Фарбер Максим
Выбор Лукаса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  
  
   Чертовщина
    
     Нет, сам-то я человек простой. Вина и водки не пью, разве что по праздникам. Прилежно вкалываю на консервном заводе. Банки закатываю. Футболы с хоккеями даже по телику не смотрю. Да; больше, вроде, за пределами дома и завода ничего не видал - АБ-СО-ЛЮТ-НО. Чтоб вдруг ТАКОЕ стряслось, и именно со мной - этого, товарищ сержант, быть не могло. А без протокола скажем: таки было...
     Всё в округе перепуталось. Выйду с утра за хлебом - вместо знакомой тропинки к ларьку под ноги сама собой попадается проклятая дорога. Уж пятый раз, вроде, вижу эти классики на асфальте; бочку с квасом, у которой никого нет, даже продавца; сырой, слежавшийся песок под обочиной. На небе - как в старой телепрограмме - куриные окорочка плывут, дорогу в "Союзконтракт" ищут. Никто по ним не стреляет; ни деда, ни внука больше нет.
     Но! Есть - девчонка. Высокая, тощая, голенастая. В лиловых шароварах и кепи. В одном ботинке (почему-то). Узрев меня, сразу принимается костерить по матушке. А я что, виноват? Я эти законы физики не придумывал; не я отвечаю за то, что в нашем районе творится.
     "Так ты бы", - шепчет настырный внутренний голос, - "ей это сказал!"
     Я и сказал... О-ох, как она вспылила! Всё, что было до этого, детским лепетом может показаться. Я аж покраснел; на слезу прошибло (так-то, конечно, не комильфо - мне за пятьдесят, а она...)
     -- Ладно, - говорю. - Отношения потом выяснять будем. Главное - мы с тобой двое остались. Какие будут предложения?
     Она как понесла... Я мало что понял. Вроде где-то, в другом измерении, какой-то Великий Воин прибил Дракона (это ж надо, блин. Дракона! Я говорю: "Ты хоть одного дракона в своей жизни видала?" А она: "Не перебивай, дед, не суть это важно!") И вот то, что он его прибил, странным образом нарушило Баланс Вселенной. Потому-то и имеем такое... с позволения сказать... статус-кво. Девчонку выкинуло в мой мир, босую. Я - в трёх соснах заблудился. А продавец кваса вообще улетел на Марс. Или не на Марс (она путано выражается; не очень я, честно говоря, уразумел, как ту планету называют). Ну, короче, улетел. Хлебный же ларёк в чёрную дыру ухнул. Больше нам ничего с этим не поделать, придётся тут, в Хаосе, век вековать.
     Объясняла, объясняла, ругалась - а потом хлоп на асфальт, и давай реветь. Глаза трёт, макияж по лицу размазывает. "Я тоже", - говорит, - "домой, к папе-маме хочу".
     В общем, примерно час я деву утешал. У самого на душе кошки скребут, а туда же, гляди - утешаю! Наконец она призналась: у неё хобби такое - по чужим реальностям туда-сюда прыгать. Но что проход в её мир окажется замкнут, сама не ожидала. Перепугалась до смерти. Потом вроде отошла чуток, но всё равно ведь - нервы "сдатые".
     Обнял я её. По ирокезу погладил. "Ну-ну", - говорю. "Не маленькая, не хрен плакать".
     А она мне: ой, дедуля, не знаю даже, как и сказать... Я: ну, перво-наперво, не называй меня дедулей. Не того я ещё возраста, до пенсии добрых восемь лет ждать! И вообще, довольно крепок я. А потому такие инсинуации...
     Девчонка, тем временем, в меня вцепилась мёртвой хваткой, снова плачет, но уже сквозь смех; "дедуля, дедуля..." Наконец говорит: "Ты ж меня спас, чёрт-те дери! И всех нас спас!" От моего, видите ли, прикосновения у неё в утробе зародился могучий Богатырь. "Сто лет пройдёт, я его рожу - и тогда..."
     Не дослушав её, я кричу: как это - могучий Богатырь? Как это - в утробе?! Ты мне, малая, не приписывай, чего я не делал. А то ведь так и под статью можно попасть.
     Нет, - отвечает, - ты не понял, де... дядя. Век спустя, оно совсем по-другому будет; много чего интересного случится! В том числе и наш с тобой отпрыск великие подвиги совершит. Небо с землёй перевернёт, горы своротит, но равновесие порушенное восстановит - мир опять встанет на свою ось, и начнёт вращаться, как обычно. "Так что, дядя, ты - можно сказать - основал вместе со мною новое человеческое общество!"
     Я: приехали!.. Нашла Адама, понимаешь. А она улыбается. Серьгой в ухе позванивает, меня по лысине треплет. Ласково так...
     И вдруг - пропала. Без всяких огненных вспышек, без рыка, воя. Просто - нет её; секунду назад была, а теперь куда-то делась. Даже следов от ботинка на асфальте не видать.
     Тут, смотрю, за спиной у меня какое-то "ж-ж-ж" раздаётся. Я сразу Винни-Пуха вспомнил: это "ж-ж-ж" неспроста! Оглянулся - и точно: в полметрах от бочки с квасом белая "Мазда" едет. И выстрелы из-за той "Мазды" глухо звучат - не иначе, дед с внуком опомнились, окорочка по новой сбивать начали!
     Я на саму бочку смотрю - а там уже человек в белом халате появился. И так деловито салфеточкой вытирает краны (клиентов ведь всё равно пока нет). Значит, отпустил его Марс проклятый. Мы с девкой не зря старались; что уж она там сделает в будущем, когда Богатырь родится, я не знаю - а только наше... э-э-э... настоящее, слава богу, наконец в норму пришло.
     И послышалось мне: дудят пионерские горны, машут красные флаги. Пополам с триколорами. Помотал головой. Стряхнул наваждение. "Значит", - думаю про себя, - "можно идти, куда хочу. Хоть за хлебом, хоть за овощами. Пространство-то больше не замкнуто..." Ну и пошёл себе. А по дороге оглядываюсь: может, девка ещё, хоть на миг, появится? Уж слишком жаль её стало. Целый век Богатыря вынашивать - не шутка, знаете ли. Да и как она его вскормит, в одиночку-то... Снова на слезу прошибло! Но нет, не появилась. Исчезла; как говорится, канула в нети. С кепкой, ирокезом и единственным ботинком.
     Смахнул я слезу, промокнул глаза платочком, и пошёл в скверик. Где статуя барона Мюнхгаузена. Тоже, если вспомнить, спец по всякой чертовщине был...
     А про себя думаю: не померещилось ли?
     Очень, главное, девчонка мне приглянулась.
   
  
  
   Выбор Лукаса
    
    Майк Шнорри вошёл в кабинет правителя, когда тот был, по своему обыкновению, занят: перебирал бумаги. Юный Рыцарь был чем-то озабочен, и это сразу бросалось в глаза (по крайней мере, он так думал - но растрогать канцлера ему не удалось: тот лишь краем глаза на него покосился и снова уткнулся в чтение какой-то, по всему судя, важной распечатки...
    Или всё же удалось?)
    - Привет, - равнодушно бросил Одисс VII, не отрываясь от своих дел. - Заходи. Чай на столе... или тебе чего покрепче?
    "Как мило с его стороны". Юноша сам не понимал, за что он так привязался к старшему другу: тот был донельзя прагматичен, и в любом другом человеке это раздражало бы Майка. Ведь злила же его Падминэ, когда начинала трещать, как сорока, о государственных делах, вместо того... А поведение канцлера, которое, кстати, от её поведения ничем не отличалось - оно почему-то Рыцаря привлекало.
    - Да не-ет... - Майк смешно наморщил нос, стараясь выглядеть как можно более по-детски. В последнее время это ему удавалось всё естественней. - Я пришёл посоветоваться, канцлер.
    - Да ну? И что ж тебя мучит?
    - А с чего вы взяли, что меня что-то мучит? - рассмеялся юноша. - Я сказал, что просто пришёл посоветоваться, не более того.
    - Так, Шнорри, - рявкнул канцлер, откладывая бумаги, - не дури! Ты поговорить хочешь? Ну давай... Давай поговорим.
    "Всегда он такой", - умилённо подумал Майк, втайне любуясь старшим другом. Господин Одиссей меж тем отошёл от стола, выключил искусственное освещение, и резные деревянные панели комнаты заиграли, заискрились собственным розовым светом.
    - Поговорить, значит, хотел?...
    В полумраке комнаты глаза канцлера заиграли красно-жёлтым огнём, лицо стало более худым и даже хищным - щёки словно впали (на самом деле, конечно, игра теней, однако...), нос заострился...
    - Одисс, - с трудом выговорил Майк, - меня... Меня Падминэ беспокоит.
    - Ах, ты опять об этом.
    По лицу канцлера было ясно, что он утратил интерес к разговору. "Ах, ты об этом" - и всё; Одисс замолчал. "Что ж ты не встаёшь, канцлер, почему не идёшь включать свет?"
    - Мне это снится. Опять снится. Вот, сегодня снилось... - он осёкся, умолк, натолкнувшись на ироничный взгляд старшего друга, но потом всё-таки продолжил: - В каждом сне она умирает, и винит в этом... меня!
    Правитель долго молчал, потом заговорил, не обращаясь (вроде бы) ни к себе, ни к Майку.
    - Ну да. Да. Всё, как я и предполагал.
    Встал, запахнулся в свою официозно-пышную мантию, пошёл к двери. Уже у дверей окрик Шнорри настиг его:
    - Что?! Что вы предполагали? Объяснитесь, канцлер!
    - А ты уверен, что хочешь этого, парень? - произнёс тот. Верней, он произнёс "хочешшь" - прямо-таки прошипел, куда там гадюке! - и Майк отшатнулся.
    - Ну ладно... - сказал, смягчаясь, старик. - Слушай... Ты что-нибудь знаешь о Серых Владыках?
    
    ***
    
    Майк брёл по мостовой, стараясь ни на кого не глядеть, и время от времени пинал носком башмака булыжник-другой. Он заглянул в бар, где, по идее, должна была сейчас быть его жена - и ошалел от увиденного: эти клоны, верные слуги Одисса - они сидели, хлопали в ладоши, орали дурными голосами и хохотали как ненормальные... "Его войско. Его войско, готовое в любой момент наброситься на нас. На всех..."
    Потом он понял: да ничего же не случилось! Просто Падминэ держит речь, а эти увлечённо слушают.
    Ушёл. Ретировался, спешно, пока она не заметила.
    "- Так как мне вас называть-то? На "Д'харрт" - язык не повернётся, а Одиссом, значит, уже нельзя?
    - Зови не по имени. Просто - учитель.
    - Учитель??"
    "Наш мир когда-то был ими заселён, Майки, они первые начали здесь строить город, который превратился в то, что ты видишь теперь... Город-в-центре-Мира. Он назывался Эбор... да, - Одисс усмехнулся, - вот это его истинное название! А не то, к которому ты привык. А теперь скажи-ка: ты часто выходишь из дому по ночам?
    - Ну... А зачем вы спрашиваете? Вообще-то никогда.
    - Воот. И не только ты, но и девять десятых от всех горожан! Потому что чувствуется это... в самом воздухе. Если выйдешь после полуночи, то кожей улавливаешь ЕЁ эманации.
    - Чьи?!
    - Другой жизни, Майк, другой жизни! НАСТОЯЩЕЙ жизни этого города!"
    Майк мало что понял из сказанного Одиссом, но по тому, что он понял, выходило: из всех живущих в этом Городе никто по-настоящему не умирает, - Город сохраняет их в себе. И тени обитателей его по ночам, когда живые не видят, сходятся на улицы и площади Эбора, где ведут какую-то совершенно иную жизнь, непохожую на ту, что ведёт дневной город...
    "Я ждал... я ждал, когда появится он. Когда появишься ты, Вечный Рыцарь.
    - Да с чего вы взяли, что это я?!
    - Твои видения, мальчик мой! Твои видения!"
    
    ***
    
    ...Он хочет меня использовать. И я это знаю, и он это знает. Но теперь я уже не уйду так просто: передо мной словно дверь приоткрылась, и пока я не пойму, куда она ведёт, я...
    
    ***
    
    ...я...
    
    ***
    
    ...прости, Падминэ...
    
    ***
    
    В чёрном зерцале шлема отражались блестяще-серебристые мундиры солдат-клонов. Линзы, заменявшие ему глаза, горели в свете маленького эндорийского солнца. Чёрный плащ спадал до самых подошв таких же чёрных сапог.
    - Давай, ребята! - крикнул Тёмный лорд, делая знак солдатам. Те двинулись к кораблю, унося с собой бесчувственное тело молодого Лукаса.
    "Я - Вечный Рыцарь. Моё предназначение... не знаю, каким оно было бы в другой жизни, но в этой я несу зло. Быть по сему. И я сделаю это. Но не ради тебя, Одисс! Я несу зло - потому что и оно должно быть в жизни. А не потому, что так кто-то хочет... кто-то алчный и очень грубый, которому, дай волю - не одну звёздную систему захапает!
    И уж тем более не потому, что я так хочу.
    Пережив смерть почти всех своих близких, я уже разучился чего-то хотеть. Это и хорошо... Потому что... учитель, я благодарен тебе за смерть Падминэ, и за то искушение - оно сыграло свою роль в том, кем я стал, но если бы я ещё чего-то хотел, мы по-прежнему были бы связаны.
    У Вечного же Рыцаря нет и не может быть никаких связей".
    
    
    ***
    
    Лукас стоял посреди Зеркального зала и без особого любопытства глядел на миллиарды своих отражений в блестящих черепках, коими были вымощены стены и пол. Плащ - алый с синим - вился по широким плечам; рука в перчатке тех же оттенков была поднята ввысь и касалась рукояти Меча. Губы юноши кривились в совершенно не юношеской гримасе.
    Сам Меч висел в воздухе - огромный, в рост Лукаса, и блестела серебряная рукоять (клинок, разумеется, был переведён в режим "призрачного", поэтому на полу угадывалась только неясная тень от него).
    Герой Тысячи Галактик хотел было сомкнуть пальцы на рукояти, но тут...
    Лёгкий шорох, раздавшийся за спиной, заставил его отдёрнуть руку - он обернулся.
    Ну так и есть... Джо'Нбар. (Или Джон Тар? Он никогда не мог запомнить эти итакийские имена).
    - Владыка Одисс ждёт вас, - получеловек-полуробот поклонился. - Он интересуется, почему вы к нему давно не заходили...
    "Делать мне больше нечего", - подумал Лукас; вслух же сказал:
    - Хорошо, передай, что я приду.
    
    ***
    
    ...Чернобородый мужчина в пышном тёмно-зелёном одеянии хмуро смотрел на второго Вечного Рыцаря, не решаясь начать разговор.
    - Ты... - сказал он наконец, - готов уже отправиться в путь?
    - Готов, - кивнул Лукас, - но меня ещё не ввели в курс моей миссии...
    - Ты полетишь на планету Эрколанум, где мы сейчас имеем восстание взбесившихся автомашин. Будешь их убивать - сколько сможешь и на сколько хватит заряда в твоём Мече. Миссия, как ты видишь, простая - но не лёгкая...
    - Я всё понял, государь. Так когда отправляться?
    - Не спеши... - произнёс Одисс IX. - Не спеши... Это ещё не всё. Перед тем, как отправишься... ты должен отказаться... от Неё.
    Последовало затяжное молчание.
    - Должен? - наконец угрюмо переспросил Лукас.
    - Да, - кивнул император, довольный, что его поняли. - Именно так: должен.
    
    
    ***
    
    
    - ...Нет, Лея, они не знают, что ты моя сестра. Они думают, что мы с тобой обычные влюблённые, так что успокойся - их гнев вызван совсем не этим... и наш инцест ни при чём тут... Всё куда проще, и при этом - хуже...
    Лея стояла перед ним - тонкая фигурка в белом платье, тоньше тростинки... А между ними в воздухе неподвижно завис - Он. Его Меч.
    - Они просто хотят, чтобы... чтобы я выбрал Его, а не тебя...
    Маленькая женщина печально кивнула, - и обмякла в его объятиях. Из её тела выскочили два обоюдоострых лезвия, пронзившие бок, живот и грудь Лукаса.
    Вслед за этим из его тела вышли точно такие же секироподобные клинки, прошедшие плашмя над Клинками Леи сквозь её плоть.
    Он убивал её... и при этом убивал себя, не жалея, стараясь, чтобы как можно больней это было, и понимая: потом - уйдёт. Забудется. Но сейчас - эту чашу надо испить сполна. Он убивал себя, и сестра, прильнув к нему, убивала его... и он убивал сестру.
    
    ***
    
    Он стоял над её телом. И в воздухе перед ним был - Меч.
    - Одни мы с тобой остались, - сказал Лукас Мечу. Погладил рукоять. Потом, протянув руку (оружие легло в ладонь как влитое), вынул его из воздушной "ниши" и пошёл прочь из зала, не оглядываясь...
    
    
  
  
  
  
     Тайна белого слона
    
    Пол проснулся среди ночи, сам не зная, почему. То ли у него желудок забурчал, то ли просто спать не хотелось - за минувшие дни он только и делал, что бегал, прыгал, кувыркался, размахивал атомным ножом... Хотелось еще, сид побери. Или, как сейчас модно говорить - Дарр побери. Ведь время сидов прошло, а вот рыцари-Дарры еще совсем недавно были настоящей угрозой...
    Пока Мира не истребила их главаря.
    Кстати, самой Миры в кровати не было...
    Чувствуя, что он - на пороге некоей важной тайны, храбрый воин Сопротивления быстро, но осторожно обулся, натянув сапоги из шерсти трехглазого полярного пса эски. Накинул поверх своей ярко-коричневой, форменной пижамы плащ из белого совиного пуха. Теперь наш повстанец выглядел очень солидно, а, значит, мог идти на поиски Мирей.
    После нескольких... Как бы это сказать... Не вполне преднамеренных столкновений со старым Руддлем, который нес в свои покои чашку горячего кактусового сока, с девушкой, которая ни с того ни с чего вдруг стала (видимо, из-за завтрашнего парада Победы) ночью среди коридора учить быстрый танец, - а также просто столкновений с соседями, желавшими немного поспать, - наш Пол сумел-таки разобраться, где Мирей.
    Она была в гараже. Когда сопротивленец открыл тяжелую дверь (ключи у него почти всегда были с собой, да и, кроме того, с шифрованным замком Пол давно находился в дружеских отношениях - на уровне "превед, кагдила?"), девушка, застигнутая врасплох, отреагировала более чем флегматично. Даже не ахнула, проще говоря. Хоть по лицу ее и было видно, как раздосадована: в кои-то веки собиралась побыть одна, поласкать рыже-розовых пушистиков, а тут... Лезут!
    Капитан-лейтенант Пол оглядел хлипкую фигуру Миры, что в пижаме выглядела еще меньше, беззащитнее. Оглядел стайку митигориан, заполонивших весь гараж подобно убежавшей у нерачительного кондитера сладкой вате... И улыбнулся во весь рот. Лучшая воительница галактики вела себя совсем не по-воински, находясь сейчас среди инопланетян другого вида -- полуодетая, опухшая со сна (а митигориане лезли, терлись о смуглые лодыжки; прыгали прямо на руки, оборачивались эдаким смешным шарфом вокруг шеи...) Короче говоря, - почему б не подурачиться? Особенно сейчас...
    - Сейчас, когда Дарр Даймон побежден, - сказала Мирей. - И весь народ завтра будет пышно праздновать... А нас ждёт совсем другое будущее - видимо, не воинов, но политиков. Почему же нельзя вот так, весело, проститься со своей юностью и только тогда - слышишь, брат мой, ТОЛЬКО ТОГДА в это скучное и пошлое грядущее идти?
    - Ты права, сестренка, - сказал Пол. - Ты, безусловно, права... - Он шагнул в живой океан пушистых зверей, и те в одно мгновение оказались на нем: сверху, на голове (как будто шляпа). На спине (словно еще одна мантия) и даже на поясе (словно еще одни штаны. С напушью).
    - Дарр Даймон.... Я его помню.
    - И я, - вздохнула Мири. - Молодой, красивый, импозантный... Жаль, что выбрал в конце концов дорогу зла!
    - Я от этого черноусого и не ждал ничего, кроме, - вздохнул Пол Джейкс. - Хоть и был момент, когда он перешел на нашу сторону...
    - И много-много подвигов под знаменами Восстания совершил!
    -... Но все-таки слишком сильна была в не тёмная "закваска". Не вливают вино молодое в мехи ветхие, Мири! Или мех лопнет, или - что еще хуже - прогоркнет само вино.
    - Ты прав, - Мирей промокнула глаза концом пояса. - Дарр был неисправим; но я - я его любила... - И девушка в досаде топнула пяткой о каменные плиты. - Ох, да ну, неважно оно все! Главное, Пол - мы победили! И оба живы! Ведь это уже само - прекра-а-асный повод для радости...
    Она протянула ему стакан сидра.
    - Хочешь, не?..
    Пол пригубил шипучий напиток (местная разновидность яблокогруши, которая на него шла, обладала немного резким запахом и вязала рот. Но ему сейчас и это было приятно.
    - Не было - ни разу за всю историю галактики, не то что за историю наших Сопротивленцев! - нигде такого бравого пулеметчика, как Дарр Даймон. Я очень сожалею, что этот парень продался злу.
    - Я тоже, - Мири прижала узкую ладонь к сердцу и слегка покраснела. - Да ну, митигориан меня живую жри!.. Нельзя ведь все время жить прошлым. Братка, мы должны отпустить призрак черноусого. И открыть свое сознание новым... Э-э-э...
    - Возможностям. Надеждам. Стремлениям! Это ты хотела сказать?
    Мирей с благодарностью пожала ему руку...
    
    ***
    
    Тот, кто был Дарром Даймоном, не пережил поединка с Мирей. Из далёкой, далёкой галактики он был навсегда (ну или, во всяком случае, на очень большое время!) вычеркнут. А потому - пришел в себя неизвестно где, очевидно, на каком-то другом краю вселенной.
    ... Вокруг были унылые белесые стены. Ковер на полу; растение в кадке. Он ощупал свое тело и убедился (без особого, впрочем, потрясения), что в мир сей явился уже стариком. "Неважно", - решил темный Воин. - "Древний император-сид, говорят, вообще себя с помощью силы омолаживал; почему я не смогу? Главное - не в меру прытких митигориан держать в узде".
    - И все-таки, где именно я нахожусь?
    - Вы в стране Геронтократов, - ответил мягкий, легкий, мелодичный (хоть и бесполый) голос. - Я - ваш новый ассистент; не далее как со вчерашнего утра мои наночастицы были введены в ваше тело.
    - Как меня зовут? - Дарр не желал упускать самое главное.
    - Ваше имя - Грегори Бергхофф, Генеральный секретарь Верховного совета КБ ВПК ПО... А-а, тьфу, пропускаем! Ни один нормальный язык - машинный, человеческий ли - этого не выговорит...Мир, куда вы попали, изнывает под натиском "дружественных" государств, - (это слово ассистент произнес, откровенно издеваясь). - Они только и ждут, как бы вцепиться в вашу страну, господин! Надо дать укорот Бессараб-Карпатии, а также Поднепровью, а также...
    - Ясно, дальше можешь не говорить, - Дарр Даймон вздохнул. "Бывало и хуже". Например, когда в микромире с вирусами воевали... "Что ж. У любой империи есть свой конец и свое начало. Да простят меня все старички-пенсионеры, и прочие... того... малообеспеченные... Но на этот раз началом буду я!"
    
    ***
    
    Празднество по поводу окончательной смерти Даймона удалось на славу. Шикарно смотрелась (отметил Пол) более чем радостная Мири, в щегольском повстанческом мундире - слепяще-белом, с черными вставками где надо и (особенно) где не надо. (Обратите внимание на второе "Особенно", братцы мои!) Атомные мечи - естественно, театральные, задеть или ранить такими никого было нельзя - блистали, слепя глаза и создавая потрясающий эффект - будто яркая световая волна, а не люди, кружились по площади. Пол, Фрикс и Грокс плясали на небольшой анфиладке, сбросив грубые армейские сапоги, стеснявшие их. Мирей хохотала во всю глотку, глядя на этот разудалый пляс (что было вполне объяснимо - она приняла слишком много сидра со специями). Время от времени ей лезла в голову безумная мысль: самой избавиться от формы, сковывающей движения, влезть на анфиладу и показать неотесанным парням, что же такое НАСТОЯЩИЙ, рантуинский, пустынный танец! А заодно - раз уж повод такой есть - и перецеловать их всех, без особого стыда..
    Но, поскольку небольшая доля трезвости в голове ее все-таки сохранялась, Мири ничего такого не делала. Все-таки прославленной героине Академии Звездных Капитанов, выращенной под терпеливым надзором мистера Энтони Нобла, не годится вести себя на людях подобно пацанке ("хоть я и есть пацанка", улыбнулась про себя героиня галактики. "Но - терпи, терпи. Не в казарме ж, как-никак").
    Поэтому она молча допивала сидр, стоя в сторонке и чувствуя, как опохмел, поданный тигромедведем вовремя, снимает всякие следы шума в голове, делая ее вновь спокойной, тихой... Уравновешенной. И так же молча следила за грандиозным завершением шоу.
    "Сгинул лютый бармалей. Стало в мире веселей!"
    Казалось бы - нежиться и нежиться в этих беспрестанно накатывающих волнах счастья. Ан нет, какой-то противный червячок душу точил. С чего бы - она не знала; только полного покоя в ее сердце не было.
    
    ***
    
    Бергхофф сидел у себя в кабинете и листал страницу за страницей: документы, оставленные его предшественниками. Кой-какие мысли показались Геронтократу стоящими внимания (например, "заморозить" сельское хозяйство с помощью пятилетнего плана, или утопить бойскаутов с молодыми членами Партии Труда в ворохе бумаг, заставив их вместо активной деятельности разбираться, кто первым на кого настучал). Однако же большинство предложений, внедренных предыдущим Геронтократом, безнадежно устарели. Прежде всего следовало обратить внимание на мир, причем не какие-нибудь там сопредельные страны, а именно что дальний Запад. На Западе сейчас жизнь крайне проблематична, большинству не хватает денег даже задницу прикрыть (о съёме квартиры вообще умолчим - больная тема!) Значит, наша первоочередная задача - втюхать им, как насущный выход из положения, идеологию Чарльза Марлоу и друга его Фредерикса...
    Империя Геронтократов, да и лично сам Бергхофф, не думали о поражении. Они знали: победа отнюдь не близка, но рано или поздно ИХ " правда" восторжествует. Причем именно в масштабах всего мира, а может, и другой какой галактики....
    
    ***
    
    - Вот так это было, - сказала Мирей.
    Маленькая Лея-Зора вылупила глазёнки, не в силах переварить все те сведения, что странная подруга, приходящая по ночам, вываливает на нее. Потом улыбнулась. Потерла слюнявый рот кулачком, попутно размазывая по лицу остаток овсянки.
    - Значит, Дарр Даймон плохой... Ага?
    - Очень плохой. Он нас всех погубил; мы-то считали его давно мертвым, не боялись! А в это время... Ну ладно, Зорка, вижу, утомила я тебя. - Призрак Мири неслышно поскреб синеватым сапогом землю, которая в рантуинском жилище заменяет пол. (Читатель понимает, что к самому сапогу земля не пристала - этот жест всего лишь свидетельствовал о скуке, которою томилась сейчас Мирей).
    - Давай о чем-нибудь более приятном, а?
    - Дава-ай! Мне, ты знаешь, дядя Оуэн на семилетие слона подарил.
    - Настоящего, или... Постой-постой, - Мири лукаво хохотнула, - настоящие-то здесь и не водятся! Ах ты... Юмористка.
    - Неет, не-ет, - заныла Лея-Зора, - он не игрушечный! И не автоматон, не думай. Настоящий... Только, может быть, не совсем слон.
    - Как это "не совсем"?
    - Ах... Пойдем, покажу. Чтоб не дразнилась "юмо...", "мумо..." Короче, не дразнилась!!
    И они пошли.
    Во дворе стоял снежный мамонт. Самый настоящий, с пушистой белой шкурой и клыками в пять локтей длины. Рядом переминался с ноги на ногу еще один призрак - без сапог, в темном плаще с капюшоном. Кожа его слабо светилась.
    - Я зову этого зверя - слон, - гордо сказала Лея-Зора. - Говорят, у него есть тайна. Он счастье приносит... Ну или типа этого. Не знаю.
    Но Мири не слушала ее. Она шагнула к молчаливому призраку, и глаза девушки засияли.
    - Сэр Грегори!.. Свиделись-таки, значит.
    - Я бы предпочел, - вздохнул старик, - чтобы ты меня звала "Дарр Даймон"..
    - Ну да, ну да, - кивнула она. - Смерть всех равняет! И что нам теперь до Империи Геронтократов... Как, впрочем, и до всея галактики. Звездные войны кончились.
    - Остались только мы, - старик ласково погладил свою бывшую любовницу и врага по плечу. - Такова жизнь, Мири. А жизнь, как известно, непредсказуема - "мощь городов, власть королей, походу, рандома слабей"...
    - Так а слон-то, слон, - спросила Мири, - его-то тайна в чем?
    - Тайна белого слона, - гордо напыжась, произнес Дарр Даймон, - в том, что это просто слон. Но, пока маленькая Лея-Зора верит, что он приносит счастье - так и будет!
    - Ибо такова жизнь?
    - Ибо такова жизнь.
    Зорка снова выпучила глаза: странный гость, кормивший слона, и ее призрачная подруга... таяли в воздухе. Мирей, перед тем как растаять, на секунду обернулась, усмехнулась одними губами и помахала девочке.
    "Ну их", - решила Лея-Зора. - "Долбанутые". И, погладив великолепный мех слона, рванула домой - учить уроки.
  
    
  
   (К вопросу о нехватке мозгов)
    
     "...У дороги корчма,
     Над дорогой метель,
     На поленьях зима,
     А в глазищах апрель.
    
     А в глазищах - судьба,
     Приготовлено мне:
     То ль курная изба,
     То ли губы в вине".
    
     (Юрий Визбор)
    
     "...сидит ни жива ни мертва..."
    
     (Русская сказка)
    
     "...неопределённость, первоначально ограниченная атомным миром, преобразуется в макроскопическую неопределённость, которая может быть устранена путём прямого наблюдения. Это мешает нам наивно принять "модель размытия" как отражающую действительность..."
    
     (Эрвин Шрёдингер)
    
      1
    
    
     Жива сидела на пороге хаты - старой, сгорбленной от времени и непогоды, в общем, такой же, как сама богиня. Из-под клобука на голый череп Живы спадала желто-сизая прядь; в глазницах скопилась влага. Лицо было не злым, зато - откровенно страшным. Богиня мяла беззубыми деснами плесневелую корку, на самом деле не очень-то нуждаясь в еде.
     Иногда ее принимали за Смерть. Чаще - путали с Бабой-ягой. Если бы кто-нибудь сказал сельчанам, что Жива не чувствует себя старой, его бы тут же засмеяли. Но это и вправду было так. Тело богини чуть ли не целиком сгнило, душа же оставалась юной - и должна была такою оставаться всегда. Если бы даже кости ее искрошились, душа бы все равно не исчезла, так и витая перед порогом. Жива была ровесницей солнца, месяца и звезд, ведала самое начало мирозданья, сто веков назад зрела зарю... (О-о, это было непередаваемое чувство - смотреть на ту зарю, ловя обнаженными, еще не загорелыми руками и ногами, первое земное тепло!..) Слышала веселое "чивирр-вирр-вирр" первого на свете воробья, любовалась гладким сверкающим озером в ночи, пасовала перед большим зубром в пуще. Проходивший мимо стрелок спас ее - и Жива щедро отдарила его за спасенье... На рассвете они простились, весьма довольные друг другом, и больше уж не виделись никогда - но богиня хорошо помнила того хлопца, он был для нее чуть ли не самым дорогим воспоминанием всей тысячелетней жизни. А потом, спустя годы и века, она увидела смерть последнего зубра; могла бы, понятное дело, злорадно ухмыльнуться -- "ну, милок, чья взяла?" -- однако ж смирилась и никак себя не проявила. Потом был конец советской Белоруссии: перестройка! Она видела трех вождей, съехавшихся в ту же пущу и решавших свои вопросы. Застала гипер-супер-пуперинфляцию, рывок к вершинам, тут же воспоследовавший упадок, потом - быструю и легкую стабильность нулевых. Она понимала: все это недолго. И - сердечно радовалась каждой секунде своего, весьма непростого бытия.
     Ее подчас называли и "зомби", особенно понаехавшие из города (тот скубент, спец по Варкрафту и Лавкрафту!) Жива не обращала внимания. Пока бьется ее сердце - она еще Жива; ну, а как перестанет - то, может, уже и впрямь "зомби".
     Сегодня, кстати, скубент приходил.
     -- У Сапковского, -- смеялся, -- такие, как ты, описаны. "Стрыги" называются! А не то -- "мрыги"! Так говоришь, божество?..
     -- Да, родной. Самое настоящее. Исконно белорусское.
     -- Ещё добавь "у истоков сей земли бывшее!"
     -- А ты как думал...
     -- Да ну, бабка, -- скубент обиженно смолк, -- разве ж ты-то - и вдруг богиня? Боги - это те, в кого князья и воины верили, а ты - обычный человек, просто переживший свое время. Не знаю, правда, как это у тебя вышло, но факт остается фа...
     -- Они не верили, -- мрачно отреагировала Жива, -- всего лишь кумиров делали да молились им. В надежде, что мертвый камень услышит и поможет.
     -- Мертвый мертвому рознь, -- несмело пролепетал поклонник зомбей, не зная, что против воли говорит стопроцентную истину. -- А только, как ни крути, кроме этих мертвых камней у нас следов от родной веры не осталось.
     -- Остались, внучок. Еще как остались, -- она многозначительно замолчала. Хлопец, однако, не понял и опять завел свою шарманку.
     -- Я помню: Перун, Велес там, Ярило. Макошь еще, вроде бы.
     -- Вот это, соколик, я и есть, -- ухмыльнулась она высохшим ртом. - Макошь твоя. А что до Перуна и Велеса - так то (сам сказал!) все княжеские забавы. Переперли у греков этих, как их... Зев... кси... са с Плу... то... ном, на свой лад поименовали, чтоб "продвинутей" было - и делов-то!
     -- То есть, ты хочешь сказать, битвы небесного бога с подземным не было никогда...
     -- Внучо-ок! -- вздохнула старуха. - Я за свои слова отвечаю; мне, в конце концов, не десять и не сто тысяч лет - куда больше. Но будь я в твоих глазах даже простой бабкой из села, ты мог бы мне поверить. Мне, плюс моему опыту!
     -- Так ведь... это... Иванов, Топоров! Теория основного мифа! Я знаю, мы по индоевропейской культуре проходили.
     -- А на самом деле - боги тут, рядом. Не в каких-то, извини меня, "индо-еврейских" царствах. Просто вот здесь. Рукой подать. Сам можешь увидеть, коли желанье имеется.
     -- Это что, -- не понял хлопец (по-простому, кажется, Юра - или типа того). - В ад спускаться? Живьем?! О-ох, ну вы, зомбя, и придумаете!
     -- Все здесь, дражайший мой, -- оборвала его бабка. - И рай, и ад, и зомбя твои - все на земле.
     Ей было интересно, что ответит Юрий, но толком она ничего не дождалась. Парень предпочел не продолжать беседу, разом ставшую скользкой и неуютной. Просто достал из тубуса чистый лист, карандаш и, заявив: "Порисую-ка я", начал ваять портрет ослепительной красавицы.
     -- Это что, такой ты меня видишь? - хмыкнула Жива.
     -- Ну да!.. Все прочие - скажем, Петька-водовоз или Ян-почтальон -- не в силах узреть что-то иное, кроме страшного черепа. - (Его иногда заносило, и он, незаметно для самого себя, начинал изъясняться "высоким штилем"). - А я вижу не так. Совсем не так.
     -- Вот и молодец. Иди ко мне, иди, -- богиня протянула костлявые руки, -- поцелу-ую...
     "Я, кажется, совсем сбрендил", -- подумал Юра. Но ответил на поцелуй.
     ...Проснувшись среди ночи, мордой в землю у крыльца, он не сразу оклемался. А тогда уж увидел: бабки-мрыги рядом нет. Зато портрет, на котором она смотрелась как мисс Вселенная, закончен. Без его участья. И повешен на бордюрчик; аккуратно так. Хоть сегодня же в Минск забирай.
     "Ну, бабусь", -- решил он, -- "по гроб жизни благодарен буду!"
    
