После долгого, более чем двадцатидневного перехода, мы, наконец, пришли в Веллингтон. Столица Новой Зеландии встретила нас пальмами, жарким солнцем, разноцветьем витрин, яркой ночной неоновой рекламой и многолюдьем.
Кто был здесь впервые, - широко раскрывал глаза, а то и рот, - диковинок хватало. Маори, киви, коалы, девушки-полицейские, панки, изобилие... Прямо таки неприличное, надо сказать, изобилие.
Удивляло то, что здесь не было таких знакомых, распространённых в каждом нашем городе рынков и базаров. В больших и маленьких многочисленных магазинах продавались оптом и в розницу разнообразные фрукты и овощи, большинство которых мы раньше даже не видели. Мы даже не знали, как они называются, не знали, как их нужно есть и каковы они на вкус.
Да, дома всё было ясно и понятно. Если колбаса, то московская, если пиво, то жигулёвское, если советское, то шампанское...
Мы давным-давно привыкли к тому, что если на рынке появились апельсины или мандарины, - скоро Новый год. Редиска на прилавках, торжественно сияя красными боками, извещала о весне, майских праздниках с красными флагами и демонстрацией. Молодой картофель - это уже начало лета. Помидоры, огурцы, молочная кукуруза, - середина лета. Дыни, арбузы, - вторая половина лета. Осень шла под знаком груш, яблок и винограда. Конец осени, начало зимы - соленья, варенья, квашеная капуста. Вот такой вот незыблемый круговорот овощей и фруктов в природе нашей Родины.
Здесь же, в Новой Зеландии, по рассказам тех, кто бывал уже тут неоднократно, всё это фруктово-овощное изобилие в местных магазинах было всегда. Оно никак не зависело от времени года. Вот такой вот парадокс и нонсенс в одном флаконе. Недаром страна эта находится на другом, противоположном от нас конце земного шара. Может поэтому тут такие странности... На юге Новой Зеландии была страшная холодина, а на севере в это же время, в тропической жаре качали своими ветвями высоченные пальмы. Всё здесь было на оборот, не как у нормальных людей, - то, что просто скромно должно было быть, здесь было во множестве, в умопомрачительном разнообразии, а то, чего теоретически здесь быть вообще не должно, - всё равно было..., да какое!
Пока шли переговоры с зафрахтовавшей нас фирмой, народ жаждал увольнений. Денег для серьёзных покупок никто пока ещё не заработал, но на пиво хватало и небольшого аванса.
Капитан Попов Валентин Дмитриевич дал отмашку, и я занялся организацией увольнений членов экипажа в город.
Сейчас, наверное, в инпортах увольнения на берег проводятся гораздо проще и демократичнее. Но тогда, чтобы советские моряки не уронили чести и достоинства, придавалось огромное значение очень многому, - внешнему виду увольняемых, их поведению во время нахождения в городе, их умению действовать в нестандартных ситуациях, а также отсутствию с их стороны серьёзных нарушений трудовой и производственной дисциплины на судне и т.д.
Требования к внешнему виду ранее были более строги, чем те, что я застал. Стандартный белый верх (рубашка, блузка) и строгий чёрный низ (брюки, юбка), ушли в небытие. И слава Богу! Но это ещё не означало, что советский моряк мог выйти в город в каком-то дранье, расхристанным и патлатым. Или наоборот, - наглаженным, начищенным, но... в форме и при регалиях. Как нам конфиденциально положили на ум, по нашивкам на форме иностранные разведки могли вычислить офицера судна и устроить ему провокацию. Вот так вот. Ни много, ни мало. Делать им, иностранным разведкам, больше было нечего!
Приветствовалась аккуратная короткая стрижка, вычищенная обувь, наглаженные брюки или юбка, скромных, не попугаистых цветов рубашка, шведка или блузка.
Никаких дорогих часов и золотых украшений, - советские моряки чихать хотели на все эти буржуазные цацки-пецки. Никаких портфелей, больших сумок, "дипломатов", дорогих фотоаппаратов. Скромность не только украшает человека, но и делает его жизнь безопасной, особенно за рубежом.
