Аннотация: Рассказ участвовал в литературном конкурсе "Коллекция Фантазий - 17". Вышел в финал и занял 10-е место. В сокращенном виде опубликован в журнале "Наука и религия", N 4, 2017 г.
Татьяна Минасян
Мольберт, бумага, грифель...
Остро отточенный карандаш медленно движется по листу бумаги. Тонкая, едва заметная серая линия тянется за ним хвостиком, изгибается, закручивается красивым завитком и обрывается. Потом рядом с ней протягивается вторая такая же "нитка", потом третья, четвертая... А карандаш скользит по бумаге дальше, и под изогнутыми линиями появляется большой круг, а в центре него - еще один, маленький. Простой карандаш откладывается в сторону, его место занимает коричневый, который потом сменяет темно-зеленый, и вдвоем они придают большому кругу тот необычный оттенок, который бывает у зеленовато-карих глаз. А затем и эти два карандаша летят в сторону, и на рисунок набрасывается их черный собрат, и в центре огромного, на весь лист бумаги, глаза открывается бездонный зрачок. Слегка расширенный, идеально-круглый, способный увидеть все вокруг, разглядеть самые мелкие и самые далекие предметы...
Михаил Шубин выпрямился и осторожно отложил в сторону карандаш. Посмотрел на свой рисунок и, удовлетворенно вздохнув, откинулся на спинку удобного мягкого стула. С листа бумаги на него смотрели живые глаза - умные, проницательные и, без сомнения, очень остро видящие и самые мелкие вещички, и вывески на расположенных через дорогу домах. Да еще и красивые, притягательные, слегка кокетливые...
Художник позволил себе немного полюбоваться получившейся картиной, а потом достал мобильный телефон и начал быстро набирать сообщение: "Все готово". Ответ пришел почти сразу: "Молодец".
Больше от Михаила ничего не требовалось, и он, бросив на картину последний взгляд, плюхнулся на стоявшую у стены кушетку, закрыл глаза и приготовился было провалиться в сон, но внезапно закашлялся. Начинался этот кашель не сильно, но потом вдруг стал возрастать, и Михаилу пришлось сесть на кушетке, низко наклонив голову и кашлять минут десять, пока, наконец, этот приступ не прекратился. Тогда художник снова лег, почти совсем обессиленный, и через минуту уже крепко спал, забыв обо всех своих проблемах и радуясь самому главному - тому, что еще одна его картина была закончена. И что на работу, охранять непонятно от кого библиотеку, ему надо будет идти только через двое суток, а завтра и послезавтра можно будет посвятить новым рисункам.
Собрание членов "Светлой мансарды" на следующий день было немноголюдным. В одну из пустых аудиторий Мухинского училища пришли всего восемь человек, остальные были заняты своими картинами. Шубин украдкой оглядел своих единомышленников. Вид у большинства из них был не очень хорошим - усталые, бледные, с синяками под глазами... Особенно болезненно выглядела Анастасия - Михаил знал, что ей чуть больше пятидесяти лет, но теперь ей можно было дать все шестьдесят. Глаза у одной из самых старших художниц "Мансарды" ввалились, волосы, когда-то темно-каштановые, почти полностью поседели, а руки дрожали мелкой дрожью.
- Внучка? - понимающе спросил пожилую женщину Миша, поздоровавшись с ней. Та с тоскливым видом кивнула:
- Да. Плохо ей совсем. Летом еще ничего было, мы ее загород вывозили, по лесу гуляли, а сейчас холодно, не погуляешь особо. Она, даже закутанная, от любого ветерка простужается...
Анастасия глубоко вздохнула и замолчала. Шубин тоже молчал, не зная, как утешить эту прекрасную женщину и талантливую художницу, подарившую здоровье и счастье десяткам, если не сотням людей и вынужденную смотреть, как чахнет ее единственный родной человек, пятилетняя девочка, дочь ее погибшего два года назад сына. "Может быть, Венедикт все-таки позволит ей нарисовать картину для внучки? - подумалось ему внезапно. - Она ведь действительно тяжело больна, тяжелее, чем многие, кому мы помогаем! Даже странно - почему Венедикт раньше этого не сделал?.."
- Мне очень жаль, - произнес Михаил вслух, чтобы сказать собеседнице хоть что-нибудь, и ему стало стыдно - до чего же банально и неискренне прозвучали его слова! Хотя он действительно жалел и слабую здоровьем внучку, и ее измотанную работой, рисованием и заботами о ней бабушку... "Наверняка Венедикт даст ей задание вылечить внучку или даже сам этим займется, - думал он, сочувственно глядя на пожилую коллегу. - Просто он, видимо, сначала ждал, что девочка и так поправится, не хотел тратить наши силы без совсем серьезной причины. Но сейчас-то ситуация, кажется, уже почти критическая, так что он точно включит ребенка в список!"
Молодой человек уже собирался сказать об этом своей собеседнице, когда к ним подошла одна из новеньких в их компании - очень красивая и стесняющаяся своей красоты женщина лет тридцати по имени Светлана. Приближаясь к ним, она смотрела только в лицо Анастасии, лишь слегка кивнув Михаилу, и он, решив, что ей тоже хочется поддержать старшую коллегу, отступил чуть в сторону. Однако, как он заметил уже после этого, выражение лица у молодой художницы было не особо сочувствующим.
- Анастасия Викторовна! - сказала она громко, заставив всех присутствующих в комнате повернуться в ее сторону. - Перестаньте себя жалеть! Это недостойно.
Пожилая художница вздрогнула и растеряно оглянулась сначала на Михаила, а потом на остальных своих "собратьев". Вид у нее стал совсем беспомощный - таких обвинений она явно не ожидала и понятия не имела, что на них ответить.
- Вы меня извините, но если мы вам этого не скажем, то и никто не скажет! - звонким голосом продолжала Светлана. - Вы слишком много думаете о себе и своих проблемах, вы уже давно страдаете жалостью к себе, а теперь еще и начали втягивать в эту жалость других людей. Во всем мире болеют и умирают миллионы, а вы зациклились на себе и своей внучке. А для художника думать о себе - недопустимо!
Анастасия, стушевавшись, отступила назад, но молодая коллега продолжила наступать на нее. Михаил вскинулся было, собираясь заступиться за пожилую художницу, но в последний момент, видя, что больше никто из их товарищей не собирается возразить Светлане, тоже сдержался. Та все говорила верно, эти же слова им постоянно повторял Венедикт, и хотя в первый момент Шубину показалось, что молодая коллега излишне строга к Анастасии, он постарался не поддаваться эмоциям. Ведь они, художники, действительно отличаются от всех остальных людей! Это простым смертным можно - жаловаться на жизнь, снисходительно относиться к своим и чужим слабостям, вступать в спор, не подумав, как следует, стоит ли это делать. А художник такого права не имеет. На нем лежит слишком большая ответственность, поэтому и себе он должен забыть с самого начала, с того дня, как напишет первую свою картину.
