Милявский Валентин Михайлович : другие произведения.

Обыкновенная история

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  
   ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ.
  
   Валентин Домиль.
  
  
   Мир нормальный, нормированный,
   По порядку нумерованный
   Совершает в ногу шествие,
   Я ж стою за сумасшествие.
   Ник. Глазков.
   1.
  
   Слова, написанные на заборе, живут вечно.
   Заведующего отделением Н-ской психиатрической больницы Аркадия Петровича Засульского вечность не интересовала. А вот заборная лексика, не подвластные времени мало приличные выражения волновали и немало.
   В тот день, когда Аркадий Петрович был назначен заведующим, на стене отделенческого туалета появилась надпись: - "Абрам - поц!".
   Надпись стирали, сдирали, замазывали краской. Ничего не помогало. Она появлялась снова. Иногда сама по себе. Иногда на фоне какого-нибудь скабрезного рисунка. И ничего с этим нельзя было поделать. Несмотря на поиски виновных и разбирательства.
   Уже само появление надписи было компрометирующим отделение фактом. В туалете больным следовало заниматься отправлением физиологических потребностей, а не изощряться в остроумии и пакостях.
   И содержание было с подтекстом. По всем документам Аркадий Петрович числился русским. И внешность у него не противоречила. Не опровергала, как это нередко бывает, паспортные данные. Широкоплечий голубоглазый блондин.
   Хотя были некоторые частности.
   В голубых глазах Аркадия Петровича присутствовало затаенное глубоко спрятанное выражение. Отблески давних, генетически закодированных переживаний. Чего обычно не бывает в голубых глазах вологодского или, скажем, саратовского разлива.
   Ещё он слегка картавил, точнее грассировал. Почти как Ленин. И выражал свои эмоции, по преимуществу отрицательные, с помощью междометия: - "Э-э-э...".
   Своего отца Аркадий Петрович не знал. Какой-то командировочный вошел в жизнь его матери, забацанной школьными делами и домашними хлопотами уже немолодой училки. И ушел, не дав угаснуть, в общем-то, ничем не примечательному роду Засульских.
   Отца звали Петя. И он, по семейным преданиям, слегка картавил. Точнее грассировал.
   Мать Аркадия Петровича, Фаина Семеновна преподавала химию. Помимо этого она что-то организовывала, была непременным членом каких-то комиссий, состояла в разнообразных общественных организациях. Заседала в них и председательствовала.
   Ещё до учебы в институте, не то во время войны, не то сразу после окончания её, Фаина Семеновна потеряла паспорт. Ей выдали новый. И заменили в нем национальность. Записали Фаину Семеновну как русскую.
   То ли паспортистка оплошала. То ли, дело было на Кавказе, всех приезжих чохом считали русскими. Местные и русские.
   Фаина Семеновна бросилась в сельсовет за разъяснениями. Председатель сельсовета сонный осетин укоризненно посмотрел на Фаину Семеновну, покачал головой, сказал: - "Вах!" и махнул рукой. Дескать, и так сойдет.
   Фаина Семеновна поахала, поохала и решила не настаивать.
   - В конце концов, - решила она, - все мы одна дружная семья народов, все мы братья и сестры. И, вообще, какая разница.
   Мать Фаины Семеновны была этим шокирована. Но не противодействовала. Её мужа, отца Фаины Семеновны - главного инженера большого оборонного завода объявили врагом народа и репрессировали. И это повлияло на жизненную позицию. Нивелировало её.
   Хотя какие-то протестные реакции присутствовали. Когда маме Фаины Семеновны что-то не нравилось в поведении дочери, она говорила в полголоса, в нос: - "Гойка...".
   Ещё, то ли назло, то ли по забывчивости, время от времени, звала Фаину Семеновну так, как звала её когда-то в детстве: - "Фейга" или "Фейгеле".
   Мама Фаины Семеновны вела свой род от какого-то подольского цадика, и чувство принадлежности к избранному Богом народу в ней не угасло, несмотря на ассимиляцию.
   Когда родился Аркадий Петрович, она не без помощи старух- единомышленниц нашла подпольного моэля и сделала внука евреем.
   Фаина Семеновна ужаснулась, но ничего поделать уже не могла.
   Наверняка, в одном из отделов небесной канцелярии этот акт был замечен и отражен.
   В делах же земных он мало что значил. Излишне наблюдательным дурили голову рассказами о тяжелом парафимозе и сделанной по этому поводу операции. Ну а власти предержащие, те от кого зависела национальная идентификация, довольствовались занесенными в Свидетельство о рождении сведениями и не лезли в брюки в поисках corpus delicti.
   Дожив до глубокой старости мама Фаины Семеновны сошла с ума. Она стала утверждать, что её внук Аркаша, старуха именовала его Авременю, долгожданный еврейский мессия - Машиах.
   Её поместили в психиатрическую больницу. Где она и умерла.
   Аркадий Петрович хотел, было запросить в архиве историю болезни бабушки. Но потом передумал. Тетки из архива могли решить, что заведующего отделением Аркадия Петровича Засульского и, почившую в Бозе, сумасшедшую еврейку Дору Соломоновну Ицакзон, что-то связывает. И оповестить охочий до сплетен коллектив психиатрической больницы.
  
   2.
  
   В Н.- ской психиатрической больнице работало довольно много врачей евреев. Некоторые из них заведовали отделениями. На стенах туалетов этих отделений тоже появлялись надписи. Но в них не было конкретики. Так, обычное самовыражение. В том числе стихами и матом.
   Заведующие отделениями еврейской национальности, естественно, отличались друг от друга уровнем профессиональной подготовки и чертами характера. Но их объединял стиль работы. Не в частностях, не в оттенках, а в главном. Они, все без исключения, были либералами и большими демократами.
   Еврею руководителю могут простить многое в том случае, если он не выступает, не давит, держится по свойски. Если он не начальник, а отец родной. Или, на худой конец, добрый дядюшка.
   Аркадий Петрович, напротив, был придирчив, вздорен, постоянно с кем-то конфликтовал и делал гадости.
  -- Я их, - говорил Аркадий Петрович, имея в виду
   коллектив отделения, - держу в ежовых рукавицах.
   На короткой привязи. В узде...
   Больных он тоже держал в узде. И ратуя на собраниях за новый подход к психически больным и связанные
   с ним вольности в духе прав человека и конституционных гарантий, в душе оставался приверженцем доброго старого патернализма. Полагая, что для психически больных, во время их пребывания в психиатрической больницы существуют две руководящие инстанции - Господь Бог и врач психиатр.
   Бог предопределял повороты судьбы. Врач же отвечал за частности, включая соответствующее поведение и дозы медикаментов.
   В части больничных отделений, заполненных совсем повернутыми психами, такой подход был не то, чтобы оправдан, но и не слишком противоречил. Новации новациями, а режим режимом.
   Аркадий Петрович заведовал отделением не столь традиционным и отличным по многим параметрам от прочих.
   Это было приемно-диагностическое отделение, где в силу какой-то надобности, то ли житейской, то ли экспертной нужно было определиться и вынести вердикт. Решить, что собой представляет нестандартная выходящая из ряда вон личность. Какой-нибудь скандалист- бузотер, бумагомарака-жалобщик. Заводные прущие напролом изобретатели, первооткрыватели, коллекционеры никому не нужной дребедени, авторы социальных утопий, потенциальные гении, преследуемые и преследователи. Ну, и прочая, не вполне нормальная публика.
   Те, у кого наметился, только образовался, но ещё не определился полностью психический надлом. Не вырисовалась в полной мере аномалия, которая могла бы увести в дебри психического заболевания, но не увела пока ещё. Не обросла личностными изменениями, не привела к дефекту.
   Публика эта, в большинстве своем, до приятия патернализма не доросла. Не дошла из-за сохранившихся амбиций и духа протеста. И не хотела, в силу этого, признавать отеческую длань Аркадия Петровича. Равно как, находиться под ней и следовать. Что в свою очередь порождало противодействие, вплоть до надписей в туалете.
   Существовало ещё одно обстоятельство, влиявшее на положение дел в отделении и создававшее атмосферу. Аркадий Петрович в своей работе опирался на клевретов. Он приближал к себе их, наделял полномочиями и, в меру возможностей, отличал и покровительствовал.
   В числе клевретов были доверенные больные. Они вынюхивали и доносили. А также упреждали стихийные вспышки и поползновения.
   Кто-то из отделенческого персонала. Из тех, кто сумел угодить и понравиться.
   И, наконец, старшая медицинская сестра Нина Гавриловна Задирака, полногрудая толстозадая дама, готовая на всё.
   Аркадий Петрович ценил Нину Гавриловну за её готовность и воздавал должное.
  -- Не женщина, говорил он, - а сплошное ню.
  
   3.
  
