Кратов вернулся из душевой, продолжая насвистывать уже изрядно поднадоевшие, но безумно прилипчивые мотивчики "а ля крисмас". Брать с собой гаджеты на прогулку вряд ли стоило - можно разбить или потерять, а проверить входящие, пожалуй, надо и до, и после.
Пропущенных звонков не было: кому положено или хотелось, тот давно уже озвучил загодя натасканные из сети шаблонные пожелания в связи с наступившим Новым годом, и теперь каждый занят собой, семьями и отдыхом.
Почтовый сервер подмигивал конвертиком сообщения. Владислав решил, что это тоже заурядная поздравительная рассылка, и открыл лишь для того, чтобы "принять к сведению" и тут же отправить в корзину. Оказалось - депеша по работе:
"Уважаемый депутат В.В.Кратов, доводим до вашего сведения, что Ваша законодательная инициатива "О противодействии сквернословию в обществе" зарегистрирована под номером (нагромождение цифр) и в течение текущего дня будет передана в аналитический отдел. Просим Вас подтвердить указанную инициативу Вашей электронной подписью. С уважением, канцелярия ЕГО".
"Неугомонные какие-то", - подумал Кратов. - "Ужели не дали им каникул? Теперь они нас решили взбодрить, оторвать, отодвинуть от атмосферы всеобщего ликования".
- Впрочем, кому я вру? Себе? Нет у меня никакой веселости, нет елочно-мандаринного настроения, ничего нет, - проговорил он вслух, горестно выдохнув.
Кликнув кнопку "Подтвердить", Кратов заверил отправление абракадаброй служебного факсимиле, следом на том же месте вспыхнуло "Отозвать".
Кратов свернул дулю и сунул ее в экран:
- Не дождетесь!
На холме у здания пансионата снег лежал плотный, как раскатанное тесто. В низине, под толстыми белыми шапками темнели пышные сосновые лапы, там, казалось, пушисто, рыхло, мягко; оттуда во все стороны разбегались бесчисленные параллельные полоски лыжных следов.
Склон не был слишком крут, но спускаться без сноровки все равно страшно: лыжи сначала наезжали одна на другую, а после удирали вперед, подобно мокрому мылу, выскальзывающему из рук. Кратов изгибался всем телом, загребал руками воздух, ловя незримую ось равновесия, и, наконец, поймав ее, проехался немного на прямых, как костыли, ногах. Когда же набираемая скорость изрядно испугала Владислава, он счел за благо завалиться набок и долго после этого не решался подняться.
Двое молодых людей в ярких куртках пронеслись мимо. Сзади тут же послышалось:
Молоденькая, лет двадцати, девушка в алом, с чужого плеча или купленном "на вырост", комбинезоне, широко расставив полусогнутые ноги, распахнув руки и зажмурившись, скользила прямо на Кратова. Дабы избежать неминуемого столкновения, он проворно перевалился на другой бок. Обошлось - девушка, визжа, пролетела рядом; ее, конечно, поймали и бухнулись все вместе в сугроб.
Владислав стянул вязаную шапку, щекотавшую ему уши, обил о колено налипший снег.
Веселая перекличка и смех сыпались отовсюду; люди - сумасшедшие нейлоновые лягушки - сновали между деревьями, врезались и падали, резвились, как дети, радовались зиме, ясной солнечной погоде, искрящейся снежной пыли.
Кратов сделал попытку встать, но все эти лыжи, эти палки и сами ноги, все это переплелось столь замысловато, что было не разобрать - что именно и куда потянуть, как изловчиться, чтобы высвободиться из капкана.
Она подала Владиславу руку: "тень Беатрис" - имя это он придумал сам: на гул мотора выглянув в окно, увидел как она вышла из машины, окинула быстрым взглядом здание, склон и лес; прошла в холл так легко, будто вовсе не касаясь земли, - проплыла, как тень. Было в ней что-то особенное: о таких говорят - с изюминкой.
Кратов воспользовался неожиданной помощью, хотел поблагодарить, но не успел: "тень Беатрис" скользнула по склону - свободно, изящно, спортивно, и вскоре затерялась среди остальных "нейлоновых лягушек".
Из-за угла высыпала шумная ватага детворы: девчонки волочили за собой санки, мальчишки обнимали листья исполинского пластикового дерева - разноцветные ледянки. Горящие азартом глаза малышни намекали Кратову, что пора бы ему уже убраться с горки, иначе эти бесята будут врезаться в него один за другим, и вместо навыков лыжной ходьбы он получит лишь синяки и ссадины.