Кажется, это поняла и сама Анастасия.
- Ты права, Света, - виновато опустила она голову, а потом снова подняла глаза и оглядела всех своих коллег. - Извините меня, ребята. Раскисла я что-то, старая, наверное, уже стала...
- И опять вы прибедняетесь и давите на жалость! - отчеканила Светлана. - Вовсе вы не старая, вы просто хотите, чтобы мы все сейчас бросились вас в этом разубеждать.
- Извините... - тихо повторила пожилая художница и замолчала, словно боясь сказать еще что-нибудь неправильное и недостойное. Отойдя в угол комнаты, она уселась в одно из кресел и сделала вид, что внимательно изучает циферблат своих наручных часов.
Светлана с видом победительницы уселась на диван напротив Анастасии. Остальные художники, обмениваясь неуверенными взглядами и пожимая плечами, тоже расселись по местам. Некоторые, как показалось Мише, хотели, как и он, возразить Светлане или хотя бы смягчить ее резкую отповедь, но потом все-таки решили не делать этого, признав ее правоту. "Ничего, - уверял себя Шубин, - сейчас придет Венедикт, он все разрулит и обязательно предложит Анастасии помощь!"
Глава "Светлой мансарды", как всегда, пришел минута в минуту. Выглядел он не намного лучше своих учеников: Михаил мог бы поклясться, что он тоже полночи рисовал, а потом еще встал рано утром, чтобы заняться отбором заказов. Но держался руководитель бодро и на подчиненных смотрел спокойным и деловитым взглядом.
- Рад всех видеть и благодарен всем, кто вчера закончил рисунки, - улыбнулся Венедикт, усаживаясь за свой стол, перед которым полукругом стояли занятые художниками стулья. - И очень рад сообщить тебе, Миша, что твою подопечную сегодня утром уже прооперировали. Будет она видеть или нет, врач пока сказать не может, но мы с вами это уже знаем...
Михаил молча кивнул и тоже улыбнулся. Он знал, что теперь незнакомая ему девушка обязательно будет видеть, и был счастлив. И хотя гордиться сделанной работой в "Мансарде" было не принято, художник все-таки чувствовал именно гордость за то, что ему снова, уже в который раз удалось кому-то помочь.
- Есть задания на сегодня, - продолжал, между тем, Венедикт. - Всего у меня было четырнадцать заявок, три я сразу отмел - там люди взрослые и проблемы у них не настолько серьезные, чтобы тратить наши силы. Остается одиннадцать, из которых надо выбрать... - он окинул взглядом сидевших напротив него людей. - Сегодня как, все в состоянии работать? Может, кому-нибудь отдых нужен?
Михаил первым замотал головой и краем глаза увидел, что то же самое делают и все остальные. Раз уж они дошли до дома Венедикта, значит, силы у них есть и на работу их тоже хватит.
- Прекрасно, тогда слушайте, - их предводитель придвинул к себе лежащий на столе исписанный лист бумаги. - Есть два молодых человека, одному двадцать четыре года, другому - двадцать семь. У обоих похожие проблемы со здоровьем и очень серьезные - оба проживут не больше года. Но старший женат, и у него есть маленький ребенок, а младший живет один и постоянной девушки не имеет. Кого выбрать, коллеги, как вы думаете?
Художники переглянулись и на некоторое время задумались.
- Лучше давайте того, которому двадцать семь, - немного неуверенно заговорила Людмила. - Если у него ребенок, то ему надо жить не только для себя, а еще семью содержать... И ребенку без отца будет плохо, и жене...
- Но у младшего еще нет детей, он, получается, вообще ничего после себя не оставит, а старший свое основное предназначение уже выполнил, - возразил ей Олег.
- Младший может это предназначение вообще никогда не выполнить, знаете же современную молодежь! - проворчала Анастасия. - Может, он всю жизнь по девкам пробегает и помрет от пьянства! А старший уже доказал, что не эгоист, что для него важны другие люди.
- Старший прожил дольше, пусть не намного, но дольше, - вступил в разговор Николай.
- Всего на три года! Мы же не ребенка со стариком сравниваем! - вспыхнула Светлана.
- А ты представь, что перед тобой выбор, сейчас умереть или еще три года прожить - есть разница? - Николай повысил голос.
- Друзья мои, тихо, не ссорьтесь! - без особого труда перекричал всех разгорячившихся спорщиков Венедикт. - Помните, кто мы! Нам нельзя поддаваться эмоциям, мы должны быть беспристрастными.
Михаил завертел головой, глядя на каждого из своих друзей по очереди. Все их аргументы казались ему верными и логичными, и решить, кто из них прав, молодому человеку было не под силу. Будь его воля, он помог бы обоим неизвестным ему парням! И молодому отцу, и пока еще не нашедшему свою "половину" холостяку! Но раз руководитель "Мансарды" поставил своих учеников перед выбором, значит, на помощь обоим их совместных сил не хватит - ведь есть еще другие нуждающиеся. За два года работы в группе Венедикта Михаил хорошо усвоил, что помочь всем, кому плохо, невозможно физически и поэтому кого-то всегда необходимо приносить в жертву, чтобы спасти остальных, но когда он оказывался перед выбором такой жертвы, в нем каждый раз поднимался протест против этого. Венедикт уже не раз упрекал его в том, что он пытается убежать от ответственности, и сам Шубин в такие минуты не знал, куда деться от стыда, но справиться с этой проблемой ему пока не удавалось.
- Миша, твое слово? - Венедикт и теперь, выслушав всех высказавшихся, перевел взгляд на теряющегося в сомнениях подчиненного, и тот, тяжело вздохнув, развел руками:
- Наверное, лучше все-таки помочь тому, у кого ребенок... - пробормотал он неуверенно и очень кстати закашлялся.
Венедикт кивнул, принимая во внимание его мнение, но взгляд у главы собрания стал при этом заметно разочарованным.
- Хорошо, тогда голосуем, - сказал он, чуть повысив голос. - Подумайте в последний раз, кого надо выбрать.
Голосование заняло пару минут - с небольшим перевесом победил двадцатисемилетний семьянин.
- Что ж, все честно, - объявил Венедикт, подсчитав голоса. - Анастасия Викторовна, возьмете это задание?
