Раз интересно - тогда слушайте, рассказываю. Только чур, потом не жалуйтесь!..
Моя первая любовь - платоническая - началась очень рано, раньше, чем я себя помню.
Мои мама с папой работали и жили в Арыси, а родители моей мамы - в Ташкенте.
Я родилась непосредственно в Арыси, что и зафиксировано в соответствующем документе, но практически с самого рождения была сдана на выпас и на вырост бабушке в Ташкент.
Родители у меня были - навещающие. Папа, благодаря его тогдашней должности железнодорожного следователя, имел бесплатный проезд по железной дороге на себя и жену. Потому очень легко и просто они навещали нас в Ташкенте во все выходные, праздничные и отпускные дни, пока (мне уж минуло 4 годочка) не перебрались сами окончательно в Ташкент.
Начало моей истории относится ко времени, когда я еще являлась наручным вариантом. Однажды в калитку двора моих бабки и деда позвонили. Бабушка со мной на руках вышла открыть. За калиткой стояли мужчина, женщина и мальчик.
Мужчину - по имени Гурий (а для своих - Гурочка) - русского, офицера советской армии, после всяческих скитаний вместе с семьей по просторам необъятной, перевели служить в Ташкент. Жилье обещались предоставить... через какое-то время... а пока предложили найти съемное, на "свободном рынке" (оказывается - было!?).
Вот этот офицер с женой и сыном лет семи, стояли за открытой калиткой перед моей бабушкой Дорой.
- Здравствуйте! - сказали они бабушке. - Вы не могли бы, случайно, сдать нам ненадолго жилье? А мы Вам будем за него платить.
- Могу, - ответила бабушка, потому что они ей очень понравились (все!), - у меня как раз есть для вас свободная комната.
Надо сказать, мой дедушка как раз тогда сидел в тюрьме за какое-то хозяйственное нарушение. Такой он был всю жизнь серьезный хозяйственник...
Кстати, году в тридцать первом, когда на Украине, в местах их прежнего проживания, внедрялись колхозы, он вполне хозяйственно собрал жену, старшего сына и младшую дочь - моей маме было тогда года три - и свалил с ними подальше от тех колхозов, в Ташкент. В Ташкенте он купил дом с большим двором и корову. Бабушка кормила и доила корову, а излишки молока продавала.
Во время войны они собирали на вокзале приезжавших из их родных мест беженцев и селили их в большой пристройке во дворе, у мамы хранится старая фотография, от тех еще времен, где все они вместе сняты в том самом дворе. Выжили они благодаря не в последнюю очередь той самой корове.
Когда мама должна была выйти замуж за папу, корову...
Эта своеобразная история тоже о любви, поэтому я позволю себе рассказать и о ней, в качестве авторского отступления.
Итак - первое авторское отступление.
В 1951-м году моя мама закончила Ташкентский Медицинский Институт и получила направление на работу в Бухару. Время тогда было очень серьезное... И к направлениям на работу отношение было тоже совершенно серьезное. Вот моя мама приехала в Бухару и пришла в больницу, где должна была отработать три года по направлению. А ее место оказалось уже занято, другой дамой, женой какого-то господина из местного высшего офицерского состава. Тогда она попросила их дать ей открепление, открепление они ей не дали, а велели ехать работать в Каракуль.
Мама сначала пыталась отказываться, она и в Бухару-то согласилась поехать только потому, что как раз тогда там, в детской больнице, отрабатывала по направлению свои три года жена ее брата, моего дяди (ну, господа, говорю вам, тут любовная история - всем историям история! - но о ней я не могу рассказать в авторском отступлении, тянет на роман - да и не имею права, во всяком случае - пока...). Короче, дядя, брат моей мамы, с женой, жили и работали в Бухаре, вот мама и согласилась получить туда распределение после института. А ее - в Каракуль!.. Поскольку ей активно отказывали дать открепление, а, наоборот, настаивали, чтобы она ехала по новому местоназначению, она и поехала.
