Целый год он трудился, как одержимый. Не давал себе ни сна, ни отдыха: он то чертил что-то палкой на песке, то долго и задумчиво смотрел на закатное солнце, прикрыв глаза рукой. Порой, из большого ангара, который раньше был загоном для овец, слышался стук. Иногда стук сопровождался негромким пением. Никто не знал ту мелодию, она не была похожа ни на одну из знакомых всем песен, и всё же легко ложилась на слух и кое-кто пытался даже воспроизвести её при встрече с ним. В ангар он никого не пускал. Любопытные мальчишки, сделав подкоп под стеной, пытались пролезть туда ночью, но когда одного из них укусила собака, попытки эти прекратились. Да, он держал в ангаре несколько собак, надо же было когда-то и поспать.
-- Брось свою затею, -- говорила жена, -- что ты прячешь там от людей, что задумал? Живи, как все.
Но он в ответ виновато улыбался и смотрел, как бы сквозь неё куда-то далеко-далеко, будто видел, в той дали то, чего не дано видеть другим. Так проходили дни, недели, месяцы. И вот однажды, ярким солнечным днем, ворота ангара открыли, и люди увидели огромные крылья из бумаги, пропитанной воском с хитроумной системой рычагов. Продев в них свои сильные руки, он взмахнул крыльями несколько раз. Получилось легко, будто не крылья это были, а два гусиных пёрышка.
Он разбежался, и махая своими громадными крыльями, поднялся над землёй метра на четыре и взмыл в небо.
-- Икар, куда ты! -- кричали люди.
-- К солнцу-у-у! -- донесся далеко из поднебесья его радостный голос.
А солнце светило ярко и неистово, и пот заливал глаза, но невозможно было вытереть их, так как руки вдеты в ременные петли, их уже не согнуть. Он поднялся довольно высоко, и большой ангар казался маленькой точкой, а люди и вовсе не были видны.
Выше, ещё выше и ещё жарче... Воск стал плавиться, а потом загорелись крылья и он рухнул на землю с огромной высоты.
...Люди смотрели на искалеченное тело с ещё тлеющими крыльями. Женщины тихо плакали.
-- Наверное, он хотел дотронуться до солнца -- сказал кто-то в скорбной тишине.
Пили на лестничной площадке по причине плохой погоды. Вдвоем.
-- Третьим будете? -- спросил Юра -- сосед с первого этажа.
-- Болею, -- нерешительно ответил я.
-- Потому и болеете, что не пьёте, -- и он махнул стакан, символически занюхав рукавом.
-- Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, -- ехидно прокомментировал Рома с соседнего подъезда -- вторая часть алкогольного тандема.
-- Вино! -- не унимался Юра, -- Может того... попробуете?
Я инстиуктивно посмотрел вверх на дверь своей квартиры.
Фел, полностью фелфебел, так я ласково называл свою жену, у подруги, и наверняка вернётся поздно. Сегодня на площади был митинг по поводу маленькой зарплаты. Собрались учителя и медики. Моя не пошла, забыла. Надо было срочно прокомментировать актуальную тему. По телефону долго, да и сыну должны позвонить насчет работы, а подруга от нас метров двести, через дорогу.
-- Это тебе на всё наплевать, -- воинственно укоряла меня Фел, наводя красоту перед зеркалом, -- а люди борются за свои права!
-- Ну да! Я, как всегда, неправ! Они же с мэрией и договорились заранее, профсоюзы твои любимые. Раньше были карманные, при Советской власти, а теперь и вовсе марионетки. Думаешь, профсоюз вам деньги отстегнёт? Держи карман шире. Они их давно с администрацией поделили, с одной кормушки жрут. И митинг этот сплошные понты, пар чтобы спустить, да чтоб какая-нибудь сволочь из ваших наверх не стуканула. Бояться всё же Москвы, по инерции...
-- Мели, Емеля, твоя неделя. У тебя все плохие и Медведев, и Путин.
-- Ну они может и нет, хотя тоже -- братья Карамазовы. Да и что они одни сделают?.. Кстати, как ты думаешь, Лужков у них третий или первый? -- съехидничал я.
-- У себя под носом смотри, Москва далеко...
-- Высморкают вас в очередной раз ваши профсоюзы, или уже высморкали.
-- Ну ладно трепаться, Нострадамус доморощенный. Пошла я. Ксюшу покорми! -- крикнула она уже из-за двери.
