Кровавое солнце, зацепив шпиль собора и воспламенив последним лучом крест, стало стремительно падать за горизонт, и черная птица ночи бережно, словно на гнездо, опустилась на известную брату Иларию часть мира. Тьма с угрожающей быстротой наползала на город и его окрестности. Зловещие силуэты деревьев, протягивающих скрюченные пальцы, и домов, зияющих черными окнами, застыли на фоне засыпающего неба. Иларий быстрыми шагами пробирался уже почти наощупь по узеньким грязным улочкам, то и дело боязливо озираясь. Этот час был временем нечисти: его сердце сжалось и бешено застучало, когда он вдруг представил, что из-за надвигающегося на него поворота вдруг вылезет мерзкая рогатая рожа или медленно выплывет черный, покрытый бубонами покойник... И не только мертвые пугали монаха: в этой части города стража никогда не появлялась, и, если провидение толкнет его в лапы бродяг и проходимцев, которыми просто кишел город, его труп еще долго будет лежать здесь, служа обедом воронью.
Брат Иларий пробирался к западным воротам, спеша покинуть это место до того, как скрип цепей, опускающих решетку, возвестит о том, что ему придется провести эту ночь, прячась от городского отребья и слушая надрывный лай и вой собак и пробивающиеся сквозь них слабые стоны умирающих, слышимые теперь почти из каждого дома. Он боялся не успеть. Удушающая вонь костров Черной смерти заполнила, казалось, весь город, и ужасающие языки пламени, мелькающие то здесь, то там, говорили, что Смерти приглянулся этот город и его жители...
Перед западными воротами вдоль стены передвигался, как тень, странный человек, закутанный в черный плащ. Он покосился на монаха. Илария напугало не столько его лицо, напоминающее обтянутый старым пергаментом череп с ввалившимися глазами, и не столько погребальное дребезжание колокольчика, нервно дергающегося в его иссохшей руке. Его испугали хрипы истины, перекрывающие звуки ночи: "Et primus angelus tuba cecinit "...
Да, ангелы вострубили: сначала через Этну Сатана плюнул на мир адским пламенем, юг Европы затянуло сыростью, поля Франции и города Германии опустошило наводнение, годы стали неурожайными для крестьян, но урожайными для смерти; нашествие грызунов и налеты саранчи заставили цитировать "Откровение" во всех уголках Европы, а сильные землетрясения убедили все еще сомневающихся... Во всех южных портах правила Черная смерть, а в море дрейфовали жуткие корабли, полные трупов, командой на которых был лишь ветер и волны...
Теперь и этот город... Крестные ходы и чтение "Pater noster2" сдерживали чуму в отдельных районах, в монастырях молили о прощении. Чума расползалась, странный человек возвещал о приходе Конца времен, а Иларий бежал из этого ада...
Он чуть успокоился, когда под ногами заскрипели бревна старого моста через речку за городом. Сбавил шаг и, вздохнув полной грудью, обернулся - мощные стены города, его оскалившиеся зубчатые башни, непробиваемые ворота и круглосуточно бдеющая стража, казалось, удержат Смерть в черте города, и братья "Ordo fratrum transitus" может быть успеют... Монах поспешил. Прямо на тропке он столкнулся с нищими, опоздавшими присоединиться к сотням других несчастных на пиршестве Смерти, которые сидели на дороге, закутавшись в драное, видавшее немало зим тряпье, и протягивали замершие грязные пальцы к скудному костерку. Они с удивлением посмотрели на монаха, бегущего из города в ночь...
***
"Проклятая старость", - сокрушался Иларий, вышагивая вдоль кромки леса, он никак не мог найти раскидистый дуб, около которого назначил встречу. Вдруг где-то справа в кустах послышалось сначала еле различимое, а затем смелое и громкое:
- Брат Иларий, брат Иларий... Я здесь!
Когда монах обернулся, он увидел вылезающего из кустов и отряхивающего от нацепившихся колючек рясу молодого послушника их монастыря.
- Пойдем, время не ждет, - сурово произнес Иларий, - Расскажу все по дороге...
Они углубились в чащу по чуть различимой тропе, начало которой было спрятано за рядами деревьев. Небо над ними, покинутое светилами, скрывали кривые сучья разлапистых елей и раскинувшиеся над тропой хватающие руки дубов. Идти в полной темноте было трудно не только старому монаху: юноша спотыкался на каждом шагу и, испуганно озираясь вокруг, то и дело осенял себя крестным знамением. В каждом скрученном, покрытом свисающим мхом стволе ему чудились химеры и дьявольские силы.
- Брат Иларий, - начал разговор Бернард, почти прижавшись к монаху в опасении, что какое-нибудь дерево все-таки схватит его и, сдавливая до хруста костей, будет передавать сочащееся кровью тело в глубь чащи, - я никогда раньше не слышал про "Орден братьев переходов". Что это?
- Наш орден настолько тайный, что о нем даже никогда не было легенд или слухов. Я не очень хорошо знаю историю ордена, хоть состою в нем больше сорока лет... Впрочем, если тебе интересно, в Храме есть его летопись, - Иларий поднял с земли сук и стал ощупывать им перед собой дорогу: в его возрасте падение может закончиться трагедией... Он продолжил:
- Тебе надо знать лишь то, что братство переходов занимается поиском врат между нашим миром и миром непознанного и...
