Аннотация: В данном очерке предпринимается попытка выявить форму интенциональности, предстающую как интуиция, по отношению к длительности - этому истинному времени.
Бергсон и новое понимание времени: интуитивное проникновение в длительность и его связь с различАнием.
Метод ли интуиция?
Длительность возникла когда-то из события, столь знаменательного, что не раз осуществлялись попытки его вуалирования, зачёркивания, даже преображения до отчётливого узнавания. На этом событии всегда будет стоять печать скорби о невосполнимой утрате, об утрачённом рае. Это событие всегда будет предвосхищаться в будущем как обретение целостности через великий катарсис. Начало, отголосок его, до сих пор говорящий в человеке, само по себе не имеет того, что могло бы отразить его - своей истории. И всё это потому, что истории длительности как таковой не существует и не может существовать. Если бы такое было возможным, то время перестало бы быть непрерывным потоком разнообразных событий, свернувшись в непрестанно повторяющюю себя тотальность. Но, на мой взгляд, неопровержима другая история - история, в которой человек выбирает то, что имеет значение, что безусловно притягивает, манит, соблазняет его. Вокруг этой притягательной перспективы, а точка эта, никогда не соответствуя существующему положению вещей, располагается на границе взгляда, и строится видимый и соответственно невидимый миры. Переход от одной такой проекции к другой - и есть человеческая история. И чем смелее и решительнее взгляд намечает себе новый горизонт, тем быстрее исчезает старый. Это забвение уже бывшего - основное условие появления чего-то нового и только в этом движении возможно вечное рождение жизни. Начало впервые приковывает к себе именно здесь - в забвении.
Жизненный порыв, отвлечённый от своей утилитарности представляет собой чистую волю распространения себя в бесконечность. И причём это скорее воля транценденции сознания одновременно вовне всего, а не воля распространения сознания во всей тотальности времени. Это проясняется тем, что длительность никогда, даже в нашей самой смелой фантазии не может являться иначе как "здесь и сейчас", но "здесь и сейчас" понимаемое не как некая интеллектуальная дискретность, а как состояние единения себя с самим собой и себя с миром. И если наиболее отчётливо попытаться извне определить, что есть длительность, то получается что она - аморфное состояние нашей неопределившейся чистой воли. Бергсон в "Творческой эволюции" пытаясь рассмотреть жизнь в целом, говорит нечто подобное: "...и всё наше исследование имеет целью установить, что жизненное ориентированно в направлении волевого. Можно поэтому сказать, что первый род порядка есть порядок жизненный или исходящий от воли, в противоположность второму порядку инерции и автоматизма".[1;224] Это разделение, как я полагаю, является основополагающим для всех прочих разделений и классификаций. Названным порядкам соответствуют две основные тенденции - тенденция творческого развёртывания жизненного порыва и тенденция созидания, сохранения и воспроизведения подручного мира. Место прояснения. Благодаря воле человек может прорезать пространство, творя из осколков битых свой собственный сюжет - вместилище своих предчувствий того, каким бы он хотел узреть игривость мира.
Жизненный порядок как таковой постигается только в полноте интуитивного проникновения. Что оно представляет собой? Во-первых, интуитивное проникновение, интуиция - это один из способов восприятия и преобразования мира. Как познавательной способности ей противостоит интеллект. В то время как интеллект имеет дело с материей, интуиция обращена к духу, она причащает человека к длительности. Бергсон говорит, что описать эту длительность невозможно, ибо любое описание и определение как его кристаллизация находится в таком дискурсивном поле, которое подчиняется правилам разбивки, прерывания, пропорционального соотнесения, в общем, - правилам интеллекта, которые, хоть и предполагают самопреодоление, но, тем не менее, не в состоянии представить Другое как Абсолютную Инаковость, а не просто как Другой порядок. Уловить то мимолетное и неверно схватываемое интеллектом в моменты интуитивного проникновения - задача невыносимая именно потому, что традиционное истолкование Другого как Своего Другого заведомо отрицается, заменяясь чем-то вроде теории об условиях перевода, оговаривающей, конечно же, экономию потерь и приобретений с обоих сторон. Извне интуиция вынуждена считаться с экономией сохранения своего движения самопреодоления и, одновременно, самосохранения. Так каким образом она вводит человека в состояние длительности? Бергсон отвечает: "Итак, сосредоточимся на том, что в нас одновременно и наиболее отделено от внешнего и наименее проникнуто интеллектуальностью. Поищем в глубине самих себя такой пункт, где мы более всего чувствуем, что находимся внутри