможно уйти. Сидишь и гадаешь, как такое могло зародиться в человеческой голове. Слышал вчера, - Литт тараторил все быстрее, потому что боялся, что его перебьют, - что этот Велимут говорил о "Человеке"? Он мне оригинальный текст читал, наизусть - ведь в записи его, конечно же, нет. Не сохранилась запись, сам понимаешь. Предки-то мысленно общались, потому были все поголовно неграмотными. Та же история, только с эльфом в роли кобольдихи и человеческой девчонкой в качестве рудокопа. Красота! Стихи просто блеск, ни одной строфы не помню. Короче, он ей сулит сокровища, и вечную жизнь, и пару острых ушей впридачу - за одну только ночь - и, конечно, благоразумная и невинная девушка ему отказывает. А-а! Вспомнил! "Полюбила б, может, Старший эльф, тебя, но ты нечисть, а я - дитя Неба".
   - Спасибо, Литт, мне очень приятно слышать.
   - Да что ты как тот уж, который проглотил ежа! Я ведь не про тебя, а про этих придурков.
   - Литт, ты меня слышишь? Я не хочу слушать о придурках, которые, кстати, тебе соплеменники. Не желаю! Я их столько видел - тошнит при одном упоминании. Я не хочу слышать ни слова о своем народе, потому что за все время, что я за Стеной, никто не сказал ничего хорошего. Мне не смешно, когда нас называют нечистью и отказывают в существовании души. Не смешно! Посмейся над тем, что вы смертны, а эльфов оставь в покое. И меня заодно.
  
   Неделю друзья не разговаривали. Ни один не желал извиняться. Литт делал безуспешные попытки рассказать эльфу о новых бреднях водолюбов (которые называли себя то Едиными эльфами, то Правоверами, а то Белыми Эрнами). С настоящим культом Белых Эрнов, исчезнувшем на Энортиоле двести лет назад, они имели примерно столько же общего, сколько лук, что растет на огороде, имеет общего с оружием. Правоверы не ели мяса, не пили спиртного, не имели сношений с женщинами, верили, что эльфы и люди были миллионы лет назад одним народом и что Старшие обманули Младших. Отняли у последних Знания - именно так, с большой буквы. Теперь Младшие не умеют колдовать, не понимают значений слов и не живут по десять тысяч лет. Знаки в лесу принадлежали им же. Тэй'ар потому был изображен столь странным образом, что этот способ изображения и являлся исконным. А стрела, направленная вертикально вверх, оскорбляла Небо и прозрачно намекала на войну с Творцом. Восемь Тэй'аров, конечно, были самым главным знаком во всем строе, именовались "Востар" и значили ни много ни мало, а соединение мыслью с Творцом и принятие его божественной сущности в себя. Все это Литт, захлебываясь от восторга, пытался поведать товарищу, но эльф не желал слушать. В результате монолога менестрель начинал ругаться самым непотребным образом, а Ирис хлопал дверью.
  
   Через неделю Литт исчез на двое суток. Ирис знал, где его искать, но, разумеется, никуда не пошел. Азарт менестреля можно было прервать одним способом - ткнуть его носом. Пока тыкать было не во что, и эльф отшутился на вопросы трактирщика о пропаже работника. Трактирщик вполне поверил.
   В первый вечер завсегдатаи трактира огорчились отсутствию музыки, а во второй уже трактирщик огорчался отсутствию посетителей. Поначалу он костерил Литта за глаза последними словами, пока не сообразил, что иным изнорцам, ни гроза, ни рожающая жена, ни горящий дом не были помехой для похода до кружки пива. Трактирщик взволновался не на шутку и самолично полез на крышу. Ирис составил человеку компанию, большей частью из тревожного колотья где-то в боку. Оттуда, с конька, Изнорка лежала как на ладони. Село растянулось вдоль тракта и напоминало сверху чей-то гигантский язык. Ни пожара, ничего разрушительного эльф не разглядел и только пожал плечами, спрыгнув вниз. Трактирщик весь вечер провздыхал, глядя на троих случайных мимоходцев.
   Литт вернулся через окно на рассвете. Ирис вздрогнул от шума, посмотрел на товарища и вновь лег.
   - Неинтересные у них ритуалы, - довольно заявил менестрель, падая на свой тюфяк. - Говорят, говорят... по кругу ходят, воют, плохие стихи читают - скука смертная.
   - Если бы они человеческие жертвы приносили, было бы куда интереснее, согласен. А уж если эльфами, то совсем весело. Не начинай, Литт, не порти мне утро. Я провел два блаженных дня и две блаженные ночи, не видя и не слыша этих сумасшедших. Не лишай меня счастья.
   - Да ладно тебе. Ты такое видел сотню раз, а я всего первый и встретил. Только не говори, что в свой первый раз ты прошел мимо и не оглянулся. Я скорее поверю, что куры дают молоко, а коровы несут яйца.
   - Что же, давно я не пробовал куриного молока. Сходи, подои. Долго ты еще будешь бегать за ними?
   - Да не буду больше! Вот привязался. Ушли они, опять куда-то ушли, с чем-то там сливаться, срастаться, соединяться. Должно быть, со своим потерянным разумом. Когда вернутся - они не доложили. Жаль, что...
   - Жаль? - сел Ирис. - Жаль. Литт, у тебя действительно что-то нечисто с родословной - были эльфы. Иначе как же можно в двадцать четыре года поступать глупее пятилетнего?
   - Ирис, не начинай. Я провел двое блаженных суток, не слушая твоих нотаций. И хватит уже так на меня смотреть, будто я у тебя женщину увел и последний кусок сожрал. И вообще, я спать хочу, я двое суток трехстопный ямб слушал, с рифмами типа "меня-тебя" и "делать-сделать". Только не говори, что меня никто туда не тащил, что меня не заставляли, что я сам виноват. Молчи, а то комнату отмывать будешь сам.
   - Комнату будешь отмывать ты, - поднялся эльф. - Потому как твой сон отменяется. А еще вчера привезли дрова - вот и займись, очень помогает при ушибах мозга трехстопным ямбом.
   Колка дров, как и мытье комнат отменились сами собой, стоило Литту и Ирису выйти в зал. Хозяин упер руки в боки и раскрыл было рот, но поперхнулся справедливым гневом. Дверь хрястнула и едва не слетела с петель.
   - Эй, Фарах, наливай! - несчастная дверь пропустила сразу десяток потерянных изнорцев. - Наливай! Водки!
   - С утра? Еж, это ты ли?
   - Наливай, потом говорить будешь. Полне, полней лей, че ты жмотишься.
   - Мужики, - хозяин разлил водку по кружкам наугад, потому что смотрел не на количество спиртного, а на посетителей. - Мужики, что стряслось? Вчера жду-жду, хоть бы одна душа, я уж взволновался...
   - Взволнуешься тут, Фарах! Такое делается... - тот, что просил выпивки, опрокинул водку в рот, охнул и грохнул кружку на стойку. - Повтори.
   - Да что там у вас? Мужики, правда, что стряслось-то? Помочь, может, чем надо?
   - Дирха знаешь? Того, который женился недавно. Здесь еще гуляли.
   - Как не помнить. Жена еще из этих, как их, бесов... Пригорков. Такая маленькая, тяжелая ходила еще. Родился-то кто хоть?
   - Вот в том-то и дело! - мужик опрокинул вторую кружку и утер заслезившиеся глаза. - Сын родился. У дураков-то.
   - Отчего, у дураков? Хорошо, раз сына смогли сделать, стало быть, не такие уж и дураки.
   - Да сделать-то пара пустяков. Каждый кобелина может, а ты вот вырасти сына-то. А, Фарах, каково растить-то...
   - Не знаю, не растил, - пожал плечами трактирщик. - А чего его растить, когда ему покамест кроме материного молока ничего и не надо?
   - Так вот, - покачнулся мужик, - вот. Не надо ему ни-че-го, и молока уже тоже. Нету у них сына. Угробили младенца.
   - Больной был, что ли? Здорового парня ты так просто не угробишь.
   - Еще раз повтори, - прошептал Литт на ухо изнорцу. - Дирх с женой, это молодая пара, оба светлые, небольшого роста?
   - Ну да, а ты чего, их знаешь? Вот Дирх одних с тобой лет, а жена на два, на три ли года моложе. Дура малолетняя!
   Литт так побледнел, что Ирис кивнул трактирщику и тот выставил на стойку две лишние кружки.
   - Что случилось? - спросил эльф, делая глоток.
   Изнорцы, оценив стойкость Старшего, приниклись уважением и принялись говорить наперебой.
   - Да носило их где-то два дня и две ночи! А младенцу много ли надо?
   - По лесу они шлялись, видели их утречком, шли в обнимку, паскуды. И не торопились.
   - Оговорили их, мужики, точно говорю. Над притолокой кровью намазали, а то и под порог булавок насыпали.
   - Ты баба, Гин, прости Небо. Булавки! В одном месте у них булавки, дома не посиделось. Да ладно бы приглядеть сказали - а то и не знал никто. Разве бабы не приглядели бы? Да ни в жизнь. Вон, моя, вся слезами улилась, ровно по родному. А, Фарах, налей с собой, бабе снесу, а то еще спятит от жалости. Булавки у него! Кому надо? Мне, что ли - я у них сосед. На кой они мне сдались?
   - Верно говоришь, Еж, вовсе верно. Баба у тебя правильная, выходила бы. Как вот не услышали?
   - Да услышишь тут! Тут и сто сов не услышат. Изба-то моя как стоит? Вот тот-то и оно, что окна в окна. А младенца они в подклети забыли, вовсе на другой стороне, где огороды. Кому там слышать? Да и ведь я в хлеву, ясли подновлял, баба в избе, всякой там утварью гремит. Опять и ребята у меня не молчат.
   - А кто ребенка нашел? - спросил Ирис.
   - Да я и нашел, - ответил Еж, уговоривший уже третью кружку. - Я нашел. Ровно не трус, а и меня потом прошибло. Помер младенец-то, уж и посинел, как я вошел. Ох и жутко... Как бы теперь ночью не пришло... Фарах, лей еще! Лей, не жалей.
   - Верно, Еж нашел. Он и народ собрал, уж ночью. Ждать стали, пришли эти, ну мы их за жабры - где младенчик? Они туды-сюды, нету! А мы им - вот, паскуды, вот он, уж мертвый. Сучка эта белая хоть бы слезинку... Вон, верно Еж говорит, добрые-то бабы с ночи ревут - а не чета, которая и семерых родила. А у этой первенец, глаз не должна была спускать, из избы не выходить... И Дирх, сукин сын, куда смотрел, когда такую стерву в жены брал?
   - Я те скажу, куды он смотрел.
   - Оговорили их. Что хочешь говори, Еж, а неспроста это. Глупая девка, да ведь девка все же, не зверь лесной. Да и зверь детей не бросает. Околдовали их. Эта зараза, которая тут все воду хлебала. Как есть они. Куда, в какой такой лес Дирх с женой ходили, чего там сейчас - грибы или ягоды выросли? Ни топора, ни телеги, ни волокуши, ни даже веревки с собой - на кой ляд пошли? Я скажу - на ту поляну колдовскую. И там им глаза и застили, и время отбили, и с пути столкнули.
   Литт обхватил голову руками и стукнулся лбом о стойку.
   - Я вам так, мужики, скажу - еще явятся, решать их надо. Всех до единого. Чтоб других с пути не сбивали.
   - Ты че, Стихоплет?
   - Ниче! - рявкнул Литт, бледнее самой смерти. Под глазами у него ясно нарисовались синие круги. - Наливай, Фарах, до края! Не могу больше...
   Ирис отвел взгляд, менестрель в несколько глотков опустошил кружку и покачнулся.
   - У-у, да тебе уж хватит. Стихоплет, не пей, до кровати не дойдешь.
   - Значит, под стойкой засну, - сквозь зубы процедил менестрель. - Наливай. Да наливай же, все равно никуда не уйду.
  
