Знак зодиака Близнецы (Gemini) выделяется среди зодиакальных созвездий своей двойственностью и неоднозначностью, тая загадку для астрологов. Небесная сила наделила таких людей непрерывной борьбой сознания и поступков.
1.
Проснувшись однажды утром и спустив загорелые, стройные ноги на холодный пол - отопительный сезон еще не начался, а мать по-прежнему оставляла открой форточку, жарко ей видите ли спать было - Зойка вдруг отчетливо почувствовала, что что-то в ней не так. Какое-то странное покалывание в груди, не в грудной клетке, а именно в грудях, от сосков и дальше вглубь. Там шла какая-то своя жизнь, как-то тянуло и сжималось и что это такое было не понятно. А еще к боли в груди добавилась способность, различать малейшие запахи. Раньше она за собой такого не знала.
Еще через пару недель грудь перестала влезать в бюстгальтер, а от запахов начало мутить и пару раз даже вырвало. И тут все стало на свои места. Все стало ясно, как божий день.
Беременность!
Зойка не испугалась, не забеспокоилась общественным мнением на этот счет. Нет. Она страшно обрадовалась, даже к врачу не сразу пошла. Где-то в глубине себя она боялась, что визит в женскую консультацию превратит волшебство зарождения ЕЁ ребеночка в обыденность и все эти вопросы: живешь ли половой жизнью регулярно, когда последние месячные были, низ живота не тянет и подобная им физиология уничтожит, убьёт волшебство. Ещё она чуть-чуть боялась, что там может быть что-то не так как хотелось, а хотелось ей мальчика. Маленького, белобрысенького, голенастого. Эдакого Ваньку-Жукова-Филиппка. Она прямо видела его - в деревне у бабушки, в лучах вечернего марева, шлепающего по сухой пыли босыми пяточками с самодельной удочкой и литровой банкой с бечевкой, опоясанной у горлышка, в виде ручки. В банке плавно колышутся пара-тройка рыбёшек размером с его ладошку - коту ужин. Картина эта наполняла её изнутри и была такой светлой и яркой, что выбеливала, как то закатное солнце, и материнские незлобивые попреки и косые соседские взгляды. А-а-а, плевать на всех. Главное он - её мальчик, её солнышко скоро будет с ней и навсегда, на всю жизнь. Не то, что его папаша - с легкого языка матери прозванный "мышиный жеребчик" - наскочил, поточил и соскочил. Правда, если честно, ей мужа-то и не хотелось, не нужен он ей был, а вот ребеночек - это совсем другое дело.
Так Зойка проходила в розовом предчувствии счастья ровно до середины беременности, а когда Ванька-Жуков-Филиппок зашевелился, то задергал ножками-ручками так неистово и как-то одновременно во все стороны, что она даже испугалась. "Никак Пеле там у меня сидит или Барышников свои прыжки семимильные отрабатывает" - ни того ни другого она в жизни своей не видала, но имена были на слуху и означали невероятную крепость ног. Так она шутила, придерживая живот обеими руками, как бы усмиряя разбушевавшегося младенчика.
Все перевернулось с ног на голову, когда в назначенный для очередного осмотра день Зойка пришла в свою, уже ставшую знакомой и не такой страшной, женскую консультацию. Удивилась, что вместо Веры Никитичны в её кабинете за столом врача сидела какая-то старая бабка с папиросой в зубах. Зойка заглянув и увидав такое даже ойкнула и решила, что ошиблась дверью, извинилась и собралась дверь закрыть, но бабка не поднимая головы и не выпуская папиросы пробурчала:
- Заходите, заходите. Вера в отпуске, я за нее.
"Наверное начальница, - подумалось Зойке, - кому ж еще как не начальству на приеме разрешат курить" и, не додумав думку, уже привычным движением взобралась на кресло, раскинула ноги.
"Начальница" таким же привычным жестом ткнула папиросу в чашку Петри, встала из-за стола, взяла в руки тазомер и деревянную трубку похожую на пионерский горн, только без ручки-загогули с развевающимся на ней вымпелом и быстро и профессионально обхватила холодным металлом тазомера Зойкин голый живот, приложилась трубкой в трех его (живота) местах, скомандовала: "Слезай" и спокойно вернулась за стол к своим записям.
- Ну, что, девочка моя, поздравляю - двойня у тебя.
- Какая такая двойня? - Зойка, как лежала в кресле - ноги в распорках, так и села в нем, - Откуда двойня? Это всего-то раз и было.
- Господи, твоя воля! - Вздохнула старуха, - Вот уж правда: ноги раздвигать мозги не нужны. Дело не хитрое - одного раза достаточно. Иди, детка, иди домой. Скажи матери пусть второй набор приданного собирает.
Вот так одной фразой, как в сказке про Спящую красавицу, злая ведьма испортила праздник. Её, Зойкин, златовласый мальчик, её Ванька-Жуков-Филиппок исчез, испарился из видений. Вместо света и тишины начали сниться страшные сны: то сиамские близнецы, сросшиеся спинами, то какие-то уродцы с двумя головами. Мать ей на ночь стала пустырник заваривать. С пустырником Зойка спала спокойнее и не только ночью, но и днем стала какая-то заторможенная - все у нее из рук валилось. Одним словом, конец беременности прошел безрадостно, да и роды чуть раньше срока случились.
*
Девчонки выпали из нее одна за другой, как две горошины из стручка. Да и размером они были чуть больше горошин. Два цыпленка по полтора килограмма каждый. Вместе они может быть и составили общий вес нормального младенца, но по отдельности... Они и впрямь были похожи на двух бройлеров - лапки, крылышки во все стороны, разинутые ротики и цветом тоже желтовато-голубые. Когда Зойка их увидела голеньких на оранжевой клеёнке родильного стола, она горько расплакалась. Как ни успокаивали её акушеры, как ни объясняла врач, что девочки здоровые, а желтизна это просто родовая желтуха и что через пару дней все пройдет и будут они розовенькие и веселенькие и составят её будущее материнское счастье и гордость. Зоя ничего не слышала, доводы не воспринимала и так и проплакала всю неделю пока в роддоме была.