   Аркадий Петрович некогда был женат. Жена его умерла, точнее погибла. Погибла нелепо. Погибла из-за стечения обстоятельств, скорее дурацких, чем трагических.
   Аркадий Петрович был немного помешан на картошке. Не на картошке в виде гарнира - жаренной, вареной, фри. А на картошке в её первозданной форме.
   Аркадию Петровичу нравился процесс выращивания этого огородного овоща. А во время уборки урожая он откровенно балдел и дергался, находясь в плену сладких предвкушений.
   Картофельные иллюзии Аркадия Петровича не выдерживали соприкосновения с реалиями.
   Два три мешка рахитичного корнеплода на трех сотках превосходного украинского чернозема - это был не урожай, а пощечина. Особенно на фоне картофельного великолепия у соседей.
   Дело в том, что Аркадий Петрович происходил от разных евреев. В числе его предков, судя по всему, были те, кто упорно сидел на земле, а их не менее упорно сгоняли оттуда. Отсюда страсть к огородничеству.
   И те, кто полагал, что картошку не выращивают, а покупают. Такое потребительское отношение не способствовало накоплению нужных навыков и их наследованию. Что, в свою очередь, отражалось на количестве собранной картошки и её качестве.
   На жену Киру рассчитывать не приходилось, несмотря на рабоче-крестьянское происхождение,
   запечатленное неподкупной природой на её физиономии.
   Аркадий Петрович врал, будто жену он отбил у какого-то генерала. Ему не верили. По своим внешним данным Кира на генеральшу не тянула. Этакий обросший жиром воробышек.
   И сам процесс противоборства между Аркадием Петровичем и грозным генералом едва ли мог иметь место. В роли генеральского разлучника Аркадий Петрович не смотрелся. И в целом, и в силу многих частностей, включая заработную плату и социальный статус.
   У Киры была какая-то застарелая женская болезнь. И она не могла соответствовать огородному чину - долго стоять в окружении картофельных кустов, подняв верх задницу.
   Аркадий Петрович был огорчен этим до чрезвычайности. Злился. Но ничего поделать не мог.
  -- Кира у меня красивенькая, - говорил он.
   Внешние данные жены, по мнению Аркадия Петро-
   вича, извиняли её картофельную несостоятельность.
   Более того, они давали определенные преимущества и позволяли манкировать своими обязанностями.
   Красота, как известно, большая сила. И любовь, что тоже не маловажно, не картошка.
   Аркадий Петрович обзавелся погребом. Это был даже не погреб, а скорее подвал. Большой, вместительный. Не какая-нибудь яма с крышкой, а инженерное сооружение. "Бункерн", - по определению его создателя, в прошлом уголовника и психа, а ныне строительного рабочего по кличке "Трехликий".
   У "Трехликого" была двойная фамилия Сидоров-Пальченко. Женившись "Трехликий" взял фамилию жены. И стал Мельниченко. Он думал, что набившие милиции оскомину паспортные данные забудутся и перестанут его преследовать и влиять на течение жизни
   Эта метаморфоза не осталась незамеченной. И новоиспеченного Сидорова-Пальченко-Мельниченко прозвали "Трехликим"
   В подвал вела каменная лестница. Уже глубокой
   осенью, когда всё вокруг намокло и покрылось грязью,
   Кира поскользнулась, и упала. Она покатилась вниз и ударилась головой о металлическую дверь.
   В начале состояние Киры не вызывало особых опа-
   сений. Потом Кире стало хуже. И она умерла.
   Врачи определили у Киры обширное мозговое кровоизлияние. И не могли повлиять на его последствия.
   Аркадий Петрович плакал навзрыд и причитал. Во время похорон он едва не лишился чувств. И упал бы, не подхвати его кто-то из стоявших рядом сослуживцев.
   Подсознание и связанные с ним мотивы и поползновения, дело темное и до конца не ясное. Обследуй Аркадия Петровича опытный психоаналитик, он бы, наверное, выяснил по какой такой причине Аркадий Петрович, спустя некоторое время начал оправдываться. Говорить, что он здесь не причем. Что Кира сама поскользнулась и упала. И он не мог, даже теоретически, прийти ей на помощь, потому что стоял достаточно далеко от входа.
   В больнице засомневались и начали поговаривать, а не толкнул ли Аркадий Петрович свою благоверную. Не помог ли ей.
   Супруги Засульские жили мирно. Но вблизи подвала. Воочию, наблюдая за несоответствием между его внешним великолепием и мизерным содержанием, Аркадий Петрович злился. И мог толкнуть. Не для того, чтобы убить. Боже упаси. А просто так. От избытка нехороших чувств. В ответ на неосторожно сказанное слово...
   Длительное совместное проживание немного утомляет и нервирует. И крамольное, разумеется, тут же задавленное, как совершенно несуразное и ни на что непохожее желание, скажем, одеть жене кастрюлю на голову, появляется у многих. Но не реализуется в силу воспитания и страха перед семейным крахом и уголовной ответственностью.
   Наверное, поэтому, убитый горем Аркадий Петрович чувствовал себя без вины виноватым и дергался.
   Погоревав в меру и выдержав приличествующий срок, Аркадий Петрович начал подумывать о новом браке.
   Будущая мадам Засульская помимо других положительных качеств должна была обладать двумя основополагающими достоинствами. Немного смахивать на топ модель с точки зрения внешности. И управляться с огородом, как колхозная бригадирша.
   Трудно совместимые в одном человеке качества затрудняли поиски. И Аркадий Петрович был вынужден довольствоваться обществом готовой на всё старшей медицинской сестры Нины Гавриловны Задираки.
  
   4.
  
   Занимаемая должность делает начальника умным и только дурак не понимает этого.
   Главного врача больницы Аркадий Петрович знал давно и близко. На его глазах ни чем, в общем-то, не примечательный однокурсник Женька Горошин, уверенно ступая по иерархической лестнице, добрался до её вершины. Обошел охочих до власти претендентов и был коронован Облздравотделом на психбольничное царство.
   Не будь Аркадий Петрович русским по паспарту, он бы смирился с этой очевидной несправедливостью.
   Еврею в этом отношении проще. Когда его карьерные устремления превращаются ни во что и рассыпаются, как карточные домики, когда все вокруг удивляются, почему он мог и не стал; еврей всегда может посетовать на пятую графу в паспорте и судьбу антисемитку.
   Аркадий Петрович считал себя и по свойствам характера, и по деловым качествам куда более достойным, более подходящим для руководящей должности, чем Женька. И то, что Женька Горошин - прохвост, недоумок, выскочка, обошел его, повергло Аркадия Петровича в пучину скорби и уныния.
   Эти чувства Аркадий Петрович не считал нужным скрывать, и мог, при случае, ляпнуть что-нибудь, сбросить какой-нибудь компромат.
   Главному тут же доносили, и он злился. Брал на заметку и, по возможности, когда появлялся удобный случай, воздавал.
   На взаимоотношения однокурсников влияло ещё одно обстоятельство. Аркадий Петрович не мог убить в себе оратора. Вид трибуны возбуждал его и толкал вперед.
   Находясь во власти благородного кипения, Аркадий Петрович, не чувствовал, что выходит за рамки. Портит и без того плохие отношение с больничным истеблишментом. И ставит себя в положение человека, которому есть чего боятся.
   Притом, что Аркадия Петровича не так уж волновали прегрешения отдельных лиц и больничного руководства в целом.
   Имей Аркадий Петрович свой достаточный кусок, свою долю, он не лез бы в народные трибуны. А так он лез, хотя тысячу раз давал себе слово сидеть с закрытым ртом и не рыпаться.
   Психбольничные психологи, расставляя сети военкоматовским дуракам, подбрасывают им пословицы.
   Сможет подэкспертный оторваться от конкретики текста - это одно. Абсолютно здоровая, хотя и не вполне развитая личность. Может быть, просто дурак. Дурак в житейском смысле этого слова. Не сможет - дебил. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
   Аркадий Петрович не был дураком. Дебилом он, разумеется, он тоже не был. Но в силу многих причин, причин не интеллектуальных, а личностных. Свойств характера, так сказать, и особенностей мировоззрения, не мог вбить себе в голову, что, сидя в стеклянном домике, нельзя бросать камни в прохожих.
   Критика вещь обоюдоострая. А абсолютно защищенного тыла у человека, так или иначе связанного с системой; её винтика, шпунтика, самой махонькой детальки, быть не может в принципе. В подходящее время отыщут нужное место и врежут.
   Аркадий Петрович допускал такую возможность. Но не верил в полной мере, что с ним может произойти что-то совсем уж плохое. Какая-то судьболомная неприятность. Житейский крах.
   Притом, что неприятные мелочи, неувязки, обидные обломы стали доставать Аркадия Петровича чаще, чем обычно.
   По прошествию времени во всем этом можно было усмотреть намек и зловещее предзнаменование. Но Аркадий Петрович не обладал сверхъестественной интуицией, и видел в свалившихся на него в одночасье мелких бедах и неприятностях пресловутую черную полосу. Обусловленный то ли биоритмами, то ли
   ещё чем-то спад. И не более того.
  
   5.
  
   День великого перелома в судьбе Аркадия Петровича почти ничем не отличался от многих прочих. Он пригласил к себе испытанного отделенческого стукача по кличке Гавказин и сердито сказал: - "Ну!?"
   Гавказин дернулся, несколько раз гавкнул, выдал пулеметную очередь: - "Бля, бля, бля..." и сообщил:
   - В первой кабинке прямо над очком...
  -- Кто? - Спросил Аркадий Петрович.
   Гавказин полаял немного. И вытолкнул из себя за-
   мысловатую матерную руладу.
   Аркадий Петрович ждал. У Гавказина был синдром Жиль де ла Туретта. И за этого мало знакомого широкой общественности заболевания Гавказин
   дергался, лаял и матерился не ради собственного удовольствия, а повинуясь непонятным ему самому импульсам и побуждениям.
  -- Экстерриториальность, - сказал Гавказин, пере-
   став ругаться и лаять, - в сортире самый задроченный
   псих чувствует себя хозяином положения. И совмещать приятное с полезным, писать и писять одновременно...
  -- Кто!? - Сердито перебил Аркадий Петрович. -
   Кто написал эту гадость?
  -- Дядя Витя Заткныгузно, - неуверенно ответил
   Гавказин.
  -- Сам? - Переспросил Аркадий Петрович.
  -- Нет. - Гавказин снова гавкнул. - Не сам. Само-
   му дяде Вите Заткнигузно писать в сортире западло.
   Заставил кого-нибудь.
   Виктор Сергеевич Недайборщ по кличке Заткны-
   гузно, судя по фамилии, был потомком запорожских
   казаков. Там были в ходу экстравагантные прозвища. Непийпиво. Нетудыхата. Свербигуз. Перебийнис. Дериземля.
   Человек с такой фамилией не мог не стать украинским националистом. Притом, что маму Виктора Сергеевича Недайборщ звали Рахиль Соломоновна. И была она дочерью Соломона Абрамовича Шмуклера популярного в городе зубного врача.
   Виктор Сергеевич возглавлял радикальную общественную организацию (ad literam - товариство). Руководимая им организация поставила перед собой благородную цель - освободить украинский язык от русского мата. Вернуть ему чистоту и первозданность.
   Поиски эквивалентов проходили трудно. С одной стороны, одураченный народ привык к матерному слововыражению. С другой, украинский язык, сам по себе не обладал нужной экспрессией. И когда появлялась необходимость послать кого-нибудь, Виктор Сергеевич и его коллеги вынуждены были довольствоваться не вполне адекватным, но таким родным и первозданным (ad literam - нутряным), выражением: - "Заткны гузно!"
   Украинский национализм, даже в его крайних формах - не повод для помещения в психиатрическую больницу. Хотя, бытующие в этой среде утверждения, будто киевское предместье небезызвестная Дарница обязана своим названием царю Дарию и выстроена на месте древнеиранской столицы Персеполис, наводит на мысль и подталкивают.
   Лет 15 назад Виктор Сергеевич обнаружил у себя рак. В запущенной смертельно опасной форме. И начал давить на врачей.
   Назло Виктору Сергеевичу городские врачи находили у него все что угодно, кроме рака. Не видели рак в упор, намекая на разгул воображения и болезненную мнительность.
   Рассорившись с местными эскулапами, Виктор Сергеевич начал затяжную войну с крупными онкологическими центрами.
   В те идиллические времена с больных денег за лечение не брали. Но пробиться провинциалу в столичное медицинское учреждение было трудно.
   Виктор Сергеевич энергично настаивал. Ему не менее энергично отказывали. И, когда все что можно было сказать, уже было сказано, Виктор Сергеевич доставал из колоды крапленого туза; и, глядя в глаза какой-нибудь полуначальственной личности, говорил тихо, но со значением:
  -- Значит только за взятки? А без взяток простому
   советскому человеку, нельзя?
   Полуначальственная личность смущалась. Говорила: - "Что вы!? Что вы!?". И соглашалась поместить в виде исключения. Как простого советского человека.
   В этом тоже не было чего-то из ряда вон выходяще-
   го. Ну, борется человек за свое здоровье. Ну, ищет свою медицинскую правду. Не правозащитник,
   ни диссидент. Обыкновенный ипохондрик.
   Сложности возникли тогда, когда Виктор Сергеевич заявил, что его раковая опухоль как-то связана с пятнами на солнце и это влияет на уровень радиации. Не то усиливает его, не то понижает. Что в свою очередь отражается на успехах сельского хозяйства.
   Его тут же сделали психом. И начали лечить.
   Аркадий Петрович Засульский и Виктор Сергеевич Недайборщ невзлюбили друг друга.
   Аркадий Петрович не проявил должной чуткости и давил. Виктор Сергеевич воспринял, оказываемое на него давление, как наглое ущемление.
   Надпись "Абрам - поц" придумал не он. Её придумал какой-то другой безымянный автор. Виктор Сергеевич подхватил лозунг первопроходца и вдохнул в него новую жизнь.
   Он хотел, чтобы Аркадий Петрович знал, что "поц" - это надолго. Может быть даже, на всю жизнь.
  
