Метс Михаил : другие произведения.

Великий Освободительный Поход

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    - Вэариз ноу дисчадж он вэ во, - вдруг слышу я чей-то голос. - Вэариз ноу дисчадж он вэ во, - вновь раздается у самого моего уха, и я, наконец-то, догадываюсь, кому этот голос принадлежит. Он принадлежит - мне. Так бывает, читатель. Вот вы идете себе, например, по набережной Ленина и вдруг, предположим, встречаете классную телку. Ну, телка себе и телка: глазки, попка, грудь - все это, конечно, имеется, все это, чего там греха таить, тревожит, но что вы - архангельских телок не видели? И вот вы идете себе дальше и думаете о чем-то очень серьезном, но ваш собственный голос вдруг начинает сам собою скулить: ћВот бы ее трахнуть! Вот бы ее трахнуть!Ћ Или вы, скажем, в тайге, на рыбалке. И у вас вдруг кончается курево. А клев, предположим, такой, что бросить все и возвращаться в район за куревом - жалко. И вот вы сидите себе в дремучей глуши без единой затяжки и вам, между прочим, на это глубоко наплевать и растереть, все ваши мысли - исключительно о рыбной ловле, но, стоит вам немного задуматься, как ваш собственный голос вдруг начинает в тайне от вас выговаривать: ћОй, курить хочу - помираю! Ой, курить хочу - помираю!Ћ Вот точно так же подобрались ко мне и эта английская фраза...
   Великий Освободительный Поход.
  
  
  Есть незаметные эпохи, не удержавшиеся ни в чьей памяти. Такова, например, и эпоха Великого Освободительного Похода. Даже самая дата этого события (толи 5-ое, толи 9-ое августа толи 1985, толи 1986 года) так и осталась окончательно не установленной и пребывает сейчас в абсолютно мертвой зоне пашей памяти: практическую важность инциденты этой эпохи УЖЕ потеряли, а до исторической важности ЕЩЕ не доросли.
  Между тем трагические уроки ВОП могли бы со временем стать небезынтересны потомству. Но грядущих летописцев Похода можно лишь пожалеть.
   Ведь одних его участников (как, например, Кости Гачева) уже нету в живых, другие (как тот же Карссон) спились с кругу, третьи (как, например, Вован Кинг-Конг-Жив) достигли таких вершин в оклокриминальном бизнесе, что просто так - с диктофоном и карандашом - к ним теперь не подступишься, и, наконец, четвертые (как, скажем, Стасик Сазеев) живы-здоровы, абсолютно доступны, почти что не пьют, но толку с них, что с козла молока, ибо Господь наделил их дырявой памятью.
   Так что единственным первоисточником для грядущих историков послужат, наверно, вот эти мои записки. Именно в этих обрывочных постах не слишком-то умного, не очень-то доброго и - к сожалению - почти безгранично невежественного подростка и содержится единственное, сделанное по горячим следам описание Великого Освободительного Похода.
  (Конечно, я мог бы одним-единственным взмахом пера добавить этому пацаненку сколько угодно ума, эрудиции и благородства, но делать этого я не хочу. Пусть все остается, как есть).
  Если кому интересно - читайте.
  
  
   I
  
  - Вэариз ноу дисчадж он вэ во, - вдруг слышу я чей-то голос.
  - Вэариз ноу дисчадж он вэ во, - вновь раздается у самого моего уха, и я, наконец-то, догадываюсь, кому этот голос принадлежит.
  Он принадлежит - мне.
  Так бывает, читатель.
  Вот вы идете себе, например, по набережной Ленина и вдруг, предположим, встречаете классную телку. Ну, телка себе и телка: глазки, попка, грудь - все это, конечно, имеется, все это, чего там греха таить, тревожит, но что вы - архангельских телок не видели? И вот вы идете себе дальше и думаете о чем-то очень серьезном, но ваш собственный голос вдруг начинает сам собою скулить: "Вот бы ее трахнуть! Вот бы ее трахнуть!"
  Или вы, скажем, в тайге, на рыбалке. И у вас вдруг кончается курево. А клев, предположим, такой, что бросить все и возвращаться в район за куревом - жалко. И вот вы сидите себе в дремучей глуши без единой затяжки и вам, между прочим, на это глубоко наплевать и растереть, все ваши мысли - исключительно о рыбной ловле, но, стоит вам немного задуматься, как ваш собственный голос вдруг начинает в тайне от вас выговаривать: "Ой, курить хочу - помираю! Ой, курить хочу - помираю!"
  Вот точно так же подобрались ко мне и эта английская фраза: "Вэариз ноу дисчадж он вэ во, вэариз ноу дисчадж он вэ во, бутс-бутс-бутс, виа гоуин оувэ вэ Африка".
  
   Черт ее знает, что они значит.
  
