Это произведение - о сумбуре внутреннего мира человека. О парадоксальности сочетаний в нем привычных вещей, отдающей иногда то просветлением, то кощунством. Мысли о Боге, позволяющие ему всякий раз вспомнить что-то для себя важное, завалены неописуемым хламом и приходят во время необъяснимых блужданий. Его окружают тоннели и станции метро, трупы олигархов, туалетные комнаты, закопанные на кладбище, трубы аквапарков, еноты, крокодилы, джинны, летающие бультерьеры, Клайвы Баркеры... . Вопросы духовного плана и религиозные мотивы соседствуют здесь с бандитскими разборками, и они переплетаются между собой в призме его сознания настолько, что создается впечатление, что это библейские персонажи устраивают между собой разборки. И все это заметается и засыпается, как песчаной бурей, бесчисленными крупинками его собственной кармы... .
_____
"Салим -- царский город Мелхиседека (Быт. 14:18; Евр. 7:1), существовавший на месте Иерусалима (ИД кн.1, гл.10:2)"
Википедия
Мелхиседек стоял в пробке. Она тянулась до самого горизонта и не имела ни перерывов, ни ослабления плотности движения нигде на всем своем протяжении.
Дорога в том месте, где он сейчас находился, шла вниз, и спуск продолжался достаточно долго, поэтому чудовищный масштаб пробки можно было на ближайшие много-много часов видеть невооруженным глазом.
Мелхиседек посмотрел на навигатор и подумал, зачем, собственно, он нужен. Ведь дорога все равно одна. Сколько он себя здесь помнил, на любое расстояние, которое охватывала карта, она никогда никакого цвета, кроме красного, ни на миллиметре своем не принимала. Но все всё равно ревностно держат у себя этот прибор и не выбрасывают. Ведь надежда умирает последней, какой бы идиотской здравому рассудку она не представлялась.
Мелхиседек почесал бороду, сдвинулся на несколько сантиметров вперед и замер. Магнитола его была настроена на радиостанцию "Эхо загробного мира". При жизни он, видимо, работал водителем. А после смерти получил священническую рясу, имя Мелхиседек и был поставлен в вечную пробку.
Радио это, как он теперь понимал в новом своем качестве, имело явную тенденциозность в подаче информации. Там на Земле оно называлось "Эхо" какого-то города. Да что тут говорить! Он и имени то своего земного не помнил.
В окошко ему постучался джинн. "Разреши у тебя отдохнуть, любезный," - попросил он - "а то устал я уже вечно идти по обочине этой бесконечной дороги". "Отдохни," - вздохнул Мелхиседек - "только пешком то оно быстрей получится". Джинн сел, не открывая дверцы, и прикурил от пальца сигарету, которая сама перед этим оказалась у него во рту - без лишних движений по ее доставанию из пачки: "Так то оно так".
После этого он долго молчал. За это время они переместились еще на десяток другой сантиметров. Джинн задумчиво посмотрел на навигатор: "Быстрей, не быстрей... . Куда в результате дойдешь то?".
Едущий в правом от Мелхиседека ряду начал перестраиваться перед ним. Мелхиседек его не пустил и флегматично сократил дистанцию. Тот открыл окно и разразился семиэтажной бранью, многократно упирая на религиозный сан обидчика и с ядовитым скепсисом повторяя "пузатый" и "бородатый". Мелхиседек и не повернул головы, и даже и не думал пропускать сквернослова. Тогда тот резко вырулил на обочину и упылил вперед, объезжая пробку.
Джинн хохотал так, что у Мелхиседека, как от сильного ветра, колыхалась ряса и большой крест на груди отлетел в сторону и больно ударил его по плечу. Джинн заразил его смехом, и он тоже стал басовито подхихикивать, особенно, понимая, что этого придурка на обочине в загробном мире ожидает.
"Мы избраны Богом!" - раздалось вдруг голосом радиодиктора - "И можно только диву даваться отсутствию интеллекта, неотесанности, плебейству, тупости, примитивизму, низменным устремлениям воистину отверженных, которые не пропускают тех, кто спешит к своему Отцу, и кому Он даровал мигалку и сирену!". Мелхиседек даже не сразу понял, что это идет не из динамиков, а джинн прикалывается.
"Эта дорога ведет к Богу, и кто выстоит пробку и честно пропустит всех высших сущностей, может в конце пути рассчитывать хоть на объедки с Его стола". "Прекрати," - нахмурился Мелхиседек - "сам ведь лучше меня знаешь, что конца у этой дороги нет. Зачем травить душу?" "Когда шутишь, как-то и легче," - сказал джин, пожав плечами, и перестал кривляться.
Тут как раз сзади и слева послышалась сирена, и Мелхиседек увидел в зеркало сзади мигалку. Проблема здесь заключалась не в нежелании чьем-то подвинуться. Ведь по большому счету никто никуда не спешил. Но пространства на дороге было мало, а выезжать на обочину люди не имели права, так как она принадлежала джиннам. И что кто-то из них мог учудить с нарушителем, одному Аллаху было ведомо. К последнему, кстати, считающие себя "избранными" не особенно стремились побыстрей добраться. Но существовать без того, чтобы кого-то вытеснить, подмять, оказаться над ним они не могли.
Когда-то на Земле они имели свое специфическое название, но Мелхиседек не помнил его, равно как и все остальные его товарищи по несчастью. Здесь же это были просто "те, кто заносится над всеми".
Была и еще одна причина их стремления организовать на дороге слева дополнительный ряд: они всегда жаждали находиться как можно дальше от джиннов, то есть от определенного для них места, иметь как можно более толстую отделяющую от них прослойку. Пускать джиннов в свои машины, что сейчас сделал Мелхиседек, эти самопровозглашенные законодатели строго запрещали.
Но у Мелхиседека еще при жизни выработался некий иммунитет на их фортели, и хоть без имен и названий, он сохранился и здесь. Поэтому он и не думал никогда их пропускать и выполнять их законы, убеждая себя, что здесь их "хозяйничество" закончилось, и попытка его организовать - сплошное жульничество.
Джиннов "заносящиеся" сторонились на основании того факта, что людей Бог сотворил из глины, а джиннов - из огня. А единственным, к чему "заносящиеся" относились честно (вообще же они считали любую честность формой глупости), была Геенна Огненная.
Вот они и полагали, что джинны - это выходцы из Геенны, и боялись запачкаться соприкосновением с ними. Полагали и убеждали в этом других - "низших" - чтоб те служили надежным изолятором их от джиннов. Мелхиседеку же иммунитет подсказывал, что Геенна в случае чего для всех равна, и что нет здесь никаких из нее выходцев, к которым бы она оказалась вдруг добрее.
Джинн, увидев мигалку, спрятался в пустую бутылку из-под минералки, стоявшую у Мелхиседека в специальном углублении за рычагом коробки передач. "Брось валять комедию," - пробурчал Мелхиседек. "Заме-етют," - трубным голосом, как из колодца, сказал джинн из бутылки. "Да и хер с ними". "Тебе попадет". "Да ебись они в рот!". Он поправил крест на груди и нервно погладил бороду: "Прости меня, Господи, за такие слова".
Джинн высунул из бутылки голову с сигаретой, затянулся и пустил дым. Но не вылез. Тем временем черный джип с тонированными стеклами протиснулся почти вплотную к левому углу заднего бампера Мелхиседека. Тот, кто был слева от него - прямо перед "крутышами" - нервно засигналил. Тот же, кому не повезло оказаться справа, рискуя собой, съехал на обочину.
Мелхиседек и не пошевелился. Джинн хитро и восхищенно смотрел на него, оставляя тело в бутылке. Пробка двинулась вперед - на этот раз где-то на полтора метра. Левый, которому надлежало уступать место, попытался было, резко рванувшись, всунуть нос в образовавшуюся щель, чтоб затем туда уйти. Но Мелхиседек пресек этот самозабвенный порыв и успел захлопнуть калитку.
Гудеж стал истерическим и неистовым. При этом сам наглец, кроме сирены, никаких звуков не издавал. Мелхиседек лениво с улыбкой глянул налево. Тот жестикулировал, что-то орал, показывал, чтоб Мелхиседек открыл окно. Мелхиседек слегка нажал на стеклоподъемник. "Пусти его! Транклюкирует!" - только и выдохнул несчастный напуганный и смотрел округлившимися глазами.
"Кого он на хер транклюкирует?" - буркнул себе под нос Мелхиседек - "Забыл, где мы? Здесь уже все транклюкированные". "Ах да...," - вздохнул человек слева и потупился, словно расстроившись, что ему нечего больше бояться. Но затем встрепенулся, словно найдя выход из тупика: "Тогда нас все засмеют!" - и с надеждой посмотрел на Мелхиседека, рассчитывая, что тот не найдет на такой убойный аргумент достойного ответа.
