Михалёв Арсений Григорьевич : другие произведения.

Тропа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Тропа - пересечение миров, поиск себя, сон и явь, всё это настигает героя в его попытке разобраться в своей неудавшейся жизни, завышенных понятиях о любви, и серости жизни, которую скрашивает его разыгравшееся воображение, заведшее его в лес самопознания...

   Тропа.
   Мысленник совмещений.
  
   Сейчас и всегда, время и вечность, всё сошлось на Тропе в одно единое пространство мысли.
   Я поражаюсь милосердию божию, мы грешим, и думаем, что вот за этим порогом нам нет прощения, но прощение вдруг приходит... . Здесь нет человеческого, человек осуждает без промедления, Бог видит больше, и до конца дней земных оказывает своё милосердие, не воздавая нам по заслугам, и тем проявляя высочайшую любовь, перед которой самое свирепое и черствое сердце тает в покаянии.
  
   Первые пять дней.
  
   1.28.2009 Велесов день.
  
   День начинался тихим, бессолнечным рассветом. За окном с самого утра кружился снег, и с каждым часом это кружение становилось всё более неистовым, пока не превратилось в снежную стену.
   Я сижу с больной головой, один, смотрю в окно, жду её. Вчера было так тяжело на сердце, что отчаянная грусть уступила место злости. Я злился даже не на то положение, в котором я оказался, положение тем более бесившее меня, чем сильнее я осознавал своё бессилие, но нет, я злился на судьбу, на жизнь может, а может быть на самого Создателя этой жизни... . Моё сознание было наполнено звериным рёвом, вырывающимся из моей груди. Да, конечно, часто это говорят, мол, если ты считаешь себя самым несчастным в этой жизни, то вспомни, что есть те, кому намного хуже...и что? Это что, должно мне помочь? Чем же? Тем, что я узнал, что жизнь оказывается даже еще хуже, чем я думал?!!! Глупость.
   Вчера мы катались на коньках. Я пришел туда, на каток, чтобы размяться, просто в своё удовольствие, даже не ожидая, что Тропа откроется. В моих ушах играла моя же музыка, лёд хрустел под лезвием коньков, смеркалось. Ветра не было весь день, и эта безветренная тишина создавала ледяную сказку в трескавшемся от мороза воздухе, словно по стеклу, писавшем на воздушном полотне своими холодными красками.
  
   Тропа открылась. Неожиданно лёд подо мной разошёлся, и я упал в неодолимо цепкую воду, которая сковала моё тело жгучим холодом. В этот миг, я подумал, - "ну наконец-то конец!", но это было только начало.
   Моё погружение было медленным, я не сопротивлялся, просто не мог, ноги и руки свело дикой болью, мне оставалось только смотреть. И я смотрел. Передо мной поднялись водоросли, кто-то проплыл мимо, пузырьки моего последнего дыхания поднялись вверх, меня постепенно притянуло ко дну, и я больше не тонул. Мой застывший взгляд упёрся в ту прорубь, в которую я провалился. Через куски льда просвечивали лучики солнца, создавая бесконечное количество маленьких звёздочек, блестящих от волнения воды. Лежу, и думаю - "ну и что дальше, это всё, смерть? Как-то нелепо..., впрочем, какая разница? Главное - что отмучился. А хотелось ведь умереть героически, в бою или спасая людей, или даже просто по-человечески - от старости. Но как оказалось - всё это для мертвого не имеет никакого значения, то, что было в жизни, это словно было не со мной, и до чего же я рад, что это было не со мной! ...до чего же красивые эти звёздочки, этот свет...", тут-то я и понял, что света быть не должно, ведь уже вечер, солнца нет, странно. Вспомнилось, что кто-то когда-то мне рассказывал о том, что можно увидеть звёзды днём, если опуститься на тёмное дно колодца, дневной свет не будет мешать видеть свет звёзд, и тьма колодца позволит увидеть иной свет. Красиво.
   Меня потянуло вверх. Я стал цепляться за водоросли, но это были ветки дерева, я не удержался, и упал на лёд, ударившись об него лбом. Перевернулся на спину, и вижу - звёздное небо в белых облаках. Я привстал, огляделся, и понял где я - в Руддании.
   - Егор! - позвал меня знакомый голос, это была Элисия.
   - а, Эли, это ты, исейхисса! - я поднялся, и отряхнувшись от снега, подошёл к ней. - что ты здесь делаешь?
   - вопрос наверное в том, что здесь делаешь ты? Разве ты знал, что я приеду сюда?
   - нет, просто пришёл.
   - а, да ладно. А мы весь день убирались дома, и под вечер отец отправил нас на прогулку верхом, он хочет, чтобы я научила малышей твёрдо сидеть в седле. Ты давно здесь?
   - нет, только что пришёл. Как дома? Всё в порядке? Отец ничего не говорил про то, что вчера случилось?
   - да нет, он в хорошем настроении, а про вчерашнее я сама рассказала маме, лучше пусть она от меня узнает, чем от Эллимы или Вэнка.
   - хе, да, ты права, а что Раду и Эйсар, они добрались до дома?
   - да, их, кажется, кто-то подвёз.
   Это было весело, когда родители Элисии уехали на несколько дней в Ашруддан, Раду вместе с Эйсаром примчались к девчонкам, и целый день веселились - играли в снежки, догонялки, просто дрались на любки и всё в доме было вверх дном. Родители забрали с собой младших, и дома остались только маленькая озорница Эллима, тихий малыш Вэнк, и Элисия с Линой.
   - а вон смотри, - я указал на приближающегося Раду, - вот и он!
   - Раду! - и Элисия побежала навстречу, уже слепив снежок.
   Я остался смотреть, как они стали со смехом перекидываться снежками, и достал из кармана бутылёк с крепким вином, который всегда носил с собой, чтобы лечить горло нывшее от воспаления.
   Мы еще некоторое время стояли около замёрзшего озера, после чего я отошёл прогуляться, а Элисия с Раду, сев на снег, заговорили о своём.
   - почему ты не хочешь быть со мной?
   Элисия отвела глаза, и полушепотом ответила:
   - ты же знаешь..., отец никогда не отдаст свою дочь рудданину.
   - это не важно, главное то, что в твоём сердце.
   - не хотела я, чтобы мы так сблизились, я думаю, и надеюсь, что не влюблена в тебя, наверное, нет, но не знаю...
   Раду не дал ей договорить, поцеловал её в макушку, и прижал к себе.
   - не кори себя, я сам виноват, мои Боги ведь тоже не благословят меня быть с тобой, хотя..., хотя Илле..., Он указал мне путь к тебе, но я не знаю еще зачем.
   Послышался хруст снега.
   - Эйсар!!! - вскрикнула с восторгом Элисия, и бросилась со снегом на улыбающегося друга Раду.
   Все разошлись по домам. Раду шел вместе с Эйсаром по дороге в деревню, и чувствовал, что в нём вскипает злость, он понимал откуда она пришла. Раду всегда был лицедеем, и в этот раз, несмотря на боль от слов Элисии, он не показал этого, но изобразил, что у него достаточно сил, и он верит в благость судьбы. Однако ж..., его съедала злоба, и злоба именно на судьбу.
  
   Сегодня же я сижу с больной от вчерашнего вина головой, и жду возвращения Кати. Она обещала придти вскоре. Зеленый чай в моей кружке уже остыл, но мне лень встать, чтобы налить кипятка.
   Хлопнула дверь. Это Катя.
   - Егор! А, Егор! Ты дома?
   Я вышел из комнаты, и, увидев разувающуюся Катю, спохватился взять сумки.
   - Спасибо. Как твоя голова? Ой, такая толкотня сегодня на рынке, не протиснуться. Ну что, чай?
   Как она всегда угадывает, что мне нужно, не перестаю удивляться. Переодевшись, Катя стала что-то делать на кухне, а я тем временем, пытался дописать страницу.
   - пойдём сегодня на каток?
   Когда я услышал слово "каток", мне стало не по себе, я боялся снова пережить ту тоску, что меня одолевала вчера, но всё же я не отказался.
  
   1.29.2009 перунов день.
  
   Мы сидим в зале, пьём чай. Катя, как всегда, о чём-то говорит, а я думаю о своём.
   - нет, ну ты представь, они не хотят меня брать на работу, потому что у меня еще нет опыта, так откуда же у меня он появится, если я только что закончила институт? Впрочем, сама виновата, за какую работу ни возьмусь, больше двух недель проработать не могу - не нравится. И откуда во мне такая способность превосходно бездельничать?! - и она рассмеялась.
   - ну что ты сидишь такой хмурый? Опять вчера чего-то себе навыдумывал? Да встретишь ты её, свою судьбу, Элисию или кто там у тебя. Лучше подумай о том, КАК тебе её встретить, да сам знаешь - работа тебе нужна, постоянство, без этого никакая девушка тебя не полюбит, а если и полюбит, то ненадолго, сам же понимаешь - жизнь не сказка.
   Я поднял голову, и пристально посмотрел на Катю.
   - ну, прости, знаю, знаю, для тебя твои сказки важнее нашей суетной жизни, так, кажется, ты выражаешься? Что ж, если тебе так легче жить... .
   Катя встала из-за стола, подошла ко мне, и, обняв сзади за плечи, стала гладить по голове и приговаривать: - "кто тебя еще пожалеет? Только я, родная твоя"
   Послышался стук в дверь. Это был Слава.
   - заходи, заходи, дверь открыта! - крикнула Катя.
   На пороге возник худощавый, длинноволосый мужчина с короткой бородой, чьи светлые волосы были повязаны тёмно-красной тесёмкой. Это и вправду был Слава.
   - мир дому и домовому! - с улыбкой поприветствовал он.
   - с миром принимаем, здравствуй, заходи, родной! - и Катя засуетилась на кухне.
   Мы со Славой пожали руки, и сели за стол.
   - я не с пустыми руками, - Слава стал шарить руками в своём заплечном мешке, и, порывшись немного, достал оттуда бутылку, - это медовуха, вкуснейшая, сам готовил, слабенькая, так что тебе, Егор, можно, здоровью не повредит, даже наоборот.
   - спасибо, - и я подал знак Кате достать особые чарки под мёд.
   - есть у меня такая мысль, и думаю, что ты её поддержишь, ты когда-нибудь слышал о тайне Крестовой горы? - и Слава упёрся в меня взглядом.
   - нет..., точнее, название знакомое, но в точности не знаю, что оно значит, и о чём речь.
   - речь о том, что там место силы... . По преданию на той горе был некогда древний храм, возможно, славянский, а может и более древний. Некоторые из моих знакомых искали этот храм, мало кто из них мог достоверно сказать, что именно храм ими был найден, однако ж, по пути на гору происходило много таинственного, и мне кажется, если правильно искать, то можно найти даже больше, чем древний храм. В любом случае, это будет приключением и закалкой, мало того, тебе давно уже пора выбраться на воздух, ты тут совсем скоро задеревенеешь, - и, улыбнувшись, Слава стал разливать медовуху, - ну так как, идёшь?
   - когда?
   - в эти выходные. С собой брать только самое необходимое, сначала едем на электричке, а потом полдня пути, если налегке. Дальше исследуем местность и к утру в трудень прибудем.
   - ясно. Я иду.
   - вот и добро! А сегодня приглашаю тебя к нам на Поле, будут кулачные бои, можешь даже поучаствовать. Если хочешь, пойдём сейчас ко мне, а потом вместе двинемся на Поле.
   Я не был уверен, что мне хочется идти смотреть на драку, и тем более биться самому, но, допив бутылку, я согласился, и мы пошли к Славе домой.
   Дом Славы был среди леса, словно сказочный, он был сделан под русскую избу, но только из современных материалов.
   - добро пожаловать, дорогой гость! Там вот можно одежду повесить, - и хозяин указал на живописно-резанную стоячую вешалку, - проходи.
   В доме Славы не было электроники, везде стояли потушенные свечи, и русская печь согревала уютом живого огня. Пахло дровами и чем-то душистым. Одна из стен была стеной книг, среди которых мне сразу бросились в глаза произведения Достоевского в каком-то особом переплёте, сиявшем позолотой. Но я открыл томик Платона - мне попался "Федон", и, как назло, особенно ненавистные мне слова Сократа - "Философия - это искусство умирать". Я захлопнул книгу, и отошёл от шкафа.
   - что там, снова чем-то мучаешься?
   - да нет, всё ладно.
   - ладно, это когда хорошо, а злость света не приносит. Иди-ка к огню, погрейся, пока я за дровами схожу.
   Слава вышел, а я стал смотреть на огонь в печи. Он играл красным, синим и белым цветами, словно российский флаг, а в середине пламени лежали дрова сложившиеся в причудливую фигуру двуглавого орла. Огонь развевался, словно знамя на ветру, и Тропа открылась.
  
   Огонь всполохнул, и вырвался из печи, с ветром разбегаясь по всему дому, всё стало гореть, книги, занавески, деревянный пол, а потом и стены. К моим ногам упал тот самый том Платона, и раскрылся на той же странице, где было сказано, что "философия - это искусство умирать", я хотел поднять книгу, но на меня сверху упала балка, и придавила, уперев меня лицом в ненавистную строчку. Я чувствовал как по мне, будто маленькие человечки бегают языки пламени. Стало жечь. Меня поражало, что Слава не приходит, я всё ждал, что он вот-вот подойдёт, и какие только мысли не вертелись в моей голове, даже до того, что он меня нарочно привёл в свой дом, чтобы сжечь, но мне становилось всё больнее, и я начал дико кричать о помощи. Потом силы меня оставили, и я увидел себя стоящим рядом со своим обугленным телом.
   Странно, - подумал я, - и кто бы мог подумать, что вот так вот всё закончится, ведь не думал я утром, что погибну сегодня, хотя нет, всё же я думал. Хотя бы на мгновение, но эта мысль меня не могла не посетить, так уж я устроен. И что же? Если бы я даже знал, что умру именно сегодня, что бы изменилось в моей жизни? Пожалуй, ничего. А значит, я считаю, что живу достаточно правильно, чтобы умереть в любое время. Но ведь это не так! В смысле я так не считаю. Какая безответственность за самое ценное - за смерть... .
   - эй, Егор!
   Я обернулся, и увидел, что стою на выжженной поляне, а рядом стоит Элисия.
   - исейхисса!
   - аллим, Егор! - и она улыбнулась, - ты куда пропал? Я вчера тебя весь вечер искала!
   Темноокая озорница схватила меня за руку, и куда-то повела. Мы немного прошли, пока не сошли с поляны, и вошли в лес.
   - а теперь закрой глаза, - и она повязала мои глаза своим платком.
   - эй, выходите, у нас новенький, он водит! - вокруг послышались веселые голоса.
   - а, так мы в жмурки играем?
   - поймай меня!
   И я стал искать руками кого бы схватить, меня так закрутило, что я уже не понимал где я, несколько раз стукался об дерево, и наконец-то схватил особенно донимавшую меня Лину.
   - а вот я тебя и поймал!
   - это не считается, ты подглядывал, платок прозрачный! - упиралась Лина.
   Я огляделся и увидел, кто был на поляне - семья Радэс, деревенские мальчишки, и конечно Раду с Эйсаром.
   - тихо, что это?! - послышался чей-то вскрик.
   В тени леса слышались шаги, потом мелкая поступь, наступила звонкая тишина, и только звериное дыхание нарушало её. Это был волколак.
   - стой! - крикнул я, - именем Илле, уйди с миром, я единый из пяти, говорю тебе, зверь, стой!
   Волколак выпрямился, и, встав на две лапы, взвыл. Этот вой оглушил нас подобно грому, и я взял палку. Я ударил ею оземь, и с неё слетела шершавая, старая кора, открыв взору волка стальной меч.
   - что ты хочешь? - продолжил я, направив меч на оборотня.
   Поднялся ветер, и всполошил листья, окутавшие волколака, и закрывшие от нас его оборот. Ветер утих. Перед нами стоял огромный воин в волчьей шкуре.
   - я Истома, пришёл из той же страны, из которой ты приходишь сюда, Егор.
   Меня на мгновение окатил страх, но это быстро прошло.
   - я хочу пройти.
   - так иди, - ответил я.
   - ты знаешь, что я не могу пройти без крови, - и он прорычал.
   - здесь для тебя нет крови, возьми звериное, а не человеческое.
   - зверь боится заходить в эти места, повсюду охота.
   - твоя правда. А куда идёшь ты?
   - туда, куда ведут все тропы, на Гору.
   - нет благословения проливать кровь в паломничестве.
   - а я не паломник, я воин.
   - так зачем же тебе понадобилось идти на Айхаш?
   - это моё дело, не твоё.
   - пусть будет так. Но крови я тебе не дам.
   - тогда будем драться..., без оружия.
   - добро, почнем!
   Все встали вокруг нас. Воин был огромен, выше и сильнее меня, но в бою не это главное. Бой начался. Первый удар нанёс воин, я сгладил его, и пустил под откат его движение, направив на своё колено, которое встретило его нос. Полилась кровь.
   - вот тебе и кровь, - со смешком сказал я утирающемуся оборотню.
   - не говори "гоп", пока не перепрыгнешь!
   И он влетел в меня всем телом, пытаясь меня побороть, и положить на землю. Расчёт был правильным, из-за моего роста и веса, я недостаточно устойчив, и борьба не для меня, но он был не более устойчив, и поэтому я его потащил за собой. Мы упали. Недолго думая, я как всегда, начал просто зверски бить его без передышки, то в ярло, то в лицо, а то и по горлу кистью. Бой окончился тем, что воин потерял сознание. Кто-то принёс воды, и брызнул ему в лицо, чтобы тот очнулся.
   - ну, как ты?
   - хе, я думал, я зверь! - и, улыбнувшись, он приподнялся и взял протянутую мной руку.
   - если хочешь, я могу тебя провести на гору без оборотничества, только скажи мне, что дело, за которым ты идёшь благое.
   - благое, то Илле ведает.
   - ты чтишь Илле? Тогда ты мне брат, пойдём с нами! Так значит имя твоё Истома?
   - да.
  
   - ну что, отогрелся? - весело, спросил Слава, неся охапку дров.
   - да, да, чудесная у тебя печь.
   - ещё бы, она же целебная, огонь-то живой!
   После обеда мы пошли на Поле, где Слава познакомил меня с одним из их ратников - Истомой.
   - здравствуй, брат!
   - здравствуй, Истома! Рад тебя видеть!
   После этих слов ратник посмотрел на меня с недоумением, но не придал им значения. Начались бои.
  
  
  
   1.30.2009 день Матери-Земли
  
   Я бежал по дороге на запад, пытаясь достигнуть её, уставал, падал, полз, и в отчаянии лежал до тех пор, пока тоска не придавала мне новых сил, и я поднимался и бежал к ней, но сил не хватало, и вновь я падал, - Элисия!!! - раздавался мой отчаянный крик.
  
   Последняя репетиция на этой неделе. Старый подвал школы танцев наполнялся звуками тяжёлой и рычащей музыки. Нас трое - я, Вовдэр и Карташёв. Снежный полдень.
  
   "Мы по солнцу двинулись вспять,
   Мы вернулись, чтобы начать,
   Новый год подарит нам рай с тобою, я в это верю.
  
   Мы по солнцу держим свой путь,
   И не бойся счастье вернуть,
   Нас не сможет ничто разлучить, ни моря, океаны, ни время!"
  
   Эти слова раздирали мою душу, но мой голос оставался спокойным, и лишь в куплетах я давал себе волю "выдохнуть хмарь", рыком зверя освободить душу от плена накопленных чувств.
   Когда песня была сыграна, Вовдэр, что был на ударных, по-новому стал отстраивать звук, а мы с Серёгой присели попить пива.
   - слышал, ты собираешься в поход?
   - да, завтра выходим.
   - давно ходишь в горы?
   - давно, но далеко не так уж часто.
   Карташёв привстал, и окликнул Вовдэра, - пиво будешь?
   - не, я в завязке.
   - а что так?
   - та здоровье пошаливает.
   - ладно, - Карташёв допил бутылку залпом, и, - ну что, играем?
   - играем!
   Полились звуки музыки, мы играли импровизацию без слов, и подвал в моих глазах стал сужаться. Тропа открылась.
  
   Я вышел из дальней комнаты, в которой мы репетировали, и пошёл в темноте подвала к выходу, где мерцал слабый свет. Стены покачнулись и поплыли, я почувствовал, как земля задрожала. Началось землетрясение. Сверху на меня посыпался мусор с потолка, я стал отряхиваться, и пытаться идти к выходу, но выход вскоре завалило, и я оказался в кромешной темноте. Странное ощущение, я ничего не видел, но кожей чуял, что ко мне приближаются стены, а земля под ногами дрожит всё сильнее. Вспышка света снизу. Под моими ногами открылась зияющая пропасть, я еле успел отойти от края. Свет погас. И через мгновение я понял, что лежу, и не могу пошевелиться. Я был похоронен заживо.
   - однако..., вот оказывается как неудобно в могиле..., быстрее бы задохнуться что ли, не вечность же так лежать, уже всё затекло, ах, ну сколько можно еще мучиться, даже в самом умирании жизнь не даёт покоя!
   Земля подо мной стала проседать, потом, как волна медленно отодвигаться во все стороны..., я упал. Впереди чуть виднелся слабый свет, и я направился к нему. Это был выход. С каждым шагом свет становился всё сильнее, я даже подумал, что умер, и это тот самый свет в конце тоннеля. Но это была пещера. У выхода мне открылось великолепное зрелище, стены были испещрены драгоценными камнями, сияющими на свету мириадами цветов. Я не удержался от соблазна захватить с собой хотя бы один, чтобы подарить его Элисии. Проковырявшись довольно долго над выкорчевыванием самого, на мой взгляд, многоцветного и красивого камня, я, наконец, добился своего, и подставил камень лучам солнца, вдруг тот вспыхнул, словно само солнце, потом свет разбился на множество цветов, которые, выбравшись из камня, наполнили всё вокруг, и я увидел Элисию. Не поняв, что это такое, я, испугавшись непонятного явления, спрятал камень в карман, и решил поскорее найти людей.
   После долгого спуска через чащобу леса, я вышел к дороге. Неподалеку был мост через реку, и за ним что-то похожее на селение. Путь был извилист, и то, что казалось столь близким с моста, оказалось довольно долгим в пути. Мне навстречу вышел человек, он был вооружен луком и стрелами, но, кажется, они давно не использовались, так как были в плохом состоянии.
   - исейхисса, добрый человек!
   - аллим акруирм! С чем идёшь чужеземец?
   - с вопросом. Я затерялся в этих лесах, и не знаю, как мне дойти до Армаша, мне в городок под названием Ливим.
   - Армаш? Так вот он перед тобой! - и стражник указал на гору, что была вдали сзади меня, к ней вилась дорога вверх.
   - благодарствую на доброй помощи! Мир твоей земле!
   И я стал возвращаться назад, чтобы выйти на дорогу ведущую к Армашу. Лес был удивительно красивым в белом пуху снежинок, украшающих застылые деревья, и мне не хотелось ни о чём думать, только созерцать красоту природы. Это мне было необходимо, моя голова, и еще больше сердце, в последнее время переполняли мысли и чувства, как в котле они варились в моей груди и больной от всего этого голове, хотелось про всё забыть, не думать ни о чём, молчать и сердцем и душой. В этом молчании я находил утешение и легкость. Часто мне помогало от всего отрешиться действие, когда я работаю с лопатой, бегу, плыву, дерусь, всё, что приводит в движение силы тела, и поглощает силы замучившего меня ума. А пока что - покой созерцания.
   Путь оказался чересчур долгим, и я сделал несколько привалов. Была уже ночь, когда я добрался до деревни Элисии, и постучался к ней в окно.
   - кто там?
   - это я.
   - ой, Егор! Заходи быстрей в дом, ты же замёрз!
   Я зашёл, снял промокшие сапоги, и застывшую на морозе стёганку.
   - не разбудил?
   - нет, нет, дети спят, а у меня еще куча дел. Ну, ты садись, сейчас я тебе чайку заварю.
   Из соседней комнаты выбежала Лина.
   - исса, Егор!
   - Аллим! Ты почему еще не спишь? Родителей нет, так приволье? - сказал я, улыбаясь этой забавной девчушке с озорными глазками.
   - да ну тебя! - и она хлопнула меня по плечу, - ты как сюда попал?
   - если бы я знал... .
   - всё у тебя тайны какие-то. Может тебе чего покрепче для согреву?
   - доставай, что там у тебя припрятано, мне сейчас не повредит.
   - да тебе никогда не повредит, - со смехом добавила Элисия, - был бы повод!
   Чай заварился, и девчата тоже сели за стол. Лина поставила передо мной бутыль с чем-то грязно-белым, я выпил, и понял - бражка. Стало теплее, на сердце полегчало. Мы разговорились, и проболтали аж до пения петухов. Спать не хотелось, несмотря на усталость. Мне было так уютно и тепло, тихая радость наполняла меня, и я не хотел расставаться с Элисией.
   Когда уже первые лучи солнца сверкнули в окно, я достал из кармана взятый в пещере камень, и протянул его Элисии. Лина чуть не свалилась со стула от восторга.
   - красота! Где ты его нашёл? Ты что кого-то ограбил? - не останавливаясь, повторяла Лина, в то время как Элисия, застыв от восхищения, смотрела на камень.
   Пробудившийся свет упал на камень и зажёг его всеми видимыми и невидимыми красками бытия, они поглотили комнату, а через мгновение мы оказались в осеннем лесу, где-то местами уже лежал снег, справа от стола расплылось озеро, а вдоль него тропинка. Двое шли по-над озером, подбрасывая ногами листья, это были Элисия и Раду.
   Я покрыл руками руки Элисии державшие камень, поняв, что происходит. Мне показалось, что было бы лишним открывать то, что лежит в глубине сердца этой девушки, я, конечно, знал и без камня все её воспоминания, но она сама этого не могла знать и видеть, поэтому лучше, если она будет продолжать хранить тайны своего сердца, не боясь моего взгляда.
   - удивительный камень, волшебный! - выдохнула Элисия.
   - а кто это был? Кто? - заёрзала от любопытства Лина.
   - никто, просто картинка, - отрезал я.
   - ну давай, еще посмотрим, а можно мне?
   Элисия хитро улыбаясь, передала камень Лине. И вновь камень вспыхнул огнём красок, на этот раз мы оказались на вершине огромного дерева, на самой макушке, и перед нами открылась долина той реки, через которую пролегает мост.
   - ух ты, ты там бывала, Лина?
   - да, мы там играли в разбойников, я очень хочу туда снова!
  
   Я вышел из подвала. На улице было промозгло. Мне не хотелось идти домой, но и здесь оставаться тоже не было желания. Тогда я побрёл по улицам города, уперев взгляд в грязный снег, лежавший на потрескавшемся асфальте. Я зашёл в темноту парка, и, достав свой бутылёк, вчера наполненный подаренной Славой медовухой, выпил сразу всё, и пошёл гулять. В кармане не было денег, поэтому я, прогуляв до полуночи, возвратился домой, без денег делать было нечего.
   - Егор, это ты? Ну, наконец! Ты где пропал?! Я тут уже вся извелась! Опять со своими музыкантами напился? Сколько тебе говорить - до добра это не доведёт, - Катя вздохнула, и, бросив на меня жалостливый взгляд, ушла на кухню.
   - приходил Слава, но я была в огороде, он оставил записку, там на столе.
   "Будь здрав, Егор! Завтра в 4 утра собираемся у южной платформы западного крыла. Бери только необходимое, идём налегке. До встречи!"
  
  
  
  
   1.31.2009 Сварогов день.
  
   Раннее утро. Солнце еще не встало, и непроницаемая, густая тьма создавала напряжение в воздухе.
   - Егор, - тихо будила меня Катя, гладя по голове, - вставай, родной, пора просыпаться.
   Я открыл глаза, и никак не мог понять - где я и что происходит, поэтому продолжал лежать на боку, и смотреть в темноту. Катя зажгла настольную лампу, и свет ударил мне в глаза, я резко накрылся одеялом, но это движение разбудило меня уже окончательно, и я постепенно открыв одеяло, и привыкнув к свету, поднялся и сел на кровать. Около минуты я просто сидел и глупо смотрел в пол, пока Катя не стала надо мной шутить, и толкать в ванную умываться.
   - давай, соня этакий, иди быстрее умывайся, перекуси, и в дорогу, тебя ждать не станут, давай, давай, быстрее, по-солдатски, - и она стала меня стегать полотенцем по спине, приговаривая, - раз-два и в ванную, солдат!
   Умывшись, одним залпом я выпил остуженный чай, и, взяв рюкзак, вышел на тёмную улицу. Было жутко холодно, но пару раз вдохнувши свежий воздух, я пошёл быстрым шагом, от чего вскоре даже вспотел. Меня когда-то научил один йог, некогда мой учитель, что если глубоко вдыхать и выдыхать воздух, то можно быстро согреться, этим способом я пользовался часто, и почти всегда помогало, спасибо учителю!
   Когда я подошёл к платформе, там еще никого не было. На меня всегда как-то странно действовали поезда, рельсы и вообще путешествия, с одной стороны жутко хотелось уехать от всего прежнего, надоевшего, и увидеть нечто новое, а с другой - всегда был кто-то, с кем было тяжело расставаться. Сказанное кажется банальным, но чувства никогда не бывают банальными, они всегда остры во время действия. И вот он я, стою, и гляжу на эту дорогу построенную из железа и дерева, и мне хочется пойти по этим ступенькам ведущим ни вверх, а вдаль, просто потому что ступеньки созданы, чтобы по ним куда-то идти, они для облегчения пути, они помогают сделать шаг, зовут в дорогу, а мне это было нужно как воздух...очень хотел я убежать от поглотившего меня серого мира.
   - ты давно здесь? Привет, - подходя, проговорил Дима.
   - здоров. Не, минут десять.
   - до нашей электрички сколько?
   - не знаю, часов нет.
   Дима прыгал на месте, спасаясь от холода, и смотрел по сторонам, будто искал - у кого узнать время.
   - о, а вы уж тут! Здорова! - подошёл Миша, протягивая руку для рукопожатия.
   - здоров, Миха, часов нет? - спросил Дима, пожимая ему руку.
   - да, есть, сейчас..., - и Миша прищурился, чтобы разглядеть на слабом свете зимнего утра, стрелки своих китайских часов. У него было слабое зрение, и после нескольких попыток поймать свет, он ответил, - так, в общем, без пяти четыре.
   - Ясно. А вот и наши девушки! - воскликнул Дима, указывая на подходящих Ладу и Лену, - привет, девчонки!
   - Приветик! - ответила Лена, а Лада помахала оттянутым рукавом своей полосатой кофты, - кто ещё подойдёт?
   - ещё не хватает вождя нашего - Славы, и Серёги с Андреем, может ещё Истома подойдёт.
   - Истома тоже? - удивился я.
   - да, к нему вчера Слава подходил, кажется, убедил его пойти с нами, - ответил Миша.
   - а почему он не хотел?
   - не знаю точно, вроде бы у него тренировка сегодня.
   Послышались радостные приветствия, это подошли Слава, Андрей и Серёжа.
   - а что с Истомой, он подойдёт? - спросил я Славу.
   - да, но он сядет на Восходе, там ему ближе.
   В окне вагона мелькали деревья, безрадостный вид мёртвых полей, и полусгнивших хат. Со мной рядом сидел Слава, напротив Истома и Лада, электричка была пустой.
   - вот скажи мне, Слава, какая разница Бог или Боги создали этот мир, так или иначе это было довольно злым или же глупым поступком..., и уж лучше бы глупым.
   - нет, Егор, не так, мир не глуп, и не зол, сколько красоты и добра в мире, приглядись, только если в твоей душе разлад, тогда только и всё вокруг кажется злой и бессмысленной шуткой, так, кажется, Лермонтов выразился?
   - не совсем, но в целом так. Это что же, как в библии, если око твоё чисто, то и всё тело твоё светло?
   - если хочешь то да.
   - допустим, но почему же от зарождения философии, до наших дней, и я думаю, всегда были те, кто говорил, что этот мир тщета, этот мир неполноценный, преддверье ада, юдоль печали и страданий? В религиях востока, в большинстве развитых культов, авраамистических религиях, и мистических учениях - да везде, основным вопросом стоит - как отрешиться от этого мира. А у вас, почему-то жизнь - это святыня, этот мир - это святыня, вы что не видите, что всё это видимое мироздание полно бессмысленной жестокости? Вы почитаете стихии природы, а что они доброго мне лично приносят? Я в них нуждаюсь, и они этим пользуются, они без всякой жалости меня уничтожат, и отберут то, что мне дали - огонь сожжёт, мороз заморозит, вода потопит, да не важно, сама жизнь, точнее сказать судьба, рассудит так, что я потеряю всё, она меня доведёт до безумия и нищеты, а зачем? Зачем тогда я? Зачем было меня создавать, если родившие меня, не дали мне счастья, нет, не радости, которая проходит, уступая место головной боли и сердечному томленью, а именно счастья? И хорошо бы уж так, без радости, но хотя бы не посылали мне страданий!
   - о каких страданиях ты говоришь? Ты же здоров, полон сил, у тебя есть друзья, ты еще молод, лично тебе-то что мешает жить?
   - я говорю о страдании души, сердца... .
   - э, брат, так значит, просто душа больна, лечить её надо.
   Разговор прервался объявлением об остановке под названием "платформа 48", вот уж не хотел бы я жить в месте с подобным бездушным названием, вообще цифры придают какую-то мертвенность всему, к чему они прилагаются, так было б место под названием..., ну хоть "Пупково", а всё ж с душой, с особенностью некой, может быть подчеркивающей сам дух этого места, возможно в "Пупково" - пуп земли?
   Мы поехали дальше, но разговор уже не завязывался. Я посмотрел на Ладу и Истому весело беседующих друг с другом, и вспомнил про Катю, я начинал скучать по ней. Приближалась последняя остановка.
   Пройдя маленькую деревеньку, мы очутились в густом лесу, по которому вела еле видная тропинка. Мы шли и шли, то вверх, то вниз, сначала смотрели на красоту нас окружавшую, а потом только в ноги идущего впереди. Так продолжалось, пока мы не добрались до вершины, на которой был обрыв, и утёс возвышался над рекой где-то внизу утонувшей между скал. Привал. Мы упали на землю, по кругу пошла фляга с водой, которую Слава разрешал пить только по три глотка, чтобы не захотелось пить еще больше. Красота вида открывавшегося с обрыва захватывала своим величием. Чувства восхищения и трепета перед этой красотой нарастали волной. И Тропа открылась.
  
