Милявский Валентин Михайлович : другие произведения.

Вертизадовы.

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   ВЕРТИЗАДОВЫ.
  
   Валентин Домиль.
  
   "Мир без психопатов?
   Он был бы ненормален".
   Станислав Ежи Лец "Непричесанные
   мысли".
   ПРОЛОГ.
  
   Когда человека спускают с лестницы, его память отчетливо фиксирует два момента: момент толчка и момент приземления. Другие подробности, возникнув на мгновение, тут же исчезают, оставляя после себя рвущую душу неопределенность и трепетание. Хотя именно они определяют суть
   того, что происходит. Влияют на восприятие индивидуума, который силою обстоятельств превратился из более или менее почтенной личности с ее устремлениями и амбициями в физическое тело, подчиненное исключительно законам гравитации.
   Пока вы летите вниз, ударяясь о ступени и стараясь зацепиться за перила, в глубинах вашего мозга происходит бешеная оценка ситуации и прогнозирование последствий:
   Голова - ссадины, шишки, сотрясение мозга, кровоизлияние туда же, потеря сознания.
   Грудь - переломы ребер, остановка дыхания, сердечная катастрофа с непоправимыми последствиями.
   Спина - ушиб позвоночника, параличи и парезы разной выраженности.
   Конечности - переломы рук и ног, трещины в костях, растяжение связок и сухожилий.
   Задница - мягкая посадка, благополучное прибытие, оптимальный вариант.
   Жорику Кейлину повезло. Он приземлился на задницу в самом конце лестничного марша, не ощутив ничего, кроме тупой боли и противного саднения.
   Защиты от худых заношенных брюк не было, и часть удара приняла на себя кожа.
   В смысле последствий это было не слишком серьезно, если бы не постыдные обстоятельства, которые предшествовали полёту.
   Усатый амбал в семейных трусах вырвал у Жорика из рук букет купленных на цветочном базаре роз. Молча прошелся ими по физиономии из стороны в сторону. Потом, тоже молча, придал телу Жорика удобную для толчка позицию. Пнул его, что есть силы, ногой в то место, на которое Жорик упал. И закрыл дверь.
   Случилось это не где-нибудь, а перед входом в квартиру, которую Жорик с детства привык считать своей и имел там разнообразную собственность, включая жену.
   Жорик вскочил на ноги. Рванулся было наверх, выкрикивая матерные угрозы. У злополучной двери он остыл, осознав неубедительность своих аргументов. И спустился вниз, намекая уравновешенным видом, что произведенный шум к нему не имеет отношения.
   Жорик подобрал оброненный кем-то гвоздь. И, сосредоточенно сопя, и облизывая губы, нацарапал на стенке известное всем слово, стоящее во главе списка из 150 синонимов названия женского полового органа, составленного знатоками эротического фольклора.
   Немного ниже он приписал имя отчество и фамилию жены. Дабы никто из живущих в доме представительниц прекрасного пола не принял это на свой счет.
   Потом, чтобы поставить точку, Жорик помочился в углу. И не застегнув ширинку ушел в дождь, который, как нарочно, начался в эту минуту. Как хэменгуэевский герой.
  
   ПОЛЁТЫ ВО СНЕ И ЗАЛЁТЫ НАЯВУ.
  
  
   Абсолютное невезение - вещь редкая. Даже законченным неудачникам судьба что-нибудь подбрасывает. Какую-нибудь мелочь в виде компенсации за причиненный ущерб и терзания души.
   У Жорика был пакет. В пакете лежали яблоки и бутылка шипучего пойла. Пойло должно было сойти за шампанское. Чтобы чокаться во время примирительных тостов и здравиц.
   При падении яблоки рассыпались. Зато "шампанское" не пострадало.
   С бутылкой в руках Жорик залез в подвал соседнего дома. Сел на выброшенный за ненадобностью колченогий диван. И начал пить "из горла", давясь пеной и отрыгиваясь.
   То ли шипучка была с подлянкой; то ли от обиды в крови у Жорика образовалась месячная норма адреналина, только после выпитого он впал в полусонное оцепенение. Конечности лежали неподвижно, как у паралитика. Зато перед глазами происходил такой театр, такое представление, что на его фоне все другие режиссеры выглядели серыми. И "голубые" режиссеры тоже.
   Жорик парил в воздухе, порхая крыльями. Над Жориком висели пронизанные солнцем облака. Внизу зеленела земля. Было слышно, как шелестят листья деревьев. Жорик ощущал приятное дуновение ветра и травяной запах.
   В эту минуту Жорик был Богом. Самым главным. Не каким-то бесплотным метафизическим придурком, найденным подвинутыми докторами физико-математических наук с помощью дифференциальных исчислений и теории относительности, а вполне конкретной божественной личностью, "иже еси на небеси".
   Перед Жориком лежала, принесенная шестеркой архангелом бумага. На ней была начертана судьба суки-жены и хахаля в семейных трусах. Их ждала геенна огненная. Ужасные муки со стенаниями, зубовным скрежетом и другими малоприятными подробностями.
   С высоты Жорику было видно, как эта парочка кается в грехах и вымаливает снисхождение.
   Он наслаждался зрелищем, ловя необычный даже для Бога кайф.
   - Идиоты, - думал Жорик, - не с вашими, разжиревшими на моем доб-
   ре жопами, пролезть через оставленное для праведников игольное ушко. Я лично позвоню Вельзевулу, и он приготовит для вас что-нибудь эксклюзивное. Что-нибудь такое, после чего поджаривание на сковородке покажется райским наслаждением.
   Любая нимбомания, имеет свои корни. И так, с кондачка, не формируется. Для того, чтобы устроить тараканьи бега у себя в голове, нужны серьезные предпосылки. У Жорика они появились в роддоме.
   Когда Жорик родился, все обратили внимание на его голову. По своим размерам голова Жорика была намного больше, чем у других новорожденных. Такая голова могла принадлежать будущему Эйнштейну.
   Продолжительное время родители Жорика находились в ожидании первых признаков гениальности, хотя имели совершенно противоположное.
   Жорик не спешил развиваться до такой степени, что скорее отставал от сверстников, чем обгонял их. За исключением задницы.
   И если в роддоме у Жорика была самая большая голова, то в детском саду он превосходил всех размерами этой хоть и важной, но не столь престижной части тела. Именно поэтому к Жорику прилипло прозвище "жопа", которое уже не отлипало.
   В первом классе Жорик остался на второй год. Он чересчур конкретно относился к изучаемым предметам. Когда речь заходила о количестве съеденных яблок и их перемещении от одного лица к другому, Жорик не хотел делиться, и вносил в решение арифметических задач много личного.
   Учителя заподозрили у Жорика олигофрению и решили показать его врачам и психологам, чтобы те отправили Жорика во вспомогательную школу.
   Мама впала в депрессию и несколько раз пыталась выпасть из окна.
   Папа повел себя как мужчина. Он сказал, что Эйнштейн, Эдисон и Пастер - эти величины и зачинатели направлений в науке и технике, тоже в детстве напоминали дебилов. Но им не мешали развиваться, что дало свои плоды в виде мировой известности.
   На учителей эти доводы не произвели впечатления. У них были другие педагогические задачи. И направлять усилия на выдавливание из дебила дремлющего гения учителя не собирались.
   Тогда папа пошел с козырей. У папы были связи. И эти связи подействовали.
   Директору школы позвонили сверху и спросили:
   - Какая вам разница? Дураком больше, дураком меньше?
   Директор подумал и согласился. Во первых, он был человеком толерантным. Во вторых, директору нужно было думать не только об интеллектуальном уровне воспитанников, но и о ремонте здания школы. А от того, кто звонил, это зависело.
   И Жорика оставили в покое, не доводя дело до крайностей. Дурак, как все - это одно. А дурак, выпускник вспомогательной школы, официальный дурак - другое.
   Тем более что заключения светил, которым Жорика время от времени показывали, позволяли надеяться.
   - Он не дурак, - сказал один продвинутый светила. - Он просто эконо-
   мит нервные клетки, чтобы иметь задел для будущих свершений. Мальчик вырастет и что-нибудь откроет. После чего благодарное государство бросит к ногам своего героя большую номенклатурную должность, престижную премию и служебный автомобиль. Нужно терпеливо ждать и надеяться.
   Жорик не хотел ждать. Вместо того, чтобы в ожидании будущих благ заниматься тригонометрией и изучать статью критика Добролюбова "Луч света в темном царстве" он выдумал свой мир. И жил в нем более или менее комфортно с детских лет и до последнего времени.
   В мире, придуманном Жориком, в противовес реалиям, грустным и маловыразительным, как рыбные консервы "Ставрида в собственном соку", главенствовали принципы марксизма-ленинизма. Будучи "никем" Жорик стал "всем". Причем сразу и без особых усилий.
   В зависимости от обстоятельств, он воображал себя то чемпионом мира по боксу и карате, то лауреатом нобелевской премии, то кинематографическим красавцем. И в этом качестве находил отдохновение и уравновешивал удары судьбы.
   Это был поцреализм. С такими выкрутасами, что психоаналитическое объединение какой-нибудь Бельгии потратило бы три годовых бюджета, прежде чем разобралось, в чём тут дело. В комплексе неполноценности, как досадной частности. Или в неполноценности комплексов вообще, в связи с врожденным мозговым плоскостопием и заворотом извилин.
   На крыльях мечты летают. Подзалететь на них тоже можно.
   Пока Жорик тешил свою полусонную душу картинами припадочного величия, внутри у него что-то лопнуло.
   Всё смешалось, вздыбилось, разошлось в разные стороны. И Жорик полетел вниз, сквозь облака, скользя по ним задницей и хватаясь руками за края и выступы.
   Он врезался в камни. И пришел в себя.
   Возле Жорика стоял милиционер с дубинкой в руках. У милиционера была фигура Шварцнегера. Но не такого, каким его показывают в кино. А другого обходящегося без утренней гимнастики. Способного, при случае, выпить бутылку водки и заесть ее куском сала.
   - Вставай, придурок! - Сказал милиционер. - Здесь тебе не гостиница
   со звездочками! - И ударил Жорика по спине дубинкой.
   По дороге в отделение милиционер пугал Жорика рассказами о своем поразительном чисто собачьем нюхе.
   - Я, бляха-муха, - говорил милиционер, - как спаниель. Носом по ветру. Нюх-нюх. И "руки вверх"!
   Жорик тихо скулил и просил обратить внимание на смягчающие обстоятельства.
   Во первых, он ничего такого не сделал, и в подвале очутился случайно. Во вторых, он малокровный и может опьянеть от газированной воды. В третьих, у него больные почки и кто-нибудь здорово ответит, если в результате дурного обращения, из них пойдут камни.
   Милиционер не вступал с Жориком в полемику; но, когда тот повышал голос, требовал:
   - Кончай телепередачу, Якубович занюханый! - И толкал его дубинкой в
   спину, вырабатывая необходимые манеры.
  
   В ЛАПАХ МИЛИЦИИ.
  
   В райотделе дежурил старый мент дядя Миша. По прозвищу Мегрепа.
   Жорик знал дядю Мишу с детства. Двенадцатилетним шкетом он слямзил блок сигарет.
   Жорик начал курить и ужасно страдал из-за отсутствия курева.
   Его вычислили и принялись таскать по комиссиям. И тогда дядя Миша, в ту пору перспективный старлей Михаил Григорьевич Репа, посоветовал Жорику взять на себя акт вандализма.
   Какой-то закомплексованный мудак влез в полусекретную связанную с высокими технологиями лабораторию, и довел её, разбив вдребезги необходимую для научных работ аппаратуру, до уровня пещерного века.
   - Пусть Жорик, - уговаривал дядя Миша родителей, - возьмет на
   себя лабораторию, а я с него, как с малолетки, все спишу, включая сраный блок.
   Перспектива колонии для малолетних, о которой дядя Миша говорил вполне определенно, как об альтернативе отказа от сделки, ввергла родителей Жорика в шоковое состояние. И они согласились
   Дядя Миша оказался приличным человеком. С Жорика списали все. Кроме одной малости. Астрономического счета за причиненный лаборатории материальный ущерб.
   Родители Жорика ударились в амбицию. Разразился скандал. Приехало большое начальство.
   Какой-то столичный полковник долго изучал дело, сравнивая жалобы и объяснительные записки. И вынес вердикт: дело как совершенно дурацкое и позорящее органы замять, а старшего лейтенанта Михаила Григорьевича Репу держать на милицейских задворках и до больших должностей не допускать.
   - Тоже мне Мегрепа нашелся, - сказал полковник на прощанье. - Вы за этим Мегрепой приглядывайте. А не то я вас под неполное соответствие подведу.
   Дядя Миша, которого начали затирать и обходить в должностях и званиях, смертельно обиделся и доставал Жорика, где только мог.
   - Кого мы видим? - Сказал дядя Миша и поднялся со стула.- И кто к нам
   пожаловал в такое позднее время и в таком расхристаном виде?
   Он посмотрел на шварцнегероподобного мента, приглашая его принять участие в представлении.
   Мент пожал плечами. Задержал, доставил, а дальше, хоть трава не расти.
   - А пожаловал к нам в таком расхристанном виде и в такое позднее время, - продолжал дурачиться дядя Миша, - хорошо известный Жорик Кейлин по кличке Жопа.
   Жорик потупился. Не в силах справиться с волнением он начал сопеть и дергаться.
   Дядя Миша обошел Жорика со всех сторон. Крякнул. Коротко засмеялся. Помолчал немного. И кивнул менту. Дескать, можешь топать, если ты такой умный.
   Мент не прореагировал. Он думал. Он не мог решить, куда ему идти. В пиццерию, где к пицце подавали водку. Или в сосисочную.
   Хозяйка сосисочной, кроме водки и сосисок готова была предоставить в распоряжение мента главное блюдо. Самое себя.
   Ничего толком не решив, мент постоял еще немного и вышел. Вышел, чтобы вести жизнь достойную настоящего мужчины.
   Защищать не готовый к отпору слабосильный город. И брать за это дары в виде водки и женщин
   - Ну! - Угрожающе произнес дядя Миша. - В чем будем колоться? Убийство?
   Ограбление? Квартирная кража?
   - Вы что!? Вы что!? Михаил Григорьевич! - Затараторил Жорик.- Меня
   утром из дурки выписали. Я пошел к жене. Мириться. А там хахаль. Он
   меня с лестницы шуганул! Вот я и выпил в подвале! С горя! Самую малость!
   - Проверим! - Сказал Мегрепа и набрал номер телефона.
   - Психбольница? Это капитан Репа. Насчет Кейлина Георгия. Утром выписали? Что он натворил? Есть кое-какие агентурные разработки. Возьмете назад? Добренько. Сейчас доставим.
   Во время переговоров Жорик выдавливал из себя слезы и просил обратить внимание на то, что его подорванные медикаментами нервы второго поступления не выдержат.
   - Твое счастье, Жопа, - огорченно сказал дядя Миша, - не признай тебя
   дурка, как пить дать, на кичу запраторил бы. Там на киче из-за дефицита калорий и всеобщего похудания ужасный спрос на большие жопы. Тамошние петухи выходят из себя и пишут письма в правозащитные органы, умоляя о помощи.
   Идти назад в психбольницу Жорику не хотелось. Скоропостижное возвращение вызвало бы у психиатров закономерные вопросы. Чего это вдруг псих возвращается на круги своя, так быстро и в таком сопровождении? Выходит, проводя психотерапевтические беседы и назначая лечение, мы в чем-то не разобрались. Не заметили чего-то главного и в силу этого здорово обмишурились.
   А раз так, то одеть на такого сякого этакого больничную робу. Посадить его, такого сякого этакого, на больничный паек. И поить его лекарствами до целебного посинения. Как говорится "на веки веков" и "аминь".
   Дядя Миша строчил бумагу наполняя, её ядом, накопившимся за долгие годы малоуспешной службы в органах
   - Кейлин! - Брезгливо протянул он, записывая фамилию. - Кейлин, а не жид. Странно! Почему это при такой фамилии ты проходишь за украинца? Колись, Жопа!
   - Наш род, - сказал Жорик значительно, - берет начало от героя войны
   со шведами, коменданта Полтавской крепости полковника Кейлина. Наш прапрадедушка Варфоломей Кейлин был знаком с Котляревским.
   Свою родословную Жорик знал с детства. Он заучил его со слов отца, которому приходилось оправдываться.
   - Это даже смешно. - Говорил папа. - Кейлин - типично западноевропейская фамилия. И то, что евреи начали перенимать и присваивать себе такие фамилии, так на то они и евреи. Как у большинства исконно дворянских родов, у нашего были не то немецкие, не то шведские корни. Как у Ленина, например.
   - Ну и дурак твой папа, царство ему небесное, - неожиданно добродушно
   заметил Мегрепа, - происходил бы твой род от какого-нибудь Иоськи Кейлина, державшего шинок на Зиньковском тракте, уехал бы в Израиль. А шведам, в отличие от Израиля, нет никакого дела до своих корней. Особенно таких задрипанных.
   И вызвал машину.
   НА КРУГИ СВОЯ.
  
   Врачи в психиатрической больнице дежурят по очереди. Так уж там заведено. Традиция такая.
   Из возможных вариантов Жорику достался самый отвратительный.
   В приемном покое сидел его лечащий врач Борис Петрович Бондарь.
   Борис Петрович обладал редкой, даже среди врачей-психиатров, занудливостью. Привязавшись к чему-либо, он уже не мог отвязаться. И говорил, как заведенный. Люди балдели от его монологов, но не могли повлиять на словоизвержение.
   Нет, попытки предпринимались. Но толку от них было мало. Борис Петрович либо не замечал противодействия; либо раздражался до чрезвычайности.
   - Вот, - произнес Борис Петрович тихо, - коллектив отделения приложил
   массу усилий, чтобы поставить вас на ноги. А вы, больной Кейлин, не оценили
   нашей помощи. Я бы понял, - голос Бориса Петровича задрожал, - я бы по-
   нял, поступи вы сюда повторно, вследствие каких-то душевных разногла-
   сий, или в результате неприятия окружающей действительности. Но вот так, -
   Борис Петрович скорбно покачал головой, - в сопровождении милиции, которая задержала вас в тот момент, когда вы, судя по всему, были готовы совершить дерзкое противоправное деяние ...
   - Борис Петрович! - Не выдержал Жорик. - Сука-жена привела хахаля и
   меня выперли! Из моей же квартиры!
   - Больной Кейлин, - не повышая голоса, продолжал Борис Петрович, -
   ваше утверждение, будто жена завела себе очередного любовника, сделанное
   в оскорбительной форме и свидетельствующее, в силу этого, о наличии неиз-
   житой агрессии, подтверждает справедливость слов основателя современной психиатрии мюнхенского профессора Крепелина и отечественного корифея Ганнушкина о том, что идеи ревности, однажды проникнув в голову, уже не выходят оттуда полностью и препятствуют восприятию реальности.
   - Борис Петрович! - Закричал Жорик. - Какая ревность! Какой Ганнушкин!
   Хахаль самый натуральный! Усатый! В семейных трусах! Он меня с лестницы спустил!
   - Да, - протянул Борис Петрович, - в трудах основателя современной психиатрии мюнхенского профессора Крепелина и отечественного корифея Ганнушкина говорится о крайней трудности определения истинных намерений патологических ревнивцев из-за их лживости и изворотливости. Вы нам лгали, больной Кейлин, когда утверждали, будто все поняли. - Борис Петрович ещё раз укоризненно покачал головой. - И это несмотря на психотерапевтические беседы по поводу фонарного столба - единственного с кем, как вы имели неосторожность высказаться, вам не изменяла ваша супруга.
   - Борис Петрович! - Надрывался Жорик. - Весь квартал видел! Я ее в постели
   застукал!
   - Больной Кейлин, - вздохнул Борис Петрович, - в сложившейся ситуации я
   вынужден поместить вас в отделение, чтобы ещё раз разобраться в вашем состоянии. Врать до бесконечности, больной Кейлин, нельзя. В психбольнице это не проходит.
   Борис Петрович тяжело вздохнул и вызвал санитаров.
   По дороге Жорик бубнил насчет того, что сейчас другое время и почем зря людей в дурку не бросают.
   Он пошел дальше и намекнул, что сука-жена кому-то здорово дала на лапу и этот кто-то ответит по всей строгости закона.
   Сказки Жорика санитары проигнорировали и не снизошли до переговоров. Это были люди многоопытные. И на треп не покупались. Они привели Жорика в отделение и сдали его по всей форме дежурной смене вместе с документами.
Жорика раздели наголо. Наскоро осмотрели, как на предмет наличия повреждений на теле, так и по поводу мандавошек.
   Во время обследования Жорик продолжал бубнить, что мандавошки из воздуха не рождаются. Что переспи он с сукой-женой; тогда другое дело. А так, все это чистой воды выпендреж и показуха. Что, естественно, не повлияло на процесс.
   Психбольничный ветеран фельдшер Гурович, человек, задавленный годами и алкоголизмом, делал свое дело молча.
   Психбольница учреждение с одной стороны закрытое, а с другой, подверженное постороннему влиянию и в силу этого уязвимое. Поэтому, кто-то должен препятствовать заносу микробов и проносу чего угодно. От наркоты до тех же мандавошек.
   Жорик трендел больше по привычке, чем из принципа. Это была его вторая ходка на дурку. И он не хуже Гуровича знал, что на дурке положено, а что нет.
  
   С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ПСИХБОЛЬНИЦА.
  
   В психиатрическую больницу Жорика привела женитьба. Жорик долго телился. И как часто случается с людьми переборчивыми и нерешительными, сразу же влип.
   Свел Жорика с будущей женой спившийся преподаватель истории.
   - Форменная Нефертити, - говорил он, облизывая сухие похмельные
   губы, - мечта фараона.
   Мечта фараона торговала чебуреками и тягалась со всем базаром.
   Жорик покорил Нефертити с первого взгляда. Он её убил на повал трехкомнатной квартирой улучшенной планировки. Квартира досталась Жорику от покойных родителей.
   И Нефертити произвела на Жорика выгодное впечатление.
   Это была не женщины, а торжество плоти. В старых неденоминированных пропорциях. У нее были не нуждающиеся в силиконе груди. И задница типа "неужели это всё моё".
   То, что Нефертити торговала чебуреками, Жорика не смутило. Помимо любви можно было рассчитывать на изысканный стол.
   Вместо заливного мяса с хреном и голубцов в белом соусе, молодая жена посадила его на макаронную диету.
   И пока Жорик сдабривал кетчупом этот мало аппетитный продукт, трендела ему о своих правах на свободную любовь и задавленные браком чувства.
   - Давай смотреть в корень, - сказал Жорик.
   - Я уже смотрела. - Ответила жена. - Корень не смотрится. - И ушла к
   подруге, чтобы за бутылкой перцовки поплакаться на свою горькую женскую долю, которая свела её с макаронным маньяком, импотентом и собственником.
   Подруга утешала, как могла.
   - Ты, - говорила она, - признанный секс символ нашего базара. Его, коллективный, говоря откровенно, половой орган. Сделай ему рога. Пусть себе бодается.
   И Жорик начал бодаться. Роли Отелло ему было мало. И он стал Шерлоком Холмсом. По совместительству.
   На роль доктора Ватсона Жорик пригласил спившегося учителя истории.
   В поисках вещдоков эти придурки шмонали, где только можно. Их интересовали голые факты.
   Начались семейные разборки. Из-за ужасных криков и грохота передвигаемой мебели соседи вызывали милицию.
   Чтобы сэкономить на бензине и избавиться от хлопотных поездок, на Жорика завели дело.
   Большие срока Жорику не грозили. И он бы довольно скоро вернулся домой. Если бы не судебные психиатры.
   Психиатры решили, что Жорик не просто затурканный семейными обстоятельствами и вызывающим поведением жены ревнивец; а личность шизофреническая и крайне примитивная в одно и тоже время.
   В силу этого он должен находится в психбольнице, из-за общественной опасности, которую ежеминутно представляет.
   Жорик качал права. Он угрожал пожаловаться в "нидерландский" трибунал.
   В "нидерландском" трибунале, утверждал Жорик, всех виновных в нарушении прав человека сажают в тюрьму. Чтобы они на своей шкуре почувствовали, что из себя представляют гражданские свободы. Точнее, их отсутствие.
   Потом Жорик отупел. Но не полностью. Не до степени полного пофигизма. А так, чуть-чуть.
   Жорик понимал. Чем больше лекарств он примет в пересчете на одну "душу мать" населения, тем меньше у него будет шансов вернуться домой с полноценными внутренними органами.
   И он изменил тактику. Начал утверждать, что все может быть. Что, возможно, он в чем-то заблуждался. И если бы не доктор Ватсон, он же спившийся учитель истории с его голыми фактами, наверняка вел бы себя более сдержано.
   Под диктовку Бориса Петровича Жорик написал жене письмо. В письме он упирал на то, что многое понял и только сейчас оценил, кого в её лице потерял.
   Жена письмо проигнорировала. Она была занята торговлей. И потом у нее появился усатый хахаль. Тот самый, который спустил Жорика с лестницы, в первый же день после выписки из больницы.
  