Мелхиседеку стало противно. Он закрыл стекло и задумался о Боге. Теперь, став священником, он думал о Нем часто. Занимаясь этим, он как будто вылавливал крупицы золота из тонн породы, вспоминал отрывки из прошлой жизни, которая была до тех пор, как он сюда попал.
Стоило задаться, например, вопросом, а принял ли бы он лично Христа, если бы жил в то время, как откуда-то, словно из болотной тины, выныривал и победоносно плавал какой-нибудь угол комнаты, или отрезок улицы, или крона дерева, абсолютно забытые, но теперь Мелхиседеком трепетно сохраняемые, как единственная лазейка отсюда. Они несомненно имели отношение к нему.
"Не счел ли бы я тогда Христа таким же основателем тоталитарной секты, как всё это современное жулье?". Он честно признался себе - счел бы. "А как, какая интуиция может позволить выделить просветленного из толпы мошенников? Дух Святой? Но это ... аллегория... . Впрочем, аллегория чего ...? По ходу, тому, кто Им не обладает, этого не воткнуть... . Что ж конкретно может сделать простой человек, как я, чтобы отличить бесноватого жулика со способностями к гипнозу от Сына Божьего? Какие применить критерии?".
Левый тем временем смог сдвинуться, так как те, кто были впереди, ушли вправо, благодаря услужливо освобожденному для этого путем выезда на обочину месту. И теперь рядом с Мелхиседеком водворилось хамло с мигалкой. В хлам тонированное стекло медленно поползло вниз. Мелхиседек поймал себя на мысли, что и у него непроизвольно засосало под ложечкой от необходимости общаться с этими уродами.
В машине на пассажирском сидении находился худощавый, по всему похожий на педераста, но при этом с мужественно-морщинистым лицом, как у Жан-Поля Бельмондо, излучающий чванство чмырь.
Он снял темные очки, под которыми обнаружился презрительно-язвительный взгляд, сплюнул в промежуток между машинами - Мелхиседека и своей - и произнес издевательски, но одновременно и понимающе-сочувственно, как разговаривает взрослый и разумный с недорослем идиотом: "Теория заговора? Да?"
Когда-то это словосочетание Мелхиседек слышал, но в угоду этому козлу даже не хотел заморачиваться воспоминаниями.
"Христос учил, как власть имеющий." - пришла ему в голову неожиданная мысль - "Может быть в этом все и дело? То, что сейчас называется "харизма"? Но это проявление, а не суть. Подоплеки у харизмы могут быть кардинально различные. Вон надутый фанфарон. И ведь тоже говорит, как не допускающий возражений. Кое у кого это даже священный ужас вызывает".
Что-то мелькнуло над головой. Возможно, это мигалку наглеца Мелхиседек воспринял как космическую вспышку. Но что бы там не было, с ним нечто произошло. И он уже не просто что-то вспомнил, оставаясь здесь в машине, а сам оказался в таком же замкнутом, но другом, объеме. И это была ванна. Радостное ощущение тронувшегося льда кольнуло Мелхиседека. Его тело было погружено в воду, из которой торчала только голова, положенная на подушку.
"Пить хочу," - услышал он откуда-то голос, и над сливным очком несколько раз булькнуло, как будто кто-то перднул. "Если он там, у него полно жидкости," - подивился Мелхиседек и почувствовал, что в открывшееся отверстие, вместо воды, засасывает его самого. Мгновение прохождения через маленькую решеточку показалось ему похожим на гастроскопию, о которой, случавшейся при жизни, он в последний момент вспомнил. В следующий миг по его лицу текла вода. Он вытер лоб рукавом и понял, что опять сидит в прежнем автомобиле, и на него уставилась полупедерастическая элитная рожа.
Тот указал глазами на бутылочку, в которой находился джинн, и постучал себя пальцами по груди. Мелхиседек понял, что это он требует воды, и вскипел яростью. Однако, при этом но почему-то смешался и непроизвольно повторил показанный ему жест, начав барабанить по большому кресту, висящему поверх рясы. "Да-да-да," - сквозь зубы, покачав головой, выцедил "избранный" и откинулся на спинку, полный чувства интеллектуального превосходства - "это и есть источник мракобесия".
Тут мигалка, которая работала как-то с перерывами, сверкнула в глаза Мелхиседеку еще раз. Вновь ванна теплой воды приятно легла ему на бока. Он уперся ногами и локтями в стенки, чтобы попытаться удержаться, но когда раздались слова: "Темнота! Заскорузлость! Плебейство!"(и он странным образом увидел, хотя был еще не там, как лицо говорящего сморщилось), соскользнул и снова мучительно ушел на водительское кресло, почувствовав себя помидором, разрезанным розочкой на четыре части для сервирования стола, но затем зачем-то сшитым обратно передумавшим наводить красоту поваром.
Его встретило в точности такое выражение, как мгновенье назад почудилось, и добавило: "Невежество!". Тут в голову Мелхиседеку пришла озорная мысль. Он взял бутылку, закрыл пробкой и подал через окно настойчиво просящему. Тот вальяжно принял, не сразу подняв конечность - так, что Мелхиседек вынужден был пару секунд просидеть с протянутой рукой. Взял, брезгливо покрутил в руках и передал водителю: "Попробуй".
Предчувствуя, что маячок сейчас снова вынесет его в другую реальность, Мелхиседек лихорадочно задумался, ища способ в ней закрепиться. Сосредоточение его было настолько высоким, что он даже не услышал вскриков в соседней машине и сразу не обратил внимания на чудовищные последствия своей шалости. "Избранных" джинны не переваривали так же, как и те их, и если кто-то из первых попадался врасплох, доставалось ему по полной программе.
"Пробка!" - осенило Мелхиседека - "Пробка для ванной". Он ясно вспомнил ее висящей сверху на дальнем краю и, готовый за нее ухватиться, перед самой вспышкой увидел, что водителя в машине наглеца нет. Однако, чьи-то руки держались за руль. А росли они по бокам из пустого сиденья. Голова же заняла место подголовника, и на лице сверкали полные ужаса глаза.
Ванна приняла на этот раз Мелхиседека более дружелюбно. Он это сразу почувствовал. Ободренный, вскочил, сцапал пробку и бросился затыкать ею сливное отверстие.
"Еще ж Гагарин доказал вам, что Бога нет!" - услышал он страшные завывания из-под воды, и уже вставленная затычка была всосана, как будто, ее кто-то проглотил.
Мелхиседек инстинктивно положил руку на края отверстия и нащупал человеческие губы. Ребром ладонь дотронулась до носа. "Что же это меня в рот к кому-то засасывало?" - успела мелькнуть отчаянная мысль - "А пробка, в которой я стоял, это чей-то желудок, в котором всех таким образом переваривает?".
Лицо, торчащее из дна ванны, было таким же чугунным, как и она сама. Но губы двигались, словно, хватая воздух. Существо, скрытое под этим всем, явно подавилось и теперь задыхалось.
Тяги, возвращающей Мелхиседека в его обрыдлый автомобиль, не было. Он осторожно отполз в дальний конец ванны и сел в ожидании дальнейшего развития своей судьбы, намереваясь оглядеться и наметить комплекс действий в случае возобновления неприятностей.
Когда он пытался опереться о стенку ванны, его спина наткнулась на что-то там плавающее и сразу по появлении им не замеченное. Оно нырнуло ему под руку и оказалось перед лицом, когда он облокотился.
Еще не отойдя от предыдущего стресса, Мелхиседек взял и вытащил этот предмет из воды. Это была отрубленная человеческая голова. Через мгновение поняв, что это джинн, он подавился истерическим хохотом. Голова выглядела совершенно мертвой: бледная, с кровью, запекшейся на губах и явным следом от рубящего инструмента на шее. Торчал кусок позвоночника, и в ванну лилось, делая ее воду все более и более красной.
"Брошу ведь на пол...," - сказал Мелхиседек, щелкая зубами. "Я тебе брошу," - после паузы вымолвил джинн и приоткрыл лукавый глаз. "Это чья рожа там в ванну замурована?" "А, этого пидора. Он теперь так и останется. Да еще пробку схавал. Прикольно, да?! Пробка спасла тебя от пробки...".
"Ты, блять, шутки будешь шутить!" - еле смог произнести еще не избавившийся от дрожи Мелхиседек. "Шутки - это жизнь," - парировал джинн. "Я чуть не обосрался," - он поставил голову на стеклянную полочку рядом с дезодорантом и пеной для бритья и вылез из ванны.
Вытираясь огромным махровым полотенцем с изображением гибели Содома и Гоморры, Мелхиседек вновь задумался о Боге: "Нет. "Власть имеющий" - это не харизма. "Власть имеющий" - это реальная власть. А харизма - это понты. Но как отличить возможность приказать горе прыгнуть в море от неудержимой сосредоточенности на самовозвышении, на подавлении других и утверждении своей воли?".