Каракуль - это было такое очень маленькое место под Бухарой, толи колхоз, толи совхоз, населенное преимущественно казахами, не владеющими русским языком совсем, то есть - вообще... И вот пришел к моей маме на прием старый-престарый казах и пытается ей объяснить, что у него болит. А она не может понять - и все тут! Ничего не поняла, расплакалась, собрала вещички и уехала в Ташкент. То есть, как бы дезертировала с трудового фронта, и расплата - грядет!
Тут как раз приблизился Новый, 1952-й, Год...
Я сижу спокойно в своем углу, печатаю рассказ, а Мой Добрый Человек как раз включил себе для просмотра "Служебный роман", и мне, ничего не поделаешь, пришлось ненадолго отвлечься от клавиатуры... больно хороша любовная история... Вот... мы смотрим, как Оленька Рыжова отправляет письмо за письмом своему бывшему однокласснику и никак не поймет, что... ну... не нужно ей этого делать... не нужно... я переживаю, он тоже, говорит: "ну что бы ему, то есть, однокласснику, не...
- ...не посидеть с ней где-нибудь в сторонке, не объяснить ей по-хорошему, что...
- А он что, разве не намекал ей неоднократно? - спрашиваю я, а самой так жалко, ну так жалко мне эту непутевую даму, и вроде как бы неловко, неудобно, стыдно за нее, знакомо вам такое чувство?..
- А чего намекать, - говорит Мой... - нужно было по-человечески объяснить!
- Ты ведь не объяснил! - говорю я...
... и понимаю: история, до сих пор казавшаяся мне абсолютно не - жизненной, совершенно не - реальной, надуманной... то есть, история влюбленности Оленьки в зама... так вот, эта история списана с натуры, причем не так далекой от меня натуры, собственно говоря, очень близко знакомой мне однажды... Вот и говори после этого при просмотре кинофильмов "Так не бывает!!"!!.. Бывает, мои дорогие, в жизни тааакооое бывает, что ...
- А почему ты знаешь, - спрашивает меня Мой, - что я не объяснил?
- А потому! Мне самой пришлось ей по телефону объяснять, что...
Стоп!!!!
Я ведь рассказываю вам о своей первой влюбленности? Никакого отношения к основной теме моей истории не имеют коллизии "Служебного романа"...
В моем рассказе как раз приблизился Новый, 1952-ой Год...
Прошлый Новый Год, 1951-ый, моя мама встречала в компании друзей - однокурсников и просто... В большой такой веселой молодежной компании... В эту компанию попал мой папа. Его привели туда ближайший друг со своей женой. Эта пара постоянно пыталась сосватать моего папу с подругой жены друга... Нескладно как-то написалось... Про подругу жены друга... Вы-то, конечно, все поняли... Но моему папе эта подруга жены друга совсем не нравилась. Почему-то не нравилась - и все! Я, кстати, очень радуюсь тому, что она ему не нравилась, потому что ... Неважно... То есть, очень важно, конечно, лично для меня, то есть, для моего будущего, то есть, для будущей меня....
Вот, папа своим друзьям сказал
- Я с вами пойду встречать Новый, 1951-ый Год, если вы не потащите туда эту подругу, я ее не хочу - и все тут.
А ее уже позвали. И она там была. Но папа был при этом ни при чем. И не при ком. Сам по себе. А с другой стороны, то есть, со стороны ее подруг, там была моя мама. И тоже - ни при чем, то есть - не при ком. И они вот так не при ком встречали там сами по себе Новый, 1951-ый Год. Встретили и разошлись, каждый сам по себе. Папа уехал в Арысь - он там работал следователем ... а, я уже об этом - да... А мама - доучивалась медицине.
Теперь, вы уж меня простите великодушно, я никак не могу не рассказать, как и когда попал в Ташкент мой папа. Про мамины колхозы рассказала, а папа ведь тоже совсем не среднеазиат по происхождению, наоборот - с Одессы!