   Сняв рюкзак, я подошёл к краю и заглянул за кромку обрыва. Огромная сила меня потянула вниз, мне захотелось прыгнуть с этой высоты и лететь, забыв про всё, подобно птице расправив крылья, но я резко отдёрнулся, чтобы не упасть. Когда я обернулся, то сзади меня оказалась скала, и в этот миг я понял, что уже лечу вниз. Воздух подхватывал меня, лаская, и будто ребёнка кутая в пелены несущегося воздушного потока. Мне не было страшно, земли я не видел, только ощущал, что она приближается всей своей тяжестью, словно не я падал на неё, а она на меня. Удар. Мгновение я не мог разобрать, что происходит, но потом понял, что плыву в море света, густого как вода. Постепенно свет становился более редким, и я стал различать небо и землю, деревья, гору. Я лежал на земле, смотря в белое небо, с которого на меня падали снежинки. Это была Руддания.
   В моей руке оказалась замёрзшая ветка, которую я, по всей видимости, сорвал, пытаясь зацепиться за что-либо при падении. Рассмотрев внимательно эту ветку, я решил сохранить её как оберег спасший меня, и положил в мой набедренный мешочек, что всегда висел у меня через плечо.
   Впереди была долина горы Айхаш, где я давно уже не был, но мне хотелось к Элисии в деревеньку под горой-близнецом - Армашем. Вот этот выбор всегда стоял передо мной, или пойти в благословенный Рай Небесный, спрятанный на Вершине священной Горы, или же идти к земному раю, моему личному раю, который находится под горой противления, под Армашем. Две одинаковые вершины, но совершенно разные в своей сути, как ночь и день, или может...всё-таки, как брат и сестра? Не знаю, не хочу об этом думать, устал думать. Пусть будет, что будет!
   Немного постояв и полюбовавшись Айхашем, я направился на дорогу ведущую в маленький городок Ливим, чуть севернее которого, под Армашем была деревня Элисии, и всех моих друзей. Путь лежал через Айхашруд - главный город юго-запада Руддании, это был славный, большой город, чьи стены были выложены из белого камня, а над ними возвышались золотые купола руддийских храмов и красные пики дворцовых башен. Эти цвета были самыми любимыми среди Рудда, белый - цвет неба и чистоты, золотой - цвет Солнца-Грайяру, и красный - цвет Жизни, народный цвет.
   Мне пришлось зайти в город, чтобы найти себе пищу и ночлег, так как уже был поздний вечер. Охрана меня пропустила без лишних вопросов, завидя, еще издалека, знак Илле висевший на моей груди. Этот знак давался только служителям братства ухуваккасман, древним мудрецам, которые во времена великой войны утратили свою власть среди рудда из-за лихих дел и перехода на сторону дивидэс, но после победы религии, или по-руддийски, ансма дивидэс, они вновь обрели доверие с помощью заполнивших все ниши власти нолдоров-дивидэс. Уничтожая ансма руддан, ухуваккасман всё же не могли полностью изгнать из сердец древнюю религию, и так как у самих дивидэс не было почти ничего своего, то они переняли многие символы и обряды у древней ансма руддан. У меня же этот знак был, потому что я был чтителем Илле по-руддийски, и получил его от волхвов, живших в северных лесах Руддании. Так или иначе меня впустили в город.
   Свет уже погас во всех окнах, и только одно место оставалось освещённым, это древний храм рудда, полуразрушенный, покрывшийся мхом и кустарником, но сиявший во тьме всегдашним огнём, чьё пламя поддерживал народ, так что даже князья ничего не могли сделать с этим остатком древней веры. Рассказывают, что когда князь дивидэс решил погасить священный огонь, то весь его дом сгорел, и он сам еле спасся от пожара, были обвинены жрецы храма, их казнили, но пожар повторился, и в этот раз князь не выжил, с тех пор никто не смеет гасить пламя, по преданию исходящее из недр Матери-Земли.
   Проведя над священным огнём рукой и приложив её к сердцу, я почувствовал теплоту, и немного согрелся. Помолившись Илле и Богу Огня, я сел под колонной, и стал ждать, сам не зная чего. Мороз одолевал, но усталость была еще сильнее, и глаза стали слипаться. Чтобы не заснуть, я встал, и стал ходить по кругу вокруг Огня. Неожиданно я увидел человека стоявшего у одной из колонн, и, кажется, давно уже смотревшего на меня.
   - исейхисса, отец! Давно ли тут?
   - аллим акруирм, странник! Я здесь всегда.
   - прости, не видел тебя. У тебя нет ничего поесть?
   Старец поманил меня рукой, и я последовал за ним, в надежде получить пищу. Он наступил на выступ возле ступени, и лестница ушла вглубь, под землю, где открылся просторный зал, освещенный множеством свечей. Мы шли и шли, зал оказался просто огромным, было похоже на то, что он проходил под всем городом. Пройдя около получаса в молчании, мы, наконец, приблизились к стене, под ней стоял длинный стол, но он был пуст. Я хотел было возмутиться, голод и ожидание выводили меня из себя, но старец, подойдя к столу, стукнул по нему несколько раз, и стена стала опускаться вниз. Дневной свет ударил в глаза, и я увидел, что мы стоим в пещере под слабым, почти прозрачным водопадом.
   - иди туда!
   И старец указал на тропинку, выводившую из-под водопада. Изумлённый, и от того даже забывший о пище, я пошёл по указанному направлению. Тропа меня вывела наверх, и тут-то я понял, куда меня завело провидение..., я стоял на пути к вершине Айхаша.
   Что ж, мне ничего не оставалось делать, как добраться до храма, стоявшего на Вершине Горы, и там попросить пищи и ночлега. Это уже был не тот храм, о котором говорили легенды руддан, тот древний храм был недоступен, так как дивидэс пытались осквернить его, и все пути к нему завалило огромными глыбами льда. Новый храм был построен позже и принадлежал скрывавшимся волхвам, этот храм несколько раз сжигали князья, но народ всё равно постепенно строил его заново, словно пытаясь загладить вину перед древними Богами.
   После недолгих блужданий, я наткнулся на огромный камень, стоявший среди льда, и покрытый шапкой снега, на нём было начертано по древне-руддийски:
  
   Акинки туйтейтаса акабарт туйуниса,
   Аконта туйтейтаса акайлима туйуниса,
   Акаш туйтейтаса анис актуи туйуниса.
  
   За меня этот выбор уже был сделан, к добру меня не пропустили, может, меня ещё клонило "на пути смерть свою найти", но умирать мне пришлось не раз, поэтому оставалось найти себя. "Nosce te ipsum" - сказано древним, что ж, хотя мне вся эта мистика порядком надоела, и всё же другого выхода у меня не было.
   Я обошёл камень справа, и полез наверх. На карачках долго ползти довольно сложно, я устал, и то не удивительно даже без этого подъёма, силы меня оставляли от голода, холода и недосыпа. Послышался треск, и мои руки стали проваливаться в снег, потом ноги, и через мгновение я скользил по отвесу, приближаясь к храму, спрятанному под коркой льда.
   Храм был небольшой, сложен из дерева, срубом. Вокруг стояли маленькие домики, очевидно в них жили жрецы и отшельники. Я приподнялся, и стряхнул с себя снег. Оглядевшись, я не увидел никого, словно это место было покинуто. Но, подойдя к храму поближе, я увидел человека, старца, который перебирал чётки, и был погружён в молитву. Уже собираясь пройти в храм мимо него, я услышал:
   - исейхисса, Егор, один из пяти, мы тебя давно ждём, музыкант.
   - аллим акруирм, отец..., я голоден и устал, прошу помочь.
   - ты пришёл вовремя, Егор, следуй за мной.
   И мы пошли в сторону от храма к дому, из которого горел свет на всё подлёдное селение. Я смотрел вслед старцу, и думал о том, как хорошо, что я провалился в нужном месте, что наконец-то получу пищу и питьё, ночлег и тепло. Старец же был весьма спокоен, и кажется, довольно добродушен, он был похож на анья - отшельника, его одежда говорила об этом, длинная, почти до колен, белая рубаха, штаны из мешковины, и красные повязки вокруг пояса, головы, рук и ног, а также сапоги из жесткого хвороста. Мы зашли в дом. В доме было несколько человек, один из них, самый молодой, стоял у стола, и будто ждал нас, он открыл полотенце, под которым стоял кувшин с горячей, овсяной кашей, и положил кусок хлеба, рядом стоял кувшин с компотом из чернослива.
   Когда я налил в кружку компот, ко мне подошёл тот самый старец - отшельник, и после некоторого знакомства, у нас завязался разговор:
   - какой мир более действителен - тот, из коего пришёл ты, Егор, или же этот, мир твоего сердца?
   - мир, из которого я пришёл, родил меня, значит, он действителен, этот же мир породил я, и те, о ком ты знаешь, волхв. Этот мир только мечта, и он умрёт вместе со мной.
   - мы видим то, что мы привыкли видеть, и то, что опознаём как наш мир. Всё мироздание может сойтись всего лишь в одной мысли простого человека, и этот человек способен изменить эту вселенную для самого себя, и будет видеть мир таким, каким хочет, потому что он созерцатель бытия, а не наоборот, он создатель видимого им, а не наоборот. Поэтому ответь себе - где истинное бытие - здесь или там? Мир, из коего ты пришёл, умирает, люди того мира давно оторвались от корня, и просто засыхают. Мир Ийи жив ещё, хотя и в нём, как в отражении люди оставили корень, их отрубили и выбросили вон, но мы - волхвы древнего корня, ещё живы, и пока мы есть, будет стоять и этот мир, не от тебя одного зависит его жизнь. Ты часто упрекаешь Богов в жестокости, хулишь саму Жизнь, но всё это от того, что в душе твоей разлад, и у всех в мире том разлад, поэтому они не знают - как жить, зачем жить. И всё это по той же причине - нет корня, нет и плодов. И вот у тебя один единственный выход - это Тропа в наш мир.
   - Боги? Ты знаешь, я верю в Богов, но я не верю их доброй воле, не вижу я её, нет её для меня. Бог поселил во мне страдание, от которого я убегаю в мир мечты, я трус своего рода, но зачем терпеть страдание, вообще, зачем жить там, где тебе плохо? Какой в этом прок? И в то же время, я осознаю, что мир Ийи это только сон, и это меня убивает ещё больше, так как Ийя - несбыточная мечта.
   - ты растерял все цели в жизни, поэтому в отчаянии. Но знай, пока ты веришь в то, что Бог благ - ты жив.
   - я всё больше склоняюсь к тому, что Бог зол, и мне хочется восстать против него.
   - это путь Илле, на нём есть и глубина отчаяния, и бунт против Всевышнего, и уподобление Курбду. И всё же это путь, в конце которого, после смерти, произойдёт восстание духа, который, дойдя до глубин Груздакяра, познает благость Дива.
   - но зачем? Почему я?
   - очевидно, потому что Бог любит тебя более других сынов своих. Вспомни, что узду был одним из Ярдакву, самым сильным из всех, но именно он восстал. Человек не может познать себя, пока не отрешиться от любви к себе, и только возненавидев себя, ты можешь познать беспристрастно самую суть своего духа, эта ненависть разрушит все попытки оправдать себя, убьёт все пристрастия, потому что ты возненавидишь свои желания, возненавидев себя, ты откроешь обнажённую сущность, и окажется, что именно её ты и жаждал так долго, найдя её, ты поймёшь, что любил, а ненавидел лишь то, что тебя отделяет от Бога, живущего в твоей сущности. Это путь Илле, крепись, сын.
   - так все эти истории об узду, это иносказание о духовном пути?
   - все истории повторяются на всех уровнях бытия. Был узду, есть и душа идущая по тому же пути, и будет в твоём мире великое горе, подобное узду, и было оно уже не раз. Теперь ты понимаешь, что мир придуманный тобой, не выдуман, он действителен?
   - да, всё, что в моём сердце, есть и в действительности, одно отражает другое, в итоге раскрашивая бытие во всей многогранности своих проявлений. Но что же делать мне?
   - а ничего особенного, просто живи, и Бог поможет, а когда станет совсем тяжко на сердце, приходи к нам, добрая беседа и откровенность - лучшие лекарства от тоски, не отчаивайся, сынку, всё закончится счастливо.
   - благодарю на добром слове, отец. Благослови меня в мой путь идти, ждут меня уже давно.
   - С Богом по дороге! Но сначала зайдём в храм, помолимся.
   Я поблагодарил того юношу, который приготовил мне пищу, и мы отправились в храм. Сделав поклон, и воздав славу Богам, мы вошли, и оказалось, что маленький снаружи, внутри храм был огромен, отовсюду сиял свет свечей и пылающих факелов, посередине стояли изображения Богов - Дива с круглым щитом и красными лентами, Эйсиуса - держащего меч, Илле - чей лик был покрыт его длинными волосами, так что видны были только борода и усы, в правой руке у него был сноп сена, а в левой серп, и на стене висело полотно с символическим ликом Аммадии - Богини-Матери. Также было много разных знамён, рисунков, и вообще весь храм был довольно красочен, и светел.
   - что в твоей суме? - спросил старец.
   - ничего особенного.
   - а что тебя бережёт?
   Тогда я понял, что он говорит о ветке, которая меня спасла при падении, и о которой я уже забыл.
   - вот замёрзшая ветка.
   - что ж, у тебя больше ничего нет, чтобы принести в жертву Богам. Отдай своим хранителям то, чрез что они спасли тебя.
   Я подошёл к жертвенному огню, и, помолившись о принятии моей требы, возблагодарил Илле за его помощь в пути, и положил отломанную веточку в пламя священного огня. Мои глаза не могли оторваться от полыхающего пламени, и я увидел чудо - веточка вместо дыма стала благоухать, и вместо того, чтобы сгореть, стала расцветать. Я упал ниц, и закрыл голову руками, пламенно молясь Илле о спасении от волшебства, мне стало страшно, что это явление нави.
   - не бойся, Егор! Встань, и открой глаза. Вот твоя ветка.
   Старец держал в руке зацветшую ветку, и продолжал:
   - пламя Богов даёт силу жизни всему сущему, оно может испепелить, а может и отогреть. Ты - отломанная ветка, вернувшись к истоку Жизни, ты вновь зацветёшь, ты отдашь свою жизнь за другого, тебя оторвут от корня, но всё это ради того, чтобы вместе с тобой спасти тысячи.
   Успокоенный словами старца, я привстал, взял ветку, и поднялся на ноги. После благодарственных молитв Илле, мы пошли к выходу. У расщелины, которая вела наружу, я остановился, и спросил старца:
   - ещё раз хочу поблагодарить за пищу для тела и особо за пищу для души, Боги да благословят и охранят место сие, и всех живущих здесь.
   - Илле аллим, музыкант! Питать надо как явь, так и навь, через естественную нужду тоже Боги ведут к Себе, бывай здоров!
   Я уже собрался уходить, но решил спросить давно тревоживший меня вопрос. И обернувшись, спросил:
   - отец, в мире, из коего пришел я, есть...
   - Спаситель. О Нём не мне судить и не мне учить, спроси ведающих в твоём мире, только знай, что этот мир будет жить даже, если тебе захочется его забыть, и отдать сердце этому Спасителю, об остальном думай сам.
   Поклонившись до земли, я вошёл в расщелину. За мной обвалился снег, я пригнулся от раздавшегося грома, и когда поднялся, то был уже среди друзей на привале возле обрыва.
   - ну что, отдохнули? Всё, идём! - раздался голос Славы, и мы, надев свои рюкзаки, побрели дальше.
   Впереди показалась Крестовая гора, но до неё было ещё далеко, а уже смеркалось, и мы остановились на ночлег.
  
  
  
  
   Даждьбогов день.
  
   Ясное, зимнее утро в лесистых горах подарило нам удивительный вид на Крестовую гору. Гора была огромна, казалось, что она прямо перед нами, что её можно коснуться, так и было, оставалось около часа пути. Собрав вещи, мы с воодушевлением рванули шаг, и без привалов преодолели необходимое расстояние в два раза быстрее.
   Мы стояли у всхода на гору. Было ощущение, что это дорога на небо, стоит только ступить на эту узкую дорожку, и она вознесёт без крыльев до самого божьего престола. И мы сделали первый шаг к Крестовой горе. Тропа открылась.
  
   - Егор, ты тоже здесь? - послышался голос Истомы.
   - да, брат. Но почему здесь ты?
   - мне так кажется, что я...
   Вдруг послышался смех Лады. Я оглянулся, и понял, что всё по прежнему, все как шли, так и идут, Ладу рассмешил Дима, Слава идёт впереди и что-то шепчет себе под нос, Лена пытается догнать нас с Истомой, а Миша просто идёт, смотря только под ноги, Серёга о чём-то рассуждает с Андреем. И только мы с Истомой почувствовали нечто.
   Пройдя некоторое время, мы остановились, чтобы определить план действий. Слава предложил разделиться на группы по три человека, отойдя друг от друга на расстояние невидимости, и прочесать склон горы до самого верха, где и встретиться. Итак, мы разделились. Я шёл с Истомой и Славой в центральной группе. Поиск таинственного храма начался.
   - Слава, что вы, язычники, думаете о Христе?
   - ничего, мы о нём просто не думаем, - ответил он с улыбкой и смешком, - наше мировоззрение, или религия, хотя это неверное слово, правильнее вера-ведание, наша вера основана на естественном откровении Бога, а христианское, мусульманское, и в целом мировоззрение и вера авраамистических религий основана на откровении сверхъестественном, поэтому у нас нет точек схода, и как следствие связи. Но обычно считается, что Христос, Яхве, Аллах - это Боги семитских народов, которые нам также чужды, как Боги каких-нибудь папуасов.
   - почему вы не признаёте, что Бог может открыться как-то по-другому, сверхъестественно?
   - да нет, мы признаём, у нас ведь тоже есть и пророчества, и откровения, только откровение данное чужому народу не может быть для нас важнее родного, а то, что христианская вера заявила о своей всеобщности, безотносительности к роду и племени, так это дело тех, кто этому верит. Наша вера стоит на том, что Бог явил себя в мире через Жизнь, наши предки, родители нашего рода божественны, так как начало - это Бог - жизнедатель, поэтому так важны - кровь, земля, и дух, связующие нас с нашими первопредками.
   - то есть, вы считаете, что первопредки у каждого народа свои?
   - да, в той же библии первопредок еврейского народа - Авраам, он первый, кто говорил с Богом Яхве, и нёс в себе его дух.
   - нет, нет, подожди, в Библии как раз говорится, что все произошли от Адама и Евы, таких преданий огромное количество и среди языческих мифологий.
   - точнее среди семитских мифологий, что естественно - они родные, также как у нас индоарийская мифология имеет общие корни. Но в этом нет противоречия, никто и не спорит, что был первочеловек, главное различие, что у нас - это Бог, а у семитов - просто человек, об этом речь. К тому же, Бог с нашей точки зрения, имеет множество ликов, и являет себя в разнообразии, множество племён земных - это лики Бога, и нет смысла их смешивать в одно грязное пятно.
   - это всё ясно, только вопрос в том, почему кровь так важна для того, кто ищет Бога?
   - Он ближе всего к нам через наше естество, не только чистая духовность, но и плоть ведёт нас к Нему, так как Он не противник материи, ведь Бог её создал.
   - основной вопрос мне непонятный, это - почему язычник радуется жизни? С христианином я могу ещё понять, там всё ясно, у него есть спаситель, и он подарит верующему рай после смерти, есть чего ждать, хотя бы в будущем, а у вас что?
   - мне тоже непонятно - почему не радоваться жизни? В твоём случае, здесь две возможные причины - первая, я уже сказал, больна душа, а вторая - это путь Велеса, может быть Он зовёт тебя к познанию большего... .
   Мы замолчали. Зайдя за один из пригорков, мы увидели огромную, утонувшую в солнечных лучах, долину, вдруг ниоткуда появившуюся среди леса. Мы с Истомой переглянулись, а Слава прошептал что-то. Немного пройдя вниз к солнечной долине, мы обнаружили деревеньку... .
   - Истома, а всё-таки мы здесь.
   - как это возможно, не могу понять... .
   - братцы, что вы там шепчетесь? Вам знакомы эти места? - спросил с холодным спокойствием Слава.
   Помолчав несколько, и не найдя ничего вразумительного, чтобы ответить, Истома промычал:
   - не уверен.
   Приблизившись к одному из домов, я почувствовал - куда надо идти, и дал знак моим спутникам следовать за мной. Вскоре передо мной стоял дом Элисии... .
   - кто-нибудь постучите в окошко, и спросите - где мы? - попросил я, зайдя за широкоплечего Истому, и отвернувшись, чтобы меня не заметили из окна.
   Слава постучался. После какого-то шума и приближающихся шагов, послышался знакомый голос, это была Лина.
   - здравствуйте, мы, кажется, заблудились, не подскажете, где мы находимся?
   Лина с весёлым, приветливым голосом, ответила, что мы в деревне Ургутика. И сразу же разглядев меня, весело засмеялась:
   - Егор, ты что нарочно? Не мог своим друзьям сказать - где вы? Заходите!
   Но мне было не до смеха, было такое чувство, что кто-то надругался над моей святыней, или соблазнил мою жену, мне было муторно, чувство похожее на ревность съедало меня.
   Элисии не было дома. Слава пристально посмотрел на меня, когда мы сели за стол, но ничего не сказал. Истома пытался скрыть своё лицо за капюшоном балахона, видно было, что он не хотел, чтобы его узнали.
   - чаю хотите? - спросила, накрывая на стол Лина.
   - да, пожалуйста, немного согреться, - ответил я, чувствуя себя, уже более уверенно.
   Слава решил сразу перейти к делу, и спросил Лину о храме.
   - храм-то? Это что стоит на горе? Да вон Егора спросите, он частенько там бывает, никто и не знает, может, живёт там, - проговорила она с каким-то лукавством. Она поняла, что я ничего не сказал своим спутникам, и теперь пыталась подшучивать надо мной.
   - вот сейчас Элисия придёт с Раду, то-то будет смеху, когда я расскажу, как ты, Егор, притворялся, что ничего не знаешь о нас, - и она рассмеялась своим по-детски заразительным смехом. Мне стало веселее.
   - и как далеко до храма, Егор? - обратился ко мне Слава.
   - отсюда около часа, может больше.
   - хорошо, тогда пьём чай и идём. Ты, если хочешь, можешь остаться со своими друзьями, но потом нам надо будет объясниться, не так ли?
   Я качнул головой, в знак согласия, думая при этом, - а как тут объяснить хоть что-то, самому бы понять..., - и отпил зелёного чаю, который обжёг мне язык, и я нервно сморщился.
   Послышался шум за окном, чей-то смех, приглушённый низкий голос, и шаги в дверь.
   - а вот и Эли! - воскликнула Лина.
   Когда открылась дверь, то мы увидели всех наших - Диму, Андрюшу, Ладу и Лену, и сзади показался ещё Миша, а впереди стояли Элисия и Раду, на дворе был слышен голос Эйсара разговаривающего с Сергеем.
   - вот те на! - выдохнул Истома.
   Мы все весело поприветствовали друг друга, и Элисия рассказала, как они с Раду и Эйсаром услышали вопли в лесу, побежали на звук, и увидели, что наших друзей загнали на дерево два медведя. Не долго думая, Раду и Эйсар зажгли несколько веток, и отогнали медведей, те с недовольным рёвом убежали,
   - вот так и познакомились, - закончила Элисия.
   - у нас всё было проще, ответил я, - но не стал рассказывать, так как не знал, как это рассказать.
   Тут Раду заметил Истому, и стал вглядываться в него.
   - мы не знакомы, друг?
   Истома поняв, что придётся признаться, что и он знает эти места, снял капюшон, и посмотрел на Раду.
   - оборотень! Наш знакомый оборотень! - и с радушной улыбкой Раду стал пожимать руку Истомы, а за ним и Эйсар.
   - что значит оборотень? - с недоумением спросила Лена, побледнев.
   - ой, да не бойтесь, во-первых, он наш знакомый, во-вторых, Егор с нами! - подойдя к Лене, и приобняв, успокоила её Лина.
   Этот ответ поставил ещё больше вопросов перед моими спутниками, и Слава решил, что нам пора выйти поговорить, и он сделал мне знак рукой.
   Мы вышли. На дворе было по-прежнему солнечно, и только таявший снег напоминал о присутствии холода.
   - ты можешь хоть как-то объяснить, что здесь происходит?
   - нет, если я скажу, то запутаюсь ещё больше, я не знаю, что это.
   - ладно. Но ты знаешь, где храм, почему сразу не сказал? Хотел привести нас к своим друзьям, и устроить это представление?
   - нет, когда мы подошли к деревне, только тогда я понял, где мы.
   - ты не мог узнать место, в котором, по словам Лины, ты почти что живёшь? Не понимаю.
   - я тоже. Пойдём в дом, мне пока больше нечего тебе сказать.
   - подожди, еще вопрос, ты знал, что Истома отсюда? И что значит "оборотень"?
   - Истома здесь оборотень, в самом прямом смысле слова, тебе ли не знать, кто это? И, да, я знал о нём, поэтому пошёл вместе с ним, и вместе с тобой также, думая, что ты, как человек верующий, быстрее поверишь мне, если случиться что-либо подобное уже случившемуся.
   - так значит, ты знал, что всё это может произойти?
   - нет, но надежда была всегда, ты ведь сам сказал, что в этих местах случается волшебство.
   - ладно, посмотрим, чем дело кончится, пока что мне это всё..., - Слава широко улыбнулся, и почти крикнул, - ой как нравится!
   В доме был шум и веселье. Когда мы вошли, все взгляды упали на нас, и Слава, воспользовавшись вниманием, предложил пойти всем вместе в храм на горе. Тут я вспомнил, что в доме нет родителей, и младших. Подойдя к Элисии разговаривающей с Раду, я спросил, где остальные из семейства, оказалось, что отец в городе по своим делам, а мама повезла детей в соседнюю деревню на ярмарку игрушек. Я не хотел без спроса у родителей забирать девочек на гору, мне-то ничего, но если они узнают, что с нами был Раду, то Элисия будет наказана, а мне этого никак не хотелось.
   - Слава, - обратился я к нему, отойдя в сторону, чтобы поговорить наедине, - я предлагаю вам пойти вместе с Эйсаром и Раду, а мне надо будет пройтись до соседней деревни, чтобы спросить разрешения у матери Элисии и Лины идти им с нами.
   - хорошо, тебе виднее.
   И Слава позвал всех в путь, я же объяснил Элисии, что я задумал, она, немного поспорив, всё же согласилась.
   Через мгновение я уже мчался на коне в соседнюю деревню. Дорогу размыло, и конь всё время сбивал шаг, это меня раздражало, но ехать было недалеко, и вскоре я добрался до ярмарки игрушек.
   Огромная карусель в виде колеса возвышалась над площадью, вокруг царил праздник из разноцветных лоскутков ткани, играющих детей, и музыки весёлых скоморохов. Меня сразу заметила Эллима, и побежала ко мне, матушка в это время за что-то журила Вэнка, я подхватил Эллиму и посадил её впереди себя в седло.
   - исейхисса, матушка!
   - Аллим, Егор! Как ты?
   - Слава Богу! Да я-то по делу.
   - что случилось?
   - благословите Элисии и Лине пойти со мной в храм, нас там много, мои друзья и, ну сами понимаете, Раду и Эйсар.
   - Раду?, - она улыбнулась, - ну да ладно, Егор, осторожнее там наверху, хорошо?
   - как благословите, матушка.
   И поцеловав в лоб моё ненаглядное чадо - Эллиму, я спустил её на землю, и, попрощавшись с матушкой, пришпорил коня в обратный путь.
   Когда я вернулся, Элисия ждала меня у порога.
   - ну что, мама разрешила нам идти?
   - да.
   Из дома выскочила обрадованная Лина, и наскочила на меня со снегом.
   - осторожнее, Лина, снег подтаявший, острый, и вообще мы идём в храм, надо себя вести соответственно.
   - опять ты серьёзный! На получи!
   Я отбил снежок, и, схватив Лину за руку, не дал ей двигаться:
   - всё, хватит, я же сказал - спокойно!
   - ладно, ладно, отпусти.
   Тут удар сзади - это была Элисия. И они вдвоём стали бороться со мной, пытаясь повалить в снег, я снова почувствовал себя дома, и успокоился сердцем. Всю дорогу мы болтали о том, о сём, пока не дошли до колодца на полпути, возле которого стоял Раду.
   - Аллим! Эйсар доведёт всех до храма, а я решил дождаться вас.
   И он пристально глянул на Элисию, та смутилась и отвела глаза.
   - молодец, Раду, веселей будет, - ответил я, и, улыбнувшись, отошёл от Элисии.
   Они вдвоём шли чуть впереди, а я шёл, слушая трескотню Лины, и глядя себе под ноги. Мы вошли в лес. Перед нами лежала тропа на вершину, где стоял храм, в котором я проводил много времени, беседуя с волхвами и успокаивая свой дух. Ничего нового я не ожидал увидеть в знакомом месте, но бывает ведь так, что когда в твой мир попадают другие люди, они изменяют его, и открывается то, чего раньше нельзя было заметить. Так каждый человек не находит в себе добросердечия пока не встретит того, к кому он мог бы его испытывать, и к сожалению чаще, это относится к страстям, человек мыслил себя добрым и спокойным, но встречается на его пути человек, который вызывает в нём раздражение, тут-то и открывается скрытая страсть. Подобно этим движениям души, происходит и в мире видимом, ведь всё подобно..., так, мне кажется, или хочется верить, что этот мир, в котором я только один из пяти, что он способен открыться в ином свете при взгляде на него новых видящих, новых созерцателей этого мира.
   Мы подходили к храмовой земле. Положив поклон, мы вошли за священный круг, проведённый в незапамятные времена местными анья, и встретили блуждающих здесь - Мишу иСергея.
   - вы почему в храм не идёте?
   - какой храм? - удивлённо спросил Миша.
   Поняв его вопрос как шутку, я улыбнулся, и пошёл дальше.
   - пойдёмте, ведь сюда шли, - бросила Элисия, проходя мимо ребят.
   - пойдём, вот только куда идём-то, - промычал себе под нос Серёжа, и последовал за нами.
   Услышав это, я промолчал, но уже заподозрил что-то неладное. Мы шли и шли, а врата храма всё не появлялись.
   - кстати, браты, а где остальные?
   - мы немного отстали, не знаю, - сказал Миша, пожав плечами.
   - так, - меня пугало, что всегда известный мне мир, неожиданно стал вести себя непредсказуемо, и мои мысли метались в поисках ответа, неужели кто-то из пяти рядом? - это опасно, мы не должны встретиться, иначе конец всему, страшно.
   - Егор! - послышался оклик, это был голос Славы.
   - мы здесь, вы где? - закричала в ответ Лина.
   - наверху!
   Мы взглянули наверх, и увидели Славу и Ладу с Истомой ходящими то ли прямо по воздуху, то ли по веткам деревьев.
   - вы что там делаете?
   - гуляем, айда к нам! - воскликнула Лада.
   Мы переглянулись.
   - как?
   - там, за воротами лестница.
   "Какая ещё лестница, за какими воротами?" - подумал я, и тут увидел, что между деревьев действительно были ворота похожие на сплетение веток в необычный берёзовый узор. Я махнул рукой следовать в ту сторону. Странно было, что Элисия с Линой также не могли узнать храмовой загороди, раньше здесь были обычные деревянные врата, сколоченные только для того, чтобы было понятно, откуда входить в храм. Перед живописными вратами стоял анья.
   - Исейхисса, отец! Что с воротами?
   - Аллим акруирм, родной! Приходил художник, и решил украсить храм.
   - он уже ушёл?
   - да, иначе мы бы тебя сюда не пустили, будь спокоен, Егор.
   Поклонившись, я вместе с друзьями прошёл внутрь, где действительно была лестница на площадку между деревьев, таких площадок оказалось немалое количество по всей храмовой обители.
   Мы поднялись. Слава вёл беседу с одним из волхвов, а остальные любовались видом, открывающимся с высоты.
   - каких Богов вы почитаете?
   - наш верховный Бог - Яру, Он родитель всего сущего, также мы чтим его сына - Эйсиуса, подателя света, Бога Солнца - Грайяру, и анья почитают своего Бога - Сману-Иллу многоликого.
   - каким путям духа вы следуете в вашей обители?
   - обретение единства с Яру через познание сущности его явлений - стихий, животных и разумной души.
   Разговор длился ещё долго, Слава был увлечён как ребёнок нашедший тайну сокрытую от всех, пещеру или лаз в стене, и пытавшийся исследовать всё до мелочей, впитывая в себя каждый звук.
   Забили в храмовые барабаны, пришло время молений. Мы спустились, и прошли к храму, который стоял на взгорье, и тем самым возвышался над землёй. Он был белоснежным, выбитым из камня, возможно из огромной, цельной глыбы, по преданию упавшей с неба. Когда мы вошли, Миша и Андрей остались снаружи, они были христиане, и не могли войти в языческий храм, следуя своей вере. В середине пылало огромное пламя. Каждый из нас провёл рукой над огнём, и приложил к сердцу по-руддийскому обычаю, а Слава, кроме того, достал из своего заплечного мешка хлеб, и стал читать благодарственные моления Богам рудда, благодаря Их за оказанную милость в нашем пути и достижении священного места силы. Потом он возложил хлеб на жертвенник, и тот вспыхнул ярким светом, озарившем весь храм, жертва была принята.
   После богослужения мы собрались в обратный путь. Слава считал, что я знаю, как отсюда выйти, а я просто ждал, когда выход найдёт нас сам. Нам оставалось взять благословение у верховного волхва. Я спросил Мишу и Андрея - зачем они вообще пошли в поход, если знали, что это языческий храм, но внятного ответа не получил, кажется, им хотелось просто пойти в горы.
   Волхв вышел к нам, спустившись с одной из воздушных площадок. Он был в медвежьей шкуре, в руках белый, резной посох, а на груди висел знак Илле - связанные три снопа пшеницы обвитые вкруг равностороннего, вязанного креста в середине коего три лепестка зацветшего папоротника.
   - мир вам, Илле аллим! В пути, в дороге не быти вам в мороке, во поле, в лесе храни вас Боги!
   - благодарствуем на добром слове, отец, мир твоей обители, да полнится храм Богов ваших любовью! - ответил Слава.
   Передо мной прошёл кто-то очень лохматый, и я заметил, что Элисии и Лины нет рядом, исчезли и Раду с Эйсаром. Мне стало тревожно, я всё-таки обещал их матери не спускать с них глаз, меня охватила боязнь, что они попали в какую-нибудь беду. Но передо мной вновь явился этот некто лохматый, и успокоил меня, сказав:
   - они дома, и ты уже дома...
   Вспыхнул свет, наполнивший не только пространство, но и всё нутро, дойдя до самого сердца. Свет погас. Мы стояли у всхода на гору.
   - что встали-то, Егор, Истома, идём скорее, время не ждёт, - услышал я голос Славы.
  
   Вторые пять дней.
  
   Велесов день.
  
