Уильям вернулся в городок, нашёл тот трактир, мимо которого они недавно проезжали с Элли, снял комнату, сам распряг, почистил и накормил усталую Агат.
У него самого аппетита не было, он почти не притронулся к еде. Его жизнь кончена без неё.
Как же тоскливо стало на душе, всё изменилось в одну минуту. Только что он был счастлив, и вот уже стоит на краю пропасти, его жизнь не стоит и гроша.
Всё этот безумный день - Белтейн. Он жестоко посмеялся над ним во второй раз. Колдовской обманный праздник, с утра он поманил его невероятным счастьем, но тут же опрокинул в тёмную бездну отчаяния.
Зачем он только встретил её?
Но он знал ответ: ни за что на свете он не согласился бы отказаться от этой встречи, позабыть о ней.
Он страдал, но с этого дня всё изменилось - при каждой мысли об Элли по его телу разливалось томительное тепло - теперь он наслаждался воспоминаниями о ней, смаковал каждую секунду их свидания. Они снова в той роще, под сенью деревьев, слились в объятиях, растворились друг в друге. Уильям пьёт медовый нектар и не может напиться из её нежных уст.
Он будто наяву видит её прелестное лицо, слышит её голос, ощущает под пальцами шелковую кожу. Они не могут отвести друг от друга взгляд, и сами словно приросли друг к другу - не оторвать.
Теперь она отвечала ему, на расстоянии он чувствовал её - её ответную страсть, всей кожей ощущал её трепет, он знал, что она сейчас чувствует то же, что и он. Она стала ближе ему, намного ближе - будто теперь они стали единым целым, их чувства и мысли слились в одно. Эти сны - они не были бредом его воспаленного воображения, они говорили правду - её душа стремилась к нему точно так же, как и его душа рвалась к ней.
Оттого ему ещё тяжелей осознать, что их счастье недостижимо. Нет, всё в нём восстает против этого. Как-будто внутри него живёт другой человек - он уверен, что невозможное возможно, он не видит и не желает видеть непреодолимых препятствий, готов любой ценой добиваться её.
Тот другой, он не хочет слушать голоса разума, он требует нового свидания с ней, способен горы свернуть ради этого.
Уильям никогда раньше не задумывался о деньгах, отец ни в чём ему не отказывал. А он просто жил. Его не коснулся порок сребролюбия, до сих пор он не понимал людей, гоняющихся за богатством.
Только сейчас он понял, что двигало многими из них. Будь он богат, большинство его проблем решились бы сами собой. Его не терзали бы эти муки. Он просто женился бы на Элли вопреки воле её родни, не оглядываясь на мнение света. Плюнул бы на сплетников.
Но дать им повод объявить его ещё и охотником за её приданым, обвинить и в этом грехе - все её родные будут считать его таковым. Уже считают. Рано или поздно и в её глазах он увидит то же презрение, что читал в глазах её старшего брата. Нет, он не вынесет этого. Даже сейчас ему невыносимо стыдно перед ней.
Он разорен, земли, доставшиеся ему в наследство, находятся в запустении. Северный край открытый всем ветрам, потерявшая плодородие, каменистая почва. Его предки давно забросили свои фамильные угодья, не приносящие дохода, перевели капиталы в более выгодные активы.
Оставшиеся немногие арендаторы едва сводят концы с концами, большая часть из них имеет долги. Почти вся собранная с них земельная рента уходит на поддержание обветшавшего хозяйства - дорог и мостов. Эта земля требует огромных вложений, и не факт, что те окупятся хоть когда-нибудь.
Даже сейчас, оказавшись в довольно трудном положении, он не мог ради прибыли сделать с этими землями то же, что давно уже сделали многие другие рантье на севере - согнать арендаторов и отдать землю под пастбища коз или овец.
Куда же пойдут эти несчастные люди? Большинство из них, наверное, погибнет от голода или будет арестовано за бродяжничество. И отец не делал этого - наверное, тоже в глубине души жалел своих земляков. Хоть и никогда не говорил сыну об этом.
Уильям с детства часто проводил летние месяцы в фамильном замке, здесь ещё мальчишкой завёл друзей, они вместе лазали по старинным крепостным стенам - вернее, по их развалинам, в этих местах родина его матери и её могила. Здесь жили немногие его родные по материнской линии, не отвернувшиеся от него. В замке жили Нелл и Люк - единственные, оставшиеся с тех времен, верные слуги и друзья.
Эти бедные, холодные края он любил всей душой - реку, озера, родные леса и поля - его глаз радовали картины, навевающие на кого-то тоску - облетевшие деревья, пожухлые пустыри, тёмная гладь озёр, покрытая опавшей листовой, заставляли его сердце сжиматься от щемящей нежности. В груди тёплым птенцом жила в нём память о любящей матери, с которой он гулял здесь когда-то, кажется, только вчера это было.
Каждый встречавшийся ему по дороге житель этих суровых мест, знакомый или незнакомый, нищий или богатый, вызывал в сердце Уильяма тот же отклик, когда он возвращался сюда из Лондона - хотелось обнять его.
Проехав еще семьдесят миль на север, поздним вечером следующего дня Уильям вернулся в родные края. Лошадь сильно устала, последние несколько миль он шёл пешком, ведя её за собой.
Всё, что осталось у него от былой роскоши, это они - чистокровные английские рысаки, очень дорогие, отец в своё время не жалел на них денег. Три лошадки стоят в конюшне, два коня они держат в загоне. Два года назад Марта родила ещё двоих жеребят, и сейчас две кобылы на сносях. Теперь жеребцы выросли, превратились в красивых, быстрых, как ветер, коней. Люк всё время, с самого их рождения, возился с ними, объезжал и тренировал. Взял себе в помощники двух мальчишек из деревни, они вместе целыми днями торчали в конюшне или на пастбище. Сено они тоже сами лошадям на зиму заготавливали.
Уильям лишь иногда помогал им. Всё остальное время он проводил в разъездах - последние два года он только и занимался, что поисками Элли.