   ПЕТР ПЕРВЫЙ, ТАРАС ШЕВЧЕНКО, ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМ и другие.
  
   Палата была большая и светлая. Даже не светлая, а яркая. Яркая до рези в глазах. Свет шел от большой ввинченной в патрон лампочки.
   Дурдомовское солнце в переводе на свечи тянуло штук на пятьсот. И не хуже чем настоящее высвечивало подробности обстановки.
   Больные лежали на массивных, чтоб, не дай Бог, не сдвинули; или, что еще хуже, не использовали бы в качестве оружия, кроватях. За неимением других, более пригодных для драки предметов.
   Часть больных спала. Они уже получили свою дозу.
   Остальные бродили, предвкушая. И мучались из-за несоразмерности ещё неизжитых желаний и фона.
   У двери на стуле сидел санитар, приставленный следить за порядком. Он был под бухом. И мурлыкал себе под нос что-то созвучное хорошему расположению духа.
   - Принимай пополнение! - Сказал Гурович.
   Санитар положил руку Жорику на плечо и подвел его к свободной кровати.
   Жорик знал санитара как облупленного. Санитара звали Рупьпучок. Такая у него была кликуха. Когда-то давно санитар торговал на базаре не то редиской, не то ранним луком. Он стоял со своим товаром и выкрикивал: - "Рупь пучок! Рупь пучок!"
   В те давние идиллические времена ранние овощи стоили "рупь пучок". И это было безумно дорого. Позднее, такие редисочные радости казались невозможными и даже фантастическими. А вот кликуха осталась.
   Жорик сел на кровать и огляделся. Рядом с ним у самой стенки возле зарешёченного окна лежал огромный мужик с кошачьим лицом.
   - Как звать? - Спросил мужик отрывисто.
   - Жорик, - ответил Жорик растерянно. - Жорик Кейлин.
   - Кейлин! - Сказал мужик. - Комендант Полтавской крепости, полковник Кейлин! Птенец гнезда Петрова! Твой император приветствует тебя!
   - Только этого мне хватало, - подумал Жорик. И посмотрел на санитара.
   Рупьпучок пребывал в состоянии блаженной отрешенности и умиротво-
   ряющих душу мечтаний. Он видел себя монополистом редисочного бизнеса. Вокруг него стояла толпа любителей этого огородного продукта. Люди были готовы платить любую цену, лишь бы заполучить к завтраку приправленный сметаной салат.
   На лице у полуголого соседа было особенное выражение. С таким выражением идут в последний бой. Или, на худой конец, лезут в драку с превосходящими силами противника
   - Полковник Кейлин! - Приказал он. - Собирай под мои знамена полтавских орлов! И идём бить жидов!
   - Кого? - Переспросил Жорик.
   - Жидов! - Раздраженно повторил мужик. - Ты, что забыл? Жиды Россию продали! - И пристально посмотрел на Жорика.
   Под его взглядом Жорик почувствовал себя маленьким и беззащитным, как в детстве.
   Он понял, что, несмотря на ирреальность происходящего, всё это может окончиться вполне земным мордобоем и членовредительством.
   - Ты готов? - Спросил новоявленный царь Пётр. - И приподнялся на кровати.
   - Готов, готов, ваше императорское величество, - лакейским голосом сказал Жорик.
   - Тогда слушай диспозицию! - Петр вскочил с кровати и предстал перед
   Жориком во все в своем двухметровом величии.
   - Меньшиков идет на Биробиджан! Шереметев на Москву! Там главные силы жидомассонов. Репнин возьмет Киев! В Петербурге под колокольный звон и при всеобщем ликовании народа будет казнен подлый изменник жид Шафиров вместе со своими подельщиками: Березовским, Гусинским и Смоленским! А мы двинем на приспешника мирового сионизма редисочного короля Рупьпучковича!
   Царь Петр схватил полковника Кейлина. Приподнял его. И держа на вытянутых руках, бросился к мирно дремавшему на своем стуле санитару.
   - Помогите! - Истошно заорал Жорик. - Убивают! Заберите от меня этого припадочного императора!
   Санитар Рупьпучок, несмотря на загашенность и возраст, был парень хоть куда. Он бросился под ноги, прущему на него Петру. И все они, выдающий себя за царя Петра буйный псих; Жорик Кейлин, он же полковник, комендант Полтавской крепости, герой войны со шведами и прочее, прочее; и приспешник мирового сионизма санитар Рупьпучкович покатились по полу с грохотом и криками.
   На шум прибежал Гурович. Он ввел в бой свежие силы. Группу захвата. Группа состояла из пяти-шести не совсем повернутых больных.
   Во время заварушек они становились на сторону больничного персонала. Являя собою здоровые силы. Такие силы есть в любом сумасшедшем сообществе, включая сумасшедшее государство.
   Петр первый был схвачен и его поволокли в процедурную. Там его ждала соответствующая степени буйства и комплекции доза аминазина.
   - Дети мои! - Надрывался низвергнутый Петр. - Народ российский! Зри-
   те, как вашего императора ведут, на лютую казнь жидомассоны проклятые!
   Народ безмолвствовал. Больные лежали, уткнувшись носом в вонючие одеяла. Лезть в драку никому не хотелось. Хотя тех, кто считал себя жертвами евреев, было много. Включая легендарную психбольничную личность Витю Гринберга.
   Витя утверждал, что в больницу его поместили по просьбе жены, - резидента МОСАДА, Риты Абрамовны, известной в городе парикмахерши.
   Рупьпучок прошел по коридору гоголем, покрикивая на больных. Он толкал в спину, тех, кто, несмотря на отбой, всё ещё шастал по своим нехитрым делам
   - Спать, спать! - Говорил Рупьпучок в нос. - Аминазина в больнице немерянно. На все жопы хватит!
  
   ПРОДОЛЖЕНИЕ.
  
   Для одного дня событий было предостаточно.
   Неудачный визит домой. Полет с лестницы. Милиция. И, наконец, возвращение в психбольницу.
   Жорика могли убить или здорово покалечить вследствие причин настолько дурацких, что любой суд, попади ему это дело, обалдел бы пытаясь проникнуть в суть. И не смог бы подобрать нужную статью в уголовном кодексе.
- Ещё что-нибудь в этом роде, - думал Жорик, - и я не жилец на белом свете.
Жорик не верил в Бога. Но в этой ситуации ему захотелось поплакаться в жилетку верховному существу. И он начал молиться.
   Молитва Жорика больше напоминала сделку, чем бескорыстное моление. Но обращение к Богу в дурдоме многого стоило. И Богу это могло понравиться
   - Боже, - бормотал себе под нос Жорик, - про меня ты знаешь, больше,
   чем я знаю про себя сам. Все мои грехи были по неведению, а не из злости или корыстного умысла. Спаси меня. Забери отсюда. И я поставлю большую свечку в ближайшем храме. Как только выпишусь. В первый же день.
То ли Господь услышал Жорика. То ли Гурович одумался. Только Жорика перевели из наблюдательной палаты на спокойный коридор. И положили, так далеко зашло Божье благоволение, в палату люкс.
   В палате люкс было четыре койки. Предназначались они для больных, имеющих особые заслуги перед больницей. Частично благодаря личным качествам. Частично из уважения к высокому положению родственников.
   По сравнению с наблюдательной палатой палата люкс казалась раем.
   Райские условия обрадовали Жорика, но не сделали его счастливым. Жорика мучили перспективы.
   Перспективы были хреновые. Без особых проблесков.
   Комиссия могла решить, что Жорик до конца не выздоровел.
   Она же могла выписать его на все четыре стороны. Буквально на следующий день. Подтвердив свое предыдущее решение. Дескать, мало ли что. Ну, забрался человек в подвал. Ну, выпил с горя. А дальше?
   И в том и другом случае нужно было что-то делать. Причем в случае выписки сразу.
   Серьезных прав на квартиру у суки-жены не было. Но это следовало подтвердить. И не где-нибудь, а в суде. С его проволочками, адвокатами и кассационными жалобами.
   Нужно было лезть на рожон. Будучи, в качестве психа человеком беззащитным. Человеком, которого ничего не стоило втянуть в какую-нибудь историю. Подставить. И затягивать, тем самым, водворение до бесконечности.
Можно было, пока суд да дело, пожить у приятелей. Но таких, чтоб ни с того, ни с сего оказали содействие было мало. Больше того, их не было совсем.
   За исключением школьной подруги Симы Вертизадовой и городского сумасшедшего Виталика Малышева.
Симу Жорик не видел очень давно. Несколько лет. Сима была ужасно обижена на Жорика. Она не простила ему брака.
   Нет, Сима ни на что не претендовала. Жорик не был героем её романа. Симе нравились громадные как шкаф спортсмены- тяжелоатлеты. А Жорик был низкоросл, узкоплеч и широкозад.
   Она просто хотела остановить неблагоприятное развитие событий. Матерински защить.
   - Жорик, - говорила Сима, - наличие спинного мозга ещё не повод для
   того, чтобы думать задницей. Эта прошмандовка положила глаз не на твоё далекое от древнегреческих пропорций ню. Ей нужна твоя жилплощадь.
   - Она не прошмандовка,- сказал Жорик значительно. - Она Нефертити.
   - Базарная Нефертити, торгующая пережаренными чебуреками и
   дурак Тутанхамон, - произнесла Сима. - Удивительно удачное сочетание. Осталось посмотреть, чем окончатся ещё одни "Египетские ночи". И вышла, хлопнув дверью.
   . Что же до Виталика, то всё зависело от того, кто в данный конкретный момент руководил его действиями - Мудрый Лис или Мохнатый.
   Эти два виртуальных типа попеременно сидели у Малышева в голове. Мудрый Лис был добряк и дока. Мохнатый - большая сволочь.
   Виталик, с подачи Мудрого Лиса, мог броситься на шею. И насильно запихивать в ваш карман последние деньги.
   Или делать вид, в эти минуты верховодил Мохнатый, будто вы незнакомы. И требовать от прохожих, чтобы они его защитили от праздношатающихся мудаков.
   От размышлений Жорика отвлек сосед. Сосед лежал на крайней койке. Это был толстый лысый мужик с маслянистыми глазами на выкате.
- Шевченко - Шолом-Алейхем, - представился сосед.
- Кто-кто!? - Переспросил Жорик. - Несмотря на серьёзные пробелы в
   в общем образовании, такой симбиоз показался ему странным.
   Кобзарь недолюбливал евреев. Настолько сильно и прочувствованно, что это должно было закрепиться на генетическом уровне.
   И у его потомков вряд ли возникло бы желание родниться с потомками
   известного еврейского писателя, скрывавшего под броским литературным псевдонимом широко известную из анекдотов и поэтому тенденциозную фамилию Рабинович.
- Шевченко-Шолом-Алейхем, - повторил сосед. - Моя мама Екатерина Ивановна Шевченко- праправнучка Тараса Григорьевича; а папа Семён Абрамович Рабинович - правнук Шолом-Алейхема.
Возникла пауза.
   Вырваться из рук сумасшедшего императора, - думал Жорик и тут же нарваться на ненормального родственника больших писателей.
   - Эти сволочи, - сказал сосед, - держат меня здесь, чтобы не платить
   гонорары. За Шевченко мне причитается 752 миллиона, 324 тысячи 112 долларов. А за Шолом-Алейхема - 121 миллион, 651 тысяча, 135 долларов. Почти миллиард. Причем чистыми. После выплаты всех налогов и других отчислений.
- Большие деньги, - сказал Жорик, чтобы отвязаться, - большие
деньги.
- Еще бы, - подтвердил сосед. - Он чего артачится, этот министр финансов. Стоит только рассчитаться со мною по честному и говняный бюджет тут же, накроется дефолтом. Какой уважающей себя державе это может понравиться. В дело включился министр внутренних дел и не без помощи министра здравоохранения меня запроторили сюда.
Жорик слушал, индифферентно кивая головой. Как сторожил он знал, что любое сообщение в психбольнице требует внимания. А вот скепсис может дорого стоить вне зависимости от степени правдоподобия.
   - Лично мне много не надо. - Продолжала жертва еврейско-украинского
   единства. - Пара миллионов. И всё. А вот миллиарды. - Шевченко - Шолом-Алейхем огляделся по сторонам и таинственно подмигнул. - Миллиарды мне нужны для издания книги "Евреи во вселенной". Это главный труд моей жизни. И он должен выйти на всех языках мира; причем одновременно.
- Евреи, евреи, - протянул Жорик, вспомнив известные строки, - кругом одни евреи. О них и так говорят больше, чем они этого заслуживают.
- Ничего о них не говорят! - Рассердился Шевченко - Шолом-Алейхем. - А то, что говорят сплошные враки. Дело в том, - будущий миллиардер подмигнул Жорику снова, - дело в том, что евреи - это потомки семьи космонавтов. Они прилетели к нам пять тысяч лет назад. Есть такая планета Жидляндия. 120 или 130 парсеков пути отсюда. Мужчину звали Бурби-Дурби Адам. А женщину - Бурби-Дурби Ева. Я знаю об этой планете и космонавтах буквально всё. У меня связь с тамошним Интернетом.
- Интересно, интересно, - пробормотал Жорик.
- Ещё бы! - Самодовольно заявил человек, запросто общающийся с расположенной у черта на куличках планетой Жидляндия и представленный в жидлянском Интернете. - Это будет новая Библия. Не Христос! Не Магомет. А я! Я - главный наместник Бога! - Шевченко - Шолом-Алейхем повысил голос. - Стоит только получить причитающиеся деньги, и все узнают, кому Бог поручил разобраться с этим говняным миром!
Шевченко-Шолом -Алейхем помолчал немного. Подергал шеей. Откашлялся, И заорал, что есть мочи:
- Всем! Всем! Последние известия! Прямо из файла! Только что избран новый живой Бог! Это я. Шевченко - Шолом-Алейхем! Требую незамедлительно возвращения причитающегося мне миллиарда! В долларах! Наличными!
На крик живого Бога прибежал Гурович. Он только что оприходовал сто грамм вверенного ему на разные медицинские нужды спирта и был раздосадован, что не сможет как следует насладиться пойманным кайфом.
   Гурович саданул новоявленного Бога по толстой шее и спросил, поигрывая желваками:
- Сам закроешь файло или тебе помочь!
Живой бог Шевченко Шолом-Алейхем вопрос проигнорировал, но заткнулся. В смысле, закрыл файло.
- Доберусь до власти. - Сказал Шевченко - Шолом-Алейхем. - В тот же день отдам приказ по вселенной: - Психбольницы сжечь! А обслугу на кол!

КОНСИЛИУМ.

В кабинете заведующего устроили консилиум. С вечера представительные члены здорово набрались на именинах и пришли на работу, не то чтоб похмельные, но в расстроенных чувствах, а также в сильном раздражении.
Кто-то предложил раздавить заначеную бутылку коньяка. Идея понравилась. Но решили немного повременить. Сперва, разобраться с неотложными делами. А потом уже облегчить душу по полной программе.
Докладывал лечащий врач Жорика Борис Петрович Бондарь.
   Борис Петрович был уверен, что люди делятся на тех, у кого шизофрения диагностирована; и на тех, кому это еще предстоит. В принципе. В силу прогрессирующей шизофренизации общества.
- У больного Кейлина, - разглагольствовал Борис Петрович, - уже в детстве наблюдались, закидоны в виде придурочности взглядов и намерений. Он, что называется, писал против ветра и воевал, как какой-нибудь Дон Кихот, с ветряными мельницами. Семья, школа, а также детские врачи и сотрудники милиция находили у больного Кейлина все что угодно, кроме того, что нужно. И это повлияло, а также способствовало тому, что больной Кейлин видел в окружающем мире только то, что хотел видеть. Его ревность, - продолжал Борис Петрович, - лучшее подтверждение сказанному. Что же касается диагноза, - Борис Петрович выдержал паузу. - Я вижу шизофрению. Я чувствую её. И, следовательно, шизофрения присутствует как клиническая данность.
   В заключение, Борис Петрович назвал несколько корифеев, которые с ним солидарны, так сказать концептуально.
   С Борисом Петровичем схлестнулся его давний оппонент и недоброжелатель Артем Сергеевич Драпеко.
   Ссылаясь на других корифеев, он сказал, что шизофрения такое же редкое заболевание, как коровье бешенство. И, что больной Кейлин никакой ни шизофреник, а просто псих. Псих сам по себе. Человек, у которого дурь в голове образовалась от не вполне ясной причины. То ли от перенесенного в детстве гриппа; то ли от свинки; то ли из-за каких-то генетических пертурбаций имевших место на протяжении многих поколений у представителей, безусловно, придурочной семьи.
   - Что, - доктор Драпеко сделал паузу, - не снижает социальной опасности
   Кейлина. И его нужно держать в отделении вплоть до окончательного и бесповоротного выздоровления.
   На реплику коллеги Борис Петрович не прореагировал. Он был твердо,
   уверен, что врачи-психиатры являются мостом между миром сумасшедших и сумасшедшим миром. И считал себя одним из тех, кто поддерживал этот мост своими плечами.
Артёма Сергеевича перебил доктор Мацицкий. Доктор Мацицкий был приверженцем самостийности украинской психиатрии и большим. националистом.
Доктор Мацицкий утверждал, что долгие годы украинская психиатрия находилась под гнётом немецких, французских и что особенно важно, российских авторитетов.
   Такое положение вещей доктор Мацицкий считал нетерпимым и крайне обидным для украинцев.
   Он видел в этом прямое оскорбление державности и покушение на исконные права народа давшего миру Панаса Мирного и Сковороду.
   Особенно доктора Мацицкого возмущали термины. Настолько чуждые и несозвучные, что доверчивый украинский народ начал использовать их как ругательства - шизофреник, психопат, дебил.
- Мало нам мата, - возмущался доктор Мацицкий, - украинцы не знали мата, а теперь ебенематят не хуже москалей.
Доктор Мацицкий полагал, что украинский язык самодостаточен и необходимые слова, что называется, валяются под ногами, являя собою перлы и алмазы.
   Таким драгоценным камнем, по его мнению, было слово дурень. Это слово можно было свободно вводить во все психиатрические монографии и справочники вместо слов оккупантов вроде шизофрении или олигофрении.
   Например, - дурный зроду, старий дурень, дурний навiки. А также дурный як ступа. Дурень занюханий. Горiльчаний дурень. Дурень з выкрутасами. Дурень, якому шось вчуваеться. Дурень, якому шось вздрiваеться.
   И, наконец, просто дурень, если таковым является мужчина. И дурепа, когда речь идет о представительницах прекрасного пола.
К последней группе, по мнению доктора Мацицкого, следовало относить всех прочих. Психически больных, про которых нельзя было сказать ничего более или менее определенного в процессе клинического обследования. А также на основании изучения рентгенологических снимков и посмертного анализа клеток головного мозга.
   В Кейлине доктор Мацицкий видел дурня, как такового. Дурня, нуждающегося не столько в лечении, сколько в нескольких чувствительных тумаках в задницу (ad litteram - пiдсрачниках), приобщающих так сказать к реалиям.
   И эти тумаки Кейлин при необходимости сможет получить в милиции, как только попадет туда в результате какой-нибудь дурацкой истории.
Последним слово взял заведующий отделением доктор Носик-Зубрицкий, мужчина средних лет со шкиперской бородкой, демократ и антисоветчик.
   Давным-давно, ещё в институте будущий доктор напился до изумления и, размахивая руками, объяснял собутыльникам, что он не верит коммунистической партии. Поскольку коммунистическая партия даже не двулична, что уже настораживает и заставляет делать выводы. А имеет три общепризнанных и повсеместно декларируемых лица. Являясь одновременно умом, совестью и честью эпохи.
   Носика-Зубрицкого отстояли влиятельные родственники, и он пребывал
   в анабиозе вплоть до перестроечного умопомешательства.
   Потом Носик-Зубрицкий вылез из кокона. Расправил крылья. И начал качать права в качестве жертвы преступного режима.
Доктор Носик-Зубрицкий, не щадя живота своего, боролся с постсоветскими пережитками в психиатрии и отрицал любые диагнозы, видя в них ущемление прав и патернализм.
- Больной Кейлин, - сказал доктор Носик-Зубрицкий, откашлявшись, - никакой ни шизофреник. Не будем говорить об этом диагнозе - жупеле психушек. Диагнозе, придуманном психиатрами в кагебешных погонах. Перед нами современный Отелло. Слабый, бесхарактерный, в чем-то мелочный, в чем-то дураковатый. Такими Отелло забиты хрущевки - ещё одно наследие недавнего прошлого.
   Носик-Зубрицкий сделал паузу.
   - Не стоит, - сказал он, - превращать прискорбный семейный факт в историю болезни. Достаточно того, что Кейлин уже лежал в отделении. Причем долго. И это отразилось на статистике.
При слове статистика участники консилиума потупились.
   В связи с перестройкой и новыми денежными отношениями медицинские власти ударились в математику.
   Для каждого диагноза были выведены среднестатистические сроки пребывания на больничной койке. И на тех, кто выходил за установленные рамки, сыпались репрессии.
   Виновных лишали надбавок к заработной плате. И отказывали во всех формах поощрения.
   Ещё их клеймили на собраниях как ретроградов и обвиняли в непонимании ситуации и отсталости.
Никому не хотелось из-за убеждений нарываться на неприятности. Члены консилиума поартачились немного. Покряхтели. Попыжились. И пришли к компромиссному решению.
Шизофрению с Жорика сняли. Но, чтобы не сесть в лужу и как-то, объяснить, пребывание, в больнице, записали, что он страдает супружеской паранойей имени негритянского экстремиста Отелло. И, в этом качестве выписали под наблюдение психдиспасера и милиции.
   ЭСКУЛАП ГИППОКРАТОВ.

