Аннотация: Военно-пропагандистские аспекты поэзии Константина Симонова в годы Великой Отечественной войны.
Военно-пропагандистские аспекты поэзии Константина Симонова в годы Великой Отечественной войны.
Когда-нибудь, сойдясь с друзьями,
Мы вспомним через много лет,
Что в землю врезан был краями
Жестокий гусеничный след,
Что мял хлеба сапог солдата,
Что нам навстречу шла война,
Что к западу от нас когда-то
Была фашистская страна.
...Эти строки Константин Симонов, фронтовой корреспондент, талантливый литератор (что общеизвестно) и выдающийся советский военный пропагандист (о чем, к сожалению, забывают) написал не в тяжелый час беспорядочного отступления Западного фронта летом 1941 г., и даже не на кровавой Курской дуге два года спустя, а в 1937 г.! Хронологию пропагандистского фронта К.М.Симонова (тогда еще начинающего поэта, студента московского Литинститута, зарабатывавшего на жизнь техником на "Мосфильме") в рамках советско-германском идеологического и военного противоборства было бы правильно исчислять именно с этого времени. В конце 1930-х гг. ощущение близости решающего столкновения между СССР и гитлеровской Германией буквально витало в воздухе, и всегда остро чувствовавший дух времени К. Симонов не мог остаться в стороне.
Здесь уместно будет привести краткий политический портрет самого К. Симонова, который объясняет и определяет очень многое в пропагандистском аспекте его поэзии. Ставший членом ВКП(б) только в 1942 г. (в 27 лет, относительно поздно по меркам того времени), Симонов, тем не менее, всю свою сознательную жизнь являлся идейным коммунистом-большевиком по своим убеждениям, образу мысли и поведению. Его коммунизм не был защитной окраской (как, например, для смертельно боявшегося наказания за декадентскую парижскую молодость Ильи Эренбурга) или карьерным соображением (как для тайного, а порою и явного антисоветчика Александра Твардовского, сына раскулаченного крестьянина). К. Симонов действительно искренне верил в советский строй и самоотверженно трудился ради него. Принято считать, что натура поэта изменчива и, как писал еще Виктор Гюго, "за жизнь он проживает несколько жизней". В отношении К. Симонова, следует с уверенностью отметить: он прожил только одну жизнь, и это была жизнь поэта-пропагандиста и литератора-политрука. А если и допускал идеологические шатания, то, как говорится, "только вместе с генеральной линией партии". Однако не менее ошибочно было бы характеризовать К.Симонова и как лишенного индивидуальности глашатая советских лозунгов, имеющими сомнительную ценность сочинениями которых активно прирастала советская литература особенно в "застойные" годы. На фоне писателей-поэтов-современников-соотечественников фигура К.Симонова возвышается едва ли не до эпических масштабов, и не только благодаря разностороннему и признанному во всем мире литературному таланту (голос поэтов обычно сравнивают со звуками лиры, или, в крайнем случае - трубы; голос Симонова будет верным сравнить с залпом дивизиона "гвардейских минометов"). Несомненное личное мужество, не раз проявленное во время фронтовых командировок (под Могилевом он вырывался из-под огня германских танков на изрешеченной осколками полуторке, на Карельском фронте ходил в разведку в тыл финских войск, высаживался вместе с морской пехотой на Керченский полуостров, летал в корреспондентские командировки за границу над контролировавшейся противником территорией на вооруженном единственным пулеметом транспортном "Дугласе"), воинствующая принципиальность и готовность драться с кем угодно за свою позицию (тем трагичнее переживались те немногие эпизоды, когда К.Симонов был вынужден уступить высоким партийным "хозяевам жизней") и даже драматическая любовь к секс-символу советского экрана - роковой блондинке Валентине Серовой, свидетельствуют: перед нами мощная и неоднозначная личность. Тем интереснее, как она раскрывалась в малоизвестной роли военного пропагандиста.