   Весна поспешила придти не в срок, и талая вода потекла ручьями, создавая лужи-океаны, которые людям приходилось обходить, ругаясь и нервничая, впрочем, детям было как всегда весело, им ведь не надо спешить на работу, а в школу опоздать всегда одно удовольствие.
   В этот день мы с Истомой сидели на скамейке у озера, беседуя о всяком разном.
   - я разбойник, оборотень, - объяснял Истома своё отношение к Богу, - потому что Давший мне жизнь, не дал мне потребного для жизни, поэтому-то меня ничто не может остановить, моя правда в том, что я не ценю эту жизнь, и не хочу из-за её сбережения кланяться перед господами, лучше смерть, чем жизнь раба...; если Давший жизнь хочет, чтобы я жил правильно, пусть даст мне свободу от рабского труда, пусть даст мне не только зубы, но и тот пряник, который эти зубы могли бы жевать, тогда-то я смогу восхвалить Его и поблагодарить за жизнь, и начать жить так, как Он хочет, чтобы я жил.
   - а я тебе скажу, откуда рождается вся философия - от безделья, - грустная улыбка невольно проскользнула на моём лице, - простой человек даже не задумывается по каким причинам он живёт, он просто живёт, ему нужно отпахать две смены, чтобы накормить семью, тут уж не до философий.
   - хочешь сказать, я просто не хочу работать, поэтому придумываю мировоззренческие оправдания для собственного безделья?
   Я рассмеялся, а Истома было нахмурившийся, улыбнулся, и добавил:
   - понимаю, кресение сжигает все зацепки, ну что ж, давай сожжём и эту щепу, глядишь, доберёмся и до сердцевины, тогда легче и станет.
   Мы продолжили созерцать озеро уже молча. Постепенно моё внимание перешло от мира внешнего к миру внутреннему, я даже не уверен, что лучше, ведь мир внешний более здоров, чем мой внутренний мир, но так уж я устроен, что всё время убегаю в себя.
   Странность некая присутствует в мышлении человека, и чем более я погружаюсь в мир Тропы, тем ярче осознаю возможность невозможного. Только сейчас, спустя несколько дней, я вдруг понял, что Элисия и Лина не могли пойти с нами в храм, они же не ансма рудда..., значит, в моём сознании есть какая-то возможность совмещения несовместимого, только бы не спутать сознательно черное и белое, свет и тьму, но бессознательное, происходящее на Тропе не зависит от моих предпочтений, а значит оно более честно и беспристрастно. И что же теперь всё это значит? Если б я мог это понять... .
   Существование страданий самих по себе есть жесточайшая бессмыслица, но если человек страдает ради любви, то любое мучение становится великой, божественной жертвой, ради которой может быть оправдано любое страдание.
   Ещё я подумал..., а ведь главная мысль, проходящая через всю историю Рудда, это - покаяние. И кто знает - что я, если я сам себя не могу понять, описывая Рудданию с явно языческих позиций, в итоге прихожу к христианскому содержанию, как понять? Конечно, православные объяснят это тем, что я возрос в христианстве, образовавшем моё мышление, невольно, христианским. Но кто же я? Среди своих - среди христиан, с которыми я жил и рос, я оказался чужим, они всё время указывали мне моё место вне их пира любви, среди язычников - чужих, я оказался своим, потому что мои чувства, моя душа сродна им. Но и те и другие хотят, чтобы я определился с кем я, а я всего лишь напуганный ребёнок среди двух великанов, дерущихся между собой. Знаю, что нельзя им быть едиными, нельзя быть другом и тех и других, не став врагом одному из них, но я-то тут при чём?! Дайте мне просто жить, просто дышать. Не могу я лгать самому себе и назвать себя христианином только потому, что меня крестили, и научили христианскому закону, не могу, потому что сердце моё не принимает Христа. Я бы хотел быть христианином, и я хотел им быть всей душой, но не смог, а сейчас, пройдя всю науку христианского богословия, я понимаю, и чувствую, что душа моя противится Христу. Однако же, не хочу оставлять церковных служб, благочестия и обычаев христианских, потому что они - это единственная твёрдая традиция в нашем мире близкая русской душе. Есть и язычники, но, они возрождают то, что давно утеряно, пройдут века, прежде чем Боги славян вновь займут своё место в сердцах народа. Я же человек смертный, по закону Рода хочу семью, детей своих воспитывать в твёрдой традиции, чтобы было куда придти, и чему их научить..., раз уж таков нонешний век, век Христа, то я смиренно преклоняю главу пред волей Велеса, допустившего век Мары и конца времён.
   Эти и многие другие мысли вертелись в моей голове, одна сбивая другую, совершенно несвязно, как бывает во сне, или в бреду.
   Когда я пришёл домой, Катя отворила мне дверь, и стала взахлёб рассказывать о том, как приходили моя мама с братом, и не застав меня дома, искали меня повсюду. Я не звонил несколько дней, и не отвечал на звонки, и они испугались, что я попал в беду, в очередной раз. Но я не обратил внимания на это, просто пошёл в свою комнату, захлопнув за собой дверь, и накрылся одеялом с головой.
   Прошлый раз меня забрали в отрезвитель, я со своими друзьями-музыкантами пьяным орал песни в центре города, напротив главного отделения милиции. Матери пришлось ходить из-за меня в суд, где меня поставили на ковёр среди полукруглого стола каких-то "важных", и выясняли, как я докатился до такой жизни, я же пришёл в оборванной изрисованной майке, и рваных джинсах, всем своим видом показывая, как я презираю любую власть, и особенно их. Они же умничали, что, мол, это я себя унижаю, а не их, ну и прочие комсомольские речи. Мне было так противно, и с другой стороны смешно, как эти люди пытались заставить меня жить по их понятиям, они действительно думали, что имеют власть, но никто не имеет власти, если её не дадут, я им этой власти над собой не давал. Второй раз меня забрали прямо из дома, за то, что я стравил одного мальчугана дурманом, что ж, дело обошлось снова лекцией на тему и без темы, но мне было глубоко плевать, только мать было жалко, что сын у неё такой непутёвый. Брату тоже хватало проблем со мной, он всё время пытался меня пристроить на работу, но я не выдерживал того, что начальник считал себя в праве учить меня жизни, и я уходил, однажды даже избил одного работника, который слишком орал на меня, как мне показалось ни за что, после этого меня никто не брал на работу, а у брата поубавилось друзей.
   Когда я лежал под одеялом, у меня снова завертелись разного рода мысли, даже не знаю откуда, и с чем они могли быть связаны, но я размышлял:
   - И что все носятся с этим прогрессом? Это та же эволюционная теория, только на другом уровне, навязанное мнение, заключающее о наших предках, как о людях неразвитых, и что только в нашем веке вдруг произошло внезапное прозрение и рост всего и во все стороны. Что же я вижу на деле? Люди в поисках комфорта стали рабами этого поиска, и нынешний "свободный человек" работает больше, чем египетский раб. Зачем человеку понадобился технологический прогресс? Нужда говорит об отсутствии необходимого, папуасу на его острове ничего не нужно, у него всё есть - пальма, на которой растёт кокос, река, в которой вода и свежая рыба, и он занимается только этим. Когда-то людям было достаточно того, что есть под руками, почему же? Что раньше разве не могли придумать компьютер? Была б нужда придумали бы и посложнее машину. Но человек был самодостаточен духовно, и не нуждался в большем, он радовался жизни такой, какой её даровали Боги. Но вот, человек оставил Бога, оставил мир духа, изгнал Бога из Природы, назвав её мертвой материей, камнем и металлом. Появился голод о большем, человек придумал машины, чтобы они помогали ему жить, но вместо этого он стал ещё слабее, и машины поглотили всё, и кто знает, чем ещё это кончится, если не вмешаются силы создавшие этот мир. Это лишь моё виденье проблемы, оно не исторично, не доказуемо, но может помочь разглядеть ту великую болезнь, которая поглотила нашу цивилизацию.
   Звонок. Я не хотел поднимать трубку, и, выглянув из-под одеяла, выдернул телефонный шнур. Наступила тишина.
   - Егор! Это телефон звонил? - послышался голос Кати из-за двери.
   Сколько я не пытался, больше лежать под одеялом я не мог, и, поднявшись, отправился на кухню, чтобы выпить водки.
   - что навалялся? Может, пойдёшь, прогуляешься?
   Достав бутылку, я отлил водку себе во фляжку, и, одевшись, вышел пройтись до реки.
   Было по-весеннему солнечно, безветренно, спокойное течение разлившейся реки уносило мысль вдаль. Взобравшись на быки дамбы, я стал смотреть с высоты на свирепые взрывы бурлящей подо мной воды. Шум громыхающего водопада создавал необходимую для моей головы тишину мысли. Я просто созерцал.
   Потом я гулял по городу. Неожиданно около меня остановилась машина, это была моя сестра - Даша.
   - привет, Егор! Куда идёшь, подвезти?
   - что вдруг спохватилась?
   - та ладно, давай без старых обид, залезай!
   - нет, я просто воздухом дышу.
   - ага, в центре города, и кажется..., подвыпивший?
   - не твоё дело, десять лет меня не хотела видеть, ещё десять могла бы не появляться! Всё, я пошёл.
   И перебежав на другую сторону дороги, чуть не сбитый машиной, я скрылся в проулке.
   - "Достали все. Сразу бы признались, что хотят, чтоб я сдох побыстрей, и не мешал никому жить, нет же, всё корчат из себя добреньких. Ведь всем легче станет, всем... ! Она, Дашка, вместе со всеми, так называемыми, родственниками, даже ни разу не вспомнила обо мне, пока я не поднялся, а как упал, так они теперь снова забыли, одна она, зачем-то ещё продолжает ко мне подлизываться. Достали! Им просто неудобно, что я есть. Вся семья нормальная, все там свои, а я один отщепенец, с повёрнутой башкой, за глаза-то не зря так они меня и называют - недотыкомка...недоделанный. А то сам не знаю, что так и есть. У обоих братьев уже дети, семья, заработок, у сестёр тоже всё в гору, один я младший как "Иван-дурак", не работаю, не учусь, и на всё мне плевать, да и всем плевать тоже, почему это так со мной, кому это надо, только бедной моей матери разве что".
   Пройдя до Черёмушек я сел на остановке, и стал смотреть на проходящих людей, попивая из своей бутылки уже разбавленную с Колой водку. Через минуту ко мне подошёл мент, и попросил предъявить документы.
   - нет у меня с собой, чё я в своём родном городе не могу свободным походить?
   - слышь, ты, пацан, ты у меня сейчас в участок пройдёшь, если будешь дерзить! - развязно ответил молодой мусор.
   - да иди ты знаешь куда? - я брызнул ему в глаза из фляжки, ударил по фанере, сорвал свисток, и пока тот пытался вдохнуть, я уже скрылся между домами.
   Меня поймали через полчаса, избили, конечно, и отправили в кутузку. На следующий день выпустили с донесением в институт о моём правонарушении - "распитии спиртных напитков в общественном месте и избиении сотрудника милиции", хорошо бы, если бы я его хоть избил, а то так, удар один, мусорня!
   В институте я уже был на плохом счету за полнейшее отсутствие на лекциях, но это не столь важно, важнее было, сколько пришлось меня прикрывать моим учителям, которые были друзьями с моей семьёй, и сколько раз я им отвечал только хамством, и очередным дебошем в общежитии.
   - ну что, Летов, ты снова набедокурил? - с сожалением спрашивала меня в коридоре препод по лингвистике.
   - что, отчислите меня?
   - нет, но ты сам напрашиваешься, не в первый ведь раз такое.
   Ничего не ответив, я отвернулся, и ушёл под оклики учительницы.
  
   Перунов день.
  
   Светила луна. Пробравшись в гущу леса, я нашёл свой заветный пень, и присел рядом с ним, чтобы успокоиться. Снег, слегка подтаявший, покрыл землю хрустящей коркой, эта корка выдерживала меня, я шёл легко, почти в лёт, и это помогало мне скрыть следы, когда я шёл к моему тайному месту. Посидев немного, и собравшись, я вскочил, достал свой нож, и начал:
  
   БЕР, БЕР, ВОЗЬМИ МЕНЯ С СОБОЙ
СТАНУ БРАТОМ ТВОИМ БЕРОМ КОСМАТЫМ
ЧЕРЕЗ ПЕНЬ ЧЕРЕЗ КОЛОДУ
ЧЕРЕЗ НОЖ ЧЕРЕЗ ВОДУ
ПЕРЕКИНУСЬ-ПЕРЕКАЧУСЬ
ПЕРЕКРУЧУСЬ БЕРОМ ОБОРОЧУСЬ!
   ГОЙ!
   Прыжок, нож в сердце пня, кувырк и нет меня, и вот он я. В глазах помутнело, кровь ударила как молния, сотрясая всю мою плоть, я взревел под напором той силы, что овладела мной. Тяжелым шагом я направился к полю, где кипела битва между учениками волхвов рудда, боровшихся за свой храм, и княжескими посланниками. Когда я вышел из леса на поле, в меня полетело копьё, но прошло мимо, лишь слегка пройдя над плечом. Я заревел, и бросился в бой.
   Не помню, что я делал, но когда очнулся, то я стоял возле знамени рудда, а вокруг было заполненное трупами врагов поле. Рядом со мной стоял старец-волхв.
   - долго же ты из оборота выходил, долго, недобро это, ты бы прекратил на время, а то невесть, чем оно может обернуться в следующий раз. Помнишь что али не?
   Схватив свою флягу, я выпил от жажды всё до дна, и утеревшись, ответил волхву:
   - нет, отец, ничего не помню, - выдохнул, и добавил, - да а как же братов-то защищать, если не оборотом?
   - на то Илле даёт много сил разных, не токмо ведь силой, но и умом владеть учит.
   - как благословишь, отец, тебе видней, воздержусь от силы этой, а нонче дай-ка мне прилечь где, больно устал я.
   - иди, сынку, иди, вон неподалёку братцы-то наши, вишь, расположились, а я пока ещё похожу, своих поищу среди павших.
   - добре, отец.
   Еле дойдя до стана, я забрался в первый попавшийся шатёр, и заснул мертвецким сном.
   Солнечные лучи, и чья-то гладящая меня рука, пробудили меня. Рядом сидела Элисия.
   - О Боги! Ты что здесь делаешь! - я вскочил, осматриваясь по сторонам.
   - не бойся, успокойся, Егор, меня пропустили в становище, как только услышали твоё имя.
   - но они не имели права пропускать тебя! Ты же с вражеской стороны!
   - а в руддийский храм кто ходил?
   Меня снова будто молнией ударило, и я проснулся окончательно.
   - да, я как раз хотел тебя спросить..., что тут происходит, ты же исповедуешь АэсАнсма? И почему матушка тебя отпустила идти в храм рудда? Ничего не понимаю.
   - ты какой-то странный сегодня. Разве я не могу ходить в храм руддан просто как зритель, я же не приносила жертв вашим богам, да я даже в храм-то не заходила.
   - и правда..., хм, снова я себе надумал невеси чего. Ладно, скажи вот что, как ты сюда попала, и откуда узнала про меня?
   - мне Эйсар рассказал, он тоже был здесь.
   - он жив?
   - да, Раду тоже, хотя и сильно ранен.
   - что с ним?
   - на него напали сразу несколько, и пока подошёл Эйсар, Раду успели ранить в плечо, но ваш волхв сказал, что рана скоро заживёт.
   - Эйсар тебя пропустил?
   Она засмеялась.
   - ну конечно, а кто же ещё!
   - тогда порядок. Хорошо, теперь иди к Раду, ты ему сейчас больше нужна.
   - ишь ты, не на поле боя, я же не воин, чтоб ты мной руководил! - она снова рассмеялась, - ладно, ладно, слушаюсь, будет исполнено, - и она приобняв меня, быстро ушла, кажется даже побежала.
  
   Проходя мимо церкви, я решил заглянуть на кладбище. В прошлые года я очень любил ходить среди могил, и читать имена похороненных. Сейчас же мне было просто интересно, какие чувства у меня вызовет церковь, в которой я когда-то проводил большую часть своего свободного времени. Для православных я был позором, и они меня ненавидели, как только могли, думаю, если бы я умер как-нибудь нелепо, то они не преминули бы упомянуть это в своей церковной истории. И я прекрасно их понимаю, человек, добравшийся до высот их богословия, прошедший все возможные духовные школы, вдруг уходит из церкви, оставляя долги, и также, хотя и случайно, не по своей воле, но кто будет разбираться, а всё же он становится символом бунта против церкви в прессе, и всей этой продажной инфо-структуре. Чтоб вам неладно! Ну что уж теперь, пусть думают, что хотят, я зла им не желал.
   Шла какая-то служба, но людей почти не было. Подходя к кладбищу, я заметил, что из церковной крестилки на меня кто-то смотрит, но решил не обращать внимание, и ушёл в глубь могильных зарослей. Пройдя несколько, я понял, что мне вовсе неинтересно, и прежние ощущения давно оставили меня, поэтому я развернулся к выходу. Когда я приблизился к воротам, меня окликнули:
   - Егор, ты?
   Обернувшись, я увидел отца Олега, местного священника.
   - здравствуйте, батюшка.
   - что приходил-то? Может что надо?
   - нет, нет, ничего, просто мимо проходил. Простите, я спешу, до свидания!
   И стараясь не оборачиваться, я пошёл быстрым шагом за поворот.
   Вечером я встретился с Надей. Она была одета в чёрное, и её светлые волосы меня почему-то раздражали своим несоответствием её одежде.
   - ты почему вся в чёрном? Монашка что ли?
   - а что, тебе же нравится чёрный цвет?
   - да, но не с белым вместе.
   - ты о чём?
   - о волосах.
   - ну что ты снова, ты сегодня опять грустный или злой, что случилось?
   - ничего, такой какой есть. Пойдём куда-нибудь в тёмный уголок, или проводить тебя домой?
   - пойдём куда хочешь, мне всё равно.
   - тогда на капище к Славе.
   Надя была девушкой очень тихой и податливой, и это меня почему-то бесило. Мы познакомились случайно, я по обыкновению сидел на остановке, был поздний вечер, и маршрутки уже не ходили, оставалось только такси, а денег, как всегда, не было. На другой стороне дороги, также на остановке, сидела Надя, и тоже ждала транспорт. Я пил из своей фляги, и смотрел на неё из тени, скрывая своё лицо за балахоном, и так как я всегда ходил в чёрном, то меня не было видно. После получаса такого наблюдения, я допил свой водочный коктейль, и слегка захмелел, отчего я потерял Надю из вида. Послышались громкие голоса, и какой-то шум. На той стороне около остановки стояло двое парней, это мне сразу не понравилось, так как я уже чувствовал ответственность за эту девушку, просто потому, что был пьян и мне казалось, что раз мы вместе ждали так долго неизвестно чего, то эта девушка в некотором смысле уже под моим крылом, если не сказать даже "моя". Долго не думая, я решил разобраться в чём дело. Правда разбираться спьяну я не стал, и перебежав на ту сторону, с разбега вломил ногой по печени одному, потом ударом в нос нейтрализовал другого. Послышался крик девушки. Я же стал зверски избивать того, что поздоровее, которому я ударил по печени, он упал, и получил от меня несколько ударов ногой лицом об асфальт. Другой достал нож, я бросился на него грудью, мол - "да на - режь!", тот ударил мне ножом в живот, но я был слишком близко, и в кожанке, поэтому нож проскочил по откату, и я, схватив его руку, об колено выбил нож, ногой отбросил его подальше, и, повалив несчастного, также несколько раз ударил его голову ногой об землю.
   Надя стояла в ужасе, не понимая что происходит.
   - чё они хотели, эти уроды? - спросил я, ещё дрожа от злости, и собирая дыхание. Она сначала будто не услышала вопроса, но потом, очнувшись, почти закричала на меня:
   - ты кто? Ты что сделал? Почему ты их избил?
   Моему удивлению не было предела, я же считал себя героем, спасшим её от хулиганов, и от избытка эмоций я рассмеялся.
   - так они тебя не грабили? И ничего такого не делали?, - я захлёбывался от смеха, - что ж ты сразу не сказала? Они кто вообще?
   - это мой парень, и его друг, ты-то кто? У тебя телефон есть? Надо скорую вызвать! Ты же их чуть не убил!
   - нет, телефона нет, ну может у этих крутых парней есть?
   - ты совсем больной я смотрю!
   И она принялась помогать здоровяку подняться, тот было дёрнулся на меня, но Надя его сдержала, и сказала мне, чтоб я ушёл. Я извинился, и, положив в её сумочку сотку, всё, что было тогда в кармане, удалился восвояси.
   Следующий раз мы уже встретились в институте, я учился на лингвистическом, а она рядом на филфаке. Когда она меня увидела, то сначала нахмурила брови, но я решил задобрить её как-то, чтоб она не думала обо мне, как о психе, я стал рисоваться перед ней в кругу своих друзей, и оказывать знаки внимания, всегда стараясь показаться добрым и весёлым. Однажды, я увидел, как её подруги подшучивают над ней, и она чуть не в слезах уходит от них, я подождал её у одинокого угла, и там остановил. На мой вопрос - "что случилось?", она не хотела отвечать, и пыталась уйти, но я не пустил её, и она ещё немного поупорствовав, открылась мне, что её бросил парень, и ушёл к другой, рассказав про неё что-то низкое, позорное, и теперь все над ней подшучивают. Меня это разозлило, я терпеть не могу таких людей, ещё раз убедился, что всё что не делается - так надо! Не зря я его избил. С тех пор я всё время провожал её до института и обратно (хотя сам редко задерживался на лекциях), все замолчали, и больше не говорили ни слова. Меня боялись, потому что считали меня сатанистом и колдуном, а мне это было только на руку, силой-то я не мог справиться со многими из местной братвы. Конечно, далеко не всегда меня боялись, не раз избивали, но Надю я защитить мог, по крайней мере над ней никто больше не смеялся. Так она в меня и влюбилась, жаль, что это было невзаимное чувство, впрочем, мне было не важно, у меня появилась девушка, и вроде как уже не так одиноко.
   Мы подходили к капищу, что находилось на окраине города. Там никого не было, только один жрец поддерживал огонь.
   - здравствуйте!
   - здравы будьте, ребятушки! - ответил жрец.
   - мы тут посидим около.
   - да, конечно.
   Мы с Надей сели в месте отделённом для отдыха, а жрец что-то шаманил вокруг жертвенника, потом остановился, и стал вроде как отдохнуть.
   - Егор, - спросил он, - ты обратно за океан не хочешь?
   - нет, моя родина здесь.
   - а что тогда на праздники не ходишь, среди наших тебя не видно, думаешь обратно в православие податься?
   - почему обратно? Я там и не был.
   - ну да, это по твоему так, да вот по людскому-то разговору всё инче выходит.
   - люди всегда говорят много, да много не по делу.
   - пусть так, только что ж ты теперь за овощ?
   - я сам по себе гуляю, ни Христа не хулю, ни Богов, а с Всевышним у меня своё.
   - что своё-то?
   - а ты в душу ко мне не лезь, жрец! Ты жрец, вот и жри своим Богам, а меня не трож!
   - ладно, ладно, не горячись, Егорка..., - он вздохнул, подбросил полено в костёр, и, достав бутылку из своего мешка, подал мне, - на, мёд, наш, освящённый.
   Я взял, отлил край Богам в огонь, и выпил немного, после чего обнял и прижал к себе Надю.
   - вот и хорошо, не сердись Егор, я знаю, тебе не легко, да ты и нас пойми...
   - понимаю, прости, не сдерживаюсь последнее время, нервы никакие, замолви там слово за меня, может, Боги твои меня помянут.
   - всегда тебя помним.
   - и на том благодарю, как разберусь со всем, так может, и появлюсь у вас.
   Жрец отошёл в дальнее требище, и Надя прижалась ко мне ещё сильнее.
   - замёрзла?
   - нет.
   - хочешь, домой пойдём?
   - нет, здесь хорошо.
   - что, родители твои, всё против меня проповедуют?
   - никак не успокоятся.
   - и что им неймётся? Если бы я мог тебе помочь... .
   - ты можешь, - и она отдёрнулась от меня, смотря мне в глаза с упрёком, - ты можешь, просто не хочешь, со мной вроде, а думаешь только о своей заморской! Поэтому тебе волосы мои не нравятся, у неё, что, тёмные были?
   - тёмные, - сказал я на выдохе, и привстал было, чтоб уходить, но Надя схватила меня за руку:
   - прости меня, прости, я не хотела тебя обидеть.
   Я посмотрел на огонь, и снова сел рядом с ней, она же прижалась ко мне сильнее прежнего.
   - нет в том твоей вины, я сам во всём виноват.
   Дальше мы сидели молча, пока я не захотел есть, и мы пошли в парк, что-нибудь перекусить. День прошёл безнадёжно пусто.
  
   День Матери-Земли.
  
   "Мрак города покрывал душу грязью. Мне хотелось сесть на краю обрыва, спиной опереться о скалу, и там некуда было бы больше двигаться кроме как вперёд, в пропасть. Забравшись туда каким-нибудь способом, расположиться поудобнее, так, чтобы передо мной была долина, и вдалеке ещё одна гора, или скорее прямой скос горы, успокоиться. Достать сигару, большую, гавайскую, с ароматом лета, зажечь, втянуть проходящий до нутра горький дым, и откинуться спиной на каменное кресло скальной стены. И, когда сигара будет уже почти скурена, встать, вдохнуть свежий воздух, и, развернувшись спиной, полететь. Полный покой.
   Это очень романтично, но я не курю. Вчера пропустил тренировку на Поле, значит, сегодня Истома навестит. Было бы удачно, Катя как раз готовит что-то на кухне, посидим, потолкуем. Что ж пора вставать", - и после этой мысли, я снова отключился, не пересилив свою лень, я задремал.
   Был сон. Мы с друзьями, не помню с кем именно, но точно там был Эйсар. Дом Элисии, родители и вся семья Радэс устроили какой-то праздник. Не важно, да и не помню что мы делали весь день, одно только, что Элисия сначала была с нами, а потом ушла, как мне подумалось читать книгу, и её не было больше половины дня. Это меня сначала не расстроило, я даже подумал - вот, наконец-то я не думаю о ней, может, разлюбил..., - и сразу после этой мысли, я стал думать о ней больше прежнего. Наступил вечер, нас разместили на ночлег, меня положили в саду на каких-то перинах брошенных в кучу. Когда я проснулся утром, то стал по привычке заправлять кровать, для этого мне пришлось разобрать всю кучу перин, и, подняв одну из них, я заметил бумажку. На ней было написано:
   Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ
   Но мне ещё хочется веселиться,
   ....
   Как бывает во сне, последнюю строчку я не смог разглядеть, будто у меня плыло в глазах, только я понял, что там нечто на языке рудда. Сначала я как будто даже не понял от кого эта записка, я дал её Эйсару, который пришёл за мной, чтобы идти в дорогу. Когда он взял эту записку, то она почему-то оказалась на бутылке, и вдруг я заметил на беседке большой экран, на котором были слова этой записки. Эйсар что-то ворча, стал стирать слова с бутылки, я кричал на него, чтобы он остановился, что я ещё не прочёл, но он сказал мне, что там написано "хватит бездельничать, лучше делом займись", и продолжал стирать. Я тщетно пытался разглядеть, что же там написано, всматриваясь в экран, но Эйсар стирал именно снизу. Я снова на него заорал, он мне опять повторил ту же фразу, и, допив из бутылки, спокойно ушёл.
   Я проснулся с очень тоскливым чувством. Не успев подняться, я услышал звонок в дверь. Катя открыла, и действительно пришёл Истома. Быстро одевши штаны, я вышел.
   - здоров!
   - здоров, коли не шутишь! Ты где пропадаешь, Егор?
   - да замотался.
   - ладно, Надя небось держит бойца? - и он улыбнулся.
   - всё-то тебе расскажи, да покажи. Заходи лучше, чаю хоть попьём.
   - только чаю?
   - не, ну я не только, да вот ты у нас ведь спортсмен.
   - сегодня можно немного.
   - много и не бывает.
   Истома разулся, и прошёл в зал, я же поставил чайник, а Катя достала медовуху из шкафа, и сервировала стол.
   - что думаешь сегодня делать? - спросил Истома.
   - пока не знаю, после обеда надо зайти в институт, вечером репетиция, а так ничего.
   - что ж, есть предложение подзаработать.
   - не, я не хочу работать.
   - никто не хочет, но здесь альтернатива, нужна машина, ты можешь взять у брата?
   - могу, да для чего только?
   - надо поехать к Мише, он знает человека, у которого куча всякого барахла, которое он отдаст, а я знаю, куда его сбыть. Деньги делим на троих.
   - а этому человеку что?
   - ему оно не надо.
   - замётано, только брату сейчас позвоню.
   Я стал звонить брату, он сначала не брал трубку, но после того, как я перезвонил, послышался его голос:
   - ты где пропадаешь? Мы с матерью обыскались тебя!
   Тааак, - подумал я, - это не тот случай, когда можно просить машину.
   - брат, понимаешь, тут такая ситуация сложилась, объяснить в двух словах трудно, но мне...мне нужна машина.
   - машина? Зачем?
   - я же говорю - объяснить трудно, нужно просто съездить за кое-чем, что в руках не унесёшь, кое-какие вещи забрать у Миши.
   - какие вещи?
   - сам пока не знаю, он просил помочь.
   - ладно, приходи, только обязательно маме позвони, сейчас же!
   - хорошо.
   Делать было нечего, пришлось звонить матери, и объяснять почему я пропал из виду, конечно, слёзы, упрёки, мне оставалось просто молча её слушать, однако ж, своего я добился - машина у нас была.
   - отлично, ну что погнали? - и, опрокинув последний стакан, Истома поднялся из-за стола.
   Как всегда я смог скрыть от брата что я подвыпивший, и мы, получив ключи от машины, поехали на Восход. Когда подъехали к дому Миши, он нас уже ждал:
   - ну что так долго? Поднимайтесь за мной.
   По дороге Миша объяснял нам как всё выглядит в глазах того, кто нам эти вещи отдаёт. Оказалось, что у него цветной металл, но не простой, а вроде церковной утвари, всякие изящные вещи. Мы же берём их якобы для храма. Истоме пришлось спрятать свои языческие обереги, и прикрыть татуировку на запястье. Мне всё это уже не нравилось, но так трудно пойти против дружбы, никого ведь не хочется обидеть, хотя я прекрасно понимал, что мы поступаем неправильно, и хотел сказать об этом, но я уж был не тот фанатичный верующий мальчик, каким был когда-то, поэтому боялся, что меня только осмеют друзья, и перестанут уважать. Это глупость была с моей стороны, и слабость, но что поделать, слишком часто меня убеждали, что фанатичным быть плохо, а потом, когда я стал таким, как они, мне стали говорить, что я отступник. Людям никогда не угодишь, оттого нельзя было быть человекоугодником, вроде с этим всегда боролся, но в итоге сам в ту же сеть и попал.
  
   Тропа.
   - прости, но я ещё не готова..., быть чьей-либо невестой.
   - я знаю, Элисия.
   - не хотела я, чтоб ты ко мне так привязался, и что я чувствую, не знаю, нет, кажется, я всё таки в тебя не влюбилась, хотя, может быть... .
   - не говори ничего, придёт время, тогда скажешь, а пока веселись!
   И Раду вскочил со снега и поднял Элисию на руки.
   - главное, я тебе верю, - сказал он громко, - ты не станешь играть мной, - добавил он полушепотом, обратясь к Элисии.
   - нет, никогда, я тогда не смогу жить спокойно.
  
   Успешно притворившись благочестивыми прихожанами, мы забрали много ценных вещей, и сложили их уж было в машину, как к нам подошёл Андрей. По простоте душевной он стал громко разговаривать, даже не замечая, что рядом с нами стоит хозяин этих вещей, и что мы становимся всё мрачнее, желая, чтобы он ушёл. Хозяин подозвал Мишу, и сказал ему что-то, тот стал нервно отвечать, и махать руками. Тогда я понял - нас поймали. Через минуту мы лежали на капоте в наручниках, даже не успев сообразить, как нас взяли. В голове вертелось только одно - "как всё объяснить?".
   Дело было простое, хозяин, когда увидел Андрея, понял всё, он знал его в лицо, знал, что он с самого опасного криминального района (ему было невдомёк, что не все в этом районе бандиты, включая Андрея, отчего всё выглядело ещё нелепее), и у него появились подозрения, чтобы рассеять их, он сразу позвонил в милицию. Но тогда мы думали, что нас просто подставили, и, прежде всего, винили во всём бедного Андрюшу, который не был ни в чём виноват, кроме того, что жил не в том районе, и появился не в нужное время, не в нужном месте.
   На нас завели дело. Мы втроём сидели в вонючей КПЗ, где было двое бомжей, и один алкоголик, от которого несло, как из городского сортира.
   Вечером начались посещения, но нас не допускали ни с кем видеться. Ночью я не спал, не мог. К тому же у меня очень сильно болела голова, по которой я получил несколько ударов сапогом, кажется, я заболел.
  
   Сварогов день.
  
   Утром я стал стучаться в дверь, и просить доктора, но мне не открывали довольно долго, а потом, забежало двое и, нанеся пару ударов каждому из нас, приказали мне заткнуться. Дверь захлопнулась. Боль в мозгу росла с неимоверной силой, мне хотелось разбить голову о стену, и я упал на кровать, где и заснул беспокойным сном.
  
   Сон был с мрачным ощущением оставленности. Тропа открылась каким-то мрачным тоннелем, по которому я брёл словно в бреду. Вспышка.
   - Раду, Раду! - к нему бежала радостная Эллима, а за ней вышла и Лина.
   - Исса!
   - ты сегодня какой-то странный, - проговорила, невыспавшаяся Лина, потирая глаза.
   - да приболел немного.
   Эллима бросилась на Раду, чтоб он её покатал на спине. Немного порезвившись, он почувствовал слабость. Мрак.
   Снова я брёл по тоннелю, цепляясь за мокрые, скользкие от слизи стены. Голова была будто свинцовой, и тянула меня к земле. Вспышка.
   - Егор?
   - да отец, это я.
   - что же ты, садись, - волхв указал мне на бревно.
   - у меня вопрос.
   - говори.
   - правильно разве, что человек отдаёт всю свою свободу, волю в подчинение учителю?
   - так испокон установлено, хотя с этим тоже не всё ладно, старец часто искушается своей властью, раньше то и старцы были сильны духом, нынче же это бывает превращается просто в рабство.
   - так может стоит удерживать таких старцев?
   - не всё людям под силу, и волхвы тоже люди, не могут они за всем углядеть, в мире яви не всё, что с именем Богов священно, не каждый, кто говорит от имени Илле уже старец.
   - так как же разглядеть?
   - прежде будь свободен, и лишь когда почувствуешь, что свободы тебе мало, тогда иди путём узким - путём отречения от своей воли.
   Мрак. Взрыв чёрной гари и мазута покрыл моё пространство. Я лежу, захлёбываясь от кашля. Вспышка.
   - а ты не знаешь где Элисия! - с озорством хитрых глаз сказала Эллима.
   -знаю, в Ашруддане.
   - да, но что она там делает не знаешь!
   - молчи, Элисия и мама запретили об этом говорить! - оборвала Лина.
   - и что же?
   - она там будет ещё долго!
   - почему?
   Пропасть сознанья. Меня стало мутить, и я полз в грязной воде, липкой и холодной, меня трясло. Вспышка.
   - где я ?
   - в храме Богов, Егор.
   - благослови, отец.
   - Илле аллим!
   - я умираю?
   - ещё нет, всё от тебя зависит, какой ты путь выберешь - путь смерти ведущий к жизни, или же напротив, зацепившись за жизнь потеряешь всё.
   - что же мне делать?
   - просто иди Тропой.
  
   Я очнулся ото сна.
   - что с тобой было, Егор?
   Я ничего не мог ответить, не было сил. Кто-то заорал - "врача, врача", потом ругань и шум, тяжёлые шаги, скрип двери, и я снова потерял сознание.
  
   - она встретила свою судьбу, - с хитрой улыбкой добавил Вэнк.
   - ты что, молчи!
  
   "Свою судьбу, свою судьбу, свою судьбу" - пульсировало у меня в голове.
  
   Даждьбогов день.
  
   Утром мне стало легче, я смог встать, и выпить чай, который нам наконец-то дали. Друзья сказали, что сегодня нас будут допрашивать. Я уже знал, что сказать.
   Меня завели в кабинет, и посадили на один из ряда стульев.
   - признаёшь ли себя виновным в краже драгоценного металла с целью сбыта?
   - да.
   - ты знаешь, что тебя посадят?
   - знаю.
   - какую роль ты принимал в преступлении?
   - я сам всё организовал, ребята даже не знали, что мы воруем.
   - хорош геройствовать, мы знаем, что это дело затеял не ты, ты только взял машину.
   - нет, всё с самого начала придумал я. Ребята думали, что мы забираем эти вещи в церковь, так как доверяли мне, как человеку близкому к церковным делам. Я узнал, что потерпевший собирается пожертвовать на храм значительную сумму денег, а также отдать в пользование церкви унаследованное церковное имущество, и, прикрывшись бывшими у меня церковными удостоверениями, я смог убедить его.
   - итак, ты берёшь всю вину на себя?
   - да.
   - можешь подписать вот это? - инспектор подал мне лист бумаги, на котором было написано большими буквами - "ПРИЗНАНИЕ", в тексте говорилось о том, что я являюсь инициатором и организатором преступления.
   - а что будет с ребятами, если я подпишу?
   - их отпустят в ближайшие часы.
   Я подписал, и упал в обморок.
  
   Передо мной стоял Художник, его взгляд пронзил мою голову острой болью. Вспышка.
   Вечером я умер.
  
   Третьи пять дней
  
   Велесов день.
  