   6.
  
   Аркадий Петрович отпустил Гавказина и позвонил Ирине Даниловне Эбер.
  -- Опять, - сказал он, - прямо над очком. Слово в
   слово.
  -- Ну!? - Протянула Ирина Даниловна.
  -- Что "ну"! - Возмутился Аркадий Петрович, -
   вы ведь у нас умная. Что мне делать?
   Виктор Петрович считал Ирину Даниловну умной,
   и советовался с ней по любому поводу.
  -- Что нам скажет умная Ирина Даниловна? -
   Спрашивал он.
   Ирина Даниловна Эбер тоже заведовала отделением. В отличие от Аркадия Петровича у неё не было
   проблем.
   Для больных она была мамой. Большой толстой мамой.
   Руководство любило её за открытость и порыв. Ещё она пела хорошо поставленным меццо-сопрано на больничных междусобойчиках. Могла пить не пьянея. И лихо плясала.
  -- При вашем интеллекте мощностью в одну изви-
   лину, - говорила она Ар кадию Петровичу, -
   нельзя себе позволять.
   Ирина Даниловна имела обыкновение обзывать Аркадия Петровича нехорошими словами. И он не обижался.
   Обидные прозвища и нелицеприятные формулировки входили в правила игра. С одной стороны Ирина Даниловна в силу свойств характера не могла иначе. С другой, она компенсировала амикошонство неподдельной теплотой и советами.
  -- Знаете, - спрашивала она Аркадия Петровича, -
   в чем разница между нами? Вы, как это не
   парадоксально, претендуете на роль солнца. И хотите светить своим собственным светом. Я же луна. Излучайте, светите, направляйте на меня лучи и я отражу.
  -- Своей видимой стороной, - иронизировал Арка-
   дий Петрович.
  -- Вот именно, - сердилась Ирина Даниловна, - то,
   что эти доморощенные светила сплошной моветон,
   ровно ничего не значит. И то, что я их считаю законченными придурками, тоже. Это мое собачье дело. Я их отражаю в нужном им виде. И это главное.
   У Ирины Даниловны был хороший баскетбольный
   рост. Когда она поднималась со стула в служебном
   кабинете катастрофически не хватало свободного места. Окружающие предметы теряли свою первоначальную величину и становились маленькими.
  -- Садитесь, - сказала она, когда Аркадий Петро-
   вич пришел, чтобы в очередной раз пожаловаться
   на отделенческих китайцев и туалетные дадзибао, - то, что вас обозвали поцом, констатация печального факта. Хуже другое.
  -- Что!? - Заволновался Аркадий Петрович, - Что-
   то случилось?
   Ирина Даниловна, несмотря на габариты, могла про-
   лезть в любую информационную щель и у неё всегда были свежие новости.
  -- Наш главный, - сказала она, - решил баллоти-
   роваться в депутаты...
  
   7.
  
   В доперестроечные времена выбирать было не из
   кого. Окончательный результат был ясен изначально.
   Предопределен, так сказать.
   Но форму блюлюли. Одна часть граждан могла голосовать; другая, по тем или иным причинам, этого удовольствия не имела.
   Лица, лишенные избирательных прав по суду и умалишенные.
   С первыми было более или менее ясно. В смысле процедуры. Со вторыми, все решал здравый смысл. Буйному психу на избирательном участке делать нечего и слабоумному тоже.
   С приходом демократии сумасшедшим вернули их законные права, и они, вне зависимости от степени буйства, глубины бредовых переживания и остатков ума, могли влиять на ход избирательной компании.
   Психиатрическая больница находилась на территории избирательного участка. И главный врач, имея в кармане полторы тысячи голосов лично обязанных ему ненормальных избирателей, мог рассчитывать на всенародную поддержку.
   - Не смешите меня, - запротестовал Аркадий Петрович. - Женька Горошин - народный избранник!!! Кто его выберет?
   - Дураки нашей больницы, - объяснила Ирина Даниловна. - Они проголосуют, как надо. И внесут свой посильный вклад.
  -- Куда? -Спросил Аркадий Петрович.
  -- В коллективную мудрость народного органа,
   ответила Ирина Даниловна.
   Аркадий Петрович вскочил со стула. Снова сел. Ему стало тесно в маленьком кабинете
  -- Коллективная мудрость, -продолжала Ирина
   Даниловна, - это окрошка. Заскоки умников, претен-
   зии правдолюбцев, изыски ниспровергателей и реформаторов. Они могут далеко завести. А вот связанная с реалиями, так сказать исконная, народная глупость, его исторический идиотизм уравновешивает все это. И дает жить. Одно дело "Город солнца" Кампанеллы; другое, уютный, переполненный дешевой колбасой и водкой брежневский застой.
   Ирина Даниловна имела вкус к красноречию и при случае могла завернуть фразу или выдать броскую тираду. Облечь ее, так сказать, и представить в нужном виде.
   Аркадий Петрович надул щеки. Задержал выдох. И
   начал багроветь.
   У Аркадия Петровича была привычка во время получения неприятных сообщений задерживать дыхание. Лишенные кислорода нервные клетки Аркадия Петровича, быстрее реагировали на ситуацию. Лучше обобщали и вычленяли главное. И, в целом, лучше думали.
   - Дышите, - потребовала Ирина Даниловна, - вы можете пукнуть от напряжения.
   Аркадий Петрович выдохнул воздух. Снова вдох
   нул. Дернулся. Постучал кулаком по столу.
   Укоризненно покачал головой. И вышел из кабинета.
   На улице ощущение тревоги подхватило Аркадия Петровича. И он побежал.
   Добежав до отделения, Аркадий Петрович вызвал старшую медицинскую сестру Нину Гавриловну Задираку. И когда Нина Гавриловна вошла, повалил её на диван.
   Старый диван скрипел. Дородная Нина Гавриловна Задирака сопела. Аркадий Петрович неистовствовал. Он вкладывал в половой акт свое озлобление. И в эти мгновения распростертая на диване старшая медицинская сестра, как бы олицетворяла собою систему. И Аркадий Петрович драл её с болью и наслаждением.
  
   8.
  
   У Аркадия Петровича с давних времен хранилась пара "косяков". Кому-то из больных принесли две сигареты с гашишем. Он их реквизировал. И собирался при случае попробовать.
  -- Я, как врач, - говорил Аркадий Петрович, -
   должен испытать на себе эту "дурь", чтобы понять,
   в чем её притягательная сила.
   Аркадий Петрович врал. Ему до чертиков хотелось внести в свою скучную жизнь что-то яркое. Вобрать в себя на некоторое время ощущение томительного блаженства. Испытать кайф.
   Нужен был толчок. Какой-нибудь выходящий из ряда вон повод.
   Агитировать отделенческих психов за главного врача больницы. Обращать их повернутые головы, к реалиям ещё более дурацким. Корчить из себя законченного идиота. Как бы не так.
   И Аркадий Петрович решил оттянуться.
   Представления о будущем блаженстве были почерпнуты Аркадием Петровичем из рассказов курцов "травки", сбивчивых и противоречивых, в большинстве своем. И книги большого любителя гашиша французского поэта Шарля Бодлера "Искание рая", полной поэтических преувеличений.
   Разумеется, он был в курсе наркологических изысканий и знал, в принципе, что собой представляет гашишное опьянение.
   Время тянулось медленно. Отрешенно тикали настенные часы. Аркадий Петрович маялся. Он хотел воспарить и окунуться. Но, что-то не срабатывало.
  -- Вот, непруха, - подумал Аркадий Петрович.
   Ему стало не по себе. Возникло неприятное ощуще-
   ние психического дискомфорта. Обида не обида.
   Обида не обида. Страх не страх. Непонятная вполне, трудно дифференцируема тягомотина. Предчувствие чего-то вполне не ясного, но, несомненно, опасного.
  -- Здесь, что-то не так, - решил Аркадий Петро-
   вич, - в "косяке", что-то намешано. Он с подлянкой.
   Аркадий Петрович хотел, было позвонить в реани-
   мацию, чтобы кто-то пришел на помощь. И передумал.
   Вызванные "косяком" осложнения ничем ещё, толком, не проявили себя; а вот то, что могло последовать за звонком в реанимацию, было смертельно опасно и для карьеры, и для имиджа.
   Ничего себе зрелище. Обкурившийся травкой заведующий отделением психиатрической больницы. Повод для разбирательств и оргвыводов.
   Поразмыслив немного, Аркадий Петрович успокоился. Пережитый страх и, то, что могло случиться, поддайся он ему и позвони в реанимационное отделение, предстали перед Аркадием Петровичем в комическом свете.
   Является реанимационная бригада в полном составе. И он им говорит:
   - Вы чо, мужики, шуток не понимаете.
   Аркадий Петрович представил себе их рожи и засмеялся. Сначала тихо, вполголоса. Потом все громче. И, наконец, захохотал.
   Пароксизм необузданного веселья исчез также неожиданно, как и появился.
   Аркадий Петрович дернулся. Хотел, было подняться. И не смог. Что-то в нем противилось, не давало сдвинуться с места. Не то слабость, не то какая-то лень.
  
