Аннотация: Говорят, что правда одна. Но так ли это? Однажды ты посмотришь на мир другими глазами, глазами врага. И тогда ты увидишь, что у правды несколько лиц...
Два лика правды
Пролог
Париж. Гетто. 2105 год.
Автомобиль бесшумно проскользнул в раскрывшиеся ворота и, мягко опустившись на землю, припарковался возле небольшого одноэтажного особняка. Мелодичный женский голос сообщил, что пункт назначения достигнут. Жанн нехотя открыл глаза, и неспешно вылез из машины. Подойдя к массивной стальной двери, он оглянулся. Вокруг стоял обычный осенний вечер, еще достаточно теплый, но все ощутимее становилось холодное дыхание зимы. Города не было видно за высокой оградой, но аккуратно, с большой любовью подстриженные деревья и рассаженные цветы создавали ощущение покоя и уюта.
Жанн глубоко вдохнул свежий воздух и повернулся к двери, которая, моментально опознав хозяина, приветливо перед ним распахнулась.
Дома ожидали любимая жена и накрытый стол, и Жанн поспешил окунуться в домашнюю обстановку, стряхнув с себя дневные заботы и сомнения.
Париж. Предместья. 2105 год.
Робот-охотник медленно передвигался по улице среди разрушенных и дотла сожженных зданий. Сложная система колес и гусениц позволяла легко преодолевать руины, траншеи, рытвины и завалы. Камеры и датчики тщательно сканировали окрестности в поисках малейшего движения. Но вокруг простиралась только пустошь. До самого горизонта - бесформенные груды кирпича, бетона и железа, изрытый провалами асфальт и голые скелеты зданий. Ночь освещала жуткую картину мертвенно-бледным светом луны и крохотных звезд.
Внезапно "охотник" насторожился и прекратил неторопливое движение, но вокруг по-прежнему было тихо. Новых данных не поступало, и робот уже решил поехать дальше, как в этот миг из-за обломка стены, шагах в двадцати от него, выскочила небольшая фигура. Сканеры мгновенно выдали нужную информацию:
объект: человек
раса: негроид
пол: мужской
возраст: 14 лет
необходимое действие: уничтожить
"Охотник" открыл огонь, но в ту же секунду, как первые пули вспороли грудь мальчишки, выворачивая его внутренности наизнанку, рядом с роботом разорвалась граната, разметав его по руинам...
...Когда вспышки от выстрелов и взрыва погасли, а гулкое эхо, прокатившись над мертвым царством, растворилось в мрачной вышине осеннего неба, недалеко от тела мальчика снова возникло движение. Царапая живот об острые края битого кирпича, к нему подполз другой мальчуган, лет десяти. Он обнял еще теплое, изуродованное тело и, с трудом размыкая слипшиеся губы, прошептал: "Я отомщу, братик. С нами Аллах. Я отомщу".
Лик первый
Жанн лежал в постели, мокрой от пота, и пытался прийти в себя после ночного кошмара. Которую ночь подряд снился один и тот же сон, та страшная ночь, когда началась война, когда он, еще совсем маленьким ребенком, узнал что такое ненависть и что такое страх, ночь, в которую, спустя почти тридцать лет, он снова возвращается туда, в горящий Париж.
Жанн плохо помнил, что тогда произошло.
Помнил, что проснулся от ужасающего шума на улице, в котором было все, рев многотысячной толпы, залпы тяжелых орудий и пальба, взрывы, вой сирен, крики раненых и умирающих, все сливалось в адскую какофонию, казалось, сами небеса рушатся на землю, но, может быть, это и в самом деле было так, иначе куда смотрел бог, как допустил все это, неужели ничего нельзя было сделать, остановить этот кошмар, безумную пляску смерти, в которую окунулся Париж. Осторожно выглянув за окно, он не увидел ничего, кроме разливавшегося во все стороны океаны огня, кроме черного дыма, который погребальным саваном накрывал Париж, наползал на него со всех сторон, это не иллюзия, Париж умирал, умирал в муках, в страшной агонии, и уже ничто не могло его спасти. Еще Жанн помнил, как мать с всклокоченными волосами бегала по дому и все что-то искала, кажется, документы, хватала его с братом, гладила их по волосам и что-то беспрерывно шептала, что, он не понимал, по ее щекам текли крупные слезы, но она их не замечала, потом снова начинала что-то искать и суетиться. Помнил отца, сосредоточено и зло перезаряжавшего автомат, уже в который раз, сколько можно, но он точно должен знать, что в самый ответственный момент автомат не подведет, не будет осечки, не выпадет патрон, кстати, где патроны, вот они, лежат в шкафу, где рядом с ними еще вечером лежал автомат, их несколько коробок с рожками, отец - мудрый человек, он всегда знал, что будет именно так, что однажды это случится, но ему никто не верил, все только посмеивались, а он сохранил автомат, и вот теперь держит его в руках, с холодной ненавистью глядя из окна второго этажа, во всю ширину своих могучих плеч, не боясь шальной или точной пули, отец никогда ничего не боялся, а теперь ему надо защитить свою семью, жену и детей, он умрет здесь, на пороге своего дома, но они уже будут далеко, они спасутся, дети - это наше будущее, наша будущая жизнь, мы продолжаем жить в них, он умрет с автоматом в руках, до последнего сражаясь в своем доме, с такой любовью, упорством и трудом построенным им своими руками, доме, в котором родился Жанн, а потом Себастьян, доме, который они больше никогда не увидят. Помнил, как они с братом и матерью пробирались сквозь кусты, ограды, отец запретил им брать машину, в машину будут стрелять все - и войска и повстанцы, и, правда, там вдали на перекрестке видны остовы сгоревших автомобилей, вокруг разбросаны чьи-то тела, а еще там кто-то танцует, кто-то стреляет, отсюда, из-за кустов, плохо видно, мешают кусты и далеко, а лучше вообще не смотреть, закрыть глаза, заткнуть уши, притворятся спящим, а лучше мертвым, а лучше вообще ущипнуть себя и проснуться в своей теплой кровати, сегодня воскресенье, в школу идти не надо, можно подольше понежится в постели, а потом в комнату зайдет мать, улыбнется и позовет завтракать, на столе будет яичница с беконом и апельсиновый сок, они с Себастьяном затеют очередной дурацкий спор, а отец только посмеется, на минуту оторвавшись от электронной газеты, и все будут счастливы, как хорошо жить, но нет, просыпаться не получается, это сон, это все взаправду и надо снова бежать, ползти, перебираться, прятаться, сколько же еще, болят ноги, кружится голова, тяжело дышать, хорошо хоть рука матери совсем близко, можно подержаться за нее, так легче и не так страшно, но сколько же еще...
