Расскажу Вам одну историю. Эта история не выдумана, она взята из жизни моего дедушки по маме, которого звали Ефим.
По сложившимся на сегодняшний день курсам доллара или евро мой дед был бы самым настоящим миллионером. Миллионеры нашего времени намного "дешевле" миллионеров того времени, в котором жил мой дед. Тогда он был просто довольно состоятельным человеком, но по сегодняшним меркам его можно было бы назвать и миллионером.
Однако я уважаю моего деда Ефима вовсе не за это.
Родился он в конце 19-го века в России, в небольшой деревушке под Солигорском. Он был из бедной семьи и когда вырос, был батраком.
В молодости он полюбил девушку из богатой деревенской семьи, и она полюбила его. Однажды в какой-то лесной сторожке они не смогли сдержать своих любовных эмоций и страстей, после чего девушка забеременела. По понятиям тех времён, родители благословили их на совместную жизнь, и их обвенчали в церкви.
Так у меня появились мой дедушка и моя бабушка по маме. Богатые родители дали за своей дочерью богатое по деревенским меркам приданое в размере трёх больших сундуков одежды и прочих вещей. Молодой паре помогли построить отдельный рубленый дом, и они начали свою собственную семейную жизнь.
Моего деда очень тяготило то, что он беден, и в 1918 году он вместе со своим другом, тоже бедным, но одиноким сиротой, решили ехать на заработки за границу. Они добрались до Балтийского моря и отплыли по нему в Нью-Йорк, нанявшись кочегарами на один корабль.
В Нью-Йорке они оказались почти без денег, не знали английского языка, и первое время не имели даже крова над головой. Хорошо, что было лето. Они не знали где и как можно наняться на работу, но у случайных русских, которые им иногда встречались, они начали кое-что узнавать. Так продолжалось несколько дней и вскоре они оказались совсем без денег.
Ночевать им приходилось где придётся, - в каких-нибудь тёмных закоулках, или под мостами. Короче там, где их не могли бы увидеть полицейские. Часто спали они лишь сидя, прижавшись спинами друг к другу, чтобы было теплее и чтобы не испачкаться вконец. Кто возьмёт на работу грязного бродягу?
Однажды вечером, в дождь, в каком-то тёмном дворе, они, голодные и уставшие от беспрестанных поисков работы, увидели довольно большой деревянный ящик, обитый оцинкованным железом. Сверху ящик был закрыт открывающейся крышкой. И мой дед с другом решили в нём переночевать.
Когда они залезли в этот ящик, то обнаружили в нём много каких-то свёртков. В этих свёртках оказались зачерствевшие уже куски чёрного и белого хлеба. Попадались и зачерствевшие куски пирогов, кексов и даже тортов. Всё это было завёрнуто либо в газетные листы, либо в какую-нибудь другую бумагу. Это для них было спасением. Они наелись до отвала и уснули.
На следующий день они обнаружили, что такие ящики имеются во всех дворах Нью-Йорка. Это были ящики для пищевых отходов хлебобулочных изделий. Тогда они поняли, что голодная смерть в Нью-Йорке им не грозит. И вообще у них поднялось настроение даже от мысли того, что в России за кусок чёрного хлеба нужно было горбатиться, а здесь для них даже кексы и пирожные были бесплатными, хотя и были зачерствевшими.
Настроение у них стало уже совсем не удручённым, и вскоре им удалось устроиться на работу. Они устроились строителями в одну из строительных компаний. Русских тогда во всём мире считали хорошими и универсальными работниками. А строители в Штатах тогда получали довольно высокую заработную плату. Да и сейчас также. А жили они, снимая одну небольшую комнатушку на двоих в каком-то старом доме, в рабочем квартале. В общем, по нашим понятиям, жили они в одной комнатке в коммунальной квартире.