Поэтому - второе авторское отступление, по возможности - короткое...
Папа родился в Одессе. До четырех лет у него было настоящее хорошее детство в полной советской семье по адресу Дерибасовская угол Ришельевской... Из того времени в его памяти остался из окна старший брат Лева, маленького роста, идет по улице впереди школьного оркестра с огромным барабаном и периодически лупит в него изо всех сил "Буххх! Буххх!! Буххх!!!". Еще - огромная собака боксер в гостях у друзей его родителей, а он сам на спине этого собаки заезжает под стол... Очень добрый был боксер, очень любил детей... Еще - как однажды на спор он съел сто (100!!!) вареников с картошкой, так он любил вареники с картошкой - ну, просто очень любил! - что потом лег на диван и очень долго очень тяжело дышал... Просто лежал и ждал, когда ему отдышится... Вареники с картошкой все равно остались его самой любимой едой!
Когда вы готовите вареники с картошкой, учтите - картошка должна быть сварена в мундире, очищена и прокручена через мясорубку вместе с отдельно поджаренным в растительном масле (а еще лучше - в гусином жире, и вместе со шкварками его - туда, в мясорубку!), порезанным кубиками луком... Тогда у вас получится настоящая, как положено, начинка для вареников с картошкой...
Потом папин папа от них ушел... Он на своей жене, папиной маме, не был официально женат, потому разводиться не пришлось... В те времена огромной папиной радостью в жизни было получить денег на покупку бутерброда с колбасой...
Я не помню название той колбасы, хотя слышала его не однократно, а кратно очень многим разам, это была вареная колбаса с жирком... Очевидно, это было безумно вкусно... но не для меня... я много лет подряд из вареной колбасы, с которой мне устраивали бутерброды на завтрак, выковыривала жир и прятала его под сахарницу... пока не подросла до категорического отказа родителям есть любую колбасу с жиром, вареную либо копченую... согласившись исключительно на - без!!! Причем, спрятанный под сахарницей жирок из колбасы родители находили, но с той же категоричностью до самого моего отказа продолжали пристраивать мне на утренний бутерброд ту самую, ненавидимую мною и любимую моим папой...
Так мой папа рос, учился, очень много читал и, соответственно, очень много знал, за что был прозван друзьями "ходячей энциклопедией"... был отличником по иностранному (немецкому) языку, потому что его бабушка Кеня жила с ними и говорила только на идиш...
А потом немцы окружили Одессу. Папе тогда было уже четырнадцать. Он узнал, что евреям не следует дожидаться, пока из Одессы им уже некуда будет, кроме... И стал уговаривать всех своих родных уехать, уплыть, удрать... Никто не соглашался... Огромная семья родственников его родителей, дяди и тети с детьми родными и приемными и с внуками, остались в Одессе... И папина бабушка Кеня - тоже. Она помнила немцев по прошлой, первой войне, боялась их меньше, чем большевиков, и собиралась умереть там же, где прожила всю жизнь - в Одессе ... ... ...
А папа взял в одну руку мешок с картошкой, в другую - скатанный в рулон семейный ковер (не спрашивайте меня - зачем ковер? - эта история мне рассказывалась неоднократно и именно так!), и вместе со своей мамой (моей другой бабушкой) они умудрились протолкаться на один из последних, уходивших из Одессы кораблей. Немцы бомбили эти корабли с самолетов... один из кораблей ушел под воду... на глазах пассажиров других кораблей (в том числе на папиных глазах).
Третье (совсем короткое) авторское отступление "Истина - да восторжествует!"
Я зачитываю только что написанный этот рассказ папе.
- Какой ковер? О чем это ты? - спрашивает он меня в полном недоумении, - я не брал с собой никакой ковер!
- Но ты же сам не раз рассказывал мне про "скатал ковер", - возражаю я.