Девочки и вправду быстро порозовели, набрали вес и их лапки-крылышки превратились в довольно симпатичные ручки-ножки, а еще через какое-то время опоясались перевязочками над коленочками и под локоточками. Эти детали роста в сочетании с темно-русыми кудряшками придали им вид купидончиков и смотреть на них было одно удовольствие. Зоя - девушка по натуре верная, хоть и отмечала прелесть девчушек, но не могла так просто распрощаться с мечтой о мальчике и потому дала им имена мальчишеские Санька и Валька.
2.
Считается, что близнецы (особенно однояйцовые) во многом это один человек. Один набор хромосом, одна наследственность и потому их как внешние так и психологические черты идентичны. Но... Это в теории, а в жизни нет правил без исключений и в истории Саньки и Вальки исключений было больше, чем этих самых правил. Внешне - да. Они были похожи как две капли воды и пока были крошками бабушка - Зойкина мать - повязала им на запястья разного цвета шелковые нитки, как щенкам одного помета. Позже пошли в ход разного цвета бантики и трусики, но девочки оказались смекалистыми и быстро поняли, что одёжками можно и меняться. Годам к пяти прорезались и другие черты характеров. Санька явно была мужичком. Она не любила банты и платья, была заводилой в играх, и часто подставляла более заторможенную и мечтательную Валентину под раздачу материнских пиздюлей, что приводило к еще большей вражде, крикам и даже дракам.
Одним словом, однояйцовые близнецы-херувимчики на деле оказались кошкой с собакой и у матери с бабкой только и были минуты покоя, когда те, вымытые и уложенные валетом в один на двоих диван, слегка побрыкавшись и попинав друг друга ногами, наконец-то засыпали.
К школе, надо отдать им должное, положение изменилось и их бесконечное состязание за само-идентичность, неожиданно перешло в солидарность. "Их много, но они все по отдельности, а нас двое и мы - одно целое" стало их девизом. Санька и Валька наконец-то поняли, что у них есть колоссальное преимущество перед остальными ребятами, а уж дурить учителей это, вообще, - Святое Дело. Началось все с того, что домашку стали делить пополам. Одна - русский, историю, географию; другая - арифметику, позже алгебру или физику. К доске выходила та, которая приготовилась к ответу. Учителя раскусили подвох и развели девочек по разным классам, тогда они начали грубить, хамить и прогуливать школу. Пришлось их снова объединить. Сёстры чувствовали свою двойную мощь и ... злоупотребляли. Даже отпетый хулиган и второгодник в каждом классе Толик Хуциев у которого, между прочим, брат сидел, даже он предпочитал с близнецами дел не иметь.
Бедная Зоя была постоянным гостем на всех педсоветах и кабинет директора знала, как свои пять пальцев, а вернувшись домой, не пыталась разбираться кто преступник, а кто только похож на него - навешивала обеим, причем за двоих - и за себя и за отсутствующего в их жизни отца. Подобные методы воспитания, естественно, не способствовали укреплению сестринской дружбы и отношения между ними строились не на принципах кровного единства и любви, а на холодном расчете. Взаимная выручка работала там, где это было выгодно сторонам, в остальном - жестокая независимость, граничащая с ненавистью.
*
Так, худо-бедно, дотянули до окончания школы, а потом три кита, на которых держался мир этой маленькой семьи - Зоя, её мать и близнецы - поплыли в разные стороны и все в корне изменилось.
Началось с бабушки. Она вдруг и очень внезапно умерла. Просто во сне. Ничто не предвещало. Легла вечером спать, а утром не проснулась. Убитая горем Зойка всё повторяла, как заведенная: "Вот она смерть, о которой только мечтать... Вот она...". Но, какие уж тут мечты о смерти, когда жизнь и без того не самая легкая подкладывает подлости одну за другой! Ей стало бесконечно одиноко без матери. Она одна-то никогда и не жила, а тут свалилось все одновременно: и девчонки в "трудном" возрасте, и без второго заработка (хоть и маленькая у матери пенсия была, а все же помощь в хозяйстве) и простое бабское одиночество - не с кем привычно вечером чаю попить. В горе и заботе о дне насущном она отпустила поводья упряжки, в которой до сих пор в паре с матерью держала девчонок. Школу закончили и слава Богу! Они же, ощутив слабину, с эгоизмом, так свойственным юности, каждая занялась по полной собой - любимой.
Санька восприняла свободу в прямом смысле: "жить будем, гулять будем, а смерть придет - помирать будем" и ушла в загулы. Причем серьезно. Уехала с какой-то ни то джаз, ни то с, так называемой, "вокально-инструментальной" банд-группой в гастроль по городам Сибири. Промоталась с ними месяца три. Поняла, что жизнь везде одинаковая и везде не сахар. Только названия городов меняются, а так, все то же: главная площадь перед горкомом обязательно украшена памятником Ильичу и голубыми елями, по соседству гостиницы одинаково безлики и обшарпаны (в приличных музыкантов и не селили), поезда грязны, народ простой и грубый. С тем и вернулась домой, а летом отнесла аттестат в педагогический техникум. Зоя беззлобно подшучивала: "С твоим, Санёк, жизненным опытом самое оно подрастающее поколение воспитывать. Многому научишь".
Валентина тоже попробовала загулы, но они ей, как говорится, "не зашли". Отвратительный запах табака и кислого болгарского вина из слюнявых подростковых ртов вызывали рвотные позывы. Их спешливые руки как крюки: не ласкали и не будили, а жадно и злобно хватали и жамкали её тело. Было душно и противно в их объятиях и эти первые пробы взрослой жизни ей совершенно не нравились.
Однажды, сбежав с какой-то очередной гулянки от особенно приставучего парня, она возвращалась под утро домой. Ни метро ни троллейбусы еще не ходили, но идти было не далеко - с Рождественского бульвара домой на Беговую. В рассветной тишине тихо прошелестела первая поливальная машина. Брызги воды превратили пыль вдоль бордюра в кофейного цвета бусинки, радужные бензиновые струи побежали к водостокам, унося с собой сигаретные бычки, обгоревшие спички, брошенные у остановок автобусные билетики и вдоль улицы разлился сладковатый запах влажного асфальта и мокрой зелени газонов. Она шла по мосту через железнодорожные пути Белорусского вокзала когда чуть впереди и сбоку послышался лошадиный цокот. Откуда-то из-за часового завода на пустынный проспект вышел наряд конной милиции и, покачивая в седлах полусонных всадников, лошади не спеша, но строем брели в сторону Беговой. "Наверное, на ипподром на тренировку идут", - подумала Валя.