Впрочем, в 1937 г. молодой К.Симонов достиг уровня не выше агитатора-любителя, живописавшего для боевой советской молодежи триумфальные перспективы столкновения с нацистской Германией в духе скандально известного фильма Ефима Дзигана "Если завтра война" - "малой кровью, могучим ударом, на чужой территории".
За тех, кто вдруг из тишины комнат,
Пойдет в огонь, где он еще не был,
За тех, кто этот тост через год вспомнит,
В чужой земле и под чужим небом!
("Новогодний тост", 1937)
...Очевидно, под каким небом - "под Кенигсбергом на рассвете", как пишет К.Симонов в стихотворении "Однополчане" (1938). С присущей его поэзии прямотой, не опасаясь последствий, уже тогда он однозначно называет перспективного врага СССР и ставит конкретные цели войны с ним:
Настанет день, когда свободу
Завоевавшему в бою,
Фашизм стряхнувшему народу
Мы руку подадим свою.
В тот день под радостные клики
Мы будем славит всей страной
Освобожденный и великий
Народ Германии родной.
Мы верим в это, так и будет,
Не нынче-завтра грянет бой...
("Александр Невский", 1937)
Рвущаяся на бой с немецким фашизмом боевая муза начинающего поэта еще пребывает в плену постулата о "пролетарском интернационализме" (равно как и большевистского тезиса об "экспорте революции"), однако первый камень в создание у своего читателя четкого образа врага уже положен. Пропагандистский фронт К.Симонова открыт - за три с лишним года до 22 июня 1941 г. Показательно, что открыт по глубокому личному убеждению самого поэта, а не по заказу или рекомендации "руководящих партийных товарищей".
В то же время к началу Великой Отечественной войны К.Симонов подошел значительно повзрослевшим не столько творчески (его талант ярко раскрылся практически с самого начала), сколько профессионально, как военный пропагандист. Он получил свой первый боевой опыт, участвуя в качестве военного корреспондента в советско-японском конфликте на Халхин-Голе, и, что еще важнее, окончил курсы "коррсостава военной печати" при Военно-политической академии им. Фрунзе. Таким образом к мощному поэтическому таланту и бесспорной идеологической убежденности прибавилась теоретическая база. Именно эти составляющие и создали Симонова-пропагандиста таким, каким он проявил себя в годы войны.
Впрочем, после начала агрессии гитлеровской Германией против Советского Союза, в первые месяцы тяжелых поражений Красной Армии К.Симонову пришлось увидеть крушение своих предвоенных иллюзий. Призванный из запаса и направленный предписанием Политуправления РККА во второстепенные армейские газеты (июнь 1941 г. - "Боевое знамя" 3-й армии, до 20 июля - "Красноармейска правда" Западного фронта) в скромном звании интенданта 2-го ранга (аналог армейского капитана), он сам прошел через хаос и отчаяние беспорядочного отступления советских войск, лихорадочных выходов из одного окружения для того, чтобы сразу попасть в новое. Позднее К.Симонов сам признавался, что "понял, что мы, может быть, не проиграем войну" только в июле, после того, как под Могилевом впервые стал очевидцем упорного сопротивления частей Красной армии наступающим гитлеровским войскам. У него достало сил признать:
Да, война не такая, какой мы писали ее, -
Это горькая штука...
("Из дневника", 1941)
Добившись, благодаря покровительству ряда видных советских литераторов, перевода в центральную газету Красной Армии "Красная звезда", К. Симонов не только и не столько избежал участи тысяч молодых талантов в красноармейской форме, павших или без вести пропадавших на фронте в период советского отступления летом-осенью 1941 г., да и в другие военные годы. Он занял место, которое позволило ему реализовать свой мощный потенциал в создании необходимого для победы СССР боевого духа и идеологического настроения в рядах Красной Армии.
