Аннотация: Путешествие в Могрицу, 24 года тому назад.
Почти что необыкновенное путешествие
"Здесь вам не Англия: копайте глубже..."
(Избранные высказывания преподавателей военной кафедры МГУ)
Самое сложное по нашей жизни - это найти фразу или, на худой случай, слово, с которых как-то можно начать. И уж, тем более, если речь - о путешествиях, ибо чем ещё можно заинтриговать в этом жанре, когда планета исхожена почти что вдоль и поперёк, а всякий объект на ней, достойный хоть какого-то внимания, изучен до мельчайших деталей и зафиксирован в сотне каталогов и справочников. Мой знакомый, биофизик, утверждая, что нет ничего более достойного, чем путешествия, совершенно не подозревал при этом, как трудно организоваться и настроиться так, чтобы пейзажи действительно воодушевляли, а открытия, пусть самые незначительные, наполняли бы сердце путешественника радостью победы над обыденностью.
Как ни странно, путешествие - не менее сложное дело, чем написание романов или сочинение симфоний. Своеобразное искусство одухотворения поношенных пейзажей и затёртых видов усложняется ещё и тем, что в наше время каждый третий норовит выбраться в мир и непременно оставить свой след на исписанном листе далеко не первозданной природы. И, если путешественники-профессионалы, заполняя кипы бумаги сухими, почти что академическими отчётами, почитаются в государстве нашем людьми серьёзными и где-то даже стратегически важными, то бродяги-любители оказываются чуть ли не дикарями и терпят на стезе своей многия несправедливости. Но не пугает их ни исхоженность маршрутов, ни установившийся догмат рельефов, ни молчаливое табу землевладельцев. Подходит время, и пускаются они, радостно и искренне , на круги свои в надежде почерпнуть живой водицы из неиссякаемых родников земли отеческой и очистить её от сора времени своим смышлёным оком.
В середине весны, может быть, в апреле, возникла эта идея, вернее, даже не возникла, а реально оформилась. Смутные намёки её мелькали ещё зимой. Зачинщиком, конечно, выступил Андрей. Ему поездка виделась желанной отдушиной в полусонном круговороте городской жизни. Отпуск заканчивался, и щемящая тоска по уходившей свободе подталкивала его лучше всяких уговоров. С моей стороны сквозил иной интерес. Андрюшины рассказы о меловых разрезах и опусканиях земной коры, об ископаемых белемнитах, исторических датах лет, этак, в четыреста миллионов выглядели заманчиво. Упустить контакт с мезозоем было бы, по меньшей мере, обидно. Да и потом, среди наших общих знакомых словосочетание "меловые горы" понемногу превращалось в синоним избитого "когда рак на горе свистнет" и произносилось обычно в подходящие моменты, со смешком и хитрющим прищуром глаз. Требовалось как-то восстановить статус и показать-таки народу, что порох в пороховницах ещё имеется.
И вот чудесным (а как же иначе!) воскресным утром мы вошли в здание автовокзала, пристроились в хвост небольшой очереди, и уже через пять минут (честное слово, через пять!) билеты лежали у нас в кармане. Тридцать минут благоразумного запаса позволяли располагать временем. Можно было, приняв физиономии ожидающих, проскучать на стульях, спинка к спинке связанных в длинной шеренге, или потолкаться у "Союзпечати" в надежде наткнуться на свеженький номер "Кореи", но пассат странствий уже тронул наши паруса, и мы отправились по автовокзалу изучать таблички, указатели и расписания.
Рядом с лестницей на второй этаж наше внимание неожиданно привлекли звуки, начисто выпадавшие по смыслу из автовокзальной увертюры. Низкие, нудно утробные, они напоминали незатейливую мелодию из четырёх нот, вроде той, которую наигрывала когда-то Эолова арфа у подножья Машука. Повторяясь по закону синусоидальной (или косинусоидальной?) функции, эта гамма навевала тоску и смутный инфразвуковой страх. Люди вокруг совершенно не замечали звуков или не подавали виду.
- Прямо чертовщина какая-то. - обронил я после минутного прослушивания.
- Зона... - добавил Андрей многозначительно и почему-то ухмыльнулся, окинув взглядом окружающих.