      2
    
     На следующий день он, впрочем, снова явился -- с первой же электричкой: веселый, жизнерадостный и по-прежнему настроенный выведать у нее хоть что-то из "заповедных мифических" знаний. Жива приняла это как должное: без любопытства скубент - не скубент, а тем паче такой молоденький; но она уже не смеялась над его вопросами. Относилась и к ним, и нему серьезно. Знала, что Юрка ее л ю б и т, причем, скорей всего, по-настоящему. А стало быть, эти его вопросы без ответа оставлять нельзя. Им обоим сие будет... ну, скажем так, к лучшему.
     Жива принарядилась - пусть в старое, зато яркое, цветастое платье и пышный чепчик; накрасила безгубый рот кошенилью, обула некогда модные, из буржуйской Франции привезенные сапоги, которые сейчас, кроме как "д*рьмодавами", язык назвать ну никак не поворачивался. И смела надеяться, что в таком виде справит на кавалера - как там бабы молвят? - не-от-вра-ти-мое впечатление.
     Юрка действительно был всячески покорен. Он балдел от присутствия Живы, не расставался с крохотным допотопным смартфоном, на коий записывал все, что она скажет, и был совершенно одержим идеей встречи с "настоящими богами". (Жива успела убедить его, что "ой, дед Ладо" -- это не воспевание древнего бога, а обращенье к некоему воображемому мудрецу, может быть, старосте или главе пастухов, которого по чистой случайности так звалт Тем не менее, в то, что Перун, Велес и Ярило на деле существуют, он верить не перестал и очень хотел их видеть).
     -- Старая корчма на распутье, где самая-самая опушка начинается, -- недовольно буркнула старуха. - Вот там, о полночь - если повезет - ты можешь их увидеть. Подлинных богов, заметь, внучок!.. Не этих ваших... выдумпнных.
     -- А если не повезет? - Юрий всегда был пронырлив.
     -- Ладно, ладно, -- Жива невесело засмеялась. - Я-то не хотела, собственно, и все же постараюсь... замолвлю словечко, чтоб тебя приняли. Скажу - репортер их Минска, пришел пофоткать, как мы живем. Это им проще воспринять, чем "скубента".
     И, бросив косой взгляд на Юрку (формально - насмешливый, но не такой уж на деле недружественный) пробурчала:
     -- Курганного человека берегись. Он ди-икий, где свое, где чужое, не знает...
    
     "Курганный человек", -- думал хлопец, трясясь вместе со всеми своими записями в битком набитом вагоне, среди теток с авоськами и мужичков под 75 лет. -- "Barrow-wight, как у Толкина. Тот, кого большая часть переводчиков превращала в Нежить, Навье и тому подобное, удаляясь от оригинала. Что ж, посмотрим, братец, какой ты по жизни... если, конечно, применимо тут слово "жизнь". Завтра же и увидим".
     От надежды встретить всамделишных, не проходимых в программе, славянских богов сердце сжималось, сладостно замирало, хоть юноша и понимал: ничего интересного, скорей всего не будет. А будет - что-то унылое, непробиваемо сельское и... как бы это сказать... быдляцки-зомбаческое. Гнилые трупы, как ходячие брёвна, всё такое... "Ну ладно. Жива обещала - посмотрим, сможет ли!"
     Протискиваясь сквозь толпу, распихивая своими тубусами и тяжеленными портфелями всех окружающих, он не переставал надеяться.
     Станция "Минск-Пассажирский". Пора выходить.
    
      3
    
     Русалка плясала босиком - стройный, строгий белый силуэт в ночной тени. Макси-платье, разделённое внизу на оборки и не очень сочетающееся с босыми ступнями. Жёлтые, почти соломенные волосы, которые жаркий ветер давно превратил в подобие цыплячьего пушка. Зелёные глаза, также точно выцветшие на солнцепёке.
     Она манила, закликала, как заправская служанка: "Подходи, народ, не пропускай - сегодня в корчме большой обед!"
     Черти вышли из озера, облепленные тиной; тащили на себе покойника, окутанного рыбачьей сетью вместо савана. Голова незадачливого рыбака уже была кем-то надкушена - видно, чёрту-прожоре не терпелось попробовать мозг.
     Лесовик и полевик несли тело охотника - высокого, белокожего, плечистого, с большой раной в груди.
     Шипело, струясь по деревянным кружкам, светлое пиво. Корчмарь - серокожий великан, издали подобный каменной статуе - видимо, и был тем самым Курганным человеком. "Перун", -- ужаснулся наш герой, наблюдавший хоть и с приличного растояния, но не так уж далеко. -- "Так вот кто ты на самом деле!" Но тут же понял, что ошибся. Слишком уж Могильный житель был... плоть от плоти земли. Перун - если б он был здесь - как-нибудь да выдал бы свою небесную натуру.
     Тем временем шабаш кипел. Жарко пыхала печь, готовая принять свои жертвы.
     И плясала бледная, синюшная, словно труп, русалка...
    
     Тьма повисла над корчмой.
     Человечьи кости давно были обглоданы, глаза охотника и рыбака лесовик превратил в птиц и зашвырнул подальше на небо: "Там, в вырии, они совьют гнёзда", -- объяснил он, -- "у них будут детки, а потом внучата, а потом, ещё два-три поколения спустя, они переродятся в звёздочки!"
     Кто-то из чертей, докончив свою кружку пива, чуть помолчал, а потом... брякнул на стол странную вещь (и откуда только взял? Может, принадлежала утопшему?)
     -- "Гэлакси-шмэлакси", -- туманно пояснил он. - Смотри, чего вытворяет! - высек - когтем -- искру из железной крышки стола, пустил её толчком в странный аппарат, и тот заиграл.
     Из безжизненной металлической коробки, хрипло и прерываясь неясными шепотками (в воде лежала, как-никак) зазвучало:
    
     -- На небе ночь сменила день.
     Поймал сову я - и бабах ея об пень!
    
     Что совой об пень, что пнем об сову --
     Мозги в стороны летят, уха-ха!
    
     Наряжен в шкуры я и феньки из костей,
     Люблю пугать ...1
    
  
    
     -- Во-во, -- буркнул Курганник. - Сейчас они без "фенек" уже не могут, чтоб напугать. Раньше проще было. Идёшь это по могилам, видишь - приблудный пёс кость гложет. "А-а-а, вукодлак!" -- ужахнулся и убёг, только пятки засверкали!
     Вся компания взорвалась дружным хохотом. Юрка за дверью скорчил болезную рожу, словно чего невкусного наелся, но матерь Жива крепко держала его плечо, как бы повелевая: "Смотри!" И он - что ж делать-то? -- продолжил смотреть.
     -- Сейчас вообще всем хреново, -- вздохнул путевичок.
  -- И тебе, братушка?
     -- И мне. Навигаторы какие-то выдумали. Две буквы "И" перед словом поставят - пожалуйста, шик-модерн, обслуживание по первому классу!
     -- Ты хочешь сказать, твоя работа теперь не нужна...
     -- Не нужна, -- всхлипнул путевик, -- заменили меня всякой, как её эл-лектронной хренью!
     -- Ну, не плачь, не плачь, -- сказал один из болотных чертей, -- мы тоже сейчас почти никому не требуемся.
     -- Раньше как было? Упал человек в тину. Молится этому, как его, крестовому Богу. А тот, понятное дело, не слышит - у самого трудов невпроворот. Да и есть ли он вообще, крестовый тот Бог? Поневоле сомнения берут. Ну вот человек и просит кого поближе...
     -- ...Нас, то есть. А мы что? Мы ничего. Это если потонул, по глупости да по самонаде...
     -- По глупости!! (Не болтай лишнего, Ухач). Так тогда конечно, в харчевню на стол; мы уж за него, хе-хе, не в ответе. А если живой, и просит, так чего не прийти, в самом-то деле...
     -- ...не подтолкнуть, не помочь из трясины выбраться...
     -- Забыли люди, что настоящие-то боги - тут, рядом! А не в еврейских царствах.
     -- Им теперь, -- гулким басом сказал лесовик, -- приятнее в своих гимназиях... или гимнастиях, забыл уже, -- про Перуна да Велеса матерьялы проходить.
     -- У-чи-ли-щах, -- мягко вставила русалочка (Зеленя), но её не услышали. Шабаш гудел.
     -- Перун да Велес?!
     -- Это ж те... которых пьяный князёк, с жиру бесясь, придумал?
     -- Они их что, вправду изучают? Как... не знаю... как вот по обломкам панской усадьбы -- жизнь народа?
     -- Эва хватил - усадьбы. Прялки, метлы...
     -- Чтоб меня крестовы ангелы на завтрак слопали! Перун! Это надо же! Нет никакого...
     -- Всем давно известно: нет и не было.
     -- Это тебе, рогатый, известно. А людям...
     -- Жалко людей.
     -- Во-во, -- старый чёрт внезапно успокоился. Промокнул глаза кулаком, огладил пегую бороду и сел на место. - Жалко, иначе не скажешь. Они ж сами по себе живут, вот и... навертели с три короба. У богов - у настоящих, причём! - под землёй клады, казалось бы, копай да богатей. Так нет, надо обязательно эту... как её... эко-но-ми-ку построить, и тут же развалить! А кто не хочет - идёт на перекресток, молится ихнему Велесу... "Батюшко, батюшко, подай средств на жизнь..."
     -- И вместо Велеса его слышит Тот, в терновом венке. С облаков, -- поддакнула Зеленя. - Глядишь, ещё накажет. Что не тому молился.
     -- Да уж. Крутой пан, гоноровый, неча сказать.
     -- ..."Эротику", вон, дурацкую придумали. Стриминги-штриминги. В прошлом-то как было: пойдёшь на зелёной неделе в лес...
     -- А там я! - Русалка засмеялась, на миг разрядив общее мрачное настроение. - Вот тебе и... это самое, вживую. Безо всяких стримингов. Не может человек не нагородить... того...
     -- Суррогатов.
     -- Как ты сказал?!
     -- Заменителей, Носач. Это значит - заменителей. - (Носач ещё что-то бурчал, но его тоже не слушали. Нечисть развеселилась: уж больно удобно показалось им сравнивать нынешние "заменители" со старыми порядками - и тут же над людской выдумкой, во всю глотку, ржать). "А ещё говорят, наша братия человечьи мозги жрёт! Да люди от рождения такие ходят... с выемкой в черепушке!" "Раньше, если бухнуть хотелось - звал к себе чёрта! А мы ж такого поднесём - три дня башка зудеть будет, с лавки хрен встанешь, даже если очень охота!" -- "Ну а сейчас... Что сейчас? Коньяк "Четыре звёздочки"!" -- "Конь-як? Минуточку, минуточку... Конь или як?" Новая игра страшно понравилась всем участникам шабаша; тупо зубоскаля над научным прогрессом и современностью - с точки зрения Юрки, понятно! - корчма потихоньку приходила в себя. Мрачные стоны, с коих сегодня начинался пир, сменились весёлым гамом; вой по-прежнему стоял оглушительный, но сейчас казалось - этот вой не с горя, это - от их силы молодецкой. Стены харчевни дрожали; окна лязгали. Поднимался жуткий ветер. "Ни с места!" -- шепнула матерь Жива, и юноша повиновался, хотя ему безумно хотелось удрать отсюда. Вот-вот, казалось, взовьётся буря, вырвет старую хату из земли, зашвырнёт куда подальше - на самые звёзды, туда, где кончается небесный круг и начинается легендарная страна - вырий. Чёрная пустота, вечное одиночество... и свобода, прах её побери, свобода. Ото всех, в том числе от людей. И Тому, кто смотрит с облаков, тут ничего не поделать. А Перуну, Велесу и Макоши - тем более...
    
     -- Ну что? Убедился?..
     Юрка моргнул. Потом ешё, и ещё. Старая корчма была на месте; по виду столов и стульев, а также лавок и печи, вообще нельзя было сказать, что тут кто-то сейчас праздновал. Только Зеленя, умилительно дремавшая в уголке - а куда делись черти, полевичок и путевичок, непонятно.
     Жива, не церемонясь, пнула русалку по ноге извилистой клюкой. Та застонала - а может, просто зевнула; заворочалась, разминая бока во сне, но вставать и не думала.
     -- Вот, -- молвила Жива. - Сам видишь: от неё ничего не добиться. Так что, Юрась, пошли-ка мы лучше...
    
    
      4
    
     -- Никаких Перуна с Велесом нет и не было. Слышал же, что они говорили.
     -- Ну-у-у... Всё ж таки и другое слышал. Есть у этих, с позволения сказать, богов соперники; а раз Тот, кто с облаков следит, реально на свете обретается...
     -- ...и ему прежде всего нужна власть, -- ухмыльнулась Жива. - Не забота о людях - власть! Ради того пострадал, ради того и сейчас терны носит. Недобрый он; но это ты и без меня знаешь. Был бы хоть кто-то из Них добрее, люди бы не ходили без мозгов. Двадцать первый век на дворе, но Им всё одно надо...
     -- Так, может, -- Юрась на деле если и слушал, то вполуха, -- Перун с Велесом тоже... как ты сказала -- "из Них"?
     -- "Тоже"! - передразнила она его. -- Вот есть одна, кхе-кхе, старенькая богинька, которой на тебя не все равно; это и правда важно. А всё остальное - завтра же позабудешь. Я тебе обещаю.
     -- Слишком уж ты зарапортовалась, -- он кисло усмехнулся. -- Тебе меня не убедить, бабусь. Никогда не велся на эти штучки; не поведусь и сейчас. Ни за что не буду тебя "богинькой" считать...
     -- Но ты видел. И уверовал, наконец.
     -- То само собой, а то само собой. Я верю в силы, управляющие нами - а при чём тут ты? Живая мертвячка и есть, как ни крути. Вроде этого... Курганного человека.
     (Бабка притворно замахнулась клюкой, словно и его собиралась пнуть).
     -- Полно, полно! Не злись, я ж с тобой не ссорюсь. Ты хорошая, Жива. Очень хорошая. Вот прям что-то есть в тебе... такое...
     Жива сухо засмеялась.
     -- Какое?
     -- Особенное. Сердце сладко ноет, как тебя вспомню. Иногда - не поверишь - реветь хочется.
     -- Знаешь, сколько раз мне это говорили?
     -- Не знаю, -- он неодобрительно махнул рукой. - Ты меня сбиваешь, вот!.. Я очень, о-очень хотел тебе приятное сделать. В отплату за сегодняшнее... э-э... шоу. Даже, вон, в блог написал, -- он показал телефон. -- "Мертвячка, которую я любил".
     -- Ой, да ладно тебе, -- Жива примирительно усмехнулась; тоже махнула рукой. - Поезжай к себе в город, скубентик. Папа с мамой небось ждут...
     -- Я ещё вернусь.
     -- Ну, у тебя-то мозги есть. В отличие от некоторых. Стало быть, не вернёшься...
    
     Оставшись одна, Жива загрустила:
     "Вдруг он прав?" Ей было так привычно считать себя чем-то единственным в своём роде, что мысль "а ну как я всего лишь одна из Них?!" раздражала и будоражила всерьёз.
     Впрочем, это скоро прошло.
    
  
  
  
    Паутинка
    
    В синих сумерках было уютно и приятно, хоть я здесь одна. Совсем одна...
    Давно прошли те времена, когда мы с Марком гуляли по холму. Теперь мой прекрасный, благородный лорд, наконец-то, явил своё звериное нутро -- больше он не скрывает, что ему на меня плевать. Стоило подхватить 'паутинку' (а не ходила б ты, Агни, по холодной росе на ночь глядя! Ну да что уж плакаться попусту... Глупая была. Наивная. Искренне верила, что серебристые нити сквозь гортань не прорастут, а даже если прорастут, и укоренятся до такой степени, что будут видны на шее -- мой друг все равно меня не выкинет за ворота). Ну вот и... Доигралась. От нашего романа (некогда -- весьма пылкого!) мне остались только платье -- белое, как волосы моего, гхм, дорогого друга (м-мать его!), -- да сапоги. Впрочем, я до сих пор стараюсь держать себя в руках. Не плачу. Где-то в старом моём доме -- сундук с одежкой; я и во дворце у Марка любила принарядиться, бывало. Дайте мне только дойти до избы! Уж как начну перебирать эти платья, вмиг все горе забуду.
    Ну то есть нет, конечно. Нити на шее -- не дадут о себе забыть. Но, по крайней мере, я не стану грустить насчёт утерянной любви. Чёрт бы её побрал. Да и лорда Марка заодно.
    ...Стебли травы на холме чуть шевелились от слабого ветра. Раньше бы я не смогла на них глядеть, потому что в памяти сразу возникали нити 'паутинки'. Такие же тонкие, серебристо-серые. А сейчас -- 'бугурт', как говорит Павел с Земли, уже минул. Прошла злая обида. Ну, болячка; ну, делать нечего... Что с того, Орм меня заешь?! Смирилась, братцы, с тем, как мне плохо; и что вы думаете -- сразу полегчало.
    Высокую фигуру на краю склона я заметила не сразу. Должно быть, он подошёл (тихо-тихо), пока я упивалась бессолнечным небом (а оно и впрямь смотрится... впечатляюще!), да вечерней прохладой. Правду говоря, когда я разглядела силуэт Феры в сумраке, то чуть от ужаса не шарахнулась прочь. Хоть мы и давно знакомы, а все-таки... Все-таки... Вот это осознание, что еле видный, зыбкий контур передо мной -- не просто сгусток ночной тьмы: КТО-ТО там стоит. КТО-ТО огромный, с ужасно длинными, как палки, руками. Именно его тело казалось тебе только что продолжением тёмной линии горизонта...
    В общем, непередаваемо. Это можно только почувствовать на собственной шкуре. Мурашки по спине; холодный ветер становится ещё противней.. Ты стоишь, не надеясь уцелеть, совсем беззащитная, -- а ОН широкими шагами бредет по склону; чуть-чуть, пол-минуты, не больше -- и ты, конечно же, не успела заметить, что ОН -- рядом.
    -- У-у-у, -- сказал Фера. -- Сье-ем. Проглочу!
    Я прыснула.
    -- Ты все такой же, старик!.. Рада тебя видеть.
    -- А я рад, что ты снова смеешься, -- глубокомысленно заметил он.
    -- Что ж мне ещё делать-то? -- я присела на корточки. Шлепнула ладонью по большой чёрной ступне. -- Плакать? Это было бы слишком.
    -- Да, я знаю. Ты сильней, чем кажешься, девочка. Ведь обрела в конце концов силу, чтобы пережить разрыв с ним... -- лешак, должно быть, хотел сказать 'со своим другом', да не решился. -- Со своим мужчиной. И ты сумела выдержать вот это, -- длинной лапой он прикоснулся к моему горлу.
    -- Но-но-но, -- я прищелкнула языком. -- Не шути с этой хворью, Фера! Ещё сам подцепишь -- как я тебя, здоровилу такого, выхаживать буду?
    -- Я не боюсь 'паутинки', -- лешак покачал массивною головой. -- Зря волнуешься... Я бы на твоём месте больше про Марка думал!
    -- Марк?.. Да при чем тут вообще Марк?
    -- Он человек, как и ты, -- туманно пояснил Чёрный. -- Значит, не застрахован от заразы.
    -- Ну это, знаешь ли, рассуждения вроде 'у каждого свой рок, и заранее не ясно, где он тебя настигнет'. То, что мой... -- я помолчала пару секунд, -- сэр рыцарь, говоря теоретически, мог заразиться (и то, что я больна-таки!) на деле ничего не означает.
    ('Теоретически'... Ох, Агни, нахваталась ты от Марка умных словечек! Теперь оно, надо думать, вовсе неискоренимо...)
    -- Хочешь верить в это -- верь, -- хмыкнул он. -- Все равно пойдешь к нему выяснять; никуда не денешься.
    'Я? К лорду-рыцарю?! Ну, Фера, ты и даёшь!' Вслух я, понятно, ничего не сказала, лишь выдавила горькую (и едкую) ухмылку.
    -- Идём, -- он махнул рукой в сторону темной чащи, давая понять, что разговор закончен. -- Отдохнешь у меня, отьешься, отоспишься как следует... А там и о возвращении в деревню можно будет подумать.
    Я поднялась. Положила ему руки на пояс (верней, чуть ниже, -- куда доставала). Прильнула к огромной чёрной спине, изобразив (но он, конечно, все понял и не поверил), до чего растрогана, едва ли не в умилении нахожусь.
    -- Эхе-хе... Как бы я без тебя одна тут маялась, приятель!
    Последующие дни, проведенные у Феры в норе, были до ужаса тихими, спокойными; я даже не ожидала. Ничего не делала -- просто лежала, забыв обо всем, что окружает меня. В сытости, в блаженном уюте... И, если б не 'паутинка' (а горло по-прежнему першило и ныло!), я могла бы сказать, что лучше, чем сейчас, мне не было и не будет никогда.
    Фера являлся в нору, хоть и нечасто. Обнимал меня, тыкал в плечо своим кабаньим рылом. Конечно, сейчас совершенно не приходилось выбирать, однако же любовник из него был, по меньшей мере, неплохой. (Запретив себе тосковать по обьятьям и поцелуям Марка, я наконец-то, сама не зная, сбросила с плеч тяжелейший груз, который давил... ну, почти так же, как невозможность избавиться от 'паутинки').
    -- Вкусненькая моя, -- бормотал леший. -- Сла-аденькая... -- На что я счастливо усмехалась сквозь дремоту.
    В лесном логове было темно и грязно, пожалуй даже, тоскливо, но я привыкла к этой тоске. Так ужасно, что, в общем-то, на самом деле -- прекрасно. Лишь однажды я испытывала похожие чувства: в раннем отрочестве, когда, вдвоем с братом... Ну да не будем об этом говорить, тем более, мой брат умер молодым, ещё до всяких эпидемий и карантинов. Просто -- не повезло. К чему тревожить память покойника?.. Скажем просто: с ним я тоже не была счастлива, но, наверно, это было самое близкое к тому состояние.
    Временами, когда прилив сладкого забытья и беспамятства отступал, мне все-таки приходило в голову, что зря я пользуюсь гостеприимством Черного: как-никак, на всю голову больна, а он... Но другое соображение, -- идущее, видимо, не от рассудка, а от самого нутра, -- остановило меня: подумалось вдруг, что без лешака пропаду вовсе, ибо возвращаться на Жучиный Холм, к злобным насмешкам и ехидным взглядам тамошних селян, я пока ещё не готова...
    -- Разжирела ты, лапушка, -- сказал он как-то. Шутливо щелкнул меня по носу: -- Разленилась... Пора тебе, наверно, за какую-нибудь работу приниматься. Хоть хворост на поляне собрать. Растопить очаг, да оленя, что я вчера добыл, на ужин поджарить.
    -- Ой, ну-у его, -- я, по-прежнему блаженно (как сейчас понимаю -- идиотски), засмеялась. Пошевелила большим пальцем ноги. -- Неохота, приятель, ни на что время тратить. Давай я тебе лучше про землян расскажу; кажется, о Пашке и его друзьях мы ещё не говорили, а?..
    -- Знаешь, мне вот это все очень не нравится, -- буркнул он.
    -- Что 'это'?
    -- Да то, что ты такая... хм-м... беспечная. Ну ладно, я не настаиваю, -- Фера примирительно чмокнул меня в щеку; с каким трудом ему далось перебороть свой гнев, я даже тогда, в одурманенном своём состоянии, хорошо поняла. ('Блин, ну чего он так переживает...' Мысленно я, сдается, опять захихикала).
    Потом мы сидели у входа в логово, обнявшись и жуя сочную, не прожарившуюся до конца, но все равно, Орм меня раздери, прекраснейшую оленину. Я говорила (не заботясь о том, слышит ли меня лешак):
    -- Так вот, Павел, Сашка и Каэтан устроили во своих владениях целый лагерь. Где был когда-то город, сейчас пестреют шатры. И в этих шатрах район -- наши... Кто явился туда за лечением, кто -- потому что жизнь на Холме обрыдла...
    -- Так они что же, -- удивился Фера, -- лечат 'паутинку'?
    -- Лечить-то лечат, -- я вздохнула, закашлялась и почувствовала, что начинается приступ: перед глазами поплыли иссиня-серые круги. Вот они сливаются воедино, вот -- прорастают серебристыми кляксами, у коих длинные хвосты; вот, наконец, и голова моя закружилась...
    Усилием воли я отогнала жуткое видение. Во рту все ещё было горько, под сводами черепа плясал целый чертячий легион, и, судя по тому, как эти черти расходились, успокоятся они совсем не скоро... Фера поддержал меня, дал какое-то время отдохнуть. 'Эгоист проклятый', -- подумала я (и эта мысль меня позабавила -- насколько я вообще сейчас могу думать о чем-то таком). -- 'Ему ведь не я нужна, а только моя плоть! Орм пресвятой, до чего же это у... ми.. Умили.. тель... но... Каким был, таким и ос...'
    -- Агни! Агни!! Ну что ты в самом деле, моя красавица! Я уж думал, все, окончательно отплыла.
    -- Это я-то 'красавица'? -- с трудом, но все же сподобилась на улыбку. Открыла глаза. Лютые бесовские пляски в моей голове пока не прекратились, но стали уже значительно тише. 'И то хлеб'.
    -- Брось, Фера, не дразни меня. Без того, знаешь ли, неважно.
    -- Знаю, -- хмуро сказал он. -- Прости, милая. Мне надо было проверить, ты все ещё -- моя Агни, или кто-то похуже?
    -- Ну и как? Убедился? -- я выкарабкалась из его объятий. Лешак не ответил, лишь улыбнулся мне (как всегда, эта улыбка была хищной, страшной... И такой желанной! Впрочем -- Карм вас всех побери -- это не ваше дело. Сами знаете, почему. И больше я ни слова о своих чувствах к Фере. Все; 'роток на замок'; и так уже наболтала лишнего).
    -- О чем мы говорили-то, пока меня приступ не хватил?
    -- Да об этих твоих... друзьях. Пашке, Сашке и третьем... как его?
    -- А-а, точно! Земляне-наблюдатели! Так слушай, Фера, если ещё хочешь слушать: лечат они 'паутинку', но никаких гарантий, что вылечат, -- нет. Оттого и сложилось такое положение: кто болен, и болен серьёзно -- те, на самом деле, просто приходят к ним умирать. Долго и мучительно, однако ж, по крайней мере, не в одиночестве. А кто здоров -- те, напротив, бегут к землянам за лучшей жизнью.
    -- И почему же ты от Пашки ушла? -- Фера с нескрываемым удивлением изучал меня (но я уже давно знаю: мою мимику ему не прочесть -- разве что я сама этого захочу). -- Меня сей вопрос, признаться, много дней уже мучит, но только сейчас сподобился его задать.
    -- Я ушла, потому что Павел мне надоел. Нет, нет;не в том смысле, не подумай! Хотя... -- и в том, наверно, тоже! Он трындит, как дурак: ты, мол, девонька, вчера мне показалась совсем простой, как какая-нибудь селяночка с Холма -- а сегодня я вижу, что это не так. Чёрт его знает, какая ты будешь завтра... Короче, Пашка грузил мой бедный мозг тем, что ему причудилось. Усложнял, скажем так, нашу и без того непростую жизнь.
    -- А Саня?
    -- И Саня говорила! 'Агни, то чёрно-красное платье, что ты носила на прошлой неделе -- оно так тебе шло, так шло!.. Я уж думала, красивей просто не бывает. Но сейчас.. Когда ты в этом... синем со вставочками... понимаю, как ошиблась! Ты не можешь быть прекрасна в одном наряде. Но ты прекрасна, безостановочно меняя их!'
    -- А этот, третий? Каэтан?
    -- Он процитировал какого-то ихнего поэта, -- я с трудом удержалась от смеха, -- вот что он сказал:
    'Дева тешит до известного предела --
    Дальше локтя не пойдешь или колена.
    Сколь же радостней прекрасное вне тела:
    Ни обьятье невозможно, ни измена!'
    -- Но тебе, я надеюсь, -- леший хитро подмигнул, -- такое внимание со стороны землян понравилось?
    -- Сперва -- да. Ооочень! А потом... Я решила, что, если для них интересны в первую очередь наряды Агни, то пусть эти наряды им и остаются. Я-то уже не отроковица, чтоб забавляться такими глупостями! И ушла, прихватив одно лишь белое платье. Вот это самое. Понимаешь, Фера? Я -- не 'наряды Агни', я -- просто Аг...
    -- Наговариваешь на себя, вот что!.. -- молвил Фера. -- Смена нарядов тебе действительно идёт. Даже сейчас, меняя их, ты прекрасна.
    -- Э-э-э?.. Прости, драгоценный, не поняла. Как это я, с позволенья молвить, 'меняю наряды', -- он же у меня один...
    -- Нет, -- Фера положил мне лапу на плечо, как обычно, когда хотел, чтоб я заткнулась. -- Ты их меняешь. Вчера, например, косу расплела. Утыкала все волосы ореховыми листьями. А сегодня -- наоборот, замотала голову пёстрым черно-шафрановым полотенцем, и стала ну совершенно непохожа на вчерашнюю дриаду, 'дитя леса'... Сапожки эти, замшевые, опять же.
    -- А что -- сапожки?
    -- Забыла уже? Вчера ты меня посылала к ручью, помыть их. А сегодня -- 'не на-адо, и так хороши!' Причём на мои возражения, -- он издал глухой рокот, и я поняла, что это смех, -- отвечала одно: 'ну подумаешь, так похожу в грязном!' Ты стала иной. Совсем иной. Земляне правы... Меняется не только твой внешний вид; меняется -- в каком-то смысле -- твоё сердце! У тебя внутри много-много разных Агни; подозреваю, о некоторых ты если и не знаешь наверняка, то догадываешься. А про некоторых -- вообще без понятия. Правда?
    -- Неправда, -- я скривила губу. -- Ты, лешак, что-то такое странное говоришь. Нельзя ли попроще? Или давай о другом.
    -- Ну, раз ты не хочешь... -- Фера оскалился по-волчьи; простил он меня, или обижен, я не могла увидеть (хотя обычно, как вы уже поняли, вижу его насквозь). -- Одну вещь я тебе все-таки должен сказать. По мне, так это важно... Меняться ты, сестренка, начала уже после разрыва с Марком. Наверно, именно там, в лагере у наблюдателей, поветрие это тебя настигло. А пока была у сэра рыцаря -- жизнь твоя (как я по твоим рассказам понял) была ровной, размеренной, благополучной и... до ужаса нудной.
    Мне ничего не оставалось, кроме как покачать головой:
    -- Я любила Марка, леший. Очень любила! Что ж тут нудного -- с милым время проводить... э-э... в счастье и веселье?
    -- 'Э-э', -- передразнил он меня. -- Агни, я же не про то, как ты воспринимаешь сие. Я про то, как оно взаправду.
    -- 'Говорит ему судия: а что есть правда?' -- хихикнула я.
    -- Ой-й, да пошла ты со своим сарказмом, -- (он произнёс по-особому: 'сарррказмом'), -- знаешь куда?
    Я ещё раз похлопала его по толстому колену. Тем самым намекнув, что не услышала.
    -- Ладно, -- прокряхтел старик. -- Все это хорошо, но пора нам с тобой, дорогуша, на боковую...
    Была, наверно, середина ночи, как я проснулась. Что-то странное, чему нет названия, мучило меня. 'Может, очередной приступ надвигается? Да нет... Непохоже'.
    Чтоб отвлечься от мыслей о плохом, я стала изучать спящего Феру. Он ровно дышал, время от времени вздрагивая и булькая горлом. Что навело меня на мысль о собственной болячке, и о том, как теперь быть (ну ладно, к Чёрному не липнет, -- он везунчик. Но ведь других то позаражать вполне могу. Не сидеть же мне в этом логове до старости. Рано или поздно Фера скажет, что я уже не так хороша, как когда-то; моё единственное сокровище -- красота -- окажется бесповоротно утрачено. И, если даже удивительная способность, подмеченная им -- дар изменений -- поможет какое-то время скрывать, то всё равно потом правда выплывет наружу. Леший прогонит меня, -- а тогда...
    "Агнеса", -- сказал кто-то в моей голове (голос -- ну очень похож на безвременно ушедшего брата!) -- " Солнце моё. Так и то, что боль прошла -- это тоже, честно скажи, ЕГО последствия? Дара изменений? А может, проще признать, что никакой "паутинки" не было -- это ты сама себе внушила?"
    Стоп. Сто-оп! Так вот что это были за странные ощущения. Меня ведь... не беспокоит моя глотка! От слова 'совсем'. Уж, казалось бы, сколько дней маюсь, да и недавно чуть не отплыла (как выразился лешак) -- а теперь, нате-здрасте, взяло и прошло? Не может такого быть...
    Снова и снова я проводила пальцем по шее. Все как прежде, сетка на коже есть; что ж я не чувствую знакомого зуда?
    'Надо идти обратно. В город, к Пашке, Сашке и Кашке. Если кто-то способен понять, в чём причина, так это они'.
    И вот поэтому, Фера, я больше не могу у тебя задерживаться. Ты сделал для убогонькой очень много; признаю, помощь твоя бесценна. Однако ж мы оба знаем, что я злоупотребила собственно самим твоим обществом, и живу в нахлебниках. Так не годится.
    Я знаю, ты любое моё страдание согласен разделить до конца. Но сейчас-то речь не об этом... Сейчас речь о тайне -- странной и страшной тайне. И что она значит, должна раскрыть я. Только я сама.
    ...Прощай, леший. Мне ещё долго предстоит странствовать по свету. А у тебя всё так и останется хорошо; я уверена.
    В конце концов, должна же быть надёжная гавань, куда мне после всех эти перипетий возвращаться?
    Спасибо за всё. Особенно -- за то, что был со мной, когда я уже и сама отчаялась.
    Пожелай мне удачи; я иду к землянам.
    ...Брести по колкой хвое не особенно трудно (я привыкла! Это Сашка у нас -- нежное и трепетное создание: две-три минуты на открытой местности, например, в лесу, для неё уже непосильный подвиг. Оттого-то я всегда смеюсь над ней...) Впрочем, ладно. К делу сие отношения немного имеет, а забивать вам голову своими личными за... заморочками я не собираюсь.
    Дорога к лагерю землян шла через деревню. Большую, кишащую грязным и оборванным людом (почти как у нас на Жучином Холме!) Понемногу рассвело; я проходила тесные улицы, где часто надо было озираться и шарахаться в сторону -- прямо под ногами мельтешила голопузая малышня; кое у кого по предплечьям, горлу или рукам змеился иссиня-серый узор.
    'Удивительно', -- подумала я. -- 'У них тут хворь свирепствует, а мне почему-то все равно'.
    Носком сапога я пинала мелкие камешки, попадавшиеся по дороге. Ругалась про себя, если какой-то был слишком большим и тяжёлым (хоть у меня -- как я только что говорила -- крепкие и выносливые ноги, все же я не хотела ими рисковать). Но, несмотря на трудности пути, так или иначе -- шла. Вперёд и вперёд, почти не думая, куда. Пока не пройду хотя бы половину Тропы -- не стоит отвлекаться; пусть это будет поход ради самого похода. Так больше шансов, что я дойду.
    Всюду передо мной были слабые, несчастные люди. Мужчины -- полунагие, с грязно-бурой, а то и серой кожей, с иссохшими мышцами. Они до чертиков напоминали трупы; только глухой стон, исходивший у них из губ, давал понять, что это не так.
    Женщины держались чуть бодрее (оно и не удивительно -- когда мужиков, всех до одного, скосила 'паутинка', на ком остаются дом, огород, собака, дети?.. Вот что-то же. А вы говорите -- баба от природы слаба. Ну да, конечно, слаба. И тоже не умеет противостоять хвори, а на помощь далеких друзей-землян ей надеяться -- увы! Но, Карм меня побери, кто еще-то, пусть даже и в нездоровом виде, все это потянет?.. Эпидемия там, не эпидемия, -- работать надо!..)
    Среди этих людей ходил высокий светловолосый парень в маске, как у доктора. Парень втискивал больным в полуоткрытые рты странный кругляш ('Мистер Пилюлька', -- хохотнула я). Раньше, когда я ещё жила у сэра рыцаря в замке, верила в торжество любви и добра, а также была гораздо меньшею эгоисткой, охотно представила бы в роли доброго лекаря... моего Марка. Это сейчас я знаю, что Марка Орм наделил холодным сердцем; что он никогда не унизится до помощи беднякам; что...
    'Ой-ей, лапушка. А ведь ты ошиблась! Это о н, это сэр рыцарь! Ну как, скажи мне, к а к можно было не узнать?'
    Картина маслом -- умирающие закрыли своими телами всю улицу, а среди них ходит Марк, сокрушается (поминутно хватясь за за голову и говоря:
    -- Боги, боги! Что же мне делать с ними?)
    У Марка, как и у них у всех, грязные сизые нити на руке. Сам он, наверное, так же наплевательски относится к 'паутинке'... а может, наоборот. Может, и понимает, что не способен никого на самом деле вылечить, но не хочет тупо отсиживаться в замке. 'Ты прав, лорд. Всегда лучше что-то делать, даже если результата нет и не будет'.
    Да-а; плохо я его знала, выходит! Хоть нас и связывало столько всего, -- радость, печаль, боль, страх... Жаль, что мы провели вместе не так много времени (а мне-то раньше казалось -- чертову уйму!) Жаль, что не смогли друг другом проникнуться как следует. Жаль, ничего из нашей любви не вышло!.. Теперь я, кажется, могу это сказать, -- вот т а к. Честно, прямо; без задней мысли и без ехидства. Облегчения, правда, не чувствую, -- но все равно, хорошо, что Орм на это сподобил. По крайней мере сейчас.
    -- Привет, Агни, -- равнодушно произнес Марк.
    Мы стояли и глядели друг на друга. Просто глядели, -- нам было не до обоюдного сочувствия и прочей сентиментальной (Орм меня заешь) муры.
    -- Не волнуйся, -- молвила я наконец. -- Попрекать тебя тем, что давно в прошлом, я не стану.
    -- Вот как? -- криво усмехнулся он. -- Что ж... Ты очень выросла за это время, Агни.
    -- Ты выросла, Агни, -- сказал он.
    -- Ты теперь другая, -- говорил он (и до жути напоминал мне Чёрного. Не самое приятное сходство, если подумать).
    -- Ты меняешься, Агни, -- говорил Марк. -- Меняешься... на глазах; уже ты -- не та девочка, что от меня уходила: тонкая, изящная и прекрасная, как полевой цветок. Смотрю вот сейчас, и вижу хмурую замкнутую женщину. Грубоватую, но вместе с тем -- сильную. А кстати... ведь наряд-то твой тоже изменился!
    -- Ты не первый, кто мне это говорит. Но мой наряд -- тот же самый, -- я мрачно рассмеялась. -- Тот же самый, сэр рыцарь!..
    -- Нет, нет. Платье вобрало дорожную пыль, сапоги тоже. Волосы собраны в торопливую прическу, не как когда-то, -- помнишь, раньше ты распускала кудри, давала вольно опасть...
    -- Помню, Марк, -- не слишком охотно подтвердила я.
    -- Брови у тебя взлохмачены, -- тем же полу-ласковым тоном молвил он, -- а когда ты жила у меня в замке, то аккуратно приглаживала их. Юбку, опять же, ты сейчас куда выше подбираешь, чем обычно; не боишься, наверно, показаться 'бесстыдной'... Все это очень подходит к твоей теперешней внешности, -- мрачной, ершистой, с позволения сказать, 'кусачей', -- но не к той, кого я в тебе любил. Д р у г а я Агни. Просто другая. Ибо -- другой внешний вид!
    -- Да уж... потрясающее открытие, -- пробормотала я. Сэр рыцарь, впрочем, не оценил сарказма (или -- предпочел пропустить его мимо ушей. Что вероятнее).
    -- А я раньше не замечал, что ты умеешь так меняться. Удивительно, правда? Видимо, оба мы на деле не знаем друг друга.
    -- Жаль, что... -- начала я, но Марк движением руки прервал меня.
    -- Что ничего у нас не вышло, да? Я тоже подумал... Нет; не надо об этом, Агни! Сейчас -- не надо.
    Ещё несколько минут мы провели, болтая о всяких пустяках, припоминая давно забытые, неинтересные подробности жизни в его замке, и прочую хрень; я -- честно сказать -- была весьма признательна рыцарю, что он перевёл разговор на это. Говорить о главном и я, и он боялись. После всего, что произошло, (а тем более -- после того, как оба мы подхватили этот треклятый вирус), у нас просто не было сил...
    Я пожелала Марку счастья в его новом начинании. Как помощник деревенских жителей он мне нравился гораздо больше, чем когда был знатным лордом. Ну, это лишь с моей колокольни, разумеется, -- но всё же... Что так, что так, а прощание наше было мирным и беззлобным -- то бишь, намного лучше предшествовавшего ему. (И уж конечно, получше того, как я рассталась с Ферой. 'Значит, ты, Агни, ещё не безнадежна!')
    В общем, думала я, думала, хотела ещё чуток промедлить, но уже знала: из деревни этой придётся уйти. Холм Оленей ничем не лучше и не хуже холма Жучиного. Та же грязь, та же хрень и муть -- только в профиль.
    А я... Что -- я? Продолжаю себе топать по дороге.
    Просто иду, без особой мысли. И никто не знает, приведёт меня дорога туда, куда я стремилась изначально (то есть -- к землянам), или нет. Но я, по крайней мере, надеюсь на это.
    Вот и поворот, за которым холм. Ещё один; слава Орму или Карму, не мой, не Жучиный. 'Ай-й. Не дойду', -- поняла я. -- 'Ухайдокала меня дорога; прямо тут и рухну'.
    С холма светят яркие окна, видны массивные деревянные здания, знатно освещённая палатка, в которой Саша, бывало, крутила нам землянские фильмы... 'Добро пожаловать в Голливуд', -- смеялась она.
    Я улыбаюсь -- всё это до Кармов мило, ностальгично, и так привычно мне...
    А потом падаю на склон холма. Плашмя.
    Лицом в какую-то лужу. Последнее, что чувствую -- какие-то люди вокруг. Легкие серебристые (нет, -- из посеребренных нитей!) доспехи астронавтов; их крепкие руки, что подхватывают меня...
    На этом -- всё; дальше полная темнота.
    
