Мичи Чиби : другие произведения.

Канцлер Ги - "Гийом де Ногарэ"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Результат неуёмного воображения, которому ничего не сказало имя Гийома де Ногарэ. Вдохновением послужила песня, но увело в другую степь. Было дело в условное средневековье: каменные замки, хмурые крестьяне, рыцари, кони, феодалы и феоды, король, наверное, куда без короля, ну и, конечно, в подчинении у короля красивая пирамида из армии, инквизиции, светой церкови и всего такого подобного.
  Было дело в условное средневековье: каменные замки, хмурые крестьяне, рыцари, кони, феодалы и феоды, король, наверное, куда без короля, ну и, конечно, в подчинении у короля красивая пирамида из армии, инквизиции, светой церкови и всего такого подобного. В условном, опять же, подчинении, ну да как это обычно в условном средневековье водится.
  Жила-была ещё там женщина, одна среди тысяч и тысяч других женщин, обычная лицом, не страшная, не аристократически такая уж вся из себя красивая, рыжая, пожалуй, обычная такая женщина, неглупая, весёлая, надёжная такая, хорошая, в общем, женщина.
  Жил-был у неё любовник, видимо. Не муж, наверное, любовник, уж не знаю почему, мне это так грезится.
  И кому-то женщина эта не понравилась. Может, слишком неглупая была, может, слишком слушали её соседи, слишком она языком о чём-нибудь ненужном рассуждала. Может, в юность её узнала чей-то секрет, может, семья её когда-то местному графо-барону прижитую на стороне дочь припрятать помогла, может, ещё что, в принципе, почти безобидное, но вот в конкретных тех обстоятельствах для конкретного той местности владельца... аль даже выше для кого-нибудь, кто знает, в общем, случилось так, что женщина наша слишком большое место стала занимать в мыслях кого-то важного.
  И жил-был судья.
  
  
  
  Я приехал в замок усталый и в плохом настроении. Подбежавшие слуги приняли у меня поводья, мигом увели коня в стойло, меня же, так же проворно, провели в отведённые мне покои.
  - Мессир изволит отдыхать? - спросил полуутвердительно слуга на пороге, готовясь толкнуть толстую дубовую дверь и оставить меня в одиночестве.
  - Да. Немного. Потом покажите мне ваших дельцов.
  - Вы желаете видеть пойманных преступников?
  - Да.
  
  В клетке она была одна. Едва посмотрела на нас, когда мой провожатый поднёс факел к решётке. Она показалась мне безобразной и почти старухой, лет сорока или пятидесяти. Но волосы её не были седыми - грязные, косматые, тусклые - они были рыжими.
  Ведьма, значит.
  Я подавил вздох.
  Глаза у неё, без сомнения, тоже зелёные. Скорее всего, левша. Незамужняя и, скорее всего, достаточно неглупая, чтобы кому-то не понравиться.
  - Идём, - сказал я слуге, и он послушно пошёл вперёд, освещая мне путь.
  На клетку я больше не смотрел.
  
  Судьи инкцизиции - особая каста. Мы не подчиняемся ни армии, ни церкви. Мы подчиняемся только своим старшим, как и они - лишь своим, и так до самого верха, до Первого Инквизитора, который подчиняется самому королю... или, может быть, король подчиняется Первому Инквизитору... но об этом не принято говорить и почти не принято думать.
  Как бы то ни было, судьи инквизиции - особая каста.
  Нас не берут в армию, как хорошо бы мы ни владели оружием. Мы отлучены от церкви, и ни один священник не имеет права отпустить нам грехи.
  Мы не казним и не убиваем. Не прощаем, не исповедуем. Мы только выносим решение. Только выносим решение... Или озвучиваем решение, если оно уже принято Первым Инквизитором.
  