Шел мелкий противный дождь. Жорик сидел в больничном парке, на скамейке, под старой липой. Его била нервная дрожь.
- Думай, придурок, думай, - торопил себя Жорик, - иначе ты простудишься, заболеешь и умрешь под забором.
Думать было нечего. Сколько бы Жорик не думал, ему нужно было выбрать один из двух вариантов. Вариант номер один - Виталик Малышев или вариант номер два - Сима Вертизадова.
   Варианты были ещё те, с хреновиной. Почем зря можно было нарваться
   на полное непонимание и выпендрёж.
   Жорик подумал ещё немного. Достал из кармана завалявшийся там с давних времен пятак. И подбросил его вверх. Будет орел, - решил он, - пойду к Виталику Малышеву; решка - к Симе Вертизадовой. Выпал орёл.
Виталик жил на городской окраине. Он владел маленьким глинобитным домиком, окруженным со всех сторон, панельными многоэтажками.
   Подойдя к жилищу приятеля, Жорик увидел нечто, поразившее его до чрезвычайности. Картину необычную и странную одновременно.
   Возле домика толпились люди. Они оккупировали двор. Кто-то сидел на свежевыструганных скамейках. Кто-то стоял возле большой, давно потерявшей культурные свойства, груши. Все было чинно и даже благостно. Никто не давил на психику. Не пытался вправлять мозги.
   Такое бывает, когда толпа настроена не на материальные блага; шмотки, к примеру, или ливерную колбасу, а на что-нибудь высокое, духовное.
   В целом, публика была неяркая. Не то чтобы совсем калечная, хотя у некоторых в руках были палки; а один старый хрен, тот вообще, опирался на костыль; но все же чем-то придавленная и согбенная.
   Жорик остановился в нерешительности. Двери были закрыты, и подойти к ним вплотную не было никакой возможности.
   Несмотря на болезненный вид и общую пришибленность люди во дворе едва ли пропустила бы к двери человека со стороны.
Жорик решил походить и послушать, чтобы определиться. Что это за контингент такой. И, главное, по какой такой надобности они собрались возле дома Виталика Малышева.
- У меня, бля, - говорил один мужик другому, - органы опущены на 10 сантиметров. Сердце, бля, на диафрагме лежит. Почки на мочевом пузыре. А кишечник, так тот вообще, бля, на яйца давит.
- Ну и как? - Спрашивал другой.
- А, вот так. - Отвечал мужик с опущенными органами. - После каждого сеанса, хоть меряй, хоть не меряй. Как на домкрате. Пять миллиметров за один раз.
- Это еще что. - Перебил третий. - У меня, к примеру, заворот мозгов после встресса. Врачи-профессора сказали: полный пиздец. Медицина против такого заворота бессильна. А он разворачивает их. Жена говорит: ты, говорит, Вася, скоро на человека будешь похожий. В тебе, говорит, Вася, теплота просыпается и душевное отношение.
- А я, - гордо сказала женщина в клетчатой рубахе и джинсах, - я после него рожать стала. Девочку, вот недавно, родила. А муж, кобель неблагодарный, говорит: - иди к целителю и, чтоб без парня не приходила.
   Открылась дверь, и на пороге появился Виталик Малышев. На Виталике была оранжевая роба и такого же цвета шаровары. На голову он напялил разрисованный знаками Зодиака колпак. На носу у Виталика торчали большие тёмные очки. Виталик что-то бормотал, сосредоточенно шевеля губами.
Толпа дружно ахнула и замерла в ожидании.
Виталик постоял на крыльце какое-то время, облизывая губы. Затем пошептал, покивал головою, подергался и поднял руки.
Люди стоявшие вокруг засуетились и подчинясь невидимой команде подошли ближе.
Виталик ещё постоял немного. И начал размахивать руками. Сперва медленно. Потом быстрее.
   Когда обороты рук достигли максимальной быстроты, Виталик откинул назад голову, и заорал что есть силы:
- Я земное воплощение Мудрого Лиса! На мне его эманация! Она возрождает и исцеляет! Пусть избавятся страждущие! Пусть окрепнут ослабленные! Да возьмет каждый то, чего у нет! Да отбросит любой давящее! Да искоренит он все, что всосалось в него! Я накормлю всех алчущих! Я напою всех жаждущих! Аминь!!!
Виталик спрыгнул с крыльца и заметался по двору, кружась и подпрыгивая.
Толпа задвигалась, запричитала. Сначала закричал один. Потом начали истошно орать все. Каждый выкрикивал свое наболевшее, сокровенное.
   В корчах забилась, какая то бабенка. За ней еще одна.
Всё вокруг выло, дёргалось и кружилось в сумасшедшем, бьющем по мозгам танце.
К своёму ужасу Жорик почувствовал, что у него само по себе зашевелилось левое ухо, и вниз по спине пошел неприятный холодок.
- Вот тебе и Мудрый Лис, - подумал Жорик, - вот тебе и шиз с дурки. Кашпировский в натуре.
Действо длились минут пять, не больше. Виталик внезапно остановился. Что-то снова пошептал. Помахал руками. И не, говоря ни слова, направился к двери.
Люди какое-то время по инерции переступали с ногу на ногу. Дергались
   и что-то выкрикивали.
   Затем с просветленными лицами подошли к двери дома и начали в прорезь почтового ящика совать ассигнации.
   Суммы, насколько Виталик мог судить на расстоянии, были разные. Таких, чтоб норовили смыться и не заплатить не было.
Толпа рассеялась, и вокруг дома стало пусто. Осенний ветер шумел в ветвях голой груши.
   Пейзаж действовал на Жорика скверным образом. Он давил ему на психику и заставлял думать об одиночестве человека, несмотря на перенаселенность Земли, как планеты.
Помявшись немного, Жорик подошел к двери и нажал на звонок.
Минуты две было тихо. Потом в передней что-то загрохотало, покатилось по полу. Раздался сердитый голос Виталика:
- Приема нет!
- Это я, Жорик! - Сказал Жорик, - открывай!
   - Приема нет! - Повторил Виталик. - Я на контакте с космосом!
   - Это я, Жорик Кейлин! - Крикнул Жорик. - Открывай недоумок! Ещё
   минута и я устрою под твоим домом акт самосожжения!
   Дверь скрипнула и приоткрылась.
   - Это ты, - произнес Виталик вяло. - Ну, проходи.
   . Жорик миновал заваленную хламом переднюю и вошел в гостиную. Вид гостиной поразил его.
   Комната была заполнена не просто неожиданными; а совершенно немыслимыми, учитывая прошлый жизненный статус Виталика, вещами.
   Круглый, покрытый тяжелой под бархат темно-зеленой скатертью стол. Мягкий, судя по виду дорогой уголок. Стулья с фигурными спинками. Кресла. Японская видеотехника. Напольные вазы
   Все это великолепие плохо вписывалось в общую композицию.
   Стены комнаты были не белены, с трещинами. Одна трещина перешла на потолок. На уголке лежало какое-то барахло. Пол был давно не метен и завален всякой дрянью.
   Впрочем, было нечто. И это нечто настроило Жорика на радужный лад. На столе среди грязной посуды стояла едва початая бутылка коньяка. И две тарелки - одна с ветчиною, а другая с сыром.
- Присаживайся, - сказал Виталик, - чрезвычайный и полномочный представитель Мудрого Лиса на Земле Эскулап Гиппократов приветствует тебя.
Жорик сел в кресло,
Виталик был псих патентованный. Псих с дурдомовской пропиской и кучей диагнозов. Он во всю общался с виртуальным миром. И его бедовая голова была заполнена голосами. Но раньше придурь бросалась в глаза и не приносила Виталику ничего путного. Более того, требовала жертв и сопровождалась неприятностями.
   Дурь и сейчас была налицо. Но за ней стояло нечто конкретное, более привязанное к реалиям и, судя по всему, небезвыгодное.
- Ты, Виталик, даешь, - сказал Жорик, - я на улице, чуть не помер. Гигант медицины, в виде сплошного воздействия на массы.
- Здесь нет Виталика! - Заявил раздраженно гигант медицины. - Это имя растворилось в мироздании.
- А как прикажешь тебя называть? - Спросил Жорик.- Гиппократ Эскулапов?
- Эскулап Гиппократов. - Поправил Виталик. - Медицинский князь и верховный целитель Эскулап Гиппократов. Ваша исцеленция.
   Хлебнули по полстакана. Крякнули и начали жевать.
Выпив, Виталик подобрел и сбавил спеси.
- Вот так и живём, - сказал он важно.
- Очень даже превосходно, ваша исцеленция. - Подтвердил Жорик. - Ещё по чуть-чуть и я оценю по всей программе.
Виталик налил ещё. Выпили и закусили. Виталик ел лениво, как человек, которому хорошая закусь вошла в привычку. Жорик в охотку, с жадностью, с голодухи.
   Приятно отяжелев, Жорик вопросительно посмотрел на Виталика. Дескать, откуда что взялось и, вообще, что сей сон означает.
  
   ПОДАРОК МУДРОГО ЛИСА.
  
   - На меня снизошло, - сказал Виталик. - Сразу после выписки. Сижу дома. Припухаю. Денег нет. Ну и жратвы, естественно. В голове после дурдомовского коктейля пусто. Постарались мозгочосы сраные. И тут Мудрый Лис сверху, с космоса. Через аминазиновую блокаду.
- Видишь стенку? - Говорит.
- Вижу, - отвечаю.
- Разгонись! - Требует Мудрый Лис. - И что есть силы головой!
- Зачем это? - Спрашиваю. - У меня после дурки двойственность появилась. Может, в самом деле, бред какой или галюники. - Расшибусь!
Мудрый Лис понял мою нерешительность. Ему эта дурдомовская химия - открытая книга.
Валяй, говорит, потом узнаешь. И строго так. Дескать, я тебе.
- Я подумал еще, помялся, - продолжал Виталик. - Перспектив ноль. И с точки зрения питательных веществ и вообще. Полная безнадега. Э, - думаю, где наша не пропадала. Встал. Разбежался и хрясть, что есть силы. Ну, само собой искры из глаз. И темнота. Потом очнулся. Тихо так вокруг. И тут Мудрый Лис из космоса:
- Молодец, - говорит, - голову не пожалел. И я, говорит, для тебя ничего не пожалею. Я, говорит, тебе премию даю в виде подарка.
   - Какую? - Спрашиваю. - Состояние у меня, сам понимаешь, хреновое. Стенка, все-таки, а не подушка из пуха. В ушах звон. Язык чужим стал. Не ворочается как надо. И состояние двусмысленное. Вроде как на том и на этом свете одновременно.
   - Население, - поясняет Мудрый Лис, - припухает от болезней. Врачи только понты крутят. И от этих понтов в медицине полный беспредел и невиданный рост тяжелых болезней. Умирают от всего, вплоть до геморроя. И, главное, в молодом возрасте. Мы, говорит, там у себя в космосе подумали и решили назначить тебя медицинским князем и верховным целителем.
   - Кем? - Интересуюсь.
   - Медицинским князем и верховным целителем, - говорит Мудрый Лис. -
   Звание такое есть - медицинский князь и верховный целитель. Ваша исцеленция. Будешь лечить от моего имени все болезни, за исключением рака и шизофрении.
   Для этих болезней особый допуск требуется в виде праведной жизни. Понял?
   - Понял, - говорю, - только, кто ко мне пойдет. Нужна раскрутка. Какая
   никакая реклама. А у меня денег гулькин хуй.
   Мудрый Лис разозлился. Хоть и понимает, что все это аминазин, в мать, в горло, в душу делает.
- Мудак ты! - Говорит, - да мне для тебя больных найти. Тьпху! Я говорит, на них дурий газ напущу!
- Какой газ? - Не понял Жорик.
   - Дурий, - повторил Виталик. И налил снова.
   Хряпнули. Немного пожевали, наслаждаясь идущими из желудка ощущениями и расслабухой в мозгу.
   - У Мудрого Лиса, - объяснил Виталик, - есть дурий газ. Он его подпускает из космоса. От этого газа дуреют все. И шишки и пехота. Если что-то не по-людски делается. Если кто-то выпендривается, как пидор замороженный, там дурий глаз. И воюют из-за него. И денег не платят. И в газетах нанюхались. И на телике. А, что до больных, считай, каждый третий. А, может, второй. Все что от встресса или сглаза. Ну, а про порчу и говорить нечего.
   От выпитого и хорошей еды Жорик разомлел. В груди у него стало те-
   пло, как в валенке.
   - Да, - сказал Жорик, - дела. Выходит помог Мудрый Лис.
   Поддакивая Виталику, Жорик чувствовал себя полным идиотом. С одной стороны все, что говорил новоявленный Эскулап Гиппократов, ни в какие ворота не лезло. И выглядело, как абсолютная бредятина.
   Но с другой, существовали факты, не поддающиеся любому самому изощренному логическому объяснению. Триумф в виде толпы жаждущей исцеления. Не говоря уже о барахле в доме. И коньяке вместе с закусью.
   - Сам видишь, - улыбнулся Виталик. - Сперва, с опаской шли. На понт брали. Кто такой? Откуда энергию берешь? Пока случай не выпал. Я одного авторитетного мужика от врожденной импотенции вылечил. Что началось! - Виталик ухмыльнулся. - Все городские импотенты стали на уши и ко мне. Шум. Галдеж. Друг друга за грудки хватают. Сам понимаешь, половой инстинкт. Это раньше говорили, будто хлеб всему голова, а на самом деле секс.
   - Так ты импотенцию лечишь? - Заинтересованно спросил Жорик.
   - В первую очередь, - подтвердил Виталик. - Я раньше, только то и делал
   что мужикам половые органы направлял. Баб от бесплодия лечил. Привораживал. Потом другие поперли. Кто с порчей, Кто со сглазом, Зачистка биополя, само собой.
  
   ПРОВЕРКА.
  
  
   Выпито было уже изрядно. Жорик поплыл на хмельных волнах. Ему захотелось в постель. И чтобы там уже лежала женщина, сгорающая от нетерпения. Переполненная неразделенной любви.
   Заплетающимся языком Жорик пробормотал:
   - Хочу бабу. - И повторил капризно. - Бабу хочу!
   - Бабу? - С готовностью переспросил Виталик. - Сейчас тебе будет баба.
   Виталик встал со стула, включил касетник и закружился под музыку, изображая томление и негу.
   Потом он остановился и начал стягивать с себя одежду.
   Педерастический стриптиз приятеля вверг Жорика в изумление. Он не понимал, что происходит. То ли у Виталика окончательно поехала крыша не выдержав космической напряженки и коньяка.
   То ли он, отожравшись на вольных харчах, до такой степени почувствовал себя творческой личностью, что в духе времени, поменял половую ориентацию.
   - Я буду твоей бабой, - сказал Виталик, сняв штаны. - Первые тридцать
   минут. А после ты моей. Тоже полчаса.
   - Виталик начал подходить к Жорику. Он энергично вертел задницей и
   хлопал себя по бедрам.
   В смысле секса Жорик был представителем большинства. Не то, чтобы его к этому принуждали какие-то моральные ценности или страх перед уголовным кодексом, который недавно всё это запрещал. Просто так сложилось при генетической закладке.
   Жорик пятился от Виталика. Место для маневра было мало. Дверь блокировал мудреный замок. Два низеньких окошка были зарешечены. Разбогатевший Виталик опасался грабителей. Ещё был мягкий уголок.
   Но на мягком уголке, как известно, любые сексуальные действия, в том числе противоестественные, получают дополнительный стимул.
   - Ты чего это!? - Повторял Жорик. - Ты чего это!? Ты совсем сдурел,
   исцеленция гребанная!?
   Кружа по комнате, Жорик наткнулся на стол. Он потерял равновесие, и, как утопающий за соломинку, ухватился за стоявшую на столе бутылку с недопитым коньяком.
   Скорее инстинктивно, чем намеренно, Жорик хрястнул Виталика бутылкой по голове.
   Виталик вздрогнул. И начал оседать. Потом он растянулся на полу в позе
   свежеиспеченного покойника.
   Жорик стоял над Виталиком. В голове у него проносились картины ужасных последствий. Дядя Миша Мегрепа. Народный суд. Психиатрическая больница. Доктор Бондарь: "мы вас предупреждали, больной Кейлин". Фельдшер Гурович. Санитар Рупьпучок. Психи: император Петр и Шевченко-Шолом-Алейхем...
   Появление слабых признаков жизни у поверженного приятеля вывело Жорика из столбняка.
   Виталик заморгал. Откашлялся .Облизал губы. И открыл глаза.
Он долго не мог врубиться в ситуацию. И не понимал, что он делает на полу. Без штанов. С мокрой то ли окровавленной, то ли облитой коньяком головой.
   Пробелы памяти начали заполняться воспоминаниями.
   Виталик сел на пол. Достал сигарету. Закурил. С наслаждением затянулся и, глядя на Жорика, сказал:
- Ты совсем долбанулся? Или на тебя временное затмение нашло? Я ж тебя проверял!
- П-р-р-роверял? - Заикаясь, переспросил Жорик.
- Проверял, - повторил Виталик.
Он встал. Подошёл к столу. С сожалением посмотрел на учиненный Жориком беспорядок. Достал новую бутылку. Открыл ее. И присосался к горлышку, урча и сопя, как грудной ребенок. Потом сел в кресло и сказал:
- Я изобрел эликсир полового бессмертия.
- Какого бессмертия? - Переспросил ошалело Жорик.
   - Полового, - повторил Виталик. - Вроде виагры, только сильнее и на всю жизнь. У меня было откровение во сне. Как у Менделеева с таблицей. Приснилось мне, - продолжал Виталик, - что у меня начал член расти. Тянется как бамбук какой-нибудь. Уже до коленной чашечки дорос. Сердце тра-та-та. Чистый пулемёт. Попади мне в темном месте Пугачева, я бы ее тут же оприходовал по полной программе. И 117 статья не остановила бы. Не говоря уже о Киркорове. И тут слышу, Мудрый Лис:
- Иди, говорит, из дому и собирай ингредиенты. Чтобы к вечеру эликсир был готов. Только помни, предупреждает, Мохнатый не дремлет. Он подошлет к тебе провокатора в виде гея. Пидор этот может принять любое обличье. А твое дело его обнаружить и замочить.
- Замочить? - Пробормотал Жорик. - Как это замочить?
   - Тут, естественный отбор. - Сказал Виталик. - Или я его. Или он ме-
   ня. Хорошо, что ты не поддался. А то меня бы в дурку, как невменяемого психа; а тебя в морг на вскрытие и изучение внутренних органов.
- Ну и как? - Спросил Жорик. - Ну и как? Убедился, что я не придор от Мохнатого, а твой приятель Жорик Кейлин?
- Все, - сказал Виталик, - заметано. С этой минуты ты для меня братан и первейший кореш. Все, что здесь есть, твое. Пользуйся, не стесняйся. Я для братана и кореша на все готов.
  
ЭЛЕКСИР ПОЛОВОГО БЕССМЕРТИЯ.
   Виталик распахнул шкаф и оттуда полетели шмотки: куртки, рубахи, брюки
- Скидывай свое рванье, - сказал он, - и бери из кучи, что хочешь. Пользуйся моей добротой и братской любовью.
Виталик постоял в раздумье. Было страшно. Не понт ли это. Не обходной маневр припиздона Мохнатого.
   Потом решился, дескать, где наша не пропадала. И начал стягивать пропахшую больничным складом одежду.
Барахло из шкафа было челночного происхождения. То ли купленное по случаю, то ли подаренное.
Не особенно заботясь о гармонии и стиле, главное чтоб налезло, Жо -
рик быстро облачился во все новое и подошел к зеркалу.
В зеркале красовался немного пестрый, но, несомненно, добротно одетый пижон, от которого разило благополучием и уверенностью в завтрашнем дне.
Жорик скорчил значительную рожу и сказал:
- Сука-жена повесится, если увидит. При такой внешности мне любая даст.
   - Даст, даст, - заверил Виталик.
Он полез в холодильник и извлёк оттуда баночку из-под майонеза.
- Что это? - Спросил Жорик.
- Это, - Виталик сделал паузу. - Это эликсир полового бессмертия. Попробуй!
Потенция у Жорика была так себе. Сука-жена утверждала, что по сексуальным возможностям он стоит на втором месте, сразу же за кастрированным котом.
   После годичного пребывания на дурке и приема действующих на половой центр препаратов она, вообще, стала никакой. Даже утренние эрекции можно было пересчитать по пальцам. Но из чего состоял эликсир полового бессмер-
   тия, Жорик не знал.
   Он боялся, что этот придурок, этот долбанный верховный целитель, этот "ваша исцеленция" сварганил сильно действующее дерьмо, от которого его крыша может поехать, причем в самом непредвиденном направлении.
С другой стороны, отказаться от эликсира было не очень вежливо и, главное, не безопасно. Отказ мог подействовать на психику хозяина и без того не слишком устойчивую. Дескать, я к тебе со всей душой, а ты нос воротишь, падла.
Жорик рискнул. Осторожно, поднёс баночку ко рту. Подержал её некоторое время на весу. И начал пить.
   Вкус был отвратительный. Но Жорик переборол себя. Допил до дна. Крякнул. Поморщился.
- Ну, как? - Спросил Виталик.
- Никак, - ответил Жорик. - По вкусу похоже на наперченное какао. Потом, химией отдает.
- Это не химия, - объяснил Виталик. - Это натуральный продукт. Конский возбудитель. Мне его один знакомый ветеринар дал. Там много чего есть. И все натуральное. А, вообще, это секрет фирмы. Мудрый Лис предупредил, чтоб я не трепался почем зря. Попробуй, говорит,на одном. Вроде как эксперимент.
   Жорик нервно заходил по комнате. Он был человеком впечатлительным. И то, что в этом дурацком мероприятии ему отводилась роль подопытного животного, его задела. В голове возникли яркие картины всевозможных последствий. Всякие мучения, связанные с отключением внутренних органов и их неправильной работой.
Только что-нибудь появится, решил Жорик, я этого придурка доконаю. Ещё раз шандарахну бутылкой, но уже по полной программе, вплоть до летального исхода.
Как бы невзначай Жорик придвинул к себе бутылку. Повертел в руках. Поставил рядом. На всякий случай. Чтобы была под рукой, если что-нибудь случится. И замер.
   В глубине грудной клетки возникло нечто. Не вполне определенное. Такое, чего раньше никогда не было. Какая-то волнующая тяжесть
   Жорик глубоко вдохнул и долго не мог выдохнуть переполняющий легкие воздух. Ему стало страшно. И, когда страх достиг своего пика, на его предельной нестерпимой высоте взбеленились, вздыбились и начали вытворять Бог весть что, внутренние органы.
   Затрепыхалось, задергалось и забилось сердце. Сперва чуть-чуть. Потом сильнее. И, наконец, изо всех сил. Что называется "на разрыв аорты".
   Обожгло лицо. Потянуло спину. За ней живот. И начало выпирать половые органы.
   Яичкам стало тесно в мошонке. Они затвердели. Завибрировавали. Забились друг об друга.
   Жорик, готов был поклясться, что они выбивают барабанную дробь.
   Всё завершилось мощной несоизмеримой с тем, что было раньше, эрекцией и диким, совершенно сумасшедшим желанием.
Жорик вскочил со стула и начал бегать по комнате.
- Подействовало? - Тихо спросил Виталик.
Жорик остановился, посмотрел на Виталика мутными от сладких видений глазами и выдохнул сквозь вытянутые в струну синие губы:
- Б-б-б-а-а-бу!!!
И бросился к двери. Виталик выбежал за ним.
   Они бежали по плохо освещенной улице, пугая случайных прохожих.
- Изобретатель хуев! - Выкрикивал на бегу Жорик.- Провокатор! Азеф сексуальной революции!
Виталик не отвечал, дистанцируясь от сотворенного им чуда. Такова судьба изобретателей. Люди долго не могут определиться, где проходит грань между первопроходцами и первопроходимцами.И это обидно для человеческого гения.

ПРОДОЛЖЕНИЕ.
  
