Ни капля солнечного света не пробивалась в этот зал из серого камня с идеально ровными стенами. По форме он напоминал собой верхнюю часть яйца. По стенам вверх, к сияющему неяркой синевой кругу, шли семь таких же полос; они шли в равных интервалах между собой, уходя на невидимые дали вниз. Весь свет этот был обрамлён ровными каменными дорожками, явно выдающимися вперёд. Было прохладно, но ни дуновения ветра не ощущалось - воздух словно сам замёрз, будучи здесь, в этой прохладе, долгие века.
Послышался мягкий, как приглушённый, небыстрый топот, везде, совершенно отовсюду, невозможно было действительно назвать источник его. На дорогу, что соединяла неизвестную тьму с залом, в центре которого висела каменная платформа, вышел человек. Он, мужчина, не казался уже молодым, но определённо не был стар. Всё его тело, кроме лица и рук, было скрыто тёмной холщовой робой; на лице его, тронутом усталостью, росла ухоженная короткая рыжеватая борода, тогда как руки его были задеты работой. Он шёл медленно, глядя прямо в центр, на огромный валун совсем не аккуратного, грубо отёсанного камня цветом немного темнее того, что вокруг.
Пройдя сотню шагов, мужчина остановился перед валуном, оглядел его снизу вверх и остановил взгляд на самой вершине. И глядел на неё в тишине, и кроме его дыхания ничего не было более слышно вокруг. И в глазах его, цвета юного изумруда, горел огонёк, тихое пламя мудрой радости, и словно он любовался не камнем, а тем огоньком, казавшийся забывшим обо всём.
Везде, словно прямо из стен зала послышался голос, громкий, низкий голос, вещавший что-то монотонно. И как он говорил, воздух вокруг наполнялся необычным, непередаваемым ощущением, словно что-то могущественное придвигается ближе, давая о себе знать.
Внезапно мужчина вскинул руки вверх, в жесте хваления и приёма, и на миг можно было разглядеть шрамы на его руках, уродливые бесформенные шрамы на предплечьях. Через мгновение весь зал охватил свет, яркий белый свет, и весь зал стал похож на огромное солнце, на которое нельзя смотреть, не поранив глаз, и голос перешёл в крик, но поток света словно затмевал его...
Может быть, прошёл миг, может быть, и столетие, но когда-то свет погас. Мужчина стоял посреди зала, у камня, всё так же вскинув руки, и глаза его глядели вверх; через секунду он, закрыв глаза, упал на землю, и не слышно было более его дыхания. Яркие полосы всё так же горели своей синевой, сливаясь в яркий круг в самом верху зала. Вновь всё замерло, воцарилась та же тишина.
Полосы медленно погасли, то же сделал и круг наверху, и зал остался во тьме. И среди всего этого спокойствия, настоящего умиротворения, медленно нарастал голос, и чем громче, тем грубее, как камень, он становился, и слышно было, что голос говорил той же речью. Словно весь зал начал говорить, и говорил, чтобы быть услышанным.