  В день суда моросил дождь. Преступников вывели на центральную площадь, вокруг собрался народ - немного, самые бездельники, голоногая ребятня да родственники или товарищи моих сегодняшних клиентов. Суд - событие незрелищное, гораздо интереснее казнь, которая произойдёт потом. Впрочем, до неё я не стану задерживаться: моя работа закончится сегодня, под этой завесью мелкого назойливого дождя.
  Ведьму вывели ко мне последней. Я посмотрел на бумаги, и без того уже до мелочей изученные.
  Прокляла дочь барона. Насылала мор и град. Уводила, чаровала, ворожила. Приносила в жертву младенцев.
  Слишком много преступлений на одну деревенскую бабу.
  Хотя, конечно, не в этом дело. Не в списке преступлений - пусть бы ей хоть полёты по ночам приписали, или шабаши по субботам - пусть даже она чиста и невинна, как графская дочь перед свадьбой...
  Всё о судьбе этой женщины говорил незаметный вензель в верхнем правом углу листа с обвинением. Маленький значок, похожий на неряшливый росчерк пера. Тайный язык нашей канцелярии: "Смертная казнь".
  Вот и всё преступление. Проклятия да ворожба - это для необразованных крестьян, для охочих до страшных россказней зевак.
  Для меня важно одно. Эта женщина осуждена, и моё дело - исполнить волю инквизиции.
  Я поднял глаза.
  Она стояла под дождём, стояла самостоятельно, стражники по обеим сторонам от неё нацелили копья, но она не озиралась по сторонам, смотрела прямо на меня.
  Концы вымокших рыжих волос казались почти чёрными. Глаза - из-за огромных зрачков - были чёрными тоже.
  Она смотрела на меня.
  С упорством, с каким-то исступлённым огнём в исхудавшем лице.
  Смотрела, как будто чего-то требовала.
  Я молчал.
  Она была боса, на ногах цепи. Пальцы утопали в размокшей земле, но она стояла крепко, словно вцепившись ступнями в землю.
  - Господин судья, - хриплый её голос разнёсся по площади. Зрители зашептались.
  - Не разговаривать! - ещё один стражник, на этот раз с мечом на поясе, подскочил к ней и ударил по лицу.
  Подбородок женщины мотнулся в сторону, она сплюнула что-то в чёрно-коричневую грязь. Медленно выпрямилась вновь.
  - Оставь её, - громко сказал я. И ей: - Говори.
  Народ на площади снова всколыхнулся. Стражник буркнул извинение и убрался с глаз.
  - Господин... судья. Я не делала... того, в чём меня обвиняют. Никого не убивала. Не проклинала. Не уводила.
  Я опустил взгляд в бумаги.
  - Господин судья.
  Выдержав паузу, я снова поднял глаза.
  Она смотрела на меня сумасшедшим взглядом, истинно ведьминским, пронизывающим, высасывающим душу взглядом. Она смотрела на меня, смотрела внутрь меня.
  Дождь барабанил по рыжей нечёсаной копне, по острым ключицам, дождь смачивал её серое рубище, очерчивал тело, в котором не было ничего привлекательного, стекал по тощей груди, по животу, по ногам, закручивался в ручейки и утекал между её глубоко впившимися в землю пальцами.
  - Молчи.
  Мы не священники и не воины, мы не палачи и не следователи. Мы инквизиторы... мы всего лишь исполнители.
  