Продолжил бы он делать это, если бы узнал год назад, кто она такая? Зная уже, что отец лишил его наследства и содержания? Или бы сразу отказался от неё?
А в то время он даже не вспоминал о деньгах. Не привык думать о них. Его страшило совсем другое: что единственный родной, любимый человек - отец, теперь считает его негодяем, презрительно отвернулся от него.
У него оставалась только она - Элли - недосягаемая мечта, сияющая высоко в небе звезда, но она звала его в путь, он каждый день встречал с надеждой - а вдруг именно сегодня он встретит её. Этот городишка Лэмтон - похоже, он уже знал там каждого жителя и каждый камень, а её не нашел и следа.
Утром Люк отдал ему пачку писем. Одно из них пришло от Мадлен, как обычно, не подписанное, в таком же светло-сиреневом надушенном розами конверте. Он сразу же, не читая, отправил его в печь. Несколько писем из Лондона от поверенного отца мистера Уилкса, продолжавшего вести его дела - все они касались текущих операций по счетам, и ещё одно - Уильям развернул его. Там был иск на сумму пять тысяч фунтов от владельца соседнего поместья некоего мистера Уэбба, считавшего, что весенний прорыв плотины, находящейся в черте владений графа Беркли, нанёс ущерб его собственности на эту сумму. Писал письмо адвокат мистера Уэбба.
Уильям похолодел от мысли, что ему предстоит судиться. Он изучал в Итоне право, и несмотря на прошлую свою беспечность, извлёк один важный урок из многочисленных прецендентов, представленных им профессорами. С сильным не дерись, с богатым не судись. Услуги адвокатов стоят очень дорого. Если у тебя недостаточно денег, то нет никакого смысла судиться. Судебные тяжбы могут длиться годами, поглотить уйму средств и времени, а результата не будет никакого. Тысяча фунтов ежегодно пойдёт на судебный процесс, с его-то доходами - он быстро истратит все деньги и обанкротится.
Он с трудом вспоминал, что же там случилось, в марте. Его земли граничили в тех местах с ещё более дикими неудобьями, которые никогда не обрабатывались, ни одной постройки там нет. Каким образом и кому можно было нанести в том краю такой значительный ущерб от прорыва плотины?
Уильям раздумывал над этой загадкой, когда в дверь позвонили.
Нэлл открыла внизу дверь и сразу ушла на кухню, он услышал её тяжёлую поступь и звон посуды. И ещё чьи-то лёгкие шажки. Кто-то поднимался по лестнице. Уильям быстрыми шагами вошёл в холл и тут же у него появилось желание оказаться как можно дальше отсюда - ему навстречу плыла Мадлен.
Он пожалел, что на этот раз не прочёл её письмо - может, в нём она предупреждала о своём приезде. Он бы успел сбежать куда-нибудь - неважно куда, просто скрыться в развалинах и бродить там до вечера.
Уильям подавил трусливые мысли и заставил себя остаться на месте. Эту женщину он боялся сейчас, как некоторые люди боятся змей. Ты прекрасно понимаешь, что змейка - совсем крошка, и ты можешь убить её в одну секунду, она может быть даже неядовитой. Неважно. Всё равно она вызывает у тебя приступ отвращения и некотролируемого животного ужаса.
А между тем, сия юная дама была вполне привлекательной: большие дымчато-голубые глаза с поволокой, округлые мягкие очертания лица и очень женственной полноватой фигуры. Светло-пепельные волнистые волосы, изящно уложенные с продуманной небрежностью, маленькие нежные ручки, изящная, чуть полная шейка, бледно-розовая чистая кожа. Вся она была мягкая и нежно-пушистая, как холеная домашняя кошка, в дымчато-сиреневом длинном плаще с белоснежной меховой опушкой, впрочем, с чёрной траурной лентой на мантилье.
Мадлен приблизилась.
А он едва удержался, чтобы не броситься вон из дома. Видеть не мог её лицо.
- Доброе утро, Уильям.
Он промолчал в ответ.
- Я писала тебе, что приеду.
- Хорошо, молчи. Но я приехала сюда по делу. Я узнала об этом иске от мистера Уилкса. Не думай, я не желаю тебе зла. Напротив, я готова заплатить эти пять тысяч. Абсолютно безвозмездно.
- Уезжай, Мадлен.
- Ты прогоняешь меня, Уильям? Вот как? Я пришла к тебе с самыми добрыми намерениями. Послушай, я действительно виновата перед тобой. Я раскаиваюсь в своём поступке.
- Вот как, неужели?
- Но Морис - твой родной брат. И он ни в чём не провинился. Он ждёт тебя, Уильям. Ему нужен отец или старший брат - ты нужен ему, дорогой.
- Мне жаль моего брата, но я бессилен ему помочь, - Уильям отвернулся от неё, сжав челюсти. Ему действительно было жаль малыша, с которым он, скорей всего, никогда больше не увидится.
- Я, кажется, понимаю, что ты имеешь ввиду. Но ты не прав. Может, я страшная грешница, но у меня есть одно оправдание, - тут её голос изменился, будто сорвался. - Я люблю тебя, Уильям! Прости меня и прими к себе!
Уильям был в шоке от последних слов, он невольно оглянулся. Мадлен к этому моменту расстегнула и скинула на пол глухой плащ, и осталась в полупрозрачном шифоновом платье нежно-розового оттенка. Соски темными вишенками проглядывали сквозь тончайшую ткань лифа. Боже, да она даже не надела нижнюю юбку и панталоны - он заметил тёмный треугольник и более светлые очертания бедер под несколькими слоями нежной вуали. Её волосы каким-то неуловимым образом тоже оказались распущенными и спадали роскошными шелковыми волнами по обнаженным белым плечам. Она смотрела на него огромными глазами, полными слёз, розовые губки призывно полуоткрыты.
- Мадлен, прикройся, - он наклонился, чтобы поднять её плащ, но она в этот момент упала перед ним на колени и схватилась за его руку.
Он не успел отдернуть её, как она начала покрывать её поцелуями.