И все это вместе сложилось в такую изумительную картину городского утра, просыпающейся жизни, игры теней и света, что придя домой Валя, стараясь не разбудить мать и сестру, тихо придвинула стремянку к антресоли над проходом в кухню. Там между коробкой с елочными украшениями и чемоданом с зимними вещами, убранными на лето, примостился сундучок с дедовым наследством. Наследство было невелико: старые очки в целлулоидном очечнике, какие-то пропуска, членские книжки, наградная грамота к выходу на пенсию. Пачка его писем бабушке в ташкентскую эвакуацию, а главное, фотоаппарат "Зоркий - 4". Он хранился в том же сундучке, но как бы отдельно. Плотно упакованный в кожаный футляр с крышкой, захлопывающейся на кнопочку и с ремешком для ношения его на шее или через плечо. Сбоку в отдельном и тоже кожаном футлярчике, был привешен экспонометр и все вместе, это сокровище, было еще раз завернуто в старый крепдешиновый платок.
Валя не знала ни деда, ни его фотографических экспериментов. Знала только, что черно-белая, явно, старая фотография над бабушкиной кроватью с видом каких-то разрушенных мостов была сделана им где-то в Европе на пороге окончания войны. Валентина искренне порадовалась тому, что мать, а скорее всего, бабушка убрала реликвию так далеко и что они с сестрой, их шаловливые ручонки, не добрались до неё.
Поспав немного и приняв душ, она отправилась в школу к своему бывшему учителю физики Лазарю Ильичу по прозвищу "Лазер". Лазер был главным хроникёром всех школьных событий и в коридоре рядом с кабинетом директора была привинчена доска, куда регулярно вывешивались фотографии, сделанные им. Лучше всего ему удавались репортажи со спортивных мероприятий. Валины любимые были момент прыжка Витьки Чеботарева через "коня" - ноги в воздухе почти в шпагате, волосы дыбом и рот разинут, как на картине Мунка "Крик", а вторая фотография - разрыв финишной ленты лыжной палкой, когда сам победитель еще в метре от неё, но все его тело и протянутая рука уже там - они уже выиграли забег. Кто победитель не понятно - лица не видно в клубах пара. Кстати, "лыжный чемпион" получил даже какую-то премию ни то на городском, ни то на региональном конкурсе художественной фотографии.
После радостных приветствий и дежурных восклицаний типа "Как же ты выросла, Валюша" и "Как ты похорошела - совсем невестой стала" перешли к основной части:
- Лазарь Ильич, я, собственно, зачем пришла. Научите меня фотографии. У меня и фотоаппарат есть. Вот, - и она вытащила из сумки дедово наследство.
Лазер спрятал улыбку.
- Ну что ж, для начала неплохо. Приходи после шестого урока. Я тебе покажу как все это устроено.
... И она пришла.
Если кто-то из читателей в этом месте злорадно закивал головой, мол: "знаем, знаем - через девять месяцев она родила, можно дальше не читать", тот глубоко заблуждается. Ничего подобного в отношениях Вали с бывшим учителем не произошло. Произошло то, что, возможно, в наш испорченный век и случается не часто, но случается иногда между юными девами и взрослыми мужчинами. Не все, знаете ли, педофилы. Встречаются еще и порядочные мужчины. Повторяю: иногда.
Валентине повезло - она обрела три-в-одном: Отца, Учителя и Друга. Да-да, именно так - с большой буквы. А он обрел то глубинное чувство, свойственное людям физического труда, крестьянина, например, который не просто пашет и сеет, но с любовью наблюдает рост и цветение саженцев; внимательно рассматривает и с радостью отмечает крепость и вкус плодов своего труда.
Они подружились, причем, на долгие годы. Она стала называть его по имени, но на "вы", а он, наоборот, перешел на братское "ты", и стал иронично звать её по имени-отчеству - Валентиной Федоровной.
3.
Валентина Федоровна
Она выиграла свой первый приз в две тысячи долларов и грант от дрезденской школы дизайна за серию фотографий рассветов. Деньги потратила на покупку новой профессиональной камеры, а визы, билеты и прочие дорожные расходы оплатил Лазарь.
И завертелось: год в Дрездене - успех на выставке курсовых работ - грант от академии кинематографии в Риме. Два года в Италии. Приз венецианского бьеннале - контракт с издательством в Австралии. Перед переездом в Австралию заехала повидаться с матерью и сестрой.
Зоя, увидев повзрослевшую, по западному одетую дочь в фетровой мужского фасона шляпе, в дорогом верблюжьем пальто под которым оказались струящаяся шелковая блузка и замшевая юбочка - в какой-то момент застеснялась простоты и убогости их давно не знавшей ремонта двушки, а Сашка, заметив это смятение в глазах матери, вдруг обозлилась на сестру за материнское унижение.
- Знаешь, Валёк, ты совсем берега потеряла. Мотаешься где-то там ... Мы с матерью едва успеваем тебя отслеживать, а потом заявляешься не пойми кто ...То ли родственница, то ли сотрудник Красного Креста с гуманитарной помощью ...
- А надо было в школе географию учить, тогда б тебе стало ясно, что я, как ты выразилась, "мотаюсь" ближе, чем ты в свои времена освоения Сибири. Тогда тебя не волновали наши с матерью чувства, - парировала Валентина, подмигнув матери и продолжая выгружать из сумки итальянские копчености, сыры и шоколад.
Мать крутила в руках шмат ветчины в вакуумной упаковке с ярой картинкой улыбающейся хрюшки, нюхала его и прикидывала удобно ли попросить Валентину не есть эту ветчину сейчас, а оставить на Новый год, хотя до него еще и далеко.