Мелюзгу каждый день приводили сюда кататься: неподалеку располагался корпус дочернего пансионату зимнего лагеря-санатория. С детьми всегда по две воспитательницы - строгие на вид тетки с флажками в руках - и энергичный розовощекий мужчина, похоже, тамошний физрук.
Кратов успел сбежать от набега бесшабашных кочевников. В этот раз получилось лучше.
"Нейлоновые лягушки" аукались уже в глубине леса. Голоса звучали одиноко и тускло, приглушенные соснами, снегом и легким морозным ветерком.
Скоро Кратов освоился на лыжне. Местность оказалась холмистой - волей-неволей на спусках приходилось от шага переходить к скольжению. Сначала было страшно, после стало захватывать дух, и где-то там, глубоко внутри, где-то под ребрами, начинала трепетать, звенеть струна-ностальгия.
До этого дня на лыжи Кратов становился всего дважды. Впервые - в школьные годы, ни с того, ни с сего весь их шестой "А" класс вывезли на автобусе за город и сказали - "ребята, надо!". Надо, так надо. Кожаные ремешки старых рассохшихся лыж то и дело соскальзывали с ботинок, к финишу Владик тогда пришел последним - мокрым от снега, пота и слез. В другой раз, уже в студенческие годы, у Кратова была и специальная обувь, и приличные крепления с тугими механическими зажимами, и нейлоновый комбинезон, и яркие перчатки, и страстное желание кататься в таком же лесу. Желание звали Полиной - Полей - Полюшкой Ерофеевой. Катались они совсем недолго: Полина оступилась, подвернула ногу, Владислав отвел ее в единственную, снятую на день, ради хламника и раздевалки для всей их большой компании, комнату, и там...
Разве можно забыть первую любовь?..
А после она вдруг уткнулась лицом в подушку и заплакала. Владислав растерялся, говорил что-то несуразное, совершенно дурацкое. Тайну своих слез, Полина так и не раскрыла; сразу после сессии она перевелась в один из профильных московских ВУЗов. Вскоре выяснилось, что переезд был делом давно решенным: Полин отец получил должность в аппарате правительства и просторную квартиру в первопрестольной.
Они расстались, чтобы время от времени вспоминать друг о друге, как о чем-то давно ушедшем, но все еще волнующем.
С очередным подъемом пришла усталость. Кратов почувствовал тупую ломоту в плечах, заныло в ляжках и икрах, к тому же он натер пятку. Невдалеке, метрах в двадцати слева, в обратном направлении, как заводные неслись двое парней в облегающих костюмах.
- Витя, график! Енотова печаль, надо поднажать! - долетело оттуда.
Владислав повертел на языке эту загадочную "енотову печаль", вспомнил девчоночий "дремучий ты, лес", интонации, с коими это выговаривалось. Выходило, что и то, и другое - суррогаты куда более крепких выражений.
"Пора, пожалуй, поворачивать назад. Не осилю весь маршрут, нет смысла себя насиловать", - подумал Кратов.
Вернувшись в пансионат, он сходил в душевую и долго стоял под шумным конусом теплой воды, смывая с тела изнеможение, изгоняя из памяти горько-сладкие воспоминания.
Освежившись, надел свежую сорочку, повязал галстук, но, немного подумав, решил, что в новогодние каникулы можно позволить себе расслабиться; отправил сорочку назад - в шкаф, натянул джинсы, майку и просторный, ручной вязки из шерсти какой-то особенной панамской козы, свитер, обул кроссовки.
Звякнула рында, оповещая о наступлении ужина. Заказывать в номер Кратов не стал; одиночество и без того тяготило его. В будни - не так заметно за суетой, за ворохом бумаг, за разговорами о полезности, выгодности, нужности, за поиском "золотой середины" с сытыми волками и целыми овцами; за пленарными заседаниями, за пресными речами, за приветствиями в кулуарах и брошенными невпопад фразами - такими же безликими и одинаковыми, как и собравшаяся там публика. Вечерами тоска накидывала сети и волокла в прошлое, укоряла, требовала изменений, ухода от механической жизни, а Кратов не мог ничего с этим поделать, он свыкся, и всякая ломка распорядка вызывала в нем беспокойство за спланированное будущее, которое он, изо дня в день не покладая рук, себе устраивал.
В просторной столовой пахло коктейлем из ароматов гречневой каши, ростбифа, кофе и компота из сухофруктов. Мельхиоро-фарфоровые звяки задавали ритм монотонному гулу, сплетенному из застольной разноголосицы.