- О, прости меня, пожалуйста, любимый... Я делала всё это потому, что боялась потерять тебя, я хотела привязать тебя к себе, надеялась, что рано или поздно ты поймёшь... простишь и пожалеешь меня. Я никогда не любила твоего отца. Влюбилась в тебя в первую же минуту, как увидела...
Она рыдала, голос её дрожал. Кажется, она снова была на грани обморока. Да, её обмороки - он уже знал им цену.
Он пытался вырвать руку, но она не давала. Эта сцена выглядела просто безобразно. Её грудь была почти обнажена, да и вся она сейчас оказалась фактически обнаженной, в ворохе прозрачного светлого шёлка, прильнула к нему и обняла его ноги.
- Прошу тебя, Уильям, даже если ты не любишь меня, возьми меня, возьми мои деньги, возьми всё - я всё отдам тебе, мне никто не нужен, только ты, любимый мой! Стань моим господином, владей мной, если хочешь - ударь меня, или убей. Мне жизнь не мила без тебя...
Уильяма охватило непередаваемое чувство - смеси жалости и гадливости, его тошнило от происходящего.
Он вырвался и отскочил, как ошпаренный, на несколько ярдов. Прикасаться к ней дальше было выше его сил, даже мурашки ползали от отвращения. И всё-таки он был мужчиной - какая-то его часть, его животное начало недвусмысленно среагировало на её провокационный наряд, и от этого ему стало ещё омерзительней дотрагиваться до неё.
- Немедленно оденься! Уходи, Мадлен. Ради Бога, уходи! Неужели ты не понимаешь, что ты творишь?! И что ты сделала раньше?!
Мадлен не двигалась. Она стояла на коленях, по её лицу ручьями текли слёзы.
- Я не уйду, пока ты не пожалеешь, пока не простишь меня.
Уильям, как не противно ему было приближаться к ней, поняв, что она не уйдет, всё-таки сделал над собой усилие - подошёл, подобрал её плащ и накинул ей на плечи, застегнул пуговицы, потом подхватил её под мышки и поднял. Она была как безвольная кукла - её лицо выглядело несчастным и отрешенным. Уильям взял её под руки, привёл на диванчик, усадил.
Она послушно сидела, глядя в пространство невидящими мокрыми глазами.
- Мадлен, если бы ты была другой, если бы ты не сделала того, что сделала, то всё могло бы сложиться иначе. Но ты сделала это, а потом получила всё, что хотела получить. И я уже не смогу изменить своё отношение к тебе, как бы не пытался. Отца мне не вернуть. Есть вещи, которые нельзя забыть и простить.
Уходи, прошу тебя, уходи. У нас никогда ничего не будет. Я просто не смогу.
Она молчала, словно впала в забытье, потеряла интерес ко всему вокруг. А слёзы текли по лицу.
Сейчас ему стало жаль её. Она не виновата, что влюбилась. Но вот то, что сотворила с ним и с отцом - этого он не мог ей простить. Она делала это, думая о своих интересах, жестокий голый расчёт. Но кем же она считала его, если верила, что ради денег он придёт к ней и согласится на её условия?
Его нисколько не радовали её слёзы, её унижение.
Наоборот, вернулась и терзала с новой силой боль от потери отца, от их размолвки. Невозможно ничего вернуть, отца не оживишь, он уже никогда не улыбнется Уильяму, не обнимет. Он умер от горя, считая сына предателем и развратником.
Она хотела стать богатой, и стала. Теперь у неё есть то, что она заработала - выцарапала у судьбы своими холёными белыми ручками. Прошла по головам, наплевав на чувства, на жизни других. Но ей мало этого. Нужно ей, чтобы тот, кого она лишила всего, ещё и любил её.
Она продолжала сидеть, застыв в той же позе. Уильям не выдержал, рывком подхватил её на руки, сбежал вниз по лестнице, распахнул дверь ударом ноги и отнёс Мадлен к её экипажу. Лакей открыл дверцу кареты.
Уильям усадил её на мягкий, обитый бархатом диванчик, она не сопротивлялась, замерла с открытыми глазами, будто сомнамбула.
Уильям, не оглядываясь, вернулся в дом. Его била нервная дрожь. Омерзение, тошнота, брезгливая жалость к ней. Всё смешалось в его душе. Разболелась голова. Её приторный сладкий запах преследовал его, хотелось вымыться, сменить одежду. Вычистить все её следы не только с одежды, но и из памяти тоже.
Он остался наедине со своими проблемами.
Видимо, теперь он окончательно разорён, его не спасёт ничего.
Откуда она узнала про эти пять тысяч? Не похоже на мистера Уилкса. Он вёл дела отца много лет, отличался безукоризненной честностью, он никогда не стал бы разглашать информацию о делах своих клиентов другим. Нет, вряд ли он.
Вдруг Уильяму пришло в голову, что Мадлен могла сама приложить руку к этому странному иску Уэбба - сейчас он готов был подозревать её во всех преступлениях.
Уильям пошёл в конюшню. Люк и молодой парнишка Мэл занимались чисткой стойла.
- Уилл, позавчера приезжали от маркиза де Гюсси, предлагали продать двух жеребцов.
- Сколько он даёт?
- Тысячу за двоих.
- А прошлых мы продали за триста, ведь так? С чего это он так поднял планку?
- Я слышал, что один из жеребцов выиграл скачки.
- Правда?
- Да. Они же все чистокровные рысаки лучшего рода. А эти два ещё быстрей, чем те. Они разгоняются до шестидесяти пяти миль в час за три секунды.
Вдруг Уильяму пришла в голову интересная мысль:
- Люк, а что если нам самим участвовать в скачках? Выпустить этих двоих.
Люк сначала некоторое время бессмысленно смотрел хозяину в глаза, но его лицо медленно озаряла улыбка - будто солнышко всходило, не торопясь, на востоке - до него постепенно доходили возможные перспективы.
- Но они всего лишь двухлетки, Уилл, их могут не взять в Дерби.
- У нас есть Агат - ей четыре года, и Брюсу пять.