"Бремя Мое легко," - сказала голова на полке и скосила на Мелхиседека глазами. "Да. Но жулики это тоже знают, и поначалу ты их бремени не заметишь, пока они тебя своим гипнозом не покалечат и карманы не вывернут".
Он повесил полотенце и одел висевший рядом с ним халат: "Ну хватит дурака валять. Прими человеческий вид". "Тогда, когда мы выйдем из ванной, все решат, что мы - пидорасы".
Здесь Мелхиседек в первый раз задумался, что ждет его за этой закрытой дверью. Прежде всего, там должно было быть хотя бы что-то. И теперь протягивая руку к щеколде, он все меньше был в этом уверен.
Запор оказался бутафорским. Просто был нарисован на двери и косяке. Дверь не открывалась. На сердце Мелхиседека навалилась неимоверная тяжесть. Он вдруг почувствовал себя как-то глобально, вселенски одиноким, понял, что ни в этом, ни в каком другом мире у него никогда не было ни родителей, ни других родственников, а также, что он был священником всегда. И не был никаким профессиональным водителем.
В истерическом отчаянии он отошел на шаг и со всем своим весом ударил дверь плечом. Она чуть сдвинулась, но до того, чтобы пропустить, еще не созрела. Он молотил ее ногами, другим плечом. Образовалась щель, и из нее посыпалась земля.
"Это чо за хрень?" - отпрянул в замешательстве Мелхиседек. "Это могила жены Нира," - ответил джинн безучастным тоном. "Кого?!" - подступил к нему в ярости Мелхиседек - "Ты, блять, голова профессора Доуэля!...". "Нира," - ответил джинн флегматично, будто и не заметив эмоций Мелхиседека - "брата Ноя". "Какого, на хер, Ноя?! Это ты меня закопал, сука. Я знаю. Ну-ка быстро кончай стебаться! Иначе, я тебе больше не друг". "Да, успокойся," - рассмеялся джинн - "все идет по плану, как говорит председатель Мирового Правительства. Забыл что ли Ноя? Ну того, что на ковчеге рассекал". "А-а, Ноя...," - обмяк Мелхиседек - "это, который: "каждой твари - по сансаре"?". "Каждой твари - по паре," - поправил джинн. "А кто ж тогда нас примет за пидорасов, если ты отсюда выйдешь со мной в человеческом виде?" "Они и примут. Ной, Нир и его жена".
Мелхиседек поискал вокруг какой-нибудь инструмент для копания. Обшарил полочку, даже приподнял голову, чтоб посмотреть, нет ли чего под ней (джинн при этом скосил глаза на его руку).
Под ванной обнаружились веник и пластмассовый совок. Первый был не к чему, а вторым Мелхиседек, не медля, принялся орудовать, набрасывая внутрь ванной все более высокую кучу земли и бубня себе под нос: "каждой твари - по макиваре".
Устав, он сел, привалившись к стене, и укоризненно произнес: "Превратился бы в мини-экскаватор, да откопал нас в две минуты...". "А мне это неинтересно," - цокнул языком джинн. Привыкший к его закидонам Мелхиседек ничего не ответил и продолжил остервенелое рытье.
Через некоторое время его усилия вознаградились и, когда полка с джинном уже почти была ему не видна из-за холма, под ноги свалился череп. "Это череп жены Нира?" - спросил Мелхиседек. Но не услышал ничего в ответ.
Дверь стало можно открыть так, чтобы в щель пролез человек. На расстоянии метра от пола ванной в земляной толще проявилась ниша. В ней виднелась еще куча костей. "Посветить не надо?" - осведомился джинн. Мелхиседек пробрался обратно к полочке под зеркалом и взял с нее свечу в тяжелом красиво оформленном металлическом подсвечнике, огонек которой имел миниатюрную форму головы джинна.
Ниша, помимо костей, содержала еще наскальную живопись. Вообще, она была похожа на захоронение вождя австралопитеков. Здесь то ли с первобытной непосредственностью полуобезьян, то ли с развращенностью современных детей в примитивистской манере были изображены обитатели, видимо, все того же Ноева ковчега. Но по паре они здесь присутствовали, или как-то иначе, сказать было сложно.
Занимались они на этих рисунках исключительно сексом, но каким-то уж очень нетрадиционным. Настолько, что попадись им в те ветхозаветные времена правозащитник, он не знал бы, как применить к ним свою толерантность.
Слон (или мамонт) намеревался забраться сзади на кобылу, медведь яростно насиловал ослицу, пес оприходовал кошку, а самец гориллы пытался опустить кого-то из рода человеческого (возможно даже, и самого Ноя).
В общем, оформление помещения было вполне в духе доисторической пещеры, но стоял здесь почему-то обшарпанный канцелярский стол, какие, как Мелхиседек теперь вспомнил, имели место в советских госучреждениях. Висел на стене пожарный щит с ведром, топором, киркой, лопатой и огнетушителем. А дверь, возможно, позволявшая это помещение покинуть, имела запор с большим металлическим штурвалом для своего открывания.
"Как в бункере олигарха," - подумал Мелхиседек, и тут же перед его глазами мелькнула картина: небольшое, но шикарно оформленное помещение - с картинами, вазами, эксклюзивным дизайном мебели, золотым унитазом, биде, душевой кабинкой, мягким креслом и похожей на аэродром огромной столешницей, которая как будто висела в воздухе, потому что под ней были стеклянные ножки.
В кресле сидел маленький вспотевший человечек и считал деньги. Их по всему столу лежали разного размера стопки. Он брал их, запускал в счетную машинку и после складывал в большую кучу, которая была у него под левым локтем. За спиной человечка располагалась как раз похожая дверь со штурвалом.
Себя Мелхиседек осознал стоящим на расстоянии, но в почтительной готовности мгновенно приблизиться. Руки его держали автомат. Вдруг всю комнату тряхануло. Сверху раздался оглушительный грохот. Человечек поднял от денег маленькие затравленные глазки и произнес: "Не успею". Но, однако, продолжил свое дело.
"Кем же я все-таки был при жизни?" - напряг он свою интуицию - "Водителем-охранником, может быть? У олигарха?". "Какая уже теперь разница?" - сказал джинн, чья крошечная огненная головка слегка колыхалась от создаваемых движениями Мелхиседека воздушных волн и плюс, как ему показалось, и от того сотрясения в другом измерении. "Да никакого, в принципе," - ответил Мелхиседек - "просто интересно. Хотя...". "Не теряй времени," - посоветовал джинн.
Мелхиседек покрутил головой, чтоб избавиться от наваждения, и поспешил, поставив предварительно свечу на стол, попробовать повернуть штурвал. Первоначально это не удалось, и его даже на секунду охватило отчаяние.
Передыхая, он уперся взглядом в поверхность стола рядом со свечой и заметил там красную корочку какого-то удостоверения. Больше от растерянности, чем с интересом, Мелхиседек взял его и открыл. Оттуда выглянула его фотография, уголок которой был захвачен странной витиеватой печатью с древним гербом, содержащим львов, атрибуты власти и непонятные орудия то ли труда, то ли войны.
На другой стороне документа сверху было написано: "Агентство "Салим". "Какое?" - подумал Мелхиседек - "Охранное, рекламное...?". В графе "должность" стояло "царь". Мелхиседек покачал головой и усмехнулся: "И.о. царя...". Поразмыслил, бросить ли его обратно, но решил положить в карман. Следующий его яростный рывок за штурвал заставил эту железяку чуть-чуть поддаться.
Каждый миллиметр ее перемещения давался со струями пота. Но вот что-то щелкнуло, и навалившись всем телом и отталкиваясь ногами от пола, Мелхиседек заставил также неспешно, но отъезжать вглубь толщиной сантиметров в двадцать стальную дверь. Из образовавшейся щели сразу ворвался ветер, и свечу задуло. Голова джинна над белым цилиндрическим тельцем исчезла.
Перед Мелхиседеком был еле освещенный коридор, в глубине которого горела тусклая лампочка, а правая сторона ограничивалась не крашенной стеной, как слева, а металлической сеткой. За ней зияло непредсказуемое темное пространство. Не став брать погасшую свечу, Мелхиседек двинулся по этому коридору.
С приближением лампы становились видны все большие его подробности. За решетчатым ограждением находился тоннель, имеющий бетонную стену. По ней тянулось множество кабелей, а по полу внизу шли рельсы. Стена рядом с Мелхиседеком была покрыта ярко зеленой масляной краской, поверх которой красовались иногда живописные, но большей частью, абракадабрские граффити.
Он остановился под самой лампой. В окружении изломанных букв, напомнивших ему древний иврит (с кое-где рахитически недоразвитыми, кое-где гипертрофированными, как половые органы у порно-актеров, загогулинами), со стены взирало человеческое лицо..., венчающее лошадиную голову.