Я подумал о галлюцинации и предложил выйти к платформам. Перекурив у автобусов, мы опять вошли и явно услышали заунывный наигрыш. Обойдя коридоры и лестницы, удалось несколько локализовать предполагаемый источник смуты, но тут Андрей посмотрел на часы и...
Неудобно устроившись на кожаных сиденьях старенького "лазика", мы продолжили обсуждение таинственных звуков, пытаясь таким образом хоть как-то скрасить обычную нашу и тряскую дорогу.
- Неплохое начало для сюрреалистической пьески. - размышлял Андрей. - Музыка - не музыка, шум - не шум, просто наваждение какое-то, и никому никакого дела. Монстр, мурлыкающий себе под нос, а вокруг - толпа во чреве цивилизации. Клёво!
- Да! - соглашался я, - чего только не встретишь на наших автовокзалах.
Продолжая в подобном духе, мы проехали с полчаса, а когда, наконец, заряд иссяк, и Андрей задремал, повесив голову, я занялся салоном. Две старушки неопределённого возраста везли, по своему обыкновению, с базара груду мешков, корзинок и авосек, являя неискоренимую самобытность, оставшуюся ещё со времён Великого переселения народов. В корзинах пищали жёлтые комочки-цыплята, в мешках же шевелилось что-то покрупнее, не то кролики, не то поросята. Троица деревенских модниц в джинсах-варёнках, блузках и розовых мокасинах шушукалась и хихикала на заднем сиденье. В этаких тапочка и на Елисейских полях-то трудно не замараться, а уж в наших сёлах!.. Я подивился было упорству народному в битве за мануфактурный прогресс, но разбитая трасса подкачала, и невольный зевок поставил точку.
Очнулись уже под самой Могрицей. Наскоро расспросив соседку, подхватили рюкзак, сумку, и автобус, чихнув на нас последней городской копотью, скрылся за поворотом. Мы стояли на асфальте, уложенном прямо по дну моря, высохшего ещё в юрский период.
- И куда теперь? - я оглянулся: невысокие холмы, поросшие кустарником, домики, хатки, сарайчики в тени яблонь и верб, железная будка с вывеской "Продукты" - вот и вся картинка. Никаких тебе тектонических опусканий, слоистых обнажений, что уж говорить о белемнитах.
- Понимаешь ли, я тут был года три назад, да ещё нас автобусом по местам возили, ну и ... - Андрей растерянно озирался.
-Понятно, кивнул я и вдруг действительно понял, что путешествие НАЧИНАЕТСЯ. Это был тот момент, точка экстремума, когда с холодком в области желудка и лёгким учащением сердцебиения осознаёшь, что обратного пути нет, и, что, если вот сейчас отказаться, передумать, вернуться, то дальнейшая жизнь просто-напросто сложится как-то не так, как будто что-то уйдёт, исчезнет из неё, и превратится окружающий мир в подобие музея восковых фигур, бухгалтерский отчёт, в безвкусную соску-пустышку. Похожие чувства, наверное, испытывает музыкант, когда шаг на сцену уже сделан, или, может быть, космонавт перед открытым люком шлюзовой камеры, за которым - Космос.
- Хорошо! - успокоил я себя вслух, - будем считать: актив - пять яиц вкрутую, немного сала, огурцы, лук, пирожки с картошкой и четвертушка хлеба. Пассив - нечего пить и неизвестно, куда идти.
- Ерунда, - вмешался Андрей. - Спросим. Купим.
И впрямь, закупив в продуктовой будке минералку и несколько испугав продавщицу словами "разрез земной коры", мы довольно быстро сориентировались и бодро зашагали прочь от трассы в сторону, где, как нам показалось, должна была быть река с берегом, обнажившимся пластами мезозойского мела и известняка.
Вскоре из рюкзака явилась кинокамера с магическим трансфокатором, и предприятие заметно оживилось. Виды сами собой выплывали и просились в фокус. Первым удостоилось чести быть снятым старое могучее дерево, видимо, расколотое молнией. Ветви чёрной тугой паутиной свисали вокруг ствола, и глаз режиссёрского ассистента уловил в том великолепный символ.
- Это же чудо! - приговаривал Андрей, уткнувшись в глазок камеры и прохаживаясь под деревом, - ну и ну! Кайф! Если бы Тарковский!..
