Войдя в дом, я скинул промокший от дождя школьный рюкзак у порога. Тот с грохотом упал и повалился, перегородив проход. Я сделал глубокий вдох, размял спину и сразу же, не разуваясь, пошел в ванную. По пути мокрые кроссовки издавали забавный хлюпающий звук, похожий на кваканье сиплой лягушки. В ванной взял рюкзак для плавания. Нижняя его часть все еще была влажной. Расстегнув молнию, в ноздри мне ударил едкий запах плесени.
"Стоит всё-таки хоть иногда его разбирать" - подумал я.
Изнутри я выудил старую зловонную тряпку, которая когда-то была полотенцем, и бросил её в сторону. Кладя внутрь свежее, только что из стирки полотенце в вонючий рюкзак я на мгновение испытал жалость к этому полотенцу и ненависть к себе за такое обращение с вещами, хотя уже через секунду рассмеялся: "Жалость к полотенцу - это что-то новенькое". Застегнув молнию и закинув рюкзак на плечи, я внезапно почувствовал усталость и сильный голод. Меньше всего мне хотелось сейчас выходить из дома и бежать на тренировку.
"Может черт с ним? Может не идти сегодня и просто посидеть дома? Родителей все равно нет дома, хоть поем нормально и, возможно, в кои-то веке сделаю уроки во время..." - стоило мне только подумать об этом, как за дверью послышались шаги. Дверь открылась, и на пороге появился отец.
- Привет - робко сказал я, чувствуя, как все внутри меня скукоживается от досады и трепета.
Отец закрыл свой мокрый зонт-трость и посмотрел на меня.
"В каком он сейчас настроении?" - думал я - "Если в хорошем, то просто поздоровается и пропустит меня, а если в плохом..."
- Почему еще не на тренировке? - спросил он своим командирским тоном, так и не переступая порог.
"Черт возьми!" - подумал я.
- Сейчас выхожу... Я только вошел домой... с олимпиады. Забирал вещи - я указал на рюкзак у меня за спиной.
Я все больше робел. А мой голос становился все более и более писклявым.
- А почему не взял инвентарь с собой в школу, если знал, что закончишь поздно?!
Я промолчал, не зная, что ответить.
- Лодырь! - Отец, наконец, вошел в квартиру и, увидев школьный рюкзак у входа, ткнул в него зонтом и сказал - А это почему на дороге мешается? Уже до комнаты лень донести?!
- Сейчас - почти фальцетом ответил я.
Я отнес школьный рюкзак в свою комнату и направился к выходной двери. Проходя мимо отца, вернее просачиваясь мимо него, мое сердце бешено колотилось. Я знал, что он меня не ударит, родители у меня, вообще-то, люди цивилизованные, но, все же, я никак не мог перебороть ужас перед его фигурой, когда он повышал на меня голос. Наверное, я трус.
На улице стояла обычная октябрьская погода. Весь день лил дождь, только сейчас он перешел в мерзкую мелкую морось. Воздух, земля, асфальт - все было переполнено влагой. Небо закрывала плотная пелена серых облаков; глядя на них казалось, будто бы солнца в нашем мире нет, и никогда не было.
По дороге к спорткомплексу, быстрым шагом, почти бегом, я размышлял над словами отца.
"Да, я - лодырь, это правда. Я действительно мог бы взять эту сумку с собой в школу, таскать её весь день как идиот и прийти на тренировку во время, но почему я должен это делать? Почему мои друзья после школы спокойно бредут домой, разговаривая друг с другом о всякой всячине, а я должен сломя голову нестись на это чертово плавание, которое ненавижу всей душой? Почему?"
Так я, заняв себя злостью и вопросами, ответы на которые я знал, но которые меня совсем не удовлетворяли, шел в промокших хлопковых кроссовках - "ква-ква".
Здание спорткомплекса - обычная серая коробка со сломанными цифровыми часами на крыше и большой надписью "Спортивный комплекс" над входом. Заходя через стеклянные двери можно сразу увидеть еще одни цифровые часы, только уже работающие.
Иногда я задаюсь вопросом: "Как человек, существо бесспорно великое, победившее в эволюционной гонке, покорившее землю и вышедшее в космос, может впасть в ужас, лишь увидев циферки на часах?". Хотя, может именно поэтому человек и велик, что может так бурно реагировать на такие мелочи.
