Аннотация: Данная сказка является произведением документальным. Она представляет собой расшифровку ментограммы, сделанной профессором Э. Я. Тетерниковым по заказу В. Д. Кожуна, председателя Особой комиссии по чрезвычайному расследованию.
I
Через два с половиной дня заканчивается наше заточение. Так сказали по телевизору. Самой первой об этом, конечно, узнала Наташка. С намыленной мокрой башкой, как была, она выскочила из ванной (в этой странной квартире даже на кухне и в ванной есть телевизоры), и стала носиться взад и вперед по прихожей, вопя:
- Лю-у-уди! Лю-у-уди!
И почему-то даже сейчас: с намыленной мокрой башкой, в черных стоптанных тапочках, в древней ветхой тельняшке с огромной прорехой на пузе - она была очень красивой. Просто жутко красивой.
- Чего тебе? - сердито спросил ее Димка, делавший (как и всегда по утрам) свою суперпуперзарядку и именно в эту минуту пытавшийся сесть на продольный шпагат. - Чего тебе, Тишка?
Но Наташка ни хрена, естественно, его не слушала и продолжала подпрыгивать и орать:
- Лю-у-уди! Лю-у-уди!
(Она всегда начинает подпрыгивать и орать, когда ей кажется, что она очень счастливая).
- Лю-у-уди! - наконец сумела выговорить Наташка. - Послезавтра! Первый! Приезжает! В Питер... Ко-о-онец заточенью!!!
И я тоже заорал: "Конец заточенью!" и даже суровый и непреклонный Димка, уже практически севший на свой суперпупершпагат, раскрыл было пасть и крикнул: "Конец за...", но вовремя спохватился, сделал непроницаемо серьезную рожу и недоверчиво буркнул:
- Но он же собирался ехать в Корею?
- Не едет! - продолжала во всю глотку вопить Наташка. - Ни хре-на не е-дет! Какие-то неполадки! В кремлевской палатке!
- Та-ак, - ответил Димка еще суровее.
- Та-ак, - очень похоже передразнила его Наташка и развернула свою светящуюся от счастья ряшку ко мне:
- А ты почему не говоришь "та-ак", товарищ Гриня?
- Та-ак, - послушным эхом отозвался я, и тут мы все не выдержали и грохнули. Сперва засмеялась Наташка, потом хрюкнул я, а потом заухал и заскрежетал и сам непроницаемый товарищ Дима - он попросту угорал, выговаривая то "ху-ху", то "ха-ха", то "хе-хе" своим на редкость красивым, почти что дикторским голосом и все это время зачем-то хранил на лице маску суровости и непреклонности.
II
Между прочим, это именно Димка втравил меня в эту историю. А началось все с того, что он попросту спас меня в "Шайбе".
Как давно это было!
(Месяцев восемь тому назад).
Я сидел в тогда в "Шайбе", курил сигареты "Трува", пил болгарское бренди "Слънчев бряг" и на чистой инерции пытался заклеить присевшую ко мне за стол низкозадую и плоскогрудую шлюшку.
А по "Европе-плюс" играли "Битлз".
- Блэк бёрд сининг ин вэ дэд ов найт, - пела "Европа-плюс" голосом покойного Джона Леннона , а я курил себе "Труву", пил ядовитое бренди и с любопытством разглядывал не блиставшее интеллектом лицо боевой подруги. По этому (не блиставшему интеллектом) лицу было размазано - чтоб не соврать - граммов сто пятьдесят всевозможного парфюмерного жира, и я зачем-то все время старался мысленно смыть с ее морды косметику и со смесью страха и вожделения думал, что, наверное, завтра утром я именно такой ее и увижу.
Скорее всего увижу.
На соседней подушке.
И, чтобы помочь какой-то на редкость ленивой сегодня похоти до конца пересилить брезгливость, я покорно последовал совету мудрого битла ("Тэйк ёр брокен вингз энд лён ту флай", - вкрадчиво убеждала меня "Европа-плюс" его неповторимым голосом) и влил себе в пасть еще граммов двести паленой псевдоболгарской дряни.
- Опаньки! - мысленно выдохнул я.
(Пошло, между прочим, нормально).
- Ю ар оллвиз вэйтинг фо виз момент ту эрайз, - пело радио.
(Верно, Джонушка, верно!)