Бернард резко остановился, и монах почувствовал, что он в недоумении смотрит на него. "Возможно, у бедного мальчика даже открылся рот", - с удовольствием подумал Иларий. В такой темноте, да с его зрением разглядеть что-либо было почти невозможно. С интонацией, будто он рассказывал, как собака настоятеля утащила скоромное, и, не обращая внимания на юношу, продолжал:
- Мы не знаем, какие переходы откроются быстрее и откроются ли вообще, поэтому существуют подразделения ордена, которые занимаются определенными вратами, границами между мирами: например, в Кантабрии исследуют пещеры и провалы в земле, в... не помню где - перекрестки, в Ньюгрендже - мегалиты et сetera... мы здесь занимаемся зеркалами...
Бернард по-прежнему молчал.
- Спросишь, зачем это, отвечу: мы должны знать, сколько божественного и сколько дьявольского в тех мирах, и, если преобладает второе, наша задача - нести туда свет. И...
Он хотел было сказать: "Ты же видишь, что мир кончается, возможно, это единственный путь для нас", - но, вспомнив, что лишние слова могут привести к дверям Святой инквизиции, замялся и закрыл рот. Он схватил за рукав стоящего как вкопанный послушника и потащил его за собой.
- У ордена не развито вертикальное деление, да оно и не нужно, мы все находимся в поиске, каждый занят своей работой для общего дела... Так что, если мечтаешь подниматься по ступеням посвящения к тайнам, - это не тот орден.
Неожиданно Иларий резко выставил вперед руку, преградив юноше дорогу: где-то здесь должен быть провал, между корней. Оставив Бернарда на тропе, осторожно постукивая палкой и передвигаясь мелкими шажками, он продвинулся вперед, и его силуэт растаял в темноте. Через какое-то время послышался хруст ветвей, затем "м-да", потом "ага" и все стихло. Бернард стоял с широко открытыми глазами и силился понять, шутил ли над ним старый монах, или, может, он тронулся умом, или же это было правдой, а, если это правда, как церковь пошла на это, а если пошла, то (тут на его лице выступил ледяной пот) какая церковь? "Пресвятая Дева Мария, они еретики!", - пронеслась страшная мысль. Он бухнулся на колени, сложил руки и зашептал: "Pater noster, qui es in caelis! Sanctificetur nomen tuum... ". Темный лес зловеще шуршал листьями, и скрежетал сучьями, и, казалось, насмехался над доверчивым мальчиком. Вдруг что-то острое ткнуло его в спину, от страха юноша взвизгнул, но не посмел повернуться, ожидая увидеть самого Сатану, в лапы которого его привел монах, и только быстро, словно пытаясь перегнать бешено стучащее сердце, зашептал: "...adveniat regnum tuum...".
- Вставай, я нашел путь, - Иларий опустил палку.
- Я... я не пойду, - еле выдавил Бернард.
Глаза старика блеснули недобрым огнем. После минутной заминки уже чуть смелее юноша спросил:
- Почему ты не сказал мне еще в монастыре, на что хочешь меня толкнуть?
- Ты видно глуп, - разозлился Иларий, - если бы я и другие братья рассказывали всем подряд о нашей работе, мы бы никогда не сохранили орден в тайне...
Немного успокоившись, монах пытался достучаться до разума испуганного послушника:
- Я наблюдал за многими, но выбрал тебя, потому что увидел в тебе какую-то неудовлетворенность, почувствовал тягу к познанию, - Иларий поднял взгляд к небу и нахмурил лоб, пытаясь что-то вспомнить. - На прошлой и позапрошлой неделе ты три раза не посещал литургию, ночью в пятницу тебя не было в келье - ты читал, и, - монах ухмыльнулся, - читал не Закон Божий. Ты хотел знаний - ты их получишь... мы уже что-то нащупали... мы уже совсем близко...
- Брат Иларий, - взмолился юноша, - прошу тебя, выведи меня только из леса, а дальше я сам дойду. - Бернард дрожал, - у меня нет способностей к такому...
Иларий зло и сильно несколько раз ткнул ему в плечо палкой:
- Ты что... до сих пор не понял, почему о нашем ордене никому не известно?!
Бернард закрыл лицо руками и затрясся в рыданиях, он был слишком молод, чтобы умирать, даже сама Черная смерть пощадила его... Он рыдал, и уже ясно представлял себе, как на смертном одре склонятся над ним страшные звериные рожи с огромными смрадными пастями, набитыми несколькими рядами мелких острых зубов... но он не хотел умирать сейчас...
Иларий терпеливо ждал: почти все они рыдают. Он молился и благодарил Господа, что ему не пришлось вновь взваливать на себя тяжкий грех. Вскоре в лес опять вернулась тишина, лишь иногда слышались тихие всхлипывания. Старик протянул руку Бернарду, тот оттолкнул ее, но все же встал и, опустив голову, побрел за наставником.
- Так вот, - как ни в чем не бывало продолжил Иларий, - по горизонтали орден делится на братьев-теоретиков, которые учат языки неверных, рыщут по скрипториям, собирают крохи знаний по миру, и братьев-практиков, многие из которых отдали свою жизнь, пытаясь перейти... Кстати, твой покорный слуга относится к последним, - монах с улыбкой обернулся к юноше, - да... вот еще... ты теперь - мой ученик.
Остальные несколько часов пути они провели в молчании. Испуганный Бернард смаковал снова и снова, как предстанет перед Господом, как будет оправдываться и, имея богатое воображение, свойственное юношам, уже чувствовал запах гари от котла, предназначенного ему в Геенне огненной. Иларию не было дела до бернардовских чертей и мук совести - это был пройденный этап. Посвящение в орден и сорок лет назад было коротким: те, кто не справлялся с грузом навязанной тайны, оставались в этом тихом месте, присыпанные землей и с крестом, сделанным из двух перевязанных веточек...
"Господи, как же это было давно", - вздохнул он.