  
   II
  
   А передо мною колышется костлявая и длинная спина Стаса. Эта узкая, как половица, спина при каждом шаге чуточку вздрагивает, а развешенные по сторонам руки-плети странно покачиваются не в такт шагам. И вот это жутко меня раздражает. То, что они не просто раскачиваются, а раскачиваются именно не в такт шагам.
   Словно почувствовав своей колючей спиной мое усиливающееся с каждым шагом негодование, Стас оборачивается и глядит на меня.
   Стасов взгляд интеллектом не блещет. А рот чуть-чуть приоткрыт.
   - Закрой хлебальник! - кричу ему я. - Птички накакают.
   Стас послушно прикрывает хлебальник.
   (Стасов папа - начальник третьей очереди АЦБК. Это очень большая шишка в масштабах нашего города).
   - Бутс-бутс-бутс, - механически повторяю я и снова смотрю на Стаса.
  Рот его снова чуть-чуть приоткрыт.
   - Да закрой ты хлебальник! Ведь птички накакают!
   - Миш, ты чего? - удивленно бормочет Стасик и растерянно лупает своим белобрысыми глазенапами. - Ты чего это, Миш?
   - А ни х...! Раззявил, блин, свой хлебальник!
   Мне вдруг становится жалко Стаса. И на фига он вообще увязался с нами? Гулял бы себе с сыновьями начальничков.
   - Вот нахезает тебе в рот какая-нибудь чайка, будешь, блин, тогда знать, - окончательно подобрев, отвечаю я и даю ему легкий подсрачничек.
   Беззлобный такой подсрачничек.
  Ободряющий.
   Подтолкнутый моим подсрачником Стас делает лишний шаг и едва не падает. Но все же - не падает. По-петушиному замахав руками, он таки умудряется сохранить равновесие.
   Он, вообще, у нас молодец - этот Стас.
  
  
   III
  
   И здесь мы вдруг замечаем чей-то спокойный и твердый взгляд.
  Это взгляд Кости Гачева.
  Оказывается, Костя уже давным-давно идет рядом и внимательно смотрит на нас. Глаза у Кости словно две виноградины. Такие же круглые, черные и блестящие. И сам он весь такой же плотный, круглый, чернявый. Ни за что на свете не скажешь, что мы с ним ровесники - я, он и Стас.
   - И зачем ты, Доцент, это сделал? - негромко спрашивает Костя.
   ("Доцент" - это мое прозвище).
   - Ты зачем обижаешь маленьких?
   (А Стас идет рядом. Метр восемьдесят пять. Ни хрена себе - маленький).
   - Ты же всегда за правду, Доцент. И сам же вдруг обижаешь маленьких.
   - Да чего ты, Костя, - пробует защитить меня Стасик. - Это мы так. Это мы играем.
   - Играете? - Костя внимательно смотрит на нас своим спокойным и твердым взглядом.
   - Ага, Кость, играем.
   - Ну, - довольно кивает Гачев, - значит и я... поиграю.
   И здесь я получаю такого пинка, что падаю наземь. Точнее, не наземь, а на асфальт. Или, еще точнее, не падаю. В самый последний момент я все-таки успеваю упереться в асфальт руками.
   "Чтоб ты сдох! - думаю я про себя, вставая. - Чтоб ты сдох! Скотина чернявая".
   Мои ладони содраны в кровь и облеплены черной дорожной грязью. Пятая точка от боли раскалывается.
   "Чтоб ты сдох, падла!!!"
   - Ну, - все с тем же невозмутимым спокойствием спрашивает меня Костя Гачев, - ты уже наигрался, Доцент? Тебе хватит?
   - Хватит-хватит, - смущенно хихикаю я.
  
  
   IV
  
  - Ах! - думаю я про себя сейчас, ровно восемнадцать лет спустя, в году 2005. - Каким бы все-таки человеком МОГ БЫ стать Костя Гачев, если бы...
   Нет-нет, я, конечно, не знаю, КЕМ БЫ ему суждено было стать: бизнесменом, бандитом, спецназовцем, но я АБСОЛЮТНО уверен, что он наверняка бы стал охуительно КРУТЫМ челом, потому что даже его правая рука, даже его, по большому счету, шестак Вован Кинг-Конг-жив, и даже (покуда не спился) шут гороховый Карссон стали людьми отнюдь не последними среди новодвинской околокриминальной элиты.
   Так кем бы тогда мог бы стать сам Костя?
   Мог бы, если бы... если бы, выпив однажды пару бутылок "Молдавского розового", не поперся бы сдуру на пляж, не залез бы в холодную майскую воду и не утонул бы у самого берега широкой, как море, Двина-реки.
   Случилось это два года спустя после Великого Освободительного Похода. Ровно шестнадцать лет назад.
   И мне его - не жалко. Слышишь, читатель? Даже сейчас, шестнадцать лет спустя, мне его НЕ ЖАЛКО.
   Вот такая я сволочь, читатель.
  
  
   V
  
   - Значит, хватит?
   - Ага. Хватит.
   - Ну, как знаешь.
  И Костя возвращается на свое законное место в самом начале колонны. А я торопливо отряхиваюсь и снова встаю в строй.
   - Прости меня, Миш, - шепчет мне на ухо Стасик, - прости, пожалуйста.
   - Иди на х...!
   - Ну, пожалуйста, Миш, ну, пожалуйста.
   - Иди на х...! - глотая слезы, шепчу я Стасу на ухо. - На х...! На х...!! На х...!!!
   До Абрамовой Горки осталось два километра. И здесь шут гороховый Карссон выбегает из строя и поет, вытанцовывая какую-то странную помесь лезгинки и русского бального:
  
   Укусила мышка
   со-бач-ку. . (Асса!)
   За больное место
   за-срач-ку . (Асса!)
   Как тебе, мышка,
   не-стыд-но. . (Асса!)
   Ведь собачке
   боль-но-и-обид-но.
   . (Асса!)
  