На дворе конец сентября.
Бутылка Чинзано растопила лед отчуждения и сестры расстались почти подругами, тем более, что Валентина сообразила, что едет она из осени в австралийскую весну и теплые вещи ей там не понадобятся, как минимум, следующие полгода. Она с радостью облегчила свой чемодан и вывалила купленные недавно в Милане свитера, мохеровые шарфы и шапки на тот самый диван, где они с Сашкой всё детство засыпая брыкались из последних сил. Сверху кучи легло пальто из верблюжьей шерсти.
- Ой, Валечка, а сама-то ты что носить-то будешь, - Зоя даже слезу пустила, видя такую щедрость дочери.
- Я, мам, в лето еду. Да и овец там больше чем людей.
- Ага. Шерстяных кофт и рейтуз, как грязи, - вставила свое слово Александра.
*
Александра Федоровна
Сашка тоже зажила своей жизнью. Закончила училище, получила диплом педагога-воспитателя детского дошкольного учреждения. Вроде бы и искала работу, но как-то без энтузиазма - кому охота за копейки работать. Кругом такая дороговизна, а зарплаты, как были совковые - так и оставались. Возникали, правда, первые кооперативы, а вместе с ними и даже частные школы и детские сады, но без блата и опыта работы туда было не попасть. Хорошо б, конечно, что-нибудь свое создать, но на это какие ж деньжищи надо иметь! Где их взять? Может на периферии подешевле будет?
Начало девяностых ХХ века было странное время. Земля, как бы, сдвинулась со своей оси и все полетело, поехало и побежало в самых разных направлениях. Кого-то вихрь центробежной силы понес как Валентину - по касательной и разбросал по всему миру, а кого-то, наоборот, подхватила центростремительная и засосала в глубь страны. Все как-то одновременно сдвинулись с насиженных мест. Кто страну менял, кто квартиру, кто город.
Тур с музыкантами навсегда отвадил Сашу от просторов Сибири, но был еще не освоен юг... Да и слухи о жизни сестры на берегу океана не давали Сашке покоя. Как набегающий на берег прибой шелестит и баюкает, так и её мысли, с равномерностью морских волн подгоняли её к идее переезда. Пусть не к океану, как Валентина, но к Черному морю, например. Крым, правда оказался заграницей, но был еще Азов и Краснодарское побережье от Анапы до Сочи.
- А чё? Воспитатели детских садов везде нужны. - Приводила она довод в разговорах с матерью. - Чё? Вальке можно, а мне, чё, нельзя, что ли?
- Да что ты расЧЁкалась-то? - возмущалась Зоя, - Хочешь ехать - ехай. Я тебя не держу. Мне только лучше. Покой хоть обрету. Сама себе хозяйкой стану. Может еще и замуж выйду. Без вас-то без спиногрызов. Вы ж всех моих ухажеров разгоняли. Как услышат, что у меня двойня, так и бежали, как швед из-под Полтавы.
- Давай-давай, мать. Ветер тебе попутный в спину. С нами тебе плохо было, попробуй каково это с мужиком. Вон, Валька-то от богатого и иностранного и то сбежала, а ты тут попробуй свой давно переспелый передóк пристроить, охотников, поди - тьма.
- Валька потому и сбежала, что он иностранец был. Кенгуру - одно слово. Что он про нашу русскую душу знает-понимает? И на возраст мой не кивай - мне и сорока еще нету. Мне мужики, между прочим, еще вдогонку присвистывают.
- Давай-давай, мать, бери себе свистуна.
Так мать с дочкой беззлобно переругивались, как правило, за вечерним чаем, как бы подводя итого пошедшему дню.
*
Александра не зря учила в школе арифметику с физикой за двоих. Она правильно просчитала и составила алгоритм устройства совей судьбы. Ни на какие гранты и меценатов ей, в отличии от сестры, рассчитывать не приходилось.
Через брачное агентство познакомилась с новоиспечённым бизнесменом средней руки - владельцем мелкой судоремонтной артели в Сочи. Для начала - сойдет. Было бы где зацепиться.
- Мам, мне на первое время деньги нужнее вещей будут. Я продам это Валькино пальто и пару свитеров. Там же климат теплый, наверное и не понадобятся, а чего добру пропадать.
Она стояла у раскрытого гардероба, по одной вынимая вешалки. Встряхивала их, прикладывала под подбородок, смотрелась в зеркало дверцы и либо возвращала в сумерек шкафа, либо кидала в сторону чемодана.
- Делай как знаешь. Только я все равно не пойму. Ну как же так... Ты же его совершенно не знаешь. Может он урод. Может он чужую фотографию прислал. А еще, может он Синяя Борода и у него уже и без тебя семь жен и семнадцать детей. Куда тебя черт несет? Одна умчалась, теперь другая намылилась ..., - она начинала тихо плакать, - Что за жизнь! За что мне это!
Возможно от нелегкой жизни, а возможно и от многолетнего полового одиночества и гормонального сбоя у Зои начал портиться характер - она стала не в меру плаксива. Чуть что - глаза на мокром месте.
- Мам, ну я ж не Валька, не на другой конец земли еду. Ну, не срастётся - вернусь, а срастётся так я тебя еще к себе заберу - к морю, к фруктам и теплу. Найдем тебе там какого-нибудь морячка в отставке. Будешь ты у нас морячкой. Как в песенке поется: "Ты морячка - я моряк" ... Как там дальше?
- "Ты рыбачка - я рыбак. Ты на суше - я на море...", - подпевала Зоя, обняв себя за плечи, - в целом что-то, как-то так... Не помню дальше, но очень приставучая песенка. Теперь дня на три прицепилась...Жалко Вали нет с нами.
Зоя тихо улыбалась и всхлипывала, отирая слезы ладонями.