   Глава 9. Край непуганных дураков.
   Литт ошибался, идти пришлось, хоть это слово в применении к способу передвижения пьяной вдребезги компании, даже поэту показалось неприличным преувеличением. До Изнорки добрались, однако, без потерь и все своими ногами. К тому времени Литт почти убедил сельчан не творить самосуд, а прежде всего разобраться. Поначалу на стороне менестреля был лишь Ирис, Гин твердил то о злых чарах, то о том, что "всех решить", остальные, а в первую голову, Еж, и слышать о колдовстве не желали. Менестрель рассказал о поляне, рассказал о тех бреднях, что нес Вельмидор, о тех, без сомнения, колдовских зельях, что употребляли адепты и которые, без сомнения, Литт выдумал на ходу. Ума хватило не говорить, что сам на той поляне участвовал в тех же обрядах. Сельчане засомневались. Колдовских снадобий ни один из них в глаза не видал, но в существовании не сомневался даже Еж. Однако, для пущего эффекта, колдовским зельем хорошо бы постараться человека напоить. А пить зелье будет только дурак или...
   - Или тот, кто не знает, что ему суют, - договорил Ирис.
   - Это каким же дураком надо быть, чтобы...
   - А они дураки и есть, - Литт от разговоров и хождения по рассветной прохладе почти протрезвел. - Ума у них вровень, как у грудного младенца. С ума их сбили, Гин прав, но убивать скорбных разумом, а тем более, оговоренных...
   Изнорцы притихли.
   - И че ты делать хочешь? - спросил Еж через минуту.
   - Поговорить. Меня они видели, может быть, будут откровеннее.
   - Да они и так не врали, что про младенца забыли. Только такую ахинею несусветную несли, что было бы слова видно - так их речами поле вровень огораживать - ни зверь, ни человек не сунется.
   - Вот мы и послушаем ахинею, - отозвался Ирис. - Может быть, что и разберем.
   Слушать пришлось одному Литту. В Изнорке, в клети одного из самых небрезгливых жителей, вечно пьяненького и потому пребывающего в вечном затмении старичка, нашлись оба нерадивых родителя. Односельчане их не стали связывать - холодно в клети, да и куда убегать? Светло, вокруг люди...
   Старичок бродил по избе, бормотал, что невовремя разбудили его, что у него бессонница пятые сутки подряд, что он глаз не сомкнул... Еж молча сунул односельчанину захваченную из трактира водку. Глаза, что не знали сна пять суток, увлажнились от умиления. Еж стал братом, другом, внуком и отцом, самым добрым и понимающим человеком. Литт с Ирисом помогли деду забраться на печь, и там он устроился, бормоча и булькая.
   Еж сотоварищи втолкнули Дирха - коренастого молодого мужчину с небольшой светлой бородкой и его маленькую, чуть ли не по пояс Ирису, пухленькую жену внутрь. Те только охнули, увидев Литта. Ирис вытолкал изнорцев в сени и вышел сам. Почти час в холодных сенях эльф и десять людей пили пиво и играли в самодельные кости. На удары по шее.
   За тот же самый час Литт едва не сошел с ума. Дирх сделал было шаг к единоверцу, но сейчас же отшатнулся. От единоверца ощутимо несло водкой.
   - Ты пил хмельное, - поморщился правовер. - Ты осквернил храм тела, в тебе нет духа Белых Эрнов. Зачем пришел?
   - Вам помочь. Не знаю, как там насчет духа, но убить вас я не позволю. То, что пьян, отрицать не стану. Была причина.
   - Нет причин для кощунства. Как бы тебе ни приспичило, справлять нужду в Храме ты не станешь. Отчего же...
   - Знаешь, если меня запрут в Храме на неделю, то деваться мне будет некуда. Или выпить, или лишиться разума, потому как голова моя трещит по швам. Я что-то пропустил из бесед с Вельмидором или он еще не успел дойти до самого интересного?
   - Ты о чем? - подняла светлые, почти невидимые брови, женщина.
   - Я о том, за что вас односельчане готовы отправить на тот свет. Вы хоть это поняли?
   - Нет. Они ошиблись, - с робкой улыбкой ответила жена Дирха.
   - Этого не может быть. Односельчане наши люди темные, и знания им неведомы, но они не звери и убить никого не могут. Тебе от хмельного померещилось.
   - Вот как? Может быть, мне померещилось, что вас продержали ночь в клети?
   - Нет. Но держать в клети и убить - разное и...
   - Дирх, хочешь позову Ежа? И он тебе лично подтвердит, что мне не мерещилось и не мстилось? Только боюсь, что от таких бесед Еж вновь вернется к кровожадным намерениям и я его не отговорю. Вы пытались объясниться?
   - Конечно. Нас выслушали внимательно. Хорошо, Стихоплет, почему же нас хотят убить? Что мы такого сделали?
   Литта пробил озноб. Дирх, который, впрочем, откликался и на Радокора (что по мнению его единомышленников значило "радость в мудрости"), говорил в том же тоне, что и Вельмидор, будто с пятилетним недоумком.
   - Вы уб... то есть забыли своего ребенка дома, а сами пошли на поляну Соития. Ребенок умер...
   - Ты неправ.
   - В чем? - опешил менестрель.
   - Мы не забывали ничего, взять с собою плод невозможно. Ребенком наш плод назвать никак нельзя, ведь он зачат противно Небу и чадом Его не может быть. И не умер он, а лишь вышел из грубой оболочки, куда мы с женою по незнанию его низвели. Он счастлив.
   Менестрель нащупал лавку и плюхнулся на нее, ноги не держали. Жена Дирха, на языке правоверов, Рива-Мила (Милая Предвечной Матери) жалостливо улыбнулась. Дирх скривился.
   - Ноги слабеют от хмельного зелья, и кровь становится подобной зловонному содержимому выгребной ямы. И разум наполняется скверными испарениями, и делается дрожание в руках и иных членах...
   - Дирх, то есть, прости, Радокор, я тебя не совсем понял. Не потому, что пьян. Уверяю тебя, я соображаю достаточно для того, чтобы выслушать тебя. Вельмидор не все мне открыл, может быть, рано было... Наверное. Но... сейчас ты сказал страшное. У меня нет жены и нет постоянной подруги, но было много женщин. Может быть, и дети есть. И теперь, что же получается, все они неугодны Небу? И не дети? А кто?
   Дирх с женой переглянулись.
   - Умоляю, посветите, ведь настанет же такой миг, когда я встречу ту, с которой захочу остаться на всю жизнь. Что мне делать и как поступать? Вы ошиблись, я не хотел бы повторять чужих ошибок, мне и своих хватает.
   Дирх кивнул, жена его всплеснула руками. Оба заговорили наперебой, но складно. Менестрель не мог вставить и слова, да и не пытался этого сделать. Он лишь держался за голову, словно боясь, что ее разорвет от услышанного.
   - Главный бич нашего рода, рода Младших эльфов - неверное, неправильное, порочное зачатие потомков. Какое зачатие, такие и потомки. Вот и бродят по свету убийцы и богохульники, лжецы и лицемеры, воры и насильники...
   - Увечные и юродивые, помешанные и бесноватые, мужеложники и скотоложцы... Разве человеку может прийти такое в голову? Нет, да и потомки наши почти что и не люд... не Младшие эльфы.
   - Рива-Мила, думай, что говоришь. Мы не знали о верном пути, когда согрешили и стянули в этот мир нечеловеческую суть в человеческой оболочке. Да-да, занимаясь утехами плоти с женщиной, думая лишь о наслаждении, ты зачинаешь не дитя, ты зачинаешь беса. Велидор ведь говорил тебе о многих и многих сутях, что окружают мир наш?
   - Д-да...
   - Стихоплет, послушай голоса женщины, не имей в сердце похоти. Не желай нас так, как голодный жаждет горшка с кашей.
   - Но вы любили друг друга... Когда любишь женщину, нравится не только ее тело, да и не столько оно, сколько душа. Ее глаза, голос, улыбка, ее мысли, ее свет... Какая же это похоть?
   - Это не похоть, это любовь. Но нельзя соединяться в плотских утехах, любовь превратится в прах.
   Литт помолчал. Странноватое рассуждение для крестьян, да и вообще для людей. Старичок на печи в тишине булькал еле-еле, его бессонница усилилась и теперь хозяин избы с трудом разлеплял веки.
   - М-м-м... можно и так, конечно. Платонические отношения... Трудновато, но в принице, возможно. Но ведь в результате их никакого зачатия не будет. Если не прикасаешься к женщине, то откуда возмутся дети?
   - Грех не дать дитяти обрести тело.
   - Ничего не понимаю.
   - Нельзя пить хмельное. Стихоплет, ты не сможешь понять, твой разум в затмении.
   - Дирх, то есть Радокор, объясни, можно ли иметь интимные сношения? Или можно, но какие-то не такие?
   - Не такие. Верное зачатие - это соитие в помыслах о Небе и той сути, которая будет заключена в твое дитя. Не с помыслах о своем наслаждении...
   - И не о наслаждении твоей избранницы. Отец и мать должны думать о ребенке, о том, какой он будет и как Небо благословляет его. О Творце, о Высоте, о Предвечных Предках. Лишь один миг помыслов о теле - и все разрушилось, низкая суть вошла в тело, предназначенное быть сосудом для дитяти Неба. Небо отвергает такой плод, ведь он ядовит, и нет ему жизни.
   - Хм... а разве возможно... прости, Рива-Мила, за подробности, соединиться, если не думать о красоте женщины? Ведь должна же она нравиться, чтобы...
   - В благословении Неба все возможно. Тебе от детства твердили, что ты не сможешь иметь сношение без похотных мыслей, вот ты и не можешь.
   - А-а-а... а Предвечные Предки именно так детей зачинали?
   - Да, - хором отозвались оба супруга с такой готовностью, что менестрель испугался. Неужели они выучили ответы на все возможные вопросы? - Да, Предки делали именно так. А Старшие эльфы делают так и по сей день.
   Дед на печке утвердительно захрапел.
   - Что-что? - опешил Литт. - Эльфы, то есть Старшие, не занимаются любовью?
   - Занимаются, но лишь глупые или мужеложники. Нет, умные Старшие эльфы знают, что лишь верное зачатие даст им добрых детей. Они рассчитывают время зачатия, они готовят свои силы и во время соития всю силу направляют на думы о ребенке. И Небо, хоть и с неохотой, но отзывается. Что же будет, если верно станем поступать мы?
   - И сколько же раз в жизни можно так...
   - Один, - опять же хором ответили Дирх с женой.
   - Но... мы же вымрем.
   - Старшие эльфы не умерли, - с торжеством ответил Дирх. - Они живут долго именно поэтому. Представь, если даже тем, кто живет кражей, достается такое благословение - что же отпустить Небо тем, кто был ему верен?
   - То есть лю... извини, Младшие эльфы, то есть мы, сможем жить вечно, если будет так поступать?
   - Ну наконец-то ты понял.
   - Теперь понимаешь, мы не могли убить, нанести вред телу нашего плода, но мы не могли взять это порочное существо с собой на поляну, на великий обряд. Небу он не угоден, ведь нас не было всего два дня. Дитя, угодное Небу, не погибнет, оставшись без родителей.
   - Как так?
   - Его выкормит природа. Звери станут носить ему молоко и иную пищу. Дождь его не замочит, и солнце будет светить, и даже зимой вокруг будет тепло как летом. А наш плод погиб в теплом доме за два дня. Это ли не свидетельство...
   Литт поднялся. Нарочито медленно, стараясь дышать ровно и спокойно. Ему очень захотелось посадить Дирха и его женушку обратно в холодную клеть и заставить ждать, когда мыши начнут давать им молоко, блохи - мясо, а пауки - энортиольское вино. Когда стены начнут их обогревать, а с деревянного потолка засияет солнце. Тогда, надо полагать, засов отодвинется сам собой и оба избранных улетят на Небо к Предвечным Предкам. Хотя лучше было, если бы провалились ко всем чертям. И не только и не столько они.
   В сенях веселье погасло, стоило Литту показаться в двери. Кости покатились по столу, Гин для чего-то хлопнул себя по битой шее, двенадцать пар глаз смотрели на менестреля. Ирис молчал.
   - Ну что, поговорили? - поднялся Еж. - Че понял?
   - Только одно - оба непроходимые идиоты. У них голове девственная чистота, ни одна мысль и не валялась, не заглядывала и даже мимо не проходила. Таких облапошить проще, чем в луже поскользнуться. И уж куда проще, чем опоить их зельем. От любого зелья ума у них только прибавится, посколько убавляться уже нечему. Оба говорят как по писанному, будто повторяют чужие слова. Ни Дирху, ни, тем более, его жене, таких слов и в страшном сне не приснится. Он хотя бы писать умеет?
   - Нет, откуда бы?
   - А откуда он знает слова, какими пишут в умных книгах?
   Изнорцы переглянулись.
   - Я же говорю, решать их надо, - торжествующе воскликнул Гин. - Паскуд этих. На водопой они ходят...
   - Да все-то здесь при чем? Там одна паскуда и есть, - усадил Ирис хлопком по плечу Гина на место. - Да и тот наверняка сумасшедший. Его к целителю надо.
   - Щас, деньги еще переводить на него. Жернов на шею, и в омут. На том свете его живо вылечат.
   - А этих куда? Пусть живут, что ли? Убивцы?
   - Они дураки, они просто набитые дураки - вздохнул Литт. - Если честно, так самому захотелось отправить их ко всем бесам... только какой из этого прок? Совесть поганить. Ума у них и на том свете не прибавится. Бывают же скудоумные от рождения люди, вот и эти такие же. Ложки в нос не суют и ботинок на руку на надевают, а в остальном не лучше.
   - Пусть выматываются к бесу и дьяволу. В эти, Пригорки, или как их. Или еще куда.
   - А в Пригорках они, че, поумнеют?
   - Так а если у них еще ребята будут? Скудоумные, они того, на это дело способные.
   - Так коли будут, то и в Пригорках не хуже, чем тут. Пусть уж тут живут, хоть на глазах.
   - Вряд ли что у них будет. Они мне много чего интересного наговорили. Дети в их планы не входят. Если же все же не уследят сами за собой... Вам не нужно зевать, и забрать ребенка у этой дуры, как только она родит. Она не будет возражать, это точно. Пусть уж нормальная женщина порадуется.
   - А дело говоришь, Стихоплет. Не вовсе пьяный, гляжу, - ухмыльнулся Еж. - Ну что, пошли ко мне.
   Литт помотал головой.
   - Нет, мы пойдем. Тошно, а сил пить больше нет.
   - Нет, пойдем в гости, - неожиданно поддержал изнорцев Ирис. - Раз приглашают, надо идти.
   Мужики пришли в восторг. Правоверных супругов вытащили из избы храпящего бессонного хозяина, высказали им, что думают, заверили, что если бы не вот этот стихоплет и не вот этот эльф - достойнейший из эльфов, то кормили бы сейчас оба раков на дне реки и отправили восвояси. Затем веселой компанией долго добирались до дома Ежа, и многие не добрались. Литт сначала оглядывался на друга, затем что-то сообразил и с того мига не столько пил, сколько лил на пол.
   Хозяйка Ежа, надо полагать, Ежиха, гостей встретила радушно, чего нельзя сказать о муже и односельчанах. Спустя полчаса все односельчане были выставлены за ворота, правда, каждый с пирогом в зубах; муж был окунут в бочку с ледяной водой и напоен некими травками, от которых ему спешно и надолго пришлось выйти из дома; оба же гостя сидели за столом, смотрели на пироги и тихонько разговаривали. Слушать было некому. Еж протрезвлялся, жена ему помогала, как могла, детишки шныряли где-то во дворе, а мыши и пауки, даже и подслушав, не могли бы пересказать.
   - Я о том же, Ирис, подумал. Ну как так можно выдрессировать неграмотных людей? Не знаю. Сам этот Велимут не дурак, это точно, наверняка где-то обучался. Ведь нельзя же так врать, через слово. Откуда он знает, что Острова раньше были одним целым, что эльфы действительно в основном вегетарианцы и не зря не занимаются сельским хозяйством? Откуда он слышал про Белых Эрнов - настоящих? Сначала я даже решил, что вновь твои соплеменники замешаны, но... Нет, Ирис. Эти двое, непуганные дураки, такую чушь про эльфов несли, что пересказывать стыдно.
   - Какую?
   - Да, Ирис, дурацкую. Про ваши методы зачатия детей. Такая откровенная блажь, что...
   - Ну-ка, ну-ка... - наклонил голову эльф. - Поподробнее.
   Литт медленно, но верно начал краснеть.
   - Ладно, я признаю, что вел себя как дурак. А вдвойне дурнее я был, потому что не слушал тебя. Доволен?
   - Не совсем, - не понял эльф. - Ты поближе к методам зачатия, мне это интереснее, чем извинения.
   - Да хватит уже издеваться. Сколько раз надо извиниться, чтоб ты понял? Хочешь слушать бред - сам с ними говори.
   До Ириса дошло.
   - А, вон ты о чем. Нет, я не иронизирую, я вполне серьезно. Ты, конечно, кретин, только я, честное слово, еще хуже. Я ведь тебя тоже не слушал, а надо бы. Так что там с зачатием?
   - Да ерунда, - отмахнулся менестрель. - Повторять не хочется. Якобы эльфы не занимаются сексом, разве только извращенцы, а делают детей силой мысли. Якобы и дети живут потом много тысяч лет. Бред пол...
   - Что-что? - прошептал Ирис. - Как ты сказал? Силой мысли?
   - А что, этого же не может... - менестрель наконец поднял глаза на друга и наконец оценил выражение его лица. - Ирис, не говори мне...
   - И тем не менее придется сказать. Они почти правы. Не в том, разумеется, что мы любовью не занимаемся, а в том, что для зачатия ребенка нам этого мало. Ничтожно мало. Только это не благословение, это наше проклятие.
   Менестрель молча широко раскрытыми глазами смотрел на эльфа. Тот лишь горько усмехнулся.
   - Так именно поэтому у вас так редко рождаются дети?
   - Должно совпасть слишком большое число условий. Пикси врут, что мы рассчитываем... Мы рассчитываем, конечно, но потому, что не хотим детей, а для того, чтобы не пропустить единственный день на сотню лет. Но все будет попусту, если в... нужный миг думать... о чем обычно думаешь в такие минуты.
   - То есть вообще не думать.
   - Да, - усмехнулся Ирис. - А здесь думать надо. Не предаваться мечтам и грезам, не представлять цвет волос, не рассчитывать, кем будет твой ребенок через тысячу лет, а действительно все, что есть живого и разумного в тебе - все направить на его воплощение. О чем ты думаешь, когда твоя жизнь висит на волоске? Вряд ли о прожитых годах и еще маловероятнее о будущем. Ты думаешь об одном - как спастись. Вот так и здесь. Нет ничего: ни тебя, ни твоей возлюбленной, ничего нет, кроме одной-единственной мысли... Иного не дано. Иначе у нас вообще не рождаются дети.
   Ирис резко замолчал, не в силах поднять глаза. Литт молчал не меньше двух минут.
   - Это не могли быть твои соплеменники. Даже самый сумасшедший эльф, даже ради свободы от человечества никогда не скажет такого людям. А те, а ком мы думаем, не скажут и под пытками, и под заклинанием Истины. Это совершенно невозможно.
   - Зато возможно другое, - пришел в себя Ирис. - Есть те, кто знает об... особенностях наших семейных отношений и неизвестно сколько тысяч лет сочиняет по этому поводу более или менее интимные сказки.
   - Да, я о том же. Ирис, а что если в лесу они поклоняются неспроста? И знания, и эти половинчатые суждения и фанатичная уверенность в своей правоте... Небо, да ведь этим сволочам сумасшедшего с ума свести - проще, чем с дерева свалиться. Они ведь и Предвечными Предками, и кем хочешь представятся. И единые Острова, и Младших эльфов, и вечноживущих людей - еще и не то увидишь. Только разве есть в здешних лесах пикси?
   - Почему в здешних? Твоему Велимуту, или как его, могло хватить одной встречи двадцать лет назад в тысяче миль отсюда. Пикси, кажется, считают особым шиком творить зло с дальним прицелом.
   - Хозяюшка! - заорал на весь дом Литт. - Хозяюшка, у вас самые чудные пироги на все Средние Княжества. Мы пойдем.
   За полчаса друзья распрощались с хозяйкой, раздали ее же ребятишкам половину подаренных пирогов и, не получив никаких гарантий того, что Вельмидора оставят в живых, заручились крепким словом Ежа, что их не забудут и непременно пригласят в случае чего. Пикси же в здешних лесах никто не видел отродясь.
  
   Неделю или чуть больше после этого Литт развлекался лишь тем, что не спал по ночам. Наконец даже трактирщик заметил, что его работник как-то переменился не к лучшему. Менестрель посерел, начал огрызаться на каждое слово, под глазами залегли непроходящие круги, а всегда встопорщенные волосы полегли, будто пожухлая трава.
   Едва ли не четверть заработка менестрель отдал трактирщику в обмен на бумагу и чернила, которые поутру всегда и неизменно отправлялись в сорную кучу. Вторая четверть пошла за свечи. Трактирщик не единожды спрашивал, что такое происходит у них в комнате по ночам, на третий раз Ирис ответил очень грубо, и до хозяина сразу дошло.
   На седьмую или восьмую ночь эльфу не спалось очень долго. То мешал свет литтовой дешевой свечи, то шуршание пера по бумаге, то бормотание сквозь зубы и ерзанье в двух футах левее локтя; то становилось душно, то пищали мыши, то пахло пылью. Ирис не открывал глаз и через несколько часов бессонницы ему удалось уговорить себя задремать. Кажется, даже он увидел сон, но не успел ничего разобрать, немедленно выяснилось, что Литт трясет его за плечи.
   - Ирис, проснись. Проснись же.
   - Ты очумел?
   - Проснулся? Подожди, я отстану, отстану, - менестреля трясло, как в лихорадке, - только прочти кое-что. Прочтешь, и спи.
   - О Творец, как скверно быть грамотным, - протер глаза эльф. - Ну, что там у тебя?
   - Вот, - лист дрожал в руке, Литт быстро толкнул его другу. - Читай. Читай же.
   Ирис развернул лист. Это было продолжение того самого стихотворения, что менестрель подарил ему на прощание в Доране.

Пред шагом в неизбежность, в клетке душной,

Когда заря бесстыдна и нага

Восславь Творца, безумец малодушный,

За то, что знаешь своего врага!

Есть участь пострашнее эшафота,

Больнее дыбы, тяжелей оков -

Брести по хляби гиблого болота

В толпе полудрузей - полуврагов.

Шарахаться, таиться, озираться,

Искать ответа в белых тряпках лиц,

Враг за тебя ли будет насмерть драться,

Друг ли, смеясь, повергнет тебя ниц?

Зла доля тех, кто честен и доверчив,

Быть преданным - вот худшая из мук.

Палач убьёт пилой быстрей и легче,

Чем с одного удара в спину - друг.

   На последней строке эльф ухмыльнулся. Вот это верно.
   - Что? - оказалось, Литт смотрит на него во все глаза. - Что это?
   - В смысле? Стихи. А ты что писал, оперу?
   - Стихи? Ирис, говори толком, - в глазах менестреля было нечто на грани умопомешательства. - Говори, черт бы тебя... Это стихи или что? Да что ты ухмыляешься?
   - Литт, это стихи.
   - Серьезно? А почему у тебя такое лицо? Не ври, слушай...
   - Литт, ты от своих ночных бдений с ума спятишь. Какое у меня должно быть лицо среди ночи, да после прочтения такого? Я сейчас над веселым стихотворением вряд ли способен смеяться, а этому...
   - Значит... значит... я снова поэт?
   - Литт, ты кретин, я уже говорил. Что не мешает тебе быть и поэтом тоже. Ты и не переставал быть ни тем, ни другим. Вдохновение - вещь преходящая, не спорю, но талант у тебя может забрать только тот, кто его дал. Уж никак не Эйрентил.
   - Ура, - прошептал менестрель. - Ура! - заорал он на всю округу и бросился обнимать эльфа. - Я снова могу писать! Да здравствует эта ночь! Я могу!.. Ирис, честное слово, ты лучший из эльфов.
   Лучший из эльфов рассмеялся, и оба рухнули на тюфяк.
   - Вы это чего тут? - влез сиплый голос. В приотворенную дверь просовывалась голова хозяина.
   Менестрель приподнялся, взглянул на трактирщика, перевел взгляд на Ириса и вдруг дико расхохотался. Трактирщик поморгал. Ирис оттолкнул хватающего воздух друга, сел, но, увидев физиономию бедного хозяина, упал обратно. Трактирщик уже давно затворил дверь и уже зарекся пить на ночь теплое пиво, а Литт и Ирис смеялись и не могли остановиться.
  
   Странный сон привиделся Ирису на рассвете, стоило закрыть глаза на несколько минут. Отчего-то увидел он лес, и увидел так, будто был чистокровным лесным, и никогда не жил в городах. Каждому дереву он мог бы, не задумываясь, дать собственное имя и с каждым здоровался. Какие-то отворачивали листья в стороны или едва заметно качали макушкой, какие-то, более вежливые, наклоняли ветви, а одна ива даже бросила под ноги пригоршню листьев. Иве Ирис поклонился наособицу.
   Чахлые и больные соседствовали с полными жизни, молодые, зеленые деревца со столетними, покрытыми лишайником патриархами. Мох пружинил под ногами, едва пробивались сквозь резную крону лучи далекого солнца. Тихо, спокойно, но грустно, как на погосте с привидениями.
   Многие мили, многие тысячи деревьев - строгих и шаловливых, коварных и приветливых, сухих и в самом соку, в плодах, в прошлогодних семенах, кривых, сломанных бурей, источенных червем и с негниющей древесиной. Ирис что-то искал, чего не было среди этого леса. Чего, он не знал и сам, но увидев с холма лощину, вмиг ее узнал. Она. Сплошь затопленная кронами деревьев, кажущаяся сверху зеленым ковром, едва колышимым ветром.
   Здесь жили птицы, и потому не было месте трухлявой древесине и червям. Здесь воздух был наполнен испарениями целительными листьев и губительные хвори бежали отсюда. Здесь журчали ручьи, весело сбегали по камням, сюда почти не приникал свет солнца, и не беда - светилась подстилка, обсиженная грибами. Для чего Ирис пришел сюда? Он забыл, потому что глаз не мог оторвать от великолепных благородных деревьев, не мог не заговорить с каждым вторым. Кажется, он хотел сказать им нечто важное... а, может быть, не такое и важное. Наверняка не важнее, чем неспешная жизнь лесных великанов, чем течение соков в их могучих телах.
   Яблоня - не человеческая домашняя огромная, а тонкая лесная, притаилась у ствола ясеня. Разве сейчас весна? Ветви покрыты огромными прозрачными светящимися цветами. Белыми с розовой каемкой. Ветви ясеня качнулись, заслоняя деревце от чужих глаз, Ирис поспешно поклонился по земли. Вверху прошелестел согласный хор листьев, ясень распрямился, а яблоня словно смотрела на Ириса всеми своими цветами. Что же он хотел сказать? Неважно, потому что он никуда отсюда не уйдет. В пяти шагах прыгает с камня на камень ручей, ясень защитит от непогоды, если та, конечно, случится. А из-за ясеня скромно выглядывают резные листья вельтры, сквозь которые светятся ее красные плоды. Всем хватит.
   Что же он все-таки хотел сказать? Ведь хотел что-то... Восковые цветы яблони пахнут медом и светятся в сумерках, будто свечи. В сумерках... Ирис словно прозревает. Лес потемнел и притих, листва настороженно трогает холодный воздух, а птицы испуганно пищат. Предупредить. Он нес предупреждение... Первый вихрь накрывает лощину. Ясень даже не клонится, резные листья вельтры шуршат, падает красный плод, с яблони срывает пригоршню светящихся цветов и бросает ему в лицо.
   Ирис захлебнулся ветром, невысказанными словами и проснулся. Литт, оказывается, не придумал ничего умнее, как только разбудить товарища пригоршней холодной воды в лицо.
  
   Четыре дня минули как в тумане. Ирис стал бояться ночи. Сон приходил снова и снова, с точностью до самой мелкой детали, и в каждую новую ночь длился несколькими секундами дольше. Каждую новую ночь несколькими секундами дольше Ирис наблюдал, как срывает ветер листья с деревьев, как трещат ветви, как закручивает смерчь птиц и срывает гнезда. Летели с яблони уже не цветы, все опавшие во вторую ночь, а охапки листьев и мелкие веточки, а вихрь пригибал ствол к самой траве. Резные литья вельтры крутились водоворотами и грозно шумел ясень, словно хотел напугать бурю. Тщетно. Дивная лощина на глазах превращалась в кладбище, потому что Ирис вовремя не предупредил. Днем эльф пытался уговорить себя, что от предупреждения деревьям легче бы не стало, что ходить они все равно не научатся, но ком внутри легче не становился.
   Денег катастрофически не хватало. Даже если не отдавать долга Мурашу, на двоих с Литтом они заработали полсотни сунов. Не купишь и копыто, не говоря о целой лошади. А пешком... быстрее не ходить совсем.
   На четвертую ночь Ирис едва не сошел с ума. Буря затмила солнце в доли мгновения, хлынул ледяной непроглядный ливень, гул стоял такой, что впору оглохнуть. Но и в этом гуле был слышен треск ломающегося ствола ясеня. Серое тело накренилось и, помедлив, начало заваливаться на сторону. Вельтра и яблоня остались без защиты.
   - Ирис, просыпайся! Проснись! - голову разломило, Ирис открыл глаза. В ушах стоял треск ломающихся деревьев и собственный крик.
   Литт стоял рядом на коленях с ковшом в руке. Ирис почувствовал, что с него течет вода.
   - Ну? Прошло?
   - Это че вы здесь?
   Литт резко выпрямился, Ирис обернулся. В щель вновь просовывалась физиономия трактирщика, теперь почти убежденного в своей правоте.
   - Это что мы здесь? - повторил несвойственным ему тоном Литт. - Да вот, не спится. Присоединяйся.
   Трактирщик издал странный звук, нечто между презрительным фырканьем и восторженным вздохом и остался стоять, где стоял.
   - Что такое? Стесняешься? Зря, все свои. Да ведь и подглядывать ты не постеснялся. Заходи, не стой.
   Трактирщик набрал воздуху в грудь и просипел:
   - Вон из моего трактира.
   - А что так? - Литт наконец поднялся на ноги. - Завидно, что тебя не позвали?
   Он сделал три шага к двери, хозяин попятился.
   - Литт, перестань.
   - Раз нас выгоняют, надо же оставить хоть что-то человеку на память. Прореху в зубах, например.
   Менестрель со всей силы залепил ковшом по косяку, ковш разлетелся на два куска, бедняга трактирщик стукнулся затылком о притолоку.
   - Ты, паскуда, какого лешего про нас думаешь?
   - Ты чего? - опешил хозяин, вдвое превосходящий менестреля габаритами. - Вы тут...
   - Что мы тут? Ну, скажи, клянусь, я не то что прореху, тебе зубы вообще больше не понадобятся. Что молчишь? Мы тут вообще-то спим, а вот какого беса тебя по чужим комнатам носит?
   - А чего орали как два...
   - Тебе хоть раз в жизни кошмар снился? Нет, не про то, как пиво убежало и не про то, что у тебя третий подбородок вырос. Молчишь, паскуда...
   - А так сон что ли...
   - Идиот. Да, сон! - рявкнул менестрель. - Дошло? В следующий раз за пикси подсматривай, они это больше оценят.
   - Ладно, чего ты... Че приснилось-то, а, Ирис?
   - Ты без штанов, - отрезал Литт. - От такого зрелища и умом тронуться недолго. Иди уже, хватит глазеть.
   - А... - хозяин повернулся было, но тотчас же спохватился. - Так а в Изнорку-то вы идете?
   - Куда? - вскочил на ноги Ирис. - Что, любители воды объявились?
   - Точно, они, родимые. Вот только что Гин прибег. Нарочно, должно быть, его отправили, чтобы раньше времени убивать не полез. Так идете? Я иду.
   - Сто бесов тебе в пиво, - не выдержал менестрель. - И ты собирался сказать это полчаса? Идем. Гин, где ты там?
  