А прямо напротив меня сидел Димка. С ним тоже, естественно, была женщина. Нет, не Наташка (куда там Наташке!), с ним была будущая вице-мисс Петербург Викочка, с которой у Димки в те баснословно далекие времена имела место любовь, морковь и обоюдное цветение помидоров.
Между прочим, в тот вечер я знать не знал и ведать не ведал, что Димка - это Димка, а Викочка - это Викочка. Для меня они были просто парой залетных пижонов, на которых мне было, с одной стороны, глубоко наплевать, а с другой стороны я им, конечно, чуть-чуть завидовал - уж больно велик был контраст между двухметровым Димоном под руку с супермоделью и мною с моей боевой подругой.
Но, в общем и целом, мне они были, конечно, по фигу. Что мне какая-то пара залетных интелепупиков.
Растереть и насрать!
Я встал и неловкой походкой пытающегося выглядеть трезвым человека пошел к барменше за новой порцией.
Из-за моего стола уже вовсю доносился гортанный орлиный клекот, на столе было тесно от возбужденно порхающих волосатых рук, а вокруг было мокро от разлетающейся во все стороны микроскопической слюнной пыли, короче - за столом присутствовал Александр Д. Фрайфельд собственным, блин, пёрсоном, причем Александр Д. Фрайфельд, увы, пребывавший в самом, наверное, неприятном из всех своих состояний - в состоянии произнесения многочасовых патриотических монологов.
- У нас духовность, - заглушая "Европу-плюс", орал он, - мы чеченов мочим а у западников что одна прибыль!
(Любые знаки препинания в речи Александра Д. Фрайфельда отсутствуют начисто. Более того, наиболее близким к тому, что реально в тот вечер звучало, была бы, пожалуй, такая запись: "унасдуховностьмычеченовмочимаузападниковчтооднаприбыль!!!" - но остатки уважения к возможным читателям заставляют меня нарезать его речь на слова).
- Ты конечно можешь сказать тебе что ты еврей а я тебе кристя отвечу что именно нам жидам и прочим сука чучмекам больнее всего наблюдать распад великой империи ибо кристя учти...
К Александру Д. Фрайфельду у меня отношение сложное.
Сугубо абстрактно я его, конечно, люблю. Но чисто практически он может заговорить меня до смерти. Так что реальное мое к нему отношение примерно такое: Александра Д. Фрайфельда я предпочитаю принимать в небольших, строго предписанных медициной дозах и всегда предварительно разбавляю его двумя-тремя-четырьмя знакомыми.
Таково мое отношение к Саше Фрайфельду в принципе. Но вот именно в тот злополучный вечер, учитывая то, что я, во-первых, был уже здорово выпивши, а, во-вторых, в "Шайбу" пришел не за лекциями о русской духовности, что у меня здесь намечалась любовь, морковь и весьма вероятное цветение помидоров, что у меня, короче, за столиком сидела готовая почти что на все боевая подруга (а я, между прочим, белого женского тела уже целых полгода не видел), в общем, учитывая все это, именно в тот злополучный вечер Саша Фрайфельд был нужен мне, как племенному быку - очки.
Или, как здешнему вышибале - тросточка.
И я, естественно, с превеликим бы удовольствием Сашу Фрайфельда из-за столика выпер, если бы для этого существовали хоть какие-то относительно интеллигентные способы, окромя одного - подойти и заехать Александру Д. Фрайфельду прямо в челюсть.
(Ибо любые намеки Александр Д. Фрайфельд со всею решительностью игнорировал).
Так что мы с дульсинеей томились, позевывали и, хочешь - не хочешь, выслушивали бесконечный Сашин Фрайфельдов монолог.
- Чудак ты пойми либо ты за возрождение россии либо ты против возрождения россии время империй кончилось да ни хера оно не кончилось при юстиниане византия возродилась практически в полном объеме и простояла тысячу лет до самого прихода турок а турки ни хрена бы не взяли константинополь если б тогдашний византийский царек... - с обычной скоростью тысяча слов в минуту трещал Саша Фрайфельд.
("А интересно, - вдруг мельком подумал я, - а как там у Александра Д. Фрайфельда с личной жизнью? Выглядит он, вроде, солидно: окладистая бородища, чапаевские усы, две верхние пуговицы на рубашке в любую погоду расстегнуты, являя миру весьма и весьма мускулистую грудь, поросшую темно-коричневым волосом. Короче, на вид Саша Фрайфельд явный самэц. Но вот под руку с живой бабой его ни разу не видели).