Жанн прошел на кухню и налил стакан своего любимого апельсинового сока. Конечно, не натурального - кто их будет сюда привозить, но вкус до боли напоминал тот сок, который Жанн пил почти каждое утро. Но и это не помогло. Руки предательски дрожали, а по коже бегали мурашки. Тогда Жанн достал заначенную сигарету и закурил. Курил он очень редко, как-то не привык, да и сигареты были большим дефицитом и стоили очень дорого. Но иногда организму требовалось успокоительное, и поэтому Жанн всегда держал недалеко одну пачку. Вот и сейчас, прикурив, он подошел к окну и раскрыв ставни, выглянул в темную ночь. Вдали тускло мерцали редкие фонари, освещавшие главные улицы анклава, или как их называли сами жители "гетто"...
...Вся Франция вот уже три десятилетия жила в подобных гетто. И судя по всему не только Франция. Они образовывались на вновь отстроенных, а чаще всего уцелевших в войне городских кварталах, куда жители стягивались со всех окраин. Иногда от одного анклава до другого было всего километров пятьдесят, но, обычно расстояние составляло около сотни. Между собой анклавы различались территорией, защищенностью и уровнем жизни его обитателей. Анклав, в котором жил Жанн, относился к обеспеченным. Здесь стояли особнячки, пусть небольшие, но зато это свой дом, а не общий барак, как в беднейших гетто. Здесь люди передвигались на машинах и могли позволить себе такую роскошь как сигареты, чистая питьевая вода, а иногда и фрукты. Но все гетто были обнесены высокой бетонной стеной, напичканной умным оружием и системами слежения, вокруг стены сновали роботы, а внутри безраздельно царствовал страх. Тщательно скрываемый страх, прежде всего от самих себя. Геттовцы прятали его за скучными посиделками в тесной компании ближайших соседей, за отчаянной страстью на супружеском ложе или за водкой в кабаках. Но иногда страх вырывался наружу. И тогда люди сходили с ума. Не проходило и месяца, чтобы не донеслась весть о том, что очередной малый спятил, расстрелял всю свою семью или случайных прохожих, а затем пустил себе пулю в лоб. Иногда люди, жившие в беднейших, труднодоступных, а потому почти забытых анклавах, откалывались и переходили на сторону повстанцев, надеясь на лучшую жизнь. Но остальные геттовцы, за долгие годы заключения привыкшие ко всему, отмахивались от всех этих известий, не пускали их за высокие заборы, окружавшие каждый дом, из страха сделать затаенный страх явным. И внешне их уже ничем нельзя было удивить. Жизнь текла своим чередом, очень размеренным, очень плавным, никакой спешки, все отмерено, шаг влево, шаг вправо, а тем более побег невозможен. Жизнь по расписанию, в восемь вечера комендантский час, в восемь утра подъем.
Немногие выжившие старики рассказывали, что еще полвека назад все было иначе. Тогда жизнь била ключом, она кипела, она бурлила. Бесконечная гонка наперегонки со временем, кто кого, останавливаться было нельзя - остановишься, и тебя вмиг затопчут, раздавят те, кто напирает сзади, подталкивает в спину. Жанн не знал тех времен, ему было трудно это представить. Но иногда он скучал по тому прошлому, в котором никогда не был...
Пепел от сигареты упал на поддонник, и Жанн заметил, что курит уже фильтр. Он помешкал, раздумывая, затем достал вторую.
...Мать. В последнее время он думал о ней постоянно. Тридцать лет. Жива ли она? И где сейчас? Как же хочется оказаться сейчас рядом, обнять ее хрупкие с виду, но такие сильные на самом деле плечи, ласково ей улыбнуться и сказать тихо: "Мама"...
В ту ночь им удалось укрыться и добраться до еще мирного городка, но вскоре война пришла и туда. Уже через пару недель полыхала вся страна. Война кругами расходилась от Парижа по всей стране, как от брошенного в воду камня, прокатывалось по ней цунами, захлестывая и стирая с лица земли все новые и новые районы. И казалось, их семья будет без конца скитаться от города к городу, от деревни к деревне. В одном из таких побегов погиб Себастьян. Пуля, выпущенная выскочившим из-за угла арабом, вошла братишке точно в сердце, и Себастьян рухнул одновременно с убийцей, которому их случайный попутчик проломил прикладом голову. Они похоронили Себастьяна в нескольких шагах, прямо посреди газона. Зарево пожарищ придавало оголенным мышцам попутчика медный блеск, он взмок, роя могилку, орудуя автоматом как лопатой. Мать держала голову Себастьяна на коленях, гладила его слипшиеся волосы, которыми еще недавно он так гордился, почти как новым велосипедом, подаренным ему на восьмилетие, и на которые теперь лились ее слезы, и все повторяла: "Мальчик мой, мой милый мальчик". И мужчине пришлось отдирать брата от нее, и когда он начал забрасывать его землей, мать бросилась в могилу и стала ногтями рыть свеженасыпанную землю, и снова мужчине пришлось ее оттаскивать, а Жанн сидел на пеньке, сжав голову руками и зажмурив глаза, и просил Боженьку разбудить его...
А потом они добрались до Орлеана. Оттуда отправлялись поезда на юг.
Жан помнил только всеобщую суету, ревущую, бурлящую толпу, которая лавиной накатывается на вагоны, старается влиться в них, втянуться, и задние ряды давят передние, и кто-то падает, но освободившееся место тут же затягивается, хриплые стоны, сдавленные крики тонут в общем реве, кто-то зовет родных, кто-то кричит о помощи. Они напирают все сильнее, кажется, поезд сейчас опрокинется под их массой, но воздух взрывают автоматные очереди, это стреляют солдаты, и толпа откатывается назад, и теперь передние давят последних, и снова крики и стоны, но некоторые не отступают, сразу двое повисли на ступенях, и солдат в тамбуре стреляет в одного из них, и тот падает, цепляя второго, и вот их распростертые тела на липком от крови бетоне, и гул проходит по всей толпе, она как гигантский спрут, у которого отсекли щупальце, вздрагивает всем своим многоголовым и многоголосым туловищем и устремляется вперед, но двери уже закрыты, и поезд трогается, с каждой секундой набирая скорость, но толпа не успевает остановиться, люди горохом сыплются под колеса, а вагоны пролетают мимо, и вот уже поезд скрылся из виду, унеся с собой надежду и боль разлученных...