   Между прочим, идем мы в Абрамову Горку именно из-за Карссона.
  Ну да, из-за Карссона. Троянская война началась из-за прекрасной Елены, а Великий Освободительный Поход - из-за шута горохового Карссона. Этот самый Карссон тот еще, между прочим, мудила.
  Вы вот хотя бы знаете, кто он по национальности? Думаете, еврей? Ну это, может, у вас все друзья евреи. А Карссон итальянец. Его настоящая фамилия - Валиотти.
   (Наш город после войны строили пленные немецко-фашистские захватчики. И вот среди них каким-то странным макаром затесался один итальянец - родной дед Карссона).
   Здесь Карссон снова подпрыгнул, потешно задрыгал толстыми ляжками и заорал, выговаривая слова с каким-то узбекско-грузинско-азербайджанским акцентом:
  
   Обизиян-павиян-жёпь-весь-красный-как-сафьян.
   Она ходит по карнизем,
   Занимается онанизем.
  
   Наш отряд заржал во все сорок восемь глоток.
   Вот точно таким же придурком был, наверное, и дед Карссона.
  Между прочим, у нас в Новодвинске кого только нет! Каждой твари по паре. Например, Вован Кинг-Конг-жив - мордвин. А Костя Гачев - болгарин. Стас - тот да, тот еврей. Один Вавила украинец. Что за Вавила? Ну об этом нужно рассказывать долго.
  
  
   VI
  
  ...В нашем, короче, целлюлозно-бумажном тереме было, короче, три офигенно накачанных чела.
  Костя, Вован и Вавила.
  Самым крутым из них считался как бы Костя. Но вот именно: как бы. Нет, Костя, конечно же, был офигенно накачанным: двухпудовку он выжимал от плеча двадцать четыре раза, а полуторапудовку и вообще мог поднять, зацепив одним пальчиком, но, если б вы видели, какими машинами были Вавила с Вованом, то вы б согласились сразу, что Костя давил их, скорее, морально. По крайней мере - Вована. Потому что Вавила, тот как бы и в счет и не шел, ибо был ... ну... немножко со странностями.
   С утра и до вечера он качался. То звенел чугунными гирями в тесном качковском подвальчике, то, пыхтя, приседал со штангой в пустом физкультурном зале, то отжимался и подтягивался на детской площадке. И до того он доотжимался и доподтягивался, что вечно ходил с растопыренными вбок локтями, потому что обложившие все его тело литые мышцы мешали держать ему руки по-нормальному. И никого он за всю свою жизнь даже пальцем не тронул. По крайней мере - первым. А трогать первым Вавилу желающих, как вы наверно догадываетесь, не было.
   Так он себе, короче, качался, подтягивался и его огромное туловище с каждым днем обрастало все новыми и новыми мышечными слоями, и его локти при ходьбе растопыривались все дальше и дальше, и все, возможно, закончилось в общем и целом нормально, если бы... если бы на горизонте Вавилы вдруг однажды не нарисовалась Марьяна.
   Собственно, эта Марьяна испокон веку училась в нашем целлюлозно-бумажном тереме (курсом старше Вавилы, меня и Вована). И девочка она была...
   Мда-а.
   Пупсик - дай Бог на Пасху.
  Короче, девочка не для таких, как мы с вами.
   И дурень Вавила по самые уши влюбился в Марьяну. И, что характерно, кач свой забросил наглухо. Он больше не пыхтел, не звенел, не подтягивался, а целыми сутками пропадал на улице Пятидесятилетия Октября (близ дома Марьяны) и, вздыхая, смотрел в ее окно.
   (Он даже - что и звучит-то немного странно - за это время чуть-чуть похудел. Т. е. локти-то шли в растопырку по-старому, а вот щеки ввалились и глазки запали).
   Марьяна же была на Вавилу ноль внимания. Она и вообще была девочка правильная (не какая-нибудь там), а с тех пор, как в составе комсомольско-молодежной делегации съездила на две недели Италию, и вообще немного спрыгнула с ума.
   Она вдруг на полном серьезе всем стала рассказывать, что у нее, мол, в Италии есть жених. По имени Марио.
   - Мой Марио, - раз по двадцать на дню говорила она, - запрещает мне курить "Мальборо".
   Все "Марио", "Марио" и снова - "Марио".
  "Марио" - "Мальборо". И "Мальборо" - "Марио".
   Никто ей, конечно, и на копейку не верил, но где-то к апрелю-маю она... представляете? ... вдруг предъявляет и самого жениха.
   Толстенького такого коротышку. Страшненького и старенького (лет чуть ли сорока). Но, правда, действительно - итальянца. Причем итальянца не липового, вроде нашего Карссона, а самого что ни на есть маде ин из забугорного города Парма.
   Причем этот импортно-фирменный Марио хорошо понимает, что Марьяна - девочка правильная (не какая-нибудь там), и согласен оформить все официально. И даже согласен сыграть комсомольско-молодежную свадьбу в новодвинском кафе "Чайка".
   И вот в солнечный день 10 мая состоялась, короче, и свадьба. Ну, что вам сказать?
   Мда-а...
  Свадьба была - шикарная. Даже сын начальника АЦБК женился на пару порядков бледнее. А здесь было черти что: итальянские тети и дяди, черный ЗИС-117 из гаража обкома партии, армянский коньяк "Ани", вермут "Чинзано" и горы красной икры на фарфоровых блюдах. И, пожалуй, единственное, что слегка омрачило свадьбу, было, наверное, то, что именно 10 мая ранним утром в пустом физкультурном зале повесился студент первого курса В. Черновил.
   Потом судачили, что, мол, у Вавилы с Марьяной в ночь перед свадьбой что-то было. А вот что у них было во всем городе знаю только я один. И хотите знать, почему?
   Да просто потому, что я все это видел.
  