   "Кто ты?" - но мой вопрос остался без ответа, Он не смотрел на меня, Его глаз вовсе не было видно за густотой покрывавших Его волос, и всё же я чувствовал взгляд, словно блуждающий, подходящий ко мне со всех сторон, держащий меня изнутри - я знал кто Он - это Дед Велес. Перед нами простирались необъятные поля, полные множества цветущих, ароматных трав, среди них особенно меня очаровали ярко-синие цветочки, маленькие, наподобие колокольчиков, но более густо-покрывавшие стебель. Мы шли плывя среди трав по пояс, было приятно вести по ним руками, прикасаться этой красоте. Солнца не было видно, хотя небо было чисто, свет же, подобный закатному, всё окрашивал розовой дымкой. "Велесовы поля" - промелькнуло у меня в голове, но что это значило я никак не мог вспомнить. Мы дошли до речки, через которую лежало бревно, его вершина лежала на той стороне, и была столь тонкой, что, казалось, если ступить на это бревно, то оно обвалится. И всё же я последовал за своим проводником. Ступив на бревно, я почувствовал, что вот-вот свалюсь, но с каждым шагом приближаясь к более узкой части мне становилось легче идти. Когда мы достигли берега, мир преобразился, и я увидел, что мы стоим у подножия горы. Нам нужно было достигнуть вершины. Мы начали подъём, первое, что нас встретило это дремучий, горный лес, который впивался в мои руки и ноги своими ветками, корнями, он засасывал меня грязью, топил болотом, и всё это длилось вечность, я уже и забыл куда мы идём, только смотрел на спину проводника покрытую медвежьей шкурой, и стремился успеть за ним, и мы выбрались. Впереди был ледник. Мы пошли в обход льда, налево, пока, как мне показалось, не обошли гору вокруг, и, наконец, встретили трещину во льду, по которой шли ещё дольше. Я чувствовал, как стены льда, возвышающиеся с двух сторон нашей тропы, давят на меня своим могуществом и величием, вот-вот готовые обвалится всей своей громадой на моё маленькое существо. Но ничего не произошло, мы шли дальше, и вышли на альпийские луга, а за лугами виднелся сад.
   Войдя в сад, мы прошли до самой чащи, и наткнулись на маленькую поляну, в середине которой рос огромный дуб, а под ним на каменных седалищах сидели Деды. Только сейчас я заметил, как огромен Дед Велес, Он на три, а то и четыре головы выше, и больше меня, просто гора, я, конечно, самый мелкий в своём роду, и всё-таки далеко не мал по сравнению со средним человеком, но перед Ним я был просто ребёнком, и как увидел впоследствии перед остальными Дедами тоже.
   Когда мы приблизились, я положил Дедам поклон, но молчал, зная, что слово старшего должно быть первым.
   - с возвращением к своему роду, сын, - тихо промолвил Сварог, смотря на меня из-под своих густых, белых бровей, и держа свой жезл двумя руками под щеку.
   - слава, Сварогу и Предкам святым! Приветствую вас родичи! - ответил я с новым поклоном.
   - знаем, от Велеса - батьки твоего, что недоволен ты жизнью своей, потому и забрали тебя прежде времени, - Сварог на мгновение замолчал, взглянул на Макошь-Мать, сидящую рядом, и та качнула головой, будто позволяя продолжать, и Дед продолжил, - знаешь, что не по моим то законам правым тобой сотворено, но ты сын свободных кровей, решаешь сам, однако же, свободно и ответ держать должон!
   - раз должен, то скажу пред родом своим, пред вами родичи, не мила мне жизнь, сам я себе ненавистен, бедой стал я для людей добрых, непосильным наказанием для бедной матери моей, и вам, роду моему, поругание, сам бы себя жизни лишил, коли не знал бы, что за то прямая дорога в пеклище, и того не убоялся б.
   - то дело ты говоришь, что себя винишь.
   - не себя, отец, не себя, вас виню, и к вам на тяжбу и суд пришёл, слова прошу!
   - так говори, кто ж тебя держит, в чём тяжба твоя с нами?
   - а в том, что не знаю я радости, вы дали мне жизнь, бытие, но счастья не дали, не говорю о счастье тленном, говорю о нетленном, в душе покоя нет, сердце горит огнём и рыдает, смотрю на других людей, и нет того в них, так я изгой среди людей, отверженный жизнью..., - я встал на одно колено, и преклонил голову, говоря, - Боги святые, скажите, кто я, что во мне за огонь такой, что сделать мне, за что наказали вы меня?
   - что ж всё молчишь, Велесе? Твой ведь сын, ты его породил, ты и отвечай, - обратился Сварог к волохатому Богу, и добавил, - ты молчанием вещаешь, то знаем, пусть же Лада - матерь божья, видевшая начало мира ответит за сына своего.
   И отвечала Лада открыв свой лик прекрасный, и по матерински нежно начала рассказ:
   - "Егор, внучок родной, не твоя то вина, что ты таков, каков есть, но и обвинить нас ты тоже не в праве, Макошь-мать твою судьбу сплела благо, Доля тебя любила более, чем Недоля, и не тебе жаловаться, да вот беда твоя в сердце твоём, в крови твоей, ты ведь волот, не сварожич ты..., - она подождала пока я, возмущенный духом, успокоюсь, повелела Велесу подать мне мёду, я выпил, перевёл дыхание, собрал мысли, и когда я обрёл внимание, она продолжила, - род ваш, волотов, стал родом богоборцев, вы восстали против светлых Богов Ирия, и, гордясь своей силой и умом, вели войну с нами, и водителем вашим был отец ваш родной - Велес, от того мы и зовём его батькой твоим, не наречённый он тебе отец, а родной. Мы истребили род ваш с лица земли, а остатки рассеяли, оставив в наказание жить среди людей - светлых внуков Сварога, более слабых, менее разумных, но не столь гордых, чтобы восстать против Богов. Этот-то огонь и мучает тебя, ибо созданы вы не из земли только, как люди, но также из огня подземного, тёмного пламени оснований мироздания. Это не твой род, не твоя жизнь, не твой мир, ты в нём изгнанник, тебя не могут понять, ты не находишь покоя, гордость тебя иссушает, силушку не знаешь к чему приложить, и тем всё разрушаешь, чего касаешься, ты не обманул себя, ты верно понял что в тебе, искренность тебе помогла, но не спасла, потому что тебе нет спасенья на земле, тебе суждено было не рождаться, а раз родился, то вскорости умереть. Завидя всё это мы не наказывали тебя за твои хулы на жизнь, как наказали бы сварожича призванного славить рождение.
   - и на том благодарствие, да только, что дальше-то?
   - ты призван не для Мары, Она ещё не пришла за тобой, тебя отпустят обратно, чтобы ты сам научился любить жизнь, может, теперь ты смиришься, правда очищает, освобождает, и ты найдёшь себя среди людей, другого тебе пока не дано.
   - кем не дано? Вы же вершители судеб!
   - не мы, а вы - вы в мире яви живущие, Макошь сплетает вашими нитями. Ныне смотри!
  
   Поздний вечер. Мой брат сидит за столом в своём доме, перед ним бутылка водки. Его жена суетится на кухне. Звонок в дверь. Брат позвал жену, чтобы она открыла, и та, стряхнув что-то с фартука, пошла посмотреть кто там. Пришла мать. Брат вскочил, и провёл её на кресло, она же была будто в оцепенении, грудь давили слёзы. Брат налил водки, и предложил матери, та выпила залпом, и разрыдалась.
   Надя сидела у окна, и без всякого выражения смотрела вдаль. Где-то в доме ревела музыка, это, кажется, из комнаты её младшего брата. Её родители ссорились и кричали. За окном шёл снег. Прозвучал звонок телефона, и Надя судорожно стала его искать, а когда нашла, то разочарованно отменила звонок. Она всё ещё надеялась, что я могу позвонить, хотя знала, что меня уже нет.
   Слава, Миша и Андрей сидели у моей могилы, и пили медовуху в помин моей души. Сегодня была встреча всех моих друзей, решили справить нечто наподобие тризны, хотя меня отпели по православному. Вскоре подошли и Серёжа с Димой, а за ними Истома с подругами - Ладой и Леной. Девчата накрыли на стол, Миша стал ножом открывать консервы, а Истома нарезать колбасу. Когда всё было готово Слава сказал слово, в котором помянул меня добром, и обратился к моему духу, с тем, чтобы я порадовался своим друзьям, и знал, что меня помнят, и жизнь будет продолжаться. Это последнее добавление было явно лишним, раз уж говорили про меня, Слава вроде бы знал меня, но сделал всё по обычаю, а не по моему суждению о жизни.
   Отец Олег сидел в крестилке, и переписывал какие-то бумаги, когда в окно постучали. Он открыл дверь, это была Лена, она сообщила о моей смерти, отец Олег перекрестился, тяжело вздохнул, и, поблагодарив Лену, снова закрылся в своей рабочей комнатушке. Весь оставшийся вечер он занимался бумагами.
  
   Прошёл месяц. День тот же.
  
   У озера сидят двое - это Истома и Надя, они тихо воркуют о своём, нежно обнимаясь. Мой призрак прошёл мимо них по воде, и оттого разлетелись утки сидевшие в зарослях, громко крякая, они чуть не налетели на влюблённую парочку. На мгновение Истома задумался, и Надя спросила его, что случилось, но он, отбросив мысли о прошлом, в котором мы вдвоём частенько сидели на этом месте у озера, просто улыбнулся ей и обнял сильнее.
   В доме моего брата шум и веселье, его жена справляет свой день рожденья. Моя мать не пришла, будучи ещё в трауре, и ещё более расстроилась, что не чтят память её сына. А веселье было в самом разгаре, собрались все мои братья и сёстры, со стороны невестки также вся родня, дом большой места всем хватило. После очередной бутылки, начался разговор "по душам", и кто-то из родственников невестки упомянул, что у зятя горе было недавно, так стоит помянуть, поднялся гомон спорящих голосов, и кто-то громко высказал витавшую в умах мысль, что не стоит омрачать праздник воспоминанием того, кто не любил хозяйку торжества. Пир продолжился с ещё большей силой, словно то, что мешало буйству, наконец-то уничтожили.
   На капище проходило празднование дня Предков, в этот день поминались все усопшие. Слава замолвил слово обо мне, подняв чарку с мёдом, но волхвы отрицательно покачали головами, хотя и выпили за упокой моей души. Более никто не пытался упоминать моё имя в языческих кругах, оно мешало.
   Как я и предвещал, в местной церковной газетёнке каким-то борцом за чистоту православия было отмечено, что смерть двоевера была предсказуема, так как "нельзя быть слугою двух господ", и вот он умер позорной смертью в тюрьме среди грязи. Конечно, в конце он благочестиво добавил, что Бог мол мне судья, и он дико сожалеет о моей погибели, однако, каково это было бы читать моей матери, если бы она вообще читала подобную бульварщину. Впрочем, из православных, отец Олег всё время втайне поминал меня на литии, несмотря на архиерейское запрещение.
  
   Перунов день. Год спустя.
  
   Моя могила. Около неё сидит моя мать, и, зажегши свечку, прикрыв её от ветра обрезанной пластмассовой бутылкой, тихо рассказывает мне о жизни.
   - "так, сынок, и случилось, не стало дитя у твоего брата, наверно с тобой сейчас на нас смотрит, ох да с облаков глядит..., глядит, а мы тут всё бегаем, суетимся..., Даша замуж вышла, уж скоро родит, да вот беда, с мужем поссорилась, денег мало в дом приносил, она беременная вся на нервах, вот видно и сорвалось что-то у них, а такое трудно исправить, в наше-то время никто о деньгах не думал, влюбились - поженились, а там само уладится, нынче не те люди уж, не те... . Алёшка-то всё горевал, так он хотел ребёночка, пить стал, не знаю уж, кабы в деда не понесло его, ещё горе мне будет, жинка его сразу ведь уйдёт, не те нынче жены, не те... . да и ей тяжело, хоть и недобра она ко мне была, но всё ж человек, жалко мне её, каково младенчика потерять-то, не дай Бог кому...! А дело было как, всё ведь по дурости да молодости, она на тот свой день рожденья напилась, а не знала ещё, что беременна, и тогда что они там творили не знаю, только знаю, что дело кончилось тем, что увезли её в больницу с кровотечением, вроде всё обошлось, но врачи предложили аборт, да ты знаешь, они в любом случае его предлагают, но Алёшка запретил ей, да и она тоже боялась, всё же хоть какая, а из верующей семьи, вот и пришло время рожать, а у неё что-то сразу не так пошло, мучалась бедная, мучалась, да и родила мертвенца, упаси Господи кому такое! С тех пор и пьёт брат твой, уж ты там попроси за него, чтоб вразумился Алёшка, а то горе ещё куда уж, мне без него тяжело будет, он у меня один кормилец остался, ты вот ушёл, Сашка всё по заграницам мотается, Даша до замужества приходила, а потом тоже забыла, Настя ж вся в работе, не до матери ей... . прибегала твоя Надя, прощения просила, что не приходила, да я её не виню, и ты её отпусти, не мучай, живым ещё жить, мы-то с ней посидели, чаю попили, я ей сказала, чтоб не терзалась, что ты её не любил она знала, так что уж тут, Истома же - друг твой, сначала погулял-погулял с ней, а после и бросил, вот она ко мне и прибежала вся в слезах, нежная девочка, и что она тебе не нравилась? Да, да, знаю, знаю кого ты до последних дней своих забыть не мог, любил-то как, горе ты моё, сынок, горе, надо ж было тебе полюбить заграничную, наших тебе мало было что ль..., вот пришло письмо из Испании от твоей ненаглядной, от Элисии, просит меня, чтоб я на могилке твоей за тебя помолилась об упокоении твоей души..., что ж ты её не отпускаешь, и по смерти её не оставляешь, сынок, не надо так, не мсти ты живым, тебе-то уже что, а ей ещё жить да жить, отпусти её, не любила она тебя, или может, и любила, что теперь-то поделать, не исправишь, живым не смог, судьба такая, а сейчас ничего не вернёшь, послушай ты мать, послушай, сынок, не мсти живым, никто не виноват. Что тебе, сынок, ещё рассказать..., Элисия учится, всё ещё не замужем, больше о себе она ничего не написала, бедный ты мой сыночек, пять лет на неё смотрел, видел как она выросла, потому и любил, что чистая она, светлая душа, тебе всегда хотелось этого света, ты сам хотел быть таким, и кто теперь скажет, может, тебе в монахи надо было пойти, ведь не земного ты искал, любви только, Бога. А у нас всё страсти одни, семья одна, а лада нет, меня не слушают, самовольные все, что ж, мать для них отсталая, необразованная, а жизни они, братья и сёстры твои, не видели, в том и беда их, бес их крутит, и тебя Егорка крутил сильно, вона как закрутил, проклятый, довёл тебя до могилы, и всех нас крутит-вертит, покоя не даёт. Сашка-то всё в Германии, и там не живётся, да и домой не хочет, затянуло его, бабу себе какую-то завёл, непутёвую, вроде наша, но что толку, когда всё, что зарабатывает, она всё транжирит направо и налево. Одна у меня надёжа - Алёша, вот только бы не пил, у него всё в гору идёт, деньги сами в руки текут, занялся теперь продажей своих машин в ближнем зарубежье, развернулся, людей у него много под рукой, если бы Саша вернулся, вот они бы - два брата вместе и работали бы на славу, но видишь как, не можем мы друг с другом, как на роду написано, будто чужие, а не братья. Даша тебя больше всех оплакивала, зря ты с ней так последнее время, сестра твоя ведь, любила тебя больше всех, как Алеша, также не оставляла тебя никогда, но всё у тебя в жизни так вышло кувырком, даже попрощаться не успели... . Она всё приходила ко мне, утешала, потом, правда, муж у неё вдруг появился, и откуда он взялся, ничего мне не рассказывала, оно и правильно, дела сердечные должно хранить в сердце, но вот беда, не сладилось у них..., ох, батюшки мои, что ж за время такое, раньше хоть война, хоть голод, а всё семьи держались, никому и в голову не приходило, развод - страшное, непонятное слово было, а тут на тебе, как простыню сменить мужей меняют, жён бросают. Отец-то ваш меня как увидел, так и полюбил сразу, и я его до сих пор в сердце держу, и что нам смерть, помню, тяжко было, вас кормить нечем, но мы только крепче друг за дружку держались, он меня всё утешал, всё ласковым словом, всё любовью своей нежной, и я терпела ради него, работать пошла, вы с бабушкой тогда росли, и выкарабкались как-то, пока горе-то моё не случилось, отнял у меня Господь счастье, забрал отца вашего..., и ты с тех пор другим стал, сумрачным, бунтовать стал, чуть из школы не выгнали, а ведь при отце примерным был, и учился хорошо, что ж, может с тех пор всё и решилось у тебя. А как я тебя ждала, кода ты в Испании учился, пять лет тебя ждала, а приехал, словно и не родной, сам жить стал, сначала работал, а потом в армию захотел пойти, помню я, как ещё в школе ты хотел на войну попасть, да не для геройства, смерти ты искал, ох горюшко ты моё, сынок, что ж ты её искал-то, тебе ж было всего ничего, дитём ещё был, а после заграницы, и как с Элисией своей расстался, так и вовсе обезумел, потому видно ты и бедокурил, что нечего было терять, жить не хотел, любовь потерял, меня жалел, то знаю, иначе бы и руки на себя наложил, но Бог упас, и за то слава Богу! Ох горе ты моё, горе, Егорушка, а в Испании счастлив был, с ней счастлив, у меня до сих пор твои письма хранятся, все до одного, в них ты такой счастливый, не сразу всё у тебя с ней вышло, но когда она подросла, и ты на ноги встал, то порадовался жизни, хоть годик один, Господи, всего годик мой сыночек порадовался жизни... . два года учился, потом год ещё доучивался, после работать стал, и работа тебе по душе была, ты ведь всегда был хорошим учителем, любил детей, вот и всё-то благо шло, коли не судьба-злодейка развела твои дороги с Элисией, и что ей надо было, куда она убежала от тебя, ведь и сейчас ей счастья нет, хоть и думала она, что найдёт лучшего, но не нашла, а ты пропал здесь на родине, с тоски, ведь мог же жить ещё, и она была бы счастлива..., да только кто знает, как оно было бы, может быть всё равно расстались бы, раз уж она хотела большего, пока своего желания не выполнила, не успокоилась бы. Страсти нас крутят, бесы, и как мы слабы, не можем совладать с собой, ой душа болит, сердце моё бедное не выдержит, врачи сказали, что ты от кровотечения в мозг умер, а я вот точно знаю, сердце у тебя моё, не выдержало оно, долго мучалось, вот и взорвалось от любви твоей несчастной, много в тебе было этой любви, много силы, не смог ты с ней справиться, не смог, сыночек".
   Мать встала со скамейки, перекрестилась, поцеловала фотографию прибитую к деревянному кресту, и ещё раз прослезившись пошла на остановку. Этот деревянный крест я сам просил, ещё когда-то давно, не хотел плиту, да и верно, никто из умирающих не хочет, чтоб на его могиле грузом лежала бетонная плита, хочется чего-то естественного, но, правда, через два года они уже поставят стандартный памятник, и на этом все успокоятся, и будут приходить к этому памятнику всё реже, тяжело очень ходить на кладбище, скорбно, а живым и без того скорбей хватает, что уж тут.
   Вечерело, маршрутка долго не приходила, а когда пришла, то стояла ещё полчаса, водитель ждал, пока наберётся достаточно людей, но никого не было, и он, раздражённый, с матом, наконец-то поехал. Хрипела какая-то ужасная музыка про зону, а мать ничего не слышала, она смотрела в окно, в котором была только тьма, и грязное отражение её до сих пор ещё красивого, но с отпечатком грусти лица.
  
   День Матери-Земли.
  
   - здарова, братишка! Как оно? - по уличному пожав руку, и похлопав по плечу, Миша предложил Истоме пиво.
   - ничё, жив.
   - ага, мы живы, жалко пацана, как-то всё...
   - не парься, кто ж знал...
   - тебе что-нибудь высветило тогда? Ты ж после всего свалил по бырому, мы даже поговорить не успели.
   - они мне штраф вкатили, но родичи помогли, пацаны наши тоже, до сих пор должен, да не то главное, главное на свободе, спасибо Егору, он за нас тогда вписался. Помянем!
   - за него!
   Они чокнулись бутылками, и сели на спинку скамейки. Слегка моросило, вдалеке сияли сполохи.
   - гроза близиться.
   - да.
   - я слышал ты с его подругой встречаешься?
   - было так, недолго, она никак Егора забыть не могла, да и он, как тень, всё время между нами, не смог я.
   - оно и правильно, лучше пусть найдёт себе кого-нибудь из другого круга.
   - да не важно уже.
   На мотоцикле подъехал Сергей, на его багажнике был хитро установленный магнитофон, из которого орал раммштайн, рыком на немецком пугая прохожих. Сам Серёга был одет довольно прилично, в костюме даже, только на его шлеме был несоответствующий рисунок, или наоборот соответствующий - огненный череп, челюсти которого образовывали стекло забрала. Сзади сидела Лена, и весело визжала, когда мотоцикл рывками приближался к ребятам. Они остановились у лавочки, и мотор устало замолчал.
   - здоров, пацаны!
   Они поздоровались за руку, Миша стал рассматривать мотоцикл, пока Истома выяснял откуда они и куда двигаются.
   - ха-ха, круто устроились, чё, Ленусь, не страшно с таким безбашенным всадником? Твой железный конь то, что надо, лихо. Откуда, брат?
   - пахал на перроне, вагоны по ночам разгружал.
   - ты серьёзно что ль? Ты даёшь, Серёга! А мы сидим тут, просто базарим о том о сём, гроза слышишь? По ходу тебе придётся преодолевать шторма, и спасать свою красавицу? Ха-ха.
   - нормально, прорвёмся, пиво есть?
   - не, извини, брат, по бутылке было, больше нет. Так ты ж за рулём?
   - и что?
   - и правда? Ха-ха.
   Миша уже рассмотрел всё, что его хоть как-то интересовало, то есть немного, потому что он вообще не любил технику, всё больше мускулы, спорт, поэтому передвигался естественным способом - пешком, или же на троллейбусе, хотя он явно не был из Гринписа.
   - что замутим может? - заговорил Миша.
   - я пас, у меня сегодня Поле.
   - а пиво чё пьёшь?
   - да ладно, немного можно.
   - а ну тебя, сколько с тобой спорил, делай как хочешь, не мой мотор посадишь, свой.
   - так что замутим-то? - вклинился Сергей.
   - Карташёв и Вовдэр сегодня хотят устроить сейшн в память Егора, будем пить, и пить сильно, пацаны скидывались, нас приглашают.
   - Истома, грех такое дело пропускать, - прокомментировал Серёга.
   - как ты сказал? Грех? - и он ухмыльнулся.
   - дело твоё, - оборвал Миша дальнейшую проповедь Истомы на тему его языческого понимания греха, - короче, Лена пойдёшь? Ты, Серёга?
   - какой базар! Когда?
   - да прямо сейчас можно уже собираться, там Вовдэр с обеда технику настраивает.
   - замётано, мы с Ленчиком только заедем ко мне на хату, и в миг подтянемся туда.
   - давай, брат! Лена, - и Миша махнул ей рукой, на что она ответила воздушным поцелуем. Мотоцикл заревел, и они умчались.
   Когда Миша подошёл к "Склепу" (так назывался наш подвал), там уже было несколько человек, но не очень знакомых. Через две минуты, с рёвом и развевающимся российским флагом, на площадку въехал Серёга с Леной, от страха и восхищения вцепившейся в его исхудалое тело. Сейшн начался.
   Сцена была украшена цветомузыкальной техникой и двумя самодельными факелами. В лёгком полумраке были видны две фигуры, и где-то сзади появилась третья, чем-то напоминавшая меня, это был Андрей, он заменил меня в группе. Карташёв прорычал что-то, упомянув моё имя, и поднял бутылку водки вверх, толпа приветствовала его криками. Заревела музыка из моего предпоследнего альбома, это была песня - "Нет одиночеству!"
  
   Ты среди своих чужой, среди чужих ты свой,
   "Открой!" Ты кричишь - "открой!", ни мертвый, ни живой,
   Ты один, на полпути от злобы до любви, с рожденья до седин.
  
   Только Небо и Земля остаются навсегда,
   Смерть-тоска не сгрызет их никогда,
   Лишь Они твои верные друзья, твои близкие, семья,
   И дорога для тебя, дом, в котором мы живем.
  
   Солнце, Небо и Земля!
  
   От тоски ты уходил один, под крики и смех толпы,
   Что не видела тебя, от давящей пустоты,
   Сон о смерти пробудил твоё сердце к битве сил,
   Ты очнулся и ожил, на вершине ты один,
   Нет ни боли, ни тоски, только высь где живут орлы.
  
   Там, где Солнце достигает облаков,
   Там, где Небо облекает в свой покров,
   Там Земля призывает Небеса.
  
   Ты за тенью, за стеной, доволен сам собой,
   Постой, я кричу, постой, ведь ты еще живой,
   Встань со мной, со злобой и с тоской, ты не один такой.
  
   От других ты уходил в себя, закрывшись в своих мечтах, ты мечтаешь о друзьях, о любимой, о словах, что сказал бы ты тогда, но бесследно улетят сны твои, твой мелкий ад, он не мёд, а липкий яд, только больше нет тебя, встань со мной, где буду я.
  
   "Я буду... - музыка заглохла, и в тишине, Вовдэр, который был на вокале, зажёг свечу, поставил её на краю сцены, и прокричал, - он будет с нами! Он будет! Будет!"
   Толпа раздалась в ответ гулом - "будет!"
   Дальше сейшн пошёл по обычному плану, после нескольких композиций, народ был уже хорошо выпивший, и начался дебош. Бутылки полетели из подвала на улицу, послышался дребезг разлетавшихся осколков, что приводило веселящуюся молодёжь в ещё больший восторг, и вся эта толпа, в которой было около тридцати человек, высыпала на лежавшую рядом площадь "Дружбы народов". Через полчаса приехала милиция, но никого не успели поймать, Карташёв смог скрыться, и всё же, он давно был на учёте, и его сразу "посетили", разбор дела ни к чему серьёзному не привёл, даже подвал не отняли, только кто-то из ментов вспомнил того, из-за кого всё это дебоширство было устроено. Честно, я даже рад, что и после смерти их достал.
   На Поле было спокойно. Истома несколько раз не справился с упражнением, пиво всё-таки оставляло след, но это не помешало ему быть совершенно уверенным в своих действиях, от чего он чуть не переломал руки девчонкам, с которыми он два раза попадал в пару. После тренировки к нему подошёл Слава.
   - что с тобой сегодня? Пил?
   - да, бутылочку пива.
   - молодец, что сознаёшься, но не пей перед Полем, это мешает другим, могут быть травмы, ты сам знаешь, самоуверенность здесь не нужна, нужна ответственность.
   - понимаю, постараюсь.
   - хорошо. Егора поминал наверно? Мы в своём кругу тоже отмечали, без волхвов, сами, жаль, конечно, что так, да что тут поделаешь, ничего уже не исправить.
   - да знаешь, Слава, мне это вообще непонятно, он всегда нас поддерживал, что ж, если у него судьба так сложилась, он ведь сердцем с нами был, нельзя от него отворачиваться, его имя могло бы только помочь.
   - его имя? Боюсь, ты его не так понимал, не до конца знал, он никогда бы не отрёкся от Христа, он любил православных, и если бы жив был, то ходил бы в христианский храм молиться, а к нам только на праздники, просто как к друзьям.
   - нет, быть того не может, Егор был истым язычником, он об этом сам говорил, и писал немало.
   - да, и писал и говорил, но его мысль велесова, её нельзя понять прямо, она как узор мороза на стекле, никогда не найдёшь ни начала, ни конца, помнишь его слова - "не стоит требовать от людей того, чего ожидаешь от себя", - он жил сам по себе, и никого не учил как жить, православие было его верой, язычество его душой, и в то же время никто не может его назвать экуменистом в православии или теософом в язычестве, Егор всегда был за разнообразие мира, и не смешивал даже католиков с православными, ни то что язычников и христиан. Помнишь, как он помогал православным неофитам утвердиться в их новой вере, он мог бы их привести к языческим Богам, и сколько я с ним спорил об этом, но он оставался непреклонным, и всегда в православных утверждал православие, а в язычниках язычество. Знаешь, он как-то сказал - "между любовью и ненавистью один шаг, ...между ненавистью и любовью всего лишь паутина гордости и страх перед несуществующим пауком потери своей личности" - он был философ, и по другому, наверно, сказать и не мог, образование всё-таки, но по простому сказать, он в глубине души признавал смирение и любовь единственными средствами к обретению Бога, а это православное учение, и возможно этим он хотел сказать, что именно гордость мешает ему стать православным. А детей он хотел воспитывать в православии, да и на девок наших он не смотрел, говорят любил христианку какую-то из-за бугра. Так что так, никто его не понял, никто.
   - а ты откуда его так хорошо знаешь?
   - его просто надо было уметь спрашивать, он никогда ничего не скрывал.
  
   Сварогов день.
  
   Рождается рассвет, и в его сиянии виден лик могучего светила, которое рассеет тьму прошлого, умершего в ночи. Но мой призрак не умрёт, он продолжает мучиться огнём жизни, не находит покоя, и следит за живыми своим холодным, надменным взглядом. Ночь не проходит, рассвет не наступает для метущегося во тьме, неразрешённого от грехов духа, ...до времени.
   Игра в "лапоть" шла весело и беззаботно, на поляне возле реки веселились все мои друзья, ходившие некогда со мной на Крестовую гору. Весна была где-то рядом. Истома стоял в кругу, и крутил верёвку с настоящим лаптем, все остальные смеялись, толкали друг друга, и уворачивались от лаптя, Миша даже успел подбежать и сорвать с Истомы шапку, что в игре признак особой ловкости, и потому он может быть пропущен в следующий круг, даже если его поймает лапоть. Лена с Ладой устали, и просто сидели на расстеленном одеяле, вскоре устали все, кроме наших спортсменов - Миши и Истомы, которые затеяли борьбу всем на потеху. Истома побеждал изворотливостью, но Миша был сильнее, поэтому почти что валил его на землю, да не тут-то было, в последний миг Истома гибкостью преодолевал мощь мускулов. Когда наконец устали и бойцы, начался обед, Сергей достал из речки охладившееся ведро с пивом, Слава роздал всем красивые, резные чарки, сделанные им самим, а Миша стал настраивать гитару.
  
   Слава поднял чарку, наполнив её пивом из ведра:
   - сегодня мы собрались здесь, чтобы повеселиться, и своим весельем проводить в покой небес нашего общего друга - Егора, помянем же его радостно, и тем упокоим его дух в беспечальном пакибытии.
   Чарки поднялись, и все разом приложились к пьянящему напитку. Грянул гром. Девочки вскрикнули. Слава вытер бороду рукавом, и внимательно посмотрел на небо, не было ни облачка, но какая-то тень оказалась прямо над ними, это была Крестовая гора.
   - мы где? - спросил кто-то.
   - на белой реке..., горы здесь нет, - ответил Дима.
   - а это что?
   Все удивлённо смотрели на гору, только Истома узнал это место, хотя и не понимал, что же происходит. В молчании Слава встал, и, отложив чарку, пошёл к горной тропе, за ним последовали остальные, боясь нарушить словом таинственную тишину. Как только они все вошли в лес, перед ними появился пригорок, на котором кто-то стоял. Приблизившись, им стало видно, что это огромного роста человек в медвежьей шкуре, и с посохом в руке. Послышался низкий, но отчётливый голос, сказавший - "за мной!". Ни у кого не возникло и мысли остановиться, или ослушаться, будто они знали, что их ведёт проводник, и кроме него никто им не сможет помочь пройти путь. За пригорком оказалась долина, а в середине её стояла деревня. Вниз по дороге вышел человек с хлебом и солью, а за ним из домов потянулись люди в красочных одеждах. Когда проводник подошёл к встречающему человеку, то исчез, и Слава, поклонившись, отведал приветственного каравая.
   - ну здравствуй, брат, добро пожаловать, друзья мои! Слава, Серёжа, Миша, Андрей, Лена, Дима, Лада, и ты Истома, Исейхисса!
   Мои друзья не сразу поняли кто перед ними, и только Истома кинулся ко мне с объятиями:
   - Аллим акруирм, Егор, аллим душе твоей, - обнимая меня со всей силы, почти рыдал он, - прости меня, брат, прости за всё, я видел тебя, видел!
   - и я вас видел, не терзайся, аллим и тебе, брат.
   Тогда все будто очнулись, и кинулись ко мне с объятиями. После слёз радости встречи, когда чувства дали место разуму, никто всё же не посмел спрашивать лишнее о происходящем. Мы пошли в дом к Элисии, где я жил уже год. Народ приветствовал моих друзей, и по очереди приглашал в гости, в деревне готовили торжество в эту ночь - праздник Огня, в честь гостей и воскресения Руддании, праздника Керру, установленного недавно, когда князья руддан признали жителей леса, и произошло примирение между изгнанными рудда старого покона и радфилов, они не смешались, но война в едином народе кончилась.
   Дом был полон народу - дети, гости, соседи, матушка с Элисией и Линой готовили пир горой, а батюшка держал на руках самого младшего - Миниса, и следил за тем, чтобы всё было правильно устроено. Нас приветствовали, батюшка встретил нас благословением, а матушка сразу забрала Лену и Ладу помогать, остальные нашли себе занятие по вкусу, кто играл с детьми, кто занялся костром, а кто стоял без дела, и был тем доволен. После того, как всё было готово, народ стал собираться во дворе, вперёд вынесли огонь, несомый четырьмя жрецами, и с песнями и славлениями огню всем народом мы двинулись к горе. Шли недолго, впереди показалось огромное количество людей, и наверху пригорка, как на столе свеча, пылал большой костёр из цельных стволов дерева. Со всех сторон тянулись люди с такими же огнями, как у нас, и складывали свой огонь к общему костру. Положили огонь и наши жрецы, и мы вступили в общее веселье. Я наблюдал как Эллима, жизнерадостная, полная силы и озорства девчушка, дразнила своих старших сестёр, и никак не унималась, мне было так забавно смотреть, как она, то плакала на показ, то в тот же миг смеялась, когда добивалась своего, её белокурая головка появлялась то здесь, то там, и, кажется, если бы у меня был такой ребёнок, я бы её сильно избаловал, потому, что будучи сам спокойным по нраву, я обожаю всех тех, кто предаётся озорству и веселью без устали, в них много жизни, и это меня радует, ведь значит есть для чего жить.
   Ночь сияла от повсюду сверкавших огоньков, подожженных палочек, с которыми дети бегали, махая ими таким образом, что казалось, маленькие огоньки летают, подобно мотылькам, наполняя всё вокруг. Волхвы стояли с одной стороны священного костра, а с другой стояли священники аэсансма, народ же толпился каждый возле своих святынь. Было видно, что, как бы власти не пытались примирить народ, разность вероисповедания и особенно память о преступлениях совершённых и с той и с другой стороны, не дают быть народу единым. Я отвёл Истому поодаль от толпы:
   - ты видишь всё это? Мира не будет, никто и не знает, что сегодняшний праздник лишь убедит обе стороны в невозможности единства.
   - но почему?
   - потому что не может быть единства внешнего, люди вместе только, если их дух един, не иначе.
   Из леса вышел тот самый огромный человек в медвежьей шкуре, и направился к костру. Огонь стал буйным, потом закрутился вихрем, взлетел от дров к небу, и осветил сиянием подобно солнцу всех присутствующих, когда человек подошёл, огонь упал, и провалился в землю под кострище. Я почувствовал, что нужно идти, и пошёл к этому человеку. Он мне указал посохом на кострище, и я взошёл на него, потом лёг на дрова, и мой разум погас. Наступила тишина, и в тишине послышался шёпот, наполнивший ночь, это были слова Илле - "Аш, аш, аш", гул из-под земли сотряс пространство, огонь вырвался из-под моего тела, и поглотил меня, холод сковал всех, кто там был, моё тело скрылось за красотой игры языков пламени, треск дров, и резкий запах тлена пробудил всех от оцепенения, Истома понял - Егор погребён.
  