Разлученных. В той суматохе Жанн и потерялся. Лишь на секунду он выпустил ее руку, когда на него навалилась чье-то тело, но этой секунды хватило, чтобы людская стена снова сомкнулась, и не было силы, способной прорваться сквозь нее.
Так и вышло, что они оказались в разных концах страны. Связи между анклавами практически не было, весточки приходили очень редко и нерегулярно - с редкими караванами, которые привозили оружие, товары необходимые и товары редкие - фрукты, сигареты. Но для многих самым ценным были вести из других гетто. Увы, караваны приходили раз в несколько месяцев, а иногда ничего не было слышно и полгода. Не помогали даже технические новинки, хотя какие новинки, начало войны стало концом прогресса.
...Докурив и плотно закрыв окно, Жанн вернулся спальню. Жена, завернувшись в одеяло, по-прежнему мирно посапывала. Осторожно, опасаясь потревожить ее сон, Жанн снова лег, и вскоре долгожданное забытье накрыло его.
Еще не было и полудня, когда на этаж, где работал Жанн, влетел младший инженер и с криком: "Караван! Караван пришел!" побежал по коридорам. Жанн занимался программированием роботов, которые охраняли периметр гетто, и занимал не последнее место в организации. У него был свой кабинет, без окна, но более-менее просторный, по крайней мере, ему места вполне хватало. Кабинет располагался в конце коридора, а потому про караван он услышал одним из последних.
Жанн открыл дверь и хотел было позвать инженера, как тот сам подбежал к нему и сходу сообщил:
- А тебя тут один караванщик ищет.
- Не знаешь, зачем?
Инженер только пожал плечами и развернулся, чтобы уйти, но в этот момент его подняли в воздух и переставили подальше от двери. В кабинет вошел здоровенный детина в камуфляжном костюме. Его лысый череп был усыпан странными шишками, единственный правый глаз сканировал каждый дюйм комнаты, а перекошенный рубцом рот создал впечатление звериной улыбки. Под два метра ростом, он скалой надвинулся на Жанна и прорычал:
- Это ты Жанн Лаверн?
- Я, - выжал из себя ошеломленный Жанн.
- Николя Буанаре, - детина протянул руку, и так стиснул протянутую в ответ ладонь Жанна, что тот скрипнул зубами от боли.
- Черт возьми! Наконец-то! - радостно воскликнул Николя, усаживаясь на стул. - Слушай, парень, я тебя по всей Франции разыскиваю, а ты, оказывается, вот где околачиваешься.
Он снова обвел глазом комнату и добавил:
- И, гляжу, неплохо тут устроился.
Жанн наконец-то смог спросить:
- Могу я поинтересоваться, зачем я Вам понадобился?
- Тут парень такое дело, - Николя словно замялся, - короче, весточка есть для тебя. От матушки твоей.
- Моей матери?!
- Ага, от нее самой. Плохо ей, очень плохо. Видать, последние деньки настали. - Николя вздохнул всей своей мощной грудью. - И хочет тебя, значит, повидать напоследок.
Жанн подскочил к нему и, схватив гиганта за плечи, проорал:
- Где она?! Что с ней?! Говори же!
- Да не кричи ты так, парнишка. Не глухой я. - Николя одним движением смахнул его руки. - Говорю же тебе, плохо ей. А живет она в Марселе. Вот, значится, как. И еще. Передать тут кое-что велела.
И караванщик, порывшись в карманах, осторожно извлек из них и протянул небольшой серебряный медальон.
Жанн хорошо помнил этот медальон. Бессильно рухнув на кресло, он разглядывал эту посылку из забытого детства, которую когда-то очень давно подарил с Себастьяном матери. Легонько щелкнул замочек, и на раскрывшихся сторонах медальона Жанн увидел две старые, пожелтевшие от времени фотографии. На левой стороне - отец, еще молодой, в форме лейтенанта ВВС. На другой - Жанн, Себастьян и мама, нежно их обнимающая. Отцов снимок они с братом нашли, когда играли в кладоискателей, а вторую фотографию вырезали прямо из семейного альбома. За что и получили бы отца по шее, если бы мать, которая была от подарка в восторге, не утихомирила его.
- Давно ты ее видел? - глухим голосом спросил Жанн.
- Да уж месяца два как.
- Два месяца...целых два месяца...
Они помолчали, затем Жанн вдруг спохватился:
- Подожди, а ты-то откуда ее знаешь?
- Так ее, поди, весь Марсель знает! - усмехнулся Николя, отчего его рот скривился еще сильнее. - Она всем там помогает. Кому советом, кому добрым словом, а кому и еще чем. Я потому и вызвался помочь, что славная очень старушка. Э-э-х! Да что там говорить!
Он махнул рукой и поднялся. Жанн тоже встал и, протянув на прощание руку, еле слышно проговорил:
- Я найду ее.
- Удачи тебе, братишка.
Николя вышел из кабинета, но в коридоре Жанн снова нагнал его.
- А твой караван не туда идет? Возьмете меня?
- Прости, друг, но мы на север. Да, на север, значит. Ты уж сам как-нибудь. Так-то.
Жанн смотрел на удаляющуюся по коридору широкую спину караванщика, что есть силы сжимая маленький медальон, и на глазах его блестели слезинки.
Остаток дня работа не ладилась - мысли Жана были далеко, в двухстах километрах отсюда. Как там мать, жива ли она еще? А, может, уже выздоровела? Или...Жан не хотел и думать об этом "или" но треклятые мысли упорно не желали покидать его мозг. Привычные действия казались необычайно сложными, самые простые алгоритмы - запутанными, код сбивался, наполнялся ненужными символами, становился перегруженным и неуклюжим. Кое-как дотерпев до шести вечера и, больше напортив, чем сделав, Жан отправился домой. Закрывшись в машине, отгородив себя от внешнего мира, он мог побыть, наконец, несколько минут наедине с собой.