Проработали они в Нью-Йорке год и, заработав приличные деньги, вернулись назад в свою деревню. Они стали уже достаточно состоятельными людьми для деревни тех лет. Но в те голодные годы на Руси, а это было при "совейской" власти, и грохотала ещё гражданская война, их деньги очень быстро таяли, как снег в тёплую погоду.
Так что через год они вновь решили ехать на заработки. Планировали опять податься в Нью-Йорк. С ними напросились ехать и присоединились к ним ещё двое молодых мужиков из соседней деревни.
Добравшись до Балтики, им всем удалось наняться на один корабль, но идущий не в Нью-Йорк, а в Лондон. Четверым наняться на один корабль было уже намного сложнее, чем двоим.
В Лондоне им можно было устроиться лишь грузчиками в порту, но заработки там были меньше, чем у строителей в Нью-Йорке. Поработав немного, они узнали, что в Париже есть очень даже неплохие заработки. И они все перебрались в Париж.
Но в Париже высокооплачиваемая работа также была не столь частой, как и в Лондоне. Однако вскоре кому-то из двух новых друзей моего деда поступила информация о том, что в Японии можно очень даже хорошо зарабатывать. К тому же там были очень высокие цены на сигареты, которых в Париже было много и по относительно низкой цене.
Закупив сигарет, им всем четверым вновь удалось наняться на пассажирский корабль, идущий в Токио.
В Токио, для того чтобы перебраться из пассажирского порта в грузовой порт, им пришлось нанять рикшу. Рикшей был старик, который кланялся и предлагал кому-нибудь из них также сесть в коляску, когда они уже загрузили в неё все свои мешки и корзины.
Но, как говорил мой дед, - "Мы же не кровососы какие-нибудь, чтобы на людях ездить". И они шли пешком рядом с рикшей, и даже помогали старику-рикше, подталкивая его коляску, если дорога была в горку.
Когда они добрались до грузового порта и рассчитались с рикшей, мой дед, видя жалкий и озабоченный вид этого старого японца, дал ему ещё и блок сигарет.
После этого старый рикша вдруг бросился моему деду в ноги, стал кланяться ему и что-то кричать окружающим людям по-японски. Он непрерывно кланялся деду, и глаза его были полны слёз. Вскоре их уже окружала целая толпа людей, а старик всё кричал и кланялся моему деду, стоя на коленях.
Мой дед с друзьями ничего не понимали. Моему деду было неудобно, но ему никак не удавалось поднять старика рикшу на ноги. Тот вновь падал на колени и выкрикивал что-то по-японски окружающим их людям, кланяясь деду.
И вот в толпе нашёлся кто-то из России, который подошёл к ним, и заговорил с моим дедом и его друзьями по-русски. После того, как постоянно делающий деду и его друзьям уважительные поклоны старый рикша удалился, и толпа стала расходиться, этот человек рассказал деду, в чём была причина.
Оказалось, что у этого старика-рикши была внучка, девочка, родители которой умерли, и они жили вдвоём. Старик работал на своей коляске рикшей и едва сводил концы с концами. Он уже залез в долги, заложив свою коляску. И если бы он не смог вернуть этот долг завтра, то он лишился бы своей коляски, то есть лишился бы последнего средства к существованию. А это означало бы медленную смерть от нищеты и голода и для старика и для его маленькой внучки.
Однако мой дед Ефим дал этому старику блок сигарет, которые стоили даже больше, чем стоит старая коляска этого рикши. То есть мой дед спас и старика и его маленькую внучку от голодной смерти, хотя никто из русских даже и не ехал на коляске этого рикши, и даже помогали ему катить её, когда дорога была на подъём.
Таким образом, как сказал им тот русский, у моего деда и его друзей в этом порту уже не будет больших проблем с устройством на работу. Многие здесь уже узнали о них, а вести в порту распространяются очень быстро.
Но торговый порт в Токио сразу же поразил и моего деда и его товарищей. Грузчиками там были в основном молодые и рослые китайцы, которые переносили огромные по тяжести грузы, и бегали бегом, с огромными тюками на головах по трапам кораблей.