   На главной улице Изнорки собралось все взрослое мужское население села: человек сто, не меньше. Литт, Ирис и трактирщик, ведомые Гином, едва протолкались. Внутри, перепуганные и расхлюстанные сидели на земле правоверные Белые Эрны. Единственный, кто не потерял достоинства ни на каплю, был Вельмидор. Этот стоял, положив ладони на плечи двух чуть не плачущих женщин. В десяти шагах кругом стояли изнорцы с факелами, вилами, косами и топорами, среди них и знакомый десяток. В круг немедленно протолкался Гин, отобрал у товарища факел, и пламя взметнулось высоко в ночную тьму. Правоверы отшатнулись, односельчане чуть раздали круг.
   - Вот, все здесь. Некого больше ждать. Кончаем, мужики.
   - Погоди, Гин, - спокойно сказал Еж. - Ты тут не один, да и не все виноваты. Баб ты тоже бить станешь? Дело тогда Стихоплет говорил, не зря ж он пришел...
   - Стихоплет тут каким боком? Пришел, добро, значит, понимает. Решать всех, пока других не позаражали.
   - Тихо, Гин. Спросить надо. Вот эльф и Стихоплет считать обучены, да и трактирщик не безграмотный, они нам быстро сочтут, кого больше. А ну, мужики, подымите-ка руку кто думает, что этих пощадить надо. Да одну руку, куда ты две тянешь? Выше, не видно ж ни хрена. Ну, сколько там?
   - Тридцать два, - тихо ответил Ирис.
   - А щас подымите те, кто думает, что место им на том свете.
   Не нужно было и считать. Рук поднялось вдвое больше. Еж ждал, Ирис обернулся, никто не мухлевал, каждый поднял одну руку.
   - Шестьдесят девять.
   Еж пожал плечами, Гин оскалился. Правоверы прижались друг к другу, женщины тихо плакали. Вельмидор был спокоен и полон достоинства. Литт и Ирис переглянулись.
   - Ладно, мужики, пускай так.
   - И чего ждем? - Гин выхватил у односельчанина косу. Адепты шарахнулись, кто-то из женщин дико завизжал.
   Ирис перехватил руку изнорца. К облегчению, как показалось, и его самого. Еж утер лоб, трактирщик облизал пересохшие губы.
   - Не надо. Так не надо, вам еще здесь жить. По этой улице еще твоим детям бегать. Есть куда поместить их до выяснения всех вопросов?
   - Так в баню к Кривому. Кривой, ты че молчишь?
   - А че... жаль бани, новая ведь совсем. Да ладно, я хоть один... Мыться к каждому приду.
   - Приди, Кривой, не выгоним. Вставайте уже. Эй ты, главный, иди-ка вперед по улице, да без своих колдовских штучек. Иди-иди, как остановиться, не боись, скажем.
   Литт посторонился, пропуская дрожащих от страха и холода правоверов. Многие из них были в одних рубашках и лаптях, без плащей или курток и многие были совсем молоды. Особенно поразила пара, не виденная на поляне неделю назад - совсем дети, не старше шестнадцати. Юноша и девушка, очень похожие друг на друга. Глаза девушки, красные, опухшие, запавшие внутрь посмотрели так, словно душу хотели увидеть. Менестрель опустил голову. Ирис рядом вдруг тихо прошептал что-то на родном языке.
   - Что? - не понял менестрель.
   Эльф смотрел на двух подростков, словно на привидения.
   - Ирис? Ты что?
   Люди текли мимо как вода, менестрель не обращал внимания. Вся улица скоро напоминала огненную реку, спускающуюся к пруду, к баням.
   - Ты их знаешь? Эй, Ирис!
   - Я с ума, что ли, сошел? Быть такого не может, - помотал головой эльф. - Невозможна такая глупость...
   - Ты о чем?
   - Литт, или я спятил, или эти двое, брат с сестрой - не люди.
   - Что?
   Ирис наконец-то посмотрел на друга.
   - Не люди, - повторил он с совершенно непередаваемой интонацией.
   - Зелье, что превращает эльфа в человек? - прошептал менестрель. - Да? Но ведь способности колдовать оно не лишает.
   - Не лишает, хотя я встречал и усовершенствованную форму.
   - А ума оно не лишает, нет? Это как же надо тронуться, чтобы... даже не пытаться колдовать? Или хотя бы о помощи не попросить?
   - Думается мне, это проверка на наличие у животных разума и души, - фыркнул Ирис. - Два идиота! Экпериментаторы хреновы, придурки малолетние. Все в папашу.
   - А? Так это те самые?
   - Конечно, как, по-твоему, я их узнал? Братец особенно хорош, затащил девочку в такую дрянь, и доволен. Воспитал.
   - И что теперь? Надеюсь, эти придурки не настолько глупы, чтобы позволить сжечь людей в этой трехклятой бане? Черт, не село, а край непуганных идиотов. Панноптикум под открытым небом.
   - Боюсь, они настолько глупы, чтобы сделать это в самый последний миг. Должны ведь они убедиться, что люди - звери. А то, что по периметру бани выставят охрану с топорами, что от страха большинство этих несчастных просто не в состоянии будет бежать... это так, мелочи. Издержки эксперимента.
   - Пойдем-ка побыстрее, думается мне, мужики не станут быка за хвост тянуть. Как пить дать на тот свет отправят, и нас с ними, если вмешаемся. Но, может быть, настоящих эльфов побоятся?
   - Кто их знает, - Ирис ускорил шаг. - Хета не слишком боялся.
   - Тем более, быстрее.
   Оба друга кинулись догонять вереницу, а скоро и опередили ее. По берегу небольшого грязненького старого пруда выстроились бани, и собственность Кривого угадывалась безошибочно. Новой была здесь лишь одна и лишь с натяжкой. Оба нырнули в низенькую дверь и оказались в кромешной тьме. Литт немедленно налетел на полок и выругался. В следующий миг он усмехнулся и полез вверх, Ирис последовал примеру. Баня была мала, рассчитана на одного, и тридцать адептов поместились бы только-только.
   Ждать пришлось недолго. Через пять минут дверь распахнулась, и голос Ежа "по-одному, не пихайте" слился с Гиновым "а че с ними цацкаться, все одно туда им и дорога", с рыданиями, всхлипываниями и судорожными вздохами.
   Баня заполнилась, как бочонок заполняется рыбками для соления. Плотно, друг к другу, не выдохнуть. На полке поместилось человек пять, стало очень душно, кто-то вслух молился, кто-то взывал к Предкам, большинство причитали. Не было слышно лишь Вельмидора. Среди всего шума Ирис услышал родную речь, но настолько тихую, что слов не разобрал. Понял только, что говорила девушка. Ответа ее брата он не услышал. Заговорил глава братства. Спокойно, уверенно и убедительно.
   - Братья, сестры, правоверы! Не время предаваться отчаянию, время соединить наши помыслы воедино и устремить их вверх. Не допустите страха в сердца, ибо страх лишает нас единения с Творцом. Помыслим об освобождении, о вразумлении наших неразумных сородичей. Помыслим всей силой разума, сольемся в смыслии с Небом, и разрушатся стены, и откроется нам путь.
   Наступила тишина.
   - Я мыслю о вразумлении соплеменников наших, и тогда сами они откроют нам дверь. Смыслите меня. Вместе, разом, дружно и едино, смыслите!
   Ирис покачал головой, и сотворил крошечный светильник. В бане без окон нечего было видеть и эльфам. Красноватый свет выхватил волосы Литта, чей-то нос, закрытые глаза. Ирис передвинул свет, и не сдержал горькой усмешки, когда шар осветил упрямую физиономию брата. Ни один из адептов глаз открыть не попытался.
   - Ну что, удался эксперимент? - по-эльфийски сказал Ирис. - Довольны результатами?
   - Довольны, - огрызнулся юноша. - Так довольны, что и смерть не страшна.
   Девушка, прижавшаяся к брату, содрогнулась, в глазах метнулся смертельный ужас.
   - Ну то, что ты дурак, я понял и при первой встрече, но что ты еще и изверг, не предполагал. Ты же сестру до смерти напугал, кретин.
   - Зато ты всем хорош. Прав оказался, верно предупреждал. Благородством твоим можно освещаться, а умом мыться. Что же сидишь, не утешишь двух дураков?
   - Не говори с ним, Дарлидал. Не говори, ты же видишь, он не тот... Это не он.
   Ирис не успел ответить. Юноша рассмеялся так, что его пробрала дрожь. Вельмидор открыл глаза, посмотрел на шар, кивнул и вновь закрыл.
   - Нет, сестренка, это он. Только он слегка не тот, кем казался.
   - Конечно, я дурак, потому что влез в эту идиотскую историю.
   - А ты, что, человек, молчишь? Что сородичам не помогаешь?
   - Ты и в самом деле редкостный дурак, а кроме того - осел, - на эльфийском же сказал Литт. - На что уж я упрям, но по сравнению с тобой просто образец смирения. Чего вы ждете, чтобы всех к бесам отправили на тот свет? Скажешь заклинание в последний миг, и миг окажется в самом деле последним. За несколько мгновений вы отсюда не выберетесь, разве только что телепортируетесь. А остальные - пусть подыхают?
   - Что? - прошептал Дарлидал. - Что ты несешь?
   - На кой же дьявол вы меня лечили тогда, скажи пожалуйста? В медицине попрактиковаться? На последствия допроса третьей степени взглянуть? Лучше бы вы дали мне спокойно умереть в постели, по крайней мере, я был в обмороке и Ирис был бы жив. Что вы сидите, идиоты?!
   Правоверы содрогнулись, половина открыла глаза и замерла с открытыми же ртами.
   - А вы что сидите? - заорал в ответ юноша. - Вы чего ждете? Чтобы я на колени перед вами встал, начал о спасении умолять? Ладно же, встану. От сестры моей тебе ничего не нужно? Уж лучше сгореть, чем...
   - Ты что несешь, идиот? От вам мне надо одно - чтобы вы начали соображать. Если есть чем - соображайте быстрее.
   - Так вы не можете колдовать? - оборвал Литта Ирис.
   - Ах, какой умный! Прямо Тиллир и Ниах-Ахал в одном теле. Зато ты, как посмотрю, можешь.
   - Нет, - тихо ответил Ирис. - Не могу. Свет - вот все, что мне доступно. Мне магией даже дверь не вышибить.
   - Вы это о чем? - распахнул глаза менестрель.
   - Это не зелье, Литт. Это что-то другое. Они превратились в людей не по своей воле. Верно?
   - Верно, - удивленно кивнул Дарлидал. - А вы о чем? О зелье превращения?!
   Друзья только кивнули. Юноша издал истерический смешок и закрыл лицо руками. Сестра его смотрела на Ириса, не отрываясь, не моргая.
   - Нет, Дарлидал, - повторила она тонким голосом. - Нет, это не они. Не верь им.
   Юноша сглотнул ком в горле и бодро обернулся к сестре.
   - Лирдаэль, это они, - обратился он, будто к трехлетнему ребенку. - Посмотри, они хотят помочь.
   - Нет, никто не хочет нам помочь.
   - Почему? - прошептал менестрель.
   - Потому что или мы сошли с ума, и вы - бред воспаленного сознания, или вы все - оборотни. И тогда вы хотите нашей гибели.
   - В каком смысле - оборотни? - хлопнул глазами Литт.
   - В моральном, - ответил Дарлидал, убегая глазами от взгляда сестры.
   - Пора, - шепнул Ирис.
   - Согласен, - кивнул менестрель и полез по головам с полка вниз.
   Правоверы наклонялись, подвигались, охали, когда им наступали на шею, но не произносили ни звука и следом не спускались. Кое-как протиснувшись к двери, Литт забарабанил по плохо струганному дереву кулаками.
   - Эй, вы, там, откройте! Еж, Гин, кто там! Да вы что, глухие, вашу бабушку? Еж!
   - Так они и открыли, - пробормотал Дарлидал. - Так они и услышали. Звери, бешеные звери, хуже шернов. Творец всемогущий, зачем же ты их создал?
   Ирис схватил юношу за руку и потащил к двери, тот не сопротивлялся, сестра же его задрожала, замотала головой и вцепилась в лавку.
   - Сестренка! - в отчаянии зашептал Дарлидал. - Лирдаэль, послушай меня. Послушай, умоляю. Пойдем, пойдем же, мне тебя не вытащить из такой кучи-малы. Мы здесь погибнем. Пойдем.
   - Нет. Нет-нет-нет. Не пойду. Нет, они не настоящие. Отлученные не могут колдовать. Люди не знают эльфийского. Нет, это морок, Дарлидал, это морок! Не слушай их. Умрем вместе.
   - Мы не умрем, - по лицу юношу катились слезы. Он все никак не мог совладать с сестрой, обезумевшей от ужаса. - Мы не умрем. Пойдем.
   Брат разжимал пальцы, но сестра сжимала их крепче прежнего. Ирис решился. Он оторвал юношу от девушки и толкнул его вперед, сам же сделал шаг назад. Правоверы полезли на стены, но расступились. В том же полнейшем молчании.
   - Откройте! Люди, это я, Стихоплет! Откройте, вашу мать через тын и коромысло!
   - Не смей прикасаться ко мне, пикси!
   - Сестра! Ты что сделал?
   Ирис подхватил обмякшее от легкого прикосновения тело девушки.
   - Она придет в себя, если мы выберемся. Если не выберемся, согласись - так ей будет лучше.
   - Да чтоб вам пусто было, уроды недоделанные! Откройте, кобольды глухие!
   - Дарлидал, как-нибудь посторонись. Держи сестру крепче, держи же, кретин. Литт, пусти-ка.
   - Ирис, ты ведь ляжешь и не встанешь.
   - А что, если не открыть, я буду жить долго и счастливо? - огрызнулся эльф, предвкушая веселые минуты. - Да отойди, ничем не поможешь.
   Ирис собирал энергию, пока хватало духу терпеть. Когда же мир поплыл перед глазами, приложил обе ладони к теплому дереву. Одну со стороны засова, другую со стороны петель, и отпустил. Миг казалось, что ничего не произошло, Литт рядом что-то лихорадочно шептал, а спустя еще мгновение петли хрустнули. Переломился, словно сухая хворостина, засов, и дверь от толчка упала, едва не отдавив ноги Гину, лезущему вперед с факелом.
   Ирис успел застегнуть Метку, Литт рванулся вперед и факелом хватил изнорца по бороде.
   - Ты что, сволочь, взбесился? Только скажи, что не слышал, придушу на месте.
   Односельчане Гина попятились, трактирщик, прятавшийся где-то за спинами, показался и вздохнул с облегчением. Литт вырвал факел из рук Гина, пламя описало полукруг.
   - Что, за убийство невиновных на том свете больше платят? Или у вас дурь до ушей поднялась, что меня не слышали и моего голоса не узнали? Неужели я настолько осточертел вам за две недели со своими песнями? Могли бы в глаза сказать.
   Адепты испуганно выглядывали из-за спин Ириса и Литта, не смея сделать шага. Дарлидал вынес сестру на воздух, огляделся, и аккуратно усадил девушку, прислонив к стене бани.
   Изнорцы молчали, не двигались, но и не расходились и орудий не опускали.
   - Не по адресу ваши косы, - сказал им Ирис. - Не скажу, что напрасно, но не по адресу. Эти люди сумасшедшие, и предводитель их безумен. Их лечить, а не убивать нужно.
   - Вылечат их на том свете.
   - Заткнись-ка, Гин, пока я тебя не вылечил, - громко сказал Еж. - Как есть не лежит душа дураков бить. И потом, бабы же... Только где ж это лечат такое? Ум-то, он вовсе не лечится.
   - Твоя правда, - кивнул Ирис. - И тем не менее, это не повод для убийства.
   - А пускай идут на все четыре стороны, - здраво предложил трактирщик. - Мало ли воды они тут намутили, пускай идут. В трактир я их больше ни ногой... Слыхали? Ни кружки воды вам не продам, хоть вы по золотому за каплю давайте. Катитесь.
   - Да не сумасшедшие они, а колдуны, - гнул свое Гин. - Бабы ладно, бес с ними, но главный-то - колдун. Чтоб я лопнул, ворожей. Он ту поляну придумал, он знаки тайные написал...
   - Я был на той поляне, - громко сказал Литт. - И я, как видишь, вполне соображаю.
   Изнорцы онемели, трактирщик со стуком захлопнул рот.
   - Рыбак рыбака сам знаешь откуда видит, а полоумные к таким же тянутся. На той поляне даже знаки неправильно изображены. Обряды у них не колдовские, а попросту идиотические. Волшебства в них как в венике благородства.
   - А че раньше ты молчал? - оскалился Гин.
   - Не хотел, чтобы ты так на меня смотрел. Но уж если речь зашла о убийстве... Можешь и меня убить, если смелости хватит.
   - Зря же ты не сказал. И про Дирха с женой ты знал, выходит?
   - Выходит, я не знал, что у них есть ребенок. И хватит обо мне. Вы слышали - хотите убивать, придется и меня на тот свет отправить.
   - И не в одиночестве, - тихо добавил Ирис.
   Трактирщик не выдержал.
   - Э-э, мужики, так мы не уговаривались. Вы эльфа прибьете, а отвечать мне? Нет уж, дудки. Сам, Гин, и отвечай.
   - Так Метка же...
   - Ты об этом Хартии скажи, там про Метки больно много написано. Прямо ни слова. Да и посмотрю я, как ты его убивать станешь. Скорей уж он тебя похоронит.
   Гин сплюнул, повернулся и зашагал прочь. Еж поморщился. Кто-то сказал:
   - Проваливайте уже, чтобы и духу вашего тут не было. Слышь, борода, еще раз притащитесь, не знай как бабы твои, но ты точно в баньке попаришься. Хорошенько, вусмерть.
   Вельмидор не стал возражать, лишь кивнул, и все братство медленным сомнамбулическим шагом побрело за ним по берегу пруда в стынущие под серым холодным небом поля.
   - Хорошо бы соседей предупредить, - шепнул Ежу Ирис. - Чтобы побереглись.
   - А точно, не подумали. Слышь, мужики, съездить надо. Пока зараза эта не расползлась.
   - А вы че стоите? - обратили наконец внимание на Дарлидала с сестрой. - Вы че, особые какие?
   - Да, - кивнул Ирис. - Да, они считают себя эльфами.
   - Мы и есть эльфы!
   Дарлидал покраснел под дружный хохот, стиснул зубы и рывком поднял сестру на руки.
   - Ты куда собрался? Далеко?
   - Подальше от вас.
   - Э-э... да он и впрямь... эй, парень, погоди...
   - Я не парень, не м?лодец, не вьюнош. Я не человек!
   - Точно, ты дурак.
   - А ты идиот, - в сердцах обернулся в сказавшему Ирис. - Полнейший недоумок.
   - Бревно неосмысленное, - согласился трактирщик.
   - Подожди! - эльф в два прыжка догнал Дарлидала, тот сбросил руку с плеча. - Подожди, извини, - и по-эльфийски добавил. - Что, по-твоему, я должен был сказать? Что вы оборотни? Или что колдуны и ворожеи?
   Юноша обернулся, глаза его были полны слез. Ирис без слов развернул его в обратную сторону и подхватил падающую из рук брата Лирдаэль. Изнорцы молча переглянулись. Через четверть часа кто-то запрягал телегу, кто-то бежал до жены и ее целебных трав, а остальные фальшивым хором извинялись, что не сразу рассмотрели острых ушей. Дарлидал сидел на ступеньке бани, едва не ставшей погребальным костром, низко опустив голову. Так, чтобы никому не было видно его лица.
  
