Аннотация: Миниатюра участвовала в конкурсе "Битвы на салфетках - 80". Заняла ПЕРВОЕ место.
Татьяна Минасян
Lacrimosa
Смятые листы нотной бумаги, исписанные четвертинками и восьмушками, местами испачканные кляксами, лежали на краю стола, придавленные старой, кое-где поцарапанной скрипкой. Вольфганг молча смотрел на них из-под прижатых ко лбу ладоней. Ему не надо было брать в руки скрипку и смычок и играть только что сочиненную музыку, не надо было читать написанные его рукой ноты - мелодия, которую он создал, и так звучала у него в ушах. Он слышал каждую ноту, различал каждый голос в поющем хоре:
- Lacrimosa dies illa...
Это будет его лучшее произведение. Никогда прежде он так не писал, никогда позже так не напишет. Да и сможет ли он написать еще хоть что-то после этого реквиема? И будет ли смысл продолжать творить? Все, что он мог, все, что было дано ему от рождения, все, чему научил его отец, теперь воплотилось в несколько линованных страниц. Музыка, ради которой он был рожден, написана, больше от него ничего не требуется.
Осталось дописать совсем немного, только самую концовку. Этим он займется завтра - сейчас уже совсем нет сил, болезнь опять взяла свое, руки трясутся так, что перо в них не удержать. Да и поздно уже, первый час ночи... Ничего, завтра он поспит подольше, лихорадка пройдет, и он закончит лучшее из своих творений.
А послезавтра эти ноты, переписанные набело, получит заказчик. И до конца времен под ними будет стоять чужая подпись. Не Вольфганг Амадей Моцарт, а Франц фон Вальзегг-Штуппах.
Зато Констанция и дети никогда больше не будут голодать. Ради этого Вольфганг пожертвовал бы чем угодно, поэтому и заказ герра Франца взял, не раздумывая. Вот только он тогда не знал, что именно заказанный ему реквием станет его лучшим произведением...
- Плачевен тот день... - не существующий хор в его воображении пел древнюю заупокойную молитву. Пел громко, уверенно, сильно - как будто бы это была не смиренная просьба, а требование. Но Вольфганга это не смущало. В этом произведении он мог позволить себе такую интонацию.
Ноты, скрипка, алая бархатная скатерть - все расплывалось у композитора перед глазами. Руки, которые он прижимал к пылающему огнем лбу, стали ледяными. Грудь пронзила боль - такая же острая и не дающая вздохнуть, как хорошо взятая тоника в музыкальной пьесе.
- Господи, если это возможно... - еле слышно шептал Вольфганг непослушными губами. - Пусть этот реквием будем моим... Пусть когда-нибудь мир узнает, кто его автор! Через сто, через тысячу лет, но - узнает!..
Теперь он не требовал - право требовать было у него только в музыке. Теперь он просил...
- Amen! - допел до конца свою партию невидимый хор.