Иларий с нетерпением ждал утра, медленно сгорая от возбуждения и... "зависти, прости, Господи", - с неохотой признался он сам себе: прошел слух, что брат Игнатий, проделывая манипуляции с намазыванием зеркала какой-то дрянью, приблизился к разгадке. "Игнатий... Игнатий...", - пытался вспомнить монах, но постоянные спотыкания плетущегося за ним ученика мешали мыслям выстроиться в нужном порядке. "Игнатий... Игнатий...". Он сорок лет сидел перед этими проклятыми зеркалами, всматриваясь в коридор наслоенных одно на другое пространств и тусклых отблесков свечей, бесконечно повторяющихся в созданных им двойниках посюстороннего мира. Он рассчитывал и менял углы наклона поверхностей, увеличивал и уменьшал их размер, количество, менял форму, материал, положение... "Игнатий... Игнатий... кто это? "...
Ни молодой ученик, ни старый наставник, увлекшийся блужданиями по лабиринту памяти, не заметили, как птица-ночь чуть приподнялась над миром, открыв взору слабые всполохи выкатывающегося из невидимого мира солнца. Неясные пугающие силуэты коряг, пней, деревьев, освободившись от одномерности тьмы, стали приобретать объем, от чего лес превратился в застывшее войско чудовищ, угрожающее своей неподвижностью. Кто знает, может, следующее движение живых потревожит их мертвый сон и кто-то невидимый и неведомый отдаст приказ... Кто знает, каково истинное лицо леса, когда деревья спят...
Путники, все еще сохраняя молчание, будто боясь разбудить что-то, присели на опрокинутое бурей дерево с торчащими во все стороны корнями и сучьями. Для Илария подобные ночные переходы давались с трудом: он, тяжело дыша и причитая, наклонился и стал массировать уставшие ноги озябшими и непослушными от его старого спутника - артрита - пальцами. Бернард, то и дело вздрагивая от шорохов просыпающегося леса, достал из висевшего на поясе узелка хлеб и, преломив, протянул наставнику. Тот покачал головой - не голод мучил его, а нарастающее нетерпение. До места оставался час пути. Он узнает, скоро узнает. "И все же, кто такой Игнатий?" - подумал он, медленно, помогая руками, поднимаясь.
- Но, учитель..., - взмолился юноша, а, увидев взгляд Илария, понял, что просить о чем-либо бесполезно и, демонстративно вздохнув, стал заворачивать горбушку в разложенную было на коленях тряпку...
С каждым их шагом лес заметно редел. Золотисто-розовое утро ворвалось в чащу нежными, сверкающими на каплях росы лучами. И старый монах, и послушник остановились, задыхаясь от величия и красоты божественного света, пронзавшего остатки ночи. "Fiat lux!", - подумал старик. "Вот так придет Господь во Славе своей", - улыбнулся юноша и попытался вообразить свет, в тысячу раз сильнее, свет, в силе которого растает этот мир, не способный существовать без тени.
- Пришли, - вытащил его из мечтаний Иларий, указывая самодельным посохом куда-то между деревьями. На опушке за лесом, приветствуя пилигримов темными пятнами покосившихся домов, стояла, по всей видимости, давно заброшенная деревня. Ни лая собак, ни крика петухов... Посреди серого опустения на возвышении, сверкая золотым крестом, высился храм, выделяющийся какой-то жизненной энергией из окружающей действительности. Сердце юноши застучало так сильно, что, испугавшись, что монах услышит, Бернард прикрыл его рукой: "Я сделал выбор, теперь уже поздно...". Когда они пересекли границу леса и глаза привыкли к яркому свету, Бернард увидел темные фигурки, стекающиеся со всех сторон к храму.
- Ну, сейчас что-то будет, - неожиданно игриво подмигнул оживившийся вдруг монах.
***
Когда они переступили порог ничем не отличающейся от других церкви ("Я что, ждал заколоченных окон и черных свечей из жира некрещеных младенцев?" - удивился сам себе юноша), глава ордена отец Клемент перечислял имена собравшихся, и братья, подходя к нему, кланялись и занимали места по жесту руки магистра. "...Брат Григорий и брат Себастьян из подразделения "Сompitum"", - прочитал магистр и, не поднимая глаз, указал на скамьи по левую руку, затем прошелся по длинному списку и выкрикнул:
- Брат Иларий и его новый ученик..., - пронзительный взгляд главы упал на Бернарда.
- Бернард, - тихо выдавил юноша, пытаясь совладать с дрожью, но, получив пинок в спину от Илария, распрямился, поднял голову, набрал воздуха в легкие и выпалил:
- Бернард.
- ...и его новый ученик Бернард, да воздадим хвалу Господу за пополнение наших рядов, - он пригласил их сесть на правую сторону. Отец Клемент окинул взглядом монахов:
- Помолимся, братья!
Шум встающих братьев и колыхание их черных ряс вызвали у Бернада образ взметнувшейся от света стаи нетопырей. Отогнав черные мысли, он стал исподлобья разглядывать членов ордена: это были обыкновенные монахи, из-под капюшонов у них не торчали рога и из-под рясы не выглядывали козлиные копыта... Они читали те же молитвы и некоторые так же, как и в их монастыре отвлекались и глазели по сторонам. Бернард, вытягивая шею, стал смотреть под ноги молящихся: настоятель говорил, что между рядами нерадивых братьев бродит черт и собирает небрежные слова молитвы в мешок... Пока юноша выискивал нечистого, молитва закончилась, магистр пригласил жестом всех сесть, и на середину вышел, опираясь на палку, брат Герман, вот уже сорок три года ведущий летопись ордена и отвечающий за ведение подобных собраний. Он откашлялся и, почти повиснув на палке, начал:
- Братья, мы собрались сегодня здесь, дабы услышать отчеты о проделанной работе, поведать о печальных событиях и, хвала Господу нашему, - монах перекрестился и поцеловал крест, висящий на груди, - об успехах брата Игнатия.