   Трактирщик мялся до тех пор, пока Литт не сказал, что теперь он может, должен и обязан платить им с Ирисом на сун в день меньше. То есть ровно вполовину. Трактирщик расцвел маковым цветом, живо отыскал два самых чистых, самых ровных и неизбитых тюфяка и лично притащил их в комнату.
   Лирдаэль была без сознания, брат остался с нею, забыв поблагодарить добродетелей. Впрочем, Литт за порогом высказал уверенность, что с памятью у юноши все более чем в порядке. Чего не сказать о разуме. Ирис согласно кивнул. Трактирщик решил, видимо, содрать за комнату не сун, а шесть, а работы нашел на десятерых. Литт болтал за двадцатерых, Ирис молчал. Менестрель спрашивал и так, и сяк, Ирис молчал. Он не знал, что сказать и не знал, как теперь быть. С одной стороны двое детей в безвыходном для них положении, с другой же... как наяву слышащийся не скрип, а крик падающего ясеня и белые цветы, летящие с ломающихся под ударами ветра ветвей.
   Дрова остались на десерт. Литт болтал какую-то веселую чушь о пиле как символе дружбы и осекся, увидев Дарлидала. Юноша заглянул во двор, огляделся, словно ища кого-то кроме двоих друзей и несмело подошел. Литт кивком указал ему на баклашку, тот помотал головой.
   - Я... я... словом, дайте мне чем-нибудь заняться, иначе я сойду с ума, - выпалил он единым духом.
   Литт немедленно вручил юноше хвост двуручной пилы и отступил на три шага. Эльф пожал плечами.
   - И что с нею делать?
   - Пилить, - усмехнулся Ирис.
   Четверть часа ушло на то, чтобы приспособиться. Пила завжикала, полетели стружки, запахло деревом. На лице Дарлидала даже появилось некое подобие улыбки. Друзья не спрашивали ни о чем, Дарлидал смотрел на вылетающие из-под зубьев белые стружки и говорить тоже не торопился.
   Через полчаса Литт все-таки решил приобщиться к труду и ушел за топором в сарай. Обратно он прибежал быстрее ветра и с пустыми руками.
   - Бегом! С девочкой неладное. Да живее!..
   Лирдаэль перехватили на крыльце. Девушку шатало от слабости, она была бледнее молока, разбавленного водой, но упрямо отмахивалась от трактирщика и спускалась по ступеням.
   - Ты куда, Лирдаэль? - шепотом спросил брат, разом бледнея до той же степени.
   Девушка бросилась брату на шею, у того задрожали колени.
   - Куда ты ушел? Зачем ты оставил меня одну?
   - Я... я ненадолго. Прости, я думал, ты спишь. Ты отправилась меня искать?
   - Да, - отстранилась девушка. - Да, я испугалась, - глаза ее расширились. - А вдруг ты - это уже не ты?
   - Творец всемогущий, что ты говоришь... Сестренка, как же не я, кто же? Пойдем назад, ты на ногах не стоишь.
   - Нет, - твердо ответила Лирдаэль. - Нет, назад я не пойду. Я не стану ночевать в той комнате, там мыши.
   - Везде мыши, сестренка. В поле или в лесу их не меньше, под крышей хотя бы нет дождя. Пойдем обратно.
   - Нет, не говори такого. Я буду ночевать в поле, чем в этом доме. Там дурно пахнет.
   Литт и Ирис переглянулись, менестрель пожал плечами. Слишком явно.
   - Эти люди что-то замышляют, - немедленно сказала Лирдаэль.
   - Не совсем люди, один нам соплеменник.
   - Нет, он человек. Он предатель. Ты, Дарлидал, и впрямь думаешь, что я сошла с ума?
   - Нет, конечно.
   - Почему же ты говоришь со мной, точно с ребенком? Я умею читать, и я вижу Знак, Дарлидал. Он отлученный. И он предатель.
   - Сестренка, почему же ты не боялась его той ночью? Ведь и тогда на его руке был Знак. Мы спасли его друга, отчего же нам бояться?
   - Если предают, - девушка споткнулась, - самые близкие, то отлученные способны на все. Пойдем, Дарлидал.
   Лирдаэль взяла брата за руку и повела за собой. Лицо у девушки было белое и спокойное, Дарлидал обернулся в отчаянии.
   - А я? - шепотом спросил Литт. - Я ведь тот, кого вы спасли. Меня ты тоже боишься?
   - Ты человек, и ты способен на все. Вы нас ненавидите.
   - Неправда. Не учат язык тех, кого ненавидят.
   - Учат, - обернулась девушка. - Учат. Язык врагов необходимо знать. Не пытайся нас уговорить, мы тебе не верим. Так, Дарлидал?
   - Не совсем так, сестренка, - остановился ее брат. - Постой же, выслушай меня.
   - Нет! - внезапно отдернула руку от брата Лирдаэль. - Не стану слушать ложь, не смей меня убеждать. Или ты мой брат и идешь со мной, или ты оборотень, и остаешься со своими собратьями.
   - Да какой же я... - простонал Дарлидал.
   - Ты идешь со мной? Да или нет?
   - Я проснулся ночью от холода,
   Во мне не билась моя душа.
   Серая дымка над городом...
   Нужно ль иного повода,
   Узнать, как долго смогу не дышать?
   Оба, брат и сестра, вздрогнули.
   - А стихи того народа, который ненавидят, учат? - звонким шепотом спросил менестрель. - Переводят на свой язык? Дружат с... Ах, точно, Ирис ведь не Старший.
   - Не смей говорить со мной в таком тоне, человек.
   - Ух, ты, оказывается, похожа на папочку куда больше, чем кажется. Слово в слово... Что такое?
   Менестрель вытаращил глаза на эльфов. Их реакция превзошла и все мыслимые ожидания, и все рамки разумного. Лирдаэль прижала обе ладони к сердцу, брат ее развернул Литта к себе одним рывком.
   - Когда вы его видели? Говорите!
   - Не кричи, - ответил Ирис. - Говорить на дворе я не собираюсь. Идемте внутрь. Там, конечно, и блохи, и запах, но все же говорить о таком я бы предпочел под крышей, а не в чистом поле.
   - О таком? - немедленно повторил Дарлидал.
   - Нам сообщать почти нечего, а вот вам, я вижу, будет что сказать. Так, Лирдаэль?
   Девушка будто не слышала. Она безропотно позволила привести себя в комнату и усадить за колченогий стол на единственный стул.
   - Когда вы видели нашего отца? И где? - повторил вопрос юноша, едва его сестра скромно положила руки на столешницу. Взгляд ее был направлен в окно.
   - Вечером того же дня, когда вы ушли.
   - Сходится, - выдохнул Дарлидал. - Мог успеть.
   - И успел, - повернулась Лирдаэль. - Или кого, по-твоему, мы видели? Что же, коллективная галлюцинация?
   - И такое случается, - пожал плечами Ирис.
   - Вы будете говорить, или из вас каждое слово клещами тянуть?
   - Что тут скажешь? - опустил голову Дарлидал. - Кроме того, что, очевидно, кто-то - мы или отец наш - сошел с ума. Причем, окончательно и бесповоротно.
   - Мы, - сказала девушка. - Мы сошли с ума. В тот самый миг, когда посмели ослушаться отца. Он поступил несколько жестоко, но... но верно, и...
   - Что? - вскинул голову ее брат, но споткнулся, подавился фразой и еле выговорил через паузу. - Ты в самом деле считаешь, что мы заслуживаем такого наказания?
   - Конечно, заслуживаем, - тем же ровным тоном, каким говорила во дворе, продолжила девушка. - Если все станут так поступать...
   - Сестренка, отцу всегда было наплевать на всех, других и остальных, и ты знаешь о том не хуже меня.
   - В чем ты пытаешься меня убедить?
   - В том, что мы, может быть, и сошли с ума, но не в тот миг, когда сбежали, а когда решили идти напрямик.
   Ирис напрягся, менестрель насторожился, будто собака, почуявшая дичь.
   - Ты хочешь сказать, у нас было колективное видение, так? - Лирдаэль вдруг вскочила, вновь переходя от ледяного спокойного отчаяния к отчаянию пылающему. - Перестань лгать мне, перестань изворачиваться! Ты что же, думаешь, я не понимаю, что, может быть, придется так жить очень долго? Что так придется маме на глаза показаться? Но чем мне станет легче, если ты будешь лгать? Мы виноваты, и мы ответим. Отец прав. И не надо меня убеждать, будто это был сон, морок, кошмар, галлюцинация! Не надо говорить, что завтра я проснусь, и все исчезнет, и все станет как прежде. Не станет. Что изменится от того, что я поверю в сказку? Может быть, грязь эта исчезнет, или магические способности вернутся? Я одного возраста с тобой, и не надо говорить со мной, как с маленькой дурочкой. Я не глупей тебя.
   - Сестренка...
   - Хватит называть меня сестренкой! Я одного возраста с тобой, и не зову тебя братиком. Чем нам помогут эти двое? Хорошо, пусть даже они благородны и желают нам добра - я тебя спрашиваю, как нам могут помочь по сути два человека?
   - По сути, мы с тобой тоже два человека, - горько усмехнулся Дарлидал.
   - Не смей так говорить. Ты хотел научить меня видеть, и вот я вижу. Чем же тебе не нравится мое прозрение?
   - Потому что прозреть можно по-разному, - ответил за брата Ирис. - Дарлидал тебе не лжет, а вот нам пока вы не сказали и слова правды.
   - Вы сами видите, - фыркнул юноша.
   - А для чего вам правда?
   - Для того, чтобы вам помочь. Ты не права насчет людей, люди очень могут помочь эльфам, особенно если эльфы эти с круглыми ушами и не способны к магии. Более того, здесь только люди и помогут.
   - Вы считаете, что вас заколдовал собственный отец? - не то сказал, не спросил Литт.
   Дарлидал кивнул, Лирдаэль, только собиравшаяся опуститься на стул, выпрямилась.
   - Считаем! Потому как видели собственными глазами. Что же ты, братик, молчишь? Да, мы видели и слышали одно и то же, и потому вправе считать, что увиденное произошло не во сне, а наяву.
   - Где произошло? - хором спросили Литт и Ирис.
   - В полутора днях пути от того трактира, помнишь... Если напрямик...
   - В лесу? - вновь разом произнесли друзья.
   - Да, конечно, - чуть улыбнулась Лирдаэль, не дав брату договорить. - Потому как ничего, кроме леса там нет. Что же ты теперь молчишь, брат? Вот правда, которой так хотелось нашим... м-м-м... знакомым. Скажи хоть что-нибудь.
   - Мне нечего сказать. Я могу лишь показать, - Дарлидал поднял голову. - Объяснить это иначе, как чьим-то сумасшествием я не могу. Если вы сможете...
   - Не стоит ничего обещать, - прервал отчаянное бессловное "чего хотите, желайте" Ирис.
   - А как, интересно, ты сумеешь показать сразу двоим?
   - Сумею, - пожал плечами Дарлидал. - Смотрите и не верьте.
  