    ---
    
    'Глаза -- слово неба осеннего свод... Вот так они любят меня!' -- пел когда-то известный сельский бард. Как его звали, я уж давно забыла; то ли Булат,то ли... как-то похоже. И добавлял: -- 'У постели моей кредиторы молчаливые... '
    Да, за любовь надо платить. Но, пожалуй, только в лагере наблюдателей из Института Экспериментальной Истории я не чувствую ничего такого.
    Так хорошо было, только когда братец...
    Ой, вам оно надо? Я, пожалуй, начну немного иначе.
    ...Высокий и красивый голыш, чьё тело изрядно прожарено солнцем, стоит у самых ворот анклава землян. Отдыхает, прислонившись к большому панцирю омара, который явно только что таскал на себе. Лорд улыбается ему, я нежным материнским жестом похлопываю по бедру; юноша -- Ойзен, его, кажется, звали -- очень смущается, несмотря, что весь и так розовый, будто мякоть того самого краба, краснеет ещё больше. 'Мы с вами никогда не виделись, прекрасная госпожа? Что-то вы мне очень знакомы... Возможно, в прошлой жизни? '
    Я издевательски хохочу и следую за сэром рыцарем; он уже углубился в сад, и найти его в разветвлении тропок будет нелегко...
    -- Кстати, -- говорю я, настигнув друга, -- это мы-ысль! Собственная кожа как наряд... и прилагаемая к ней рачья скорлупа. А может, жучья. В э т о м, дорогой мой, я вполне могла бы блеснуть на балу. Скажем, в твоём дворце....
    -- Ну тебя, -- отмахивается он. -- Придумаешь тоже.
    А в небе -- звёзды, и отблеск Тринадцатого Сегмента, про который я ещё не знала тогда, ярко освещает наши лица...
    ...Я -- лихая, раскованная на все сто (чего мне потом будет так недоставать!) -- в наряде хиппи: засаленные джинсы, носки с дырой у щиколотки, тонкий тёмный жилет -- почти на голое тело (нет, под ним есть как минимум футболка -- но тоже тонкая, ни от чего реально прикрыть не может, если там, скажем, дождь или снег...) Плюс кепи -- и белобрысый хвост, торчащий наружу.
    -- Мальчик, -- комментирует Павел. -- Кто сказал 'девушка'? Беспутный, дикий парень!
    -- Ты забываешь о главном, -- говорит Сашка. Её голос так нежен, так кроток и незлобив, что я поневоле начинаю ждать подвоха. И, разумеется, оказываюсь права.
    -- Ах, Агни, Агни, -- она потрясает тонким пальчиком. -- Смирение -- вот что женщину красит! Скажем, надела б ты завтра муаровые чулки. И вечернее платье. Со шляпкой, с тёмными очками... Это ведь не совсем обычный твой наряд, да? Но надо быть скромней, и тогда -- помяни мое слово! -- ты станешь куда милее. Все вот это твое теперешнее буйство... оно -- от лукавого.
    -- Так я не понял, -- возникает третий Звездный Лорд (как всегда, добродушный и далёкий от любых ссор), -- у нашей девочки что, внешность чем-то нехороша? Почему чулки ей пойдут, а, скажем, заплатанные со всех сторон шальвары -- нет?
    Сашка пытается ещё что-то сказать, но теперь перебиваю я:
    -- Просто... Понимаешь, Каэтан... твоя коллега -- дитя цивилизации. Костюмы, муар, туфли-лодочки -- это всё для нее о'кей. А вот как к этому отнеслась бы я...
    -- Да, ты у нас порождение природы, -- задумчиво отвечает Кашка. -- 'Маленькие ножки ', 'аккуратная шейка' -- это ж все не про тебя!
    -- Зато я могу притвориться. Даже -- постебаться, как сегодня! А хотите, пари? -- Я сбрасываю кепку; распускаю хвост, чтоб во все стороны торчал, будто гигантская ромашка. -- Завтра, если Саша меня не откажется принять, я вам устрою небольшой сабантуй...
    -- "Сабан" -- что? -- недоуменно бурчит Павел.
    -- Сабантуй. Можешь глянуть в поисковике, но я и так тебе скажу: праздник, вечеринка.
    -- Посиделочки, -- язвительно бросает Сашка.
    -- Да, именно, -- без малейшей улыбки соглашаюсь я.
    ... Итак, -- 'сабантуй'. Тот самый. Мы -- у хозяев в шатре. Пашка, Сашка и Кашка сидят за столом, ну а мы с Марком взяли на себя роль мажордомов. Я -- в чёрном муаровом платье, в изящных туфельках (и -- в чулочках, Орм меня побери!..) Волосы опрятно подобраны и подколоты; сегодня я -- юная богачка из 'третьего сословия', отнюдь не нищая, не простолюдинка с Холмов!
    -- Как это тебе удаётся? -- ворчит Каэтан; по виду Александры не скажешь, но я уже чётко определила, что она -- потрясена. Хоть девушка и молчит, но сама её мимика, сами жесты (например, то, как судорожно она цепляется за нож) показывают, до чего землянка в шоке.
    -- Каэтан, -- спокойно отвечаю я. -- Кашка! Или ты не знаешь, что красота должна идти изнутри, от самого человека? Красота -- это не 'рюшечки-оборочки'. Ну, то есть, я не знаю, как у вас -- а для меня главное, чтоб тело было физически развитым. По возможности -- здоровым.
    -- Кое-кто, -- вздыхает Павел, -- иного мнения. Претенциозный взгляд на женщин -- он всегда будет жив, сестренка! Хоть ты нас, наблюдателей, возьми, хоть лорда-рыцаря своего...
    -- Вот именно. Потому я и решилась осмеять "землянский" идеал красоты. Саша хочет маленькие ножки и шейку, затянутую в муар? Мне это не сложней сделать, чем выставить голые локти на всеобщее обозрение, или, допустим, щеголять с шеей, загорелой дочерна. С неприглаженными бровями. С патлами во все стороны... Почему бы нет?.. --
    ...Слова 'решилась осмеять', видимо, были последней каплей. Сашка, обиженная до крайности, встаёт. И начинает -- бочком-бочком -- к выходу:
    -- Ой, да-а, конечно, -- ревёт она. -- Я же таких платьев не ношу. Тем более -- хохмы ради, просто чтоб справить впечатление на вечеринке! А завтра и оно, и чулки, и туфельки в мусорную корзину пойдут... Только вы, мужчины, всё равно ведётесь на красивую внешность Агни. И не задумываетесь, что она без таких крутых нарядов нравилась бы вам куда меньше. Вернее, все равно нравилась бы, но... так же, как я!
    -- Неправда, -- говорит Кашка. -- Агни способна на многое; уж поспособней тебя, прости. И без нарядов -- придумала бы, как меняться. В ней живёт сотня девушек, если не больше. И, когда одна уходит в нети, вторая уже тут как тут...
    -- Думайте что хотите, -- землянка в слезах. -- Целуйтесь с вашей Агнюшкой. А я ухожу.
    ...Недалеко, на самых ступенях шатра, я настигаю её.
    -- Что? Что ты хочешь, вертихвостка чёртова? -- она смотрит на меня, как затравленный зверёк.
    -- Ничего я не хочу, просто отдать долг, -- я говорю неласково и не кротко, даже, пожалуй, грубовато; без этого, знаю, Саша не поверит мне. Но признаваться, что всего лишь ИГРАЮ РОЛЬ, -- да ни за какие коврижки!..
    -- Д-долг? -- не поняла Алеся.
    -- Ну да. Вы с Пашкой и Кашкой пригласили меня на чаёк, а теперь ты завтра -- приходи к нам с Марком. Знаешь, где мы живём? В арочном гроте, у фонтана. -- (Что она и так про грот знает, понятно; меня интересует другое. Задета моя честь, моё пристрастие к нарядам и изменениям. Я должна доказать этой выскочке, что не только смирение красит женщину. Что можно, не скрывая слишком больших рук и ног, крутой шеи, да и прочих, э-э-э, типичных примет крестьянского облика, выглядеть КЛАССНО. Да, для этого придётся очень и очень много сил потратить - но я готова).
    -- Вы тоже будете... вечеринку давать?
    -- Нет, что ты. Просто посиделочки. В спокойной обстановке, без пышных одежд. Как ты хотела. Чай с печеньем; мочёные яблочки, брага, -- как без браги-то? А потом -- массаж. Тихий, скромный массажик, 'для расслабона'. Ну так что, придёшь?
    Сашка ноет. Скулит. Тычется мне в руку, и с размаху прижимается к плечу лбом. Всё-таки ей нужен кто-то, чтобы его "грузить" и "тележить" своими претенциозными штучками. Даже если никого, кроме заклятого врага, рядом нет...
    Мимоходом бросаю взгляд на небо. Там, над поляной, ярко горит Павлиний Хвост. Сто цветов, радужных и перемещаемых немыслимыми оттенками...
    (Само собой, посиделочки с массажем увенчались полной моею победой. Сашка признала, что даже без пышных нарядов -- а то и вовсе завёрнутая в простыню -- я вполне себе хороша, и могу быть ещё лучше. 'В тебе несколько женщин', -- говорила она. -- ' Какая придёт на смену какой -- неизвестно заранее'. Но тогда я не очень-то слушала все её 'типа умные' откровения и прочее бла-бла-бла...)
    
    -- Знать бы раньше, что это -- вовсе не 'бла-бла-бла'! Ох, знать бы...
    
    Вот тогда я и закричала. Диск с изображением радужных перьев превратился в сизый прах и исчез.
    А перед глазами у меня снова поплыли молочно-белые кляксы. С длинными (длиннющими!) хвостами... Понемногу они наливались розовым, потом -- малиновым, ну а потом и вовсе кровью. Когда же кровь на сером фоне оконча... (ну, вы понимаете!) застлала мой взор, я уверилась: вирус этот -- не 'паутинка', но что-то худшее. Во сто раз худшее...
    -- Агнеса, что с тобой? Ты вопила. -- (Это Саня). -- Успокойся. Тебе приснилась какая-то дрянь.
    'Все повторяется', -- подумала я. -- 'Сначала Фера, теперь они'. Сколько ни строй из себя бессердечную стервозную сучку, а друзей -- пусть даже таких, случайных в полном смысле этого слова, -- терять не слишком-то хочется. Все вирус этот проклятый, м-мать его...
    Последние слова я, наверное, сказала вслух. Потому что из-за моей спины незамедлительно откликнулся Каэтан:
    -- Зря ты так, мышонок. -- (О, он ещё помнит, как мы друг друга в шутку называли... Ай, ладно. Об этом я тоже рассказывать не хочу!) -- Зря ты так. Если хочешь, я тебя насчет вируса обрадую... Хочешь, а?
    (Видимо, я киваю. Потому что Каэтан продолжает говорить -- его гулкий, хорошо натренированный бас вибрирует, как бы заранее внушая спокойствие. Я безоговорочно доверяю Кашке, хоть бы он там и говорил о неизбежных, неприятных вещах):
    -- Тесты, которые мы у тебя сняли, показывают негативный результат. Нет в твоём организме никакой 'паутинки', mousie!
    (Моя рука сама тянется к горлу. Нащупывает опухоль. Та, естественно, никуда не делась).
    -- Да, да, -- хохочет Кашка. -- На горле -- есть. А в организме -- нет! Очень редкий симптом, видимо, ложный; наши врачи с таким до сих пор не сталкивались -- лишь руками разводят. Как бы там ни было, -- жить будешь! Медицина гарантирует.
    Напугала тебя Сашка, да? -- он язвительно, почти так же, как сама Каланова, скривил губы. -- Наплела всякого про "внеприродное развитие", вот ты и решила, что в тебе хворь...
    -- Агни, -- Сашка вновь трётся лбом о моё плечо, -- прости. Я сама не думала, что говорю. Тогда.
    Я понемногу успокаиваюсь. Что только ни навоображала себе про этих людей с Земли -- а реальность куда проще. Обычные парни, иногда , конечно, грубые (а бывает, и глупые), но ведь не злые! "Никто тебя, солнце", -- сказал умерший брат в голове, -- " отсюда не гонит... Мир сей куда больше расположен к тебе, чем ты думала!"
    Пашка (у него на рукаве шеврон с изображением того самого Тринадцатого Сегмента из павлиньего хвоста) отводит в сторону других наблюдателей -- Сашку, Кашку и еще одну, незнакомую мне ("Это Ирина. Специально прибыла с МКС для обсуждения..")
    -- Нам нужно поговорить с глазу на глаз. Сама понимаешь, Агни -- появление человека, который достоин стать полноценным членом Межзвездного сообщества, не каждый день происходит. Надо кой-какие формальности... э-э-э... утрясти. Ты простишь, если мы на секундочку удалимся?
    Я растерянно киваю, и астронавты прячутся в шатре.
    Что там у них за "формальности" ещё такие, хотелось бы знать? Ай, да не стоит оно того, наверное!.. Сколько б я ни пыталась подслушать (охота ведь, охота, Орм меня заешь!), звуки долетают очень слабо и медленно. В итоге, поразмыслив, бросаю эту затею. В шатре же до сих пор идёт кипучее обсуждение. Кто-то не согласен, кто-то наоборот...
    -- А вы так и не поняли?.. -- Александра злилась, будто цепной пёс; по своему обыкновению, кипятилась и брызгала пеной; глаза молодой исследовательницы сверкали, как пресловутые звёзды из Хвоста. -- Она не выздоровела! Просто её болезнь мутировала в... Ну, в это. Совсем в другое.
    -- Но датчики показывают... -- растерянно начала Ира.
    -- Да, да! -- Каэтан ерошил густую бороду, явно беспокоясь за коллегу. -- Датчики показывают, что хворь отпустила. Прикажешь им не верить, Саша?
    -- Ага... Вот это бесконечное изменение нарядов, вот эти "тридцать три тысячи в одной"...
    -- Больше, по-моему, -- нехотя вставил Пашка.
    -- Я поддерживаю Сашину точку зрения, -- голос Ирины звучал глухо.. -- Это тоже болезнь, пусть и не такая. Наша Агни прекрасна в своих изменениях, но не надо забывать, что это всё -- от гипер-активности . У нормальной девушки такой процесс тоже идёт, просто... куда замедленнее. Ригиднее, если хотите точных определений.
    -- И... что ты предлагаешь? -- с волнением спросила Саша.
    -- Я? Да ничего. Лечить это бесполезно. Разве что усыпить и препарировать труп, в надежде найти штаммы, отвечающие за эту... э-э-э...
    -- Трансформацию, -- буркнул Павел. -- Ну чушь, конечно; и ты тоже это понимаешь, милая. Никто нашу Агни как матерьял для патологоанатомических исследований не рассматривает. Надеюсь, даже и не будет. -- Он веским взглядом обвёл стол, давая понять: с ним на эту тему лучше спорить не надо.
    -- Ну... а что тогда делать? -- спросила растерянная Каланова.
    -- Прежде всего -- сообщить на Землю. Фото у нас есть, записи разговоров -- тоже. Прибудет комиссия, займётся изучением этого феномена по-настоящему. Я буду хлопотать о тихом, непритязательном местечке для неё. Где-нибудь в музее Экзотических культур.
    -- Пропадет она там, в музее-то, -- сказал Каэтан.
    -- Другого выхода, кажется, нет. Итак, решено. Мы улетаем к звёздам, причём не далее, чем завтра. Агни -- пока -- остаётся здесь.
    -- Жестоко...
    -- Но необходимо. Человек есть царь природы, и рукою владыки вершим мы наше правое... гхм, -- Павел негромко щёлкнул замком папки. -- Документы все готовы; осталось лишь завтра на МКС передать их кому надо; ну, кто со мной?
    
    ...Они беседуют у себя в палатке; обсуждают, должно быть, оправдан ли риск ли брать меня в космос (ну да оно и понятно, что оправдан -- я всегда стремилась к иному, более продвинутому будущему; в пределах этой планеты мне так же тесно, как когда-то в логове у лешака! Но такие вещи не делаются с бухты-барахты, придётся подождать).
    Вот я и сижу тут на траве возле их шатра, -- жду. Впервые за долгое время -- не чувствую ни досады, ни обиды, ни просто разочарования. Как будто пора "больших обломов" осталась позади... Не знаю, можно ли сказать, что мне хорошо (наверно, время для этого чувства давно прошло), но так легко на душе у меня ещё не было никогда.
    На плечах моих -- длинный плащ с кровавым подбоем. "Понтий Пилат обзавидовался бы", -- сказала Саша, прежде чем одеть меня. "Настоящее командирское обмундирование". С леггинсами и черными тупоносыми ботинками -- очень даже; после этого о новых изменениях нарядов как-то пока не хочется думать. Этот наряд я назвала про себя "Сразу к звездам". Вот удивился бы Марк!
    
    ... В небе -- прямехонько на меня смотрит -- Тринадцатый Сегмент. Тот самый. Он ярко блестит в Хвосте Павлина, не желая сводить "глаз" с моей скромной фигуры. И конечно, меняет цвета (так же, как я -- облик. Замечательное совпадение, правда ведь?) Ни в какую сизую пыль -- пока -- не рассыпавшись...
    
    
  
     
     Штурман "Йорика"
    
  Холодный ветер от лагуны; грязные, грубые и корявые камни под ногами. Ступни - все в царапинах. Платье, когда-то бывшее светло-серым, теперь заслуживает другого названия. Например, "серо-буро-малиновое".
    Нис вот-вот перейдёт грань между явью и миром своих фантазий. Пока она бродит в окрестностях залива туда и сюда, фантазии эти становятся всё более мрачны и кровавы. Девчонке мерещатся пауки с большущими членистыми лапами; каждая фаланга ноги такого прожоры наполнена изнутри чем-то багряным, полупрозрачным.
    Пауки набиваются в узкую пещеру (которой нет на самом деле - это лишь видение. Но временами нашей героине кажется, что и она сама в той пещере. Что монстры ползут по её рукам, по телу, по обноскам платья...)
    Дочь полоумной бродяжки из Каймании унаследовала от матери склонность жить плохо - и мечтать о чём-то "нездешнем". Вот только мечты эти были много страшней. Нищенка Соль, по крайней мере, надеялась на лучшее. Искренне верила, что прилетит бесхозный ву-джет, и она станет его пилотом...
    Нис знала - подобные грёзы сбываются; это самое страшное в них.
    ...Над мрачным городом, где льёт мутный серый дождь. Над тучей, оглядывая с высоты её изогнутый мягкий хребет - как будто перед тобой жирная гусеница. Над портом, где голые матросы-кайманы, блестя чешуёй, ползают туда-сюда по железным бокам нобль-джетов. Возятся сотый час, стирая водоросли, а подчас - и кал морских собак, с бортов, днища...
    Да, тогда она умела летать. Но - никакой тебе романтики. Жизнь "сверху" была не менее унылой (да и вовсе - тошной), чем жизнь в Каймании.
    ...а потом - снова в город, туда, где разлилось целое море огней. Где ты -- одна со своими болью и тоской; там -- пунцово-жгучие вывески пополам с противной желтизной; театры открыты всем взыскующим кордебалета или канкана; на рваных простынях в "синема" жирногубые тётки взасос целуют тощих лысых клерков, одетых почему-то в чиновничьи мундиры с фальшивыми орденами и звё...
    Так, проехали. "Надо же когда-то успокоиться, Нис. Не всё накручивать себя. Будь смелей".
    ...а потом - снова в город, к окраинам, где из-за редких домов вылазят стаи диких псов, с рычаньем преследуют тебя - и твой "Йорик", - а ты летишь над полосой жухлого песка, минуешь кабинки для купальщиков, постепенно вылетаешь обратно к морю... но прожорливые псы ещё гонятся за тобой. Вот они уже вбежали в воду, вот - отхватили планку от днища твоего аэростата... "Ну же, ну же", - молишься ты про себя, - "наддай, миленький! Не погуби. Ведь у тебя одна хозяйка - я..."
    Тут молнией в уме вспыхивает жуткое осознание (Боже мой, как не ко времени - уж хотя бы дождался, пока погоня кончится, а тогда и семафорил бы!) "Если джет выбрал тебя, и не за душевные качества, самой тебе пока неведомые, а просто так, - кто сказал, что завтра он не изберёт другую? Так же точно: по прихоти. Неожиданно".
    ...Ву-джет набирает высоту. Собаки скулят, воют, чувствуя, что жертва ускользнула от них. Тем временем наша героиня, опершись ногой о жёсткую доску, меланхолично выковыривает грязь между пальцами, давит на щиколотке какую-то дрянь - то ли паучка, то ли...
    ("А. Вот почему они тебе снятся, моё сокровище!"
    Её пленяла эта возможность - смотреть на людей свысока. Быть подругой джета, и больше ничьей. Так же точно пленяет её теперь меррзкое, ррычащее самоназвание, которое хочется упоённо повторять: "сокровищ-ще". И то, что она говорит сама с собой, бедную Нис не беспокоит. Вот уж года три как не беспокоит... наверное).
    Пока у неё был "Йорик", жизнь тоже не имела цели. Но, по крайней мере, какое-то подобие цели существовало. Все эти полёты - во сне ли, наяву... Желание обогнать злую стаю с окраин. А теперь псы её не трогают. Было дело - рвали, и довольно-таки жестоко, первый раз, когда она сюда забрела без сопровождения корабля. Но потом всё поняли, и отнеслись презрительно. Бывшая девчонка-штурман им не нужна. "Гау, гау", - рявкнул в лицо нашей героине вожак стаи; должно быть, это значило что-то вроде: "Ты и так уже в дерьме с головы до ног. Куда ещё нам тебя трогать!"
    Как ни смешно, Нис угадала. Ву-джет оказался таким же неблагородным (в известном смысле - подлым), как любой захудалый нобль-джет. То, что он сделал... "Ой-й, ладно!" Теперь "Бедный Йорик" был для неё мёртв. Окончательно; навсегда. И нечему тут удивляться: джеты выбирают штурманов по своему желанию, а, поскольку у них не только (хе-хе!) ума нет, но и сердца, то... чем они движимы, когда решаются сделать такой выбор - темна вода во облацех.
    "Ах, нет", - одёрнула она себя, - "ведь желёзки в его нутре какие-то имеются". Как любая лётчица в этом краю (пусть даже - бывшая!), наша героиня хорошо знала: некогда, до того, как ушли в Ледовый предел, мастера-резчики из лиги Томаса Крафта заложили во все шесть аэростатов по "саквояжу с секретами". Среди магических элементов, помещённых туда, была то ли жидкость, то ли взвесь, позволявшая деревянной "шкуре" чувствовать (горячая, навроде человеческой крови - хоть, конечно, сходство тут больше внешнее). Танис в сто двадцать пятый раз ощутила: к горлу подкатывает комок. Ей живо представился кожистый "саквояж" под шершавыми досками, и вся та полужидкая грязь, что в нём бурлит... Видок не для рафинированных натур, конечно... а сама она полагала себя женщиной утончённой, может быть, даже слишком. Жизнь на задворках не смогла изменить её... Ну, или скажем проще - не до конца.
    "Тьфу, как же тянет вырвать!" Не потому, что картина, представшая перед мысленным взором девушки, родила в ней какую-то неприязнь к "Йорику", или ещё что; просто сама по себе была до ужаса неприятной...
    
    ---
    
    Как нетрудно догадаться, "Бедный Йорик" имел форму головы. Точнее, каркас не имел - доски, из коих он строился, мастера прибивали в хаотичном порядке (хе-хе, ну и выражение!.. А впрочем... Что-то в нём таки есть. "Полная пустота", "счастливый тры ...", - ну ты понял; и прочая "квадратура круга"). А на этих досках была натянута странная кожа. По-видимому, снятая с большого морского животного - может быть, тюленя-исполина, может быть, гиппокампа. И это явно была высушенная (а то и выдолбленная!) кожа с головы...
     - "Черепушка", в общем, - сказал ей Мэйв. - Только вот ума, хотя бы капельку, не завезли.
     - А в твоём "Джонатане", надо думать, ум есть?
    Вместо ответа Мэйв распахнул люк, ведущий внутрь ву-джета. Чтобы Нис полюбовалась на обилие вещей, расставленных в кабине - там была и гитара, и нотный пюпитр, и какое-то странное, чахлое растение в горшке, и много-много курительных смесей, от коих шёл густой пряный аромат...
     - Ясно, - хмыкнула девчонка. - Что в голове у капитана - то и у "Джонатана!" Не-ет, я в этом смысле попроще буду. Если мой "Йорик" хочет быть абсолютно безмозглым, то... не стану спорить. Единственное, что есть у него под лобной костью...
     - Доской! - хохотнул юноша.
     - Да, прости, доской... это я.
    И, забравшись внутрь "черепа", она затеплила в крайнем правом окне масляную старую лампу. Встала так, чтобы Мэйв, взлетая, увидел её; кокетливо подбоченилась...
    А потом подняла своё судно ввысь. "Я тогда была столь наивна, что гордилась этим: надо же - пилотирую. Самолично... Ка-ак звучит! Но вообще, если подумать всерьёз, тут есть чем гордиться..."
    Было лишь одно "но". Тот факт, что "Йорик" ей грубо отомстил...
    
    ---
    
    Вдруг кто-то вышел из круга света, лежавшего от неё в пяти шагах и тускло озарявшего пляж. Девчонка на миг вернулась в "здешнюю" реальность; поняла, что сбилась с дороги, и неплохо бы попросить о помощи. Если, конечно, не получит сапогом по заду (а если получит - так и что?!)
    От нечего делать она стала любопытственно изучать мужчину. Высокий; плотный. Чернокудрый, одет в нелюбимые её цвета - пунцово-жгучее с жёлтым пополам. Изо лба у него торчали серо-зелёные антенны в добрый локоть длиной. "Наверно, один из Мантидов... по отцовской линии. А вот матушка вполне могла быть человеком - и, кстати, это объясняет, почему он до сих пор не съеден!" Куцый плащ с меховым подбоем, пышный и противный. Грузноватое сложение (в любой другой период своей жизни она бы сказала, что такая мощная туша "придаёт ему важность". Сейчас - просто думала "чего он та-акой толстый").
     - Меня зовут Нис, - она протянула руку. (Правда, мужчина её не принял, и девушка, смутившись, отдёрнула свою ладонь. Но он и это предпочёл проигнорировать). - Вернее, Танис. Танис Смуглоличка...
     - "Грязноличка", сказал бы я, - пробормотал мужчина, и смешно пошевелил антеннами, будто сомневаясь, стоит ли доверять бездомной нищенке. - Мы и сами тут... кхе-кхе... не слишком в чистоте себя блюдём. Но всё-таки держимся, не пропали ещё. Даже - тусуемся, здесь вот, неподалёку. Хочешь к нам? Сегодня как раз вечеринка...
    Она не ответила ни "да", ни "нет". Как-то уж очень всё равно было. Ну, тусовка. Так и что?.. По-любому, это - чужие люди, не слишком нужные ей. Да и Король (про себя она обозвала этого лидера прибрежной банды бомжей, почему-то, Королём) - в общем, Король вёл себя не совсем как надо. Усердно трещал антеннами, словно выискивал в окружающем воздухе что-то, способное скомпрометировать Нис. Какие-нибудь доказательства, что она - не та, кем кажется. ("И то: я ведь не сказала ему всей правды"), - думал девушка, идя за бомжом. - ("Не призналась, что лётчица!")
    Песочный пляж понемногу переходил в галечный; а вот и отвесные утёсы, которые Танис хорошо помнила - часто, во время оно, летала над ними. В нише между двумя скалами горел костёр; низкорослый урод-мутант, чем-то напоминавший большого облезлого кота, прыгал с одной лапы на другую, чтоб согреться.
     - Коро-оль, - позвал другой бомж, чьи уши отвисли до земли, как у собаки. ("А, значит, его и вправду зовут Король! Интересно получается!")
     - Ну, чего тебе, Худой?
     - У нашей принцессы успех на Ютубе, - вступил в разговор третий житель побережья, с громадным багровым зобом и таким же багровым пятном на голове. - Сняла пару клипов, где засветилась с твоим... э... ребёнышем. Под бодрое "пам-парам-пам-пам".
     - Я про неё не хочу даже слышать, - сказал Король. - А про ребёнка - тем паче, - но по его лицу было видно, что он доволен.
     - Какой... э... спектакль сегодня замутим, ваше величество?
     - Для красавицы ле-э-эди, - Король, издевательски растягивая слова, ткнул грязным суковатым пальцем в сторону офонаревшей Танис, - предлагаю поставить "Отелло"!
     - "О! Тело!" - рассмеялся и поправил его урод.
    Они начали суетиться, деля между собой роли ("Ты будешь Маврой, а я Дезде... Ну этой, которую придушили!") Потом - запестрели костюмы, замелькали маски, доставаемые из пыльных старых чемоданов. Зобастый, сам тоже довольно-таки мощный плотью, в облачении ренессансной мадонны орал на весь закуток между скалами: "Кто зде-есь? О! Тело! ТЫ!!" - и кидался в объятия Королю, чья рожа была, за неимением морилки, смазана прибрежной грязью.
    Худой и Большой, не обращая никакого внимания на актёров, трындели о своём ("А гетры-то, гетры-то у принцессы в клипе - видал?! Знаешь, где достала? В цыганском таборе, с год назад, выменяла").
    Нис, как положено, прикидывалась, что находит во всём этом удовольствие. Улыбалась, даже смеялась, следя за комикованием Зобастого. Била в ладоши...
    Но внутри - вся тряслась. То ли от бесслёзных рыданий, то ли просто - начинался очередной спазм. С тошнотой, с тяжёлой головой, с давлением в венах... "Откуда эти спазмы, чёрт их побери?" Ну да, шатаясь в хлипкой одежонке по окрестностям зимнего моря, нетрудно всякую вирусню подхватить... Может, даже не одну.
    "Ёлки-палки, когда всё это кончится? Когда я смогу уйти?!"
    Наша героиня не стала обращаться к мысли, вправду ли сможет . Реально; своими ногами. Главное - чтоб её отпустили. Чтоб, так сказать, разрешение было дано... "А там, дальше - неважно! Ежели грохнусь без чувств, значит, быть по сему. Полежу тушкой под утёсами пару дней; большое дело..."
    Тем временем Король уже облапил своего дружка за шею. Со знанием дела (или даже - со вкусом ) давил его сонную артерию, приговаривая: "Так, так". Багровомордый стенал, выкрикивал что-то нечленораздельное и, в минуты, когда напарник всё же отпускал его, орал надтреснутым козлетоном: "Вы по-ойте мне иву, зелё-ёную иву!" Танис снова улыбнулась и фыркнула, прекрасно понимая, что в её теперешнем состоянии... ну и т. д. Король, очевидно, тоже всё это знал, но притворялся, забавлял девушку (просто - по инерции).
    Потом Дедздемона резко - бедром - оттеснила протагониста за кулисы. Сняла парик; сама приняла облик Отелло. Пафосно произнесла: "Я с поцелуем отнял жизнь твою и сам умру, пав, поражённый, к твоему одру!" И - навсегда уже, кажется, стала Зобастым.
    Нис вспомнила драмкружок в столице архипелага. Как-то мама Ассоль притащила её туда. Они видели матросиков, танцующих чечётку вопреки всем замыслам Шекспира. Видели доктора Фройнда, колющего Отелле транвилизатор. Нис подивилась, насколько у Зобастого, чёрт-те дери, лучше получается. Сегодня она даже готова на ночь с ним остаться, не за что-то, за просто так...
    Но тут появился выгнаннный (уже, вроде) Король.
     - Пойдём-пойдём, лапонька, - буркнул вождь бродяг. - Разговор интересный есть.
    Тощий и Зобастый прыснули от смеха. Чуть не взвизгнули, восторгаясь, как их обдало крепкой, нажористой волной девичьего страха. Впрочем, Танис давно уже не обращала внимания, если кто-то питался её испугом. Она спокойно отдалась в руки бандита, ибо сопротивляться могла плохо - голод, холод и недуг (а также сонливость) сделали своё. Король потащил апатичную, почти дохлую, но такую желанную девчонку за уступы скал...
    
    В городе было пестро от вывесок, холодно, ибо шёл дождь, и (как нелепо это ни звучало) душно. Не от жары - от человеческого пота. Лесса прокладывала головоломные виражи с одних неоновых авеню к другим; аэростат отталкивался от балконов и террас, будто от трамплинов, и взмывал к тёмным, набухшим страшной тучею небесам; горб тучи высился у Лессы над макушкой, и грозил холодом. Девица чуть не орала в голос от восторга. Её радовал этот полёт - долгий, мятежный и дерзкий, одинокий (не считая любимого джета!) И её радовало, что мало кто на земле видит "Шута". Ну так - пятно тёмное, разве что... А значит, ей пока дана свобода, и на глупых, грязных простолюдинов она способна плевать с вышины!..
    В дальнейшем - мало ли что будет, но верный джет её не покинет; тут Олеся была стопудово
    убеждена. А стало быть, ей выпала хорошая жизнь, полная издевательств над другими, блистательной борьбы, саморекламы - в этом довольно-таки грязном, захудалом мирке... Как минимум ещё лет десять. Там - посмотрим, ибо всё когда-нибудь приходит к ко...
    