   В каком бы зашторенном состоянии не находился человек его поступки, до определенной степени, разумеется, соотносятся с реалиями.
   Несмотря на мощную сексуальную озабоченность и крайнюю потребность в женщине, Жорик не бросился к суке-жене, чтобы качать права и требовать удовлетворения законных прав. Образ усатого амбала в семейных трусах возник в его горячечном воображении как запретительный знак.
   Не вполне отдавая себе отчет в мотивах, Жорик свернул на улицу, где по его предположению, проживала Сима Вертизадова.
Адреса Жорик не знал. Вернее знал, но лишь приблизительно. Пока он припухал в больнице, Сима сменила квартиру. Но, по слухам, новая квартира была рядом со старой. Чуть ли не в доме напротив.
Прохожие, у которых можно было бы что-то выяснить, шарахались в сторону.
Несмотря на новые шмотки, с Жорика ещё не сошел дурдомовский шарм. Потом, был алкогольный запах. И связанное с эликсиром полового бессмертия перевозбуждение.
Изнемогая от желания, Жорик остановился возле ничем не примечательной пятиэтажки и закричал:
- Сима! Вертизадова! Выходи!
В его хриплом голосе было столько животной страсти, что на окрестных балконах начали появляться женщины.
- Сима! - Вторил Жорику Виталик тонким голосом. - Выходи!
Когда из-за хрипоты кричать было уже нечем, сзади раздался женский голос:
- Идиоты, перестаньте изображать из себя переполненный чайник и кипятиться. Соседи могут подумать, что я общаюсь с людьми, страдающими нервными припадками и тяжелой истерией. Это во первых. А во вторых, Сима Вертизадова здесь не живет и не может жить.
Вопреки заявлению перед ними стояла Сима Вертизадова, цветущая женщина спортивного вида с хозяйственной сумкой в руках.
- Не понял, - сказал Жорик, пожирая Симу глазами.
- Еще раз повторяю, - сердито повторила Сима, - никакой Симы Вертизадовой не существует. Перед вами, придурки, Сара Дрейнтухес.
- Кто? - переспросили Жорик и Виталик одновременно и посмотрели друг на друга.
- Сара Дрейнтухес, - подтвердила Сима. - И закройте рты. Мы, слава Богу, живем в свободной стране, и человек может делать со своими паспортными данными все что угодно. Впрочем, - Сима сделала паузу, - если кто-нибудь назовёт меня по старому, первые несколько раз он может не переживать за свою физиономию. Я, по дружбе, дам вам возможность привыкнуть.
- А по мне хоть принцесса Диана, - сказал Жорик. В эту минуту ему было не до того, чтобы удивляться метаморфозам.
   Сара так Сара. А почему вдруг и по какому такому случаю. Без разницы. Главное, чтобы баба.
Они поднялись по лестнице. Впереди шла Сима. За ней Виталик. За Виталиком Жорик. Яйца Жорика выбивали дробь. А эрегированный член показывал направление.
   Желание обладать было настолько сильным, что не будь между ними Виталика Сима Вертизадова; она же Сара Дрейнтухес, не дошла бы до своей квартиры.
Пока Сима готовила на кухне кофе, Жорик осмотрелся. Подошел к тахте. Пощупал ее, проверяя на прочность. И значительно сказал:
- Здесь я устрою ей Сарасиму.
Виталик одобрительно кивнул.
Несмотря на апломб и бешеное желание Жорик не был вполне уверен в благополучном исходе. Требовать от нерасположенной к этому женщины любви; без подготовки в виде цветов, шоколадных конфет и комплиментов, было неразумно. Помимо всего прочего, Сима была женщина крупная и могла за себя постоять. Причем, не только в пикантной ситуации, а в уличной потасовке тоже.
   Вне зависимости от результата, за такие действия предполагались лагерь или психбольница.
   В лагере, если дядя Миша Мегрепа не врал, можно было стать любимой женой местного авторитета.
   В психбольнице получать бьющие по голове, внутренним органам и половому центру сильнодействующие медикаменты.
   Как говорится, на любой вкус.
Но это была жалкая, хотя и разумно мыслящая оппозиция. Интеллектуальное меньшинство.
   Инстинкты Жорика разгоряченные эликсиром полового бессмертия найденного долбоёбом Виталиком совместно с исчадием его болезненного воображения Мудрым Лисом, срать на него хотели.
- Вот и я, - сказала Сима. Она вошла в комнату с подносом в руках. И замерла. Её поразило лицо Жорика. Вернее не лицо, а похотливая маска, которая образовалась на нём.
Жорик встал. Его тело лишенное рельефной мускулатуры и обросшее жиром напряглось и стало наливаться мощью.
- Ты что? - Опешила Сима, пятясь к тахте. -Ты что? Совсем сдурел на дурке?
Жорик наступал молча. Сознание у него было сужено, как у быка, прущего на красный цвет.
   Сима ударила Жорика подносом по голове. Содержимое подноса разлетелось с треском и грохотом. В голове у Жорика тоже что-то хрустнуло. Но он продолжал идти неукротимый как боевая машина пехоты.
Потеряв равновесие, Сима упала на тахту. Жорик свалился на нее, сверху стараясь обхватить руками и прижать. Они барахтались, как борцы на ковре, меняя позы и положения.
С тахты раздавалось сопение и исполненные ненавистью вопли:
- Не рыпайся! - Кричал Жорик. - Лежи как вкопанная!
- Отвяжись, козел бешенный! - Вопила Сима. - Откуда ты взялся на мою голову, импотент чертов!?
Несмотря на мощный зов плоти Жорику было трудно. Он был ослаблен лекарствами и больничными харчами. Потом, приходилось стягивать одежду, и это отвлекало от главного и связывало руки. Инициатива, что называется, уходила у него из рук.
   В эти критические минуты, когда решалась судьба задуманного Виталиком великого сексуального эксперимента, он вдруг впал в ступор. И пребывал в состоянии полной обездвиженности, свидетельствующей о глубоком самопогружении.
   Виталик видел то поражающие мощью своих форм полуобнаженные ягодицы Симы, то жирный зад Жорика, тоже голый, но не воспринимал увиденное, как нечто реальное.
   Все, что проистекало, имело одновременно и внешние вполне земные очертания и воспринималось как плод воображения. Не то просоночные галлюцинации, не то какие-то другие видения.
Бог знает, чем бы всё это кончилось, если бы не подпитка из космоса. С Виталиком заговорил Мудрый Лис. Он подтолкнул его к решительным действиям.
Получив импульс, Виталик сорвался с места. Подбежал к тахте. И начал помогать Жорику.
   Статус кво был восстановлен до такой степени, что перед Жориком открылось долгожданное поле деятельности. И он воспарил на крыльях любви.
Элексир полового бессмертия тянул на нобелевскую премию. Его возможности были безграничны. Сексуальному напору Жорика и формам его проявления могли бы позавидовать составители "Камы-Сутры". Возможно, они повесились бы от зависти.
У Симы праведный гнев и оскорбленное достоинство сменились другими чувствами. Сима млела от любви и думала:
- Откуда, что берется? - думала Сима. - И, главное, где были глаза у его жены?
Когда Жорик иссяк, возникла тягостная сцена.
   На лице у Виталика просматривался глобальный пофигизм и безразличие к последствиям. Мудрый Лис оставил его также внезапно, как и появился.
   Жорик демонстрировал улыбку счастья и виноватое выражение одновременно. Он копался в пуговицах брюк, не смея поднять голову.
Сима пребывала во власти мотивов и намерений. Можно было вызвать милицию. И насильник Жорик вместе с примкнувшим к нему Виталиком пошли бы под суд. А потом и в более отдаленные места. В те места, где женщин имеют лишь в эротических снах, а также в фантазиях, мастурбируя во время перерывов на лесоповале.
Но Сима представила себе, как она здоровая баба стоит перед народным судом и жалуется на двух психов, из которых один патентованный шиз, а другой, вроде того. И ей расхотелось жаловаться.
Было ещё одно обстоятельство. Обстоятельство довольно интимное, но весьма существенное. Обстоятельство это влияло на дело в целом и показывало его с совершенно неожиданной стороны.
У Симы, несмотря на крупные размеры, а также бросающуюся в глаза мужественность, которую, подчеркивали грубый кавалерийский голос, пробивающиеся усы и гарнизонные манеры в виде мата и размахивания руками по любому поводу; присутствовала глубоко скрытая нежность.
   Этакий побег, более совместимый с изящным вертлявым и кокетливым существом, чем с имиджем спившегося подполковника, который Сима в себе культивировала.
У Симы была мечта. Она была запрятана глубоко, выглядела как парадокс и, тем не менее, многое объясняла.
   Симе хотелось, чтобы её, большую сильную бабу, хоть раз в жизни кто-нибудь изнасиловал. Разумеется, не в таком придурочном исполнении, на другом фоне, другими людьми, но тем не менее.
- Как всё это прикажете понимать? - Спросила Сима угрюмо.
Половые бандиты опустили глаза.
- Не заставляйте меня ждать. - Сказала Сима. - Или будут невозможные последствия.
- Это всё он, - пробормотал подлец Жорик и показал на Виталика.
- Причем здесь я, - возразил Виталик, - это Мудрый Лис. Это он придумал эликсир полового бессмертия.
В эту минуту до Симы окончательно дошел идиотизм положения. Она беспомощно посмотрела на Жорика.
- Тут вот какое дело, - виновато щурясь сказал Жорик, - у Виталика из-за шизы, что ему поставили врачи на дурке, растроение личности. Иногда он сам по себе. Иногда в него вселяется некто Мохнатый. Большая сволочь, подстрекатель и рукосуй. То у него в мозгу Мудрый Лис. Дока по всем вопросам; а также космический маг и волшебник. И этот парень подбросил Виталику рецепт эликсира полового бессмертия.
Виталик, подтверждая, кивнул головой.
- Чушь собачья, - огрызнулась Сима. - Бред сивой кобылы.
- Я тоже так думал, - сказал Жорик, пока не попробовал. Этот эликсир что-то особенное. Тяга, как у носорога. А насчет возможностей, сама видела.
Сима потупилась.
- И что там намешано? - Спросила она.
Виталик задумался. И сказал сокрушенно:
- Я не помню. На меня нашло затмение.
- Ничего, ничего - успокоила его Сима. - Принесешь эту бомбу. Я покажу её знакомому химику-аналитику. Он разберет её на составные части. И берем патент.
- Правильно, - оживился Жорик. Сексуальный эксперимент, судя по всему, не только счастливо закончился, но и обещал какую-то выгоду - Это идея. - Сказал он значительно, - Обзаведемся зеленью. Купим что-нибудь.
- Что значит что-нибудь, - возмутилась Сима. - Меньше чем на Канарские острова я не согласна. На вырученные деньги покупаем Канары и организовываем там комфортабельный приют. Убежище для людей, у которых есть желание, но нет возможностей. Это будет государство любви под протекторатом Мудрого Лиса. И нашим управлением.
   Симу понесло. Она легко заводилась. И на большом заводе уходила в сторону от реальности в любом совершенно непредсказуемом направлении. Она парила, забыв о земном притяжении. И каждый раз падала. Но это не обогащало ее опытом и не влияло, не урезонивало. И новое падение ровным счетом ничего не значило.
   Виталик молчал. У него было беспомощное выражение лица. Такое выражение бывает у больных болезнью Альцгеймера, когда они пытаются вспомнить адрес дома, в котором прожили всю жизнь.
- Ну, ну! - Нетерпеливо повторила Сима, - где ты держишь это снадобье? В бочке? В ведре? В трехлитровой банке?
- Жорик, - тихо сказал Виталик.
- Что Жорик? - Переспросила Сима, холодея от предчувствия.
- Жорик все выпил, - объяснил Виталик.
- Куда же ты смотрел, исцеленция чертова? - Взвился Жорик.
- Затмение, - печально сказал Виталик, - на меня иногда находит затмение. Меня из-за затмения жена бросила. Я зашел однажды к соседке за луком. Помню, как зашел. Помню, как вышел. Через четыре дня. А что в промежутке, хоть убей. Полное затмение.
- Жаль, - уронила Сима, - такое дело сорвалось. Мировой бизнес. Канарские острова. Государство любви. - Впрочем, - Сима вздохнула, - может оно и к лучшему. Если мужики вместо того, чтобы строить и созидать начнут бегать с хуями наперевес, никакая, цивилизация, не выдержит.
..
   КТО ЕСТЬ КТО?
  
  -- Кстати, - спросил Жорик,- причем здесь Сара Дрейнтухес?
   - Тут такое дело, - сказала Сима, - по папашке я Игоревна. Папашка у меня Игорь Петрович. Игорь Петрович Вертизадов. Последние двадцать лет папашка ошивался в каком-то Затрушенске. И напоминал о себе поздравительными открытками.
   Потом папашка приехал. За справками и прочей овировской мурой. Но уже в качестве Исаака Пинхасовича Дрейнтухеса.
- Что не сделаешь, чтобы намылиться, - ухмыльнулся Жорик. - Сейчас все лезут в Абрамовичи и в Ароновичи, как когда-то в коммунистическую, партию.
- Да нет, - возразила Сима, - он действительно еврей. Еврей в законе. И Исаак, и Пинхасович. Я документы видела. Документы высший класс. Не новоделы какие-нибудь, а, что называется, времён застоя и культа личности.
Жорик покачал головой.
- И самое, прикольное, - продолжала Сима, - это то, что я натуральная Сара. Папашка, будь он неладен, так в Загсе записал. В честь моей прабабушки Сары - Рейзл, жившей черт знает когда в уездном городе Лорох. Мамашка, царство ей небесное, на стенку полезла. Я, говорит, не антисемитка. Но Сара, говорит, это перебор. Как ребёнок с таким именем на улицу выйдет? И, вообще, существует предел, после которого любой русский начинает думать о погроме. Короче, я стала Симой. А между папашкой и мамашкой образовалась трещина на национальной почве. В конце концов, папашка намылился и уехал в Затрушенск. И все это забылось до такой степени, что мамашка даже умирая, не решилась открыть мне страшную семейную тайну.
- Дальше, - спросил Жорик - дальше, что?
   - А дальше, - сказала Сима, - приехал, папашка. Этакий Изя Дрейнтухес. Дрейнтухес, оказывается - наша родовая фамилия. Изменив имя и отчество, папашка изменил фамилию. Чтобы не мучить себя вариантами и не сделать ошибки при выборе, он дословно перевёл её с идиша на русский. Вертизадов и Дрейнтухес- это близнецы-братья. Слава Богу, не Вертигузно или что-нибудь в этом роде.
- Да, - сказал Жорик, - история.
- Не то слово, - хмыкнула Сима. - В полном соответствии со своей фамилией папашка начал везде крутиться и возникать. И, главное, подчеркивать, что я хорошо известная всему городу Сима Вертизадова - его природная дочь Сара Дрейнтухес.
   Три раза в день он приходил ко мне в гости в расчете на проценты от усилий на моё зачатие. Я собиралась спустить его с лестницы, а потом передумала. На глазах у всех заключила папашку в объятия и поменяла документы.
- И что же знакомые? - Спросил Жорик.- Никто, ничего. Даже намеком?
- Ты что? - Удивилась Сима. - Какие намеки? Завидуют. Сейчас каждый третий думает, как бы намылиться. Куда угодно. Включая знойную Палестину с её хамсином и прочими еврейскими радостями.
Жорик покачал головой. И заинтересовано посмотрел на Симу. Ему ужасно захотелось уехать. Подальше от этих мест. От сумасшедшего дома, от сторожевого пса райотдела милиции дяди Миши Мегрепы, от суки-жены и усатого хахаля в семейных трусах, от всей безнадеги в осязаемом будущем.
- У меня бизнес, - продолжала Сима. - Работаю на паях с папашкой. Я вы-
   вожу братьев - славян, а папашка их там натурализирует.
- Кого ты вывозишь? - Переспросил Жорик.
- Русских, украинцев, - объяснила Сима. - Выхожу замуж. За деньги, естественно. Привожу в Израйль. А папашка пристраивает их, по возможности. Кого куда. Опекает, на манер министерства абсорбции. И наставляет на путь истинный.
   - Ну, и как, хватает? - Поинтересовался Жорик.
- Всё относительно, - сказала Сима. - Хорошего клиента не сразу найдешь. Потом, конкуренты. Потом, папашка Изя Дрейнтухес - форменный грабитель. На исторической родине поумнели. Компьютеры на каждом шагу. Общественной мнение на ушах стоит. Ортодоксы разные. И всё такое прочее. Хотя на жизнь хватает. Квартиру вот купила. И, так, на текучку.
- И много вывезла? - Спросил Жорик.
- Троих, - сказала Сима. - Не поверишь, все трое Иваны. Иван Петрович Живило, Иван Сергеевич Нассонов и Иван Андреевич Ратушняк. Что не муж, то огурчик. И не какие-нибудь с улицы. Все с высшим образованием. Иван Петрович - учитель. Иван Сергеевич - инженер. Иван Андреевич - врач-проктолог.
- И все при деле? - Поинтересовался Жорик.
   - Как тебе сказать. - Протянула Сима. - С Иваном Андреевичем полный ажур. Он, правда, в Америку перебрался. Его местные врачи завалили на экзаменах. Дескать, с совковой подготовкой в нашей жопе делать тебе нечего. А в Америке мой Ваня - уважаемая личность. Доктор Джон Дрейн, к сведению. Сделал на геморроях состояние. Причем, исключительно порядочный человек. Деньги присылает. И все прочее.
- Ну, а другие? - Поинтересовался Жорик.
- С другими хуже, - помрачнела Сима. - Учитель Иван Петрович прошёл гиюр. И не выходит подлец из синагоги. О бывшей жене - гойке, он слышать не хочет. О деньгах я не говорю.
  -- Не дождется от меня, эта гойка, - говорит он папашке, когда па-
   пашка заводит разговор о деньгах. И бежит в синагогу. Так, на него действуют не кошерные разговоры.
   - Ясно, - протянул Жорик,- ну а инженер, что, тоже не платит?
- Ой! - вздохнула Сима. - Инженер - это особый разговор. Дело в том, что на инженерную должность Ивана Сергеевича не взяли. Языковый барьер и проблемы с сопроматом. Пришлось переучиваться на дворника. Бывшего главного инженера треста и крупного специалиста по железобетонным коровникам это, не устраивает.
- Ещё бы, - согласился Жорик, - на его месте любой взбеленится.
- Этот козёл, - Сима помрачнела, - считает, что я его подставила. Раз в две недели он тратится на марку и отправляет мне очередное последнее предупреждение. Он пишет, если я не возмещу ему моральный и материальный ущерб, он устроит какую-нибудь грандиозную провокацию.
- И ты высылаешь? - Спросил Жорик.
- Как же, - усмехнулась Сима. - Разогналась. Что с воза упало, то пропало. Меня на шантаж не возьмешь. Папашка, Изя Дрейнтухес, ему так и сказал:
- Живи, - говорит папашка,- тихо. Мети себе улицы. И радуйся жизни. Твои бывшие подчиненные довольствуются суповым набором и гнилыми яблоками, а ты жрешь индюшиные деликатесы и средиземноморские фрукты. Что же касается железобетонных коровников, так эти железобетонные коровники без тебя никуда не денутся. Они стояли, стоят и будут стоять ещё сто лет. Как памятник недоразвитому социализму.
   Мирная беседа участников благополучно завершившегося сексуального эксперимента, казалось, не занимала Виталика. Создатель эликсира полового бессмертия сидел молча. Его тело покоилось в кресле. А душа пребывала в глубинах космоса.
   Там шел бой. Мудрый Лис схлестнулся с Мохнатым. Они решали еврейский вопрос. Как быть с антисемитизмом. С чего антисемитизм начался. И чем, окончится.
   Мохнатый начал брать вверх и теснить Мудрого Лиса. Это отразилось на Виталике. Подействовало на него.
   Виталик вздрогнул. Мышцы его лица напряглись. Он вобрал в себя воздух и заорал:
   - Жиды проклятые!!! Куда девали народное благосостояние? Отда-
   вайте прибавочную стоимость!!! А - а-а-а!!!
Потом он замолк. Ненавидящим взглядом посмотрел на Жорика и Симу. Снова напрягся. И уже не так громко начал перечислять всех известных ему евреев. Во главе списка стоял дедушка Ленина Сруль Бланк. Завершала его Сара Дрейнтухес. Она же Сима Вертизадова.
   Каждому полагалось свое место в аду и своя порция медленного огня. И всё это на радость великой славянской нации в качестве частичной компенсации за выпитую кровь и гнусные усилия в виде торможения прогресса.
Сказав всё это, Виталик уставился в потолок. Помолчал немного и виновато пробормотал:
- Мохнатый, черт бы его взял. - А так я к евреям ничего не имею. У моей бывшей жены первый муж - еврей. Шварцман его фамилия. Может, слышали?
  
   ПЛАН САРЫ ДРЕЙНТУХЕС.
  
   Историческая заслуга Фрейда в том, что он первым посмотрел на фиговый листок с противоположной стороны.
   До Фрейда отношения полов имели определенные границы. От возвышенных a la Ромео и Джульета с одной стороны. До уголовно наказуемых - с другой. Они существовали как приятная и небесполезная данность. Существовали сами по себе. И не лезли в другие сферы.
   Оказалось, секс пронизывает эти самые сферы, как сладкий наполнитель слоеную булочку. И проявляет себя где угодно, вопреки ожиданиям и прогнозам. Ломает традиционные представления. Формируя такое, что просто не укладывается в голову и не лезет в неё же.
   Насилие не озлобило Симу. Более того, говоря высоким штилем, она возлюбила Жорика. Но не как любовника, что с учетом изложенных выше обстоятельств можно было бы ожидать, а как брата. Или, скорее всего, сына.
   В силу, ещё раз "ура" Фрейду, заложенных в неё с раннего детства бессознательных идей, чувств и разных комплексов.
   Жорик тоже возлюбил Симу. Как сестру, которой у него никогда не было. И, как мать, которую он давно потерял.
   И это определило дальнейшее развитие событий.
   - А что, - неожиданно сказала Сима, - если мы двинем в Израйль. Я, ты и Виталик. У него есть ноу-хау. И не в чём-нибудь, а в области секса. Заживём, как Ротшильды.
   Жорик не любил внезапных решений. Он был тугодумом и мямлей.
   Сима могла зажечься. И раздувать из спички пламя. Все должно было гореть и дымится сию же минуту, как на пожаре последней категории.
   - Что мы теряем? - Говорила Сима. - И главное, что теряешь ты? Дурку
   по третьему разу? Милицию? Или подворотню?
   Жорик мялся. Во первых, говорил он, всё может быть. Что будь
   это, не Израиль, а Штаты, тогда другое дело. Потом, и это во вторых, Жорика пугало скопление в одном месте неправдоподобно большого количества евреев.
   - Там такие "шахер-махеры". Такая русофобия.
   - Какая русофобия! - Возмутилась Сима. - В Израиле, все кто приехал
   из России, от прямых потомков какого-нибудь цадика вплоть до представителей малых народов крайнего Севера, именуются русскими. Есть великороссы, есть малороссы, есть белороссы и есть израилороссы. Что же до "шахер-махеров", так и мы не собираемся заниматься исключительно благотворительной деятельностью.
   Черт, как известно, прячется в деталях. С деталями в плане Симы было плохо. Нет, детали присутствовали. И производили впечатление своим молодецким видом и оптимистической сутью. Но в них было много сослагательного наклонения. Все портило слово "если".
   Наименее проблематичной была первая часть плана. Сима в очередной раз выходит замуж. На этот раз за второго Кашпировского - Виталика. И вывозит его в Израйль.
   Согласие Виталика предполагалось как нечто само собой разумеющееся.
   Мудрый Лис, Мохнатый и космическая энергия были явлениями всемирного масштаба и могли существовать как виртуальная данность где угодно. Впрочем, как и шизофрения, которая их породила.
   После экстравагантного демарша в виде гневной антиеврейской филиппики Виталик на окружающее реагировал тупо. Не вдумываясь в суть вопроса, он кивал головой. Не то в знак согласия, не то чисто рефлекторно.
   Но и тут были препятствия, перерастающие в непреодолимые преграды.
   Виртуальный антисемит Мохнатый. Бывшие мужья Дрейнтухесы, от вполне лояльного американского врача проктолога Джона Дрейна до гера Ивана Петровича Живило. Потом заботящееся о чистоте еврейской расы государство Израйль. Потом папашка Изя Дрейнтухес.
   Вторая часть по числу иксов и игреков давала первой большую фору. Жорику нужны были еврейские корни.
   Фамилия Кейлин могла принадлежать не только потомкам героя войны со шведами коменданта полтавской крепости полковника Кейлина.
   Это фамилию могли носить кровные родственники некоего Иоськи Кейлина. Который, если верить доблестному милиционеру дяде Мише Мегрепе, до революции держал шинок на Зиньковском тракте.
   Но фамильное сходство нужно было доказать, Подкрепить фактами. Заверить печатями и подписями.
   Притом, что курносый нос и голубые глаза Жорика не вписывались в легенду. Питали недоверие. И вызывали вопросы.
   Нужно было увязывать, увязывать и увязывать. И, само собой, платить, платить, и платить.
   Без денежной смазки колёсики государственного механизма не крутятся. А если у просителя рыло в пушку. Если существует особый, не вписывающийся в рамки уголовного кодекса интерес, тогда приставленные к колесиками чиновники начинают нажимать на геометрическую прогрессию. И назначают такую цену, от которой у нагруженного заботами человека глаза лезут на лоб, и возникает вибрация внутренних органов.
   Деньги были. Оккупированная сукой-женой квартира что-то стоила. И стоила немало. Но их нужно было взять.
   Взять через суд. Долго и хлопотно.
   Нахрапом. С помощью силы. Проблематично. Усатый амбал в семейных трусах был в доле и стал бы на защиту материальных интересов богатенькой сожительницы.
   Жорик мялся и приводил доводы.
   Темпераментная Сима начала закипать.
   Жорик покраснел и задергался. У Жорика были тики. И они усиливались при волнении.
   Человек, переживший психбольницу, боится. И это естественно.
   - Симу, - думал Жорик, - депортируют. А мне светит психбольница и шизофренический клифт, застегнутый на все пуговицы.
   Из-за препирательства они не заметили, что Виталик вернулся из своего виртуального далека и внимательно слушает их.
   - Цыц! - Неожиданно рявкнул Виталик. - Будем брать!
   Сима и Жорик повернулись к Виталику. Внезапные переходы Виталика могли поразить кого угодно. Его скачки, от полной бредятины к логически завершенным и привязанным к реалиям земным действиям не лезли ни в какие схемы и наводили на размышления.
   - Как брать? - Переспросил Жорик. - Я не умею брать. У меня нервы и врожденная мышечная слабость. А там ещё амбал в семейных трусах. Такая глыба.
- Как- нибудь возьмём!. - Обрадовалась Сима. - Её потянуло на подвиги. - Зайдем, как к себе домой! Сядем! Скажем что-нибудь такое. Что-нибудь соответствующее. Куда они денутся!
   - Я знаю, - сказал Виталик, не прореагировав на безответственную реплику Симы, - одного бывшего рекетера и громилу. Некто Бамбула. Бамбулу, - продолжал Виталик, - шандарахнули по голове, во время разборки. И от этого
   образовался встресс нервных клеток. Бамбула бросил дело. Теперь он сеет добро и требует, чтобы ему объяснили для чего именно, и по какой такой надобности, он появился на Божий свет в семье колхозного кузнеца и учительницы в созвездии Стрельца и в год Крысы.
  -- Еще один малохольный на мою голову, - вздохнула Сима.
  -- Я сейчас у Бамбулы вроде гуру, - сказал Виталик. - Снимаю порчу и
   ниспускаю благодать. Бамбула от этого ловит кайф. И для меня готов на всё.
  