Поведение увольняемых в иностранном городе должно было быть образцом порядочности, благонравия, спокойствия, вежливости и корректности.
Как говорил наш боцман: - И шоб никаких мне там матов, мля! Иначе, в лучшем случае, будете лишены увольнительных до конца рейса, у нас тут на судне об этом с удовольствием озаботятся, будьте уверены. В худшем случае вас, убогих, завербуют страшные иностранные спецслужбы и будут, как сок из морковки, по капле выжимать из вас все секреты нашей горячо любимой и необъятной Родины...
Некоторые интересовались: - а как быть, мол, если они, к счастью, не обременены знанием этих самых секретов: ну, не посвящены, значит, не допущены, не ознакомлены, не в курсе... На что наш всезнающий боцман, сграбастав шутника-вопрошающего за грудки и, приблизив его непередаваемое выражение к своей бураково-красной морде лица, страшным шёпотом во всеуслышание говорил: - яйца пассатижами зажмут, - всё вспомнишь, хухрик. Секретные сведения из тебя, мля, так и посыпятся, только горшок подставляй...
Наши судовые "девушки" (от 40 и намного выше), с облегчением на лицах гомонили, что, в таком случае, они в безопасности, - у них зажимать, мол, нечего. Боцман только хмыкал в ответ и приглашал их всех по очереди зайти к нему в каюту, где он индивидуально, каждой в отдельности, расскажет и покажет, что могут спецслужбы сделать с ними, наивными... Откуда он про всё это знал, боцман не говорил, только таинственно подмигивал и посмеивался.
Тут, для более ясного понимания происходящего, нужно сделать небольшое лирическое отступление. Наш боцман был высокообразованным и предельно интеллигентным, воспитанным человеком. Но, если бы он говорил на своём обычном языке, тут, на судне его просто не поняли бы. А так - полный контакт и взаимопонимание. Страшная, багрово-красная физиономия боцмана, его центнер массы тела, огромные кулаки, - всё это говорило само за себя и только придавало ему авторитету. Редкие люди могли видеть его, сбросившего свою морскую маску, - тогда он был человеком весёлым и компанейским. Легко и очень профессионально бил чечётку, разговор его в корне отличался от того, что ежедневно слышала команда. "Мля" отсутствовала однозначно... Но, продолжу.
Отсутствие серьёзных нарушений членами экипажа говорило само за себя, - об отсутствии этих самых нарушений. При наличии таковых, степень их серьёзности определяли все, кому не лень: трудовой коллектив, комитет профсоюза, комсомольская или партийная организация судна, капидан-директор и, естественно, я, его самый первый помощник. В данном конкретном случае, за двадцать дней перехода в экипаже ничего экстраординарного, слава Богу, не произошло. В увольнение могли идти все члены экипажа.
Но, конечно же, не все сразу! Запрещался одновременный сход на берег капитан-директора, первого помощника и старпома. На судне должна была оставаться полноценная часть судовой команды, которая бы несла вахту и, в случае чего, смогла бы квалифицированно не только вывести судно в море, но и следовать указанным курсом. Группы увольнения должны были состоять из трёх-пяти человек. В каждой из них назначался старший группы из числа командного состава судна. Перед сходом на берег вся группа проходила соответствующий инструктаж, все расписывались в журнале увольнения, где ставилось время ухода с борта судна, а по прибытии - время возвращения, которое должно было быть не позднее 18.00.
Во время увольнения группам запрещалось распадаться. Все члены группы должны были держаться вместе и, в случае чего, подстраховывать друг друга.
"В случае чего" - это и имелась в виду нестандартная, не штатная ситуация. Как то: встреча в период увольнительной с эмигрантами из СССР, конфликт с местными жителями и полицией, "перебор" кого-то из членов группы в смысле выпивки, назойливое навязывание своего общества неизвестными личностями. Даже покупка кем-либо из группы запрещённых к ввозу в СССР товаров, должна была пресекаться как старшим группы, так и другими, более сознательными членами этой самой группы, о чём по окончании увольнения необходимо было обязательно доложить. Мне или капитану.