Ехать он решил еще с самого начала, но как сказать об этом жене? Ведь она прекрасно знает, насколько опасен путь. Одному, без хорошо охраняемого каравана это было почти невозможно. Скольким смельчакам удавалось в одиночку добраться от одного гетто до другого? Неизвестно. Но верой в лучшее и упорством Жанн вышел в родителей, а потому решил действовать, несмотря ни на что.
И утром, пока жена еще крепко спала, он тихонько выскользнул из дома, прихватив заранее приготовленный рюкзак. Туда он положил немного: еда, вода, часть лекарств, фонарик, старый атлас и сигареты. Жанн долго смотрел на такое любимое и родное лицо. Очень, очень может быть, что сейчас он оставляет ее вдовой. Она, словно почувствовав сквозь сон его пристальный взгляд, заворочалась, и Жанн поспешил уйти. Но в дверях снова обернулся и прошептал: "Прощай, милая! И прости, ради Бога, прости меня!"
Солдаты на КПП выпустили его сразу - Жанн имел право на выход из гетто в любое время для того, чтобы оперативно устранять проблемы с роботами на месте. Тяжелый шлагбаум поднялся, и Жанн выехал в разверстую пасть ворот. В камеры заднего вида он наблюдал, как солдаты, переговариваясь, крутят ему вслед пальцем у виска.
Оказавшись снаружи, Жан не спешил прибавлять скорость. Перед ним простиралась широкая полоса разрушенных районов и предместий, в которых могли быть отряды повстанцев, бесхозные неуправляемые роботы-охотники и бог знает, кто еще. Поэтому Жан тщательно выбирал дорогу, прижимая машину к самой земле. Он не хотел и не мог доверить управление компьютеру - здесь заканчивались нанесенные на карту пути. Начинались тропы.
Но проезжая мимо одного места, он не мог не остановиться. Высокая гора кирпичных обломков, среди которых местами выглядывали головы злобных химер и горгулий. Все, что осталось от знаменитого и любимого всеми парижанами Нотр-Дам де Пари. И сейчас, посреди выжженного войной города, Жанн словно наяву увидел, как тот умирал. Прекрасный собор в упор расстреливают несколько танков, густо облепленных повстанцами. Тяжелые снаряды как нож пронзают его тонкую ткань, от их разрывов все его тело содрогается и стонет в такт выстрелам. И храм не выдерживает смертоносного огня, падает сначала правая башня, затем левая. Но еще возвышаются его резные стены, еще рычат его каменные химеры на химер из плоти и крови. Последний залп - и огненный ливень захлестывает собор, и вот уже только столб дыма и пыли кружится над оскверненной святыней. И уже беснуется и ликует толпа, плюет в небеса автоматными очередями, заходится в первобытном танце разрушения. Бывшие мигранты, легальные и нелегальные, еще вчера примерные граждане Французской республики, отличники Сорбонны, профессиональные работники, сегодня они попирали гордость так и не ставшей родной чужбины.
И пришло другое воспоминание. Он, совсем еще маленький, играет в комнате, а отец смотрит передачу про какие-то давние события. Потом он узнал, это было в маленькой стране Сербия в самом начале прошлого века. Но тогда его просто привлек громкий шум и яркая картинка. Там на огромном экране творилось безумие. Озверевшие люди поджигали православные храмы, и дым, поднимающийся над стенами, застил потрясающей красоты пейзажи. Люди забирались на купола и ломали кресты, пинали их ногами, выворачивали с корнем и швыряли их с высоты на землю. Горели уютные деревянные церквушки и величественные каменные соборы, обращались в руины сельские храмы и уединенные монастыри...совсем как Нотр-дам. В тот вечер Жанн навсегда запомнил яростный взгляд отца, его стиснутые кулаки и слова, произнесенные сквозь зубы: "Однажды это будет и с нами".
Жанн снова тронулся в путь. Теперь он вел машину почти наугад. Все, что у него было - довоенный атлас с пожелтевшими, истрепанными временем страницами, да смутные детские воспоминая о бегстве из горящего Парижа, почти такие же изорванные, как атлас.
Но сегодня судьба была благосклонна к Жанну. Еще до того, как все вокруг погрузилось в слепящую тьму, он успел покинуть руины и выбраться на открытое пространство.
Жанн вздохнул свободнее. Но перелет ночью казался ему еще безумнее, чем сама поездка. Машина замерла в воздухе и плавно опустилась на землю. Надо было поспать. Впереди еще долгий и трудный путь, - с этой мыслью Жанн погрузился в сон.
Табло спидометра показывало, что от парижского гетто Жанна отделяли почти четыреста километров, когда на горизонте возникла широкая черная полоса. Машина сбавила скорость до минимума и теперь тихо стелилась над самой землей. Вскоре полоса стала обретать четкие контуры, и стало возможным различить стоящие впереди полуразрушенные здания и просеки бывших улиц. Впереди простирался город.
Жанн остановил машину и сверился с картой. Клермон-Ферран. Кисти болели, пальцы выдавали мелкую дрожь, глаза резало до слез и дико ломило в пояснице. Давало о себе знать непривычно долгое напряжение - почти восемь часов непрерывного полета, постоянное ожидание опасности, отсутствие точного маршрута. Закрыв глаза, Жанн лежал в водительском кресле и размышлял.
Ехать прямо в город или обойти его стороной? О том, что могло быть впереди, он не знал ничего. Гетто французов или база повстанцев? Или вообще разрушенный и покинутый много лет назад город, город-призрак? Но если это французы, то там можно найти приют и восстановить силы перед новым походом. А его утомленное тело просто кричало об отдыхе. С другой стороны, как примут в гетто такого путешественника-одиночку? Судя по Парижу, на распростертые объятия рассчитывать не приходилось.
Все говорило о том, что город надо объезжать. И чем дальше, тем лучше. И до самого Монреаля надеяться только на себя. Впрочем, последнее давно стало жизненной необходимостью.
Жанн тяжело вздохнул и, постоянно озираясь, выбрался наружу размять онемевшие мышцы.