НЕОФИТ БАМБУЛА.
   Бамбула жил в большом особняке с башенками. Он отобрал его у какого-то лоха, поставив его на счетчик.
   Не выдержав нажима больших цифр, лох отписал Бамбуле все, что у него было, включая движимое и недвижимое имущество.
  -- Одно дело четыре правила арифметики, - говорил лох, когда у него
   спрашивали о причине такой щедрости. Другое - четыре визита в неурочное время. И некорректные с математической точки зрения намеки в виде четырехэтажного мата.
   Бамбула сидел за нищенским завтраком. Он ел протертые овощи, взращенные им на приусадебном участке.
   От некогда мощной фигуры Бамбулы почти ничего не осталось.
   Нет, фигура была. И её пропорции, несмотря на диету, были прежними. Но от неё веяло согбенностью и упадком.
   В облике Бамбулы присутствовала неопределенность. Морда уже исчезла. А лицо не вполне образовалось. Были одни мышцы, но без выражения. Вроде анатомического муляжа.
   Увидев Виталика, Бамбула оживился и воспрял. Как новообращенный абориген - житель тропических островов при виде миссионера.
   Он усадил гостей за стол. Извинился за аскетизм. И приготовился слушать.
   Виталик нарисовал ситуацию и попросил Бамбулу стать на защиту правого дела.
   Бамбула не врубился. Он не ожидал от гуру такой подлянки.
   Потом Бамбула решил, что Виталик его искушает и начал отнекивать-
   ся.
   От него поперло пафосом и неподдельным возмущением. Бамбула вел себя как целомудренная девица, когда ей предлагают отдаться за деньги.
   Потом до Бамбулы дошло, что Виталик не шутит. Бамбула рассвирепел, напрягся, сдвинул плечи, вскочил со стула и предстал перед обосравшейся компанией в былом величии.
   Стало ясно, почему контрагенты соглашались на все условия Бамбулы ещё до того, как им надевали на голову целлофановый мешок и щекотали бока раскаленным утюгом
   - Ты что!? Ты что!? - Засуетился Виталик. - Сука буду. Это не я! Это Муд-
   рый Лис. Это он сказал, чтобы я тебя направил на дело, перед тем как перевести на более высокий круг самоусовершенствования. Последний, перед душевной нирваной и кайфом.
   - Предупреждать надо, что ты от пахана. - Сказал Бамбула, - а то кокнул бы, во вред карме и биополю.
   Бамбула пожевал морковку. И деловито спросил: Мочить надо или просто, пугнуть?
   - Пугнуть, пугнуть! - Затараторили Сима и Жорик.
   - Пугнуть, так пугнуть, - согласился Бамбула.- Давешняя свирепость
   сошла с него. Бамбула обмяк, расслабился. И стал похожим не на грозного рекетера, а на отставного борца. Посетителя кардиологического диспансера и валидолового токсикомана.
   - Мочить нет никакого резона. - Сказал Бамбула. - Но, когда клиент суетится и не понимает своей выгоды, тогда другое дело.
   Обговорили условия. Бамбула назначил свой процент.
   - Вообще-то, - сказал он, - мне ничего не нужно. Мне вполне хватает огорода. Но есть одна мечта. - Бамбула значительно посмотрел на Виталика.
   Виталик важно кивнул.
   - Бамбула, - объяснил он, - решил у себя на подворье воздвигнуть храм
   Мудрому Лису и служить ему денно и нощно.
   Бамбула смущенно улыбнулся и склонил голову. По его харе бродили блики и отблески. Он предвкушал будущее наслаждение.
   - Вот, что, - сказал Бамбула. - Вы, пока, слиняйте куда-нибудь, а я разберусь, что к чему. Что за люди. Чем дышат и вообще. А потом дам знать.
  
   ДЕНЬГИ ВАШИ СТАНУТ НАШИ.
  
   Бамбула позвонил через два дня. Решили встретиться в малоприметном кафе "Тополек". Кафе ютилось возле старого полузаброшенного кирпичного завода.
   В кафе было безлюдно. Потрепанного вида бармен сидел возле бутылок. Он автоматически разлил заказанную выпивку и застыл в прежней позе.
   Оживился бармен с приходом Бамбулы. Бамбула был в этих краях человеком известным. И бармен начал высказывать ему положенные почести и знаки внимания.
   Бамбула остановил его прыть королевским жестом, предлагая сесть и заткнуться.
  -- Значит так, сказал Бамбула.- Я поспрашивал, кого надо. Башли есть.
   Держат дома. То ли светиться, не хотят. То ли на банк не надеются. Баба редкая стерва, но серьёзной крыши не имеет. Ни среди братвы, ни у ментов. Так, шушера крутится. А серьёзного никого нет. Хахаль - шестерка. - Бамбула презрительно улыбнулся. - Пузырь мыльный. Работает банщиком. Кроме плеч и морды ничего нет. И, главное, квартиру они продали и собираются слинять. Куда-то на юг.
  -- Как продали? - Опешил Жорик. - Без моего согласия?
  -- Ты кореш, там вообще не светишься. - Объяснил Бамбула.-
   Ни хазы, ни бабы. Пока ты на дурке понт давил, эта падла тебя форшманула.
   Брать квартиру решили вечером. Так определил Бамбула.
   Жорику стало дурно. Его нежная и трусливая до чрезвычайности душа трепетала и билась, как пойманная курица.
   . Сима полагала, что её присутствие не обязательно. И, что для неё, как для дамы, нужно сделать исключение. Но она боялась, что малохольный Бамбула не поймет отказа. И как только она начнет давить на галантность, он её тут же чисто рефлекторно придушит.
   Виталик на всё реагировал тупо. Он все ещё находился на дне виртуальной ямы. Там не было ни Мудрого Лиса, ни Мохнатого. Там вообще ничего не было кроме сладкой мути небытия и томительного предвкушения.
   В своём деле Бамбула был мастак. Его рассчетам мог бы позавидовать какой-нибудь профессор психологии и математики одновременно.
   Рядом с домом Жорика был клуб. И там устроили праздник. Бал-маскарад с переодеванием. Без особого повода. Просто так. Чтобы развлечь одуревшую от хронического безденежья публику. И поставить галочку в соответствующем месте плана культурно-массовой работы.
   Возле клуба толпились поддатые граждане разного пола в зверином обличье.
   Из большого сака Бамбула достал несколько масок и распределил их между подельщиками. На себя он напялил маску медведя. На Жорика и Виталика заячьи маски. Сима превратилась в маскарадную лису.
   В таком виде компания прошла полквартала. Они громко смеялись и горланили песни.
   Спроси милиция прохожих. Дескать, было что-нибудь такое? Может, видели? Прохожие ничего не сказали бы. Шли люди с бал-маскарада. Под бухом. Песни пели в неположенное время. А так ничего. Обычное дело. Суровые реалии постсоциалистического быта.
   Не привлекая внимания, грабители вошли в подъезд и начали подниматься по лестнице. Первым шел медведь Бамбула. Следом лиса Сима. За ней заяц Виталик. Замыкал группу заяц Жорик.
   Бамбула был профессионально спокоен.
   Виталик тоже не проявлял сколько-нибудь заметного беспокойства. Он находился в состоянии апатии и на происходящее реагировал крайне тупо.
   Симой, напротив, овладело странное возбуждение. Она вдруг почувствовала прелесть риска. И завелась.
   Жорику хотелось в туалет.
   С медицинской точки зрения это желание вполне оправдано. И даже описано врачами в виде медвежьей и окопной болезни. Так обычно действует на кишечник и мочевой пузырь избыток адреналина.
   Соседи или спали, или смотрели слюнявый латиноамериканский телесериал. На лестнице никого не было. Грабители, не привлекая внимания, дошли до квартиры.
   Там их ждал приятный сюрприз. То ли предстоящий отъезд сыграл с сукой- женой и усатым хахалем злую шутку. То ли день такой выпал подлый, чреватый неприятностями. Только они, расслабившись, забыли закрыть дверь на все запоры. И дверь держалась на одной цепочке.
   Бамбула перерезал цепочку специальным резаком. И вошел в переднюю. Звериная компания последовала за ним.
   Прошли в гостиную. В гостиной было пусто. Там ничего не было. Ни мебели, ни ковров, ни горки с хрусталем. Сука-жена, собираясь слинять, всё продала.
   Уличный фонарь, качаясь под ветром, выхватывал из небытия пустые углы разоренной комнаты. От этой щемящей пустоты Жорику стало тошно. И в душе у него начала закипать нешуточная злость.
   Бамбула подошел к дверям спальни. Сделал предупреждающий жест рукой и распахнул дверь.
   Перед глазами грабителей предстал альков любви. Среди разбросанного постельного барахла розовела голая задница усатого хахаля, возвышающаяся над другими не менее интимными подробностями.
   - Так, - сказал Бамбула и грузно опустился на стул. - Мы к вам от налоговой
   инспекции с внеплановой ревизией. Прошу предъявить имеющиеся деньги. - Бамбула повысил голос. - Всю наличку. А не то, - В голосе Бамбулы появился металл, - я вас, сучьи потрохи!
   Бамбула сделал паузу. По опыту он знал, что вовремя сделанная пауза более весома, чем любые самые страшные угрозы.
   - Вы чего это? Вы что! - затараторила сука-жена. - Какие деньги? Скажи им
   Вася!
   Голому человеку трудно. И сказать нечего. И в драке он стоит меньше чем одетый.
   Хахаль натянул на себя одеяло и повторил за сукой-женой:
   - Какие деньги, какие деньги!?
   Говорил он без завода, и в драку лезть не спешил, соображая, откуда такая напасть. И как из неё можно выкрутиться с наименьшими потерями для голого и поэтому крайне беззащитного тела
   Чтобы обострить ситуацию Бамбула сдернул с хахаля одеяло, приподнял его над кроватью и шмякнул голым задом об стул.
  -- Вяжите! - Приказал он.
   В одной руке у Бамбулы оказалась веревка. В другой - целлофановый пакет.
   Жорик и Виталик привязали обмякшего хахаля к стулу. Жорик вязал споро, со злостью. Виталик чисто автоматически.
   Бамбула не торопил события. Дохлый хахаль ему был не нужен. Другое дело перепуганный до последней крайности. Свято верящий, что с ним могут поступить в соответствии с намерениями и придушить самым натуральным образом.
   Хахаль купился и заверещал тонким голосом:
   - Нет у меня денег! Всё у Зинки! Это её квартира от первого мужика полученная! И деньги у неё!
   Бамбула свернул пакет. Похлопал хахаля по спине. Дескать, правильно понимаешь. И подошел к суке-жене. Та встала с кровати. Как сомнамбула прошла по комнате. И опустилась на стул рядом с хахалем.
  -- Иуда, - сказала она тихо, - форменный иуда.
   Хахаль отвернулся. Деньги были не его. И рисковать за них здоровьем, а возможно и жизнью, он не собирался.
   - Пошли дальше, - сказал Бамбула, - квартира продана за 12 кусков зелеными. И остального барахла тысячи на три. Так что выкладывайте, господа хорошие.
   Хахаль дрожал, как на большом холоде и тихо скулил. Деньги, действительно были не его. И, где прятала их Зинка, он не знал. Отношения между ними были, как видно, не такими доверительными.
   Сука-жена сидела окаменелая. Её лицо побледнело. Скулы заострились. Губы вытянулись в сплошную синюю линию.
   Бамбула не торопил события. Лохи должны были созреть. Они должны были одуреть от неопределенности и почувствовать тот страх, после которого, все что не отдашь, мало. Лишь бы выжить
   Эскорт в виде лисы Симы и зайцев Жорика и Виталика не разбирался в тонкостях. Сима и Жорик перетаптывались с ноги, на ногу изнемогая от нетерпения и страха. Виталик держался отрешенно. Он в одно и тоже время присутствовал в качестве фона и витал где-то очень далеко. В недоступных обычному человеку виртуальных эмпиреях.
   - Начинаем! - Сказал Бамбула басом и снова развернул пакет. - К сведению заинтересованных лиц. По точным медицинским данным, без особого риска для здоровья человек может пробыть без воздуха минуту. А, дальше, как говорят судебные эксперты, всякое может случиться.
   С пакетом в руках Бамбула подошел сперва к суке жене. Постоял немного в раздумье. И повернулся к хахалю.
   - Учти, - сказал он, - если твоя баба, по техническим причинам ничего не расскажет, тебе тоже каюк.
   Сука-жена держалась как каменная. Жизни без денег для неё не было. А в
   решительности грабителей она сомневалась. Несмотря на арапистость медведя
   и манеры от всего разило самодеятельностью. И в первую очередь от бабы-лисы
   и зайцев, которые стояли как засватанные или приглашенные в качестве практи-
   кантов на показательный грабеж.
   Зато хахаль потерял лицо полностью. Он скулил, выдавливал из глаз слезы
   и каялся, что ничего не знает
   - Такое дело. - Сказал Бамбула, определив слабину. - Тебе по раскладу все равно не жить. Начнем с тебя. А потом кокнем бабу, если не поумнеет.
   Сука-жена не прореагировала на демарш, сочтя его понтом. Зато хахаль от страха потерял последние тормоза. Он выл и корчился.
   - Больше предупреждений не последует, - сказал Бамбула. Он остановился возле хахаля, чтобы тот понял нешуточность намерений и, связанные с этим ужасные последствия.
   И тут произошло непредвиденное. В дело вмешался Мохнатый. Он ворвался в полусонную голову Виталика и озарил его дремотное сознание ярким пламенем. Этакими разбойными сполохами.
   В нос Виталику ударил запах крови. Его тело напряглось. Голова поднялась как на шарнирах вверх.
   Это был всё тот же заяц. Но уже не безучастный и ко всему безразличный. А ужасно деловой, кровожадный зверь
   - Со мной Мохнатый! - Завопил Виталик. - Он жаждет крови! - И
   бросился на суку-жену, вытянув вперед руки с растопыренными пальцами.
   . Привязанная к стулу сука-жена забилась в судорогах. Поведение гориллоподобного медведя её не напугало. А вот взбесившийся заяц, что называется, доконал. И она впервые трухнула по настоящему.
   Агрессивный демарш Виталика породил взрывную волну. Глубоко запрятанные, складированные где-то очень глубоко первобытные инстинкты Жорика сдетонировали.
   Жорик не то закричал, не то захрипел и бросился на своего главного недоб -
   рожелателя, вольного или невольного виновника всех его бед - усатого хахаля.
   Хахаль упал вместе со стулом. Жорик начал его пинать ногами. Потом запрыгал на нем, изображая победным танец
   Сима не выдержала напряжения. Она рухнула на пол и отключилась в глубоком обмороке
   - Зина! - Заорал амбал. - Отдай им все, и пусть катятся!
   Сука-жена, будто завороженная, смотрела на Виталика. Виталик медленно,
   как в киноужастике, приближал растопыренные пальцы к её горлу и хрипел:
   - Со мной Мохнатый! Он жаждет крови!
   - За батареей, в свертке, - прошептала сука-жена и закрыла глаза.
   Бамбула оттянул упирающегося Виталика. Поднял с полу Симу. И погрозил кулаком Жорику. Дескать, хорошего понемногу. Хватит. Потом подошел к указанному месту. Достал сверток и деловито пересчитал.
   Не говоря не слова, грабители вышли из квартиры. Спустились по лестнице. Сбросили маски в какую-то оставшуюся после долгостроя яму и зашагали по улице в обычном обличии. Не обращая на себя внимания. Три идущих по своим делам мужика и баба.
   - А, Мохнатый кто? - Спросил Бамбула.- Ты мне про Мохнатого ничего
   не говорил.
   - Мохнатый, - объяснил Виталик. - Это вторая ступень познания исти-
   ны. После Мудрого Лиса. Очищение через агрессию.
   - Понятно, - сказал Бамбула. - Он забрал оговоренные проценты. И пос-
   мотрел на Виталика мягким вопрошающим взглядом. - Ты уж постарайся. А то агрессии у меня сколько угодно, а вот очищения даже после водки не бывает.
  -- Все у тебя будет. - Ободрил Виталик. И очищение, и другие материи.
   Главное не сходи с пути.
  
   СЪЕЗД ПОБЕДИТЕЛЕЙ.
  
   Обсуждение итогов операции протекало живо. Каждый выпячивал свою
   роль и подчеркивал вклад, внесенный в общее дело.
   Сима претендовала на лавры и восторженные отзывы. Она была автором плана и идейным вдохновителем.
   За спиной Виталика стоял Бамбула. Технический исполнитель.
   И то, и другое, по мнению Жорика, было всего лишь соусом. Соусом к мясу. И без его квартиры, само по себе, ничего не стоило.
   За этим трепом и амбициями скрывался страх
   Когда сука-жена и хахаль одумаются, они закричат караул и побегут в
   милицию. Если уже не побежали. И какой-нибудь пинкертон из РОВД начнет
   делать круги, которые выведут.
   И тогда каждому из спорщиков придется не столько выпячивать свою
   роль, сколько открещиваться от нее. А уж следователь решит, кто в этом деле
   паровозик, а кто вагоны; прежде чем отправить состав по назначению.
   Кого в дурдом, на неопределенный срок, а кого в лагерь.
   Были и другие обстоятельства. Полученные деньги решали многое, но не
   всё.
   Никому, по большому счету, ещё не удалось скрыть своего скрыть
   еврейства.
   Общественная мысль исходила из того, что лучше признать кого-нибудь евреем, несмотря на отсутствие серьезных предпосылок, чем пропустить четвертинку, а то и половинку Когана или Рабиновича, скрывающих иудейское естество под кондовыми фамилиями Голопупенко или Неижборщ.
   Оказалось, стать евреем было не менее хлопотно и трудоемко.
   Пристально осмотрев Жорика, Сима сделала свой первый вывод:
   - Фигура индифферентная, - сказала Сима. - Толстую задницу, короткие
   ляжки и не развитые мускулы рук можно найти у представителей любой
   национальности. Но вот эти белесые волосы, васильковые, черт бы их побрал,
   глаза и курносый нос, являются фирменным русопетским признаком. Во время
   погрома, - завершила свой вердикт Сима, - тебя, разумеется, не тронут, но при
   въезде в Израйль у работников таможни могут возникнуть законные сомнения.
   - Мне что, пластическую операцию делать! - Возмутился Жорик
   - Идем дальше, - перебила Сима. - Фамилия Кейлин на уровне. А на счет твоих родственных связей с героем Полтавской битвы таможенникам,
   деятелям из Сохнута и сотрудникам министерства абсорбции плевать. Эта публика о войне русских со шведами вообще не слышала. По их мнению, все серьезные битвы с библейских времен и до нашего времени происходили только в Палестине. Здесь нужны более серьезные аргументы. Вот, если бы тебе сделали обрезание.
  -- Я обрезанный, - сказал Жорик
  -- Что!? - одновременно переспросили Сима и Виталик. - Как!?
  -- Я, - возмутилась Сима, - убиваюсь, чтобы сделать из него качествен-
   ного еврея, а этот негодяй умалчивает существенные факты, Кто!? Когда!? Где!?
   - Это не совсем то обрезание, - смутился Жорик. - В детстве я занимался онанизмом и у меня развился парафимоз. Крайняя плоть срослась с головкой, и пришлось резать.
   - Интересно, интересно, - протянула Сима. - Аргумент конечно сильный, но не безусловный. Если ты предъявишь его в кабинете у консула, консул вызовет милицию. А если консулом окажется дама, в дополнение к хулиганству тебе пришьют эксгибиционизм.
   - Есть ещё один момент, - сказал Жорик, моя прабабушка Горпина Ивановна Тривайло служила нянькой у одного богатого еврея по фамилии Коган. Еврей был упакован до подбородка. Фабрика у него была табачная, лавки там и ещё какая-то собственность. После революции этот Коган уехал из города. Говорили в Палестину
   - К чему ты это рассказываешь? - Спросила Сима. - Родимые пятна капитализма. Их нужно было лелеять, а мы их выводили. Причем до полного отсутствия. Так, что не стоит душу бередить воспоминаниями.
  -- Понимаешь, - потупился Жорик,- этот самый Коган был неравнодушен
   к моей прабабушке. И это во что-то вылилось. Причем настолько, что когда
   родилась моя бабушка, у населения возникли вопросы. Откуда в русской семье жиденок? Не от Когана ли?
   - По тебе не скажешь, - уронила Сима
  -- Я в папу, - объяснил Жорик.- Это он у меня, потомок не то немца, не
   то шведа Кейлина. Хотя что-то осталось, когда я нахмурюсь. Или в расстроенных чувствах. Сука-жена говорила, что я типичный жид, хоть и белобрысый.
  -- Вот она славянская нация, - оживился Виталик. - Чего в ней только не
   намешано. Пусть страна немного оправится от застоя, четвертую часть национального дохода пустим на генетику. И всех до одного через экспертизу. Если у кого-нибудь хоть одна хромосома с длинным носом - в Израйль к такой матери.
  -- Мохнатый, - испугался Жорик,- сейчас начнется.
  -- Нет, - успокоил Виталик, - это я сам. У нас в роду, говорят турок
   был. Найти бы его, можно было в Турцию за дешевыми шмотками ездить, как к себе домой.
  -- Так, что будем с Коганом делать? - Спросил Жорик.
  -- А ничего, - сказала Сима. - Те инстанции, от которых зависит выезд, на
   семейные предания не клюют. Им нужны бумаги с печатями и подписями.
  -- Выходит дохлый номер, - поскучнел Жорик.
  -- Дохлый не дохлый, - сказала Сима, - Потом увидим. А пока у меня
   есть один вариант. Вариант, правда, рисковый и требует денег.
  -- Выкладывай, - попросил Жорик.
  -- У моего папашки, известного вам Изи Дрейнтухеса был старший брат.
   Некто Фима. Я с ним незнакома. Он подался на север за заработками и сгинул. Но прежде чем уехать этот Фима женился на одной тетке и заделал ей сына. С самого начала эту семью преследовали несчастья. Фима, как я уже говорила уехал к северным оленям. И судя по всему с концами. Новорожденный сын умер. И его мама - Фимина жена, тоже. И всё это происходило буквально рядом отсюда, в городе Лорохе.
  -- И что из этого следует? - Спросил Жорик.
  -- Как что! - Возмутилась Сима, - я думаю, что ты и этот несчастный
   ребенок - одно лицо. Он -это ты, а ты это он. Купим документы. А остальное дело техники. У нас, слава Богу, демократическая страна. Сегодня ты Кейлин, а завтра Дрейнтухес. И только так.
   - Лорох хороший город, - сказал Виталик. - Я лечил там одну женщину.
   Она кем-то работает в тамошнем Загсе.
  -- Вот и славно, - сказала Сима, - вот и здорово. Нам везет. В таком деле
   работница Загса - это больше чем нечто. Это путеводная звезда.
   Судя по этому факту, с нами Бог.
  