Запрещался, например, ввоз порнографических или эротических журналов, плакатов, видеопродукции. Запрещены были многочисленные музыкальные группы и исполнители. В их число входили, например, концерты Владимира Высоцкого, которые он записал, будучи за рубежом.
Или вот та же известная и популярная в своё время группа "Чингиз-Хан". В какой-то из музыкальных композиций, у них вроде бы была одна единственная, не понравившаяся нашей советской цензуре фраза: "Москва не пала в сорок пятом, она падёт в восьмидесятом...".
Этого было вполне достаточно, чтобы творчество этих самозваных ханов категорически запретить на всей территории Советского Союза. Делали вид, что такой группы в природе вообще не существует.
Длинный перечень таких вот запрещённых к ввозу кассет и дисков, вместе с другими рекомендациями и наставлениями, давался для руководства и исполнения перед каждым загранрейсом.
О ставшей же известной какой-либо нестандартной ситуации собиралась самая разнообразная, из разных источников, информация, писались объяснительные и отчёты, делались оргвыводы, принимались решения по всем участникам тех или иных событий. В серьёзных случаях радиограммами ставилось в известность руководство нашей Базы. По окончании рейса эти разборки могли быть продолжены. За совершенно невинный с сегодняшней точки зрения плакат, - всего лишь с голыми сиськами какой-то смазливой дивы или за обнаруженную таможенниками запрещённую к ввозу в СССР винил или кассету, виновнику объявляли выговор, исключали из партии или из комсомола, лишали загранвизы на определённое время или вообще навсегда.
Всё тогда было на контроле, и всё это было очень серьёзно.
В тот день в увольнение ушло пять групп по пять человек. К шести вечера все они вернулись на борт судна, к ужину. Никто не был пьян, по докладам старших групп никаких происшествий с ними в городе не случилось.
Погуляли, посмотрели, поахали-поохали. Пофотографировали друг друга в обнимку с улыбающимися доброжелательными девушками-полицейскими в красивой форме. Стороной, с опаской, дабы чего не случилось, обошли группу панков с разноцветными петушиными хохлами на головах и неизменной бутылкой пива в руках у каждого. В общем, ничего особенного.
Правда, группа каких-то молодых русских, человек пять, пыталась вступить в контакт. Говорили, что соскучились по землякам. Вежливо, но твёрдо наши ребята дали им понять, что никто из членов группы не желает с ними общаться. Пусть эмигранты паршивые знают своё место и наше к ним отношение.
Все были на борту, трап приподнят, - граница Родины на замке.
Долгий хлопотный день подошёл к концу. Правда, впереди было ещё много приятных дел: ужин, просмотр фильма в столовой команды, партия домино в кают-компании, вечерний чай и сладкий сон.
Только я решил всего себя отдать Морфею, - Богу сна, если кто не в курсе, - как в дверь каюты постучал прибежавший вахтенный, что дежурил у трапа.
- Сергей Михайлович, - взывал он, барабаня костяшками пальцев об дверной косяк, - вам срочно нужно выйти к борту, Сергей Михайлович, проснитесь!
- Да не сплю я, - проворчал он, то есть я, успевший всё-таки местами отдаться Морфею, - иду уже, иду, Петренко. Что там у тебя стряслось, Господи? Массовый побег экипажа в ближайший пивбар или наоборот, нападение одиночного террориста-смертника для выяснения мест расположения ракетных баз на территории нашей Родины!? - бормотал я спросонья. - Дай мне хоть в штаны вскочить, Петренко...
Петренко перестал молотить в дверь, - ждал, когда я натяну какую-нибудь одежонку. Выйдя из каюты, я прикрыл за собой дверь и двинулся по коридору средней палубы за почти бежавшим вахтенным, - наверх, к трапу.
- Ну, что там у тебя? - спрашиваю на ходу.
- Дак известно, командир, - ЧП. Иначе б я вас не будил. Пришли, орут, бузят, давай, говорят, трап опускай. Ну, я их, само-собой и послал...
- Кого послал и куда послал, Петренко, говори толком и по порядку.