- Ладно, Люк, давай сейчас съездим на Гусиное озеро. Мне нужно кое-что проверить.
- Сейчас, Дик их запряжет.
Они отправились на плотину, объехали все окрестности, но не нашли ничего нового. Всё было так, как Уильям и предполагал. Прозрачный чахлый подлесок, болотца, кусты и осока. Земля не обрабатывалась ни в месте разлива, ни ниже по течению. Какой ущерб они могли причинить? Уму непостижимо.
В тот же день он нанёс визит Уэббу. О соседе он раньше ничего не слышал, несмотря на обширную общую границу их владений.
Уэбб оказался неприметным сереньким лысеющим человечком лет сорока пяти-пятидесяти. Он смутился при в виде Уильяма. На его вопросы отвечал крайне уклончиво, пряча глаза. Что ещё больше укрепило Беркли в его подозрениях.
Уэбб сослался на ущерб своим арендаторам. Во время весеннего разлива из-за прорыва дамбы они надолго лишились воды - она ушла из запруды по другому руслу, не дошла до них. Один крупный арендатор Сомерс - владелец фабрики, заявил об убытках, и Уэбб поддержал его - подал иск.
Уэбб, понимая, видимо, что именно он сделал, вёл себя крайне угодливо и предупредительно. Приказал подать гостю кофе с коньяком, сыр и шоколад, предложил лучшее кресло у камина. Он юлил и подличал, бегая глазками, поминутно отводя их в сторону. Он тут же пообещал ещё раз поговорить с хозяином фабрики, узнать у него - нельзя ли смягчить условия?
Почему-то Уильяма стало противно слушать дальше его пустословие. Не прошло и пяти минут, как он сам прервал разговор на полуслове, встал, одним кивком попрощался и вышел из кабинета. Он понял в какой-то миг, что Уэбб ничего сам не решает, он попусту теряет с ним время. Откуда взялась эта уверенность, он и сам не знал, вдруг понял и всё.
Прорывы ведь случались и раньше, много раз, но никто никогда не жаловался.
Спорное дело, шансов выиграть его у них немного. Сомнительные улики. Косвенные, не прямые убытки.
У Уильяма появилось подозрение, почти уверенность, что всё это неспроста. Либо ушлые соседи пронюхали про его стесненное финансовое положение и решили воспользоваться этим, чтобы затеять тяжбу. Либо они не сами догадались, а кто-то их надоумил.
Подобное дело может длиться годами, обе стороны конфликта израсходуют на процесс уйму времени и средств. Затевать такое имеет смысл лишь в том случае, если цель - не сколько выигрыш, сколько истощение ресурсов противника. Наверное, поэтому раньше никто и не пытался судиться с лордом Беркли - владельцем более чем семисоттысячного состояния. Теперь Мадлен им владеет - она может себе позволить любой, самый абсурдный судебный иск, ей, при желании, удастся затянуть разбирательство на долгий срок, заставить его платить и платить. До тех пор, пока он не обанкротится.
Всё это мгновенно пронеслось в его мозгу. Уильям не знал ничего наверняка, но её заплаканное, искаженное гримасой лицо и бесстыдно обнаженная грудь стояли перед глазами. Она пошла на такое бесстыдство - ради чего?
Неужели её чувства так сильны? И на что она готова ради осуществления своих желаний?
Не продемонстрировала ли она ему сегодня, что способна легко задушить его - лишить и того немногого, что ещё у него оставалось?
Омерзение, страх холодными тисками сжали ему грудь. Словно отвратительная рептилия обвивалась вокруг его тела, сжимая кольцо.
На миг он представил себе это. Как он сдаётся на её милость и позволяет повести себя к венцу. Она же сделала ему предложение сегодня. Конечно, предложение всегда делает тот, кто могущественней, тот, кто имеет право выбирать и ставить условия. А выбор более слабого партнёра - принять их или отказаться.
И она сделала всё, чтобы лишить его возможности отказать ей - ослабить его максимально. Загнала в ловушку, из которой трудно выбраться. Вот её метод. Метод безжалостного расчетливого охотника. А он для неё - загнанная дичь.
Он представил себе, как будет выглядеть его жизнь с ней, и отвращение захлестнуло его, картина вызвала тошноту.
Уильям тряхнул головой, пытаясь согнать тяжелое наваждение. Нет, он должен бороться.
Но как? То, что он сгоряча заявил утром Люку об участии в скачках, сейчас ему казалось чистой авантюрой.
Целые конюшни элитных скаковых лошадей, хороших жокеев могли себе позволить содержать лишь богатейшие люди страны. Заявить об участии лошади в скачках и то стоило немалых денег. К тому же, кого попало туда не пускали, нужна была рекомендация человека, выставлявшего лошадей на данных соревнованиях несколько лет.
Да, порой эти лошади выигрывали, потом их хозяева продавали победивших жеребцов за большие деньги на аукционах, иногда цена доходила до несколько десятков тысяч фунтов.
Но если, что намного вероятнее, победить им не удастся, то все затраты пропадут даром, а у него и так денег совсем немного - доходы от аренды отцовских земель почти равнялась затратам на содержание дома, усадьбы, слуг и лошадей, шли на уплату налогов, на ремонт мостов и дорог на своей земле.
Оставались только проценты, полученные от материнского капитала, лишь на эти свободные средства он мог рассчитывать. Ему самому нынче нужно совсем немного на жизнь, поэтому он планировал эти деньги вложить в доходные бумаги или хотя бы положить под четыре процента в банк. Если бы не случилось ничего непредвиденного.
Но вот только спокойно жить ему, похоже, не дадут.
Придется что-то предпринять.
Уэбб растерялся, суетливо бросился вслед за Уильямом, угодливо открывал перед ним двери, опережая лакеев, бормотал что-то вежливое. Он прекрасно помнил старого графа Беркли, привык лебезить перед ним, трепеща перед его мощью, понимал, какую гадость подстроил нынче его сыну, опасался мести за эту подлость.