   КАК ДЕЛАЮТСЯ ДЕЛА В ГОРОДЕ ЛОРОХЕ.
  
   Город Лорох, город как город. Грязный после дождя. И пыльный в другое время.
   С обычными для этих мест достопримечательностями.
   Памятник Кобзарю. Шевченко пьянствовал со здешними помещиками и писал трогательные стихи о нечеловеческих страданиях их крепостных.
   Обмелевший приток Днепра. О нем упоминалось в "Слове о полку Игореве".
   Со слов старожилов, до революции по реке ходили суда. И водилась рыба. Огромные сомы и другие рыбные деликатесы.
   Бывшее здание райкома в стиле "развитый социализм".
   Массив обшарпанных пятиэтажок. Знамение времени.
   Когда-то в городе было много евреев. Сейчас по разным причинам их не было совсем. За исключением одного.
   Это был дурно одетый старик со сморщенным лицом и слезящимися глазами.
  -- Фима Дрейнтухес? - Переспросил старый еврей ворчливо. - Я знал это-
   го мерзавца!
  -- Почему мерзавца? - Удивилась Сима. - Её покоробила уничижитель-
   ная оценка близкого родственника. Причем выданная сразу, что называется, с листа.
   - Хотя бы потому, - рассердился старый еврей, - что его отцом был за-
   конченый негодяй Пинхас Дрейнтухес! Наш главный комиссар. Пинхас ходил с маузером и прилюдно заявлял, что лично будет стрелять по тем, кто недоволен советской властью.
  -- И вы были недовольны, - сказала Сима, - скептически. - Вы
   были диссидентом.
  -- Я был несчастным ребенком, - ответил старый еврей. - Сыном нес-
   частного отца, у которого эта несчастная, ни на что путнее, кроме как забирать, неспособная власть отобрала несчастный магазин. Сейчас там Загс.
   - Загс? - Обрадовано переспросил Жорик.
  -- Загс, - подтвердил старый еврей. - Я все время думаю, -
   старый еврей грустно улыбнулся, - где бы они производили запись актов гражданского состояния, если бы не магазин моего папы.
   Старый еврей провел Жорика, Виталика и Симу к месту, где стояла его
   бывшая собственность. Скорбно покачал головой. И ушел.
   Здание Загса было готово рухнуть под тяжестью лет.
   Его не ремонтировали с тех пор, когда революционный пролетариат в лице комиссара Пинхаса Дрейнтухеса выгнал папу лорохского еврея из его магазина.
   На доме висела вывеска "Загс". Она тоже была обезображена временем.
   Двери Загса открылись, и оттуда выскочила женщина.
   С криком "Спаситель!" она бросилась Виталику на шею. Начала тискать его и прижимать к груди.
   - Благодетель! Отец родной! - кричала женщина восторженно.
   Это была сотрудница Загса. Виталик вылечил ее от бесплодия.
   Женщина хотела забеременеть снова. И родить, но не девочку, как в прошлый раз, а мальчика. Для полноты семейной картины.
   Виталик сказал, что для Мудрого Лиса нет ничего невозможного, и обещал посодействовать.
   По просьбе Симы женщина начала рыться в бумагах. И выдала на гора информацию.
   Данных о рождении Фимы Дрейнтухеса не было. Своим появлением Фима осчастливил человечество еще до войны. А все относящиеся к этому периоду сгорело в огне, который тогда полыхал.
   Зато было найдено свидетельство о браке. Из него следовало, что Дрейнтухес Ефим Пинхасович, сочетался законным браком с некой Савчуковой Ириной Николаевной.
   Через год у Дрейнтухеса Ефима Пинхасовича и Савчуковой Ирины Николаевны родился сын. Сына назвали Григорий.
   Григорий родился слабым. И не мог выдержать атаку стафилококковой инфекции. Стафилококковая инфекция свирепствовала в родильном отделении больницы.
   Несчастный Григорий Дрейнтухес умер 12-ти дней отроду. Что было отражено в свидетельстве о смерти, а также в справке о захоронении на местном кладбище.
   За несколько месяцев до этого Ефим Пинхасович Дрейнтухес и Ирина Николаевна Савчукова развелись.
   Дальнейшая судьба супругов Дрейнтухес была известна Загсу лишь наполовину.
   Вскоре после родов Ирина Николаевна Савчукова скончалась от болезни
   сердца.
   Ефим Пинхасович Дрейнтухес в городских списках не значился. И, как говорили, тоже умер. По слухам на дальнем севере на него не то, что-то наехало. Не то, он откуда-то упал.
   Сима сказала, что всё это хорошо. Но было бы лучше, если бы эти документы чуть-чуть, совсем немного кто-то подправил.
   Например, сына Ефима Абрамовича Дрейнтухеса и Ирины Николаевны Савчуковой звали бы не Григорием, а Георгием.
   Потом этот Георгий не умер. Зачем так жестоко. Он был усыновлен бездетной и чрезвычайно благородной четой Кейлин с соблюдением всех формальностей.
   После Симиной тирады женщина из Загса погрустнела. Она сказала, что для своего благодетеля, для человека, который подарил ей радости материнства, она на всё готова. Но детей, как известно, мало родить. Их нужно еще и воспитывать. Кормить, одевать и всё такое прочее. И это станет совершенно невозможным, если она сделает, то, о чем её просят.
   Дело не столько в милиции, объяснила женщина, сколько в зампреде районной администрации. Этот человек на всё положил лапу. Любые поползновения обойти его он воспринимает болезненно. И реагирует на них беспощадно.
   Впрочем, сотрудница Загса пообещала разнюхать все, что можно. И даже походатайствовать. Она, так уж вышло, состояла в дальнем родстве с зампредом. И была вхожа в дом.
   События развивались быстро. Женщина перебежала через улицу и скрылась в здании районной администрации. Вскоре она вышла оттуда и сказала, что зампред хочет увидеть посетителей лично. Не для конкретной беседы, а так. Чтобы иметь представление. Что за люди. И, вообще.
   Потолкавшись в приемной Сима, Жорик и Виталик были допущены в место обитания должностного лица.
   Из всей компании только Симе приходилось по её прежней работе бывать в начальственных кабинетах. И она сразу же почувствовала, что за последние годы начальство здорово измельчало и поменяло имидж.
   Раньше районные руководители, в большинстве своем, напоминали быков разного размера. От только ставших на ноги и отлученных от коровьего вымени до таких, что можно было выпускать где-нибудь в Испании, на корриде. Широкоплечих, мордатых, розовощеких, со специфическим взглядом глубоко посаженых глаз.
   Зампред был сутул и худ. На его лице застыло вопросительное выражение. Было такое ощущение, будто очень давно, в самом начале жизни он задал кому-то чрезвычайно важный вопрос и до сих пор не может получить на него вразумительного ответа.
   Лет десять назад, не привлекая внимания, зампред мог бы обитать в каком-нибудь НИИ в качестве эмэнска и писать скучную диссертацию по поводу влияния солнечных лучей на размножение божьих коровок в пойме Днепра.
   Он внимательно посмотрел на вошедших и покачал головой. Кое-какие семитские черты небезосновательно просматривались у Симы.
   Белесоватость и голубоглазость Жорика наводила на размышления.
   У Виталика из-за сильного и глубокого самопогружения, в которое его очередной раз втянули виртуальные покровители, черт лица вообще не было. Было лишь одно очертание.
  -- Уезжают евреи, - сказал зампред, - капитально уезжают и еще раз
   оценивающе посмотрел на притихшую компанию. - Мне тут стат. бюро справочку подготовило. - Зампред взял со стола бумагу. - Так вот, с 1913 года наш район, по разным причинам покинуло 2116 евреев. А приехало всего четыре. Причем по распределению. Два инженера, учитель и врач. Приехали и уехали. Несмотря на условия гарантированные молодым специалистам.
   Визитеры молчали.
   - Там что же прикажите с вами делать, - зампред выдержал паузу, - вообще и в качестве родственников героя революции Пинхаса Дрейнтухеса. Почему бы вам ни переехать на родину героического предка и способствовать развитию этих мест?
   Сима, Жорик и Виталик переступали с ноги на ногу и кивали головой.
   Они были почти готовы взять на себя моральную ответственность за массовый исход евреев из города Лороха.
   - Представьте себе, - продолжал зампред, - если бы евреи жили здесь,
   как при царе. Плодились, что называется, и размножались. Чтобы из этого получилось? - Зампред сделал паузу. - Второй Израиль. Причем без арабов и жаркого климата. - Он еще раз посмотрел на посетителей, покачал головой и сказал:
   - А, между прочим, в Израиле корова дает 10000 литров молока в год. А у нас? - Зампред снова задумался. - Да что тут говорить, - протянул он обречено. - И так всё ясно.
   И махнул рукою, показывая, что аудиенция окончена.
   Жорик, Сима и Виталик постояли в приемной. Им нужно было время, чтобы прийти в себя. Со стены на них укоризненно смотрел не то Петлюра, не то какой-то другой поборник национальной идеи.
   Превратись он на время из символа в плоть и обрети дар речи, он тут же потерял бы ее снова.
   Стоило кричать "геть" и "слава" и вести в атаку полки голоштанной голытьбы, чтобы увидеть, как её потомки готовы при малейшей возможности сменить трезубец на моговендовид.
   Женщина из Загса, к которой Сима обратилась за разъяснениями, посове-
   товала не волноваться. И не обращать внимания на манеры.
   Раньше зампред работал директором музея, и это отразилось на стиле. В
   остальном, несмотря на исторические выкладки и параллели, он был человеком
   ответственным. И ему можно было верить на слово.
   Добрая женщина не ошиблась. Через неделю она вручила компаньонам документы, из которых однозначно следовало:
   Во-первых, у состоящих в законном браке Сердюковой Ирины, украинки и Ефима Дрейнтухеса еврея, родился сын Георгий.
   Во-вторых, этот Георгий был усыновлен бездетной семьёй Кейлиных со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе юридическими.
   И всё это за 2000 долларов.
   - Почему так много? - Спросил Жорик. В больнице он отвык от денег и любая сумма выше пяти рублей, казалась ему чрезмерной.
   - Понимаете, - сказала сотрудница Загса, - у нашего зампреда есть
   идея. Он собирается в центре Лороха воздвигнуть памятник Пинхасу Дрейнтухесу. И рассчитывает на ответный жест со стороны Израиля. Делегации. Памятные медали. И что-нибудь для бюджета в виде ссуд и пожертвований.
   Сотрудница Загса напомнила Виталику об его обещании походатайствовать перед Мудрым Лисом по поводу мальчика и удалилась, гордая выполненной миссией.
   Сима бросилась к Жорику на шею и начала его тискать на виду у публики.
   - Брат мой! - Выкрикивала она. - Дорогой брат! Как я рада, что мы, наконец, обрели друг друга! - И по ее лицу катились натуральные слёзы радости.
  
   БРАЧНЫЕ ХЛОПОТЫ.
  
   Хотите использовать право на ошибку - вступайте в законный брак.
   Невеста Сима, её новоиспеченный брат Жорик Дрейнтухес, бывший Кейлин и жених Виталик Малышев устроили междусобойчик.
   Они собрались у Виталика и рассуждали о том, какие у них будут доходы и на что они их потратят.
   Сима утверждала, что когда её будущий муж заменит в Израиле Кашпировского, им некуда будет девать деньги. Потому, что их будут очень много.
   Жорик сомневался. Он не был уверен, что такой продвинутой в медицинском плане стране как Израйль нужен Кашпировский.
   - Миллионная алия, - возразила Сима, - приехав на новую родину
   забрала с собою все, что только могла. Включая желание лечиться и выздоравливать на халяву.
   Жорик покачал головой. Врачи-евреи, полагал Жорик, известные своим мастерством, не потерпели бы конкуренции. И любой, посмевший сунуть лапы в сваренный Господом Богом для избранных целебный суп, тут же был бы растоптан и смят. А также пришпилен гвоздями к позорному столбу в назидание всем прочим.
   - Если бы ты читал "русские" газеты, - сказала Сима Жорику, - ты бы не морочил своим пессимизмом нам голову. "Русские" газеты в Израиле, в большинстве своем, выживают за счет объявлений магов, колдунов и ясновидящих. Их там столько, что хватило бы на гораздо более многочисленное население. И все, - Сима уничижительно посмотрела на Жорика, - имеют свой большой кусок хлеба.
   - Мы будем купаться в деньгах, - продолжала Сима. - Как только
   Виталик проявит свои уникальные способности, - пациенты всех больничных касс разорвут с ними контракты и с ночи начнут занимать очередь. Здесь такой воздух и традиции. Они располагают к чудесам, включая чудесные исцеления. Стоит только почитать священное писание.
   - Хорошо бы, - вздохнул Жорик.
   - Ещё бы, - подтвердила Сима. - Я уже вчерне составила объявление для
   газет:
   - Впервые в Израиле. Натуральный волшебник и терапевт от всех болез-
   ней.
   Ученик Хахама Фукса, Виталий Дрейнтухес.
   Он может то, чего другие нет.
   Тысячи спасенных от импотенции в самых запущенных случаях.
   90- летний миллионер, ставший отцом, дарит виллу на Багамах.
   Женщина, собиравшаяся выпрыгнуть из окна по поводу неразделенной любви, благодаря Виталию Дрейнтухесу обрела своё счастье.
   Будущий муж и Кашпировский в одном лице молчал. Он по-прежнему находился в психическом вакууме. Внешне вакуум проявлял себя глобальным пофигизмом.
   Виталику было без разницы. Куда ехать и с кем. Хоть в пустыню Сахару, хоть к пингвинам.
   И то, что он делал всё, что от него в эту минуту требовали, и не возникал без особого повода, ровным счетом ничего не значило.
   Такая раздвоенность присуща не только психически больным. Просто у нормальных людей она менее заметна и не так бросается в глаза.
   Будучи невестой, и практической, и многоопытной Сима решила выяснить, что собой представляет её будущий муж в материальном плане. Деньги, позаимствованные у суки-жены, таяли. И требовалась подпитка.
   - Я хочу знать, сколько ты стоишь? - Обратилась Сима к Виталику.
   Виталик начал рыться в карманах и извлек оттуда какую-то бумажную мелочь.
   - Это можешь оставить себе на автобус, - недовольно сказала Сима. - Ты
   ведь не бессребреник. И не мать Тореза, чтобы лечить бесплатно в рассчете на будущую канонизацию. Где твои авуары?
   Виталик подошел к этажерке. Порылся в книгах. И достал несколько бумаг с печатями и подписями.
   Виталик протянул бумаги Симе. Симе стало плохо.
   - Ты не поверишь, - сказала Сима Жорику. - Он вбухал все свои деньги
   в пирамиду под названием "Доверие". Ту самую, которая недавно рухнула под тяжестью долгов и невыполненных обещаний.
   - Мне Мохнатый приказал, - объяснил Виталик, - Положи, говорит, все
   что у тебя есть и получишь в сто раз больше.
   - Да, - протянула Сима, - многоообщающее начало. Оказывается жених
   не только шизофреник, но и круглый идиот.
   - Они что, совсем, никуда не годятся? - Спросил Жорик.
  -- Нет, почему же, - скорбно сказала Сима. - Можно сделать рамочку
   и повесить в туалете. Можно подарить кому-нибудь на день рождения. И тебе тут же набьют морду. Можно заказать несколько копий и держать их на видном месте. Чтобы помнить, помнить и еще, раз, помнить, что ахиллесова пята каждого дурака находится у него в голове.
   Виталик равнодушно пожал плечами. И отправился за выпивкой
   - За будущих молодых, - сказал Жорик и поднял бокал. -Горько! - Крикнул он.
   Сима обняла Виталика, и чмокнула его в небритую щеку.
   Расписали Симу и Виталика на удивление быстро.
   Одним Малышевым на земле стало меньше. Зато одним Дрейнтухесом больше. Было решено, что Виталик возьмет фамилию Симы, как более созвучную.
   Осталось взвесить шансы. У Жорика на руках были документы, хоть и липовые, но вполне проходимые.
   Сын Фимы Дрейнтухеса и двоюродный брат Сары Дрейнтухес мог рассчитывать в Израиле на полное уважение и радушный прием.
   - Конечно, продолжала Сима, - будь ты Дрейнтухесом по маме, а не по
   папе, было бы лучше. А так, хоть и проходняк, но не по первому классу. Быть евреем по папе в Израиле, это приблизительно тоже, что русским по маме
   здесь. По документам полный аллюр, а окружающие кривят морду. Одним словом, русский еврей.
   - А с Виталиком, как? - Поинтересовался Жорик.
   - С Виталиком? - Протянула Сима. - Должна вам сказать, что, не насла-
   дившись прелестями очередного брака, я уже заработала массу проблем. И некоторые из них ужасные.
   - Можно развестись, - неожиданно отреагировал Виталик, выйдя из
   своих внутренних глубин.
   - Ладно, ладно, - успокоила его Сима. - Я просто ещё раз хочу ска-
   зать, что доказать принадлежность к еврейской нации также трудно, как и скрыть её. Натурализация гоев в Израиле протекает изнурительно долго. И брак не всегда является надежными воротами в еврейский рай.
   Временный житель с правом на работу. Постоянный через пять лет, если не сорвется и не отчебучит, что-нибудь не богоугодное. И так далее и тому подобное. Можно подумать, что речь идет не о моём четвертом муже, а о совершенно постороннем для Израиля человеке.
   - И что же ты предлагаешь? - Спросил Жорик,
   - Если Виталик начнет делать в Израиле большие деньги, - сказала Сима, - все будет в полном порядке. И мы еще подумаем, брать ли ему израильское гражданство или подыскать какое-нибудь другое, менее хлопотное и более престижное. При больших деньгах любая страна, включая Штаты, оказывает человеку соответствующий его банковскому счету прием и не копается в генетическом коде.
   Во время Симиной тирады Виталик покраснел, надулся, в его глазах появился нездоровый блеск.
  -- Жидомассоны проклятые! - завопил он истошно. - Всех на борьбу с ев-
   реями и олигархами! Бей их в душу мать, а также по жидовской морде!
   Прокричав это, Виталик обмяк и смущенно сказал:
  -- Мохнатый заставил. За язык дергает, оборотень.
  -- Я думаю, - заключила Сима после продолжительной паузы, - что мой
   четвертый брак будет не такой спокойный как первых три.
  
  
  
  
   СИТО ГОСПОДНЕЕ.
  
   Возле израильского посольства и внутри него толпились граждане. Патриотические настроенные прохожие отворачивались от вызывающего зрелища и пожимали плечами - "ох уж эти евреи". Кое-кто завистливо вздыхал.
   Окружающая действительность была настолько непредсказуема и затруднительна, что даже у самой нетребовательной публики возникало желание смотаться куда-нибудь, хоть на время. Чтобы уйти от этого непрекращающегося безобразия и возродиться где-то в другом месте и в ином качестве.
   Чисто еврейские физиономии были в меньшинстве. И в окружении светловолосых и голубоглазых субъектов они терялись.
   Все делились свежими новостями и ругали пропускную систему. Было много групп и группочек. И во главе каждой стояли авторитетный джентльмен или не менее авторитетная леди. Посольские авторитеты держались с апломбом и давали советы. Можно было подумать, что они только что пообедали с послом или выпили чашечку кофе с его секретаршей.
   Внешний вид будущих сограждан приятно удивил Жорика.
   - Четвертая степень антисемитизма, - объяснила Сима.
   - Какая степень? - Переспросил Жорик. Он не был силен в терминоло-
   гии.
   - Антисемитизм, - объяснила Сима, - имеет четыре степени. Первая - это
   когда любой еврей, априори, именуется жидовской мордой. При второй подход более дифференцированный. Евреи, конечно большие сволочи и христопродавцы, но ты, как ни странно, парень ничего. Третья - это когда все друзья евреи. И, наконец, четвертая.
  -- Ну, - торопил Жорик. - Дальше. Дальше.
  -- Четвертая степень, - продолжала Сима, - это когда чистокровные хох-
   лы или кацапы начинают копаться в родословной. И выкапывают, если не двоюродную бабушку Хасю-Рохлю из Хацапетовки, так троюродного дедушку Пиню из Бердичева.
   Первым к консулу зашел Жорик. Посмотрев на документы, консул тяжело вздохнул.
   У консула было особое выражение лица. Такое выражение можно увидеть у следователя. В те минуты, когда следователь абсолютно уверен, что перед ним преступный элемент. Его нужно схватить и куда-нибудь засунуть. Но, как назло, нет юридически корректных доказательств.
   По закону о возвращении сын Фимы Дрейнтухеса имел все права. Несмотря жизнь под другой фамилией с приемными родителями и нестандартную внешность.
   Консул буквально выходил из себя, но он уже имел неприятности из-за придирок, и не хотел иметь их снова.
   Скрепя сердцем он поставил печать в нужном месте и, глядя Жорику в глаза, сказал необходимые слова.
  -- Молодой человек, - сказал консул, - государство Израйль в моем лице
   приветствует вас и желает приятной абсорбции.
   Консул приподнялся. Виталик вскочил со стула и стал напротив по стойке смирно.
  -- Запомните одну вещь, - продолжал консул. - Если окажется,
   что вы не тот человек, за которого себя выдаете. - Консул тяжело вздохнул. - Последствия будут ужасными.
   Он снова сел и произнес голосом, которому мог бы позавидовать судья,
   зачитывающий приговор преступнику, уличенному во всех смертных грехах.
  -- Вы вернетесь туда, откуда приехали, - сказал консул. - После того, как
   отсидите положенный по закону срок за надувательство. И никакие правозащитные организации и объединения, проживающих в Израиле Дрейнтухесов вам не помогут.
   Пока Жорик выяснял свои отношения с государством Израйль, Сима
   готовила Виталика.
  -- Не разглагольствуй, - умоляла она. - Не упоминай Мудрого Лиса и
   Мохнатого. Тебя могут неправильно понять. Упирай на пламенную любовь ко мне и брачное свидетельство. Что ни говори, я еще гражданка Израиля, а это государство известно теплым отношением к своим жителям. И если у тебя есть что-то сказать, говори сейчас, потому, что если ты скажешь потом, вся наша операция окажется под угрозой.
   Виталик сидел в своей обычной позе - позе дремлющего йога.
  -- Ну! Ну! - торопила его Сима.
  -- Я забыл про одну вещь, - сказал Виталик тихо, - я являюсь народным
   достоянием.
  -- Кем? - Переспросила Сима, судорожно глотая воздух. - Кем ты
   являешься?
  -- Народным достоянием, - подтвердил Виталик. - В молодости я
   неплохо играл в футбол. И тренер сказал, что возьмет меня в сборную, если я забью пенальти головою. С земли. На слабо брал пидор копченый.
  -- И что же? - Недоуменно спросила Сима.
  -- Забил, - равнодушно сказал Виталик. - Разогнался и бах головой по мя-
   чу. Мяч в девятку, а я в отключку. Целый час водой отливали.
  -- Все? - Раздраженно сказала Сима. - Это всё?
  -- Если бы, - вздохнул Виталик. - Мне посоветовали обратиться в книгу
   рекордов Гиннеса. - Там за такие вещи платят большие бабки.
  -- Бабки? - Переспросила Сима.
  -- Бабки, - подтвердил Виталик. - Я нашел свидетелей и все чин чинарем
   оформил.
  -- А дальше? - Сима начала терять терпение.
  -- А дальше, - грустно сказал Виталик, - надули сволочи. Вместо книги
   рекордов Гиннеса записали в какой-то местный сборник. Вручили букет цветов и грамоту. В грамоте было написано, что я являюсь национальным достоянием.
  -- Ничего, - сказала Сима с облегчением. - Я думаю, что из-за такого
   достояния Украина не будет ссориться с Израилем, и мешать воссоединению любящей жены с мужем. Но на приеме у консула ты об этом не распространяйся. Такое применение головы в Израиле может не понравиться. Там от головы требуют другие качества.
   К появлению в кабинете очередного Дрейнтухеса консул не был готов психологически. Он нервно забегал по кабинету. Потом начал кому-то звонить, глядя то на Виталика, то на его фотографию.
   Выражение лица у консула было такое, будто ему вместо куска кошерной курицы подсунули свиную отбивную.
   Формального повода для отказа не было. Но консул не мог и не хотел брать на себя моральную ответственность.
  -- Ещё один Дрейнтухес, - думал консул, и все полетит к чертовой мате-
   ри. Ещё одного Дрейнтухеса государство Израиль не выдержит.
   Ему ужасно, до боли в кончике языка, хотелось послать Виталика куда-нибудь подальше. Туда, куда обычно посылают в стране исхода.
   Но вывезенный из Пинска в детском возрасте консул не мог вспомнить ёмкое слово из трех букв, которое он не единожды, вместе с приятелями писал на стенках школьного туалета.
   Чтобы не мучить себя поисками эквивалентов консул выдал Виталику туристическую визу.
   - Те, кому надо разберутся, - решил консул.
   Когда Сима узнала о решении консула, ей в очередной раз стало плохо. Она собралась зайти к консулу в кабинет и сказать, что она думает по этому поводу. Но потом передумала.
   - Главное, - сказала Сима, - что мы едем, а остальное приложится.
   В ожидании поезда новоиспеченные израильтяне сидели в маленьком
   привокзальном ресторане и требовали от официантки кошерную пищу.
   Грубиянка официантка объяснила им, где они находятся, и сказала, что каждая жидовская морда должна вплоть до выезда довольствоваться тем, что ей дают.
   Несмотря на откровенное хамство, они ликовали и радовались. Забыв,
   как это часто бывает, что ликование уместно в конце дела. А не на одном из его этапов. Потому, что все может быть. Всё может случиться, вплоть до последней минуты.
  