Мне дерево не понравилось. Да и плёнки было маловато, но разве остановишь творческий порыв художника, когда образ уже засел в голове, и надо лишь нажать клавишу.
Постепенно, из-за дальнего холма, навстречу нам начало выплывать нечто белое. Приблизившись, мы разглядели кучи размолотого мела. Тут же, сиротливо и как-то обиженно, маячил брошенный бульдозер. Меловое хозяйство дремало. Неподалёку оказался и карьер меловых разработок.
- Взглянём? - без особого энтузиазма предложил я, и, хотя романтики в карьере было несколько меньше, чем в вожделенном тектоническом разрезе, но карьер-то вот он, рядом, а разрез?.. Может быть, бабушка-почтальон, наш консультант у трассы, именно карьер и имела в виду, отвечая на наши довольно туманные расспросы. Скорее всего, этот мел уже поперёк горла стоял у местных. В жару пыль от него едкая, а в дождь - слякоть липкая, не ототрёшься. Но нас интересовали совершенно иные качества продукта.
Под ударами топорика мел отваливался сочными пластами, крошился и осыпался белоснежными оползнями. Понемногу обнажались глубинные слои с вкраплениями ископаемых существ, когда-то обитавших кто в раковине, кто в сигарообразной капсуле "чёртова пальца". Вообще-то, со стороны, наше занятие изысканиями должно было выглядеть довольно сомнительно. Два вполне взрослых и нормальных человека рубят походным топором мел на дне десятиметровой глубины карьера и собирают в сумку "Чёртовы пальцы", которые часто попадают рабочим на стройках, как неприятные примеси в песке. Но уж очень увлеклись мы делом и об имидже своём совершенно не думали.
На какое-то время я почувствовал себя палеонтологом, археобиологом и вообще Человеком, Исследующим Время. Хотя, конечно, подумаешь, - палеонтология! Ну и что? Другое дело - история человечества. Археология. Раскопки курганов и древних городищ. Наконечники стрел. Булатные мечи. Амфоры с золотыми монетами. А тут - какие-то моллюски, слизняки, червячки, чуть ли не мокрицы, отгородившиеся скорлупой ото всей Вселенной. Примитивные, глупые - это ещё мягко сказано. Просто кусочки биомассы, поведение которых укладывалось в схему: пища, экскременты, продолжение рода - и так на протяжении полумиллиарда лет! Ибо потомки их, нынешние устрицы и улитки здравствуют и не то, чтобы процветают, а так, живут себе не спеша, в сторонке от столбовой дороги эволюции, от всяких там катаклизмов и вымираний. Внешне, может быть, и изменились, но ненамного. В основе - всё та же полурастительная реакция на раздражители. И непонятно, сколько ещё просуществуют - полмиллиарда, а, может, и все два. Кто знает? Покуда солнышка хватит, будут воду процеживать да мелочь переваривать. Воистину, где тише едешь, - там дольше проживёшь. Можно, конечно, вспомнить об экологическом загрязнении, хотя тут, скорее всего, гибель грозит самому источнику, то бишь, человечеству, ну и ещё, может быть, ближайшим соседям по экологической нише. Но примитив выживет всегда. Отсидится за створками раковины где-нибудь на дне океана, куда контейнеры с радиацией и химией не доплывут, а если и доплывут, то плевал он на эту радиацию и химию. С мезозоя и не такое он видал. Правда, потеснили его другие виды, да и климат временами подмораживал - чего только не бывало на планете... Но моллюску спешить некуда: он подождёт. Так что, пока цивилизация бьётся над проблемой выживания и ничего лучшего, чем Европарламент, придумать не может, моллюски уверенно смотрят в светлое своё будущее.
Исчерпав энтузиазм, мы спрятали добычу в рюкзак и отправились дальше. Карьер не утолил нашу изыскательскую жажду, и колдовское словосочетание "тектонический разрез земной коры" упорно тянуло нас чудесной долиной Псла, вниз по течению. Я бы, наверное, не стал описывать все виды пейзажей и действия, если бы был уверен, что снимаемый нами попутно фильм состоится. Но уж слишком много сомнений возникало на этот счёт. То счётчик плёнки врал, и приходилось определять её на слух, то вдруг выяснялось, что, работая трансфокатором, этой забавной штучкой, которая приближает и удаляет панораму, необходимо параллельно изменять наводку резкости, а для этого требовалось, как минимум, иметь третью руку. Да и потом, вспоминались кинофотопроявочные ателье без гарантий. И мне ничего не оставалось, как запоминать красоты зрительно, в надежде изложить их, может быть, письменно.