    Всё когда-нибудь кончается, кончилось и путешествие Нис. Король привёл её в комнату ...точнее, Нис думала, что это - комната... которая была, по-видимому, частью пещеры в скале. Увидев (и ощутив ступнёй) настеленные на полу зверячьи шкуры, тряпки, а также выброшенные кем-то за ненадобностью грязные газеты, девчонка, как говорится, сто пудов уверилась, что за судьба её ждёт - и в тихой ярости закатила глаза. Нельзя сказать "она не привыкла" - за последние года три нашу героиню пользовали все, кому не лень. "Но - опять всё то же самое, с начала до конца? Чёрт подери, опять?.. Даже без самого что ни есть захудалого "спасиба"..."
     - Ну вот и умница, - хмыкнул грузный бомж. - Правильно делаешь, что не психуешь понапрасну... гы-гы. - Он коснулся жёсткими усиками её лба; видимо, на языке Мантидов это что-то обозначает, она только не знала - что. И выпустил из объятий, давая упасть в не столь уж тёплые (потому что - мокрые) шкуры. "Господи, они что, писают на них?!"
    Пока Король разоблачался, Нис не глядела на него. Она тупо уставилась в потолок, не думая вообще ни о чём. И, когда почувствовала его объятия,- тоже не думала. Её тут как будто не было. Вовсе.
     - Здорово, - хмыкнул Король. - Слушай, просто здорово! Давно я не встречал такой... э-э-э... нормальной реакции у своих подружек.
    Нис молчала.
    Потом был сон. Вязкий, мутный (чтоб не сказать - "смутный"), прерывистый и не давший на самом деле отдыха. Открыв глаза среди ночи, она увидела рядом с собой храпевшего во всю глотку Короля. И предпочла снова погрузиться в дрёму.
    Зыбкую. Страшную.
    
    "Что лучше - жить, зная, что бывший симбионт к тебе жесток - или жить, забывшись в смутных грёзах... и не знать вообще ничего?"
    
    А потом очнулась от пинка под зад.
    "Ну вот. Я так и думала, что это в итоге воспоследует!"
     - Иди от нас, - ухмылялись актёры (да, и смешной Петух тоже!) - Обратно, где песчаная гряда. Авось ещё какой-нибудь джет за тобою да прилетит; но мы в роли его выступить - пардон за каламбур! - не можем.
     - Я те говорил, - прошептал Тощий в ухо Королю, - штурманша, пусть когдатошняя, нам всё равно не пара! Не-ежненькая слишком.
    Танис вспыхнула:
     - Это как, пардон мон ф... франсе? Я порядком огрубела, тут бродя.
     - Вот и хорошо. Бродяжничай дальше. Будь ближе к жизни. Когда загрубеешь окончательно - приходи. Мы и примем тебя, гы-гы, в уборщицы! Чтоб мыть нужник, нам персонал, - это слово он произнёс, чересчур грассируя, - ой как требуется!
    Сплюнув со зла, девушка поплелась прочь. "Да у вас персонала и нет на деле", - вертелось в её мозгу. - "Все вы - мойщики отхожих мест. Чужих, смердючих притом".
    Труппа (или, вернее сказать, тусовка) громко орала, провожая навигаторшу....
    Слушая шум ветра на берегу, Нис больше не чувствовала, что это - её верный, хоть и молчаливый, товарищ. Она представляла себе равнодушное существо, которое при всём желании не станет ей помогать. И - наглухо закрыла от него сознание.
    Неподалёку от скал, где шумела компания придурковатых "нефов", на песке сидели какие-то гря...
    
    ---
    
    Когда "Йорик" стоял в доке, на ремонте, были страшные ливни. Но, несмотря на это, Нис всё равно к нему приходила. Промокнув, как мышь. Припадала к жёсткой коже, обнимала свой аэростат, ныла - почти сладострастно (благо никто всё равно не видел). И разговаривала с ним. Долго, не заботясь, услышит ли ответ.
    "Шут" был для неё как ребёнок. Глупый, эгоистичный, не любящий маму. Но всё равно - её детище. В какой-то мере он и сейчас оставался таким, просто наша героиня стала умнее.
    Умнее и пессимистичнее. "Ох, Танис", - говорила она себе временами, - "это всё понты! На деле-то - давай уж правду - ты б хотела прошлое вернуть. Ыгымс?"
    Ну а кто не хочет. Вот только жизнь - вечное настоящее. И её жизнь теперь - отнюдь не будни навигатора, а...
    
    ---
    
    
    ...грязные люди. С загорелой кожей. Один выкладывал вокруг себя непонятный символ - кольцо водорослей. Другие усердно собирали эти водоросли, наклоняясь над морскими волнами. Старухи (босые, как и она сама) по водорослям плясали, уныло напевая "Нэшка, нэшка, Нинимуша!" Первое слово означало -- смотри, второе -- кажется, милый друг; уж настолько-то Нис их язык знала... Старухи выглаживали мокрую, спутанную массу, превращая её в блестящие щитки.
    Главный краснокожий позволил Нис подойти поближе. Коснуться его туго сплетённых волос, покрытых белыми клочьями перхоти. Нис улыбнулась - ей нравилось такое псевдо-доверие. После всего, что было раньше, это уже милость. И она принялась расчёсывать главного краснокожего...
    Он урчал от кайфа. Сладостно ныл, как будто - величайшее удовлетворение в его жизни. Многочисленные молодухи - стройнушки, в основном - толпились за спиной у начальника вместе со своими малышами, тоже чумазыми и невероятно курчавыми. Девчонке пришлось (разделавшись с главным) заняться ими всеми. Пестрели белозубые улыбки на гладкой бурой коже - словно не в меру зрелые дыни полопались, демонстрируя хищные ряды своих семечек. Под эти непрекращающиеся оскалы, млечно-чеширские лыбы и буйный поток басовитого подддакиванья с угыгыкиваньем, Нис работала; потом - подошла какая-то грузная старушенция, молвила "мэд-вэй-ошха!" (чё ешё такое?!) и протянула жёсткий кусок лепёшки. С маисом. "Ты теперь у них своя, Нис. Не отказывайся от угощенья!"
     ...Дочки главаря - будущие воительницы-амазонки - демонстрировали ей лук и стрелы. Содержимое горшка. ("Вот она, главная гордость трёхлетки!") Мальчики показывали, как они стоя могут облить прибрежный камень. ("И ни одна девка, понимаешь...")
    Потом Танис увидела высокого красивого парня - лет пятнадцать ему, кажется, было - который стоял, нагишом и абсолютно не стесняясь своей более бледной кожи, а рядом с ним привален к камню был панцирь крупного омара. Девушка подумала: такому нежному отроку ( и глаза-то, ма-амочки, - в пол-лица!.. ) напяливать на себя страшный доспех, не обсохший ещё как следует, поистине - испытание. Но тут подошла одна из амазонок; бледный воин заулыбался, зарумянился, и плоть его... Короче, вы поняли. Юноша почти совсем утратил контроль над злосчастной плотью. Дочка же главаря равнодушно взирала на большеглазого; она ждала. Кого (или чего), Нис не знала... Чуть позже, правда, сие стало очевидно. Явился ещё один пятнадцатилетка, более простой на вид, крепко сложенный, белобрысый (невзирая, что сам - красней орехового дерева!) Он тронул голое плечо большеглазого, и парень робко, отчасти даже покорно, подвинулся в сторону. Блондин, видимо, гордясь тем, что выиграл, с торжеством сжал локоть своей дамы. Она равнодушно ковыряла в носу, пускала ветры сквозь мочальную юбочку и вообще бравировала тем, до чего презирает приличия. "Самое оно для княжны-воина..." Бросив взгляд на место, где стоял голыш, наша героиня увидела - его там уже нет. Поискала глазами начальника племени; он заметил, виновато развёл руками... а потом заржал!! Типа, "ну чё делать". Гос-спади, какие драмы... даже у этих ничтожных людишек.
    Той ночью наша героиня спала в углу их маленького приморского лагеря, возле палатки Главного. Честно сказать, Нис теперь жалела, что безмозглым был "Йорик", а не она сама - ибо её рассудок (даже во сне) был занят всеми этими навороченными причёсками! Пополам с перхотью, клещами, вшами...
    Ночью девушка встала. Неслышно прошла по чёрной гальке и песку. Откинула полог шатра
    Большого босса. Нет, наверное, это всё-таки индейцы, не жители южных островов, случайно попавшие сюда. Вон он спит, Журавль, как его Нис обозвала. Мирно храпит, обработанный с вечера; жёны и ребятня - тут же.
    "Спасибо, вы были о-очень любезны. Но я не для того носилась в удалом джете по небесам, чтоб пробавляться обычной головомойкой". А признаваться самой себе, мол, пожалела брюнета... "Ну что за детство, tali?!"
    Прим. автора: "tali" - лапочка (южнокайманск.)
    Словом - ушла в ночь. Пока она брела по дюнам (стылым и противным, однако ж ногам не привыкать было. "Сахарная, да? Авось не растаешь!"), так вот - покуда шла, серое небо уже стало понемногу окрашиваться в цвет желтка.
    Cолнце всходило... и в его свете Нис углядела странную тень. По форме, да и по тому, как тень двигалась, легко было понять, что...
    Перед нею - "Бедный Йорик"!
    "Вернулся!" Она даже не успела по-настоящему обрадоваться, так быстро всё произошло.
    И тут же увидала: аэростат нагло продолжает свои штучки. Он по-прежнему мстит ей - на борту была уже другая.
    В просторной рубашке навыпуск, в штанах защитного цвета и до невозможности начищенных сапогах. Ветер развевал чёрные кудри.
    "Явились, чтоб помучить. Мать-прамать!.."
    Новая лётчица, усмехаясь, взирала с небес на прежнюю. У Нис, конечно, был сейчас самый затрапезный вид, но эта с... пардон, вертихвостка , всё же как-то докумекала, кто перед нею - то ли по глазам, то ли... В общем, не суть.
     - Я Лесса, - крикнула она, так, что было слышно, наверное, аж за дюнами. - По-простому Олеся!
    Она была счастлива...
    Не знала. Не понимала, что среди ву-джетов просто не бывает верных. "В наш грязный век рассчитывать на дружбу летучего корабля - значит позволять себе о-очень большую наивность. С одной стороны, так легче жить. Не замечая всех реальных ужасов вокруг. С другой же...
    Ты мёртв для меня, безмозглый. Давно мёртв".
    
    ...Нис какое-то время провожала взглядом свой бывший аэростат. Потом опустила глаза и пошла прочь.
  
  
  
     
     Майки и ее пчелы
    
    - Её звали Майки. Майки Донн, - сказал он. - И есть у меня подозрение, что знаменитый поэт Джон Донн - один из её далёких предков...
    - Тебе было легко с ней? - спросил Билли.
    - Я любил её, - вздохнул Алекс. - Точнее, она мне очень и очень нравилась. Пока, одной прекрасной ночью, я не понял....
    
    Майки Донн никогда не охотилась, грубо говоря, "вживую". Ей куда приятнее было сидеть под сводами тихой и уютной квартиры, шаркать тапками по паркету и расписывать стены всяческими супер-классными (и просто красивыми) эпизодами. Например, как Алекс - её лучший друг и спаситель во время полного одиночества - лезет по горам в поисках орлиного гнезда. Как он бьёт дикую орлицу из винтовки прямо в полёте.... А потом, на стене возле уборной, она рисовала могилу этой орлицы. Заросшую травой всех оттенков, от прозрачно-синего до серо-стального.
    "Так не бывает", - бурчал Алекс. Он приходил к ней в гости, скидывал винтовку прямо на диван, освобождался от грязных унтов, камуфляжа и (неожиданно) по-джентльменски чистого, аккуратного белья. "Майки, лапушка, кончай писать - когда в твоём доме нагой парень, изо всех сил стомившийся по ласке, предаваться одному лишь творчеству как-то... неприлично, мнэ-э?"
    И она шла обнимать его, утешать, нежить, как старшая и более опытная по возрасту (эдакая любящая мамаша). Тянулась к его губам. Ну а потом уж и Алекс давал себе волю...
    Охотничьи рассказы по ночам, вперемежку с подогреванием густого чёрного чая на спиртовке, вперемежку с разговорами ни о чём: "Я читала - наш мир не больше, чем просто череп. Мы - паразиты мозга! А где-то там, во тьме внешней, другие черепа... э-э-э... витают".ил
    "Это Лейбер", - отвечал Алекс. - "Фантаст по фамилии Лейбер. Не знал, что ты его читаешь. Но, как бы там ни было, он прав. Мы все - паразиты мозга, а мозг принадлежит кому-то... очень крутому. Может, Богу, может, дьяволу... Вот потому я и хожу на охоту. Других паразитов бью, мешающих мне жить - например, орлов. Или Крылатых Кровососов". А потом он оглушительно хохотал. "Забей, Донн! Всё это не так важно. Просто привыкай, что мы, охотники - Санитары этого Мира. And that accounts for that".
    Ночью они крутились вдвоём на тесном диване, каждый пытаясь найти себе место. Мишель была в плотных джинсах, хоть и раздета до пояса (на её языке сие значило: "с шейкой, плечами и зоной "декольте" можешь баловаться, сколько влезет.... а вот насчёт чего-нибудь серьёзного - скажем, попы - это уж, брат, погоди!") Но Алекс привык. Он не затем приходил вечером торчать на её тахте, чтоб добираться до сладких полукружий. На это (юноша знал) должно быть особое настроение. Особое время и место, скажем, в курортной поездке, или при вылазке на пляж. Сейчас же, пребывая в её доме, он хотел прежде всего две вещи: 1) не быть одиноким и 2) - связанное с этим - меньше думать о себе, больше о подруге. "Потому что когда ей хорошо, то и мне... э-э-э... соответственно".
    Утром Майки просыпалась в измятых брюках, полу-разорванной майке, на скомканной простыне - и не находила следов любви. Ну ни одного пятна! "Что ж, значит, наш ловец... того... не поохотился как следует". И она бежала в ванную, отмокала под тугими прохладными струями, понемногу приходила в себя... нацепляла халат и ворсистые тапки, шлёпала в студию, а затем - снова принималась писать.
    Вот охотники древних времён. Барон Мюнхгаузен, целящийся в прожорливого кота с окровавленным ртом. Согласно его рассказам, он попал коту в лоб косточкой от вишни, и у того между ушами выросло целое дерево. Цветущее в апреле, а к маю-июню уже приносившее ягоды (и то, и то было отражено на картинах мисс Донн). Откинувшись в кресле и выпростав бледные ноги в лиловых шлёпанцах (что было, конечно, о-очень неопрятно - но при том и о-очень живописно!), наша героиня воздымала фарфоровую чашечку, из которой шёл пар, в честь героя своего нового триптиха. И - покорно ждала, смакуя восточный напиток, пока её Алекс, закончив своё задание, придёт домой.
    Вот охотники более современные. Кореша её знакомого. Вальтер, в серой плащ-палатке. Билли, в вычурном шотландском пальто, кепи, спускавшемся на нос, и просторных болотных сапогах. Топают по Пикадилли, воздев громадные ружья. Но на Пикадилли некого стрелять, кроме случайных разбойниц-ворон. А вот они же в каком-то корнуэльском трактире. Наливаются, так сказать, под завязку...
    И приходил Алекс. И возмущался - "Что ж ты меня-то не нарисовала?" Отдавал ей добычу - очередную орлицу или орла. Она бежала - прямо так, в неприличной своей домашней обуви - на кухню жарить. Потом было застолье, потом - тахта в салоне, чай на спиртовке, с полдня - верчение туда-сюда под тихим, тёплым пледом... короче, всё как обычно. Утром Алекса уже не было, а она, измятая, шла принимать душ.
    И как-то заметила, что её картины обладают подобием сюжета. Она не просто рисовала то, что ей нравится - каждое полотно встраивалось в общую, так сказать, эпопею. Вальтер и Вильям пьют хлипкий эль в трактире - Вальтер и Вильям на дороге за трактиром, сидят на бревне - Вальтер, Вильям и Саша встречаются - за ними из-под поваленного ствола следят внимательные глаза Женщины, похожей на гигантскую Пчелу...
    
    ---
    
    Она была стройной и хрупкой, как большинство Крылатых Кровососов. Когда рой вылетал на дело - питаться вкусным и сладким кормом, то бишь, мозгом очередного "мистера Д." (сокращённо от "дегенерат", что ли? А может, "дебил"? - Название, - говорил Прозрачнокрыл, - заимствовано у людей; мёд и сот его знает, чтО они имели в виду!), - так вот, когда её рой вылетал на дело, она она всегда мчалась в первых рядах. Ибо для неё это была не просто кормёжка, - нет: лихая авантюра. Как обмануть Санитаров Черепа. Как присосаться к лакомому куску прежде, чем заметят. Как, в конце концов, унести крылья вовремя... А уже потом, на базе в Недрах, до-олго-до-олго возиться с дневником, записывая сегодняшние подвиги. Сколько крови поглотила, да была ли эта кровь довольно густой, да был ли от неё приход (или, по-старинному, "хмелёк"), да не обернулся ли приход - угаром...
    Другие Кровососы смеялись над ней. Беззлобно, и всё же - язвительно. Разбивая сердце нашей не в меру сентиментальной героине. "Надо же... Дневник гурмана ведёт! Ну вот кто в целом свете будет такими вещами париться?" Кроме того, оно и опасно было - а ну как Санитары нагрянут в Недра с обыском? Найдут эту самую тетрадь, где всё расписано по минутам с секундами, да и наставят на Полосатую свой верный "люгер"! И тем не менее - она не могла отказаться от глупой привычки вести дневник.
    "Что ж, мы прибыли". Полосатая скинула камуфляж, давая чёрно-жёлтой коже подышать естественным запахом. (Тоже, кстати, варварская привычка - идти на дело без одежд. Но уж это-то ладно, этим страдали многие в её народе). Понемногу Кр-Кр выползали из люка "Трутня". Тащили копья и багры, доставали в грузовом отсеке древнее, но отнюдь не опозорившее себя оружие...
    Она вспомнила начальницу. Мёд её знает, почему. Сегодня они втроём - начальница, Полосатая и кто-то из малышек (для Полосатой большинство дочерей леди-босс были все на одно лицо) - плавали в укромном закутке Недр. Там, где горячие гейзера. Глядя на начальницу, Полосатая отчего-то всегда думала, что смотрится в зеркало. Слишком много было похожего в их лицах: та же энергия, то же стремление (всё вперёд и вперёд, невзирая, будет ли риск для жизни. Только её превосходительство давно не рисковала. Положение, как говорится, обязывает).
     - Ты мой лучший воин, мисс Полли, - улыбнулась она, плеща в подругу горячей водой. - Что б я без тебя могла сделать...
     - В смысле? - удивилась наша героиня. - Ты и так на ответственной работе... загрузла. Куда тебе ещё до меня?
     - А отдохнуть-то, отдохнуть-то от офиса с его интригами хоть иногда надо?.. - босс выпростала длинную зазубренную конечность. Потёрлась ею о крыло нашей героини (раздался жуткий скрип). - Твой дневник... твои подвиги... То ещё удовольствие!
     - Мы не подкачаем, госпожа. Привезём много, много тары со свежей кровью.
     - Ай-й... Просто возвращайся сама. Можно без тары, лишь бы целая. С руками, ногами, крыльями и всем прочим - на месте. Снова увидеть, что мой любимый боец в порядке - это для меня самое главное.
    (Полосатая была уверена: другим бойцам перед операцией начальница говорит ровным счётом то же самое, слово в слово. И - обиды не держала. Глава Кр-Кр как раз-таки должна любить своих солдат одинаково, не делая никому скидок. Ни на красивые глаза, ни на талант, ни... Ни на что угодно другое).
    
    ...Итак, "Трутень" прибыл.
     - Вот она, "Розочка"-то!.. - радостно заорал вождь Темнокрыл, держа усики стоймя и потрясая заострённым копьём. - Во, во, висит в самом центре! Налетай, братва, сегодня точно хватит, на месте поесть, да с собой забрать!
    Действительно, пурпурно-алый ком (то есть, мозг "мистера Д." - дегенерата? дебила? Ах, неважно!) висел посредине громадного каменного свода. Сказать бы "Небосвода", но к Миру-Черепу такие определения... того... неприменимы.
    Зажужжали надкрылки. Заклацали жвалы. У кого не было жвал - те вытянули хоботки.
    И Крылатые Кровососы помчались, облепляя несчастный мозг.
    Полосатая прыгнула первой.
    
    На картине Майки Донн был изображён именно этот момент: Женщина-Пчела, рвущаяся к лакомому кусочку - центру Сознания Мира. На следующей картине был Вильям, хватавшийся за люгер, но неспособный его извлечь: на парня гурьбой накинулись другие кузнечики, стрекозы и тараканы (она писала гигантских тараканов светло-лиловым, стрекоз - бежевым, и лишь кузнечиков - ярко-зелёным. Как её собственные глаза...) А уже третья картина изображала Сашуру, мечущего громы из своей винтовки. Женщина-Пчела повисала на лапах у своих товарищей, изо рта её ползла золотистая струйка, перемежавшаяся кровавым. Глаза мисс Полосатой тоже заплыли жутковатым багрянцем.
    
    ...Полосатую, как и многих других, погибших в той битве, хоронили без особых почестей. Два-три Прозрачнокрыла в форме младших офицеров (один, кажется, так и вовсе младший ефрейтор), полковой запевала с дудочкой, несколько медсестёр, не знавшие покойницу, но искренне сокрушавшиеся по ней - вот и все, кто пришли. А ведь могло вообще никого не быть, не правда ли?.. Так что (решил младший ефрейтор) Полосатая не обиделась бы на такие похороны.
    Запевала на флейте выводил аккуратную, целомудренную и спокойную мелодию, и пчёлы, шедшие за гробом, чувствовали, как одолевает их светлая грусть. "Что ж, ей легко будет уходить под такую музыку"...
    В тот день Майки почему-то не чувствовала настроения писать. Просто сидела в своём обычном кресле (на сей раз - с ногами. Шлёпанцы валялись на полу), глотала остывший чай и молча пялилась в стенку. Как бы стараясь увидеть на ней то, что (по её расчётам) уже свершилось, но почему-то пока не оформилось в образы.
    Явился Алекс; он был не в духе.
     - Ми-илый, - протянула мисс Донн из своего необъятного кресла. - Помассируешь мне сегодня бочок? А то он что-то в последнее время ноет...
     - Так, Мишель, - хмуро сказал юноша, тыча пальцем в последнюю её стенную роспись, где он убивал пчелу, - чтоб вот этого у нас больше в квартире не было!
     - Чего "этого"? - мисс Донн легко выпрыгнула из кресла, подошла бесшумно, чуть ли не на цыпочках. - Ты хочешь, чтоб я тебя не рисовала?
     - Я хочу, чтобы мои - нет, наши!.. Вальтера и Билла тоже считаем! - чтобы НАШИ охотничьи подвиги оставались для всех тайной. Ты отрезана от Мира-Черепа, сиднем сидишь в доме - ну так и пиши интерьер дома, faq тебя побери! А то, понимаешь, решила, что способна изобразить войну... и таки попала в десятку.
     - Так это что, война? Не охота, да?
    Он не ответил на её вопрос ( и это, несомненно, значило, что Майки угадала).
     - Ты и сама всё поняла, вижу! Ни разу не бывавши в зоне боевых действий, а просто - силой своего таланта. Оно бы, Мишель, и ничего - но представь: позову я к нам гостей. Лейтенантов там всяких, капитанов, ротмистров... Что они скажут, увидев твои картины? Что засекреченная инфа не должна попадать наружу! Что мы - "кроты". И если я отделаюсь строгим взысканием... э-э-э... с занесением в личное тело, ты понимаешь, куда (уж пониже пояса точно!), то тебя, мисс Майки, ждёт интернирование. Больница для невменяемых. Закрытое отделение. Смею заверить - там у тебя не будет возможности писать на стенах... ну разве что "НЯНЕЧКИ - Г...ЕДКИ". Этого ты хочешь, да?
     - Что же делать? - еле слышно пролепетала Донн.
     - Эти картины - убрать. Пока спрятать в кладовку, а там... видно будет. Что касаемо тебя... пиши, пиши, сколько душе угодно - только, пожалуйста, что-нибудь другое.
    "Радуйся, что эти люди слепы", - сказал кто-то в голове у девушки. - "И что они не знают, а также не узнают никогда, что значит "мозг мистера Д."" Спрятав улыбку, она прошла - всё так же, босая - к стене, на которой была новая её картина. Недавно начатая. Изображавшая главу Чёрно-Полосатых.
     - Ну пчелу-то можно дорисовать? Леди-босс...
     - Рисуй, - холодно бросил Алекс. - Можешь даже написать её выводок - маленьких пушистых пчелят. Лишь бы не было намёка на наши боевые операции.
     - Окей, - просто ответила Майки.
    
    Спустя год Алекс шёл к воротам своего КПП. Охранник был занят и не обратил на него внимания - там, перед воротами, стояла ещё одна пчела. Как и погибшая в бою Полли, она тоже была весьма стройна, ладно сложена, а у ног её (или что там заменяет ноги этим существам?) крутились маленькие пчёлки-толстушки - целый выводок.
    "Кладка", - машинально поправил себя Алекс. А впрочем, нет; слово "кладка" тут - фиг его знает почему - не слишком подходило. Скорей, и впрямь дети. (Про то, что именно такими - маленькими, несмышлёными, но уже с характером - они изображены на Майкиной картине - юноша не подумал. Ведь разговор-то этот состоялся давно, да и фреска не первый день уж как украшала его квартиру...)
     - Так вот, - говорила леди-босс, - моя Полосатая вела дневник. С позволения сказать, гастрономический. Или охотничий - но это уж как поглядеть.
     - И... что там? - заинтересовался Сашура.
     - Сколько мозга у "мистера Д." пошло на наш прокорм. Сколько пчёл вырастет на его крови, его сознании и вообще его сущности. Эдакий, с позволения сказать, "бухучёт".
     - И вы хотите, чтобы наш старшина вернул сей дневник...
     - Ну, я бы не отказалась.
    ...Ночью, в доме у Майки (после того, как дневник торжественно был возвращён) Алекс проснулся в холодном поту.
    "Мистер Д.!.. Со своими пчёлами, кузнечиками и тараканами в мозгу! И почти весь мозг идёт на их прокорм... А-а, дьявол, как я раньше не догадался?!" Он уставился на фрески Мишели, еле различимые во мраке салона. "Это что ж, братцы, за фигня такая выходит?"
    Но на следующий день он снова был бодр и весел, топал на марш-плацу, распевая "Susannah, oh, don't you cry for me", и ни одно дрожание мускула в его лице не давало понять, что Алекс прикоснулся к разгадке великой тайны мироздания. А Майки... Что - Майки? Она, как обычно, продолжала писать. Ведь сюжетов для её картин по-прежнему хватало.
    
  
    
     Учёба по обмену
    
    -- Вот, - сказал Тускуб, тыкая железным когтем в тяжелую кипу бумаг, под которой маленький столик прогибался и стенал (фигурально говоря). - Получи и распишись. - (Это все - вместо "привет, как дела", и прочих формальностей, положенных по ранжиру даже в самой деспотичной марсианской семье. " Хорош отец, нечего сказать!" Пусть она и видится с ним всего-то раз в полгода, но... Так же нельзя! Это сверх любых возможных пределов!) Аэлита в недоумении и отчаяньи закатила глаза.
     - И не строй тут из себя сопливую дурочку, - жестко резюмировал отец, пододвигая документы ближе по столу. - Сказано - будешь учиться по обмену, значит, будешь. Это честь для всей Тумы, между прочим - сотрудничество с братьями-землянами.
     - Учусь по обмену?!
     - Ну да. Постой, а тебе что, еще ни разу не намекали? Э-э, хмм. Ну да неважно. На Лазурной планете, в какой-то замшелой глуши, в городе под названием... Как бишь его? Не помню, - Тускуб извлек из вороха бумаженций какую-то старую карту, зарылся в нее... - Да там, похоже, и города никакого нет, - сказал он, терзая сине-зеленую бороду. - Был когда-то, а теперь от него осталось только разбитое железнодорожное полотно... Чтоб тебе понятней было - это почти как наш монорельс. Только, само собою, из допотопных матерьялов... И деревня вокруг. Две-три избенки, в одной из которых кто-то живет. К этому "кому-то", значит, мы тебя и направляем. Практику проходить...
     - Но я... - Аэлита была страшно возмущена, что ей не дают слова сказать. Ерзала на месте, прыгала, вертелась на всех трех пятках, жгла Тускуба возмущённым взглядом; нервно почесывалась, даже (ДАЖЕ, о боги!..) меж бровей у нее искрило. Отец равнодушно посмотрел на девчоночью эскападу, и молвил с нажимом:
     - Только никакой самодеятельности, слышишь? Сказал - на Землю, значит, на Землю. Плохо, когда такие вот... лядащие пацанки спорят с отцом, но еще хуже - когда с директором школы. А я тебе, между прочим, и то и другое. Так что прекращай хныкать; иди лучше, готовься к будущему путешествию!
     ... Нет, ее не пугала внезапно открывшаяся перспектива тратить новый учебный год на рысканье по заброшенным углам Лазурной планеты. Наоборот, это могло оказаться даже весело. (Аэлита подумала, как будет обходить неведомые ей, наверное, до черта грязные и пыльные, но такие, Эн-Ча заешь, интересные и влекущие места - а потом сравнила это с нуждою торчать больше четырех часов за партой, согнув спину... и не могла не признать, что вылазка на Землю - это куда как лучше). Ее возмущало и раздражало лишь одно: что Тускуб (наедине с собой девочка не думала о нем как об отце) решает ее будущее, ее самой не спросясь. "Ну да, конечно. Мне всего ведь полтораста лет. А было б еще полтораста - совсем по-другому бы, голубчик, запел!" Ну да что толку мечтать о несбыточном (пока). Жизнь надо принимать такой, как она есть. "Небось с Земли ему на мое место какую-нибудь папенькину дочку подыщут... Если уже не подыскали. Поп-певицу; " солнце мое, я твой лучик"! Вот он и пыжится, вот и пытается скрыть свою радость за внешне жестким обращением... Ой, да нуу его! Чудак... На букву Ф; фофан дурной, в смысле".
     Так думая, Аэлита втихомолку ревела в своей тесной каморке под лестницей (а что за причина была реветь, она не знала и сама, просто побудка шептала у нее внутри, что чувства-то глубоко задеты; на такое она знала только один способ реагировать - громкий плач). К утру девочка утомилась, прекратила хныкать и просто сидела, уткнувшись лицом в центральную (по-марсиански - "франнтальную") и правую коленки. Что-то навроде покоя (если здесь, в этом обиталище, покой априори возможен) наконец-то снизошло на нее.
     А потом она вдруг заметила, что уже не на жестком полу, не среди четырех тесных стен... Задница упиралась в теплый, плоский, отчасти замшелый камень. Кроссовки (которые она не помнила, когда и как натянула) утопали в полужидкой (но все же не совсем!), бурой глине. Аэлита вскинулась: " Эге-ге! Вот, должно быть, какова эта их хваленая Синяя планета! Ну что ж, пойдем, глянем, что нас тут ждет".
     Она миновала заглохшее болото (к счастью, умудрившись не влезть в него - все три кроссовка, а также носки, были единственными. Кто бы там ни телепортировал ее сюда, сменную одежду и обувь он выдать даже не подумал. А школьное имущество есть школьное имущество; согласитесь, его надо беречь).
     После трех с половиной часов упорного марша (земных часов, естественно - на Туме время измеряется по-другому) Аэлита увидела железнодорожное полотно. Оно и впрямь было разбито напрочь, поросло чахлой рыжей травой, ну и вообще производило впечатление чего-то безбожно старого, покинутого и людьми, и зверьми, и птицами. Правда, благодаря все той же побудке она догадалась, что это такое. "Тускуб не зря намекал... А если идти вдоль этой загогулины на северо-запад - то придешь к истокам. То бишь, к месту, где еще (возможно) живут земляне!"
     Так рассудив, Аэлита протанцевала триста пятнадцать шагов, крутясь на левой ноге. Потом встала на центральную, запрыгала, как это делают земные девчонки, играя в классики. Потом еще двести два раза повертелась на правой... "Вот та-ак. И вот так, и вот так! Чтоб не скучно было!" Все дальше и дальше, пока железная дорога хоть плохо, но различима в траве...
     Мимо пробежал кто-то грузный, в безразмерном угольно-черном облачении. Головной убор его был похож на самоварную трубу. Из-под крышки у этой трубы вырывался багряный свет; Аэлиту на миг обдало жаром, дымом и сажей. "Стоп", - сказала она себе. - " По всему по тому, что мы в школе про Землю учили, здесь такие существа не обитают". В простом человеческом мире (куда проще Тумы, с ее-то Маэцитлами, страшными Эн-Ча и Зеркалами Тумана!) подобные чудища водиться не могут. Не должны!..
     Но странности продолжались. Мимо девочки, скрежеща и чуть не разваливаясь на ходу, пробежал титан для нагреванья воды. Из него так и лились серебристые капли; несколько даже хлюпнуло ей на туфель. Нечего делать, Аэлита этот туфель сняла - скрепя сердце, ясен пень, но все же. Запихнула (вместе с носком) в рюкзак. Левую ногу сжала в суставе, подождала, пока хрустнет, потом аккуратно заложила за плечо. "На двух идти - пожалуй, еще ничего. Как-нибудь, потихоньку, перемаюсь".
     Пройдя (" по-человечески" - так это называется на марсианском школьном сленге) еще километра полтора, она вновь увидела своих странных попутчиков, кои уже отдалялись (невзирая на чрезмерные габариты Черного и Серебристого Рыцарей, и то, что природа им трех ног не дала, бежали они - грех соврать - вполне быстро). Но дочь Тумы увидела и еще кое-что, не имевшее отношения к земным странностям; именно это, а не малопонятные сказочные существа, занимало ее сейчас.
     Деревце - с расщепленным почти до земли стволом, как будто в него вбил клин грозный гигант ("коих на самом деле тоже не бывает, лапонька", - услужливо напомнил нанокомпьютер под кожей. Девочка, правда, пропустила мимо ушей). Любой местный житель, любой землянин, будь он хоть триста тысяч раз сердобольным и жалостливым, подивился бы этому страшному зрелищу и прошел мимо. Не то - наша героиня: для нее дерево НЕ БЫЛО немым. Его исполинская рана (казалось, вернее, слышалось Аэлите) издавала громогласный стон. Чем больше марсианка смотрела на зияющий разлом, пусть давно несвежий и потемневший от времени, тем больше морщин собиралось у нее на лбу; тем злее, мрачнее становилась она сама.
     Подошла поближе. Села на корточки. Стащила кофту, невзирая, что в одной-то майке, даже с негустой зелено-синей кровью, здесь холодно. Рванула плотную ткань пальцами первой и четвертой руки... Потом еще, еще...
     Пришлось долго возиться, но в конце концов, где-то спустя тысячу двести ударов сердца, широкая повязка была готова. Девочка обматывала ствол, пока не укрыла разлом почти полностью. "Ну вот", - хмуро подумала она, - "я хоть и взмокла, как не знаю кто, но тебе теперь легче". Не слишком-то ласково, скорее равнодушно, похлопала березку по грубой коре; возможно, дерево ответило - Аэлита не могла быть уверена, зная, что оно пока еще мучается. В любом случае, что-то похожее на отсвет благодарности, она уловила - одними лишь кончиками пальцев. "И хвала Небу. Это лучше, чем ничего".
     И - дальше, дальше, вдоль железнодорожного полотна... Под ногами прыгали какие-то странные животные, бурые в белесых пятнах. Раздавалось громкое " зирр-зурр", перемежаемое столь же яростным "куа-о, куа-о", и это радовало Аэлиту: каким-то непостижимым образом клекот и рев местной фауны вызывал у нее в памяти родную Красную пустыню, каникулы и блужданье на вольной воле... Нанокомпьютер что-то бурчал, типа " да это же просто жабы! ", но девочка, как всегда, почти не слушала его.
     Впереди показалось четырехугольное сооружение, чем-то похожее на Черного Рыцаря. Верней, оно БЫЛО БЫ похоже, если б у него не было крупных подпорок из красного камня - и, глядя на эти неопрятные, но очень, о-очень устойчивые " ноги", становилось ясно, что темная громадина никуда не убежит: только и стоять на этих раскоряках!
     Из устья темной громадины сытно тянуло чем-то... она не знала, и не вполне понимала, чем, но ей, как гуманоиду (даже четырехрукому) запах был приятен. Выпростав зеленый усик, Аэлита подключила дополнительную "чуйку", и та отвечала то же самое: ешь, милая, от пуза - будет не только не плохо, а даже и полезно; вон, мол, сколько ты прошла.
     Конечно, будь на месте марсианки кто-то другой, более взрослый и опытный, он бы все равно поостерегся (тем паче, зная, что чужие планеты запросто могут быть богаты на западни для доверчивых!) Но... Не будем забывать, что Аэлите от роду исполнилось лишь полтораста лет; даже зная, на какие соблазны поддаваться не стоит - она все равно это не очень УМЕЛА, и (что типично для подростка) совсем не ЛЮБИЛА. " Ну тебя", - прошептала девочка, нажимая на запястье, чтобы отключить противно жужжавший нанокомп. "Ежели заболит потом в кишках - так и пусть болит!"
     Откуда в печи взялась эта вкуснятина, наша героиня задумалась уже потом, когда лежала в траве у ее подножья и отдыхала. Сонные мысли тянулись, совсем как эти фразы ("это не ты придумала", - встрял некстати проснувшийся компьютер. - "Это у какого-то писателя было, только не помню уже, у кого". Аэлита снова тыкнула ногтем себе в руку, чтобы он заткнулся; ничто сейчас не должно было ей мешать блаженствовать...
     "Соацер меня заешь", - поняла она какое-то (довольно большое) время спустя. - "Да сама же печь их и делает. Автоматически. Вот отчего некоторые пирожки подгорели, а какие-то вообще были несъедобны. Но вкуснятины-то больше!" Ей пока не могло прийти в ленивую, "сыто-пьяную" голову, что встреча с березой, а также с печкой - это и есть начало ее практики. Дереву помогла, потом автоматический пищеблок разгрузила... Как говорят, добровольно, с песней! Такие шуточки были вполне в духе Тускуба.
     (Через пару минут до нее, конечно, дошло - но уже было настолько все равно, что она лишь хмыкнула и пожала плечами. "Что ж, если это папаша развлекается - так и ему, и мне польза. Чего зря роптать?")
     Дело уже шло к ночи. Аэлита увидела глубокую (как ей показалось) яму в земле, и решила: "стоит расположиться на ночлег здесь". Но, нырнув в уютное на первый взгляд кубло, она поняла, что ошибалась: это был туннель, и в его стенах имелись выемки (" ступеньки! Елы-палы, кто-то в верхах о-о-очень не хочет, чтоб я сбилась с пути... ")
     Впрочем, уж что-что, а сердиться на такую внезапную помощь со стороны Тускуба (или это не он расстарался?) было бы глупо. Марсианка вздохнула. Сбросила левую ногу с плеча. Задумчиво пошевелила пальцами; прикинула про себя, что на одной-то босой ноге, как и на двух обутых, далеко не ускачешь. Сонно выругалась. Сняла кроссовки и носки; бросила в рюкзак. И стала спускаться - "ну вот куда я, спрашивается, ко всем Ча денусь?! "
    
    - Так, так, - высокая седая старуха что-то долго черкала в конторской книге ("так это, кажется, называют у землян"). Прежде чем оторвать взгляд от своей писанины и как следует обозреть пришелицу из Голубого Города, она пару минут (или чуть меньше) бормотала себе под нос. "Березу спасла. Очень хорошо! Печурке помогла - тоже славно, а то вить совсем задыхалась бедная под грузом этого теста. И люк в земле нашла; тоже замечательно - без посторонней по..."
    - Этот люк не смог бы найти только ленивый, - съязвила марсианка. Ей здорово хотелось спать, у нее ныли ноги (даром, что она успела силой мысли нарастить на пятках огроменущие мозоли), и вообще ей было противно: чего эта Маэцитлиха копается?..
    Тут карга с резким "бац!" захлопнула книгу. Уставилась на девочку в упор, словно голодный сорик - на мышнурика. "Если б я не знала, что земляне друг дружку не жрут", - рассказывала впоследствии Аэлита школьным подругам, - " мне б точно не по себе стало! "
    - Ты прошла все мои испытания. Можешь считать, что принята. Только давай без бурных радостей; во всяком случае - завтра. А? Потому что я тоже, - тут карга зевнула, - на ногах не стою.
    "ЕЕ испытания". Значит, зря она обрадовалась, что отец проявил чуток человечности... " А-а, ладно. Забей! Первый раз, что ли? "
    Ну и вот это "ТОЖЕ". Нет, понятно: старуха очень хорошо разглядела, что ее гостья клюет носом. Однако - ничего не сказала. Так, по ходу дела замечание...
    "Крутая бабка, хе-хе-хе. С достоин... Ну в смысле, это, апломб не хуже моего". Такая мысль изрядно позабавила Аэлиту. Что ж, похоже, Земля - планетка не из самых плохих...
    - Как ваше имя-то, простите? Вы не сказали.
    - А как хочешь, милушка, так и зови. Хошь - Марьей Никитичной. Хошь - Матреной Палной...
    