   Ночлег в лесу выдался холодным, тепло развеивалось довольно быстро, а дежурить всю ночь до рассвета не хотелось. Так и пришлось выбрать и встретить солнце, стуча зубами. Голые ветви не мешали розовым лучам освещать поляну, серые тени протянулись от деревьев и упала та особая тишина, какой не бывает даже ночью - только на рассвете.
   Впереди лежали мили, сотни миль пути - дорог, троп и тропинок - без запретов, без назойливой опеки, без жалостливого участия. Только они вдвоем, только сами... Чего еще желать на этом свете?
   Они не разговаривали, в лесу разговоры казались кощунством; они не загадывали наперед, не строили планов и не думали о завтрашнем дне, и это было упоительно. Только сегодня, только этот миг, только собственные силы, свой ум и родная душа рядом. Упоительно хорошо, так хорошо, что и словами не передать.
   Лес густел, но по-прежнему проглядывался далеко и ясно. Именно поэтому движение впереди они заметили издалека. Заметили, но не придали значения, не стали приглядываться. И именно поэтому растерялись до беспомощности, увидев на узкой, едва заметной тропе того, от кого они так хорошо сбежали.
   Дарлидал успел бросить взгляд на сестру, та побледнела, но держалась. Только бы не стала извиняться, только бы не решила вернуться. Лирдаэль вскинула подбородок так, что брат ее усмехнулся про себя. Вот так! Вот тебе и послушная дочь, вот тебе и пример для подражания. Строптивую дочь не желательно ли?
   Отец по своей привычке сделал вид, что не удивлен, не раздосадован и вообще, что он здесь от скуки гулял. Лишь сделал знак следовать за собой, без слов. Дарлидал стиснул зубы. Как с собакой. Лирдаэль, видимо, пришло в голову что-то близкое, потому что она поморщилась. Оба не сделали ни шага вслед за отцом, но и вперед шага не сделали. Стояли, смотрели...
   - Идем, дома поговорим.
   Наконец-то, хотя бы до слов снизошел...
   - Что такое? Что вы встали? Много интересного порассказали вам отлученные подонки? Идем.
   - Мы пойдем, но только вперед.
   Дарлидал сам себя не услышал в неожиданном возгласе сестры.
   - Он не подонок!
   Юноша внутренне рассмеялся от радости, отец впервые за много лет был поражен и не сумел этого скрыть.
   - Не будем открывать дискуссии о моральных качествах отлученных. Я считал, что к твоему возрасту о подобном уже не придется дискутировать. Долго я вынужден буду ждать?
   - Смотря чего, - дерзко ответил Дарлидал.
   - Повтори.
   - Пожалуйста. Если ты будешь ждать нашего послушания, то да, времени тебе потребуется довольно много. Если же того, что мы уйдем и не обернемся - то это вопрос двух-трех минут.
   - Отчего же не мгновений?
   - От того, что хотелось бы объяснить.
   - Нечего объяснять, - отрезал отец тем самым тоном, от которого у Дарлидала бежали мурашки по спине. - Нечего объяснять, кроме одного - я впустую потратил шесть сотен лет. Тебе ближе смертные дикари, чем родная семья. Так?
   - Так.
   - Можешь идти на все четыре стороны.
   Дарлидал пожал плечами и развернулся.
   - Постой! - звонкий голос сестры остановил его, как останавливает удар стали в спину. - Постой, Дарлидал! Отец, что значат твои слова? То ли, что мы можем и не возвращаться?
   - Да, шесть сотен лет прошли даром. Конечно, именно это я имел в виду. Для чего возвращаться туда, где вам плохо? Хотите ползать на четвереньках - ползайте.
   - Идем, сестра, - сквозь зубы процедил Дарлидал, нарочито вслух. - То есть, прости, ползем, сестра. Уж лучше ползать на четвереньках под ясным небом, чем ходить на двух ногах в клетке. Уж лучше знаться с людьми, которые тебя считают по меньшей мере равными, чем с сородичами, которые в тебе разумного существа не видят. Ты не впустую потратил шесть сотен лет, ты научил нас думать, и теперь мы хотим думать сами.
   - У меня создается впечатление, что вам нечем это делать.
   - Отец, ты дал нам жизнь только для того, чтобы у нас ее не было? - тихо спросила Лирдаэль. - Ты хотел иметь детей или ручных зверьков?
   - Пока что вы поступаете, как зверята, причем, дикие. Последний раз повторяю, идем домой.
   - Иначе что, отец? - вырвалось у Дарлидала. - Что ты сделаешь? Наложишь заклинание неподвижности? Веревку? Или заклинание повелителя вспомнишь? Клянусь, если ты заставишь слушаться тебя силой, я перестану считать тебя родственником. Ты нас все равно не удержишь, нет таких средств, кроме смерти, чтобы заставляли молчать разум! И не говори, что у меня его нет. Уж лучше совсем не иметь разума, чем иметь подобный твоему. Уж лучше быть человеком, чем...
   - Лучше быть человеком? - странно усмехнулся отец. - Ты уверен в своих словах?
   - Более чем.
   - Хорошо, быть посему. Оставайтесь людьми.
   Отец сделал странный, никогда не виданный жест рукой, сказал непонятное, развернулся и зашагал прочь. Быстро, не оборачиваясь. Дети его помедлили. Лирдаэль сделала шаг вослед, вздохнула и остановилась. Оба посмотрели друг на друга, усмехнулись невесело и направились в противоположную сторону. Молча, медленно, будто с трудом. Упоительного восторга как ни бывало.
   В тот же день они вышли на тракт. Трактир, что приютил их, был еще меньше того, в котором они лечили певца. А хозяин не в меру любопытен и очень странен. На ответ Старших, что, мол, эльфийские имена людям все равно ничего не скажут, он посмотрел на постояльцев, как кобольд на солнце, захлопнул конторскую книгу и молча ткнул им ключи.
   Комната оказалась крошечной, пыльной и имела отчетливый запах застоялой мочи. Откуда и почему - непонятно, а только Лирдаэль через пяти минут не выдержала. Один взмах руки должен был весь запах разогнать, но только что не усилил его. Через полчаса бесплотных усилий обоих затрясло. Дарлидалу стало страшно. Он вспомнил, как впервые в своей жизни увидел паралич. В тот самый первый раз, в какой-то деревушке он увидел, как взрослый сын выносит старого отца на крыльцо. Ноги старика висели плетьми, в одном и том же положении. Помочь Дарлидал не смог, как ни пытался, и тогда ему подумалось, насколько же это должно быть страшно - иметь ноги и не иметь возможности на них встать. Насколько именно это страшно, стало понятно через пятнадцать миль, в соседней деревушке. Пятнадцать сунов остались тогда в шапке у нищего, которого паралич оставил без правой руки, а дети - без крова над головой.
   И вот теперь Дарлидал сам себе напоминал парализованного: иметь язык и руки, помнить все заклинания, чувствовать энергию, и не видеть результатов. Точнее, не обонять их. Решили списать все на усталость, на последствия встречи, но Дарлидал ночь не спал. Ему казалось, он все гнал и гнал прочь мысль, но она не уходила... ему казалось, что последствия встречи куда плачевнее, нежели им с сестрой представляется.
   Спешить им было некуда, но комната не нравилась, еще меньше нравился трактирщик, и с утра они вышли в путь. Наверное, зря. Ничего бы им от любопытного взгляда человека не сделалось. И уж точно зря на следующем постоялом дворе Дарлидал вынул весь кошелек. Глаза у хозяина так и загорелись, и он без лишних слов со стороны Старших лично проводил гостей до лучшей комнаты. Распорядился насчет воды, насчет ужина, наговорил кучу любезностей. Утром не то что кошелька, а вообще ничего не было.
   Вот тогда их охватил ужас. Ужас полнейшего непонимания происходящего. Хорошо, забраться в комнату, вытащить кошелек - это понятно, но не услышать воров! - совершенно невозможно. Однако, думать и рассуждать о причинах было недосуг, сначала требовалось разобраться с последствиями. И Дарлидал отправился к трактирщику.
   Человек на возмущенние постояльца сначала хмыкал, потом расхохотался в лицо. Дарлидалу показалось, что он нырнул в костер, так стало жарко от крови, прихлынувшей к лицу.
   - Верни, что взял, - как можно тише и спокойнее сказал он. Голос слушался плохо.
   Трактирщик хмыкнул.
   - А ничего я не брал. Здесь приличный постоялый двор, а не притон какой-нибудь. Сам же вещички прибрал, теперь нажиться решил. Нет уж, дудки. Ничего у тебя не пропадало, и нечего здесь выделываться. Я птица пуганая, меня на слова не возьмешь. Найдешь свидетелей воровства, хорошо. Ну а нет - какой спрос?
   - Какой спрос? - задрожал от злости Дарлидал. - Хорошо же, будет тебе спрос. Я тебе не простой и обыкновенный посетитель, чтобы грабить. Я не человек, если не заметил, и рассчитываться с тобой буду по-другому.
   - Да, я заметил, что ты не человек, - кивнул трактирщик. - Осел ослом. Что, уши свои мне продашь или заревешь от горя?
   Дарлидал не понял, как пальцы сами собой сложились в знак ветра - один взмах и... трактирщик мало что не захлебнулся от хохота. Дарлидал, еще не осознав абсурда ситуации, повторил жест.
   - Ой-ой, - завопил трактирщик, - ой, не могу, заколдовали! Руки немеют, ноги немеют, язык отваливается. Ребята, выручайте! В глазах темнеет, ой, помогите, убивают.
   Через минуту хозяин и четверо слуг даже не смеялись, а ржали дикими жеребцами.
   - Покажи, что еще умеешь. А ну, заколдуй, Старший!
   - Не смейся, не смейся, он же того, эльф. Гляди-гляди, вон и уши... Вишь, проглядывают?
   - Точно, ох, и глазастый ты, Села. Ты, поди, еще и говорить по-ихнему умеешь?
   - Э-э, господин эльф, скажите чего-нибудь по-свойски.
   Дарлидал отступал к лестнице наверх, в комнату. Больше ему ничего не оставалось.
   - А чем я хуже! Я тоже по-ихнему могу. Шуры-муры, халди эт. Шырли-мырли, эн сшаэт.
   Как он нанес удар, Дарлидал тоже не понял. Просто на миг свет мигнул, и в следующий оказалось, что болит кулак, а знаток эльфийского держится за лицо.
   - Все, щенок, ты покойник. Решай его, ребята.
   - Держи его, суку!
   Дарлидал взлетел по ступеням, сестра стояла на площадке.
   - Назад, в комнату! - заорал он ей. Лирдаэль моргнула и не шелохнулась.
   В два прыжка Дарлидал оказался рядом, схватил ее за руку и втолкнул в комнату. Лирдаэль едва не упала от толчка. Засов прыгнул в паз, дверь затряслась под ударами. Дарлидал сунул в ручку убогое подобие кочерги и бросил через плечо.
   - Сестра, открывай окно.
   - Зачем? Что происходит?
   Дарлидала развернуло. Глаза сестры были огромными, как два озера и такими же чистыми и безмятежными.
   - Магия не действует. Бежим, иначе нас убьют. Прыгаем.
   - Открой, щенок, хуже будет.
   - Открывай, сука! Поделись девкой.
   - Сам девкой станет. Посмотрим, у кого глубже...
   - Сестра, быстрее, - зашептал Дарлидал. - Ну же... Здесь невысоко.
   Лирдаэль стояла посреди комнаты и не двигалась. Дарлидал скрипнул зубами, вдохнул поглубже, схватил сестру в охапку и буквально выбросил ее из окна второго этажа. Сам немедленно повис на руках, ухватившись за подоконник. Лирдаэль мучительно долго поднималась, потом принялась отряхиваться под окном же.
   - Отойди. Лирдаэль, отойди в сторону.
   Дарлидал приземлился в полушаге от сестры, та шарахнулась.
   - Ти-ше, - они нырнули в прогал между складами. - Тише.
   Грабители были уже наверху, слышались голоса, ругань, угрозы. Дарлидал потянул сестру за собой, та спотыкалась. Склад, другой... сортир... люди - эльфы прижались к стене. Мимо. Колодец, дровяник, курятник... Мусорная куча, голоса... И узкая щелочка между стеной и отбросами, только-только протиснуться. Дарлидал толкнул сестру вперед, она помотала головой. Объяснять что-либо не было ни малейшей возможности, брат попросту зажал сестре рот ладонью, протащил, почти впечатав в гнилье, мимо стены и заставил присесть в склизлой луже. Сор выше головы, от вони закружилась голова. Голоса, голоса, совсем близко.
   - Где эти твари? В сортире смотрели?
   - Разве что в дерьмо прыгнули.
   - Не найдем, в дерьмо придется прыгать нам. Как пить дать пойдут в управу.
   - Да ни хрена, ни беса они не пойдут, - ответил голос трактирщика. - Да нет их здесь, чего смотреть.
   Шаги приблизись вплотную, Далидал зажмурился, прижал к себе сестру.
   - Ну, на сору глянь. Можешь разгрести, давно пора.
   - Сам греби. На беса мне надо. А чего это они не пойдут?
   - Ну, пойдут, нам же легче. Мы, дескать, эльфы, - передразнил трактирщик Дарлидала. - То есть, мы Старшие. Дерьма мы не жрем, с блохами мы не спим... Вышлите-ка полк в такой-то трактир, нас ограбили. Украли уши острые и колдовство. Найдите трактирщика и посадите его на двести лет. Их самих и посадят.
   Голоса хрипло расхохотались, шаги стали удаляться. Дарлидал выжидал еще минут десять, и ждал бы еще, если бы не взглянул на Лирдаэль. По белому-белому лицу его сестры текли беззвучные слезы; одна капнула на руку, Дарлидал содрогнулся, как от раскаленного свинца. Тише мышей они выбрались из-за кучи, едва не ползком добрались до плетня. Через невысокий плетеный заборчик Лирдаэль чуть не кувыркнулась, Дарлидал вовремя подхватил ее. С этого мига он не мог оставить сестру ни на минуту.
   Он почти не спал, не отходил от нее, и отчаяние его росло с каждым днем. Лирдаэль долго не верила словам, не желала доверять и отражению в луже, твердила, что ей плохо видно; проведя по макушке уха, говорила, что не чувствует разницы и пыталась зажечь свет с помошью магии даже на пятый день. Она то впадала в истерику от блох и вони, то не замечала луж и мокрых ног; то плакала и твердила, что отец не прав, а то принималась оправдывать его и обвинять себя и брата во всех реальных и вымышленных пригрешениях. То уговаривала идти лесами и пустошами, то тащила к деревням - дескать, если они теперь люди, то и быть им следует с родичами.
   Дарлидал измучился за три недели так, что, казалось, несколько сотен лет минуло. И не было ни дня, чтобы он не вспоминал того трактира с доброй хозяйкой и того самого отлученного, что оказался пророком. Ни вещей, ни крова, ни еды; они научились просить подаяние, выпрашивать ночлег, они обменяли одежду на тряпье, рассказывали байки и сказки за лички на рыночных площадях - точнее, научился Дарлидал. Сестра не мешала, но и не помогала, и при одном взгляде на ее белое лицо силы и воля брата таяли как снег при ярком солнце.
   На двадцать второй день мучений, когда Дарлидал едва держался на ногах от недосыпания, им повстречались странные люди. Приветливые, радушные, но очень, очень странные. Предводитель их нес несусветную чушь, однако по сравнению с эльфами, ставшими людьми, показался настолько нормальным, что Дарлидал принял решение быть с правоверами как можно дольше. У них он впервые смог проспать пять часов, не вздрагивая каждые четверть часа. Сон, как оказалось, стоил чересчур дорого. И стал бы еще дороже, если бы не...
   - Не благодари, - вслух сказал Ирис. Дарлидал сморгнул, комната приобрела прежние формы. Литт потряс головой, отгоняя видения. - Не благодари, мы еще ничем вам не помогли.
   - Неужели можно помочь? - спросил как можно равнодушнее Дарлидал. - Можно исцелить сумасшествие?
   - Насчет сумасшествия не могу сказать, к вам оно не имеет отношения.
   - Так что это было, что с нами произошло? - вскочил Дарлидал. - Если мы не сумасшедшие, то...
   - Вы не сумасшедшие, - тихо ответил Ирис. - Вы дураки.
   Глава 10. Из искры возгорится пламя.
   В комнате стало тихо до такой степени, что у Литта зазвенело в ушах и закружилась голова. В тишине Лирдаэль произнесла тихим звенящим шепотом:
   - Мы дураки, мы ослушались отца. Ты прав.
   - Ты же сам говорил, - запнулся Дарлидал. - Сам же говорил, что был таким, как мы.
   - Теперь уже не уверен, - с усмешкой покачал головой Ирис. - Из дома сбегал и не единожды, и глупости творил - такие, что и сейчас страшно вспоминать, но до вас мне далеко. Вы сотворили всего одну глупость, но такую, о которой можно слагать легенды.
   Брат и сестра смотрели на соплеменника во все глаза.
   - Вы забыли о том, чего забывать нельзя, даже и эльфам. Беда не в том, что вы сбежали от отца, и не в том, что пошли напрямик и даже не в том, что этот прямик лежал через лес. Беда в том, что вы забыли, что лес может быть обитаем.
   Брат и сестра хлопали глазами. Литт фыркнул, Ирис развел руками.
   - Знаете, можно сделать много глупостей в жизни: можно попытаться перейти Великую Сушь без запасов воды, переплыть океан на бревне, перевалить Серый Хребет в одном исподнем и выйти против шерна с голыми руками... Можно жить в Глориндоле и скучать по человеческим городам, можно петь даром и сочинять за спасибо, можно полторы сотни лет спасать людей и бегать от собственных соплеменников... Но вот пойти в лес и забыть, что там могут быть пикси... Поступка глупее и придумать сложно.
   - Пикси! Не смеши меня. Какие еще пикси в...
   - Да такие же, как и везде, - оборвал Дарлидала менестрель. - Синие паскудные твари пяти вершков от земли, все на один пол и все как один отлично колдуют. Ты каких-то еще знаешь?
   - Это смешно! Вы хотите сказать, что мы бы не заметили...
   - Ага, обычно пикси вывеску вывешивают, - хмыкнул Литт, - на трех языках - мол, не проходите мимо, уважаемые. Только раз и только для вас...
   - Пикси не опасны для эльфов, это известно всем...
   - Всем, кроме самих пикси, - пожал плечами Ирис. - Не будь они опасны, для чего, скажите на милость, Дальние стали бы сооружать против них Барьер? Ради красоты? Поверил бы, не будь этот барьер невидимым.
   - Апокриф, - помотал головой Дарлидал. - Миф.
   - Скажи это Дальним. А лучше, лесным эльфам окресностей Риан-Лота, которым наверняка, в добром с пикси соседстве жилось куда интереснее. Послушаешь, что ответят.
   - Но ради чего? - возмутилась Лирдаэль. - Что они преобрели от нашего превращения?
   - Во всяком больше, чем от того же самого получил бы ваш отец. Вы забываете, мы общались с вашим родителем, и можем судить. Он очень мало похож на садиста и изверга.
   - Он может быть суров и даже...
   - Но не может ведь он наслаждаться страданиями своих детей! Хотя бы потому что, если бы мог, сделал бы подобное раньше. А вот пикси могут. Небо, да вы откуда свалились? Пикси у них должны иметь какие-то основания для злых шуток. А какие они должны иметь основания для гермафродитизма? Какие у нас есть доказательства того, что мы имеем право на вечную молодость? Способность пикси наслаждаться страданиями других - такое же расовое отличие, как продолжительность жизни и подверженность старости и смерти. Такое же, как врожденные потрясающие способности к магии. Об этом вы тоже забыли?
   - Подожди, пикси, конечно, шутники недобрые и магией пользоваться умеют, но... насколько маловероятно, что...
   Литт расхохотался так, что оба превращенных эльфа взрогнули. Ирис потерял дар речи. Обрел его он лишь спустя минуту, не меньше.
   - Маловероятно? - повторил он. - А-а... прекрасно... Чем, простите, ваш отец занимается?
   - А какое отношение... Он э-э-э... как бы на всеобщем, импрессарио, так, должно быть.
   - Ах, импрессарио, тем более чудно. Итак, ваш отец имеет потрясающие магические способности. Я не сказал ему, в каком направлении вы двинулись из трактира и он, вне сомнений, выследил вас по отклику от заклинаний. Спустя двенадцать часов. Недурно для импрессарио. Того лучше, он понял, куда вы пойдете в лесу среди сотни троп, успел телепортироваться вперед и вышел вам навстречу. Далее он совершил настоящее чудо - если отвлечься от моральной стороны поступка. Неким заклинанием, производимым всего лишь поворотом кисти он не только придал вам внешнее сходство с людьми, он еще умудрился в тот же миг лишить вас магических способностей, да еще влез в особенности зрения и слуха, которым я боюсь сказать сколько миллионов лет. Более того, он еще и иллюзию наложил. Да ваш отец просто уникум. Остается удивляться, как с такими возможностями он не возглавляет Совет Сил, а довольствуется более чем скромной долей. Я не говорю уж о том, что при таких его способностях сама мысль о бегстве даже не могла прийти вам в голову.
   Дарлидал открыл рот, Лирдаэль распахнула глаза широко-широко. Оба ловили каждое слово Ириса, а тот не мог остановиться.
   - То есть все это более вероятно, чем действия пикси? Превращение любящего, пусть и чересчур назойливого, родителя в кровожаное чудовище более вероятно, чем действия пикси, которым и превращаться ни во что не надо? Если ваш отец так хорошо подслушивает мысли, какого дьявола он вообще отпустил вас за порог? Если он может телепортироваться и ориентироваться по откликам с двенадцатичасовой задержкой, ради какого беса явился к нам в гости? Для чего я имел с ним содержательную беседу, из которой понял только одно - меня готовы убить за то, что я вас не задержал и даже не посмотрел, в какую сторону вы пошли. Если бы ваш отец мог слышать мысли и был тем самым извергом, каким вы мне его представили, я бы сейчас с вами не говорил. Он убил бы меня, потому как услышал бы ложь в моих словах. Я ведь прекрасно видел, куда вы направились. Однако, я жив.
   - Ты ему не сказал? - прошептал Дарлидал. - Почему?
   - Ты точно дурак, - вмешался Литт. - Сам догадайся, почему.
   - Но, конечно, это все пустые рассуждения. Гораздо вероятнее встретить в старом глухом лесу собственного родителя, оставленного далеко позади, чем исконных жителей подобных мест. Вашему отцу гораздо проще скрыться от глаз, чем существам пяти вершков ростом, для чего им даже к магии прибегать не придется. Вы просто пройдете мимо и не обернетесь. Проще импрессарио телепортироваться к черту на рога, чем веселой компании пикси проследить за вашими передвижениями по их родному лесу. Легче эльфу прочесть мысли на расстоянии многих миль, чем для этих сволочей - заглянуть в сон тех, кто был настолько глуп, что заснул, не заэкранировавшись и не выставив дежурного. И наконец, вне всяких сомнений, страдания двух глупых эльфов доставят истинное наслаждение лишь их родителю, но никак не существам, которые ненавидят всех и все. А эльфов - в первую очередь. Смысл, суть, цель всей жизни которых - злые, а подчас смертельные шутки. Которым единственный источник удовольствия - чужие страдания, страх, боль, смерть. Которые многие сотни тысяч лет изобретают новые и новые способы вносить хаос и сумятицу в мысли и душу; которые лгут с той же легкостью и необходимостью, что дышат. Которые уверены, что благородство и честность - это неизлечимые при жизни душевные болезни и для которых возможно лишь одно истинное счастье - оказаться единственными и полновластными хозяевами в этом мире. Им, конечно, вас зачаровывать совершенно ни к чему. Тем более, что компания пикси, в которой каждый владеет магией вдвое лучше эльфа средних способностей, с такой непосильной задачей и не справится.
   Огорошенные потоком аргументов и более всего тоном Ириса, брат и сестра молчали. Дарлидал держался за голову, словно та хотела спрыгнуть с плеч и бежать от услышанного, Лирдаэль опустила голову до самой столешницы, касаясь ее лбом.
   - Вы дураки, - тихо сказал Ирис, - вы ужасающие дураки, но я не знаю, как назвать тех, кто внушил вам подобные мысли насчет пикси.
   - Вы что, книг не читали? - спросил Литт. - Или, вернее, какие тогда читали?
   - Такие, где пикси относились к существам не более опасным, чем люди, - глухо ответил Дарлидал.
   - И где вы их брали? В библиотеке?
   - Нет, в библиотеке были старые, с традиционным взглядом. То есть, как понимаю, верным. А эти новые...
   - Автор анонимен, конечно?
   - Сам автор - да, - поднял голову Дарлидал, - но издательство не анонимно. До такой степени не анонимно, что находится в Голубом Доле.
   - Где?! - завопил Литт так, что стекла задрожали, а на дворе залились лаем собаки. - Где находится?
   - Д-да, - начал заикаться Дарлидал. - Самые лучшие издательства, самые лучшие редакторы...
   - Самые лучшие родственники пикси, - отрезал Литт. - Не удивительно, что о них писали хорошо. Хотя... может быть и скорее всего, нет никакого издательства в Голубом Доле. Ладно, об этом месте и к ночи... Поговорим лучше всего о вас.
   - Что о нас говорить? - передернул плечами юноша. - Мы, получается, теперь должны сделать одно-единственное.
   - Да, - кивнул Ирис. - И вот как раз в этом мы вам и поможем. Где может быть ваш отец?
   Все трое - Литт, Дарлидал и Лирдаэль уставились на Ириса круглыми глазами.
   - Для чего нам к отцу? Ты прав, он не настолько управляется с магией, чтобы нас вылечить.
   - Его можно долго искать, - добавила девушка. - Ведь, если он тоже нас ищет, то может быть где угодно.
   - Где угодно он не будет. Я ведь не на Форнтиол предлагаю отправиться. А ты, Литт, куда хотел предложить пойти?
   - К хорошему волшебнику, разумеется, эльфу, - пожал плечами менестрель. - Раз уж отец - импрессарио, мне кажется, такого рода шутки чуточку вне его компетенции.
   - А вот мне кажется, нет, я уверен, что только он и может вернуть своих детей к прежнему облику. Не зря же пикси представились именно им.
   - Ты решил от противного? То есть ты думаешь, пикси не хотели, чтобы дети вернулись к родителю?
   - Да. Кажется естественным поступком - пойти в случае беды к родному, но здесь как раз и не пойдешь. И я уверен, ни один маг не снимет заклятие, потому как оно закольцовано. Пикси любят такие шутки не меньше, чем использовать чужие мысли и страхи против их же обладателя.
   - Хм... Ты прав. Сначала - отец. Даже если сам не поможет, то по крайней мере, найти хорошего мага ему будет несоизмеримо легче, чем нам. Не говоря уж о том, ему не придется этого мага уговаривать.
   На Дарлидала и Лирдаэль жалко было смотреть. Оба молчали, оба не смогли найти слов возражения, но и согласиться вслух не хватило духу. В глазах обоих так и плескался страх. Ирис и Литт переглянулись, менестрель кивнул.
   - Когда же пойдем? - спросила Лирдаэль, глядя не на Литта, а на литарну в его руках.
   - Утром.
   - На рассвете.
   Ирис и Литт ответили хором. Дарлидал выдавил бледную усмешку. Литт принялся перебирать струны и вдруг отдал инструмент другу.
   - Не понял.
   - Твои лучше подойдут, я вообще ничего подобрать не могу.
   Ирис посмотрел на разочарованного Дарлидала, на его сестру, чей профиль отражался в темном оконном стекле и внезапно взял первый аккорд "Одиночества". Он знал, что именно теперь сможет спеть балладу правдиво.
  