нашей собственной жизни. Мы погрузимся тогда в чистую длительность, в которой непрерывно действующее прошлое без конца набухает абсолютно новым настоящим. Но в то же время мы почувствуем, что наша воля напряжена до предела. Резким усилием наша личность должна сжать саму себя, чтобы мы собрали ускользающее от нас прошлое и толкнули его, плотное и неделимое, в настоящее, которое оно создаёт, проникая в него. Моменты, когда мы до такой степень овладеваем собой, очень редки, они составляют одно целое с нашими подлинно свободными действиями". [1; 204] Отсюда становится ясным, что Бергсон понимает интуицию как способ проникнуть в длительность, и проникновение это происходит в напряжении воли, в борьбе с косной материей, с традицией, надменно зачитывающей правила своего пользования, своего стиля прочтения. Воля не может не считаться с этой дискурсивной традицией - ведь она направлена в сторону освобождения от неё, её преодоления. Чтобы пробиться сквозь уже установленное, необходимо сжатие всего когнитивного, что есть в нас, необходимо проталкивание всего поля письма сквозь условие его существования - различАние. И здесь перед Бергсоном встаёт задача наметить, исходя из того, что необходимо преодолеть, интеллектуальных условий проникновения в длительность. "Наше ощущение длительности, то есть совпадение нашего я с самим собой, допускает степени. Но чем глубже чувство и полнее совпадение, тем больше та жизнь, в которую они нас уводят, поглощает интеллектуальность, превосходя её". [1; 204] Как описать весь этот процесс преодоления, свершаемый между напряжением о ослаблением воли. И может ли вообще интуиция быть представлена как метод достижения длительности. В связи с этим последним вопросом имеет смысл обратиться к работе Жиля Делёза "Бергсонизм".
Интуиция пала жертвой концептуального мышления Жиля Делёза, который представляет её как философский метод в своей монографии "Бергсонизм". "Интуиция - метод Бергсонизма. Интуиция - это не чувство, ни вдохновение, ни неупорядоченная симпатия, а вполне развитый метод, причём один из наиболее полно развитых методов в философии. Он имеет свои строгие правила, задающие то, что Бергсон называет "точностью" в философии". [2; 93] Попытаемся понять, как вообще возможны строгие правила интуиции, помысленной как метод. Прежде всего, необходимо представить эти правила. Их три. Первое правило: проверка на истинность или ложность должна применяться к самим проблемам. Нужно отбрасывать ложные проблемы и примирять истину и творчество на уровне проблем. Но для того, чтобы обладать "полубожественной" способностью создавать проблемы и уметь отличать истинные проблемы от ложных, уже необходимо знание, позволяющее отличать различия по природе от различий в степени. Таким образом, предполагается, что правило метода оформляется уже после опыта качественного различения, уже после опыта интуитивного проникновения в длительность. Правило второе гласит: Нужно бороться против иллюзии, переоткрывать истинные различия по природе, или сочленения реального. Это означает, что "композит всегда должен разделяться согласно его естественным сочленениям, то есть, разделяться на элементы, различающиеся по природе. Интуиция как метод - это метод деления, платонистический по духу". [2; 102] Опять же и это правило предполагает опыт различения по природе. Метод интуиции в интерпретации Делёза становится более понятным, когда говорится о том, что "интуиция выводит нас за пределы состояния опыта к условиям опыта". [2; 106]
Получается, что Бергсон призывает к переоткрытию условий того, в чём мы находимся изначально - в опыте. Переоткрытие условий самого опыта есть по необходимости (по природе) переоткрытие связей в единстве динамики своего и другого - в различАни. Для чего необходимо такое переоткрытие - не для того ли, чтобы погрузиться во тьму - воплотившуюся в свою полноту тень, чтобы изнутри её по-новому увидеть мир, залитый светом, наконец, - чтобы заново почувствовать вкус трансценденции, вкус рождения?
Этот переход, расширение пределов своего опыта - эстетическое действо, не имеющее своей целью дискурсивно структурировать опыт, но направленное в сторону нового восприятия мира. Делёз: "Но расширение или даже такой переход-за-пределы не заключаются в движении за пределы опыта в сторону понятий. Ибо понятия лишь определяют - в стиле Канта - условия всякого возможного опыта вообще. Значит, с другой стороны, речь идёт о реальном опыте во всей его специфике. И если мы должны расширить его или даже выйти за его пределы, то только для того, чтобы найти сочленения, от которых зависит эта специфика. Так что условия опыта определяются, скорее, не в понятиях, а в чистых восприятиях". [2; 108] Понятия - это материал, который необходимо периодически разрушать, деструктурировать для того, чтобы выходить за его пределы. Иначе восполнение не совершается.