    Ей снилось, что она - снова на Марсе. В Городе ночь, гроза; страшно рявкает гром. Она стоит, опершись на балконные перила, и ждет, когда сквозь черные напластования туч расцветет большой белый одуванчик: молния! Тогда можно броситься вперед, грудью встретив сильный порыв ветра, и ухватиться за " ножку" одуванчика, и долго, доолго парить на нем, не спеша опускаться... Да, от папы дома влетит. Ну и что? Была бы мать жива, Аэлита бы на такое вообще не решилась: все пять ее сердец доводить до приступа - не дело... А Тускуба можно и подразнить...
    Девочка проснулась. Потерла сонные веки. Вокруг было душно, тепло и спокойно. По-домашнему пахло шкурами ("Овчина! ", - вспомнила она). Никуда не хотелось; тем более - ловить молнии. Только лежать, погрузившись в темноту, и делать вид, что тебя тут нет. Нет, не было никогда... и не будет еще как минимум лет сто...
    С этими уютными мыслями она вновь заснула.
    
    - Против неба на земле жил-был царь в одном селе.
    Аэлита вышла на крыльцо. Умывшись, причесавшись и подкрасившись (из чего было - старая ведьма не располагала таким уж большим набором косметики, но это мелочи), наша героиня в который раз почувствовала себя настоящим че... пардон, гуманоидом. Она усмехнулась одними губами, глядя в безоблачное синее небо. День, кажется, будет непло...
    - Вот пошел он наниматься на работу, чтобы, знатца, и царицу подкормить, и себе чуток добыть звонких, круглых, мнэ-э-э-э, медяшек! Мимо речки шел он нашей. Очень пить хотел... И вот, видит - ковш в реке плывет!
    Прямо под крыльцом сидел здоровенный пушистый сорадж. Ну, вернее, Аэлита про себя называла его так; она уже знала, что это не сорик, а другое животное. Зеленые, почти как ее собственная кожа, и довольно большие глаза были полуприкрыты. Зверь не замечал ее. Марсианка вновь улыбнулась - теперь уже широко, во весь рот. "Слаавный дом, грех соврать. Очень славный. А я еще на батю бурчала... Теперь уж не буду; большое ему спасибо за визит сюда!"
    Тут, кажется, она неосторожно присела - или еще что-то сделала не так; кто теперь разберет? В любом случае, раздался скрип. Услышав его, сорик распахнул глазищи. Издал перепуганное "мяаа!" И шарахнулся прочь от дома - куда-то в кусты. Только донеслось оттуда:
    - Тьху! Тьху! Сгинь, пропади, нечистая сила! - И еще что-то невнятное, вроде "Я тут при чем, это у Афанасьева так было!"
    Аэлита пожала плечами. Наладить контакт с сориком - вопрос времени, не более того... Пройдет неделя-другая, и он привыкнет. Это вчера, да позавчера, да позапозавчера порскал от нее, как бешеный. "Ничего-ничего. Не сразу Тума заселялась!"
    - Э-эй, Лика! - раздался из избы хриплый голос ведьмы. - Ты уже встала, засоня?.. Долго ж ждать пришлось! А ну иди, дровец наколи. Кашу мне разогрей. И без оттяжек, а то - знаю я тебя!
    "Ну да. Теперь я Лика..." Пришлось и с этим смириться. И - как большинство других примет земной жизни - это девочку не злило, даже наоборот.
    - Только в баню старую, - сказала карга, - по дороге не заглядывай. Во-первых, она заброшена, там никого нет. А во-вторых, ты всегда на свою голову найдешь... кхе-кхе... про*м*блем. Еще на Ыхало какое-нибудь напорешься!..
    - Ладно, ладно, - отмахнулась Лика. - Сказали - нет, так что ж я, дурочка, рисковать своей, мнэээ, задницей!
    - Фу, грубая какая, - проворчала хозяйка.
    
    А вообще-то сегодня ведьма принимала гостей.
    Черный Рыцарь, больше всего походивший на громадную печь о четырёх ножках и самоварной трубой, оказался на деле Солнцем. Тем, из народных сказок, которые кот любил от безделья заводить: пресветлым богом Ярилой. А серебристый спутник его, Дождь, на самом деле произносился через "а" и был Дажь-Богом. Дающим богом, отвечающим за земное добро.
    Они говорили о чем попало, только не о судьбах людей.
    Поэтому Лика уходила от этих разговоров. При ней было коромысло, старое, но прочное; такие же прочные ведра - и вся баня (не та, старая, а недавно выстроенная, куда не опасно ходить) - в ее распоряжении. Лазай себе по закоулкам, пока Матрена Павловна обратить внимание не соизволит...
    Из избы меж тем звучало - гулче колокола на воротах заброшенной местной молельни:
    - Плохо, Ярила, долг свой выполняешь. Мало свету даешь, а жара - и того меньше.
    - Дак ведь... матушка Матрена свет Пална... - (Лика так и представила: Черный отвиничивает и снимает свою "самоварную трубу", скребет пунцовый затылок покаянным - и в то же время недоуменным - жестом, не думая, что выпачкается в саже....) - Осень на дворе. Куда ж теперь ярче полыхать-то?
    - Все равно, так положено, - строго произнесла ведьма. - Покуда еще бабье лето стоит. Не вовремя ты жар умерил...
    Что там они обсуждали еще, девочка не слушала. Она попрочнее оперла коромысло о четыре плеча, выпрямилась, приосанилась и, глухо гупая тремя кроссовками по каменистой тропе, пошла в мовню. Чинно, степенно. Без всяких шалостей, как ведьма и просила. " А уж там, на месте... Видно будет! "
    ... Едва оказавшись по ту сторону забора, Лика шваркнула коромысло оземь. Пнула резиновой пяткой все три ведра, с удовольствием разбрызгивая воду по сухой, рыжей траве:
    "Эй, гей, гей, по сухой траве!.."
    И опрометью кинулась к ТОЙ САМОЙ, запретной купаленке. В которую - говорила Матрена - под страхом смерти не входить.
    
    На первый взгляд здание полностью соответствовало тому, как отзывалась о нем яга. Мрачное, кривое и косое, оно поросло мхом; любой, у кого была голова на плечах, обошел бы старую баню за пять верст. Но не Ли... То есть, простите, не Аэлита. Уже подойдя совсем близко, она заметила кое-что (КОГО!), не вписывавшегося в страшилки, слышанные ею от хозяйки дома.
    Сорадж! Черно-белый большеглазый сорик. Он спокойно сидел на приступочке у забытой купальни, и вылизывал правую заднюю лапку. "Мнэ..." - урчал он при этом. - "И была она племянницею мэра марсианских Голубых Городов. Лорд Тахомир, не то Бергельмир... Вот с этими именами у меня, мнээ, особо отвратительно! Ну хорошо, допустим, просто мэ-э-эр. Минис-Керета мэр..."
    Заметив, что Лика (а она все ещё в какой-то мере была Ликой) смотрит на него, сорадж приосанился. Поджал лапу, намаслил усы, торжественно сверкнул глазищами...
    - Гостьюшка пожаловала, мя-аа! - Лика сто лет назад еще обратила внимание, что "мнэээ" кот говорил лишь наедине с собой. Видно, так ему легче было вспоминать старые, людьми и богами позабытые, сказки. К самой девочке он обращался, как и положено, по-сорчьи: " мяа" или "мяу". Она понимала, что хатуль (еще одно трЭндовое словечко , пришедшее в голову само собой, спасибо компу; кстати, надо бы дать ему имя, а то все " комп" да "комп")...
    ... Что хатуль таким образом выказывает ей свою вежливость. И улыбнулась в ответ, демонстрируя все шестьдесят семь ровнехоньких резцов.
    - У тебя сорок пятый правый шатается, - буркнул кот. - Скоро вылетит. Будешь в Голубых Городах - зайди к врачу. - И, удобно устраиваясь на ступеньке, замурчал: - Так о чем тебе, красотуля, рассказать? Еще о лорде Бергельмире? Но это ты и сама знаешь. О Солнце с Дождем?.. Да ведь не раз их видела! О том, как наша драгоценная Матрена ест слишком ленивых, а то и чересчур любопытных?.. Выбирай, сердце мое, - о чем?!
    Та-ак. Без пол литры кактусового сока в этой речи не разберешься... " Красотулю" и "сердце", очевидно, она должна оставить без внимания (тем паче, у нее-то сердец пять, а проблемы сораджа - его личные, не более того).. Лорд Бергельмир... Интересно бы послушать, что именно сорик про него разузнал, и, главное, откуда, но - не к спеху. Потом. Честно сказать, Лика-Аэлита никогда не любила " развесистую клюкву" и связанные с этим сплетни. Про Солнце и Дождь тоже ясно - это не предмет серьезного разговора вообще... Хоть они и боги. Значит, главное в тираде кота - вот этот пассаж. Про "чересчур любопытных".
    Лика деланно прослезилась. Достала из кармана ситцевый платок, ткнулась в него всей мордашкой:
    - Не хочу, чтоб меня ели (хнык-хнык).
    - И не будут, - хмуро затянул свою вечную песенку сорадж. - Надо только вести себя тихо. Вообще, знать свое мес... Ты что, девчонка?! Мяаа, мяаа! Ты, мать честная, ЧЕГО себе поз... Нет, я этого так не ос... Я бабе яге нажалу... А-а, тьху! Черти б тебя на том свете живую драли! КУДА пошла?! Ей же русским языком сказано было: НИЗ-ЗЯ! - и кот припустил внутрь бани вслед за Ликой, рьяно, бешено, скачками, не жалея всех четырех лап.
    Девочка стояла, спокойно и молчаливо оглядывая крохотную каптерку. Здесь уже давно не мылись, не топили печь и не собирались просто так провести вечер в семейном обществе. " По углам пауки", - сказал услужливый комп, - "вот те и вся вечность!"
    - Молчи, Еремка, - вздохнула юная марсианка. - Сама разберусь.
    - Еремка? - изумился сорадж. (Не то хатуль. Или как там его).
    - Эр -Эм - А, - пояснила Лика. - Роботизированная модель-ассистент. Еще думала Афонькой обозвать, да как-то на язык не подве...
    И, опомнившись, внезапно напустилась на сораджа:
    - Так Ыхало, значит? Или еще какие древние секреты, кои простым девчонкам проведать никак "НИЗЗЯ"?! Тут же ничего нет! Вообще ничего!.. Какого, спрашивается, Тахомира яга издевалась?
    - Мнэ-э, - снова заблеял сорик, моментально превращаясь из верного друга и спутника в рассеянного, всегда " не работающего". - Есть такая болезнь, Лика - склероз называется... Я не в ответе за личные заморочки старухи. И потом, это, может, для тебя тут ничего нет. А для самой Павловны это место связано с какими-нибудь потаенными, глубокими детскими воспоминаниями. Ну вроде как для тебя - гроза над Голубым Городом. - ("Как он узнал?.. Ведь это же сон, и только! ") - Расскажи Палне про грозу - много ли поймет? Вот примерно столько же, сколько и ты - из ее глубинных детских секретов.
    - Но каждый имеет право на своих тараканов в башке. Я поняла, Василий
    . Ладно, не волнуйся. Больше я не приду тревожить это место...
    Прежде, чем нырнуть в траву, сорик обернулся к ней и гневно рыкнул:
    - Лика, драгоценная моя (мяу)! Я тебя, конечно, очень люблю - но ведьме сказать должен. Ты нарушила запрет, а у нас такое бесследно не проходит! Матрена Пална подыщет тебе кару, и довольно серьезную. Я же, со своей стороны, постараюсь повлиять - в хорошем смысле. Дабы решение яги (мя-аау!) смягчить. Если это вообще получится... Так что, милая, не взыщи - и зря не ропщи! Впрочем, последнее ты, кажись, и сама знаешь...
    Так он сказал, и побежал к забору, оставив девочку с нелегким грузом мыслей и чувств. В горле мало-помалу образовался комок. Пять сердец колотились, не желая входить в нормальный ритм. Внешне, правда, Лика была все так же невозмутима - теперь-то ее не так легко было заставить плакать, как раньше. Но на душе творилось нечто несусветное.
    
    Явившись домой (перед этим она еще успела сделать парочку работ по хозяйству: например, подоить козу, заглянуть в курятник и проверить, снеслась ли Ряба, а также подмести сарай и дощатый настил рядом с ним), - так вот, явившись домой, девочка уже хотела идти к хозяйке, затеять для начала невинный разговор, а потом , если надо, выслушать разнос по всей строгости и принять наказание, каким бы там страшным оно ни было; однако ж, едва переступив порог избушки, Лика ощутила, что у нее безумно крутит живот. Правый кишечник, не считаясь с требованиями левого, завел свою обычную волынку. "Маэцитл!.. Когда - э-э, ЕСЛИ - повезет домой вернуться, больше отлынивать от анализов уж не стану!"
    Вот потому-то, когда старая яга хватилась нарушительницы, и подняла, как по тревоге, всех обитателей дома, включая Черного, Серебристого и кота, Лика лишь слабым писком отвечала из нужника: "Да ту-ут я... Матушка Матрена Па-ална, одну минутку..." Ведьма со злости низвергла на пол какой-то предмет из праздничного сервиза (девочка, понятно, не видела, что именно). "Во дает!" - вскричала старуха. - "Ее сейчас поедом жрать будут, живого места, как говорится, не оставят - а она... э-э-э... Чисто насущными делами занята! Будто и не ее касается..." Лика горько заревела - не от обиды, но от безысходности: "Я же не нарочно!" Так она и размазывала слезы по глупой, бестолковой физиономии, когда все жители ведьмина дома столпились перед сортиром. И когда Матрена Павловна, отчаявшись наконец дождаться, пока наша героиня выйдет, стала громко объяснять, в чем именно она виновата.
    - У каждой ведьмы, - вещала старуха, - должен быть свой собственный закуток, куда нет ходу другим. Подчас - даже ей самой; не суть, главное, чтоб такое место в доме БЫЛО. Это - святая святых. Личное, понимаешь?.. Совсем-совсем личное, даже Ярила туда заглядывать не дерзнет; правда, Могучий?..
    - Что "святого" в пустом чулане? - пробормотала Лика себе под нос. Она не надеялась, что ее услышат (а если и услышат, то всерьез не примут.) - Пустом-препустом...
    Черный Рыцарь, тем не менее, услышал. Тут же, на радость яге (которая его, собственно, и не просила-то) встрял с пояснениями:
    - Да, там никто не живет. Но кот же тебе объяснил: там живут воспоминания, это место было чем-то дорого нашей Матрене Павловне, еще со времен ее детства! А вот теперь, после того, как там побывала ты, оно даже пахнуть станет по-другому. Даже... это... пляска пыли в лунном свете будет там иначе выгля...
    - Ну все, Ярила. Заврался, - негромко вставила ведьма. - В общем, можешь не продолжать: мысль твою мы поняли! Надеюсь, что и ты, Лика, поняла.
    ... Как ни хотелось ей сохранить в голосе своем всю необходимую серьезность, весь приличествовавший моменту высокий градус драматичности, Лика не могла не рассмеяться (пусть - истерически, пусть - тут же крепко зажав губы четырьмя ладонями). Судилище было насквозь дурацким. Зачем это коту (а что за сценой "показательной кары" стоит именно Василий, девочка догадалась уже давно) - так вот, зачем это ему, яснее не становилось. Даже от глупого, нарочитого пафоса, с которым они это делали...
    - Смеётся она, - буркнула яга. - Ладно же! У тебя, моя дорогая, сегодня будет предостаточно времени подумать о своем, мягко говоря, возмутительном поведении. Избу я запру, чтоб не сбегла ненароком. Сиди и... Это самое... Размышляй. Делай выводы. О"кей?
     Модерново-тинейджерский "о"кей" в ее устах был донельзя странен. Но (как услышала девочка сквозь дверь уборной) Матрена Павловна сдержала слово: мало-помалу ее шаги стихли в отдалении. Зазвенели на крыльце кованые "чеботы" Ярилы; прошелестел водяным шлейфом удаляющийся Дождь... И повернулся ключ в замке. Юная марсианка осталась одна.
     Можно было выйти из туалета (живот уже не так беспокоил). Отправиться к себе в комнату, завалиться на лежанку и предаться тоске. Но Аэлита, неведомо почему, решила остаться сидеть там. Что ли, находила в таком добровольном затворничестве извращенное удовольствие...
     Сидела, пялилась в дверь. Обычная деревянная дверь, грубо оструганная. Выкрашена в серый цвет, но почти всюду краска пооблезала. В общем, типичная картина - как для Земли (решила Лика), так и для Голубых Городов Счастья; там тоже подобных нищенских чуланов - пруд пруди. Ничего интересного. Но ей сейчас оставалось только это: сосредоточенно изучать противную дверь, чтобы вовсе не сдохнуть от скуки и депрессняка.
     И вдруг дверь словно бы стала прозрачной. Изба, окружавшая нужник, тоже куда-то исчезла. Теперь вокруг у Аэлиты был только двор. Пёстрый от грязи, донельзя живописный (чего греха таить - милая тут природа!), весь залитый жаркими лучами Могучего. По двору шла девочка. Такой же подросток. Аэлита не считала себя особо сведущей в земных стандартах красоты, но девочка ей, в принципе, понравилась. Вот она гладит сора... простите, кота. Вот она кормит кур ("цыпа, цыпа, цыпа! ") Улыбается, как это самое... Как прибацнутая. Даже не понимает, что эта милашная улыбка ее портит, причем здорово.
     ...Лика поняла: ей предлагают выбор. Или продолжать быть самою собой (тогда - сиди в чулане, майся, ешь себя поедом, и неизвестно, когда еще все это кончится). Или - стать человеческой девочкой, послушной, беззлобно, безоговорочно выполняющей все хозяйские приказы. И обрести в итоге некое подобие счастья...
     Сперва наша героиня хотела возмутиться. Достоинства, как мы знаем, у нее было хоть отбавляй. И променять его все на тихую, сытую, спокойную жизнь?! " Да иди ты, Матрена Пална, знаешь куда?! " Но, задумавшись, Лика постепенно ощутила: злость выходит из нее. Как пар из чайника. "А на что я, собственно, ропщу? Ну - не будет Лики. Эка важность большая! Зато будет другой человек. Совсем с другой судьбой. Более... Того... Благоприятной. Нормально сложившейся. Не такой печальной. И слава богам! Нужно уметь... э-э-э... принять ту простую... э-э-э... истину, что ты - не центр вселенной".
     Она хотела встать. Шагнуть навстречу второй девчонке. Обнять ее, впустить в себя. Но ноги уже были ватные, в глазах мерцали багровые пятна, голова не слушала доводов сердца, а сердце (то есть, все пять) шпарили в бешеном ритме, как хотели. Она сделала лишь один шаг по полу клозета - и тут же пошатнулась, налетела на косяк, поползла вниз по стенке... Сознание медленно, но верно покидало ее. " Кажется, это все, моя прелесть. Теперь уже точно - все".
    
    - Поздравляю, ты прошла Последнее Испытание.
    - А? Что? - Лика заморгала. Вокруг был прекрасный ясный день. Она не лежала на полу в чулане, как можно было представить, а почему-то сидела на лугу. Цветущем лугу, полном желто-белых одуван... "Так, ладно, на это у нас еще будет время". Рядом были кот и Ярила: оба - веселы, как никогда. Василий развернул большой парчмент, сунул ей в руку гусиное перо ("Расписаться?! В чем, почему и зачем? ")
    - Ты сумела превзойти свое " эго", - сказал кот. - Приняла ту простую истину...
    - Что я - не центр вселенной, - она не понимала решительным счетом ничего. "Какого Соацера?!" Но кот глядел по-доброму, и Лика почувствовала в душе покой. Равновесие, уверенность в себе. "Только с чего бы?"
    - Именно! - сказал он. - Наступила на горло своей, мнэ-э, гордыне. Такое смирение дорого стоит! Наша хозяйка - Матрена, сиречь, Пална, - просит передать, что большему она тебя научить не сможет при всем желании.
    Сердца Аэлиты порхали в груди, что твои встрепанные воробушки. "Сдала! Сда-ала-а-а!!" Утерла-таки нос отцу! Ой, как теперь хорошо будет перед соседями хвастать... Как вся школа от ее успехов взвоет... Вот ЭТО и впрямь стоит дорого. А насчет своего "эго" (и того, что весь мир - как это Василий сказал? - не сводится к нему одному) мы потом подумаем. Когда следующие полтораста лет пройдут... До этого еще оочень долго; успеется.
    Черный пожал ее руку.
    - Прощай. Как оно тебе - быть Ликой?
    - Забавно, нечего сказать... Но Аэлитой - лучше!
    
    ... Она шла вдоль разбитых рельсов. В рюкзаке, на дне, покоился котовий парч, подписанный Матреной, обоими Рыцарями и еще каким-то Змеем.
    Скоро, скоро будет туннель...
  
    
     Чтобы классику икнулось
    
    Пастбище было синим. Нет, не казалось, а именно было; и не сине-зеленым, как морская волна, и не бледно-лазурным от росы; дело было даже не в холодном белом свете весеннего солнца. Просто - чистый, густой, насыщенный синий цвет. Откуда - никто не знал; не знаю и я. Примем, что в те далекие времена чудеса на земле еще встречались...
    По пастбищу шел мальчишка-подросток. Высокий и тощий, коротко стриженный, одет в ясно-желтую рубаху. Он воздел руку, касаясь длинных, выше пояса, стеблей травы, и рассеянно сбивал с этой травы росу. Однако по тому, куда был направлен его взгляд - к Большой горе, из-за которой доносился странный гул (не то грохот) - вполне можно было судить, что вышел он на луговину совсем не гулять и не прохлаждаться.
    - Эй, Мальчиш, - позвал вдруг кто-то.
    Парень, всполошенный, обернулся. Перед ним стояло удивительное создание: тоже вроде бы из мальчишей, но куда меньше ростом, стройней в обхвате и - что касаемо лица - намного тоньше... НЕЖНЕЕ, что ли? "Черт-те дери", - сказал он сам себе, - " я и не думал, что такие слова знаю! "
    Одето неизвестное существо было в замызганный пастуший чапан и шаровары; на голове - войлочная кушма. Ноги, как и у самого Мальчиша, босы. Чем больше наш герой вглядывался в странное большеглазое лицо Не-пойми-кого, тем шире на этом лице делалась улыбка, и наконец Мальчиш поймал себя на том, что ему тоже хочется ("ЗВЕРСКИ хочется, трах твою прах в тарарах! ") ухмыльнуться, правда, почему-то без издевки. По-доброму...
    - А-а, - понял он наконец. - Ты из Царства девчонок, наверное.
    - Так точно, - откозыряла незнакомка. - Меня Маришкой звать.
    - А я...
    -А ты Кибальчиш; знаю. Мне или вороны, или ласточки доносят. Да и сама я давно за тобой слежу. За отцом твоим, за братом...
    - Вот даже как? Ну ладно. Я не в обиде. Ты это... - он помолчал, тщательно изучая ее уютные округлые черты, но ничего не говоря вслух. Потом, наконец, решил, что долго молчать не годится. - Ну, спасибо, что заглянула, соседка! По гроб жизни, как говорится. Все не так скучно... - И, делая вид, что совсем уж собрался уходить (но Маришку было не провести!), оглянулся напоследок. Скорчил кислую - кислее некуда! - рожу, и сказал:
    - Тоже... шум из-за Горы слышала... А?
    - Да. Война идет, Кибальчиш!
    - Я войны не боюсь, - хмуро бросил он. - Всего и делов-то: ночь простоять, день продержаться.
    - А потом?! - возмутилась девчонка. - Когда и ночь, и день к концу подойдут?
    - Э-э-э... Ну, потом - еще ночь и день продержаться.
    - А после?
    - А после - еще ночь и день.
    - И так до бесконечности?
    - Выходит, что да.
    - Я бы не хотела такой жизни, - вздохнула Повелительница девочек.
    - Ну вот и глупая, - сплюнул в сердцах Кибальчиш. Он ожидал яростной отповеди, криков, навроде "Кого, КОГО ты глупой назвал?!" - и, надо сказать, подобное внимание со стороны Маришки было бы ему приятно. Даже очень.
    Но, когда Мальчиш поднял глаза, рядом никого уже не было.
    Он пожал плечами и медленно побрел по тропке назад
    
    Ночью из-под Горы выползли буржуины.
    Они дождались, пока все уйдут спать, а потом поползли - медленно, но, добравшись до вожделенных земель Мальчишей и Девчонок, набросились, как осы на сахар. Клацали затворы ружей. Кто-то вскрикивал во сне, дергался - и тут же падал окровавленный. Кто-то успел вскочить, и сейчас бежал к околице села - бить в набат...
    - Равные права они тут придумали, - бурчал граф Ланкастер, теребя жесткие усы. - Да разве ж так можно? У кого денег нет, у того и не должно быть! Всем милостыньку подавать - ни шиллингов, ни пенсов не напасешься!
    - Вот про "пенсов", хи-хи, - поддакнул не менее усатый товарищ Troubka, - ваше благородие верно сказало. - " Пенсы", сиречь пенсионеры - воистину наше все! Те, которые Жюль Верна и Майн Рида не читали даже в детстве - а потому не заражены всей этой вредной романтикой, и лишь пребывают в рассуждении, чего бы покушать...
    - Как я, например, - прозвенел тонкий голосок откуда-то сверху, и Troubkיе на нос сел месье Комар.
    - Ну, ты - разговор особый, - буркнул Геронтократ.
    - Я все же считаю, - сказал Ланкастер, - что доверять следует скорее моло... Атас, братва! - вдруг заорал он, пока переходя со старомодного английского на абсолютнейший черноморский. - Сюда орава мальчишей прет!..
    Засверкали белые штыки. Загремели выстрелы.
    Тощий мальчиш в драных штанах - тот, кого Кибальчиш за непокладистость нрава уже успел обозвать "Плохишом" - вдруг кинулся к графу, обхватил голенище его сапога и стал со всей силы слюнявить:
    * Не бейте, вашродь, не бейте! Я хоро-оший!
     Кибальчиш было нацелил мультук, но задумался и отвел в сторону:
     - "А зачем во все века мальчишек", - вспомнил он, - " топорами, пулями, напалмом?!" Довольно крови, граф! Отпустите Плохиша, я вам дам за него выкуп.
     - Единственный выкуп, - прожужжал месье Комар, - который нас устроит - это ты сам, товарищ командир!
     - ВАС устроит? Кого это, прости, ВАС?
     - Керзона, - сказал Ланкастер. - Прежде всего - Керзона.
     Кибальчиш задумался.
     - Эх, вы, - сказал он. - Не в меру ревностные служаки! Ваш Керзон - такой же дурень, как Дуче-Пауче и Таракан усатый!
     - Па-апрашу не оскорблять, - замычал Геронтократ, но на него уже не обращали внимания.
     - Я сдаюсь, - сказал глава мальчишей. - Делайте со мной что хотите; можете хоть вешать, хоть башку рубить. Хоть по городу в железной клетке возить, чтоб все пальцами тыкали. Меня это все, честно говоря, мало волнует. Да и ты, Плохиш, не бери в голову, что жизнь свою ценой жизни самого вождя выкупил. Главное - с тобой будет все хорошо. Вернешься к отцу и деду...
     - Это которому сто лет, и он ружье нацепить не может, до того поглупел? - захохотали буржуины. - Вот уж точно, обрадуется он возвращению внука!
     - Не слушай их, - сказал вождь мальчишей. - И помни: я всегда с тобой. Даже когда меня нет.
     На плечо Кибальчишу села крохотная птичка. Кажется, ласточка. И что-то пропищала ему в ухо.
     "Мистер Холмс прийти не может, слишком занят. Но доктор Уотсон пришлет Лестрада..."
     - Ладно, ладно, - одними глазами просемафорил командир. - Лети уж, пока тебя ЭТИ не заметили.
     "А мистер Диккенс обещал замолвить словцо перед Феджином. Может быть, Ловкий Плут тоже успеет..."
     - Давай, давай отсюда, - еле заметно мотнул головой парень. - Я понял.
     - Пошли, Кибальчиш, - рявкнул Ланкастер. - Будем тебя в железа ковать, как положено.
     - Ну, пошли.
    
    ...В ясном синем небе курился черный дым. Штаб проклятого графа Ланкастера потихоньку догорал; Мальчиш-Кибальчиш сидел на камне близ этого места и, греясь в пламени собственной славы ("ха-ха-ха, дурная шутка! Плоская, без никакой изюминки "), играл на окарине затейливую мелодию.
    Высокий мужчина в кепи стоял чуть поодаль. Он улыбался, слушая музыку Мальчиша.
    - " Когда яблони цветут... " - пропел сирота Иван. - ЗдОрово, командир. Действительно здорово.
    - Я плохо знайт русскую культуру, - сказал мужчина. - Мой коллега Уотсон - тоже плохо... Но этот песня мы слышали. Кажется... Как это у вас говорят? "Стьоб оголтелый"?
    - " Стьоб" "стьобу" рознь, мистер, - усмехнулся Кибальчиш. - Песенка, конечно, глупая. Зато о-очень распевная! А это, согласитесь, важней всего.
    - Да, - кивнул англичанин. - Я вообще люблю песни этого ансамбля. Как их там, "Герпес Ляпецкой"...
    - Не помню, - Кибальчиш пожал плечами. - Я у них не все-то и слышал. А вообще да, наши друзья из Беларуси хорошую музыку творят.
    - Белой России, yes! Мне, помнится, поначалу было трудно привыкнуть, что Россия не одна. Что ваших... Как бишь там... Республик - целых пятнадцать.
    Юный командир снова улыбнулся - и ничего не сказал.
    " Как же хорошо", - думал он, - "волк меня заешь, как же сверхпрекрасно, что наконец-то мы снова говорим о пустяках. Что война кончилась, и можно без зазрения совести трындеть ни о чем с доктором Лестрадом..."
    - Ты отличный парень, Мальчиш, - сказал пожилой джентльмен.
    - Да и вы, сэр, не такой уж плохой человек. - ("Если он рассчитывал на серьезный - как это по-буржуйски - комплимент, то он его от меня не получит, гы-ы... Знай наших! Красные не особо-то любят англичан, что ж делать; такова правда). - Но, правда, меня до сих пор мучит вопрос: почему вы нам помогли? Почему не хотели воевать за Главного Буржуя?
    - Я не могу видеть, как убивают детей, - серьезно сказал Джеймс Лестрад. - Если бы они ограничились тем, что порубали ваших отцов и братьев в капусту, я бы Керзону простил. В конце концов, не зря старая поговорка гласит: "На войне как на войне!" Но когда англичане взялись за совсем зеленых мальчишек, сердце мое не выдержало. Просто не способен я, такое узрев, спокойно спать по ночам. Крики подростков меня будят.
    - Спасибо, сэр, - сдержанно молвил Мальчиш. - Такого ответа я и ждал...
    Мужчина помолчал. Отвернулся в сторонку, распахнул полы своего клетчатого пальто; справил нужду - так, чтобы мальчиши не видели. (Впрочем, это мало помогло. Слышно-то все равно было, как он, простите за выражение, журчит).
    - Одень гимнастерку, парень, - сказал он затем. - Тут все-таки холодно, а ты - гол до пояса... Да еще и без сапог. Простынешь к такой-то матери.
    "Надень", - машинально поправил его Мальчиш (хоть и про себя: знал, что от иностранца многого в этом смысле ждать не надо).
    - Я нарочно разделся, - не менее сдержанно отвечал юный боец. - Мне так по душе этот вечер, так хочу сберечь память о нем... Всей кожей впитать! Ведь это день нашей победы, как-никак. Раз в жизни такое выпадает. А простуды я не боюсь, зря переживаете.
    - Ну, зря так зря, - миролюбиво вздохнул доктор.
    Достал из кармана газету. Принялся что-то в ней черкать карандашом.
    - Наша пресса не верит в поражение Керзона. Считают, что еще не все потеряно, и надо сердцем мужаться. Один только Ловкий Плут доказывает в журнале " Боза", мол, они неправы.
    - Дурачье, - Мальчиш хохотнул. - Я ж говорил, дурачье!
    - Вот именно. Что они там, в столице, понимают...
    - А тайну я Главному Буржую, кстати, так и не выдал, - командир мальчишей потер большущий темно-лиловый шрам под ребрами. - Как ни старались евонные палачи, как ни терзали меня - на вопрос "почему вы, красные, непобедимы", я не ответил! Только, думаю, он сам это понял. В последний момент, перед смертью.
    - Неистребимы, как тараканы. По-моему, так в журналах писали.
    - И ведь правда: мы - неистребимы.
    - Только не как эти насекомые, - доктор сурово покачал головой. - Знаешь, КОГО мои друзья называют Тараканом усатым?
    - Кого?
    - L"Empereuer nouveaux - Юрия Дмитрича. Он же Troubka, он же "Смерть тунеядцам".
    - Это который "Герой Кому-нести-чего-куда"?
    - Ну да! Они там, в Империи Бюрократов, совсем рехнулись, по-моему. Сами себе воздвигают памятники, сами ставят Доски Почета и сами на них лепят свои фотокарточки. Не говорю уж про ордена, коих у Владленыча только на спине - сорок штук...
    - А ведь начинали-то они с того же, что и мы, - Мальчиш уронил скупую слезу. - Хотели равенства, братства и свободы, а еще - покончить с мерзкими сытыми свиньями при власти. Кто ж знал, что все ТАК кончится!
    - Свиньи они и есть, - сказал Лестрад. - "Мы не пашем, не сеем, не ко-осим... "
    - "Друг на друга мы просто доно-осим", - подпел рыжий Ромка. - Тоже - мерзкие! Тоже - сытые! Со-овсем не лучше тех, кто был при царе.
    - Это точно. - Кибальчиш потер наморщенный лоб. - А ведь я думал, что Керзон и его буржуи - наша главная беда! Простак такой...
    - Наистрашнейшая битва еще впереди, - Ваня был настроен реалистически.
    - Девчонки не вмешаются? - спросил Роман.
    - Ну ты и ляпнешь... У них своя республика. Когда матерей и сестёр повырезали, я предлагал Маришке объединиться с мальчишами, - сказал вождь, - но она не хотела. " Мы и сами, мол, вас сто раз обскачем... "
    - Стукнутая на всю голову, иначе не скажешь.
    - Да мне-то как раз её дружба очень была бы выгодной, - вздохнул Мальчиш. - Ну - нет так нет! Что поделать... Достаточно и того, что время от времени Девичья армия нам помогает....
    