- Да... Конечно, возьму, - чуть помедлив, отозвалась старшая из художников. - Какая у него конкретно болезнь?
- Сейчас все расскажу, только распределим остальные задания, - кивнул глава "Мансарды".
Пожилая женщина тоже согласно кивнула. Михаилу, с момента прихода Венедикта то и дело украдкой посматривавшему на нее, показалось, что в ее взгляде промелькнула разочарование. Может быть, она тоже ждала, что учитель даст ей возможность вылечить внучку? Впрочем, оставался еще шанс, что Венедикт решил сделать это сам и собирался сказать ей об этом после собрания...
Сам учитель, тем временем, начал перечислять других обратившихся к ним за помощью людей:
- Женщина, тридцать восемь лет, бесплодие, мечтает иметь ребенка, лечилась, где только возможно. Если не родит в самое ближайшее время, то точно уже никогда не сможет стать матерью. Другая женщина, двадцать девять лет, пятый месяц беременности, угроза выкидыша, если потеряет сейчас ребенка, тоже вряд ли сможет еще раз забеременеть. Мужчина, шестьдесят один год, первая скрипка в оркестре, начал терять слух и может в ближайшее время полностью оглохнуть...
"Какой-то странный у нас сегодня набор... - в голову Михаилу снова полезли совсем не подобающие в такой ситуации мысли. - Не иметь детей для большинства женщин - трагедия, безусловно. И остаться глухим - большая беда, особенно, если ты музыкант. Но разве это не меньшее зло по сравнению с болезнью того парня, которому мы теперь откажем? Ребенка можно усыновить, играть с абсолютным слухом можно, и не слыша - это все тяжело, но это все-таки лучше смерти? Парень-то совсем ничего не сможет - ни завести детей, ни заниматься любимым делом... Почему же Венедикт выставил на голосование его и второго молодого человека? Или я глупости сейчас думаю? Ведь есть множество вещей, которые хуже смерти, например, для нас это - лишиться дара художника! И вообще - кто я такой, чтобы решать, кто более достоин помощи? Хотя... разве не этим мы все только что занимались, когда выбирали между теми двумя парнями?"
Окончательно запутавшись, Шубин попытался вытряхнуть все мешающие ему сосредоточиться на главном сомнения и посмотрел на Венедикта. Тот, почувствовав взгляд молодого человека, повернулся к нему:
- Да, Миша?
Как назло, задумавшись, Шубин пропустил мимо ушей почти весь список. Вспомнились ему только самые первые заявки, так что выбирать пришлось одну из них.
- Я бы взял ту женщину, которая хочет детей, - ответил он без особой уверенности.
- Хорошо, - кивнул Венедикт. - Кто-нибудь еще хочет эту заявку? Нет?
Художники с задумчивым видом помотали головами. Каждый из них готов был помогать любому из обратившихся к ним людей. Поэтому обычно никаких сложностей с выбором заданий у них не случалось - разве что иногда кто-то просил дать ему помочь человеку с конкретной проблемой, потому что она была ему особенно близка. В этот раз, впрочем, таких не нашлось, и все задания разобрали очень быстро. После этого почти все заспешили по домам - отдыхать после вчерашней работы и приниматься за новые картины. Только Анастасия, как показалось Шубину, хотела задержаться, но Венедикт, встав у двери с ключом, дал понять всем подчиненным, что сейчас тоже уйдет и запрет аудиторию. Видя это все, кто еще не ушел, включая и пожилую художницу, заторопились к выходу.
Михаил и его старый приятель Николай обычно шли после собраний до метро вместе, обсуждая порученные им дела, но в этот раз разговор у них не клеился. Николай, все еще недовольный решением Венедикта, шагал с опущенной головой и вздрагивал при каждом порыве ледяного осеннего ветра, а Миша обдумывал картину, которую ему нужно было нарисовать этой ночью. Ему досталась молодая женщина, мечтающая о детях, но не способная рожать. Изобразить ее с младенцем на руках или в коляске? А может, кормящей грудью или играющей с малышом? Михаил пока не мог решить, какой сюжет лучше подойдет для этой картины. К тому же, его то и дело отвлекали от этих размышлений мысли об Анастасии и ее внучке. Венедикт, как и раньше, не сказал пожилой женщине ни слова о чем-либо, кроме работы. Может быть, он собирался поговорить с ней наедине? Но явно не сегодня, потому что не просил ее остаться или пойти куда-нибудь вместе... Или учитель все еще надеется, что девочка выздоровеет сама?
Вздохнув, Шубин вновь попытался переключиться на свои собственные дела. Какое у него вообще право решать, что должен или не должен делать Венедикт? Ему надо думать о новой картине. Причем думать уже сейчас, потому что нарисовать ее необходимо сегодня вечером, в крайнем случае, ночью. Завтра у него последний выходной, и если он справится с теперешним заданием сегодня, то завтра сможет спасти еще одного человека. А потом будут сутки дежурства и сутки отдыха после него, когда особо не порисуешь - два потерянных дня, двое оставшихся без помощи людей...
Эти мысли, еще менее радостные, тоже мало помогали сосредоточиться на очередной картине, но Михаил надеялся, что когда он окажется дома перед мольбертом с белым листом, ему удастся сделать верный выбор.
Николай, которому досталась заявка второй женщины, уже ждущей ребенка, в конце концов, перестал хмуриться и достал из кармана мятый блокнот, к которому был привязан шнурком короткий простой карандаш. Остановившись вместе с Шубиным на переходе в ожидании зеленого света, он раскрыл блокнот и в несколько штрихов набросал на чистой странице силуэт дерева с тянущимися во все стороны ветками, на которых висело множество вытянутых плодов, похожих на персики.
- Как тебе такой вариант? - спросил он Мишу, слегка толкнув его локтем. - Или, может быть, лучше нарисовать куст с ягодами?
- Не знаю, я, если ты забыл, реалист, - пожал плечами Шубин.
Николай в ответ только улыбнулся:
- Это я помню, но все-таки..? Я же не прошу тебя самого рисовать символы, я про твое отношение спрашиваю. Такое дерево воспринимается, как нечто плодоносящее, верно?
- Пожалуй, - без особой уверенности кивнул Михаил.
На светофоре зажегся зеленый сигнал, и художники двинулись через дорогу.
- Ладно, - бормотал Николай, убирая блокнот с карандашом. - Значит, попробую нарисовать дерево с плодами...
Они уже подходили к станции метро, когда Николай вдруг дернулся и, схватив Михаила за локоть, потянул его в сторону, к стоящему неподалеку газетному киоску.
