Я похож на слюнотечение нищих, бьющих витрины взглядами -
 дыша вонью промозглых ртов, мне хочется воздуха.
 Всё это знакомо, словно жопа жены, хлорированная вода или вкус соли.
 Как аисты выносят на свалку детей в мусорных мешках,
 под мерный тик-так настенных часов жизнь уходит на хрен.

 Истощённую собаку хоронят в саване, сытый лев умирает в саванне,
 последним вздохом сбивая кружение грифов.
 Всякий год протаптывая в снегу новую тропу до магазина,
 хочется сложить текст, который сложит Дом Правительства.
 Червивое лето гниёт в одиночестве, на телах безработных цветут стигматы.

 Чёрные улыбки под ногтями тянут к земле. 
 Скрученный нервным спокойствием смертник слышит шёпот дождя,
 читающий первую заповедь осени. Смерть вечнозелёная и удивительная, как вельвичия.
 Мир течен, из брешей фонтанирует рвота; жрецы пожирают жнецов.
 Это привычно, как распятие, блядство и запах хвои. 

 Лелея белочку, живущую в дупле коренного зуба, 
 меняю изжогу на вдохновение. Орёл неутомимо клюёт мой язык,
 гильотинированное слово забивает в ворота головой.
 По волнам плывут бутылки, и в каждой - корабль-призрак.
 Деревенский петух давится в ку-ка-ре-ке, пока солнце возводится в квадрат неба.

 Я соскучился по таким, как я - возникающим от голода, рождаемым молчанием,
 которое больше АЭС, больше треугольника, образованного объятием калек.
 Тоска смотрит глазами консервированной кильки, прячется в картофельном пюре;
 вера, ослеплённая метанолом, опускается на дно стакана.
 Добейся чего-нибудь в жизни, чтобы было, что написать в эпитафии.