Оговоримся, что в глобальных военных конфликтах ХХ в., вовлекавших в кровавую борьбу многие миллионы мобилизованных "солдат поневоле", среднестатистический фронтовик в армии любого государства сражался в первую очередь потому, что в сложившихся обстоятельствах он не имел другого выбора, чтобы выжить, или хотя бы попытаться выжить. Для того, чтобы войска демонстрировали тот самый феномен "массового героизма и самопожертвования", который становился залогом победы, было необходимо создать у них верный морально-психологический и идеологический настрой. В связи с этим основные цели военной пропаганды, рассчитанной на своих военнослужащих, можно сформулировать как следующие:
1. Усилить у бойца чувство любви к Родине и приверженности традиционным ценностям своего народа и страны. Удачнее всего это достигается за счет разъяснения опасности, которая угрожает Отечеству и близким людям солдата со стороны врага.
2. Показать бойцу справедливый, правильный характер его борьбы. Как правило, наиболее эффективно этого можно добиться объяснением несправедливого, агрессивного характера развязанной врагом войны.
3. Вызвать у бойца чувство ненависти к врагу в целом и персонифицировано. Удобнее всего для этого подходят рассказы о зверствах, чинимых врагом над мирным населением и пленными, а также демонстрация непримиримой разницы в убеждениях, религии, традициях и т.п.
4. Убедить бойца в неизбежности вознаграждения его страданий и высокой оценке его заслуг (история не знает практически ни одного примера, чтобы солдаты поверили в это на 100%).
Если абстрагироваться от словесных красивостей, одним из важнейших факторов пропаганды для своих военнослужащих в военное время является воспитание чувства ненависти к врагу, и ничего более действенного в этом отношении человеческий разум пока не изобрел. Потому эффективность военной пропаганды с точки зрения боеспособности войск следует оценивать, в первую очередь, исходя из того, насколько сильно удалось научить своего солдата ненавидеть вражеского солдата, и как результат, - уничтожать его.
В 1941-1945 гг. во фронтовом творчестве К.Симонова четко определяются несколько направлений. Однако его поразительные по выразительной силе стихи, рассказывающие о фронтовой повседневности на грани между неустроенным бытом и смертью, с дневниковой обыденной точностью рисующие "разные дни войны" или удивительно искренне изливающие тоску солдата о далекой любимой и жгучую обиду на ее неверность, интересны в данной теме лишь настолько, насколько они имеют отношение к пропагандистскому фронту поэзии К.Симонова. Да и сам Симонов, как идеальный пример советского политработника, наверное, не создавал очевидной грани между тем, когда он писал ради поэзии, а когда ради пропаганды. Недаром же лучшая советская литература зиждилась на известных строчках Маяковского: "Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо". У К.Симонова в руках был не ржавый штык бедолаги-пехотинца, а новейшее психологическое оружие. Благодаря впечатляющим корреспондентским и поэтическим удачам 1941 г., он мог считать своей аудиторией всю Красную армию, при чем даже тех малограмотных бойцов, которые в жизни не брали газету в руки иначе, как для того, чтобы скрутить себе цигарку. Стихи К.Симонова не только печатали многомиллионными тиражами "Известия" и "Правда", и "Красная звезда", они издавались Политуправлением Красной Армии отдельными листовками и зачитывались политруками на обязательных политзанятиях. Пользовавшийся одобрением не только главного редактора "Красной звезды" Д.Ортенберга и "главного комиссара" РККА Л.Мехлиса, но и личным покровительством Сталина, поэт был практически свободен в выборе тем для творчества. Впрочем, К.Симонову, убежденному большевику, в отличие от многих представителей советской литературной интеллигенции, и не требовалось "указующего перста" партии. Он, как правило, сам крайне удачно выбирал направления поэтической пропаганды. Для жестокого духа времени показательно, что, слегка поэкспериментировав в 1941 г. с попытками вызвать самопожертвование красноармейца созданием образа милой малой родины ("Родина", "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины..."), которую "при жизни никому нельзя отдать", к 1942 г. К.Симонов безапелляционно приходит к осознанию того, что заставить "ударившегося в уныние" от постоянных поражений и научившегося "выживать отступая" бойца сражаться насмерть может только лютая ненависть. Создание образа врага, настолько ненавистного, что ради его уничтожения и своей жизни не жалко, становится главным идеологическим наполнением пропагандистской поэзии Симонова в этот критический период войны. Следует признать, что это направление было определяющим и для других советских литераторов этого времени, однако по сравнению с истерическими призывами И.Эренбурга, тяжеловесными опусами А.Толстого, и даже с блестящим сарказмом А.Твардовского (не говоря уже о более мелких персонажах), только К.Симонову удалось добиться полноценного эффекта. Его жестокие и хлесткие стихи, в которых живо переплетались реалистичность и даже приземленность с эпическими образами, были доступны пониманию фронтовика. Сам хорошо знакомый с фронтом благодаря постоянным корреспондентским поездкам, К.Симонов умел найти верные слова и затронуть нужные струны.