Иларий стал крутить головой в надежде перехватить направление взгляда летописца и наконец-то увидеть счастливца, что б его... Герман продолжал:
- Начну с печальных событий... Наш орден потерял много братьев: Иосафета, Томаса и Симона забрала чума, Иоанн ушел к Господу по немощности... упокой Господи их грешные души. Брат Исидор и брат Антоний пропали, - монах замолчал. Он не будет говорить им... Они преступили устав, они не хотели делиться... они попробовали... Перед глазами вновь пронеслась та страшная картина...
Он нашел братьев: один - двадцатидвухлетний Исидор, со снежно-белыми волосами лежал бездыханный перед разбитым зеркалом, его лицо было искорежено от ужаса, и мертвые глаза, казалось, все еще вылезают из орбит... под рукой, прижатой к сердцу, торчал уголок старого пергамента с еле заметными письменами. Второй - брат Антоний, - хохоча и завывая, крутился, подобно дервишу, по мастерской в диком страшном танце, и что-то поблескивало в его руке. Взгляд его был совершенно пуст для этого мира и направлен в потустороннее, только ему открывшееся. Не обращая внимания на вошедшего, он вдруг резко остановился, произнес зловещим шепотом что-то на столь ужасном языке, что Германа замутило, и мир поплыл перед глазами, затем безумный разжал ладонь, в которой показался маленький нож, и... стал выковыривать свои глаза. Летописец с криком бежал...
Германа передернуло. Заметив, что все вопросительно смотрят на него ("как долго я молчал?"), он, переступив затекшими ногами, поудобнее облокотился на палку и продолжил:
- Мы потеряли много практиков... Учитывая, что брат Николай работает в Китае, поиски перехода продолжат... - он кашлянул, обвел взглядом братьев, - брат Иларий и брат Игнатий.
Иларий подпрыгнул от неожиданности: их осталось двое, если не считать этого (он критически осмотрел Бернарда) юнца, а этот брат Игнатий, черт бы его подрал, уже что-то раскопал... Герман, будто перехватив его мысли, обратился к аудитории:
- Хочу напомнить вам, братья, устав ордена, - он выставил вперед указательный палец и с каждым словом назидательно им потрясал, - не состязания ради, а истины поиска. Не утаи результатов работы от братьев своих. Не совершай переход без решения общего собрания. И помните, братья, о строгом посте и постоянной молитве...
"Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа", - пронеслось по храму. Когда все стихло, Герман предложил:
- Перейдем к нашей работе..., - он, прищурясь, пристально вглядывался в толпу, ища глазами кого-то, потом вдруг просиял и пригласил жестом молодого монаха, сидящего в последнем ряду. Брат Геласий был теоретиком ордена. Иларий его почти уже забыл - тот долго находился в дальних восточных землях и, по-видимому, недавно прибыл: его платье было сильно изношено и за спиной висел дорожный узел.
Геласий увлеченно рассказывал, как рядом с Большой Индией Господь обрушил свой гнев и спалил города огнем и дымом, пахнущим серой. И как между Персией и Китаем огненный град падал с небес, сжигая грешников, а над землей плыло зловещее черное, как из преисподней, облако, и кто ни глянет на него, падет смертью лютой в тот же день. Он рассказывал, как в Китае, в уничтожаемой голодом деревне, некий Цын отрезал от бедра своего мясо и варил похлебку больному отцу, как в стране солнца умеют читать послания из цветов, как заманивают мужчин женщины-лисицы ...и еще, и еще о странных тварях и "нелепых" обычаях.
Пока братья, затаив дыхание, слушали путешественника - кто-то, впитывая каждое слово, кто-то недоверчиво качая головой, солнце повисло над храмом, и пробил сигнал к трапезе, и гул шепота пронесся волной по рядам.
Глава ордена привстал, подняв руку вверх, призывая к тишине:
- Тише, братья, не расходитесь,... - затем, обращаясь к Геласию:
- О зеркалах, брат, о зеркалах...
- Как и мы, - начал Геласий, - иноверцы тоже во время своих обрядов населяют ту сторону зеркала духами, веря, что оно удержит их. Многие также заглядывают в потусторонний мир. Китайцы считают, что зеркало показывает истинное лицо и суть предметов, это дверь Солнца, еще они удваивают с помощью зеркала пространство для придания ему большей силы. А на большом острове у императора хранится священное зеркало богини Солнца, но, насколько мы узнали, его не пытаются использовать... Между восточных гор живут монахи, которые считают зеркало символом тайны бытия, но мы не смогли выведать, вглядываются ли они в эту тайну. - Геласий спешил выложить главное:
- Во многих местах со страхом нам открывали, что нельзя бить зеркала - это уничтожит границу между нашими мирами... Конечно, сначала надо подозвать Тот мир к границе, - он от удовольствия облизнул губы, - и еще...
У летописца при словах "нельзя бить зеркала" снова выпрыгнула из памяти и засела в голове, заполняя весь мир, картина: осколки зеркала и бешено кружащийся Антоний. Братья привстали в нетерпении, а Игнатий с Иларием нервно заерзали на скамьях.
- И еще, - повторил довольный пристальным вниманием рассказчик, - не вглядывайся в темноте в зеркало - угодишь по ту сторону...
Единый вздох, как общая молитва, вознесся вверх, откуда-то донеслось возбужденное: "Как я не догадался!". Иларий обернулся в сторону возгласа и первое что подумал: "Старый дурак, это же так просто - уничтожить границу! Да и всматривался я при свечах... За что, Господи, лишил меня ума...". Но потом решил, что не надо спешить с выводами.