Итак, мы двигались вдоль Псла, вниз по течению, с рюкзаком, сумкой и кинокамерой, пытаясь найти то место, где Андрей практиковался по геологии года три назад с ватагой студентов пединститута, которым было интересно решительно всё, кроме самой цели их поездки. Мы шли, и июньский триумф жизни сопровождал нас по пятам. Речное зеркало то и дело покрывалось трещинами от плескавшейся рыбы. Лягушки катапультой выстреливались прямо из-под ног и шлёпались в воду. Извиваясь чёрной блестящей струйкой, уж скользнул меж стеблей аира, поднял головку с жёлтыми заушными пятнышками и, показав нам острый раздвоенный язык, исчез в прибрежных зарослях. Вокруг какие-то зонтичные, превышая человеческий рост, смыкались над головой. В уме вертелось слово "реликтовый", и, если бы вдруг на поваленном прямо в реку стволе дерева оказался ящер или динозавр, я бы совершенно не удивился.
Чистый воздух пьянил, и фантазия буйствовала. Хотя птицы слегка подводили. Жалкое чириканье и пощёлкивание не соответствовали фону первобытности. Местами пейзаж чем-то напоминал пойму Москвы-реки под Звенигородом, но несколько в приуменьшенных масштабах: и речушка помельче, и леса пожиже. Но вот холмы казались на высоте. Мой знакомый - биофизик - верно, согласился бы с такой аналогией, ибо чёрно-фиолетовые стрекозы, которых в поте лица вылавливал он в камышах Москворечья для своей энтомологической коллекции, в изобилии водились также и здесь. Мы шли молча, лишь изредка обмениваясь короткими замечаниями, то по поводу невероятно огромного куста чертополоха, то приятно удивляясь отсутствию комаров. Иногда работала камера, и залитые солнцем некошеные луга, дивные светлые рощи серебристых ив, изгибы прозрачной реки оседали на плёнку. Устроив привал, мы перекусили в тени ольхи и прилегли прямо на душистую мураву.
- Послушай, брат Хома! - отчего-то вспомнил я гоголевского "Вия" - верно, здесь должен быть хутор.
- И то верно, брат Тиберий! - отвечал Андрей, растянувшись рядом, подперев голову рукой м попыхивая сигареткой. Тишина и зной висели над нагретой полуденным солнцем травой. Стрекотали кузнечики. От бузины плыл сладкий дурманящий аромат. Покой и умиротворение вековой земли окутывали нам своими сладострастными чарами, и тут неожиданно жутковатый глухой рёв раздался совсем рядом от нас, и мы почувствовали всем телом, как тяжело и грозно вибрирует почва.
- Вот, черти, прямо на нас прут! - встревожено приподнялся Андрей. Как любой коренной горожанин, он с опаской относился ко всем рогатым, как парно-, так и непарнокопытным.
- Растопчут и глазом не моргнут.
- Отлично! - я старался не поддаваться на минутную панику, - будем снимать корриду! Давай камеру.