- На секундочку, подождем здесь, пусть он пройдет! - забормотал он своему коллеге в ухо, быстро оглядываясь через плечо.
- Кто? - удивился Шубин и тоже попытался обернуться, но Николай принялся пихать его локтем в бок, одновременно разворачивая к киоску.
- Потом объясню, потом! - прошептал он совсем тихо и принялся старательно делать вид, что рассматривает выставленные в ларьке газеты и журналы. Мимо них, о чем-то громко и весело о чем-то болтая, прошла молодая пара - мужчина и женщина, которых Мише не удалось как следует рассмотреть. Николай с облегченным вздохом, потянул своего коллегу к входу в метро.
- Это был Лешка... Алексей Ивашов, он от нас ушел четыре года назад, еще до твоего вступления, - объяснил он уже на эскалаторе. - Хороший был художник, больше двадцати человек спас, прежде чем сорвался...
Теперь Михаилу стало особенно жаль, что он не успел разглядеть веселого прохожего. Об отступниках, которые работали в "Светлой мансарде" под началом Венедикта, но потом бросили помогать людям и стали жить для себя, он слышал много раз и такие истории всегда вызывали у него удивление, смешанное с жалостью по отношению к ним. Добровольно отказаться от смысла жизни, снова стать "двуногим животным", которое занято только едой, сном и развлечениями - Михаилу сложно было даже представить себе такое! Однако сам он ни с одним из сделавших такой выбор еще ни разу не встречался.
- А почему он ушел, как это случилось, ты знаешь? - спросил Михаил с любопытством.
- Знаю, конечно. Ушел как все - не справился со своим эгоизмом и нарисовал картину для себя, - презрительно усмехнулся Николай. - Захотелось ему, понимаешь, что-то в своей жизни улучшить, а на остальных он наплевал! Да что о нем говорить, теперь-то он за свое себялюбие сполна получил!
- Вроде он особо несчастным не выглядел... - возразил Михаил, вспомнив звонкий и веселый голос отступника, но его коллега в ответ еще более презрительно дернул плечами:
- Любой, кто отвернется от добра, обязательно перейдет на сторону зла - разве ты забыл? Это только поначалу всем кажется, что они просто будут спокойно жить в свое удовольствие. Рано или поздно каждый начинает рисовать картины, которые портят кому-нибудь жизнь! Может, он уже вступил в "Открытую студию" и принимает заказы на разные гадости!
С этим было не поспорить, и Михаил лишь согласно кивнул. Эскалатор привез их на платформу, и они, быстро попрощавшись, разошлись в разные стороны. Толкаясь в переполненном вагоне, Шубин постарался отогнать от себя все посторонние мысли - и о незнаковом ему Ивашове, и о споре на собрании. Ему нужно было готовиться к созданию картины. Это требовало определенного настроя, и молодой человек попытался во всех подробностях вспомнить самые яркие события своей жизни, связанные с живописью. Как он впервые осознал, что все, нарисованное им, воплощается в реальной жизни, как встретил Анастасию и она привела его в "Мансарду", как Венедикт, внимательно изучив его рисунки, принял его в ученики. И как объясняли ему новые друзья, что теперь его жизнь навсегда изменится, что у него нет больше права искать выгодную работу, делать карьеру и встречаться с женщинами. Отныне он может только служить другим людям...
В метро было тесно и душно, но, по крайней мере, поезд несся по туннелям с хорошей скоростью, и Михаил мог не переживать о том, что теряет время. А вот маршрутка, на которой он ехал от метро к своему дому, вскоре попала в пробку и еле ползла вперед, заставляя его нервно ерзать на сиденье и каждые пять минут поглядывать на часы. "Сколько всего я мог бы успеть нарисовать, если бы мы хоть чуть-чуть быстрее ехали!" - возмущался молодой человек первые полчаса. Потом он устал волноваться и примирился с тем, что вряд ли сможет написать заказанную картину за один вечер. Недовольство и жалобы на медленную езду все равно ничем не могли бы ему помочь. Да и перед работой не стоило злиться. Наоборот, нужно было пробудить в себе как можно больше добрых чувств!
Шубин стал поглядывать по сторонам, украдкой изучая других ехавших в маршрутке пассажиров. Его внимание тут же привлекла сидевшая через проход девушка - не то чтобы очень красивая, но с интересным, в чем-то загадочным лицом. Она тоже с нетерпением смотрела то в окно, то на маленькие изящные часики, но при этом совсем не выглядела сердитой. "Интересно, куда она спешит? На свидание с любимым или домой к мужу и детям? - пытался угадать Михаил. - А может, у нее какая-нибудь работа в вечернюю смену? Или она едет в гости к подругам? Похоже, что да, к кому-то в гости едет - вон какое на ней платье и туфли!"
Тем временем, девушка, бросив очередной взгляд на часы, полезла в миниатюрную сумочку и после пары минут поисков достала оттуда маленький толстый блокнотик и ручку. Открыв блокнот на чистой странице, она некоторое время с сосредоточенным видом смотрела на него, а потом принялась быстро, резкими штрихами что-то рисовать.
Теперь Михаил заинтересовался попутчицей всерьез! Делая вид, что высматривает что-то на улице, он привстал со своего места и наклонился в сторону девушки, мельком заглянув в ее блокнот. На странице была схематично нарисована уходящая вдаль прямая дорога, по обеим сторонам которой возвышались городские дома - очень похожие на те, мимо которых проезжала маршрутка. А автомобилей на нарисованной улице не было. Ни одного.
Уже догадываясь, что скоро произойдет, Шубин сел обратно на сиденье и стал смотреть вперед. Неожиданно легковая машина, толкавшаяся в пробке перед маршруткой, свернула в узкий боковой переулок и скрылась в нем. Ее примеру последовали еще два автомобиля. Другие машины стали просто подъезжать к тротуару и останавливаться, мигая оранжевыми аварийными огнями.
Пробка рассасывалась на глазах. Водитель маршрутки радостно нажал на газ, и она рванулась вперед, обгоняя те несколько машин, которые остались на дороге. Красный сигнал светофора на перекрестке, к которому она подлетела, сразу же, минуя желтый, сменился зеленым. Девушка с удовлетворенной улыбкой убрала ручку с блокнотом в сумку и откинулась на спинку сиденья.
- Вы - художница! - громко сказал Михаил, поворачиваясь к ней. Он не спрашивал, он утверждал. И сказано это было с такой интонацией, что незнакомка без труда поняла: ее попутчик под словом "художница" имеет в виду не просто умение рисовать. Зато для всех остальных пассажиров маршрутки слова Шубина выглядели просто как весьма смелая попытка познакомиться.