Однако предоставим слово самой пропагандистской поэзии К.Симонова. Вопреки сложившемуся в послевоенные годы мнению, самым известным во фронтовых кругах и активнее всего печатавшимся стихотворением поэта-пропагандиста в годы войны было не лирическое "Жди меня", а другое, не имевшее названия, которое в окопах метко окрестили "Про убей немца" и которое сам Сталин охарактеризовал предельно точно: "Стихи, которые действительно приближают нашу победу". Оно было написано летом 1942 г., в период самых тяжелых с прошлого года поражений Красной Амии на Юге, вызвавших в войсках опасный рост пораженческих настроений, даже несмотря на широкомасштабные попытки Верховного командования сдержать их репрессивными мерами. Сам К.Симонов в послевоенные годы не любил вспоминать об этом своем произведении, однако пропагандистская и мобилизационная роль, которую, оно сыграло, заставляет привести его полностью:
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...
Если мать тебе дорога -
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель...
Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел,- так ее любил,-
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,-
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,-
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,-
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,-
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
Все предельно жестко и предельно ясно. Однако существует ряд моментов, на которые редко обращают внимание, но которые в 1942 г. кардинально увеличивали эффективность пропаганды К.Симонова. Во-первых, обратим внимание на образ родины и семьи - в их изображении совершенно отсутствуют "советские" мотивы. Это типичное русское село и простая крестьянская семья, вырастившие значительное большинство красноармейцев; всякие апелляции к советскому строю и партии большевиков намеренно отсутствуют. Более того, как пример воинской славы и стойкости для сегодняшнего красноармейца введена фигура солдата-отца, сражавшегося отнюдь не в коннице Буденного, а "за царя-батюшку на империалистической войне". Не менее интересно и то, что в этом, как и во множестве других своих самых выразительных стихотворений 1942-45 гг., К.Симонов обращается к своему читателю именно как к сыну русского народа и защитнику России, а не как к коммунисту или советскому человеку. Более того, первые откровенно "большевицкие" мотивы возвращаются в его политическую лирику только с окончанием войны. Не верится, что даже в самый тяжелый для СССР период войны К.Симонов вдруг внезапно разуверился в коммунистической идеологии, подняв вместо нее на щит ценности традиционной крестьянской России и великого русского народа. На деле талантливый советский пропагандист прекрасно понял, что его стихи не должны были хрипло выкрикивать лозунги, как забравшийся на пустой снарядный ящик политрук перед безнадежной атакой. Они должны были спуститься в грязные прокуренные окопы, заглянуть красноармейцу в душу и суметь затронуть такие стороны его сознания, такие его эмоции, которые действительно заставят его возненавидеть врага так, что даже желание выжить отступит перед этим чувством. И еще один момент заслуживает внимания - тот самый образ врага. Отметим, что немец в изображении К.Симонова, несмотря на творимые им преступления, изображен как раз не "зверем, лишенным человеческого обличия", а, вопреки всему, человеком, у которого есть дом, жена и мать, и они точно так же ждут его. Такое очеловечивание немецкого солдата (итальянца, убитого в излучине среднего Дона, незадолго до этого очеловечил Михаил Светлов - "Медный крест на груди итальянца...", 1942) совершенно не характерно для советской пропаганды, однако и оно имеет важный пропагандистский подтекст. К.Симонов как бы говорит красноармейцу: "Смотри, немец такой же смертный, как ты. Ему так же страшно, как и тебе. Поэтому он уязвим! Уничтожь его!"