- Как я не догадался, - возглас уже звонко летел под сводом, и через ряды легко, словно паря, подобрав полы рясы, пробирался красивый монах лет тридцати с черными, горящими познанием глазами. Он то и дело поправлял цвета вороньего крыла волосы, непослушно падающие на лицо. По рядам пронеслось: "Брат Игнатий". Иларий так резко повернул голову, что послышался хруст, и страшная боль вонзилась в позвоночник; схватившись за шею рукой, и морщась, он жадно следил за каждым движением его единственного конкурента.
- Надо было рушить границу, а не лезть в переход, над чем я все время работал! - Игнатий возник посреди храма, нервно жестикулируя и путаясь в словах:
- Состав... я намазал, чтобы.. это... тело...ну... похожая субстанция... а надо было...
Иларий впился в него жестким взглядом и впитывал каждое слово, боясь упустить одно лишь нужное. Его новый ученик Бернард, неожиданно для себя вовлеченный в общее дело и уже забывший о терзающий душу сомнениях и о злобных тварях, что склонятся над ним на смертном одре, приподнялся на цыпочках в ожидании чуда. Его глаза блестели, а сердце бешено стучало.
Игнатий, несколько раз глубоко вздохнув, поцеловал нательный крестик, перекрестился и обратился к братьям:
- Мы пытались создать коридор для перехода, но не учли одной важной вещи: мы хотели перенести органическую материю через неорганическую напрямую! Я долго работал над этим и вдруг понял: нужна некая переходная субстанция, та, через которую спокойно проходило бы тело и которая пересекалась бы с поверхностью зеркала... Брат Иларий, - Игнатий не был знаком со своим завистником и поэтому ждал, что тот подаст сигнал. Иларий поднял руку.
- Брат Иларий, вот формула этого вещества, - Игнатий протянул в его сторону кусок пергамента, заполненного аккуратно выведенными знаками, - я могу отдать вам, надо кое-что подделать, у меня плохо получается сцепление с зеркальной поверхностью, может вам удастся... Хотя, - алхимик виновато пожал плечами, - я хотел бы теперь попробовать способы, которые нам любезно указали теоретики ордена.
Иларий пробрался к алхимику, потирая сухие ладошки и злорадствуя над поспешностью выводов и глупостью Игнатия: "Молодежь, нетерпение... что ж, мне на руку", - а вслух, смиренно опустив голову и протягивая скрюченную артритом руку к пергаменту, произнес:
- Да благословит Господь тебя, брат, за твое терпение, упорство. Нельзя, чтобы столь тяжелый труд не был закончен,.. я возьму формулу... Я стар, мне уже трудно начинать что-то новое.
Бесхитростный Игнатий, открыто улыбаясь, передал старшему практику исписанный листок, отказавшись от столь блестящей идеи.
Отец Климент благословил Игнатия, Илария и Бернарда на поиски, дав, однако, понять, что следовало бы и поторопиться, пока всех не скосила Смерть. Он призвал братьев к молитве и, нарисовав в воздухе большой крест со словами "Во имя отца, и сына, и Святого Духа", закрыл собрание.
***
Бернарду пришлось согнуться, чтобы протиснуться в покосившиеся и рассохшиеся двери одного из призрачных домов деревни. Иларий объяснил, что возвращаться в монастырь они не будут: во-первых (Бернард, вспоминая, копировал, передразнивая, наставника, зажимая будто с трудом корявые пальцы), распространение чумы стало угрожающим, а сюда, только заблудившись, и можно попасть, и, во-вторых - им надо срочно работать.
Когда пропахшее плесенью и еще непонятно чем помещение осветили зажженные Иларием тусклые свечи и их пламя заиграло, подпрыгивая по стенам и потолку, создавая причудливые тени, Бернард огляделся. Немаленькая комната была заставлена разного размера и формы зеркалами: некоторые были завешены покрывалами ("Наверно, еще времен Меровингов", - усмехнулся юноша), покрытыми мохнатыми бело-серыми пятнами, другие украшал узор трещин, за которые крепко цеплялась густая паутина, тянувшаяся к потолку и раскинувшаяся на окнах. Паутина и толстый слой пыли покрывали и длинный стол, заваленный всяким мусором: склянками, книгами, свитками, драным пергаментом. "Какое расточительство", - подумал Бернард и, бережно вытащив из кучи книгу, стал с интересом рассматривать проступающие по мере того, как он смахивал пыль, странные рисунки, неизвестные буквы и цифры. Тем временем Иларий смешно прыгал по комнате, пытаясь сорвать паутину, ругаясь на бестолковую, не уважающую старость молодежь и причитая, как за пару лет выветривается из обжитых мест человеческий дух. Бернард, испытывавший жестокие угрызения совести, что не помогает наставнику, все же не мог оторваться от стола: тяжело дыша от возбуждения и благодаря Всевышнего, что тот надоумил его пересечь лес, он почти лежал на столе, пытаясь достать загадочные свитки на другом конце. Он пересматривал, перелистывал, нюхал, трогал, приближал каждый предмет к свету...
Иларий, сообщив ученику, что "пора и честь знать", выдал ему куцую метлу, из которой при каждом движении выпадали прутья...
Когда "человеческий дух" вновь занял место пауков и плесени, наставник и ученик, уставшие, но довольные проделанной работой, откинулись на лавках. Бернард мечтательно уставился в потолок, предвкушая наполнение своей жизни смыслом до самых "краев" и служением чему-то огромному, пока не помещающемуся в его мозгу. Он уже был влюблен и в Илария, и во всю братию, и в этот дряхлеющий дом, и в потрескавшиеся зеркала, и книги, книги, книги...
