Ядовитый лоснящийся от пота свет солнца проникает сквозь закрытые жалюзи и ровными полосами и ложится на убогую обстановку моей комнаты. Я полулежу-полусижу на кровати, облокотившись на холодную бетонную стену в желтых обоях. От кровати воняет мужским потом и кислым привкусом блевоты. Слюна уже в довольно большом количестве скопилась во рту и поэтому я на время вытаскиваю газовый револьвер изо рта и смачно сплевываю в кучу испражнений на ковре. Туалет забился неделю назад, вода потекла через верх унитаза и залила пол. Я оставил все так как есть. И стал испражняться прямо в комнатах. Ковер я не чистил больше трех месяцев и даже сквозь носки чувствовался весь мусор, забивший поры ковра. А если носки были слегка влажными, то на них оставался толстой коростой слой грязи. Сначала я испражнялся на бумагу и когда наступала ночь я выкидывал в форточку свой кал. Для этого надо было набраться опыта: надо было слегка разогнать куски налипшего на бумагу кала, а затем одним точным броском попасть в квадрат форточки. Не все попытки заканчивались удачно. Особенно поначалу. Чаще всего при неудаче в форточку улетала одна лишь бумага, а фекалии, распластавшись по деревянной раме и стеклу, медленно сползали вниз на подоконник. Приходилось руками или бумажными полосами очищать окно. Но потом я освоился и даже ради интереса стал пробовать как можно дальше закинуть газету с фекалиями. Так, как я живу на пятом этаже блочной коробки, то мой снаряд успевал в воздухе преодолеть достаточно большое расстояние. Чаще всего он приземлялся на капоты припаркованных вокруг дома машин, реже - на крышу, еще реже - на лобовое стекло. Фекалии в полете успевали перевесить бумагу и тогда мои испражнения размазывались по объекту приземления. Но к сожалению скоро автомобилисты поняли, что к чему и наняли дворника следить за тем, кто ночью кидается дерьмом. Я узнал это от самого дворника и поэтому вовремя прекратил свои развлечения. Оставалось еще по крайней мере два варианта избавления от испражнений. Один - выбрасывать в мусоропровод. Но тебя могли засечь, пока ты несешь через коридор газету с фекалиями. Другой вариант - проталкивать в водосток ванны или раковины. Но после первых двух попыток, когда части не переваренной пищи, как-то кукурузные зерна или проглоченные жевательные резинки не хотели смываться, приходилось часами их спроваживать в канализацию. Кроме того после каждого такого раза приходилось заново вымывать раковину или ванную. Иногда случалось даже проталкивать свежесъеденную пищу - не всегда желудочные мышцы выдерживали испытания по проталкиванию фекалий в водосток. Так что по ряду причин я остановился на первом способе - решил выносить испражнения вместе с мусором. Но со временем, буквально дня через 2-3 мне это поднадоело и поэтому сейчас я полусижу-полулежу на грязной постели окруженный десятком газетных кульков. Запах зловония я почти уже не ощущаю. Он как запах пыли, к которому я со временем приспособился. Пыль заполнила сначала все вокруг, покрыло тончайшей пленкой все комнаты, а затем осела у меня в легких. Гораздо труднее было привыкнуть к зловонию человеческих испражнений. Сначала возникало отторжение и брезгливость, но когда ты дышишь таким воздухом двадцать четыре часа в сутки и наблюдаешь за разложением и засыханием своих фекалий, ты смиряешься и с этим. Потому как фекалии человека эта такая же часть его самого как, скажем, палец или волосы. Я засовываю обратно пистолет к себе в рот и думаю: "Если это и есть процесс саморазрушения, то я достиг его наивысшей точки". Я спускаю курок...