У всеми обожаемой персидской Ксюши ужин в 17-00, сейчас два часа дня, значит, вернётся Фел не раньше шести вечера,
-- Наливай! -- сказал я Юре, -- протирая единственный стакан носовым платком.
... Приятное тепло пошло по телу.
-- Ну что, вернёмся к нашим баранам? -- выпив и закусив, продолжил, по-видимому давно начатую тему, Рома, -- катер, значит, дернул на третьей скорости, ну он и нырнул. Тут спасатели, как из рогатки, на помощь...
-- О чем это вы?
-- Да ишака к парашюту привязали, -- пояснил Юра, -- в Туапсе. На бабки кто-то поспорил: взлетит или не взлетит. Он и взлетел. Весь берег табуном ржал. Цирк! Потом катер резко дёрнул, бедолага и свалился в воду. За малым не утонул. Да ты сам расскажи, -- обратился он к Роме, -- и про бабу эту, про англичанку зелёную из Гринписа.
-- Так вот, эта леди Гамильтон из туманно-гуманного Альбиона, -- неспешно, со вкусом пережёвывая корку хлеба, продолжил Рома, -- разоралась аж до икоты, а никто не поймет, все ведь кругом русские. Хорошо, Валерка шпрехает на инглише, он и перевел текст; мол, такие -- растакие, твари подлые, чего животное мучаете, расстрелять вас, подлецов, мало, ну и т.д. и т.п.
-- А осел? -- спросил я, -- с ослом что?
-- А чего ему? Ишак он везде ишак. "И-а", да "И-а", да хвостом мух отгоняет. Парашют отвязали, он и успокоился. Это баба, та разорялась, а Икар ничего, молча батон справа налево в пасти перекидывает. Рома тоскливо посмотрел на пустую бутылку, потом на меня. Юра демонстративно вывернул пустые карманы. Я дал ему двести рублей.
-- Сколько?
-- Возьми пару, чтоб по дождю не бегать. Только -- мухой!
Рома лениво жевал корку хлеба в ожидании гонца.
-- Ну, что твой Икар? -- спросил я в продолжении темы.
--Да забрали его в милицию, -- продолжая жевать, задумчиво ответил Рома, -- и бабу ту гринписскую.
-- И всё?
-- Какой там всё? Целая история из этого получилась, "Война и мир"... Лев Николаевич отдыхает...
Прибежал запыхавшийся Юра. Вытащив из-за пазухи две семисотки, он достал оттуда же хлеб и батон колбасы.
-- Это на сдачу, -- виновато улыбнулся Юра, -- чтоб мелочью не греметь.
Дождь неожиданно прекратился, и хотя вдали погромыхивало, из-за рваных туч брызнуло яркими лучами. Выйдя из подъезда родной пятиэтажки, мы нашли приют в соседнем скверике, рядом с милым бетонным слоником, напротив "горкома комсомола" -- так я в шутку прозвал большой, красивый магазин из стекла и бетона. Его хозяин -- сын бывшего первого секретаря бывшего Горкома комсомола. Не зря они тогда всем талдычили "наши дети будут жить при коммунизме". Вот и живут. Их дети! Мы расположились возле слоника, которому какая-то сволочь сломала бетонный хобот. Ну народ! ну плюнул бы в рожу олигарху, коли зуб на него имеешь. Слоник тут при чём? Вот скоты! Погоревав по этому поводу и обменявшись мнениями насчет инвалидности, дадут ли ему бессрочную или починят хобот, мы за разговорами прикончили пару бутылок.
-- Так вот, по поводу ослиной истории, -- перевёл тему раскрасневшийся Рома. Мы с Юрой, с трудом отведя взгляд от раненого слона, посоловевшими глазами впились в Рому.
-- Эта самая "леди Гамильтон" была, оказывается, в руководстве "Гринписа". Наши, конечно, замохали, прибыл представитель из Москвы и ишака отправили в столицу, в президентские конюшни, а с этих бедолаг - хохотухес*, из парашютной команды, содрали огромный штраф.
-- Не повез-зло! -- заплетающимся языком прокомментировал Юра.
-- Так это ещё не всё! -- Рома поудобнее уселся на скамейке, вытащил сигарету. Отожравшегося на московских харчах Икара отправили в Голливуд. Кто-то там, за бугром, смекнул, что на этом можно неплохо заработать. Быстренько сварганили сценарий, и пришлось нашему длинноухому ещё пару-тройку раз воспарить под небеса.
-- А как фильм то назвали? -- полюбопытствовал я.
-- "Икар", кажется. Да он ещё и премию какую-то заработал.