   9.
  
   Создатель погреба - "бункерна", в прошлом уголовник и псих, а ныне строительный рабочий, Сидоров-Пальченко-Мельниченко по кличке Трехликий возник ни из чего.
   Каждая ипостась Техликого имела собственное тело и выступала в силу этого, сама по себе.
   Три крепыша. Сидоров, Пальченко и Мельниченко.
  -- Пошли "глюки", - мысленно констатировал
   Аркадий Петрович.
   Он знал, что во время гашишного опьянения появляются галлюцинации. И не слишком удивился.
   Трехликий, кого-то подрезал и спрятался в больнице, рассчитывая пересидеть следствие и повлиять на него, по возможности. Мол, какой с "дурака" спрос.
  -- Ну! - сказал Аркадий Петрович.
  -- Тут такое дело, - объяснил Сидоров, - дядю
   Витю Заткныгузно кокнули.
  -- Как кокнули? - Изумился Аркадий Петрович. -
   Кто!?
  -- Пальченко! - Сказали Сидоров и Мельниченко.
  -- Что Пальченко!? Что Пальченко!? - Затаратори-
   ла третья ипостась Трехликого:
   - Чуть что, сразу Пальченко.
  -- За что? - крикнул Аркадий Петрович.
   Он не понимал, что происходит. То ли наступил
   полный съезд крыши. Окончательное сумасшествие.
   Или случилось что-то совершенно невероятное, ужасное, ни на что не похожее.
   - А, за "Абрам - поц" - хором сказали Сидоров, Мельниченко и Пальченко. - Мы его кокнули, а ты нас от следствия отмажешь. Лады!?
   В голове Аркадия Петровича всё перемешалось. Воображаемое и действительное. Возможное и маловероятное. Запретные желания и поведенческие стереотипы.
   И кто-то чужой и свой, одновременно потянул его за язык. Вытолкнул из пересохшего рта крамольное слово
  -- Лады, - пробормотал Аркадий Петрович.
   Сидоров, Мельниченко и Пальченко удовлетворенно
   хлопнули в ладоши, подпрыгнули и исчезли.
   Потом в клубах дыма и пламени появился главный врач больницы Женька Горошин.
   - Вот ты и попался, Аркан, - сказал Женька Горошин, - теперь тебе хана. Это тебе не жареная курица
   от благодарных родственников. Это преступный сговор при отягчающих обстоятельствах и расстрельная статья уголовного кодекса
   В одной руке Горошин держал кусок курицы, В другой стакан с водкой.
   - Хочешь? - Спросил он Аркадия Петровича. И повертел куском курицы
  -- Да, - пробормотал Аркадий Петрович.
  -- Тогда, - сказал Горошин, - ты мне голоса отде-
   ленческих придурков, а я тебе курицу.
  
  -- Аркадий Петрович не ответил. Вернее хотел, но
   не смог.
  -- Хорошо, - немного подумав, сказал Горошин, -
   так и быть, в знак старой дружбы. В придачу к курице,
   получишь высшую категорию.
   Заиграла музыка, Все вокруг заискрилось, засверкало. И чей-то далекий голос несколько раз повторил:
  -- Высшая категория! Высшая категория! Высшая
   категория!
   Аркадий Петрович дернулся, приглушенно вскрик-
   нул и начал проваливаться куда-то, цепляясь из
   последних сил за уступы и перекладины...
  
   10.
  
   Аркадий Петрович проснулся поздно вечером. Чув-
   ствовал он себя препакостно. Было такое ощущение,
   будто его подержали в чьем-то неправдоподобно большом кишечнике. Помяли, как следует. Вытянули все соки. И вытолкнули наружу.
  -- Вот и покейфовал, - пробормотал Аркадий
   Петрович.
   Превозмогая слабость, он вышел на кухню. Достал бутылку минеральной воды. И начал пить из горлышка.
   Чертов Женька Горошин. Что он нес?
  -- В придачу к курице получишь высшую катего-
   рию.
  -- Высшая категория, - повторил Аркадий Петро-
   вич...
   Когда-то существовали купеческие гильдии. И исхо-
   дя из принадлежности к одной из них, купцы делились на купцов первой, второй и третей гильдии. Ещё была торговая мелочь - разгильдяи.
   Врачей тоже поделили. Но вольно или невольно, их профессиональную значимость определяли теми же мерками, какими пользуются мясники, определяя качество мяса.
   Врач высшей категории. Врач первой категории. Врач второй категории...
   У Аркадия Петровича была первая категория. Об-
   ращаясь куда-либо, он имел обыкновение представ-
   ляться:
  -- С вами говорит врач первой категории Засуль
   ский...
   Правильнее было бы - " психиатр первой категории". Но, Аркадий Петрович не любил афишировать свою специальность.
   Как бы там ни было, но психиатр не хирург. И у людей, в том числе не предубежденных, появлялись какие-то ненужные ассоциации. И это мешало.
   Со временем Аркадию Петровичу в рамках первой
   категории стало тесно. И он начал претендовать
   на высшую.
   Если первую категорию, так или иначе, получали
   все психиатры с большим стажем работы, высшая
   категория предполагала наличие особенных неординарных заслуг и достоинств.
   Высшую категорию, как дополнение к должности, a priori, так сказать, имели главный врач и его заместители. Ещё её получали больничные авторитеты и ветераны. В виде своеобразного поощрения за безупречную трудовую деятельность. Ну и некоторые, недостаточно пожилые и опытные, но зато верткие и хваткие. Больничные активисты и общественные деятели.
   Аркадий Петрович, из-за отсутствия необходимых кондиций не в одну из этих групп не входил. Но ему ужасно хотелось.
  -- Что им от меня нужно, - жаловался Аркадий
   Петрович Ирине Даниловне, - Последнее время я
   молчу, как рыба. Представляю собою ходячую покорность. И, хоть бы хны.
  -- Во-первых, - возражала Ирина Даниловна, - не
   далее, как вчера вы имели неосторожность показывать
   в лицах, как ваш институтский приятель Горошин напился на сельской свадьбе. Потом сел на край колодца. И непременно свалился туда, не схвати вы его за ноги. Причем, - Ирина Даниловна сделала паузу, - было неясно, гордитесь вы совершенным тогда подвигом или сожалеете о нём.
   Аркадий Петрович хмыкнул и сказал неопределенно: - "Э-э-э...".
  -- Во-вторых, - продолжала Ирина Даниловна, -
   если бы вы читали классику...
  -- Я читал классику, - раздраженно заметил Арка-
   дий Петрович.
  -- Так вот, если бы вы читали классику, - перебила
   его Ирина Даниловна, - вы бы знали - для того,
   чтобы угодить начальству одной покорности мало. Подлость надо совершить, - говорят классики. - Подлость!
  
   11.
  
   Избирательная компания набирала обороты. Главный врач в сопровождении заместителей обошел больничные отделения. Он был деловит, задавал вопросы и отдавал распоряжения.
   Больным улучшили рацион. Сестры-хозяйки достали из цейхгаузов одежду поприличнее и приодели тех, кто портил общий вид и влиял на торжественность момента дырками на локтях и заднице.
   Парикмахеры не жалели одеколона. Его запах смешался с запахом дезинфекционных средств. Которых тоже не жалели.
   Доверенные лица налегали на метафоры. И больные, те до кого ещё доходил смысл сказанного и его оттенки, могли понять, что именно сейчас, в эти торжественные минуты решается их судьба. Что от их выбора зависит ответ на вопрос: - "Быть иль не быть".
   Впрочем, эти шекспировские страсти, были хоть и нужным, но далеко не главным компонентом избирательной компании. Его внешним прикрытием. Остальное зависело от отделенческого персонала. Персонал должен был проследить и направить. А также помочь сделать нужный выбор.
   Там, где отделения были заполнены беспокойными, в просторечье буйными больными, особо не церемонились. Наблюдателей туда, естественно не пускали. Да и они сами не особенно стремились. Ну, а тем, кто буйствовал, было не до этого.
   Допустим, рвется человек, что называется "из всех сухожилий" на заседание межгалактической ассамблеи, которую он возглавляет, а вы к нему с мелочевкой. Врежет, если будете приставать.
   Черкайте за него бюллетень в нужном направлении. Титану, управляющему галактикой, начхать на
   мышиную возню. У него другие масштабы.
   Со слабоумными еще проще. Если больной не сечет,
   не улавливает разницы. Если он не живет, а существует, в самом прямом смысле этого слова. Какой из него
   избиратель. Но голос отдаст, если попросить, как следует.
   А вот, если больной при своих, Если у него на верх-
   них этажах психики, что-то сломалось, разъехалось. А в остальном он "о-го-го". Здоровому фору даст.
   С таким лобовые атаки не пройдут. Тут высший пилотаж требуется. Индивидуальный подход.
  
   12.
  