Итак, мы с подругой откровенно позевывали и от скуки налегали на алкоголь. И вот, когда и ее "Амаретто" и мой "Слънчев бряг" были вылаканы практически досуха, я, собственно, и совершил ту роковую ошибку, которая и переломила мою жизнь пополам и в конце концов загнала меня сюда, на улицу Ленина: подойдя к барной стойке, я начал вовсю флиртовать с красоткой-барменшей и, соответственно, оставил свою боевую подругу в одиночестве, что в условиях плавно подходящего к закрытию бара было поступком не очень разумным. И, когда я вернулся (у барменши мне, ясное дело, не обломилось ничего, кроме совершенно не конвертируемых в интим подхихикиваний и улыбочек), короче, когда я вернулся, у моего столика уже клубилась целая пропасть народа: окромя Александра Д. Фрайфельда, еврея, так сказать, патриота, там был Вадик Штейнберг, еврей-космополит, а также чистокровный русак Вовик Шахматов, явно пытавшийся склеить мою дульсинею, а также полуукраинец-полумордвин Тимур Тарасюк, просто пришедший попить на халяву, а кроме этого...
Опаньки!
За моим (довольно большим) столом восседало два еще каких-то на редкость мутных персонажа - двое каких-то невесть вдруг откуда явившихся хачика: один был морщинистый и худой, а другой был огромный, жирный и наглый. Они сидели рядком, чуть пригубливая принесенное с собою в высоких бокалах пиво, и откровенно раздевали мою дульсинею раскаленными от похоти взорами.
(Дульсинея же этому, ясное дело, только радовалась и время от времени развратно и хрипло хихикала).
- О-пань-ки! - с каким-то странным восторгом подумал я. - Это называется: приехали. Гуттен морген, Юхан Борген.
Огромный и жирный хачик был разика в два побольше меня.
И раз в десять наглее.
- На-а-аш ленинградский футбол, - самым краешком уха услышал я так ни на секунду и не прерывавшийся монолог Саши Фрайфельда, - сейчас в та-а-акой жопе а хули в сорок четвертом году мы взяли кубок а хули тот кубок желудков два какие мяча вколотил дасаеву а потом куусюси и если они не вернут в команду брошина то больше я за зенит болеть не буду!
- Болеть за "Зенит" - все равно, что иметь в семье ребенка-дебила, - перебил его тонкий голос Вадика Штейнберга, еврея-скептика.
- А чтобы иметь ребенка нужно иметь, братцы, что? - о чем-то своем, наболевшем и выстраданном, завел разговор Вовик Шахматов, имевший в нашем кругу устойчивую репутацию ловеласа-теоретика. - Нужно иметь жену и... еще одну штучку. Что касается штучки, то она у меня есть. А вот жены нету.
- За это надо выпить! - гаркнул Тимур.
И здесь жирный хачик, чуть-чуть прищелкнул короткими пальцами, и моя неприступная красотка-барменша тут же стремглав подбежала к столу.
- Да, Федь, чего? - подобострастно спросила она.
(Какое странное имя для хачика: "Федя").
- Один... нет, два бутылка водки на всех, - с гортанным акцентом ответил ей странный Федя, - и один бутылка шампанского для Кристиночки.
(Так звали мою дульсинею).
- Федь, а тебе? - заботливо уточнила барменша.
- А нам еще пива.
- Одну минуточку.
И барменша, как-то странно напрягшись спиной и почти не виляя задом, побежала выполнять VIP-заказ.
III
- Давай, что ли, пошли? - шепнул я Кристине.
- Да нет, еще рано, - намеренно в полный голос отозвалась она, - время-то еще детское.
- А тем более, с чего это ты решил, - вдруг в самый неподходящий момент встрял в наш разговор дурак-теоретик, - с чего это ты решил, что Кристиночка будет ночевать именно у тебя? Ты здесь не единственный мужчина.
- А я вообще ни к кому не собираюсь сегодня идти на ночевку, - изысканно пошутила Кристина, - ведь я еще девочка.
Принесли водку с шампанским.
(Красотка-барменша сперва их выставила перед Федей, но тот, подумав, передвинул их к щуплому. Очевидно, по каким-то их, сугубо хачиковским законам, главным за этим столом был именно он).