Тело было также от упомянутого животного. Только имело крылья. Хвост походил на скорпионий - загибался кверху кольцом и заканчивался жалом. Под самыми копытами еле заметно, но уже по-русски и без художественных изысков примостилось двустишье (другой природы и из другого измерения - это почувствовалось сразу): "Хуй сосут у Сатаны / все, кто "избранным" верны". "Да. С этим не поспоришь," - улыбнулся Мелхиседек.
Однако, лицо нечисти притягивало к себе внимание. Вообще, вся картина была сделана с таким мастерством, что казалась, сейчас эта тварь спрыгнет со стены и ужалит Мелхиседека своим хвостом. Внизу под стишком было что-то еще более мелко нацарапано. Мелхиседек нагнулся и увидел подпись, как это делают художники на настоящих полотнах: "Врубель".
"Где-то ж я слышал такую фамилию". Но в этот момент в тоннеле за решеткой раздался гул. Он быстро нарастал и наконец перерос в грохот. А вслед за этим в метре от Мелхиседека из мрака вылетело огромное техническое сооружение с яркими фарами спереди и замелькало мимо него светящимися окнами.
"Метро," - отщелкнулось от какой-то извилины Мелхиседека неизвестное ему слово, покатилось в пустом пространстве головы, как шар при розыгрыше лотереи, и вывалилось изо рта. Он шагнул дальше по коридору - в темноту, так как это было прочь от злополучной лампы, и через несколько метров уперся в тонколистовую металлическую дверь.
Она была заперта хитрым замком с кнопками и на дерганье нащупанного - чем-то жирным сильно измазанного - рычажка не поддавалась. Когда глаза немного привыкли, он различил рядом наклеенную бумажку с надписью "786". Нажав последовательно эти цифры, попробовал свое счастье. Замок не открылся. Повторил еще раз - медленнее и сильнее давя. Результат тот же.
Вдруг с противоположной стороны к двери кто-то подошел, щелкнул один раз, и дверь отворилась. На пороге стояла толстая женщина в синей одежде. На груди у нее висла бирка "дежурная по станции".
"Я, как здесь написано, нажимал," - смущенно улыбнулся Мелхиседек. "Надо было все три клавиши сразу," - сказала она - "тремя пальцами," - и сложила их, как для осуществления крестного знамения.
"А вы, батюшка, что тут делаете? Тоннели что ли освящаете? ... Вообще, надо бы. А то теракт недавно был. Целый вагон народу по тоннелю размазало. Так после этого на стене рисунок с каким-то конем крылатым выступил. Сколько его не закрашивали, все равно, сволочь, возобновляется. Я уж и ходить там боюсь. Жуть. А недавно диггеры," - она скривила лицо презрительно, но, не смотря на это, перешла на шепот - "сказали, что здесь портал из ада открылся. Так вы по этому поводу приходили?".
У Мелхиседека не было желания потакать ее разговорчивости. Он, молча, осенил ее крестом, обогнул огромную тушу, как колонну, и вышел на станцию. "Три клавиши сразу," - повторил он про себя - "Ctrl-Alt-Del... Чего?" - какой-то странный код всплыл у него в мозгу. Поезд только что отошел, и на перроне было пусто.
На скамейке валялась брошюра. "Книга Еноха" - гласила ее обложка. Мелхиседек листнул ее, увидел там какой-то странный текст - типа как руническим письмом - и положил обратно.
Под соседней лавкой мелькнул какой-то зверек и скрылся за пилоном. "Может быть, "Книга Енота"?" - он внимательней присмотрелся к названию. "Нет. Именно Еноха. Но зверек-то был енот. Ладно. Хрен с ним".
Чем-то смутило его это животное. Как будто кусок его собственного мяса вырвался, к примеру, из ляжки и самостоятельно куда-то дернул. Он задумался: тварь я дрожащая, или луч света в темном царстве. "Вообще, кто я в данном своем виде? Откуда я двигаюсь и куда? Есть ли какой-то смысл во всех этих превращениях?".
Он осознавал, что с одной стороны, этот енот показал ему что-то успокаивающее и умиротворяющее, но с другой, жестко поглумился над ним. И теперь, испытывая странную смесь чувства опущенности с чувством блаженства, Мелхиседек подумал, что так, наверное, бывает на душе у педераста, когда это происходит с ним в первый раз.
От таких мыслей ему стало еще более погано. Он сплюнул, поморщился, и как будто, даже почувствовал вонь из чьей-то задницы. Однако, енот, несомненно, оторвал нитку от клубка и начал ее разматывать. А клубком тем был сам Мелхиседек. И теперь он становился все тоньше и тоньше. Из него как бы вытягивали его существо.
И оказалось это на самом деле так элементарно! А ведь он был высокого мнения о надежности своей оболочки. Даже иногда тяготился этим, как рыцарь латами. А теперь был и не рад, и не расстроен, но обескуражен.
Он как-то на одном дыхании преодолел расстояние по платформе от двери, из которой вышел, до ближайшего пилона, чувствуя, что образовавшуюся течь надо заткнуть, хотя не вполне понимал зачем.
Он прежде думал и о себе, и обо всем окружающем как-то трагичнее и сложнее. А все оказалось веселее и проще. Но с другой стороны, явно содержало заморочки, к которым он при всей своей во всех вопросах искушенности готов не был.
"Книга Еноха... . Книга Енота... . Каждой твари - по лучу света. Каждому "избранному" - по мигалке, каждой станции метро - по толпе народа".
Ему представлялось, что центральный зал также пуст, как и перрон, и он был сильно удивлен, когда, выйдя туда, увидел громоздящуюся массу людей. Она начиналась прямо от этого крайнего пилона и тянулась в противоположный конец станции к предполагаемому эскалатору, которого отсюда видно не было.
"Толпа - как большой енот," - подумал Мелхиседек, подходя к ней сзади. "Тьфу ты! Привязалось же! Звероложство какое-то!".
Пилоны - безликие в сторону поездов - в сторону внутреннего зала имели выдающуюся архитектуру. Середину каждого из них занимало изваяние какого-нибудь архангела.
"Вот Гавриил," - узнал Мелхиседек - "Начальствующий. Можно подумать, что у него за спиной рай... . Кстати, возможно, что внутри этого пилона и спрятан тайный ход куда-то...". По бокам же шли барельефы разных размеров и расположенные в беспорядке, если не смотреть на всю композицию долго и созерцательно.
Шелестящая, вздыхающая и кашляющая толпа почти не двигалась. Многие поднимались на цыпочки, смотрели вдаль и обреченно вздыхали.
"А вот Рафаил," - бегающие мысли Мелхиседека, подобно овцам, почувствовали приближение пастуха и его овчарки. Запахло порядком и наказанием за непослушание. В руках архангела были ключи ("неужели, от человеческого разума?"), а за ним в пилоне, видимо, располагалась лаборатория Института Мозга, где на полках под бирками лежали порезанные на мелкие пластиночки для исследования мозги Ленина, Мессинга, Чикатило....
Как будто целительный бальзам вливался в растерявшуюся и заблудившуюся душу Мелхиседека, пока он смотрел на статую. Ему захотелось усесться прямо здесь в позу лотоса - пусть обходят - и отключиться от всего постороннего. Но в этот момент кто-то рядом вдруг поднял над людским скопищем руку с телефоном, и сработала вспышка фотоаппарата.
Она была гурьбой разлетающихся фотонов долю секунды, затем вдруг приобрела какой-то стеклянный оттенок и превратилась в подобие огромного горлышка бутылки, диаметром приблизительно соответствующего размеру тела Мелхиседека.
Он вздрогнул и отшатнулся, облокотившись на стоявшего сзади, и это тоже продолжалось считанные мгновения.
Словно из аэродинамической трубы, но адресованный лично Мелхиседеку, рванул засасывающий поток. Уходящее в другой мир сознание его на непонятный промежуток времени (впрочем уместившийся по меркам той станции метро в отрезок, требующийся, чтобы вырвать человека из толпы вверх и запихнуть его в огромное сверху открывшееся жерло)обречено было созерцать фабричное помещение, в котором не было ни одной живой души, а бессмысленные роботы пододвигали к себе бесчисленные бутылки с шампанским и затыкали их пробками. Затем он больно ударился челюстью о край унитаза.
В этот момент ему подумалось, что Бог -- это не просто бородатый моджахед, обвязанный пулеметными лентами и сидящий на облаке, как считают многие, а личность-закон, непостижимым для человека образом сочетающий в себе невероятную волю (впрочем, реализуемую не Им лично, а порученцами) и то, что ограниченные материалисты называют "необходимостью". При этом к бунту людей против "необходимости" Он относится скептически, а к ее утверждению разочарованно.
Противоречие между внутренним и внешним, какая-то разница потенциалов выворачивала Мелхиседека наизнанку. Стоя на коленях и обняв унитаз, он решительно блевал в его недры со страшным хрипом и невыносимой болью в органах пищеварения при каждом приступе.