И, наконец, третье, основополагающее для всей системы метода правило гласит: Надо ставить и решать проблемы в зависимости от времени, а не от пространства. "Данное правило и задаёт "фундаментальный смысл" интуиции: интуиция предполагает длительность, она состоит в том, чтобы мыслить в терминах длительности". [2; 111] Третье правило ещё больше проясняет для нас то, что интуиция просто по природе своей принадлежности к длительности не может быть "методом". По крайней мере, таким методом, который мог бы, сформированный определёнными предпосылками исследования - правилами - подходить к вещам, изначально различающимся по природе. Стадия расчленения дискурсивного пространства собственно, вопреки мнению Делёза, не может заключать в себе всю интуицию. Даже если это членение совершается согласно различиям по природе. Объясняется это тем, что движение подобного "метода" каждый раз заново переоткрывает различия по природе, которые всегда, по определению своему, уникальны и несводимы к тому импульсу, которому они обязаны фактом своего проявления. Интуиция - не метод ещё и потому, что она, в качестве такового, не может приносить никаких удобочитаемых результатов, а приводит всегда к некоторой, неописываемой никакими структурами, темпоральной вариабельности - длительности. Таким образом, "метод", выявленный Делёзом - метода, позволяющая, на основе памяти об опыте интуитивного проникновения, отграничивать неописуемую длительность от пространства, "заражённого" порядком дискурсивности. Правила, описанные Делёзом, - это правила, позволяющие разводить два порядка, принципиально несводимые один к другому - порядок длительности и порядок пространства. Это правила истинной аналитики, которая строится на основании интуитивного синтеза в прошлом, тем самым предвосхищая (вдохновляясь) возможностью этого синтеза в будущем. Не более того. Интуиция, поэтому, должна быть понята не как метод проникновения в длительность (метод предполагает определённое предопределение опыта, являющегося его исходом), а как сила или часть силы исторгнутой жизненным порывом для творческого развития. Предопределять движение интуиции, равно как предопределять творческий процесс невозможно. Сущность интуиции, кажется, близка к сущности жизненного порыва, точнее выражаясь, можно сказать, что человек может почувствовать длящийся жизненный порыв целого в своей индивидуальной интуиции. Наличие этого чувства - как раз то, что выделяет человека из природы, что позволяет ему развиваться. Приведём один пассаж из "Творческой эволюции": "С нашей точки зрения, жизнь в целом является как бы огромной волной, которая распространяется от центра и почти на всей окружности останавливается и превращается в колебание на месте: лишь в одной точке препятствие было побеждено, импульс прошёл свободно. Этой свободой и отмечена человеческая форма. Повсюду, за исключением человека, сознание оказалось загнанным в тупик: только с человеком оно продолжало свой путь. Человек продолжает поэтому в бесконечность жизненное движение, хотя он и не захватывает с собой всего того, что несла у себе жизнь". [2; 259]
В акте интуитивного проникновения человек примиряет эсхатологию целого и телеологию вылупившейся из этого целого индивидуальности. Примиряет для того, чтобы легче было разрушать любые представления о предназначенности направлений, следований. Свобода, дарованная в интуиции - коварная вещь, несущая в себе забвение. Забвение не имеет ничего общего с психоаналитической практикой замещения, не несёт в себе ничего прозрачного, ничего, что проявлялось бы в содержании обновления. В забвении предаётся забвению то, что остаётся за рамками самосокращающегося Я - то есть источники, питающие силу движения интуиции. Как эти источники в качестве источников уходят из движения жизни? Вероятно, каждый ключ, питающий пространство игры светотени, имеет свой предел исчерпаемости, своё время жизни. Когда очевидной становится его старость, дряхлость, автоматизм, его сменяет другой источник, основное требование к которому заключается в том, что он должен сменить статику, уже изжившую себя структурную комбинаторику динамикой своего порыва. Когда структура не пульсирует энергией непрерывных смещений, она теряет силу своей притягательности для сознания. Источник, потерявший эту силу, умирает. Поэтому источник, как, впрочем, и любое другое начало - не мёртвая точка, а некий энергетический пучок притяжения, инициирующий "вечное" возвращение к себе. Вообще, конечно, логично было бы сказать, что все источники черпают свою силу в некотором всеобъемлющем резервуаре энергии, что все они берут своё начало в безбрежном Океане. Но в том то и дело, что этот Океан - источник источников - не поддаётся ни аналитике, ни дискрипции. В каждом обновлении этот Океан - виртуальное многообразие возможностей, маячащее на горизонте. Гнёт Океана - гнет страха перед его бесконечной плоскостью, которая в любой момент может обернуться затягивающей и удушающей глубиной. Этот гнёт, продолжающийся в любом источнике - мощь и недосягаемость Традиции. В объятия источника источников попадает каждый человек, не все вырываются из них. Исхождение из Океана - рождение прекрасного, рождение очарованности от свободного скольжения по грозящей смертью поверхности. Легкость этого скольжения неразрывно связана с его двойственностью: с одной стороны - в скольжении всегда присутствует разбивка пространства, подчинение его телу и взгляду, с другой - само это пространство скольжения - проявление глубины, её выплеск. Это пространство вечного становления времени.