   Литт лежал без сна, смотрел в кромешную темноту и вновь и вновь повторял про себя конечную строку Ирисовой грустной баллады. Впрочем, сочетание "веселая баллада" по грамотности уступает разве только "смешной трагедии". "Одиночество имя ее, имя ее...". Никогда бы он не написал подобного, ни за что в жизни. Никогда не назвал бы Литт одиночество своей суженой. Страшно, слишком страшно, что так оно и будет всегда.
   Нет на свете верной Ирны, не бывает умных фей и красивых кобольдих. Такую, какая ему нужна, можно найти только среди эльфов. Но вот как раз такой ему и не надо. Эльфийка никогда не будет ему равна, поскольку он не Старший. Он, даже если уши ему постричь и напоить эликсиром бессмертия, все равно останется человеком. Да и скучно, должно быть, с эльфийками...
   Литт не придумал, отчего с представительницами прекрасной половины Старших должно быть невесело. Он сел так резко, что темнота на миг закружилась. Ирису опять снился кошмар, и, очень похоже, тот же самый. Литт потряс друга за руку, никакой реакции. Видеть он не видел, слышал только сбивчивое дыхание, будто эльф двадцать миль за час пробежал и чувствовал, как дрожь, сотрясающая Ириса, становится все сильнее. "Вспомнить... вспомнить, должен вспомнить", - опять то же. Что вспомнить?
   - Ирис, проснись. Слышишь? Проснись!
   - Тихо, ты что делаешь?
   Голос Дарлидала показался громким, как раскат грома.
   - А не видно? Опять кошмар, уже пятую...
   - Это не кошмар, - юноша, спотыкаясь в темноте, кое-как подсвеченной красноватым свечением углей в камине, подобрался к Ирису. - Это не сон.
   - Что же? - обернулся Литт, ожидавший чего-то подобного.
   - Пятую ночь, говоришь? И все одно и то же? Что он говорит?
   - Да одно и то же. Сам ведь слышишь, он не может чего-то вспомнить, чего-то очень важного, как понимаю. Ирис, проснись!
   - Да не буди, говорю, не лезь, - отдернул эльф человека. - Это не сон, это халда-карна.
   - Да хоть полная инкарна, - безграмотно от волнения ответил Литт. - Ирис, проснись!
   - Не буди. Пусть вспомнит, может быть...
   - Не вспомнит он, а вот ума лишится, - Литт потряс друга за плечи. Безрезультатно. С тем успехом можно было трясти сноп соломы. Как и в предыдущие ночи. - Ирис же, просыпайся!
   - Не трогай его, халда-карну нельзя нарушать.
   - Иди ты, иначе у него мозги нарушатся. Ирис, друг, ты меня слышишь? Проснись!
   - Что стряслось?
   - Ничего, - хором ответили Литт и Дарлидал на взволнованный голос девушки.
   "Нет, - вырвалось у Ириса. - Нет, только не это. Держись, не умирай! Не-е-ет!".
   Лес напоминал океан, деревья гнулись к земле с той же легкостью, с какой волны лижут песок. От воя, гула и треска не было слышно собственных мыслей. Ясень переломился пополам, резные листья вельтры крутились водоворотом в черном воздухе. Яблоню выдернуло с корнем, кинуло на искореженный ствол ясеня, и в тот же миг наблюдатель перестал быть лишь зрителем и стал участником. Ириса приподняло над травой, над изломанными стволами, воздух обрушился пудовым тараном, стиснул в стальных объятиях. Ирису показалось, что он слышит хруст собственных костей, дыхание прервалось.
   - Ирис! Очнись!
   Менестрель, не помня себя от страха, залепил другу такую пощечину, что у того на всю комнату клацнули зубы. Страшный удар обрушился сверху, мир помутился, закрутился пуще прежнего и пропал. Ирис открыл глаза. Литт тряс его, будто он был пустым мешком, и глаза у Литта отдавали сумасшедшинкой.
   - Перестань, - с трудом эльф сообразил, что друг не видит его в темноте. - Перестань, я уже здесь.
   Над плечом Литта вырос Дарлидал, Ирис закрыл глаза и внутренне застонал. Как все невовремя. Лошадь! Небо, полжизни, да что там, всю жизнь за лошадь... И нет ее. Ни лошади, ни времени, ни возможности... Ирис с трудом открыл глаза и сел на тюфяке. Литт и оба эльфа молча смотрели на него, но лишь миг. Литт пробормотал что-то вроде "всего лишь страшный сон, да ну его к лешему", Дарлидал пожал плечами и все улеглись как ни в чем ни бывало. До рассвета оставалось не меньше четырех часов.
   Через два часа Ирис не выдержал тишины и темноты. На дворе было тоже темно, еле светился фонарь над дверью. Хозяин спал и не встал даже на лязг отодвигаемого засова. Эльф сел на ступнени и обхватил голову руками. Душа раздвоилась, и от этого внутри стало невыносимо жарко. Голова пылала, и оплавившийся разум не мог подсказать ничего путного.
   - Иди к ней.
   Ирис вздрогнул. Литт умудрился в темноте подкрасться неслышно и столь же неслышно приземлился рядом.
   - Перестань мучить себя. Здесь нечего выбирать, иди к ней. В Золотой Долине и встретимся.
   - Как понял?
   - Дарлидал подсказал. Халда-карна... А остальное трудно не понять. Иди, предотврати беду.
   - Мне снится, что я должен предупредить о грядущем бедствии, но забываю, глядя на прекрасный край. Все погибнут, налетит ураган и унесет... Я видел ее...
   Литт положил руку на плечо друга.
   - Перестань, не оправдывай свою любовь. Предупреди их, спаси свою любимую. Хотя бы для того, чтобы тебе подобных стало больше. Иди и не беспокойся понапрасну. Брат и сестра вновь станут эльфами, обещаю и клянусь.
   Ирис заглянул в глаза Литта не в последнюю очередь для того, чтобы видеть, что перед ним именно Литт, а не Харфек.
   - Понимаю, хорошо бы лошадь... но все же лучше идти пешком в нужную сторону, чем ехать в противоположную. Возьми, пригодятся, - менестрель высыпал на колени друга почти все оставшиеся у него деньги. - Что такое?
   - Мне показалось... Ты спрашивал, какие у меня были друзья - вот такие. Смотрю на тебя, а вижу Харфека.
   - Хвала Небу, что не Эрдина. Кстати, этих друзей я тоже найду. Не обещаю, но очень постараюсь. Иди уже, пока компании не прибыло. Привет Золотой Долине, до встречи.
   Ирис пожал на прощание руку Литта и через минуту менестрель уже не мог различить силуэта друга в болезненном свете плохого фонаря. Литт вновь опустился на крыльцо. Может быть, предрассветная тьма в том была виновата, может быть, слова Ириса в кошмаре, но внезапно Литт увидел трактир с высоты птичьего полета. Тракт, Изнорка в полумиле в северо-западу и светлое пятно от фонаря над дверью. Единственный свет в округе, на многие и многие мили и версты во все стороны раскинулось мрачное темное непроницаемое море. Тьма шевелилась, подбиралась к трактиру, подминала под свою необозримую тушу последние слабые лучи, а за тьмою шла буря. Литт видел как гонит ветер мрак, слышал тонкий пока еще, нарастающий с каждым мигом вой... И лишь забытый Небом трактир в залитых ночью Средних Княжествах, лишь пустые дороги и одиночество; лютня в руке и огонь внутри...
   Менестрель стиснул зубы, сморгнул, видение пропало. Чувство приближающейся беды не исчезло. Нет лютни, лишь разбитая литарна, да и та не своя. К черту! Зато он не один, лжет видение. Есть Ирис, есть Келат, есть Эрдин и его альнары, Ниах-Ахал пока еще на посту, и Глориндол стоит, и не вымерли еще настоящие люди и эльфы. Есть Хима, что при малейшем намеке на бурю перестанет копать морковь и станет копать могилы врагам. Есть Холдойо и его друзья, есть Тальгентил сотоварищи, да Небо пока еще над головой и огонь в Храмах не погас. Лжет видение, он - лишь искра большого костра, что развеет тьму и согреет сердца. Лишь лучик, крошечный вестник восходящего солнца. Один луч может пропасть в горном ущелье, может заплутать в листве ночного леса или бессмысленно осветить макушки крыш большого города. Но солнце все равно взойдет. И от него не скроется тьма ни на городских закоулках, ни в глубинах моря, ни в лесу, ни в горах. Солнце все равно взойдет.
   Менестрель вскочил, повернулся к двери и едва успел отскочить. Дверь распахнулась настежь. Дарлидал обежал глазами сереющий уже двор (заснул он, Стихоплет, что ли?) и все тотчас же понял.
   - Да, - кивнул менестрель. - Ирис ушел. Халда-карна, ему надо спасать семью.
   - Ирис ушел, а ты... - Дарлидал смотрел в стену. - Ты остался... ради нас?
   - Да. Я ведь не видел вас в вашем нормальном виде, хочется взглянуть.
   - Спасибо, Литт.
   - Как сказали хозяева вору - не стоит благодарности.
   - При чем здесь воры? - не понял эльф.
   - При том, что я имею выгоду и не надо благодарить меня.
   - Выгоду в помощи нам? Не смеши меня. Какую, если не секрет?
   - Живую душу, спокойную совесть и право зваться человеком. Немало, как видишь. Эй, хозяин, просыпайтесь, - крикнул Литт на весь пустой трактир. - Мы есть хотим!
  
   За завтраком выяснилось одно немаловажное обстоятельство - и брат, и сестра без карты ориентируются в Средних Княжествах не больше, чем пикси на равнине или фея в подземных галереях кобольдов. А так как карта вот уже три недели как перекочевала в собственность предприимчивого трактирщика, оба о своем местоположении имели весьма смутные представления. Равно как и о пройденных дорогах, верстах и селениях. Не до того было.
   Карта отыскалась у хозяина, старая и истасканная, и завтрак едва не закончился обедом за тем же столом. Пока эльфы и Литт соображали, где и по каким дорогам носило несчастливую пару, время подошло вплотную к полудню.
   - Слушайте, а какой дьявол вас потащил в лес? Ирис говорил, вы на людей собирались посмотреть.
   - Собирались, - кивнул Дарлидал. - И собрались, и посмотрели... а в лес мы зашли специально, чтобы отца с толку сбить. Он тоже знал, куда мы и зачем собирались. И стало быть, должны идти по тракту.
   - А, ну я так и думал. Он и пошел по тракту, зашел в Телегуин, пока понял, что вас там не было... пока то да се, он успел как раз до того трактира... И дальше двинулся по тракту. Куда только вот свернул? Вы ему ничего такого не говорили?
   - Нет, разумеется. Но, кажется мне, пошел бы он в первую очередь в города.
   - Почему?
   - Потому что он упорно считает, что мне интересны городские легенды и городской сброд. С чего взял, не представляю.
   - Не говори так об отце, - резко сказала Лирдаэль.
   - Вот когда он нас расколдует, тогда я и стану говорить о нем иначе, - отрезал Дарлидал.
   - Что же... - потыкал в карту Литт. - Что же... За три недели можно было обойти все крупные города до границы, понять, что вас там нет и не было... На месте вашего отца я повернул бы обратно и прошерстил бы сначала села и крупные деревни, а уж там всякую мелочь. Потому как по каждой мелкой деревушке не набегаешься, здесь и эльфом мало быть, а все слухи все равно к центру стекаются. Куда уж слух краше, чем два эльфа, интересующиеся людьми. Да еще и девушка... по-моему, здесь некоторые вообще уверены, что эльфы отводками размножаются.
   - Предлагаешь сделать то же самое? - поднялся Дарлидал.
   Литт прыснул.
   - Сделай милость, ни разу не видел, как размножаются Старшие. Да, ладно-ладно, я пошутил. Да, это я и предлагаю сделать. Обойти ближайшие села и постараться найти если не вашего родителя, то хотя бы вести о нем. Не могли не запомнить.
   - Он тогда на вас очень... - Дарлидал опустил глаза, - много наговорил?
   - Не бери в голову, - отмахнулся менестрель. - Бывало и хуже. Тем более, что Ирис слегка привел твоего родителя в чувство.
   - А тебе не кажется, что ты слишком...
   Литт так резко поднял голову на Лирдаэль, что та вздрогнула. Глаза ее метнулись в сторону, но и этого едва уловимого мгновения хватило менестрелю, чтобы увидеть едва переносимый ужас, переполняющий их. Ужас необходимости довериться кому-то еще на этой земле. Злость Литта испарилась. Он прошептал:
   - Ирис говорил, ты отправилась с братом только потому что не хотела оставлять его одного. Только затем, что надеялась - его ненависть к людям поутихнет. Вот и сбылась твоя мечта, что же ты повторяешь слова, которым никогда не верила? Брат твой исцелен, но неужели сама ты теперь больна? Ты не можешь нас ненавидеть, ты совсем не умеешь ненавидеть, скажи, стоит ли такому учиться?
   Лирдаэль затрясло. Она стиснула зубы, но помогло мало.
   - Кого укусил оборотень, тот сам в полнолуние обернется волком? Кого едва не погубила ложь, сам станет лгать? Может быть, так и легче, не знаю, не уверен. Уверен в одном - клыками хорошо лишь рвать плоть. Желтые глаза видят лишь добычу, очередную жертву, но не различают ни дружбы, ни родства, ни любви. А сердцу приятен лишь вкус крови и одиночества, все другое ему пресно. Ты хочешь такой жизни?
   Дарлидал молчал и смотрел на человека широко раскрытыми глазами. Сестра его помотала головой.
   - Дай мне руку. Дай, не бойся.
   Литт осторожно сжал обеими руками протянутую ладонь и медленно опустился на одно колено. Трактирщик едва не упал за стойкой и забыл дышать от любопытства. Лирдаэль распахнула глаза на пол-лица и не отняла руки. Менестрель, не отводя взгляда от ее огромных, меняющих цвет глаз, негромко сказал по-эльфийски:
   - Я говорил твоему брату и повторю тебе - я вам помогу. Клянусь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть вам прежний облик, а вашему отцу - его детей. Я обещал Ирису, я говорю вам и я сделаю. Лишь прежней жизни я вернуть вам не в силах.
   - Встань, - прошептала Лирдаэль, и Литт не понял, вслух она произнесла, или он услышал шепот сразу внутри. - Я сошла с ума, я тебе верю.
  