А сын был поразительно похож на отца не только внешне, но и всеми замашками - даже попав в западню, он продолжал вести себя так, как полагается могущественному лендлорду, и не думал унижаться и что-то просить у соседа. Будто знал нечто важное, неизвестное Уэббу, а потому тот невольно испытывал сейчас по отношению к молодому Беркли точно такой же трепетный страх, как и к его отцу когда-то.
Да, умом он понимал, на чьей стороне сейчас сила, именно эту - правильную сторону он и выбрал, но сейчас засомневался в своём выборе - ему вдруг стало страшновато - поджилки затряслись. Какой-то писклявый внутренний голосок подсказывал ему, что не всё так однозначно, как казалось до встречи с графом. Дельце может и не выгореть, потери окажутся намного больше обещанных ему прибылей. А моральные, репутационные и прочие издержки от начатой ими войны против казалось бы слабого противника - ещё страшней. Молодой Беркли не выглядел слабым противником. Он внушил осторожному Уэббу ужас своей харизмой. Нехорошие предчувствия охватили его после этой встречи и надолго лишили беднягу сна.
Если бы Уильям узнал о страданиях соседа, то, верно, от души бы посмеялся. Но у него и в мыслях ничего подобного не было.
Уильям не успел еще ничего сказать Люку, ожидавшему его у ворот, как тот довольно неучтиво сам обратился к хозяину с неожиданным вопросом.
- Кто будет вторым жокеем? - вдруг спросил Люк.
Всё это время он, оказывается, обдумывал утреннее предложение Уильяма. Его ум кипел, он даже весь покраснел от усилий, так интенсивно размышлял об этом сегодня.
- Хочешь сказать, что первым жокеем станешь ты? - Уильям сам удивился, что не оборвал Люка сразу, а поддержал этот бредовый разговор, как ни в чём не бывало.
- Я достаточно легкий и умелый. А ты - нет.
- И кто подойдёт, по твоему?
- Может, Мэл, а может и Дик.
- Но они же малы. Допустят ли их на скачки?
- Пустят. Двенадцатилетних пускают. А им больше тринадцати.
- Ладно, сам проведёшь соревнование между ними.
- Ну что, начнём готовиться? - в глазах у Люка загорелся какой-то диковатый огонёк, когда он спросил это.
Уильям почувствовал, что заражается его безумием. А ведь ещё минуту назад не собирался участвовать ни в каких скачках, отбрасывал эту мысль, как явную авантюру.
- Ты сумасшедший, Люк. Как ты собираешься воспитать из парней жокеев? Да и сам ты вряд ли справишься с этой ролью.
- Между прочим, я уже был на скачках.
- Пил эль?
- Нет, участвовал в них.
- Это в Брэдфорде, на рынке? Не смеши меня.
- Нет, в Дерби.
- И когда же ты успел?
- Пока ты пропадал черте-где, Уилл, меня Колин пригласил. Я занял третье место, на его лошади. Если я возьму туда Брюса или Эльфа, то наверняка получу Золотой кубок.
- Кто такой Колин?
- Хозяин двух жеребцов, так-то он купец. Но в Дерби давно их выставляет.
- И он мог бы рекомендовать тебя?
- Конечно!
- Ладно, начинайте. А я пока подумаю.
Похоже, у него все-равно не осталось другого выхода. Только поставить эти самые злосчастные пять тысяч на своих лошадей. Если он не сделает этого, то наверняка его разорит иск Уэбба. А если сделает, то есть хотя бы небольшой шанс сорвать банк и выкрутиться.
Им придётся купить место на скачках, купить кой-какое снаряжение. Арендовать загон, нанять персонал в конюшне, потренировать лошадей на ипподроме, при публике, чтобы они привыкли к обстановке.
Дома Уильям решил еще раз просмотреть свежую почту. Он увидел новое письмо от тёти Гвен. Она отправила его вчера вечером. Письмо приехало из Ковентри только что.
С замирающим сердцем он вскрыл конверт. Записка выпала из него. Её почерк. Почему-то он сразу понял, что писала Элли.
Прижал к губам тонкий листик, ему показалось, что он уловил чудесный аромат свежескошенной травы - так пахли её волосы.
Элли писала о том, что продолжает ждать его там, в Ковентри, просила писать ей туда ещё неделю, и потом тоже - леди Гвендолин и ей - уже в Пемберли. Она настаивала на новом свидании с ним и даже называла возможные место и время.
Элли вела себя с ним в чём-то точно так же, как и Мадлен: смело назначала ему встречи, настаивала на их помолвке, а вчера вечером откровенно соблазняла его, зная, что сейчас она - более сильная сторона. Она считала, что в данном случае имеет право решать за мужчину, потому что он - слаб и зависим. Нет, такое положение дел совершенно не устраивало Уильяма, задевало его гордость и больно ранило самолюбие.
Он знал, что вряд ли выполнит её просьбу - нельзя больше бередить её раны. А каждым своим письмом, каждым признанием, тем более, каждым новым свиданием он будет делать это, напоминая ей о себе. Как сделать так, чтобы она не мучалась? Как не мучаться больше самому? Если бы он только мог!
Он попытался донести эту мысль до леди Гвен, написал ей на трёх страницах подробно, но поймёт ли она его?
Но тётя написала ему в ответ именно то, что он и ожидал: она умолял племянника отбросить свои терзания, забыть о ложной гордости и сделать предложение мисс Элен Дарси вопреки воле ее старшего брата. Обещала помочь на первых порах с деньгами - более того, давала определённые гарантии: тысячу фунтов в год из своих личных доходов до тех пор, пока Элен не исполнится двадцать пять, и она не сможет сама распоряжаться своим состоянием.
На это письмо ему даже отвечать не хотелось, настолько стало стыдно. Но вежливость требовала. Он отказался с благодарностью. На этот раз коротко написал, что не знает, как ещё объяснить ей свои чувства. Просил понять его. Но отправляя его, не надеялся, что его поймут правильно.
Почему-то тётя, как и Элли, уверена, что проблемы его бедности и репутации в обществе совершенно не существенны. Что всё разрешится само собой наилучшим образом, и их можно игнорировать.