   КАПИТАН МЕГРЕПА..
  
   Жорика вызвали в милицию. Вызов пробудил дремавшие страхи. Наезд на суку-жену под руководством Бамбулы никуда не делся. И было ясно, что это как-нибудь отзовется.
   Виталика оставили на хозяйстве. Его самопогружение дошло до такой степени, что он мог лишь смотреть в потолок и тяжело вздыхать.
   Сима довела Жорика до отделения милиции и осталась ждать на скамейке.
   По пути она вселяла в него бодрость и требовала взять себя руки.
   Сима говорила, что мужественному человеку ничего не страшно, а трус умирает тысячу раз. Сначала от страха, а потом уже, на самом деле.
   Из истории известно, что все умные советы были даны еще в древнем мире. Но никто, несмотря на многие тысячи лет, которые прошли с тех пор, не придумал, как ими пользоваться.
   Жорик, понимая правоту Симиных рекомендаций, ничего не мог поделать с предательской дрожью внутренних органов и удавкой страха вокруг шеи.
   Дядя Миша Мегрепа встретил Жорика как старого доброго знакомого. Он вышел из-за стола, не зная, куда себя девать от радостной неожиданности. И начал хлопать его по плечу.
   Последний хлопок был настолько сильный, что Жорик не удержался на ногах и опустился на стул.
   Улыбка сползла с лица Мегрепы и перед окончательно струхнувшим Жориком предстала милицейская морда полная изобличительного пафоса.
   Это была даже не морда. Это было олицетворение уголовного кодекса с его беспощадными статьями и связанными с ними перспективами. Тюрьмой, лагерем и теми неприятностями, с которыми эти учреждения обычно связаны.
  -- Вот ты и попался, Жопа, - сказал капитан Мегрепа сурово, - квартир-
   ный грабеж, это тебе не дайте прикурить в тёмном переулке. - Это большими сроками пахнет. Очень большими.
  -- Какой грабеж? - Пробормотал Жорик. От страха внутри у Жорика всё
   оцепенело. И единственное на что он был способен в эту минуту, это повторять с неподдельным возмущением. - Какой грабёж!?
  -- Жопа! - Прикрикнул Мегрепа. - Не строй из себя идиота. И не коси на
   дурку. Дурка тебе не поможет. Загремишь по всей строгости. Я тебе гарантирую карьеру любимой жены, какого- нибудь пахана и уголовного авторитета.
  -- Михаил Григорьевич. - Произнес Жорик.- Как гражданин государства
   Израйль. Я отказываюсь понимать ваши намеки в виде угроз и запугивания. Если у вас, что-то есть предъявите. Если нет, разрешите связаться с консулом. Я требую адвоката и переводчика...
  -- Хорошо, Жопа, - сказал Мегрепа, - если ты такой юридически подко-
   ванный, как прикажешь понимать это заявление?
   Мегрепа извлек из ящика письменного стола бумагу.
  -- Твоя бывшая жена Зинаида Трофимовна Кейлин-Задирака и прожи-
   вающий с ней в незарегистрированном браке гражданин Шапочка Петр Ильич, - продолжал Мегрепа, - утверждают, что они были ограблены бандой из четырех лиц.
   Мегрепа взял в руки заявление. Пошелестел им. И положил на стол.
   - Бандиты, - сказал Мегрепа, - вырядились зверями. И среди них был один заяц. Этот заяц, - Мегрепа сделал паузу и пристально посмотрел на Жорика, - судя по описанию, очень похож на вас, господин Дрейнтухес.
   - Какой, заяц?! Какой заяц?! - Затараторил Жорик.- Никакого зайца я
   не знаю. После выписки из дурки, я был в квартире один раз. Меня оттуда усатый амбал шуганул. Будто я не законный хозяин, а, бомж какой-то. В этом ещё разобраться нужно. - Жорик с достоинством посмотрел на Мегрепу. - Ещё неизвестно, кто кого ограбил. Моя жена понты крутит, вместе со своим хахалем, а вы верите.
   Мегрепа посмотрел на Жорика. Пожал плечами. И сказал:
  -- Жалоба, Жопа, простите, господин Дрейнтухес, есть жалоба. Образо-
   вался круг подозреваемых. И в этом кругу ваше место под номером один. Особенно с учетом новых фактов в виде тщательно скрываемой принадлежности к еврейской национальности. А также скоропалительного отъезда в государство, идеологически нам чуждое. Хоть и дружественное, с недавних пор.
  -- Какой заяц?! Какой заяц?! - Тараторил Жорик.
  -- Перестань! - Оборвал его Мегрепа. - Идиотов в нашем учреждении
   давно нет. Кто-то вышел на пенсию. Кто-то ударился в политику. Остались профессионалы. Они такие же люди. Как и все остальные. Они, между прочим, хотят есть.
   Мегрепа значительно посмотрел на Жорика и велел прийти на следующий день, но уже без распускания соплей. И с выводами.
  -- Этот старый козёл Мегрепа,- сказала Сима, усадив Жорика рядом
   с сбой на скамейку, - ничего толком не знает, но мыслит правильно. Нужно отстегнуть. В смысле, поделиться. Репутация лиц, которых подозревают в чем-то противозаконном, нам ни к чему.
   - Отстегнуть, так отстегнуть, - обречено сказал Жорик. Чувство страха делает людьми покладистыми. Даже лица, страдающие хроническим запором, могут так обделаться на этой почве, что потом всю жизнь будут экономить на слабительном.
   Мегрепа взял свои баксы и затих, как младенец. И то, что коллекция висяков обогатилась на один экземпляр, ничего не меняло в принципе.
   При говняной зарплате помноженной на перебои с выплатой от оперов нельзя было требовать, чтобы они работали как Скотланд-Ярд.
   Что не отбивало у них общечеловеческого желания, есть и наталкивало на поиски противозаконных источников благополучия.
   За всем этим безобразием крылась по-своему трагическая история суки-жены и ее хахаля.
   Но мировая гармония существует только в воспаленных умах членов продвинутых сект, а от остального населения ничего такого требовать не следует.
   Как говорится, правда по другому поводу, каждому свое. И немножко, если повезет, чужое.
  
   В ПУТИ.
  
   Аэропорт был заполнен суетящимся, спешащим и галдящим людом.
   В груди у Жорика приятно ныло. Несмотря неопределенность и даже
   раздвоенность ощущений.
   В Жорике боролись чувство предвкушения грядущей свободы и банальный страх.
   В одно и тоже время он парил вместе с самолетом над просторами бывшей родины, свободный как птица. И смертельно боялся появления лиц в штатском. Они могли возникнуть буквально из воздуха и сказать:
  -- Господин Дрейнтухес! Пройдёмте!
   Обстановка аэропорта с его шумом, гамом и калейдоскопической сменой лиц и выражений подействовала на Виталика.
   Виталик оживился и начал оглядываться по сторонам.
   - Мохнатый? - Спросила Сима. И полезла в карман за таблетками.
   - Не знаю, - сказал Виталик. - Что-то в голову пробивается, а что не
   пойму.
   Озабоченный появлением неопределенных ощущений в голове, Виталик забыл о ногах. Он не вписался в эскалатор и упал на ленту.
   За ним упала Сима. Она поддерживала Виталика за руку.
   Жорик надрывно кричал, стараясь привлечь внимание таможенного чина.
   Чин не слышал. Или делал вид.
   Виталик и Сима въехали в светлое будущее с выставленными вперед ногами.
   И какое-то мгновение ноги уже были в нем, а придавленные к ленте эскалатора задницы держались за прошлое.
   Что было и символично и неудобно.
   Самолёт Жорику не понравился. В кинофильмах из жизни суперагентов и кинозвезд показывали другое.
   Не было длинноногих стюардесс с подносами, заставленными выпивкой. Не было слышно ненавязчивых предложений:
   - Коньяк? Виски? Уодка?
   Напрочь отсутствовали дамы с бриллиантовыми колье на холеных шеях и
   с такими же брошками. Не было мужчин в смокингах. Вообще ничего такого не было
   Была электричка. Электричка на крыльях. С шумом, гамом и выкриками.
   Возле Жорика сидели две крупногабаритные дамы. Они давили на него с обоих сторон.
   Дама справа объясняла даме слева, что дома она оставила "буквально все" и очень боялась, что с ней не рассчитаются.
   Дама слева удивлялась, почему не раздают пищу. Она предвкушала халявный обед и пыталась угадать меню.
   От нечего делать Жорик начал прогонять перед мысленным взором картины своего будущего благополучия и жизненных успехов.
   Вот он, Жорик Дрейнтухес, бывший Кейлин, заходит в шикарный ресторан, шевеля ассигнациями в кармане. И вышколенные официанты бегут навстречу, хватая на лету желания важной персоны.
   Откуда у него появятся деньги, Жорик не знал. Он передоверил свою судьбу случаю и предначертанным обстоятельствам.
   Тот, кто сидел наверху и заведовал будущим, что-то имел в виду, когда вытянул его из дурки, провел через грабеж собственной квартиры, вырвал из лап милиции и бросил на святую землю.
   - Быть Дрейнтухесом в Израиле, - думал Жорик приятно, почетно и
   должно сопровождаться какими-нибудь материальным воплощением в виде денежной компенсации.
   Время от времени Жорик поглядывал на Симу. Ему хотелось тут же получить какое-нибудь подтверждение. Какой-нибудь убедительный довод справедливости его приятных ожиданий.
   Сима не реагировала. Она хорошо знала, что их ожидает в целом. Но
   очень рассчитывала на частности.
   Чем туманнее ситуация, тем больше возможностей для самообмана.
   И в Симе зрела уверенность в благоприятном исходе.
   Должно было что-то выгореть. Сима это чувствовала. Выгореть по крупному. Выгореть раз и навсегда.
   И тогда они заживут как люди. У них будет умопомрачительный счет в банке и такая же вилла с видом на какую-нибудь местную достопримечательность
   Блажены живущие иллюзиями. Во сто крат блаженней имеющие проценты с них.
   Виталик сидел с загадочным выражением лица.
   Он слышал призывы из космоса, но не мог определиться. Он не знал, кто давит на многомиллиардную завязь его нервных клеток. Великий учитель и друг Мудрый Лис или сволочь и ниспровергатель - Мохнатый.
   Не врубившись толком, Виталик открыл рот и оттуда, сам по себе вырвался не то вопль, не то трубный звук.
   Соседи вздрогнули и начали смотреть на Виталика с напряженным вниманием.
   - Улетаете! - Завопил Виталик. - Колбасы захотели! Сыра голландского!
   Все как один! - Виталик вскочил на ноги. - С метлами в руках. На широкие улицы. На первый второй рассчитайся! Мы свой, мы новый мир построим! - Хрипел Виталик. - Кто был ничем, тот станет всем! Из врачей, инженеров, учителей, младших научных сотрудников и мастеров спорта по шашкам. - Надрывался он. - В дворники, сторожа и разнорабочие! Шагом марш! Запевай! Хава нагила! Хава нагила! Урр-ра!!!
   Сима навалилась на Виталика. К ней спешил Жорик.
   - Это нервная реакция, - успокаивала Сима, - он обезумел от счастья. В
   нем горят чувства!
   Виталик иссяк и умолк также внезапно, как и взорвался
   - Мохнатый. - Сказал он сокрушенно. - Мохнатый. Черт бы его забрал.
   Виталик положил голову Симе на плечо и мгновенно уснул..
   - Больше ни одного брака по расчету. - Сокрушенно сказала Сима. - Я
   решила завязать. Даже если мне в мужья пообещают Билла Гейтса с его Микрософтом в придачу. Билл может на меня не рассчитывать.
   . А самолет жевал, сопел и переговаривался. Все были охвачены нервным напряжением, какое обычно бывает у людей, круто поменявших свою жизнь. И даже радужно настроенные идиоты понимали, что их ждут не только сплошные удовольствия. И, что кроме головокружительной радости, возможно, будут минуты не менее головокружительного огорчения.
  
   НА НОВОЙ РОДИНЕ.
  
   Изя Дрейнтухес оказался приземистым толстомордым и краснощеким субъектом. На нём были шорты, яркая рубашка с какой-то замысловатой эмблемой и сандалии на босу ногу.
   Он встретил компанию в аэропорту. Посмотрел на Жорика и Виталика оценивающим взглядом и тяжело вздохнул.
   Виталик после космического общения выглядел до такой степени неодушевленным, что его можно было сдавать в багаж.
   Жорик дергался и шнырял глазами. Он был, одержим желанием, дать телеграмму.
  -- Кому? - Спросила нервно Сима. - Капитану Мегрепе?
  -- Нет, - ответил Жорик. - Суке-жене. Всего пять слов: Зайка моя! Я
   твой зайчик! Как тебе, хохма?
  -- Это не хохма, - сказала Сима. - Это повод для экстрадиции. Особенно,
   если всплывут подробности.
   Сима подошла к отцу, чмокнула его в щеку и похлопала по плечу. Дескать, товар, на первый взгляд, не бог весть что, но с большим потенциалом.
   И, Бог даст, прибыль от него превысит все то, что семья Дрейнтухес имела раньше.
   Изя кивнул головой. Он повел новых граждан к машине и повез к себе домой, чтобы за едой и выпивкой наметить перспективы и распределить обязанности.
   Дорога была живописной из-за обилия пальм вдоль и холмов вдали. Столько пальм в одном месте Жорик раньше не встречал и растерялся от экзотики.
   Самую большую пальму Жорик видел в психбольнице. Пальма стояла в кадке и боролась за свое существование с безответственными психами.
   Психи совали в кадку окурки и ломали ветки.
   Ветки им были нужны для оформления икебаны. Основой икебаны служила задница безответного идиота Коли.
   Холмы тоже не вдохновляли, несмотря на связанные с ними библейские события.
   Жорик, как не старался, не мог себе представить стада коз и бородатых евреев, которые там когда-то бродили.
   Виталик продолжал влачить вегетативное существование. Оно проистекало вне пейзажа и опиралось на биохимические процессы. Ничего одушевленного. Одни белки, жиры и углеводы. А также внутренняя барахолка в виде обмена веществ.
   Изя Дрейнтухес снимал двухкомнатную квартиру возле моря. Квартира была запущенной. И больше напоминала ночлежку, чем жилье интеллигентного человека.
   - А если, гости? - Недовольно спросила Сима, - друзья, соседи?
  -- Среди моих друзей, - равнодушно сказал Изя, - слава Богу, нет эстетов.
   Им важно "что", а не "где". Вопрос о "когда" тоже не стоит. Они пьют всегда.
   Соседям не до визитов. Соседи молятся Богу. Для них я гой, И это несмотря на дальнее родство с одним из волынских цадиков и еврейский сертификат в виде наличия отсутствия.
   Порывшись в холодильнике, Сима накрыла стол, дополнив имеющиеся там яства привезенным из дому большим куском сала.
   Посмотрев на сало, Изя вздохнул, выпил рюмку водки и сказал:
  -- Если бы это увидели мои соседи, они меня бы забросали камнями, как
   какого-нибудь козла отпущения.
  -- Здесь с салом плохо? - Спросил Жорик. Не то чтобы он так уж
   любил сало. Но ему не хотелось в самом начале что-то терять.
  -- Почему? - Удивился Изя Дрейнтухес. - Сколько угодно и в свобод-
   ной продаже. Но, во-первых, оно так похоже на настоящее как вы на евреев. А во- вторых, мои религиозные соседи борются с ним не щадя живота своего. Слава Богу, у нас демократическое государство. И магазины, где все это продается, стоят, как и стояли. Два три поджога не в счет.
   - Как твои дела, дорогой папочка? - Осторожно спросила Сима. Вид Изиного жилья не давал повода для оптимизма. - Как бизнес? Помнится, у тебе был магазин. И ты торговал свиными деликатесами.
   - Какой к черту бизнес!? - Разозлился Изя Дрейнтухес,- какой магазин!?
   От магазина были одни убытки. Там поселился черт. Сколько бы я не продавал, доходов было меньше чем расходов. Выручка уходила в трубу или к черту в зубы. Я уже не говорю о чертовой матери. Пришлось продать, одному предприимчивому олим. У него та же история. И он грозит сделать из меня от-
   бивную.
   - И чем же ты занимаешься? - Спросила Сима.
  -- А, - вздохнул Изя,- вывожу на прогулку одного старого пердуна.
   Мало того, что мой клиент пукает, как заведенный, и накладывает в штаны; его жена старается надуть меня при рассчете. Я начинаю понимать антисемитов.
  -- Ничего, - сказала Сима, - выше нос, папа. - Я привезла сюда источник
   огромных доходов. Мы купим дом на высокой горе с видом на море, Там не будет харедим. Там все соседи будут аристократы из лучших ашкеназских фамилий. И они будут бороться за честь попасть к нам на ужин.
   Изя Дрейнтухес посмотрел на гостей и тяжело вздохнул.
   Виталик был занят дыхательными упражнениями. Он вдыхал воздух и не выдыхал его.
   От ужасного напряжения щеки Виталика сначала краснели, затем синели. И в тот момент, когда, казалось, нужно было вызывать машину с реаниматорами, Виталик выталкивал из легких лишенную кислорода смесь. Сплошной углекислый газ.
   Виталик готовил себя к приему космической энергии. Для этого легкие должны были быть чистыми, как у новорожденного. И их нужно было очищать. Долго и тщательно.
   Жорик разомлел от жары и водки. И поплыл по теплым волнам алкогольной нирваны.
   Когда благостные ощущения достигли своего пика, Жорик запел громким противным голосом:
   - Дивлюсь я на небо!
   В эту минуту Виталик счел подготовку законченной. Его душа возликова-
   ла. И он начал вторить приятелю:
   - Тай думку гадаю!
   Потом Виталик встал. Прошелся, по комнате. Постоял немного, словно
   вспоминая что-то. И принялся танцевать, опускаясь на задницу и подпрыгивая. Виталик танцевал и выкрикивал:
  -- Гоп, куме, не журись! Туди сюди повернись!
  -- Тихо, идиоты, - зашипел Изя Дрейнтухес.- Это вам не клуб пищевиков.
   И потом, сегодня канун субботы. Еще две три рулады и со всего квартала сбегутся ортодоксы. Они воспринимают оскорбление святости субботы как личное. И превращают вилки для фаршированной рыбы в холодное оружие.
   Гости выпили еще по одной. И Изя Дрейнтухеса начал подводить итоги:
  -- Итак, - сказал Изя,- у нас есть народный целитель. Я знаю одного це-
   лителя. У этого парня на исцеление больного уходит две минуты. В течение первой минуты он изгоняет вредную энергию. В течение второй - берет деньги и дает сдачу. А очередь в это время ломится в дверь.
   - Папа, - сказала Сима, - для Виталика это пара пустяков. Он может то, о
   чем другие даже не догадывается. Дай ему время связаться с космосом. И будет, о чем рассказывать внукам. Которых я тебе со временем сделаю.
   - Да, - недоверчиво сказал Изя Дрейнтухес.
  -- Да, - подтвердила Сима. - На этот раз мы будем купаться в золоте. В
   противном случая я уезжаю отсюда навсегда. С теудатом в желудке. Я его съем в аэропорту. Прилюдно.
   - Хорошо, - сказал Изя Дрейнтухес. - А чем нас собирается удивить сын моего блудного брата Фимы?
  -- О! - Протянула Сима, - Жорик родственник известного богача Абра-
   ма Когана. У этого Когана, возможно, есть алмазная фабрика. Или что-то другое, в таком же роде.
  -- Все евреи, - уронил Фима, - в какой-то степени родственники. И ес-
   ли этот Абрам начнет делиться, у него в банке ничего не останется. Ему придется содержать семью на пособие.
  -- Что значит, в какой-то степени, - возмутился Жорик, - Абрам Ко-
   ган, будь он неладен, мой прадедушка. А все остальные, из тех, кто остался на этом свете, дедушки, бабушки дяди и тети. Я уже не говорю о братьях и сестрах.
   - И все это можно подтвердить с помощью документов? - Спросил Изя.
   - Перед самой смертью, сказал Жорик,- мама открыла мне семейную
   тайну. Дело вот в чем, - продолжал Жорик. - До революции моя прабабушка Марфа Петровна Тривайло работала горничной в доме купца Абрама Когана. Абрам был парень не промах и заделал прабабушке ребенка. Был громкий скандал. Вместо того, чтобы все это уладить, Абрам Коган заявил, что он не собирается отвечать за всех детей, которые появляются у него в доме. Об этом писали в газетах. У мамы сохранилась вырезка.
   Жорик достал пожелтевший от времени газетный лист. На листе была заметка с многозначительным названием: "До каких пор?"
  -- До каких пор, - писал автор, мы будет терпеть надругательство врагов
   рода человеческого и христопродавцев. Мало того, что они распяли Христа и используют в своих богомерзких целях кровь христианских младенцев, так они еще брюхатят наших женщин. Встанем, все как один! И пусть Бог покарает мерзкого соблазнителя Абрама Когана и опустит на него длань народного гнева.
   В городе начались волнения, подвел итог Жорик. Эти волнения переросли в Октябрьскую революцию. Дом Абрама Когана сожгли. Прабабушка ходила на пепелище и нашла фотографию Абрама Когана, отца своего ребенка и обложку от молитвенника. На обложке было указано, кому этот молитвенник принадлежит.
   Жорик достал портрет упитанного еврея с пейсами и бородой.
  -- Да, - сказал Изя, разглядывая портрет. - Этот парень напоминает мне
   ещё одного негодяя и выкреста Мордехая Маркса. С тобой, Жорик, сходства мало. - Изя покачал головою. - Разве наглость в глазах и оттопыренная неизвестно почему губа.
   Изя еще раз вздохнул, и разложил гостей по разным местам, чтобы они отдохнули от пережитого, и набрались сил, которые им понадобятся.
   Усталость от перелета и новые впечатления сделали свое дело. Все спали как завороженные. И всем снились сумасшедшие сны.
   Виталик видел себя где-то высоко в космических чертогах среди башен из хрусталя и длинных, полных солнечного света, анфилад.
   Сидящий на золотом троне Мудрый Лис объявил, что делает Виталика своим земным воплощением. Под громкую музыку и салют из миллиона орудий Виталику было вручено копьё. И он низвергнул приведенного под конвоем Мохнатого в геенну огненную на муки, стенания и зубовный скрежет.
   Жорику снилась репродукция картины известного художника Рембрандта "Блудный сын".
   Картина оживала на глазах и Жорик смог забраться в глубину композиции.
   Там Абрам Коган славил Бога за радостную возможность обрести дорогого родственника.
   Он сыпал на голову Жорика охапки стодоллоровых ассигнаций, и они превращались в большую зеленую кучу.
   Сима видела себя в окружении мужей. Трёх старых и Виталика.
   Они сидели за столом в громадной комнате не менее громадного дома.
   Мужья отчитывались о проделанной работе, и сдавали выручку.
   От Симы они получали необходимые полезные советы и мелочь на автобус и сигареты.
   Зато Изе Дрейнтухесу ничего не снилось. Он даже во сне не мог отделаться от мысли: зачем ему это нужно, и что он от этого будет иметь.
  