Вокруг природа готовилась к очередному приходу зимы. Деревья в ожидании холодов прижимали к стволам обнаженные ветви, и сиротливо жались друг к другу кустарники. Уже начавшая преть листва чернела в лесных прогалинах, а остатки пролегающего вдали шоссе сплошь покрывались ржавчиной жухлой травы. Где-то высоко отрывисто и глухо каркали на хмурое небо вечно недовольные вороны.
Сырой ветер ударил Жанна в лицо, и тот зябко поежился. Позади были леса, луга, реки... Когда-то давно - родные и приветливые, сегодня - чужие и опасные. Впереди было еще много километров пути, и надо было спешить. Но прежде - перекусить. Присев за дверцей машины, он торопливо проглотил часть захваченных продуктов. Наконец, совершенно замерзнув, забрался внутрь и развернул карту, чтобы прикинуть маршрут. Думать о том, что ждет его в Марселе, он боялся. Машина тихо заурчала мотором и, разметав под собой листву, поднялась в воздух. Жанн угрюмо окинул место привала и резко нажал на газ.
Казалось, путь будет длиться вечность. Далеко позади остался город, его здания быстро скрылись за лесом, когда Жанн взял резко влево, в сторону Лиона. Вокруг снова были широкие, голые пространства и набухшее тяжелыми тучами небо. Жанна неудержимо клонило в сон, веки налились тяжестью, и стоило немалых усилий держать глаза открытыми. Иногда он засыпал на одну-две секунды, но тут же вскакивал и с удвоенной силой вцеплялся в штурвал. Но проходило еще несколько мгновений, и руки снова расслаблялись, а сон сковывал разум, уводя Жанна в свои потаенные владения.
И когда вдруг машину резко дернуло, подбросило вверх и с силой швырнуло в сторону, Жанн не успел понять, был ли то сон или реальность. По глазам полоснула яркая вспышка, и он почувствовал, как тело внезапно освободилось от уз гравитации и стремительно помчалось в это сияние, погружаясь в него, растворяясь в нем без остатка, а после все утонуло в беспросветном мраке...
Лик второй
- А я говорю, его нельзя убивать!
- Это враг! Он один из них! Они все убийцы!
- Я не дам тебе это сделать!
Голоса споривших внезапно прорезали тьму, окружавшую Жанна. Высокие, пронзительные, похожие на детские, они вонзались в череп, проникая до самого мозга. Жанн с усилием разлепил веки и сквозь туман, плывущий перед глазами, различил две небольшие фигуры, стоявшие прямо над ним. Сознание возвращалось с трудом. Он не знал, где он, и что с ним, только понял, что лежит на спине, и попытался подняться, но тело прошила острая боль, и он застонал.
Спорящие на миг замолчали, а затем второй голос снова заговорил, уже быстрее:
- Смотри, он тяжело ранен. Мы должны помочь ему!
- Помочь? Да ты с ума сошла! Пусть подыхает здесь. Собаке - собачья смерть.
- Он - человек! Ты как хочешь, а я помогу ему.
Жанн постарался сосредоточиться. Туман перед глазами постепенно рассеивался, и теперь он уже мог различить, что и вправду спорили двое детей - совсем еще маленький мальчик и девочка, чуть постарше. Вот только в руках у мальчика был автомат, и черное смертоносное жало было направлено Жанну в грудь.
Надо поднять руку. Рука нехотя шевельнулась. Тело словно жило своей жизнью. Пересиливая боль, Жанн вытянул руку. Девочка кинулась к нему, и он, глядя на нее все еще мутным взглядом, прошептал:
- Я... не враг... Помоги...
Девочка поддержала его голову и ответила:
- Я знаю. Сможешь подняться? Тут недалеко.
- Попробую...
Жанн собрался с силами. Превозмочь. Подняться. Разогнать туман. Одолеть боль. Вернуть себе непослушное тело. Он сел рывком и не смог сдержать крика. Крик вырвался из груди разламывая костяную клетку, кромсая на лоскуты мышцы, распарывая кожу. Но руки уже подхватили его. Нежные, заботливые. И крепкие. Слишком крепкие для девочки. Пересиливая себя, Жанн оглянулся. Мальчик все так же стоял в стороне, но автомат опустил. Значит, все-таки девочка. И она тянула его вверх. Словно осот из земли, подумалось Жанну. Он сжал зубы. Еще рывок. Адская боль снова пронзила все тело. Прошлась стальной струной. Его нервы - сами как струны. Натянуты. Обнажены. И кто-то терзает их, дергает, рвет неумелой рукой. Снова стон. Мучительный, но освобождающий. Зубы готовы стереться в порошок. Ноги не держат. Словно спички, ломаются под весом тела. Или как вата. Мягкая и бесформенная. Надо облокотиться, опереться на что-то. Вот так. Да. Так хорошо.
Девочка подхватила Жанна под руки, пока он пытался встать, а когда ему это наконец удалось, перекинула его руку через свое плечо и взяла за талию. Теперь Жанн практически висел на ней. Он осмотрелся. В стороне виднелась груда искореженного, почерневшего металла - все, что осталось от его машины. "Значит, мина".
- Ну что, пойдем? - девочка посмотрела ему в глаза и улыбнулась.
И они пошли. Девочка с Жаном впереди, мальчик позади. Жанн видел, что ей тяжело тащить его, и как мог помогал, стараясь идти сам. Каждое движение было мучительно, но он старался. И считал шаги, чтобы отогнать боль. Но на пятидесятом оступился, нога поехала в сторону, и они чуть не упали. И снова огненная молния пронеслась от пяток и ударила в затылок. Новый отсчет.
- Давай же, еще чуть-чуть...уже пришли...
Девочка дышала с трудом, но мальчик и не подумал помочь ей. Он угрюмо шел сзади, глядя себе под ноги. На тридцатом шаге они подошли к машине. Старый, насквозь проржавевший и прогнивший пикап. Не на топливных элементах, а на электричестве. Только наземного хода. Такие машины Жанн видел только в далеком, полузабытом детстве, еще довоенном. Уже тогда они были приветом из прошлого. А сейчас этот призрак из полуистлевшей металлической плоти стоял перед ним.
Девочка помогла Жанну залезть в кузов, затем запрыгнула сама. Положила ему под голову тряпье, валявшееся там же. И снова улыбнулась.