Побыв немного в Токио и распродав все свои сигареты, наши герои решили ехать оттуда в Нью-Йорк, где мой дед с другом уже были и неплохо там заработали.
Перебравшись в Нью-Йорк, они не все сразу смогли найти себе работу. Другу моего деда удалось устроиться вновь строителем, а двум другим также удалось устроиться, но на менее оплачиваемую работу. А вот моему деду через некоторое время удалось устроиться лишь на конвейерную работу на пивном заводе.
На конвейере там работали в основном негры.
Работали по 8 часов в день, семь дней в неделю по скользящему графику. Через каждый час работы конвейер останавливался, зажигалась в определённом месте лампочка, и был десятиминутный перерыв на отдых. Таким же образом подавался сигнал и на обеденный перерыв. В конце смены раздавался звонок, конвейер останавливался и все рабочие сразу же расходились по домам. Конвейер при этом оставался стоять с не налитыми пивом бутылками и с не закрытыми пробками бутылками с налитым в них пивом.
Мой дед договорился с боссом, и после работы оставался, чтобы полностью прогонять конвейер с оставшимися на нём бутылками, и подготавливать его к работе на следующий день. За это босс увеличил соответственно и заработную плату моему деду.
В США в те времена был апартеид, но русским людям он был чужд. Мой дед во время перерыва мог открыть бутылку с пивом, дать выпить из неё негру, а потом допить самому. В те времена это было столь значительным поступком белого человека, что этот негр сразу же становился преданным другом моему деду. В общем, завистников и недоброжелателей в коллективе у моего деда не было.
Порой случалось, что при закрытии бутылок пробками, начинали ломаться горлышки у бутылок, и тогда конвейер останавливали до тех пор, пока ремонтники не устранят неполадку. Рабочие в это время ничего не делали, но это время у них и не оплачивалось, то есть они несколько теряли из своего заработка.
Дед, прогонявший после конца смены конвейер с оставшимися на нём бутылками, нашёл-таки причину, почему иногда ломались горлышки у бутылок, и понял как это устранить. Он сказал об этом боссу. Босс приказал реконструировать систему закрытия бутылок пробками так, как говорил ему мой дед, и после этого остановок конвейера по причине слома горлышек у бутылок больше не стало.
Практически мой дед внедрил на заводе своё рационализаторское предложение. За это босс назначил моего деда мастером на этом конвейере. Заработная плата у деда сразу увеличилась в два раза. Но нравственно дед оставался самим собой, и его отношения в коллективе были по-прежнему такими же самыми, как были и до этого. Рабочие же стали ещё больше уважать моего деда.
Однажды дед увидел, что в одном из цехов завода делают закваску капусты в бочках. Дед пошёл к боссу и сказал ему, что так капусту засаливать нельзя, потому что она будет невкусной. Тогда босс попросил его заквасить три бочки капусты так, как дед считает нужным. И дед сделал это. Для покупок всего необходимого для засолки капусты босс выделял моему деду автомобиль с водителем.
Самым трудным для деда в этом деле было отыскать в Нью-Йорке круглые камни-валуны для гнётов, которыми придавливают сверху деревянные крышки на капусте в бочках. Для поисков этих валунов босс выделил деду автомобиль, и дед нашёл эти камни за день поисков где-то за городом.
Мой дед чуть ли не каждый день приходил и проверял, эти три бочки с засоленной им капустой, которые были накрыты им мешковиной, чтобы в них был доступ воздуха. И вот пришло время, когда дед сказал боссу о том, что капуста уже готова. Босс попробовал её на вкус, и сразу же повёл деда к себе, в свой кабинет. Он взял с деда слово, что дед никому больше не даст этот рецепт приготовления квашеной капусты, а сам подробно записал его. Это был рецепт квашеной капусты с яблоками.
После этого босс моего деда начал поставлять квашеную с яблоками капусту в самые дорогие и престижные рестораны Нью-Йорка, а моему деду он ещё повысил заработную плату.