От роли матадора Андрей отказался наотрез, и, когда стадо прошло, нам ничего не оставалось, как продолжать своё небольшое и, как стало понятным, довольно экспрессивное путешествие. По всем канонам жанра мы не могли обойтись без переправы вброд. Ну какой уважающий себя путешественник откажется от соблазна форсировать реку на мелководном перекате? Именно такая возможность и предоставилась нам возле одной излучины Псла, там, где река изгибалась почти что под прямым углом. Напротив, на другом берегу, возвышался обрывистый склон мелового холма. Первопроходцем вызвался я. Уверенно закатив брюки выше колен и прихватив кроссовки, я осторожно двинулся по известняковым валунам, скользким и ненадёжным, покрытым водорослями и какой-то слизью. Андрей в сладостном предвкушении остросюжетных кадров остался с камерой на берегу. Добравшись почти что до середины порога, я краем глаза заметил вправо и влево, от узкого подводного хребта, ямы и впадины, вполне достаточные для того, чтобы при неосмотрительном шаге окунуться в них с головой. Купаться в одежде совершенно не хотелось. Впереди течение усиливалось, а валуны приобретали всё более заострённую форму. Поскользнувшись, я забалансировал руками, с трудом удержав равновесие. Андрей на берегу издавал восторженные радостные крики и вовсю не жалел плёнки. Тем не менее, мне удалось достичь противоположного берега. Разведка завершилась благополучно. Бросив обувь на траву, я с удовлетворением представил, как ассистент режиссёра барахтается в яме, спасая кинокамеру и плёнку с уникальными кадрами. Но тот уже подавал с другого берега недвусмысленные знаки и что-то кричал, стараясь перекрыть шум воды. Надежды на зрелище не оправдались. Мне пришлось повторить переправу ещё дважды, чтобы снять сцену переправы Андрея с открытого вновь берега.
Обсохнув, мы обулись и не успели сделать и десяти шагов, как вдруг обнаружили, что земля, куда мы выбрались, непонятно, каким образом, оказалась небольшим островком, причём, как и полагается в таких случаях, совершенно необитаемым. Так что пришлось перебираться ещё через одну протоку.
- По-моему, это где-то здесь, - объявил Андрей, оглядевшись. - Но сто процентов дать не могу. Место выглядело на редкость глухим. По правую руку шумел на пороге Псёл, по левую - нависала круча, непроходимо заросшая вербами и мелким кустарником. Между рекой и холмом различалась едва заметно тропинка, петлявшая между спинами известковых рифов, головами ушедших в воду.
- Черепашьи камни, - окрестил я место и приготовился было дальше развить это весьма достойное название, как вдруг на тропинке показался человек, в резиновых сапогах, брезентовой штормовке и с бамбуковой удочкой.
-Да вот, меловой разрез ищем, знаете, такое тектоническое опускание земной коры, образовавшееся в результате - начал было Андрей, но незнакомец не дослушал.
- А чего его искать, вот тут, за бугром, он и есть, там сейчас кооператоры хозяйничают, известь жгут.
Было похоже, что уже и сюда успела докатиться волна социального возрождения, и доблестные миссионеры, оставив городской уют, прибыли на разработки меловых эльдорадо. Во всяком случае, это показалось мне намного благороднее, чем драть с честного горожанина плату за посещение пикантных общественных мест или торговать с лотков идиотскими побрякушками.
Тектоническое опускание земной коры, реализовавшееся в меловом разрезе, на вид выглядело котлованом с осыпавшимися стенами. В разрез можно было упрятать пару пятиэтажек, и ещё осталось бы место для городской бани и пивного ларька. Тут же, рядом, громоздилось кооператорское хозяйство: гигантские печи-домны для обжига мела. Судя по состоянию кладки, строены они были никак не поздее времён коллективизации и индустриализации. То ли цены на известь упали, то ли кооператоры подобрались людьми верующими и свято блюли воскресенье, но только ни души вокруг не было. Лишь пара голодных собак с истошным лаем кинулась на нас из-под вагончика, но, получив недоеденное яйцо, угомонилась и, виновато виляя хвостами, ретировалась. Причём, яйцо досталось крупному лохматому псу, а его сотоварищу поменьше пришлось довольствоваться эмоциями вожака.
Итак, мы оказались у цели.
- Вроде - здесь, а вроде - и не здесь, - приговаривал Андрей, почёсывая зудящие от меловой пыли ноги.
- Пусть будет здесь, - предложил я. Мне порядком надоело уже гоняться за мистическим разрезом, да и потом, в рюкзаке, даже по весу чувствовалось достаточным всяческого ископаемого добра.
- Увидел бы меня сейчас Егор Семёныч, решил бы, что конец света, - размышлял Андрей, чтобы я вот так, в своё личное время, да ещё пешком...
Егор Семёнович, насколько я знал, преподавал геологию в институте и совмещал её с деканской работой. Не без его активных усилий Андрей в своё время схлопотал "неуд" и оказался за порогом "alma mater", однако, особо не расстраиваясь, ибо теперь подвизался на телевидении и имел виды на очередной вуз. Может, и не вышло бы из Андрея толкового преподавателя, но, слушая, как он сыплет палеонтологической латынью, как объясняет процессы мелообразования и геодинамики, я решил, что Егор Семёнович оказался несправедлив в оценке своего ученика.