- Ну, этих самых, эмигрантов. Днём они с нами случайно в городе свиделись, приставали к нам, на шею кидались, - соскучились, мол, говорят. Мы ж докладывали о них по приходе! Дак нет, не отстали, предатели. Припёрлись вот ночью, чтоб, значит, совращать и агитировать. Вас или кэпа требуют. Решил пока только вас оповестить.
- Ну, хорошо, а как там у тебя на счёт "послал"? Петренко, где твоя морская выдержка, спокойствие, корректность и вежливость, которые с пелёнок присущи всем без исключения советским морякам?! Кроме тебя, естественно!
- Дак я ж говорю, - предатели, товарищ первый помощник, ей-ей предатели! Ночь, а они бузят и нарушают. Я их всего-то один раз и послал. И не куда ни попадя, заметьте, а к их же собственной родной маме. Конкретно и вежливо, чтоб, значит, угомонились, - не помогло. Эх, щас бы на них струю из брандсбойта высокого давления, шоб по шершавому асфальту метров двадцать кубарем катились на своих предательских задницах...
- Петренко, - говорю, - выбрось из головы. Сам видел, - асфальт у них тут ровный, гладенький, не как у нас.
Палуба судна была ярко освещена, вдали сиял ночной Веллингтон, рейд горел гирляндами огней десятков других иностранных судов, а внизу, возле приподнятого трапа, в полумраке, толпилась группка молодых людей.
- Что ты их в потёмках держишь, Петренко, включи прожектор.
Петренко, ворча что-то о ненужном перерасходе энергетических ресурсов, щёлкнул рубильником. Приподнятая оконечность трапа и его окрестности ярко осветились. Молодых людей действительно было пятеро, - четыре стройные девушки и один, не менее стройный, парень. Одеты они были явно не по нашенски. Ясное дело, если это эмигранты, то уже успевшие вкусить сладкого капиталистического яду вещизма.
- Стиляги, - с ненавистью пробормотал Петренко.
Ни тогда, ни позже я так и не смог понять, откуда он, двадцати с небольшим лет от роду, знает о стилягах, - этом молодёжном движении, которое имело место в Советском Союзе в самом начале 60-х годов. Петренко в те годы было от силы лет пять-шесть. Ну не мог он их знать, видеть и помнить, стиляг этих! А вот, поди ж ты, сравнивает со знанием дела...
- Здравствуйте, - на чистом русском языке в разнобой закричала снизу эмигрантская молодёжь, залитая ярким светом судового прожектора.
- Здравствуйте, коль не шутите, - ответствовал я, опёршись руками о леера ограждения. - Кто такие будете и зачем к нам пожаловали?
- Да гнать их, тонконогих, товарищ первый помощник... - прошептал за спиной Петренко.
- По какой к нам надобности в столь поздний час? - продолжал я.
- Да видели мы ваших ребят сегодня в городе, поняли, что судно из Союза пришло, - отвечал за всех парень. - В городе они от нас шарахнулись, как от инфекции, ну, мы и решили сами вас навестить, пообщаться.
- Как только мымра наша улеглась, так мы сразу бегом в порт. Пустите, командир, мы вас очень любим и скучаем без вас, - скороговоркой проговорила одна из девушек.
- Ну, что я говорил, - вскинулся Петренко. - Любит, говорит, и скучает! Ну б... самая тебе натуральная! Всё. Нет никаких больше сил смотреть на это. Пошёл я за боцманом. Тот быстренько их своим шлангом оприходует, никакой любви не захочется...
- Стой, Петренко. Пойдёшь, когда я тебя об этом попрошу. Помолчи пока, дай разобраться, - до сих пор мне не было понятно, кто передо мной и чего хотят в этот поздний час.
Трап приподнят, - думал я, - время возможного посещения судна давно закончилось, уже довольно таки поздно. Пустить, - кто-то бдительный из команды обязательно после окончания рейса доложит в соответствующие инстанции, - замучаешься отписки писать.
- Да пустите же вы нас к себе, наконец, мы не страшные! Мы свои!, - щебетали внизу девушки.
- Видали мы таких "своих" в Гражданскую, - подал голос Петренко.
- Ну, вот что, - обратился я к Петренко, - беги, буди командира, ежели спит, а я пока тут за тебя на вахте побуду. Доложи ему обстановку, пусть сам решает, что делать, пускать их на борт или нет.