Как известно, в России всегда процветало браговарение, самогоноварение и приготовление различных настоек и настоев. Вскоре дед сказал своему боссу, что если при приготовлении пива на определённом этапе добавлять в него то-то и то-то из трав, то вкус пива будет своеобразным и значительно лучше.
Босс приказал заварить новые сорта пива по рецептам моего деда отдельными мелкими партиями. Он попробовал их на вкус и быстро расширил завод на основе приготовления новых сортов пива.
Моего деда после этого босс назначил старшим мастером, после чего дед начал жить уже не в снимаемой им каморке, а в небоскрёбе на девятнадцатом этаже, в однокомнатной квартире, принадлежавшей пивному заводу. Заработная плата деда значительно повысилась и была уже раз в пять больше, чем у мастера.
Приблизительно через год, на следующее лето, мой дед и его друг, который работал строителем, купили себе по сельскохозяйственной ферме, рядом с Нью-Йорком, неподалёку друг от друга. И дед поехал в Россию за моей бабушкой, чтобы перевезти её и трёх своих сыновей в Америку. Вместе с ним возвращались домой и те два друга из соседней деревни, которые уезжали вместе с ними на заработки. Они заработали неплохо, но меньше, чем мой дед и его друг. Друг же моего деда уже не поехал с ними в Россию, а остался в Штатах, потому что у него не было в России никого из родных, и тех, кто мог бы его там ждать.
Представьте себе возвращение моего деда в свою деревню с заработков из-за границы в 1921 году.
В довольно глухую белорусскую деревушку вдруг въезжает рессорная лакированная коляска ямщика, да ещё и с кожаным верхом. Это почти то же самое, как если бы сейчас, например, в дальнюю глухую деревушку прикатил бы бронированный Мерседес или Роллс-ройс.
Писк и визг босоногой ребятни, бегущей за коляской, стоял просто неимоверный. "Ой, да кто же это там приехал?" - вглядывались в приезжего деревенские жители. На коляске сидел мужчина с брюшком в котелке и в костюме с чёрной бабочкой на шее под белым крахмальным воротничком рубашки, а к коляске были приторочены несколько кожаных чемоданов. Коляска остановилась, и мужчина с брюшком спустился на землю в дорогих кожаных, сверкающих глянцем полуботинках. Рессоры коляски при этом сильно прогнулись под тяжестью сходящего человека. "Ой, да то ж Евхим! Вернулся!" - послышались вскоре деревенские голоса.
Моя бабушка так и не поехала в Америку, как ни уговаривал её мой дед. "Ты, - говорит, - спутался там с какой-то американкой и хочешь меня в окияне утопить, чтобы потом с ней повенчаться". "Да с чего ты это взяла, глупая?" - возмущался мой дед. "А ты глянь, какие шубы привезли те двое своим жёнам из Америки. А ты мне из какого-то барана привёз", - отвечала та.
Дед привёз моей бабушке длинное, до самого пола, манто из чёрного каракуля. А те двое привезли своим жёнам синтетические шубы, которые тогда уже выпускали в Штатах. "Глупая ты, - возмущался мой дед, - Твоё манто стоит в десять раз дороже, чем обе те шубы". Но моя бабушка в это так и не поверила. Она ни разу в жизни не надевала куда-либо это манто. Оно так и пролежало при её жизни в сундуке. Потом уже три старших брата моей матери шили себе из того каракуля папахи, а у моей матери было зимнее пальто с огромным шалевым воротником и с широкими нарукавниками из прекрасного каракуля того манто. Я хорошо помню этот каракуль, потому, что когда мне рассказала моя мать его историю, я осматривал его несколько раз.
Со временем мой дед понял, что ему никак не уговорить жену уехать в Америку. Он написал письмо своему другу, тот продал его ферму и переслал деду деньги. Дед купил огромный участок земли, чтобы его хватило для хозяйства и ему, и троим его подрастающим сыновьям.