- Да, вы правы, - ответила девушка и чуть кокетливо скосила на него глаза. - Всегда приятно встретить собрата!
Михаил вздохнул. Ему тоже было приятно знакомиться с такими же, как он, и девушка с каждой минутой нравилась ему все больше, но... Она ошибалась в главном.
- Мы не собратья, - сказал он жестко. - Ведь вы не начинающая, верно? Вы рисуете уже давно, вас кто-то научил очень хорошо это делать.
Последняя фраза тоже прозвучала не как вопрос, а как констатация факта. Шубин ждал, что девушка хотя бы немного смутится, но она совершенно спокойно кивнула:
- Да, я шесть лет проучилась в "Открытой студии".
- Это очевидно, - усмехнулся Михаил. - Только там художников учат разменивать свой дар на что попало.
К его крайнему удивлению, незнакомка и после этого не обиделась и даже не перестала улыбаться.
- Зато вы из "Светлой мансарды", - ответила она, с такой же уверенностью в голосе. - Об этом тоже нетрудно догадаться. Только там художники осуждают всех и каждого, кто рисует не так, как они.
Михаил вспыхнул, но промолчал. Он мог бы высказать этой самоуверенной художнице все, что говорил ему Венедикт, мог бы в красках описать ей, что в тот момент, когда она расчищала их маршрутному такси дорогу, в мире умирал от болезни или от голода ребенок, которому она могла бы помочь своим творчеством, если бы не потратила силы на изображение свободной дороги. Он мог бы прочитать ей целую лекцию о том, что их дар управлять реальностью через рисунок - это огромная ответственность, а потому относиться к нему надо со всей серьезностью. Мог бы объяснить, что любая мелочь, сделанная ею для себя, обязательно потянет за собой другие эгоистичные поступки, что их число будет расти, как снежный ком, и рано или поздно закончится тем, что она начнет вредить людям при помощи своего таланта.
Но Шубин хорошо помнил слова Венедикта: "Никогда не вступайте в дискуссии с предателями нашего дела. Они просто не услышат вас, не поймут, что вы хотите до них донести. Способность слушать других они утратили вместе со способностью бескорыстно помогать людям". Судя по тому, как насмешливо смотрела на него девушка, она об этой способности забыла уже очень давно.
- Остановите в конце этого здания, пожалуйста! - крикнул Михаил водителю, вставая. Он немного не доехал до своего дома, но решил пройти последнюю остановку пешком. Ехать дальше рядом с представительницей вражеского лагеря ему было почти физически неприятно.
Он выпрыгнул из маршрутки на тротуар и зашагал было к дому, но позади него внезапно раздался стук каблуков. Ученицу "Открытой студии", по всей видимости, никто не учил прекращать бесполезные разговоры.
- Постойте, принципиальный вы наш! - крикнула она, догоняя Шубина. - Вы никогда не думали, что можете ошибаться? Что все не так, как вам вбили в голову в вашей "Мансарде"?
Михаил неохотно обернулся. Стоило, пожалуй, послать настырную художницу подальше, но он не привык грубить женщинам. А незнакомка уже догнала его и зашагала рядом. Она больше не улыбалась - теперь ее лицо было по-детски обиженным.
- У меня шесть спасенных жизней и тринадцать выздоровлений от тяжелых болезней, - сказала она, злобно сверкая глазами. - Я пишу по одной картине в неделю. А в остальное время - да, живу для себя. Работаю в офисе, а не санитаркой и не учителем в школе для инвалидов. И личная жизнь у меня есть, черт возьми! И развлекаюсь я достаточно. А еще у меня собака есть, которую я на улице подобрала, и соседка старая, для которой я по магазинам хожу. И два ученика-художника, которые недавно у себя дар обнаружили. И подруга - из ваших "бывших", которой вы объявили бойкот, которая до сих пор себя во всем винит и с трудом к нормальной жизни возвращается. Понятно вам?
Михаил, растерявшись, не ответил. Он никогда не слышал о том, чтобы художники-эгоисты тоже помогали другим людям исправить их жизнь. Да и не могло этого быть! Венедикт же говорил, что после того, как художник начинает использовать свой дар в личных целях, он лишается возможности лечить и спасать! Его картины могут только приносить пользу ему лично или вредить другим!
- Если даже вы действительно кого-то спасали, это - капля в море! - сказал он, наконец, неуверенно. - По рисунку в неделю - и это когда только в одной детской больнице каждый день кто-нибудь умирает! Если бы вы были одной из нас, вы писали бы каждый день и спасли бы в семь раз больше людей!
- Ага, и через год сама бы истратила все силы и сдохла! И больше уже никого бы не смогла спасти! - огрызнулась художница. - Или сорвалась бы, нарисовала бы что-нибудь для себя, и кто-нибудь из ваших обязательно настучал бы на меня вашему главному, и вы бы вышвырнули меня вон, глазом не моргнув бы, вышвырнули! И после этого я тоже не смогла никому помогать, потому что вы внушаете отступникам, что они больше ни на что, кроме вреда, не способны!
- А что, это не так? - фыркнул Шубин. - Я вижу, на что вы способны - пробки на дороге разгонять!
Он все ускорял шаг, и девушка вынуждена была почти бежать за ним, но она не отставала. Почему она продолжала его преследовать, Миша мог только догадываться. Казалось, ей хочется что-то сказать, но она не может сформулировать свою мысль и поэтому молчит. "Неужели решила завербовать меня в свою компанию?! - думал молодой художник. - А почему бы и нет, собственно? Венедикт рассказывал, что "студийцы" это дело любят! Охмуряют новичков, обещают им кучу всяких приятных вещей - и некоторые ведутся... Но я-то не новичок! Со мной она только зря время потеряет!"
Сообразив, что они скоро дойдут до его дома, а знать, где он живет, художнице из "Студии" вовсе не обязательно - чего доброго, будет к нему приходить вместе со своими дружками, чтобы все-таки переманить его на свою сторону! - Михаил замедлил шаг.
- Я не буду с вами спорить, - сказал он твердо. - Мы с вами - из разных миров. Я таких, как вы, презираю, но это ваше дело - на что тратить свою жизнь.
Девушка в ответ звонко рассмеялась:
- Как же пафосно! Но вы заговорите совсем по-другому, когда вам самому объявят бойкот. Уж поверьте, я много раз это видела! Все вы, в конце концов, или умираете, исчерпав себя до предела, или вас выгоняют, и вы приходите к нам.
- Умереть ради других людей - высшее благо, - сухо процитировал главную заповедь членов "Светлой мансарды" Михаил.
- Ради других людей надо жить, а не умирать! - парировала его оппонентка.