    Юрий Дмитриевич Суслон (известный в народе как "Митюха", "Усач" и "Трубка") проснулся рано утром. Направился в ванную, где долго мыл свои костлявые телеса, брызгаясь холодной водой. Это было очень неприятно, однако глава Империи Бюрократов не думал про удобство. Он просто водил мочалкой по тощему белому телу, без особых мыслей.
    После этого, накинув халат, он вернулся в кабинет. Сел за стол и принялся смотреть в Зеркало связи - подарок сирийской целительницы.
    В Зеркале возникло лицо мерзкого Иудушки Троцкого, над которым сияла надпись: " В это человека вселилось вчера 75 школьников-прогрессоров из будущего".
    Внезапно сам Юрий Дмитриевич ощутил над головой легкий звон, потом - свет. "О-о, пополнение прибыло... Все ж таки не зря, не зря я Гайдукову говорил: больше, чучело, про попаданцев строчи! Окупится!! Вот и окупилось"
    "В вас сейчас находится 1268 школьников-прогрессоров", - сказал мелодичный женский голос.
    " Молодцы, ребята", - решил Юрий. -"Не бросают старика!"
    В голове Усатого тем временем творилось черт знает что.
    Ребята, уже успевшие обосноваться под сводами его черепа, сбились с ног, принимая новых.
    - Уа-уа, - сказал один младенец. Это означало: "Прорвемся, братва!"
    - Прорвемся! - подтвердил четырехклассник Федя. - Ну, держись, Троцкий! И вы, мальчиши, держитесь..
    
    - Выстоишь ли ты, - спросил Доктор Лестрад, - против Империи Геронтократов? Битва будет куда более трудной, это я тебе могу обещать...
    
    Распахнулась дверь шатра; вбежал высокий, белокурый и чистотелый мальчиш.
    - Тут от девчонок гонцы прибыли.
    - Редко Маришка навещает нас, - промолвил Кибальчиш. - Ну что ж, пойдем посмотрим.
    ...зашлепали голые пятки, застучали по камню изящные каблучки, загремели толстые подошвы до блеска начищенных ботинок. Девичья армия входила во владения мальчишей, словно к себе домой.
    "Вот они", - думал Кибальчиш. - "Наши друзья-враги". Но лучше враг, с которым хоть иногда можно помириться, чем Керзон и Геронтократ.
    Толстуха в тужурке, галифе и бесформенных ботах затрубила в горн и , откинувши руку в традиционном пионерском салюте, отрапортовала:
    - Девчонки с вами, Мальчиш-Кибальчиш!
    ("Очень, о-очень большая радость! Ничего не скажешь...")
    Высокая, толстобедрая негритянка (подруги звали ее "Овод", в честь героя знаменитой Войнич. Она совсем не возражала - ей нравилось быть на Овода похожей), что-то рассказывала мальчишам о возможности ближайшей победы. "Если только объединимся и все - буквально все-все-все - будем делать вместе...."
    Девушка-философ - очкастая, мосластая, длинноносая - моталась туда-сюда по лагерю, рассказывая всем: " Если номос умножить на космос, а космос, в свою очередь, разделить на номос, то по теории Штерна-Панченко выходит... " Ее, конечно же, с чистой совестью игнорировали.
    Три бандуристки - бледные и худые, как смерть, немного криво ступавшие во время танца (сказывалась недавняя контузия) все же топали потрепанными лаптями и били по струнам, стараясь привлечь внимание мальчишей. Иван, Роман и Константин пожалели бедолажек, и кинули им под ноги краюху хлеба.
    Маришка - она была в гимнастерке, потрепанных штанах цвета хаки и видавших виды сапогах - верхом на саврасом жеребце, глядела на все это, не скрывая улыбки.
    Спрыгнула наземь. Передала поводья чернявой адьютантке; та, резво и споро, кинулась по прибрежной полосе к пойме реки, увлекая коня за собой.
    - Вот так-то, - сказала Маришка Кибальчишу. - Ты на явление девчонок не рассчитывал, правда?
    Тот кратко кивнул.
    -А мы, между тем, писателя Гайдукова изловили. Полезная находка для вашего лагеря!
    - Что еще за Гайдуков?
    - Девочки, введите. - (Через пару секунд высокий и тощий военкор бывших буржуйских " Известий" стоял перед Мальчишем, и тот изумленно рассматривал новое, зато беспроигрышное оружие Геронтократа).
    - Прочти что-нибудь, - сказала чернявая адьютантка.
    - "И погубите, - сказал, - этого гордого Мальчиша", - прочел писатель.
    - Что-о? - изумился командир. - Тьфу!
    - На фиг, на фиг, - Ванька презрительно пожал плечами.
    - "И погиб Мальчиш-Кибальчиш..". - начал было Гайдуков. Громкий хохот, свист и яблочные огрызки в лицо были ему ответом.
    Не смутившись, Аркадий продолжал:
    - Летят самолеты - привет Мальчишу!
    Плывут пароходы - привет Мальчишу!
    А пройдут пионеры - салют Мальчишу! - и тут же, внезапно испугавшись, залебезил: - Это, братцы, не я... Это в Кремле Таракан усатый требует.
    
    - В общем, с Гайдуковым все ясно, - молвила негританка-"Овод". - Сей "лучший друг детей" собственноручно расстреливал всех своих пленных. Даже если пленные были - такие же девчонки, как мы.
    - Но ведь это были белогвардейцы. То есть, белогвардейки, - кучерявый Игорь рассудительно оправил очки.
    - Ах, Гарик, пожалуйста, не говори чушь! - крикнул Ваня. - Кто бы ни были, так поступать все равно НЕЛЬЗЯ. И ша!
    - По почкам его, гада, по почкам, - рявкнул Иван.
    Гайдуков согнулся в три погибели, харкая кровью. Анка брезгливо отшатнулась в сторону - он чуть не попал ей на сапог.
    Мальчиш-Кибальчиш подумал и изрек:
    - Ладно, пусть идет. Нам это все не повредит, а если и повредит, так самому лишь товарищу Усатому.
    
    Когда все эти оргвопросы были решены, и наступил час отдыха, Маришка с Кибальчишем отправились в сумерках прогуляться по берегу. Время было тихое, Зеленая Коса - безлюдна. Девушку радовало все: и мягкая, упругая, чуток влажная трава под ногами, и холодный ветер от залива.
    - Слышишь запах? - улыбнулся юный командир. - Мальчиши кулеш варят. С таранькой... Когда вернемся, он как раз поспеет. Может даже, ребята баню спроворят. Тебе и всем твоим.
    - Было бы замечательно, - согласилась она. - Как говорил в свое время Карл Фридрихович, архи-прекрасно.
    - Карл Фридрихович - это кто? Запамятовал, прости.
    - Да так... Один чудной старикашка, из анархистов, кажется. Ты его не знаешь. А вот я имела счастье быть близко знакомой. Безумные у дедка были мысли. Но в чем-то правильные. Особливо насчет братства и равенства.
    - Если ты чего-то такого хочешь, - без улыбки сказал он, - присоединяйся к нам.
    Маришка потрясла головой: - Да мы уж как-нибудь сами...
    - А вы, девки, не подкачали. Смотрю я, гор-раздо лучше стали воевать. Не ожидал, ей-право. Ведь ты ж, Маришка, всегда рвалась в бой. Горячая голова! А сейчас , я смотрю, куда холодней и обдуманней действуешь.
    - Ну да. Тебе есть с кого брать пример.
    
    Смеркалось. Девчонки ушли. Маришка и Лестрад скрылись в палатке.
    А Мальчиш все сидел и вдыхал свежий вечерний воздух.
    
    Товарищ Суслон бился с Иудушкой Троцким. Метал огненные взгляды сквозь зеркало. Мелодичный женский голос не уставал сообщать: "Из вас изъято свыше 200 школьников... Минуточку... В ваш мозг прибыла новая партия детей, включая и совсем несмысленышей - вместо убитых!"
    "Попаданцы из другого времени - очень хороший ресурс", - скупо усмехнулся про себя кагэбист. - "Легкий, быстро восполняемый... Самому ничего делать не надо. О-о, эти доверчивые школьники из будущего!"
    - Я спас СССР! - кричал Федька Грязнорубахин в голове у кагэбиста.
    - Нет, я, - возражал ему Петька Длинноносый.
    - Уа-уа, - сказал третий попаданец из будущего.
    "Скоро, скоро разберемся с Троцким", - думал Юрий Дмитрич, -- " а тогда уж и до Мальчиша очередь дойдет... Спасибо вам, "школота"!"
    Он знал, что победил. Уже заранее, до того как, собственно, финальная битва состоится. Раз ему удалось внушить глупой детворе, что войны партократов - нет, не так: что ДРЯЗГИ и МЫШИНАЯ ВОЗНЯ партократов - есть нужное и достойное занятие, значит, ни один Кибальчиш, никакая Маришка у них из сознания это уже не вышибут. Или вышибут, но с превеликим трудом (что, в общем-то, то же самое).
    - Вот тебе и "рыцари", - хихикнул он. - Чистые душой, светлые и добрые. Запереть бы этих... гы-гы... " рыцарей" на каком-нибудь острову, да и поглядывать в подзорную трубу, как они там друг друга едят!
    
    Кибальчиш шел по заснеженному полю. Чёрные пни вокруг, да воронье, жиреющее на свалке, в которую превратились поля некогда великой войны... Одиноко. Тошно. Все бывшие товарищи друг друга съели; Империя Геронтократов, впрочем, тоже не уцелела - захлебнулась в нашествии попаданцев. Troubka выжил, но это далось ему дорогой ценой - он полностью рехнулся; днями и ночами напролет воевал с собственным отражением. А может, и не с собственным, но это уже мало кого могло заинтересовать. Постоянные вопли и рык старика в сторону любой начищенной до блеска металлической поверхности, его взбешенное "а-а-а, там Хрущ сидит! И этот, как его, Иудушка", большинству Геронтократов (какие ещё не умерли, за давностью-то лет), давным-давно обрыдли.
    - ...Ну что, пойдём, Лестрад?
    - Пойдём. Все равно остановиться негде, можно лишь продолжать путь.
    - Я по-любому надеюсь, - вздохнул бывший Мальчиш, а ныне без пяти минут сорокалетка, - что мы отыщем-таки наших лондонских друзей, "Боза" и Плута...
    - Нет. Ты один уцелел , - сказал Лестрад.
    - Кто ж знал, что старики из когорты властей предержащих - такие упорные...
    - Да! И кто ж знал, что наши добрые желания - помочь бедным, дать народу волю - превратятся в ТАКОЕ. Может, ты был неправ, Мальчиш?
    - Я-то? Я как раз был прав. Это все Таракан усатый...
    И они медленно побрели по дорожке, то и дело прихлебывая из фляги Лестрада.
    "Дорога никуда", - вздохнул доктор.
    -Твоя правда, - сказал Кибальчиш.
    
    Спустя много-премного лет, когда тут уже ничего не осталось, кроме абсолютной серо-бурой пустоты, седая старуха в изрядно обветшавшем авто, типичном для двадцатых годов, но уже в восьмидесятые смотревшемся неуместным архаизмом, приехала на места своей бывшей боевой славы. Внукам, разумеется, она ни разу в жизни не сказала, что принимала участие в войне. Зачем им знать, в сам-то деле?
    Марию Францевну не радовал ни сплошной белый ковер вокруг (а давно ли, казалось бы, тут лежали заливные луга, струилась речка)... ни, тем более, отсутствие храбрых мальчишек и девчонок (государственный партаппарат сожрал! С потрохами. Только мерзавец Гайдуков тоже был неправ: никакие пионеры салют мальчишам не отдавали, разве что марали их старый, облупившийся от времени памятник... не будем говорить, чем). Но больше всего пожилую учительницу, бывшую когда-то курносой егозой и стервой по имени Маришка, угнетало, что Кибальчиш пропал. Вот так просто: выбрал не ту дорогу для побега - и исчез. Навсегда. Ни ответа, ни привета.
    Чувства, раньше сопровождавшие её, когда она приезжала сюда, теперь уже притупились, приглохли; но - остались все равно. Бывшая командарм Царства девчонок и до сих пор временами вспоминала, как она, в лёгких башмачках, бегала по гребням ялтинских волн. И никого не было рядом, только бескрайняя вода и суда, коим она подавала предупреждающий знак. Ну и, конечно, рядом был её любимый, Мальчиш: не всерьез, только лишь в воображении, но - был. Океан по-любому принадлежал им двоим, даже если это была просто по "пер-гюнтовски" несдержанная мечта.
    Теперь же и самая мечта - увы... Мария Францевна прижала платок к глазам. Долго выла и ревела, зная, что никто не услышит: прощалась с собственной молодостью. Можно сказать, оплакивала ее...
    А потом села в машину, надавила на стартер и покатила обратно. Осень царила на дворе, тусклая, холодная. Учитель литературы из её бывшей любимой школы в последнее время сдал - пиарил таких же старых, как и она сама, измученных временем дедушек и бабушек, членов целиноградского литкружка. Способных срифмовать разве что "спит в блевотине Атос" и "у Портоса длинный нос". Земля бывших Мальчишей и Девчонок уже не могла собственных Платонов и Невтонов рождать...
    Авто тихо ехало по аллее из дряхлых, черных и жутковатых дубов. Здесь было тошно; скучно; противно. А альтернативой псевдо-"поэтам" Александра Петровича были снобы из Литинститута, которые считали, что наличие в стихотворении слова на букву "х" уже по определению выдвигает его в первые ряды современной поэзии. "Видишь, Кибальчиш," - мысленно обратилась она к отсутствовавшему здесь другу, - "у тебя была своя война, у меня - своя, правда, более тихая, бескровная..." Но, несмотря на горькие (можно даже сказать, горчайшие) мысли, Маришка все ехала, ехала... Больше ничего не оставалось.
  
  
   Ловец призраков
    
     "Химера проносится по тучам легко и быстро, как ветер.
     Бог Дождя мчится за ней верхом на чёрном скакуне, кутаясь в бородищу. Старому богу холодно. Больше всего на свете он хотел бы домой. На печь. И чтоб бабка Снежница сварганила на ночь грелку.
     "Впрочем, можно и не грелку", - думает он. - "Можно два-три фунта соли в тряпочку завернуть... Как хорошо было бы!"
     Тёмные тучи влажны и рыхлы. Копыта скакуна часто поднимают брызги.
     Созвездия на пути у бога хитро подмигивают. Перешёптываются меж собой. Указывают ему, куда направить жеребца; их тонкие, изящные руки светятся изнутри.
     Над головой хохочет Гром.
    
     Чёрный скакун углубился в дебри туч. До сих пор тут не бывал никто из небесных жителей.
     Тут уже просто была несусветная тьма. И несусветная мокреть. Но бледный призрак Химеры, как и раньше, мелькал впереди. Бог Дождя опять вскинул копьё".
    
     Я дописал последний абзац (пока последний!), отшвырнул перо и, раздосадованный, пошёл в сени - переодеваться. Издатель требует к сроку новый романтический рассказ, желательно "не про нас", чем страннее и причудливее, тем лучше. А я... Я просто не понимаю: ну вот зачем я всё это пишу? Где связь с реальной жизнью?
     (На самом деле, мне и не хотелось бы о жизни писать. Она скучна, мерзка и грязна. Но сентиментальные сказки, пожалуй, надоели ещё больше... Охота на фантомов приносит столько же пользы, сколько и выдуманная мною охота на химер).
     Я оставил домашний халат висеть в сенях и, облачившись в поношенный сюртук, вышел на улицу. Там всё было как всегда: лил жуткий ливень. По лужам бегали детишки-упырята. Их отцы, морща зелёные рыла, курили свой специфический дурман - порошок из людских костей.
     В небе медленно проплывал грузовой дирижабль. Молодая женщина в берете, с золочёной шпагой у бедра, грустно усмехалась мне на его борту. "Что, пан", - прочёл я в её взгляде, - "вас тоже вся эта поганая рутина допекла?"
     Кроме того, в небе летали драконы. Клевали друг друга в морду, рвали перья из хвоста. Фу. Не люблю я их. Знаю, что это плохо, но ничего поделать с собой не могу.
     Подняв голову чуть повыше, я увидел просвет в тучах.
     Там скакал верхом кто-то старый, толстый и бородатый.
     - Хо, хо, хо! - крикнул он, увидев меня. (Сущий Санта-Клаус). - И вам доброй ловитвы, охотник за призраками! Хо, хо, хо!
     Но я лишь пожал плечами...
  
  
  
      Трубадур
    
     Нежная, кроткая, капризная... попросил хворосту на привале собрать для костра - поранила ручки. Блох у кота вычесать - и то нет. Противно ей, видите ли.
     Ну, терпи, брат, терпи. Уже ничего не поделать.
     (А с Атаманшей, блин, было бы лучше!..)
  
     
      Сказка
    
     ...и много-много лет с тех пор все боялись зайти во двор замка.
     А потом пришел он: парень в холщовых штанах. Больше на нем ничего не было.
     Злые псы кинулись к нему.
     ...Один лизнул в лодыжку. Остальные повернулись и побежали в нору.
     -- А... А как ты... - спросил кастелян.
     -- Не знаю, - растерянно улыбнулся тот. - Я просто чувствовал - бояться нечего.
  
    
     
      Про Кырмызу
    
     Пани Кырмыза - прославленная героиня земель Балканских и Верховины - от рождения слыла девицею скромной, надоедать окрестным парням не хотела и о своей внешности имела не лучшее мнение. Так что за пределы родной кухни не выглядывала ни разу. Зачем куда-то стремиться, лететь в неизведанные края, если можно с тем же успехом путешествовать от двери до печи...
     Ночью наша пани вела содержательные беседы с прусаками. Днём ходила в угол, посмотреть на веник (что само по себе - аттракцион не хуже Мавзолея!) Или пускала кораблики в тазу, где мыла до этого ноги. Ну а сколько всего занимательного можно найти в горшке - уж и говорить не стоит; кто в теме (так сказать, "рубит фишку"), тот и так понимает прекрасно.
     ...И продолжалась бы уютная, размеренная жизнь Кырмызы - но стряслось вдруг несчастье. Пришёл на кухню парень, по имени Петря. Человек вежливый, общительный; увидев дивчину, тут же попробовал с нею заговорить. А Кырмыза-то весь век просидела на пятой точке, гулять не ходила... и, само собой, по-молдавски ни бум-бум. Да и вообще ни по-каковски ни бум-бум. Раскрывает рот, а сказать нихрайна не может. Обозлился Петря, пошёл в райисполком телегу катать. И решило начальство - надо дивчину из тёплой кухни срочно переводить туда, где суровый климат. Например, в тундру или в тайгу. Но это, разумеется, уже другая история.
    
  
  
    
  
  
   Анастасия
  
  Xладный ветер пробирал до костей -- березень месяц, как-никак, не шутка. На дороге, раскисшей от вчерашнего дождя, сошлись в поединке двое.
    Первым было хрупкое юное создание в мужицком чапане с чужого плеча. При ней же были    старые замызганные шальвары, да не менее ветхие полусапожки. Грязь скрывала черты    лица; лишь длинные кудри, выбивавшиеся из-под кушмы, давали понять: девушка! Имя ей    было, кстати, Настя. Простая русская крестьянка, ничего особенного; ну разве что - одна, без мужика, в такой глуши... Это насторожило бы любого, кто мог увидеть ее сейчас (однако ж никто - или ПОЧТИ никто - не видел).
    Её враг, татарин, был крепок, жиловат и коренаст - - но, невзирая на это, клинок дошёл до    сердца. Девушка вырвала нож из его груди, толкнула труп (он осел в смрадную грязь у её    ног), и лишь тогда задумалась:
              -- Это... я его так, что ли?
            "Ну, не одна только ты", - - сказал дух Петра. Настя его не видела, но слова, речённые бывшим сердечным дружком, гулко отдавались у неё в мозгу. - - "Я направлял твою руку. Без меня бы ты, Анастасия, пропала совсем".
            Как обычно, голос почившего друга был для измученной ее души целебным бальзамом. Девушке хотелось смежить веки, позволить блаженному ощущению охватить ее - и ничего не делать, только слушать Петруху. "О, какое это счастье..." Но она тут же очнулась, прогнав иллюзию.
    --    Пора нам убираться отсюда.
            Орёл в небе заклекотал, будто бы соглашаясь. Настя уже не первый раз видела этого орла. Он всегда появлялся там, где ее жизни что-то угрожало. В другое время девушка    задумалась бы, кто (уж не Бог ли?) послал хранителя. Но сейчас Настя просто улыбнулась.
            Потрепала савраску по тёплой, густой гриве:
    --    Где наша не пропадала, братец...
            Жёлтые глаза коня светились пониманием -- сочувственным, но и суровым, без унизительной жалости. Девушка спрятала косы под пастушью кушму, вновь обхватила своего верного    друга за шею, припав лицом к его резко пахнущей шкуре. Всплакнула, но мигом опомнилась; разжала объятья - - и пошла вперёд, не оглядываясь.
            Путь, путь, долгий путь, теперь уже в одиночку. Дорога, во всяком случае, сейчас чиста. Смуглолицых нет. Хотя... Пока доберёшься по гнилой пустоши до какого-нибудь села... или    хутора... ой-ой-ой, сколько топать; за это время всякое может случиться. "Впрочем, ладно. Бояться - значит себя не уважать... хоть и надо быть готовым ко всему". Настя оперлась на    посох, вскинула голову к небу, загорланила что есть сил:
    --    Шарабан по склону мчится,
            На пути зайчонок спит.
            Шарабан остановился,
            И зайчонку говорит:
    --      Ах, малявка ты, малявка!..
            Я желаю всей душой
            Если смерти - то мгновенной,
            Если раны - небольшой....
            Песня развесе лила ее. Немногие (она знала) имели способность так, легко и    несерьезно воспринимать пропаганду, идущую от "красных" пиитов. (Почему они зовутся "красными", наша героиня не знала. Видимо, потому, что дурень красному рад. Относилась же она к подобным стихам, как должно: Петр был на это способен, и передал свой талант ей).
            "В наше прозаическое время", - думала Настя, - "не найдешь за каждым углом ни голодного упыря, ни змея о трех головах. А вот угодить на ужин такому же человеку, как ты - эт'пожалуйста. Бандюков тут хватает. Так что... не унываем, подруга! Долбись оно все колодезным журавлем!" И - просто на всякий случай - крепче сжала рукоять клинка.
            В тот вечер она стучалась в двери трех или четырех трактиров. Только в одном посмотрели на нее приветливо; в двух не хотели и на порог пустить. Наконец, в последнем она переночевала за три часа грязной, однако не запомнившейся (от слова "совсем"), пусть и изнурительной работы. Вычистила свинарник, отскоблила там стены, как следует, прошлась горячей водой... Потом, перед сном, чутка отмокла в лохани. Ночью тощий, мерзко выглядевший хозяин - как и следовало ожидать - вознамерился забраться под одеяло к симпатичной девчонке. ("Да еще работящая, ты гля! Такие, к е..., на дороге  не валяются")... Настя его не прогнала, но столкнулась с неприятным удивлением: без шапки и кафтана хозяин - как бы помягче-то сказать - был не таким, как она ждала. Тело его казалось невесомым, отчасти даже неощутимым (но лишь наполовину). Кожа -- насколько девушка могла разглядеть -- светилась чёрным (да-да, именно так: СВЕТИЛАСЬ ЧЁРНЫМ). "Э-э", - присвистнула про себя наша бродяжка, - "ты, любезнейший, не кто иной, как сам шишига!" И возблагодарила судьбу - в энный раз - что не сняла с себя крест. Старый корчмарь - видимо, как раз поэтому - обнимал её без особого душевного жару, и утром предпочёл побыстрее смыться, хотя у Насти на уме было как раз-таки подразнить его, мол, "та-а-акой сладкой любви я ещё не знала, в жизни, ...ть, не ведывала!.." Впрочем, ладно. Ушёл - так ушёл. Хозяйка корчмы - такая же старая, уродливая (и тоже вечно в шапке) - не была ни ею, ни мужем - по очевидным причинам - довольна, но утром спокойно подала на завтрак похлебку, и, не сказавши ни единого слова, глядела, как гостья медленно собирается в путь. Это спокойное равнодушие чуть не выбило нашу побродяжку из колеи; однако ж, если что-то на манер обиды или досады и закралось ей в душу, она этого никак не выказала.
            "Ой, ну ладно", - решила Настя, сворачивая на большак и проходя опушкой леса, за которой    дикого жилья уже было поменьше, а обычного - побольше. - "Не хотела отношения выяснять, так и спасибо, блин, громаа-адное!.. А все прочее до меня не касается".
    
            ***
    
            От опушки дорога вела к баштану. Баштан этот явно был недалеко от околицы села, а может, кучки хуторов (что для нее сейчас - то же самое).
            Огораживал его тын - живая изгородь из лоз, когда-то, наверное, бывших ростками тыквы    или огурца. Сейчас они все густо срослись, образовали стену и побурели. Настя пнула тын    каблучком, уселась рядом с большим изжелта-зеленым плодом (это как раз тыква и была: продолговатая, почти овальная, с толстой корой...)
            "Кот, зеленый весь, на плетень залез", - вспомнила девушка. Старая детская загадка, из    тех, что бабка Марья рассказывала. На баштане было спокойно - ни души ("Но все
    может перемениться в любую секунду! Помни это, лапушка!.."), одно только небо - блеклое, белесое, бескрайнее - да столь же молчаливые огородные овощи.
            Наша героиня наслаждалась тишиной. Она вообще, как мы знаем, любила "уходить в себя", потому-то и решила тут ненадолго задержаться.
            Поудобней расположила ноги. Уперла посошок оземь. Глянула ввысь. И ей показалось, что    бесцветный, тускло-прозрачный " глаз" в обрамлении серых и синих туч тоже на нее смотрит.
            Верней, не так. Смотрит-то он смотрит, но - прямо в неё. В сердце, если можно так сказать.
    - Привет; что новенького? - спросила Настена, не зная толком, стоит ли так обращаться к небу, и ответит ли оно, и вообще, есть ли в этом измерении (так называл мир Божий старый ее учитель - дьяк Мефодий) еще какие-то живые твари, кроме собственно людей да зверей.
            ...Но ответ пришел тут же:
            "У меня-то ничего; ты как?"
            Девушка страшно изумилась (мало сказать!.. Она тут же представила, как рассказывает, например, Петрухе. Или бабе Марье: "Вот сидим мы, значит, это, с небом - С НЕБОМ, млин, представляешь?! - за жизнь треплемся. Я ему - про то, что голодно, корму путёвого не достать, как ни вертись... а оно мне...") И все-таки, несмотря на откровенное безумие    происходящего, сказать что-то надо было.
            Она сидела, тупо глядя в небо, и так же тупо улыбалась:
    -- Благодарствую, светлое небо!.. Весьма признательна за то, что любопытствуешь обо мне! (Я, право, того не стою).
    
          И тут внезапно -- аж дух захватило; аж крупные слезы из глаз. "Петя... подожди-ка минуточку, не ты ли    опять - собеседник мой?! Так, значит... Aй, бли-ин!" Настя осознала, что очередной раз говорит сама с собою. Не тыква, не    флегматичный столетний небосвод были ее собеседниками -- лишь свое не в меру чувствительное сознание.
            " Обмануть тебя нетрудно", - заметил знакомый голос. - "Ты ведь и сама рада
     обманываться".
            'Петенька, заткнулся бы лучше. А?"
            "Да я ж при чем, милая?" - ответил он. - "С тобой конь говорил. Слушать надо... того... тщетильней!"
            "Ах, это савра-а-аска!.. Христосе пресвятый, я уж не надеялась, что тебя увижу, друг ты мой ненаглядный!" Подошла к нему, почесала белую звездочку меж ушами. "Видишь, не так-то до Бога высоко, раз мы встретились вновь!" Конь довольно заржал. Из небесной выси донесся радостный орлиный клекот. Настя вытерла жестким рукавом взопревшее от волнений лицо (правда, чище оно все равно не стало) и хмуро улыбнулась.
            "По крайней мере, я не обманываюсь в одном".
            " В чем же?"
            "Вы -- со мной, ненаглядные мои. Как же ж, чер-те дери, хорошо!"
            "Сейчас бы    еще мужика тебе под бочок", -- снова завел свою волынку Петя, - "так лучше б вообще не было".
            -- Ай, брось, -- сказала девушка вслух. - Кому нужна такая... замкнутая в себе?
            --Ты - не замкнутая! - возразил он.
            "Я плохо пережила твою смерть. Очень плохо! Так что не рассказывай мне, блин..."
            "Но ведь пережила же?" - возразил он из-под сводов ее черепа.
            "Да, только до сих пор не оклемалась, как годится. Было б у нас с тобой дитя - пришла бы в себя быстрее. Так не дал Бог, проклятье ему навеки..."
            "Не спеши проклинать. Я не я буду, если к исходу этой драки мы не найдем тебе хорошего друга. И, что еще важней, расторопного хозяина".
            "Какой же ты болтун", - усмехнулась она. - "Всегда был... и есть. Так что давай, давай, трепись вовсю. А я послушаю".
            "Твое право - не верить", -- бесстрастно сказал Петр.
    -- Мы не найдем парня, подходящего для меня. Я выгляжу - в глазах у всех - чудачкой.
    -- Чудиком, - сказал призрак. - Не большим, чем это у обычных людей бывает. С первого взгляда и не сказать, что ты странная.
    -- Пусть "чудиком". Пусть с первого взгляда не ясно. Главное, ни один мужик... ну, такой... который - приличный...
            И тут она осеклась -- прямо как поперхнулась среди своей пышной речи: сразу, вдруг. Ибо -- увидела его.
            Коренастый усач - в шлеме и железной рубахе с нагрудником, изображавшем божье светило - занят был тем, что рылся в подсумках у сбитого наземь кочевника. Злато-серебро, значит, ищет, как же без этого!..Наша героиня во все глаза изучала бойца. Парень был невысок, простоват на вид ("Тем лучше", - - решила Анастасия, - - "значит, я долго буду водить его за нос в этом наряде!"). Он совсем не напоминал Петруху - уж тот-то был настоящий богатырь! - - но вот глаза... В глазах его было что-то похожее. Некая особенная доброта и кротость, неявные, скрытые очевидной флегматичностью , но все же присутствовавшие. Настя почувствовала, как у нее в душе рождается приязнь к этому, едва знакомому пока, человеку.
            -- Привет тебе, воин, - сказала девушка. Тот выпрямился, смерил ее отчасти настороженным    взглядом (" ну, это ему по долгу службы ведь полагается!"), но почти сразу, бросив копаться в карманах у мертвого южанина, повернулся к ней и, промокнув на ходу смуглый лоб рукавом, улыбнулся. Возгласил:
            -- И тебе, братец.
            -- Что, нечасто в ваших краях гости бывают?
            -- А ты сам как думаешь? - Усатый вытер пот со лба и впервые взглянул на "Никанора". - Ну, пойдем со мной, раз ты столь храбрый. Я из села Великопольского....
            По дороге Настя спросила:
            -- Кто это тебе сказал, будто я - храбрый?
    - Никто. Сам решил. Меня, знаешь ли, многие боятся; как-никак, княжий кмет... Чтоб вот так просто подойти и заговорить, нужно или являться очень храбрым, или..
          -- Или? - с нажимом переспросил " Никанор".
            Гришка стушевался.
            -- Или, значит, тебе по-настоящему плохо. Помощи ищешь... Но о таком, братец мой, вслух-то не говорят! Давай и мы не будем.
            "Ну что ж. Давай не будем".
    
    ***
    
    -- У меня жизнь невесёлая. Можно даже сказать, скучная...
     -- Ох, ну оно понятно, - буркнула Настя. Кмет, меж тем, не унимался:
            -- Корову-то сам, без моей помощи, выдоить сможешь?..
            -- Да ты вообще, Григорий. Считаешь, я вчера родился?! - хохотнула она.
          -- Это хорошо, - больше хозяин ничего не сказал, по крайней мере, пока они не вошли во двор.
            ...Петух на заборе - обыкновенный, серо-белый, никакой особенною красотой не выделяющийся. Будка, в которой спал кудлатый барбос (" Да, все равно", - хмыкнул Гришка, - " я его больше из жалости держу. Воров не собака останавливает, сам понимаешь -- они просто знают,что я князев кмет. И не суются."
            Двор был бедный, но в общем-то, неплохо содержался. Настя заметила, что он чисто выметен, мусора и хлама в помине нет. "Ну, пусть небогато, " - решила она. - "Мало ли что, может, у человека жалованье маленькое. Не всем же роскошествовать."
            Григорий распахнул дверь в сени. Посторонился, пропуская Настю.
    -- Вот мой дом, - молвил он. - И ты, Никанор, теперь за него в ответе. Вместе со мною.
            Девушка (предварительно отерев грязь со своих сапог) не спеша переобулась в сенях. Надев соломенные шлёпанцы, она почувствовала себя куда уютнее, да и то, что от надоевшего чапана теперь можно избавиться, ходить только лишь в рубашке и штанах, несказанно грело душу.
            -- Рукомойник там, - хозяин указал на дверной проем, ведший, очевидно, в ложницу. - Иди, ополоснись, а я тем временем на кухне кашу согрею. Вечером - уж прости - придется тебе здесь порядок наводить одному; мне в дозор надо...
            "Да и слава Богу", - подумала Настя. - " Отовраться, почему не хочу спать на одной кровати с ним, я бы, конечно, смогла, но... муторное это дело, блин!" Впрочем, как оказалось, ложниц тут было две. Правда, во второй стояла не кровать, а широкая лавка, однако ж, учитывая даже и это... объясняться с Григорием не намного проще. "Стесняюсь", - вот и всё, что в итоге сказала она. Кмет поверил.
            Подле умывальника Настя ополоснула руки до локтей и плечи; скинув тапки, похлюпала холодной водой на ноги. Освежившись таким образом, она присоединилась к хозяину - тот уже возился с казанком, полным каши. "Ячка", - про себя улыбнулась наша героиня. - "Как давно я не ела грубой, сытной ячки?" - И - не могла припомнить. Видно, вправду времени-то много прошло...
            "Поздравляю", - сказал Петруха. - "Тебе здесь будет хорошо". В ржании савраски и клекоте орла, дружно раздавшихся в ответ, она тоже чувствовала поддержку.
            На мгновение, - всего лишь на мгновение! - в ее душе воцарился мечтательный настрой, эдакая ленивая истома и желание отдаться ей без остатка... но Настя тут же взяла себя в руки. " Спокойно, дорогая. Тебе предстоит много-много работы, в том числе, по завоеванию нового парня. Не время сейчас в излишний восторг впадать!"
            Половицы приятно холодили ей ноги. Каша была действительно сытной, хотя не особо-то вкусной. "Как та, в сказке... из топора", - вспомнила она, и подавила чуть не вырвавшийся    смешок.
            Гришка смотрел на неё с очевидным расположением, даже, наверное, с теплотой. Ем    нравилось наблюдать, как новоприбывший, - " Никанор!" - усмехнувшись, вспомнила она, - - мирно ест, наслаждаясь покоем, уютом и тишиной.
            Наконец, с кашей было покончено. Настя откинулась на стуле, похлопала себя по животу: -- Теперь немного отдохнуть, а там и за работу.
        -- Я тебе покажу, что да как, - молвил хозяин. - Позаботишься о животных, приберешь в    избе... Пока меня не будет, тебе целых пол-дня возиться.
    -- Ничего, Григорий, - девушка слегка поёрзала ногами, нашарила шлёпанцы, встала. - Но    сейчас, если ты позволишь, я примерно часик - ну, чуть-чуть меньше - вздремну; ладно?
            Кмет потрепал ее по плечу (она испытывала смущение, но и он... вроде удивился, что ли?!)
          -- Отдыхай, друг. Я постерегу твой сон.
            ...Так и шла ее жизнь на хуторе у Гришки. День проходил за днём , незаметно: все те же хлопоты по хозяйству, все тот же краткий отдых, все те же голоса в голове - Пётр, конь и орёл: "Ну, ты молодец, держись!"
            И девушка понемногу вновь поверила (хотя не отдавала себе в том отчёта), что жизнь ее -- не такая уж зряшная. В том, чтобы дальше коптить небо, очевидно, была и цель, и смысл.
            ...На вторую неделю, как жила у него, она пошла в лес собирать валежник. Сизые тучи стлались по небу. Было мрачно и холодно, однако ж не сыро. В чаще, само собой, вообще была непроглядная тьма, поэтому, выбравшись на опушку, Настя вздохнула с облегчением.
            Вот он, завал хвороста. Гришка еще вчера, как рассказывал ей утром, сбил вместе три хлипкие жердочки над ним. Повесил шубу мехом навыворот. Но если он таким образом надеялся отогнать от завала злых духов, то очень ошибся.
            Ибо Настя встретила на валежнике шамана (был он как медведь, только верхних лап - не две, а четыре. Нижние - как и положено, кряжистые, загребавшие чуть вбок - плотно стояли на земле, будто человечьи. Нос у "медведя" был длинный, тощий - еще чуть-чуть, и она сказала бы "острый". Рот вымазан в какой-то светящейся желтой дряни. Шаман - а то, что это шаман, девушка не сомневалась - кружился в удивительном танце; слегка покачиваясь с ноги на ногу, он бил толстыми когтями по древесному корню, на котором стоял, и родящийся таким образом ритм подчинял его движения себе. "Музыка" создавала в сознании нашей героини странные образы: большой - нет, даже большущий - Рак, из которого кметы делают, потроша его на ходу, воинский доспех. Голый, хлипкий парнишка, прожаренный солнцем и не без труда в этот доспех забравшийся. Девушка с луком и стрелами, пускающая ветры сквозь мочальную юбчонку...
            Наша героиня потрясла головой, и все исчезло. Все - кроме пляшущего медведечеловека.
            " Это сильный див", - решила Настя. - "Не аждаха, понятно... Но по меньшей мере, убыр. А то и шурале!"
            Про валежник Настя, конечно же, и думать забыла. Сделала шаг-другой в сторону шамана, однако поняла, что слишком торопится, и подалась назад. Она не погибла. Лукавый, может, и хотел погубить, но не имел столько сил. Знакомые звуки - ржание савраски, крик беркута -- донеслись до ее слуха; девушка пришла в себя. Новое видение, не связанное с теми, непристойно манившими, на миг открылось перед ней: зеленый тополь в огне, распускающемся вверх, словно журавль-малыш, взмывает в заоблачную мечту.... И тут же -- видение вновь перестало существовать. Девушка почувствовала, что у мага больше нет над нею власти.
            ...Когда она вернулась домой, про себя крайне удивленная, что колдун позволил так просто уйти из его лап, девушку ждал сюрприз: Григорий стоял во дворе, а перед ним был возок (не сильно большой, но и не крохотный) в коем лежали необструганные бревна. "Он что, тоже за валежником ходил?! А чего мне не сказал?"
        -- Это от княжеского эконома, - ткнув пальцем в сторону телеги, молвил Гришка. - Говорит, для укрепления домашнего хозяйства. Как думаешь, братец Никанор, что из этих бревен сделать можно?
            "Проверяет", - понял " братец". - "Будь я девушкой, то скажу - сделать прялку, или еще что-нибудь такое. Надо ж, самый первый день, и уже засомневался!"
          -- Ограду построить, - важно прикинула она. - Заборчик... Там можно будет упражняться с мечом или копьем.
          -- А что, неплохо придумано, - хмыкнул воин. - Я ему так и скажу. Молодец, Никанор! Ну а теперь пойдем, что ли, в баню. Погреемся.
            "Не бойся; соглашайся", - шепнул Петруха. - " А там будь что будет. Он не увидит твое настоящее тело. Мы с савраской и птицей-орлом позаботились об этом".
            Настя не очень поверила, но кивнула, показывая, что рада.
    