Вахтенный унёсся к командиру, а я продолжал тянуть время.
- Сейчас командир будет, подождите пока, - говорю им с борта. - Как тут у Вас, за рубежом дела? Нравится в эмиграции или вы тут и родились?
- Ой, Андрюша, - обратилась одна из девиц к парню, - это они нас за эмигрантов принимают!
- Да что вы такое говорите! - закричали внизу наперебой и все сразу. - Мы свои, мы тут работаем! Временно!
- Что случилось? - подошёл наш капитан, как всегда подтянутый и элегантный, несмотря на поздний час.
- Валентин Дмитриевич, - говорю, - это те самые люди, которые встречались в городе с нашими ребятами в увольнении, я вам докладывал. Думали эмигранты, а они кричат, что просто работают тут. Временно...
Капитан неопределённо хмыкнул что-то себе в усы, - Комиссар, четыре классные девчонки, хоть и с парнем, просятся к нам в гости в два часа ночи, а вы тут с Петренко устраиваете им допрос с пристрастием. Немедленно опустить трап, препроводить гостей в мою каюту!
Трап был опущен, на борт поднялись действительно четыре очень стройных, красивых девушки с парнем. Думаю, Петренко, очень хотелось у них спросить, в какой это сфере бизнеса они обретаются?! Может их профиль - самая древнейшая профессия, а этот парень - их... этот, как его к бесу, - сутенёр?!
Что-то щебеча и приговаривая, эта стайка прошла коридором и втянулась в широко распахнутые двери капитанской каюты.
Я уж думал возвращаться к себе, чтобы сделать вторую попытку договориться с Морфеем, - Богом сна, если кто опять забыл, - но, не тут-то было. Командир решил по-своему.
- А куда это вы, уважаемый Сергей Михайлович, вознамерились? - спрашивает. - Составьте нам компанию, сердечно вас прошу.
Я его прекрасно понимал. Он сам, в ночное время, своим личным распоряжением, в присутствии свидетелей, пустил на борт советского судна, а значит, на территорию нашей страны группу никому не известных молодых людей, а затем закрылся с ними уже без свидетелей в своей каюте! Каково, а?! Именно так и будут трактовать его действия дома, в базе, по приходу.
Я был нужен ему как свидетель и участник. Или соучастник? Одним словом, - подельник. Влип я, что называется, по самое, извините, не могу. Делать было нечего. Остался.
Девицы живописно расположились на диване, парень сел прямо на пол, на толстый капитанский ковёр, легко скрестив под собой ноги в позе лотоса. На него было прямо таки больно смотреть. Но, судя по всему, чувствовал он себя в этой позе удобно и уютно.
- Ну-с, молодые люди, рассказывайте, - капитан не стал садиться за свой официальный огромный письменный стол, расположился, дамский угодник, рядом с девицами, - почему такая спешка? Могли и завтра днём к нам прийти. Секретов ни от кого у нас нет, судно для иностранных посетителей открыто с 10.00 до 17.00. Вахтенный помощник организовывает приём гостей, экскурсию по судну, угощает чаем из нашего русского самовара, дарит сувениры...
- Давайте представимся, наконец, я Даша, - сказала сидящая слева от капитана девица, - я Маша, я Наташа, а я Ксюша, - продолжили остальные. - А это наш Андрюша. Он нас почти каждый вечер по очереди на руках носит...
- Валентин, - склонил голову капитан (гусар, мля!), - к вашим услугам. И сделал попытку сидя щёлкнуть каблуками. - Ну, с комиссаром вы уже знакомы, - последовал небрежный жест в мою сторону.
Вот гад! Припомню, я тебе это, дружище, не заржавеет. Ох, припомню!
- Валентин, а можно вас попросить? - Даша придвинулась к командиру почти вплотную, положила руку ему на плечо, приоткрыла губки...
- Да без проблем и лишних церемоний! - Валентин выпятил грудь, - рад помочь, чем смогу, только вот для успокоения доверчивой русской души сначала хотелось бы всё-таки знать кто вы и откуда...