   Ссылки Ирины Даниловны на классическую литера-
   туру подтолкнули Аркадия Петровича к действию.
  -- Э-э-э-э, - сказал он, - какая разница. Горошин,
   Гаврюшин. Перебзденко какой-нибудь.
   Подлость, которую собирался совершить Аркадий Петрович, была не слишком значительной. И если толком разобраться, не так уж и выходила за рамки служебных обязанностей в их широком понимании.
   Аркадию Петровичу случалось делать и не такое. Исходя из собственных интересов, и по просьбе вышестоящих лиц.
   Одно дело принцип, другое реалии. Одно дело бесплатное, общедоступное здравоохранение, другое дело ограниченные возможности конкретных медицинских учреждений и услуги.
   На всех поровну не поделишь. Кто-то получал больше, кто-то меньше. Кому-то доставались одни крохи. И здесь крылись возможности, которыми, так или иначе, пользовался любой врач. Даже бессребреник.
   По свойствам характера и качествам Аркадий Пет-
   рович был скорее стратег, чем тактик. Определив задачу, он не любил останавливаться на деталях.
   По возможности избегал их. Что влияло на конечный результат. Портило его.
   Решив отдать голоса отделенческих избирателей главному врачу, и ущемив тем самым его возможных
   конкурентов, Аркадий Петрович не учел многих обстоятельств и факторов.
   Он вызвал старшую сестру Нину Гавриловну Задираку. Поставил её в известность. И попросил обеспечить исполнение.
   Потом Аркадий Петрович переговорил с Гавказином, чтобы быть в курсе возможного противодействия. И немедленно отреагировать.
   Вместо того, чтобы лично влиять на ход событий. Объяснять ситуацию и подчеркивать выгоду. Не вообще, а применительно к важным для каждого больного частностям. Выписке там, или ещё чему-нибудь.
   Нина Гавриловна Задирака не годилась для тонкой дипломатии и интриг. Она была женщиной прямолинейной и нелицеприятной.
   У Нины Гавриловны был свой круг обязанностей. Она координировала и направляла. А также способствовала тому, чтобы отделенческий персонал знал свое место. Выполнял врачебные назначения, следил за поведением и упреждал ненужные поползновения излишне активных больных.
   Если, что-нибудь не ладилось, или кто-то позволял себе и выходил за рамки, Нина Гавриловна показывала характер.
   В отделении она видела не столько медицинское учреждение, сколько одну большую семью, где каждый играл свою полезную роль.
   В этой семье Нина Гавриловна была строгой, но справедливой мамой, Аркадий Петрович - папой.
   И особые отношения между ними это подчеркивали и закрепляли.
   А вот, на что-нибудь другое, на какие-нибудь тонкости её не хватало. Мешало отсутствие воображения и приземленность.
   Распоряжение Аркадия Петровича обеспечить голоса избирателей, она не восприняла всерьез. Расценила как новомодную шутку. Как что-то такое, чего никогда раньше в психбольнице не было и, в силу этого, не должно было быть.
   Она поговорила с сестрами и санитарками. Сказала, мол, смотрите, чтобы все было, как следует, а не то я вас. И ограничилась этим.
   В свою очередь отделенческий персонал пропустил распоряжение мимо ушей. Кто-то хмыкнул. Кто-то передернул плечами. Дескать, не было печали. И важное дело было предоставлено само себе. Пущено на самотек.
  
   13.
  
   Общество ориентированно на крайности. С одной стороны, псих и дурак - близнецы-братья. С другой, гениальность и помешательство. Никто не принимает во внимание промежуточные состояния, хотя они присутствуют.
   У Виктора Сергеевича Недайборщ по кличке Заткныгузно ипохондрический бред сосуществовал с другими достаточно выраженными, не разрушенными болезнью качествами.
   Он был склонен к анализу, делал тонкие выводы и манипулировал ими.
   В отличие от Аркадия Петровича Виктор Сергеевич
   отнесся к предстоящим выборам серьёзно.
  
   Выборы, точнее, их психбольничная версия не устраивали Недайборщ-Заткныгузно, как общественного деятеля. Руководителя общества по борьбе за чистоту украинского языка и решительного противника ненормативной лексики.
   Сам факт этого действа был не только безобразен по своей сути, не только ущемлял права сумасшедших избирателей, но и подчеркивал уязвимые места антиматюковой концепции.
   Определение сути происходящего, реакция на него нуждалась, более того, требовала чеканной конкретики русского мата. Его выразительной образности и далеко идущих параллелей. И перлы украинского языка, включая нутряное "заткнигузно" для этого не годились.
   Потом Виктор Сергеевич усмотрел шанс. Блестящую возможность насолить своему оппоненту, - заведующему отделением Аркадию Петровичу Засульскому.
   Для начала он создал штаб. В штаб вошли Сидоров-Мельниченко - Пальченко по кличке Трехликий, эпилептик Женя Мысин и изобретатель универсального лекарства под названием "Спасин" ветеринарный фельдшер Иван Петрович Рядной.
   Трехликий злился на Аркадия Петровича за то, что тот ничего не делал для того, чтобы отмазать его от суда. Не проявлял необходимой активности и пытался отмахнуться. Более того, он позволял себе выражения типа: - "Нужно было раньше думать" и " От меня мало, что зависит...".
   Хотя должен был. Из-за одного только "бункерна". Не говоря о других мелких услугах.
   Мысин был зол на весь мир за место, которое он занимал в нем и за отношение. За мелкие недоразумения и крупные пакости, включая эпилепсию и грошовую пенсию.
   На Аркадия Петровича он тоже был зол. То ли Аркадий Петрович когда-то сделал то, чего делать не следовало. Либо не сделал что-то важное, от него зависящее. И тем самым ущемил и обездолил
   Что же до изобретателя "Спасина", то ветеринарный фельдшер Ряднов находился в состоянии войны с теми, от кого зависела судьба его детища. Заводился с пол-оборота. И был готов на все.
   - Значит так, - сказал Недайборщ-Заткныгузно, - выборы мы должны провалить, это раз. Не те сейчас
   времена и каждый, даже сумасшедший имеет право. Это, так сказать, стратегия вопроса, - Виктор Сергеевич сделал значительное лицо и внимательно посмотрел на собеседников, - поговорим о тактике. Кто имеет слово.
   Первым слово взял Трехликий. Трехликий сказал, что следовало бы набить морду Аркадию Петровичу, чтобы знал. Но поскольку это технически трудно исполнимо и сопряжено с последствиями, нужно чтобы все вычеркнули опекаемого больницей кандидата - её главного врача. И он сам набьет морду тому, кому следует.
   Мысин предложил устроить бунт. Крушить вокруг себя все, что подвернется под руки. И бить всех без исключения..
   Иван Петрович посоветовал написать жалобу в Гаагу. В тамошний суд по правам человека.
   Всё это уже было, - хмуро заметил Заткныгузно, - и морды били, и жалобы писали. Здесь требуется
   что-то особенное, эксклюзивное, что-то обладающее прямым действием. У меня есть план.
  
   14.
  --
   Недайборщ-Заткныгузно сделал паузу и посмотрел на собеседников.
  -- Нас всего ничего, - сказал он, - а тех, кто про-
   голосует за главного врача намного больше. Весь
   сумасшедший дом, включая слабоумных стариков и старух из геронтологического отделения. Конечно, - продолжал он, -
   заведующий получит пинок в задницу. Но не более того. Ну не справился человек с поставленной задачей. С кем не бывает. Я предлагаю, - Заткныгузно перешел на шепот, - вычеркнуть главного врача и на его место вписать заведующего.
  -- Ещё чего, - огрызнулся туповатый Мысин, - не
   чего больше делать. Менять шило на мыло.
  -- Без Гааги не обойтись, - запротестовал ветери-
   нарный фельдшер Ряднов. Он мыслил большими категориями и не любил размениваться на мелочевку.
  -- Тут вот какое дело, - объяснил Заткныгузно, -
   вычеркнуть главного врача - это одно. А вписать
   вместо него заведующего - другое. Это бунт на корабле и противопоставление себя вышестоящему начальству. А любой бунт, как вам известно, чреват последствиями и наказуем.
  -- Правильно, - сказал Трехликий, - надо все это
   раскумекать и вжарить. А то, как "бункерн" строить,
   "милости просим"; а как человеку помочь, так "от меня не зависит".
   Действовать решили немедленно. О начале военных
   действий сообщило отделенческое Информбюро.
   На стене туалета традиционная надпись "Абрам - поц" исчезла. Вместо неё появилась другая - "Абрам-депутат".
   В ход были пущены современные избирательные технологии и неприкрытый пиар.
   Аркадию Петровичу перекрыли информацию. Напоили Гавказина.
   Главный отделенческий сексот Гавказин помимо синдрома Жиль де ла Туретта страдал хроническим алкоголизмом.
   Трехликий раздобыл бутылку водки, подсунул её Гавказину и, когда тот дошел до кондиции, заложил.
   На Гавказина были наложены необходимые санкции. Сделали действующий на воображение укол и запроторили в наблюдательную палату.
   Гавказин пускал слюни и жалобно скулил. Лаять он уже не мог. Вынюхивать и доносить тоже.
   Этот ход поставил Аркадия Петровича в положение подводной лодки со сломанным перископом. Он мог только предполагать и догадываться.
   Заговорщики взяли на вооружение метод кнута и пряника.
   К тупым и упрямым подходил мускулистый эпилептик Мысин и спрашивал:
  -- Хочешь, дам в морду?
   Оппонент, естественно, не хотел. Он жался, мялся и пытался отойти в сторону.
   Мысин придерживал его рукой и говорил:
  -- Голосуй за Абрама, и мы в расчете!
   Трехликий собирал вокруг себя простаков и забивал
   им головы рассказами. В этих рассказах Аркадий
   Петрович выглядел тем, кем он не был. Рубахой-парнем, выпивохой и бабником
   Себя Трехликий именовал лучшим другом Аркадия Петровича и обещал содействие и любую помощь
  -- Захожу я к братану, - говорил Трехликий, - он
   одну бабу трахает. А две в очереди стоят. На столе
   коньяка бутылок десять. Водки не считано. И всё наполовину выпито.
  -- Врешь, - выдыхали из себя лишенные женщин и
   спиртного мужики.
  -- Сукой буду, - уверял Трехликий, - век свободы
   не видать.
   Ветеринарный фельдшер Иван Петрович Ряднов,
   изобретатель универсального лекарства предлагал
   избирателям сделку. Новый эксклюзивный вариант "Спасина" - "Отпсихоспасин" в обмен на голоса нервных избирателей.
   Виктор Сергеевич Недайборщ-Заткныгузно беседо-
   вал с отделенческими интеллектуалами и общественниками.
  -- Я лично переговорил с Аркадием Петровичем, -
   врал Заткныгузно, - он обещал...
  -- Что? - спрашивали интеллектуалы и общест-
   венники.
  -- Аркадий Петрович, - говорил Виктор Сергее-
   вич, - намерен добиваться преобразования нашего
   отделения в самостоятельную структуру. Это будет не психиатрическая больница, а оздоровительный центр для больных с нервными проблемами и потрясениями.
  -- Вот это да, - одобрительно кивали головой со-
   беседники, - вот это здорово. Давно пора
  
  
   15.
  