Иларий же, завалившись на бок, восстанавливал мысленно речь Игнатия. Слова всплывали, но тонули в океане памяти, как лишний груз. Он чувствовал, что в этом стремительном потоке было одно, всего лишь одно, но крайне важное слово - слово-ключ, но он не мог его поймать: слова ускользали. Он покосился на переданный ему пергамент, потянулся к нему, но передумал: что-то подсказывало ему, что разгадка не там. "Слово, нужно вспомнить слово!".
Вот так ...один, мечтая охватить все тайны мира, другой, ища малое, оба уснули, но обоим снился мрачный темный лес и черная жуткая тень, притаившаяся за деревьями, и как-то связанная с ней черная на черном небе буква "D".
***
Всю следующую неделю Иларий мешал какую-то отвратительного цвета и отвратительного же запаха мазь, сверяясь по иссохшему пергаменту и добавляя всевозможные вещества из невообразимого количества бутылочек и колбочек, расставленных теперь по всем полкам, столам и даже на полу. Он бегал от стола к нагревательному прибору и обратно, разливал, обжигался, разбивал, ругался, сыпал проклятиями, а иногда и колотил ни в чем не повинного Бернарда, когда тот попадался под руку. Ученик, не допущенный к "колдовскому" вареву, старался держаться в стороне: он был полностью поглощен книгами и свитками, особенно его манили свитки с каракулями, похожими на те, что делал в монастырском скриптории очень старый монах Михаил, когда засыпал, и его рука, падая, скользила по бумаге... а потом некоторых послушников допускали выскребать эти "надписи". Иларий сказал: это арабский.
К концу четверга Иларий бросил на пол бутыль с недельной работой, вспомнил Сатану, чертей, всех их родственников, Игнатия и весь орден впридачу.
- Учитель, - робко произнес Бернард, - можно я попробую поработать над разбиванием зеркала?
- Нет, - крикнул Иларий, испугавшись, что эта мысль могла посетить мальчика и тогда, когда спросить разрешения было не у кого, - нет! Даже и не думай!
- Но, брат Игнатий и магистр...
- Я сказал нет! Игнатий глуп, магистр стар, а Геласий плохо выполнил свою работу. Призвать силу Той стороны и кинуть в зеркало камень - для этого ума не требуется, любая девица, когда гадает, призывает к границе нечто, - он замолчал. Бернард смотрел в рот наставника и ждал объяснения. Иларий подошел к нему и ласково, по-отцовски постучал по голове:
- Мозги нужны, чтобы придумать, как закрыть потом проход и не дать нечисти, или что там, или кто там ходить к нам как на ярмарку. Так вот... А кстати, не сходить ли тебе за едой?
***
Бернард, закутавшись как только мог, вышел на промозглую улицу. Эта осень была нерадостной, постоянно лил дождь, и, посмотрев на дорогу, представляющую из себя месиво воды и грязи, он печально вздохнул, вообразив все радости предстоящего пути, но, когда его желудок громко мурлыкнул, юноша, оставив сомнения, отправился в путь.
Он вернулся через двое суток с узлом за плечами и, оглядевшись перед домом, понял, что Иларий эти дни не выходил из дверей: ведро валялось у колодца так, как оставил его Бернард, когда выбегал, подгоняемый учителем, за водой для мази. Юноша открыл дверь, шагнул за порог и вскрикнул от ужаса: на него шла армия грязных с растрепанными волосами монахов, за спиной у которых торчали горбы...
Он пришел в себя от раскатистого смеха Илария и, привыкнув к полумраку комнаты, рассмеялся тоже, Святые угодники, неужели он такой...
Все пространство занимал огромный, построенный из повернутых под углом зеркал, повторяющих тысячи раз привычный мир, выглядевший теперь как-то... "зазеркально?" - пришло в голову.
- Я решил тебя дождаться, - произнес Иларий, - попробуем переход оттуда.
***
В то время, как спешащий удрать от надвигающегося конца света в иные миры старый практик ордена перехода и его жадный до знаний, но не очень понимающий смысл сего предприятия ученик дожидались необходимой для эксперимента темноты, на другом конце леса во владениях разгулявшейся смерти, в подвале одного из домов другой практик, брат Игнатий, чертил на полусгнившем полу загадочные знаки. Закончив, он критически оценил проделанную работу, перекрестился, сел в нарисованный круг, положил рядом большой камень и еще раз скользнул взглядом по гладкой поверхности стоящего перед ним зеркала. Он развернул пыльный сверток с востока, за который отдал все свои сбережения, и нашел в нем нужное место... Прошло четыре часа сомнений, пока, шепча нараспев заклинание, он начал справа налево царапать на стекле зеркала демонические символы. Ему показалось (или нет), что старый подвал стал наполняться запахом сырости и тлена и шумом от тысячи маленьких коготков, царапающих и скребущих... Он испуганно одернул руку, не дописав последний штрих, и в памяти всплыли вдруг строки, написанные неким Фомой, монахом из Челано: "Nil inultum remanebit, Quid sum miser tuns dicturus, Quem patronum rogaturus? Cum vix justus sit securus?"( "Ничто не останется без возмездия, \ Что скажу тогда я жалкий, \ Какого покровителя призову? \ Когда и праведный едва защищен?". Игнатий откинул книгу, поспешно поднялся и накинул на зеркало тряпку.