- Всему своё время, сейчас для нас главное... жареная картошка. Не откажите в такой малости, командир!
- Какая картошка, Дашенька, - изумился тот. - Причём тут картошка? Может быть, чаю или кофе? А то и покрепче чего, - есть джин, виски, "Наполеон", мартини... А может, водки хотите? "Столичной", со слезой... Мы, истинно русские люди, весьма гостеприимны, надо вам сказать.
- Да уж мы заметили. Ваше гостеприимство прямо через борт лезет, - Ксюша явно издевалась.
- Девочки, не томите людей, давайте откроем им нашу страшную тайну. Судя по всему, изводятся они, бедолаги, - подал снизу голос Андрей. Он сменил позу, оставив под собой только левую ногу, правую же вытянул перед собой.
Я решил высказать своё мнение, - Вот только, - говорю, - никаких тайн нам открывать не нужно. Меньше знаешь, крепче спишь. Вам картошки жареной хочется? - нет проблем, - я посмотрел на Валентина.
Тот кивнул, - действуй, мол. - И соответствующего к картошке не забудь! Слышал пожелания общества?
Пожелания общества на счёт чего-то соответствующего, кроме его, капитанских пожеланий я не слышал, но, тем не менее, притупил к исполнению. Служба обязывала...
Отрывать от подушки повариху не пришлось. В её маленькую двухместную каюту в этот поздний час набилось, наверное, человек десять. На столике стоял небольшой телевизор, рядом горел индикатор работающего видеомагнитофона, а на экране - порнушка в полный рост. Откуда на борту запрещённая к ввозу в нашу страну кассета с этой гадостью?! И это всего лишь после двух дней пребывания в инпорту?!
- Развлекаемся? - спросил я.
- Ой, Сергей Михайлович, проходите! - затараторила-засуетилась повариха. - Мы тут врага изучаем.
- Не понял, - говорю, - о чём речь.
И вообще, думаю сам себе, что это за ночь такая?! В каюте капитана какие-то неизвестные собираются открыть нам страшную тайну сразу после того, как отведают жареной картошки. Судовая повариха и её преступная группаровка изучают по порнофильму какого-то заклятого врага. Петренко возле трапа о Гражданской войне вспоминает и готов вместе с боцманом немедленно задействовать шланг высокого давления против местных стиляг-эмигрантов-аборигенов...
- О каком враге, собственно, речь? - переспросил я, заметив, что народу в каюте как-то поубавилось. Уму непостижимо! Я, открыв дверь, стоял почти на самом проходе, загораживая единственный путь к отступлению. А их в каюте стало уже вдвое меньше! Просачиваются! Мистика какая-то...
- Ну, как же! - продолжала тараторить повариха. - Вы же сами говорили, что кассеты с такими фильмами запрещены к ввозу в Союз, что они растлевают и деморализуют. И вообще, такие фильмы, - первый вражина в святом деле воспитания подрастающего молодого поколения октябрят, пионеров, комсомольцев, коммунистов, сочувствующих и беспартийных...
- Рот закрой, Сапрыкина, причём тут это? - уже повысил я голос.
- Ну что тут непонятного, Сергей Михайлович?! Чтобы уметь эффективно бороться с врагом, нужно его досконально изучить, чтобы, значит, знать не только в чём его сила, но, главное, каковы его слабые стороны... Вот и сидим, изучаем. И, заметьте, тратим на это своё личное свободное время. Изучаем врага, как говорится, без отрыва от производства... Зато потом будем во всеоружии! Сможем, ежели что, дать квалифицированный отпор как поодиночке, так и, как говорится, групповухой, коли нужда будет...
Я уже второй рейс подряд работал вместе с этой говорухой. Оригинальность стиля её изложения была известна всеми. Сказывалось, всё-таки, её полтора высших образования, острый язычок и полная декларативная независимость от всех и вся...
- Ну, вот что, - тут я заметил, что кроме самой Сапрыкиной и её напарницы, в каюте уже никого не было, - рассосались, обормоты. - Давай, Сапрыкина, руками за спину вещички собрала, и на выход. В темпе шагай на камбуз лицом к стене, уяснила? По дороге я тебе всё объясню...