Теперь они стояли посреди тротуара, и их, недовольно ворча, обходили с обеих сторон торопящиеся куда-то прохожие. Начинал накрапывать мелкий холодный дождь, но ни Шубин, ни девушка не замечали этого.
- Послушайте, - заговорила вдруг художница неожиданно мягким тоном, и ярость в ее глазах погасла. - Если вы когда-нибудь... Если у вас случатся какие-нибудь неприятности и вас исключат из "Мансарды" - не отчаивайтесь сразу, не ставьте на себе крест! Приходите к нам - вы ведь знаете адрес "Студии"?
- Если я стану эгоистом и меня справедливо исключат, я найду другой способ самоубийства, - мрачно усмехнулся Михаил. - Но уж сдаваться к своим врагам точно не пойду!
- Как же вам там промывают мозги! - вздохнула девушка. - Вы что, правда, думаете, что мы сделаем вам что-то плохое? Это у вас, в "Мансарде", к художнику хорошо относятся до первой его ошибки. У нас не так! Мы всем даем и второй шанс, и третий, и десятый, и, я не знаю... четыреста девяностый какой-нибудь, если понадобится! За настоящие ошибки даем, а не за мелочи вроде легкого проезда, которые у вас считаются страшным преступлениям. У нас людей любят по-настоящему, а не на словах!
- Это вам задурили мозги, девушка, - Михаил постарался, чтобы его голос тоже звучал не слишком жестко. - Вы сейчас повторяете то, что вам вбил в голову ваш руководитель, своих мыслей и своего отношения к жизни у вас нет.
- Да неужели?! - опять вспыхнула художница, но Шубин, резко развернувшись, широким шагов двинулся прочь. Он прошел мимо своего дома, свернул в проходной двор соседнего и уже из него, пройдя длинную темную подворотню, добрался до собственного подъезда. Впрочем, эта предосторожность была излишней: девушка за ним не пошла. Да и если даже она следила за Михаилом издалека и видела, в какой дом он вошел, в этом не было ничего совсем уж страшного. Пусть бродит у него под окнами, пусть караулит у дверей - он будет каждый раз прогонять ее, и в конце концов она поймет, что здесь ей ловить нечего. По-настоящему добросовестные художники "Светлой мансарды" никогда не предадут свой дар!
Дома, как всегда, было темно и холодно. Михаил поставил греться воду в электрическом чайнике, но, пройдя в комнату, служившую ему рабочим кабинетом, сразу же забыл и о чае, и о том, что следовало также приготовить себе что-нибудь поесть. Изображение пары глаз, сделанное им вчера, исчезло: его задача была выполнена. На мольберте художника вновь ждал чистый бумажный лист, на котором так нестерпимо хотелось провести первую тонкую линию...
Рисовал Шубин долго. Не до конца прошедшая вчерашняя усталость брала свое и мешала полностью сосредоточиться на картине, но, несмотря на это, ему все-таки удалось набросать контур сидящей в кресле женщины с маленьким ребенком на руках. Получилось неплохо, но самая основная работа была еще впереди. Художник сделал небольшую передышку, выпил заново подогретого чаю и вернулся в комнату, готовый снова с головой уйти в работу. Теперь надо было придать лицу женщины сходство с выданной ему фотографией и главное - думать в это время о той даме, которая нуждалась в его помощи, искренне желать ей родить ребенка. Самая трудная и ответственная часть работы, но при этом и самая любимая всеми подчиненными Венедикта...
Несколько минут Михаил пытался сосредоточиться, но мысли его, как назло, путались, а живот урчал от голода. Он заставил себя сделать несколько штрихов на портрете, но понял, что их придется стереть и рисовать заново. Нужно было все-таки поесть и более основательно отдохнуть. Шубин отложил карандаш и плюхнулся на стоящий в углу диван. "Ничего, сейчас немного посижу, и можно будет продолжить", - попытался убедить он себя, но внезапно на него снова обрушился приступ кашля, еще более сильный, чем накануне. Поначалу художник трясся, пытаясь сдержаться и кашлять не слишком громко, потом, махнул на это рукой и попробовал, наоборот, прокашляться в полную силу, но от этого ему стало только хуже, и он, уже почти задыхаясь, сполз с дивана на пол, дергая обеими руками сдавивший горло воротник рубашки. Наконец, стало чуть полегче, и Шубин смог сделать вдох, не кашляя и не хватаясь за шею. "Это все пыль... опять на диване скопилась... Надо было его еще летом выбросить к чертовой матери!" - вертелось у него в голове, пока он пытался отдышаться и немного прийти в себя.
Наконец, приступ кончился. Михаил, шатаясь, поднялся на ноги и с трудом доковылял до кухни. Там он налил себе в чашку остывшего кипятку, сделал несколько глотков и, убедившись, что кашлять ему больше не хочется, без сил опустился на табуретку.
"С этим надо что-то делать, - вертелось у него в голове. - Если так пойдет дальше, я не смогу нормально работать... Да что работать, я вообще ничего не смогу, я помру после очередного приступа! И тогда уже точно не смогу ничего нарисовать и спасти других людей. Ох... Где-то я уже это слышал..."
Еще дважды в ту ночь он пробовал вернуться к портрету бесплодной женщины и все-таки завершить его, но ему так и не удалось это сделать. Приступы кашля следовали один за другим, не давая ему передышки, а в те редкие моменты, когда Михаилу удавалось спокойно дышать, руки у него дрожали так сильно, что он не мог нарисовать на бумаге ни одной ровной линии.
- Если я... сейчас... не перестану кашлять... я не выполню задания! - в отчаянии простонал молодой человек и решительно снял с мольберта не законченный рисунок.
"Это не эгоизм, - убеждал он себя, прикрепляя к мольберту новый лист. - Это нужно, чтобы помочь той женщине. Это я не для себя! От такого дар не потеряешь, и все наши меня поймут!"
Рисовал он без особого старания. Быстро набросав в центре бумажного листа человеческую фигуру, повернутую в профиль, и сделав ее немного похожей на себя, художник отложил простой карандаш и взял со стола коробку с цветными. Вокруг его силуэта начали появляться цветы - самые разные, синие, лиловые и оранжевые, с каждого из которых во все стороны разлетались облачка желтой пыльцы. Потом к цветам добавились ослепительно-рыжие апельсины и мандарины. Ими, как клубками, играли пушистые шаловливые коты всех мастей, а между ними дымились тонкие витые ароматические свечи. А по углам перекатывались серые комки свалявшейся пыли. Они совсем не гармонировали со всем остальным, что было изображено на картине, но человека, нарисованного в центре, это не беспокоило. Ему было хорошо. Ни пыль, ни цветы, ни кошки не мешали ему свободно дышать полной грудью.