Засиживаться Кратов не стал. Перекусив на скорую руку, отправился в гостиную. Елка в центре большого зала показалось безвкусной, почти вульгарной. Сверкающими огнями напоминала она уличную проститутку, с ног до головы увешенную бижутерией. Из глубоких кресел к камину уже тянулись ноги мужчин и женщин. Не найдя уютного места, Владислав прошел на веранду, оказавшуюся в этот час пустой и прохладной: скорее, по ощущениям, чем на самом деле. Недовольный взгляд какой-то тетки в чепце и фартуке кольнул Кратова. Только теперь он обнаружил, что тут вымыты полы и еще не просохло, а он наследил. Стало неловко, ведь он единственный, сам не зная, зачем вышел сюда не в самое подходящее время. Он круто повернул назад и, словно удирая, прячась от тетки, как нашкодивший ребенок, двинул плечом тяжелую дверь; лишь войдя внутрь, выдохнул с облегчением.
Это была малая гостиная или игровой зал, или библиотека, а, может, все это вместе взятое. Вдоль больших, завешанных тяжелыми шторами окон - столы рядком, на них шахматные часы и доски с фигурами. Глухая стена напротив превращена в книгохранилище - от потолка до пола всюду книги: разные - высокие и низкие, толстые и тонкие, дорогие и не очень. Слева от входа, над маркерной доской, сквозь пенсне за порядком строго следил нарисованный на холсте Чехов.
Двое тусклых бородатых мужчин за дальним столом играли в шахматы, из-за спинок кресел у большого круглого стола виднелись раскрытые книги; вполоборота на диване, заложив под себя разутую ногу, читала и "тень Беатрис"; подле нее, на полу, низкий ботиночек с меховой опушкой завалился набок.
Кратов подумал, что женщина она очень домашняя, уютная. У нее немного, совсем чуть-чуть, удлиненный разрез рта, а губы на вид такие мягкие, теплые, подвижные. Уголки слегка опускаются, и тогда она выглядит очень грустной, а когда поднимаются, округляются щеки - становится светло и радостно глядеть на нее. Одета она просто: черные гамаши и, кажется, это все-таки называют платьем - длинный, почти до колен, терракотовый свитер. Светло-русые волосы собраны в хвост; они немного волнистые, оттого и такие пышные.
Уже сидя за столом и листая номер какого-то глянцевого журнала, Владислав подумал, что тогда, на спуске, она, наверно, сбежала специально, оставив ему вескую причину отыскать ее в пансионате, подойти, заговорить. Он упустил этот момент. Это надо было сделать сразу, как вошел, как увидел, а теперь уже поздно. Если сейчас встать и подойти - это будет выглядеть как приставание.
В кармане джинсов завибрировал, запел марсельезу телефон. Блеклая седовласая дама, выглянула из-за книги, чтобы плотно сжатыми губами и покачиванием головы заявить свой протест Кратову. Он бросил на стол журнал и торопливо вышел.
- Алло, слушаю, - захлопнув дверь, ответил он.
- Здравствуй, Владик. С наступившим тебя!
- И вас, Алексей Дмитриевич.
- Мы возвращаемся. У Андрея Петровича случился приступ, врачи категорически запретили ему и лыжи, и горы.
- Нормально. Организуй встречу, будь любезен. Послезавтра в семь утра, девятый вагон.
- Сделаю, Алексей Дмитриевич.
- Я рассчитываю на тебя.
Где-то глухо играла музыка: тяжелая, сливающаяся в сплошной гул, выудить из которого членораздельные звуки было бы невозможно, впрочем, никто к этому и не стремился. Кратов шел по бледному коридору, ему вдруг захотелось выпить один из здешних ядовито-ярких коктейлей, без всяких дурацких трубочек, залпом вылить все эти зеленые, малиновые, желтые слои в рот, проглотить и выдохнуть, наверно, огнем; после танцевать с заложенными от реактивного рева мегатонного рока ушами.
За окном темное небо покоилось на фиолетовых снегах, в желтой кляксе света около столба походкой барса шел с вечернего променада кот. Кто-то запустил китайские фонарики, и они кружили над лесом, вторя изгибам холодных ветров.
Грохотало все ближе. Серые люди заполняли коридоры - попарно и стайками. На Кратова сыпались фразы: "Да ешь же ты ночами!", "В прошлый год тебя назад!", "Горн им в губы!", "Вашу кашу!", "Вот, брак!", "Наступать в эту лужу!"...