  
   VII
  
  Дело было, короче, так. Я шел вдоль улицы Третьей Пятилетки в два часа ночи. Мне не спалось. Почему? Ну (если не врать), то... из-за этого самого. Уже неделю подряд я мог думать только о бабах. Самообслуживание не помогало и уже которую ночь я кружился, как полный дурак, по городу и чутко вслушивался в тишину. Мне все почему-то казалось, что вот именно с этим шумом, скрипом и шорохом в мою жизнь - наконец-то! - войдет настоящая женщина.
  (Все это были, конечно, только мечты. Я и сейчас позорный и полный девственник. В свои шестнадцать с половиной лет я не только еще ни разу не трахался, но даже ни разу не ходил с настоящей девкой в кино... Ха-ха-ха! Как смешно! Ведь - смешно? Офигенно смешно).
   ...А в нашем, короче, маленьком городке тишина по ночам почти идеальная. И прошло уже больше часа, как в ресторане "Северное сияние" затих оркестр и говорливые подвыпившие усачи развели по домам своих пахнущих вином и духами женщин.
  ("Сейчас они их уже трахают", - с печалью подумал я).
  Потом один одинокий, вроде меня, долго-долго гулял по городу с включенным магнитофоном:
  
   Розовые розы
   Светке Со-о-околовой...
  
   Пела его "Яуза".
   Но потом угомонился и он. (Наверное, тоже какого-нибудь снял).
   И в нашем маленьком городке опять воцарилась мертвая тишина.
  (За каждой дверью, понятное дело, трахались, по-второму, по-третьему разу трахались, но трахались тихо - без звука).
  А потом тревожно скрипнула дверь. (Нет, не то).
   Потом в районе улицы Ворошилова какой-то далекий пьяный вдруг заорал:
  
   Р-родина ма-ая,
   Хочу, шоб ус-лы-ха-ла,
   Ты иш-шо а-адно
   Пр-р-ризнание в лубви!
  
   А потом опять все затихло. Прошло еще минут сорок. Я успел пару раз пройти всю улицу Третьей Пятилетки и свернуть на улицу Пятидесятилетия Октября.
   И вот именно здесь - на улице Пятидесятилетия (мы называем ее Центральной) эту почти стопроцентную тишину вдруг разрезал истошный девичий возглас: "Пусти, скотина! Пусти, скотина!".
  Крик доносился с соседней скамейки.
  ******************************************************************
  На скамейке сидели двое. Вернее - не так. На скамейке уже никто не сидел. На скамейке, скорее, лежали. Почти половину скамьи закрывала широкая, словно карта СССР, спина, а из-под нее торчали чьи-то тонкие голые ноги. Обладательница тонких ног изо всех своих сил лупила владельца эсэсэсэроподобной спины вдоль хребтины и истошно вопила: "Пусти, скотина! Пусти, скотина!".
   У нас ночи белые и видно практически все. Я пригляделся. Спина принадлежала Вавиле, а ноги и кулачки - Марьяне.
   Однако лупить Вавилу по забронированной многослойной мускулатурой спине было все равно, что стучаться в дверь, обитую дерматином: стучи - не стучи, все равно никто не услышит. Но Марьяна все била и била Вавилу по бокам, груди и хребту и во всю глотку вопила: "Пусти, скотина! Пусти, скотина!".
  А что же делал Вавила?
  Я как-то не сразу понял, что Вавила ее - насиловал.
   - Пусти, скотина! Пусти, скотина! - на всю улицу Пятидесятилетия Октября голосила Марьяна. Но улица Пятидесятилетия Октября оцепенела в трусливом молчании. Третий час ночи - кто себе спал, а кто-то (вроде меня) попросту наложил в штаны от ужаса.
  
  ******************************************************************
   И вот, стыдливо придерживая отяжелевшие от смертельного страха штаны, я все тогда думал: а на кого же была похожа Марьяна в своем разорванном надвое платье, в своих болтавшихся на самых коленках трусиках и со своими нелепо вывалившимися наружу беззащитными острыми сисечками?
   Она была похожа на... бабочку.
   Только не на обычную. Она была похожа на очень РЕДКУЮ бабочку - из тех, что могут вам встретиться только в музеях или в альбомах.
   Один-единственный раз я такую РЕДКУЮ бабочку видел. Видел живьем. В лесу. Мы были с дедом в тайге и она сидела на самой обычной таежной ели.
   Мне было тогда лет семь или восемь. И мне вдруг показалось, что ель расцвела. Что на тяжелой зеленой ветви вдруг вырос огромный пурпурный цветок.
   И только потом я понял, что просто на эту ветку уселась гигантская бабочка и что ее темно-лиловые крылья - дышат.
   Глядя на нее, я чуть не умер.
   Мне было лет семь или восемь, я был мальчишкой и все бриллианты и золото мира... да что там бриллианты! все оловянные солдатики и все заводные машинки мира вдруг показались мне сущей воды чепухой в сравнении с радостью вдруг взять и завладеть этим чудом.
   - Неужели, - не веря своей удаче, подумал я, - неужели мне достаточно просто протянуть руку, чтобы это присевшее на колючую ветку счастье вдруг стало МОИМ?
   И, так до конца не поверив в свое везение, я резко выбросил руку.
   И цапанул.
   Увы!
  Нет-нет, та РЕДКАЯ бабочка не улетела. Она вся была в моем кулаке: крошечная щепотка розовой пыли, сломанные слюдяные крылышки и отвратительный бледно-зеленый червяк, еще долю мгновенья назад бывший вольно порхающим чудом.
  