- Совершенно верно, - подтверждает отец, - скатал ковер и обменял его на мешок картошки!
Так вот она, истинная-то правда, и, главное, логичное объяснение возвращает рассказ из области фантастики на твердую почву реальности! Можно продолжать основное повествование.
Папин старший брат Лева уже служил на подводной лодке связистом, а отец моего папы эвакуировал в Казань одесский оперный театр. Папа привез к своему отцу в Казань себя, свою маму и то, что осталось от мешка с картошкой, и объяснил ему, что они будут у него жить, пока можно будет вернуться в Одессу.
В Казани он окончил школу, в 1943-м, и вместе со своим самым близким другом (как его звали, я не помню, но помню [почему-то?] что он был татарин), они отправились на призывной пункт, заявили, что они потеряли метрики, им уже восемнадцать (а им было по семнадцать), и попросили выслать им домой повестку с призывом.
Их призвали, они вместе выучились на курсах артиллерийских разведчиков и попали на фронт. На фронте они оба по неосмотрительно молодому энтузиазму вступили в коммунистическую партию, откуда, вступив, можно было только вылететь.
И снова это всепроникающее и всеохватывающее чувство - любовь! Много лет спустя любовь к партии вынуждала моего папу платить партвзносы со всех своих совместительств - он обслуживал в качестве юрисконсульта несколько сверх разрешенных трех...
- А что будет, если тебя на этом "накроют"? - спрашивала у него уже взрослая я, - ведь по сумме партвзносов запросто можно проследить размеры твоей зарплаты...
- Пусть лучше на этом накроют, - отвечал папа, - ну, максимум, заставят уйти из трех-четырех по собственному... А вот если не заплачу партвзносы по полной - прощай любовь!
Эта любовь, спустя еще какое-то количество лет, мешала моему папе увезти мою маму вслед за нами в Израиль. "...Самое ужасное из всего, что я должен буду сделать при оформлении документов на выезд - предстать перед партсобранием ячейки и заявить им о выходе из партии, и у меня отберут партийный билет. Никак не решусь...", - писал мне папа в одном из своих писем. Поступок, по тем временам не требовавший сверхмужества, выход из партии для отъезжающих заграницу на постоянное место жительства уже не был "вылет", превратился в своеобразный ритуал, партийцы собирались вместе, выходящий заявлял "я ухожу от вас, прошла любовь...", ему отвечали "ты нехороший мальчик, обещал любить вечно!" и "отдавай билет!". Но всему на свете когда-то приходит конец, любая любовь так или иначе заканчивается, особенно, если исчезает из поля зрения объект. Счастливый папа сообщил мне в одном из своих более поздних писем "...представляешь, мне не пришлось пережить эту унизительную процедуру, партия прекратила свое существование, саморасформировалась, я пришел и просто сдал им билет, ничего никому не объясняя!"...
Мог ли он представить себе что-либо подобное в самом начале этой истории, вступая в любовные отношения с партией навсегда, семнадцатилетним, на фронте?..
А на фронте продолжалась Вторая Мировая Война. Папа воевал - завоевывал свои медали и орден... иногда, кроме обычных обязанностей, его использовали в качестве переводчика, он ведь отлично знал немецкий...
Однажды, зимой сорок четвертого, папа спал в землянке, один... Его татарский друг куда-то отлучился по заданию, а над землянкой, в которой спал папа, пролетел немецкий бомбардировщик...
Вернувшемуся дружку сообщили, что папу засыпало в землянке при попадании бомбы, а он решил откопать друга, и "сам похороню - если вправду умер...". Откопал... А тот жив, только контужен... Папа отлежался в медпункте, при своей части, и продолжил служить, воевать дальше. С другом своим они потерялись потом, его ранили, папа его отволок к медикам и - потерял, потому что довоевывал до конца войны, а друга того увезли в тыл...