Часы показывали шестнадцать ноль пять, что значило, что тренировка началась пятнадцать минут назад, а это, в свою очередь, значило, что тренер непременно накажет меня за опоздание.
В опозданиях на тренировку есть один нюанс. Тренера всегда наказывают тебя, если ты опоздал на пять, десять или двадцать минут, но если ты приходил, скажем, в шестнадцать сорок, то они вели себя очень сдержанно, даже доброжелательно мол "Спасибо что пришел". Мне бы следовало задаться вопросом: "А почему я не приходил в шестнадцать сорок, или позже, что мне мешало?", но, к сожалению, мне этого никогда не приходило в голову. Быть может из-за недостатка воображения, а может быть я просто мазохист или идиот.
Пребывая в ужасе от увиденных на часах цифр я, словно покорнейший из рабов, паникуя, разулся, надел резиновые тапочки, сдал вещи в гардероб и побежал в раздевалку. Почему я бежал я не знал . Во мне работал какой-то далекий инстинкт, который полностью заблокировал работу мыслей и лишь твердил мне: "Быстрей! Быстрей!".
В раздевалке было пусто. Оно и понятно, все давным-давно уже были в бассейне. Ящики для одежды были забиты, поэтому мне пришлось складывать вещи на них. Плавание, почему-то, было самой популярной детской спортивной секцией в нашем городе и народу тут было человек под семьдесят, не считая младшей группы, которая заканчивала за полчаса до начала тренировки старшей группы.
Опять же в спешке я разделся, натянул не высохшие со вчера плавки, достал из рюкзака клетчатую сумку набитую инвентарем и побежал в чашу бассейна. Один раз я поскользнулся на мокром кафеле, чуть не расшибив себе голову, но удержался. Между раздевалкой и чашей бассейна была душевая, я не стал в ней останавливаться. Обычно у выхода в чашу стояла уборщица, проверявшая, все ли помылись перед занятием, но так как тренировка уже началась, и вся основная масса народа уже плавала, уборщица ушла заниматься своими делами, а я смог проскользнуть сухим. Не очень-то мне хотелось идти к своей дорожке, дрожа от холода, пока вода испаряется с поверхности моего тела.
В просторной чаше было, как обычно, холодно и моя кожа тут же покрылась мурашками. В широкие окна, во всю стену, были видны лишь серые тучи да пара рыжих верхушек деревьев, высаженных вдоль здания. Бассейн был похож на кипящий котел, из которого то и тела выныривали то руки, то головы. Сверху посмотреть, так места в нем даже плюнуть негде, а мне нужно было в него еще залезть и плыть.
Тренера, должно быть, как обычно, дав разминочное задание, ушли в свою каморку-тренерскую гонять чаи да ржать как пьяные лошади над чем-то. Я попытался проскользнуть на свою дорожку, но не тут-то было. В дверях каморки появилась жирная туша Валерии Вячеславовны, которая своим прокуренным басом, слышным даже под водой, завопила:
- Сумороков, твою мать! - В этот момент я почувствовал себя змеей под чьим-то жестким сапогом.
-На часы смотрел?! - она на пару секунд задумалась, должно быть над какой-то великой мыслью, но с ней не вышло и она лишь рявкнула - Двести отжиманий и в воду!
-Совсем ошалел! - добавила она, обернувшись к двум другим обитателям каморки.
Страх - мерзкая вещь, особенно когда он становится частью твоего естества. Впитавшись в кожу, он не дает мыслям работать как надо, а лишь заставляет подчиняться тем приказам, которые выкрикнуты громче.
Валерия Вячеславовна вернулась к чаепитию, а я, чувствую лишь беспомощность, бросил сумку с инвентарем и стал отжиматься, посреди своего пути, даже не дойдя до дорожки.
Я не считал, сколько раз отжался, впав в полное отупение. Очнулся я лишь тогда, когда мимо меня попытался пройти такой же опоздавший.
- Ты чего тут? - Спросил он меня спокойным тоном - Дорогу загораживаешь.
Ему повезло, его не заметили. Да и был он какой-то расслабленный. Явно не чувствовал себя обремененным ничем и уж точно ничего не боялся. Я позавидовал его спокойствию.
Проследив взглядом за тем, как парень дошел до своей дорожки и опустился в воду, я, наконец, понял, какой я идиот. Я поднялся, взял сумку и пошел к бортику.