Стоит обратить внимание, что для стихотворного стиля К.Симонова в заключительной части произведения характерны максимально броские, жесткие, хлесткие и буквально врезающиеся в подсознание фразы-призывы. Перед нами классический пример применения пропагандистом для воздействия на свою аудиторию (в данном случае -красноармейцев) не только убеждения, но и внушения посредством создания ярких запоминающихся образов, которые, как говорится, "отложатся на подкорках". Военные психологи полагают, что, чем проще интеллектуальный уровень объекта пропаганды, тем эффективнее работают механизмы внушения. Надо признать, что основная масса бойцов Красной армии - малограмотные выходцы из крестьян, да еще и оторванные советским строем с его политикой "раскулачивания" и "коллективизации" от своих корней и традиций, повышенным "ай-кью", к сожалению, не отличались.
В "Если дорог тебе твой дом..." лучше всего проявился простой и эффективный почерк К.Симонова-пропагандиста с его умением определить наиболее перспективный объект пропаганды и безошибочно разработать методы воздействия с учетом его особенностей. Не удивительно, что Политуправление Красной Армии фактически превратило стихотворение в штатную единицу вооружения.
Подобный же пропагандистский стиль демонстрирует К.Симонов и в другом своем стихотворении 1942 г., ставшем своего рада поэтическим дополнением к печально знаменитому приказу Сталина номер 227 "Ни шагу назад". Его возможно привести с некоторыми сокращениями.
Я знаю, ты бежал в бою
И этим шкуру спас свою...
Пускай ты этого не знал,
Но ты тогда убийцей стал.
В окоп, что бросить ты посмел,
В ту ночь немецкий снайпер сел.
За твой окоп другой боец
Подставил грудь под злой свинец...
Не смей о павшем песен петь,
Не смей вдову его жалеть!
Согласно воспоминаниям современников, на фронте листовки с этим стихотворением в массовом порядке раздавались бойцам сразу после зачтения в частях приказа номер 227.
Тему "Не шагу назад" К.Симонов вскоре развил в еще одном из своих фронтовых стихотворений, "Безымянное поле" (1942) по праву считающемся одним из самых удачных не только с пропагандистской, но и с художественно-выразительной точки зрения. Интересно, что на смену обвиняющему "Я знаю, ты бежал в бою..." здесь приходит тон задушевной дружеской беседы. Поэт не спешит однозначно ассоциировать всякий отход с позиций с трусостью; в отличие от заградотрядов НКВД, он может позволить себе провести разницу. Для усиления пропагандистского эффекта К.Симонов обращается к другим средствам. В мрачных героических тонах рисует он эпическую картину восстания мертвых воинов, отчасти перекликающуюся с фаталистическими мотивами фронтовой лирики Первой мировой войны ("Поднял командою, словно в бою, мертвый, убитую роту свою"), а быть может - и с древними скандинавскими сагами.
Ты можешь ответить, что мертвых
Завидуешь сам ты судьбе,
Что мертвые сраму не имут,-
Нет, имут, скажу я тебе.
Нет, имут. Глухими ночами,
Когда мы отходим назад,
Восставши из праха, за нами
Покойники наши следят.
Солдаты далеких походов,
Умершие грудью вперед,
Со срамом и яростью слышат
Полночные скрипы подвод.
И, вынести срама не в силах,
Мне чудится в страшной ночи -
Встают мертвецы всей России,
Поют мертвецам трубачи.
Беззвучно играют их трубы,
Незримы от ног их следы,
Словами беззвучной команды
Их ротные строят в ряды.
Они не хотят оставаться
В забытых могилах своих,
Чтоб вражеских пушек колеса
К востоку ползли через них.
В бело-зеленых мундирах,
Павшие при Петре,
Мертвые преображенцы
Строятся молча в каре.
Плачут седые капралы,
Протяжно играет рожок,
Впервые с Полтавского боя
Уходят они на восток.