- Меня к стенке на камбузе сразу поставите, командир?! Вот здорово!
Я молчал, зная её длинный язычок без костей.
- Сегодня, после фильма, как вы понимаете, лучше бы меня сразу к стенке в позу, чтоб, значит, долго не мучилась...
Сапрыкина явно потешалась, зная, что я пришёл явно не с проверкой (делать мне больше нечего в два-то часа ночи!), понимала, что мне что-то было от неё нужно.
- О, Господи, картошки вам поджарить, что ли, в два часа ночи?! - Сапрыкина проявляла, вдобавок ко всем своим недостаткам, ещё и чудеса ясновидения.
- Ладно уж, - Сапрыкина пошевелилась, - Только руки разрешите из-за спины с вещичками вынуть, а то споткнусь по дороге об высокий комингс да на вас, любимого, невзначай упаду, держа морду к переборке...
- Иди уже, балаболка... - посторонился я, давая ей дорогу. - Быстренько на семь человек изобрази закуску. Буфетчицу не будить! Сама знаешь почему. Накрой в каюте капитана и укомплектуй фуршет жареной картошкой, как у нас, ну у очень гостеприимных русских полагается...
- Да уж чего ради вас не сделаешь, товарищ первый помощник, вы только намекните, - обернувшись на ходу, стрельнула глазами Сапрыкина, - Или это во мне бродят впечатления от вражеского фильма? Что-то я сегодня чересчур наизучалась врага этого, не будь он к ночи помянут. Того и гляди захочется непотребного... Как считаете, Сергей Михайлович?
Я поднял глаза к подволоку, вздохнул, и пошёл в каюту капитана, чтоб, значит, поприсутствовать, засвидетельствовать, подстраховать и, если нужно, направить в нужное русло. Такая вот у нас, помполитов, была иногда работа. Опасная и ответственная. Но только иногда, поверьте!
В каюте капитана веселье набирало обороты.
Пока я конвоировал на камбуз Сапрыкину, командир с молодёжной командой гостей развлекался вовсю. Истосковался, бедный, по свежему женскому обществу, весь из себя сначала расщеперился в качестве саморекламы, а затем поднапружинился в ожидании: клюнут - не клюнут. Будет ему завтра от его любимой буфетчицы, ох, не миновать семейных сцен и разборок. Но, то будет завтра, а сегодня можно и оттянуться...
Андрей опять сидел на полу в другой позе, - теперь права нога была под ним, а левую он согнул в колене и нежно обнимал её обеими руками.
Поразительно, как ему удавалось так ворочать конечностями, да и ради чего - не понятно. Вон, стул стоит свободный, так нет, - коленца ногами выписывает сидя на ковре.
Девушки обсели нашего капитана на диване со всех сторон, как сказал бы я кто и на чём. Не хватало только забраться ему на колени. Судя по всему, дело к этому шло весьма стремительно и никто ничего против этого не имел. Особенно капитан.
Моё появление в каюте чуток поубавило разноголосый щебет, но ненадолго.
- Не беспокойтесь, у меня очень хороший первый помощник, - поспешил с разъяснениями Валентин. Он с сожалением оторвался от дивана, прошёл к своему бару и наполнил всем бокалы.
- Вам повезло! - подала голосок Ксюша, - а мы вот можем расслабиться только когда наша мымра ложиться спать.
- Вот, кстати, давайте же вашему помощнику откроем, наконец, нашу тайну!
- Стоп! - запротестовал я. - Не хочу ничего знать. Оставьте ваши тайны при себе, хочу спать спокойно.
- Но послушайте! Мы не эмигранты и не предатели. Мы - малая часть второго состава балетной труппы Большого театра.
Я покрутил головой, соображая.
- Дайте ему тоже бокальчик, Валентин! - озаботилась обо мне Даша.
Надо же, думаю, он уже для неё просто Валентин! Ох, не миновать ему завтра грозы, тайфуна, цунами и землетрясения.
- Повторите, - попросил я, - и помедленнее, я запис-с-ую...