- Самый крепкий, - крикнул Кратов бармену, едва добравшись до стойки. - Два, - показал он уже на пальцах, почувствовав, что сорвет глотку, если еще раз попытается перекричать хрипящие от напряжения динамики.
Разноцветные вспышки света выхватывали на полках пузатые бутылки, долговязый бармен в короткой жилетке поверх белой сорочки с бабочкой искусно мешал коктейли. Маленький столик неподалеку был свободен; Кратов кивнул бармену, отправился туда. Стул оказался тяжелым, дрожь от скрежещущих ножек отдавалась в руках. Вокруг громыхало, сверкало, мелькало, кружилось и подпрыгивало.
Юная официантка в черной юбчонке, в белой блузочке с хлопчатой диадемой на аккуратно собранных и зашпиленных волосах подала коктейли.
Настрой выпить залпом улетучился. Кратов потянул напиток через трубочку, сморщился.
- Гадость, - зная наверняка, что его никто не услышит, выговорил он. - Редкостная, ловить тебя за руку!
Он хмыкнул, прислушался к себе. Он вовсе не святоша, и тоже иной раз выдавал не самые приличные выражения, но никогда не кривил душой, не сорил суррогатами, предполагая вовсе не то, что слетало с языка.
Происходило что-то странное. Стыдливо прикрыв рукой рот, он хотел произнести нечто особенно грязное, а вышло:
- Й-о-елочный ваш базар!
- Как это?! - удивленно прошептал Кратов. - Почему?
Отвлекла бархатная девица: уставшая от бешеных скачек, она вывалилась из круга обрызганных цветными пятнами танцующих приятелей, налетела на стол, едва не расплескав стоящие на нем коктейли. На девице темно-фиолетовое обтягивающее платье в блесках, а под ним, похоже, совсем ничего.
Кратов подумал, что к такой фигуре росточка бы сантиметров десять добавить, и было бы просто шикарно, но и так вполне себе. Кажется, это та самая, что, зажмурившись, летела по склону, призывая мальчиков ловить ее.
Разгоряченная, она уселась на стул напротив, окинула Владислава придирчивым взглядом.
- Не помешала? - крикнула. - Меня Лерой зовут.
Кратов кивнул и тоже представился: связки не рвал, потому не знал - долетело или нет. Она тоже кивнула, хоть наверняка не расслышала, впрочем, ей, кажется, все равно, как его звать; глубоко дышала, салфеткой промокала со лба испарину и поглядывала на второй коктейль. В глазах ее мелькали вопросы, задавать которые при таком грохоте было бессмысленно. Владислав подтолкнул стакан в ее сторону - одарила благодарным взглядом и лукавой улыбкой, тут же размешала содержимое трубочкой, отхлебнула, поморщилась.
Один из Лериных "ловцов" оборвал бесстыжие мысли, посетившие вдруг Кратова; полоснул его гневным взглядом, бесцеремонно ухватил девицу за руку и потащил за собой к выходу, где не так шумно, где можно прочитать мораль заигравшейся подруге.
Кратову стало любопытно - какими выражениями он хлещет ее, чем отвечает она - тоже зло, яростно.
"Ваше вульгарное поведение разрывает мне сердце, провоцирует меня! Вы, сударыня, ведете себя непристойно! Как вам не стыдно?!", - так ли? Глупости какие. Древняя книжная чушь. Наверняка сорит суррогатами, как все здесь - гадкими, никчемными, не отражающими боль, которую она ему причинила.
Потные лица молили о пощаде, диджей смиловался или в его коварные планы входила смена репертуара: взрывы басов притихли, из динамиков полилась попса - сначала задорная, после мелодичная. Осиротел танцпол, опустел стакан, теплом по телу разбежался алкоголь. Лера с ухажером ушли выяснять отношения в другом месте, а у входа, опершись спиной о стену, смущенно оглядывала зал "тень Беатрис".
Пора было действовать. Сейчас или никогда. Пока баром овладел "медляк", пригласить, закружить в танце, поблагодарить за помощь, познакомиться, а там как бог даст.
Она приняла руку нерешительно и удивленно. От нее пахло духами и снегом. Теплые ладони лежали на груди Владислава, он держал ее талию, и ему казалось, что даже сквозь толстое терракотовое платье, он чувствует ее нежную кожу; мягкие изгибы волновали, будоражили кровь.
