Аннотация: Для всех существовал лишь бег и страх падения.
Джек вышел из своего многоквартирного дома совсем недавно, буквально день назад он бодро шагал по пустынной, чистой улице, ступал легко, полной грудью вдыхая прохладный утренний воздух, не загрязненный многочисленными автомобильными выхлопами и прочими навязчивыми запахами жаркого летнего дня. Над спящим городом вздымался еще не раскаленный солнечный диск, а общая свежесть раннего утра была настолько явной, что, казалось, можно было ощутить ее на коже, едва взмахнув рукой.
Он чувствовал легкость и восторг, ощущал некоторую праздность своего существования и абсолютную свободу. Все вокруг Джека было необычным, непохожим на себя в багряных лучах восхода, давало бесконечное эстетическое наслаждение невесомым пением ранних птиц.
Уверенные шаги Джека сотрясали улицу своей звонкостью и невозмутимостью. Он ощущал легкое дуновение ветерка, кистью проходящего по его лицу, слышал мерный шелест свежей листвы, он чувствовал себя, осязал и понимал, что жив.
Воздух плавно менялся, становилось жарче, душнее. Стали появляться немногочисленные прохожие, кто-то был бодр и весел, разговаривал громко и уверенно, как Джек, а некоторые сонливы и неуклюжи, они беспомощно озирались, что-то тихо бормоча.
Солнце поднималось выше, более не украшая улицу косыми нежно-алыми лучами, ненавязчиво пробирающимися в каждое окно, легко заглядывающими в темные гниловатые проулки, оно лишь безразлично освещало город ярким, беспощадно-желтым светом, от которого хотелось лишь спрятаться. Палило нещадно, слезы моментально высыхали на лицах прохожих. Джек щурился, веки его горели, он пытался противостоять обжигающему глаза свету, однако безуспешно.
Людей на улице становилось больше, они заполняли пространство, словно коровы пастбище, не слышен был шелест листвы, ненавязчивое пение птиц. Внезапно, совершенно непредсказуемо, привычный темп изменился, жизнь кипела, шипела, отдавала жаром, точно масло на сковороде. Совершенно незаметно утренняя размеренность преобразовалась в прерывистый дневной шум, рвущий барабанные перепонки.
Он чувствовал себя беспокойно, терялся среди многочисленных пестрых реклам закусочных и парикмахерских, среди безумных агитационных плакатов местной власти, среди обшарпанных домов и новомодных стеклянных кубов, между степенно шагающей вперед толпы, молодых, уродливых и красивых, идущих слаженно, словно пехота.
Джек впервые ощутил это странное чувство именно тогда, шагая в ногу со своими сверстниками, ощущение бесконечной скованности, всех привязали за шеи, связали за руки, и повели, как слепых котят. Вели исключительно вперед, не делая остановок. Кто-то падал и оставался позади, путы их ослабевали, разум мутился, чаще не вынося позора. Надзиратели не считали нужным останавливаться, поднимать и далее вести "потерянных", ныне они становились дефективными, бракованными и ненужными.
От прежней бодрости не осталось следа, Джек шел вяло, смотря в затылки своих ровесников, тяжело вдыхая раскаленный воздух, пыль оседала в его легких. Асфальт плавился от жары, небо ослепляло своей навязчивой голубизной.
Сознание его было точно в грязном смоге, смутно он припоминал беззаботное время, ранний рассвет, чистый воздух. Сейчас Джек ощущал лишь сотни взглядов, устремленных в его затылок, со всех сторон. Он обливался потом, давно устал идти, но шел, страшась отстать.
Чем сильнее становился жар, чем быстрее гнали связанных, тем скорее в голове Джека зарождалось сомнение. "Правильно ли?", "Обязательно ли?", "Для чего?".
Мысли носились его голове, будто скорые поезда, скрипящие свистом колес и дико вопящие гудками. "Надо", "Обязательно", "Строй - основа, фундамент". Создавался неповторимый, шипящий, навязчивый гул в голове, зарождался конфликт. Боль была ощутимой, усталость явной, а сомнение, будучи ранее слабым и легким, уверенно прорывалось сквозь тяжелые илистые слои устоев.
Жар достиг своего апогея. Джек надломился, пошатнулся, слегка отставая. Сразу же ощутил на себе презирающие взгляды.
Джек испугался, будто ребенок, он молился пустоте, лишь бы более не быть предметом общего негодования, с силой выкорчевал свои сомнения, корнями зацепившееся за его сознание, выкорчевал с болью и невыносимым стыдом, вытирая кровавые руки о белую рубашку, сделал рывок, последнее усилие и вновь встал в строй. "Надо", "Обязательно", "Строй - основа, фундамент".
Размеренный шаг незаметно превратился в бешеный бег. Теперь вся толпа неслась по улице, также тяжело дыша друг другу в затылки. "Потерянных" становилось больше, с каждой секундой кто-то ломался, отвязывался. Мигом, не обращая внимания на упавших, по их спинам бежали сотни, нет, тысячи здоровых, скованных, связанных.
Джек, как и все, несколько раз пробежался по изодранным и истоптанным спинам бывших товарищей. Нельзя было сделать иначе, нельзя было обойти, иначе он мог с успехом пополнить ряды "павших".