  Ночью я вышел из отведённой мне комнаты. Вытащил незажжённый факел из стояка на стене коридора, пошёл, стараясь не стучать каблуками. У входа в подземелье кивнул страже, позволил им дать мне огня и открыть ворота; отказался от сопровождения.
  Она спала. Или просто лежала, отвернувшись к стене, поджав ноги к груди, спрятав лицо.
  - Ведьма... - сказал я негромко.
  Прошло несколько мгновений, прежде чем она пошевелилась. Оперлась одной рукой о пол, неверным движением села. Взглянула в мою сторону.
  Я не шевелился.
  - Господин... судья, - сказала она медленно.
  Я не отвечал, но она, словно не нуждаясь в ответе, привстала, подползла к решётке, села, прижавшись к ней всем телом, уставив в меня свои исступлённые глаза.
  - Выпусти меня, господин судья.
  Я вставил факел в железное кольцо на стене. Неторопливо опустился на грязный пол, присел на корточки рядом с решёткой. Посмотрел в чёрные глаза.
  - Выпусти... - повторила она без интонации.
  Руки её, с длинными пальцами, с утолщенными костяшками, держались за прутья решётки. Я посмотрел на эти пальцы внимательно: они принадлежали совсем молодой ещё девушке, может, лет восемнадцати или двадцати.
  Лицо у неё тоже было молодое. Грязное, усталое, с кровоподтёками, но не такое старое, как показалось мне на первый взгляд.
  Ведьма тихо усмехнулась.
  Этот звук был так неуместен во мраке подземной темницы, что я, изумлённый, снова уставился ей в глаза.
  - Я поняла, - прошептала женщина. - Всё знаю. Хорошо, ты убей меня. Убей меня, только его выпусти.
  Я вспомнил о парне, которого поймали вместе с ней и которого ждал тот же приговор. Пособник ведьмы, соучастник преступлений, еретик. Молодой совсем парень, пухлогубый, с младенческим взглядом, долговязый, холёный - даже в цепях, под надзором стражи.
  Здесь его не было, его камера располагалась выше, среди прочей швали невысокого происхождения и пустяшных прегрешений. Это она, ведьма, сидела в подземелье, за десятком запоров.
  - Он должен жить, ему рано ещё умирать, - приникнув лицом к решётке, ловя мои глаза, лихорадочно шептала ведьма. - Тебе сказали, что я его соблазнила, ну так это правда, соблазнила я, я и виновна, а он ни в чём не виноват.
  Шёпот её отдавался у меня в висках.
  - Верь мне, господин судья...
  Чёрные исступлённые глаза.
  Зачём такой женщине такие глаза...
  - Отпусти его, господин судья. Я тебе всё что хочешь наворожу. Жену-красавицу, детки твои все будут умные, все красивые, все славно судьбу сложат. Только отпусти его.
  Я молчал.
  Она замолчала тоже.
  Факел трещал над нами, дрожал неверным огнём, бросал тени на лицо ведьмы, заставлял её глаза блестеть.
  Я молчал. Кадык на тощей шее ведьмы нервно дёрнулся.
  - Отпусти его! - крикнула она. - Отпусти, слышишь?! Слышишь, отпусти!
  Эхо металось по коридору. Я смотрел в чёрные глаза.
  - А не отпустишь - прокляну! Прокляну тебя и всё твое последие! Ведьма я, ведьма, за то и поймана, за то и на костёр взойду!
  Она ощерила зубы. Левый передний зуб рядом с клыком был сломан, открывая безобразную дырку.
  - Ведьм не бывает, - я поднялся и вздохнул. Тупая боль куснула уставшие колени. - Ведьм не бывает, и я не верю в колдовство.
  Она усмехнулась сухим каким-то смехом. Усмехнулась и потом расхохоталась - тоже сухо и в то же время громко, раскатисто, по-вороньи хрипло. Я взял факел и повернулся, чтобы идти.
  - Ведьм не бывает, господин судья! - крикнула она мне вслед. - Ведьм не бывает, не бывает колдовства, господин судья! Достанет мне сил, и я сама тебе об этом расскажу! Спи спокойно, господин судья! Спи спокойно до последней грозы!
  Каркающий смех её провожал меня до самого выхода.
  
  Той ночью я лёг спать позже обычного. Долго сидел без движения за деревянным столом в своей комнате, наблюдая, как тает толстая кособокая свеча. Думал... Или не думал вовсе, просто сидел, а восковые капли, прозрачные, как вода, стекали по бокам свечи и застывали светло-жёлтыми ручейками.
  Немало было осуждённых в моей практике, хватало и тех, кто кричал угрозы, кто проклинал, и были среди них даже исступлённые тощие женщины со всклокоченными волосами, ведьмы, гадалки, цыганки, шлюхи. Были те, кто искренне верил в свою дарованную, сатаной ли, богом ли, колдовскую силу. Все они при этом хотели одного: поймать слабину и добраться до мягкого, до живого. Но живое у нас давно выскоблено, нет ни слабостей, ни чрезмерных желаний. Только глупые осуждённые, не зная этого, всё кричат и кричат свои напрасные проклятия.
  Она ничем не отличалась от прочих.
  Ничем... Только пламя металось на кончике свечи, словно спрашивая каждый раз: "Ты уверен? Ты уверен?".
  