Для них обеих деньги ничего не значили - как совсем недавно и для него. Они ничуть не придавали значение и его жуткой репутации, злословию света - пока сами они обе были надежнейшей броней защищены от него своим прочным финансовым и общественным положением, так они думали, по крайней мере.
Для них его упрямство в отказе от их щедрой помощи - глупость, мальчишеская блажь, вызванная неуместной, по их мнению, в его стесненном положении гордостью.
Люк договорился с Колином Макреем. Таким образом, всего за триста фунтов граф Беркли получил рекомендацию от норт-йоркширского торговца бакалеей и смог выставить своих четырех лошадей на июльском забеге в Дерби.
Они уже два месяца готовились к скачкам. Их лошади показывали себя прекрасно. Действительно, быстрей, чем эти двое двухлеток, он жеребцов ещё не видел. Люк излучал уверенность в победе, просто светился от гордости за своих коней - он растил их с рождения, возился с жеребятами, как с родными детьми. Они отлично понимали друг друга - ласковыми поглаживаниями и тихими словами он добивался от жеребцов намного больше, чем любой другой наездник смог бы достичь шпорами и хлыстом.
Дик, выбранный вторым жокеем, ещё совсем мальчишка, но он точно так же, как и Люк, возится с Найтом с рождения, это его любимчик, Найт слушается только его, любого другого сажать в седло на скачках опасно - слишком уж крут нрав у этого коня.
Они вдвоём с горящими глазами убеждали Уильяма, что обязательно возьмут первый приз. Просто заражали его безоглядной верой в успех своих питомцев.
Вдохновленный их энтузиазмом, скрепя сердце, он, наконец, решился: пан или пропал! Ему не остаётся другого выхода: сейчас он вдруг отчётливо увидел своё будущее - проигрыш на скачках лишь ускорит неизбежный исход. В любом случае он потеряет эти деньги - пусть за год или два, в результате судебной тяжбы, долгого мучительного ожидания неизбежной потери и бесполезной борьбы, которая завершится его агонией. А так остаётся небольшой шанс - Уильям оценивал его примерно в одну десятую - что он разом, за один день сорвёт банк - решит сразу все свои проблемы.
Значит, он собственными руками ускорит исход: либо совершит акт самоубийства, либо взлетит к небесам - туда, где ожидает его она.
Наконец, наступил решающий день.
В отличии от полного энтузиазма Люка, ничуть не сомневавшегося в успехе, Уильям чувствовал себя отвратительно. Собственными руками он брал эти деньги - можно сказать, половину всего своего скромного состояния, и отдавал их кому-то - просто бросал в пустоту. Он прекрасно сознавал, каковы риски. Никогда раньше он не испытывал желания так рисковать. Никогда не понимал этого в своих более азартных друзьях. Даже если его лошади лучшие на ипподроме, это ровно ничего не значит. В своё время он слышал множество историй, как лучшие из лучших приходили последними, а тёмная, никому не известная лошадка без родословной брала первый приз.
Чистой воды случайность - вот что такое скачки. Дураки ставят и проигрывают здесь свои деньги. Только дураки.
Ругая себя, кляня собственное сумасбродство и безрассудного Люка, вовлёкшего его в это сумасшествие, Уильям чуть ли не дрожащими руками делал ставку. Две с половиной тысячи он поставил на Найта, и две с половиной на Эльфа. Два чёрных, как ночь, жеребца, у Эльфа белая звезда во лбу, а Найт - без единого пятнышка.
Он клятвенно обещал себе, что завтра же купит билет на корабль и уедет в Америку, если проиграет.
Ставки на его лошадей были двадцать к одному. Похоже, он был единственным, кто поставил на них. Никто не верил в тёмных лошадок, впервые вышедших на соревнования. И в деревенских жокеев-самоучек - тем более.
Уильям отвернулся, когда они побежали. Он не мог смотреть, как вместе с конями летят по ветру его деньги, как уносятся вдаль его последние надежды.
Его вернул к реальности дикий рёв толпы. Он услышал, как они выкрикивали имя: Эльф!
Невероятно, неужели Эльф победил?!
Он не мог поверить.
Найт пришёл третьим. Они выиграли пятьдесят тысяч - невиданные деньги! Забрали сегодня всё, что ставили другие.
Уильям бросился к взмыленному Люку, они обнялись, оба плакали сейчас от счастья. Дик стоял рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу, они схватили в охапку и его.
Ребята обнимали и целовали своих верных коней, принёсших им удачу, а те будто всё понимали - отвечали на ласки своих хозяев тихим ржанием.
Уильям обещал им по тысяче в случае победы. Он не стал жадничать и отдал Люку три тысячи, и полторы тысячи Дику.
Послезавтра снова заезд. Всё повторилось с удивительной точностью. Даже его мандраж. Сейчас хотя бы он не рисковал половиной состояния. Поставил точно такую же сумму, что и вчера. На этот раз на Эльфа ставили больше - зрители поверили в него, и ему уже ни за что не выиграть такой куш. Пять к одному, не больше. Он изменил размеры ставок: на Найта поставил три с половиной, на Эльфа - полторы тысячи.
И надо же - снова он угадал! Хотя точно также всю дорогу мысленно ругал себя-дурака за безрассудство. На этот раз были скачки с препятствиями - здесь выстрелил Найт - пришёл первым. А Эльф сдулся и оказался лишь пятым. И он выиграл практически те же деньги - четырнадцать к одному - никто пока не верил в Найта. Он получил ещё пятьдесят тысяч. Обоим парням он отдал по две тысячи. Они заслужили.
Люк восхищенно смотрел на хозяина. Ставки - ведь это же настоящее золотое дно, а теперь и у него есть свои деньги. Почему бы не попробовать? А вдруг завтра он станет богаче Уилла?
Пришло время следующих скачек.
На этот раз соревновались лошади старше трех лет. Они выставили Брюса и Агат, жокеями были Дик и Мэл. В предварительных соревнованиях лошади показали себя одними из лучших.