И сам Михаил дышал теперь так же легко. Он заметил это не сразу, а когда заметил, было уже поздно останавливаться. Рисунок был завершен, на листе не осталось свободного места, все пространство было заполнено вызывающими аллергию вещами и животными, а на него накатила та самая давно знакомая слабость, которую он всегда чувствовал, закончив работу. Глаза уже слипались, пальцы стали ватными и опять не могли ничего удержать. Шубин, шатаясь, дошел до кушетки, рухнул на нее и мгновенно отключился от реальности.
Он проснулся во втором часу дня, с ужасом взглянул на часы, вскочил было с кушетки, но потом, понимая, что все равно уже ничего не успеет сделать, плюхнулся обратно. В это время ему уже надо было сидеть на собрании и отчитываться о проделанной работе. Сейчас Михаила, наверное, еще ждут, но скоро Венедикт начнет звонить ему, чтобы спросить, что случилось.
Словно в ответ на эти мысли на столе заиграл мобильник Шубина. Молодой человек медленно поднялся и, решив не оттягивать неизбежное, поднес его к уху.
- Да, Венедикт. Здравствуйте, - сказал он тихо, но твердо.
- У тебя проблемы? - заботливо поинтересовался глава "Светлой мансарды".
- Да, - не стал оттягивать неизбежное Михаил. - Проблемы... Я не выполнил задание.
В самообладании Венедикту никогда не было равных.
- Почему не выполнил? - спросил он совершенно спокойно.
Наверное, Михаил мог бы соврать. Мог бы сказать, что вечером ему было очень плохо и он вообще не мог рисовать, но готов закончить картину теперь. Но какой в этом был смысл? Его способность менять мир, рисуя картины, больше не действует, и даже если он допишет портрет своей подопечной, ей это не поможет. А ему дадут следующее задание, которое он тоже не сможет выполнить. И в конце концов, правда о Михаиле все равно откроется.
- Я нарисовал кое-что для себя, - признался теперь уже бывший художник.
- Ясно, - это было последнее слово, которое Шубин услышал от своего руководителя. После этого Венедикт отключил свой телефон.
Михаил вновь вернулся на кушетку и долго сидел на ней неподвижно, глядя в пол. Его бывшие друзья и коллеги были сейчас на собрании, и хотя сам Шубин их не видел, он мог бы слово в слово пересказать, о чем они теперь говорят. Венедикт кратко сообщает сидящим перед ним полукругом художникам, что Михаил перешел на вражескую сторону. Кто-то ахает, кто-то восклицает "Не может быть!", кто-то скорбно вздыхает. Потом художники в молчании достают телефоны и записные книжки и начинают стирать и вычеркивать из них его номер. И все. Больше Михаила Шубина для них не существует. Для "Светлой мансарды" он умер.
Точно так же, как для него самого умирали такие же, как он, художники, тоже решившие хоть немного, хоть в чем-то помочь самим себе.
Потом Михаил долго лежал на кушетке, сжавшись в клубок и словно стараясь занимать как можно меньше места. Он смотрел на грязный пол перед собой и отстраненно думал о том, что больше никогда не будет кашлять от пыли. Ему всегда будет дышаться легко. Вот только счастья ему его выздоровление не принесло и никогда не принесет. Счастье было в служении другим людям, но он сам, собственными руками променял его на комфортную жизнь.
Пролежав так несколько часов, Шубин встал, накинул плащ и вышел из дома. Он собирался бродить по городу весь вечер и всю ночь, но его хватило совсем не надолго. На улице стало слишком холодно, поднялся ветер, а с низкого неба начал капать дождь - поначалу не сильный, но способный быстро превратиться в ливень. Михаил упорно заставлял себя идти вперед, не сутулясь и не съеживаясь, но после каждого поворота это удавалось ему все хуже. Дверь попадавшихся ему по пути кафе и магазинов выглядели все более соблазнительно. За ними было так тепло...
Когда ветер стал швырять ему в лицо опавшие листья, а ледяные капли дождя проникли за шиворот, молодой человек сдался и повернул к дому. В свой родной двор-колодец он вошел, трясясь от холода и не думая ни о чем, кроме одного - ему надо было как можно быстрее оказаться дома, скинуть мокрую одежду и залезть под горячий душ. Однако во дворе не было ветра, и Шубин на мгновение остановился.
Все вокруг было серым - кусочек неба над головой, ограниченный неровными крышами, каменные стены, бетонные скамейки, асфальт под ногами... И Михаил вдруг с особенной ясностью понял, что этот двор, да и весь город, будут серыми всегда. Впереди темно-серая осень, потом чуть более светлая, но все равно серая зима с грязными снегом, потом совсем грязная весна, потом дождливое и не намного более яркое лето... Краски ушли не только из его жизни, они ушли из всего мира. Навсегда. Вся жизнь и у него, и у всех остальных будет теперь бесцветной. Разве что художники, оставшиеся в "Мансарде", будут думать, что в их жизни существуют яркие цвета. Но даже если они и правда у них будут, продлится это недолго. Рано или поздно каждый из них совершит ошибку и поможет не тому, кому следует, или поддастся соблазну и поможет себе, или просто захочет создать семью и вести обычную жизнь. И для них краски тоже исчезнут, их существование тоже станет серым и бесцельным.
Словно пытаясь еще раз убедиться в своей правоте, Михаил стал рассматривать каждый уголок двора, каждую скамейку и каждую трещину на мокром асфальте. Все вокруг подтверждало его мысли. По двору растекались грязные лужи, на стенах расплывались мокрые потеки, и они становились все темнее. Нигде не было ни одного цветного или белого пятнышка. Хотя... что это лежит там, под скамейкой?
Михаил подошел к скамье возле своего подъезда, нагнулся и увидел небольшой осколок кирпича - ярко-оранжевый и такой чужой в мутном и сером мире. Сам не зная, зачем, он поднял этот кусочек потерянного навсегда яркого мира и некоторое время стоял неподвижно, держа его перед собой на ладони. А потом его взгляд снова перекинулся на мокрые стены окружающих двор домов, заметался по ним и остановился на одном из пока еще почти сухих мест под карнизом окна на первом этаже.