   Даждьбогов день
  
   Пламя горело всю ночь не ослабевая, и когда все уже стали расходиться, у костра остались только Элисия, Лина, Эллима, Раду и Истома. Солнце ещё не взошло, и лишь первые лучики показались на горизонте. Элисия и оставшиеся сидели рядом с речкой, и бросали камни в воду, молча, каждый по-своему переживая случившееся. Послышался грохот, тьма будто усилилась, все вскочили и побежали к костру, огонь вновь поднялся до небес, и было видно, что тела нет на кострище, когда огонь упал на землю, он не провалился, а вспыхнул сразу, и в пламени огня показалось нечто, это был тот человек в шкуре медведя, он сделал шаг из огня, но вышел не он, я предстал перед моими изумленными друзьями.
   - аллим акруирм, родные!
   Многие подумали, что это призрак, но Эллима без доли сомненья бросилась ко мне на шею, и радовалась моему возвращению более всех.
  
   Городок в Испании под названием Сан-Себастьян исполненный южного солнца был тих в это утро, и ничто не предвещало грозы. Элисия шла в церковь, и думала о прошлом, ей не было грустно, её не грызла ностальгия, нет, она просто пыталась вспомнить что-то, что было почему-то важно именно сейчас, когда она идёт в храм. Легкий весенний ветерок вёл её по улочкам города, и ласкал своим дыханьем, она всегда любила ветер, и сейчас ей хотелось бури, сама даже не зная почему. Вот уж за поворотом должна была появиться церковь, но ветер усилился и захлестнул её тёмные волны волос в сторону берега залива, она невольно повернулась лицом к тропинке ведущей на смотровую площадку, и увидела, как солнце сияет прямо за головой статуи Спасителя подобно нимбу, эта статуя находится на вершине горы, откуда видно как залив, и его лазурь, так и весь Сан-Себастьян, и сложно оторваться от великолепия вида открываемого с этой площадки. Элисия улыбнулась виденному, и хотела пойти дальше, но следующий шаг её разубедил, она повернула к тропинке, и с воодушевлением стала подниматься наверх. Поднявшись на смотровую площадку, она села на каменный бортик, восхищаясь океанской лазурью, она вдыхала запах солёной воды и цветущих деревьев.
   Волны разбивались о берег, и было видно, что под спокойствием океана таится великая сила, еле сдерживаемая лазурной гладью. "Элисия" - послышался то ли шёпот, то ли просто ветер играя с волнами пел о своём. "Элисия" - услышала она ещё раз, и обернулась, но никого не было. "Элисия" - третий раз раздалось у самого бортика, на этот раз она увидела облако, сгущавшееся над городом и шедшее с востока, а в нём рокот грома. Надо было уходить.
   Когда она встала, и уже собиралась идти, прямо перед ней вниз упала птица с опалёнными крыльями, это был довольно крупный сокол, попавший в грозовую тучу, очевидно, молния ударила поблизости от него, но он сумел выбраться. Ей стало его жалко, и она подняла еле дышавшее существо, прижала к себе, и, спрятав за кофтой, понесла с собой.
   Придя в церковь, она отнесла раненого сокола в здание воскресной школы, где дала ему попить, и поклевать хлеба, но тот просто вздыхал.
   Это был униатский приход. Народ был добрый и отзывчивый, но, будучи русскими, они вследствие исторических ошибок их предков, всё же были чужими для самих русских. И всё-таки они пытались сохранять русскую культуру и язык, живя в зарубежье, и считали себя русскими. Когда служба закончилась, Элисии надо было выйти, чтобы хотя бы приложиться ко кресту, и она оставила сокола. Вернувшись она обнаружила, что он умер. Ей стало так тоскливо, так жалко бедную птицу, что она расплакалась, впрочем, ненадолго, вошёл старейшина прихода, и она попросила его как-нибудь похоронить птицу, тот посмотрев на сокола, удивился его размерам, и успокоил Элисию, что всё сделает.
   Элисия пошла домой, задумчивая, и снова пытавшаяся что-то или кого-то вспомнить. Было такое ощущение, как перед исповедью, нужно было вспомнить все грехи, и вот вроде бы всё уже вспомнилось, но что-то мешало душе быть спокойной, что-то было забыто памятью, но не сердцем. Вернувшись домой, она стала прослушивать автоответчик. Среди множества сообщений, было одно особенное, знакомый голос, сказавший лишь её имя три раза, и далее звук похожий на ветер.
   "Егор" - подумала Элисия, но тут же отбросила эту мысль, "кто-то, наверно, просто шутит", - успокоила она себя, и поняла, что больше не может находиться в доме. Она вышла на улицу, и направилась в магазин за покупками. Вокруг было много разного народу, среди всех выделялись баски - коренной народ этой местности, имеющий свой, отличный от испанского язык, и свою культуру. Когда она вошла в магазин, у лотка стоял, как раз такой, смуглый, с суровым взглядом, коренастый баск.
  -- ђBuenas dias, seЯor!, NoTiene usted chocolate ruso?
  -- Si, seЯorita, aqui esta de dos clases, calidad superior, aqui, porfavor.
  -- Gracias, puede usted darme ambos.
  -- Claro.
   Пока продавец упаковывал коробки шоколада, Элисия рассматривала старые фотографии тех, кто когда-то основывал этот магазинчик, развешанные на всех стенах. Расплатившись, она вышла на улицу, где уже моросил дождь, всё-таки гроза началась, и пришлось бежать до первой остановки, где был навес.
   Севши под навес на неудобную лавочку, она достала шоколад, это была коробка ассорти, и можно было отведать сразу много разных конфет, Элисия стала загадывать какую конфету она достанет, и, закрыв глаза, шарила рукой в коробке, а потом вытаскивала попавшуюся, и если это была нужная ей она радовалась, если нет, то всё равно оставалась довольной, потому что в любом случае это была вкусная конфета.
   Когда она так сама себя развлекала, дождь превратился в ливень, и гром гремел по всему горизонту. На улице никого не было, и даже машины перестали ездить. Стемнело, наступили сумерки. Напротив остановки, на которой она сидела, был палисадник, и за ним старый дом, обвитый плющом. Дождь лил как из ведра, и за стеной воды, деревья казались великанами, держащими небо. Элисия наелась шоколада, и хотела было уже идти, как вдруг увидела, что одно из деревьев приближается к ней. Молния сверкнула прямо над остановкой, и в её свете она разглядела человека прямо перед собой, стоящего в потоке дождя. "Егор!" - вскрикнула она, но камнем с неба этот образ разбил сокол, и покружившись над крышей, он исчез во тьме. Молния ударила ещё раз, но никого не было, только деревья стояли по прежнему держа на своих руках-ветвях тёмное, грозовое небо.
   Элисия вдруг вспомнила, даже не то, чтобы вспомнила, а просто призналась сама себе, что она сделала одну ошибку, и она стала роковой для многих, но было уже поздно, Егора нельзя было вернуть. "Никогда не рано, никогда не поздно, ты выбираешь свой путь" - вспомнила она неожиданно слова Егора.
   - Егор, что бы ты сделал на моём месте? - задала она вопрос, смотря в дождь, пытаясь вновь увидеть призрачное видение.
   - времени нет, есть только ты, - услышала она в ответ голос где-то в глубине души.
   - мы не могли быть вместе, ты же знаешь, я униатка, ты...
   - обстоятельства жизни, судьба, бессилие человека.
   - кто же может устоять против них?
   - любовь.
   - ты же сам мне говорил, что ты ни в чём ни виноват, это всё обстоятельства.
   - я говорил.
   - да..., но я, споря с тобой, доказывая, что мы виноваты сами, и мы можем изменить обстоятельства, только говорила так, жила же я ровно так, как ты говорил.
   - никогда не поздно, никогда не рано.
   - но время ушло.
   - время тоже всего лишь обстоятельства, но не сама жизнь.
   - что же я должна была сделать?
   - ты знаешь сама.
   - выйти за тебя, и жить в России в нищете?
   - что есть счастье?
   - не обвиняй меня, я не променяла тебя на своё благополучие, я хотела просто...
   - чего ты хотела?
   - не знаю.
   - чего ты хочешь?
   - вернись...
  
   Вспышка молнии, ударившей перед остановкой на мгновение ослепила Элисию, и взорвала асфальт, так, что тот раскрылся дырой в земле. Из этой дыры вышел я, и протянул руку Элисии:
   - ты со мной?
   Она испуганно смотрела то на меня, то на дыру в асфальте, перекрестилась, и стала молиться, боясь, что я бесовское наваждение.
   - ты со мной, Элисия?
   Она, посмотрела на меня, и убедившись, что это не привидение, спросила:
   - кто ты?
   - Егор, твой друг.
   - ты же...
   - времени нет, есть только ты, ты создаёшь время и вселенную, ты со мной?
   - но...
   - нет никаких "но", есть только твоя воля, ты со мной?
   - Егор, родной, это же чудо, я не понимаю, помоги мне, помоги, - сказала она обмякнув.
   Я подошёл к ней, и обнял:
   - Элисия, ты хотела, чтобы я вернулся, помнишь, я тебе говорил, одно твоё слово изменит всё, ты его сказала, теперь ты со мной?, - и я вновь протянул ей свою руку.
   - да, я с тобой.
   Дождь прекратился во мгновение ока, и мы оказались на высоте горы Айхаш.
   - тебе не холодно?
   - нет, не очень.
   Обняв Элисию, я указал ей на долину, где веселился народ, они праздновали день Огня.
   - огонь восстал из-под земли, огонь жизни, который невозможно сдержать царству смерти, этот огонь зажёгся от вечного источника бытия - от любви.
  
   Четвёртые пять дней.
  
   Велесов день.
  
   Русский народ внутренне склонен к свободе, при чём в самом широком смысле, так любой по-настоящему русский человек посчитает для себя за радость нарушить правила, а вот немец напротив считает это невозможным, русский, внешне признавая власть, и даже порой становясь ярым монархистом, в своей жизни, однако ж, поступает иначе, это первый дебошир и революционер. Для русского любая власть над ним невыносима, поэтому всякий начальник ему плох, обмануть начальство считается чуть ли не добродетелью, а красть у государства воспринимается как должное, даже как месть правительству. Это свободолюбие, другой вопрос хорошо это или плохо, но как всегда в жизни, человек не подпадает под эти категории, под деление на чёрное и белое, как и весь мир.
  
   Белые стены больницы сохраняли моё сознание в полусне, так как нельзя было, а вправду сказать было просто лень, различать призраки снов от белизны не менее призрачной, но всё же реальной стены. Голова жутко болела, и я не мог ничего вспомнить, как ни силился, я не мог собрать мысли для ответа на единственный вопрос, крутившийся в мозгу, почему я оказался на больничной койке. Напротив меня было окно, вернее не напротив, а слева, я лежал в другом конце комнаты, и что забавно, ногами к двери. В этом окне звенело утро и манило к себе. А надо мной было другое окно, оно было внутренним, и выходило в коридор, в котором кто-то быстро ходил то туда, то обратно. Более не выдерживая боли, я постучал в стену, сначала тихо, потом, немного обождав, громче, и, наконец, повернувшись на бок спиной к стене, пнул ногой со всей силы. Меня услышали. В дверь вошла молодая медсестра, на мой взгляд, страшненькая, но разве это важно? Она сразу дала мне зачем-то градусник (никогда не понимал, зачем нужно мерить температуру, если я и без того чувствую, что мне плохо), потом налила воды и предложила каких-то таблеток, но я прежде её спросил:
   - сестра, что со мной? Что случилось?
   - ничего страшного, ты разве не помнишь? Ты же вроде уже приходил в сознание?
   - просто - что со мной случилось?
   - тебя сбила машина, когда ты переходил дорогу, сильное сотрясение мозга, кратковременная кома, и потеря крови, но случай не тяжёлый, ты быстро поправляешься, молодой ещё, организм быстро восстанавливается, даже удивительно после такого.
   - спасибо. Я живучий, у нас в роду все такие.
   - да, да, видела твоего брата, такой мужчина! - она подняла глаза кверху, и всплеснула руками, - он и сестра твоя каждый день ходят, а мать сейчас скоро подойдёт, ещё тут девушка твоя пыталась войти, но её не пускают, по правилам разрешается только родственникам, так что извини. Ладно, вот тебе таблетки, выпьешь, и полегчает, мне надо бежать.
   - спасибо.
   Она в миг умчалась, а я выпил спасительные таблетки, и через минуту впал в забытье.
   Проснулся я от приближающихся шагов. Не то, чтобы до этого никто не ходил за стеной, напротив, суета, казалось, только усиливалась, но это были знакомые шаги. Так бывает, как-то что-то в человеке само чувствует, когда нужно просыпаться, нет ни будильника, ни вообще часов, но если надо, то проснёшься обязательно. И я проснулся. Дверь открылась, и передо мной оказалась, неожиданно, моя сестра - Даша. Неожиданно потому, что я-то ждал маму, а что придёт сестра, и вовсе не думал, даже не надеялся, а пришла она.
   - ну, как ты? Мне сказали, что тебе лучше, и ты снова пришёл в сознанье? Голова ещё болит?
   - и тебе здравствуй, хотя мне здоровье тоже не помешает. Голова? Конечно болит, что за вопрос?
   - Егор, мы так перепугались, мама места себе не находила, всё возле тебя сидела.
   - сколько я уже здесь?
   - ты что вообще ничего не помнишь?
   - помню, помню, но не всё, так сколько?
   - пятый день пошёл.
   - ясно. Сильно мне видно голову подорвало.
   - у тебя всё на месте, и это главное, врачи говорят, что недельку ещё поваляешься, сдашь анализы, и на волю.
   - утешает.
   - что тебе принести? Хочешь чего-нибудь особенного?
   - ага, любви, - и я попытался изобразить улыбку, хотя мне не было весело.
   - нет, ну, правда, что хочешь?
   - да ничего не надо, только бананов каких-нибудь и апельсинов, яблоки не приносите, сразу говорю, хотя всё равно принесёте.
   - хорошо, хорошо, Егорка, я вечером зайду и занесу тебе фрукты.
   - ладно. Спасибо, что не забываешь.
   Даша наклонилась, чтобы поцеловать меня в лоб, но я, по привычке, отвернулся:
   - не надо телячьих нежностей, я давно не маленький.
   - ну, как скажешь, пока.
   - пока.
   Она ушла, и сразу стало, как-то пусто и одиноко. Зачем я такой грубый, она же меня любит, добра желает, вот так всегда, мы не дорожим теми, кто нас действительно любит, и никогда не бросит, а тех, чью любовь мы не можем получить, нет, это плохое слово, чью любовь мы не можем заслужить, вот тех-то мы и любим более всех, хотя того не стоит ни наши мучения, ни наше самоотречение, ни даже любви нашей не стоят те, кто нас презирает. А ведь мы такие же, нас презирают, нашу любовь не видят, потому что мы сами так относимся к тем, кого более всех и в первую очередь стоит любить, мы не стоим их любви, я не стою их любви... . Но любовь не смотрит на болезнь, она видит человека, а не его испорченную шкуру.
   Через мгновение пришла мама.
   - сынок, родной, Егорушка, миленький!
   - всё, мать, всё, я живой, не причитай раньше времени, здравствуй.
   - здравствуй, сынок. Я тебе тут пирожков принесла, но мне не разрешили тебе давать.
   - тогда могла бы не рассказывать, только раздразнился, хотя есть всё равно не хочу.
   - опять не ладно, это ты по болезни, плохо тебе, болит что?
   - голова.
   - я тебе травы целебной принесу.
   - лопуха что ль?
   - и лопуха тоже.
   - Даша только что была.
   - видела её, вот и Алёша придёт скоро, сейчас он на работе что-то налаживает, но как узнал, что ты в сознании, так сразу обещался приехать.
   - да вы что так всполошились-то, живой и ладно.
   - что ты, сынок, мы ж любим тебя, ты же у нас самый маленький.
   - мне уже вообще-то двадцать пять.
   - да для меня ты всегда ребёнком остаёшься, такой же капризный как и малышом был, - и мама слегка рассмеялась.
   - знаю, я ещё та зараза, - улыбнулся я в ответ.
   - бабушка всё говорила, вот свёкор растёт, ой свёкор, - и она ещё более повеселела.
   - мир ей.
   - царство небесное.
   Наступило молчание.
   - хорошо, мне много времени не дают, режим.
   - иди, мам, иди, я уже сам устал.
   - ну, отдыхай сынок.
   - до встречи!
   Мама улыбнулась мне, и вышла. В палате стало ещё более одиноко и грязно-белый цвет стен меня начал раздражать, в то же время усыпляя.
  
   Смирение и покаяние - главная тайна православия, то, что отличает его от всех других учений. Как понять, проникнуть в эту тайну, я не знаю, и очень боюсь, что не успею узнать. Вот священник приходит к закоренелым преступникам, в тюрьму, можно сказать, уподобляясь Христу спускается в ад, и он не судит их, нет, он видит, что он такой же грешный, такой же человек больной и заражённый грехом, как и эти, опустившиеся, законченные люди. Они чувствуют очень остро, потому что грешник всё ощущает намного острее, чем довольный собой добропорядочный гражданин общества, они чувствуют, потому что рана болит. Священник, если ещё не всё понял в своей религиозной жизни, не всё сумел собрать в свою духовную копилку, что необходимо для врачевства других, этот священник, сталкиваясь с адом тюрьмы, получает столь сильный урок, что невольно осознаёт всю падшесть человечества, его болезненность, греховность, и смирение охватывает душу, а с ним непременно и покаяние. Это покаяние живое, глубокое, возникающее от зрения того, что ад внутри, в самом сердце. Грех за грехом всплывает в памяти. То, что казалось пустяком, перед лицом ада открывается ужасающей бездной, так как становится предельно ясно, что, пренебрегши этим грехом, не искоренив его покаянием, человек выращивает в своём сердце чудовище, заполняющее сознание, беса, который доводит человека до великого преступления, смертного греха. Неразрывно с покаянием смирение, одно не может быть без другого, они как бы едины, хотя и имеют разное действие. Смирение поражает сердце, когда внутренние очи ужасаются виденному морю греха в душах людей. Мы, думая о том, что нельзя никого осуждать, даже поражаясь тому, что осуждая кого бы то ни было, мы тут же творим тот же грех, как часто сразу после этой доброй мысли, мы снова осуждаем. Потом, спохватившись, и увидев себя, будто голым перед лицом совести, вдруг понимаем, что мы бессильны, мы немощны в борьбе с грехом, и здесь-то рождается настоящая молитва, вопль грешника к Богу о помощи - "Господи помилуй, Господи помоги!". И гордость, она будто тень, чем ярче свет моих добрых дел, тем больше эта злая тень, скрытая за улыбкой и благочестием. Она неизбежно возникает, даже когда я сам с собой размышляю, и вот сейчас мыслю правильно, благочестиво, о высоких вещах, о добродетели, и тут же, в это же мгновение за мной чёрной тенью следует гордость и её дочь - тщеславие. Да перед кем же я тщеславлюсь? Не перед кем, никого нет в моей голове, а ей достаточно того, что она съедает мою душу, ей-то не важно перед кем, главное - тщеславлюсь. И даже легче, когда есть человек, хочешь сказать или сделать что-то, потом вдруг приходит благочестивая мысль - "нет, это меня повергнет в тщеславие, будет вызывающе, лучше сделаю тайно", и тщеславие, словно только и ждало, чтобы найти себе пищу, оно набрасывается на сердце, и грызёт его - "вот какой ты добродетельный и духовный", а за ней и другая дочь гордости - осуждение, она говорит - "именно духовный, не то, что эти попы и монахи, только внешне христиане, а внутри никогда и не подумают о спасении души, или как я, о борьбе со страстями". И вот человек, запутавшийся в мыслях и чувствах, наконец, поступает так, как и не надо было, делает ещё хуже, и в отчаянии уходит к себе, запирается, и злится на людей, которые его не поняли, на судьбу, и на Бога создавшего этот мир, в котором он, человек, должен страдать от страстей и самой жизни. Прострадав, устав от мыслей, он засыпает, а может, по милости божьей, падает перед Богом, и молит о прощении, и исцелении души. Так кто может осудить другого, если сам заражён тем же? Необходимо увидеть свою болезнь, чужие то мы легко видим, а в себе разобраться невозможно сложно, но Богу всё возможно. Помоги и мне Боже, помоги и мне окаянному... .
  
   Перунов день
  
   В это утро Лена собиралась в церковь, там должно было пройти собрание православного братства, и она готовила доклад. Заголосил мобильник, это была Лада.
   - привет! Ты уже слышала, Егор пришёл в себя?!
   - нет, ой, а когда?
   - вчера, мы тут собираемся его навестить, пойдёшь с нами?
   - да, конечно, во сколько и где встретимся, кто идёт?
   - в пять на остановке ЦКЗ, Истома, Слава и Серёжа с нами.
   - Серёжа? Это он...
   - нет, я сама, как узнала, всех решила собрать..., хватит тебе, он же уже прощенья просил!
   - хорошо, я спешу, мне надо в церковь, увидимся в пять.
   - ждём, пока!
   Лена бросила телефон в сумочку, собрала бумаги для доклада, и пошла к двери, когда послышался звук смс.
   "Прошу, не злись на меня, прости, я не хотел тебя обидеть, напротив, хотел больше узнать о тебе, поэтому читал твой дневник, это подло, знаю, но ведь не зла ради..."
   Сообщение было оборвано, не хватило символов. Лена прочитав, снова бросила телефон обратно, и вышла.
   В зале сидело восемь человек, ожидали ещё кого-то, Лена взяла благословение у отца Олега, и, разобравшись в бумагах, попросила внимания, чтобы начать. Все встали на молитву. Нескладный хор пропел "Царю Небесный", и после некоторого промедления, Лена начала читать доклад. Она говорила о покаянии, и о том, что покаяние должно быть засвидетельствовано делами, нашлись те, кто стал задавать вопросы, один из них звучал так: - "если грешник не может по каким-либо причинам совершить дела покаяния, например, будучи прикованным к постели, но в то же время кается от всего сердца, разве Бог не помилует его?", ответом было, конечно, что сердечного раскаяния в грехах достаточно для спасения, но всё же дела являются свидетельством раскаяния, и средством к исцелению души. "Что же с тем, кто не знает даже как изгладить свой грех, то есть, если вор, то понятно, что он должен раздавать милостыню, а если обманул, то что, говорить правду? Так её в любом случае надо говорить, не повторять греха? Так, а где же дело, дело покаяния?"
   Разговор длился долго, но безрезультатно, потому что одни говорили слишком много и заумно, другие не хотели ни слушать, ни понимать, отстаивая свою позицию.
   Ребята собрались у остановки, Лена ещё издали увидела Серёжу, но решила не показывать вида, что между ними что-то неладно. Я, перевалившись через балкон, смотрел на пустой горизонт, когда увидел своих друзей.
   - Егор! Брат!
   - привет всем! Рад вас видеть!
   Дальше пошёл разговор об обычных вещах, о которых говорят с больными в больнице. Мне было откуда-то известно, что Лена поссорилась с Серёжей, причиной тому была, с моей точки зрения, ничтожнейшая вещь в отношениях, он прочёл какие-то страницы из её личного дневника, это, безусловно, нечестный поступок, не делающий чести мужчине, но ещё не повод к тому, чтобы разрывать отношения. Вообще, мне кажется это так мелочно и пусто, даже противно, какие-то страсти, эмоции не дают людям просто жить в мире друг с другом, у одного любопытство, у другой гордость, потом, несмотря на то, что, будучи христианкой, она должна была бы его простить, она издевается над его чувствами, и мало того, вовсе не по-христиански, вместо того, чтобы принять его покаяние, надменно считает это слабостью. Но разве она не знает, чему учит её православие, как нужно прощать до семидесяти семь раз? Знает. Почему мыслит по язычески, считая покаяние перед ней этого несчастного слабостью? Где же любовь? А нет её, и христиан нет, все по-прежнему язычники, даже ещё более гордые и жестокие, чем язычники. Как это расценить? Никак. Люди знают много добрых заповедей, признают какие-то истины, но в жизни поступают так, как будто неожиданно забывают всё, или же просто не верят в то, что исповедуют языком. Сколько раз меня поражало, что люди церковные, яро защищающие православие, в личной беседе или в поступках обнаруживают совершенно нехристианское мировоззрение, и даже материалистическое, они признают заповеди Христа непригодными для реальной жизни, а всякого, кто пытается указать им, что, следуя их вере, они должны были бы надеяться на Бога более, нежели на себя, они объявят фанатиком.
  
   Оказалось, что Слава был знаком с парнем той медсестры, которую я видел, и он договорился с ней, чтобы я смог спуститься вниз. Все по очереди стали меня обнимать, это было очень приятно, я вообще люблю обниматься, это ведь проявление того чувства, что очень сильно любишь человека, что хочешь быть с ним неразлучен, и вот - меня любят мои друзья, это поддерживает дух, особенно в болезни. Когда меня обняла Лена, я ей прошептал на ухо - "родная, так хочу в рай, так хочу..., там никто ни с кем, никогда ни из-за чего не расстаётся", она бросила на меня непонимающий взгляд, но я не отвёл глаз, и она всё почувствовала, улыбнулась мне, и погладила по плечу. Мне надо было возвращаться, время вышло.
   И вижу я, что любят меня все, да много ли мне надо, просто одна искренняя улыбка, но только искренняя, ведь душа моя всё видит, всё чувствует, да лучше бы и не видеть, чёрствому легче жить.
  
   Вспомнилось мне, как однажды меня побили. Дело было так - где-то по осени у нас были зачёты в институте, я сидел на корточках в коридоре, когда ко мне подошли подвыпившие после удачной сдачи братки, один из них мне заявил:
   - я атеист, и не верю в колдовство, - и самодовольно улыбаясь, пнул меня слегка ногой.
   - это не важно веришь ты ли нет, мне всё равно, есть проблемы?
   - да, на получи!
   Он хотел меня ударить в нос кулаком, но я увернулся, и отвёл его удар в стену, тот ударился головой, и разозлился, его дружки тогда на меня накинулись, и просто запинали ногами. После этого сильно болела спина, видно почки были отбиты. И вот что было дальше. Провалявшись на полу минут пятнадцать, я встал, они уже ушли, в это время шёл урок, поэтому никого не было в коридоре. Дома я оправился через пару дней. Мне было ужасно обидно, ведь побили ни за что, и в один день в институте я пришёл во всём чёрном, кожаных штанах, и с волчьей шкурой через плечо, это было не ново, но всё равно привлекало внимание. В этот день я не ел и не пил целый день, это бросилось в глаза моим друзьям и особенно врагам. После третьей пары я ушёл в сторону леса, как раз на пути стояли и курили те, кто меня побил, они увидели, куда я пошёл, но, посмеявшись между собой, продолжили курить. Через неделю тот атеист сильно заболел, и даже лёг в больницу, тогда родились сплетни, и, в общем-то, каждый говорил по-своему, но картина была такая. Первые, близкие к языческим кругам говорили, что я в тот день постился, и чтобы отвести от себя подозрения, из-за смирения оделся как язычник, чтобы скрыть свой пост, после этого я ушёл в лес, и там молился, некоторые даже придумали какие слова я говорил - "Боже, прости мне мои грехи, никто меня не любит, потому что я грешен, и вот научил меня сей, побив меня за грехи мои...", после этого, по их мнению, христианский Бог наказал атеиста. Другие - христиане, напротив считали, что я в тот день постился для совершения чёрной магии, и ушёл в лес, где призвал духов зла, чтобы те отомстили атеисту, ведь язычник обязан мстить.
   Самое смешное, что я просто не хотел есть, и пошёл в тот день в лес просто погулять, мало того, у меня в рюкзаке были печеньки и бутылка с чаем, а оделся я так потому, что в тот день у меня была репетиция, и я после прогулки сразу пошёл в "Склеп". Как, однако, интересно складывается мышление человека, выходило, что язычники мыслили более по-христиански, а христиане наоборот знали все тонкости языческого мироощущения, даже зная, что я должен был бы сделать как язычник.
   Впрочем, может быть, это всё я сам себе выдумал, меня ведь не раз Элисия называла выдумщиком, фантазёром, оно так и есть, ведь приятно для своего тщеславия представить себе как оно могло бы быть, наши мечты редко бывают без нас, без нашего эго, наших страстей, первая из которых - гордость. Что бы мы себе ни мечтали, что бы ни придумывали, всё так или иначе связано со страстями, то мы героически кого-то спасаем, то наоборот убиваем от дикой злости, представляя себя неистовым, сильным, и побеждающим обидчиков, то разыгрываем любовную историю, в которой оказываемся или жертвой или наоборот коварным сердцеедом. И часто просто переигрываем в уме много раз как бы мы сказали, как бы сделали, размышляя то о прошлом, то о будущем, и в итоге оставаясь в бездействии и слабости в настоящем. И вот эти-то страстишки и грызут нас, они заставляют нас напридумывать трагедию там, где её нет, из-за них ссориться с теми, кого любим, эти, как нам кажется, пустяковые мысли управляют нами, мы часто понимаем, как надо действовать, но в итоге поступаем по сиюминутному движению страсти в больной душе, червивом сердце.
   И почему я так много говорю о себе, пишу о себе, из самовлюблённости конечно, но не только, как всегда зло своими ногами не ходит, дело в том, что свой внутренний мир легче описать, легче понять, ведь он постоянно во мне, и я его постоянно вижу, а что вижу, о том и рассказываю.
  
   День Матери-Земли (неделю спустя)
  
   Мои друзья христиане пригласили меня послушать лекцию о язычестве, и не то, чтобы я не знал всего сказанного в ней, но мне понравилось, что хоть что-то уже смогли православные ответить гордым своей мудростью язычникам, впрочем, одно дело знать всё это, другое принять.
  
   "Бог язычников, сущий всё во всём и над всем - следовательно, Бог проявляет себя и в природе, живых существах, мироустройстве, кое божественно, а значит, устроено самым наилучшим образом. Тут и возникает первый вопрос - зачем совершенному существу проявлять себя в жестокости, присущей природе. Жестокость эта очевидна - прежде всего, бытие боли, далее безличностное отношение природы к своим чадам, так стихия поглощает всех и добрых и злых, и праведных и грешных, при землетрясении, цунами, эпидемии, просто болезнях. Для природы мы - люди не более чем паразиты, которых она уничтожит при необходимости восстановить свой баланс. Летом нас убивает солнце, зимой мороз. В животном мире одни пожирают других с ужасающей жестокостью. Следует сказать, что любовь также присутствует в природе, но только к родне, и то не у всех, среди насекомых нет такого понятия вообще.
   Огромная пропасть между православным и языческим мировоззрением лежит в восприятии земной жизни и природы, но это относится и к восприятию духовного мира, полного духов, порой злых, но которых нужно задабривать, чтобы жить с ними в ладу. Нет различения добра и зла во всей остроте, так как зло присуще природе. Хотя, конечно, есть понятие кривды - неправильного, противного природе, но оно шатко - так животное без всякого угрызения совести крадёт, убивает, "блудит" - так как оно пытается выжить в этом жестоком мире. Чем человек лучше?
   Язычество на вершине своей философской мысли зашло в тупик, когда возник неоплатонизм, это стало учением далеким от природолюбия - напротив это попытка выйти из земных оков, тела - тюрьмы души. К подобному пришли почти все язычники на высокой стадии развития, так индийская философия давно уже проповедовала выход из колеса сансары, как спасение, Будда, наследуя эту мысль, призвал к нирване. Таким образом, природу и земную жизнь вообще они считали злом, хотя и признавая её божественность, здесь трудно проследить логику, если не знать, что Бог язычников безличен, и выше добра и зла, в общем-то, заключая в себе и то и другое. Христианство же выступило с проповедью того, что Бог есть любовь, и умер и воскрес из любви к человеку.
   Вся духовность языческих аскетов сводится к самосовершенствованию или срастворению природе, о покаянии, познании своей испорченности, слабости, речь и не идёт, хотя, конечно, смирение в какой-то мере одна из ступеней, но не основа. Вообще православие именно тем и отличается и возвышается над всеми человеческими учениями, что в нём присутствует духовная жизнь, основанная на стяжании трёх главных добродетелей - покаяния, смирения и любви, в язычестве смирение считается слабостью, но без смирения не бывает любви, а о покаянии человек гордый даже не задумается.
   Таким образом, хотя "познай самого себя" и сказано языческим оракулом, меж тем, это познание не столь глубоко психологически, и находится на уровне познания своих сил, не замечая болезненности души. Однако, есть понятие о том, что больная душа исцеляется естественным путём при слаживании с природой. И всё же в писаниях христианских аскетов видна глубина психоанализа, познания себя. Напротив, в языческих текстах всё сводится к внешнему, хотя и возвышенному - это богословие, восхищение природой, образность, истории, самое душевно-сильное во всём этом это печальные мысли, среди русского фольклора его предостаточно, если не сказать, что печаль является основным мотивом в русских песнях. Отчего же? Опять же от осознания того, что мир рождённый Богом жесток, и как-то непонятно, почему же современные язычники упорно верят (именно верят) в изначально гармоничное состояние мироздания.
   Языческий мир ожидал спасителя, отчаявшись во всех попытках самим выйти из ада предстоящего их глазам, этот ад есть обожествляемый язычниками падший мир. Небезызвестный в языческих кругах фильм "дух времени" утверждает, что христианство заимствовало практически всё из язычества, но дело в том, что христианство не стало уничтожать человеческое, оно боролось лишь с греховным, и поэтому искусство, философский аппарат, образность, были взяты в церковь и освящены, в христианском понимании воспринимаемые как свершение чаемого всеми народами богопришествия. К тому же то, что в этом фильме называется "объяснением природных явлений посредством истории о Христе" есть лишь прямое доказательство того, что сама природа, космос пророчествовали о пришествии Спасителя.
   Изначальность библейских сказаний давно известна, практически все мотивы книги Бытия есть в той или иной мере в разных языческих мифах. Мессианская идея и множество мессий также существовали до Христа, и даже после, но лишь Христос есть историческое лицо, воплотившее в себе высочайший образ Бога и человека.
   Язычество часто выставляется как жизнерадостное в отличие от якобы унылого христианства, однако, язычество скорее пытается убедить себя в благости мироздания, пытается забыться, напротив Православие трезво воспринимая мир таким, какой он есть - греховным и падшим, всё же не имеет отчаяния, ибо у него есть Спаситель, и в нём заключается постоянная радость верующего христианина, к тому же апостолом Павлом сказано - "всегда радуйтесь, за всё благодарите", просто часто забывается, что христианство это религия воскресения, спасения, а значит и радости спасшегося".
   Меня спросили после доклада, что я думаю о сказанном, но я не стал отвечать, сказав лишь - "Jedem das seine".
   Когда я вышел из здания, в котором проходила лекция, то ко мне подошёл один паренёк, которого после я никогда не видел, даже имени его не запомнил, только в памяти остались его глаза, такие умаляющие глаза, будто он чего-то просит. Он мне рассказал о том, что давно ходит в церковь, но только в последнее время стал интересоваться своей верой более глубоко, и неожиданно наткнулся на множество противоречий, у него появились неразрешимые вопросы, на которые, неожиданно, стало отвечать язычество, и сейчас он стоит на перепутье, не зная - остаться ли в православии или уйти в язычники. Это было для меня не очень приятно, я давно уже отказался от того, чтобы кого-либо наставлять или учить, но парнишку мне стало жалко, глаза его просили жалостливо.
   "Решать тебе, брат, ни мне. Могу тебе сказать только, что православие имеет в себе те глубины, которые нельзя найти ни в одном другом учении, и тому послужили определённые исторические события. Когда христианство получило право на жизнь в римском государстве, оно стало вбирать в себя всё лучшее, что было в то время, православие - квинтэссенция всей древней языческой мудрости. Греческая философия, достигшая небывалых высот, которые до сих пор являются непревзойдёнными образцами мысли, древние традиции язычников, укрепляющие род, семью, римская государственность, воплотившая идею порядка и правосудия, всё это наследовала православная Византия, величайшие умы, лучшие люди империи создавали совершеннейшую, тончайшую по мысли и чистейшую по духу религию. Отрицать превосходство Византии над всеми другими империями бессмысленно, а это значит, что тот духовный стержень, который воспитывал народ, был крепок. Если ты не можешь сейчас найти для себя ответы, это лишь значит, что необходимо время для роста, не стоит спешить, душа - не игрушка. К тому же мы, современные люди, считая себя столь умными, что можем, прочитав книгу, сразу дать о ней своё суждение, забываем, что мы далеки от тех великих умов, которые создали нашу цивилизацию, и нам необходимо время, чтобы духовно дорасти до возраста наших предшественников, и книга требует к себе большего внимания, особенно, если это та книга над которой ломали голову миллионы людей, библия, то, что в ней кажется сейчас противоречием после окажется очевидностью, если Бог даст".
   Мы разошлись, и я побрёл домой, потягивая из своей фляжки молочный коктейль, я очень люблю молоко и всё молочное.
  