Стоя над водой, я пытался пересилить отчаянье, охватившее меня в тот момент. Казалось, если я соприкоснусь с водой в бассейне, то обратного пути уже не будет. Глядя на мерзкое варево из хлорки и чужой мочи я хотел убежать, но почему-то прыгнул в воду. Сам не знаю почему, меня будто кто-то толкнул в спину, а может, это снова было что-то инстинктивное. Все-таки за семь лет мог выработаться и такой инстинкт.
В воде было холодно. Почти так же холодно, как и на бортике, но как-то более мерзко. Некоторое время я стоял и боролся с отвращением и чувством безысходности.
"Теперь пути назад нет" - думал я.
Проплывавшие мимо меня, делая на поворотах кувырок, пару раз чуть не зарядили мне пятками в нос. Увернувшись от двух ударов, я решил остановить следующего и спросить задание. Постучав по первому попавшемуся плечу, из воды поднялась голова того парня, которому я загораживал проход еще на суше.
- Что плывем? - спросил я.
- Пять километров вольным - уже с раздражением ответил парень и, сделав кувырок. Поплыл дальше.
"Совсем уже разленилась курица старая! Эти пять километров мы будем плыть полтора часа, а на оставшиеся полчаса она, наверняка, придумает нам какую-нибудь развлекуху. У неё небось даже плана на занятие нет"
Пускай я и ворчал, но, вообще-то, меня все устраивало. Всего-то плыви себе да плыви, размышляя о своем. Никто даже не смотрит, так что можно плыть в своем темпе, не напрягаясь. Просто я был слишком зол на себя из-за того, что слишком серьезно отношусь к вещам, которые, как будто совсем не волнуют окружавших меня людей.
Я хотел было еще немного постоять, но еще раз едва увернувшись от чужих ног, решил-таки поплыть.
Пять километров - путь немаленький. Один бассейн - двадцать пять метров, стало быть, пять километров - двести бассейнов. Туда-сюда, туда-сюда, сюда-туда. Греби да греби, пока не сойдешь с ума. А почему я, собственно, и не сошел с ума до сих пор? Хотя, может и сошел, раз все еще прихожу сюда.
Я плыл и думал о разном. В основном, злился из-за слов отца, думал, как выскажу ему все, что думаю, как только вернусь домой, и как наору в ответ на Валерию Вячеславовну за её двуличность. "Ну, дело ли это, когда вы наказываете нас, а сами даже нормальную программу придумать не можете и лишь чаи с тортами пьете?".
Плыл я медленно, а потому меня часто обгоняли. Народу много, значит для того, чтобы кого-то обогнать, нужно постучать тому по ступням, чтобы тот остановился и пропустил. Каждый бассейн кто-нибудь да обгонял меня. Я все больше злился из-за этого, мои ступни уже начинали побаливать. Я даже думал ускориться, но при этой мысли мне стало жутко лень, будто все тело стало ватным, так что, пришлось смириться.
Так прошло около часа пока, внезапно, у меня не зачесались ноги. Такое уже происходило пару раз за прошлую неделю.
Когда это произошло в первый раз, я рассказал об этом своим родителям, в надежде, что они, наконец, позволят мне бросить плавание. Они посмотрели на мои ноги, на которых были лишь следы от ногтей и сказали:
"Да, видно, что чесалось. Должно быть, просто кожа сухая, мажь кремом и пройдет". Но ничего не прошло.
Я продолжал плыть, пытаясь не обращать внимания на зуд, но он становился все сильнее и вскоре стал невыносимым. Мне пришлось остановиться и повиснуть словно буек. Я расчесывал ноги изо всех сил. Казалось, будто я вот-вот раздеру верхний слой кожи, а под ним вместо крови и мышц увижу ядовито-зеленую пелену плесени, сотканную, словно полотно. Все большее отчаянье охватывало меня, и я сделал то, чего не делал с детского сада - расплакался. Я плакал и кричал во всю глотку, благо, под водой меня не было слышно, а мимо меня проплывали люди, то и дело, случайно, ударяя меня руками по голове.
Прошло пять минут. Зуд не ослабевал, но я к нему привык, как привыкал ко многому. Слезы закончились, и мне не оставалось ничего иного, кроме как плыть дальше. Я не представлял себе, как подойти к Валерии Вячеславовне и сказать:
"У меня сильно чешутся ноги, отпустите меня, пожалуйста".