*
Валентина Федоровна
Первый брак с хозяином галереи в Сиднее оказался неудачным. У Джона - коренного австралийца - бабушка была русской, он даже знал по-русски с полдюжины слов, но произносил их с таким чудовищным акцентом, что узнать их было почти невозможно. Решение жениться на Валентине он принял по двум причинам. Первой причиной стало тщеславие. В кругу его друзей ни у кого русской жены не было. Были американки, китаянки, у одного даже черная как эбонит красотка - эфиопская модель, а русской ни у кого. Джон любил чтобы у него было всё не как у всех. И дом, и машина, и жена. Второй причиной оказалась сентиментальность. Ему захотелось восстановить корни. Захотелось что бы дети знали русский как родной, что б жена им сказки Пушкина читала и все такое.
Валентина же - хоть уже и под тридцатник - а все еще не готова была к "одомашниванию" и не смотря на то, что жизнь с Джоном обещала быть сытой и беззаботной, она предпочла фриланс семейному уюту. И все бы хорошо: ну, сошлись, потом разошлись; не первые и не последние, но Джон оказался крепким орешком. Он воспринял уход Валентины как личное оскорбление за которым должна была следовать, если не кровная месть, то жестокая вендетта. Поставить строптивую на колени и вернуть её в свой большой, но слишком навороченный модным дизайнером дом, стало не просто задачей, а идеей "фикс". Для этого он поднял все свои связи и лишил Валентину всех видов заработка. Он даже заплатил неустойку издательству, которое готовило выпуск альбома-путеводителя по Италии с её фотографиями фресок малоизвестных церквей в Тоскане и Ломбардии. Договор с австралийским отделением журнала "Вог" на съемку зимней коллекции тоже, совершенно неожиданно для Валентины, был аннулирован. Ни в Сиднее, ни в Канберре или Мельбурне для неё не находилось работы.
Вот дурак-то! Ну, точно - кенгуру! Если бы он так не злобствовал, она, возможно, и вернулась бы и попробовала найти компромисс - слава богу, опыт жизни с сестрой-близняшкой, где каждый шаг это компромисс, у нее был. Но, вот так тупо и жестко прессовать! Ну уж - нет! Она себя не на помойке нашла. Пошел в жопу!
Валентина попробовала себя в фотографии еды и свадеб, но это был не её уровень. Ей стало скучно.
Выходов было три:
1. Вернуться домой в уже новую страну Россию и начать все сначала;
2. Наскрести на билет и на жизнь хотя бы на первое время в Европе, где про неё за пять лет австралийской само-ссылки все уже успели забыть и надо будет опять начинать все сначала. Получится ли? Вот в чем вопрос;
3. "Забить" на карьеру фотографа и заняться чем-то совсем другим, то есть: Начать Все с Начала.
Первые два варианта были пройдены и уже знакомы, а Австралию она еще и не начала осваивать - стоило попробовать.
*
Александра Федоровна
"Кот в мешке" - так Зоя прозвала жениха, просватанного Александре заботливыми свахами из агентства "Одиночеству.net".
Ну это ж надо быть такой полоумной дурой, что б сорваться и поехать бог весть куда по одной фотографии и короткой биографии: родился - учился - закончил - отслужил - ходил в море механиком - женат не был - детей нет. Слава Богу, хоть последний пункт внушает утешение и надежду, что не совсем безмозглый, а так... Мало у неё материнское сердце по одной дочери болит, так теперь еще и другая одной ногой ... Почти, вляпалась.
Но зря будущая теща волновалась. Константин, а если ласково - Костик, Котик (вот тебе и "котик в мешке"), оказался на удивление симпатичным мужичком. Бывают же такие, и как ни странно, именно в глубинке. Без фанаберии, без чванства - простой, работящий и открытый. Хозяин, а орудовал сварочным аппаратом наравне с простыми работягами. Не гнушался ни малярными ни слесарными работами руки запачкать, а уж в моторах разбирался - на слух. Многое делал сам и не потому что не доверял, а потому что любил работу. Не зять, а мечта. И домик у него от родителей был, да еще и с палисадником. И цвели в том палисаднике золотые шары и подсолнухи, а веранду укутывал виноград. Правда одичавший и невкусный, но красивый и прохладу создавал над столом, покрытым клетчатой клеёнкой. Всё симпатично, но без уюта, без женской руки.
Александра, как увидела это хозяйство, сразу раздумала чужим детям сопли вытирать. Решила сначала уют в доме навести, своих парочку родить, а уж потом, когда им в садик идти, устроиться на работу - и за своими приглядишь, что б чужие не обижали, так тебе еще зарплату за это в конце месяца дадут.
- Саш, а вот смотрю я на тебя и думаю: "А может так и надо?"
Зоя, накинув на плечи подарок Валентины - широкий шарф из ангоры, сидела на веранде, подставляя лицо под ласковые лучи весеннего солнца. Когда она уезжала, в Москве еще лежал снег и вид из окна поезда напоминал кору березы, содранную с деревьев и разложенную по земле - сплошная череда пятен грязно-белого снега и жухлых, бурых прогалин. У горизонта эта скучная палитра превращалась в одно желто-серое марево, которое без видимой границы сливалось с низким мартовским небом таким же серым, цвета свинца. Только на следующий день, когда ехали уже по Малороссии вокруг, как лоскутное одеяло, застелились квадраты полей всех оттенков зеленого и чем дальше на юг продвигался поезд, тем зелень становилась все гуще и гуще. Здесь же, у моря краски становились и ярче, все разнообразнее. Уже зацветали магнолии и мимозовое дерево у калитки к Сашкиному дому стояло всё в желтом пуху - за гроздями цветов не было видно листвы.
- Знаешь, мам, я вот тоже так думаю. Я раньше этого не понимала, как это у нас в старину было, да и теперь у многих народов - у индусов, например, - браки по сговору. Без любви и страсти. А ведь страстная любовь и семья - это две отдельные истории. Мне с Котиком может и не так сладко в постели, как было с другими моими "любовями" ... Ну, ты понимаешь? Ну, до него, - она на минуту задумалась, прилично ли с матерью так откровенно говорить, но потом решила, что разговор этот не дочко-материнский, а просто между двух взрослых баб идет и потому продолжала:
- Но ведь там кроме этой "сладости" больше ничего и не было. Наоборот - от страстей от этих вечные скандалы, ревности да мордобой... А здесь у нас всё, может казаться, что по расчету, а с другой стороны - что плохого? Вместе рассчитывать, планировать? Обязанности, опять же у нас четко поделены - он в дом приносит, а я дом обихаживаю. Он свою работу хорошо делает, а я свою. И никаких промеж нас ни ревностей ни обид неземных.