  День казни был назначен на пятницу. Костер, как самое главное зрелище, приберегли напоследок. Посреди площади стоял невысокий деревянный эфашот, шест в его центре высился на полтора человеческих роста. Толпа взорвалась свистом и криками, когда вывели двух главных виновников, провели меж двумя рядами стражи, заставили подняться по трёхступенчатой лесенке.
  Я не знал, почему остался.
  Почему не уехал ещё вчера, когда все мои дела здесь были окончены. Почему сегодня, накинув на брови капюшон, согнув плечи, чтобы спрятать рост, прислонился к столбу одной из торговых палаток. Почему, не отводя глаз, так упорно, так настойчиво следил за каждым движением осуждённой.
  Она встала у шеста прямо, вскинула голову, отбрасывая пряди с лица. Расправила плечи, словно ни во грош не ставя молчаливое нетерпение публики.
  Я рассматривал её лицо, впервые увидев при ясном дне. Впавшие щёки, тяжёлые складки, пролёгшие вниз от крыльев носа. Тонкий острый нос, опять же тонкие, сжатые в линию губы. Огромные глаза. Чёрные, блестящие, живые.
  Я вздрогнул.
  Ведьма смотрела на меня.
  Надвинув капюшон глубже, я отодвинулся в тень. Спрятался за столбом. Сердце глухо стучало о рёбра, большое, неугомонное.
  Глашатай зачитывал обвинение. Огласил список преступлений и назначенную казнь. Спрыгнул с помоста, уступая внимание публики палачу.
  Высокий крепкий мужчина в красном колпаке молча подошёл к эшафоту. Опустился на колени, что-то спросил у осужденных.
  Ведьма дёрнула головой. Уголок рта кривился книзу.
  Толпа единогласно вздохнула. В руке палача вспыхнул и взвился огонь - как фокус или магия. Опять же как фокус или магия, мгновенно пламя охватило просмоленный хворост. Общий стон из сотен глоток - уважение, почёт, восторг, ужас - взметнулся над околдованной площадью.
  - Господин судья! - крикнула женщина в сером рубище, прикрученная к высокому шесту верёвками. Крикнула словно не мне, крикнула вверх, будто обращаясь к всевышнему. - Не пожалел меня, господин судья! Мы увидим, кто был прав! Да будь ты проклят, господин судья! За всю твою жизнь, за всё, что делал, будешь проклят! За меня! За нас! За всех, кого отправил на костёр!
  Я стоял и слушал её слова, как слушал бы чужую песню. Я был прав, потому что она сгорала, но я стоял, и стояла толпа, очарованная, притихшая, и только ведьма кричала и хохотала, и в треске огня, в дыму и искрах, голос ведьмы превращался в визг и, вихрясь, уходил в яркое небо.
  
  
  Ну вот и все, конец игре,
  сгорают двое на костре,
  а я смотрю на них
  в надежде видеть истину
  Над плотью, что уже мертва,
  взлетают искрами слова
  но я же, право, никогда
  не верил в мистику
  
  Но казнь окончена, и вот,
  уходит с площади народ
  он завтра вновь себя вернёт
  к своим занятиям
  Да, это всё, но как мне быть,
  ни днём ни ночью не забыть,
  летит из пламени костра
  мне вслед проклятие
  
  Теперь оно всегда со мной,
  глаза твои и голос твой
  опять смущают мой покой,
  лишают разума
  В ночной тиши и в шуме дня
  со мною ненависть твоя
  Она преследует меня,
  тобой привязана
  И длится день, давая свет,
  но смерти матерный акцент
  теперь всё время слышу я,
  в любой мелодии
  
  И тонет в ужасе душа,
  и сухо крыльями шурша
  ко мне поджходит неспеша
  моя агония
  
  Таков уж, видно, жребий мой,
  нет сил смеяться над судьбой
  Я отлучённым был,
  и стал сегодня проклятым
  Тебя отправил я на смерть,
  чтоб самому в огне гореть,
  но я сгорать уже устал,
  глотая горький дым
  
  И ты зовёшь меня с собой,
  и я пойду на голос твой,
  меня убьёт всё то, во что
  совсем не верил я
  
  Пройдёт последняя гроза,
  я загляну в твои глаза,
  и мы увидим, кто был прав
  в своём посмертии
  
  Пройдёт последняя гроза,
  я загляну в твои глаза,
  и мы увидим, кто был прав в своём посмертии
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"