Он выбрался на улицу: дым костров стелился по кривым узеньким улочкам города, и сквозь тишину со всех сторон прорывались лишь крики и плачь да скрип повозок, увозящих почерневшие трупы. Он поднял глаза к небу: спокойное и величественное, оно не знало ни мук, ни страданий, там не властвовали ни Смерть, ни грех. Слезы раскаяния хлынули из его глаз, обжигая щеки и смывая незаметно налипшую грязь с души. Игнатий, глубоко вздохнув и вобрав в себя частицу этого чистого неба и этой божественной осени, опустил голову и со словами "лишь прах да пепел" побрел на покаяние, но, сделав несколько шагов, встал как вкопанный. Нет, он проклят! Он не может исповедоваться! Любое его слово приведет на суд инквизиции всех братьев: нельзя жертвовать другими, ища спасение себе. Отринутый небесами, монах так и стоял бы вечность, если бы его внимание не привлекло горькое детское всхлипывание. В дверях соседнего дома, перекрывая выход, лежала в глубоком обмороке молодая женщина: ее голова была запрокинута, лицо пылало от жара, а руки были покрыты зловонными горошинами. Над ней плакала маленькая перепачканная девочка, то и дело тормоша распластанное тело. Игнатий подбежал к ним, бережно приподнял женщину, взял ее худенькое тельце на руки и вошел в дом... Он будет ухаживать за ней, перевязывать раны, он пройдется по всем домам этого забытого Богом города, кто знает, может, где-то за соседней дверью плачет другая маленькая девочка...
***
Как только тьма сгустилась и опустилась такой толстой пеленой, что Бернард не мог уже различить фигуры своего наставника, сидящего в углу комнаты, решено было начать эксперимент. После долгих перебранок, кто именно будет осуществлять переход, последнее слово осталось за учителем. В случае успеха, а не "внезапной кончины от страха", пошутил Иларий, Бернард должен был все тщательно записать, зарисовать расположение зеркал, а затем отправиться к братьям и все рассказать.
Иларий сел перед созданным им манящим пространством. Тусклый свет ночи лишь одним пальцем прикоснулся к расставленным зеркалам, пронзив зеркальный мир, от чего он приобрел бесконечную глубину и даль, "истинную бесконечность", подумал старик. Он, затаив дыхание, завороженно вглядывался в зазеркалье, и ему казалось, что он давно покинул эту комнату, этот пропахший тленом мир и плывет, не обремененный более этим старым скрипучим телом по коридору сверхбытия, изредка взмахивая призрачными, из тонкой материи сотканными крыльями. Внутри коридор стал вселенной, сетью Индры, повторяя себя во всех направлениях: Пространство погибло, Время умерло, растаяли желания, надежды, он просто летел, движимый необычайным чувством присоединения к космическому...
Бернард стоял рядом, не попадая отражением в зеркала, в изумлении и растерянности. Старик не дышал, да это и не был его учитель: около него сидела какая-то безжизненная мумия с широко раскрытыми стеклянными глазами. Неожиданно она дернулось, и жизнь тонкой струйкой начала вновь вливаться в покинутое тело.
...Отвратительное чувство тревоги наполнило эфирное тело, летящее к неизведанному, крылья стали тяжелыми, а в тьме зазеркалья стояла черная, чернее самой тьмы тень, и каждый кусочек зеркала отражал темную букву... букву "D"...
Иларий резко пришел в себя.
- Что там... что там учитель... что ты видел? - Бернард тряс за плечи перепуганного монаха. Вода и мокрая тряпка сделали свое дело, и Иларий выдавил:
- Ничего, просто воображение... Кажется, я заснул.
...Тусклые свечи осветили помещение, и Бернард начал разбирать зеркальный коридор. Он крутил зеркало, заглядывая в него то спереди, то сзади, то глазел на ребро.
- Осторожнее, - заорал Иларий, - разобьешь - придется продать тебя в рабство: они стоят целое состояние.
Послушный ученик, теперь бережно переносящий зеркала в дальний угол, увидев, что наставник "окончательно вернулся", спросил:
- Учитель, как устроено зеркало, что в таком тоненьком может быть целый мир?
- Глупый, - улыбнулся Иларий, - зеркало - это лишь стекло и свинец, там нет никакого мира. Переход создается светом, как и прежде нашего мира тоже вначале был свет, - он задумался, вспоминая злосчастную букву. Он перебирал слова: "Deus, delegatus, daemon, decessio, decipulum, damnum1... тьфу, вот точно пакость. И причем тут опять этот темный силуэт?". Старик размышлял: это слово - подсказка, руководство, а тот темный просто в тени, и он ждет, пока его, Илария, засыпающий от старости мозг наконец-то не разгадает загадку.
***
Бернард плохо спал и ворочался от неприятного сна, который повторялся всю ночь вновь и вновь, как прилипший к катящемуся колесу ком грязи: кто-то похожий на его наставника - он видел только темный силуэт - снова и снова чертит грязным ногтем по стеклу какое-то слово. Проснувшись, Бернард не мог вспомнить какое, хотя видел его отчетливо, но он точно знал, что оно начинается на "D"...
Шесть следующих дней Иларий опять химичил над вонючей мазью: ощущение, что он на правильном пути, теперь не покидало его, но он никак не мог вспомнить, что же важное обронил в своей речи Игнатий. Ему казалось, что если он поймает это слово, то в этот миг работа ордена будет закончена, и одни братья смогут разбрестись кто по своим монастырям, кто по домам, а другие вместе с ним отправятся с великой миссией или с великим покаянием через порог миров.
На седьмой день Иларий, похудевший и обессилевший, понял, что дело не в веществе, а в том, как назвал его Игнатий, суть в имени - "переходная субстанция" - и никакие алхимические опыты не приведут ни к какому результату. Он зацепился за слова, но что-то все равно не сходилось.