   Сварогов день
  
   Неожиданная и радостная весть пришла ко мне в эту субботу - Элисия в России! Она, узнала откуда-то (думаю, это моя мама ей сообщила), что я попал под машину, и решила навестить меня, взяла отпуск, (который подзадержали), и теперь должна появиться у меня на пороге. Как мне её встретить? С одной стороны столько зла в душе, столько горечи, но с другой просто не хочется старое ворошить, никогда не знаешь заранее, как себя поведёшь, в любом случае обстоятельства изменят задуманное.
   Катя куда-то уехала, сказав, что по работе, и не будет дома несколько дней. Странно, она даже не дождалась меня из больницы, оставив лишь голосовое сообщение. Пришлось самому готовить стол для встречи дорогой гостьи.
   Всё утро я занимался изготовлением всяких вкусностей, главной из которых был торт "Наполеон", и даже не уверен, кто его больше любил Элисия или я сам, поэтому его выпечка доставляла двойное удовольствие.
   Где-то после обеда я услышал звонок в дверь, не снимая фартука, весь в муке, я открыл, но там никого не было. Не теряя надежду, и не веря, что это мне уже кажется от ожидания, я вышел за порог, и вдруг мне кто-то закрыл глаза руками. "Элисия" - сказал я.
   - Нет! Какая ещё Элисия?
   Это была Надя.
   - опаньки! Промах....
   В растерянности я не нашёл что соврать, поэтому сразу выпалил:
   - Элисия - это моя подруга из Испании, она должна сейчас приехать.
   - понятно, ...она просто подруга?
   -...нет.
   - между вами что-то было там, в Испании?
   - нет, ничего...почти.
   - договаривай.
   - зачем? Она уедет, и больше никогда не вернётся, зачем мне портить с тобой отношения?
   - так значит я тебе всё-таки дорога? Но, ведь ты должен понимать, что уже наши отношения под угрозой, если ты любишь другую, а это, я так понимаю, именно она, темноволосая твоя, то о чём может дальше идти речь?
   - не всё так просто.
   - а когда у тебя было просто?
   - и, правда..., так помоги мне в этот раз, не дави на меня, если я тебе нужен, конечно.
   - знаешь, давно уже надо было положить этому конец, но, ты прав, здесь всё очень сложно, поэтому мой тебе совет, если ты её любишь, то воспользуйся случаем, и сделай всё, чтобы она от тебя больше никуда не уехала, а обо мне не беспокойся, всё равно не могу я вечно смотреть на твои терзания, так лучше уж пусть будет так.
   Меня страшно поразили слова Нади, я не ожидал, что она вот так просто меня отпустит. На мгновение возникло чувство недовольства, мол, "так значит, ты меня сама не любишь, раз отдаёшь без боя", но сила чувства предстоящей радости встречи с Элисией и такой благоприятный исход сразу погасили все эти пустые мысли, я был счастлив!
   - спасибо, родная, ты не представляешь, как я тебе благодарен за твои слова! - я обнял её крепко-крепко, и после нескольких слов, мы распрощались.
   Всё как-то больно хорошо складывается, странно даже.
  
   Через час я услышал, что во двор заехала машина. Я глянул в окно, это было такси. Вылетев на улицу, я хотел броситься к ней, но на мгновение застыл от переполнявших меня чувств, и просто смотрел на неё, как она выходила из машины, когда же увидел её сияющее лицо, она распростерла руки для объятий, и я прижал её к себе нежно, сильно, почти плача от радости. Я закрыл глаза, чтобы вдруг не потекли слёзы, а когда открыл их, то увидел, что рядом с нами стоят два коня, Элисия одета в длинное, покрытое узорами платье, и улыбается мне, держа за обе руки, а я в плаще, кожаных штанах, и с мечём на поясе, и, как я заметил после, у Элисии также был меч.
   - Аллим акруирм, Элисия!
   - Исейхисса, Егор!
   - мы всё-таки встретились.
   - а мы и не расставались.
   - почему мы здесь?
   - не знаю пока, но Руддания никогда не зовёт попусту.
   - тогда поехали!
   Мы вскочили на коней, и понеслись к Ургутике. Ветер ласкал нас, радость не переставала расти, и скорость пьянила. Вдруг, за холмом на равнине перед нами предстало поражающее зрелище, огромная армия рудда, под бело-злато-алыми стягами, стояла напротив армии князя и радфилов с флагами из двух пересекающихся полосок - золотой вверх и серебряной вдоль.
   - что это, война? - спросила Элисия с тревогой в голосе.
   - нет, это перемирие, наконец-то..., радфилы отказались от всех притязаний на власть над рудда, теперь руддане будут жить, как жили их предки, свободными на своей земле, впрочем рудда согласились со своей стороны никогда не нападать на мирных радфилов и не пытаться захватить власть, рудда не может быть князем, да оно ему и не надо, потому что князья могут приказывать только радфилам.
   - я тоже радфилла, но я чувствую себя свободной!
   - tesentas, - повторил я с усмешкой на сэтэрийском.
   - to f'elis mil'a den `ima el'evfera? - ответила она на языке древних дивидэс.
   - nome.
   - all'a pi'os `ine t'ote, et'is ep'isis den mil'as ruddanak'a, lip'on `isas "escl'avos", `oos len se gl'ossa et'ena, den ip'arki elevfer'ia p'ufena.
   - nom'izis Eg'o den x'ero divinik'a? To mil'ao arket'a kal'a, ke, `ohi..., akk'a `amsma r'udda `ekhason!
   - что?
   - я говорю на языке рудда, потому что я вырос среди них, это ты не знаешь его..., но я тебя научу, он прост и легок!
   - правда!?
   - обязательно! И первое слово, которое ты должна знать, это - айл'има, что значит "доброе", добро, также знак согласия, итак..., едем вперёд за приключениями?
   - айлима!
   - айда да ойда!
   Мы проскакали между двух армий, и те на нас смотрели с удивлением, пока у меня не сорвалась с головы накидка, и все меня узнали.
   - Егор, Егор! - послышалось из отрядов.
   Мы с Элисией остановились среди поля, где проходили переговоры двух сторон о мире. Со стороны рудда был волхв Керру, облачённый в медвежью шкуру, и с мечом за спиной, на чёрном как ночь коне. От радфилов был послан Велибериус, сын Берикулуса, благороднейших кровей князь, восходящий своими корнями к великому завоевателю востока - Айраниду, он был в кольчуге, с плащом, украшенным символом его рода - узорами крыжовника, меч его был вложен в рифлёные ножны на поясе.
   Когда мы подъехали к ним, нас приветствовали легким поклоном, и Велибериус обратился ко мне со словами:
   - Егор, считаю за честь твоё присутствие на одном поле с нами, разреши продолжить договор о мире, и ежели всё ладно, то будь свидетелем нашего мира, и благослови его - и он вновь приложив руку к сердцу, сделал легкий поклон.
   - о мире давно пора уже договориться, мир-то будет, князья?
   Радфилы переглянулись, понимая, что я намекаю на их стремление к власти, из-за чего и происходят войны.
   - будет, Егор, я обещаю, княжеское слово, что никто из моих воинов не нарушит мира без моего приказания, а такого приказания не будет, доколе рудда держат своё слово.
   - какое же это слово, Керру?
   Седовласый волхв, с мрачным лицом, и густыми чёрными бровями, отвечал:
   - слово то о защите родины, о хранении мира с князьями, и о свободе от княжеской власти.
   - хитро ты сказал волхв, - заметил я с улыбкой, - мне ли не договариваешь?
   - мы свободный народ, музыкант, не ты нами правишь, ты сэтрианин, а не рудда, что между нами?
   - amanard'issiv ir'ikme rudda! - вспыхнул я.
   - но кровь твоя чужая.
   - не оскорбляй меня, твой народ не так меня принимает как ты, Керру, за что не любишь меня?
   - за твою гордость, ты хочешь править всеми, знаю я твою кровь, знаю, и ты знаешь... , - сказал он, вглядываясь в меня.
   - если знаешь, кто я, почему противишься?
   - мы свободный народ.
   - и такой же гордый, как и я, так вспомни, что случилось с моей кровью, моим родом, и убойся гордости против тех, кто сильнее тебя.
   - лучше смерть, чем жизнь раба.
   - разве рабы радфилы? Они служат князьям, но не как рабы, а как сыны отцам, которые их хранят от врага.
   - а враг-то кто, помнишь ли? Врагом стали домашние их, родные, гражданская война не стихает вот уже тысячу и сто кровавых лет, тебе ли не знать, она вон, - он кивнул в сторону Элисии, - она ведь с тобой роднится уж давно, а не может, ты ведь наш, радфилы не примут тебя в семью.
   - так всё-таки я ваш? Эх, волхв, ты сам сказал, так о чём же спор? Не будучи вашим я ваш, не будучи с ними я люблю их, так к чему ещё кровь лить? Кровь ли нас делит? Нет, но гордость. Не лукавь передо мной, скажи, наконец, какое слово у вас, у рудда, перед радфилами, и я закреплю ваш союз своим благословением, которое может и не нужно тебе, волхв, но треба народу.
   Волхв нахмурился пуще прежнего, но не стал более противиться:
   - будь по твоему, сэтрианин..., обещались мы, не творить своей власти, не восхищать власть княжескую, живя подобно предкам нашим, каждый свободно от каждого.
   - на том и добро и моё благословение миру между двумя народами, живущими на одной земле!
   - Свято! - воскликнуло войско радфилов.
   - Свято! - ответили рудда радостным кличем.
  
   Даждьбогов день.
  
   Войска разошлись, и утром народ собрался на праздник, который устроили на том же поле. Мы с Элисией оставили коней, и пошли к горе.
   - хочешь увидеть, что скрывает в себе эта гора?
   - да, а что это?
   - хе-хе, смотри!
   Мы подошли к плоской стене горного среза, и я достал свой бутылёк с медовухой, немного потряс, и облил камни стены. Жидкость стекла, и на свету утреннего солнца проявились знаки на непонятном языке.
   - что это?
   - это язык древнего народа, жившего ещё задолго до рудда и даже дивидэс, здесь написано - "стены нет".
   Взяв Элисию за руку, я протянул вторую руку к камню, и она прошла сквозь него, затем мы погрузились в темноту горного нутра.
   - темно то как! - воскликнула Элисия.
   - а мне нравится, ну да ладно.
   И я крикнул - "Варна!", свет зажёгся, медленной волной открывая перед нами проход, ведущий к подземному, белокаменному городу, который был виден внизу тропы.
   - я никогда не видела этого чуда, и не слышала даже, что рядом с нами есть этот город, откуда ты узнал о нём?!
   - город мёртв, в нём веками уже никто не живёт, но я люблю прогуляться по нему, любуясь красотой оставленной великими мастерами древности. О нём я узнал..., от деревьев.
   - от кого?
   - в ваших лесах ещё живут древнейшие, ну вроде как, духи, обитающие в деревьях, это не призраки, это живые существа, смертные, но они способны жить дольше всех существ на земле, пока живо дерево - их тело. Их дух движется, а тело неподвижно, поэтому они обладают великой мудростью и знаниями, отдавая всё время познанию себя и мира, и не заботясь о теле.
   - это что сказки для детей? Ты просто не хочешь мне говорить, ну пожалуйста, расскажи!
   - не веришь мне? Хорошо, сама увидишь.
   Приблизившись к городу, можно было видеть, что он не так бел, как казалось издалека, время брало своё. Стен не было, дома стояли сбитые в улицы, и всё заросло бурной растительностью, бросалось в глаза, что сверху спускаются огромные стволы корней, проходящие через гору, просачиваясь до городского грунта. Мы шли в глубь города.
   - Егор, а что случилось с жителями?
   - ничего особенного, они просто ушли, ведь этот город был крепостью, в которой прятались от врага, пришло мирное время, и никто не захотел жить под землёй, люди любят солнце.
   Мы дошли до главной площади, где стояли огромные статуи воинов, прекрасных женщин, необычных зверей и совсем непонятных вещей.
   - что это?
   - это площадь славы.
   Я подвёл Элисию к статуе одной женщины, одетой в длинное платье, напоминающее обёрнутую вокруг неё простыню, в руках у неё была роза, или что-то наподобие.
   - вглядись в её лицо.
   Элисия посмотрела, и ахнула.
   - это же я!
   - нет, это не ты, но, возможно, это твоя прародительница.
   Далее я ей показал что-то похожее на птицу, скорее всего с помощью этой штуковины древние летали, а может быть это было древнее животное, кто теперь скажет?
   - когда ты мне покажешь говорящие деревья?
   - не я их вызываю, они сами меня находят, но есть у меня предчувствие, что сегодня мы точно встретим одного из них.
   - так они же не движутся, зачем их искать, они же должны быть на своём месте.
   - они и так на своём месте..., мы не на своём.
   - не поняла.
   - я тоже, но их нельзя найти, потому что нельзя найти то место, где они стоят.
   - kond'a em'ena. - послышался тихий, низкий голос.
   - где ты друг?
   - рядом с тобой, глянь наверх.
   Над нами на беседке висел виноград, из его листьев, вырисовывалось лицо, которое улыбалось.
   - здравствуй, Егор, почтение твоей подруге!
   - будь здрав, Лиам!
   - вы голодны?
   Элисия хотела сказать, что мы только что поели, но я её опередил, дернув за рукав:
   - зело весьма.
   - тогда за мной!
   Подул легкий ветер, который не касался нас, лицо из листьев слетело на землю, и выросло человекоподобным существом. Когда Элисия пришла в себя от увиденного, я ей объяснил шёпотом, что для них оскорбление, если гость откажется от угощенья, к тому же таким образом она смогла увидеть его в полный, если можно так сказать, рост.
   Лиам привёл нас в рядом-стоящий дом, где уже стоял накрытый стол - все возможные фрукты, каши с вареньем, блинчики, и даже жареная куропатка.
   - ух ты! - воскликнула Элисия.
   - да, да, древние знали, как встречать гостей, - довольный увиденным проговорил я.
   Мы сели, и начали наш маленький пир. Я, конечно, ухаживал за Элисией, подавая ей разные экзотические вкусности, и рассказывая, что есть что. Лиам весело смотрел на нас, и что-то мурлыкал или поскрипывал себе под нос. Когда мы перебили первый голод (который появился, как только мы увидели этот стол), то Лиам попросил нас спеть какую-нибудь песню из нашего мира, недолго думая, мы с Элисией запели весёлую песню про дружбу, Лиам стал издавать звуки похожие на барабаны, и создавать ритм, и мы вместе чуть не пустились в пляс, только было трудно и петь и танцевать, поэтому я просто обнял Элисию, и закружил. Когда ритм угас, мы попросили, чтобы Лиам тоже спел какую-нибудь песню древнейших времён на их языке. Раздались звуки похожие на волынку, стук барабанов, и послышался слегка хриплый, но приятный голос, музыка была словно скачущая, а язык будто шелест листьев, хотя это и были слова, которые даже можно было разобрать:
   "Маншлефтмишан фрахсузан шмисланкакрисиф..." - пел Лиам, о чём я не знаю, но было так загадочно, так эпически полно ощущение от его песни, что слова были не нужны.
   Мы продолжали разговором, во время которого я не забывал потихоньку доедать фрукты, особенно мне нравились персики, сладчайшие, как мёд.
   - что нынче на земле?
   - мир и согласие, вчера только вот рудда помирились с княжеским народом.
   - а ты, Элисия, не рудда ведь?
   - нет, я из радфиллов.
   - Егор, ты что же не знал?
   - как не знать, знал, но все мои старания убежать от неё тщетны, мы связаны судьбой, она меня к ней привела, - я с лаской посмотрел на Элисию, - и судьба не даёт нам расстаться, а ты знаешь, против судьбы лучше не идти, она ведь добра нам желает.
   - видел много, знаю, этим ещё раз вашу человеческую гордость перед Богами преклонило, ведь вы-то всё думаете, что ваши законы выше всего, поделили друг друга на рода, ансма, и каждый горд своим, а вона как, заставило вас - с двух разных миров полюбить, и кто силён преодолеть жизнь?
   Лиам протянул к нам свои руки-листья, и обнял нас, накрыв собой.
  
   - Элисия?
   - да, Егор.
   - мы где?
   - дома, родной, дома.
   - слава Богу!
   Весна пришла. Мы с Элисией съев торт, пошли гулять, и гуляли весь день до поздней ночи, после чего всю ночь болтали обо всём на свете. Она обещала, что больше никогда не покинет меня, и останется в России, для меня не было большего счастья, чем услышать это. Спать не хотелось, я боялся заснуть, и проснувшись не найти её, поэтому я сидел возле её кровати пока сон не поборол меня, я уснул счастливым, смотря на милое мне лицо, моей Элисии.
  
   Пятые пять дней.
  
   Велесов день.
  
   В комнате было душно, когда я проснулся, и обнаружил себя лежащим в темноте и пустоте на паласе, эта пустота была следствием темноты, ничего не было видно, и казалось, что я вишу в воздухе. Подняться было трудно, слабость одолевала, тяжесть сна покрывала мозг, и что-то давило на сердце. От чего мне так грустно? Что произошло вчера? И тут я вспомнил всё... .
   "Элисия..., её нет..., и..., может быть..., и не было..., никогда". Встряхнув головой, я преодолел себя, и поднялся, чтобы открыть занавески. За окном было сыро, сумрачно, стоял туман, точно такой же туман был у меня в душе. Пытаться вспомнить ещё что-либо было бессмысленно, зачем, если её нет, всё остальное не имеет смысла.
   - Егор! - послышался до боли знакомый голос, и у меня вспыхнула надежда, что всё-таки это был не сон.
   - Егор, ты проснулся?
   В комнату вошла Элисия. И я бросился к ней, обнял, и будто не видел её тысячу лет, стал прижимать к себе как можно крепче.
   - что с тобой? Плохой сон? Что ты?
   - ты здесь, ты здесь, это не сон.
   - конечно здесь, - и она рассмеялась, сама уже обняв меня, - здесь я, здесь, не бойся.
   Утро продолжилось своим чередом. Почистив зубы, и приняв душ, я спустился вниз на завтрак, который уже приготовила Элисия.
   - какие у тебя на сегодня планы? - спросил я, садясь за стол.
   - ой, дел много, надо поехать в Мадрид.
   - куда!? В какой Мадрид?
   - да я вечером вернусь, мне по учёбе надо.
   - стой, стой, стой, ты знаешь, где находится Мадрид? ...или, подожди... - тут меня передёрнуло, я вдруг понял, где я, и если быть точным - когда я... .
   - мы в Испании?
   - claro que si, Note has vuelto loco, o que pasa?
   - да, кажется, я схожу с ума..., ладно, ладно, надо успокоиться..., у меня сегодня был очень странный сон, и я до сих пор, кажется, не проснулся.
   - какой сон? Расскажи, - Элисия тоже села за стол, и, подперев щеку рукой, внимательно стала смотреть мне в глаза, которые в это время сумасшедше бегали, в поисках ответа.
   - очень сложно рассказать всё, очень сложно..., я тебя потерял, ты ушла от меня, но потом вернулась.
   - очень правдоподобный сон, от тебя давно стоит уйти, - и она, улыбаясь, погладила меня по руке, - но не могу я, не-мо-гу.
   - значит это только дурной сон, - ответил я, и, встав, поцеловал её в щеку, и прижал её руку к своим губам.
   Немного придя в себя, я вдруг вспомнил - у меня же сегодня занятия в школе.
  
   Элисия приехала в Мадрид. Там был не только филиал её ВУЗа, где она сдавала какие-то работы, там также находился дом её родителей. В Сан-Себастьян же она приезжала только из-за того, что там были все её друзья, так как выросла она именно здесь. Когда Элисия разобралась со всеми вопросами по учёбе, она зашла к родителям.
  
   После наступления мира, в Ургутике стало совсем тихо. Редкий зверь забегал на пастбище и крал овец, и то было событием, пересказываемым на базаре. Люди развлекались тем, что устраивали праздники и отмечали свадьбы, которых весной было великое множество, так как, по преданию, брак весной бывает благословлен долголетием молодожёнов.
   Элисия пришла домой поздно, во дворе её встретила матушка, и, отругав за опоздание к ужину, отправила стирать. Раду смотрел на всё это издалека, спрятавшись во тьме. Они гуляли сегодня весь день. Получилось это случайно, Раду шёл на поле праздновать, но по пути из-за дерева вылетела Элисия, и ничего не объяснив, схватила его за руку, и они вместе побежали в сторону леса. Потом Элисия объяснила ему, что родители её оставили на поле, думая, что она приедет на соседской повозке, но она сбежала.
   Матушка подошла к стирающей Элисии, и начала разговор о Раду, эти разговоры были постоянными, но сегодня она сказала нечто новое.
   - если ты не влюблена в него, то лучше оставь его, так ты и его мучаешь и себя.
   - мы просто друзья, я уже тебе говорила.
   - да, ты может и просто, да он совсем не просто друг, я-то вижу, как он на тебя смотрит.
   - как?
   - он влюблён в тебя, это все видят, так что решай сейчас, потом будет больнее, его пожалей.
   - хорошо, мама, я подумаю.
  
   В этот день у меня произошла странная встреча со странным человеком. Это был старичок, о нём говорили, что он больной на голову, юродивый, меня же всегда привлекали такие люди, они проще меня понимают, не судят меня, видят меня. В то время как я шёл к калитке своего дома, мне навстречу по улице шёл он, народ его звал Ерёма, хотя на самом деле его звали - Роман Львович.
   - здравствуйте, Роман Львович!
   - здравствуйте!
   - как ваше здоровье?
   - плохо, плохо.
   - это по весне, витаминов не хватает.
   - да, да,...да, да.
   - а у нас вот, смотрите, новый асфальт положили.
   - хорошо, хорошо сделали, красиво.
   - да.
   - да, да, ну, надо идти, идти надо.
   - с Богом, Роман Львович!
   - да, да..., да, да.
   Он посмотрел на меня с улыбкой, добродушно так, и я ему улыбнулся в ответ. Мы понимали друг друга, и за этим нехитрым разговором, развернулась целая история, которую можем рассказать только мы, и только друг другу, нужно сойти с ума, чтобы понять то, что за разумом, в простоте, а не в мудрословии.
   В то время я работал в школе преподавателем, неплохо получал для студента, и мне нравилось этим заниматься, я думал, что так и останусь в Испании учителем. Сегодня у меня был урок истории в девятом классе, это был мой любимый класс, не только потому, что это были любознательные и интересующиеся ученики, но и потому, что среди них у меня был всегдашний оппонент. Он знал, что я православный, и учусь на философском факультете в католическом университете, сам же он был сатанистом, при чём довольно умным и сознательным. Среди богоборцев по некой антиномической логике находятся самые горячо верующие люди, можно ли сказать, что сатанист, который не просто поддался новомодному движению, а сам дошёл до богоборчества, можно ли сказать, что он не верит в Бога? Пожалуй, нет, иначе с кем он борется? Эти люди верят в бытие божие, но они ненавидят Бога, каждый по своей причине, ненавидят, при чём более чем кого-либо можно ненавидеть, а значит, мне так думается, если таковые познают благость божью, то полюбят Его так же сильно, как ранее ненавидели, и в этом тайна. Мой ученик ненавидел Бога по той причине, что Он и есть причина всего, а, следовательно, и несправедливости мироустройства. Он мне постоянно задавал один и тот же вопрос, хотя и с разных углов рассмотрения - если ваш христианский бог так велик, и так всемогущ, то зачем ему понадобилось проверять людей на прочность, если люди могли совершенствоваться до грехопадения, и приближаться к богоподобию, при этом это богоуподобление не было связано с плодом познания добра и зла, то почему он не мог вовсе оставить людей без этой проверки верности? Вы скажете, что этот проклятый плод и был создан для соблюдения заповеди о невкушении его, и чрез то совершенствование людей, но тогда выходит, что без этого зла не могло бы быть и совершенства? Так зло рождает добро?
   При этом этот думающий подросток (что редкость в наше время), был учтив и вёл себя подчас намного вежливее, и сдержаннее, чем те православные ревнители, которые собирались у нас на приходском совете.
   Итак, я пришёл на урок, и стал им рассказывать о древних цивилизациях востока.
  
   В ту стародавнюю эпоху, когда рудда ещё были единым народом, а дивидэс, были пришельцами на их земле, уже рождались россказни о страшном обличье руддан, которые сеяли сыны Амана. Их представляли страшными, уродливыми тварями, будто их человеческий образ изменился в безобразие самого ужасного животного, только издали напоминавшего человека. Также дивидэс говорили своим детям о злобе и жестокости руддан, их дикости, о том, что они грязные и необузданные подобно груздакун. Герои дивидэс, напротив изображались полубогами, способными видеть дальше сокола, слышать подобно кошке, и чуять не хуже псов. В это время восстал среди южных руддан великий сын своей земли - Урук-хай, чьё имя было позже оклеветано дивидэс, и очернено именем груздакун, к чьему роду он, якобы, принадлежал. И стал он собирать рудда на битву против князей северных, бравших в рабство свободных руддан, и разбил не одно войско дивидэс. И было тако, шли отряды дивидэс по весеннему шляху, и накрывала их тьма огненная, туча грозовая, и вот, среди всполохов перуниц небесных, вдруг видели они посеред дороги своей, стоит, омываемый бурей дождевой, муж великий, взглядом грозен, ростом велик подобно дубу могучему, руки его как стволы дуба того, ноги его как столпы в землю вросшие, имя же мужу сему - Урук-хай, сын силы и славы рудданской. И взмахнёт он мечом своим, и поднимет сынов свободы, земли рудда, и восстанут они на поработителей злых, те же гордые силой своей, встанут в защиту с щитами и копьями, но не стоять им противу силы правой, и пали один за другим гордые сыны Амана, и падение их было со срамом и бесчестием, ибо не было у них правды.
   Перунов день.
  
   Вчера Элисия вернулась за полночь, и я встретил её остывшим ужином, она могла бы позвонить, если бы я пользовался телефоном, но не люблю я эти штуковины, от них только беда одна из-за недопонимания. Ну, ничего, ужин быстро подогрели, и она мне рассказала, что и как было в Мадриде.
   - ой, ты бы знал, как меня мама замучила разговорами о тебе.
   - что говорит-то, вряд ли хорошее что.?
   - говорит, что раз ты не влюблена в него, то не надо его и мучить, лучше сразу расстанься с ним, а то потом ему же тяжелее будет.
   - а ты что думаешь?
   - да ничего не думаю, сказала ей в который раз, что мы просто друзья, очень близкие, но друзья.
   - знаешь, меня тоже всё время спрашивают, особенно ребята, мол, когда свадьба, я уже и не говорю ничего, им не понять всё равно, для них не бывает такого, чтобы жить в одном доме с девушкой, и при этом оставаться в отношениях дружеских, подобно брату и сестре.
   - ты что намекаешь мне на то, что это ненормально, и стоит нам разъехаться?
   - по-моему мы уже с тобой обсуждали этот вопрос, мне всё равно, что обо мне говорят, не всё равно только, что говорят о тебе, но раз ты согласна жить так, то проблемы нет.
   - скажи мне, Егор, только честно, ты никогда не думал обо мне просто, как о девушке, а не как о своём философском "Эйдосе"?
   - кто поверит, только ты, наверное, и то потому, что меня знаешь лучше всех, и понимаешь глубже всех, но нет, я никогда не позволял себе мысли о тебе ниже священного виденья тебя, как моей души, воплощенной в женском обличье.
   - странно, но я тебе не могу не верить.
   - а я не могу тебе лгать.
  
   Мы забыли о сильных чувствах, неспособны на подвиг, стремимся к комфорту, оправдываем свою слабость разными благозвучными словами, так вместо того, чтобы презирать извращенцев, развратников, доносчиков, пьяниц и наркоманов, мы находим такие слова как - понимание, особое мнение, немощь, вместо того, чтобы своим презрением не подавать повода этим отбросам общества оправдывать свой порок. Мы не имеем врагов, и считаем это добродетелью, якобы жить в мире со всеми это признак доброты сердца и широты взгляда, но врагов нет только у того, кому не за что бороться, и кто просто слаб и труслив. Враг появляется, как только мы занимаем позицию, сразу появляется тот, кто против. Если бы мы встали на позицию - мы против извращенцев, то у нас появились бы враги, извращенцы и им потакающие. Если мы имеем убеждения, то у нас опять же есть идеологические враги, и тут нужна сила и вера в то, за что мы боремся, чтобы не пойти на компромисс со злом, на сделку с совестью, что и проповедуется сейчас повсеместно под видом миролюбия и открытости. Нет сильных чувств, мы боимся геройства, боимся выйти за рамки обыденности, нам есть что терять, но разве нашим предкам, шедшим на войну, нечего было терять? Нет веры в вечную, высокую и трагически насыщенную сильнейшим чувством любовь, никто не может даже представить, что можно полюбить один раз и навсегда, никто и не хочет этого, разве можно найти такого человека для нас, которого можно было бы полюбить так, чтобы и умереть за него, и ждать его всю эту жизнь, и не требовать от него ничего, даже взаимной любви? Нам комфортнее жить средними движениями души, не говорю духа. Жить только для себя, для своего удовольствия, и любовь для нас лишь способ насладиться сладкими переживаниями..., не говорю высокими чувствами. Нет героя, нет любви, нет веры. Всё усреднено, упрощено. Нет врага, но нет и друга. Что говорить о любви, когда нельзя найти и дружбы? Нынче друг - это тот, с кем можно повеселиться, посмеяться вместе, выпить, погулять, возможно, это тот, кому можно вылить помои своей души, залить ему уши, нет, не слушать его, лишь говорить, говорить, слышать только себя, и ради себя. Но чуть случится, что мой названный друг попадёт в беду, и я исчезаю, нахожу тысячи отговорок, избегаю его, оправдываясь, что, мол, у меня самого куча проблем, и дружба дружбой - а деньги врозь. Или же наобещаю ему всё что угодно, но не сделаю ничего, а если и сделаю, то буду считать, что оказал ему столь великую услугу, что теперь он мне по гроб жизни должен, и, конечно, дружбе конец, я не хочу более участвовать в его череде неудач, вот когда он поднимется на ноги, тогда мы снова сможем говорить по душам на высокие темы, и наслаждаться чувством искренней дружбы, но пока не могу, и не хочу.
  
   Сумерки. Раду пробирался сквозь бурьян к дому Элисии, когда перед ним появился из ниоткуда оборотень в волчьем обличье.
   - кто ты? - воскликнул Раду, по привычке схватившись за меч.
   Послышался рык, и внимательные глаза оборотня, взглянули в самое сердце воина.
   - Истома? - он приложил руку к сердцу, тем самым поприветствовав друга.
   - да, это я, - сказал уже человеческим голосом, оборотившийся в человека Истома.
   - куда путь держишь, друг?
   - всё туда же, уже который день хожу, не могу добраться.
   - что же так?
   - не пускают силы, Доббу на страже... .
   - ты бы смирился, и попросил бы Егора, он проведёт.
   - нет, это моё дело, мне его и вершить треба.
   - знаю, что без цветка особого, Доббу никого не пускают на гору.
   - нет такого цветка, я не верю в эти сказки.
   - но ты же до сих пор не прошёл, значит, какая-то тайна в этом есть.
   - не важно.
   - Дело твоё.
   - бывай!
   - и тебе мир... .
   Луна осветила лицо Истомы, и Раду увидел, что в его глазах мелькнул огонь Илле. Волколак скрылся.
   Дом Элисии исчез, и Раду оказался на вершине Айхаша. Перед ним открылся весь мир, видны были мельчайшие детали, настолько прозрачный был горный воздух. Он увидел Элисию и рядом с ней Эйсара... . Вдруг огонь вырвался из середины горы, и Раду пригнулся от испуга. Наступило молчание природы, и Раду почувствовал, как ревность поднимается огненной лавой в его сердце. Мысли в его голове не было, только ярость. Небо изменило свой цвет, и воздух почернел, весь мир погрузился в грязный, мрачный свет преисподней. Раду увидел, как снизу к нему на вершину поднимается волк, это был Истома.
   - ты уже здесь?
   Волк перекувыркнулся через льдину, и стал человеком.
   - ты, я смотрю, тоже?! Зачем мне путь перегородил своей тьмой?
   - а тебе-то что?
   - понятно, мир тебе не люб.
   - а чего тут радоваться, зачем за жизнь-то люди так цепляются? Не всё ли тебе равно тьма или свет?
   - мне всё равно, да вот ему нет, - и Истома указал на поднимающегося с другой стороны Егора.
   - Егор?
   - Раду, Истома, моё почтение, - и Егор приложил руку к сердцу по руддийскому обычаю, - вот мы и собрались... .
   - ты нас собрал? - присев на камень, спросил Истома.
   - если бы я вас смог сам собрать, то меня бы уже не было, - загадочно ответил Егор.
   - тогда как мы оказались здесь?
   - по воле судьбы..., какая беда в тебе, Раду?
   - а то не знаешь!
   - знаю, да ты сам должен назвать, сам сказать. Слово сказанное душу облегчает.
   - что ж..., не вижу я причин к бытию, нет в этом бытии ни любви, ни чистоты, ни верности.
   - высоко летишь, да не о том толкуешь, ревность тебя съедает, а ты мудрословием закрываешься.
   - ревность лишь разбудила во мне то задавленное неудовлетворение бытием, которое давно во мне живёт.
   - Что ж, смотри..., - и Егор указал вдаль.
   Там вдалеке Раду разглядел дом, была ночь, и в доме горели огни свечей, раздавался детский крик. Присмотревшись, можно было видеть мальчика лет семи, он сидел один задумавшись у пустого стола. Неожиданно он заплакал, и, смотря то в одну сторону, то в другую, как бы искал ответа, или же боялся, что его слёзы заметят, и оглядывался посмотреть, нет ли кого рядом, но никого и не было. Из соседней комнаты выбежал его брат, задорно улыбаясь, запыхавшийся в игре с сёстрами, он не мог понять, что с его братом, почему у него слёзы. Не долго думая, он побежал с криком - "мама, мама, а Радка ревёт!". Пришла мать:
   - что с тобой, сынок? Ты поранился?
   Собравшись, малец отвечал:
   - мне подумалось, а ведь вы все умрёте, и я умру, как умерли мои дедушка и бабушка, зачем?
   Раду очнулся от виденного, когда Егор хлопнул его по плечу.
   - ну что, видишь, как дети ценят жизнь, его вопрос не зачем мы живём, а зачем мы умираем, а ты говоришь "небытие".
   - это ничего не доказывает.
   - конечно, тебе с таким мраком, который ты навёл на наш мир, трудно рассмотреть, что детский взгляд на жизнь открывает всю его красоту, твой же, взрослого дитяти, поражён твоими же ударами по душевным очам.
   - что мне делать?
   - просто живи.
   День Матери-Земли.
  