- Фариза.
- Жанн...
И девочка исчезла в кабине. Но повела не она, а мальчик. Дорога принесла новые страдания. Машину швыряло на колдобинах влево и вправо, подбрасывало вверх и опрокидывало вниз. Ее сотрясало, как эпилептика, кузов мелко дрожал, словно в ознобе, она скрипела, дребезжала и стонала. И почти в унисон с ней стонал Жанн. Каждая встряска отдавалась эхом в его измотанном теле, а в глаза упиралось одно и тоже свинцовое небо. Жанн не знал, сколько они ехали, ему казалось, что дороге нет начала и так же не будет конца. Дорога безвременья, Млечный путь боли. Жанн не заметил, как небо из серого стало черным, а вместе с небом почернело и все вокруг. Он снова потерял сознание...
Первое, что он увидел, придя в себя, - почерневший от времени потолок. Жанн прислушался к своему телу. Боль ушла, уступив место слабости. Он лежал на кровати, накрытый сшитым из лоскутов стеганным одеялом. Скосил глаза влево. Стена. Такая же черная, как потолок, но прикрытая лохмотьями ковра или гобелена. Посмотрел направо. Низенькая деревянная тумбочка. Наполовину оплывшая свеча и пожелтевший стеклянный стакан с водой.
Жанн приподнялся, чтобы осмотреть помещение. Им оказалась крохотная комнатка, в которой и хватало места только для кровати с тумбочкой да продавленного кресла в углу. В стене напротив той, у которой стояла кровать, было низенькое оконце, сквозь которое в комнатушку заливался серый свет.
Казалось, все здесь должно было бы говорить о бедности, старости и одиночестве. Но, странное дело, они совершенно не ощущались. Напротив, Жанн чувствовал домашний уют и спокойствие. Даже в гетто было не так.
Гетто... Как там жена? Наверно, страшно переживает. Одна в целой квартире. И, может быть, тихо плачет, свернувшись на их постели.
На миг Жанну стало стыдно. Но потом он вспомнил о цели своего путешествия. Мать. И снова застонал. Но в этот раз от раны душевной. Как же он теперь до нее доберется? Баз машины. Без карт. Больной... Его размышления прервали голоса, а затем торопливый топот. Дверь распахнулась, и в комнату вбежала девочка.
Фариза. Теперь он мог рассмотреть ее гораздо лучше. На вид лет тринадцать-четырнадцать. Смуглая кожа, черные вьющиеся волосы до плеч. Большие карие глаза, в глубине которых сверкал озорной огонек. Острые черты лица. Невысокого роста и очень худенькая. Как же она смогла меня дотащить, подумал Жанн, глядя на ее тонкие руки, которые оказались такими сильными.
Остановившись на пороге, девочка улыбнулась ему. И от этой улыбки в комнате стало намного светлее. Ему даже показалось, что солнце в кои-то веки прорвало свинцовую плотину неба и заплескалось в маленькой комнатке, резвясь и играя.
Фариза оглянулась через плечо и крикнула в коридор:
- Он очнулся!
Ответа не последовало. Тогда девочка подошла к Жанну и, взяв его за руку, спросила:
- Тебе лучше?
- Да, Фариза.
Он крепко сжал ее руку и с чувством прошептал:
- Спасибо...
- Да не за что. Мы должны помогать другу. Мы же люди...да...
Ее улыбка на миг поблекла, а в глазах мелькнула тоска. Затем она тряхнула головой, отчего ее волосы разлетелись по сторонам, и заговорила с прежней веселостью:
- Тебе поправляться надо. Я сейчас принесу поесть. Знаешь, Али сегодня утром такого кабана поймал, любо-дорого посмотреть. Нам теперь мяса надолго хватит. Али, он вообще такой молодец, он все умеет делать. Все-все! Ты не смотри, что он такой хмурый, он всегда так. Он же мужчина. Воин. Он понравится тебе. Правда. И ты ему понравишься. Вы еще подружитесь, вот увидишь!
И девочка убежала, взметнув после себя маленький вихрь тепла и света. Жанн смотрел ей вслед и улыбался. Впервые за очень долгое время.
Сказать, что они с Али подружились, было бы преувеличением. Но то, что враждебность уступила место симпатии, это правда. И хотя легкая тень недоверия порой все еще мелькала между ними, в целом их отношения стали товарищескими. Они вместе выискивали в лесу дичь, вместе загоняли ее, вместе проверяли силки и ловушки, вместе ремонтировали, чинили. И хотя они почти не разговаривали, в этом молчании чувствовалась взаимная поддержка.
Прошло несколько недель, с того момента, как Жанн оказался в этом доме. Ему стало гораздо лучше, он чувствовал себя почти здоровым. Первые дни он вообще не вставал с постели, но одиночеством не томился. То и дело в комнатку забегала Фариза, приносила то поесть, то осведомиться в десятый раз о его самочувствии. И каждый раз она приносила с собой кусочек весеннего солнца. А вечерами, когда вокруг уже распространилось холодное дыхание зимы, она приходила, зажигала свечку, и в узком круге отсвета этой свечи, круге, который отгораживал их от внешнего мира, словно меловая черта или пентаграмма от нечисти, они находили покой и утешение. Они оправлялись в плавание по волнам прошлого. Она рассказывала ему свою жизнь, он ей - свою. А потом замолкали, глядя на таинственные узоры, которые рисовал на стене пляшущий огонек свечи...
А рассказать Фаризе было что. Ей много пришлось пережить и перенести за свои тринадцать лет жизни. Несколько лет назад, сколько, она и сама не знала, у них была семья. Совсем небольшая - отец, мать, и она с братом. Родители были эмигрантами во втором поколении, и еще сохраняли мусульманские верования и обычаи. Но детей учили уже французскому языку. Жили в небольшом городке, затерянном в глуши Франции, где большинство составляли такие же, как они, эмигранты. Казалось, в этот тихий уголок война не придет никогда, но эхо отгремевших сражений докатилось и сюда. Их семья жила всегда обособленно, а когда разразилась война, и вовсе оборвали все контакты. А мирный некогда городок постепенно превращался в два враждебных военных лагеря. Две части города - французская и мусульманская - отгородились друг от друга баррикадами, блокпостами и колючей проволокой. Так прошли почти три десятилетия. Но родителей заботило одно - всеми силами удержать свой крохотный мирок и родившихся, а теперь быстро растущих детей вдали от тлеющего пожара. Но не смогли.