Вскоре в тогдашней Советской России началось так называемое "раскулачивание". Но мой дед был уже достаточно грамотным человеком и социально и политически, и он добровольно сдал все свои земли в колхоз. Сам же дед работал районным пасечником до самой своей смерти. В России он вскоре похудел, и стал вновь сухощавым и жилистым. К сожалению, я его знаю лишь по сохранившейся фотографии, где он снят вместе с моей бабушкой.
Моя мама родилась в 1922 году. Все три старших брата моей матери погибли, сражаясь на фронтах Второй мировой войны, которую у нас называют Великой Отечественной войной.
Мой дед хорошо разговаривал по-английски и проверял на слух уроки английского языка у моей старшей сестры, когда она училась в школе. Он много рассказывал о жизни в за границей и своей семье и односельчанам. Его рассказы слушали и верили в то, что он говорил. Таким, как он, люди верили на слово. Единственное, во что никто в деревне не поверил, так это в то, что дед не сам стирал своё бельё и одежду в Нью-Йорке или не отдавал это делать какой-нибудь женщине-прачке.
Дед говорил, что грязное бельё у него, как и у всех жителей его этажа, забирали в небоскрёбе по субботам вечером. Можно было даже оставить узел с бельём и одеждой для стирки перед дверью своей квартиры, если тебе нужно было в это время быть где-либо по другим делам, и это всё забрали бы в стирку. В подвале небоскрёба все эти вещи стирали машины, а в воскресенье вечером ему на лифте доставляли уже всё свежевыстиранным и свежевыглаженным.
Но никто в деревне не мог поверить в то, что машина может стирать бельё или одежду, потому что все видели и знали то, как женщины в деревнях это делают. На все пояснения деда никто не обращал внимания, потому что этого просто никто не мог понять. Да как им можно было понять, что бельё в какой-то машине заливают водой, что засыпают какой-то там порошок, и бельё "крутится" в этой машине в воде? "Крутится"... Но его же надо стирать, а не "крутить" (!). Стирать и "крутить", - это, по их мнению, было две огромных разницы.
Моя мама, когда была маленькой, как-то после рассказов своего отца посетовала на то, что её мать не согласилась уехать с ним в Америку. "И была бы я сейчас американкой", - мечтательно проговорила она. На что мой дед ей ответил, что её тогда могло бы и не быть, потому что в Штатах все нормальные люди стараются дать своим детям образование, а он был не настолько богат, чтобы дать высокое образование четверым детям. Троим, - это он ещё как-то смог бы осилить, а четверым - навряд ли. Поэтому, как говорил он тогда своей маленькой дочери и моей будущей маме, у белых людей в Штатах, как правило, в семьях по одному, по два и редко по три ребёнка.
Вот и весь рассказ.
Вспоминая всё то, что мне рассказывали о моём деде Ефиме моя мама и моя старшая сестра, я в разном возрасте имел и разные понятия о его жизненной истории. Ведь мой дед чуть ли не полмира объездил, хотя в начале своей жизни был батраком, то есть наёмным рабочим в сельской местности.
С возрастом понятия человека становятся более углублёнными. И это закономерно.
Я всегда уважал своего деда Ефима, и уважаю его сейчас. Но уважал и уважаю я его вовсе не за то, что он смог стать богатым. А за то, что он был хорошим высоконравственным человеком. Человеком, имеющим основные качества настоящего человека. То есть мой дед Ефим был человеком, имеющим Совесть и Человечность в своих понятиях и в своей жизнедеятельности.
Обладая высокими нравственными качествами, такими как совесть, человечность, честность в жизнедеятельности, сочувствие и соучастие в понимании других людей, позволяют человеку жить без напряжений и легко добиваться таких успехов, на которые у безнравственных людей ушли бы долгие годы с их тяжкими усилиями.
Так происходит потому, что высоконравственный человек достигает в обществе не завоёванного из-под палки, а заслуженного своей жизнью авторитета.