В человеке пространство отражается в деятельности интеллекта. Как Бергсон понимает интеллект? Согласно ему, интеллект оказывается неспособным к творчеству, потому что он не может воспринимать качественное, ни к чему не сводимое многообразие жизненных процессов. "Именно потому, что интеллект всегда стремится воссоздавать и воссоздаёт из данного, он и упускает то, что является новым в каждый момент истории. Он не допускает непредвиденного. Он отбрасывает всякое творчество". [1; 174] Таким образом, интеллект и истинный синтез, подразумевающий создание чего-то нового на основании уже известного, оказываются несовместимы. На долю интеллекта остаётся аналитика и потому его стихия, его, точнее говоря, темница - прерывное, неподвижное, мёртвое. Не подлежит сомнению также и то, что интеллект входит в отношение со временем, но это время, подчиняющееся законам операциональности, имеет мало общего с длительностью. Время, с которым имеет дело интеллект - это геометрически рассеченное пространство, внутри которого совершается движение, предполагающее своё расписание, свой, предопределённый на веки вечные, график следования. Интеллект прагматичен. "Итак, интеллект, рассматриваемый в его исходной точке, является способностью фабриковать искусственные предметы, в частности орудия для создания орудия, и бесконечно разнообразить их применение" [1; 153] В общем "интеллект характеризуется естественным непониманием жизни". [1; 175] Причина этого заключается в том, что тут действует определённая экономия: преодолевая сопротивление материи, сила воздействия его убывает и в конце-концов эманационная линия приводит его к узкоспециализированной работе. Но это не приводит его к состоянию чистого самоналичия, наоборот - интеллект и инстинкт, частично отражают друг друга, теряя при этом часть, порцию своей силы. Некогда, считает Бергсон, они вышли из единого истока. "Если бы сила, присущая жизни, была силой неограниченной, она, быть может, бесконечно развивала бы в одних и тех же организмах инстинкт и интеллект, но, по всей видимости, сила эта конечна, и, проявляясь, она истощается довольно быстро. Ей трудно идти далеко сразу в нескольких направлениях. Она должна выбирать. И у неё есть выбор между двумя способами действия на неорганизованную материю. Она может совершить это действие непосредственно, создавая себе организованное орудие, с помощью которого она и будет работать; либо направить его опосредованно, через организм, который, не обладая от природы необходимым орудием, сделает его сам, путём обработки неорганической матери. Отсюда происходят интеллект и инстинкт, которые, развиваясь, всё более и более расходятся, но никогда полностью не отделяются друг от друга". [1; 155]
Бергсон отмечает, что интеллект отмечен изначальной нехваткой, недостачей. "Для интеллекта, наоборот, недостаток есть нормальное состояние". [3; 158] Недостаток здесь представляет собой отсутствие силы, которой бы достало реализовать восполнение за раз. Интеллект направлен к сознанию, т.е. он связан с выбором потенции, которую лучше было бы (исходя из экономии силы) актуализировать. Именно поэтому, можно характеризовать интеллектуальное познание как познание гипотетическое - оно, движимое сквозь пространство различий, вступает с ним в энергетическую связь, тип которой предопределяет стиль преобразований материи в различные формы. В процессе актуализации будет реализована та форма, которая наиболее просто и безболезненно вмещает в себя содержание. Это не значит, что содержание предопределяет форму, скорее - содержание и форма разрезаются по образу, наиболее благоприятному для преобразования материи, потому как содержание и форма представляют собой две различные по своей природе статические стороны сознания. Это различие - и является условием отсутствия полноты как представленности наличия в тождестве того же самого. Этот жест интеллектуального познания каждый раз должен превосходить себя, вдохновляя потенциально бесконечную вариативность форм и отношений всегда ограниченной актуальностью содержаний. "Таким образом, формальное познание не ограничивается только тем, что полезно практически, хотя оно и появилось на свет в виду практической полезности. В разумном существе заложено то, благодаря чему оно может превзойти самого себя". [1; 163] И ещё один момент - представление, обеспечивающее потенциальную бесконечности форм, есть пространство. Само пространство - горизонт восполнения, постоянно смещающийся относительно самого себя. Нашему