Хорошо, что Люк прямо перед забегом рассказал хозяину о своих планах. Вовремя же Уильям остановил друга. Дернул за плечи, буквально оттащил от окошка букмейкера в последний момент.
- Только не ставь все деньги, Люк. Максимум пятьсот фунтов. Ты проиграешь наверняка, таких случайностей не бывает, пойми. Невероятное везение, что мы выиграли подряд два раза, такого точно не повторится.
Уильям снова угадал - и Брюс, и Агат пришли во второй пятерке. В этот раз не повезло. А ставки на лошадей графа Беркли стали намного ниже - в них поверили и ждали от них чуда. Но Люк с треском проиграл свои деньги.
- Нет, хватит, Люк. У тебя осталось четыре с половиной тысячи, положим их в банк на твоё имя, пока ты не проиграл все свои деньги. Сто шестьдесят фунтов в год тебе гарантировано. Если ты поработаешь пока у меня, не станешь их трогать, то через десять лет ещё три тысячи добавятся. Нельзя рисковать без причины - потеряешь всё, что имеешь. Я рискнул только потому, что оказался на грани разорения - мне нечего было терять. Давай-ка продадим обоих жеребцов, чтобы даже соблазна больше не возникало. Сейчас за них можно получить и по две тысячи за каждого, пожалуй. Половину выручки я отдам тебе, обещаю.
Люк не сразу согласился, весь красный, надутый, как индюк, упрямо бубнил возражения, но потом, под насмешливым взглядом Уилла и под давлением приводимых им аргументов всё-таки пошёл на попятную. Внезапно свалившееся богатство ударило ему в голову. Может и к лучшему, что щелчок по носу от фортуны, полученный так вовремя, отрезвил его.
Но ведь если бы не Люк с его беззаветной любовью к лошадям, с его навыками, энтузиазмом и безрассудной детской верой в чудо, заразившей Уильяма, не видать бы графу Беркли никакого богатства!
Сейчас он осознавал это и от души благодарил друга. Даже, пожалуй, совесть мучала - чуть-чуть - наверное, Люк заслуживал получить не двадцатую часть, а добрую половину от его выигрыша - шептала она ему. Но лошади всё-таки принадлежали ему, ставил на них он сам, свои деньги. Остановился вовремя и друга вовремя одернул тоже он. Азартный, нерасчетливый Люк мгновенно спустил бы все деньги до последнего пенса, не сумел бы удержать богатство - поэтому он, наверное, и сын фермера, а не графа или купца - простоват немного.
А он - граф Беркли в конце концов, уж он-то сумеет позаботится о том, чтобы капитал, однажды, по счастливой случайности, попавший ему в руки, не уплыл потом точно так же быстро, как и приплыл. И о будущем Люка он теперь сумеет позаботиться - для этого парня будет лучше иметь прочное положение середнячка, чем внезапное, свалившееся на голову богатство. Он просто пока не готов им правильно распорядиться - мигом потеряет всё.
Уильям немного успокоил свою совесть этими рассуждениями и решил оставить всё как есть.
На самом деле, конечно, ему просто не хотелось умалять своё состояние - почти сотня тысяч - это лучше, чем пятьдесят, весу значительно больше. Сейчас он придавал огромное значение количеству денег на своём счете - научила его жизнь. Ведь теперь он верил, что каждая лишняя тысяча фунтов приближала его к заветной цели, поднимала на ту недосягаемую ещё вчера высоту, откуда его сбросили недавно, и где жила она - прекрасная принцесса Элли.
Ну и Мадлен, конечно, приложила немало сил к тому, чтобы заставить Уильяма стремиться к богатству. Он понял, что защититься от её агрессии он сможет, только обеспечив себе прочное финансовое положение - лишь оно давало ему спокойствие и независимость. Сама того не желая, она тоже со своей стороны стимулировала его на то, чтобы он, не медля, попытался вырваться из ловушки, приготовленной ему ею.
С одной стороны у него был журавль в небе - Элли, с другой - дамоклов меч - Мадлен. Две молодые женщины, влюбленные в графа Беркли, вместе, объединив усилия, заставили его пойти на безумные шаги, которые он ни за что не предпринял бы в обычном своём состоянии - если бы не подвергался их воздействию.
Весть о невероятном, сказочном везении графа Беркли распространилась мгновенно. Его поздравляли малознакомые люди. Даже те, кто в последнее время игнорировал его, вдруг вспомнили о его существовании и приветливо раскланивались на улице, подходили и приглашали в гости. Все вдруг словно позабыли о его сомнительной репутации.
Уильям только поражался, как быстро это случилось с некоторыми его знакомыми. Оказывается, успех и богатство искупают все грехи человека в глазах окружающих - как мнимые, так и реальные. Видимо, самым страшным, непростительным его пороком они считали вопиющую бедность, а все остальные его прегрешения готовы были легко простить, стоило ему изжить главный свой недостаток.
Кабинет был завален письмами - приглашениями и просьбами. Появился среди них и очередной благоухающий сиреневый конвертик. Он по привычке тут же бросил его в огонь, туда же за ним следом отправил и все остальные - но их он хотя бы просмотрел - по диагонали, не удосужившись на них ответить.
В тот же день, сразу после победы на скачках, он написал краткую деловую записку тёте с просьбой посодействовать ему во встрече с графом Ковентри. Тот занимался устройством аукционов, продавал и лошадей в том числе.
Графа мало волновали недобрые слухи о племяннике жены - он знал цену светским сплетням и сплетникам, но близких доверительных отношений с семьёй Беркли он не поддерживал никогда. Будто не замечал Уильяма, и с его отцом не знался, пока тот был жив. Супругу свою, впрочем, он любил и потакал большинству её прихотей, одной из которых была любовь к племяннику.
Тётя сразу же ответила, уже через день от неё пришла такая же короткая записка, в котором она приглашала его к себе на следующей неделе. В конверт было вложено также письмо от графа Ковентри, в котором он поздравлял Уильяма с победой и предлагал ему стать участником аукциона по продаже лошадей, победивших в последних скачках.