Из-под твердынь Измаила,
Не знавший досель ретирад,
Понуро уходит последний
Суворовский мертвый солдат.
Гремят барабаны в Карпатах,
И трубы над Бугом поют,
Сибирские мертвые роты
У стен Перемышля встают.
Ты слышишь, товарищ, ты слышишь,
Как мертвые следом идут,
Ты слышишь: не только потомки,
Нас предки за это клянут.
Тема обращения к дореволюционной воинской славе России звучит здесь еще более отчетливо. И в подобном же духе выдержан сам пропагандистский призыв, завершающий "Безымянное поле".
Клянемся ж с тобою, товарищ,
Что больше ни шагу назад!
Чтоб больше не шли вслед за нами
Безмолвные тени солдат.
Чтоб там, где мы стали сегодня,-
Пригорки да мелкий лесок,
Куриный ручей в пол-аршина,
Прибрежный отлогий песок,-
Чтоб этот досель неизвестный
Кусок нас родившей земли
Стал местом последним, докуда
Последние немцы дошли.
Пусть то безыменное поле,
Где нынче пришлось нам стоять,
Вдруг станет той самой твердыней,
Которую немцам не взять.
Ведь только в Можайском уезде
Слыхали названье села,
Которое позже Россия
Бородином назвала.
Что характерно для "Безымянного поля", оно основано не на принципах поэтического внушения, а содержит безусловную аргументацию лозунга "Ни шагу назад" примерами и образами, рассчитанными отнюдь не только на немудрящего деревенского парня из окопов, но и на более мыслящего и даже сомневающегося читателя. К.Симонов расширяет аудиторию своей пропаганды даже на тех, кто не готов сражаться и умирать за Сталина и ВКП(б), для кого Россия, в том числе дореволюционная, несомненно ценнее СССР. Что ж, как свидетельствуют современники, в рядах Красной армии и тем более в тылу было немало таких, и роль симоновской поэтической пропаганды в становлении боевого духа Красной армии тем значительнее, что он нашел подход и к подобным людям. В отличие от подавляющего большинства своих соратников по пропагандистскому фронту, К.Симонов был универсальным агитатором - и для солдат, и для офицеров, и для их семей в тылу, и даже для недобитой большевиками интеллигенции старой закваски.
При этом, как вспоминают участники войны, со стихами и публиковавшимися преимущественно в армейской "Красной звезде" очерками К.Симонова на фронте были не только хорошо знакомы, им верили, а самого поэта не только в штабах, но и в окопах считали "своим" и знатоком фронтовой жизни. В принципе, довольно обоснованно. Если проследить корреспондентскую биографию К.Симонова в 1941-1945 гг., она почти вся состоит из фронтовых командировок, зачастую сопряженных с реальной опасностью и непосредственным участием в боевых действиях. "Я, за редчайшими исключениями, не ездил туда, где было тихо, я ездил туда, где что-то готовилось или происходило, - вспоминал позднее сам Симонов. - Реже рискуешь - меньше знаешь, хуже пишешь". Поэтому в своей роли пропагандиста он неизбежно сталкивался не только со стратегическими, но и с тактическими, местными задачами. Будучи и поэтом, и пропагандистом, и дисциплинированным политическим офицером, Симонов с готовностью брался за их решение, но здесь зачастую эффект оказывался обратным. Характерный пример - попытка "поддержать стихами" неудачное наступление Красной армии на южном участке советско-германского фронта весной-летом 1942 г., в котором с первых шагов крайне ограниченный успех оплачивался огромными потерями, и, соответственно, катастрофически падал боевой дух вовлеченных в него войск. К.Симонов сам стал свидетелем этого в Крыму. Он немедленно попытался подключиться к восстановлению морального состояния красноармейцев и, в первую очередь, к объяснению бойцам и командирам целесообразности действий командования и жертв войск. В результате было написано стихотворение "Дожди" (1942), в котором К.Симонов удивительно жизненно и правдоподобно рисует картину провального наступления.