  ******************************************************************
  
   Вот именно на такого червя и походила Марьяна.
   Больше всего меня поразило то, что она была совсем не красива. А ее крошечные, так нелепо вывалившие наружу сисечки были, пожалуй, и попросту отвратительными. Эта распятая на белой садовой скамейке гусеница попросту не была той Марьяной, на которую все эти годы дрочила вся мужская половина нашего городка.
  
  
   VIII
  
   Итак, я стоял где-то метрах в восьми от этой скамейки, оцепенев от стыда и ужаса.
   Между тем - в сугубо техническом отношении - что-то там у Вавилы не заладилось.
  (Да, собственно - как пишу я сейчас, в году 2005 - и не могло заладиться. Ведь до этого случая Вавила с женщинами не сталкивался. Да и Марьяна - как мы не раз уже говорили - была девочка правильная. А когда у обоих это в первый раз, то ни черта не получится даже при полном согласии. А уж без согласия-то - и тем паче).
   И здесь Вавила вдруг часто-часто задергался и затих.
   (Обычное дело при самом первом контакте. Не донеся, расплескал).
   Потом он поднял глаза и уперся в меня своим абсолютно бессмысленным взглядом. Пару минут после этого он меня не то что не узнавал, а как бы считал куском пейзажа. А потом вдруг - увидел.
   - Миш, это ты? - с какой-то странной приветливостью вдруг спросил Вавила.
   - Мишенька, помоги!!! - завизжала Марьяна.
   - Миш, это ты? - все с той же не очень понятной радостью повторил Вавила и вдруг посмотрел мне прямо в глаза.
   В его голосе была радость, а взгляд был пустым-пустым. И от сочетания этого голоса и этого взгляда мне стало не по себе: я понял, что нахожусь буквально в шаге от гибели.
   - Мишенька, помоги!!! Мишенька, помоги!!! - продолжала визжать Марьяна.
   Вавила опять посмотрел на меня. Потом перевел свой взгляд на извивавшуюся на садовой скамейке гусеницу, еще пару минут назад бывшую самой красивой девчонкой города.
   Потом он встал, застегнул ширинку и, тяжко пошатываясь, пошел по направлению к техникуму.
  
  
   IX
  
   А до Абрамовой Горки нам осталось идти максимум километр. Ну, может быть, километр с малюсеньким гаком. Ведь уже начался крутой подъем а, значит, метров через тридцать-двадцать должен быть поворот, после которого заполыхает золотом памятник Ленину - именно такой, не совсем обычно раскрашенный монумент стоит на въезде в Абрамову Горку.
   А жара сегодня просто тропическая. Градусов тридцать. Прямо пустыня Сахара! И я - раз за разом отталкиваясь от пышущего жаром асфальта - вдруг начинаю чувствовать, как внутри моих кед мои не стиранные дней восемь носки начинают медленно плавиться и прилипать к стелькам. Ощущение не из приятных.
   И здесь из-за поворота вдруг появляется старик Козельский. Козельский - наш со Стасом сосед, знаменитый тем, что каждые вечер и утро бегает. Бегает сверхрегулярно. Даже в мороз. Даже в метель. Даже хоть в плюс, а хоть и в минус тридцать. Вот и сейчас он бежит, отталкиваясь от раскаленного, как сковородка, асфальта своими длинными и волосатыми ножищами. Его борода и трусы развиваются по ветру, а вслед за ним, как всегда, трусит его рыжий пес и оглашает шоссе заливистым тявканьем.
   Козельский - чудак, и упустить такой случай поприкалываться мы, конечно, не можем. И самая главная роль здесь отводится, ясное дело, Карссону.
  Ведь Карссон - это наш Райкин.
   Вы, кстати, слышали анекдот? Ну, мол, у нас, в Советском Союзе есть целых три Райкина: Райкин-отец, Райкин-сын и Райкин-муж. Правда, умора?
   (Райкин-муж - это, ясное дело, Горбатый).
   А наш четвертый, архангельский Райкин уже на арене.
   Интересно, чего он там выдумал?
   Ну... блин... вообще!
   Ну, блин, УМОРА!!!
   Этот придурок вдруг вышел, короче, из строя, развернулся в обратную сторону и затрусил бок о бок со стариком Козельским. Старик, понятное дело, был от такого соседства отнюдь не в восторге и попытался уйти в отрыв. Да только старость - не радость, и сил у Козельского было явно поменьше, чем у нашего остряка-самоучки: тот не только шутя поспевал за ним, но и время от времени начинал вдруг с комическим видом чуть-чуть отставать, а потом опять догонял и (передразнивая буквально каждое его движение), то вырывался вперед, после чего проникновенно заглядывал старику в глаза, то опять отставал, то опять догонял и так далее и тому подобное, и все это - в сопровождении бешено мечущегося у них под ногами пса и под аккомпанемент извергаемого им сумасшедшего лая!
   Короче - умора.
   И он, конечно, талант, наш Карссончик. И вряд ли бы этот Поход мог бы начаться из-за кого-нибудь другого.
  