   Когда-то ведающие идеологией руководители реши
   ли, что на пути к коммунизму количество психически
   больных в государстве должно стремительно падать из-за отсутствия предпосылок. Что первому в мире социалистическому государству психиатрические больницы не к лицу.
   Психиатрические больницы были переименованы в психоневрологические.
   ВОЗ ломала себе голову. Она не могла врубиться.
   Отечественное медицинское начальство ликовало по поводу ещё одной победы над наследием коварного прошлого.
   И даже у психов появились варианты. Можно было сказать:
  -- У меня не шизофрения, как думают некоторые, а
   хроническое перенапряжение копчика из-за сидячей работы. Производственное неврологическое заболевание.
   Потом все это отменили и возвратили на круги своя, но воспоминания и сладкие иллюзии остались.
  -- А как же наши идеалы? - волновался соратник
   Виктора Сергеевича по антиматюковому товариству,
   патологический ревнивец по кличке Отелло.
   Отелло решил задушить неверную жену. Напился для храбрости. Потерял ориентировку. И едва не задушил тещу.
   На крик полузадушенной тещи прибежала жена и стукнула Отелло чугунной сковородкой по голове. Что, в свою очередь, дало повод для нового прочтения известной пьесы английского драматурга.
   - Заткны гузно, - оборвал соратника Виктор Сергеевич. - Совместными усилиями мы превратим наш Оздоровительный центр в форпост.
  -- Каким образом? - Спросил Отелло.
  -- Ряднов по моей просьбе, - объяснил Виктор
   Сергеевич, - изобрел матюковый детектор. Это такое
   биоэлектронное устройство. Аппарат основан-
   ный на взаимодействии первого отечественного телевизора "Березка" и полученной ветеринарным ведомством вытяжки из мозговой ткани скота переболевшего коровьим бешенством. Каждый произнесенный в отделении матюк будет фиксироваться на экране и заносится в штрафную книгу.
  -- Здорово, - сказал Отелло.
  -- Ещё бы, - подтвердил Заткныгузно, - со време-
   нем мы наладим промышленный выпуск детекторов
   торов и разработаем санкции в масштабе все страны. С одной стороны, бешенный деньги и небывалый подъем экономики. С другой, изведем, вырвем с корнем москаливскую скверну, вплоть до последнего матюка.
  
   16.
  
   Выборы в психиатрической больнице, прошли, как
   и следовало ожидать, на одном дыхании. Результаты
   оправдали ожидания местных аналитиков. Они их не только блестяще подтвердили, но и в чем-то превзошли.
   Сумасшедший дом, включая буйных, слабоумных, а также прущих откровенную бредятину, проголосовал "за".
  -- Дураки, а понимают, - сказал руководитель из-
   бирательного штаба Бессонов. В свободное от
   избирательной компании время он занимал должность заместителя главного врача по медицинской части.
   На организованном по этому поводу банкете дове-
   ренные лица народного избранника хлопали в ладоши
   и говорили комплименты.
  -- За будущего мэра, - говорили одни.
  -- Почему мэра, - возражали другие, - за губерна-
   тора. Или, на худой конец, Председателя Рады.
  -- Что вы говорите, - не соглашались третьи, - для
   человека возглавляющего психиатрическую больницу,
   любая государственная должность по плечу. И предлагали тост за президента. Тоже будущего.
   На фоне всеобщего ликования главный врач хму-
   рился. Он охотнее верил в плохое, чем в хорошее.
   И богатый жизненный опыт подтверждал его пессимистические предположения.
  -- Неужели все без сучка, без задоринки? - Спро-
   сил он. - Ни одного прокола? Ни одной загогулины?
  -- Есть одна, - неохотно сказал Бессонов, - в при-
   емно-диагностическом отделении психи, все как один,
   не иначе сдуру, вычеркнули вашу фамилию и вписали фамилию Засульского.
   Главный врач покачал головой.
  -- Это не загогулина, - сказал он, - это акция. Ак-
   ция с вытекающими последствиями.
   Последствия акции не заставили себя ждать. Арка-
   дия Петровича вызвал к себе председатель избирательного штаба, он же заместитель главного врача
   по медицинской части Бессонов. И обругал за отделенческую статистику.
  -- У тебя Засульский, - сказал он, - больные не
   лечатся, как в других отделениях, а крутятся-вертятся.
   Они не задерживаются дома и как угорелые прут назад. Нам эта терапия вращающихся дверей не по карману. Мы эту терапию вращающихся дверей не потерпим. Мы ударим по твоему отделению рублем.
   И тут же ударили. Забрали надбавки. И всех кого
   можно посадили на "голую ставку". Включая Аркадия Петровича.
   Что, в свою очередь, ударило по карману и снизило планку и без того не слишком высокого уровня благополучия.
   Аркадию Петровичу позвонил его старинный приятель Игорь Топоров, выбившийся в облздравотделовские шестерки. Он был облздравотделовским инструктором и что-то там курировал.
  -- Тут такое дело Аркан, - сказал он, - шефу кто-
   то капнул, что ты намылился в Израиль, и он тебя
   вычеркнул из списка. Пусть сказал он, - ему жиды дают высшую категорию, а нам нужно о титульном населении заботиться.
   Заведующий облздравотделдом был махровым антисемитом старой закваски. И не собирался перестраиваться.
  -- Куда я намылился? - выдохнул Аркадий Петро-
   вич
  -- В Израиль, - подтвердил приятель, - у нашего
   шефа концепция. Он считает, что евреи - это айсберг.
   Есть видимая часть, относительно небольшая и безобидная. Тоже относительно. И те, кто скрывают свое естество. Прячутся. Их намного больше. И они, так считает шеф, гораздо опаснее.
  
   17.
  
   Профсоюзная организация больницы внесла свой
   клад. Было решено произвести внеплановую проверку.
   Отреагировать на сигналы, которые поступали в профком.
   Сигналов было не много. По большому счету всего
   один. Муж старшей медицинской сестры Нины Гавриловны Задираки Иван Антонович, употребив лишнее,
   явился в отделение.
   То ли он что-то с чем-то сопоставил и узрел. То ли собутыльники что-то подбросили и уязвили.
   Сотрудники знали Ивана Антоновича и не препятствовали.
   Иван Антонович постоял немного. И начал ломиться в кабинет заведующего.
   Он стучал по двери кулаками и требовал Аркадия Петровича для разговора.
  -- Абрам! - Кричал он. - Иди сюда! Я тебе в морду
   дам!
   Вместо Аркадия Петровича к мужу вышла Нина
   Гавриловна. Она что-то тихо сказала ему. Иван Антонович тяжело вздохнул. Потом заплакал. И дал себя
   увести. Разочаровав до крайности сотрудников отделения и больных. Они рассчитывали на большее.
   На следующий день Иван Антонович в сопровожде-
   нии жены принес Аркадию Петровичу свои извинения.
  -- Та я шо, - говорил он, - та я ничего. Мне один
   врач, яврей по национальности грыжу резал. Золотой человек.
   Аркадий Петрович заметался, задергался.
  -- Что мне делать? - Спросил он у Ирины Дани-
   ловны голосом заслуженного трагика. - Я погибаю.
  -- Положение дурацкое, - согласилась Ирина Да-
   ниловна. - В вашем распоряжении два сомнительных шанса. Вы идете к главному врачу и посыпаете себя пеплом. Или вы не идете к нему со всеми вытекающими отсюда последствиями.
  -- Ну, - торопил Аркадий Петрович. - Что дальше?
  -- Первый шанс, - развила свою мысль Ирина Да
   ниловна, - сопряжен с позором; второй - это война.
   Хотя, - Ирина Даниловна сделала паузу и надолго задумалась, -позор вовсе не исключает военные действия.
  -- И это вы говорите мне, - жалобно сказал Арка-
   дий Петрович, - в такую минуту.
  -- Это не я, - возразила Ирина Даниловна, - это
   Черчилль. Ситуация, конечно, была куда менее серьезная. Всего лишь вторая мировая война
  -- Э-э-э, - раздраженно сказал Аркадий Петрович
   и хлопнул дверью
   Он не хуже Ирины Даниловны знал, что его ожида-
   ет, явись он к Горошину с повинной.
   Полномасштабная война с больничной администрацией тоже ничего хорошего не сулила.
   Это раньше был суд, какие-то другие инстанции, которые сдерживали администрацию и не давали в обиду оппозиционно настроенного сотрудника. Защищали его в какой-то мере. Давали возможность выйти из драки если не с победой, то, на худой конец, с подбитым глазом. Сейчас же могли уволить, не вдаваясь в объяснения. А потом ищи свищи.
   Подумав ещё немного, поразмыслив так и этак, Ар-
   кадий Петрович решил идти с повинной.
  -- Между нами, - подбадривал себя Аркадий Пет-
   рович, - было много хорошего. И оно перевесит.
  
  
   18.
  