Была холодная беззвездная ночь, когда в городок ворвались неизвестно откуда взявшиеся остатки французской армии. Война стерла с лица земли полстраны, и победителей в ней не оказалось. Эта правда, такая горькая, но такая явная, будила в людях первобытную ярость. Люди превращались в зверье, главным для которого было даже не выжить, нет - выплеснуть кипевшую злобу, утопить в ней свою тоску, забыть леденящее душу отчаяние. И они выплескивали. Сжигая дома и города, расстреливая их жителей...
Фариза помнила только, как проснулась от грохота выстрелов и рушащихся домов, криков, раздирающих ночь и хриплых стонов. Как выдернула из постели плачущего братика и через окно они выбежали из дома. Как спряталась в овраге неподалеку. И видела оттуда, как солдаты пинками вытолкали из дома отца, вытащили за волосы мать и, швырнув их на землю прямо во дворе, расстреляли короткой автоматной очередью. И видела, как загорелся их дом, пронзительной мелодией боли вливаясь в общий хор пожара, охватившего город. От пламени, бушевавшего повсюду, льющегося со всех сторон, стало светло как днем. Город умирал в огне, корчился в дымных предсмертных судорогах, возносился гигантским факелом к закопченным небесам, безнадежно моля отвернувшихся богов о пощаде.
А потом потянулись долгие дни бегства в никуда. С той ночи Али больше не смеялся. Никогда. Они шли дни напролет, мучимые голодом и усталостью, гонимые постепенно гаснущей надеждой. И однажды, когда последние силы были на исходе, они вышли к заброшенной ферме. Здесь они нашли все, что было нужно: еду, кров, ветряки, дававшие электричество, семена. И дети взялись за дело. Разбили огород, починили часть дома. Наконец-то они снова обрели спокойствие...
Теперь Жанн мог понять Али. Он остался единственным мужчиной в семье и должен был принять заботу о сестре. Должен был беречь ее и защищать. Охранять покой семьи. Пусть многое решала сестра, которая была старше, и как все девочки, немного развитее, это только усугубляло ответственность брата. То, что понял Жанн, еще больше сблизило его с Али. Загадкой оставалась только жизнерадостность девочки, ее несгибаемая тяга к Жизни.
Вскоре Жанн стал выходить на улицу. Сначала только во двор, потом на огород, затем стал доходить до раскинувшегося рядом леса. И почти всегда в этих прогулках его сопровождала Фариза. Только окрепнув окончательно, он стал ходить на охоту с Али. Но прогулки с Фаризой не прекратил. И не забывал о покинутой в гетто жене и больной матери в далеком Марселе. Но здесь, в царстве природы, среди ее красот и тишины, страдания изувеченного войной мира, казались ему только страшным сном. Открой глаза - и перед тобой снова деревья, подернутые тонким инеем, таинственное шуршание леса, чистый, незамутненный воздух. Да и как отсюда выбраться? Пешком нереально, а попросить машину Жанн не смел, зная, как она нужна детям.
Несмотря на то, что декабрь только начался, день выдался морозным. Но Жанн решил не изменять традиции, и снова отправился с Фаризой в лес. Али остался дома.
Они бродили по замерзающим тропкам, прислушиваясь к звукам зимы. И решили уже пойти обратно, как раздался странный шум, непривычный для этого места. Сначала он решили, что им показалось, но шум нарастал. Вскоре Жанн понял, что это. И отчаянно бросился к дому. До выхода из леса оставалось совсем немного, когда на дороге к ферме показалась машина. Жанн сразу опознал ее - военный грузовик. Французский. Грузовик стремительно приближался к дому, и Жанн уже мог различить затянутую броней кабину, шлемы солдат в кузове и холодный блеск их оружия. Зачарованный этим видом, он застыл на месте и очнулся только, когда услышал за спиной чей-то выдох:
-Али...
Жанн лихорадочно соображал. Французские солдаты. Здесь! Но откуда? Потом вспомнил. Уже почти год в Париже бродили слухи о том, что в Лионе появился новый лидер, который провозгласил своей целью объединение Франции. Его звали просто - Генерал, хотя, как говорили, он был штатским. Почему именно Генерал, никто не знал. Может быть, потому что был непререкаемым авторитетом в лионской армии. А может, в память о де Голле. И шаг за шагом Генерал шел к своей цели. Его армия, постоянно растущая, методично вычищала окрестности, присоединяя все новые земли под знамя Шестой республики. А ведь ферма была не так далеко от Лиона!
Что он мог сделать? Броситься к солдатам, показать документы и объяснить ситуацию? Но поверят ли они ему? А если и поверят, что помешает им расправиться с детьми? Может быть, с ним заодно. Как с предателем. По закону военного времени.
Но попробовать стоило. Пусть один из миллиона, но все-таки шанс. И его надо использовать. Жанн повернулся к девочке, чтобы объяснить свой план. Но не успел произнести ни слова.
Морозный воздух прорезал долгий сухой треск. Потом еще один. И еще. Грузовик остановился недалеко от дома, развернувшись к нему боком, и из кузова высыпали солдаты, разбегаясь по округе. Припали к земле, спрятались за броней. Подняли автоматы, развернули пулемет. Открыли огонь. И тогда Жанн понял, что за треск он услышал. Это стрелял Али.
Поливая дом шквальным огнем, солдаты медленно, но верно приближались. Жанн насчитал восемь человек. На одного мальчика. Но автомат Али смолкал только на несколько невыносимо долгих секунд. "Перезаряжает рожок", - подумал Жанн. Солдаты перестали подходить и начали выстраиваться цепью, как вдруг одного из них резко развернуло на месте, и он рухнул на землю. Канонаду перекрыли вопли ярости. Жанн увидел, другой солдат, прижимаясь к земле, подбежал к кузову и вытащил оттуда какой-то громоздкий предмет. У Жанна потемнело в глазах. Гранатомет!
Ему хотелось кинуться в самую гущу боя и крикнуть: "Остановитесь! Там только мальчик!" Но он понимал, что бессилен помешать тому, что должно было случиться. Время растянулось резиновым жгутом, секунды превратились в минуты. Словно в замедленной съемке он видел, как под надежной защитой грузовика солдат заряжает гранатомет, поднимает ее над капотом, осторожно наводит на дом...