- Ох, доченька, все ты правильно говоришь. Какие же вы у меня разные получились. У меня раньше все больше за тебя сердце болело, а за Валюху я спокойная была, а теперь вот, наоборот - как она там за тридевять земель? Ты ж её знаешь. Никогда не пожалуется, ни поплачется, а ведь трудно ей там одной.
- Мам, ну что ты за неё сердце себе рвешь?
- Ну, как же не болеть материнскому сердцу? От Джона ушла, Пока принца искала с каким-то Алексом сошлась. Телом сошлась, а характером нет. Опять куда-то уехала. В тьму-таракань австралийскую. Ни дома, ни денег толком нет, - и опять глаза предательски заблестели и Зоина рука потянулась к карману за салфеточкой. Вместе с пачкой бумажных платочков из кармана выпал сложенный вдвое конверт. Александра наклонилась, подобрала его, протянула матери. Зоя закивала головой:
- Нет, нет, это от Валентины. Я тебе привезла. Почитай.
- Что там может быть нового, чего мы про нее - про бестолочь эту, не знаем.
- Ну, особо ничего, но все ж не чужой она тебе человек. Одна кровь, как ни как. И не только кровь, но и яйцеклетка, - Зоя пыталась пошутить.
- Ага, вот именно, что клетка. Сколько лет мы с ней тот чертов диван делили. Ненавижу. И его, в частности, и ту жизнь - вообще.
Она откинулась в старом кресле. Для дома оно было уже слишком старо, а для веранды самое оно - удобное, ещё крепкое, даром, что котом ободранное. Александра все собиралась обивку сменить, да руки никак не доходили. Посмотрела по сторонам. Вздохнула полной грудью.
- Хорошо у нас здесь. Просторно, - и шумно втянув носом густой морской воздух, развернула листок линованной бумаги, начала вслух читать.
Дорогая мамочка!
Извини, давно я тебе не писала, но столько всего навалилось, что счет времени потеряла. У меня теперь новая жизнь и новые заботы. Я тебе уже писала, что, кажется, встретила наконец-то своего человека. Правильно Бог говорит, нельзя предаваться унынью, надо верить и ждать, когда он сам или Судьба, ведомая его рукой, приведет тебя в нужное место к нужному человеку. Поставит вас с ним лицом к лицу и тогда все сложится и жизнь твоя потечет в том русле, что тебе предначертано. Вот и со мной это чудо случилось.
Ты же знаешь, последние годы я жила, как цыганка. Переезжала с места на место и нигде, а главное, ни к кому мое сердце не прикипало. Австралия - прекрасная страна и люди здесь очень самобытные - даром, что потомки каторжников и сосланных преступников - они как дети, открытые и простосердечные. Вот с одним из таких меня Судьба и свела. Зовут его Питер, он сильно старше меня - ему уже пятьдесят и жизнь за плечами непростая. Был женат, двое сыновей, но они с ним не дружат. Бывшая - не умная женщина - настроила их против отца. Он бывший полицейский, но разочаровался в службе и решил, что преступников надо не ловить и исправлять, а растить людей с самого начала в вере в Добро и в Закон. Он ушел из полиции, окончил ихнюю духовную семинарию и теперь у него церковь и приход в небольшом городке, скорее поселок. При церкви ему полагается домик и теперь я с ним в нем живу и помогаю с церковными делами. У нас небольшое хозяйство - овцы, конечно же, как у всех, но они на дальних пастбищах и мы платим пастухам и стригальщикам (не знаю даже как это по-русски будет), но это отдельная профессия. Видела бы ты, а главное слышала бы, как они работают. Овцу обривают буквально за минуту-две. Хватают за рожки, переворачивают на спинку и пока очумевшая животина потерявшая ориентир орет благим матом, shearer раз-раз и сбривает с неё шерсть под самую кожу. Я сначала, когда увидела все это страшно перепугалась, а теперь привыкла. Мое дело расплатиться со стригалями, взвесить шерсть с наших овец и отвезти её в переработку на пряжу. Это, как правило, далеко. Уезжаю на несколько дней.
Еще у нас шесть альпаков (это такая разновидность ламы) и у них тоже замечательная шерсть - лучше овечьей. Настоящее золотое руно. Еще у нас есть кролики и куры, но главное - приход. Питер очень основательно готовится к воскресным проповедям, а моя забота воскресная школа. Подвал церкви переоборудован под большую гостиную и кухню. Там дьякон и его жена занимаются с детьми, рассказывают им истории из Библии, картинки рисуют пока их родители слушают мессу, а я пеку печенье и делаю домашний лимонад для общения прихожан после службы.
Мамочка, дорогая, конечно с таким хозяйством далеко и надолго не уедешь, так что я и не знаю, когда смогу приехать, да и дорога недешёвая, но очень надеюсь, что после сдачи шерсти летом (у вас как раз зима наступит) может быть нам удастся наскрести тебе на билет и ты сама к нам прилетишь. А пока прилагаю фотографии. Там дом, вид на церковь, Питер читает проповедь (это я по-тихому щелкнула - он не разрешает в церкви фотографировать, но я сказала, что это для тебя), еще я у нашей машины и с соседскими детьми. Может Бог даст и свои будут.
Обнимаю тебя.
Целую.
Ты моя родная и очень-очень любимая.
P.S. Передавай привет Сашке. Я ей тоже как-нибудь напишу.
P.P.S. Я ей на свадьбу деньги послала. Получила ли? Она мне так и не ответила.
Питер тоже шлет свою любовь и благословение.
;-)) ;-)) ;-))
- Да-а-а, мамуля, - Александра закончила чтение, сложила листок по местам сгиба, убрала в конверт и вернула матери, - и как же это мы все эти годы без иноверного благословения жили?
- Почему "иноверного" - они же тоже христиане.
- Мам, ну какая там вера! Службу на лавочке сидеть, гимны петь и лимонадом с печеньками после закусывать. Смехота. И Валька наша ханжа и лицемерка. Из богемы да в попадьи-фермерши. Смешно даже.
