Письмом твоим, друг мой, я обрадован.
Здесь, где ночью - лишь пенье цикадово,
днем - суета, заботы по саду,
приятно узнать, что творится в Городе.
Но в то, что пишешь, - почти не верится!
(я и забыл, что живу в Империи.)
Ваши протесты, пикеты, феерии
кажутся странной фантасмагорией...

Ты пишешь: "От экономической мощи
нашей Державы остались лишь мощи"?
Это печально. Честнее, впрочем,
сказать, что это меня не волнует.
Там, в сумасшедших ваших столицах,
все, наверно, иначе видится.
Вам и мнится - "история в лицах"! -
Здесь же видишь картину иную.

В саду у меня распустились розы,
над ними кружатся пчелы и осы.
Я онтологические вопросы
решаю, заглянув в Писание.
Вечером я полистаю Вергилия,
вскопаю грядку, если осилю,
и, покормив кабанчика Филю,
усну в саду, под сводами мироздания.

Плюнь на Сенат, приезжай. На природе
ты отдохнешь от забот о народе.
Покопаешься на огороде,
глядишь, немного и поостынешь.
А вечером мы с тобою рядом
в садике в кресла плетенные сядем,
я покажу тебе Плеяды
и почитаю стихи на латыни.

Мы ударимся в воспоминания,
припомним, с кем и что нынче стало,
помнишь, ты любил Марциала,
я же - горациевы оды.
Истинный философ живет до девяноста.
Богоискательство угодно Господу.
Сходим с тобою к старому погосту,
постоим у черных надгробий...

Ну, а в ночи, по скрипучей лестнице
спустимся в погреб, где в запахе плесени
храню я вино, какого и наместники
не пивали в дни расцвета Рима.
Оно на абхазских лиловых предгорьях,
под куполом неба бездонно-лазоревым
вместило таинство солнца и  моря -
неслитно и неразделимо. 

Пригубишь -  слеза глаза затуманит,
стена времен пошатнется и канет,
и кажется: ты - в Галилейской Кане,
на свадьбе, в доме убогом.
И это тебе в час светлый, полуденный
служитель протянет вино в сосуде
из вод претворенное  в первом чуде
Господа нашего Бога...