Дав задание ученику рассортировать авторитетные рукописи и "сказки путешественников", Иларий решил выйти из дома, как он сказал Бернарду, "насладиться видом этого мира, раз с другим не получилось".
Он вышел из деревни, обернулся на храм с чувством, что видит кусочек мира за спиной в последний раз, и побрел, загребая ногами замерзшие листья, издающие хруст ноября. Он шел и думал, с чем он предстанет перед Господом, и в чьей книге - ангела или демона - будут исчезать записанные за всю его жизнь дела... Что, в сущности, он делал все отведенное ему время? Бился грудью в зеркала? Молился на эти создания рук человеческих? Строил и измерял?.. "Нет! - послышалось справа, - Ты хотел преступить дозволенное!". "Я хотел принести свет в иной мир!", - нашептывало слева. "Гордыня!" - справа, - "Разве не Бог решает, каким будет мир?". Слева возмущалось: "Но я хотел проповедовать о Боге нашем, я хотел добра!". "Ты хотел славы и власти", - возразило справа и замолчало...
Иларий наступил в красно-желтые листья и провалился по щиколотку в ледяную, чуть тронутую морозцем лужу. Выругавшись, что если не везет, так во всем, он обнаружил, что стоит перед огромной и, по-видимому, глубокой лужей, закрывающей ему дорогу.
Старик смотрел в зеркальную поверхность и не мог оторвать взгляд от глубоко-синего, отражающегося в воде осеннего неба, по которому степенно плыли облака, освещаемые далеко отклонившимся от зенита солнцем, и оттого объемные и похожие на замки. Он следил, как постепенно они превращались из замков в чудовищ, из чудовищ в лики, из ликов в города и так до бесконечности, пока они не уплывали за горизонт и продолжали свои метаморфозы, лелея взгляд другого задумавшегося путника.
Иларий бросил в воду камушек: небо задрожало, и облака искривились в ухмылке. Когда рябь прошла, монах вдруг увидел, как же невообразимо глубоко распростерлось небо! Он поднял голову вверх: до истинного - было рукой подать. Отраженное же, очень далекое небо, негасимое яркими лучами солнца, было более реально, чем сама реальность. Иларий подумал: "Люди всегда мечтают дотянуться до небес, но отяжеленные грехами, не могут оторваться от земли, а ведь можно просто сделать шаг и ...".
Будто молния упала с небес и пригвоздила его к земле. Стайка испуганных птиц взметнулась и помчалась прочь от его дикого крика:
- Старый идиот, осел, безмозглая тварь... Сорок лет работы... Со-о-о-рок! Старый корявый пень...
Он просто задыхался от собственной глупости.
Ну конечно! Он всю жизнь запирал себя в заплесневелых темных помещениях - и всматривался, и искал божьи миры в творениях рук человека. Бог не создавал миры из свинца и стекла! Бог творил свет, воду, солнце! И вот он стоял перед водой, освещаемой солнцем!
Он плакал. Иларий плакал и смеялся. Вот она, та загадочная переходная субстанция: неорганическая и в то же время человеческая - это ВОДА!...
Внезапно поднялся такой ветер, что казалось, хочет сдуть небо из лужи. Поднявшиеся с земли листья закрутились в вихре и осели на плачущем старике. Иларий отряхнул их с плеч, смахнув вместе с листьями и ангела, и дьявола.
Освободившись и от одного, и от второго, он сделал шаг и нырнул в небеса....
***
Бернард, уже к ночи ставший серьезно беспокоиться о пропавшем наставнике, решил выйти поискать старика: кто знает, что могло с ним случиться. Юноша уже рисовал себе самые мрачные картины. Он поднялся на холм и стал вглядываться в темноту: в низине между заброшенных, вросших в землю домов маячила какая-то черная тень.
Спустившись, Бернард увидел Илария, мокрого и грязного. Старик, как будто не узнав ученика, бормоча себя под нос что-то на неизвестном для юноши языке, продолжал как-то очень ритмично и резко, а от этого пугающе двигаться по покинутым дворам, опустив голову к земле и как бы принюхиваясь. Бернард, с болью в сердце глядя на странное поведение Илария, не стал его окликать, а догнал и, бережно взяв под руку, ласково сказал:
- Учитель, пойдемте, я отведу вас домой.
Иларий мельком взглянул на Бернарда. "Святая Дева Мария, - вздрогнул мальчик, - Какой жуткий взгляд".
Иларий был каким-то почерневшим и иссохшим, только его взгляд в те редкие минуты, когда он поднимал голову, был острым, пронзительным, но далеким и смотрящим в иной мир. Он больше не ел, не пил, не спал и никого не замечал. Существо "жило" за своим столом среди свитков и книг, беспрестанно что-то там ища и время от времени бросая молниеносный взгляд на зеркала, издавая неприятные ужасающие звуки. Тот, кто вернулся, так никогда и не произнес ни одного "человеческого" слова...
...Бернарду с того вечера каждый день снился один и тот же сон. Ему снился темный жуткий лес, залитый черно-серебристой водой. Посреди леса по колено в луже стоял Иларий, такой как прежде, такой, каким полюбил его юноша. Иларий предупреждающе жестикулировал и открывал рот, силясь сказать что-то важное, но Бернард не понимал ни жестов, ни слов. Тогда Иларий наклонялся к черной, зеркальной поверхности воды и чертил на ней пальцем одно лишь слово... Теперь, просыпаясь, Бернард помнил его очень отчетливо, но он не знал, что оно значит. Старик в темном лесу, скрытом под водой, был обречен снова и снова писать послание ученику - одно лишь слово: "DOPPELGANGER"...