- Как же ты мог, не нашел его после войны, он же тебе жизнь спас?! - спрашивала я...
- Молодые были, дурные... я ведь его тоже - на себе тащил, под обстрелом... потом в Одессу вернулся...
Последний раз его ранили пятого мая 1945-го, под Берлином. Мальчишка-немец выскочил на него из-за угла и расстрелял автомат. Папа рукой заслонил грудь. Так и живет с пулей в плече, а из локтя вытащили в госпитале, и из спины (прошла почти насквозь, но застряла)... Из госпиталя его выписали с инвалидностью по зрению (?!). Определили сильную степень близорукости на левом глазу и практическую слепоту - на правом... А он и сам давно это чувствовал, после контузии, той самой, когда откопали...
Он вернулся в Одессу. К маме и брату Леве. Тот тоже уже вернулся в Одессу и учился на морского связиста. Брат Лева всю жизнь потом проплавал на пароходах радистом, приезжал к нам в Ташкент, в гости. Я долго хранила кокосовый орех подаренный им мне, не помню, куда подевался в конце... Но огромная нежно-розовая, необыкновенно гладкая внутри раковина приехала со мной и в Израиль, до сих пор хранится у меня в открытой коробке (морские раковины не любят закрытое пространство), иногда подношу ее к уху, слушаю, как шумят, перешептываются волны того моря, откуда она родом...
Квартиру их заняли другие люди, вещи разобрались по разным соседям, что у кого... Комнату они получили, упросили соседей вернуть кое-что из мебели, не все... Папа покрутился там, покрутился... и - уехал в Ташкент, к своему отцу. (Не знаю! Об этой части истории - как мой второй дед оказался в Ташкенте во время, или сразу после войны, я не знаю. Совсем! Ничего!). Папа стал у него жить, поступил учиться экстерном на юридический факультет и подрабатывал маляром, вместе с тем самым другом, жена которого хотела сосватать папе свою подругу, которую папа не хотел...
Ну, короче, вы уже поняли - второе авторское отступление закончилось.
1951-ый наступил. Мама окончила институт и уехала сначала в Бухару, потом в Каракуль, оттуда удрала самовольно домой. Папа работал в Арыси, наезжал отдыхать в Ташкент. Маму разыскали вредные люди, вызвали и спросили: "А почему вы не работаете по распределению? А вот мы вас как...".
И тут как раз приблизился Новый, 1952-ой Год. Папа приехал в Ташкент. У друзей его друзей веселая компания собиралась отмечать праздник, встречать этот Новый Год. И папа попросил своих друзей:
- ... а помните, прошлый Новый Год с нами встречала такая девушка?
- А какая девушка? Не помним!
- А вот такая, с косой вокруг головы...
- А кто ее привел?
- А не знаю... Но вы, пожалуйста, постарайтесь, пусть они ее снова приведут...
Они постарались, поспрашивали, поузнавали - и нашли. И эти подруги снова позвали маму с собой, встречать Новый Год. А у мамы настроение было не очень... Она боялась, что ее могут сильно пожурить за дезертирство... Но в компанию пошла...
Вот она на кухне чистит картошку, аккуратно так вырезает все "глазки", а мимо нее проходят папа со своим другом. И друг говорит:
- ...видишь, - говорит, - как она картошку чистит? Из нее классная жена получится!
- Вот я на ней и женюсь! - ответил папа.
И после того, как они все вместе весело встретили Новый Год и собрались домой, папа пошел провожать маму и сделал ей предложение. Мама удивилась.
- Мы с Вами совсем друг друга не знаем! Как же так, только познакомились, и сразу - жениться?
- Я же умный человек! - парировал папа (святая правда - умный!), - думаете, пока мы с Вами будем встречаться, я позволю Вам узнать о себе отрицательную информацию?
- Вообще-то, меня собираются под суд отдать, - честно призналась мама и рассказала - за что...
