"Лишь далекий звук одинокой трубы, тот самый, что мучил тебя - Я
Сказал тебе, все, что хотел. До встречи - когда ты придешь в себя."
/БГ/
Зов
Звук трубы. Хрипло, издалека тянет... надорвался. Распался тишиной. С еловой лапы шумно свалился пласт снега.
Ночью в зимнем лесу тишина осязаема. Можно лепить из нее снежные фигуры до небес вышиной, чтобы звезды оказались глазами, а волосами - облака.
Не могло быть этой трубы. Мерзлыми пальцами, едва согрев их дыханием, взяться за металл, прижать к губам и выдуть из себя оставшееся тепло ради секунды хриплого воя, а потом оторвать вместе с прилипшими кусочками кожи... не может быть. Но, между тем, было, было - вот, слышите? слушайте, вновь! Нарастает, еще сильнее, простуда срывается ледяной коростой с горла, и уже поет чисто и звонко, словно со всех сторон, мечасть по черным веткам, раскатываясь по хрустящим коркой сугробам, путаясь в серо-голубых тенях и разрывая их...
Опять оборвался.
Как звенит теперь тишина! Хрустнула ветка - птица-ли-белка встревоженным взглядом метнулась во тьму. Нет там никого. Зима. Лес. Сугробы. Голубые тени. Тихо. Спи птица-ли-белка, спи. Даже волки этой ночью спят. Только труба откуда-то...
Пойти бы что ли на звук, поглядеть на чудо, да больно снег глубок. Слишком глубок. А, кроме того, куда? Вот снова, слышите? вроде бы с другой стороны... или с той же...
Но трудно не идти. Труба зовет - голосом яростным, властным, повелевает идти. Брюхом врываться в сугробы, пропарывать и штопать пространство собой, как это делает ее голос. Вьюга-поземка залижет, стянет льдом, заметет шершавым снегом рваную борозду человеческого следа. Песня трубы утихнет, и стоять тут озираться - все одинаково черно-голубо, только далекая медь - жолта.
И она поет. Воет. Звенит. Звучит полной силой. Не серебром ледяных колокольчиков, а огнем в горне - тем, чему одно слово: "взвейся!".
Так, незаметно для себя, уже бредешь куда-то, разгребая корявыми и бесчувственными от мороза пальцами снег. Скатываешься в овраги. Выбираешься, цепляясь за индевелые прутья кустов. Клянешь сумасбродного музыканта. Но упрям - и идешь, бредешь, ползешь на коленях, локтями продавливая тропу.
А труба то дальше, то ближе. Словно и не зовет к себе. Словно поет издалека и внутри тебя голосом сильным и возражений не терпящим: "встань и иди!".
Лес давно превратился в серую тьму. Перед глазами лишь шаг вперед и крупно-крупно - снег. Поверхность чуть поблескивает и позволяет рассмотреть себя вблизи. Это позволяется единицам - только очень усталый, вымотанный до предела человек может увидеть их - тени между колкими сердечками льда. Пляшущие тени.
Но голову вверх и вперед! Вон туда, где вроде бы светлеет. Там тот же лес, что и здесь - темен, замшел, занесен снегом. Звук трубы умолк далеко-далеко за спиной. Оглядываешься, а позади-вверху, ярко розовыми и невозможными цветами пылают верхушки берез. Это рассвет.
Это рассвет, а значит всю ночь напролом ты шел на восток. Просыпаются редкие зимние птицы - не поют, а хрустят в ветвях. Вдалеке мелькнул заяц.
Днем в лесу совсем другие звуки. Днем невозможно поверить в серо-голубые тени, в неохватные черные сети над головой. В невыносимый зов трубы.
Я приду сюда еще раз, и я ему отвечу. Во весь голос.