Танцевала она неважно, глаз не поднимала, а губы играли свою мелодию эмоций: и радость в них, и грусть, и сожаление - все поочередно.
- Я вам признателен за помощь: там, на склоне, вы подали мне руку, - шепнул ей на ухо Кратов.
"Тень Беатрис" прильнула щекой к его груди и промолчала.
- Я Владислав, а вы?..
В ответ ни слова, спрятала глаза.
- Вы здесь одна? - не унимался Кратов.
Опять молчок, и снова прильнула щекой, обняла.
- И я один. По жизни тоже.
Вдруг затрепетала всем телом, дернулась, отпряла, слезы на щеках прикрыла руками, бросилась прочь из зала.
Опешив на мгновенье, Кратов кинулся за ней, решив, что обидел чем-то ненароком. Хотел догнать, просить прощения.
У входа крепкая рука его перехватила.
- Оставь ее в покое.
Здоровый парень, молодой и модный, с жестким ясным взглядом. Смотрел без злобы, даже с пониманьем.
- В чем дело? Кто ты?
- Брат. Она не слышит. Не говорит.
Кратов вмиг осунулся. Брат "тени" хлопнул по плечу.
- Так бывает, друг. Врачи говорят - пережила сильнейший стресс. Пойди еще выпей и забудь о ней.
Кратов почувствовал, что губы его растягиваются в усмешку, удержать которую он не в силах, что судорогой сводит челюсти и хочется выкрикнуть что-то грубое, злое, но подходящих слов у него нет. Он обреченно отмахнулся и, опустив голову, прошел по гулкому коридору, поднялся по зябкой лестнице, перепутав этажи, заблудился, наткнулся на тяжелую дверь; толкнул ее без всякой надежды, что она откроется, ввалился в бильярдную.
Крупный мужчина с черной с проседью копной на голове, сросшимися бровями и глубокими живыми глазами, склонившись над зеленым сукном, высматривал варианты для удара. Кратов узнал его сразу. По фамилии этого господина старались не называть: Чертонравов его фамилия. При высокой должности человек, потому и звали его исключительно по имени отчеству - Иваном Федоровичем.
- О, на ловца и зверь, могучая твоя сила! - мельком взглянув на Кратова, сказал Чертонравов и тут же, обращаясь к сопернику по игре: - Ты понял, Паша, опять не вышло! Я же хотел этого халдея по стене словом размазать, а что получилось, а?
Атлетического сложения парень, вероятно, из охраны, который был назван Пашей, лишь руками развел.
Чертонравов высмотрел хорошую позицию на столе, прицелился, покачал кием взад-вперед, ударил. Шары чокнулись, разбежались по углам, один влетел в лузу.
- Е-есть! - провозгласил Чертонравов. - Твою раму мыть, Паша! Как пить дать, будешь ты кукарекать под столом! - И тут же обиженно вставил: - Опять же не вышло сказать, что думал, унеси тебя ветер! Тьфу!
Кратов хотел было улизнуть: суррогаты, которые с легкостью рассыпал Иван Федорович, и от которых, очевидно, в восторге не прибывал, не сулили приятного общения. Чертонравов, он, конечно, персона, но по развязности поведения в кулуарах и, тем более, в быту, по сквернословию и пошлятине соперничать с ним могли бы, пожалуй, только урки на лесоповале.
- Ей, куда собрался? Постой, дружок, любить тебя крепко! - пресек попытку побега Чертонравов. - Слышал я, твоя инициатива была - мат на корню истребить. Так или нет?
- Так, Иван Федорович, - нехотя признался Кратов.
- Это ты, еда твоя кислая, меня, аки клопа ногтем придавить хочешь, да? И что, штрафовать меня станешь? Квитанции почтой слать?
- Не я, Иван Федорович... - стал оправдываться Кратов, но тут же был прервал.
- Понятное дело, что не ты! Ты у нас инициативы двигать горазд, а кому-то за тебя расхлебывать.
- В тренде... - снова заговорил Кратов.
- Цыц! - рявкнул Чертонравов. - Ты думаешь, я не знаю этих ваших трендов? Не знаю, за какой сбруей ты сюда приехал? Я ж насквозь тебя вижу, Владик! Петрович ваш по горам любитель носиться, а ты в раскоряк на лыжах. Видел я, как ты носом борозды выпахивал - вот тут, прямо у входа. Катюха моя тебя пожалела, подняла, а то валялся бы ты еще долго!