   Когда-то Аркадий Петрович открывал двери кабине-
   та Горошина ногой. На правах однокурсника и друга.
   Чтобы потрепаться о разных разностях. Или распить полученную бутылку коньяка.
   Теперь всё было по-другому. Секретарь главного ушлая многоопытная дама попросила подождать.
  -- Евгений Ильич занят, - сказала она и углуби-
   лась в бумаги.
   Время шло. В приемной толпились сотрудники. Они
   смотрели на Аркадия Петровича, как на экспонат.
   Тонко улыбались и перешептывались.
   Аркадий Петрович из последних сил демонстрировал равнодушие и уверенность в своих силах. Что не соответствовало его истинному состоянию и связанным с ним переживаниям. Более того, эти переживания отражались на выражении лица и общем виде. Они свидетельствовали о психологическом надломе и пораженческих настроениях.
  -- Проходите, - сказала секретарь, выйдя из каби-
   нета главного врача, - Евгений Ильич вас примет.
   Тяжело ступая по ковру, Аркадий Петрович подо-
   шел к массивной двери и открыл её.
   Главный врач сидел за столом. Перед ним лежал толстый гроссбух. Он сосредоточенно читал.
   Аркадий Петрович кашлянул.
  -- А, - протянул Горошин, - вы ко мне? Слушаю.
   Обругай главный Аркадий Петровича, накричи на
   него, он бы расценил это, как малоприятную деталь,
   как своеобразную плату, как контрибуцию, наконец.
   В обращении на "вы", в подчеркнуто официальном тоне было нечто большее. Зловещая отчужденность, за которой могло стоять все что угодно. Любые санкции, любые меры воздействия.
   Со стен кабинета на Аркадия Петровича укоризненно смотрели психиатрические классики и первопроходцы.
  -- Я вот по какому делу, - сказал Аркадий Петро-
   вич, - я по поводу выборов.
  -- А что собственно случилось? - Спросил глав-
   ный.
  -- Да вот, - угрюмо произнес Аркадий Петрович, -
   больные вписали мою фамилию. Но я, - голос Аркадия
   Петровича задрожал, - здесь абсолютно не при чем.
  -- Вы вот о чем, - протянул главный. - Причем не
   причем, - сказал он, - какая разница. И, вообще этот
   вопрос не ко мне. С этим вопросом, - Горошин пожал плечами, - если что-то было, нужно обратиться в избирательную комиссию. Они непременно разберутся. - Горошин снова пожал плечами.
   Наступила пауза. Главный молчал. Судя по всему, он сказал все, что хотел, и считал разговор оконченным.
   Аркадий Петрович понимал это. Все в нем протестовало. Но протест не выливался в нечто конкретное из-за внутреннего очень сильного противодействия.
   Он тяжело дышал и моргал глазами.
   Горошин смотрел на бывшего приятеля рассеянно и равнодушно.
  -- У вас все? - спросил он.
  -- Всё, - сказал Аркадий Петрович и поднялся со
   стула.
   Он медленно пошел к выходу. Классики и перво-
   проходцы холодно смотрели ему в спину.
   Аркадий Петрович открыл дверь
  -- Слушай, Аркан! - сказал Горошин своим обыч-
   ным голосом. - Мотал бы ты в свой Израиль.
   По добру по здорову. Подальше от греха
  
   19.
  
   Отношение Аркадия Петровича к своим еврейским
   корням было сложным и неоднозначным.
   В отличие от зубных их нельзя было вырвать. Несмотря на желание. Это была данность, с которой следовало считаться. И никакие паспортные данные не могли что-то изменить.
   Аркадий Петрович избегал разговоров на еврейские темы. Не поддерживал их.
   В его присутствии сослуживцы, естественно, ничего такого не говорили. Они понимали, что могут попасть в неловкое положение.
   Вынужденное молчание сослуживцы компенсировали в другое время и называли вещи своими именами. Но это было за спиной. Не прямо, не в лицо.
   В автобусе тоже можно было нарваться. Какая-
   нибудь вдрызг бухая, нахальная личность могла
   бросить реплику. Сказать что-то вроде "жидовской морды". Или посетовать на то, что "жидов развелось видимо-невидимо". И от них русскому человеку даже в общественном транспорте покоя нет.
   На подобные реплики Аркадий Петрович не реаги-
   ровал. И держался так, будто к нему это не имеет никакого отношения.
   У Аркадий Петровича не было иллюзий. Более того,
   в своем еврействе он пытался отыскать источник,
   толчок, так сказать, исходную точку для служебных успехов и продвижения по карьерной лестнице.
   Он знал, сколько среди евреев миллиардеров, крупных государственных деятелей и лауреатов нобелевской премии.
  -- Еврейские мозги, - говорил Аркадий Петрович
   Ирине Даниловне, - и русский паспорт. И всё. Можно
   идти в любом направлении и брать за горло
   - Блюдо, о котором вы говорите, обладает специфическим запахом, - возражала Ирина Даниловна, - его чувствуют все. А у заведующего нашим облздравотделом оно вызывает аллергическую реакцию. Нервную чесотку и надрывный кашель вместе со слюной и соплями.
   Получив плюху в кабинете главного, Аркадий Пет
   рович полагал, что ему дадут какую-то передышку.
   Время необходимое для того, чтобы переосмыслить и сделать нужные выводы. Ему не дали времени. И ударили снова.
   То ли мстительный главный врач, развивая стратегический успех, не хотел терять темпа. То ли подвернулись обстоятельства.
   Готовую на всё старшую медицинскую сестру Нину Гавриловну Задираку забрали из отделения. Перевели с повышением. Дали другую должность. Более престижную и хлебную.
  -- Не поминайте лихом, - сказала Нина Гаврилов
   на прощанье, - счастливо оставаться
   Аркадий Петрович содрогнулся от неожиданного
   удара. Потом полез обниматься, чтобы утешить Нину
   Гавриловну и утешиться самому.
   Нина Гавриловна обнять себя не дала. Она равно-
   душно посмотрела на Аркадия Петровича. Посмотрела
   так, будто между ними ничего не было. Ни любви на служебном диване. Ни прочих деловых и помимо деловых отношений
   Аркадий Петрович тоже посмотрел на Нину Гавриловна. Посмотрел в глаза. И ужаснулся. Глаза Нины Гавриловны были пусты и ничего не выражали.
   Аркадий Петрович понял, что его время вышло. Что
   пресловутая любовная лодка разбилась. Что его служебному роману пришел конец.
   Аркадий Петрович махнул рукой. Дескать, что уж. Дескать, всего вам хорошего, включая производственные свершения и трудовые успехи на новом поприще.
   Когда Нина Гавриловна вышла Аркадий Петрович
   упал головой на стол и заплакал.
  
   Он был плаксив и склонен к депрессии. Время от времени, когда что-то не ладилось, что-то не получалось в жизни, не сходилось в ней, Аркадий Петровича тянуло на философию. На поиски смысла жизни.
  -- Можете мне не верить, - говорил он Ирине Да-
   ниловне, - но в случае чего, я могу и точку поставить.
   Ирина Даниловна саркастически улыбалась. Она не верила.
  -- Кишка тонка, - говорила она
  
   20.
  
   Аркадий Петрович почти ничего не знал о своих родственниках.
   Отцовская линии, как и всё прочее связанное с папой Петей, по понятным причинам было покрыто мраком. По семейным преданиям папа Петя картавил, точнее, грассировал, как Ленин.
   Картавость подталкивала к каким-то выводам. Даже намекала на что-то. Но не более того.
   Бабушка Дора Соломоновна Ицакзон находилась в дальнем родстве с подольским цадиком.
   То, что она в преклонном возрасте сошла с ума, было достойно сожаления. Но не противоречило общей тенденции.
   Счастливая старость и счастливое детство - скорее штампы, чем реалии, И малоизвестная в прошлом болезнь Альцгеймера лишнее тому подтверждение.
   Дедушка Сема Засульский был сиротой. Ещё он был красным конником, потом красным директором, потом врагом народа и, наконец, жертвой террора, тоже красного.
   Мама Фаина Семеновна - активистка и большая общественница не приняла перестройку
   - Все рушится, - говорила она, - мы топчем в грязь идеалы и сжигаем мосты между героическим прошлым и прекрасным будущим.
   Фаина Семеновна впала в тихую депрессию. На фоне нервных переживаний и подавленного настроения у неё развился первый инфаркт. Который оказался последним..
   Ещё была какая-то тётя Бетя. Тётя Бетя во время семейной ссоры выпрыгнула из окна. До этого она бросалась под машину и пыталась отравиться снотворными таблетками.
   Аркадий Петрович однажды одолел Камю. Он вычитал у французского философа, что истинная причина самоубийства дело сугубо личное, сокрытое в глубинах души и не вполне понятное.
   А то, что бросается в глаза и принимается за причину окружающими на самом деле повод. Случайное стечение обстоятельств. Какие-то более или менее значительные, но не самые главные моменты.
   Они подталкивают, но не определяют. Являются последним толчком что ли. Импульсом. Взрывателем.
   Дома Аркадий Петрович открыл бутылку коньяка. Достал заначенную баночку осетровой икры, немного сливочного масла, свежий батон. Сделал пару бутербродов. Выпил, закусил. Потом снова выпил. И решил, что, так как он живет, жить нельзя, и не стоит.
  -- Пора кончать, - сказал он себе, - ещё не опреде-
   лившись вполне.
   Аркадию Петровичу стало, как-то, по особенному ясно, что его прошлая жизнь была мельчайшей частью, не заметным невооруженным взглядом вкраплением общего идиотизма.
   И то, что он стал врачом, читал умные книги, включая того же Камю, рассчитывал на что-то значительное, ничего не меняло, в принципе.
   Общий идиотизм - понятие не столько клиническое, сколько социальное. И чтобы освободиться, вырвать из его липких объятий, если не тело, так душу, нужны неимоверные усилия. И оцениваются эти усилия, чаще всего после смерти. Дескать, был. Дескать, вырвался, почти или полностью. А его подстрелили, ударили в лет.
  
  
   21.
  
   Аркадий Петрович был человеком впечатлительным. Он имел обыкновение проигрывать различные ситуации в своем воображении. Создавать картины и образы. Мысленно участвовать в выдуманных эпизодах.
   Коньяк взбодрил его и увел в виртуальный мир. Но в этом мире, против обыкновения, не было радости. В нем ничего не искрилось, не переливалось, не будило оптимизм, не будоражило.
   Более того, все тоскливое, все неприятное, всё выкрашенное в темную краску вылезло наружу и начало давить на психику
  -- А не поставить ли точку, - подумал Аркадий
   Петрович, ещё ничего толком не решив.
   Кто-то кончает жизнь, повинуясь импульсу. Раз, и
   головой вниз. С девятого этажа. Кто-то, взвешивает
   pro и contra. И приходит к печальному исходу с математической точностью. Кто-то проигрывает обстоятельства и детали. Представляет себе действо во всех его подробностях. Отстраняясь и сопереживая одновременно. Готовит что-то, не будучи уверенным, что завершит задуманное.
   Некоторые ужасаются и умирают от жалости к себе. Некоторые увлекаются, втягиваются в мрачную игру воображения и идут до конца.
   Аркадий Петрович для начала решил написать прощальную записку.
  -- Чтобы знали, кого они теряют.
   Для того, чтобы написать, что-то значительное, ис-
   полненное глубокого смысла и переживаний нужен,
   если не талант, то хотя бы опыт. Какие-то навыки.
   У Аркадия Петровича был больной, хронический алкоголик. Этот парень покушался на самоубийство много раз. На видном месте он оставлял записку. Там была одна и также фраза. Точнее куплет:
  
  
   Если водки больше нет,
   На х... мне этот свет.
  
