Я видел глубокую воду. В тот предполуденный миг она приняла такие же оттенки, что и небо над ней, перетекая от лазоревого, голубого, и бирюзового до аквамаринового, синего, индиго, кобальтового, густовасилькового и аметистового. Волны, вихрясь отарами белесых барашков, несли от горизонта неисчислимое количество кипенных рун и бросали их щедрыми гекатомбами на чёрный песок пустынного пляжа. Казалось, что редкие крахмально-белые облака отражаются в ультрамариновой воде и, вскипая снежной ватой прибрежных бурунов, выплёскиваются на горячую, угольного помола крупу песчаного пляжа, чтобы, растаяв как жемчужное мороженое, превратиться в бледные потёки перламутровой пенки. Лазурное сияние исходило от глубинных вод, чтобы зыбким мерцанием вернуться к своим истокам, к бездонному небу цвета морской волны. Трудно было хотя бы предположить, а тем более постичь, что порождало меловые штрихи чаек над тёмно-голубой стихией вод: то ли плыли это пенные клочья оторванных облаков, то ли летели взбитые сливки морской пены, а может то были просто хлопья вечных снегов с вершин, призраки которых маячили в зыбком мареве горизонта, где-то далеко над разогретой белым солнцем и пышущей жаром землей. Ближе к берегу, у подводных камней море играло, искрилось и плескалось отражениями солнечных лучей, которые постепенно погружаясь сквозь кристальную прозрачность, тысячами ярких игл вышивали на бархате дна цвета маренго нефритовые, муаровые, чернильные узоры рельефа. Редкие серебристые всполохи и блёстки навевали мысли о юркой рыбе. Быстро мелькнувшее в графитовой глубине вод аспидным пятном и краем глаза пойманное нечто, тут же исчезало, претендуя в воображении на роль морского чудовища, этакого лилового левиафана, кораллового змея или студенистого монстра из бездны.
Чем дальше с течением временем уплывало светило к горизонту, тем темнее и теплее становились оттенки моря. Из василькового нарождался сиреневый. Индиго отливал лиловым. Бирюзовый улыбался фиалковым. На поверхности заплясали абрикосовые, персиковые, золотистые чешуйки предзакатных бликов. Море под ними наливалось свинцовой мглой. Как только край солнца коснулся солёных вод, дорожка раскалённой латуни заструилась от него по морю и все остальные цвета и оттенки сгорели в пламени этого колоссального пожара. Море и небо понемногу погружались в черноту вселенской ночи, фосфорицируя первыми редкими звёздами и светящимися медузами галактик. Величественный и неповторимый день ушёл в вечность, чтобы никогда и нигде больше не явиться в таком же сочетании красок, оттенков и тонов. С тех пор он иногда возникает лишь в моей памяти, памяти единственного очевидца и соучастника цветовой мистерии, разыгранной морем, небом и солнцем Каспия не так уж и давно - в прошлом тысячелетии нашей эры.