Выполнив план экспедиции, в общем-то, несколько безалаберно, но с живым огоньком творчества, мы постояли на дне разлома и, развернувшись, побрели совершенно без всякой цели, просто-напросто куда глаза глядели и ноги шли. Как известно из народного фольклора, такой принцип движения всегда приводил к неожиданным поворотам сюжета. Довольно быстро мы оказались в чащобе ивняка и колоссальных размеров болотного аира, разросшихся вдоль реки.
- Не нравится мне здесь, - ворчал Андрей. - Того гляди, на змею нарвёмся или в трясину угодим.
- Назад нельзя, - упирался я, - плохая примета!
- Лучше бы и не говорил, - продолжал жаловаться Андрей, -мне как въестся в голову, так потом житья нет, всё хожу и думаю, как бы не влипнуть. Суеверный я. Примет лучше не знать.
- Ничего, где наша не пропадала.
- Гиблые места...
- Кажется, смеётся кто-то, слышишь?
- Да, вроде женские голоса.
- Ну, ещё немного, и мы на сказочном диком пляже, в обществе прелестных русалок.
Наконец, мы выбрались из чащи. Пляж оказался небольшим пятачком на берегу, в зарослях, а прелестные русалки - семейной четой с двумя детьми.
Появление из кустов небритых молодцев, измазанных мелом, с рюкзаком и кинокамерой, несколько расстроило идиллию их уединённого купания.
- Извините, вы не подскажете... - начал Андрей.
-Как нам пройти к трассе? - закончил я, чтобы как-то разрядить замешательство.
Отец семейства окинул нас недоверчивым взглядом.
- По этому берегу вам не пробраться: заросло так, что сам чёрт голову сломит, - ответил он. - Вы вот здесь вброд перейдите, а уж по тому берегу прямо на дорогу и попадёте.
- А здесь неглубоко? - осторожно поинтересовался ассистент режиссёра.
- Да нет, ерунда. Вы вон к тому дереву держите, - и мужчина кивнул на бревно, уходившее одним концом под воду, другим - оставаясь на берегу.
Тут повторилась эпопея с переправой, но в более трагических масштабах, ибо "да нет, ерунда" оказалась чуть ли не по шею. Уже возле бревна, держа одежду и снаряжение на вытянутых над головой руках, мы вдруг осознали, что выбраться просто не сможем. Берег круто обрывался, и, стоя по грудь у самой земли, мы принялись обсуждать положение.
- Как хорошо, что в наших реках не водятся пираньи, - утешал я Андрея, подняв, чтобы не замочить, кинокамеру над головой.
- Да! Но зато здесь полно пиявок, я уже чувствую, как эти твари ползают по ногам.
- Пиявки - это ценный фармацевтический товар. Наши аптеки получают их из Москвы, Аэрофлотом.
- Чудесно! Но мне-то от этого не легче.
Наконец, Андрей, изловчившись, вскарабкался на бревно, потом - на берег, протянул мне руку, и мы оказались на земле. На сей раз мы отделались подмокшей сумкой и лёгким пиявочным ужасом.
Потом мы загорали, самым наглым образом развалившись на лугу у реки, и разговаривали на вечную нашу тему.
- И зачем только нужна человеку вся эта суета, - лениво размышлял Андрей, - все эти сюжеты, сценарии, фабулы и развязки. Сколько гениальных произведений за всю историю человечества создано. Подумать страшно. Бьёшься, мучаешься, страдаешь, а ради чего? Никому это не нужно. Изведёшь, растратишь себя, а они все только посмеются и отправятся дальше заниматься своими мирскими делишками. В конце концов, нам всем одно - могила...
- Прежде всего, это нужно тебе, - пытался сопротивляться я, - тебе, как индивиду, как части, которая возникла в бесконечной шеренге и стремится к самосознанию, к постижению.
- Да, я понимаю, - оправдывался Андрей, - и, тем не менее, обидно, что другим, в общем-то, начихать на твоё творчество.