Наконец, он встал, обтер подбородок и затравленно огляделся. Потрогал дверь. Сортир, разумеется, был заперт снаружи. Открыл шкаф над бачком, осмотрел пространство между трубами. Нет, здесь ему не пролезть. Надавил на левую стенку, за которой предположительно должна была располагаться ванная. Она показалась хилой, и это решило ее судьбу.
С проворностью Брюса Ли Мелхиседек подпрыгнул и врубился обоими ногами в намеченную преграду. От этого она треснула и в противоположное помещение вывалился небольшой кусок.
Успех ободрил Мелхиседека. Он молотил в стенку ногами, что есть сил, и через пять минут уже пролезал в щель, образовавшуюся между туалетом и ванной.
Последняя была той самой. Отсюда он только недавно откопался. Все соответствовало. Только башки джинна не стояло на стеклянной полке. Ванна была заполнена кровавой водой, и в ней плавали останки расчлененного человека.
Мелхиседек поймал за волосы голову и повернул ее к свету: знакомый наглец из машины, похожий одновременно и на пидораса, и на Жана-Поля Бельмондо. "Это не я его...!" - подумал Мелхиседек и посмотрел на дверь, которая была открыта так же, как, когда он отсюда вылезал.
"Я не расчленял его," - пожал плечами Мелхиседек и заглянул в провал. Комната дежурной по станции с граффити на стенах узнаваемо виднелась. Бросив обратно голову, Мелхиседек влез туда и увидел сидящую за столом толстую женщину.
"А-а, батюшка! Я думала, вы уже провели обряд," - обернулась она. "Дай мне выпить, матушка," - успел лишь выдохнуть Мелхиседек перед тем, как его тело само опустилось на табуретку и прислонилось к стене. "Легко!".
Она достала из нижнего высокого ящика своего стола бутылку коньяка "Старый Кёнигсберг". Затем из кармана штанов, натянутых на ее заднице, как раскрывшийся парашют, с трудом извлекла и бросила на ту самую столешницу, откуда он брал свое удостоверение царя, два расплющенных плавленых сырка. Движение это показалось Мелхиседеку эротичным, хоть и было катастрофически неуклюжим. Вслед образовались стаканы.
Они вонзили по сто и закусили сырками. "Ты -- мой," - сказала Дежурная и начала расстегивать штаны. Мелхиседек уже давно забыл про все эти дела... . Н-но теперь реально вспомнил: член зашевелился под рясой.
Она поспешно сбросила на пол все свои причиндалы. Он повернул ее так, чтоб она оперлась локтями об стол, и трахал до безобразия долго, как будто кончать в данном действии и не предполагалось.
Когда же наконец настал момент это сделать, он заметил на стене одного весьма примечательного персонажа.
Среди трахающихся неестественным образом животных был изображен некто, игнорирующий это занятие и, судя по всему, своим одиночеством не тяготящийся. Это было не вполне животное, но и того, что было в нем человеческого, никак не хватало для того, чтобы отнести его к этой категории.
По первоначалу Мелхиседеку просто стало страшно. Картинка была такой же живой, как и раньше в коридоре. Она, как будто бы, обращалась к нему лично то ли с вопросом, то ли с упреком, то ли со злорадным: "А вот и я! Не ждали?!".
Он рассоединился с теткой, и оргазм застал его уже отступающим к двери - подальше от этой стены.
Большая часть тела существа, нарисованного на ней, являлась ослиной. Но грудь и спина были свободны от шерсти, мускулисты и принадлежали если и не самому Шварценеггеру, то уж наверняка кому-то из его учеников.
Хвост у этого четвероногого копытного был распущен, наподобие павлиньего, и имел на конце красивые узоры. Голова, завершающая гибкую птичью шею, была чешуйчатой, но по форме не змеиной, а скорей, какой-то обезьянье-неандертальской. Между подвижных губ высовывался тонкий раздвоенный язычок.
Мелхиседек, даже забыв спрятать в штаны член, болтая им из стороны в сторону, взялся за штурвал, открывающий дверь. "Там нет больше выхода," - сказала Дежурная, натягивая трусы. "Как это нет?" - не понял Мелхиседек. "А так," - пожала она плечами - "эта комнатуха закопана на кладбище".
Мелхиседек рывком повернул металлическое колесо, и как только подал дверь на себя, приложившись пенисом к ее холодной поверхности, из-за нее на пол - ему под ноги - посыпалась земля.
Он сорвал с пожарного щита лопату: "Ну хоть здесь-то что нужно оказалось под руками". "Ты хоть конец то спрячь," - саркастически произнес джинн после того, как на плоскости штыка лопаты открылись его глаза, рот и выступил нос.
Мелхиседек, молча, выполнил его совет и решительно распахнул дверь шире. "Что ж ты мной будешь копать?" - полюбопытствовал джинн. "Кончай прикалываться," - попросил Мелхиседек. "Прямо мое лицо будешь втыкать в землю?" - не унимался джинн. "Да!" - почти крикнул Мелхиседек и попытался начать копать. Но штык лопаты мгновенно превратился в огромную руку, которая схватила горсть земли и бросила ее Мелхиседеку в лицо. Он в сердцах швырнул лопату на пол и выругался.
"Здесь, что не шаг - то демон," - прокомментировала произошедшее Дежурная. "Он - не адское исчадие," - усталым голосом ответил Мелхиседек - "это джинн. Они с нами в равном положении относительно Бога находятся. Только они немного иной природы...". "Какой же другой то?". "Мы из глины сотворены, а они - из огня. Но среди них, так же, как и среди нас, есть верующие и неверующие".
Она налила ему еще стакан: "Ну на выпей и не суетись. Успеешь еще отсюда выбраться. Посиди, отдохни. Потом, может, потрахаемся снова".
Мелхиседек взял лопату и повертел ее в руках. "Это кто там такой на стене?" - спросил он у нее... . И не дождавшись ответа от металлического штыка, неожиданно сам для себя перехватил черенок, как за копье, и метнул инструмент острием в стену - прямо в вызывающий мурашки по коже рисунок.
Как только она воткнулась, произошло следующее: на пол упал шматок чего-то (Мелхиседек не успел разглядеть, чего), в стене образовалась дыра, из нее вылез огромный - с анаконду - раздвоенный язык и, обвив своими концами тело Мелхиседека, потащил его на себя.
Дежурная завизжала и плеснула на язык коньяком. Поверхность того зашипела, он ослаб и, выпустив свою добычу, сдулся, как будто был воздушным шариком. Вниз повисла только мерзкая зеленая его кожа. Раздался звон. На пол из стены выпала лопата.
Мелхиседек нагнулся за ней и увидел близко от себя то, что только что отвалилось от стены. Это была змеино-обезьянья голова жуткого существа. За открывшейся же дыркой, похоже, была пустота.
"Ну давай, превратись в кулак!" - сказал Мелхиседек лопате и начал ею раздалбливаться, расширять отверстие.
"Мы что, трахаться больше не будем?" - жалобно протянула Дежурная. "Когда я в следующий раз сюда попаду, непременно," - ответил Мелхиседек, не ослабляя своих усилий. В ответ она обиженно всхлипнула.
Вскоре слегка под углом вниз открылся широкий трубообразный лаз. Мелхиседек просунулся в него и пополз. Уклон становился все больше и больше и наконец канал обрушился вниз градусов под сорок пять. Мелхиседека разогнало, он попытался было сбить скорость руками и ногами, но моментально поранил ладони и порвал одежду на локтях и коленях.
Труба сделала сначала один какой-то безумный вираж, в результате которого Мелхиседек чуть не проломил себе голову, и затем пошла закручиваться спиралью.
Вестибулярный аппарат священника дал сбой, и он потерял ориентацию, где верх, где низ. Еще несколько секунд такого полета, и грузное тело в черной рясе с размаху грохнулось в неглубокий бассейн, раскинув целую тучу брызг.
Вначале он продолжал не понимать, с какой стороны дно, но вот его постепенно стало поднимать в сторону поверхности, и он моментально поднял голову вверх.
Ноги уперлись, вода доходила ему до плеч. Вокруг было огромное помещение, похожее на вокзал, и от самого его потолка вниз замысловатыми загогулинами - где более полого, где круто - спускалось еще несколько гигантских труб, аналогичных той, по которой его только что проколбасило.
Из них через определенные промежутки времени с визгом вываливались голые люди, и раздавался соответствующий по силе размерам каждого из них всплеск. Глянув на все это мельком, Мелхиседек вынужден был сосредоточиться на своем внутреннем состоянии.
Когда первый шок прошел, он ощутил, что его страшно тошнит. И если раньше в туалет его закидывало насильно, и он стремился побыстрей оттуда улизнуть, то теперь он стремглав бросился его искать. Что-то подсказывало ему, что блевать здесь - среди этих веселых развлекающихся людей - не стоит.