  
   X
  
  А началось все с того, что наш Карссон в сопровождении двух не очень накачанных чэлов примерно неделю назад был на диске в Абрамовой Горке. Ровно неделю назад Абрамова Горка была для нас территорией, можно сказать, нейтральной. Это было, наверное, единственное место за пределами нашего города, где мы вообще могли появиться в количестве меньше семи-десяти человек. (Попробовал бы тот же Карссончик сунуться, скажем, на Лесную речку!) Короче, до того, как там появился Карссон, у Новодвинска с Абрамовой Горкой был пусть худой, но мир.
   Но ведь Карссон-то без шутки и дня не живет!
  А здесь, на беду, его родичи заставляли его все лето зубрить английский. И Карссон (а он, между прочим, мужик с головой) провел весь июнь и июль, по самые уши зарывшись в различные умные книжки: в самоучители "Read and speak", в сборник рассказов "My name is Aram" и в адаптированную повесть Ф. Купера "The Bravo". Ну и не шикануть свежеприобретенными знаниями Карссон, ясное дело, не мог.
  (Здесь вы, наверное, скажите: а как на этих - почти деревенских - танцульках в принципе можно было сверкнуть языком Шекспира? А я вам отвечу: можно. Для нас это, может быть, и тяжело, а вот Карссону - раз плюнуть).
   Короче, дождавшись конца очередной композиции "Ласкового Мая", не зря загубивший пол-лета Карссон вышел в круг и - выдал:
  
   Do you wanna kiss and fuck?
   Come to us to try your luck!
   "Cose our Novodvinsk"s a land of luck
   There you"re welcome to suck my duck!
  Ни один из абрамовогорских дебилов смысла этих стихов, ясное дело, не понял. Но вот слово "fuck" они, благодаря единственному имевшемуся в Абрамовой Горке видеомагнитофону, все-таки знали.
   И услышав знакомое слово, обиделись. Насмерть.
   Т. е. настолько абрамовогорские колхозаны обиделась, что Карссон бы оттуда просто не живым не ушел, не догадайся он оставить у себя за спиной раскрытое настежь окошко, через которое тут же и улетучился, лишний раз оправдав свое прозвище.
   А вот обоим увязавшимся с ним не слишком накаченным чэлам повезло значительно меньше. Абрамовогорцы их сцапали. И, сцапав, ясное дело, помяли. Крепко, но все же не до смерти. Ведь оба этих не слишком накаченных здесь были, по большому счету, вообще ни причем (один из них - как в последствии выяснилось - вообще жил в Соломбале и с Карссоном познакомился минут за десять до инцидента).
   Но это все семечки. Никто б из-за этих двух чуваков войну б начинать не стал. (Тем более, что один из них вообще жил в Соломбале). Но три дня спустя случилось вот что: два десятка жидов (так мы дразним абрамовогорцев), два десятка пархатых бойцов приехали к нам на автобусе и, ворвавшись в ДК на дискач, принялись мочить всех подряд, требуя выдать им иуду-Карссона. Никакого иуды-Карссона им, естественно, никто не выдал (да его там и не было) и на беду оказавшиеся в ДК полсотни гопников из десятой путяги огребли трендюлей по-полной, покудова их не спасли срочно прибывшие в ДК менты.
  Такого мы простить не могли.
   И сегодня пришел час возмездия.
  
  ******************************************************************
   А вот и крутой подъем. Вот золоченый статуй с указующей дланью. Вот возвратившийся в строй запыхавшийся Карссон. Если честно, то у Абрамовой Горки сегодня попросту нету шансов. Нас почти пятьдесят человек и (за исключением меня и Стаса) все эти почти пятьдесят человек - боец к бойцу.
   Иногда мне кажется, что всю Жидовскую Горку мог бы сравнять с землей один Вован Кинг-Конг-Жив. Несмотря на прозвище, он не очень похож на Кинг-Конга. Разве что мордой: крошечные глаза, огромные надбровные дуги и низкий, весь заросший каким-то розовым пухом лоб. Ну и еще, наверное, ростом (метр девяносто восемь). А вот рельефной кинг-конговской мускулатуры у Вовки практически нету. Он широкий, но плоский. И силища в нем - непомерная.
   Такая в нем силища, что я еще не встречал человека, который решился б подраться с Вованом один на один. На такого, как Вова, хочется выйти с рогатиной. И, желательно, - всей деревней.
   А кликуху свою он получил из-за матери. История эта уржачная.
   Хотите послушать?
  