   Время клонилось к закату, уже розовели сумерки, уже плыли лиловые, подсвеченные красным изнутри облака и темнела восточная половина небосклона. По воспоминаниям Литта где-то поблизости должно быть жилье, но то ли он взял слишком к югу, то ли втроем им шлось медленее, но жилья покамест не встречалось. Серые перелески, бурые равнины и караваны последних отлетающих птиц по низкому небу. Холодно, стыло, неприютно.
   Шестой день путешествия. Трое путников успели сотню раз поссориться, помириться, и наконец дошли до той степени понимания, что могли молчать сколь угодно долго. Не задавать глупых вопросов, не болтать ерунды - просто молчать.
   Лес здесь свели еще в позапрошлом столетии, пахотные земли давно опустели и оскудели, и теперь бывшие пашни зияли плешинами в прозрачном лесном покрове. Леса, как только можно, обходили стороной, даже и такие, какие Холдойо называл морем и озером. Потому и от ветра скрыться не было возможности. Ветер гулял по Княжествам, ветер забирался под воротник и зашиворот, лез запазуху и ледяной ладонью оглаживал волосы. На Литта вновь что-то нашло, какое-то серое предчувствие - такое же бесцветное, как воздух сумерек; такое же холодное и равнодушное, как ветер над равниной. Тьма идет, и ветер несет ее словно на крыльях.
   Ни с того, ни с сего некстати вспомнилось, что имя Нелахо-Дана с языка Дальних переводилось как-то вроде "сумеречного света". Какой же, к бесу, свет в сумерках? Не свет, а жалкие его остатки, почти умершие, замерзшие лучи, не долетающие до земли. И при чем здесь, спрашивается, Нелахо-Дан? Совершенно не при чем. Тьма идет, и сумерки разрастаются, и солнце садится, и рассвета ждать так долго... Так невыносимо долго...
   - О чем ты думаешь? - нарушил традицию не задавать подобных вопросов Дарлидал.
   - Что?
   - Литт, о чем ты думаешь? - повторила Лирдаэль.
   - Так... глупости всякие. А что?
   Девушка внимательно смотрела на человека, Литт отвел глаза.
   - Ничего. Ты тоже считаешь, что грядет беда?
   - Почему - тоже? - опешил Литт. - Ирис?
   - Да, - опередил сестру с ответом Дарлидал. - Он сказал, что теперь - время катастроф. Ты тоже так считаешь?
   - Я не считаю, я вижу. Ирис прав, ему есть с чем сравнивать. Очень на то похоже. Вы выбрали не слишком удобное время... или, напротив, самое удачное. Не знаю на счет катастрофы, но беспорядки будут.
   - Сколько лет вы дружите?
   - Ни... нисколько. Три месяца, - криво усмехнулся менестрель. - Только не спрашивай, как за столь короткий срок можно назвать кого-то другом. Я бы и сам не поверил, если бы мне рассказали.
   - Дело не в прожитых годах? - вернул усмешку эльф.
   - Точно. Дело в том, что если кто-то спасает тебе жизнь регулярно раз в неделю... странно будет называть его иначе, чем другом.
   - Как же получилось, что он...
   - Давай не будем говорить об Ирисе за глаза. Я могу сказать только одно - Знак у него верно стоит. Он, конечно, предатель и он же тот, кто остался верен до конца. Это как взглянуть. На взгляд суда Ниариатта то было предательством, на взгляд Дайлена и Стражей врат Глориндола - благородством и верностью. А что и почему - это пусть Ирис сам вам рассказывает.
   Виселицу они увидели издалека и все же подошли. Литта пробила дрожь: гибкая ветвь, связанные за спиной руки и штаны, на коленях черные от земли.
   - Творец всемогущий, - слова эльфийского заставили менестреля резко обернуться.
   Дарлидал смотрел вверх.
   - Творец, это ведь наши. Это альнары Тэй'ара.
   Над телом, вырезанная глубоко в серой коре липы, зияла свежей древесиной стрела, чей наконечник смотрел в низкое темнеющее небо.
   - Отец говорил о них, - прошептала Лирдаэль. - Мы слышали, но не верили, что эльфы могут убивать так просто и легко.
   - Могут, - сквозь зубы ответил Литт. - Эльфы много чего могут, только альнары к ним не имеют ни малейшего отношения.
   Менестрель под непонимающими взглядами эльфов обшарил оба трупа (окоченели, но птицы всерьез поживиться не успели), нашел знакомые записки на двух языках и немного денег медью. Повешенные никоим образом не напоминали Ринту, скорее, каких-то мелких не слишком удачливых торговцев или мелких же ремесленников.
   - Как тебя понимать? Ты не видишь знак, ты разучился читать?
   - Вижу не хуже тебя. Но видят не глаза, а разум. И разум говорит мне, что глаза мои видят то, чего нет, не было и быть не может.
   - Говори, - развернул к себе менестреля Дарлидал. - Говори. Ты видел альнаров? Или Ирис...
   Глаза юноши расширились, Лирдаэль прижала пальцы к губам.
   - Да, - неожиданно для самого себя вскинул голову Литт. - Да.
   - И ты тоже?
   - Нет. К сожалению, нет и надеюсь, что временно. Я видел альнаров и говорил с Эрдином, и могу перед Огнем поклясться - они не при чем. Дарлидал, они убивают, отрицать нет смысла и порой убивают очень жестоко, но здесь их не было. Более того, те, кто повесил этих несчастных, очень хотел, чтобы и не было никогда. Мы видели подобное, мы видели человека, убитого таким способом - убитого напрасно и без вины. Хотя... может быть, убийцы просто запутались... может быть, они хотели лишь справедливости...
   - Литт, что ты говоришь? Какая справедливость может быть в смерти?
   Менестрель вздохнул.
   - Не знаю, Лирдаэль. Иногда - вся, иногда - никакой. Идем. Может быть, я уже спятил, но мне кажется, что мы уже опоздали.
   - Опоздали к чему?
   - К разложению костра. Дрова для него давно сложены и высушены, и масло приготовлено на случай дождливой погоды... Может быть, его запалили специально, может быть, молния ударила... Если костер уже горит - нам останется лишь уносить ноги. Огня не потушить, и... в нем отлично горят и менестрели, и эльфы. Топиво давно готово, одна искра - и вспыхнет.
   - Литт, ты можешь говорить иначе, чем метафорами?
   Дарлидал, хоть и Старший, с трудом сейчас поспевал за человеком. А менестрель еще и говорить умудрялся на ходу.
   - Могу, - повернулся и вдруг замедлил шаг Литт. - Люди, живущие словно звери, тупая безнадежность вместо завтра, жажда справедливости и невозможность ее добиться ни от людей ни от эльфов... Холод, тьма, хищные звери, страх - чем не повод развести спасительный огонь. Только когда вокруг столько всего хорошо горящего, одна искра может привести к страшному пожару. Однажды мы видели, чем кончается попытка согреться и отогнать хищников.
   На протяжение всего рассказа о Меруне брат и сестра молчали, сказать им было нечего.
   Деревушка наконец отыскалась. Литт действительно взял южнее, чем следовало и едва не промахнулся. Пришлось полмили возвращаться. Стояла уже сплошная темнота, и бродить вслепую хотелось не больше, чем не спать ночь и дежурить у костра. Никаких беспорядков не наблюдалось, никто с огнем по улице не бегал и костров не запалял. Тихая, мирная, сонная уже лесная деревушка в одну улицу и два десятка домов. Света в окнах не было, Литт едва не влип в ворота лбом, его удержал Дарлидал.
   Зашлась хрипловатым лаем псина во дворе, но сколько ни стучали, никто так и не отворил и даже в окно не выглянул. Тоже самое повторилось трижды, собачий лай повис над улицей, Литт выругался и извинился.
   - Что за чертовщина? - пробормотал Дарлидал, отходя от окна. - Глухие все, что ли?
   - Кто там есть? - тоненький голос из окна дрожал от смелости и любопытства. - Чего ходите, людям покоя не даете? - со взрослыми интонациями добавил голосок.
   - Взрослые дома есть? - развернулся Литт.
   Из окна высовывался мальчуган лет пяти.
   - Я взрослый.
   - Ну ты, конечно, а родители где?
   - А они на серьезный разговор пошли. Тебе на что? Вы кто такие, разбойники?
   - Разве похожи? Нет, мы просто путники. Устали, проголодались, ночевать негде, вот и решили обратиться к добрым людям.
   - Батя добрый, - кивнул мальчуган. - У нас в прошлом годе дедушка жил - не наш, чей-то чужой дедушка... Надо помогать людям, - снова процитировал он кого-то, - тогда и Семеро тебе помогут.
   - Твоя правда.
   - Подождите, я вам открою, - прошептал карапуз. - Я знаю, как эту дверь надо открывать. Там надо только на ступеньку встать...
   - Погоди, хозяин, нам бы сначала родителей твоих увидеть. Далеко они говорить пошли?
   "Хозяин" совсем по-взрослому кивнул, надулся, наверное, чтобы казаться больше и указал дальше по улице.
   - К Ерхе-бирюку пошли. У него изба пустая, ни баб, ни младенцев, никому не помешают.
   В избе что-то упало, кто-то заревел, мальчуган всплеснул руками.
   - Лата, опять, сердечная упала. Сколько раз говорить... - и исчез. Изнутри послышалось, - Латка, не падай, сказано тебе, не умеешь ходить ногами - не ходи. Вот так, вот так, на четвереньках ходи. Смотри на меня и ходи, ты же так можешь. И чего ты встаешь, прямо я не знаю...
   Литт прыснул, Дарлидал хихикнул ему в ухо, Лирдаэль покачала головой.
   - Они что же, таких маленьких детей одних оставили? А если что-нибудь с ними случится?
   - Есть повод быстрее смотаться до этого бирюка или как его и глянуть, чем таким серьезным занимаются родители. Идем, идем, хозяева не оценят, если ты захочешь с их детишками поводиться. Бегом же!
   Бегом не получилось, приходилось выбирать, куда ступаешь, что в темноте занимало немало времени. У эльфов - по непривычке, у Литта - по совершенной почти слепоте. Дома же бирюка не заметил бы только совершенный слепец. Единственное окошечко светилось и с улицы были слышны голоса. Ворота оказались незаперты, дверь с крыльца - тоже. Упало что-то - то ли ведро, то ли ушат, покатилось по ступеням, со стуком и грохотом затворилась наружная дверь, и после всего произведенного шума Литту пришлось стучать.
   - Да заходи, чего скребетесь! - гаркнули изнутри и немедленно за тем. - Вы кто такие?
   На вошедших смотрело все взрослое население деревушки, скопившееся в единственной комнатенке дома.
   - Простите, добрые люди, - поклонился Литт. - Простите, что помешали. Мы, кажется, невовремя.
   - Да говори уже...
   - Мы путники, идем на восток. Хотели спросить ночлега, ночь на дворе. Не у ребятишек же позволения спрашивать.
   - Э, Бирюк, слышь?
   - Ну, слышу, - отозвался заросший волосом, как вепрь щетиной, мужик. - Разговор у нас.
   - Мы видим, что невовремя пришли. Что же, на нет...
   - Кто говорит, что нет? Ты, парень, слышишь больше, чем говорят. Договорим, и ночуйте. Не убудет, поди.
   Литт поклонился, эльфы повторили и вежливо и тихо уселись на пороге. Менестрель перевел дыхание и сейчас же вздрогнул и напрягся. Струна внутри, только ослабшая, натянулась до предела. Бирюк сказал кому-то, невидимому с порога:
   - Ну, дальше-то что было? Говори, а там и порешаем.
   И хорошо поставленный голос с каким-то чересчур знакомыми интоцациями отозвался с готовностью:
   - А дальше был суд неправедный и бесчестный, загодя купленный. У Старших денег много, куры не клюют, и власти не занимать, отчего не потешиться.
   Дарлидал открыл и закрыл рот, его сестра откинулась на дверь - Литт даже привстал - ему показалось, что девушка лишилась сознания. Нет, не лишилась, хотя это было бы куда милосерднее, чем слышать то, что говорил невидимка. Красивый, отличный голос, баритон, с таким бы оперы петь, а не безграмотным крестьянам уши греть.
   - Судья меня и слушал, так, для отвода глаз. Даже записать не приказал, будто я и не говорил ничего. Что другие говорили, мне и пересказывать стыдно. Я и крал, я и пил, и едва ли по дорогам не грабил, и детей не содержу, и жена со мной из страху живет... И свидетели, и бумаги, и торговца привели - мол, деньги я у него украл, все исправно. А у меня, братья, ничего. Свидетелями я не запасся, бумаг не приготовил, денег никому не дал - кому такой дурак нужен? Вот и осудили меня. Я подписывать отказался, нет, сказал, моего согласия на клевету, так только посмеялись надо мной. После уже, через сколько-то лет, видел я бумаги те - и подпись свою на них. Вот так.
   - Как же тебя, добрый человек, отпустили с каторги? - влез участливый женский голос. - Али сам убег?
   - Нельзя оттуда убежать - никак невозможно. Волшебством тот город охраняется, волшебство и колдовство кругом и вокруг, и шага ступить не дадут.
   Литт медленно поднялся и, старательно смастерив на лице любопытство, сделал несколько шагов внутрь. Эльфы не двинулись с места. У стола в окружении крестьян стоял высокий и плотный тщательно выбритый человек. При одном взгляде на него Литта передернуло. А посмотрев на руки пленника эльфов, менестрель единственно что открыто не усмехнулся. Каторжник, стало быть...
   - У ворот собаки колдовские - две, каждая больше человека ростом. Привратники называются. Рвут каждого, кто заветную черту переступит, никого не милуют. А работы в том краю выше головы. В горах руды ценные, камни дорогие; на равнине земля обработки просит - ведь эльфы-то ни пахать, ни сеять не умеют. Виноградники опять же, цветники, пруды, каналы. Да ведь и в домах Старшие делать ничего не приучены.
   На плечо Литта легла рука. Менестрель положил ладонь сверху и в следующее мгновение стиснул пальцы Дарлидала что есть силы.
   - Много нас было, таких же, как я, оговоренных. Были и другие. Хотите верьте, хотите нет, но у Старших своих детей не бывает. И немудрено, для этого любить надо уметь, а кроме как себя, они никого и не видят. Какие тут дети? А все же были у них ребятишки. Наши!
   Общество содрогнулось, кто-то из женщин охнул. Дарлидал скрипнул зубами. Литту показалось, что он бредит. Что он до сих пор лежит при смерти в трактире в пяти милях от Телегуина, что у него горячка, и ему мерещится и мстится.
   - Наши, подмененные. Мор ли найдет, потеряется ли дитя - эльфы тут как тут. Большие-то им не нужны, только груднички, что ни себя, ни родителей, ни речи родной не знают еще. Не знаю уж, что с ними делают, чем поят, чем колдуют, а только превращаются те дети в эльфов. Не отличишь. И только поначалу, пока колдовство не действует еще, видно - уши-то у младенцев круглые. Совсем не острые. Это уж потом они как у зверей вверх растут, и глаза цвет меняют, и забывают дети родную речь и родной народ...
   - И становятся бессмертными?
   Вся изба как один человек обернулась в сторону слов, Литт едва не попятился. Он сам от себя не ожидал такой глупости, слова сами соскочили с губ, прежде, чем менестрель успел осознать, что говорит. Дарлидал вздохнул.
   - Да, от зелья волшебного или от чародейства темного.
   - Почему - темного? Получается, достань мы то средство - станем жить вечно?
   - Не станешь ты, молодой человек, жить вечно на земле под небом. Вот на небе над землей - можешь. Душу из детей вынимают, понимаешь, душу живую и лед, тьму вкладывают. Можно ли такое простить?
   - Это ты, уважаемый, к чему? Я, прости, тебя не с начала слушаю, немного упустил - речь о Глориндоле идет? Верно?
   - Верно. Слышал?
   - Слышал, - кивнул Литт, исполняясь какого-то дьявольского упрямства и дьявольской же дерзости. - Слышал, но другое. Ты к чему об этом говоришь, хочешь сказать, нам пора собираться и идти эльфов бить? В Глориндол или куда поближе?
   - Не надо говорить того, чего не знаешь, молодой человек, - ухмыльнулся человек с культурными пальцами. - Я не поджигатель, я лишь правду говорю. Правду, которую людям никто больше не скажет.
   - Конечно, потому что такая правда хуже лжи. Ты не пикси ли родственник?
   Дарлидал охнул. "Ты спятил?". Литт только махнул головой. Крестьяне молчали, Бирюк тяжело дышал, двигая обрюзгшим подбородком, будто жевал собственные размышления.
   - Прежде чем обвинять во лжи, скажи, кто ты таков и кем обличен правом хулить честных людей.
   - Я Литт Стихоплет, - звонко на всю избу сказал менестрель. - Я бродячий музыкант и певец. Обличил правом я себя сам, потому как знаю, что бывает с теми, кто слушает таких вот честных людей. Он наговорит вам с три короба, и вы пойдете на эльфов - здесь вам и вашей деревне конец. Стоит вам хоть что-то сделать, и через день здесь будет управа из ближайшего города, а через неделю суд состоится уже над вами. И вас отправят на каторгу. Но не в Глориндол, как этого правдивого пикси, а на Золотую Землю. В Серые горы, на прииски Охвостного хребта! Там нет ни Стражей, ни волшебства, ни Дайлена, и оттуда в самом деле не возвращаются. Вы этого хотите?
   - Вот эльфийский защитник, - негромко сказал культурный. - Вот один из тех, что были свидетелями на моем суде. Из тех, кто не хочет процветания и благоденствия людям, кто готов продать родной народ иноплеменникам за личку.
   Бирюк перестал жевать, односельчане его нахмурились. Литт трижды проклял себя, потому что за спиной стоял Дарлидал, потому что он клялся ему и его сестре... Но вслух сказал:
   - Процветания не хотят такие, как ты. Люди, умоляю, выслушайте. Выслушайте, пока есть чем. Не поддавайтесь на подстрекательства, не устраивайте мятежа - погибнете, и рады будут как раз те эльфы, о которых петля плачет. Не трогайте Старших, не вызывайте гнев, вас не пощадят. Я уж не говорю, что убийство ни в чем не повинных - не есть добрый поступок, а ведь на убийство невиновных подбивает вас эта мразь. Как вы узнаете, заслуживает стоящий перед вами эльф смерти? Большинство Старших вашего гнева и мести не заслужили, а тех, кто заслуживает и большего, вы все равно не достанете. Не бунтуйте, не губите себя.
   - Живите тихо и смирно идите на убой! - выкрикнул пророк. - Ждите, пока вас зарежут, как скот. Людей несоизмеримо больше, нам стоит лишь кинуться вместе...
   - Куда кинуться - в омут головой?! Я не говорю - смиритесь с унижениями, но прежде с властями, с нашими же, человеческими властями надо разбираться, а потом с эльфами. И не вилами, иначе с вами разберутся огнем.
   - Наши власти подкуплены эльфами.
   - Вот это правда, молодец. Так для чего же потакать подлецам? А у тебя, господин пророк, я спрошу лишь одно - тебе название Меруна ничего не говорит?
   - Городок к югу от Чародола? Что в нем, эльфы на Небо улетают?
   - Нет, в нем люди улетают в небо. В виде пепла! Я сам видел, чем заканчивается такой самосуд, и только благодаря вмешательству эльфа я жив.
   - Ты называл меня пикси, сам же кто? Такой лжи не выговорить и им - эльф спас жизнь человеку. Старшие не знают любви, не понимают милосердия, души у них...
   - Это ложь! Старшие всего только не любят чувств показывать, но точно также могут любить. Они тоже плачут, у них тоже рождаются дети. Им нет нужды красть чужих. Молчи! Дай договорить. Из всех твоих слов правда лишь то, что в Глориндоле есть волшебная стена и Стражи. Не Привратники, а Стражи, именно так называют их глориндольцы и тебе бы об этом следовало знать. И еще одно - правда в том, что у детей эльфов уши поначалу не острые, они потом заостряются, и для этого не требуется никакой магии, они заостряются сами по себе. Только отчего же ты не сказал, что уши, хоть и не острые, но и не круглые тоже? Они что-то среднее, у них вершинка в сторону смотрит, уши как будто завернуты и потом расправляются. Что же ты смолчал? У эльфов есть душа, не говори, будто нет. Знаешь, какой у Старших самый сильный страх? - не смерти, конечно, а существования без души. Тело их не умирает, а вот душу можно погубить, и больше всего в этом мире эльфы боятся стать такими ходячими трупами. Неа-феларт, Бездушные, не живые и не мертвые, которым нет места ни на земле, ни в ином мире - вот чем боятся стать эльфы. Разорения боится богач, но не нищий. Пожар страшен тому, у кого красивый новый дом, а не тому, кого и на порог лачуги не пустят. Как можно бояться потерять то, чего у тебя нет и не было? Объясни, если сможешь. Люди, чем этот правдивый человек занимался до каторги? И давно ли освободился?
   - Да торговцем он был, так сказал, - опередил культурного Бирюк. - Полгода как на воле.
   - Полгода? И такие руки? Чем же это таким непыльным ты в Глориндоле занимался, а? Кстати, а каким образом тебе удалось сбежать? Так ведь и не сказал.
   - На руки мои не смотри, или ты думаешь, эльфы увечья без внимания оставляли. Лечили, прихорашивали, чтобы самим смотреть не мерзко было. Почему я должен оправдываться, почему вновь должен что-то доказывать? Свидетелей у меня не больше, чем на том суде, и денег вновь нет.
   Литт без слов вывернул оба кармана, высыпались крошки и только.
   - Я ушел, когда меня и десяток таких же несчастных переводили через горы. Волшебной стены не было, она осталась внизу, я сбежал, Творец помог. Как по горам шел, как снегом одним питался, снег пил, снегом умывался, со снегом говорил - и не рассказать. Едва живым в долину спустился. Отогрели добрые люди, приютили и, как в себя пришел, решил - жив не буду, а правду людям скажу. Пойду по городам и весям, по деревням и селам, донесу вести.
   - Семеро бесов в помощь. А скажи пожалуйста, двое повешенных в нескольких милях отсюда в лесу - о них ты тоже говорил? Кто такие? За что их повесили?
   - Повесили их эльфы. Есть такие, бродят по Островам, шихами зовутся, их и свои боятся. О них ты тоже будешь петь, мол они хороши? Если повешенных видел, то и стрелу на липе разглядел. Их знак. Таррой называется. А они сами, тарскими или шихами.
   - Чем же они занимаются, что их даже эльфы сторонятся? - внезапно заговорил Дарлидал над самым ухом Литта.
   - Убийства чинят. Людей убивают. Вроде как только тех, у кого рыльце в пушку да руки в крови, а на деле - всех, кто им дорогу перейдет. Несчастных тех похоронить бы надо по-человечески, а мужики. Что скажете?
   - Ничего не скажем, - ответил за всех Бирюк. - Покамест ничего не скажем. Вы больно много наговорили, уши завернулись слушать. Каждый правду говорит, и каждый своими глазами видел, а кроме слов нет ничего. Слова они слова и есть, улетели и нет их. Мужики, верно я говорю?
   Собрание что-то прогудело. Не слишком согласно.
   - Что вы там бормочете? Одни слова, и каждый говорит, что помогает. Только если двое говорят вовсе друг другу обратное, то один точно врет. И не помогает он, а погибели нашей хочет. Только вот который из двоих?
   - А узнать, Бирюк, нетрудно, - отозвался и вышел вперед седой и будто покрытый паутиной старик. - А ну-ка, бабы, брысь по домам. Чтоб до утра ни шороху, ни писку... И парней с собой забирайте. Не могите перечить! Все, кто в юбке и кому тридцатка нет - пшли вон. Вам чего, особливо повторить?
   Лирдаэль сквозь народ протолкалась к Литту, ее брат не сдвинулся с места. Менестрель посмотрел эльфу в глаза.
   - Идите, не бойтесь за меня.
   - Нет! - Лирдаэль вцепилась в рукав Литта. По сердцу скрежетнули чьи-то стальные когти. - Нет, не уйдем. Ты погибнешь, и мы с тобой.
   - Девки вон отсюда. Коли прав - ничего ему не сделается.
   - Идите, очень прошу, - прошептал Литт, старательно улыбаясь. Когти вонзились в сердце и стали его рвать. - Идите, со мной ничего плохого не случится. Пожалуйста.
   Дарлидал кивнул, отводя глаза, взял за руку сестру и вышел, не оборачиваясь. Литт внутренне застонал. Какой он все же идиот.
   - Ну, и чего с ними, Дед?.. Кочергу накалить да штаны обоим спустить. Кто больше выдержит, того и правда.
   - Это уж только если так не скажут. С кочерги-то как бы еще большей несусветицы не наплели. А выведите-ка пока что молодого. И угля дай-ка, Бирюк.
   - На что тебе, Дед, уголь?
   - Спрашиваю, стало быть, надо. Печи не пожалеешь?
   - Писать что будешь? - опешил хозяин избы. - Так ты разве могешь?
   - Ты, гляжу, больно умный, Бирюк. Лучше моего знаешь, чего я делать стану. Может, за меня сделаешь, я отдохну. Выведите его, и в сенях ждите. Да тихонько, тихонько, только выведите, руки-то ломать ему не надо. А ну как впрямь музыкант? Позовем, когда...
   Дверь захлопнулась, на Литта и трех мужиков, придерживающих его со всех сторон, обрушилась темнота.
   - Сесть хотя бы позволите? Не убегу же я, сидя, в самом деле.
   - Слышь, ты коли музыкант, где у тебя музыка? На губе играешь или на чем другом?
   - На пустых головах некоторых дураков. Сгорела моя музыка.
   - Ты откуда знаешь, как эльфы тех собак кличут? Сам, поди, оттуда?
   - Рад бы на небо, но крыльев нет. Я говорил с теми, кто оттуда. И вообще, хватит вопросов. Не верите, бес с вами, вам же хуже.
   Крестьянин продолжил ворчать, Литт его не слушал. Голова гудела, а внутри нарастало едва переносимое жжение. Идиот, кретин, клятвопреступник. Клялся, обещал, заставил верить... Творец, кто тянул за язык, какой паршивый, в спешке деланный бес? И молчал бы себе, и шли бы они своей дорогой. И здесь было бы тоже, что в Выемке... Литт застонал и уронил голову на сплетенные пальцы. Есть лишь один выход, и выход этот настолько узок, что легче ему в щель под дверью пролезть, чем всем нелепицам - в разум крестьян.
   Дверь отворилась, в сени вывели культурного подстрекателя. Целого, невредимого, без следов использования кочерги. Литт стиснул зубы, отряхнул чужие руки и первым нырнул душное нутро избы.
   - Сядь, - хмуро бросил Бирюк, указывая на лавку посреди избы.
   Под обстрелом трех десятков взглядов Литт помотал головой.
   - Я так постою.
   - Ну пусть стоит, - разрешил называемый Дедом. - Язык у него от этого не отвалится. Так, говоришь, ты певец?
   - Да. Инструмента нет, повторяю, лютня сгорела, но могу доказать. Если у вас найдется литарна или скрипка...
   - Ты нам другое докажи, - качнул головой Дед. - Ты откуда столько всего знаешь? Ты сам не эльф ли?
   - Я - нет, - ляпнул менестрель и едва не откусил себе язык. - Я довольно долго жил с ними бок о бок, а теперь мой луч... единственный друг - из Старших.
   - Оно и ясно теперь, - пожал плечами Бирюк. - Всяк сверчок свою печь хвалит.
   - Я не хвалил, кажется, эльфов, - зло сказал Литт. - И, кажется, не сказал, как мне жилось рядом с ними. Я сказал всего лишь, что не нужно лезть в полымя нагишом. Хотите справедливости - добро вам, но ведь не справедливости хочет эта мразь, - менестрель кивнул себе за спину. - В Меруне добрые люди ошиблись, и здесь то же повторяется. Не часто ли? Почва чересчур плодородная, не спорю, но само по себе ничего на ней не взойдет. Нужны семена и сеятель. Вы что думаете, он пришел добро сюда сеять и собирать счастливое общество? Как бы ни так. Он пришел сеять вражду, страх и ненависть, а собрать он хочет кровь эльфов и ваши, кретины, жизни.
   - Он еще и нас бранит, - выпятил губу кто-то из крестьян. - Не пора ли кочергой...
   - А что, от кочерги я вам другое скажу! - Литт не говорил, а уже кричал. - Хрен вам, беса вам за шиворот и пикси вам в братья. Я в Телегуине не заговорил, а вы хотите тамошнюю управу перескакать - все ноги вывихнете, но не перескачете.
   - Какого беса ты с управой не поделил?
   - Да все того же. Правда не понравилась. Так что, кто себя считает сноровистее телегуинского палача - милости просим.
   Крестьяне молчали, Дед смотрел в пол, Бирюк снова принялся жевать.
   - Что-то не похоже, чтобы ломали тебя. Все, вроде, целое.
   - У тебя голова тоже без дыры, сразу и не скажешь, как ум выпал. Должно быть, ночью через ухо вытек. Я не собираюсь рассказывать о таком. Цело, и хвала Небу.
   - Складно врешь, - медленно выговорил Дед. - Больно складно. А ну-ка, грамотей, прочитай, чего тут написано.
   Менестрель, подчиняясь указующему скрюченному пальцу, обошел печь и открыл рот. На белом боку чернели эльфийские завитушки. Через миг, приглядевшись, менестрель рот закрыл. Нарисованные кое-как, вкривь и вкось, буквы не составлялись в слова. Хаотический набор бессмысленных слогов, которые и прочитать невозможно. На миг мелькнула безумная мысль - солгать на авось, мелькнула и исчезла.
   - Это не читается. Это только буквы и ничего больше.
   Крестьяне дружно хмыкнули. Литт стиснул зубы.
   - Не читается, стало быть? Ты уверен?
   - Хотел бы я сказать, что здесь написано заклинание, прибавляющее разума дуракам, но не могу.
   - Ох и язык у тебя...
   - Спасибо, я знаю, - Литт взглянул в лицо Деду. - Что теперь? Решайте скорее, я устал, мы весь день по лесу шатались.
   - Чего ты, Дед, тянешь, как худую корову из полыньи? Ведь ясно уж...
   - Ясно одно - тот, первый, ни беса эльфьего языка не знает. И врать горазд.
   Бирюк перестал жевать, у кого-то вытянулось лицо, кто-то попросил повторить.
   - Коли ты с первого разу не понимаешь, так тебе хоть пикси на голове пляши. Это не слова, прав певец, буквы это всякие без разбору. Запомни, Бирюк, крепко запомни, потом пригодятся. Дед мой меня научил...
   - На что же врать?
   - А потому что никто не поверит, что, будучи в плену, можно не выучить хотя бы букв чужого языка, - отозвался Литт, хоть спрашивали не его. - Или в Глориндоле, по-вашему, все надписи на всеобщем пишут? Не был он в Глориндоле, не был и не будет никогда. Есть эльфы, что людей и за вшей не считают, и даже те, что рабов держат - но только не в Глориндоле. Я скорее поверю, что солнце встает на западе, а пикси путников через лес переводят.
   - Это что, выходит, со своей спины на чужую куль?
   - Да.
   - Слушай, певец, ночуем здесь. Бирюк нас не выгонит. Что, хозяин, молчишь?
   - Чего говорить попусту, не выгоню. Ты скажи лучше, чего с вралем-то делать?
   - А ничего пока что. Вот, Дира, возьми-ка его к себе.
   - Куды, на поветь, что ли?
   - А хоть бы и туда. Вас там много, не сбежит. Да не проболтайся, что мы его вранье распознали, сам на повети жить станешь. Пройдите, уважаемый, просим, жена пускай чего постряпает... Понял?
   - Понял. И долго мне его кормить?
   - Пока его вранье жиром не покроется. Да не супься, день-два, куда он нам. А вот Бирюк с завтра поедет в город, слышь, Бирюк? - и подробненько расскажет господам, какого мы злоумышленного поджигателя и заговорщика выловили. А мы утречком его еще проверим. Придумаем как, а, певец?
   - Придумаем, - кивнул Литт, падая на лавку. Силы вдруг оставили его.
   - Что-то ты невеселый? - сквозь хлопанье двери и топот сказал Дед. - Чего стряслось?
  