Ave, Caesar, Morituri te Salutant! Когда-то я представлял из себя хоть что-то. Сейчас я ничто. Меньше, чем ноль. Почему? Я не склонен обвинять кого-то конкретно. Даже Бога. Во всем виноват я сам. Даже в том, что патрон оказался в другом отделении барабана и я вхолостую спустил курок. Я заново отвожу боек и снова сижу как дурак с накопленной во рту слюной. Приходится снова сплевывать на ковер. Ядовитый свет все так же струится через древние жалюзи. Кто я? Меньше чем ноль. Почему? Я сам так решил. Я ору в пустоту комнат... Стойте! Нет, комнаты не совсем пусты. Я вытаскиваю револьвер изо рта и аккуратно спускаю голые ноги на ковер. На мне тренировочные штаны и кисло-желтая майка. Я осторожно подхожу к окну. В ноги впиваются тысячи осколков прошлой жизни. Они оставляют на мне свои отпечатки в виде кровавых порезов. Я раздвигаю жалюзи. Вековая пыль осаживается в привычных к такому испытанию легких. На дворе возле помойки играют мальчишки. Все грязные до ушей и радуются этому. Я улыбаюсь. Я тоже весь покрыт грязью, но этому не радуюсь. Меня от этого выворачивает наружу. А ребята радуются. Вот они находят в помойке бутылку с мутноватой жидкостью. Смеются. Белобрысый, что нашел бутылку, подносит горлышко с открученной пробкой к носу и сразу отстраняет ее, скорчив кислую мину и высунув язычок для большего отвращения. Я улыбаюсь. Бутылку вырывает более взрослый пацан. Он что-то объясняет малышам. Они весело гогочут. Один отделяется от компании и выманивает кого-то из-за кустов. Затем он скрывается в них, а еще через минуту выходит весь перецарапанный, но с добычей в руках - облезлой кошкой. Вся компания весело гогочет. Пока малыш держит кошку за лапы, старший обливает ее из бутылки. У кого-то нашлись спички. Я улыбаюсь. Чирк! И пылающий факел бежит вверх по улице. Мальчишки ржут. Я отпускаю жалюзи. Металлический звук и пыль, которую я вдыхаю. Меньше чем ноль. Я иду на кухню, по дороге вляпываясь во что-то липкое. Скорее всего, это мои же испражнения. Перед входом на кухню я выдыхаю и набираю новую порцию кислорода в легкие. За дверью на небольшом кухонном столе лежит тело маленькой девочки, "маленький ангелочек" - как я ее прозвал. Я специально ее одел так, чтобы не были видны те ужасы, которые я проделал с ее телом. Я сложил ее маленькие хрупкие ручки на груди, припудрил лицо и слегка подкрасил губы. Удивительно сколь долго она уже лежит, наверное, дня два, хотя память может мне сейчас и изменять, но запаха трупного разложения таки и не появилось. Я заплетаю ее пышные белокурые волосы в косу. Я вижу как начали подниматься бугорки на груди. Еще бы пару лет и она стала бы полноценной девушкой с восхитительной фигурой... Но я не позволил никому надругаться над ее телом и теперь она лежит вся здесь в нетронутой первозданной красоте и невинности. Ненависть к себе пожирает мой мозг, я более не в силах находиться рядом с ней. Она слишком совершенна, чтобы я на ее фоне не выглядел уродом и монстром. Я опять кричу и эхо подхватывает мою боль. Поскальзываясь и падая в свои собственные испражнения я бегу в комнату, хватаюсь за пистолет и засовываю его как можно глубже в рот, упираясь дулом в стенку гортани так, что меня чуть не выворачивает всего наружу. Спуск... Осечка. Я подхожу к жалюзям, которые уже не пропускают столь ядовитый свет внутрь. Без света комната кажется тупым угрюмым монстром, от которого несет затхлостью и блевотой. Таков и сам хозяин. Металлический звон и пыль, поглощаемая моими легкими. На улице все те же пацанята обливают из бутылки орущую на них бабусю. Ей, видать, так стало жалко кошару, что решила проучить гопников. Я улыбаюсь. Это еще не конец, но он близок. Очень близок. Так близко, что моя кожа покрывается мурашками и я весь вздрагиваю. Меньше чем ноль. Чирк... Все, жму на спуск!