   XI
  
   Началась она, эта история где-то полгода назад возле винного. Давали сухое. Очередь была средняя. За винищем стоял, естественно, Костя.
   А какие у нас магазины, наверное, вся Россия знает. В них ни хрена вообще нет. Одни голые полки. Про них сочинили такой анекдот.
   Заходит грузин в магазин:
  - Тэлятина есть?
  - Нет.
  - Говядына есть?
  - Нет.
  - Баранына есть?
  - Нет.
  - А что вообще есть?
  - Есть минтай, в нем очень много фосфора.
  - Вах! Мне нужно чтобы СТОЯЛ, а не свэтился!
  Правда, умора?
   Но мы-то в тот магазин стояли отнюдь не за фосфором. А - за сухим винищем. (Про это сухое вино тоже есть один анекдотец. Но я расскажу чуть попозже).
   А сначала - про Вовину кличку. Итак, в тот день за вином стоял, естественно, Костя (лишь ему одному можно дать на вид двадцать один год), а все мы ошивались чуть-чуть поодаль и поддерживали его морально. Поскольку Костя уже приближался к лозунгу, то стоять нам осталось всего ничего - минут сорок.
   И вдруг появляется Вовкина мать. (А Вовкина мать - алкашка). Ни нас, ни сына она, естественно, не замечает, ибо думает о чем-то своем, высоком и на полном автомате спрашивает: "Что дают?".
   А дают-то сухое вино. По три семьдесят восемь.
   Ё моё! А два-то рубля у нее уже имеется. А ровно пятнадцать минут назад была еще треха.
   Ё моё! Кто же мог знать, что будут давать сухое? Сухое по три с чем-то - величайшая редкость. И Вовкина мать, естественно, думала, что будут давать либо портвейн по шесть шестьдесят, либо водку по десять восемьдесят (денег на которые у нее, что так, что так не хватит). Из-за чего и решила повысить культурный уровень и купила себе и очередному Вовкиному папе два билета в кино. На фильм "Кинг-Конг - жив".
  Ё моё! Не хватает рупь семьдесят восемь и собственными руками только что была бездарно растрачена треха. Ё моё! Что тут прикажете делать? Либо тут же, у винного лечь и помереть, либо - исхитриться и продать билеты.
  И вот Вовкина мать становится рядом с очередью и начинает во всю свою луженую глотку орать:
  - А вот кому два билета на кинофильм "Кинг-Конг - жив"? Кому два билета? В кассе билетов уже нет ни х... ! А здесь всего, б..., треха. А вот кому два билета на кинофильм "Кинг-Конг - жив"? Всего... ну ладно, х... с вами, все за два пятьдесят. Кому два билета? Кому два билета на цветной американский фильм "Кинг-Конг - жив"? Всего... ну ладно, х... с вами, всего за рупь семьдесят восемь!
  Никто ничего у нее не купил, и Вовкина мать в этот день так и осталась без сухенького. Не подфартило бухнуть и нам: перед самым Костиным носом винище закончилось. Но больше всех, наверное, не повезло Вове - именно с этого вечера к нему и пристало обидное прозвище "Вован Кинг-Конг-Жив".
  (Прозвище это, понятное дело, выдумал Карссон. Но Вован об этом не знает. А то б он его убил).
  