   И я и Элисия сегодня оказались дома раньше обычного, был последний рабочий день.
   - что делать будем? - спросил я, разуваясь в прихожей.
   - не знаю, может, пойдём погулять в лес?
   - ладно, только сейчас надо поесть.
   - ой, а давай, сделаем пикник, возьмём с собой креветок, рыбы жареной, я сегодня с утра приготовила, и сладостей, найдём какое-нибудь место поживописнее, и встретим закат!
   - обычно встречают восход, - я улыбнулся, - но у нас ведь всё по-другому, не как у всех.
   - хорошо, я сейчас соберусь.
   Элисия начала что-то делать на кухне, а я стал искать на чём бы нам посидеть, нашёл старое одеяло, заодно ещё рюкзак.
   - я готов, что у тебя?
   - ага, тоже!
   Мы сложили всё в рюкзак, и пошли за дом к тропе. Дело в том, что наш домик находился на пригорке, рядом с лесом, и мы с Элисией часто ходили гулять по выходным, вот и сейчас мы шли тропой. Элисия была очень весёлая, и постоянно восклицала - "ой, мне так нравится то, мне так нравится это!", показывая то на озеро, то на грибы, то на огромный дуб, возвышающийся среди леса, ей нравилось всё. Я же был очень спокойным, не грустным, нет, может быть уставшим, но главное мне было хорошо, этим и отличается апатия от бесстрастия, оттенок бытия иной, светлый. Мы взошли на пригорок, и за ним увидели обрыв, с которого открывался вид на горную цепь, покрытую мелкими облаками.
   - вот здесь! - сказал я, снимая рюкзак.
   - какая красота! Мне так нравятся эти горы!
   - да тебе всё нравится, - со смешком заметил я.
   - нет, не всё!
   - и что же тебе не нравится? - продолжил я, вытаскивая одеяло.
   - мне, мне..., я не знаю!
   - понятно, просто ты не хочешь со мной согласиться, - и я достал банку огурцов, которую взял для себя под водку.
   - кстати, а ведь мы с тобой никогда не спорили, может, поспорим о чём-нибудь?
   Наконец разложив всё на одеяле, я достал свою жалейку, и присев, сказал:
   - о чём нам с тобой спорить, мы одно, левая рука не может спорить с правой, мы смотрим в одну сторону, видишь ту вон гору, - и я показал рукой на открывающуюся из облаков вершину, - мы там.
   Элисия села рядом со мной, и я заиграл древнюю мелодию гор, вольную, сильную, и в то же время нежную и тихую.
  
   Таинственное пение Эльдаровразносилось среди вершин деревьев старого леса. Раду был в полузабытьи, и шёл, глядя то ли в себя, то ли просто уставившись без всякой мысли в землю. Вскоре перед ним явилось тихое озеро, сверкавшее загадочными отблесками, в это время в лесу был мягкий, вечерний свет, и казалось вот-вот выйдет луна. Раду остановился, и посмотрел на гладь озера, подобную зеркалу. Он сел на берегу, и стал вглядываться, пытаясь увидеть дно. Сказочное пение усилилось, наполняя соком звучания душу печального Раду. И вот из глубины поднялся некий образ, это был девичий лик, тёмные волосы создавали тени дна, белую кожу блики уже взошедшей луны. Образ всё поднимался из глубины, но Раду был совершенно спокоен, он просто созерцал. Вслед за тихо улыбающимся ликом явилась и вся дева, и медленно поднялась из шепчущего заклинания озера, вода образовала плотность её образа, и она подобно облаку, еле касаясь водной глади, пошла к Раду.
   "Ты и я одно" - пронеслось в воздухе.
   Раду вскочил, и закричал - "ложь! Всё ложь! Нет любви, нет добра, и бог не любовь, он нас проклял, проклял!"
   Образ рассыпался на капли тумана, словно крик был ветром коснувшимся его. Полил дождь.
  
   Всё мне опротивело, всё в этом мире, что было для меня свято, стало лишь туманом прошлого, рассыпающимся от злобы рождённой огнём ревности по моей святыне. И ревность эта не банальное собственничество..., я не люблю философов, они много говорят пустого, оторванного от жизни, за идеалами не видят реальности, но всё-таки есть в этом движении мысли своя доля правды, и вот философ, доказавший своей смертью, что философия - искусство умирать, Флоренский, он пишет о ревности:
   "...видеть в подозрительности, мелочном самолюбии, недоверии, недоброжелательстве, злобе, ненависти с завистью и т.п. сущность ревности - столь же неправильно, как в недавании свободы, лицеприятии, несправедливости, и т.п. полагать суть любви, или в холодности, черствости сердца, жестокости и жестокости его усматривать суть справедливости". И далее:
   "Что же такое ревность? Она - один из моментов любви, фон любви, первичная тема, в которой возсиявает луч любви. Любовь есть свободное избрание: из МНОГИХ личностей, Я, актом внутреннего самоопределения избирает ОДНУ и к ней, - одной из многих -, устанавливает отношение, как к единственной, душевно прилепляется к ней. Её, - обыкновенную - , Я хочет рассматривать как необыкновенную".
   Как хочется надеть на сердце железную броню, чтоб оно не видело, и не слышало, чтоб не чувствовало ничего того, что приходит извне. Забыть, про всё забыть, исчезнуть, скрыться от этого мира, убежать... . Это слабость. Но кто в праве судить меня, тот просто обманывает себя, притворяясь, что мир прекрасен, цепляясь за призраки этого мира, теряясь в его пустотах.
   К Раду подошёл Истома, сел рядом с ним у озера, и как бы вторя его мыслям, продолжил:
   Порой люди благочестивы от лени, и ещё более от страха, но страха не перед Богом, а перед людьми. Так хулиган считает подвигом, и мужским поступком, смелостью - ограбить, своровать, побить кого-нибудь, и ведь действительно, на подобные поступки нужна смелость и решимость. И вот, когда у благочестивого нет возможности безопасно для себя совершить злодейство, он благочестив, и даже искренне благочестив, но когда ему в руки достаётся власть, он словно изменяется, и тут-то ему боятся нечего, и показать свою власть никогда не лень, и он творит гадость за гадостью, при чём часто столь мелочно, низко, ведь он привык прятаться за елейным личиком, и там он потерял, если вообще имел, широту души, размах, поэтому всё сводится к движению мыши в своей норе, где она королева. Где же теперь святыня? Я иду на Гору, чтобы найти её.
  
   Закат покрыл горы необычной радугой красок, всё представилось некой мозаикой, я сидел лицом к Элисии, и говорил ей нежно:
   Твоя ясная головушка мне мила, - я поцеловал Элисию в лоб, - твои глаза умные, меня столь понимающие, - и я нежно прижал её голову к своей, - твои маленькие, милые ушки, - я поцеловал её в мочки ушей, - твой носик ненаглядный, - я потёрся об её нос своим, и она улыбнулась, - и щёчки твои люблю, эти восхитительные ямочки на них, когда ты улыбаешься, - я поцеловал её в обе щеки, - ручки твои, каждый пальчик целую и люблю, твои как персик сладкие, мёдом влекущие губки, полные сока, - я дотронулся до её губ, и после приложил свою ладонь к своим губам, - ты моё восхищение, ты моя радость, святыня моя.
   Мы просидели до темна, и после выбирались с фонариком, придя домой вместе помолились, и, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по комнатам спать.
  
   Бывает иногда, когда умываешься перед зеркалом, то, посмотрев в него, ожидаешь увидеть нечто страшное, но почему же страшное? Зеркало - путь в мир обратный, иной, а там неизвестность, человек боится неизвестного, ему нужны твёрдые опоры для сознанья, из-за чего и возникает традиция, обычай. Человек строит себе мир, установив некоторые опоры, так нельзя построить дом, если не определить, что дом будет состоять из кирпичей. Таким образом, человек всё в мире пытается понять и, сделав вещь определённой по своему человеческому закону, он чувствует себя спокойным, когда же возникает нечто, что не укладывается в эти законы разума, он боится. Ребёнок не имеет ещё привычки всё систематизировать, он воспринимает мир таким, каким он его видит, и поэтому, посмотрев в зеркало, он видит не ужас, а чудо, он увидит себя в красивом, сказочном саду, сам он будет героем, и весь тот зазеркальный мир для ребёнка окажется путешествием в мир мечты.
   Когда всё хорошо не помнишь ничего, об этом говорил наш современник - Евгений Гришковец, - но плохое в нашей жизни мы помним ну очень хорошо, до мельчайших деталей. И он замечает, что, чем дальше в детство, тем меньше помнишь, а что было в утробе материнской вовсе не отпечаталось в памяти, значит там было совсем уж хорошо. Зато так чётко помнится как меня били, обижали, предавали, как я терял близких... .
   Приснилось мне. Дитё стоит у огромного водопада, и ему почему-то нужно взойти наверх. Он сначала восхищается красоте падающей воды, её величию, играется в брызгах, и ловит радугу. После же ему становится всё интереснее - что же там наверху, откуда такая огромная сила и красота, где её источник? И он понимает, что нужны ступени наверх. Тогда он создаёт их из самой воды, он прыгает по струям, всё выше и выше, и чем выше он поднимается, тем старше становится, а ступени всё более уплотняются, и, наконец, превращаются в камень. Когда он добирается до вершины, то обнаруживает, что он старик, водопад исчез, а то, по чему он шёл, оказалось длинной лестницей в сером, бетонном здании. И он более не помнит водопад, зато очень хорошо помнит тяжесть пути по этой лестнице, помнит каждую ступеньку, каждое падение на ней, и всё было серо в жизни, и память противна, всякое воспоминание навевает тоску. Так может быть за этой тоской памяти, скрывается тоска по детству, по той красоте и силе водопада Бытия. Может быть.
  
   Сварогов день.
  
   Время после полудня. Наш дом.
   - мама звонила, - сказала Элисия с потухшим видом.
   - что говорит? - спросил я, собираясь в храм.
   - снова просит меня переехать от тебя..., бросить... .
   Я перестал суетиться, выдохнул, посмотрел на Элисию, - а ты?
   - я не хочу, но понимаешь, ведь она права, ведь ты будешь мучаться, когда мы расстанемся.
   Подойдя к ней, я обнял и прижал её к себе.
   - пойми, родная, если ты сейчас выберешь путь без меня, то тебе это не принесёт счастья, я это уже видел, всё это видел.
   - ты говоришь столь уверенно, почему?
   - потому что я пережил уже расставание с тобой, не в этом времени, не в этой колее времени, в той, когда ты меня бросила, и я видел, что стало с тобой, и...что со мной.
   - что с тобой стало?
   - я не хочу говорить, это не важно, главное, что без меня тебе не станет легче.
   - что же будет?
   - ты уверена, что хочешь знать будущее? Оно обременительно, и тяжело для сердца.
   - говори раз начал.
   - ты через год-два выйдешь замуж, сначала будучи влюблена, но впрочем это лишь мираж, просто твоим родителям понравится этот жених, и ты вновь поступишь не по своей воле, как и в случае, когда бросишь меня, это станет цепью, которая приведёт в дальнейшем к большой ссоре с родителями, у вас долгое время не будет детей, он станет священником, но это приведёт к нищете, так как приход ваш будет беден, и храм будет стоять в воде, дальше я не видел.
   - а до этого, до замужества?
   - однажды ты приедешь ко мне в Россию, но не застанешь меня.
   - что значит не застану?
   - если я тебе всё расскажу, то ты просто решишь, что я давлю на тебя, и придумываю небылицы, лишь бы ты осталась со мной, пусть всё идёт своим чередом, людям не стоит знать других путей времени.
   - хорошо, я назло судьбе останусь с тобой, ты прав, зачем раньше времени мучаться, ведь всё равно ты будешь меня видеть каждый день, а это ужасно - видеть любимого человека, и не иметь возможности его обнять.
   Элисия улыбнулась, и прижалась ко мне.
   - я с тобой.
   - вот и ладушки, хорошая моя.
   Я поцеловал её щёчки и, погладил её волнистые волосы. Мы взяли с собой кое-что, и пошли в храм.
  
   Лиам нашёл Раду обхватившего свою голову, и понурившегося. Озеро более не сверкало и шёл дождь, от которого Лиам весь наполнился живительным соком зелени. Чтобы не испугать отчаявшегося, он усыпил его запахом дурман-травы, и отнёс к Элисии, которая гуляла по лесу. Она любила гулять одна, и даже бегать по лесу. Раду очнулся и увидел Элисию.
   - проснулся? Ты как сюда попал?
   Раду ещё плохо соображал, и не мог понять вопроса, оглядевшись, и поняв, что он в безопасности, он попросил воды, его душила жажда после дурмана.
   - у тебя же фляжка на поясе, - со смешком заметила Элисия.
   - где?
   Она присела к нему, и достав флягу, подала Раду. Тот стал жадно пить. Напившись, он вдруг возмутился:
   - стой, ты же теперь с Эйсаром!
   - что ты такое говоришь, он мне не больше друг, чем ты, ну ты больше конечно, - она улыбнулась.
   - не надо мне врать, я видел вас.
   - что ты видел?
   - а ничего... .
   - нет, говори, я не обижусь.
   - вы стояли в саду и обнимались.
   Элисия рассмеялась.
   - да что ты, - она ещё пуще залилась смехом, - он просто учил меня некоторым танцам рудда и всё!
   - хорошо, хорошо, но...подожди, а почему у меня эта фляжка?
   - не знаю, ты её всё время с собой носишь.
   - это не я ношу, а Егор!
   - кто?
   Раду с удивлением посмотрел на Элисию.
   - Егор...
   - какое-то странное имя, или что это - вещь какая-то?
   Вдруг Раду вспомнил как он был на Айхаше, и видел Егора и Истому.
   - а Истому помнишь?
   - кого? Одно имя страннее другого, - воскликнула Элисия.
   - кто я?
   - ты что, с ума сошёл? Или головушкой стукнулся?
   - нет, просто ответь, кто я?
   - ты Раду, рудданин, живёшь в лесной общине воинов Илле.
   - Илле, Илле, по что ты меня оставил? - вздохнул Раду, и попытался встать, но не смог, действие дурмана было ещё сильно.
   - отдыхай, сиди, я с тобой побуду.
   - да благословит тебя твой Бог, Элисия.
   - мне приятно с тобой побыть, ничего такого.
   - давно тебе хотел сказать..., ты можешь, конечно, обидеться, но послушай меня..., чем ты так гордишься, что в вашем роду такого, что делает вас выше нас - руддан? Почему ты себя ведёшь так, словно снисходишь ко мне, разве ты не знаешь, что многие из рудда потомки самого Илле, одного из творцов мира, почему ставишь себя так высоко над нами?
   - да о чём ты говоришь? Я не пойму тебя, то ты меня восхваляешь, то говоришь, что я гордая.
   - гордость присуща великим. Ты мой свет, и вот я снова вижу, что ты свет и есть, ты не возмущаешься, но пытаешься меня понять, хотя я и безумствую, и говорю тебе жестоким словом, незаслуженным тобой..., как ты до сих пор терпишь мою истерику, я же болен, зол, невыносим, ты или богиня или тебя нет, а ты всего лишь мой сон, мечта... .
   - нет, ну ты снова, ...я обычная, и очень плохая, разве ты не видишь, ты же сам сказал, что я гордая!
   - в том-то и дело, что ты и должна была сказать, что ты не богиня, иначе ты бы ей не была.
   - ладно, с тобой бесполезно спорить, давай лучше поедим, смотри виноград!
   Она принесла Раду несколько гроздей. И они стали есть, уже просто весело болтая..., и вот именно эту счастливую болтовню невозможно вспомнить, невозможно толково описать, потому что если даже записать все те слова, которые они тогда говорили, то будет скучно читать, потому что нет того внутреннего сока, чувства, которое восполняет пустоту слов, а это чувство нельзя передать никак кроме как от сердца к сердцу. Так почему же так легко вспомнить и легко описать отчаяние и грусть?
   Истома поднимался всё выше, в его душе копилось зло, и вулкан начинал двигаться, собрались тучи, и раздался гром. Впереди стояли Доббу - огромные человекоподобные исполины, с мечами из режущего света. Раздался голос одного из них:
   - стой, странник, ты не войдёшь, никто не может с таким злом войти в Храм.
   Молния сверкнула, и Истома оказался среди зимнего севера у разрушенной крепости, это были развалины Дэз-Гри Тахдоб.
  
   В храме ещё почти никого не было, мы пришли загодя, чтобы приготовить службу на клиросе. Элисия искала ноты, я же пытался разобраться что и когда читать, никогда не любил это, но Элисия попросила.
   Пришёл батюшка, и мы начали всенощную. Храм постепенно наполнился к полиелею, и на помазание уже был переполнен, на клиросе оказалось даже слишком много певчих, и я по привычке, ушёл вниз, а потом вовсе вышел на улицу подышать воздухом, в храме было душно. Ко мне подошёл наш приходской староста, и начал разговор издалека:
   - слышал я, ты учишься в католическом университете? На кого?
   - на философа, - сухо ответил я, не любя разговаривать с приставучими.
   - и как, нравится?
   - нет, пустословие одно.
   - а зачем пошёл учиться туда?
   - думал найти истину.
   - и что же?
   - не нашёл, только ещё больше запутался.
   - а в России в храм ходил?
   - да, даже воскресную школу закончил, при чём два раза.
   - интересно..., а я вот слышал, что у тебя сомнения в православии... .
   - а у вас их не бывает?
   - у меня? Нет, никогда.
   - что ж, повезло, благодарите за то Бога.
   - я с детства крещён, и при храме всегда был, что ж тут сомневаться.
   - у меня не всё так просто оказалось по жизни, родители были неверующие, в храм бабушка привела, но сама она верила по народному, и меня тому учила, а когда я чуть повзрослел, то стал увлекаться философией и востоком, занимался йогой и боевыми искусствами, вокруг же была одна сплошная изотерика, под влиянием всего этого я образовался как личность, и теперь уж такой какой есть, вольнодумец и для вас, верно, еретик.
   - ты вообще православный?
   - православный? Нет, но хотел бы им быть... .
  
   Даждьбогов день.
  
   Утром мы пошли на литургию. Как всегда пришли к ещё закрытым дверям храма. И пока было время, я предложил Элисии прогуляться по церковному кладбищу.
   - ты знаешь, что я пишу книгу, и вот у меня возникла такая мысль - Всё, что описывает автор, обычно является отражением его жизни, но вот магия слова - когда он описывает свою, именно свою смерть, то он умирает и в жизни, не обязательно, так как описано, но умирает. Очевидно, переживание смерти настраивает человека на некую фатальность.
   - Господи! Ты что, Егор! Прошу тебя никогда не пиши ничего такого, и не думай даже!
   - ты мой ангел!
   Я обнял её, и поцеловал в макушку.
   - мне кажется это суеверие, хотя интересно, что многие актёры, ложившиеся в гроб на съёмках, после претерпевали множество несчастий, и умирали, так же было и с теми, кто играл Христа или супермена.
   - всё, хватит об этом, просто пообещай мне, что ты не будешь этого делать!
   - обещать не могу, но постараюсь, - ответил я с лукавой улыбкой, - знаешь, а ведь смерть - это бас бытия, она создаёт законченность мелодии жизни, заметь, что без смерти и даже просто грусти любое слово, любая песня, любое учение пусто, недокончено, как бы одна только внешность без души.
   - как всё это депрессивно.
   - ничуть, напротив, тот, кто не пытается спрятаться за постоянным принуждением своих чувств к смеху и радости, а смотрит в лицо действительности, жизнь того приобретает полноту красок бытия, завершённость.
   - всё равно грустно.
   - конечно, лучше было бы без грусти вовсе, но зачем-то Бог попустил ей быть, люди ведь принимали христианство именно из-за того, что в нём была эта полнота, Бог умер за нас, умер, и мученики с радостью шли на смерть, без смерти не могло быть полноценной жизни.
   - нет, здесь ты не прав, христианство дарит радость и даже в апокалипсисе сказано, что смерти больше не будет, это самая главная победа Христа, хотя, может быть, ты всё-таки прав, ведь Он сначала умер.
   - не только в христианстве это подчёркивается, также в светской психологии есть понятие подсознательного, где как раз-то скрывается всё самое мрачное, самое тёмное в человеческом существе, но именно из него рождается личность, именно подсознание основа для сознания, без него человек был бы просто компьютером.
   - скоро на службу..., а давай отсюда до храма дойдём пятясь назад!
   - давай!
   Мы взялись за руки и стали пятиться. Было такое ощущение, что вот-вот должен быть уже поворот, но его всё не было, словно дорога стала длиннее.
   - помнишь, что так в сказках Иванушка входил в заколдованный лес за смертью Кощея?
   - конечно, - ответила Элисия, - и схватила меня покрепче.
   - что-то, кажется, мы тоже куда-то зашли, ведь уже должна была появиться дорожка к храму.
   Тут дорожка появилась, и мы весело зашагали по ней.
  
   В тишине родилась молитва, и мы молились о мире, о покое в этом мире, мы вместе с Элисией просили единого Бога о помощи на наших кривых стезях, да сделает он их прямыми, мы молились всем сердцем, не устами только, и молитва к Единому творила нас одним целым. Печаль о скором расставании с моей Элисией, и радость веры в Того, Кто благословил меня быть с ней, несмотря на невозможность этого, несмотря на то, что это стало просто чудом, волшебной сказкой, всё это горело в моём сердце песней к Нему, воплем к Нему, зовом к Нему всё в руках судеб своих недоведомых содержащему. Элисия - мой рай.... Свет небес в моей тьме. Кто может постигнуть то чувство, нет даже не чувство, а со-бытие в единой непостижимой сущности, в коей я - мрак, а она мой вечный свет. Пусть умолкнут злые насмешники не видящие сути, а смотрящие только на формы вещей, пусть они растают перед огнём истинной любви, не знающей ни расстояний, ни времени, ни изменений. Пусть даже буду я мёртвой силой на другом конце вселенной в бездонной мгле чёрной дыры, стягивающей меня и всё сущее в своё ненасытное, адское чрево, и пусть она, моя священная Элисия будет в раю превыше всякого рая, в самом далёком от той пропасти восхищении небес, мы всё равно будем едины, и сквозь всё сущее - ей радостно и мне радостно, ей горестно, и мне жить не хочется, и как я скорблю, что она чувствует мою боль, что я тревожу её радость своей печалью, потому что и она чувствует на другом конце вселенной мой плачь, и плачет вместе со мной, или же вернее сказать мы едино плачем, и едино радуемся. Как могут злые языки судить о том, что для них как бисер для свиней? Плоть ли моя к плоти её влечётся, что ж, скажу, что в том нет постыдного, ибо мы и плоть одна, но не знают и не поймут мнящие себя знающими, что для меня она святыня, Элисия - мой рай..., как я могу докоснуться до рая моего даже с тенью нечистоты, да не будет! О всём можно судить по тому, как то будет, если предстанет перед святыней. Так молодая девица устыдится, если предстанет перед самим Христом в короткой юбке, накрашенной, в побрякушках, а сколь часто мы видим таковых перед Святой Чашей, а ведь в Чаше той - сам Господь. Бог вездесущ, и только любовь открывает это, если любишь, то святыню свою хранишь в сердце своём, и тогда страх оскорбить Бога, обидеть любимого, этот благой страх укажет на вездесущие любви. Так как же я могу хоть единой мыслью отнестись к своей святыне, к любви своей без благоговенья? Да не попустит нам того Бог, соединивший нас прежде века! Это чудо, чудо, что мы вместе, мы совершенно не могли встретиться, никогда, она из одного мира, я из другого, как небо и земля далеки друг от друга, но именно небо с землёй стали единой жизнью. Что заставляет человека мучиться? Чувство. Что заставляет его заливать своё сознание ядом, лишь бы не видеть действительности? Чувство, гнетущее под сердцем чувство тяжести, от которого очень хочется избавиться. И что же нас притягивает в любви - чувство..., это чувство и радости и тоски, и покоя и бури, это целая вселенная в одном огромном чувстве, столь склонного на крайности.
   Служба кончилась, и мы с Элисией подошли ко кресту.
   - с праздником, чадушки мои! - поздравил нас старенький, со светлым лицом батюшка, отец Серафим.
   - с праздником, батюшка! - ответили мы вместе, и переглянулись с улыбкой.
   - сынок, ты подойди ко мне после, слово у меня к тебе малое.
   - как благословите, отче.
   - и ты, доченька, зайди тоже, вместе подождите, как народ чуть разойдётся, я пока Дары потреблю.
   Мы сели на лавочку в притворе. И вскоре батюшка Серафим вышел к нам, добро улыбаясь. Мы встали.
   - садитесь, садитесь, дорогие мои, и я сяду с вами рядом, посеред.
   Батюшка сел между нами, и повёл разговор:
   - вот, милые мои, вижу я между вами любовь да согласие, всё вы вместе, всё рядом.
   Элисия опустила голову, и кажется, смутилась.
   - не думай, доченька, что вас в чём обличаю, нет, знаю, что в чистоте вы живёте, как брат с сестрой, да только о том хочу сказать, что скорбь вас за то ждёт великая, расставание долгое.
   - прости, отче, но мы не хотим расставаться, что может случиться?
   - не всё в наших руках, а в руках божьих..., одно надо мне вам сказать, что бы ни случилось, не отступайте от той святой любви, что имеете между собою, не занижайте её, не отторгайте, и верьте, верьте, что Бог вознаградит вас за верность любви.
  
   Шестые пять дней.
  
   Велесов день.
  
   Раннее, ещё сумрачное утро. Мой сон был нарушен каким-то беспокойством, и я вскочил с постели. В комнате было темно и пусто. "Элисия" - билось пульсом у меня в голове. Не включая свет, я пробрался в её комнату, и вот, она дома, от сердца отлегло. Её кровать стояла в углу, и она спала лицом к стене. Подойдя к ней, я присел рядом с краем её одеяла, и прошептал - "Элисия". Она обернулась, потирая глаза, и послышался ленивый спросонья голос:
   - Егор, это ты? Что случилось?
   Я почему-то испугался, и слегка отдёрнулся.
   - Егор? Ты в порядке?
   Поняв, что передо мной Катя, я уныло ответил:
   - ничего, ничего, ...а где Элисия?
   - о, Господи, у тебя снова припадок, ладно, пойдём, я тебе лекарство дам.
   Она встала с постели, и, накинув на ночнушку халат, пошла на кухню.
   - Егор, иди сюда, - позвала она меня.
   Я вышел на кухню, и свет ударил мне в глаза, я закрылся руками, и сел за стол.
   - глаза от света болят?
   - да.
   - это из-за болезни.
   - какой болезни?
   - ты что уже забыл? У тебя психические нарушения.
   - вследствие чего?
   - а кто тебя знает, переучился, наверное, я тебе всегда говорила - ты слишком много думаешь.
   - хорошо, пусть так, но где же Элисия?
   Катя поднесла мне стакан воды и какие-то таблетки.
   - Егор, пойми, нет и не было никакой Элисии, это всего лишь плод твоего воспалённого болезнью сознания..., мы все, твои родные, друзья, уже сотню раз слышали эти рассказы об Испании, Сан Себастьяне, об Элисии, и ещё о каких-то совсем уж фантастических странах, о рудданах..., ты никогда не был зарубежом, об этом мне приходится тебе говорить после каждого припадка, я даже не уверена, что есть такое имя - Элисия.
   - есть! Есть!
   Я вскочил, и побежал куда-то.
   - Егор, постой, выпей лекарство, тебе станет легче!
   - где здесь Интернет?
   - в гостевой комнате.
   Сев за компьютер, я набрал в поисковике "Элисия", и обнаружил, что имя такое есть, и переводится как - райская.
   - я же говорю, такое имя есть!
   Подошла Катя.
   - ну, хорошо, есть так есть, выпей лекарство, - и она протянула ко мне стакан с водой.
   - если есть это имя, то значит, есть и Элисия...? - неуверенно сказал я.
   - прости, родной, нету, ты в России жил всю жизнь.
   - что со мной, я сошёл с ума?
   - вроде того, у тебя шизофрения с галлюцинациями.
   - давно?
   - развивалась, очевидно, с отроческого возраста, но проявилась шесть недель назад.
   - и нет выхода? Впрочем, сам знаю, нет.
   Я взял воду, выпил её залпом, а таблетки бросил в мусорку.
   - ты что, Егор!
   - здоровым я эту гадость не пил, и больным не собираюсь, где Слава?
   - не знаю, сегодня, наверно, на капище.
   Одевшись, я вышел из дома, и направился искать Славу. Проходя по улицам родного города, я чувствовал, что в моей голове туман, и всё прежде знакомое так далеко от меня, будто я и не знал никогда этих мест. Сознание было на грани, было похоже на то, как экран медленно гаснет, и появляются искажения, разные полоски, дребезжание экрана, так видели мои глаза. Добравшись до того места, где должно было быть капище, я остановился, пытаясь понять, а зачем я сюда пришёл, и тут навстречу ко мне вышел сам Слава.
   - Егор, здравия тебе!
   - оно мне не помешает, брат, как ты?
   Мы обнялись.
   - слава Богам, хорошо, а ты вот вижу совсем плох стал, ну пойдём у меня есть травка целебная.
   - погоди, погоди..., сначала ответь мне, ...я болен?
   - прости, родной, но ты болен, и очень серьёзно.
   - так значит, Элисии нет?
   - кого? - с недоумением спросил Слава.
   - ладно, пойдём пить чай.
   Мы прошли на капище, и, воздав славу Богам, сели за стол, стоявший в саду.
   - Лада, Лада, - обратился Слава, - Егор пришёл, принеси чай, пожалуйста.
   - Егор!
   Лада подбежала, поцеловала меня в щеку, и радостно обняла.
   - сейчас принесу, ...как ты, Егор?
   - слава Богу, я в порядке.
   - врёт, - шутя, вставил Слава, - никогда не сдаётся, гордец, - и он похлопал меня по плечу.
   - да не вру, сумасшедшим быть для меня норма, - улыбнулся я в ответ.
   Лада пошла за чаем, а мы начали разговор:
   - народ ходит?
   - ходит, с каждым днём всё больше, - задумчиво ответил Слава.
   - а осознанных из них сколько?
   - сам знаешь, вера нынче модна, а язычество в особенности, но мало кто видит в нём больше, чем красивые обряды и способ выделиться.
   - у православных также, так что можно сказать, что это порок времени, религиозный эпатаж.
   - говори уже зачем пришёл, ведь не для религиоведческих исследований.
   - да, брат, не для них..., понять хочу кто я.
   - э, брат, кто ж может понять, я этому всю жизнь посвятил, а до сих пор не знаю.
   - я не о том, просто мне надо знать кое-что, был я в Испании или не был?
   - по всей видимости ты там не был, но..., - Слава напрягся.
   - не тяни, что "но"?
   - твоя болезнь следствие пережитого тобой шока, после чего у тебя наступила полная амнезия.
   - ха, оказывается я ещё более двинутый, чем даже возможно, и что это было, из-за чего шок?
   - неизвестно..., когда тебе исполнилось двадцать, ты сбежал из дома, и больше тебя никто не видел, нашли тебя полгода назад на перроне, полуголым, в почти невменяемом состоянии.
   - чего я ещё не знаю о себе?
   - нет никаких свидетельств о том, что ты вообще был жив все эти годы, никаких документов, после того, как тебя научили снова воспринимать мир, а ты после амнезии не помнил даже какой вкус у чая, после лечения у тебя обнаружили отклонения в поведении, поставили диагноз - шизофрения с галлюцинациями на поздней стадии развития.
   Лада принесла чай, и села с нами рядом.
   - так, понятно..., Слава, а есть ли какие-то особые техники возвращения памяти, вы же практикуете что-то по работе с подсознательным?
   - конечно есть, но у тебя особый случай, чтобы заниматься йогой или славянскими духовными упражнениями нужно, чтобы сначала была здоровая опора на сознание, а у тебя именно с этим беда.
   - разве нет лечебных практик?
   - есть, но они довольно сложны и не каждому помогают.
   - почему?
   - нужно верить в исцеление.
   - хочешь сказать, я не могу поверить? Может быть, но почему бы не попытаться? Терять-то все равно уже нечего.
   - хорошо, но тебе надо принять наше посвящение, ты готов?
   Я задумался. Для меня вопрос быть язычником или нет, лежал в плоскости - быть христианином или нет, и ещё где-то в глубине, подспудно, Элисия - христианка, это может стать отречением и от неё, но без языческой практики я возможно не смогу вспомнить и доказать, что она была в моей жизни.
   - я подумаю, хорошо?
   - дело твоё, Егор.
   - спасибо. Лада, чай вкусный, травы сама собирала?
   - нет, это Славины.
   - о, да ты у нас ещё и травник!
   Допив чай, я распрощался с ними, и пошёл домой, мне жутко хотелось спать, может быть даже из-за чая.
   Дома меня встретила Катя.
   - где ты так долго пропадал? Обед уже остыл!
   Как всегда я промолчал, и просто ушёл в свою комнату.
   - понятно, опять ты не в настроении, зачем я стараюсь? - послышалось из-за двери.
   Меня уже ничего не интересовало, просто хотелось заснуть и не проснуться, чтобы не видеть всего этого сумасшедшего кошмара моей нелепой жизни.
  
   Перунов день.
  