Взгляд его напряженно обвел зал в поисках выхода. Последний был найден, когда к горлу уже подступало, и он, глубоко вдохнув и на всякий случай прижав руку ко рту, бросился, поминутно поскальзываясь, в противоположный конец этого странного купающегося ангара.
За дверью начались коридоры, раздевалки, душевые, выходы в другие бассейны. Пока Мелхиседек с выпученными глазами выискивал требующееся заведение, ему показалось, что он пробежал несколько километров. Добравшись в результате до заветного унитаза, он рухнул на колени и вывернул наизнанку свой желудок.
Но что-то там внутри у него застряло. Тревожило, мучило, затыкало путь нечистотам. Мелхиседек тужился, краснея, как рак, отплевывался, матерился, заходился от боли, с мычанием отваливался к стене, передыхал и... продолжал заново. Наконец, после нестерпимо страшного приступа изо рта брызнуло кровью, и вслед за ней об унитаз ударилась... обычная пробка от шампанского.
Мелхиседек поймал ее и в течение некоторого времени приходил в себя. Затем тяжело поднялся и вышел из туалета. На этот раз дверь его открылась, и было за ней то место, откуда он сюда попал.
Обессилено, но облегченно, брел он там, где только что метался, и не узнавал эти помещения, потому что тогда ему было не до них.
Он вышел в фойе и обомлел. Колонны, поддерживающие потолок, здесь были снабжены все теми же огромными статуями архангелов, что и он видел на станции метро, где стоял в человеческой пробке.
Он повертел в руках пробку от шампанского из своих внутренностей. Фигуры эти сейчас показались ему страшней и величественней, чем прежде. Видимо, сталинские зодчие ваяли их под воздействием каких-то препаратов.
У Мелхиседека появилась мысль, что все эти скульптуры - не просто мертвые глыбы материала, а реальные ангелы, которые когда-то были залиты в бетон.
Поэтому, по поверьям, если потереть одну из них за туфлю, то будет удача в бизнесе, другую, если за ляжку - то в семейной жизни. А третью - низко наклонившуюся, словно для того, чтобы лучше расслышать крысиный писк людишек - если потереть за нос, будет счастье, которое, как у Тарковского, может ты и не заказывал, а вдруг раз... и получил, словно кирпичом по башке.
Прямо перед ним оказался архангел Иеремиил. Он глянул на Мелхиседека, как на пришельца из загробного мира. Посмотрел пристально, будто что-то контролировал.
"А какой это мир? По ходу все эти миры соревнуются в загробности". И Мелхиседек даже улыбнулся. "Словно мент, стоит и следит за пешеходами, идущими по зебре...". "Три клавиши сразу. Ctrl-Alt-Del... Откуда это?..." - и вдруг он неожиданно вспомнил... . Тот человечек, которого он видел в комнате считающим деньги, любил повторять: "Я устрою им всем Ctrl-Alt-Del, если они не будут класть деньги в мой банк".
За этим потянулись новые воспоминания. Мелхиседек не хотел их останавливать. Что-то из прошлого начало открываться ему более широкой рекой.
Те люди, среди которых он когда-то жил, были модифицированными. Все, за исключением "избранных".
Иеремиил всё также напряженно взирал сверху вниз, словно давил на Мелхиседека: "Ну давай, давай, не прерывай струи! Поддерживай ее своей энергией!".
Все люди тогда носили в себе чип... . Или нет... ?
Это была целая компьютерная система, которая существенно увеличивала возможности сознания, но и ставила такого человека под контроль единой всемирной могущественной Инстанции, а иногда и отдавала его на произвол лихих хакеров, осмелившихся бросить вызов Системе, а может быть и служащих Ей, вступающих в действие, когда с Нее требовалось снять ответственность за особо жестокие действия, сохранить репутацию.
Между колоннами с ангелами находились турникеты, как в метро, а за ними угадывалась касса. Дальше же был не выход на улицу, а подъем в какое-то новое помещение на уровень выше.
Шел эскалатор и рядом с ним - лестница. У их подножья была еще пара статуй. Но здесь уже ничего ангельского не просматривалось.
Вроде бы, похожи на людей. Но черты их лиц и пропорции тел кое-где были гипертрофированы, кое-где - недоразвиты, и от этого создавалось жуткое впечатление каких-то вырожденцев, мутантов, при чем не сказочных, как в играх или кино, а имеющих непосредственное отношение к действительности человека.
Это были мужчина и женщина высотой метров семь-восемь, одетые в рабочую одежду. С закатанными рукавами, в фактурах и держащие в руках какие-то орудия труда, не понятно для чего предназначенные. Мелхиседеку показалось, что это инструменты пыток, а фартуки имеют цель защитить одежду от крови. Изваяния не уступали по монструозности изображениям, которые он видел на стенах коридора и каморки в метрополитене.
Итак, те люди имели вмонтированный в свой организм компьютер. Делалось это с детства, подобно тому, как раньше происходили крещение или обрезание. По мере взросления устройства несколько раз заменялись, а при выдаче паспорта устанавливалось последнее и окончательное, которое человек вынужден был носить в себе до смерти.
Мелхиседек вертел между пальцами найденную внутри самого себя пробку и вдруг уронил ее. Он испугался, как будто уронил бриллиант. "Аккуратней будь," - произнес енот, подавая ему его потерю.
Бросившись ловить, Мелхиседек столкнулся с ним, можно сказать, лицом к "лицу". "Спасибо," - сказал Мелхиседек, выпрямляясь. Он был рад и благодарен, но в то же время в нем поднималось и какое-то раздражение против зверька. Как-то уж слишком вовремя он оказался именно там, где это было нужно. Как будто следил... .
"Я - гугенот," - сказал енот. "Да хоть гамадрил!" - буркнул Мелхиседек. "Не гамадрил, а гугенот," - спокойно поправил его енот. "Хорошо. Ты что-нибудь знаешь о структуре этих помещений?". "Я многое знаю о книге Еноха". "И чем мне поможет эта твоя книга?". "Да ничем," - пожал плечами енот и почесал маленькой ручкой себе живот. "А какого хрена ты мне тогда про нее впариваешь?". "Ты спросил, о чем я знаю. Я тебе ответил". "Я не спрашивал, о чем ты знаешь," - с все нарастающей досадой начал цедить сквозь зубы Мелхиседек и почувствовал, что как будто стал жевать некую кашу, в которой зубы его завязают и которую, если не выплюнуть, то прожевать невозможно. Он замолчал и налившимися кровью глазами посмотрел на "собеседника". Тот совершенно невозмутимо развернулся и пошел прочь. Мелхиседеку что-то подсказало, что есть смысл последовать за ним.
Модифицированные люди, с одной стороны, имели мгновенный доступ к любой информации (разумеется, разрешенной Системой). Им не надо было учиться, тратить время на заканчивание образовательных учреждений. Достаточно было обратиться мысленно к тому или иному ресурсу в сети, и на локальное хранилище информации, находящемся внутри их организмов, моментально заливался весь школьный или институтский курс запрашиваемого предмета.
С тех пор знания были в их распоряжении. И когда возникала необходимость, человек уже более конкретно думал: мне требуется рассчитать то-то, или проанализировать такие-то сведения, и в оперативную память, то есть в обычное его сознание, с жесткого диска загружались нужные формулы, теоремы, и он мог всем этим свободно пользоваться, как будто, раньше потратил труд на зубрежку.
Вслед за енотом Мелхиседек нырнул в небольшую дверь, на которой было написано "служебное помещение".
Как только он переступил порог, сразу упал. Пол внутри находился ниже на пару десятков сантиметров. К тому же было ни зги. Мелхиседек больно ударился. Он сел, потирая ушибленный локоть, и услышал вокруг какой-то шорох. Протянуть руку он побоялся и решил, что это его знакомый енот. Дверь, видимо, была на пружине, и лишь он ввалился, она закрылась.
Но самое интересное заключалось в том, что в момент падения у него как-то нестандартно сработал вестибулярный аппарат, и он на секунду потерял ориентацию. То есть теперь он не знал, с какой стороны эта дверь.
Шелестящие звуки, вызвавшие его беспокойство, все громче раздавались со всех сторон. Они походили то ли на трение между собой фрагментов ткани, то ли на чей-то сдавленный шепот. И если принимать последнюю версию, то можно было констатировать, что бормотание это было нечеловеческим.
Мелхиседека передернуло от отвращения. Имело место явное дежавю. Что-то подобное он буквально только что испытывал, но где и в каких обстоятельствах, даже не стал пытаться вспоминать. Знал, что не удастся.
Он спрятал в карман свою пробку, чтоб снова ее не потерять. И там его палец наткнулся на пластмассовый предмет. Это была зажигалка. Он выхватил ее со скоростью самурая и чиркнул.
Вокруг него сидели еноты. Их было очень много. Он прокрутился на триста шестьдесят градусов. Ни стен, ни дверей нигде не угадывалось. Только море енотов.