- Да уж, - пути Господни нам не ведомы. Но мне как-то спокойней стало. Уж какой он там духовник - полицейский, не мне судить, а все-таки Валька не одна. Может и правда, еще и внуков понянчаю. Вы-то с Котиком когда меня порадуете?
- Нам не к спеху.
4.
Поездка Зои в Австралию не случилась. Пока одно, пока другое. Так и старость пришла, а вместе с нею и болячки посыпались, как из рога изобилия.
Поначалу Сашка еще приезжала в Москву за ней поухаживать, потом сиделку наняла. Самой сидеть-то тоже ведь не дело - там муж, дом, хозяйство - надолго оставлять нельзя. Не успеешь оглянуться, найдутся желающие "присмотреть".
В какой-то момент затишья болезней уговорила Александра мать переехать в Сочи. Московскую квартиру решили сдавать. Костик даже специально приезжал, небольшой ремонт сделал, рухлядь старую выбросил. Уж как Александра радовалась выносу их старого дивана. Квартиранты оказались хорошими. Молодая пара без детей. Оба с утра до вечера в офисах в компьютерах сидят, а выходные в своих, в домашних. Шуму от них никакого, соседи не жалуются и квартплата регулярно 25-го числа каждого месяца ложиться Зое на счет.
Зоя, правда, отдавала Александре половину той квартплаты и продукты, когда видела что-то вкусненькое, тоже из своих покупала - много ли ей старухе надо. Пока здоровье позволяло, она любила сесть в автобус - хорошо, остановка почти у дома была - и ехать не спеша и без пересадок прямо в центр Сочи, до морвокзала. Там и раньше всякие кафе и бары были, а в преддверье Олимпиады и подавно - поперли, как грибы после дождя. Зоя любила сесть на веранде одного из них с видом на порт и наблюдать за тем, как вдалеке, беззвучно плывут стрелы подъёмных кранов, а у ног и под столиками расхаживаю обнаглевшие чайки. Желтым глазом высматривают, когда ты отвлечешься, что б с шумом взлететь на стол и стащить с тарелки пончик или кусок пирожного. И тогда, сидя меж тарелок и чашек они становятся такими огромными, что размером своим перекрывают и портовые краны и пароходы на верфи.
"Слава Богу! По труду и отдых, - размышляла она, - и девочек вырастила и сама в тепле и благости остатки дней провожу, еще б болеть поменьше, но это уж как Бог отмерил..."
Бог же, по-видимому, решил, что одной легкой смерти на семью достаточно и быстренько, между дел, забрав у неё мать так заспешил дальше, что и не услышал Зойкиной мечты о легкой смерти.
*
Паркинсон прогрессировал злобно и быстро. Уже не только до автобуса не могла Зоя без помощи дойти, но и до туалета тоже. Болезнь обессилила её в считанные недели, так страшно и так неожиданно, что она и не поняла толком, как оказалась лежачей, под себя ходячей и абсолютно беспомощной.
Валентина, чем могла, помогала. Присылала деньги, но чаще посылки. Теплые красивы шарфы и пледы, жилеты и тапочки из овчины.
- Все-таки, Валька у нас редкостная дура, - приговаривала Александра, кормя мать супом. Вливала в приоткрытый рот теплую жидкость, а ту что не попала и текла по подбородку ловко подбирала той же ложкой и снова отправляла в щелочку-рот. - Ну, сама посуди! Снова прислала посылку со всяким барахлом. Что мне с ним делать? Опять же, пошлину надо платить, а носить кому? Продавать? Тоже самое. У меня что, время есть на базаре стоять? А барыгам отдать на продажу, так они ж полцены дают.
Зоя пыталась ответить, но слова путались в лапше и кусочках курицы.
- Не-не-не-до, - мычала она и делала умоляющие глаза
- Что "не-не"? Знаю, знаю, что ты хочешь сказать: "Не надо злиться на нее", а я и не злюсь. Я просто не понимаю, почему она там, своим кроликам вольеры чистит, а я здесь за тобой, её матерью, между прочим, судна ношу.
- За-зави-шь?
- Еще чего! Чему завидовать-то? На первый взгляд жизнь у неё, конечно, полегче нашей будет, но с другой, считай, всю жизнь на чужбине. Эта Австралия, как наша Сибирь - местом ссылки была, а Валька там уже третий десяток срок мотает. Даже за убийство у нас дают всего 25. И мало того, все еще и не по-нашему балаболят. Ты, мам, прикинь - в постели с мужиком по-английски говорить. У меня бы сразу вся охота отпала.
- По-з-ни, ей, - Зоя из всех сил старалась поддержать беседу.
-Еще, чего! Буду я на звонки деньги тратить! Раз у самой сердце не болит, как там мать с сестрой живут, да и живы ли еще, так и не надо. Не буду я к ней напрашиваться. Напоминать о себе.
*
И все-таки наступил день, когда пришлось посылать скорбную телеграмму сестре.
Как назло. День был ясный, ласковый. Санька планировала по-быстрому умыть, сменить памперс и покормить Зою завтраком, а потом она спать до обеда будет и можно смотаться с Костей на катере в море, рыбки поудить, проветрится. Она привычно распахнула дверь в комнату где лежала Зоя, заглянула и... сразу же от двери, еще не заходя поняла, что морская прогулка отменяется.
Валентина ответила коротко: "Вылетаю. Дорога долгая. Дождитесь".
Александра была очень недовольна. Чего ждать-то. Не по-христиански долго тело держать, тем более, что и диагноз был известен задолго до смерти и вскрытие не требовалось. Уж схоронить бы, поскорее.
Валентина прилетела только на третьи сутки. Как назло, юг континента накрыло метелью с пургой, до Сиднея самолеты не летали. Пришлось ехать в Мельбурн оттуда лететь через Дели. Там ждать пересадки 16 часов потом еще 8 до Москвы, а из Москвы уже в Сочи. Валентина приехала, как была: в тогда еще не вошедших в моду и потому выглядящих как тапки сапогах "Угги", вся замотанная в шарфы с меховыми варежками на резинке торчащими из рукавов дубленки. Пугало огородное. Одно слово - бомжиха с другого конца земли.
