Мезин Владимир Ильич. Колчаковец

Владимир Мезин

" Колчаковец!"

- Много теперь революционных праздников; но и раньше церковных было не меньше. Не каждый, правда, отмечали. А Троица, хоть и большой праздник, а не хочется завтра идти никуда. Ну, вообще-то далеко и не надо идти. В лесочке, сразу за огородом, соберутся все соседи, расстелют, как всегда, скатерти. Выпьют! Закусить в нонешние времена всегда есть чем. Ну и разговоры - кто о чём. Они ведь молодые, про политику всё больше - далась она им. Грамотеи. А сам сиди и жди, когда у Степана Коротченки откажут тормоза после лишней рюмки, и начнет, как всегда орать: "Колчаковец!", - какой я ему колчаковец? Не кулак, так колчаковец. Стоит только перебрать лишку и начинается...

Все уважают возраст, иначе как по имени-отчеству не зовут. Дети только соседские меж собой по фамилии называют: "Дед Перевертун". А этому дураку никакие законы не писаны. Как нажрется и давай орать, да слюной брызгать. Плюнешь, да уйдешь. А он, небось, будет как всегда врать еще долго - каким героем был в своем танке. И никто не остановит его. Года не был на фронте. Другие молчат, а этого не переслушаешь. Что за мужик такой?! Работал бы так, как болтает. Да кого сейчас заставишь. Раньше с детства трудились всей семьей от зари до зари. А как иначе? Помрёшь с голоду. Нельзя было по-другому. Оттого и грамоте необучен. Некогда было. Потому и политику ихнюю не понять, о чем они говорят. Нужна она эта политика. Словам каким-то выучились обидным: "Колчаковец", да "кулак".

Не ленись, тоже будешь хозяином. Как вспомнишь - всю свою жизнь тяжко пришлось работать на земле. И потом, когда два раза отрывали от земли. Первый раз в гражданскую войну семнадцатилетним, какая-то банда или отряд три месяца держали фуражиром в обозе. Ну, а что. Такая же работа каждодневная. Ещё с двумя напарниками возили сено, да овес для лошадей.

Отец Степана смолоду любил увильнуть от тяжелой работы. Выдал себя за малолетку, хотя на год старше. Поверили. Роста был небольшого. Не попал в обоз. А может, просто не приглянулся такой щедушный.

А время было смутное. Власть часто менялась. Старшего брата в Красную Армию мобилизовали. Недалеко за Тоболом погиб. А где средний пропал, с какими он ушел, никто не знает.

Это сейчас легко без разбора орать: "Колчаковец!". Его бы в то время и посмотреть, чтобы он делал. Пришли, отца-мать не спросили, забрали. Пришлось идти. Куда денешься. Хорошо всё благополучно закончилось. После одного неудачного наступления все разбежались. Домой кое-как добрался. Выспрашивали потом: "Кто у вас верховодил?" - А Бог его знает. Атаман, да и атаман. А работы опять - разворачивайся, не ленись. Коротченко, правда, не усердствовал. И позже на "Беломорканал" не попал. Его строили в основном справные мастеровитые мужики. Статья у большинства в лагере была одна. А работа, надо сказать, везде одинаковая, - лошадь, телега, лопата. Только вот воры лютовали, когда объедятся каких-то порошков. Фельдшер был боязливым, у него брали.

Работа не страшила. Вот политику с тех пор приходиться совсем стороной обходить. Зачем она нужна. Болтают, сидят. Да и какая у них политика. Одни анекдоты. Дался им этот Никита с Фурцевой. Никак не забудут его. Или новые до них не дошли?

Про Сталина не болтали такую чепуху. Но его колхозы мало кто одобрял. А что политические рассказывали, будто он перестрелял всех помощников Ленина, так нам до этого мало дела было. Еще вот в лагере осетины или лезгины, уже и не вспомнить точно как их, спорили с грузинами часто. Доказывали, что прадед вождя не грузин был. Говорили, что на Кавказе у них документы есть об этом.

Горячие были люди и те и другие. Как вспомнишь, кого только не насмотрелся. Век прожил и не знал бы про такие нации.

А вот евреи и немцы, те все чаще спорили меж собой как бы побольше своих протолкнуть в нарядчики, да в учётчики. К кухне поближе и сиди себе в конторе. Еще писателей не могли поделить. Где чьи. Грамотные мужики были. Но в лошадях не разбирались, надо сказать! А сейчас и подавно редко встретишь настоящего лошадника. И поговорить-то толком не с кем. Когда кто-то спрашивает: "Дед, ты, что все молчишь?" - что им ответить. О чем с ними поговорить можно. Вот раньше со старым Коротченком доводилось поспорить. И крупно. Про раскулачивание. - Ну, какие же мы были кулаки. А, да что вспоминать.