   ЗВЕЗДА ВИТАЛИКА МАЛЫШЕВА.
  
   Утром пропал Виталик..
   Начались суматошные поиски и расспросы. Сима бегала по окрестным улицам и останавливала прохожих.
   Можно было предположить все что угодно. Любое самое закрученное происшествие. Самую невероятную выходку. Ни на что не похожий дурацкий кунштюк.
   Виталик мог спрыгнуть с крыши и попытаться воспарить с помощью космической энергии.
   Или при поддержке подводных стихий начать пешеходную переправу через Средиземное море. Зашагать по морю, как посуху.
   Сима выскочила на берег моря и остановилась, пораженная увиденным.
   Виталик стоял на большом камне и вещал. Его жесты были экспрессивны и многозначительны. От недавней самопогруженности не осталось и следа. Все пустоты его извилистой души заняла космическая энергия.
   . Виталик говорил о смертельной опасности атеросклероза.
   Слушатели были в том возрасте, когда проблемы атеросклероза затрудняют быт и заставляют тратиться на лекарства.
   Они внимательно слушали и недоверчиво улыбались.
   - Сначала, - утверждал Виталик, - склероза не было совсем. Люди
   умирали от дизентерии и нервных обмороков. От этой напасти, - голос Виталика ностальгически задрожал, - можно было излечиться с помощью травы под названием "заткны гузно", а также заговоров и наложения рук. И тогда химики, - голос Виталика начал набирать обороты, - чтобы заработать деньги, начали химичить в своих лабораториях и выдумывать лекарства. Эти лекарства, - в голосе Виталика зазвучали гневные ноты, - действовали на нервные клетки и кровеносные сосуды. От всего этого, - продолжал обличать Виталик, - пошел атеросклероз и связанные с ним осложнения в виде инфаркта, инсульта; а также проблемы с памятью и маразм разной степени выраженности.
   Слушатели согласно кивали и смотрели на Виталика с нарастающим уважением.
  -- Я берусь, - продолжал Виталик, - вылечить всех от атеросклероза и ос-
   вободить любого желающего от его зловредных последствий.
   - И как это произойдет? - Спросил полный мужчина в красных плавках и панаме. - Мне как инженеру с большим стажем и кандидату технических наук интересно научное обоснование вашей гипотезы.
  -- Все дело в сердце. - Сказал Виталик, выдержав паузу. - Доверяйте его
   порывам. Если у вас большое доброе сердце, оно сможет стать резонатором, идущей от меня энергии.
  -- И все же меня интересуют технические подробности, - настаивал кан-
   дидат.
   Когда у Виталика с подачи Мудрого Лиса появился целительский дар, он
   из газетных статей и книжек выписал несколько мудреных, относящихся к тематике терминов и с их помощью отбивался от занудливых интеллигентов.
   - Наверху, в космосе, - снисходительно сказал Виталик, - находится вибрационное поле универсальной информации или поле "Мудрый Лис". Сокращенно "МЛ". В определенные периоды времени, связанные с благоприятным космическим фоном, я подключаюсь к этому полю и с помощью биомагнитной энергии ввожу его в подсознание. Моя энергия, - продолжал Виталик, - плюс оливковое масло. Несколько напряженных недель и склероза нет в помине. Разумеется, если вы добрый человек! Если ваше сердце свободно от дурных помыслов.
   На лицах присутствующих была такая неподдельная заинтересованность. Такая готовность избавиться от склероза, что Симино раздражение исчезло без следа.
   Сима объявила себя ассистенткой гостя Израиля - единственного и неповторимого целителя, индуктора и редуктора энергии "МЛ", пророка космического божества по имени Хахам Фукс, автора возбудителя половой энергии мощностью в 10 виагр, магистра всех медицинских наук и трижды академика трех самых известных зарубежных академий Виталия Дрейнтухеса. И тут же начала, записывать желающих.
  -- И какой у него процент выздоровления? - Не унимался кандидат наук.
   - Сто! - заявила Сима. - Ровно сто! И ни процентом меньше!
   - Ты даешь, - засомневался Виталик, когда они остались одни. - 100% это 100%. Мало ли что. Мудрый Лис заартачится. Или Мохнатый прорвется.
   - Держи форму, деревня, - сказала Сима весело. - Это тебе не что-
   нибудь, а Ближний Восток. Разогретые солнцем головы нуждаются в пафосе. Этих людей половинчатыми гарантиями не пробьешь. Если целитель, так единственный. Если процент выздоровления, так не меньше ста.
  -- А если меньше, - не унимался Виталик, - дома у меня бывало и мень-
   ше. Причем намного.
  -- Если кому-то не повезет, - сказала Сима, - и он не избавится от
   атеросклероза, а также застарелого ревматизма, наследственной хромоты или желудочных колик, мы скажем этому паршивцу, что в объявленные нами сто процентов входят только достойные люди, те, кто верит своему целителю как Господу Богу и не отравляет душу сомнениями. А также не портят статистику по привычке, как они портят воздух, переев за ужином какой-нибудь местной каши или блюда из бобов.
  -- И это не отразится на других? - Продолжал сомневаться Виталик.
  -- Ни в коем случае. - Уверила его Сима. - Как ты считаешь, кому пове-
   рят больше, земному воплощению Мудрого Лиса, или какому-нибудь пердуну. Потом, я думаю, папашка Изя Дрейнтухес организует группу поддержки. Наберет бомжей и алкоголиков. За 50 шекелей они такое про тебя расскажут, что Кашпировский удавится от завести и все остальные тоже.
   Через несколько дней в газетах появилась реклама. Там было написано, что, наконец-то жители Израиля дождались давно обещанного чуда в виде исключительного мага и волшебника.
   Этот маг обладает уникальными возможностями и дает стопроцентную гарантию.
   Сделанное заявление подкреплялась душераздирающими письмами.
   Приговоренные к смерти люди славили своего избавителя и упрекали дипломированных врачей и известных профессоров, которые не смогли этого сделать. И морочили несчастным доверчивым людям и без того замороченную голову.
  
   ЖОРИК ДРЕЙНТУХЕС И КОГАНЫ.
  
   Новоиспеченный еврей Жорик Дрейнтухес вышел на улицу и начал ис-
   кать приключения на свою голову. Разумеется, у него были другие намерения. Но, судя по многочисленным примерам из истории еврейского народа, любые поиски, включая поиски лучшей жизни, именно этим и оканчиваются.
   В сущности, у Жорика была одна задача. Но она стоила многих других из-за огромного количества составляющих.
   Причем изначально к этим составляющим было трудно подступиться. И какой-нибудь доктор физико-математических наук или компьютерный гений, бомбящий электронные счета в банке, опустили бы руки. Подвернись им такая работёнка.
   Жорику нужно было всего ничего. Найти этого Когана, или, что наиболее вероятно, его потомков. И предъявить им три вещи для опознания: фотографию прадедушки Абрама, обложку молитвенника с фамильной пометкой и самого себя. В рассчете на то, что в груди у родственников что-то ёкнет и радостно забьется.
   Денег у Жорика почти не было. Хозяйственная Сима наложила лапу на выданный в аэропорту капитал и сказала, что ей как женщине, знающей местную специфику, лучше известно, как тратятся деньги. А также возможные последствия их неразумного использования.
   Находясь в томлении духа, Жорик наткнулся на питейное заведение. Он зашел внутрь и заказал водки.
   Жорика приятно поразила относительная дешевизна водки. И те возможности, которые перед ним открывались.
   100 шекелей, заныканых у Симы, позволяли чувствовать себя Крезом.
   Людей в забегаловке не было, за исключением небритого субъекта по имени Алик Клейман.
   В прошлом Алик был генетиком. Сейчас он зарабатывал себя на хлеб, работая сторожем. Еще Алик писал стихи.
   За стихи ему не платили.
   - Сначала был золотой век поэзии, потом серебряный, - грустно ска-
   зал Алик, - сейчас медный. Медноголовая публика интересуется исключительно порнухой и не ценит настоящих поэтов. Из-за этого, - Алик тяжело вздохнул, - на Парнасе нет парнуса.
   Выпили, как водится, за знакомство. Потом за родство душ.
   Жорик ввел Алика в курс дел и получил массу полезных советов.
   - Как зовут твоего прадедушку? - Переспросил бывший генетик. - Ко
   ган?
   - Коган, - подтвердил Жорик. - Абрам Коган.
   - Уважаемая фамилия, - сказал Алик, - еврейская элита. Коганы - дальние родственники и потомки царей.
   - Это что-то дает в смысле поисков? - Заинтересованно спросил
   Жорик. - Ты хочешь сказать, что Когана можно отыскать быстрее, чем какого-нибудь Альтшулера?
   - Видишь ли, - улыбнулся Алик,- если верить статистике, Кога-
   ны, с учетом примазавшимся, а также мамзеров составляют каких- то 5% еврейского народа. Тысяч 300 и 350.
  -- И у них есть документы, что они те самые Коганы, а не какие-нибудь
   другие. Они могут это доказать, - спросил поднаторевший в юристпрпуденции Жорик.
   - Какие документы. - Развел руками Алик. - Все эти разговоры о родстве смогут подтвердиться лишь с приходом Машиаха. И тогда, как выразился один мой знакомый религиозный авторитет Витя Игнатенко из курсов по прохождению гиюра, станет ясно, кто есть кто.
   - А генетика, - заволновался Жорик. - Если верить газетам, генетика может все.
   - Ну, как тебе сказать, - Алик хлопнул рюмку водки и заел её маслиной, - Одни говорят, что есть ген коаним, общий для всех Коганов прошлых, настоящих и будущих. Генетический признак. Другие говорят, что его нет. И у какого-нибудь Когана столько же шансов иметь в своих предках царственного прапрадедушку, как и у негодяя Арафата. Очень давно, тысячи три лет назад, на Ближнем Востоке произошло перемещение народов, и как это все повлияло на генофонд определить категорически невозможно.
  -- Выходит совсем нечего, - переспросил Жорик,- ни надавить, ни по-
   действовать. Может быть, нужно дать на лапу.
  -- Нет, - неожиданно оживился Алик,- какие-то генетические следы на-
   верняка есть. Какие-то нетипичные хромосомы. Что-то в ДНК. Но все это на уровне предположений, которые надо доказывать. Кое-кто говорит, что если следовать только генам, то Сохнуту из Европы, где находятся более или менее общепризнанные евреи, придется перебраться в джунгли. Там, если верить подвинутым ученым, в густых кронах деревьев прячется несколько колен еврейского народа. И какой-нибудь Юмба-Тумба - Джумалумба Коган жарит на костре кусок кошерной антилопы. Из-за отсутствия мыла и беспощадного солнца он стал гораздо более черным, чем это принято среди евреев. Зато этот самый ген коаним у него в полном порядке. Генетические корни, в отличие от зубных вырвать практически невозможно.
  -- Плохо - протянул Жорик,- очень плохо.
  -- Да, - подтвердил Алик,- генетическим путем ты ничего не докажешь.
   Предположим, есть генетические признаки общие для всех Коганов. Что из этого следует? И какое отношение имеет к тому Когану, от которого ты произошел? Ни один суд, даже за большую взятку не возьмет дело к производству. Иначе ненормальными членов суда будут считать даже близкие родственники.
   - Что же делать? - Заволновался Жорик.
  -- Есть один вариант, - сказал Алик.- Он лихо выпил свою водку. Чихнул
   от удовольствия и зачем-то осмотрелся по сторонам. - Тут есть одна хивра.
  -- Что есть? - Спросил Жорик.
  -- Фирма, - объяснил Алик.- Они специализируются на поисках родст-
   веников. Берут самые задроченные, вроде твоего, случаи. И представь себе, находят. Буквально из под земли. Это такие Шерлоки Холмсы. Такие Пуаро. Интерпол перед ними детский сад. Причем младшая группа.
  -- Их можно найти? - Заволновался Жорик.- У них есть контора, ад-
   рес, номер телефона?
  -- Все у них есть, - сказал Алик,- еще по сто грамм и я выдам тебе пол-
   ную информацию.
   На последние деньги Жорик заказал водку и приготовился слушать.
   Фирму, как оказалось, не нужно было искать, Она была рядом и сама шла Жорику в руки. У Алика был приятель Гриша. Тоже творческая личность. Большой талант. И это Гриша владел розыскной фирмой и поисками зарабатывал себе на жизнь.
  -- Какая у него такса? - Осторожно спросил Жорик. Он знал характер Си-
   мы и понимал, что на большие затраты она не пойдет.
  -- Откуда я знаю, - сказал осторожно Алик.- Что-то в процессе поисков
   на расходы и, чтобы не умереть с голоду. Ну и потом, как водится, 10 % с выручки. От того, что получишь от семейства Коганов за исключением поцелуев и родственных объятий. Это твое без вычетов. Ну и мне отвалишь что-нибудь за содействие
   Нашли Гришу. Гриша сказал, что он завален заказами и не уверен, сможет ли взяться. Его попросили войти в положение. Подумав немного, Гриша сказал, что, возможно, он войдет. И назначил встречу в помещении литературной студии "Алия 2000" .
  
   ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ.
  
   Жорик и Алик Клейман шли вдоль морского берега.
   Смеркалось. Воздух был наполнен бромом. И это приятно действовало на разгоряченные водкой души.
   - Фамилия Гриши, случайно не братья Стругацкие, - тонко намекнул
   Жорик. - Он не фантаст? Он не из тех, кто в художественной форме вешает лапшу на уши.
   Алик Клейман, то ли не понял, то ли не принял намека.
   - Как писатель, - сказал он, - Гриша не состоялся во многих жанрах. Он
   обличитель. И это затрудняет продвижение на литературный Олимп. Отвлекает от поисков метафор и отточенных предложений. Для обличителя - главное это пафос.
  -- Кого же Гриша обличает? - Спросил Жорик.
  -- Какая разница, - отмахнулся Алик Клейман. - Раньше Гриша обличал
   правых. Сейчас он обличает левых. В Союзе в качестве пропагандиста завода железобетонных изделий - мировой империализм. Лучшие обличители, - продолжал Алик, - это бывшие пропагандисты и члены партийных бюро.
   Литературная студия "Алия-2000" ютилась в небольшой комнате при клубе. Жорик обратил внимание на возраст студийцев. Грише было лет шестьдесят. Остальным около того и старше.
  -- Что это? - Спросил он Алика Клеймана. - Интернат для престарелых
   членов Союза советских писателей.
  -- Свобода слова, - объяснил Алик Клейман, - предполагает свободу вы-
   ражения. Люди хотят выразиться в художественной форме. Раньше из-за антисемитизма и необходимости содержать семью у них не было такой возможности.
   Седая женщина читала стихи. Стихи были так себе. Про любовь, которой все возрасты покорны. Бросалась в глаза аритмия строк. Поэтесса не то подражала Маяковскому. Не то сочиняла во время сердечного приступа.
   Окончив чтение, поэтесса скромно опустила голову. И замерла в ожидании справедливого суда.
   С места поднялся старик в очках. Он снял их с мясистого, в красных прожилках, носа. Повертел в руках. И начал критиковать.
   В творческих кругах справедливый суд - это то место, где не столько указывают на недостатки, сколько подчеркивают достоинства.
   Не готовая внутренне к такому повороту событий, поэтесса вздрогнула. Её лицо покрылось краской. Сначала красной, Потом синей. И это вызвало переполох в литературных рядах.
   Критика остановил лысый толстяк. Толстяк сказал, что он поэт последние три года. Раньше он работал фельдшером на станции скорой помощи, и в этом качестве просит новоявленного Чернышевского остановится. Как специалист по неотложным состояниям он знает, чем это может окончиться. Особенно с учетом местного климата. Не говоря уже о таком взрывоопасном факторе как возраст.
   Критик упорствовал и не реагировал на намеки. Он сравнивал стихи поэтессы с образцами мировой классики и делал неутешительные для нее выводы.
   Грише это надоело.
   - Миша! - Сказал он оратору, - вы путаете сарказм с оргазмом. Не
   сарказмируйте на людях, Миша!
   Миша начал оправдываться. Он хотел помочь. Поскольку у поэтессы есть потенциал, который нужно развивать.
   Мишу не слушали. Кто-то вспомнил, что Миша уже давно ничего не пишет, а только критикует.
   Бывший фельдшер сказал, что он читал Фрейда и вычитал - все творческие неудачники стремятся к власти. Неудавшийся художник Гитлер. Плохие поэты Джугашвили, Муссолини, Мао Дзедун. Ну а те, кому власть над народами не по плечу идут в критики. Чтобы властвовать над впечатлительными душами.
   Миша заявил, что ему как бывшему члену коммунистической партии Советского Союза и активисту Исраель - ба - алия нанесено несмываемое оскорбление. И он оставляет за собою право на адекватные ответные действия.
   Миша вышел из-за стола и направился к двери. За Мишей вскочила обруганная им поэтесса.
   - Миша! Миша! Михаил Абрамович! Куда же вы? - И выбежала
   за ним.
   - У них любовь, - объяснил Алик, - несмотря на творческие разногласия.
   Литературный скандал остудил потуги собравшихся. Все мялись, отнеки-
   вались, и жаловались на творческий застой.
   Грише надоели пререкания, и он мановением руки распустил студию.
  -- Русская литература в Израиле, - сказал он на прощание, - находится в
   состоянии крайнего упадка и переживает кризис тоже глубокий. И он рассчитывает на присутствующих. Поскольку все пишущие талантливы. Каждый по-своему. А новые условия требуют новых отобразителей. Новых Толстых и Пушкиных. Не говоря о Салтыковых-Щедриных.
   Когда все вышли, Гриша подошел к Жорику и Алику.
   - Адон прозаик? - Спросил он, протягивая Жорику руку. - Поэт?
   - Он, просто романтик, сказал Алик.- Разыскивает богатых родственни-
   ков. Нужно ему помочь. Для твоей хивры это рутина, а для адона знакомство с тобой - счастливый случай. Он бы мог обратиться к какому-нибудь другому. Там бы ему пообещали на миллион и не дали бы даже на копейку.
  -- Введите меня в курс дела, - попросил Гриша.
  -- Дело в том, - сказал Алик, - что прабабушка моего друга и твоего бу-
   дущего клиента переспала с неким Коганом и зачала от него бабушку.
   Жорик важно кивнул головой, подтверждая сказанное.
   . Потомки этого Когана, - продолжал Алик, - живут в Израиле. Они богаты, как Ротшильды, в то время как адон испытывает крайнюю нужду. Он рассчитывает на свою долю. И готов идти до конца.
   Жорик снова кивнул, выражая свое полное согласие.
   - И чем адон может доказать родство и, главное, есть ли у него навод-
   ка? Где эти Коганы живут, хотя бы приблизительно? - Спросил Гриша, обра-
   щаясь к Жорику в третьем лице.
   - У адона,- вмешался Алик, войдя в роль посредника, - есть фотография
   предка при всем параде с кипой и пейсами. Обложка фамильного сидура с надписью, объясняющей кому он принадлежит. Потом гены. И, возможно, внешнее сходство, если такое имеется. Какое-то количество процентов я отвожу на голос крови.
   - Не густо, не густо, - сказал Гриша. - Голос крови, как правило, молчит, если это касается денег. Внешний вид адона тоже не убеждает. Возможно, что-то, когда-то было. Но внешне это не отразилось. Может быть, гены?
  -- С генами беспредел, - вмешался Алик,- заявляю это как бывший гене-
   тик. На генетическом уровне, с уверенностью можно отличить человека от шимпанзе. Все остальное дело адвокатов и генетических лабораторий. Если их попросить, они, конечно, докажут, но для этого нужны деньги и влияние. Большие деньги и большое влияние. Достаточно вспомнить убиенного Николая. Половину королевских домов перелопатили. Одних академиков и нобелевских лауреатов, которые засветились на анализах, не счесть. А церковь артачится. Нет, говорит, кворума. Одной десятитысячной процента не достает для полной уверенности. И кранты. То, что здесь убиенные мы не против, а вот насчет того, что это те, о ком говорят, не уверены. И это церковь. Что же тогда скажет суд?
  -- Я, кажется, не туда попал, - обиделся Жорик.- И то - нет. И это - нет. А
   еще демократическое государство. А еще высокие технологии. От коров по 10 тыс. литров молока надаивают. Не могут помочь человеку. Где же тогда приоритет личности? Где мои гражданские права?..
  -- Ладно, ладно, - остудил его Алик.- Тоже мене Солженицын нашелся
   вместе с Сахаровым. Ты сначала водородную бомбу изобрети или напиши что-нибудь путное, а потом уже права качай.
  -- Остается, - сказал Гриша. - Портрет прадедушки и сидур с надписью.
   При прочих равных это уже кое-что. Завтра же пишем объявления во все газеты. И закладываем данные в Интернет.
   Сказав это, Гриша вопросительно посмотрел на Жорика. Жорик полез в карман за чековой книжкой и выписал сумму, зная, что Сима при ее виде потеряет сознание.
  
   ПРОЛОГ.
  
   Пошли дни. Жорик ходил мокрый от пота. Помимо жары его доставали
   многочисленные Коганы.
   На объявление в газете отозвалось тридцать два Когана по отцу и пятьдесят четыре по матери. Кроме того, двенадцать Кацов и четыре Рабиновича.
   Как оказалось Кац, - это не кошка, как думал Жорик, а аббревиатура - Коган + цадик.
   Что же касается Рабиновичей, то без них ничего значительного в истории евреев не происходило.
   - И еще неизвестно, - как выразился один из них, - кто является истинным представителем еврейского народа и выразителем его надежд и чаяний. Потомки полумифических персонажей - Коганы или Рабиновичи? Внуки и правнуки раввинов из белорусских местечек. Жителей тех легендарных мест, откуда все пошло. Включая государство Израиль.
   Вся эта публика интерпретировала написанное в выгодном для себя свете. Коганы, Кацы и примкнувшие к ним Рабиновичи решили, что они должны что-то получить, а не дать, как предполагалось и даже имелось в виду.
   Нужные Коганы молчали. Молчал прадедушка Абрам. Он, скорее всего, умер. Молчали его потомки. Скитаясь по Палестинам, эта публика забыла русский, и изъяснялась исключительно на иврите. Объявления, напечатанные в русских газетах, до них просто не доходили.
   Виталик процветал и пользовался успехом. Началась паника среди медицинских статистиков и продавцов виагры. Количество импотентов, вначале застыло на одном уровне, а потом покатилось вниз.
   Сима уже приценивалась к вилле.
   Покупке помешали две вещи. На Виталика наехало налоговое управление. И он избавился от шизы. Сказался целебный средиземноморский климат, а также употребление неограниченного количества фруктов, овощей и индюшиного мяса.
   Когда при Виталике говорят о Мудром Лисе и Мохнатом, он застенчиво улыбается и отводит в сторону глаза.
   Виталик работает сторожем на какой-то фабрике и по ночам пишет книгу. Книга называется "Самопознание через шизофрению".
   Единственно, что его беспокоит, это телефонные звонки и письма от Бамбулы. Лишившись духовного наставника, Бамбула озверел окончательно, и грозит приехать в Израйль и устроить стрелку.
   Сима, с горя заделалась метапелем и метапелит какую-то слабоумную старуху. Впрочем, не настолько слабоумную, чтобы время от времени не заводить разговоры о гоях, которые понаехали со своими магазинами переполненными богомерзкой свининой и другой не кошерной гадостью.
   Жорик работает дворником.
   Он собирался жениться, но эликсир полового бессмертия, пробудив недюжинные возможности, уничтожил предпосылки необходимые для семейной жизни.
   Жорик по-прежнему способен на многое, но лишь в состоянии крайней агрессии и борьбы полов. А это чревато криминальными последствиями.
   Время от времени, чтобы не дразнить инстинкты, он позволяет себе дорогое удовольствие и тратится на дешевок.
   Недавно Жорик получил письмо от дяди Миши Мегрепы. Жена Мегрепы - еврейка по бабушке. И дядю Мишу интересует возможность трудоустройства по специальности и политика Арафата.
   Изредка компания собирается у Изи Дрейнтухеса. Они пьют водку под свиные отбивные и поют грустные песни.
   Это единственно достойное занятие на святой земле. Петь и надеяться. Надеяться и петь.
   .
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   64
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"