Стук равномерный, щемящий. Не знаю, почему я не плакал, когда погиб Лешка. Почему не зарыдал, увидев выгоревшие деревни родной Брянщины в сорок третьем? Даже когда все кричали, бросая пилотки в побежденное небо Берлина - лишь улыбался.
"Мы взяли Берлин, а лейтенант Воробьев только лыбится, как дурак..."
Эх, батяня-комбат, как же глупо ты навернулся на разминировании брошенного фашистами склада. Мне тогда было особенно тошно. Всю войну прошагал, не прятался, вел вперед... А сейчас мучительно хотелось зарыдать, может, тот самый дым отечества? Глаза увлажнились, но слезы не текли, каплями застыли. Вздохнул, и все прошло. Как быстро они сохнут? Не задумывался.
А в черноте ночи все дышало родиной. И не так важно уже, что победил, важно, что вернулся с победой. Только досмотреть как луна отражается в речке, только дослушать вольный припев ветра. И не плакать, зачем оно? Что там, себя жалеть?!
Забрезжил рассвет. Заснул или просто потерялся в душном вагоне у окошка?
"Сегодня я не прячу слез, их просто нет уже", - мелькнуло, когда поезд подъезжал к городскому вокзалу. Но, увидев это море людей, живое, радостное - я не сдержался.