- Ну, тогда действительно, надо быстро жениться, - объяснил папа, он ведь получил высшее юридическое образование! - Если Вы выйдете замуж и поедете к месту работы Вашего мужа - они Вам ничего не сделают, отстанут...
10-го февраля они поженились... Дед, мамин отец, как я уже написала... Бабушка продала корову и пошила маме платье. Мама уехала с папой в Арысь, папа устроил ее по большому знакомству на работу в тамошнюю больницу, а в ней, в ноябре того же, 1952-го (хоть и жаль признаваться, но из песни, как говорится...), родилась я. И довольно быстро меня выпросила у них воспитывать бабушка, очень полюбила меня, не хотела расставаться, и молодым родителям удобно - можно себе спокойно работать, никто не мешает, никаких переживаний с яслями, да и повод хороший - бабушке немного помочь денежкой, пока дед... ну, да я уже об этом... а то ведь так не возьмет... История с дезертирством тем временем как-то сама собой рассосалась... тем более, после пятого марта 1953-го многое начало рассасываться, само собой...
Как вы понимаете, мои уважаемые многострадальные и терпеливые, на этом заканчивается первое авторское отступление, и я могу приступить непосредственно к рассказу о первой в моей жизни любви...
Бабушка стоит у калитки со мной полугодовалой на руках. За калиткой офицер с женой и мальчиком. Просятся пожить. Дед в тюрьме. Коровы уже нет. Родители мои - в Арыси... Она и пустила их, устроила в комнате с отдельным входом из коридора...
Я еще помню ту комнату... И тот дом... И сад... Потрясающей вкусноты яблоки, как я их обожала, никогда в жизни нигде больше не попадались на мой вкус такие яблоки, как те... И две урючины, огромные, усыпанные летом прозрачными от спелости плодами...
Маленькая обезьянка сбежала из лаборатории, как раз за забором, сидит на том заборе и протягивает лапку, а папа держит в вытянутой руке желтый плод "на, возьми, не бойся!", она делает несколько неуверенных прыжков по краю забора, наклоняется к папе, быстрым движением лапки выхватывает урюк из папиной руки и отскакивает в сторону, до чего потешная...
Стоп-стоп-стоп... Это я уже большая была... Бабушки уже давно не стало, светлая память... Родители купили у соседки домик, и наш двор объединили с дедовским. Около его дома росли две урючины, яблоня, огурцы и помидоры (до сих пор я точно знаю, как должна пахнуть веточка настоящей помидорины!), а около нашего - слива... Тоже славное воспоминание... Летом, под деревом, с книжкой, спелый темно-фиолетовый плод, покрытый патиной, сам собой попадает в руку, стоит ее чуть приподнять над головой...
Вот они начинают у бабушки жить-поживать... И спрашивают у нее:
- ...а откуда у Вас, Дора Абрамовна, эта чудная девочка?
- Подкинули, - отвечает бабушка, - жалко ее, вот ращу...
- Гурочка, - говорит потом, наедине, своему мужу жена офицера, - женщина пожилая, девочка совсем маленькая... какая славная девочка! Ей же трудно с ней! Давай удочерим?!
- Давай!
Они только еще собираются рассказать своей хозяйке о принятом решении, а тут наступают очередные выходные дни, и в гости прикатывают родители. Те самые, что "подбросили" девочку, и они активно возражают против ее "переудочерения"... А девочка еще ничего не понимает, но уже влюблена - в Гурочку! И он ее полюбил! Ее растят в перевернутой табуретке - такая самодеятельная разновидность манежа, чтобы далеко не убежала... И не убегает - хорошая, спокойная девочка! Но все равно, Гурочка в свободное время посиживает около табуретки, караулит ее, покуривает папироску, газетку почитывает, он девочке и имя новое придумал - Морока... Только какая с ней морока? Никакой... ни шагу из табуретки - и вся морока!