Бывший художник подошел к нему и, воровато оглядевшись, начал торопливо выводить кирпичом по серому камню ровную окружность. Он знал, что теперь это бесполезно, знал, что по собственной глупости лишился способностей и что больше его картины никогда никому не помогут, но все-таки зачем-то продолжал рисовать. На стене появился круг, который Михаэль тщательно заштриховал крошащимся кирпичом, не оставив на нем ни одного серого пятнышка. А потом от этого круга в разные стороны потянулись широкие прямые лучи. Они вытягивались все дальше и дальше, насколько хватало места, насколько Шубин мог дотянуться рукой. Верхние лучи уперлись в карниз, нижние достали до земли и продолжились на асфальте, боковые уткнулись в соседние окна. Дождь лил все сильнее, и его тяжелые капли, стремительно несущиеся с небес, так и норовили уничтожить рисунок, но Михаил чертил быстрее, и размокший оранжевый осколок в его руках оставлял на стене широкие, яркие следы, кирпичная крошка словно прилипала к камню, врастала в него, не давая воде смыть себя. А художник продолжал рисовать, все добавляя к уже готовым лучам новые. Ему больше не было холодно, ему не мешал дождь, он забыл о том, как ему хотелось скорее оказаться дома. Он не видел ничего вокруг, кроме серого фона стены и оранжевой картины на ней. И только когда кусочек кирпича в его руке полностью стерся о стену и раскрошился, Михаил вернулся в мокрую осеннюю реальность, отвернулся от стены и, не глядя на то, что у него получилось, зашагал в свой подъезд.
А на стене осталось сиять ярко-рыжее, горячее, согревающее своими лучами всех, до кого они могли дотянуться, солнце.
Утром Шубин проснулся, почувствовав, что ему ужасно жарко. Он открыл глаза и тут же снова зажмурился. Вся его захламленная комната была залита пылающим золотым светом - таким горячим, словно на улице была не поздняя осень, а самый разгар лета. Даже еще горячее! Михаил не мог припомнить, было ли в его холодном и дождливом городе когда-нибудь так же жарко...
Продолжая щуриться, он подбежал к окну. Скучный двор-колодец его дома тоже преобразился. Солнечные лучи каким-то образом проникли в каждый его уголок, даже туда, где в любое время суток была тень. Они высушили асфальт, и теперь на нем рисовали цветными мелками выпущенные гулять малыши. Кое-где лежали последние опавшие листья - тоже золотисто-желтые. А в одной из трещин на асфальте, как показалось Михаилу, даже пробивались непостижимым образом выросшие в конце октября травинки!
Но самым удивительным было не это. Больше всего Шубина поразило другое: там, где сам он вчера рисовал кусочком кирпича солнце, стена была чистой.
Он спустился во двор, убеждая себя, что ошибся и на самом деле солнце было нарисовано на другой стене, под его собственным окном, поэтому он и не смог увидеть его из дома. Но рисунка не было нигде. Он исчез, как исчезали раньше картины, написанные им на бумаге, портреты людей, которые ждали от него помощи. Как исчез позавчера его автопортрет, окруженный пылью, кошками и цветами.
Зато посреди двора стояла художница из "Открытой студии", с которой он познакомился в маршрутке. Не совсем, правда, познакомился - имени ее Михаил не знал. Но это было не так уж и важно. Он знал о ней много другого.
- Вы сегодня помогли целому городу, - сказала она, подходя к Шубину. - Можете собой гордиться. Всего одна картинка - и пять миллионов людей счастливы!
- Это невозможно, - неуверенно покачал головой Михаил. - Художник не может повлиять на целый город! Он даже на один дом не может - иначе такие, как вы, давно бы уже нарисовали всемирную катастрофу и всех уничтожили!
Девушка опять не обиделась на его обвинение.
- Уничтожить весь мир нашими картинами нельзя, а вот обрадовать - очень даже можно, - сказала она и с лукавой улыбкой добавила. - У вас это получилось. Не весь мир, но целый город. Теперь вам точно не нужно переживать, что вы делаете слишком мало для других!
Шубин растерянно развел руками. Да, хорошая погода в конце осени, которую он умудрился организовать своим рисунком, наверняка подняла настроение большинству жителей города. Правда, ненадолго - в самом лучшем случае его картинка будет действовать несколько дней, а потом опять начнутся дожди и холода. А скорее всего, солнечная погода закончится еще раньше. Много это или мало - пять миллионов улыбок в течение пары дней?
- Придете к нам в "Студию"? - спросила девушка, но Шубин вновь промолчал. Она терпеливо ждала ответа, а он боялся сказать и "Да", и "Нет". Отказаться от приглашения означало навсегда остаться без друзей-единомышленников и до конца жизни творить в одиночестве. Но и дать согласие было слишком рискованно. На словах порядки в "Студии" выглядят очень привлекательными, но кто даст гарантию, что на деле все окажется иначе? Что, если там художники принадлежат себе еще меньше, чем в "Мансарде", что, если его выставят и оттуда? Или, наоборот, он не сможет оттуда вырваться?
- Вы подумайте, - сказала, наконец, художница. - Я ведь ни на чем не настаиваю, у нас это вообще не принято. Я только советую вам все-таки к нам заглянуть. Не понравится - уйдете.
- Да... Я подумаю, - выдавил, наконец, из себя Михаил. - Если вы не против... Мне немного отдохнуть надо, а потом подумать.
- Вы знаете, где нас найти, - понимающе кивнула девушка и, улыбнувшись ему на прощание, зашагала к темной арке выхода. Шубин остался стоять рядом с рисующими на асфальте детьми, глядя ей вслед.
"Они там, в своей "Студии", дают оступившемуся еще один шанс, - вспомнил он слова девушки, сказанные во время их спора. - Не прогоняют навсегда тех, кто сделал что-то не так, а прощают. Верят, что даже те, кто ошибся, могут исправиться. Но так ли это на самом деле, вдруг это только красивые слова?"
Он стал медленно отступать к своему подъезду. Два мальчика, что-то не поделив, гонялись по двору друг за другом и несколько раз обежали вокруг него, но погруженный в свои мысли Михаил этого не заметил. "Если я сейчас не поверю студийцам, чем я буду лучше мансардцев, которые никому не дают второго шанса? - неожиданно пришло ему в голову. - А мансардцы лгали мне о том, что у меня должны пропасть мои способности. Они всем лгут. Нельзя им уподобляться. Мне дают второй шанс. И я должен дать второй шанс этому миру - еще раз поверить в то, что могу быть художником и помогать другим! Но как же это сложно - снова поверить!.."
Еще раз окинув взглядом залитый солнечным светом двор, Шубин нырнул в темный подъезд. Прежде всего, ему надо было закончить портрет женщины, мечтающей о детях.
Краем глаза он успел заметить, что один из малышей рисует зеленым мелком вылезающую из трещин в асфальте траву.