Маленький хачик встал, разлил водку на четыре стакана и передал их к нам. Потом он ловко, со чмоком открыл шампанское, взял было за длинную шейку бокал, но здесь наблюдавший все это огромный хачик не выдержал, выдрал из рук маленького бутылку, сам наполнил бокал и хищно подал его Кристине.
(Очевидно, шампанское и неразрывно с ним связанные русские бабы были для него важнее любых традиций).
Потом он вопросительно взглянул на щуплого. Видимо, по их, опять заимевшим силу, законам произносить все тосты полагалось ему.
И маленький хачик, грустно поблескивая глазами-маслинами, произнес какой-то длинный и мудрый восточный тост, прозвучавший в этом гадюшнике так же нелепо, как выглядела бы, скажем, попытка станцевать менуэт или прочитать вслух "Муху-Цокотуху".
Мы выпили водку. Эти искрящиеся сто с чем-то грамм оказались той самой соломиной, что переломила спину верблюду. Еще пару минут назад я был практически трезвым (от предыдущей порции коньяка я почему-то, наоборот, протрезвел), но, опрокинув эту халявную соточку, сперва вдруг почувствовал необычайный душевный подъем, потом - какую-то стыдную слабость, а потом... потом лично со мной ничего такого особенного, вроде, и не случилось - но что-то на редкость странное произошло с окружавшим меня временем и пространством. Пространство вдруг сузилось, а время пошло рывками - словно тяжело груженый КамАЗ в пробке. Какие-то избранные мгновения длились годами, а остальные проскакивали совершенно бесследно.
Например, удивительно долго маячила всклокоченная борода Саши Фрайфельда. Борода шевелилась и выталкивала из себя какие-то речевые фрагменты, но, поскольку звука все эти минуты практически не было, то отдельные, чудом пробивавшиеся сквозь шумовую завесу слова были лишены даже тени здравого смысла. Например, бородища извергла роскошное слово "споспешествовать". Что бы это могло значить?
Потом мутно, не в фокусе, висел Вовка Шахматов. Практически все, произносимое им, было слышно на редкость четко, но почему-то именно эта избыточная отчетливость и мешала вылетавшим из его уст словам складываться в предложения. Единственное, что я сумел разобрать, было: " ... да, просто покрепче поцеловать, вот и все. А, может, и не только поцеловать. Правда, Кристиночка? Может быть, тебе будет полезней..."
А потом вдруг стали показывать жирного хачика.
Он стоял передо мной. Я медленно приближался к нему. Между нами металась белая от страха Кристина.
Всю нашу гоп-компанию сразу как ветром сдуло. Я стоял один на один с огромным и жирным абреком.
Хачик взмахнул рукой - я легко, как тряпичный кукла, свалился на пол.
Хачик дал мне подняться.
- Ты, пьяная русская свинья, - прошипел он мне на ухо, - я сегодня буду ебьят твою бабу.
И снова врезал.
На этот раз я с огромным трудом, но на ногах устоял. Попытался ответить, но лишь нелепо провел кулаком по воздуху. Потом пропустил еще несколько страшных ударов: моя голова пару раз мотнулась из стороны в сторону, а щеку, бровь и скулу обварило крутым кипятком. Мне, в общем-то, было не больно и только заливавшая оба глаза кровь ужасно мешала видеть. Наконец, я сумел разглядеть маячившее передо мной коричневое запястье хачика и радостно впился в него зубами. Хачик выматерился и жахнул меня кулаком по загривку.
На какое-то время я отключился.
...Очнулся я от поцелуя Кристины. Она держала в ладонях мое залитое кровищей лицо и приговаривала: "Бедненький, бедненький..."
(При виде ее продырявившегося от слез макияжа меня чуть не вырвало).
Оттолкнув Кристину, я встал и поискал глазами соперника. Его нигде не было.
Что за притча?
И лишь пару мгновений спустя я наконец-то его увидел: он лежал на полу и напоминал огромное ватное одеяло. Над ним нависал тот худой и хилый с виду пижон, что пришел сюда с невероятно красивой бабой, и методично мутузил его ногами. Сама эта неправдоподобно красивая женщина стояла рядом и, заломив обнаженные длинные руки, громко упрашивала: "Дима, не надо! Дима, не надо!"
(А за спиной у нее сидел на корточках маленький хачик и, прикрывая ладонями сломанный нос, рыдал навзрыд).