    ***
    
    ...Когда они предстали друг перед другом нагие, Настя узрела, что...
    (Ржание, как назойливый призыв, отчаянно звенело в ее ушах, и крик беркута не давал покоя, мутя сознанье)...
    Что теперь она, совершенно точно, НИКАНОР. Тело ее в две секунды стало мужским -- таким же невысоким и кряжистым, как у друга-воина. "Была хрупче прутика, обернулась -- или обернулся -- крепышом..." Впрочем, ладно. Даже если Гриша поймет, что здесь что-то не так - нам того и надо. "Верно ведь, Петюня?"
    Призрак не ответил. "Молчание - знак согласия", - ухмыльнулась про себя девушка, ставшая парнем. И - позволила усатому кмету молча хлестать ее по спине и по бокам молодой березой. В общем, все было довольно тихо, спокойно, если не считать, что голоса хранителей-животных все время мешали. Будоражили. Не давали как следует расслабиться... " А-а, ну и Бог с ним!" Заодно ("каюсь, грешна, грешна!") можно было
    увидеть своего нового друга в чем мать родила.
    ...Все же ей показалось: при выходе из парильни, когда она впопыхах накинула туговатый, но удобный халат, - на миг сквозь полы халата мелькнуло ее прежнее, девичье тело. Заметил ли Гришка - вот вопрос... Возможно, и заметил, да виду не подал (пока). И в постель к ней вечером не пришел. Значит, если она правильно поняла, тревожиться не о чем...
    Ну а сам воин, конечно же, так не считал. И, как ни раздражало его колдовство - все-таки вынужден был к нему прибегнуть. Он знал пещеру у реки (а "Никанор" не знал), где живет старая, мудрая дочь Змеи Горыни.
    
    ***
    
    -- Госпожа! Госпожа ведунья!..
    -- С чем на сей раз пожаловал, Григорий? Оплату хоть привез, как договорились?
    -- Три пуда сала с собой, прошу на этот счет не волноваться. А вот погадайте мне, ваше темнейшество, гляньте в костер - что там языки пламени изображают?
          -- Что ты - на перепутье. Даже, можно сказать, на пороге важных дел.
            -- Это я и сам знаю. Но как убедиться наверняка - девушка передо мной или парень? Никанор или кто-то другой?
            Где-то вдалеке звучал орлиный клекот, доносилось -- из его же собственной конюшни --    ржание савраски. Они заглушали разговор, так что Григорию еле хватало силы как можно громче кричать. Иначе бы ведьма не услышала.
            -- Если это девушка, - хмыкнула ведьма, - веди ко мне.
          -- И что тогда будет?
            -- В оборот ее возьму. - Григорий знал, что ведьма шутит, и не испугался. Потом она, уже серьезно, сказала:
    --    Базилик знаешь?
          -- Цветок такой, с нежным запахом? А конечно.
            -- И что у парней бывают подчас невольные выбросы этого самого... Ведаешь?
    -- Еще бы. - Он не стеснялся сейчас, ведь разговор с Ягой -- дело особое, смущенья здесь не надо.
          -- Ну вот, значит. Кладешь базилик под одеяло своему гостю, а потом смотришь - увял или расцвел.
          -- А что, нельзя как-нибудь проще? Без лазанья в чужую постель, да еще до свадьбы?
            Ведьма задумалась...
          -- Метла. Вот испытанное средство. Поставь в угол метлу. Если пройдет мимо -- значит, парень. Возьмется подметать -- девушка.
        -- Как-то это слишком уж просто...
          -- Но действие возымеет, не сомневайся. Способ старый, сто лет уж как отработан. - Ведьма приспустила платок и блаженно почесала родимое пятно над виском. -- Сделай так, и сам все увидишь.
            -- Не шибко тебе верю, Яга. Но все ж... будь по твоему; другого выхода я не вижу.
    
            ***
    
    (Парой дней позже).
    ...-- Любушка ты моя, касаточка! Как же тебя звать-то?
    Она поглядела на него с доброй улыбкой:
    -- Настена я.
    И пошли рассказы: про то, как ее в детстве за пана Змиевского выдали, как она схоронила    под рубахой кривой клинок, потом в постели отсекла немилому муженьку голову и, не    дожидаясь, пока новая отрастет, сбежала из замка. Как металась по лесам и полям, желая    прибиться хоть к кому-нибудь. Как ее в итоге нашли агенты Старой Гвардии (кто они, Настя не знала, но, видимо, очень влиятельные персоны). Вербовка не удалась, но девушка не жалела: впереди-то еще целая жизнь!
    ...И как потом встретила савраску и орла, ставших ее верными хранителями. Как переспала с Петюней, а наутро нашла его, убитого, в хате. Как сошла с ума, наконец -- голоса стала слышать...
    -- Маленькая моя, все это пройдет, - сочувственно сказал Григорий и обнял ее. Почему-то она    поверила. Если раньше кто предлагал ей дружбу до конца жизни, Настя относилась к этому    подозрительно, и таких "друзей" обычно спроваживала. Только с Петром - и вот сейчас, с новым возлюбленным - было иначе.
    Они вошли в спальню вместе. Григорий поцеловал ее - страстно и нежно, но больше у них (пока) ничего не было...
    Анастасия рассказала ему, когда появляются конь и орел. Гришка отправился в поле - проследить за ними. Даже кнут с собой взял, как истинный ("заправский!") пастух. В общем, к    видениям девушки, как и к ней самой, он тоже проявлял милость.
    Потом была пьянка. Воин говорил -- "застолье", но то была самая обыкновенная буза.
    Девушка напилась до потери пульса, и почти весь остаток дня ходила блевать на крыльцо.
    Впрочем, "ходила" -- еще громко сказано. "Не приведи Боженька вам такое увидеть..."
    А вечером они были в постели, и позволили себе куда больше, чем в прошлый раз. Не только Григорий был рад ее разоблачению; она и сама нашла в близости с ним много замечательных ("забойных!") "фишечек", в которые, к счастью, "врубилась" на ходу.
    А после, уже под самое утро, послышался молодому странный звук: будто кто-то скребется в дверь.
    -- Это Аннушка, - сонно пробормотал он.
    -- Что еще за Аннушка... - поразилась Настя.
    -- Да ходит тут одна такая, не то мышь, не то крыса, не то вообще домовой. Раненых пользует -- и наших, и татарюг; ей без разницы. "Попей, браточек", -- и фляжку сует. А фляжка-то почти с ее рост высотой! Ну и другие -- крыски, мышки, уж не знаю кто -- взяли за моду ей подражать.
    Девушка тщательно вслушалась... и помотала головой.
    -- Так говоришь, она раненых пользует -- но мы-то, мы-то, какие же раненые?! Анюта-а! -- опершись на локоть, весело прокричала она. -- Мы здоро-овы! Ступай искать в другое место, и да повезет всем вам сегодня!
            Но все же шорох продолжался. Кто-то рьяно царапал дверь, водил по ней кованым железом (очевидно, отмычкой!)
            -- Это не Анна, - кмет побледнел. -- Не ее отряд.
            -- Так чего же ты лежишь?! -- Настя пнула сонного героя в бок. Вскочила и -- в одной сорочке -- бросилась к печи. Вернулась к ложу, вооруженная ухватом; Григорий тем временем успел вынуть из угла здоровущую палку.
            И не зря.
            В дом лезли дивы, бесы и прочие создания, которых наши герои не могли бы себе представить даже в похмельном бреду. ("Это их татаре позвали!", -- выла Анастасия. -- "Там, в лесу, был шаман, -- я ничего такого думать не думала, а он меня, видать, заприметил!" - "Поздно стенать", - - рыкнул Григорий. -- "Надо биться!"
            Толсторогий и краснокожий шар с выпученными глазами - див - полез через порог первым.
            Анастасия как следует приложила его ухватом по макушке; он рухнул, простонав:
          -- Ай да баба, епт!
            Гигантские тараканы, вурдалаки, красноглазые и беловолосые страшилы... Кого только не было здесь! Двое уродов ворвались в комнату на медведе, и на голове у одного из них восседал, плюясь грязною слюной, злобный недопеченный колобок...
            Медведя Григорий метнул через плечо. Беловолосый и его приятель огребли от девушки - уж что-то, а ухватом ласку дарить она умела. Колобок подпрыгнул и вгрызся ей в плечо; еле удалось отцепить. Девушка швырнула колобка в печуру, и закрыла заслонку.
            "Пущай хоть дотла горит!"
            Пара леших женского полу - шюрали, НЕ шурале! - нарвались на импровизированное копье бойца; этой палкою он и повредил обеим правую грудь. Шюрали взвыли. Бросились прочь.
            С дивами было проще. "Их сила -- в усах и бороде, запомни!" - орал воин. И, схватив сразу двоих за бороды (а потом связав эти бороды тройным узлом), Настя получила, с места не сходя, раздавленных и покорных колдунов-чертей." Отпусти нас, девица, любое твое желание выполним!" Но Анастасия просто дала им пинка под зад и выбросила из избы.
    -- Гришка! Мы же с тобой, блин, чу-удесная боевая пара!.. - во весь голос орала она, потрясая ухватом (хоть врагов уже не осталось, не считая того, на полу, с проломленной головой). -- Просто рождены, чтоб вместе ходить по свету, бить этих... шурале, или как их там!
    --    Я тоже так думаю, -- хохотнул боец. -- А что думает насчет этого наш Петенька?
            Анастасия в ответ скорчила рожу. "Ммм?" -- недоумение читалось во взгляде ее.
    -- Ура! Ты больше их не слышишь. Сверши-илось... -- он смахнул радостные слезы.
     -- Кого "их"? -- честно не смогла понять Настена.
          -- Ну, их. Савраску твоего. Орла. Мил-друга бывшего... Знаешь, я думаю, мудрецы из
            стольного града правы,, когда говорят: наш мир - всего лишь отражение какого-то иного. Подлинного. Там, на Земле настоящей, первозданной, мне не пришлось бы тебя вот так    исцелять - сперва любовью, потом войной.
    -- Мы вместе. И только это важно. Пойми. - Она накинула тряпку на швабру, и стала вытирать окровавленный пол.
            "Так почему же, если мы победили, мне до сих пор мерещится проклятый шаман?! Тут что-то не то..."
    
    ***
    
    Его светлость князь Велерад пировал у себя во дворце. Стол по правую руку от него был    забит привозными восточными сладостями - те немногие татары, что признали княжескую власть, заодно с киммерианами считали за честь обеспечивать государю праздничные обеды.
    Ну, а стол по левую руку от него ломился другими яствами - тут была и оленина, и рыба-золотые    перья, и драконовы глазные яблоки в собственном соку...
    Перед князем плясали девушки в странных нарядах, с тростями в руках. Придворный чародей говорил, что это -- "фраки и цилиндры". Пройдет еще семь столетий, прежде чем народ поймет, до чего такая одежда красива, не говоря про удобство. Князь не понимал - но и не возражал особо...
    В застолье присутствовало много гостей. Был тут и наш герой.
    --    Она больше не слышит своих друзей, и даже -- погибшего любовника, -- молвил он. Сие должно было особо тронуть князя; возможно, выжать из него слезу.. и тогда он, конечно, даст своему верному бойцу позволение свадьбу гулять. Веселую, долгую и, как положено, в меру бесшабашную.
            Государь слушал и кивал. Был ли он действительно впечатлен рассказом Гришки, оставалось пока неясно. Воин, по крайней мере, надеялся.
            (Настя в то время была дома. Спала, набираясь сил: округлый живот не давал ей теперь быть такой уж активной...
            Снился же Настёне разудалый пляс дива-колдуна. Несмотря на все усилия любящего супруга, магический танец будоражил ее).
  
  
   Амуры, черти, змеи
  
      Зачёт по зоологии
    
     
     - Марийка, Марийка! - кричат мне дети из сельской школы. Я прохожу стороной: очень я на них непохожа. Внешность моя довольно-таки эпатажна - стригусь коротко, ношу джинсы в обтяжку (я вообще худая). Подчас могут и за парня принять. Это ж со смеху уcc#ться прям: меня - за парня! Хоть я и люблю иногда водить старшеклассников за нос (но вы лучше об этом -- никому, ага?..)
     Ну и вообще, мне с теми детишками делить абсолютно нечего. У них в жизни максимум развлечений -- побеситься, погалдеть в бору на поляне; зовут они это дело "ролевыми играми". А я, будучи ещё только двенадцати лет от роду, вытворяла та-акое... им и не снилось! Взаправду, не по игре.
     И то, что случилось этой весной в Землях Мрака --лишнее подтверждение: с этой ребятнёй у меня общих дел нет, и быть не мо...
     А?.. Что-о? Рассказать?.. Ну да, вижу, вижу -- вы просто так не отстанете. Слушайте же, не в меру любопытные друзья мои; не говорите потом, мол, "не слышали".
     Земли Мрака -- страшное место. Как сказал один... кхм... пиита с неадекватным чувством юмора, в коего я имела несчастье втюриться (правда, ненадолго) -- Василий,кажется, его звали:
    
     -- Нету там ни дня, ни ночи,
     Каждый там творит, что хочет:
     Ухом видят, глазом чуют,
     Кверху пятками гарцуют...
     Землемер там небо делит,
     Трубочист же -- избу белит!2
    
     Ну, положим, насчёт дня и ночи -- это поэтическое преувеличение; зато всё остальное правда. Мерзко там. Аж кишки наизнанку, как вспомню. И всё же вновь подалась туда, иначе не видать бы мне зачёта.
     Как это вышло, спросите? Да вот так...
     Сидим мы раз на крыше школы - я и Линда Питерсон, моя препод зоологии. Ну там, бутель пивца на двоих раздавить, мобилку у неё на время спросить (а то свою заныкала неведомо куда, в какой карман) и от имени Линды напечатать в Фейсбуке "#дисней_аццтой, #верните_франшизу_лукасу!" По ходу дела мы с подругой веселились, как могли, обкладывали новые ЗВ, не стесняясь, наш Твиттер пестрил фразами типа "#не_мой_люк" и "#я_тащусь_от_вейдера". Было классно, зарыв ноги в мягкую тёплую пыль, мечтать о своей любимой франшизе, какой она будет, когда вернётся (а что вернётся - у меня сомнений не было!)
     И вдруг Линда, за очередным стаканом пива, говорит мне, уже куда более официально:
     - Ты у меня, подруга, на хорошем счету. Ситха настоящая, истинно тёмная... И это замечательно. Но чем больше я с тобой знаюсь - тем чаще вижу, что к студенческим своим обязанностям ты относишься, пардон, как откровенная разгильдяйка!
     Я, конечно, морду сделала утюгом - типа "???"
     - Как это, как это? Объясни-ка, лапонька, про что ты конкретно.
     - Да про зачёт же твой будущий. По зоологии... Про ту практическую, кхе-кхе, работу, что ты нам обещала; надеюсь, помнишь.
     - Н-не помню... Видно, я тогда слишком перепила. Линдочка, будь другом - намекни, что да как.
     - Ты... обещала живого Черта нам добыть! Для опытов. Так что теперь не отвертишься. Придётся тебе идти в Мрачные Земли, и там кого-нибудь пленить.
     "И вот вскочил он на коня", - цитирую я с пьяной ухмылочкой. - "Из Края Мрака, yo, в Край Дня!" А сама думаю:
     "Ой, повезло-то!.. Съедят, тут к гадалке не ходи. С костями приберут и с потрохами. Ну да где наша не пропадала, может, и вывезёт кривая".
     Так рассудила я. Слезинку смахнула (не хочется, блин, идти на верную смерть в столь молодом, цветущем возрасте), да и побежала к матери:
     - Мам, а, мам, где у нас чертоловка?
     - Ты смотри... - умиляется мать, - какая взрослая стала! Я своего первого Чёрта в школу лет так в двадцать принесла. А тебе аж на три года раньше задали. Растёшь!
     И даёт мне... простую авоську.
     - Он там поместится, не волнуйся. Даже если кого потолще выберешь.
     Я хмыкнула, но поблагодарила её.
     Пришлось ещё одной такой сеткой разжиться, на всякий случай. В промтоварном. (Эта хоть была с кожаными вклейками, не такая хлипкая. Так что я понадеялась: Чёрт не убежит.
     Но потом все эти соображения оказались совершенною ерундой).
    
     ---
    
     Это, понятно, была не первая моя миссия, опасная для жизни. Совсем ещё недавно мы с верным коньком навели шуму в южных морях: добыли для царя-батюшки невесту - Солнцеву сестру. (Кажется, только вчера всё это случилось. Но в ту пору конёк ещё ходил на четырёх ногах, на имя "Тошка" отзываться не хотел; обычным своим видом не брезговал и под человека косить не пытался. Да и с белым голубем - Андреем - мы в то время ещё знакомы не были. Вернее, были, но шапочно. Я даже не подозревала, кем он мог быть на самом деле...
     А потом, когда поняла - расплакалась, ей-богу. Хоть обычно и сдерживаю эмоции.
     Ведь это же мой родной брат. Тот самый, которого Черти погубили.
     Он вернулся ко мне с того света...)
    
     Э-эх!.. Написала я всё это сейчас, а сама думаю: зачем? Страдания по Антону, а также по Андрейке, чужому читателю непонятны (да и кто прочтёт мой дневник? Разве что какая-нибудь школьная приятельница; а их тем более не стоит во все эти тайны посвящать). В общем, я бы с удовольствием странички вырвала из дневника. Но есть, блин, такая пословица - еже писах, писах. Или по-другому: слово не воробей, не вырубишь топором!
     Лучше я на сём пока прервусь. И, вместо продолжения, оставлю своим возможным читателям (Линде, а также Роме и Сашке) двусмысленное многоточие... А вообще - тут могло быть много-премного воспоминаний о других моих "квестах". Например, как я с Рыжим спальником боролась. Или Жар-птицу добывала. Да уж ладно; бог с ним!
     Просто запишем: миссия - не первая. Но волнуюсь я, как никогда раньше.
    
     ---
    
     Постояли мы с подругой-преподшей несколько минут на границе ничейной земли. Обнялись, понятное дело, чмокнулись. Поревели даже чуть-чуть. Ну и разошлись, как ни в чём ни бывало.
     А я достала из кейса тёмные очки, стрижку чуток пригладила... Ворот рубашки оправила. Ну парень тебе и парень! Совсем уже хотела продолжить свой путь, да вдруг вижу - идёт ко мне кто-то со стороны Светлых Земель. Высокий, тощий. В чёрной майке, с какими-то рунами (фолк-металлюга, что ли?) И рукой эдак приветственно машет.
     Я себе думаю: ну кто бы это мог быть? Нету у меня знакомых даже среди простых металлюг! Конечно, время от времени я на музон залипаю... да не на такой. Энди Вендер (не путать с Вейдером) - это да. Обожаю. А вот фолк, викинги - совсем не для меня. "Ошибся, думаю, пацан. Кого-то другого проводить пришёл". А потом посмотрела на него внимательно... и как заору:
     - Конёк, ты?!
     А он во весь рот лыбится:
     - Здравствуй, хозяйка!
     - Это ж сколько мы с тобой, нафиг, не виделись?! Как бы не с тех самых пор...
     - Да, да, - Антон ковыряет песок носком ноги. - С того дня, как ты в государеву Столицу привезла чудесное зелье...
     - Сок амриты?
     - Он самый. От восточного лекаря. Царь, помню, попробовал, и такой он стал пригожий...
     - Что ни в сказке рассказать, да пером не описать. Ай, Тошка, сколько ж мы вдвоём славных дел наворотили! Есть, таки есть неповторимый шар-рм в том, чтоб быть скаутом!
     - Скаутшей, - смеётся он.
     - Ладно тебе, ладно, - я его пихаю кулаком под рёбра, - чего пришёл, говори уж.
     - Так просто, Марийка. Поглядеть, как ты... и вообще, как дела. Узнать, не требуется ли моя... прости, наша помощь.
     - Нет, друг мой. - Я тоже улыбаюсь (знаю, что выгляжу совершенно по-глупому, но ничего поделать с собой не могу). - Давай уж как-нибудь я сама. Не могу рисковать твоей жизнью. И Андруся второй раз потерять не желаю. От слова "совсем".
     - Но мы же от тебя не отстанем, дорогая. Ты понимаешь это, правда?
     - Конечно. И всё-таки - не могу вам позволить идти за мной.
     - А если бы мы сами решили ехать по твоему следу в пекло?..
     - За твой выбор, конёк, я не в ответе. Да только, будь я тобой, решила бы совсем иначе.
     Вздохнула. Подошла ещё ближе. Обняла его за пояс - некрепко; не нарушая приличий.
     - Очень не хочу прощаться. Но надо!..
     Антон промолчал.
     - Куда ты теперь поедешь?
     - Не знаю... В Столицу, наверное.
     - Там сейчас хорошо, - ностальгически вздохнула я. - Ладно, friend. Удачи тебе!
     Конёк поцеловал меня в щёку. Улыбнулся напоследок. И ушёл в горячий оранжевый закат...
    
     ---
    
     На Севере уныло и тошно. Наш спутник - ительмен, сын Ворона - затащил меня в грязный шатёр, толкнул в угол и велел тихо сидеть, пока они с коньком "поднимают Зверя".
     Охо-хо. По-любому, шкуру и бивни моржа, за которым нас сюда прислал царь-батюшка, получить уже не выйдет. Но я сижу тихо (раз сказали), не жалуюсь. Может, государь таки взглянет сквозь пальцы на нашу неудачу. В конце концов, Зверя-то мы - надеюсь - получим, а какая разница, тот Зверь или этот?..
     Шубейка из лисьего меха греет, но довольно слабо. Снаружи - та ещё холодрыга. Остаётся лишь клевать носом и дожида...
     Ох, ё!..
     "Ты, красавица, НАДЕЯЛАСЬ, что момент появления Зверя не пропустишь?
     Да разве его можно вообще пропустить?!
     Такой рёв только глухой не разберёт".
     Я выскакиваю из шатра. Навстречу мне, топоча копытами по льду, несётся конёк. За ним - ительмен: полунаг (это на таком-то ветру собачьем!..), в багряно-синей боевой раскраске. Он бежит, швыряясь острыми костяными крючьями. За ним - громадная Тень.
     Я смотрю. Смотрю, не отворачивая взгляд. Хоть и перепугана до смерти. Так жутко мне не было даже, когда мы с Сашкой вздумали на ночь глядя зазырить "Крик-2".
     - Давай, давай! - визжит ительмен. - Чё стоишь! У тебя ведь ружьё! Не у меня!
     А ведь и пра... Что это я?! Офонарела, видать! Перепугалась, вот и...
     "Ну, Зверь, - ну, погоди!
     Будет тебе сегодня сладкое морковное блюдо на десерт..."
    
     ---
    
     Итак, я в Царстве тьмы. Пятый день брожу тут, среди горячего песка (ух-х, как пятки припекает!), среди чёрных и зловонных дыр в земле, сухих корней, оплетающих всё вокруг, в том числе - чертячьи статуи. Посмотреть даже не на что, мли-ин!.. Но вот - забор. За забором молодой оболтус, курчавый и голый до пояса. Как предсказывала муттер, пузат он неимоверно. На нём зелёные, в складочку, огроменущие шальвары. Лодыжки поросли шерстью; ниже - копыта. Оболтус курит трубку.
     - Доброго здоровьичка, пан Чёрт, - говорю я.
     - И тебе здоровья, хлопец. Зря ты, конечно, в наши края заявился - ведь я же правильно предполагаю, что привело тебя праздное любопытство?
     - Долг студенческий, пан Черт. Вот что меня привело. Я изучаю таких, как вы...
     - А-а!.. Тогда тебе надо на общие сборы. Завтра как раз шабаш; можешь заглянуть. Авось, тебе удастся собрать матерьял для твоих занятий. Но предупреждаю сразу - там опасно! Короче, сам решай; не придёшь - никто не взъестся. Ты в своём праве.
     "А ведь приду", - грустно решила я. - "Куда ж денусь".
     - Сведи меня со своими, пан Чёрт. Хоть с мамкой, или сестрой. Я студент бедный, на платные рефераты бабла не наскребу, а бесплатный у меня... э-э-э... горит. Без вашей помощи в срок не уложусь.
     - С мамкой? - Чёрт усмехнулся; почесал левый (куцый) рог. - А что, это можно. Жди меня тут, мы с ней сейчас придём. Только ты, студентик...
     - Мар... - тут я осеклась. - Марк!
     - Ты, Маркушка, моей маме не обрадуешься! Стерва ещё та.
     Я изобразила (изобразил?!) смущённую улыбку. Чужая маска, кажется, стала прирастать. И это тоже не веселило меня...
    
     Чёртова мать сказала:
     - Давай, дружочек, не побрезгуй нашим скромным угощением. Сегодня у меня хоть борщ, а завтра и того не будет.
     Я ела, не забывая хвалить (на самом деле хвалить там было нечего, но я такие вещи воспринимаю спокойно. Если мне что-то предлагают - ем, и всё. Без разницы, люблю я такое, не люблю... привычна ли, непривычна...) Борщ был до ужаса густой, наваристый и тёмный. Морковно-свекольное крошево, с заметными добавлениями лука (от которого не на шутку пекло моё бедное нёбо), тоже приятства не добавляло. Ну и кроме всего прочего, она вбухала туда слишком много сала. Тем не менее, я насытилась - а это уже что-то.
     - Благодарю, - с трудом отдышавшись, пролепетала я. Откинулась на трёхногом табурете, вжалась в стенку и какое-то время сидела, не думая ни о чём. Просто физически не могла. Наконец ощутила, что мне чуточку легче; спустила ноги на пол. Поёрзала ими по старой рогожке...
     - Мне надо продышаться. - ("И походить", - добавила я про себя. После такой плотной трапезы... гм-гм... утрамбовать всё в кишках будет непросто. Наверняка это займёт много вре...)
     - Привыкай, - осклабился пузан. - Ты наелся на несколько дней вперёд!.. Таковы они, чертячьи законы гостеприимства.
     - Такова твоя скаредная мамаша, - вполголоса ответила я.
     - Что, что?! Я всё слышу! Благодари своего бога, парень, что я тоже сейчас сыта. Иначе бы мало с тобой церемонилась...
     ("Ну вот, приплыли"). Однако ж, при здравом рассуждении, я не могла не улыбнуться - все эти простые, чуть ли не первобытные нравы, то, как черти ведут себя, умиляло несказанно.
     "Главное, Марийка, не забывай: это те, кто убили твоего брата".
     Я встала и, пошатываясь, побрела на улицу. Пузан бросил укоризненный взгляд в сторону матушки; она же, как ни в чём ни бывало, облизывала большую грязную ложку.
     ...Ночью на лежанке было душно, тесно и противно. Хорошо хоть, Чертиха пошла мне навстречу, выделила отдельный закуток при кухне. Я наплела ей, что не могу вместе с Терентием спать, потому что он - другой "рассы", меня, мол, это сильно стесняет. Ну, она - душа простая. Она поверила.
     Но уснуть у меня так и не получилось. Лишь утром я смежила веки - и сразу же мне начало мерещиться: вот дорога, по которой я три дня назад шла. Вот по ней едет печь; на той печи - кто-то в соломенной шляпе; читает с мобилы невидимый мне текст...
     Шерстистая лапа вцепилась в моё плечо и стала трясти.
     - Э-э, парень, вставай! Ты, кажется, на шабаш хотел?
     - А что, пора?
     - Ага. Ты пол-дня спал... Вечер уже. Пошли давай, не то припозднимся!
     И мы пошли.
    
     Шабаш - на холме за озером. (Самое отвратительное место в здешних краях). На шабаше, говорил Терентий, никто ничем не занят - лишь пьют, не просыхая. Ну, ещё кое-кто, если есть силы и желанье, песни орёт.
     "Так это", - говорю, - "не шабаш тогда получается, а настоящий Зилант!.." Чёрт не понял, о чём я, и равнодушно пожал плечами.
     Мы явились на древний холм (даже самая трава здесь была седою). Навстречу мне из кустов вышел громадный белый конь. ВЕСЬ - белый; даже копыта, уши и глаза... Я было подумала, не призрак ли это. Конь зевнул, обнажив острые клыки. "Вот бы его - к Линде! Вместо пана Терентия..." Но, правду сказать, если б клыкастый не отошёл в сторону, я бы себя чувствовала не совсем... того.
     Несколько Бесов - в старых, мятых и засаленных сюртуках, изрядно уже поддавши - угощались шоколадками из фирменной "рошеновской" упаковки. По сравненью с их мощными тушами коробка сластей казалась совсем ничтоШной. (Да, именно так - через "ш"!) Мой спутник громко ржал. Я лишь сдержанно усмехнулась.
     В общем, поначалу мне было как-то стрёмно. Даже когда увидела Чёрта в тёмных очках, выряженного Энди Вендером. Но он извлёк гитару, стал играть - и вот я уже ору, как безумная: "Вау!! Ещё, ещё!.."
     Короче, наплясалась, как могла. И как не могла - тоже. Плевать мне (да, собственно, и ему), что я - единственная, кого сей музон вообще привлёк.
     Ну а потом я с ними со всеми бухала. И с Энди, и с какими-то его дружками, которые появились не сразу (гитарист, шутя, отбрехивался - "этого, мол, сам в первый раз вижу!") Весело было, клянусь моими штанами!
     ...Студент наш надрался. И, как ни старался, а всё ж до утра он с холма не убр...
     Потом, кажется, схватилась на кулачки с тощим Бесом. Но вот кто выиграл, вряд ли вспомню сейчас. Возможно, как раз я.
     Потом опять страшный конь по всему холму ходил. ("Плыл". Медленно, как настоящему Ночному кошмару и подобает...
     И всё это время я чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.
     Слышала невнятный шёпот, из которого могла уловить только "...крепкий орешек, однако. Чтоб съесть его, придётся мно..." - а дальше не разобрала!
     На мой вопрос, кто это нам тут веселиться мешает, Терентий тоже ничего внятного не сказал. Мямлил какую-то чушь (мне даже стыдно повторять её).
     Короче, пикантная выдалась ночка. Когда мы уходили, я волком выла; клялась Энди, что "гадом буду, а его не забуду". Трепала тощего демона по плечам, по груди... короче, по всем местам!
     И сказала моему другу-жирдяю:
     - О-о! Это было круто!
     - Рад, что тебе понравилось, - гыгыкнул он.
    
     ---
    
     ...как-то я уже видела таких вот огромных коней. Более того - один из них чуть не стал моей добычей. Случилось это во время нашего пребывания на Севере, как раз когда мы Зверя поймали. Я, конечно, не отказалась бы захватить ещё какого-нибудь местного представителя фауны, и поэтому, когда представился случай...
     - Знаешь, конёк, - говорю ему на ухо, - ты себе плыви, подожди меня вон за тем айсбергом. А я пока тихонько подкрадусь, попробую ихнего вожака сетью оплести.
     - Ой, хозяйка, - отвечает конёк, - то, что ты со мной когда-то сладила, ещё не значит, что любая лошадь тебе поддастся. Видишь же, КАКИЕ они.
     - Да не волнуйся ты так! Где наша не пропадала...
     И вот - подкрадываюсь. Сама уже полна радужных надежд, что царь-батюшка за эту лошадь нам в Столице большую награду выдаст.
     Щас. Размечталась.
     Только, значит, сетку нацелила, ка-ак вдруг...
    
     ---
    
     По дороге ехала громадная печь. На ней лежал желтоусый и смуглый парень в соломенной шляпе. Лузгал семечки. Шаровары - простые, холстинные - были закатаны выше колен, и тёмно-бурые лодыжки парня совсем не красили его; самому же юноше было всё равно. Над печью вился голубь - пышнохвостый, белый, с красными глазами. Из самой печи время от времени вылезал мышиный князь, - "Нет ли у вас, господа, каких-нибудь сладостей? Не для себя прошу, для семьи. У меня мышата голодные..." Конёк лишь смеялся над ним, а вот голубь охотно делился крошками, которые успевал добыть в пути.
     Странная компания чем дальше, тем глубже погружалась в Земли Мрака, и никто из тамошнего населения не подумал остановить глупцов, ищущих себе беды на голову. Нашим же героям как раз того и надо было...
     Чтобы не думать о Марийке (ведь сердце-то, прах его побери, саднит, окаянное), Тошка занимался чем-нибудь другим. Например, читал со своей мобилки новости про недовольства в Столице. Про царя-батюшку, его свиту и всех прочих.
     Однажды, когда конёк лежал под печною трубой и блаженствовал, голубь-альбинос спустился сверху. Сел на поля его шляпы. Заворковал по-своему.
     - Плохо без Марийки, да? - спросил он.
     - Да уж, - пробурчал наш герой, - лучше бы сейчас с ней, чем с тобою! Или с этим... голохвостым.
     - Очень, вижу я, ты скучаешь по ней!
     (Конёк не ответил).
     - И я скучаю не меньше твоего, - продолжал голубь. - Я тоже её люблю.
     - А ну повтори... Я, кажись, не разобрал. ЛЮБИШЬ? Как это, как это?
     - Ты же знаешь, Тошка, - курлыкнул голубь. - Я не тот, на кого Марийка думает. Не брат её, не Андрей.
     - Да уж, знаю, -- конёк, по-прежнему в человеческом облике, потянулся. Закинул руки за голову. Ноги -- выпростал. - Она часто рассказывала про него... "Пасу козочку в лiсу. Де не взявся страшний чорт - i Андруся кинув в рот!" С тех пор и боится чертячьего племени.
     - Бояться - боится, но ей предстоит чёрта изловить живьём... Мы должны очень, о-очень постараться, чтобы наша хозяйка не пострадала, свершая эту миссию.
     - И чтобы она в итоге получила зачёт.
     - Ага... Это, конечно, не первая её охота. Но - самая трудная.
     - То есть, ты думаешь, раньше ей было...
     - Проще, друг голубь. Куда как проще!
     - Даже когда вы ту лошадь на Севере по глухим дебрям ловили?
     (Антон снова промолчал).
     Печь ехала по равнине, полной сырого, слежавшегося песка. А потом вырулила к зелёным лужайкам. Хозяйским угодьям; хатам и огородам.
     - Где-то тут надо искать, - раздумчиво молвил наш герой. - Марийка недалеко ушла. Где-то дня на три, по моим подсчётам, она нас опережает.
     - Ладно, - поддакнул Белян. - С завтрашнего утра и начнём.
     - ...не откладывая в долгий ящик, - кивнул конёк.
    
     ---
    
     Ну а потом, после шабаша, я опять пол-дня продрыхла. И мучилась кошмарами - исполинский Зверь мерещился; да ещё почему-то пуля из моего ружья в этом сне прошла мимо, лишь царапнула его длинное ухо. "Теперь нам не получить денег от царя!" - стонал конёк, и я, обхватив его за шею, ревела как маленькая...
     Потом... Потом я пришла в себя. Осознала, что вся эта дрянь мне приснилась не просто так - очевидно же, что вчерашний обед до ужаса расстроил мой желудок. Не стоило на борщ налегать... Я в этом смысле ретроградка. От угощения отказаться ну никак не могу - считаю, что это невежливо! Даже если хозяйка... кхе-кхе... чертиха; всё равно, их тоже нельзя обижать.
     Короче, встала и побрела в нужник. Совершенно зря; ибо у Терентия с мамашей, как я дозналась после, именно в тот момент состоялся некий важный разговор.
    