- Мы - это малая составная часть второго, дублирующего состава балетной труппы московского Большого театра! - чуть ли по слогам хором повторили девицы-красавицы.
- Мы уже больше года здесь, понимаете? На контракте! То турне по Новой Зеландии, то верхом на паром и айда в Австралию. А там опять пляски-скачки вприсядку по всему континенту в соответствии с этим клятым контрактом. Сейчас вот опять сюда, в Зеландию перебрались. Валюту стране зарабатываем. Господи, как всё надоело! И денег тех не захочешь. Тем более, что почти всю выручку загребают Москонцерт и Большой театр, а мы тут на окладе. Конечно, на относительно большом, валютном, но всё-таки окладе! Домой хотим, на Родину. Туда, где снег, сало, домашняя колбаса и жареная картошечка...
Так вот, думаю, откуда эта любовь к картошке. Натерпелись, бедные... А тут ещё наши ребята их в городе турнули, да Петренко у трапа измывался.
- Мы, как только наша мымра, типа надзирателя-первого помощника, легла почивать, сразу помчались к вам.
Спасибо, думаю, за сравнение, вертихвостки картофельные...
- И правильно сделали, - это уже Валентин высказал своё одобрение, пропустив добрую порцию.
Тут и картошка подоспела. И всё остальное тоже, - дабы не упасть в грязь лицом перед гостями - балеринами и балеруном.
Как выяснилось из разговора, у Андрея сильно затекали ноги, если ими часто не двигать и не менять их положения. Это бывает у всех профессиональных танцоров, тем более в балете. Профессиональная болезнь, так сказать. Он так и остался сидеть на ковре, время от времени меняя позу и не выпуская из рук тарелку с картошкой, вилку, фужер и добрый кусок испечённого на судне, нашенского хлеба. И при этом продолжал двигать ногами каждые 15 минут! Разве что только себе за голову их не закидывал хотя, наверное, мог бы.
Часа через два, сытые и хорошо навеселе, члены второго состава третьего балета очень Большого театра стали собираться домой. Опасались, как бы мымра их не вычислила. Случались иногда и у них ночные проверки. Особенно если она накануне ссорилась с балетмейстером или ей просто не спалось...
Пришлось серьёзно нарушить инструкцию ещё раз. В пятом часу ночи, находясь на стоянке в иностранном порту, мы покинули борт судна вместе с командиром, - пошли провожать этих несчастных, соскучившихся по колбасе и салу.
К счастью, Петренко у трапа уже не было. Сменился, бдительный наш...
- Как же вы завтра (или же сегодня?!) выступать будете, после ударной дозы картошки и нашей "Столичной"? - спрашиваю.
- Да отпляшем как-нибудь, бывало и хуже, - успокоила Наташа. - Главное, чтоб Андрюша на сцене нас не уронил...
Мы прошлись вечерним Веллингтоном до их гостиницы, попрощались с многострадальными балеринами и их балеруном. Валентин в темноте долго целовался с кем-то. Я не стал рассматривать с кем именно. Главное, в чём я был абсолютно уверен - это был, слава Богу, не Андрюша...
Домой мы вернулись поздно ночью, или, вернее сказать, рано утром.
Как ни странно, но репрессий со стороны руководства базы после рейса так и не последовало. Не доложили бдительные доброжелатели, стало быть.
Гроза, тайфун и цунами над головой нашего капитана тоже не разразились. Буфетчица проигнорировала сей инцидент, как не достойный её внимания.
Уже позже я узнал причину столь поразительной потери её бдительности. Валентин Дмитриевич буквально на следующий день после ночной прогулки по столице Новой Зеландии, немедленно, ещё до того, как стали сгущаться тучи, сделал нашей буфетчице Вирге предложение своих руки и сердца, так как она была уже на третьем месяце...
Им был выбран наилучший способ защиты.
Всё хорошо то, что хорошо кончается. Только вот Петренко остался тогда крайне недоволен. Уж очень ему хотелось раскатать по палубе пожарный рукав, открыть вентиль и со всей пролетарской решимостью кэ-эк... по этим самым предателям Родины, - ненавистным как ему лично, так и всей прогрессивно мыслящей мировой общественности ...