Взрыв разметал стену фермы, словно тот был игрушечным домиком из картона. Раздался оглушительный грохот, и здание сложилось внутрь себя, хороня под собой такую короткую сказку...
Жанн не слышал ликование солдат. Он вообще ничего не слышал. И не чувствовал. Тесно прижимал к себе маленькое, беззащитное тельце девочки, которая содрогалась в беззвучных рыданиях. Сжимал ее хрупкие плечи, гладил растрепавшиеся черные волосы и что-то шептал. Что - он не тоже не слышал. А шептал он одно и то же слово: "Али...Али...Али...".
- Жанн...
Его словно ударило током. Девочка смотрела прямо на него. В который раз он поразился ее жизненной силе. Жанн оглянулся на дом. И увидел, что один из военных, судя по всему, командир, жестами приказывает обыскать окрестности.
- Фариза, здесь можно где-нибудь спрятаться?
- Я покажу.
Они спешили через лес. Девочка шла впереди, легко ступая по мерзнущей земле. "Это хорошо, что мороз. Следов не будет". Они подошли к небольшому оврагу, на дне которого блестел схваченный льдом ручеек. По склонам овражка среди молодых деревьев было несколько исполинов, чьи могучие корни вздымали дерево над землей, образуя широкие ниши. Спустились и подошли к одному из деревьев. Фариза раздвинула кустарник, окружавший вздыбленные корни, но вместе небольшого углубления Жанн увидел уходящую вглубь пещерку.
- Мы построили маленькое укрытие. На всякий случай...
- Оставайся здесь. Мне нужно знать, что там происходит.
Фариза схватила Жанна за руку, но после краткого раздумья отпустила.
- Дорогу найдешь?
- Да.
Девочка нагнулась ко входу в пещерку, потом снова выпрямилась:
- Будь осторожен... Жанн..
Отступила на шаг и... улыбнулась. Не глазами, как раньше. Только ртом. И почти незаметно - только самые уголки губ взметнулись вверх.
- Буду... - и Жанн начал забираться наверх. И уже осторожно пробираясь по лесу проговорил еле слышно. - Ради тебя.
Ему удалось подкрасться незаметно. Он подобрался к самой опушке. Забыв о холоде, лег на землю и стал наблюдать. Солдаты, видимо, уже порыскали вокруг, но решили особо не утруждаться. Теперь часть из них копалась в завалах дома, один стоял рядом с командиром, а двое рыли яму неподалеку. Рядом с ними лежало тело. В военной форме.
- Нашел! - крикнул один из тех, что был на завале. Другие подбежали к нему, засуетились, разбрасывая обломки, наконец что-то вытащили и отнесли на ровную поверхность. Сердце Жанна стиснула острая боль. Это был Али.
Солдаты сгрудились вокруг.
- Да это же мальчишка! - присвистнул кто-то
Внезапно один из солдат с размаху ударил тело мальчика тяжелым сапогом.
- Мразь! Вот тебе! Получай! - орал он, обрушивая один удар за другим.
У Жанна от злобы зашумело в ушах. Он машинально опустил руку в карман. Прикосновение холодной стали остудило гнев. Это был нож. Нож, сделанный Али и подаренный им Жанну, когда тот впервые пошел с ним на охоту.
Другие солдаты уже оттаскивали своего товарища. Тот вырывался, скользил ногами по земле, вопил охрипшим голосом: "Он убил Этьена! Этот гаденыщ убил Этьена!" и все порывался плюнуть в распростертое тело.
Наконец его оттащили к грузовику, и крики смолкли. Командир подошел к Али и, взглянув на него, коротко распорядился:
- Похороните рядом с Этьеном.
И видя на недоумение на лицах, добавил:
- Это война. И все мы солдаты. А он, - командир кивнул на мальчика, - был хорошим солдатом.
Через час солдаты уехали. Когда рев мотора растворился в дали, Жанн вышел из укрытия и подошел к небольшому земляному холмику. Под ним нашел свой последний приют Али. Жанн долго стоял над его могилой, скорбно склонив голову. Затем прошептал:
- Ты был доблестным воином. Прекрасным братом. Надежным другом. Хотя тебе было всего одиннадцать лет.
Достал из кармана медальон. Тот самый, что когда-то с братом подарил матери. И положил его на могилку того, кто мог бы стать его братом. Сквозь тучи пробились тонкие нити солнца, и в его лучах медальон на прощанье свернул серебром.
Жанн быстро зашагал в лес...
Эпилог
Жанн взглянул на девочку. Несмотря на то, что пикап страшно трясло на дороге, она спала. Пережитое потрясение взяло свое, и организму требовался отдых. Но даже сейчас в ее лице было что-то светлое, отчего тоска превращалась в грусть, что-то потаенное и до поры до времени скрытое от мира.
Но Жанн знал, что это. Он вспомнил значение имени Фариза. "Радуга". Именно так. До этой поездки Жанн видел либо черное, либо белое. И никак иначе. Здесь - друзья, там - враги. Здесь - добро, там - зло. Но теперь мир приобрел краски. Все краски радуги. Все оттенки и переливы. Всё изменилось. Друзья обернулись врагами, а враги подарили ему жизнь... и любовь.
На миг Жанн задумался, почему у него с женой так и не было детей. За все время брака они и словом об этом не обмолвились. Ответ пришел быстро. Они просто боялись. Боялись выпускать в этот мир еще одну душу. Боялись пополнить число узников гетто.
Теперь все изменится. Он еще не решил, что будет делать. Как доберется до Марселя, как будет представлять девочку. Как будет возвращаться в Париж, к жене. Но одно Жанн знал точно. У него с женой будут дети. Двое. Мальчик и девочка. А мальчику, когда тому исполнится десять лет, он подарит замечательный ножик, крепкий и ладный.
Жанн улыбнулся. Совсем чуть-чуть - только уголками рта. Теперь он понимал и то, что от жизни может веять холодом, а смерть может дарить тепло. Он снова взглянул на девочку. Она все так же мирно спала. А на ее смуглое личико ложились лучи солнца, по-весеннему сиявшего над дорогой.