-- Ишак? -- напряженно наморщил лоб Юра.
-- Фильм, дурак! -- бросил с укоризной Рома.
Меня, как обычно после выпивки, стало клонить в сон.
-- Пойду я.
-- Вас проводить? -- с трудом приподнимаясь со скамьи, заплетающимся языком, прохрипел Юра.
-- Спасибо. Ттут р-рядом.
Придя домой, я, успев всё же покормить охрипшую от криков бедную Ксюшу, не раздеваясь, рухнул в кровать.
...Снилась мне разная дребедня.
Возле раненого слоника суетились женщины в белых халатах и шапочках, на которых крупными черными буквами было написано ВТЭК. Одна слушала его с помощью фонендоскопа, другая пыталась измерить давление. Слоник плакал, и слёзы капали на сломанный хобот, закипая на ржавой арматуре. Тут же рядом, мужик в клеёнчатом фартуке, размешивал в тазике цементный раствор. На синем пластмассовом тазике тоже было написано ВТЭК. Вдруг подул сильный ветер, всех разметало в разные стороны, и я завис на стропах парашюта, метрах в трехстах над землёй. Внизу, по лугу, ползали на четвереньках какие-то люди и щипали траву. Слышалась английская речь. "Ребята, наверное, из Гринписа", --подумалось мне.
Я оглянулся. Справа, на парашютных стропах, висел Лужков. В широко растопыренных руках он держал большой желтый улик. Из улики вылетали зеленые пчелы, и, порхая крылышками, хороводом кружились вокруг Юрия Михайловича. Не успел я подумать, что пчелы ведь желтые, а не зеленые, как вдруг раздался громоподобный голос: -- Гринпис, Гринпис! -- и уже не пчелы, а зеленые доллары стайкой полетели на землю. Лужков опрокинул улик и оттуда посыпались пачки долларов.
Я поднял голову и увидел длинноухого Икара в черном смокинге, шляпе и белых перчатках, курившего большую сигару. На шляпе огнем светились буквы "Голливуд". Подлетев ко мне на своём парашюте, Икар стал бить меня хвостом по плёчу и орать:
-- ГРИНПИС! ГРИНПИС! ГРИНПИС!
-- Проснись! -- тормошила меня за плечо Фел. -- Да проснись же, наконец!
Я приподнялся на локте, не совсем ещё придя в себя.
-- Ты ч-что? Уже вернулась? Водички! П-пожал-лсста!
Выпив и немного отдышавшись, я хриплым голосом спросил её:
-- Ну что там с мытей? (так я в шутку называл митинги -- бестолковые сборища людей, наивно полагающих, что если дергать за вожжи, висящие на гвоздике, то обязательно появится лошадь и повезёт их куда надо. Не повезёт! Лошадь чужая, не ваша, и всегда была чужой, и вожжи на гвоздике -- суть нашей теперешней демократии).
-- Что с мытей? С мытей всё в порядке, -- в тон мне ответила Фел. -- Профсоюзный лидер заверил, что нас, учителей и медиков, любят, уважают и ценят.
-- За рубль двадцать копеек, -- не удержался я.
-- Не перебивай! И ещё он сказал, что они будут бороться за наши интересы!
-- Кто и с кем? -- подумал я, а вслух спросил: -- Зарплату добавят?
-- Если догонят -- улыбнулась жена.
-- Вечный букет!
-- Ты о чем?
-- Да всё о том же, Помнишь Хаджу Насреддина, который ехал на осле и держал пучок сена перед его мордой? Тот за сеном не дотянется, но идет за ним, как за мечтой.
-- Выходит, мы все ослы?
-- Похоже, что так. Только такие, как я, не смотрят на мечту с надеждой, а с хрустом перемалывают грустную прозу жизни. Ты знаешь, я подумал вдруг о сходстве Икара с ослом Насреддина.
-- И в чем же это сходство?
-- Ни тот, ни другой не достигнут цели.
-- Да, пожалуй ты прав. Но как же тогда жить?
После небольшой задумчивой паузы я приобнял Фел за теплые, родные плечи и шёпотом спросил
-- Пойдешь ещё раз на мытю?
-- Пойду! -- не задумываясь, с азартом сказала она.
И тут до меня дошло: Осел -- Я, Она -- Икар!
Человек не может жить без мечты!
2013 год.
*Выдуманное автором "хохотухэс" -- производное от слова хохотун (весельчак) на одесский манер, как "Ессентухэс" -- курорт Ессентуки на Кавминводах.