Полминуты спустя двухметровый красавец обернулся ко мне и тихо приказал:
- Съябываем.
IV
К нам сегодня пришел Ю. А.
Ю. А. - это единственный человек, связывающий нас с внешним миром. Эту аббревиатуру "Ю. А." мы привыкли почему-то расшифровывать как "Юрий Александрович", хотя никаких оснований для этого у нас нету. Точно с тем же успехом он может оказаться и Юсуфом Абддурахмановичем или, скажем, Юлианом Авенировичем.
Короче, этот Ю. А. - человек на редкость скользкий и темный, и с какой-то долей уверенности я могу сказать о нем лишь одно: таким мордоворотам, как он, я с самого детства не верю.
Дождитесь времени новостей, включите любой из центральных каналов и через пару минут вам наверняка покажут какого-нибудь брата-близнеца Ю. А.: чуть жирного, чуть потного, в чуть криво повязанном галстуке, причем этот криво повязанный галстук обязательно выгибается дугою там, где кончается диафрагма и начинается область отложения социальных накоплений.
А если вы вдруг решите увидеть Ю. А. живьем, то - как говорится, пожалуйста - зайдите в любую думу, в любой исполком, в любую, распределяющую хоть сколько-нибудь значимые блага контору, наугад ткните пальцем и - ваш палец упрется в круглый живот Ю. А.
Между тем Димон слушается Ю. А. беспрекословно.
Во-первых, говорит он, война (пусть даже гражданская) - это война, и на войне выполняют приказания любого, даже самого несимпатичного лично тебе начальства. А, во-вторых, изо дня в день повторяет Димка, любая идея лишь тогда становится материальной силой, когда ее начинают поддерживать люди, вроде Ю. А. Без социальных накоплений Абрамыча любая, даже самая правильная идея так и останется голой фикцией.
Короче, он очень умный - этот Димка. И я верю ему, как себе. Иначе фиг бы я стал терпеть Авенировича.
V
Сегодня, вместе с Ю. А., мы ездили... а куда б вы думали?
В Смольный.
В Федеральную службу охраны .
Там в очень тесном и очень плохо проветриваемом помещении с нами провели подробнейший инструктаж на тему: наши задачи и действия в момент проезда Охраняемого Лица к Храму. Мы - а в этом плохо проветриваемом помещении нас, в общей сложности, набилось человек сорок (насколько я понимаю, там были сплошные орлы с Лубянки или Литейного) - так вот, мы, орлы, должны будем изображать праздношатающихся гуляк в момент проезда Охраняемого Лица на первый официальный молебен в Храм Всех Скорбящих. Лично я, снабженный новенькой ксивой на имя Каспаряна Сурена Хареновича, должен буду изображать продавца сувениров у стойки Љ8 (ни одного настоящего торгаша на набережной в тот день, понятное дело, не будет).
В полдесятого вечера мы дружной лубянско-литейной толпой съездили к перекрытому ради такого дела каналу, где и провели генеральную репетицию на месте. Мы шикарно выглядели: и перевязавшая поясницу платком продавщица цветов Наташка (такого экстремального, как у нее, макияжа я, честно говоря, даже в "Шайбе" не видел), и, как всегда, безупречно одетый Димон в наряде классического нового русского (ослепительно белый шарф, малиновое пальто и немыслимой красоты штиблеты), и - чего уж там скромничать! - на редкость достойно там выглядел я - Каспарян Сурен Харенович в своих намертво приклеенных усиках a la Адольф Гитлер, со своей наведенной специальной пастой трехдневной небритостью и широких, словно Черное море, бананах. (При этом немалый дополнительный шарм мне предавала красовавшаяся за моею спиною кормилица - сувенирная стойка Љ8).
Ах, как все-таки жаль, что никто, окромя ко всему равнодушных лубянско-литейных орлов, не увидел размещенных на ней богатств: огромных деревянных яиц, немых балалаек, солдатских шапок-ушанок, тяжелых малиновых вымпелов и - конечно же! - безоговорочного лидера продаж всех трех последних туристских сезонов - выполненного в виде царей и вождей набора матрешек.
На моей сувенирной стойке таких наборов было ровно четыре. Во всех четырех наборах стоявшим вторым Горбачев имел, как положено, крошечное пятно на лысине. Одно пятно. Но я знал доподлинно, что к моменту "икс" у одного Михаила Сергеевича на лысинке выступит два пятна.