Гурочку (да и жену его с сыном!) полюбили все. Бабушка, родители... Вскорости дед вышел на свободу-волю, познакомился и сильно подружился с ними, особенно с Гурочкой! Он же офицер! А дед - человек хозяйственный! И у них на двоих всегда найдется хорошая бутылочка! Дед говорит "лыхаим!", Гурочка отвечает "лакаем!", чокнутся, выпьют за здоровье...
Квартиру им, конечно, дали... Довольно скоро... Хорошую... В новом доме... Я тогда уже начала говорить. Первое, сказанное мною, было - "Мамуля деда каказала!". Меня вообще все переименовывали, кто как хотел. Дед, например, называл "Мамуля", я этому так удивлялась - ну, какая мамуля? - вынуждена была высказать свое удивление вслух... Родители, конечно, обиделись: ни "мама", ни "папа"... Это что еще, мой приятель, "с одного горшка", что называется, сын тех самых папиных друзей, они все его сосватать хотели с подругой жены, а получилось - сосватали с моей мамой - он моя третья по счету любовь, но об этом потом когда-нибудь - сказал свое первое очень серьезное слово "деньги!". Тоже, как видите, ни "мама" и не "папа"... сразу заявил себя - деловой парень...
Я начала говорить еще и для того, чтобы регулярно требовать "идем к Гурочке!". И мы к ним очень часто отправлялись в гости. И они к нам - тоже часто... И до самого нашего отъезда в Израиль - они к нам и мы к ним...
Давно уже продал свой дом дед, и мы - свой... кто собирает сливы, яблоки и абрикосы с тех деревьев?.. А мы переехали в новые квартиры на Чиланзаре, дома рядом... А потом не стало моего любимого деда... осталась мне на память изящная, резного серебра, пепельница с цветным, летящим по белому фарфору маленькой чашечки дракончиком, "невыездная" вещица, спрятанная между елочными игрушками в прозрачной пятилитровой стеклянной банке, и так переехавшая в багаже через границу...
А я все любила моего Гурочку, "Ах ты, Морока!", - говорил он мне при встрече и целовал в щеку... Разделенная эта любовь осталась фоном ко всем прочим нашим последующим любвям, моим второй, третьей, четвертой, пятой... надцатой... в большинстве - неразделенным, его любви к народившейся в свое время внучке, а потом - внуку, безусловно и всегда - любви к замечательной добрейшей женщине - его жене и к сыну...
Его сын - моя вторая, еще детская, быстро пролетевшая мимо любовь... Но это уже следующая сказка...
Ожидая своего первого ребеночка, я намеревалась "если родится мальчик - назову его Гурочкой!". "Мы понимаем, ты его очень любишь, - говорили мне мама и папа, - мы его сами любим, прекрасный человек, но Гурий - не еврейское имя, а как это понравится твоему мужу?" С мужем уже давно было уговорено - сына называю я, дочь - он. Назвал он. Потом мы ожидали второго ребеночка, и, по уговору, имя ему, любому, давала я... Гурочка не родился, родилась вторая девочка...
А в Израиле я узнала, что оно очень даже еврейское, это имя, если его чуть-чуть иначе произнести, славное, мужественное имя - Гур! (Вот, когда даст мне Б-г внука, а вдруг удастся уговорить детей?!)...
У сказки должен быть, обязан, хороший конец... А что у моей?
Мы здесь... Они - там... Мы с ними созваниваемся, изредка... Он уже старенький, но голос бодрый... Она очень больна... Он за ней ухаживает... У них уже несколько правнуков...
Давно увиденный в одном из кинотеатров оставленного Ташкента фильм... Как он назывался? Кажется, "Легенда о Драконе"? Или "Гибель Японии"?.. Природные катаклизмы следуют один за другим, японские острова разваливаются, жители, успевшие спастись, скитаются по земному шару... Рука тянется к руке... вот-вот они встретятся, схватят друг друга, эти руки... еще чуть-чуть, между ними миллиметры...