Господи, поверить невозможно - он снова богат! Конечно, ему далеко до состояния отца, но теперь он сможет жить так, как привык - минимум четыре тысячи в год будут в его распоряжении. И лучшего адвоката нанять больше не проблема - наверняка, теперь ему не придётся платить по иску, а оплачивать судебные издержки придётся самому Уэббу, настолько абсурдны его претензии - хороший юрист отразит их без труда.
А он сможет с лёгким сердцем пойти к Элли и сделать ей предложение, не стыдясь посмотреть в глаза её родственникам.
Уильям ещё не верил своему счастью. Но это правда! Чудесный вороной конь, родившийся в тот самый месяц, когда он встретил её - красавец Эльф с сияющей белой звездой во лбу исполнил его заветное желание, принёс ему невиданную сказочную удачу.
Она... одна только Элли, была сейчас в его мыслях.
Почти три месяца минуло с их последней встречи. С того волшебного дня, в котором он запомнил каждое мгновение и бережно хранил их все в своей памяти. Он не пытался связаться с Элли, ничего не знал про неё. Как она живёт? Нужно срочно спросить у тёти Гвен. Она должна знать...
В тот же день Уильям написал леди Ковентри обширное послание - на этот раз не стесняясь своих чувств, на трех страницах откровенно излил их на бумаге той, кого считал своей второй матерью - объяснял тёте, почему не писал летом, и расспрашивал, не знает ли она что-нибудь об Элли. Три дня, не находя себе места, ждал, пока она ответит ему.
Чуть запоздавшее письмо от тёти было несколько сумбурным, длинным и казалось еще влажным от расплывшихся на бумаге счастливых слёз, которые она пролила, читая признания дорогого племянника.
Элен жила в Пемберли всё лето, два раза гостила у графа Ковентри вместе с братом. Дамы регулярно переписывались. Они обе ждали вестей от Уильяма, и совсем потеряли надежду, гадая, что с ним. Тётя уже сама собиралась наведаться к племяннику. Он со стыдом вспомнил, что всё лето не отвечал на её письма - не хотел бередить кровоточащую рану. В этом письме тётя повторяла просьбу - настойчиво приглашала его к себе на следующей неделе. Обещала устроить сюрприз.
У него отчего-то вдруг сильно забилось сердце, когда он подъехал к дому графа. Вот оно - то самое место, где они расстались с Элли.
Он вошёл в огромный холл. Тётя медленно спустилась по ковровой дорожке вниз. Со слезами радости обняла Уильяма. Он поцеловал её надушенные, с легкой проседью волосы, и в груди потеплело от нежности - её взволнованный взгляд сказал ему, как она переживала за него раньше, и как рада ему сейчас.
Теперь он больше не бедный родственник, не проситель. Может смело являться сюда и в любой другой богатый дом знакомых и родственников, не стесняться больше своей бедности, смело смотреть в глаза любому. Ему нечего стыдиться - он ни в чём не виноват, и теперь может с благодарностью обнять эту добрую женщину, ни на секунду не терявшую веру в него. Он никогда бы не смог принять у неё те деньги, которые она предлагала ему от чистого сердца, даже навещать её раньше стеснялся - гордость не позволяла ему делать это, но теперь он сможет сполна отблагодарить её - любовью и вниманием.
- Я всё знаю, Уилл, мальчик мой. О тебе вокруг только и разговоров у всех соседей. Но теперь ты сможешь наплевать на сплетников, они замолкнут, наконец. Удача, богатство - они подобных людишек заставляют прикусить поганые языки и относиться с уважением к тому, кто их получит.
- О, дорогой, я верю, что вы будете счастливы, - продолжила она несколько невпопад.
Но Уильям, конечно, понял её.
- Подожди меня здесь, мой мальчик, - тётя, мягко обняв, усадила его в уютное кресло у окна, ещё раз поцеловала в лоб и удалилась из комнаты.
Уильям оглядывал знакомую обстановку. Давненько он не бывал в этом доме. Год прошёл. Как раз перед тем скандалом в отцовском доме в последний раз он гостил у тёти, будучи у неё проездом - в Валлейгрин, в колдовскую рощу рвалась его душа, а дальше снова в Лэмтон, где в сотый, наверное, раз он проезжал по ставшим уже родными улочкам и заглядывал в каждое окошко, в каждый дворик.
Он закрыл глаза и увидел её лицо. Ему не составляло никакого труда сделать это - каждую черточку он помнил наизусть, для Уильяма она стала настоящим наваждением, он бредил ей. Понимая, что им вряд ли суждено быть вместе, мысленно прощаясь с возлюбленной, он погружался в сладкие воспоминания, плыл по их теплым волнам.
Невозможность их близости лишь ещё больше разжигала его страсть и усугубляла его муки. Ему казалось, он неизлечим и умрёт с её именем на устах, сколько бы времени не прошло, он не забудет её, не уменьшится боль в сердце от их разлуки.
Теперь, когда у него появилась надежда, он думал, что только это неистовое желание соединиться с ней толкнуло его на отчаянный шаг - он поставил половину состояния на скачках - очевидная глупость, безрассудство. Не потеряй он разум от любви, никогда не пошёл бы на такое. Безумная, детская надежда на чудо двигала им, когда он делал это - хоть малый шанс, но он был.
Бог подарил ему этот шанс. Чем же он заслужил эту милость судьбы - сначала встретить её в Валлейгрин, потом получить невероятную возможность увидеть её там же снова? И теперь, чудесным образом, его несбыточное желание разбогатеть и обрести возможность посвататься к ней сбылось.
Так кто же он - баловень судьбы, или фортуна продолжает играть с ним, бросая его от надежды к отчаянью, и обратно - к надежде?
Уильям услышал легкие шаги. Наверное, тётя вернулась. Он открыл глаза и не поверил им: Элли, его милая Элли, наяву, а не во сне, стояла прямо перед ним, улыбаясь ему своей нежной улыбкой...