Мелхиседек сделал шаг. Еноты расступились. Делали они это как-то автоматически, даже не глядя на приближающегося человека. А сами при этом находились в состоянии какой-то медитации - ушли в себя и бормотали что-то похожее на молитву.
"Гугеноты," - подумал Мелхиседек и сделал еще шаг. Огонек зажигалки жег палец. Он отпустил клавишу и снова погрузился во мрак.
Теперь ему показалось, что они не шепчут, а жуют. К движеньям их губ явно прибавился агрессивный прищелк зубов. И это вызвало уже не отвращение, а страх.
Первый порыв был - моментально сработать снова зажигалкой. Но аналогичное дежавю заставило прежде сосредоточится на возможных последствиях.
Несколько секунд он постоял, возбуждая память, как безнадежно обмякший член после месяца беспробудного пьянства. Результат был нулевой, и он с облегчением включил свет.
Все те же еноты. Бесчисленное вокруг их количество. И теперь они уже, действительно, как будто, что-то ели. Но это было не сразу отличимо по внешнему виду от прежней молитвы. Мелхиседеку чудилось, что он слышит прежние словосочетания, все так же невнятные, но теперь уже не молитвенные, а направленные на сжирание кого-то. Они были похожи с точки зрения звука, но иные по природе. Еноты молились, но и одновременно что-то жрали.
Мелхиседек страдал от того, что зажигалка жгла ему палец, но не мог оторваться. Зрелище было жуткое и завораживающее. Не позволяющее себя игнорировать. Челюсти енотов двигались в двух плоскостях. Сверху вниз они смыкали и пережевывали нечто, похожее на пищу, а справа налево произносили некоторые слова. Мелхиседек непонятно зачем начал к ним прислушиваться. По лицу его блуждала идиотская улыбка. Ассоциация с мандибулами насекомых подталкивала его к истерическому хохоту.
Палец, казалось, уже сгорел на одну фалангу, но телесные инстинкты заклинило, и не было силы прекратить самоуничтожение - как огнем зажигалки, так и кошмаром созерцаемого.
И вдруг он различил словосочетания, перемешанные с хрустом пищи, которые складывались во фразы и наливались смыслом. Наливались неумолимо, как камера княжны Таракановой наполнялась водой. Он чувствовал, что его уносит ветром кармы. Прямо таки, ее ураганом, непреодолимым вихрем.
"Что такое "ветер кармы"?" - задался вопросом Мелхиседек и тут же рассмеялся, вспомнив, как бессмысленно здесь задаваться какими бы то ни было вопросами.
Ветер кармы! Он чувствовал бессмысленность и неустойчивость своего бытия, но не осознавал, что бы это такое все могло значить. Он не находил себе покоя... . Оставаться на каком-то определенном месте для него сейчас было невозможно.
Мелхиседек начал совершать движения ногами, похожие на танец. Зажигалка выпала на пол... . И тут последний качнуло. Он полетел в сторону, чуть не упал и остановил процесс перехода в горизонтальное состояние лишь при помощи болезненного тычка локтем в стену.
"Ветер кармы," - произнес громко вслух Мелхиседек. В ответ странные звуки, производимые енотами, на несколько секунд сделались похожими на смех.
Обожженный палец, как не странно, совсем не болел. Он потрогал его другими пальцами и не обнаружил там ничего болезненного и поврежденного.
"Однако, теперь у меня нет света," - пришло ему в голову. Он пощупал влажную выщербленную стену помещения и начал передвигаться вдоль нее в одну определенную сторону.
"Света у меня нет. Света вообще нигде нет. Он есть иллюзия. Он есть фальсификация природных явлений енотской ложей... .
Какой на хер ложей?! Каких явлений?! Ладно... . Все! Отставить разглагольствования! Искать выход. А там разберемся, кто из нас енот...".
Он совершил более десятка шагов, но двери не нашел. Тем временем, к звукам, которые он все это время слышал, нечто новое снова прибавилось. Теперь было уже не только шептание и жевание. Мелхиседек расслышал удары в маленькие ладошки, а также подошвами ощутил вибрацию от ударов в пол тысяч легоньких ножек.
"Ной, Ной - Царь земной," - различил он каким-то третьим ухом - "Ной брел пешком в Ханой". Фразы повторялись с определенным ритмом. Два притопа, три прихлопа: "Ной хной помазал в зной член свой в вершок длиной".
Дальше следовала подобная рифмованная абракадабра, но и услышанного Мелхиседеку было достаточно. Сам факт внятности причитаний енотов стал для него откровением.
По прежнему сносила с ног пурга кармы. Шатала. Пол подбрасывал его, как повар - рыбу на сковородке. Двери наружу не было. "Светтт!" - возопил внутренне, молча, Мелхиседек и в этот момент схватился рукой за ручку.
Он возможно бы и удрал, если бы его не отвлекли следующие события. Еноты продолжали танцевать, жрать и молиться. "Костер!" - подумалось Мелхиседеку - "То, что они делают, необходимо совершать только вокруг костра".
Был ли упомянутый где-то, или нет, но все вокруг неожиданно стало видно как на ладони. И это не было следствием появления физического источника света. Стоило вообразить костер, как исчезла тьма неведения.
Мелхиседек не мог бы утверждать, что он видел. Он просто знал, что находится не только здесь - вокруг, но и вообще... везде.
Но он боялся притрагиваться к информации о том, что лежало за пределами этой комнаты. Почему-то для него это было сравнимо с прыжком в пропасть. Он лишь захотел определить, где тут шаман. Но вместо него нашел только трибуну.
На ней было написано: "Великий Енот". И обладатель этого титула не замедлил появиться. Он водрузил туда что-то тяжелое. Затем повозился, покопошился, и Мелхиседек безошибочно узнал того самого своего знакового, хотя мордочки животных, вроде как, были все одинаковы.
Но оказалось, что у них может быть выражение. Правда, застывшее и, видимо, единственно для них возможное, но которое нельзя спутать ни с каким другим.
"Заседание Ложи объявляю открытым." - вымолвил Енот, затем откашлялся и провозгласил - "Чтение книги Еноха".
Мелхиседек слушал, как никогда прежде никакое другое чтение. Это происходило потому, что речь шла о нем. Точнее, о рождении его в могиле жены Нира - брата Ноя.
"Ванная! Ванная!" - заполонило его - "Сортир!... земля посыпалась... труп избранного плавает... Да! Да! Могила жены Нира... . Реально так! Джинн сказал. Где джинн? Он бы сейчас, в натуре, помог... . Веселый ведь, чисто, парень...".
Далее говорилось о нападении на Мелхиседека демонов. "Разве что, те живые барельефы на стенах...?". А спасение, судя по писанному, пришло от Космократора. "Это еще кто? Или я чего-то пропустил, метаясь между мирами? Профукал самое главное... . Космократор... . Перфоратор... . Нет... . Ничего подходящего не приходит в голову... . Может быть, хостомодератор, то есть модератор хостов..., это как-то ближе..., но все равно - чушь".
Кроме общей тряски, за пределами закрытой комнаты начал раздаваться еще и грохот. Мелхиседеку стало казаться, что это нарастает ураган кармы, что его внутреннее пространство подобно внешнему, и процессы, раскачивающие приютившее его енотское логово и пытающиеся вышибить душу из него самого, действующие, если можно так выразиться, и на личном, и на общественном уровне, аналогичны друг другу. Может быть, это даже один и тот же процесс, но спроецированный как бы на перпендикулярные плоскости, от чего начало чудиться, что это два разных процесса.
И еще ему привиделось, что волной уже теперь бьет с той стороны по стенам. Она набегала гулко, как и положено океанской стихии, шумно влекла свое не имеющее границ тело и наконец оглушительно обрушивалась об бетон где то в нескольких десятках сантиметров от головы Мелхиседека.
"Потоп!" - испугался он - "Про Ноя там что-то было, что он тонул..., то ли акулы на него напали..., а спасатели были пьяные..., в общем не помню..., какой-то геморрой был у Ноя по поводу воды".
Но наряду с паникой его преследовала и еще одна абсурдная и парадоксальная мысль, что... Архангел Гавриил что-то ему обещал. "С какой стати Архангел Гавриил вообще должен обо мне думать?! Кто я для него такой?" - возмущался он сам на себя. Но странная - противоречащая всякому здравому смыслу - уверенность не проходила.
Вдруг стало пахнуть рыбой, и это усиливало позывы сблевать, накладываясь на раскачивания ковчега.
"Почему здесь только еноты?" - осенило его - "Ведь должно быть... каждой твари... по чему-то там?". "Каждой твари - по шкаре," - подсказал кто-то из толпы зверьков, сплевывая на пол ошметки.