- Ну... "другие" - это абстракция, а ты - реальность, конкретность, вот и думай вначале о себе, а уж другие приложатся, если, конечно, захотят. Не в этом дело. Меня, честно говоря, интересует иное. Вот ты подумай: рождается человек, слепой, глухой, немой, и даже не дышит. По сути, рождается мёртвым. Чтобы возбудить первый вдох, кто-то обязательно должен его шлёпнуть. Дать первый импульс, толчок. Представляешь, какая мощь! Лёгкий хлопок - и вот уже включается колоссальная энергия. Человек начинает свою жизнь, своё плавание в океане бытия.
- Выходит, зачать и родить - это ещё полдела. Нужно воодушевить.
- Да-да! Воодушевить! И здесь кроется какая-то невероятная тайна. Ведь по Писанию душу и жизнь нам даёт Он. Может быть, этот первый шлепок и совершается от Него, Его рукой.
- Ну и что из того?
- А то, что любой акт рождения, не телесного рождения, а рождения духовного, исходит от какой-то высшей силы, нам неведомой и ещё не осмысленной.
- Это что, инопланетяне, что ли?
- Да как угодно назови: инопланетяне, Бог, Всемирный Разум... Интересен сам факт.
- Но я не вижу никакого отношения к творчеству.
- Самое прямое, как мне кажется. Важно не то, насколько необходимо наше творчество, чем мы, собственно говоря, занимаем своё время, а важно, что мы есть и не можем иначе. Нельзя нарушать установившийся порядок. Кто-то постоянно обязан быть готов принять новорожденного и помочь ему начать дыхание. А новорожденным можешь оказаться ты, я, кто-нибудь другой, в любой момент времени, и, если не помочь, - тогда конец, finita la comedia.
-Здорово! Я как-то об этом не думал, - Андрей приподнялся на локтях, - интереснейшая мысль, выходит, мы просто не замечаем, сколько вокруг людей, которые не дают нам кануть в Лету раньше времени.
- Угу, - произнёс я, и мы надолго замолчали, наслаждаясь солнцем, ветерком и ароматами трав. Разомлев, я задремал, погрузившись в вязкую тёмно-фиолетовую негу, но голос Андрея вернул меня.
- Смотри, что там за дом? Там, на пригорке, за рекой... Прямо замок какой-то готический.
Я приподнялся и за деревьями вдали увидел красного кирпича строение с зубчатой башней и шпилем. Картинка казалась прямо из иллюстраций к роману о доблестном рыцаре Айвенго. Вокруг замка серебрились кудрявые ивы и тёмно зеленели дубы. Сооружение высилось на холме и от этого романтический вид усиливался.
- Ну и ну! - удивлению моему не было предела. И даже не сам замок послужил тому причиной, хотя встретить в наших краях подобную твердыню не так уж и просто. Дело в том, что в этот момент я вдруг вспомнил как вчера вечером, перед тем как уснуть, на ум мне пришёл глупейший стишок, вернее даже, четверостишье. Оно звучало примерно так:
Где-то за городом, там где река,
Белое облако греет бока.
Старая крепость, шпиль и зубцы,
Что за нелепость? - подумаешь ты...
Я поленился его записать, а утром, в суете сборов, и вовсе забыл. И тут вот - та же самая картинка, тот же самый дух, то же состояние. В этот момент я второй раз за день подумал о галлюцинации, но Андрей уже увлекал меня взглянуть поближе на таинственный замок, и я решил отложить размышления по поводу столь необычной связи. Провидцем себя я не считал, для совпадения это было слишком невероятно, других же вариантов в голову не приходило. Странным казалось ещё и то, что мы не заметили замок раньше, когда шли вдоль берега.
- Вот такие дела мне по душе! - разглагольствовал Андрей по пути, - как раз в моём духе. Просто хочется идти к нему, идти и больше ничего.
От замка нас отделяла река, и, подойдя к воде, Андрей заявил:
- Нет! С меня переправ хватит! Идём искать мост.
Пройдя немного по берегу мы заметили впереди нечто похожее на подвесную лестницу, перекинутую через речку. Мостик выглядел достаточно древним и служил удачным началом для тропинки, поднимавшейся от его основания вверх по склону пригорка прямо к "рыцарской обители"(так окрестил я для себя строение).Четыре ржавых троса и настил из трухлявых дощечек напоминали гигантский ксилофон. Уцепившись за тросы, ежесекундно рискуя очутиться в воде, мы перешли на другой берег и поднялись к стенам краснокирпичной твердыни.