интеллекту доступны вещи - формы, в которые кристаллизуется жизненный порыв, и представление о бесконечности процесса формообразования. Первая способность интеллекта - вычленение из жизненных процессов мертвых сгустков - вещей - грешит определённой слепотой. Думается, что эта слепота имеет единое основание с той слепотой, в которой свершается само восполнение. Изъян интеллекта заключается в его неспособности представить условия образования чего-то качественно нового. Интеллект не в силах принять реальность как движение, как процесс. Он может только делать мгновенные снимки с перехода формообразования. Движение мыслится интеллектом только как схема движения. Вторая способность интеллекта, а именно представление о бесконечном разнообразии форм, и есть, то, благодаря чему он может преодолеть самого себя. "Нужно заменить интеллект в собственном смысле слова более обширной реальностью: интеллект же есть только сужение этой реальности. Будущее предстанет тогда как расширение настоящего". [1; 82] Теперь становится очевидным, что Письмо, в наиболее общем виде характеризующегося условиями своей возможности и есть представление современного человека о пространстве. "...Существует пространство, то есть однородная, пустая среда, бесконечная и бесконечно делимая, поддающаяся какому угодно способу разложения. Подобного рода среда никогда не воспринимается; она только постигается интеллектом. Воспринимается же протяжённость - расцвеченная красками, оказывающая сопротивление, делимая соответственно линиям, обрисованным контурами реальных тел или их элементарных реальных частей. Но когда мы представляем себе нашу власть над этой материей, то есть способность разлагать её и воссоединять по своему вкусу, мы проецируем за реальную протяжённость совокупность всех возможных разложений и воссоединений в форме однородного, пустого и индифферентного пространства, поддерживающего эту протяжённость. Это пространство есть, следовательно, прежде всего схема нашего возможного действия на вещи, хотя и сами вещи имеют естественную тенденцию, как мы объясним далее, войти в схему подобного рода: пространство есть точка зрения разума". [1; 168]
Иным образом обстоит дело с интуицией. Только благодаря интуиции возможна причастность к длительности. Длительность - это аморфное состояние нашей неопределившейся чистой воли - есть основное условие нашего опыта, равно как и то, благодаря чему мы можем воспринимать мир в качестве бесконечно многообразного потока воплощения как прекрасного, так и безобразного. Только если человеческий разум осознает ценность опытов интуиции, возможной станет его дальнейшая, творческая эволюция. Бергсон, подобно Фридриху Ницше, считает, что человек должен превзойти самого себя, превзойти в себе всё "слишком человеческое". Для него это единственный способ остаться самим собой - человеком. Никакие правила, социальные обязательства, общественно установленные правила морали - ничто не должно навеки определять это становление. Ибо каждый опыт, свершаемый во тьме неизведанного, даёт нам своё особенное, только ему присущее знание. И о каких вечных моральных обязанностях может идти речь, когда каждый опыт - не только радость и удовольствие, но - страх, кровь и боль, в общем - крушение нашего прежнего отношения к ценностям, крушение нас самих прежних.
Но всё-таки Ницше и Бергсон по-разному видят путь человека: если немецкий мыслитель считает, что самое главное в этом становлении - это борьба, противостояние единичных воль, в которой человек превосходит самого себя, то Бергсон полагает, что процесс эволюции человека, который является делом всего человечества, есть восхождение к той точке, в которой интеллект и инстинкт представляли бы единое целое. "Философия может быть только усилием к тому, чтобы вновь раствориться в целом. Интеллект, поглощаемый своим первоначалом, снова переживёт в обратном порядке свой собственный генезис. Но такая работа не может осуществиться сразу; по необходимости она будет коллективной и постепенной. Она будет состоять в обмене впечатлениями, которые, поправляя друг друга и накладываясь одни на другие, приведут к тому, что человеческая природа в нас расширится и превзойдёт саму себя". [1; 198]
1 Бергсон А. Творческая эволюция. / Перевод с французского В. Флеровой. - М.: ТЕРРА-Книжный клуб; КАНОН-пресс-Ц, 2001. - 384 с.
2. Делёз Ж. Бергсонизм. // Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза. / Перевод с французского Я. И. Свирского. - М.: ПЕР СЭ, 2000. - 351 с.