Хотя какой он старый. Это теперь он был бы старый. Да не успел состариться. За год перед Отечественной бог душу взял, чтоб не мучился. Выпить здорово любил мужик. Утром на Рождество в сугробе нашли. Не дошел домой. Царство ему небесное. Наколядовался. К кому последнему заходил, так и не узнала родня. И сколько выпил. Да и что узнавать. Знали все, что любил выпить. Что, правда, то, правда. И горлопан сын такой же. Весь в отца. Младше был, хоть матери стеснялся. А теперь старая, нет сил, такого буяна сдерживать. Знай, орет свое: "Колчаковец! Кулак недобитый!" - Кто тебе не дает работать. Нет, не стало в людях доброты, уважения к хорошей работе. Подумаешь! - не дают хозяйствовать. На мать записывай в сельсовете, будет и у тебя две коровы. Ну, а лошади, какие же они мои. В больницу воды навозишь днем на одной. А вечерком на другой и себе что-то домой привезешь, куда-то съездишь. Да и завбольницей не запрещает. Понимает, что никому убытка нет. Лошадь должна работать. Вон, какие откормленные! А что? - Работы им нет сейчас такой как раньше. Даже дрова из леса стали возить машинами. А некоторые уже и огороды тракторами пашут. Совсем посходили с ума люди. Не любят лошадь. Совсем не понимают в них уже толку. Супонь от чересседельника молодежь не отличает. Масть не стали разбирать. Пегую с сивой путают. Черти что. Куда всё катится. По-людски поговорить не могут. Вот и Илью взять. Разве это по-соседски - все на Антона нашего нападает: "Инженер чёртов!". Конечно, не учился он толком нигде. Но поставили, и работает, ведь. Если по правде, партийный, потому и поставили. Так-то, по совести, сын тоже ведь малограмотный. А вот невестка нам досталась... Не чета ему. Книжки всё читает. И насчет налогов в сельсовете завсегда договорится. Правда, тоже не лентяйка. Трудится. Всё успевает. И деньги очень любит считать.

Работаешь, работаешь, а куда она их девает. Неужели на курортах ей столько нужно. Да Бог с ней. Что об этом. Не чужая ведь.

А работать нужно. Как без работы. Сидеть же не будешь. Столько натрудился за свою жизнь. - И в детстве, и потом, когда сам начал хозяйствовать, а в обозах - хоть и не долго, и в гражданскую и в Отечественную, когда неделями в пути были - гнали гурты скота через тайгу к железной дороге. А канал... Да что вспоминать.

Кроме работы ничего ведь не было. Нигде не лентяйничал. Да и в больнице, после того, как перевели сюда райцентр, столько лет и за конюха, и за плотника, и за шорника.

А он орет: "Колчаковец!". Черт противный. Как вспомнишь его, никакой Троицы не захочешь. И вообще в этом году сенокос будет ранний. Еще столько дел. На косилку конную запчасти теперь не найдешь. Из старья придется выбирать.

Хоть грех работать на Троицу. Такой праздник в селе раньше был!

Ой-ёёй... Лет тридцать, а может уже и сорок, как снесли купол церкви, перекрыли её крышей и устроили фуражный склад. С тех пор народ перестал разбирать, когда какой праздник и что грех, а что свято. Нажрутся и давай орать, что попало. Нет, не хочется никуда идти.

Только зачем ты всё это записываешь? -

Место действия? - Во всех концах необъятной России!

Комментарии: 1, последний от 03/06/2016. © Copyright Мезин Владимир Ильич (vlmesin@gmail.com) Размещен: 28/04/2016, изменен: 28/04/2016. 8k. Статистика. Очерк: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Из серии рассказов "Изгои нашего общества". О социально чуждых элементах (термин сталинского "права"). Монолог старожила, записанный ошеломленным юнкором в 1967 году. Интервью готовились для серии материалов: "Навстречу 50-летию Советской власти. Вспоминают ветераны". Незадачливому юнкору больше таких поручений не давали. Впрочем, и старожил недоумевал: "Зачем ты это записываешь?"

Мезин Владимир Ильич Колчаковец

Мезин Владимир Ильич
Колчаковец