   Утром в деревне творилась небольшая, но суматоха. Бирюк уехал тихо на рассвете, а немногим позже у колодца крестьяне вновь судили, рядили и спорили до хрипоты. Литт того не слышал, он услышал лишь грохот в дверь. Спросонья не сообразив, менестрель свалился с лавки, и тогда вспомнил, где и почему находится. Дед отворил, и его едва не сбило с ног. В избу втекла толпа, влекущая как щепки, спутников бродячего певца; тех, кого в деревне приняли за людей. Во главе толпы не шел, а плыл культурный подстрекатель.
   Литт понял - произошло худшее. Эльфы не выдержали неизвестности и намеков насчет кочерги и заступились. Единственным возможным для них способом. Он нащупал лавку, сел и сейчас же вскочил. Дарлидала и его сестру вытолкнули вперед. Оба были бледны, но держались. Проповедник пафосным пошлым жестом, как на скверных подмостках, указал на пленников.
   - Вот правда моя. Сами признались. Повторите, что вы сказали.
   - Мы не люди, - негромко, но отчетливо сказал Дарлидал. - Мы ими никогда не были. Мы Старшие, эльфы.
   Проповедник выдержал паузу, и среди тишины раздался совершенно спокойный голос Деда.
   - Ну и что с того? Ты бы пару пикси привел, да так орал... Ну, пусть эльфы, дальше-то что?
   - А то дальше, - звонко выкрикнул вдруг проповедник, - что дружка их повесить мало. Я был прав, я говорил о подменышах, этот речистый юноша уговорил честное общество. Пусть теперь и ответит за слова.
   - О подменышах ты говорил, было дело, только вроде мне послышалось, будто ты говорил наоборот - людей в эльфов обращают. А тут что - эльфов в людей кто-то превратил? Мы, что ли, у Старших детей покрали и превратили? Не чересчур ли яиц в корзину напихал?
   Литт глотнул воздуха и опустился на лавку. Глаза Дарлидала распахнулись, сестра его побледнела больше прежнего.
   - Я говорил о заклинаниях и зельях, которые превращают человека в эльфа, лишают его души...
   - Слышали, не начинай по-новой. А тут что, выходит, пришел добрый человек и вернул беднягам душу. Иначе как бы это они людьми-то заделались? Спасибо надо сказать, а ты орешь.
   Кто-то из толпы крестьян фыркнул. Круг, почти вплотную приближающийся к эльфам, раздался. Пророк покраснел. Как выяснилось, не от стыда.
   - Вы не верите своим глазам, вы не верите своим ушам! Почему они не говорили о своем народе вчера, когда стояли здесь? Почему не защищали его честь? Перед вами два оборотня, два исчадия, выродки племени, что многие годы терзали наш народ. Потомки тех, на кого я десять лет горбатился в горах Глориндола. А вы прикрываетесь словами. Вы мужики или тряпки?
   - Ты лучше бы помолчал. Или мужик для тебя тот, который девку без зазрения совести утопит? Глянь, на ногах не стоит. Певец, какого беса сидишь? Сидит, смотрит он...
   Литт вскочил, дернул Лирдаэль на лавку. Девушка упала, выражение лица ее не изменилось. В толпе послышался жалостливый бабий вздох.
   - Они эльфы, они... - пророк не договорил.
   От звонкого голоса Литта содрогнулась вся избы.
   - Да, они эльфы! И тому, кто хоть пальцем их тронет, я лично этот палец оторву и так засуну, что только на том свете вынут. Да, они превратились в людей, и не по собственному желанию. Только ни старше они от превращения не стали, ни всяких уродов вокруг не уменьшилось. Вчера не говорили? Зато ты много говорил, сука. Они меня спасали, они подумали, что вы что-то со мной сделали - ведь обещали, помните? - и решили перевести гнев на себя. Неужели такое нужно объяснять? Может, вам заодно рассказать, кто такие друзья, для чего они нужны и как это - быть способным отдать жизнь за другого? Не за родича, не за соплеменника, нет, за чужого, за единородца тех, кто оскорблял их народ. Только потому, что чужой этот невиновен. Только ради правды, только ради совести.
   - Чего же они превратились? - странным натянутым голосом спросил в установившейся тишине невысокий мужичок, выбившийся вперед. - Вот так взяли и обернулись людьми?
   - А это ты у них спроси. Вот они, перед тобой.
   - Наперед, как вас звать? - слегка наклонил голову Дед.
   От заковыристых имен крестьяне поморщились, Дед усмехнулся.
   - Без кружки и не выговоришь. Как угораздило-то?
   - Пикси, - хором ответили оба эльфа и Литт.
   Дед нехорошо сощурился, глядя на пророка. Тот и не подумал сменить образа.
   - Ложь. Всякому известно, что пикси эльфам ничего сделать не могут. Силы не те.
   - Мы тоже так думали, - пожал плечами Дарлидал.
   - Ложь! Кому вы верите, люди?
   - Детям, - просто пожал плечами Дед. - Или ослеп? Наши ли, эльфьи ли, дети и есть. Отец их уж, поди, обыскался.
   Лирдаэль приподнялась. Ее брат, напротив, упал на лавку.
   - Рассказал все певец, - это предназначалось односельчанам, - еще ночью. Этого выблядка ведите куда знаете, лишь бы сбежал. Слышь, Дира, чтоб не сбежал. И уши заткните, больно много верите всякой блажи.
   - Проще уж его заткнуть, - пожал плечами тот же невысокий.
   Пророк заорал что-то насчет предательства родного народа, насчет своих страданий и безграничных мучений, насчет наветов и оговоров - его не слушали. А через минуту услышать что-либо стало бы сложно и эльфам. Пророку сноровисто засунули в рот грязный бирюков рушник и вывели наружу.
   - Не боитесь, - обернулся старик к эльфам. - Укажем дорогу, а то там одни болота, еще утопнете, неровен час.
   - Не торопись, - выдохнул Дарлидал. - Не спеши, мы подождем. Мы так поняли, что м-м-м... Бирюк, кажется, поехал в город. Мы дождемся его возвращения.
   Старик долгим взглядом посмотрел на эльфа, погладил бороду.
   - Спасибо.
  
   Ждать пришлось не так уж и долго, но исход ожидания был очень уж неожиданным. Не успело исполниться трех часов пополудни, как в ставень избы застучали, просунулась борода и сипло произнесла:
   - Дед, пришел он. Тогдашний эльф-то... Че с ним делать?
   - Зови, - молодо вскочил старик. - Быстро зови сюда, да вежливо говори. И в носу не копай, иначе он с тобой и до отхожего места по нужде не пойдет. Живо, говорю!
   Дарлидал и Лирдаэль не усидели в комнате, выскочили во двор, но дальше смелости идти не хватило. Менестрель с возрастающей тревогой смотрел на девушку, та была настолько спокойна и бледна, что казалась привидением. Стукнули ворота.
   - Не идет он, не желает. Говорит, дел ему больше нет, только таскаться...
   Дарлидал оттолкнул крестьянина, ворота трижды хлопнули с такой силой, что едва не соскочили с петель. Улица одна, запутаться невозможно.
   - Постойте, господин эльф!
   Старший обернулся на голос менестреля, и брови его чуть поднялись.
   - Ты? Что нужно?
   Литт сглотнул, в голове вдруг стало пусто и тихо, как в амбаре вдовы по весне.
   - Что молчишь? В трактире ты, помнится, был куда разговорчивей. Где, кстати, второй? Или друг-отлученный и тебе надоел?
   Литт глянул себе через плечо - ни брат, ни сестра в воздухе не испарились. Оба, правда, были куда бледнее привидений.
   - Второго здесь нет, иначе тебе пришлось бы признавать правоту его слов. Ты ведь так и не нашел своих детей, верно?
   От стремительного движения Литт попятился. Дарлидал же сделал шаг вперед, закрывая собой человека от неминуемого заклинания.
   - Пошел прочь, щенок, - юноша отлетел в сторону. Литт понял, что двинуться не в состоянии. - Говори, мразь. Говори, иначе умрешь.
   - Я и так когда-нибудь умру, так что не стоит утруждать себя. Лучше присмотрись получше.
   - Твой приятель вовремя сбежал, но я и его найду.
   - Правда? А я думал, ты детей своих ищешь.
   Литт точно знал, что последует за такими словами и таким тоном. В глазах потемнело, голову сдавило, и откуда-то издалека донесся крик Дарлидала:
   - Отец, остановись!
   Заклинание ослабло, Литта шатнуло в сторону и голос девушки, звенящий от слез, пришелся чем-то вроде удара в спину.
   - Ты Вэлладар из Дильната, из Ирисной Низины, импрессарио. Тебе две тысячи шесть сотен и двадцать два года, ты женат, жена твоя из Ларинта, ее имя Найриэнн. Ты называешь ее Белым Цветком, когда считаешь, что мы не слышим. Меня зовут Лирдаэль, я твоя дочь, Дарлидал мне брат. Мы родились шестьсот тридцать один год назад, там же в Дильнате. Мы с ним близнецы, он старше на два дня.
   Менестрель попытался сохранить равновесие, но безуспешно. Удара о землю он не почувствовал, и эльфийские слова хуже слышать не стал.
   - Меня ты любишь больше, потому что я тебе не возражаю и не перечу. Ты вообще предпочитаешь, чтобы с тобой не спорили. Поэтому меня ты иногда называешь Бутончиком, брата ты чаще всего вообще никак не называешь. Говоришь "ты" и более ничего. Мы сбежали от тебя, потому что... потому что тот, кто не видит своих детей, не может называться им отцом.
   Зрение и способность двигаться вернулись скачком, Литт приподнялся. Оказалось, не сам, а с помощью Дарлидала. Юношу трясло как в лихорадке, глаза его горели совершенно безумным огнем. Отец его стоял в шаге, стоял неподвижнее и молчаливее мраморной статуи. Дарлидал наконец поднял менестреля, тот увидел, что вокруг собралось мало не полдеревни. Лирдаэль утерла слезы, они продолжали капать.
   - Мне нечего больше сказать. Идем, брат, мы напрасно потеряли неделю.
   - Никуда вы не пойдете! Довольно глупостей. Теперь вы, господин Вэлладар из Дильната, наконец поняли? Вы учили своих детей слегка не тому. Опасаться людей, может быть, и стоит, но куда больше нужно опасаться пикси.
   - Пикси? - деревянно повторил Вэлладар.
   - Их самых. Пикси, которые показали замечательную пьесу о том, как разгневанный отец превратил в людей собственных детей, дерзнувших ослушаться родительской воли.
   - Что? - прошептал эльф. Взгляд его застыл. - Что? Вы поверили, будто я могу причинить вам вред?
   - А почему бы и нет, - вскинул голову Дарлидал. - Почему бы не причинить вред тем, кого ты считаешь щенками?
   - Я принял тебя за чел...
   - Я знаю! - заорал Дарлидал, не смущаясь толпой вокруг. Впрочем, крестьяне все равно эльфийского не понимали. - За человека принял! А мы тебя шесть сотен лет принимали за эльфа. Дай сказать! Ты нас не узнал, ты шесть сотен лет видел нас сутки напролет и не узнал. Хорошо. Скажи тогда, пожалуйста, объясни, отчего те, за кого ты нас принял, разглядели нас гораздо лучше. Отчего отлученный - то есть человек, верно? - который и видел нас всего ночь, и которому было не до нас, узнал меня и сестру в тот же миг, когда увидел? В человеческом облике, в толпе людей же. Отчего вот этот человек, а ведь он и рожден был людьми, поклялся нам помочь, хотя мог бы пойти с другом к более важным делам? И после этого ты спрашиваешь, как мы могли поверить пикси? А как мы могли им не поверить?
   - Я искал вас месяц, я...
   - Зря искал. И лютню зря покупал, - юноша ткнул в футляр за спиной отца. - Подачки нам не нужны.
   - Дарлидал, успокойся, - тихо сказал Литт. - Ваш отец и не мог вас узнать, он просто никогда не смотрит в лицо встречным людям. Он их не запоминает.
   - Тебя он отчего-то и узнал, и запомнил, - юноша осекся, потому что сам услышал в собственном голосе слезы. - Идем отсюда, сестра, ты права. Нечего нам здесь делать, только время потеряем.
   - Стойте, - странным тоном сказал Вэлладар и не сразу поймешь, то ли приказал, то ли начал умолять, - остановитесь. Мне все равно, как вы теперь выглядите, потому что вы нашлись. Да, я купил лютню, потому что надеялся вас таким образом вернуть. Я ошибался. Дарлидал, оставим спор до другой поры, я найду магов, целителей, кого угодно, я отдам все, но я верну вам истинный облик.
   - А, может быть, наш истинный облик как раз перед тобой? Нам он, кстати, не мешает... - юноша запнулся вторично.
   - Нет, ваш истинный облик у вас перед глазами, - вновь вмешался Литт. - Почему вы видите себя в прежнем виде? Потому что вы эльфы. Старшие.
   - Что? - понял наконец Вэлладар. Голос его стал ломким, как молодой лед. - Что ты сказал? Дарлидал, это правда, вы не видели, что с вами стало?
   - Раз говорит Литт, стало быть, правда, - огрызнулся юноша.
   - Я вас никуда не отпущу. Вас хотели убить, ты понимаешь, что вы могли...
   - О да, понимаю. За четыре недели до меня, не без труда, но дошел тот факт, что пикси хотели наверняка нашей смерти или умопомешательства. Не стоит трудиться разъяснять.
   Глаза Вэлладара стали холодными как вода северного пролива. Литт открыл рот, чтобы доказывать, убеждать, останавливать, но ничего не понадобилось. В суматохе все, в том числе и крестьяне, забыли о Бирюке и его поручении. Пришлось вспомнить.
   Послышался конский топот, начальственные крики, половина людей бросилась в рассыпную, а по главной улице поднялась пыль столбом. Поездка Бирюка в город вызвала, как видно, какой-то странный результат.
   - Где староста? - заорал издалека предводитель небольшого отряда. - Что вы, сволочи, тут затеяли? Смуту подымать? Где тут у вас какие эльфы? - рослый усатый детина осадил коня в шаге от толпы. - Тут их отродясь не бывало.
   За отсутствием Деда сельчане молчали и только сжимали круг. Литту почему-то вспомнился рассказ бывалого охотника о том, как дикие лесные быки обороняют коров и телят от волков и шернов. Что же, волки налицо, как бы не хуже, только вот рогов маловато. Хотя... - у менестреля вырвался смешок - в кругу далеко не коровы.
   - Эльфов, может, и не бывало, - отозвался кто-то, - а напраслину про них возводят, успевай держаться. Нешто Старшие позволят при себе себя же хаять. Такого говорил, такого плел...
   - Кто? - челюсти усатого хлопнули, как створы капкана.
   - Пас... человек не больно хороший. И Старшие у него людей работать на себя принуждают, и детей крадут, и вообще хужее пиксей. В Хартии-то что писано - "а кто говорить станет, - "пойдем, истребим..." - ну так он и сказал.
   - Так-таки сказал? - усы встопорщились, Литту до боли в кулаках захотелось оборвать их ко всем бесам и их домочадцам. - Неужели подстрекал к бунту?
   - Ну а разве ж вам Бирюк не говорил? Поджигатель, как есть он. Так и говорил - убивать их, мол, надо. Не жалеючи. Куда ж такое годится?
   - И точно, не годится. Он, так значит, подстрекал, а вы ни сном, ни духом? Почему он в вашу деревню пришел, почему не на милю севернее, почему не ни три мили к югу?
   - Потому что в миле к северу не то, что деревень, а и худого нужника не сыщется.
   Сказавший упал, держась за челюсть. Усатый потер костяшки пальцев.
   - Эльфов они защищают, мать их одним местом... Каких еще эльфов? Кто этого мятежника видел?
   - Мы! - опередил Литта Дарлидал. Выскочил вперед, пока менестрель помогал упавшему подняться. - Мы его видели. Он в самом деле...
   - Заткнись, щенок, не гавкай. Не твоего ума дело.
   Менестрель, открывший было рот, хихикнул. Пострадавший хлюпнул носом ему в тон. Вэлладар сделал шаг вперед, круг раздался, и усатый захлебнулся воздухом прямо посреди фразы.
   - Что же ты молчишь? Чьего же ума это дело? Твоего? Не может быть, за отсутствием последнего.
   Усатый открыл рот, закрыл, шумно сглотнул и едва не переломал себе ноги, спешиваясь как можно скорее. Вэлладар чуть отступил назад.
   - А-а-а... - сказал усатый. - Э-э-э...
   Отряд его спешился и теперь бегал глазами по сторонам, словно примеряя кусты для возможного бегства.
   - Имя, - негромко сказал Вэлладар. - Звание, место работы, имя начальника.
   - Медарн, Горах Медарн, управа Верана, десятник. Начальник Канарах Равайн, отдел по Хартии...
   - Отдел по чему?
   Усатого забила крупная дрожь, Литт рассмеялся. Впервые в жизни от ледяного презрительного тона ему было тепло на душе.
   - Оч-чень хорошо, великолепно. Трепетно же относятся к Хартии в Веране.
   - Гос-господин эльф...
   - Молчи, ты довольно говорил. Где человек, названный Бирюком? - глаза усатого шмыгнули в сторону. - В камере? Великолепно, ты составишь ему компанию. А начальник твой составит компанию...
   - Не надо, так приказали, - усатый сделал странное движение, то ли хотел упасть на колени, то ли поклониться до земли. Вышло нечто среднее - он согнул колени, присел и сейчас же выпрямился. - Так приказали. Мы люди подневольные.
   - Кто приказал? - вмешался Литт, потому что не ожидавший такого ответа Вэлладар несколько растерялся. - И для чего? Что ты так упорно твердил, будто здесь нет эльфов? Должны что ли быть?
   Под взглядом холодных глаз цвета ледяной морской воды Горах Медарн не осмелился смолчать.
   - На-начальник управы приказал. Д-должны, вроде как... вести п-пришли... будто бы шихи...
   - Кто? - подскочил Литт. - Кто, повтори еще раз?
   - Альнары, так вроде - поправился усатый. - Они должны были быть... гнездовье вроде их тут...
   - "Вроде как"... - процедил Вэлладар, - может быть и весьма вероятно?
   - Откуда вести? - не дал договорить эльфу менестрель. - Говори, паскуда! Почему вы решили, что альнары будут именно здесь? От-ку-да вести?
   - Семеро с нами, - попятился Медарн, - так ты... так вы...
   - Откуда вести? Удавлю, с-сука, говори.
   Дарлидал, стоящий бок о бок с менестрелем попятился от голоса Литта - тот превратился почти в змеиное шипение.
   - Не-не знаю. Не знаю! Мне начальник управы не докладывает, у него и спрашивайте.
   - Спросим, - холодно ответил Вэлладар.
   - Сказано нам было, что шихи поблизости ходят, а тут покойники в лесу, и все приметки налицо...
   - Опять приметки. Опять муть до неба, снова записки по карманам... Какого беса, альнары так не поступают! Слышишь, бревно двуногое - никогда не делают. Вдолби в свою идиотскую башку, или тебе голая шея больше нравится? Господин Вэлладар, я тебя очень прошу, проследи, чтобы в управе верно поняли. Иначе от этих придурков всего можно ожидать. Люди ловят альнаров, сдуреть можно. Так и до очередного погрома недалеко.
   Трое эльфов смотрели на менестреля во все глаза. Вэлладар медленно наклонил голову, Литт низко поклонился в ответ. Дарлидал понял.
   - Ты не пойдешь?
   - Нет, для чего? Я буду ждать... - менестрель споткнулся. Лирдаэль улыбнулась, Дарлидал кивнул. Отец их покусал губу. - Доброго пути и хорошего мага в его конце. Всего доброго, господин Вэлладар. Поговорите с этими... нехорошими людьми.
   Эльф махнул рукой, повинуясь жесту, отряд вернулся в седла. Кому-то пришлось поделить лошадь с сотоварищем. Дарлидал пожал Литту руку, сестра его не поцеловала - нет - лишь коснулась щеки мокрыми ресницами. Литт вздрогнул, хоть и сам не понял, отчего.
   - Идемте, - негромко сказал детям Вэлладар. - Пора. А тебе спасибо, человек. Спасибо, что понял - я люблю моих детей, даже если они сами этого не замечают.
   - Отец...
   - Дарлидал, это правда. Мы безразлично, какие у вас уши, потому что не за уши вы мне дороги.
   Ответа юноши никто не услышал, его заглушило дружное хоровое "Ах!". Литт открыл рот, Дарлидал вертелся по сторонам, а его сестра неподвижно смотрела в глаза отца, будто хотела разглядеть в них свое отражение. И даже Литт услышал, уловил почти кожей легкий шепот, легче слов и тише всех звуков. Шепот, который предназначался не для ушей.
   Лирдаэль плакала, того не скрывая, брат ее старался не показать слез, но получалось плохо. Многие из крестьян утирали глаза или неловко переминались с ноги на ногу. Не плакал десяток Медарна - с чего бы, Вэлладар и Литт. В голове менестреля вилась новая дорога - отчетливо, ясно и чисто, а Вэлладар и его дети уже успели стать прошлым. Эльф вскочил в седло, обменялся с человеком взглядом и внезапно повернулся к сыну. Дарлидал хлопнул глазами и кивнул, Лирдаэль звонко рассмеялась.
   Через минуту ни отряда, ни эльфов на улице не было. Пыль висела в холодном воздухе, не желала оседать и забивала глаза. Литт моргнул раз, другой, жжение не унималось. Кто-то кивнул за его спиной, кто-то усмехнулся вполне понимающе. Менестрель, кляня пыль, вытирал глаза - за спиной его висел футляр. Футляр с самой удивительной на свете лютней.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"