   Легкомысленный тон как-то удерживал. Кто-то приходил на помощь в последнюю минуту и не давал свершиться губительному для жизни акту.
   Ничего путного в голову Аркадию Петровичу не приходило. Винить Женьку Горошина - много чести.
   Аркадий Петрович пытался разобраться в свалившихся на него бедах, чтобы найти достойный повод и отразить его. Запечатлеть в слове. И не мог.
   Все смешалось. Сумасшедший дом, где он работал. Сумасшедший мир, в котором он жил. Бесчувственная дебилка Нина Гавриловна Задирака. Оскорбительная надпись - "Абрам - поц"...
   - Я вам не поц, - выдохнул Аркадий Петрович, - я вам далеко не поц...
   Он бросился к кладовке. Рванул дверь. На пол полетела вещевая дребедень
  -- Где? - бормотал Аркадий Петрович, - куда за-
   пропастился этот чертов молоток?
   Молотка не было. Подходящих гвоздей тоже.
   - Лишнее подтверждение бессмысленной
   плохо организованной жизни, - подумал Аркадий
   Петрович, - ничего нет под руками. Ни молотка. Ни
   гвоздей. Не то, что жить, повеситься и то нельзя.
   Аркадий Петрович матерно выругался и пошел за молотком и гвоздями к соседу.
  
   22.
  
   Рядом с Аркадием Петровичем жил Вова Попил,
   большой специалист в области гражданской обороны,
   один из её областных руководителей.
  -- Молоток и гвозди, - сказал Аркадий Петрович, -
   мне нужен молоток и большие гвозди. Срочно.
  -- Молоток и большие гвозди, - повторил Вова
   Попил и покачал головой, - молоток и большие гвозди. Садись
  
   Попил поставил на стол стакан и наполнил его само
   гоном.
   Пить с Попилом было опасно. Гражданская оборона
   закалила его. Вова пил не пьянея. И даже отставные
   полковники из областного штаба смотрели на него с большим уважением.
   Аркадий Петрович пригубил стакан.
  -- До дна, - потребовал Попил.
   Содрогаясь Аркадий Петрович допил убийственное
   зелье и посмотрел на Попила.
  -- Молоток и большие гвозди, - попросил он сно-
   ва. - Мне нужен молоток и большие гвозди.
   Попил вышел на кухню. Принес молоток и гвозди.
  -- Пошли, - сказал он.
  -- Куда? - не понял Аркадий Петрович.
   Гвозди будем бить - сказал Попил, - а то знаю я вас евреев. Раз по струнам, два - по пальцам...
  -- Я русский, - сказал Аркадий Петрович,- могу
   паспорт показать.
   Аркадия Петровича повело
  -- Я вот в Риме по путевке был, - Попил ухмыль-
   нулся. - На тамошнем базаре одни евреи. Под
   итальянцев канают христопродавцы. Куда только римский папа смотрит.
   Попил взял гвоздь. Примерился. И одном махом
   вколотил его в стенку. Потом подергал его.
  -- Добрый гвоздь, - сказал он, - любой портрет
   выдержит.
   Аркадий Петрович тоже подергал.
  -- Выдержит, - сказал он, - и не только портрет.
   Вова Попил подошел к столу. Разлил остатки конья-
   ка.
  -- Давай выпьем, - сказал он - за дружбу между
   народами. Украинцы на Украине. Евреи - в Израиле.
   И как говорил Никита Сергеевич Хрущев: - "Хинди - руси, пхай, пхай!"
   Доброжелательно кивнув, Вова вышел.
   Аркадий Петрович поднялся со стула. Снял ремень. Сделал петлю. Одел её на шею. И подошел к стене.
   Шатаясь из стороны в сторону, он пытался присобачить ремень к гвоздю. И грохнулся на пол.
   Свет померк. И все растворилось в волнах беспамятства.
  
   23.
  
  -- Во всем необходимо везение, - сказал Аркадий
   Петрович Ирине Даниловне, - чтобы повесится тоже.
   Ирина Даниловна посмотрела на Аркадия Петровича.
   Аркадий Петрович не смотрелся. Он выглядел так, как выглядит человек, который хотел совершить решительный поступок. Лишить себя жизни окончательно и бесповоротно. И вместо этого напился как свинья.
  -- А не поехать ли вам в Израиль, - сказала Ирина
   Даниловна, - такого врача как вы выхватят с руками.
   Аркадий Петрович неопределенно пожал плечами.
  -- Вы знаете, сколько сумасшедших уехало в Из-
   раиль, - продолжала Ирина Даниловна, - миллион.
   Психиатры там на вес золота.
  -- Я русский, - сказал Аркадий Петрович, - по
   паспорту.
  -- Ой! - Воскликнула Ирина Даниловна, - не надо
   мне мылить голову. Давайте покопаемся в ваших
   возможностях.
  -- Я уже копался, - сказал Аркадий Петрович.
  -- И? - спросила Ирина Даниловна.
  -- Есть две вещи, - протянул Аркадий Петрович.
  -- Выкладывайте, - попросила Ирина Даниловна.
  -- Я обрезанный, - произнес Аркадий Петрович.
  -- Аргумент сильный, но не убедительный, - ух-
   мыльнулась Ирина Даниловна, - и потом, кому вы его собираетесь предъявлять? Послу лично. Или
   аккредитованным при посольстве экспертам?
   Аркадий Петрович помялся немного.
  -- У меня была бабушка. Стопроцентная еврейка.
   Дора Соломоновна Ицакзон.
  -- Теплее, - сказала Ирина Даниловна, - и вы это
   можете чем-то подтвердить?
  -- Бабушка умерла, - вздохнул Аркадий Петрович,
   - документы хранились у мамы. А потом, после смерти мамы, куда-то все девалось. То ли выбросили за ненадобностью. То ли ещё что-то.
   Ирина Даниловна задумалась.
  -- Ваша бабушка где-нибудь лечилась? - Спросила
   она.
  -- Здесь, - сказал Аркадий Петрович - у нас в
   больнице.
   Ирина Даниловна внимательно посмотрела на Арка-
   дия Петровича. Много значительно улыбнулась. И сказала:
   - Так, вы в магазин за коньяком, а я в архив за историей болезни.
  -- И что, - засомневался Аркадий Петрович.
  -- А то, - ответствовала ему Ирина Даниловна, - в
   былые времена статистики знали свое дело. Их интересовало буквально всё. И те, кому следовало, имели
   представление, сколько среди сумасшедших евреев, чтобы делать далеко идущие прогнозы и выводы. История болезни фиксировала все факты. И национальность в том числе.
  -- А мне то что, - не врубился Аркадий Петрович
  -- Если ваша бабушка - еврейка, - объяснила Ири-
   на Даниловна. Значит ваша мама тоже, несмотря
   на паспортные данные и прочую мимикрию. А вы мамин сын. Дошло.
  -- Дошло, - сказал Аркадий Петрович, - и пошел
   за коньяком.
  
   24.
  
   Консул посмотрел на историю болезни бабушки Ар-
   кадия Петровича. И начал делать выводы.
  -- То, что некая Дора Соломоновна Ицакзон была
   еврейкой, - сказал он, - можно считать фактом.
  
   Консул подумал немного и добавил:
  -- Среди подделок и новоделов последних лет два
   вида документов пользуются у меня полным доверием.
   Это истории болезни психиатрических учреждений и партийные документы. - Консул еще раз посмотрел на титульный лист истории болезни, подчеркнул национальность бабушки красным карандашом и сказал. - Надо было быть Нострадамусом, чтобы предвидеть спрос на еврейских родственников. А это были добросовестные чиновники без фокусов. Они писали то, что видели и видели то, что писали.
   Аркадий Петрович угодливо хмыкнул
  -- Идем дальше, - сказал консул, - у Доры Соло-
   моновны Ицакзон, как следует из истории болезни, была дочь Фаина Семеновна Засульская.
   Аркадий Петрович снова хмыкнул
  -- Ну, а Фаина Семеновна Засульская, судя по
   Свидетельству о рождении и других не вызывающих
   сомнения документов - ваша мама.
  -- Именно так, - подтвердил Аркадий Петрович.
  -- А раз так, - сказал консул, - если ваша бабушка
   была еврейкой, значит её дочь - ваша мама тоже еврейка. И вы, как сын своей матери являетесь, в свою
   очередь, евреем со всеми вытекающими отсюда юридическими последствиями.
   Консул встал. Аркадий Петрович поднялся ему на встречу. Они пожали друг другу руки.
  -- Счастливой абсорбции, - сказал консул и опус-
   тился на свое место. У него был довольный вид и чувство законной гордости. Гордости человека, который
   своим трудом увеличил алию на какую-то долю процента. Внешне мало заметную, но очень нужную молодому еврейскому государству.
  
   25.
   Аркадий Петрович живет в Израиле. Экзамен на
   врача он не сдал с первого раза. И со второго тоже.
   Аркадий Петрович работает дворником. И готовится к третьему экзамену.
   Вместе с ним работает дядя Витя Заткныгузно. Он же Виктор Сергеевич Недайборщ. Сын Рахиль Соломоновны Шмуклер.
   Они почти подружились.
   По вечерам, когда стихает жара и от моря идет наполненная бромом и другими солями прохлада, былые враги пьют пиво.
   Аркадий Петрович молчит. Виктор Сергеевич, напротив. Он полон идей и планов. И излагает их горячо и напористо.
   Когда все, что, можно сказать, сказано, Виктор Сергеевич смотрит на Аркадия Петровича и говорит:
  -- А ты Абрам - поц.
   Аркадий Петрович не реагирует. Он вспоминает свое отделение, мерзавца Женьку Горошину, Ирину Даниловну Эбер. Взвешивает то, что он потерял и то, что приобрел, и тяжело вздыхает.
   Он почти согласен с определением. Но не хочет до конца поверить в это. Поставить жирную точку. Перечеркнуть то, что было и начать с чистого листа новую жизнь.
   И когда Виктор Иванович ещё раз лезет со своей обидной репликой, Аркадий Петрович обрывает его:
  -- Заткныгузно, - сердито говорит он и допивает
   остатки пива.
   Вот такая обыкновенная история. Не как у Гончаро-
   ва, конечно, но тем не менее.
  
  
  
  
  
   1
  
  
   48
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"