Первым делом, помылась. Пока Санька накрывала стол на той самой веранде под виноградом, зашла в спальню матери. На тумбочке рядом с кроватью лежал фотоальбом. Валентина стала листать его и удивилась: ни одной фотографии, где бы они обе Санька и Валька были бы вместе. Даже детские. Их совсем мало было. Парочка школьных и то, они там всем классом, но не вдвоем.
Раскрыла шкаф в поисках чистой легкой одежды. Там висели какие-то старые платья, пара блузок, в основном байковые и ситцевые домашние халаты. Это и не удивительно. Зоя последние годы из дома не выходила. Александра заглянула в комнату:
- Что? Инспекцию наводишь? Завещание ищешь или проверяешь, хорошо ли я мать одевала?
- Да нет, Санёк, зачем ты так? Просто ищу что надеть. Не сообразила сразу, что у вас тут лето. А где всё, что я маме присылала? Свитера, платья?
- Как где? Проданы. Ты б своими овечьими мозгами прикинула во сколько уход за лежачей обходится. Одни памперсы, не говоря уж о лекарствах. Не интересовалась? Тебе чеки показать?
- Нет, не надо. Я знаю. У меня Питер тоже болел...
-То Питер, а то Мать! Ты не сравнивай чужого мужика с родной кровью.
"Та-ак, подумала Валентина, теперь мы про родную кровь вспомнили", - но вслух ничего не сказала. Все и так понятно - сестра устала, в стрессе. Впереди еще похороны, поминки, девять дней, сорок...
- Валь, а давай ты не будешь здесь ждать до сороковин, - сестра, как прочитала её мысли.
- Что ж мне домой в Австралию лететь, потом возвращаться? А наследство? Наша квартира?
- Квартира? Наследство? Я помирать пока не собираюсь. Нет! Да и есть у меня уже наследник первой линии. Муж мой - Константин. Да, не дал нам Господь детей, но и без них есть кому унаследовать. Тебе тут ничего не полагается. Мама на меня все переписала. И книжки её сберегательные и квартиру.
Валька открыла было рот, но он как-то сам захлопнулся. Что тут скажешь. Санька продолжала наскакивать, как петушок на пришельца с чужого двора:
- А ты как, сестрёнка, думала? Ты думала по заграницам шастать, счастья заморского искать, а я тут буду тебе за мамой ходить и имущество беречь. Кофточки я, видите ли, продала! Ха! У тебя вон посмотрите сколько всего, - и она начала выхватывать из альбома фотографии одну за другой, - вот домик, вот церковь, вот "Это я у нашего автомобиля", вот мои курочки, вот мои овечки...
- Прекрати истерику, дура! - Как могла холодно ответила Валентина, - Я все поняла: ты просто мне завидуешь. Это очень тяжелое чувство, но оно как мамин Паркинсон - не лечится. Мне тебя от всей души жаль. Гуд бай!
*
Вечером того же дня, Валентина сидела на старой, такой знакомой и такой по-московски бестолковой, но ужасно уютной кухне в квартире Лазаря. Он совсем уже старик, сгорбленный и в очках с толстыми линзами, которые не только увеличивали ему картинку мира, но и миру являли лицо, где половина принадлежала глазам. Дужки очков оттопыривали и без того большие, по-стариковски косматые уши и был он похож на состарившегося Гурвинека - героя далекой чешской книжки для детей.
- Да, жалко, жалко Зою Михайловну, хорошая была женщина, - приговаривал он выставляя на стол незамысловатый стариковский ужин из сыра, маслин, яблока и апельсина, - давай помянем.
Откуда-то из глубины шкафчика-пенала возникла початая бутылка коньяку. Вале стало стыдно, что она приехала вот так, с пустыми руками. Завтра пойдет в обменник, поменяет деньги и забьет ему холодильник. Еще ему надо бы что-нибудь из одежды купить.
- Упокой её душу, грешную, - выпили не чокаясь, по телу разлилось тепло и ком в груди отпустило, а Лазарь уже наливал по второй.
- Ой, Лазарь, а не часто ли Вы наливаете?
- Давай, Валентина Федоровна еще и мою старушку-жену помянем да и закончим с мертвыми, - опрокинул он рюмку, потянулся за куском яблока, - Так что? Ты считаешь, что сестра твоя Александра Федоровна так не по-братски с тобой поступает из-за ревности и зависти.
- Ну, да. А как еще можно такое объяснить. У неё такое чувство справедливости.
- А ты ей рассказала, что муж твой тоже два года умирал от рака?
Она покачала головой.
- А то, что из-за ящура тебе пришлось всех овец забить? - продолжал он, загнув два пальца на левой руке, а правой с бутылкой тянулся к её рюмке.
- Нет, не стала я ей говорить ничего.
Они молча выпили.
- Церковь уже прислала нового батюшку?
-У нас он называется "пастор или викарий". Да уже прислали.
- И с попадьей?
Валентина улыбнулась и кивнула, - И "с попадьей".
-А ты где живешь?
- Пока мне разрешили остаться в подвале церкви. Там все есть. И хороший удобный диван и кухня. Надо искать куда перебираться, но так что бы альпаков с кроликами и курами было где расселить.
- Ты Александре об это всем рассказала?
- Зачем? Пусть продолжает завидовать.
Они, наконец-то, чокнулись.
Он по-отцовски погладил её по голове. Отметил седые проблески в когда-то темно-русых кудряшках и лапки морщин у глаз.
- Валентина Федоровна, ты ж тут у меня всё знаешь. Постели себе сама там в кабинете, а я пока на кухне приберусь. У тебя зубная щетка есть или тебе дать? У меня там новые в ванной в шкафчике на случай, если кто заночует. Вот только случай никак не происходит.
Он на минуту задумался чему-то своему, и продолжил:
- А то, смотри... Если без кроликов и кур, то можно и здесь. И диван и кухня тоже имеются.
***
љ Ольга Миддлетон. 2020 Октябрь. Ереван. 2-ая волна Ковид-19