Чем дольше продолжалась безумная гонка, тем сильнее Джек ощущал, что путы на его шее слегка ослабевают. Но бег стал привычен и буквально необходим, как воздух. Он двигался без энтузиазма, вяло переставляя длинные ноги, на его лице до неприличия явно отражалась вселенская усталость и скорбь, но Джек не знал, что станет делать, если нужно будет изменить устоявшийся уклад своей жизни, прекратить дышать в затылки своим сверстникам, отвязать веревки. Незнание раздражало, заставляло скрипеть зубами.
Солнце едва изменило свое положение на небосводе, все же беспощадно начиная опускаться, клониться к закату.
Впрочем, никто не обращал внимания, для всех существовал лишь бег и страх падения. Плевать было и Джеку.
Неуловимо пролетел день, Джек был, точно в бесконечной агонии, бежал, лишь бы отдалить свою "ненужность", незаметно приближая ее. Джек гнался, в безумстве выпучивая глаза, в исступлении вдыхая тяжелый воздух, впитавший себя все запахи человеческого быта, испытывая скорбь и мелкую мимолетную радость, как и все, собственно, держал равнение, замечая строгие взгляды Надзирателей.
Солнце доживало свои последние часы. Вечер не принес облегчения, летний жар также плавил потные, запыхавшиеся тела, Джек усиленно повторял свои движения, краем глаза посматривая на все еще бодрую толпу, хотел соответствовать им, борясь с сонливостью и болью в суставах.
Люди вокруг не менялись, Джек упрямо глядел в знакомые затылки, едва ощущая веревки на запястьях, но неминуемо менялось расстояние между спинами. Последовала новая волна падений. И снова Джек бежал по седым телам товарищей, думая лишь о том, чтобы добежать. Но до чего?
Тучи застелили небо, отпугивая своей прирожденной свинцовостью, вдалеке сверкнула первая вспышка. До хруста свело конечности.
Капли летели к земле и разбивались об асфальт, точно отчаянные самоубийцы из своих темных окон. Будто приговаривая, по окрестностям прошелся громовой раскат, как молот судьи, окончательно лишая возможности оспорить решение.
Джек устал бежать. Окончательно. Бесповоротно. Вопреки своим желаниям.
Пал, сломленный гонкой и временем. Он незамедлительно почувствовал топот множества ног по своей спине. Порывался встать, ведь от прикосновения к ненавистному мокрому асфальту, от ощущения собственной немощи становилось стыдно, порывался встать, все еще чувствуя тягостное натяжение невидимых, выдуманных пут на своей шее, но не смог, под натиском толпы, все еще бегущей по его распластанному телу.
Успокаивал мерный шум дождя, дарил давно забытое умиротворение холодными каплями, бьющими по морщинистому лицу, косыми прядями ложащимися на недавно раскаленный асфальт, шипя и подпрыгивая на нем.
Тягостные думы исчезли из воспаленного рассудка, обросшего коростой ежедневных проблем, оставляя место лишь воздушным, эфемерным воспоминаниям.
Со временем, не стал слышен и топот толпы. Джек, дыша тяжело и хрипло, поднялся на ноги. Улица опустела, оставляя лишь следы людского пребывания, мусор, рекламные листовки и жалкие агитационные плакаты властей.
Джек шел вперед по давно намеченной программе, инстинктивно, по привычке. Строй давно содрал с него всю жизнь до костей, до экзистенции, до исключительно чистого существования, оставляя лишь привычку двигаться, несмотря на боль и полную бессмысленность.
По дороге встречались множества знакомых и незнакомых лиц, седых и усталых, свернувшихся от холода, постепенно утрачивающих себя. Капли падали на их морщинистые запыленные лица, омывая и облагораживая. Сотни, тысячи свернувшихся, больных, более ненужных для здорового механизма. Джек шел мимо.
"Зачем?" - вновь всплыл в голове юношеский вопрос, - "Зачем иду, когда давно уж нет сил?".
Джек потер шею рукой, разминая мышцы, давно затекшие под путами. "А веревок-то и нет" - с некоторым безучастием и безразличием к собственной судьбе подумал он, также, по привычке, не высказывая свои мысли вслух. Джек устал волноваться.
Он остановился, поднимая глаза к грозовому небу. Осознание пришло внезапно, разрывая разум оглушающим громом и сверкнув яркой молнией на фоне свинцовых облаков. Джек вновь обрел способность видеть что-либо, кроме затылков сверстников, пустых лиц Надзирателей и штыков фонарей.
Он упал на леденящий холодом асфальт, смиренно подставляя лицо дождю. В голове, будто дети, играя, носились воспоминания рассвета, общей легкости и праздности. Не мог Джек поверить, что давно утратил их, променяв на морщины и ломкость костей.
Тучи постепенно уходили, перемещаясь вдаль, далеко назад, к новым бегущим. В просветах сверкало звездное небо. Вновь ощутимой стала чистота и непорочность мира, в котором он существовал.
- Рано у нас темнеет, все-таки, - печально сказал Джек, слегка удивившись, что произнес что-то вслух.