Прошла вечность и, наконец, ребята, обогнавшие меня раз двадцать, остановились. Я ради приличия проплыл еще два бассейна и тоже остановился.
Мы постояли у бортика минут пять, поболтали о всяком, пока не вышла вся троица тренеров и с гордым видом, словно царевны, объявлявшие о начале праздника, не молвили:
-Свободное плавание!
Вся чаша наполнилась радостными криками "Ура!" и "Спасибо!", а царевны, удовлетворившись реакцией, удалились в свою каморку допивать чай или что-то покрепче, черт их разберет.
Я тоже обрадовался, собрал свои вещи, надел тапки и мелкой трусцой направился к выходу, потирая ноги, но вновь услышал противный бас:
- Сумороков, ты, видно, хочешь дополнительное задание, раз тебе не хочется покупаться?
- Да нет, просто, убрал вещи, чтобы не мешались - сказал я и демонстративно прыгнул в воду рыбкой.
Когда время вышло, я был готов утопиться в этом треклятом бассейне, но почему-то все время всплывал на поверхность.
Я простоял в душевой с полчаса, растирая свои ноги. Они были красными, в полосах от ногтей, кое-где виднелись капельки крови. Придя в себя, я обнаружил, что был совсем один. Несколько душей остались включенными, и от них поднималось большое количество пара, как в бане. Души, стоявшие рядом с выходами, попросту не успевали выключать из-за большого потока людей, и последние, выходившие из них, по инерции забывали их выключить. Я был слишком уставшим и голодным, чтобы выключить их и просто пошел в раздевалку.
Стоило мне достать из рюкзака полотенце, которое уже успело промокнуть и пропахнуть плесенью, как на пороге раздевалки появилась уборщица. В белом халате нараспашку, из-под которого видны были затертые треники и выцветшая разноцветная майка в полоску . В руках у неё была деревянная швабра, вполне напоминавшая длинную клюшку для игры в крикет с грязной тряпкой на окончании.
Я бы не стал обращать на уборщицу внимания, если бы не был абсолютно голым. Та, в свою очередь, совершенно бесцеремонно оглядела меня, обманула тряпку в ведро, стоявшее за её спиной, и стала, без особого энтузиазма, возить шваброй по полу. Я переоделся и собирался уйти, но старуха меня остановила.
- В душевой есть еще кто-нибудь?
- Нет - ответил я, и тут же пожалел об этом.
- Так почему души еще включены?! - рыкнула она. - Иди и выключи! Это дома вы можете лить столько воды, сколько захотите, а здесь надо экономить! - Она говорила обобщенно, но с явной претензией ко мне.
"Раз тебя это волнует, карга старая, так иди и выключи, тем более, я уже одет" - хотел было сказать я, но понял, что не смогу. Я, конечно, был зол, но моя злость не шла ни в какое сравнение с её злостью. Моя злость - злость тринадцатилетнего обиженного мальчугана, а её злость - накоплена за шестьдесят лет убогой жизни простой уборщицы и эту злость ничем не пересилить, по крайней мере, мне так казалось.
Сняв кофту, я протискивался между струями воды и разделителями кабинок, чтобы повернуть краны горячей и холодной воды. Носки были мокрыми после дождя, их было не жалко, но вот джинсы были вполне сухими и их мочить не хотелось. Покончив с кранами я, не глядя на уборщицу вышел. За спиной я еще услышал злобное ворчание на непонятном мне языке.
В вестибюле было так же пустынно, как и во всем спорткомплексе. Благо кафе работало. В желудке было так пусто, что мне казалось, будто он вскоре начнет переваривать сам себя в поисках питательных веществ. Обшарив карманы джинс и рюкзака, я наскреб двадцать восемь рублей. Нехватало лишь двух рублей на самый дешевый пирожок. Пришлось купить крохотную шоколадку за шестнадцать рублей и медленно рассасывать её по пути домой.
Было семь часов вечера. На улице стемнело, но морось так и не прошла. С мокрой головой я плелся домой, живо себе представляя как сидя дома буду заниматься домашкой. Над головой я буду слышать строгий голос матери или отца: " Ну, и какой ответ в этом примере?", а мне все больше будет хотеться убежать, и так до полуночи, пока я не лягу спать, а завтра - все по новой.
Зуд в ногах прекратился, но противный запах плесени все еще витал вокруг меня.