Мелхиседека тошнило все настойчивей. Чтоб не впустить в себя отрицательные эмоции, он принялся думать о Боге. А при этом он всегда прежде вспоминал нечто принципиально важное. Так случилось и сейчас. Пока Великий Енот вещал, что младенцем Мелхиседек был доставлен на небеса на сорок дней, а на земле в это время... что-то там не заладилось..., он осознал, что не имел никогда здесь ни в одном из многочисленных миров ни родителей, ни родственников. От этого становилось грустно и одиноко. Жизнь не имела ограничений по времени. Он не появлялся и впредь не исчезнет. И еще он понял, что он, действительно, священник. Не просто по случаю, или непонятно каким образом им ставший, а священник изначально. С большой буквы! И он останется таковым навсегда - царем справедливости и великим психоделическим делателем.
И в той пробке - среди всех, кто в ней навечно стоял - он несомненно пользовался огромным уважением. Пользовался... . Но, относительно того, что вокруг были только одни еноты, ошибся. И сразу подумал: "Лучше бы Ной взял в свой ковчег исключительно этих гундявых енотов".
За трибуной, как тень от выступающего, возвышалась различимая единственно в виде темного контура, даже при помощи нового экстраординарного зрения Мелхиседека, чем-то неуловимым пугающая и завораживающая фигура.
Она, как будто, внушала Великому Еноту то застывшее пренебрежительное брезгливо-насмешливое выражение на его морде. И поэтому он и не мог его менять, как покойник навсегда остается с той гримасой, которую скорчил, когда испускал дух.
Этот субъект обладал странной способностью: при том, что он совершенно не прятался, но направлял поток чужого внимания в обход себя, как масляная поверхность отталкивает воду.
То есть в поле зрения то он попадал, но его, как будто бы, и не существовало для в упор смотрящего. Соответственно, если Мелхиседек зафиксировал его в своем сознании, это означало только одно - тот сам этого захотел.
Фигура вышла из-за спины Великого Енота, и тот моментально умолк, словно кукла, лишившаяся жизни, когда из нее вытащил руку кукольник.
"Клайв Баркер," - представился, подойдя, незнакомец и протянул приветственно руку.
Когда Мелхиседек ответил, то понял, что пальцы нового знакомого простираются еще, как минимум, на ладонь длиннее места рукопожатия. Его передернуло.
Баркер понимающе посмотрел ему в глаза и опустил вниз кисть. Мелхиседек не мог удержаться, чтоб не последовать за ней взглядам. Каждый палец имел в себе сантиметров пятнадцать, а то и двадцать. Баркер шутливо пошевелил ими, улыбаясь. Раздался звук, похожий на шелест ветвей под ветром.
Также с юмористической легкостью он наклонился и, обхватив, наподобие фантастического членистоногого, за туловище одного из енотов, поднял его с пола.
Затем неестественно для человека широко раскрыл рот и откусил ему голову. Оставшиеся на это абсолютно никак не отреагировали, продолжая свой одновременный молитву-танец-трапезу.
Пока Баркер жевал, Мелхиседек расширенными от ужаса глазами смотрел на все это, почти парализованный. "Не парься, братан," - сказал наконец, освободив челюсти от работы, Клайв - "их никого не существует в реальности. Вся эта комната с енотами - это ты. Точнее, твой внутренний мир".
"И т-ты?" - выдавил из себя, стуча зубами, Мелхиседек - "Ты тоже - мой внутренний мир?". "Конечно," - простодушно ответил Баркер и, отшвырнув обезглавленную тушку енота, положил эту руку ему на плечо.
"То есть я могу тебя так же... того...?". "Легко. Но внутренний мир формируется ведь не в один день. На то он и внутренний мир. Он есть привычка использовать вещи, слова, понятия, которые по существу к твоей личности не имеют абсолютно никакого отношения. Но привычка есть привычка. На то она и вторая натура. Я бы даже сказал: на то она и ты сам. Так как очень мало кто способен отделить себя настоящего от комплекса своих привычек".
"Другими словами, почикать тебя для меня бы значило, как собственноручно откромсать головку собственного члена?". "Ну примерно. А мы все - твои порождения - можем без проблем друг друга чикать. И это в конечном счете зависит лишь от степени твоей неосознанной жестокости".
Говоря это, он постукивал длиннющими пальцами руки, лежащей на плече Мелхиседека, по его спине. И вдруг достаточно акцентировано стукнул ими ему возле позвоночника в районе правой лопатки. Моментально что-то произошло.
Мелхиседеку, как будто, сместили мозг относительно черепа, раскачали его и создали эффект, похожий на нокдаун после четкого удара в челюсть. Перед глазами, не устраняя объективной реальности, закружился прозрачный цветной калейдоскоп. И на стеклышках его трубки стали оседать капли воды.
Ее становилось все больше и больше, наподобие той, которая просачивается в негерметичную маску ныряльщика.
Как всегда в необъяснимых и безвыходных (а таковыми были последнее время все) ситуациях, Мелхиседек начинал думать о Боге, что-то вспоминал, и это подсказывало ему путь.
Сейчас же все случилось иначе. Он понял, что если захочет, то сможет в данный момент вспомнить вообще что угодно. При чем, происходившее когда-то и стремящееся произойти в будущем не только с ним, а и со всеми.
Но странно! Эта возможность абсолютной памяти, а также осознанное им положение изначального священника и вечная жизнь вдруг с какого-то момента почему-то перестали для него иметь вообще какое бы то ни было значение.
Дальше вспоминать все забытое пропала необходимость. Кроме Мелхиседека, к его "я" оказался неожиданно причастен еще некий не-Мелхиседек, который не задавался вопросами, как что-то сформулировать, в какие рамки уложить воспринятое, кто он сам такой есть, какое здесь занимает место, согласно сформулированным другими ценностям. Этот новый не-Мелхиседек ничего не выпячивал и не страдал от невозможности что-то выпятить, он просто существовал, как трава, и ему этого было вполне достаточно.
Мелхиседека раздражало безразличие не-Мелхиседека, как заботливого, но туповатого отца раздражает раздолбайство сына.
Но тот был не заискивающим и раболепным, не униженным и оскорбленным, а главенствующим и всезнающим.
Мелхиседек понял, что такое "власть имеющий", а также, что такое "бремя мое легко". Понял не о ком-то другом, а как бы найдя все это в самом себе. Не-Мелхиседек имел власть над Мелхиседеком, и бремя его было легко.
Дежавю, случающееся обычно молниеносными эпизодами, теперь нахлынуло на него потопом. Но Ною пришло время на пенсию. Не-Мелхиседек не боялся воды. Затопить его было невозможно. Он сам мог затопить кого угодно и подталкивал к этому все и вся.
Он был разрушителем узкого горлышка, через которое идет видение мира. Он не руководствовался принципами утилитарной целесообразности, согласно которым всему присваивается степень значимости, отмеряемая по шкале применимости. Он сам просто всегда без начала и без конца есть, и всякая вещь у него пользуется такими же правами. Не-Мелхиседек устранил мутную криво преломляющую призму вопросов "зачем?", "какой смысл?".
Но Мелхиседек тоскливо чувствовал, что все это не надолго. Он вспомнил про песчаную бурю кармы, которая заполоняет все, забивается в рот, в глаза, в уши и снова оставляет тебе, как в танке, подслеповатую щель, чтобы любоваться на искореженный обрезанием и недосказанностью, одновременно прекрасный и убогий, данный нам в ощущениях, но закованный нами в слова и понятия мир.
"Если этот Клайв Баркер - порождение меня самого, то как он смог воздействовать на меня? Он просто - глюк, как и эти еноты!". "Глюк, глюк," - сказал Клайв Баркер и снова отвратительно пошевелил длиннющими пальцами.
На зубах Мелхиседека, как будто, только после этого заскрипело и сыпануло песком в глаза. Он начал их протирать и отплевываться, когда же вновь получил возможность взглянуть на своего визави, понял, что в нем произошла не поддающаяся в первую секунду определению и формулированию, но явная и чем-то даже Мелхиседека обрадовавшая перемена.
Песок исходил не от какой-то абстрактной бури (которая с одной стороны внушала ужас, но с другой была чем-то отстраненным, почти мифическим), он исходил от Клайва Баркера. То есть непосредственно сыпался прямо с него. И еще он застыл. Как будто, стал неживой, превратился в скульптуру.
С его клешней, лица, плеч срывались микро-завихрения желтоватых крупинок, которые затем устремлялись в атаку на Мелхиседека.
Баркер становился все более бесформенным, напоминающим песчаный сталагмит. То же самое происходило и с енотами. Они превращались в небольшие холмики, формируя пространство некой трансцендентальной пустыни, которая иногда пугает своими барханами, оживляя их то в виде монстров, то в виде просто перегородок - стен и потолков - сдавливающих твое существо, ограничивающее и видимость, и возможности.
Когда же ты уже поверил во все это и испугался, расстроился, отчаялся, словно в насмешку, она рассыпается, приходя в свое как бы первоначальное положение, оборачиваясь безжизненным скоплением крупинок кармы.