С каждым шагом поэтический туман рассеивался и вблизи "рыцарская обитель" обернулась обителью святой. Польский костёл середины прошлого столетия доживал свой век в худом, плачевном состоянии. Выбитые решётки витражей в стрельчатых окнах-бойницах. Полуразрушенные зубцы на башне. Заложенные кирпичом двери. Несколько чахлых топольков пустили корни прямо на крыше, и костёл выглядел хмурым заросшим старцем в морщинах трещин.
- И они ещё могут говорить об охране памятников старины? - завёлся Андрей, - тут не о реставрации нужно думать, а о реанимации, и чем скорее, тем лучше, иначе через десяток лет останутся лишь руины среди бурьяна и диких груш...
- Наверняка так и будет, - согласился я, - и даже более того, найдутся философы, которые будут любоваться развалинами и вздыхать о тщетности бытия. Да ты вспомни наши города! Сколько людей ещё живёт в трущобах, сохранившихся чуть лучше. А тут какая-то культовая постройка. Америка скупает подобные сооружения по всей Европе и с потрохами увозит к себе за океан, а мы кичимся своей могучей державой и со спокойной душой превращаем историю в пыль. Не перевелось ещё варварство на Руси-матушке...
Костёл начинал действовать угнетающе, оставаться рядом не было никаких сил.
- Идём, - предложил я. - Пора возвращаться.
Мы спустились с холма и зашагали через долину, в ту сторону, где живописно зеленел вдали великолепный бор могучих мачтовых сосен да едва различались сады и домики Могрицы.
Мысли, навеянные костёлом, не уходили. Воображение просилось на просторы истории, и я думал о том, что до сих пор исчезнувшие цивилизации Ликии, Крита, Милосса поражают своими храмами и постройками, хотя за три тысячелетия войны, землетрясения, извержения м ураганы постарались на славу. Но и на дне морском в сохранности лежит утварь, статуи, покоятся колонны и добротные стены. А что же оставим своим потомкам мы? Кирпичи на наших стройках, ещё не успев лечь на место, крошатся и рассыпаются на куски. Железо ржавеет и проедается насквозь кислотными дождями, раствор замешивается на песке, водичке и ядрёной бабушке. Разве что керамика да стекло выдерживают. Видимо, археологи будущего, если, конечно, таковые окажутся, назовут наше время эпохой культуры бутылок и унитазов, ибо только этому проявлению нашей деятельности суждено будет сохраниться во времени и среде в достаточных для классификации количествах, да ещё, может быть, где-нибудь под Байконуром отыщется титановая штуковина от "Бурана". Вот и всё. Остальное разложится, рассыплется, истлеет, перегниёт и проржавеет. Итак - эпоха бутылок и унитазов? Стоило ли отправляться в Могрицу, чтобы в конце придти к столь удручающим выводам? Вот тебе и искусство оживлять мёртвые пейзажи и воодушевлять истерзанные картины! Наверное, всё же не требовалось так глубоко копать залежи, просто пройти по поверхности было бы приятнее и спокойнее. А так - не пикник на обочине получился, а пристрастное расследование современности с обвинительным уклоном, от которого всякого порядочного человека уже тошнить должно.
Оставалось втиснуться в переполненный автобус и, простояв на одной ноге часа полтора, вывалиться на привокзальной площади, где толпа давно и безнадёжно томилась в ожидании троллейбуса. На этом, пожалуй, и надо бы закончить, чтобы не впасть в опостылевший маразм городского реалистически социального рассказа, но ещё один абзац просится к появлению.
Внешне, может быть, не такая и неотразимая обыкновенная девушка, каких в городе тысячи, - но её глаза! Её демонические глаза, в которых загадки хватит на пару тысячелетий. Андрей толкал меня локтем и изображал на лице, - мол, ты видел! Так всю дорогу мы и обменивались взглядами из разных концов автобуса. Она вышла раньше, и Андрей разочарованно вздохнул. А на следующий день, вечером, они зашли ко мне вдвоём, и я совершенно тому не удивился, ибо чего только не случается на этой планете.