- Цыц! - снова гаркнул Чертонравов, едва Кратов раскрыл было рот. - Я не знаю, как ты это сделал, Владик, но помяни мое слово - если не вернешь, что у меня забрал, люто я тебя возненавижу! Скажу так: даже, если ты чемпионом в слаломе станешь, Петрович тебя в свою компанию все равно не возьмет. Понял меня? А я, со своей стороны, крылышки твои пришпилю, не взлетишь!
Чертонравов умолк, снова склонился над зеленым сукном. Кратов решил, что разговор окончен, потянулся к двери.
- Стоять! - властно окликнул Чертонравов. - Ты пойми, голова твоя рыхлая, ты ведь ничего не добился этим изъятием! Слова - это лишь средство! Это хвост саламандры! Не станет одних, придумают другие или изгадят все и вся. Людям желчь не копить, а выплеснуть из себя нужно, а ты мешать вздумал. Все, ступай с богом, и найди себе лучшее применение: социалка у нас в загоне, медицина... полезным делом займись. А пока тьфу на тебя, эстет тряпочный!
Кратов, униженный и оскобленный без единого бранного слова, потянул на себя дверь.
- Она ваша дочь? - спросил он неожиданно даже для самого себя.
- Катька, что ли? Ты губу задвинь, Владик! Не пара ты ей. Уходи, устал я от тебя.
- Приемная она, - шепнул на ухо Паша, все это время преграждавший Кратову путь к выходу.
Он снова заблудился в этих этажах, лестницах, переходах. Планы, таблички, надписи мельтешили перед глазами, по полу плыла ковровая дорожка цвета молочного шоколада с красно-бурыми вкраплениями, похожими на брызги крови. Он шел сначала на звук музыки, а после бежал от нее, не желая никого ни видеть, ни слышать. Каким-то образом снова очутился на веранде. Тетки со строгим взглядом давно след простыл - она уж, поди, домой ушла - пол чист и сух до шуршания, до скрипа. За окнами сыпал снег: крупные мягкие хлопья падали вертикально, лишь изредка прилипали к стеклу, чтобы тут же растаять и потечь тонким ручейком зимних слез. Внизу, у того же столба, где местный кот воображал себя барсом, стояла одинокая женская фигура в лыжном нейлоновом комбинезоне, и руками в пушистых варежках ловила снежинки, разглядывала их; сдувала одну и аккуратно сажала на варежку новую...
Дорогу от веранды до комнаты Кратов знал. Он взбежал по лестнице на свой этаж, не чувствуя усталости, отомкнул дверь, быстрыми шагами пересек комнату, вынул из шкафа и набросил на плечи пальто. Вдруг зацепился взглядом за лежащий на столе планшет, взял его, открыл сообщение из канцелярии, еще раз перечитал.
- Канцелярия ЕГО! - прошептал ошарашено. - Здесь нет даже буквы "д", чтобы хоть как-то соотнести сообщение с Думой.
Кнопка "Отозвать" по-прежнему была активна. Не задумываясь, Кратов кликнул ее, и она исчезла, испарилось куда-то и само сообщение, и не осталось ни следа от него, ни адреса, с которого оно поступило.
- Неужели Сам! Да, ну на хер! - выдохнул Владислав. - Быть не может!
Он вышел на террасу, с удовольствием вдыхал вкусный морозный воздух, глядел на нескончаемый чистый снег, обнимающий своими мягкими лапами затерянный в лесу пансионат. Если долго смотреть на падающие снежинки, начинает казаться, что летишь. Кратов взлетал все выше и выше; захватывало дух, а он все летел и летел.
- Я ничтожный смертный, я могу ошибаться! А ты?! Ты несправедлив! - выкрикнул он, глядя в небеса.
"Тень Беатрис" гуляла по припорошенным дорожкам парка, рисовала на свежем снегу веселые рожицы. Владислав пошел ей навстречу, напевая мелодию вальса, размахивая руками, будто он дирижер воображаемого оркестра.
Она остановилась, смотрела удивленно, уголки ее губ опускались и поднимались, в глазах отражалось непонимание. Он приближался - в расстегнутом пальто, без шапки, усыпанный белыми искрящимися хлопьями; он широко улыбался, пел и пританцовывал.
Она вдруг засмеялась, принялась прихлопывать в такт его "дирижерской палочке", а когда они встретились, музыка звучала уже повсюду, она заполнила их самих, зиму, она стелилась поземкой, взвинчивалась вихрями. Два человека - он и она - кружились в вальсе и летели сквозь бесконечно падающий снег.