  
   XII
  
  Все. Вражеская земля. Золоченый Ильич остался далеко позади. Сейчас самое важное - незаметно подкрасться к зданию клуба. Настроение - тревожно-приподнятое. Но обещанный вам анекдот я все-таки дорасскажу.
   Прикольный такой анекдот. Просыпаются утром два грузина. Начинают опохмеляться. Выпивают бутылку сухенького.
  - Вано, что за вино?
  - Кинзмараули!
  - Вах! Хароший вино.
  Выпивают вторую.
  - Вано, что за вино?
  - Ркацители!
  - Вах! Хароший вино.
   Выпивают третью.
  - Вано, что за вино?
  - А это мы нассали!
  - Минассали? Вах! Самый хароший вино!
   Правда, умора?
  ******************************************************************
   Опаньки. А клуб-то закрыт. Это как понимать? Ведь по пятницам здесь всегда дискотека. Но почему-то сегодня это невзрачное здание заперто. На двери - здоровенный замок. Над замком - накарябанная от руки записка: "Клуб закрыт по технич. причинам".
   Наверное кто-нибудь капнул абрамовогорским.
  Вот гады!
   А Жидовская Горка словно бы вымерла. Ни души.
   Только на противоположной стороне площади стоит какой-то пацан и жрет конфеты. На вид ему лет одиннадцать. В руках у него круглая баночка из-под монпансье. И вот он - с какой-то почти неприличной жадностью - то и дело запускает туда немытую руку, цапает леденцы и жрет.
   При этом смотрит на нас с любопытством. Без малейшего страха.
   - Эй, пацан, пойди-ка сюда! - кричит ему Костя.
   Пацан вразвалку подходит к нам.
  (Вообще-то, ему, скорее всего, не одиннадцать. Лет двенадцать-тринадцать).
   - Ты, чмо, - отрывисто спрашивает его Костя, - где все?
   - Не жнаю, - с трудом раскрывая набитый конфетами рот, отвечает пацан, - я ничего не жнаю, я не мешный.
   - Прекрати жевать!
   - Я не могу. У меня вешь рот в леденчах. Мне их не проглотить. По крайней мере, шражу.
   - Где все?
   - Я же шкажал, што не жнаю, я не мешный. Я иж Машквы.
   - Тебе сколько лет?
   - Дешять.
   - Хочешь пизды?
   - Жа што? Я же не мешный.
   - А хоть кого-нибудь из Абрамовой Горки знаешь?
   - Только одну тетю Наташу. Она шейчас ждешь, в ДК. Она работает там уборщицей.
   - Дискотека сегодня будет?
   - Што вы, што вы, ребята! Шегодня шюда шобираются новодвиншкие гопники. Павел Иваныч шкажал...
   Но Костя не дал ему закончить.
  - Кто гопники? Мы - гопники?
  - Да нет, конешно, не вы! Это новодвиншкие гопники. Павел Иваныч шкажал, што они...
  И здесь маленький Костин кулак неожиданно взвился и тихонечко тюкнул мальчишку в челюсть.
  Даже этого легонького тычка оказалось достаточно, что соприкоснувшаяся с кулаком голова мотнулась на добрых полметра, а изо рта забил разноцветный леденцовый фонтанчик. Мальчишка ойкнул, присел на карточки и во всю мощь своей неожиданно освободившейся пасти заорал:
  - Те-етя На-а-а-та-ша!!!
  И тут же из черного хода ДК выбежала и сама эта тетя - очень высокая и очень полная женщина с красным грубым лицом. Увидев нас, она сперва на минуту опешила. Но потом бесстрашно бросилась в самый центр нашей шоблы.
   - Боренька, мальчик мой, что с тобой? Хто здесь тебя обидел?
   - Не скажу кто, - тихо-тихо ответил по-прежнему сидевший на карачках и наконец переставший шепелявить Боренька.
   Тетя Наташа внимательно вгляделась в наши лица и безошибочно выбрала самого страшного.
   - Ты! - закричала она на Вована. - Сердцем чую, что ты, верста коломенская! Ой, и хорош. Выбрал себе супостата под силу. Кажный кулак с двухпудовую гирю, а он их чешет об десятилетнего пизденыша! Ой, и хорош. Прямо Сильвестер с Талоном! Да чтобы твои бесстыжие зенки повылазили. Да чтоб тебя лихоманка скрутила. Да чтоб тебе ни единая девка не дала бы ни разу!
   Наша шобла заржала.
   - Да чтоб...
   - Слышишь, теть, отвали, - наконец не выдержал Вова, - не трогал я твоего пизденыша!
   - А хто? - не унималась бесстрашная тетя Наташа. - Хто вбил рэбенка? Боренька, мальчик мой, не стесняйся, скажи тете Наташеньке, хто же из этих коблов тебя вбил?
   Однако Боря молчал. Толи московская мать, толи сама приполярная тетя Наташа, видать, воспитали его правильно.
   А его здоровенная тетка, вскинув толстые руки по направлению к Господу, вновь принялась осыпать нас проклятиями. Она яростно требовала, чтобы обидчик ее ненаглядного Бори, здоровенный кобёл, осмелившийся почесать кулаки о крохотного ребенка, наконец-то нашел в себе смелости в этом признаться, и она, посмотрев в его бесстыжие зенки, сперва рассказала бы ему все, что о нем думает, а потом призвала бы всех новодвинских и абрамовогорских девок объявить ему бессрочный сексуальный бойкот.
   Однако обидчик молчал.
   И здесь... я даже не знаю, что на меня вдруг нашло. Я выдвинулся из толпы и достаточно громко сказал:
   - Вашего племянника ударил я.
   - Ты?! - загрохотала бесстрашная тетка. - Ах, ты фашист! Ах, ты урод! Ах, ты чмыренок в очечках! - продолжала орать она, надвигаясь все ближе и ближе.
   Признаюсь, я находился в ужасе. Смех смехом, но эта восьмипудовая бабища могла б легко справиться и с четырьмя такими, как я. Стоявшие же рядом бойцы мне были сейчас не подмога.
   Я невольно зажмурился и... и здесь богатырская длань тети Наташеньки с размаху обрушилась мне на затылок.
   Нет... на ногах я все-таки устоял. В башке, как в пустом чугунном котле, загудело, и - что самое страшное - упомянутые тетей Наташей очки, слетев с переносицы, спланировали на асфальт.
   И, спланировав, брызнули в мелкие дребезги.
   (Меня дома - повесят).
   Тетя Наташа, как бы сочтя нанесенный мне материальный ущерб достаточной компенсацией за совершенное мной оскорбление действием, подхватила бесценного Борю в охапку и скрылась в деревянных недрах клуба.
   Я, охнув, присел на корточки.
  
  
   XIII
  
   - На, Миш, возьми, - почтительно произнес Карссон, протягивая мне оправу с тремя уцелевшими кусочками стекол. - Здорово больно?
   - Голова-то херня, - с трудом распрямляясь, простонал я. - А вот за окуляры с меня дома три шкуры снимут.
   - Если дело в деньгах, то мы скинемся.
   - Да причем здесь деньги! Их же месяц с лишним готовят. Очки-то астигматические...
   - А-а...
   - Короче так, пацаны, - как ни в чем не бывало вымолвил Костя, - сейчас мы разделяемся на две группы и...
   - Слышь, Кость, - спокойно ответил Карссончик, - а не сходил бы ты на х...? Без тебя разберемся.
   И мы побрели к автобусной остановке.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"