Не зря говорят: на всякого Егорку живёт поговорка.
Егоркина мать Анна была женщиной жалостливой, работящей. Купила она раз на городском базаре поросёночка. Домой приволокла, в ванной под душиком сполоснула, да кашки манной наварила, накормила сердешного. Как в электричке везли, врать не буду, в другом вагоне ехал.
Видел только, Егорка выносил мешок из вагона, как ребёнков носят. Несподручно ему нести так-то: тяжёлое "дитя" да изворотливое. Только на плечо вскинул, поросёнок завизжал как резанный. Прижал к груди - молчит, вражина! Опять на плечо - снова визг. Да Анна громче его визжит, сынка понужает: неси, мол, как следовает! Тут, видно, намяли брюхо-то ему, манная каша наружу выходить начала. Из мешка сочиться стало, Егорка его и кинул:
- Сами несите, мамаша!
Эх! Вражда бабе с мешком, что он не ходит пешком! Донесла его Анна с грехом пополам до дачи, у нас участки рядом. Дивлюсь на соседей.
Оне и опосля с поросём как с дитятей водились. Анна Егорку оженила, на Варьке-дурочке, да и померла вскорости. Боров здоровый уж стал, а всё у них живёт.
Люди им говорят:
- Заколоть надо, будет чем на поминках народ потчевать.
Но Егорка ни в какую:
- Мамаша, мол не колола, и нам не велела. Это память об ей, горемычной.
Смолоду прорешка, под старость - дыра. Отстали люди от простоватого. Пусть живёт, как знает.
Тут вскоре кризис грянул. Коль хлеба ни куска, то и в горнице тоска. Приехал я на дачу, урожай собираю. Скучно стало, дай, думаю, соседа попроведаю.
Оне втроём сидят, в карты играют.
- Садись, - грят, - сосед, сейчас холодец варить станем!
Из чего холодец-то думаю, сроду у них ничего окромя порося не водилося! А тот... Глянул я повнимательней и обомлел: у борова-то ноги одной нету. И рад бы заплакать, да смех одолел. Вот оно как, значится...
Тут Егорка встал, костылём подпёрся, к жене на одной конечности попрыгал:
- Ну, Варька, не повезло тебе! Боров-то лучше тебя нынче играет!
А дурочка ласково говорит так:
- Не смейся чужой беде, своя на гряде, - и на меня ему пальчиком показала...