   Проснулся я к обеду. Как ни странно, но я не был голоден, и, опрокинув чашку чая, я отправился на тренировку на Поле. Мне тогда не пришло в голову, что в моём состоянии вряд ли меня кто пустит драться, но я и не думал того. Пробравшись сквозь кушери, я увидел Поле, там уже собрались ребята.
   - здоров, браты!
   Все меня поприветствовали, но я заметил, что несколько глаз переглянулись между собой.
   - кто видел Истому, он здесь?
   Один из стоявших там ответил с недоумением:
   - никогда такого здесь и не было..., это что, из язычников кто-то, какое у него светское имя?
   - да всегда он был Истомой! - возмутился я почему-то.
   Никто не знал этого имени. И я понял, что возможно это тоже моя галлюцинация. Теперь я начал сомневаться в существовании всего, что было в моей памяти, я стал перебирать все имена, которые помнил, и решил найти этих людей, чтобы знать границы своего сумасшедшего мира. Первое имя, которое мне пришло в голову, было, как ни странно - Даша, моя любящая сестра, и я поехал к ней.
   Маршрутки почему-то в том направлении не ходили, и мне пришлось сесть на троллейбус, чтобы добраться хотя бы до района, в котором находился дом моей сестры. Я сел у окна, ко мне сразу подошла девушка с огромной сумкой на животе, полной билетиков, пришлось заплатить за проезд. За окном ничего особенного для меня не происходило, поэтому я погрузился в размышления.
   Самая большая жестокость основана на праведности. Человек не видящий за собой ничего праведного относится с состраданием к грешнику, а праведник осуждает, и в пылу своей злой праведности хочет уничтожить грешника, как ему кажется ради божественной справедливости. Так родились ваххабизм, инквизиция, и на бытовом уровне просто фарисейство, которое и распяло Христа.
   Неожиданно появилась моя остановка, и я вышел. Сколько я не бродил по улицам, я не мог найти дома Даши, и в отчаянии просто сел на остановке, и схватился за голову. Тут послышался сигнал машины.
   - Егор!
   - Даша!
   - залазь в машину, скорей!
   Я сел в машину. Меня обуяла такая радость, что моя сестра существует, что я сразу полез к ней обниматься, и стал зацеловывать её милое мне лицо.
   - ну, всё, всё, Егорка, что с тобой? Как ты тут оказался? - улыбаясь, спросила она.
   - я тебя искал.
   - зачем?
   - хотел знать есть ты или нет.
   - о, господи, у тебя снова был припадок?
   - да, Катя говорит, что да.
   - кто?
   - Катя.
   - какая Катя? Ладно, поехали, я отвезу тебя домой, - и Даша завела машину.
   - нет, не надо домой, я там совсем с ума сойду, отвези меня к Мише..., если он есть, конечно..., - сказал я, полушутя.
   - Миша? Он есть, кого ты ещё помнишь?
   - да всех! Это вы не помните то, что помню я, - уже откровенно смеялся я.
   Миша дома не оказался, но это не было важно, главное, что он существовал. Даша мне рассказала, про тех, кого знала - Серёжа сейчас учился в столице, Лена где-то с Димой, по горам лазают, а Надя чуть замуж не вышла. Андрей поступил в семинарию. Из семьи тоже были все, только ещё у меня за это время появилась племянница - Катя, ей было уже три годика.
   Сестра привезла меня к себе домой, и накормила, я, оказывается, был ужасно голоден, что понял только после первой ложки борща, который, кстати сказать, был отменным, так что я съел аж четыре тарелки. Мы засиделись до вечера, и я остался ночевать у Даши.
   - мне надо домой позвонить, предупредить Катю.
   - какую Катю? ты её уже второй раз упоминаешь.
   - как какую, мою..., мою..., - тут я понял, что я не могу вспомнить, кем мне приходится Катя, я только чувствовал, что она моя родственница, - ну я не помню как это называется, в общем, она моя родственница, ты что не знаешь её?
   - впервые слышу.
   - неужели я так закрыто живу, что родная сестра не знает кто у меня дома уже несколько лет.
   - ты всегда был странным.
   - но не всегда сумасшедшим.
   - ты уверен? - горько пошутила Даша.
   - и вправду...
   Я налил себе чаю, и стал расспрашивать о моем прошлом. Даша рассказала мне, что я учился в обычной школе, сначала был отличником, но после смерти отца, всё бросил, и с каждым годом становился всё более буйным. Несколько раз меня хотели выгнать из школы, переводили из одной в другую, и отдали диплом только с условием, что я не пойду в старшие классы школы, под чем я и подписался. В школе я чего только не вытворял, кроме простого хулиганства - разбитых окон, испачканных краской стен, было и воровство всего, что плохо лежит, так однажды я украл динамик, зачем-то крал книги, и много книг, это было для меня мелочью, я часто избивал кого-нибудь, и также часто заводя драку сам был бит. Сестра в то время была моей лучшей подругой, поэтому знала обо мне всё, и с увлечением рассказывала о моих "подвигах". Курил траву, и даже однажды попал в отдел по борьбе с наркотиками за распространение дурмана, аж обидно, из-за сорняка так влететь. Ловили и пьяным посреди города, при чём не раз. Любимым занятием было кричать об анархии, занимаясь вандализмом, самый смешной в этом смысле случай был, когда я с ребятами умудрился, по пьяни, надеть городское чугунное ведро для мусора на голову статуи джигита из скульптурного дуэта - "дружбы народов", (рядом стоял русский богатырь), надо сказать, что эта статуя вышиной в три с половиной метра. До сих пор не понимаю, как это было возможно сделать.
   Потом я поступил в скирду, где учился на художника, но художник из меня не вышел, я занялся музыкой, и играл в нескольких группах тяжелого направления. Училище как-то облагородило меня, и я уже не буйствовал так сильно, впрочем, иногда давал о себе знать органам правопорядка, которые я ненавидел. Однажды ночью расписал стену милицейского участка неприличными словами, они их смывали всю неделю. Когда мне исполнилось восемнадцать, я поехал в Москву, и там пропал, но ненадолго, через месяц меня нашли в подвалах столицы, где я был в невменяемом состоянии, очевидно тогда у меня случился первый припадок. После этого я стал учиться на курсах испанского языка, через два года я исчез, и появился только вот сейчас, спустя пять лет.
   - так может быть тогда я и попал в Испанию?
   - кто тебе сказал, что ты там был?
   - я так помню.
   - вопрос конечно интересный, но как это узнать?
   - можно обратиться в то место, где я проходил курсы, известно о них что-нибудь?
   - где-то у меня завалялось название этой организации.
   Даша пошла к шкафу и долго там копалась, что-то бормоча, но её поиски не привели ни к каким результатам.
   - что ж, надо будет посмотреть дома, может, у меня что-то осталось с того времени.
   - нет, Егор, ничего нет, можешь даже не искать, тебя привезли в больничном халате, ничего, даже паспорта не было.
   - так, понятно, - выдохнул я.
   Выходило, что все знали, что я в Москве учусь на курсах, но никому особенно не было важно где именно..., что ж, ситуация знакомая, люди так уж устроены, что им плевать на то, о чём мыслят, чем дышат ближние, они могут помочь материально, поддержать, и в этом видят свою максимальную задачу, как друзей или родных, но на деле сама душа, жизнь ближнего им не интересна, как, впрочем, и вообще что-либо, кроме банального удовольствия от своей жизни.
  
   День Матери-Земли.
  
   "Так значит, я знал испанский!" - ударило мне в голову. Проснулся я очень рано, и оставив сестре записку, ушёл домой. Дома меня встретила Катя:
   - привет! Как самочувствие?
   Я, как обычно, ничего не ответил, и сразу сел за компьютер, мне хотелось узнать, помню ли я испанский. Найдя какой-то испано-язычный сайт, я стал искать побольше текста, и оказалось, что я всё понимаю, потом я слушал песни, радио, во мне постепенно просыпалось всё больше воспоминаний, а может галлюцинаций.
   Звонок в дверь. Я подождал, пока Катя откроет, не желая отрываться от испанского мира, который мне казался более реальным, чем нынешнее мое бытие. Это была Надя.
   - Егор! - позвала меня Катя, - к тебе!
   - иду, иду.
   Когда я вышел, Надя кинулась ко мне обниматься:
   - что с тобой снова, бедненький мой, опять болезнь?
   - да всё хорошо, не беспокойся, - отрывая её от себя, ответил я.
   Пройдя в зал, мы сели, и Надя стала мне что-то рассказывать о каких-то малозначащих для меня событиях. Я резко её перебил вопросом:
   - ты знаешь кто такая Элисия?
   Она смутилась, отвела глаза, и сказала:
   - нет.
   У меня это её смущение вызвало подозрения, и я продолжил:
   - хорошо, можешь не говорить, но хотя бы скажи, я был в Испании?
   - не мучай меня, Егор, я ничего не знаю.
   - не понял, а почему такая реакция?
   - какая реакция?
   - ты нервничаешь.
   - нет, просто ты меня не слушал, и перебил на полуслове, я почувствовала себя неловко.
   - прости, но у меня сейчас свои проблемы, мне надо знать, кем я был в прошлом.
   - ты действительно хочешь знать?
   - да, иначе я не могу дальше нормально жить.
   - что ж..., ты мне говорил, что у тебя до меня была девушка, где-то зарубежом, ты всё время меня пытался сделать похожей на неё, из-за этого мы и расстались.
   - погоди, это когда вообще было? То есть, если мы с тобой встречались уже после Испании, то значит, что меня нашли давно, и вообще так ли это всё было?
   - прости, я тебя не понимаю.
   - а кто тогда понимает, из нас двоих ты здорова, тебе и думать.
   - я расскажу как я знаю, мы с тобой встречались где-то около года, познакомились мы в институте, ну не совсем, впрочем, это странная и долгая история.
   - так я ещё и в институте успел поучиться, на каком факультете?
   - лингвистика.
   - не удивлюсь, если основным моим языком был испанский.
   - нет, ты учил древние языки - греческий как основной, и параллельно какие-то редкие языки, которые я даже не запомнила.
   - греческий! Да я ни слова не знаю на нём! Хотя... .
   Я пошёл за ноутбуком, и стал искать что-нибудь на греческом.
   Оказалось я знаю и греческий, мне было почти всё понятно, причём как на древне-греческом, так и на ново.
   - так сколько я уже нахожусь здесь?
   - я тебя знаю год, в институте ты был на третьем курсе, значит три-четыре года ты точно жил в нашем городе.
   - ничего не понимаю.
   Зашла Катя.
   - Егор, чай будешь? И выпей таблетки! Без них у тебя начнутся галлюцинации.
   - не буду я ничего пить, сходить с ума так до конца!
   Надя странно посмотрела на меня:
   - ты с кем разговариваешь, Егор?
   - а вы не знакомы?
   - с кем?
   - с Катей.
   - нет.
   - так познакомьтесь!
   - хорошо, но с кем ты сейчас разговаривал?
   - с ней, - и я указал на Катю.
   Надя посмотрела по направлению моего указательного пальца, и с ужасом прошептала:
   - там никого нет...
   - что?
   - Егор, там, куда ты указываешь, никого нет.
   Я посмотрел на Катю.
   - тебя нет?
   - да что за бред, с кем ты вообще разговариваешь, - возмутилась Катя, - срочно пей таблетки, а то у тебя уже началось.
   У меня поплыло перед глазами. Обрыв сознания. Резкий свет. Пустота. Я - словно один только взгляд, ни тела, ни движений, чистая мысль в ничто в нигде.
   - что это?
   - кого ты спрашиваешь?
   - а кто есть?
   - ты.
   - кто отвечает?
   - ты.
   - что происходит?
   - ничего.
   - где я?
   - нигде.
   - зачем я?
   - зачем "Я"?
   - кто ты?
   - я это ты, и нет ничего кроме меня.
   - как тебе имя?
   - имя мне - начало, глава, владыка, нет ничего выше меня, и нет ничего ниже меня, нет ничего вне меня, ибо я и есть всё, у меня много имён, и ни одного, ибо я непознаваем, люди зовут меня - Велес, Элогим, Яхве, Аллах, и ты зовёшь меня - Илле.
   - ты Бог?
   - а Ты Бог?
   - нет.
   - кто тебе это сказал?
   - я.
   - тебе и решать.
   - что я могу решать?
   - всё.
   - помоги...
   - помогаю..., ты в начале, где ничто есть сущность, мы возвращали тебя сюда много раз, чтобы ты начал сначала, и не повторял ошибок, но ты избирал вновь и вновь всё тот же путь, мы стирали твою память, но сердце находило старый путь, наконец, мы уничтожили твои личные качества, твою личность..., но ты избрал снова тот же путь..., и мы решили - твоя судьба пройти этот путь, так как ты часть целого, и без твоего участия не произойдёт нечто, и останется лишь ничто.
   - кто вы?
   - кто Ты?
  
   Сварогов день.
  
   Я почему-то стоял во дворе с лопатой в руке, когда пришла грустная Элисия, напряжённая, озабоченная чем-то, я сразу это почувствовал.
   - Раду...
   - да, Элисия.
   - я хочу тебе кое-что сказать.
   - говори, не бойся, я уже знаю, что ты скажешь.
   - что?
   - ты должна это сказать сама.
   Она опустила глаза, и нервно задёргала край своей понёвы.
   - хорошо, я тебе помогу, - с лаской сказал я, - ты больше не можешь дружить со мной?
   - да, но пойми, я хочу, но не могу, тебе будет больно.
   - мне уже больно.
   - я чужая невеста...
   Когда я это услышал, крутанул лопату и со всей силы вогнал её в землю, упал на колени, и слегка нагнувшись, выдохнул, потом выпрямился, глубоко вдохнул, и погрузился в пустоту, за которой я уже не слышал ни голоса Элисии, ни лая собак, ни пения птиц, лишь тишина звенела в моих ушах, и слово - "Илле, Илле, Илле".
  
   - и что же было на самом деле, скажи мне, Катя?
   - трудно сказать..., известно лишь, что ты действительно был в Испании, учился там в католическом университете, встретил девушку, влюбился, а когда она тебя бросила, или что-то в этом роде, просто никто толком не может понять, что же было между вами, так вот, когда она тебя бросила, то у тебя случился шок, от которого наступила амнезия, как врачи объяснили, так бывает, в случаях нервного потрясения, когда психика пытается поставить защиту в виде стирания всей памяти, словно давая человеку второй шанс, начать всё заново.
   - так она меня всё-таки бросила?
   - да.
   - в каком из миров я сейчас?
   - в своём, потому что я существую только в своём мире, ну то есть в твоём, если так понятней.
   - так ты есть?
   - я есть, потому что есть ты.
   - прошу попроще, я же болен.
   - ты вовсе не болен, ну то есть, это ты для их мира болен, а для своего мира, ты здоровее здорового.
   - кто я?
   - ты родившийся на Тропе.
   - что такое Тропа?
   - связь.
   - да кто ты?
   - я твоя душа.
   - ты же женщина!
   - поэтому ты мужчина.
   - почему это поэтому?
   - не знаю, так надо.
   - кому это надо?
   - тебе.
   - но я же ничего этого не хотел!
   - ты, Егор, нет, не хотел, но ты, Раду, очень сильно хотел.
   - я кто?
   - ты Егор там, ты Раду здесь, и ты связующий по Тропе идущий, Истома.
   - и ещё я шизофреник, возомнивший, что его душа, молодая, в общем-то симпатичная девушка, которая с ним разговаривает, и к тому же имеет собственное имя, да...Катя?!
   Она рассмеялась.
   - нет, ты не понял, - она перестала смеяться, - ты не болен, но то, что с тобой происходит, в их мире они не могут по-другому объяснить, кроме, как назвав это шизофренией, но они даже не представляют кто ты.
   - я тоже...
  
   Даждьбогов день.
  
   Чем ближе к радости, тем меньше слов, любовь же такая радость, что и вовсе без слов.
  
   Я пришёл на капище ещё до восхода. Велеслав готовился к празднику, и также уже был там.
   - доброго дня!
   - и тебе благословенье! - ответил, широко улыбаясь, Слава.
   - я по делу.
   - говори, - подойдя ко мне, и поздоровавшись за руку, заинтересовался он.
   - мы с тобой говорили о посвящении, так вот, я хочу принять его.
   - добре, ты постился?
   - да, я уже неделю не в себе, и поэтому ничего не ел толком.
   - это пройдёт, Боги помогут!
   - посмотрим.
   - сомневаешься? Что ж, у нас вера и не требуется, всё доказывает дело.
   - что делать?
   Когда сошелся народ на праздник, и провели основные обряды, Велеслав объявил, что сегодня будет сотворено имянаречение, меня посвящали в язычники.
   Меня поставили на колени перед чурами, и раздели до пояса, и волхв произнёс:
   КАК БЛАГА ДА ЩЕДРА МАТЬ СЫРА-ЗЕМЛЯ
ТАКО ЖЕ БУДИ ТЫ!
   ГОЙ!
КАК ЧИСТА ЭТА ВОДА
ТАКО ЖЕ БУДУТ ЧИСТЫ ТВОИ ОЧИ
ТАКО ЖЕ БУДУТ ЧИСТЫ ТВОИ ПОМЫСЛЫ
ТАКО ЖЕ БУДЕТ ЧИСТО ТВОЕ СЕРДЦЕ!
   ГОЙ!
КАК СИЛЕН ДА ЯР ЭТОТ ОГОНЬ
ТАКО ЖЕ БУДИ ТЫ!
   ГОЙ!
А ДУХ САМ РОД ВДОХНУЛ!
   ГОЙ!
   Вокруг меня провели огнём, потом надо мной что-то делали топором, и волхв продолжал:
   БУДИ БОГАТ КАК ЗЕМЛЯ
БУДИ ЧИСТ КАК ВОДА
БУДИ ЯР КАК ОГОНЬ
БУДИ БЫСТР КАК ВЕТЕР!
ВО СЛАВУ РОДА!
ВО СЛАВУ РОДНЫХ БОГОВ!
ВО СЛАВА РОДНОЙ ЗЕМЛИ!
   ГОЙ! СЛАВА!
СЛАВА БОГДАНУ!
   ГОЙ! СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА!
  
   Меня подняли с колен, и Велеслав произнёс:
   РЕЧЕМ ИМЯ СВЯТО СЛОВО
РЕЧЕМ СЛОВО ИМЯ СВЯТО
РЕЧЕМ СВЯТО ИМЯ СЛАВНО
РЕЧЕМ ИМЯ СВЯТО БОЖСКО!
   ГОЙ! СЛАВА!
СЛАВА БОГДАНУ!
   ГОЙ! СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА!
   Велеслав обернулся ко мне и сказал:
   ПРОЩАЙ ЖИЗНЬ СТАРАЯ!
ЗДРАВА БУДИ ЖИЗНЬ НОВАЯ!
   ГОЙ!
   После торжества, ко мне подошёл один из жрецов, и спросил почему-то:
   - ты действительно теперь язычник?
   Я улыбнулся, поглядел на него, как бы любуясь его простотой, и ответил:
   - нет, но хочу им быть.
  
   Седьмая седмица, последняя.
  
   Велесов день.
  
   По реке плыла лодка, на ней догорал огонь, впереди был водопад. Я вылез из реки, оглянулся, и, убедившись, что я ещё жив, заснул прямо на берегу.
   Мой уход был последовательным завершением всей моей жизни, мне опротивел этот мир, мир людей, и я ушёл к зверям. Наверно было бы слишком пафосно говорить о том, что человек стал хуже зверя, но почему пафос стал предметом насмешек, только потому, что никто не хочет жить на высоте пафосных чувств, нет ни героя, ни идеала. И я ушёл, давно об этом мечтал, но всё не хватало сил, и вот время пришло, я отшельник.
   Нет, я не был отшельником в том смысле, как это пишут в житиях христианских святых, моя хижина, а после и дом, который мне помогли построить, и мой клок земли находились на краю полузаброшенной деревни, где обосновались несколько подобных мне отщепенцев, и искателей истины, которые организовали общину, я же жил от всех отдельно, впрочем, соседи мне помогали, хотя и считали колдуном (и почему это название ко мне всё время липнет?).
   Первый ко мне вопрос людей настроенных романтически, это - что случилось с Элисией? И ответить мне нечего, я не искал никакой связи ни с ней, ни с миром, одно только могу сказать, я её, конечно же, не забыл, да и не пытался, ведь она меня привела к тому покою, который я здесь обрёл. Говорят, что неразделённую любовь забывают через полгода, в худшем случае через полтора, хочу сделать поправку, не забывают, а только боль уходит.
   В моём доме было даже своеобразное богатство, прежде всего это полное собрание сочинений Платона на греческом, также антология русской религиозной философии, Клайв Стейлпз Льюис - в том старом издании, что продавалось в церковных книжных магазинах, и моё любимое - собрание всех священных книг, к сожалению, только на русском, но это же были и Веды, и Библия, и Авеста, и Коран, обе книги мёртвых - египетская и тибетская, а также множество разных мифов и даже сказок.
  
   Перунов день.
  
   Мне подарили корову! Я так давно мечтал, чтоб у меня была корова, а тут ещё и молодая тёлочка, я в ней души не чаял, целыми днями пас её на лугу, точнее просто сидел и любовался видом весенней свежей травки, поля, птичек прыгающих с ветки на ветку, поющих свои трели, и среди всей этой красоты - моя корова! Каждый день утром и вечером я мылся под душем, сооружённым мной из старого бака и нескольких досок, и перед этим я обязательно мыл свою Зёму, так я назвал корову.
   Питался я в основном, кроме молока, грибами и ягодами, которые собирал в нашем лесу, сушил их на зиму, и даже консервировал в банки найденные мной в заброшенном доме, видно они были оставлены старым хозяином.
   Вставал рано, с солнцем, ложился почти сразу после захода, потому что света у меня не было. Воду носил из речки, печку пока что строил, хотелось успеть к осени, к холодам. Утром занимался поиском пищи, и заготовкой на зиму, а после полудня читал, влезши на дерево, где я устроил себе шалаш.
   До того как уйти из мира, я ходил к врачам, они поставили мне диагноз - запущенная шизофрения в форме мании величия с галлюцинациями или как-то так, не помню точно, что они сказали, но мне стало понятно, что надо уходить. То, что у меня очевидная мания величия, с этим мне сложно не согласиться, а вот галлюцинации это уже слишком, здесь в уединении я смог разобраться во многом, а самое главное в своей голове, и постепенно мне стало ясно, я не болен шизофренией, и даже память моя на месте, и Элисия была и возможно есть, только мне не стоило об этом знать, так как меня это повергало в тяжёлое психологическое состояние, которое я смог преодолеть только в отшельничестве. Теперь я спокойно воспринимаю всё, что со мной произошло в Испании, Элисия стала для меня настоящим идеалом, неким святым образом, к которому я стремлюсь, если кто-то назовёт это любовью, то вряд ли сам поймёт всю глубину сказанного, это не любовь к женщине, это не любовь к человеку, Элисия - это Тропа, а Тропа это Связь между миром действительности и миром мечты, так какова эта любовь? Кто знает, тот поймёт.
  
   День Матери-Земли
  
   Говорят, что спокойствие в любви приходит через четыре года, что ж, с тех пор как я встретил Элисию прошло семь лет, вот только самого предмета любви не оказалось рядом, влюблённость переросла в любовь сама по себе, откуда это? Также говорят, что чувство любви постепенно можно превратить (это называется таким странным словом как сублимация) в творческую силу, с помощью которой можно возрасти в духовно развитую личность или же создать нечто великое и совершенное. То есть, я так думаю, что раз человек не смог сотворить человека, я имею ввиду ребёнка, то он творит той же силой, но в ином виде, нечто неживое, но великое - науку, искусство, духовность.
   Духовность..., а ведь всё, что человек знает, он постигает не из книг или через слово, он постигает это интуитивно, через самоуглубление, через, в некотором смысле, воспоминание. Не говорю о вспоминании прошлых жизней, нет, это пошло, и плоско, так как принижает качество жизни нынешней, и лишь относит решение вопроса на более ранний срок зарождения души. Я говорю о заложенном в самой сути человека знании, заложенном в родовой памяти, в генах если хотите. Премудрая Природа не могла оставить человека - своё непослушное дитя, без той мудрости что имеет сама, вопрос только в том, как раскрыть в себе это знание. И тут я могу сказать только одно, не надо ничего раскрывать, в том смысле, что не надо насильно принуждать себя, и как-то искусственно извлекать из мозга нечто скрытое, оно и скрыто потому, что опасно до времени. Всё же приходит с возрастом, когда человек готов познать нечто большее, ему это откроет сама Жизнь.
  
   Сварогов день.
  
   Вот люблю я накидать-накидать, а потом посмотреть на весь этот хаос и бред, и найти в этом беспорядке порядок и закономерность. Так и получается по жизни, вроде всё нескладно, и не можешь понять, как в одно и то же время я мог быть и ангелом и злодеем, но потом понимаешь - а иначе не было бы меня целого.
   Можно изменить какие-то мелкие детали в своей жизни, я вроде бы даже имею силу над неживым миром, говорю "вроде бы", потому что сказать я имею силу - пахнет гордыней, так вот, можно силой мысли остановить закрывающуюся дверь, можно вызвать холод, можно даже призвать зиму раньше времени и не отпускать её, не давая прихода весне. Можно много чего не важного, но вот когда моя мысль касается судьбоносных решений, я останавливаюсь, я боюсь, не знаю, возможно, мне дана сила изменить и судьбу, но я боюсь, и не лезу в то, что лежит за гранью человеческого. Не раз у меня был соблазн просто приворожить Элисию, и уж это-то я точно мог бы сделать, но я боялся, боялся, что это окажется вмешательством в естественный ход жизни. Так, например, в генетике учёные лезут своими ручищами в глубины ими не до конца изведанные, в основания животной жизни, и что из этого выходит? Уродцы. Также разного рода спириты и экстрасенсы, они входят за грань, за кромку бытия, и постепенно они сходят с ума, или же поглощаются теми силами, что хранят врата потустороннего мира, это злые силы, и потому для вошедшего туда без позволения этот мир становится адом.
   Нужно жить до конца, как бы не было плохо, как бы не хотелось уйти в небытие, пока есть жизнь в теле, нужно её использовать до конца, потому что конец сам меня найдёт, его не надо подгонять, но до этого я успею сотворить нечто необыкновенное, и ради этого стоит биться, не говорю жить, но драться, хотя бы и из ненависти к жизни.
  
   Даждьбогов день.
  
   Может быть это заговор против меня, чтоб я не вспоминал Элисию, даже врачи заодно с "ними"? После этих моих слов можно сразу сделать вывод - "ну точно - шиза, мания преследования", но вот только я задаюсь вопросом, а собственно, почему я не могу предположить логически верной мысли, подобной этой? Лично я предполагаю все, даже самые безумные варианты, хотя бы потому, что мир полон ненормативности, чудес даже, которые нельзя понять, но в то же самое время, вот именно об этом могу сказать с уверенностью, - заговор против меня - это бред, кому я нужен, чтоб прилагать так много усилий? Да никому. Честно говоря, даже обидно, но это из-за жажды внимания, тайного тщеславного желания.
   Никого никогда ни о чём не просить - это гордость? Пожалуй да, и гордость в данном случае весьма благородная. Просить врага никто не будет, а просить друга, зачем его просить, если он друг, то он сам знает, что у тебя нужда, и он не станет тебя унижать ожиданием твоей просьбы, а сразу поможет, без лишних слов. Ждёт, что его попросят, только тот, кто сам настолько горд и тщеславен, что жаждет унизить ближнего, и дожидается, когда его с унижением попросят о помощи, и это, на мой взгляд, низость.
  
   Трудень - день Морены.
  
   И сейчас я вспоминаю как я оказался здесь, в этом раю забытом людьми. А ведь тогда я чуть не погиб. У меня внутри всё оборвалось, и более не было никаких сил дальше жить, словно моё сердце, то чем и ради чего я живу, было отнято и растоптано. Захватив с собой всё необходимое для моего плана, я сел на электричку, и доехал до самой глухой станции, где не было ничего и никого кроме леса, даже не знаю зачем там остановка. Пробираясь сквозь гущу леса я не жалел своё тело, и давал колючкам и острым веткам рвать его и терзать, мне жутко хотелось боли. Так я шёл, пока не услышал шум реки, пройдя вдоль берега, я наткнулся на достаточно высокий водопад, и тогда стал строить лодку. У меня это заняло два дня, я не ел, не спал, только пил воду из реки. Лодка была особая, на ней лежали доски, так что внутри она оставалось пустой, а сверху досок я положил дрова и хворост, таким образом, оставалось достаточно времени пока огонь сжигал доски, а потом уже загоралась и лодка, хотя не обязательно, ведь огонь идёт вверх. Я полил дрова и себя бензином, выпил почти залпом полбутылки водки, достал нож, и влез на дрова. В этот момент, надо было оттолкнуться шестом от берега, чтобы лодка поплыла, и я чуть даже не упал, ведь уже опьянел, но кое-как я это сделал. И вот плыву, хорошо так плыву, медленно, где-то вдалеке шум водопада, я рассчитывал, что когда всё сгорит, то водопад совершенно разобьёт лодку и развеет мой прах, и эта мысль почему-то успокаивала, думалось - хоть не создам никому проблем после смерти, не надо будет хоронить, да и не найдут, если вообще искать, конечно, будут. Надо было решаться, я достал спички, (в соседнем кармане была ещё и зажигалка на всякий случай), посмотрел вокруг - красота и тишь, выдохнул, чиркнул спичку о коробок, и запалил факел, которым поджог с четырёх концов мой погребальный костёр. Сижу, а уже печёт, вот-вот сам загорюсь, ведь себя я тоже полил бензином, надо втыкать нож в сердце, чтоб сразу умереть, но не могу, страшно, в это время в голове стучало - "лучше бы яд выпил, ведь был и такой план, но нет, всё хотелось как-то мужественно, с пафосом, как древние". Я загорелся, и, не выдержав боли, прыгнул в воду, доплыл до берега, и вот теперь я здесь, в своём отшельничестве. Всё вроде бы так, но вот я иногда сомневаюсь, а действительно ли это было, или даже, а выжил ли я тогда? Не знаю, но сейчас, после этой полу-смерти я словно заново родился, и жизнь стал оценивать иначе, и любить сильнее.
  
   Ярилин день.
  
   И в итоге я просыпаюсь и от сна где всё хорошо, и тогда задаю вопрос - а что же действительно есть? Ответ - только Бог в моём сердце. Тогда зачем всё это? - А разве лучше пустота?
  
   Не надо больше лишних слов, их сказано немало. Элисия приехала ко мне нежданно, нашла меня уже не важно как, и осталась со мной навсегда. Элисия - женское первоначало, ?? ???? ?? ???????..., я же, мужчина, её защитник, тот, кто должен был взять на себя всю грусть, всё горе, всю тьму, чтобы она не коснулась её. Мы едино, но мы двое. Она сохраняет, оберегает, рождает, чувствует, она начало, основа бытия. Я - разрушаю, чтобы найти новое, иду на риск, чтобы найти лучшее, творю из мне доступного новое, а не рождаю из себя себе подобного, мыслю, я продолжение, само бытие.
   Дай Бог всем счастья найти себя в другом. Да будет по слову моему твердо, яко речено, добрым людям на пользу, а мне в назидание.
   Восьмая седмица.
   Жизнь...
   - ... и что, они умерли в один день?
   - нет, они ещё не прожили всё вышеописанное снова.
  
  
  
  
  
   -----------------------------------------------------------------------------------------------
   И что я написал? Это же бред, полнейший бред! И вы, дорогой мой, терпеливый читатель, вы, если смогли осилить эту писанину до конца, то вы такой же как и я, и за то вам огромное спасибо! Несмотря на весь этот бред, описываемый в моей книге, вас интересовало - что же на самом деле у меня в голове, а это значит, что не я, а вы, сделали самое главное, вы дописали эту книгу, проявив своё внимание к главному - к сердцу человека. Благодарю за со-творчество по созданию этой книги, я всего лишь дал вам материал, из которого вы сотворили новый мир, ваш мир. И ещё..., если вы находите совпадения героев, событий или ещё чего-либо из написанного с действительностью, то это лишь значит, что я не сумасшедший, и этот мир действительно есть.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Я в прошлом, в Испании, но я помню, что видел, а видел я будущее, которое начинает исполняться, и я говорю ей - не повторяй своей ошибки, не слушай мать, останься со мной..., но она не понимает о чём я, впрочем выбирает меня. В этой части (5ой) я православный из-за Элисии.
   Ты православный? Нет, но хочу им быть.
   В шестой части - я просыпаюсь и как мне кажется обнимаю Элисию, но это оказывается Катя, и она мне говорит, что никакой Элисии нет, и я никогда не был в Испании, и что она давно знает от меня эти истории, но это только мои галлюцинации, потому что я - сумасшедший-шизофреник. После я узнаю, что Элисия меня бросила, и становлюсь убеждённым язычником. Катя и есть моя галлюцинация. Я ведь никому не рассказывал об Элисии, кроме только что Нади, которая знала, что у меня была девушка до неё. И жили они как брат с сестрой.
   Егору дадут новое имя.
   Ты язычник? Нет, но хочу им быть.
   Седьмая глава - я живу в отшельничестве в деревне, обрёл покой, но помнил об Элисии, стремясь к ней как к идеалу-эйдосу, Элисия приезжает ко мне в деревню, и остаётся со мной навсегда.
  
   Наглость - отсутствие самоуважения и чести.
   Яхве значит господь, Он скрывает свой лик, ; Велес - владеющий, господин, тайноликий, ;
  
   Я всячески поддерживаю православность в православных, никогда не пытаясь их переубедить, напротив еще точнее раскрыть им их догматы и учение.
  
   Византия и её наследие, вся Греко-римская культура и вершины философской мысли в Православии.
   Не я против церкви, а церковники против меня, ведь не я им зло-то сделал, а они мне, считая заранее меня чужим.
  
   - всем станет легче, если я умру (показать, сколько проблем я создаю для всех - матери, родных, учителей, своей школе, церкви, языческой общине, родителям любимой, и самой любимой).
   - показать, что будет, если я умру, сначала всем станет легче, ну да поплачут немного, но потом возникнут другие ещё худшие проблемы, и окажется, что меня не хватает.
   - я продолжаю жить, и понимаю, что только мне кажется, что я создаю или решаю проблемы, ровно никто не считает, что мне лучше было бы умереть, кроме моего больного сознания.
  
   - описание моей бывшей жизни в Испании.
  
   - проблема гуруизма.
  
   Седьмая седмица.
   Kirre itanardiv! Tanme itanardiv!
  
   Kirre itanardiv uk urdun,
   mabartin abart itibduquivda,
   akka ejsuns akrime dobijan
   ejsewhissa itlanivda!
  
  
   Ургутика. Старшая сестра - Настя, Даша - сестра, Алексей - брат, средний брат - Саша. Надя - девушка. Раду и Эйсар. Элисия, Лина, Вэнк, Эллима, Гану, Ахилл, Авдия, Минис.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   По дружески
   понедельник
   Хорошо - по народной этимологии - солнечно, от Хорс - Бог Солнца.
   Солнечное сплетение
   Район города, где находится остановка.
   Налево пойдёшь смерть свою найдёшь.
   Направо пойдёшь добра обретёшь,
   Наверх пойдёшь только себя самого встретишь.
   Познай самого себя (лат.)
   Курбду - владыка теней, по руддийски - узду. Ипостась Илле, узду возглавил восстание против Богов Ийи - Ярдакву, и был убит ими в битве под крепостью Дэз-Гри Тахдоб. После этого началась эпоха Радфиллов.
   Груздакяр - ужасное, горящее дно, пекло (руд.)
   Навь - потусторонний мир, обычно ассоциируется со злом, по учению рудда живой человек не в праве переходить из мира явленного - яви, в мир сокрытый - навь, поэтому чудеса воспринимаются как дела тьмы и нави, не согласные с законами мира яви.
   Волох с миром (руд.), Волох-Иллу-Илле - Бог мудрости и волшебства.
   Кресение - от славянского "крес" - огонь, психологическая очистка сознания у скоморохов-офеней, основывается на своеобразной исповеди, в которой человек путём самоанализа, будучи предельно искренним с самим собой, "сжигает щепы", те части в сознании, которые мешают видеть своё истинное я.
   Район города, обычно спальный.
   Фанера (жаргон) - солнечное сплетение.
   Велес - славянский Бог мудрости и богатства, проводник в мир нави, потусторонний мир.
   Сварог - славянский Бог света, установил законы прави небесной, нравственный закон.
   Макошь - славянская Богиня судьбы и плодородия.
   Лада - славянская Богиня любви и семейного счастья, матерь Богов.
   Аллим - мир, покой (руд.)
   Вверх, вверх, вверх (руд.)
   "Каждому своё" (нем.) - надпись над воротами концлагеря "Асвенцем".
   - чувствуешь (сэтэра)
   - хочешь сказать я не свободна (дивидэс)
   - именно (сэтэра)
   - но кто тогда, ты ведь тоже не говоришь на языке рудда, значит ты "раб", как говорят на твоём языке (имеется ввиду язык сэтэра), нигде нет свободы.
   - (отвечаю на языке дивидэс) считаешь, что Я не знаю языка дивидэс? (Элисия думала, что я не слишком её понимаю, поэтому говорила на своём языке), я на нём говорю достаточно хорошо, и, нет..., (продолжаю на руддийском) также знаю язык рудда.
   Я вырос среди рудда! (руд.)
   "родниться" - калька с руддийского, значит - выходит за тебя, твоя невеста.
   Свет (язык древних)
   Я рядом (язык дивидэс)
   Конечно да, ты сошёл с ума или что происходит?
   В том смысле, что кошка имеет уникальное свойство слуха, она слышит то, что хочет слышать, так если перед ней будет громыхать оркестр, она может его не замечать, если это ей понадобится, но в то же время может слышать тончайший звук движения мыши.
   ????? - греч., дословно - виденье, появление, вид, образ, форма, очертание, красота, идея, мысль, свойство, особенность, описание, природа, сущность. Происходит от греч. - ????, я видел, и производные от него. В контексте - идеал воплощающий идею божественного в женском начале, воплощенного в реальности.
   Жалейка - вид духового музыкального инструмента близкого по звучанию ко многим древним, как например - волынка, рожок.
   Эльдары - род эльфов.
   Павел Флоренский, свящ., "Столп и утверждение истины", глава "Ревность", М.1914
   Училище (жарг.)
   Юбка из трех полотнищ шерстяной, обычно полосатой или клетчатой яркой ткани, носимая крестьянками.
   Чур - изображение языческого Бога, более известно греческое название - идол.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"