     - Ты слишком балуешь своего друга, сынок. Так нельзя! Человек, сам знаешь, от природы хуже нас. Если дать Марку чувствовать себя на шабаше своим, он, того и гляди, зазнается. Решит - ему всё можно. Как думаешь, зачем он с собой притаранил эту огромную авоську?
     - И то правда. Но я ж к нему привязался. Не могу хлопцу сделать плохо.
     - А он - может. И, не задумываясь, сде...
     - Ай, мама! Откуда вы знаете?
     - Я вижу. Просто вижу, какой он. Хотя... давай уж, сын, начистоту. Не надейся, что законы мужской дружбы тебя защитят. Я давно просекла: этот "студент", которому ты так доверяешь, на деле-то - девчонка. Подлая и бесстыжая.
     - Чушь. Враньё!..
     - Можешь проверить. Возьми её... ну хоть бы на зайцев. Погляди, как стреляет.
     - Не довод! Студент - он потому и студент. Не умеет того же, что простой мужик.
     - Тогда позови купаться. Увидишь - откажется!
    
     ---
    
     ...Спустя некоторое время я ещё ходила на тот шабаш. Публика на холме собиралась абсолютно безумная, frigged up, чтоб не сказать хуже; даже думая, что я - парень, всё равно пытались ко мне клинья подбить! Я их, конечно, послала по известному адресу, - но неприятный осадок, как в том анекдоте, остался... Короче, иду я это с гулянки домой и вижу: голубь. Альбинос. С красными глазами; точь-в-точь мой Андрусь! Сидит у переправы, под фонарём. Толстою лапой опирается на котелок спящего Чёрта-лодочника.
     - Тут... это... - воркочет Белян, - друзья тебе передали. Вечером разденешься перед сном - вынь флакончик, обмажься. Увидишь, что будет. А утром Терентий мыться к реке покличет. Тут уж сама решай: соглашаться, нет... Больше, прости, ничего сказать не могу. Ещё гребца разбудим. Бери, бери флакон. Он твой!
     Взяла я флакон, а голубь - дёру. ("Андрей?" - подумала я. Но - непонятно, если так здраво рассуждать. Хотя. На каких таких друзей он, пр-рах побери, ссылается? Кто б меня ещё в Землях Мрака искал, кроме...)
     Вот! Поздно перед сном, как он велел, зашла в я уборную. Под сорочкой чуток протёрла. И давай меня корёжить... Еле очухалась. Мать моя родная! Можно лучше, я о ТАКОМ рассказывать не буду?
     Одним словом - зелье подействовало. И что теперь, не знаю.
     Спасибо, конечно, странным "друзьям". Я насчёт Терентия сама подозрения имела. Но - чего делать, если эффект настойки будет очень, о-очень долгим?..
    
     ---
    
     - Так, говоришь, купались?
     - Вместе, ага. Плескались, играли, что твои детишки!
     - И как наш "студентик"?
     - Да парень это, ma mere. Самый настоящий! Тут не может быть двух мнений... и сам я, ко всему, не осьми пядей во лбу. А туда ж, понял!
     - Нет, сынок. Просто у девчонки хорошие помощники. Не знаю, кто, но дурят они тебя, как сивого мерина. Вот ты и горазд верить.
     - Что же делать, матушка?
     - Шабаш покажет...
    
     ---
    
     ...Была я вчера на новом шабаше... лучше б не ходила! Пили мы, по своему обыкновению, много. В основном - всякую гадость; кто его знает, что там у чертей в кубках! Может, кровь, а может, и похуже чего. Нам представили нового гостя - "пан Змиевский". Толстый, важный, с длинными тяжёлыми усами. А брюхо золочёное, а глазища смеются... Я заробела.
     - Покланяйся ему, покланяйся, - шепчут черти, - да как следует! Не тушуйся. Знаешь, хлопец, кто он такой? Будущий наш владыка, вот кто! Есть у пана Змиевского такая задумка - все Земли Мрака под свою длань собрать...
     - Угу, угу, - радостно гундит толстоусый. - Потому-то мне и важно, чтоб человечье племя тоже поддержало.
     А я на него смотрю и думаю: "Это с чего же ты вдруг, Бес, нашей поддержки возжелал? Не иначе, тебе и в Светлом Царстве власть заиметь хочется".
     Вскипела у меня в жилах кровь. Хоть я на своего государя подчас зла бываю - а лучше он, чем вот такое сытое и самодовольное чмо!
     - Ничё, ничё, - говорит Змиевский. - Вы, люди, ко всему привычные. Кто вожжи возьмёт, за тем и идёте... аки послушный скот. Ко мне вы тоже способны притерпеться; я, правда, сладкой жизни никому не обещаю - ну а ты на чё, блин, рассчитывал? Гы-гы...
     Чувствую, в жар бросило. "Дайте", - прошу у чертей, - "холодненького глотнуть".
     Пригубила чуток. И тут, слышу - трещит моя нагрудная повязка. Словно распирает её что-то. (Ну, понятно, что!) А кругом народ весело гогочет, кривыми когтями в меня тычут, воют и ревут:
     - Ай да Марк! Ай да, хе-хе-хе, "студент"!
     Каюсь, не выдержала. Нервы и так на пределе были - а ещё эти гады, с их подлыми "шуточками"...
     - Да, я девка, - заорала я во весь голос, распахнув на груди рубаху. - Да, я на вас, гады, плевать хотела. Можете меня терзать, можете съесть - целиком, с шапкой и штанами... но я всё равно не перестану вас ненавидеть! И смерть Андруся никогда не прощу.
     - Нарываешься ты, красоточка, - шипят черти. - Себе же хуже делаешь. Так не будешь кланяться нашему пану? Ножки не облобызаешь?
     - Пошли вы на ...! То есть, извиняюсь, не так сказала: пошли в ...!
     - Ну тогда, прости, - говорит толстоусый, - нам придётся с тобой поступить, как мы обычно со всеми нашими врагами... Крепкий ты орешек, девка! Чтоб тебя подловить, много сил потратить пришлось.
     - А не боишься, Змиевский, что государь император за мою смерть спрашивать будет по всей строгости? Я ведь до сих пор у него в фаворе.
     - Лес рубят, - гневно бросает он, - щепки летят. Придётся людскому царю - что поделаешь! - смириться. Не надейся понапрасну, дура, а лучше молись: вышел твой срок!
     "Дура!!" Вот-вот - чую - не выдержу, кинусь на него. А тогда уж всё; тогда взаправду я пропала.
     И тут... вдруг... Что-то грубое, корявое и пошёрхлое тычется мне в плечо. Это печка. Моя! Та самая, на которой мы с коньком ехали.
     Пятками - оттолкнулась от каменной поверхности. Влезаю на трубу; хватаюсь покрепче... "Ну, -- посмотрим, кто кого!"
     - Подожди, Марийка, не спеши-ка, - рычит пан Змиевский, - я тебя ми-игом заглочу!
     - А ну давай, наподдай им, девонька... - шепчет откуда-то снизу князь Голохвостый. Я толкаю печку коленом, и она летит вперёд. Сминая чертей, разбрасывая в стороны виев, кащеев и колдуний. Всё-таки, кажется, мы сегодня выберемся с этой нечистой оргии.
     Белян парит в вышине надо мною. (Спасибо, братик. Как же мило с твоей стороны, что меня не забываешь!)
     Пока я смотрю на голубка, и впол-уха прислушиваюсь к движению печи, мне становится весело. Почти так же весело, как когда я верхом на коньке летела по льду за громадною белой лошадью. (Сеть к тому времени уже была благополучно потеряна, и хорошо ещё, если не разорвана!.. Но всё-таки я пребывала в хорошем настроении: ведь сама погоня!.. Азарт! Удовольствие-то какое, прах побери!)
     Вот и сейчас, несясь через живую преграду из порождений пекла, я чувствовала это. Мне было не по себе, нервы саднили, каждая жилочка в теле чесалась и дрожала - но я не променяла бы эту страшную гонку ни на одно из земных наслаждений. Да и неземных тоже.
     Уф. Надеюсь, скоро уже конец дикой орде. А там и хата. И мой толстячок - как ни относись к нему, но... он со мной добр. В отличие от его мамаши (хотя, если подумать здраво, это - сущие мелочи!)
     "Всё будет о'кей, Марийка. Всё будет о'кей".
    
     ---
    
     ...Я спрыгнула с печи. Подняла взгляд; белый голубь так же пристально смотрел на меня. Начать разговор, однако ж, не решался.
     - Где конёк?
     - Тошка, - нехотя, как бы вполголоса, проворковал голубок.
     - Ri-ight!.. Где Тошка? - (я и забыла, что в человечьем облике его надо звать по-другому).
     - На реке, рыбу удит.
     - Лети к нему, Андрусь. Передай, что я бескрайне благодарна. Если б он тогда не прислал печь - осталась бы у вас от Марички, милой сестрички, одинокая могила в степи.
     - Лечу, лечу, - голубь, как бы между делом, садится ко мне на шею. Нежно клюёт в плечо; воркует. - Я - не Андрей. Не твой брат! Ты же знаешь это, да?
     - Знаю, - (на деле, понятно, я не знала, ну да оно мне и не упёрлось вовсе). - Что так, что так - один хрен. Я по-любому буду звать тебя "братишкой".
     - Спасибо. Это для меня громадная честь. - И он улетает.
     Я сижу на печи, одна. Отдыхаю после всех тех страстей. Сколько ж мы бесов передавили - сказать жутко! Но ещё жутчее - видеть...
    
     ---
    
     Старая Чертиха приветствовала меня с очень недовольной миной, чуть не скрипя зубами. "Лучше б тебя там, на шабаше, съели", - говорил её взгляд. Терентий, наоборот, расплылся в улыбке - ему-то явно было в радость увидеть, что я жива.
     Когда я отвела его в сторону и ткнула пальцем на свои "буфера", торчавшие сквозь рубаху, он скорчил нарочито "грустную" гримасу, почти как кот, тщетно добивавшийся сметаны за ужином. "Что делать. Больше ты не можешь свою тайну беречь... и бог с ней!"
     Потом мы сидели во дворе, прямо на голой земле. Чертиха вынесла нам большую миску с тюрей (нет-нет, не с той, которая - сметана и хлеб. Настоящая, правильная тюря: чуть лучку, чуть кваску...) Словом, она уже не хотела уделить мне место у стола; а раз я не пошла в дом, то и мой пузан решил остаться снаружи.
     - Марийка, - сказал он чуть погодя, - я знал: у тебя всё получится.
     - ЧТО получится?
     - Змиевского "прищучить". Было когда-то предсказание, мол, придёт человек - простой, небогатого рода. И развалит всё наше чертячье царство...
     Я не ответила. Ну а в самом деле, что тут можно сказать?
     - Так вот, - продолжал он, - я давно уже ко всем таким пророчествам серьёзно отношусь. Знаю: Земли Мрака были обречены. И согласен признать поражение...
     - Минуточку, минуточку! Ты согласен... чтоб я тебя...
     - Взяла на свой зачёт, да. Мама, конечно, бурчать будет - но что нам мама? Я сам себе голова.
     - С чего это у тебя, толстяк, - я хитро сощурилась, глядя на него, -- вдруг такой... приступ мазохизма? Или, может, просто дело в том...
     - Не в том, не в том, - зачастил он. - Я к тебе вовсе равнодушен.
     "Ага. Щас. Держи карман шире". Но вслух, понятно, я опять-таки ни слова!
     - Ну о'кей. Тогда пошли; я достану авоську...
    
     Вот так, сама не ожидая, после похода в Земли Мрака я не только получила вожделенный зачёт, но и порадовала Линду классной охотничьей байкой. Обрела брата в лице голубя (или у них не лица, а морды?.. Ай, неважно!) Уверилась - ещё раз - в дружбе конька. Да и в дружбе Терентия, коли на то пошло.
     IMHO, даже если вспомнить, что я чуть не погибла, - всё равно это был хороший поход. Конёк говорит - "самая трудная охота"; говорит, чтоб я Бога за свою удачу благодарила... ну а мне пофигу!
    
    
  
  
  
  
  
  
  
    
      Тося
    
     "...Вот так. Не только получила вожделенный зачёт, а и порадовала учительницу охотничьей байкой. Обрела верного друга -- чуть ли не брата -- в лице белого голубя (или у них не лица, а морды?.. Ах, да неважно!) Уверилась - ещё раз - в дружбе конька. И в дружбе Терентия, коли на то пошло.
     ...Нет, ну даже если вспомнить, что я там чуть не погибла, - всё равно это был хороший квест. Конёк говорит - "самая трудная охота"; говорит, чтоб я Бога за свою удачу благодарила... но мне пофигу!"
     Тошка усмехнулся. Э-эх, Марийка, Марийка, сколько бы ни прошло времени, а ты всё не меняешься! Даже после того, как мы с тобой, изящно выражаясь, "дёргали Смерть за усы" - тебе пофигу. Такая же легкомысленная, всецело отдаёшься своей музыке, обкладыванию новых "ЗВ" в интернете и прочим нехитрым радостям продвинутой сельской жизни. "Звучит как абсурд", - подумал Антон. - "Продвинутая сельская жизнь... это надо же!" Но его подруга сама выбрала такой жребий; "нефиг, брат, придираться".
     Он нажал "Удалить" на быстрофоне, стирая Марийку из памяти и тем самым - отпуская её на волю. Good-bye, подруга. Нам с тобой выпало когда-то много приключений вдвоём... однако всему приходит конец. "О тех весельчаках, которые нам свет лишь легкомыслием своим животворили, не говори с тоской: ИХ НЕТ, но с благодарностию - БЫЛИ!"
     И побрёл дальше. Он порядком устал; до трактира было далеко, и ноги зудели от ходьбы. Можно было, конечно, перекинуться каким-нибудь зверем, например (как он обычно делал) конём; тем более, так-то оно быстрее - но человеческий облик нравился ему. Антон решил, что Земли Мрака стоит посещать именно в этом облике. Кроме того, одним из преимуществ смены внешности было - создавать себе на ходу новую одежду и обувь. В здешнем, весьма недобром, краю без этого не обойтись... Первым делом наш герой решил искать тайную организацию подпольщиков, или, как их ещё называли, Старую гвардию.
     "Их помощь и впрямь не повредит", - решил он. - "Потомки тех Чертей, которые не смирились с приходом Усатого (чтоб ему провалиться, треклятому!) Правда, мы с князем в последнее время шухеру навели - но Змиевский не сдался. Просто затаился после того грандиозного разгрома; а вот куда он спрятался - неизвестно. Ну, да это мы теперь и будем выяснять..."
     Он огляделся по сторонам. Да-а, натешились они тут славно!.. Вон лежит труп толстопузого Беса с обломанным рогом; глаз заплыл, под ним синяк, поросячье рыло на хрен расквашено (это она в него углом печи въехала, должно быть). Вон какой-то худой валяется, рога - на полметра в длину, торчат, будто козловьи. Позвоночник у него переломан, руки-ноги безвольно обвисли. "Так им и надо, людоедам", - без жалости подумал Антон. Потом всё-таки промокнул глаза платком (достойный враг по-любому остаётся достойным, даже если он - исчадие ада!), и уже совсем был готов убираться отсюда, но вдруг... Женский плач, донёсшийся из груды мёртвых тел, привлёк внимание Тошки.
       - Э-эй, кто-нибудь, - прерывистый вопль звенел над бывшим полем боя, - лю-ди!!
     Он рухнул на колени, принялся раскапывать - вернее, разбрасывать в стороны - уродливые тела.
     Примерно на третьем чёрте Антон понял, что звук исходит снизу. Справа. Полез туда. И...
     То, что обнаружилось, женщину (тем более, плачущую) абсолютно не напоминало. "Ещё один пан Змиевский!" - изумлённо присвистнул юноша. Такие же усы, такие же Рачьи клешни и раззолоченный мундир, ну разве что комплекция чуть потоньше, да нос не горбатый. Однако ж звук исходил именно из его тела. Где-то там, в складках золотой чешуи, скрывалась вопящая.
     Антон достал из штанов шило-заточку - самодельное, чтоб не сказать "самопальное". С неким извращённым удовольствием всадил в бок мёртвому Гаду. Рванул.
     Через пару часов потрошения большого тела (а вопль не унимался, по-прежнему драл уши; кроме того, несчастная ведь поняла, что её наконец-то вызволяют, поэтому Антону пришлось выслушивать беспрестанные причитанья вроде "Ну чего ты там копа-аешься, давай-давай, побыстрее, бли-ин!" Впрочем, он отнёсся к этому спокойно и равнодушно. Надежда на благосклонность девушки - если он, конечно, успеет и её спасёт - по-любому оставалась; голос звучал так, что наш герой понял - она ещё молода. Вполне возможно, и неплоха собою! А раз так, её капризный тон не имеет значения)...
     Так вот, через пару часов, пока он, себя не жалея, возился в кишках и холодной Гадской крови, сквозь всю эту мерзкую грязную жижу, наконец, проглянул чей-то глаз.
     Они уставились друг на друга: парень, вид у которого сейчас был... мягко говоря, не лучший. Девушка, от коей, собственно, только глаз и был виден. Два одиноких, вряд ли кому нужных человека, встретились таким вот странным образом - на самом верху горы из чертячьих туш.
     Спасаемая перестала орать. Повращала глазом, словно любопытствуя. Осмотрела Антона с головы до ног.
       - Т... Тося, - представилась она.
       - А я - Тошка, - по-прежнему холодно и бесстрастно проговорил он, продолжая орудовать шилом (но теперь уже бережнее, чтоб её не задеть). - Очень приятно, мамзель. Видимо, это судьба.
       - С... су... дьба...?
       - Ну да, - юноша ухмыльнулся, надеясь, что его гримаса со стороны не выглядит грубой и страшной (ведь он порядком устал; сейчас ему было не до нежностей). - То, что у нас одинаковые имена. Это значит - мы с тобой идеальная пара.
     Тося хихикнула (насколько вообще можно было расслышать).
       - Ты, г... г... лавное, чухайся там давай. Н... не гомозись, - буркнула она.
     Антон старался, как мог. "И - никакого тебе царя-батюшки", - мелькнула мысль. - "Никаких героических "квестов" с Марийкой вдвоём! Вместо промозглой р-романтики - не пойми что. В грязище, говнище, в поту и крови. Ять!.. Но на любую другую жизнь я ЭТО не променяю".
     Чтобы освободить Тосю, у него ушло ещё несколько часов. Дело казалось безнадёжным, затянутым до бесконечности и не окупавшим себя. Тем не менее, он работал. В конце концов - чёрная, ужасная, покрытая мелкими Гадскими костями, слизью и прочими "прелестями" - она встала перед ним во весь рост. Тут же оступилась, заскользила. Антон подставил ей под ногу носок своего сабо.
       - Стоять можешь?
       - Д... да. Кажется. Блинский нафиг, г... голова-то к... ружится! Держи меня. Д... держи, - бормотала она. Юноша помог ей, поддержал под руки. Аккуратно спустил с распотрошённого мёртвого тела.
       - Давай, пошли. Скоро будет трактир, там из тебя сделают человека.
       - Это хорошо, - (Тося, кажется, улыбнулась. На её мокром чёрном лице было не разглядеть как следует). - Ну что, охотничек, ты рад? Как-никак, с поля битвы идёшь не с пустыми руками. Д... добыл себе хороший тр... офей.
       - Рад, - серьёзно кивнул Антон. - Рад, что ты жива.
       - Молодец! Да и я не ждала, что ты ответишь по-другому, - удовлетворённо отозвалась Тося. Она уже, очевидно, приходила в себя; способность нормально мыслить (и оценить ситуацию) мало-помалу возвращалась. Жуткая девушка обхватила своего (надо признать, весьма оторопевшего) избавителя правой рукой за шею. Вновь оперлась изгвазданной ступнёй на деревянный башмак.
       - Бьен, мон прынц, я готова. Вперёд.
    
     У болота громко (и грозно) выли какие-то местные жители; в другое время, будь здесь Марийка или, скажем, князь Голохвостый, Антон не без удовольствия пострелял бы по блуждающим огонькам. Вот только теперь ему было не до этого. В глубине души парень надеялся, что "Старая гвардия" позаботится о Тосе, иначе-то ему придётся тащить девушку за собой всю дорогу. А это обуза не из самых лёгких (впрочем, не виси на нём сейчас все эти важные обязанности по поиску и ниспровержению пана Змиевского, он бы с удовольствием занялся своим... кхе-кхе... "трофеем". Хоть внешность Тоси было не разглядеть сразу, наш герой уже видел, что не обманулся: по фигуре, да и по лицу судя, спасённая довольно мила. Другое дело, после сегодняшних мытарств не осталось ни сил, ни желания на что-то большее, чем просто отдохнуть...)
     Понемногу они приближались к нужному месту. Чахлое дерево на развилке дорог пыталось сцапать бедняжку Тосю ("мало ей, что ли, Рачьей утробы?!") Однако наш герой скорчил безумную рожу - "Не смей, она МОЯ!!" - и вредная ольха спрятала ветки куда подальше.
    
     При свете звёзд они прошли широкий луг, который был грязно-серым и до тошноты противным. Хлипкий мосток над оврагом, журчание холодного ручья... Девушка и её спутник шли к таверне. Большой крепкий дом, с круглыми стенами и толстою крышей, напоминавший издали чудовищный гриб - таким увидела его Тося.
     Наш герой постучал в ворота.
       - Кого там ещё, к ..., чёрт несёт?
       - Это я, пан Яцек, - во всю глотку гаркнул Антон. - Не узнали, что ль?
       - Тошка? Так бы сразу и сказал! Я, по чести, не надеялся, что ты заявишься сегодня. Но связной уж сто лет как ждёт, - затараторил толстяк корчмарь. - Ты распознаешь его сразу - он синюшен и тощ. "Старая гвардия" снова имеет проблемы со снабжением; подвоза пищи не было пару дней, не говоря о проблемах с мылом...
       - Кстати, о мыле, - прервал его Антон. - Подготовьте бадью с водой - даме нужно малость отойти с дороги. Она порядком исстрадалась, пока мы сюда добрели... Да и я бы сам не отказался чисто вымыться, прежде чем на встречу со связным!
       - Делать мне больше нечего, - буркнул Яцек, - только воду греть в середине ночи! - Однако ж, хоть и бурчал сперва, всё исполнил как надо, не подвёл.
     ...Оставив Тосю приводить себя в порядок, наш герой спустился в трапезную. Где ждал Иван.
     Он сидел за столом, покуривая длинную трубку. Морщил лоб, как истый скептик, оглядывая комнату (и - при виде пьяных сельчан, дремавших прямо на столе - ещё больше кривился).
     Ивану - на первый взгляд, по крайней мере - было лет пятьдесят девять. Ещё не совсем старый, но уже седой, противный и... так сказать, ЧЕРЕПООБРАЗНЫЙ. Глядя на него, Тошка почему-то вспоминал те же "Звёздные войны". Императора, каким он был до Трилогии Приквелов - бледного, сухопарого. "Шкилявого".
       - Здравствуй, приятель, - молвил Антон.
       - Здорово, - сказал Иван. - Как поживаешь? У тебя, кажется, было ко мне какое-то поручение...
       - Меня интересует пан Змиевский. Ну, тот, который - помнишь - чуть не погубил мою подругу.
       - "Интересует"? Это как?
       - Да вот так. Я хочу, чтобы "Старая гвардия" занялась им. Пусть приходят сюда... ну, скажем, завтра. Будем говорить; причём серьёзно.
       - Приходят - как? В полном составе?
       - Зачем в полном. Человека три... Или Не-Человека (что тоже самое). Я объясню, что нужно сделать. Где и как пустить слух о награде за голову Змия; кого из здешних бандюков к охоте привлечь. Может даже, попробуем втянуть в это дело самого графа ди Чер...
       - Ди Чертандо?! - ахнул Иван. - Да ведь это же дряхлый, не способный ни на что старик! Он сиднем сидит в своём холодном замке, носа не высовывает. Какой тебе от него толк?
       - Ну, не скажи. Полезные знакомые среди мафии у него имеются.
     - Значит, расставим древнему Змию ловушку. Я понял твою мысль...
     Так они проговорили примерно час (а может, полтора). Иван не соглашался; Тошка спорил, отстаивал своё мнение, как только мог. Наконец связной стукнул кулаком по столу.
       - Ладно, убедил!.. Всё я сделаю, как ты хочешь. Стукну наверх, комиссарше. Завтра жди её в гости. Можешь считать, твой враг уже у нас в кармане.
     "Ох, не нравится мне такая стопудовая уверенность", - думал наш герой, провожая взглядом широкую спину Ивана, удалявшегося к себе в комнату. - "Что-то в ней есть подозрительное". Но делать было нечего - ему пришлось положиться на этого человека, хоть он и знал его недостаточно хорошо. В любом случае, комиссарша (кто бы она ни была) вряд ли подкачает. Если же окажется не так - впору вешаться с досады и тоски.
     Утро сменило ночь. Бледный рассвет, как робкий мальчонка, крался по лугу; за окном виднелись первые лучи. Можно было идти на все четыре стороны. "Старая гвардия", в случае чего, найдёт сама. Да и о Тосе они обещали позаботиться... так что нашего героя тут ничто больше не держало. Белый голубь с князем Голохвостым вряд ли объявятся (Антон сильно подозревал, что они остались у Марийки в селе. Хоть и не был, опять-таки, уверен - но не собирался торчать в трактире только на тот случай, если его друзья передумают).
     Не собирался - и всё-таки сидел. Глушил тёмное лаэдское, кружку за кружкой, иногда разбавляя "Старым Хао". Сам не зная, почему, он решил остаться здесь на день.
     Внезапно он вздрогнул, как Марийка на том последнем шабаше, и резко выпрямился. Уставился на дверной проём. Успел ещё подумать: "Да-а... А ведь чутьё-то не подвело!"
     Потому что в зал вошла Тося.
     Он не сразу понял, кто это, хотя девушка, прямо скажем, не сильно изменилась. Осанка, походка и фигура - всё было её. Однако ж она отмылась, посвежела, оделась в хорошее (пусть - бедное, пусть - скромное) платье, и сейчас с достоинством шла по пыльному трактиру, делая вид, что не замечает ни плевков на полу, ни окурков, ни пьяных рож вокруг. Вообще никого, кроме Антона.
     "Ну ты даё-ёшь!" - он удивлённо покачал головой. "Та ещё оторва... смотри-ка!" И, не пряча восхищения, шагнул навстречу к ней.
     Должно быть, Тося хотела его обнять. Облобызать во все места сразу. Прижаться покрепче (как-никак, она ведь была его добычей. Пусть и не с бою взятой - а тем не менее!..) Но парень и девушка, сдержав эмоции, просто подошли друг к другу. Тося сделала книксен. Не особо изящный, кстати.
       - Привет, - сказала она. - Рада, что ты ещё тут.
       - Я тоже, блин, - шепнул наш герой. - Рад, что сумел... хоть ненадолго... задержаться.
       - Значит, мы оба (кхе-кхе) не прогадали, - кокетливо кашлянув, она улыбнулась.
     "Тоже мне, Жаконда!"
     ...На ней были красные башмачки, ярко-синяя чалма (это плохо сочеталось с её простой и неприхотливой одеждой, но до невозможности растрогало парня). Тося, очевидно, любила наряжаться, даже когда это стремление граничило с безвкусицей. "Ну что ж... Простительная слабость, коли так рассудить здраво!"
       - Потанцуешь со мной?
       - Нашим удовольствием, - он взял её за талию. - Что это у тебя, милая, за боты?
       - Я нашла их у постели. Сразу, как встала. Там ещё была записка... такой, знаешь, корявый почерк... Это, мол, для очаровательной дамы. От корчмаря Яцека и его друга. Я решила - от тебя!
       - Нет, не от меня. - "Странно! Но сегодня, кажется, вообще день странностей".
       - И чалма, - сказала Тося. - гляди, правда, здОрово? А ещё там была дудка...
       - Зачем тебе дудка? - Антон кружил её в вальсе, и на самом деле его, признаться, не очень-то интересовало, что за таинственные подарки достались его спутнице (а тем более - КТО оставил их).
       - Змей заклинать. Всегда мечтала стать факиром.
       - А-а... Ну, в добрый час! Твоё умение нам понадобится, если поймаем пана Зми...
       - Хватит тебе. Не стоит сейчас про "пана Зми". Лучше - просто танцевать. Ни о чём не думая!
     (Ох, как сладки были её поцелуи! Как залихватски лилась музыка из её дуды; как чудесно было плясать по грязным половицам!
     И - вино. Много, много хмельного вина).
    
     Тося со своим спасителем так надрались, что заниматься любовью и в этот день не стали - заснули сразу. Часов до трёх, не отойдя как следует после танцев и пьянки, они дрыхли, словно безбожники - а потом Антон принял свой четвероногий облик и пошёл на луг пастись. Вечером же, сообразив, что весть от Ивана должна была уже разойтись, как круги по воде от гальки, и, значит, "старогвардейцы" сейчас в трактире - снова перекинулся человеком. Пошёл назад. Комната была пуста и темна; юноша зажёг лучину, при её тусклом свете вымылся (довольно тщательно), надел свежую рубаху и штаны ("Ну как "свежую"... Самую приличную из того, что под руку попалось!")
     ...а тогда уж отправился искать свою подругу.
     Она была в общем зале. Наигрывала что-то из Берта Торстейна. Нога её - в ботинке - рьяно била по деревянной стойке. Антон снова умилился; его даже пробило на слезу.
     Вокруг были люди, которых он не знал, но почему-то сразу понял, КТО это: скажем, бледная женщина в простом чёрном свитере, с гладкой причёской. Она напомнила ему Евгению Борщ -- ту самую, из древней пьесы Алова "Меланхолическая буффонада". Высокий парень в сорочке, босиком, с тёмными кудрями до плеч. Песиголовец, у которого на темени был смешной хохолок. В общем, "Старая гвардия".
       - Хе-хе, - вдруг сказал кто-то невидимый за спинами у них. - Собрались, значит... И не подумали, голубчики, что прямо в ловушку мою идёте. Захочу - проглочу. А захочу - могу и, не сходя с места, насмерть заклясть.
     ("Вот это "хе-хе", прах меня побери, очень и очень знакомо! Иван!.. Ну конечно. Иван... Как знал - не надо ему верить. Только вот... "Заклясть"?! Как это - заклясть?")
     Вдруг юноша обратил внимание на Тосю. В движениях "факирши" улавливался некий ритм, чужеродный, можно даже сказать, нечеловеческий. И по-своему страшный... Как ни было это удивительно, Тосина нога не просто двигалась в такт музыке - она тоже ИГРАЛА. Носком ступни девушка жала незримые клавиши (будто на ксилофоне), пяткой била по педали. "Ай да красные башмачки!" - ахнул про себя наш герой. - "Не-е, тут явно дело нечисто!"
     Кожа у неё на глазах покрывалась чешуйками. Мертвенно-синюшными. Он чуял гадкий запах этой кожи. Голова Тоси стала еле видна, почти скрылась под чалмой. А вот шея, напротив, удлинилась; огромная шея - куда там жирафу! И крохотное злое личико.
     "Страшилище! Настоящий монстр, блин..."
     Парню казалось: сквозь полуоткрытые губы высовывается змеиное жало.
     По-прежнему дёргалась, ИГРАЯ, левая нога в башмаке.
     Наш герой чувствовал, что не может не слушаться проклятой дудки. "Вот же влип", - думал он. - "Повёлся, дурень, на милое личико". При этом, конечно же, он знал наверняка: сама Тося тут ни при чём. Всё это - шуточки его врага. Змиевского. "Музыка тоже может быть средством охоты, прах меня побери!"
     "Только... Головой, блин, го-ло-вой думать надо, когда подарок берёшь! Тем паче - не проверив, от кого".
     Мамзель Борщ сказала, смахнув слезу:
       - Мы думали, что начинаем охоту на вас. А на самом деле - это вы охотник, пан Змиевский! Мы всего лишь жертвы...
     - Я, - хохотнул старик, - давным-давно придумал этот план. Как вас всех собрать в одной таверне. Дать необходимое - колдовское! - музыкальное сопровождение... И под эту дудку заставить вас плясать. Вместе с Антоном - моим врагом. Будете просить пощады? Ну-ну, не тушуйтесь. Мне хотелось бы это услышать!
     - Я надеялась купить вас пухлым и сладким комиссаровым телом...
     - Милая, в двести с лишним лет даже тощее тело мудрой змеи не может заинтересовать меня. Куда уж вам!
     - Тогда я смиренно прошу поща...
     - О! Вот то самое, что я ожидал услышать.
     ("Слабаки", -- взвыл про себя Тошка. - "А я-то на них, ко всему ещё, полагался!")
     - Господин Змий, - буркнул песиголовец, - победа за вами. Можете делать, что возжелаете; "Старая гвардия" всецело в вашей власти.
       - Да вы мне не нужны, - Иван вышел откуда-то из тени, страшный, раздувшийся от гордости и самодовольства. Ухмыляясь, с достоинством огладил своё золочёное брюхо. Теперь он абсолютно не напоминал Палпатина - скорей, гигантского жука.
       - Мне нужен только Антон. Я йому, правда, нiчого не зроблю... З'їм, ото й усе.
     *(Примечание автора: "З'їм" - искажённое чертячье "skhimme", т. е., "надругаюсь", "изнасилую". Иногда использовалось и в значении "сожру", однако это явно не тот случай).*
     Парень покорно опустил голову, как бы смиряясь со своим поражением... Но тут же поднял снова:
       - Ты кой-чего не заметил, пан Змиевский.
       - ЧЕГО, глупый щенок?!
       - Да Тося-то уже не играет.
     В самом деле - она молчала! "Что это может значить?" - напряжённо думал Антон. Он от души надеялся, что девушка нашла в себе силы противостоять страшному колдовству. Впрочем, до конца всё-таки знать не мог - и был, по чести говоря, напуган...
     Тут из Тосиной дудки снова раздалась музыка. Теперь это было больше похоже на Майлза Маккриди: странные звуки - мелодичные, но в то же время сильные, резкие.
     На пана Змиевского эта музыка подействовала очень неприятным образом. Его влекло через весь зал; он был неспособен остановиться хоть на миг. Ходил по полу на четвереньках, словно в жутком брейк-дансе ("Брейк?! Под Маккриди? Ох, Тося, Тося!") Мотался из стороны в сторону. Лохмотья, оставшиеся с того момента, когда он ещё носил облик Ваньки, реяли туда-сюда. Пан Змиевский кричал, распялив большую пасть. Антон видел его окровавленные жвалы, чёрную глотку и даже, кажется, часть утробы. От такого зрелища он опять почувствовал мурашки на спине.
    Потом хитиновый доспех Змия затрещал по швам. Обнажились кровавые внутренности, и тут же - превратились в грязь. Завоняло тухлятиной; наш герой почувствовал жуткую тошноту...
    Но миг - и всё стихло. Страшного существа на полу больше не было.
       - Вот чего правильный музон делает, - пробормотал крепыш в вышиванке. - А то - "влияние Запада", "влияние За..." - Он поймал укоризненный взгляд комиссарши и, смутившись, умолк.
       - Ну ладно... Кто как, а я на боковую, - молвила мамзель Борщ. - Кто прав, кто виноват - завтра будем разбирать! А заодно и рассудим, нужна ли нашему народу такая музыка.
    
     ---
    
     Утром Антон покинул ночлежку. Шёл через мостик, как вдруг услышал за спиной чьё-то "Эге-ге!" Он обернулся на этот окрик...
     Конечно, за ним брела Тося. Но не та, прежняя Тося, хотя и от кошмарной заклинательницы в ней не осталось ничего. Кожа у девушки порозовела, черты лица заметно округлились, а голова уже не пряталась под чалмой. Башмаков при ней тоже не было.
     Парень увидел, что на щеке его подруги - здоровенный синяк, да и прихрамывала она, прямо скажем, более чем заметно. "Мамзель Борщ. Или тот, в вышиванке?.. Да-а уж... Обида, умноженная на идеалы "гвардейцев" - страшная сила".
     Вслух он, ясное дело, ничего такого говорить не стал - лишь кисло усмехнулся. Тося отсалютовала ему, вытянувшись во фрунт - ну то есть, не во фрунт, а... как могла). Наш герой остановился подождать её.
       - Я думал, ты не придёшь! После вчерашнего-то...
       - Разве я тебя брошу, - хмуро и как-то бессильно отозвалась девушка. - Не говори глупостей, Антон.
     Он пересёк мост. Тося, тем временем, на некоторое время задержалась у перил, чтобы перевести дух.
       - Так-то лучше! - довольно сказала она, не без труда догнав юношу. - Никакого тебе колдовского убора...
       - Не хочешь, стало быть - ни дуды, ни чалмы?
       - Ага. Не хочу - от слова "совсем"... Милый, давай хоть сейчас не будем об этом!
       - Ладно, - кивнул он. - Как скажешь.
     ("Я уже знаю, что и с тобой, красавица, мы расстанемся быстро. А всё-таки - хочу тебе счастья. Ты хорошая девочка, несмотря, что поддалась на злое колдовство. Может быть, ты ещё найдёшь человека, с которым тебе будет лучше...")
    
     ---
    
     ...Видение пронеслось в мозгу парня - быстро, как молния; быстрее, чем мы тут излагаем ход его мыслей. Но он ни на секунду не усомнился. "Да, вполне возможно и такое. Она окажется нестойкой. Успеет ещё раз десять - а то и больше - нас со старогвардейцами предать. Только... Какая, прах его побери, разница!"
     - Мон прынц. Мон шер прынц, - сказала Тося из брюха чудовища. - Спасибо тебе.
     - За что?
     - Да ни за что, ё...! Просто так.    Антон умилился - втихомолку, не говоря ничего вслух - и даже прослезился. "Вот всегда... Всегда находятся они - девушки, которых надо спасать! Которые нам потом благодарны". Поэтому он продолжил работать заточкой, разрывая тугую, холодную и неподатливую плоть Гада.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"